Джини сидела на скамейке в самом центре Понд-Сквер, всего в сотне шагов от собственной входной двери. На площади было тихо и темно; было полпервого ночи, рестораны, окаймлявшие площадь с одной стороны, уже закрывались, мешки для мусора стояли на тротуаре, таблички с меню занесли внутрь. Парочки расходились по домам, разговаривая шепотом; мужчина, болтая по мобильному, ходил взад-вперед на автобусной остановке на углу с главной дорогой, явно споря с кем-то. Стало прохладно, но гроза прошла мимо. Сердце Джини, казалось, увеличилось вдвое, распирая грудь, и грохотало, как тамтамы, пока она пыталась перевести дух.

– Это я, – шепнула она в телефон.

– Где ты?

– На Понд-Сквер, на скамейке.

– Приходи ко мне.

– Не могу. Рэй… я только что ужинала с Шанти. Она все знает. Она грозилась рассказать все Джорджу, если я не порву с тобой и не перестану с тобой общаться.

Она услышала его тихий вздох.

– Ясно… и что ты собираешься делать?

– Выбора нет. Я расскажу ему. Он должен услышать это от меня.

– Что расскажешь, Джини?

– Что влюбилась в тебя.

Ее больше не заботили штампы, не заботило, разделяет ли Рэй ее чувства и как он отреагирует; в тот момент ничего не имело значения, кроме правды. Она хотела, чтобы Рэй знал правду, ее правду, к чему бы это ни привело. И она почувствовала, словно груз упал с ее плеч. Сердце у нее замерло в ожидании его ответа.

– Джини… ты уверена, что это хорошая мысль?

– Влюбиться в тебя? Нет, наверное нет, но так получилось. – Она беззаботно рассмеялась.

– Я не это имел в виду, – улыбнулся Рэй. – Стоит ли рассказывать твоему мужу?

Ей до смерти хотелось, чтобы он как-то ответил на ее признание.

– Разве у меня есть выбор?

– А Шанти правда расскажет ему?

– О да, ты не знаешь мою дочь. Она патологически честная.

– Как он воспримет?

– Плохо… очевидно.

Несмотря на свою напускную храбрость в разговоре с Шанти, на самом деле она и представить себе не могла, что расскажет обо всем Джорджу.

– Подумай хорошенько, Джини. Какого результата ты хочешь добиться?

Она думала о муже.

– Результата?

– Да, что будет потом? Ты должна подумать об этом.

Никакого «потом» не было.

– Уверен, ты убедишь дочь ничего не рассказывать ему.

– А что потом?

На том конце послышался вздох.

– Я не могу сказать тебе, что делать, Джини.

– Мне бы хотелось, чтобы хоть кто-то сказал.

– Как бы там ни было, скажу только одно, – произнес он, – я тоже люблю тебя.

* * *

– Можете открыть рот пошире?

Джини открыла рот и почувствовала острую боль вдоль щеки.

– Шире не могу, – сказала она, как можно отчетливее, с ватным тампоном за щекой и вытянутой челюстью. Она уловила знакомый запах обезболивающего.

– Сейчас сделаем укол, не двигайтесь, – предупредил дантист и ввел иголку в десну. Она почувствовала боль, но ей было все равно. Прошло двенадцать часов с тех пор, как Рэй сказал, что любит ее, и врач мог выдернуть ей все зубы, включая имплантанты, она и глазом не моргнет.

Она ничего не сказала Джорджу. Она наслаждалась словами Рэя, лелеяла их, берегла от того переполоха, который они учинят, когда станут известны всем. Она решила подарить себе сегодняшний день.

– Прикусите… хорошо… еще раз. – Дантист сам стиснул зубы, показывая пример. – Ну как?

– Хорошо. Ничего не чувствую.

Дантист посмотрел на нее терпеливо.

– А когда кусаете, не чувствуете, что там высоко, на этом зубе? Попробуйте еще раз.

Джини прикусила снова.

– Все в порядке.

– Не пейте ничего горячего в ближайшие два часа… чтобы не обжечься, – добавил он, заметив удивленный взгляд Джини.

* * *

После дантиста она пришла в магазин. Йола поздоровалась с ней сочувственно.

– Мне лечили зубы в Польше. Очень больно. Я справлюсь тут, если вы хотите пойти домой.

Дом был последним местом, где ей хотелось бы оказаться сейчас. Джордж наверняка сидит в своей комнате, возится с часами, все еще ничего не ведая об урагане, готовом обрушиться на его сердце. Каждый раз, когда она видела его, каждый раз, когда он улыбался ей или называл «старушкой», ее собственное сердце сжималось от стыда.

– Ничего страшного. Мне только пломбу поставили, – заверила ее Джини, осторожно трогая пальцем щеку, чтобы проверить, вернулась ли чувствительность.

– Заходил мужчина, спрашивал вас.

– Какой мужчина?

– Он приходил раньше, с маленьким мальчиком, симпатичным таким. Вас не было.

– Дилан… – произнесла Джини рассеянно.

– Я сказала, что вы скоро вернетесь, но он не стал ждать. Он сказал, что позвонит вам.

* * *

– Я с трудом разговариваю.

– Все равно приходи, – сказал Рэй.

Она встретилась с ним в кафе в парке после того, как закрыла магазин. Привычка переживать, что их заметят вместе, потеряла смысл.

– Как в старые добрые времена, – сказал он, болтая чайным пакетиком в своей чашке.

– Давай сбежим. Можем отправиться в Рио или в какую-нибудь другую страну, с которой нет договора о выдаче преступников. Я могла бы открыть кафе на пляже – говорят, они чудесны, эти пляжи – буду подавать английские сосиски и мармит. А ты будешь давать уроки айкидо бразильцам. Будем пить ром или что там пьют и просто жить счастливо.

– Кайпиринья. Убийственная вещь, зато умираешь счастливым, – рассмеялся Рэй. – Согласен, поехали.

Они оба притихли.

– Ничего не говори. – Рэй нежно провел рукой по губам Джини. Она взяла его руку и крепко сжала в своих руках.

– Я хочу увидеться с тобой еще раз, до того как… – он медлил, – до того как разразится скандал.

– Звучит трагично.

* * *

– Джордж? – позвала Джини снизу. Ответа не было. Она поднялась на второй этаж и постучала в дверь комнаты, где Джордж работал над своими часами.

– Заходи.

Он сидел на своем обычном месте за рабочим столом, деревянная столешница усеяна крошечными, замысловатыми деталями часового механизма. Часы, которые он чинил, были сделаны из гладкого серого мрамора в стиле «арт деко».

– Здравствуй, дорогая, что-то случилось? – он сбросил с глаза увеличительную линзу, поймал ее рукой, снял очки и повернулся к ней.

– Ты в порядке? Выглядишь взволнованно.

– Джордж, мы можем поговорить?

Он встал, потянулся и зевнул, а затем глянул на один из двадцати циферблатов вокруг него.

– Надо же, как поздно?! А я собирался еще поработать в саду, разобрать магнолии.

Он бережно развернул Джини к двери.

– Давай нальем себе по бокалу вина и посидим на террасе. Вечер чудесный.

* * *

Дрожащей рукой Джини взяла бокал прохладного белого вина, которое он налил ей.

– Давай, рассказывай, в чем дело. – Он неторопливо сделал глоток из своего бокала и удобно устроился в кресле с абсолютно блаженным выражением лица. – Надеюсь, ты не собираешься снова возражать против переезда, – добавил он, и в его глазах, так похожих на глаза Элли, вспыхнул озорной огонек.

Джини, напротив, села прямо, держа бокал как можно дальше от себя, словно он отвлекал ее от важных мыслей. То, что она собиралась сказать, настолько не вязалось с ее представлениями обо всем, что она готова была посмеяться над дикой неправдоподобностью всей этой ситуации.

– Джордж… мне нелегко говорить тебе об этом, но я влюбилась в другого человека.

Вот и все.

На мгновение ей показалось, что он не услышал ее или, возможно, на самом деле она ничего не говорила. Солнце не рухнуло с небосвода, Джордж все так же нежился в кресле, будто ничего не случилось. Потом он моргнул и уставился на нее.

– Что ты сказала?

Она поставила вино на стол, боясь, что может уронить бокал на каменную плитку террасы. Ей казалось, это очень важно.

– Я встретила человека, несколько месяцев назад… и… мы стали близки. – Даже для нее это звучало так жеманно, словно реплика из банальной романтической мелодрамы.

Джордж привстал.

– Джини, ты шутишь? Ты не можешь влюбиться в другого… это… это смешно.

Она пристально посмотрела на него.

– Это шутка, да? – она услышала в его голосе нарастающий гнев.

– К сожалению, нет, Джордж.

Он вскочил на ноги, с грохотом поставил свой бокал на столик и посмотрел на нее сверху вниз.

– Прекрати это, прекрати сейчас же.

Она опустила глаза.

– Кто он?

– Его зовут Рэй Аллан. Я встретила его в парке, когда гуляла с Элли.

– Я не верю тебе, – произнес он упрямо, словно подводил черту. Он ушел обратно на кухню.

– Джордж, вернись, – Джини поспешила за ним. – Куда ты идешь?

Через кухню он вышел в коридор.

– Я не собираюсь стоять и слушать этот бред, – выпалил он.

– Джордж! – она схватила его за руку и резко повернула к себе. Он попытался вырваться, но она оказалась сильнее. – Мы должны поговорить об этом.

Вдруг он посмотрел ей прямо в глаза, и она увидела его боль.

– Не хочу говорить об этом.

Целых десять лет Джини мирилась с тем, что ее муж уклонялся от объяснений, но больше этого не будет.

– Нет. Нет, Джордж. Мы поговорим об этом. Придется. – Она потащила его на кухню и толкнула на стул. Усевшись с другой стороны стола, она заметила полное опустошение и оцепенение в его глазах.

– Не о чем говорить. – Он, даже не глядя на нее, стал теребить свой журнал о часах. Это был единственный звук на кухне, помимо самих часов. Она вырвала у него журнал и бросила на другой конец стола.

– То есть ты собираешься притворяться, что ничего не случилось?

– А чего ты хочешь от меня? Чтобы я застрелился? Или застрелил его? – Он поднял брови и взглянул на нее. – А может, тебя застрелить?

– Как тебе угодно.

Он встал и с минуту просто смотрел на нее.

– Джини, я не знаю, что между вами было, и не хочу знать. Я уверен, ты все уладишь сама. А до тех пор не вижу смысла говорить об этом.

И с этими словами он развернулся и покинул ее.

На полпути к двери он остановился и снова посмотрел на нее, словно хотел спросить или сказать что-то. Но что бы то ни было, он не смог сказать это.

Вместо этого он дважды быстро кивнул головой и ушел.

* * *

Она сидела за кухонным столом в сгущающихся сумерках в оцепенении. Снова он не поверил ей, отмахнулся от ее чувств, бросил ее, не выслушав. Хотя он все же услышал ее, она знала это; она видела боль, но он вел себя так, словно ничего не изменилось.

Звонок мобильного заставил ее вздрогнуть.

– Мам, это я. Ты одна?

– Да, папа наверху.

– Насчет прошлой ночи: ты ведь не говорила еще ничего папе, да? – Прежде чем Джини успела ответить, Шанти продолжила. – И не надо, ему будет так больно. Я вела себя как эгоистка. Ты меня ошарашила, напугала, и мне захотелось отомстить тебе, понимаешь, даже шантажировать, чтобы ты бросила Рэя. Но папа этого не заслуживает, правда? Я выпила лишнего и расстроилась из-за всего этого. Пожалуйста, не говори ему, мам. Я не собираюсь потакать тому, что вы с Рэем делаете, но если это мимолетное увлечение, не стоит ради него губить то, что связывает вас с папой.

Джини дышала тяжело, словно поднималась по лестнице. Она услышала в телефоне звонок лифта, потом ее дочь попрощалась с кем-то.

– Я уже все рассказала ему, дорогая.

– О нет… о Боже, это моя вина. Что он сказал?

– Он не поверил мне и отказался говорить об этом. Как всегда. Он сказал, что уверен, что я сама разберусь с этой проблемой. Шанти, это не твоя вина. Во всей этой истории нет твоей вины.

– То есть ты хочешь сказать, что папа не очень расстроился?

– Он очень расстроился, конечно, но он не собирается признавать это, даже перед самим собой.

– Не говори ему, что я обо всем знаю, пожалуйста. Ему это не понравится.

– Хорошо, не буду.

– У тебя такой печальный голос.

– Так и есть, но я сама во всем виновата. Просто мне бы хотелось, чтобы он поговорил со мной, даже если он скажет, что ненавидит меня.

– Надеюсь, он не ненавидит тебя. Мне пора, я в метро. Поговорим позже. Пока, мама. Поцелуй папу за меня.

* * *

Джини ждала, надеясь застать Джорджа. Но она вдруг поняла, что он прав: говорить не о чем. Чего она ждет от него? Нелепые вопросы о том, как, почему и где – не в его стиле. Она легла, хотя было не больше десяти, и старалась почитать книгу, которую дала ей Рита. Это был приключенческий роман про Индию, но там оказалось слишком много персонажей для уставшей головы Джини, чтобы уследить за сюжетом. Ей приходилось несколько раз возвращаться к началу, и очень скоро она сдалась, выключила свет и, совершенно изможденная, провалилась в сон.

Ее разбудил странный звук. Словно котенок глухо мяукал, звук доносился с другого конца кровати. Джини замерла, прокручивая в голове все возможные варианты. Очень медленно ее левая рука скользнула из-под одеяла и нащупала выключатель. Когда она включила свет на прикроватном столике, то увидела, что в ногах кровати, скрючившись, лежит ее муж.

– Джордж!

Джини в ужасе потянулась, чтобы дотронуться до него. Но он был словно без сознания, неподвижное тело скрючено, стоны вырывались почти механически, будто помимо его воли. Он был ледяной, руки прижаты к груди, глаза закрыты на белом, перекошенном лице. Ее сердце бешено билось, Джини не стала паниковать, как подсказывал ее многолетний опыт работы, она мигом завернула его в свое одеяло и притянула к себе.

– Джордж, дорогой… – она прижалась к нему, обняла и стала покачивать, словно младенца. – Все хорошо, ну давай, открой глаза. Открой глаза, Джордж.

Она нежно убрала волосы с его холодного, влажного лба, как часто делала с Элли, гладила его лицо и тело и громко повторяла, снова и снова, любые слова, которые могли вывести его из оцепенения. Вскоре она ощутила, что он пошевелился в ее руках, и скулеж прекратился, но его стало трясти, словно он старался сбросить с себя тяжелое бремя своего горя.

Когда он открыл глаза, его взгляд был пустым и непонимающим.

– Джини? Помоги мне… мне так холодно… что со мной?

– Все будет хорошо, у тебя был приступ. – Она бережно повернула его, чтобы прислонить к подушкам, и плотнее завернула в одеяло. – У тебя что-нибудь болит?

– Нет, не болит… Почему меня трясет? Я не контролирую себя… Мне страшно, Джини.

Вскоре он перестал дрожать, и лицо у него порозовело.

– Как я попал сюда? – Он говорил с придыханием, еле слышно.

– Не знаю. Я проснулась от шума и нашла тебя. Ты был как будто без сознания, наверное, у тебя был шок.

– Шок… шок? – Он посмотрел на нее удивленно. – Почему у меня шок?

Джини побледнела. Пожалуйста, думала она, пожалуйста, не заставляй меня повторять все заново. Она не ответила, просто обнимала его. Он задремал ненадолго, опустив голову на грудь. Вдруг он показался ей таким старым, ранимым и беззащитным без своих очков.

Джини ждала, когда он проснется, чувство вины сдавливало ей сердце. Уже несколько месяцев ее чувства к Рэю превращали все слова и поступки Джорджа во что-то призрачное, нереальное. А сейчас он, лежа в ее объятиях, казался ей таким настоящим, близким, и его лицо – такое же родное, как ее собственное.

* * *

Джини оставила мужа в своей кровати и спустилась вниз, чтобы заварить чай. Джордж не спал уже полчаса, физически ему стало лучше, но выглядел он измученным и слабым. Она поднялась наверх, чтобы принести ему очки, которые аккуратно лежали возле его незастеленной постели, и задумалась, какие мысли привели его в слезах, посреди ночи, к ее постели. Она никогда не видела Джорджа плачущим, ни разу за тридцать пять лет их знакомства.

– Джини, нам надо поговорить, – были его первые слова, когда он проснулся, словно заснул посреди разговора и продолжил прерванную реплику.

Чай позволял оттянуть неизбежное, Джини прекрасно это понимала, но она почти совсем не спала и не чувствовала в себе сил выслушать то, что он собирался сказать.

Она сидела за столом на кухне, собираясь с духом. Было шесть двадцать, светлое, искрящееся солнечное утро, которым она насладилась бы при других обстоятельствах.

– Спасибо. – Джордж машинально взял чай. – Посиди со мной, Джини. Мне надо кое-что тебе рассказать.

– Джордж, прости меня. Я виновата в том, что случилось прошлой ночью. Ты был в таком ужасном состоянии, я знаю, что это из-за меня, но, может, не будем об этом говорить, пока тебе не станет лучше?

Он решительно покачал головой.

– Это не может ждать. Дело не в тебе. Пожалуйста, выслушай меня, пока я не растерял все свое мужество.

Джини посмотрела на него удивленно, но его взгляд был непоколебим, он ждал, когда она сядет на кровать рядом с ним.

– Ты не виновата ни в чем. Я жестоко разочаровал тебя, потому что был трусом. – Он сидел, обхватив колени и подтянув их к груди, словно ребенок. Джини наблюдала за его лицом с изможденными, серьезными глазами и вдруг поняла, что Джордж никогда не выглядел молодым, даже в юности. Сдержанный, ответственный во всем, что он делал, зачастую он закрывался от Джини и от всего мира. Теперь в его взгляде читались твердость и решительность; больше никакого шепота страха.

– Джини, – произнес он, встретив ее озадаченный взгляд. – Мне нелегко говорить об этом, и я не могу найти приличных слов, чтобы это выглядело более-менее приемлемо… – он издал короткий резкий звук, – приемлемым для тебя и для меня. – Он сделал глубокий вдох, и Джини почувствовала биение собственного сердца, словно молотом по наковальне, будто она тоже разделяла ту ужасную тайну, которую он еще не раскрыл. – В детстве я стал жертвой насилия. Это был друг моего отца, Стивен Экланд, тот, который забирал меня к себе на школьные каникулы, когда отец был в командировке. – Он говорил быстро, явно заранее подготовив каждое слово.

Джини уставилась на него.

– Сексуального насилия?

Джордж кивнул.

– Но… ты же годами туда ездил.

– И он годами насиловал меня. С десяти до четырнадцати лет, – его лицо исказила давно подавляемая ярость.

– Боже мой! Почему ты не сказал мне, Джордж? Все эти годы ты хранил эту страшную тайну и думал, что не можешь сказать мне? – Она задумалась на минуту. – Но ты говорил, что он был очень добр к тебе… ты говорил, что он умный, образованный, веселый…

Джордж снова кивнул.

– Так и было. Он многому меня научил. Джини, это моя вина. Я позволил ему. Я зашел к нему в кабинет после ужина, как он и просил меня, – он учил меня играть в шахматы.

Джини гневно фыркнула; голова у нее шла кругом.

– Он так это называл? Ублюдок, больной, больной ублюдок. – Она сверкнула глазами на мужа. – Насилие есть насилие, Джордж, и это всегда вина только одного человека – того, кто совершил это преступление. Господи, это ужасно! Ужасно, что вообще случилось, а еще хуже – что ты не говорил мне. Ты боялся моей реакции?

Джордж пожал плечами.

– Мне было так стыдно. Я не хотел, чтобы ты думала, что я гей. Я не такой.

– Я и не говорила, что ты такой.

– А еще я думал, тебе будет противно. Я всегда думал, что это моя вина, и решил, что ты тоже так подумаешь. Родителям я не мог рассказать. Отец никогда бы не поверил мне. Стивен был его армейским товарищем. Они вместе служили в Бирме и штурмовали Мальту. Стивен был героем; он получил медаль за спасение трех солдат из пылающего танка в Северной Африке. Отец считал, что он станет для меня вдохновляющим примером для подражания.

– А его жена?

– Кэролин ни о чем не подозревала, я уверен в этом на сто процентов. Тогда было другое время, Джини. В наши дни об этом говорят на всех углах; сейчас достаточно сказать ребенку пару слов – и тебя обвинят в том, что ты пристаешь к нему, а пятидесятые были намного невиннее. Такие, как Кэролин, вряд ли вообще знали, о чем идет речь, не говоря о том, чтобы подозревать своего обожаемого мужа в том, что он имеет меня в собственном кабинете каждый день после ужина. Дом был большой, и она никогда не беспокоила его в кабинете. Уверен, она нежилась в кровати с кольдкремом на лице и хорошим романом из библиотеки.

Джини покачала головой.

– Все это время… прошло сколько, пятьдесят лет? И ты никому ничего не сказал. Боже мой, Джордж, не знаю, что и думать, кроме одного – ты должен был мне все рассказать.

Они замолчали.

– Что произошло? Когда это закончилось? Ты видел его после этого?

Джордж вытянул ноги перед собой, моргнул пару раз.

– Это кончилось, когда умер папа. Мне исполнилось четырнадцать, и я уже был в Шербурне к тому времени, а мама вернулась жить в наш дом в Дорсете.

– Но вы виделись еще с ним? Если он был так близок с твоим отцом?

– Они переехали в Южную Африку. Думаю, мама встречалась с ними, когда они приезжали, но люди редко летали на самолетах в те времена. В любом случае мама, как ты знаешь, была самой необщительной женщиной на Земле. Все всегда удивлялись, что именно она, такая замкнутая, стала женой посла.

Джини всегда нравилась мать Джорджа Имоджен. Она была очаровательная, скромная, мягкая и спокойная, очень рассеянная, и для нее не было большего счастья, чем в одиночестве работать в своем прекрасном саду. Она умерла почти пятнадцать лет назад от осложнений после падения. Джордж был убит горем.

– А ей ты рассказал?

Джордж печально рассмеялся.

– Как ты себе это представляешь? Даже если бы она поверила мне, какой в этом смысл? Она бы только расстроилась.

– Наверное… но мне ты мог сказать. Разве ты не доверял мне?

Джордж взял ее за руку.

– Дело не в доверии. Я боялся потерять тебя.

– Потерять меня? Ты думал, я перестану любить тебя, потому что в детстве ты был жертвой насилия? Это же смешно.

– Может, для тебя это и смешно… да и мне теперь кажется глупым. Но в то время я еще сильно переживал из-за этого. Я думал об этом постоянно, каждый день и решил, что ты возненавидишь меня, потому что тоже будешь думать об этом, о том, как я с ним… но главное – мне было стыдно. И до сих пор стыдно.

Внезапно Джини охватила такая ярость, что ей захотелось ударить кого-нибудь. Она встала и принялась ходить по комнате, не зная, как совладать со своими эмоциями.

– Ты был так молод. Всего десять лет. Как ты справился с этим один? Ты, наверняка, даже не понимал, что происходит.

– Он превратил это в игру.

– Больной, больной… мерзавец.

Ей тяжело было представить себе этого мальчика – в кабинете, беспомощного, не знающего, как положить конец манипуляциям этого человека, его ежедневным удовольствиям.

– Видишь? – Джордж наблюдал за ней. – Разве не лучше было бы тебе не знать?

Джини подошла к кровати и горячо обняла его.

– Дело не в этом.