Лоример завел будильник, чтобы встать пораньше — так, для порядка, — а сам беспокойно ворочался и не мог уснуть до 4.45. Некоторое время он упорно читал, потом все-таки задремал, а в 7.00 проснулся, чувствуя тупую одурманенность. Он принял ванну, побрился, переменил постельное белье, а потом, как заведенный автомат, пропылесосил квартиру, протер все поверхности на кухне, отнес рубашки и нижнее белье в прачечную, два костюма в химчистку, зашел в банк и купил кое-какой еды в супермаркете «Шоппа-Сава» на Люпус-стрит. Эти приземленные холостяцкие хлопоты нисколько не удручали его; напротив, он видел в них горделивое свидетельство своей полной хозяйственной независимости. Что там Иоахим говорил Брамсу? Frei aber einsam — «Свободен, но одинок». Брамс был, пожалуй, величайшим холостяком в мировой истории, размышлял Лоример, выбирая фрезии на цветочном прилавке, только что установленном в «Шоппа-Саве». Брамс — с его гениальностью, его нерушимой верностью привычкам, неимоверным чувством достоинства и невыразимой скорбью. Вот это образец, вот к чему нужно стремиться. Продолжая размышлять, Лоример выбрал несколько лимонно-желтых арункул и отметил, что на продажу выставлены также высокие абрикосового цвета тюльпаны, разнообразные растения в горшках с очень яркой зеленью, папоротники, эвкалипты, перекати-поле, ящики с нарциссами по цене втрое меньшей, чем у Марлоба. Отличные запасы, подумал Лоример, — когда это сюда успели поставить цветочный ларек? Впрочем, гвоздик не было: они по-прежнему оставались монополией Марлоба.
У кассы он обернулся и оглядел терпеливые вереницы покупателей, ждущих своей очереди заплатить. Среди них не было ни одного знакомого лица, но у Лоримера вновь появилось странное ощущение, будто за ним наблюдают, — словно некто, кто его знает, затаился где-то невидимкой, играя с ним в прятки и гадая, сколько времени пройдет, прежде чем его обнаружат. Лоример помедлил немного у выхода, покупая газеты и журналы с лотка, но ни одно знакомое лицо так и не возникло.
Он решил позавтракать в ближайшем кафе «Матисс» («классическая британская кафешка» № 3). Там он заказал себе сэндвич с яичницей и беконом и капуччино и начал бегло просматривать увесистую кипу только что купленной прессы. Лоример предпочитал «Матисс» всем прочим кафе в это раннее время дня, до 11 часов, пока еще не набежал завтракать закупившийся в магазинах народ, пока здесь еще блестели чисто вымытые полы и было сравнительно не накурено. Он регулярно заходил сюда вот уже четыре года и иногда даже удостаивался приветственного кивка от какой-нибудь из официанток. Что примечательно, он их всех «пережил»: персонал в «Матиссе» сменялся с удивительной регулярностью. Сейчас он отметил, что мускулистая южноафриканская девушка все еще работает здесь, и мрачная румынка тоже. Он рассеянно гадал, уволилась ли та маленькая португалочка, вечно флиртовавшая с байкерами — состоятельными, затянутыми в кожу молодцами средних лет, уже пузатыми. Они собирались тут группками в определенные дни недели, пили кофе и любовались своими безупречными, сиявшими хромом «Харлеями», во всей красе припаркованными на мостовой напротив. Может быть, она и вправду ушла, а может, ей удалось заарканить и женить на себе кого-нибудь из этих тучных, зажиточных «вольных душ»? Действительно, он заметил новенькую, обслуживавшую переднюю половину кафе: смуглая — наверное, латиноамериканка, с длинными курчавыми волосами, тоненькой фигурой шестнадцатилетней девушки и лицом надменной дуэньи.
— Спасибо, — поблагодарил Лоример румынку, которая неожиданно плюхнула перед ним заказанный сэндвич. Она, как всегда, быстро удалилась, не проронив ни слова, только мотнув головой с иссиня-черными волосами.
Кафе «Матисс» было обязано своим названием репродукции одной-единственной картины художника — «Синей обнаженной» его позднего периода, висевшей на стене между женской и мужской уборными. Кухня здесь будто бы была итальянской, но в меню перечислялось множество типично английских блюд, вроде трески с картофельными чипсами, бараньих отбивных с жареной картошкой, яблочного пирога и заварного крема. По наблюдениям Лоримера, сейчас в этом заведении не работала ни одна итальянка, но, очевидно, именно итальянское влияние — возможно, чудом сохранившееся где-нибудь в полуподвальном помещении кухни, — благотворно сказывалось на превосходном качестве здешнего кофе. Он заказал еще капуччино и стал наблюдать за тем, как приходят и уходят посетители. В «Матиссе», кроме него, все поголовно курили — казалось, будто это непременное условие для всякого, сюда входящего. Официантки и прочий персонал курили в перерывах, а каждый посетитель, стар и млад, мужчины и женщины, усердно следовали их примеру, как будто нарочно использовали это место для того, чтобы накуриться всласть, а в остальное время не курили вовсе. Лоример огляделся вокруг, разглядывая персонажей, сидевших в разных уголках просторного и мрачноватого прямоугольного зала. Пара средних лет (стиль: восточноевропейские интеллектуалы), мужчина невероятно похож на Бертольта Брехта, оба в очках, оба в темных непромокаемых куртках на молнии. За другим столиком — четверо чахоточных хиппи: трое длинноволосых мужчин с жидкими бородками и девушка, явившаяся сама по себе, увешанная бусами, с татуировкой-цветком на горле. В одной из боковых кабинок сидела непременная парочка пропащих-заблудших — две девицы с белыми как мел лицами, одетые в черное, переговаривавшиеся яростным шепотом: слишком юные, в беде, лакомая добыча для сутенеров. А позади них курил крошечную трубку мужчина, смахивавший на члена Интернациональной бригады в годы гражданской войны в Испании, — со спутанными волосами, в огромных грязных башмаках, небритый, в рубашке без воротничка и мешковатом вельветовом костюме. У стойки курили и расплачивались две неестественно высокие девушки. Безгрудые, безбедрые, с лебедиными шеями и маленькими головками: модели, предположил Лоример. Должно быть, где-то поблизости модельное агентство — они вплывали и выплывали из «Матисса» целый день, эти долговязые странноватые барышни, не то чтобы красивые, а просто совершенно иначе сложенные, чем все остальные женщины в мире. Вдруг начинало казаться, что в продымленный зал «Матисса» проникает человеческая жизнь во всей ее пестроте; если долго здесь сидеть, то можно увидеть кого угодно — любой человеческий тип, любое порождение генофонда, бедняка и богача, сияющего счастьем и убитого горем. В этом и состояла, по мнению Лоримера, особенная изюминка данного заведения, его странная и стойкая притягательность. Ведь даже он сам, честно говоря, порой может стать объектом подобного праздного созерцания: а это что за тихий молодой человек в костюме в тонкую полоску? Кто он — журналист из популярного еженедельника? Адвокат? Дилер на рынке евробондов? — с его одеждой из химчистки и кипой свежей прессы.
* * *
— Может, выпьем чего-нибудь сегодня вечером? — предложил Торквил, приоткрыв дверь в кабинет Лоримера. Потом зашел внутрь с видом праздного гуляки, зачем-то дотронулся до рамы (Пауль Клее), оставив картину висеть чуть криво, потрогал листья цветов в горшках, побарабанил по плоской крышке ноутбука.
— Отличная мысль, — отозвался Лоример без особого энтузиазма.
— А где все? — спросил Торквил. — Не видел вас бог знает сколько. Ну и компания — кто в лес, кто по дрова.
— У нас каждый занят чем-то своим, — стал объяснять Лоример. — У всех разные дела. Димфна сейчас в Дубае, Шейн — в Эксетере, Иан — в Глазго…
— Сдается мне, нашей Димфне я совсем не нравлюсь, — вставил Торквил и ухмыльнулся. — Придется мне как-нибудь нести этот крест. А ты что делаешь?
— Да так, улаживаю кое-что, — ответил Лоример уклончиво: Хогг был категорически против того, чтобы подчиненные обсуждали между собой поручения.
— Мне тут Хогг дал закончить это дельце Дьюпри. Там, кажется, все ясно. Одна бумажная работа.
— Еще бы — теперь-то он мертв.
— Повесился, да?
— Такое случается. Люди думают, что их мир разрушен, — ну, и… — Он решил переменить тему. — Ну ладно, у меня скоро встреча с Хоггом. Так где встретимся?
— Давай в «Эль-Омбре-Гуапо»? Это на Кларкенуэлл-роуд, знаешь? В шесть?
— Хорошо, увидимся там.
— Не возражаешь, если я с собой кое-кого приведу?
* * *
Хогг — в шарфе и в пальто — стоял посреди оранжевого ковра.
— Я разве опоздал? — спросил Лоример озадаченно.
— Увидимся в Финсбери-Серкус, через десять минут. Я иду через черный ход. Подождешь пять минут, потом ступай через парадную дверь — и ни слова Хивер-Джейну.
Когда Лоример пришел в назначенное место, Хогг сидел на скамейке посреди овального скверика, возле лужайки для игры в шары. Выглядел он задумчивым — подбородок уперт в грудь, руки в карманах. Лоример сел рядом. Опрятный центральный парк окружали голые платаны, а театральным задником служили солидные, с пышным декором дома; кое-где в дверных проемах курили и дрожали от холода замерзшие рабочие. Старый добрый Сити, как говаривал Хогг, каким он был в дни величия, — за это он и любил Финсбери-Серкус.
Ярдах в двадцати от них какой-то мужчина искусно жонглировал тремя красными мячами, хотя поблизости никого не было. Лоример заметил, что Хогг как зачарованный наблюдает за жонглером, как будто никогда раньше не видел подобных фокусов.
— Чертовски здорово, — сказал Хогг. — Прямо завораживает. Ступай-ка, брось ему фунт, будь умницей.
Лоример сделал, как ему было велено, и уронил монетку в шерстяную шляпу, лежавшую на земле.
— Спасибо, приятель, — поблагодарил жонглер, а мячи продолжали летать по своим четко очерченным траекториям.
— Чертовски здорово! — через весь сквер прокричал Хогг жонглеру и сделал поощрительный жест. Потом Лоример увидел, как Хогг встает и удаляется, даже не кинув взгляда в его сторону. Вздохнув, Лоример торопливо пошел вслед за ним, но не нагнал даже и тогда, когда тот входил в какой-то современный паб, нелепо разместившийся на углу офисного квартала с хорошим видом на гигантскую коричневатую вафельницу Бродгейт-центра.
В пабе пахло пролитым пивом и вчерашним сигаретным дымом. Вдоль стены мигали и дребезжали, грохотали и пищали компьютерные игры с картинками кричащих цветов, призывно заманивая посетителей, а техно-бэрредж успешно состязался со звуками джазового оркестра, доносившимися непонятно откуда. Хоггу уже наливали пинту бледного пенистого лагера.
— Что будешь пить, Лоример?
— Минеральную воду. С газом.
— Ради бога, закажи что-нибудь человеческое.
— Ну, тогда половинку сидра.
— Бог ты мой. Лоример, я иногда в отчаяние прихожу.
Забрав выпивку, они ушли как можно дальше от верещавших и гудевших машин. Хогг четырьмя огромными глотками опустошил две трети своей пинты, вытер губы и закурил сигарету. Оба остались в пальто: в этой гнусной пивнушке вдобавок стояла страшная стужа.
— Ну, выкладывай, — велел Хогг.
— Обыкновенный поджог. Субподрядчики не успевали к сроку, им грозил большой штраф, вот они и устроили пожар в спортзале. Должно быть, он вышел из-под контроля. Вряд ли они собирались уничтожать пять этажей и все остальное.
— А дальше?
— А дальше, нет там убытка на двадцать семь миллионов фунтов. Конечно, я не эксперт в этом деле, но гостиница еще не действовала, даже достроена не была. Не понимаю, почему иск такой огромный.
Хогг запустил руку в карман пальто, вынул сложенную фотокопию и протянул ее Лоримеру.
— А потому, что этот объект застрахован на восемьдесят миллионов.
Лоример развернул копию подлинного страхового полиса, выданного «Фортом Надежным», и просмотрел ее. Он никак не мог разобрать подпись, стоявшую на последней странице, и ткнул в эти каракули:
— Кто это?
Хогг допил остатки пива и встал, собираясь заказать еще.
— Торквил Хивер-Джейн, — ответил он и направился к бару.
Вернулся он с пачкой чипсов (говядина с хреном) и новой пинтой пенистого пива. Он принялся неряшливо жевать чипсы, просыпав себе на пальто целую шрапнель крошек. Потом прополоскал лагером рот, изгоняя застрявшую в зубах пищу.
— Значит, Торквил завысил цифру.
— Аж зашкалило.
— Большая страховая премия. Они были готовы платить.
— Все было в ажуре, пока эти отморозки не устроили пожар.
— Это будет нелегко доказать, — сдержанно сказал Лоример. — Эти ребята, Ринтаул с Эдмундом… С ними почти безнадежно. Я бы сказал — «полуатомный» случай.
— Это не их проблема, вернее, — поправился Хогг, — давай сделаем так, чтобы это была проблема «Гейл-Арлекина». Передадим ход. Скажем, что подозреваем тут нечистую игру, и даже не почешемся.
— Ну, что-то же нам придется выплатить.
— Знаю! — рявкнул Хогг. — Если это что-то и близко не лежит к двадцати семи миллионам! Ты собьешь цену, Лоример.
— Я?
— Почему бы нет?
— Гм… Никогда не имел дела с такими цифрами. Речь же идет о миллионах фунтов.
— Надеюсь, что так, Лоример. Для тебя — высокая премия, сынок. Для «Джи-Джи-Эйч» — большой праздник. В «Форте Надежном» будут очень довольны.
Лоример ненадолго задумался.
— Ведь это Торквил все запорол, — проговорил Лоример, размышляя.
— Чудесная история, — ответил Хогг, почти веселясь, — а нам придется вытаскивать дитя из неопалимой купины.
Лоример по достоинству оценил и смешанную метафору, и употребление местоимения во множественном числе первого лица.
— Отправляйся в «Гейл-Арлекин», — сказал Хогг. — Скажешь им, что подозреваем поджог. Полиция, пожарные команды, инспекторы, слушания, судебные преследования. Все это может годами тянуться. Годами!
— Их это не обрадует.
— Это война, Лоример. Они это знают. И мы знаем.
— Они ведь выплатили огромный взнос.
— Ну, это же строительная компания. Сердце кровью обливается.
Несмотря на инстинктивную тревогу, Лоример почувствовал, как от подобного поворота событий сердце забилось чаще. Воспользовавшись потайной формулой, по которой вычислялся, оценивался и окончательно корректировался размер премиальных для оценщиков ущерба, Лоример прикинул, что в случае успеха ему светит шестизначная цифра. С другой стороны, его тревожил еще один вопрос.
— Мистер Хогг, — медленно начал он, — надеюсь, вы не станете возражать против такого вопроса… Почему после всего, что случилось, Торквил перешел работать в «Джи-Джи-Эйч»?
Хогг глотнул пива и шумно дохнул чем-то кислым.
— Потому, что сэр Саймон Шерифмур попросил меня об этом — как о личном одолжении.
— А с какой стати? Кто такой Торквил для сэра Саймона?
— Он его крестник.
— А-а.
— Вот так. Яснее ясного, верно?
— Как вы думаете, сэру Саймону что-то известно?
— Выпей-ка еще сидру, Лоример.
12. Профессионал. Хогг тебе говорит: «Это огромный мир, Лоример. Поразмысли-ка немного о таком понятии, как „вооруженные силы“. Это понятие включает в себя и армию, и флот, и военно-воздушные силы, да, кроме того, всевозможные вспомогательные службы вроде врачей, инженеров, поваров, санитаров, полиции и так далее. Эти крупные подразделения, в свою очередь, делятся на боевые группы, армейские корпуса, полки, фланги, батальоны, флотилии, эскадроны, отряды, звенья, взводы и тому подобное. Все это хорошо организовано, Лоример, все выверено и отлажено, все честно и ясно, как теплая белая булка, нарезанная ломтями. Все продумано, чтобы каждому легко было сориентироваться.
Но в этих твоих вооруженных силах есть и элитные профессиональные единицы. Они крайне немногочисленны, процедура отбора жесткая, требования очень высокие. Отсев большой. Выбор здесь чрезвычайно важен, абсолютно верен, и членство строго ограничено. Эс-Эй-Эс, Эс-Би-Эс, Морское ведомство, всякие секретные бомбардировщики, шпионские самолеты, саботажники, всякие ФБР и МИ-5, агенты и разведчики. Их всех окутывает тайна, Лоример, как покрывало. Все мы слышали о них, но если вдуматься, то мы, черт возьми, почти ничего о них толком не знаем. А почему так происходит? Потому что они выполняют очень важную работу — работу жизненной важности. Скрытые спецоперации. Контрразведка, пресечение мятежей. И это тоже часть широкого понятия „вооруженные силы“, — да-да, это их крошечный под-под-подраздел, вдобавок (и об этом не следует забывать) один из смертоноснейших и самых сильнодействующих элементов вооруженных сил.
И это — мы, Лоример. Такая аналогия помогает многое понять. Подобно им, мы тоже профессионалы — профессиональные оценщики ущерба. Всякому в том большом, правильном мире известно, чем занимается оценщик ущерба. Но — как и в случае с элитными подразделениями — никто по-настоящему не догадывается, в чем суть нашей работы. Зато этот большой мир нуждается в нас. О да. Точно так же, как вооруженные силы в известных обстоятельствах вынуждены полагаться на Эс-Эй-Эс, или изготовителей бомб, или наемных убийц. Видишь ли, только мы способны выполнять определенную работу — трудную работу, деликатную работу, тайную работу. И вот тут-то приглашают нас, профессиональных оценщиков ущерба».
Книга преображения
* * *
— Мистер Ринтаул?
— Да.
— Это Лоример Блэк из «Джи-Джи-Эйч».
— Ах да. Как дела?
— Отлично. Думаю, мне следует вас известить, что мы собираемся опротестовать страховой иск «Федора-Палас».
— Ах, вот как… — Ринтаул помолчал. — А какое отношение это имеет ко мне?
— Самое прямое отношение.
— Не понимаю.
— Вы подожгли гостиницу, потому что не хотели выплачивать штраф за просрочку.
— Ложь! Гнусная ложь!
— Мы собираемся опротестовать иск «Гейл-Арлекину» на основании вашего поджога.
Молчание.
— Я просто подумал, что было бы правильно поставить вас в известность.
— Я убью тебя, Блэк. Убью как собаку. Ни слова — или я убью тебя.
— Наш разговор записан на пленку.
Мистер Ринтаул швырнул трубку, и Лоример положил свою. Руки у него слегка дрожали. Сколько раз на этой работе ему приходилось слышать подобные угрозы — раз шесть или семь, не меньше, — но они по-прежнему выводили его из равновесия. Он вынул кассету из автоответчика и сунул ее в конверт, сделав пометку: «„Федора-Палас“. Ринтаул. Угроза расправы». Теперь она отправится этажом выше, к Джанис, в основную папку, хранившуюся у Хогга в кабинете. В записанном разговоре Ринтаул открыто не сознавался в совершенном поджоге, так что запись не сможет служить законным свидетельством — она ведь не изобличала его напрямую. Зато обещание убить было недвусмысленным, и Лоример надеялся, что это избавит его от опасности — во всяком случае, раньше так всегда бывало. Когда люди знают, что разговор записан, то вовремя одумываются. Весьма полезный способ застраховаться от неприятностей.
92. Два типа сна. Из разговоров с Аланом я узнал, что существует два типа сна: «быстрый» сон, или сон с быстрым движением глаз (БДГ), и «медленный» сон, или сон без БДГ. Сон с БДГ парадоксален, сон без БДГ ортодоксален. Изучив мои ЭЭГ, Алан сказал, что у меня гораздо чаще нормы бывает сон с БДГ, а это, по его словам, делает меня и впрямь парадоксальной личностью.
Рассказал он мне и о стадиях сна с БДГ. Стадия первая: засыпание. Стадия вторая: сон становится глубже, ЭЭГ показывает изменения, видны скачки, комплексы К, но ты все еще восприимчив к внешним раздражителям, твоя мозговая деятельность принимает форму коротких последовательных волн. Стадия третья и четвертая погружают тебя еще глубже, бдительность ослабевает, наступает так называемый «глубокий сон». Мы считаем, сказал Алан, что эта вот фаза глубокого сна жизненно необходима для восстановления организма. А сон с БДГ нужен для восстановления мозга.
Книга преображения
«Эль-Омбре-Гуапо» был просторным баром-тапас прямо возле Кларкенуэлл-роуд, выложенным листами старательно смятой нержавеющей стали. Пол тоже был из нержавейки, а с высоких балок свисали на цепях горизонтально расположенные обломки Берлинской стены, создавая принципиально новый вид подвесного потолка. Персонал был выряжен в серые робы со множеством молний (вроде тех, что носят боевые летчики-истребители), и на полную громкость играла агрессивная, беспощадная музыка. Здесь обычно толпились молодые журналисты из широкополосных газет, пишущие для страниц моды, а также трейдеры, имевшие дело с фьючерсами и производными исками, — и Лоримеру показалось, что Торквил выбрал странное место.
Между тем Торквил уже сидел возле бара с наполовину осушенным стаканом — виски, судя по запаху у него изо рта. Он предложил Лоримеру сигарету и встретил вежливый отказ. Лоример заказал себе тройную водку с содовой, и побольше льда, — последние слова Ринтаула все еще звучали у него в голове.
— Ладно, значит, ты не куришь, — недоверчиво проговорил Торквил. — А почему? Все же курят.
— Ну, не все. Две трети людей не курят.
— Ерунда. Вся статистика о курении врет — уверяю тебя, Лоример. Во всем мире, правительства всех стран врут об этом — они просто вынуждены врать. Курение распространяется все шире, что их устраивает, хотя они и не осмеливаются это признавать. Вот они и раздувают по привычке цифры. А ты только погляди вокруг.
— Может, ты и прав, — сдался Лоример. Действительно, из полусотни людей, собравшихся в «Эль-Омбре-Гуапо», 90 % курили, а остальные 10 %, похоже, собирались закурить с минуты на минуту, шаря в карманах или сумочках в поисках сигарет.
— Как прошел день? — поинтересовался Торквил, щелкая зажигалкой. — Надеюсь, веселее, чем у меня.
— Да все по-старому.
— Что?
— Все по-старому! — Лоример повысил голос почти до крика. Из-за оглушительной музыки всем здесь приходилось кричать.
— Уверяю тебя, Лоример: если бы не деньги, я бы пулей из этой игры вылетел.
Торквил, заказав себе еще виски и тарелку крокетов, принялся быстро поглощать их, не делая попыток угостить Лоримера.
— Сегодня — никакого ужина для Торквила, — сказал он, нагнувшись поближе. — Бинни у своих мамы с папой.
— Бинни?
— Моя дорогая женушка.
— В Глостершире?
— Именно.
— И дети с ней?
— Они все, слава богу, в пансионах.
— А мне казалось, твоему младшему всего семь.
— Да. Он в подготовительной школе в Аскоте. Но на выходные приезжает домой.
— Ну и чудесно.
— По правде сказать, не все так чудесно. — Торквил нахмурился. — Его это немного расстраивает. Начал писать в постель. Никак не может справиться. Я твержу Бинни, что все это из-за дурацких приездов домой. Он, видите ли, не хочет возвращаться обратно. А я говорю, надо смириться.
Лоример бросил взгляд на часы.
— Ну, мне уже…
— А вот и она.
Лоример обернулся и увидел, как сквозь шумную толпу осторожно пробирается молодая девушка, лет двадцати с небольшим, в замшевом пальто, застегнутом до самой шеи. У нее были редкие соломенные волосы и густо накрашенные глаза. Кого-то она ему смутно напоминала.
— Лоример, это Ирина. Ирина — юный Лоример, мой коллега.
Лоример пожал ее слабую руку, стараясь не очень таращиться, но в то же время усиленно припоминая, где мог ее видеть. Ну конечно же: официантка из заведения «У Чолмондли».
— Ты не помнишь Лоримера?
— Кажется, нет. Как дела?
Торквил не ответил и отвернулся, чтобы заказать ей пива. Тогда Лоример напомнил девушке о том, где они виделись в первый раз, и задал из вежливости несколько вопросов. Оказалось, что Ирина — русская, а здесь занимается музыкой. Оказалось, что Торквил обещал ей как-то помочь с заявлением о разрешении на работу. Она приняла у Торквила предложенную сигарету и, прикуривая, низко наклонила голову. Выпустила дым в потолок и неловко отставила сигарету, в другой руке зажав бутылку пива. Лоример почувствовал, как меланхоличное настроение этой девушки передается ему. Потом она что-то произнесла, но ни Лоример, ни Торквил ее не расслышали.
— Что?
— Я говорю — здесь очень мило, — прокричала она. — А где тут дамская комната?
Она ушла искать уборную, и Торквил проводил ее взглядом, а потом ухмыльнулся Лоримеру и склонился к нему, неприятно приблизив рот к уху.
— Мне показалось, что я тогда за обедом слишком уж придирался к ней, — стал объяснять Торквил. — И вот, на следующий день я туда вернулся, чтобы извиниться, а потом предложил ей сходить вместе куда-нибудь выпить. Она флейтистка, кажется. Наверное, у нее такие крепкие, податливые губы.
— Она довольно мила. Есть в ней что-то очень грустное.
— Чушь! Слушай, Лоример, а ты не против теперь свалить, а? Думаю, я прилично поступил. Скажу, что тебя срочно вызвали.
— Да мне действительно пора.
Он с облегчением выбрался из бара, но Торквил снова нагнал его у выхода.
— Ах да, чуть не забыл, — сказал он. — Что ты делаешь в следующие выходные? Приезжай к нам пообедать в субботу, а останешься на ночь. И привози с собой клюшки для гольфа.
— Я не играю в гольф. И вообще, я…
— Я попрошу Биннз черкнуть тебе пару строк со всякими подробностями. Это недалеко, в Хертфорд-шире. — Торквил приятельски похлопал Лоримера по плечу и стал пробираться обратно к стойке бара. Там, выпутываясь из своего замшевого пальто, его уже ждала Ирина. В голубоватом освещении «Эль-Омбре-Гуапо» Лоример разглядел ее бледные руки и бледные плечи, белые как соль.