Уже много десятилетий допустимость уголовного преследования бездействующих лиц сомнений в науке не вызывает — она занята обсуждением и уточнением лишь отдельных фрагментов проблемы. И только толкование механизмов причинения при пассивном поведении человека завораживает своею сложностью, граничащей с неразрещимостью. На этот загадочный юридический анклав нескончаемо тянутся волонтеры и матадоры общественной мысли. Каузальные связи — главный, кульминационный пункт разговора о бездействии сегодня. Да оно и понятно: «Не признавая за бездействием причиняющего значения, мы тем самым лишаем себя возможности обосновать ответственность за него».

Сюда, на этот участок юридического регулирования, в этот жизненно-правовой омут с давних пор устремляются лучшие силы уголовно-правовой науки. Назовем лишь некоторые имена на пути от первой монографии Н. Д. Сергеевского до последней крупной публикации В. Б. Малинина: А. Н. Андреева, Ф. Ю. Бердичевский, П. Т. Васьков, П. И. Гришаев, А. С. Горелик, Н. Д. Дурманов, М. И. Ковалев, И. Я. Козаченко, В. Н. Кудрявцев, А. А. Пионтковский, В. А. Попов, И. Реннеберг, Т. Л. Сергеева, Ю. С. Спиридонов, А. А. Тер-Акопов, Н. С. Тимашев, Г. В. Тимейко, А. Н. Трайнин, Т. В. Церетели, М. Д. Шаргородский.

Взглянув на этот пространный список, обрамляющий арку над входом в зал с надписью «Причинная связь в праве», можно понять глухую зависть представителей других отраслей знания, которые отмечают, что «и в данной дискуссии... наиболее активными участниками оказываются криминалисты. Это является проявлением какой-то странной ситуации, поскольку проблема причинности бездействия практически должна больше интересовать не специалистов в области уголовного права (где преступления в форме бездействия занимают относительно ограниченное место), а цивилистов, особенно занимающихся договорным правом, где подавляющая масса правонарушений совершается путем бездействия в виде неисполнения либо ненадлежащего исполнения договорных обязательств».

Приятные для нашего отраслевого уха откровения, что и говорить, но в литавры бить или приступать к строительству триумфальной арки рано. Уж очень явна та истина, что причиняющее влияние пассивного поведения имеет значительные особенности, а значит, трудности в доктринальном истолковании. Отклонение при бездействии от традиционной (механической или энергетической) причинности, бытующей между активным действием и общественно опасным последствием, настолько велико, что требуются особые объяснительные конструкции, сохраняющие относительный гносеологический покой по отношению к основам функционирования мироздания и принципам понимания каузальных связей. Эти объяснительные конструкции должны быть единообразными (в том числе и для других отраслей права) и убедительными. Только как раз этого пока и не достает из-за сложности понимания и трудности приложения классических соображений о тандеме «причина-следствие», рожденных при исследовании действия, к результативному бездействию.

Историки философии, вероятно, в назидание и в качестве примера научной самоотверженности, сохраняют и передают душещипательную легенду о кончине 80-летнего О. Хайяма. Сей иранский мудрец при постижении метафизических откровений Ибн-Сины на тему «Единое и множественное» почувствовал скорое приближение смерти. Он «заложил между двух листов рукописи золотую зубочистку.., закрыл фолиант, встал, сделал завещание и после этого уже не принимал ни еды, ни питья. Прочитавши вечернюю молитву на сон грядущий, он положил земной поклон и на коленях произнес: “Боже! По мере своих сил я постарался познать тебя. Прости меня! Поскольку я тебя познал, постольку я к тебе приблизился”. И умер».

Бедный Хайям! Судьба приготовила ему не самую трудную причину летального переутомления. Ведь он не имел возможности ознакомиться с научными трактатами о причинно-следственной связи сенсуалиста Дж. Локка, работами французских материалистов XVIII в., субъективно-идеалистическими воззрениями Д. Юма и Дж. Беркли, кантовским дуализмом причинности, мыслями вульгарных материалистов Л. Бюхнера, Я. Молешота, К. Фогта, антропологическими изысками В. Дриля и Ч. Ломброзо, концепцией стихийного материализма О. Конта, Дж. Милля, Ф. Листа, А. Принса, Р. Ортолана, а особенно — с трудами Г. Гегеля (о слепой природной необходимости и неразумной воле как главных действующих причинах вреда), К. Маркса и Ф. Энгельса. В противном случае, без всяких кощунственных намеков, жизненный путь О. Хайяма оказался бы значительно короче, и он сам с еще большим достоинством оправдал свое трудолюбие и досрочное путешествие ad patres.

Природный и общественный миры представляют собой бездну сцепляющихся и следующих друг за другом явлений и событий. Жуткое впечатление дисгармонии и хаоса окружающей среды постепенно преодолевается человечеством. Его коллективный разум медленно освобождается от индивидуальных впечатлений и религиозных назиданий о сверхъестественном, ищет рядоположенность и связность фактов, еще вчера казавшихся случайными, ведомыми стихийными силами, а потому необъяснимыми и не пригодными к какой-либо классификации. На пути к великой истине о причине наши предшественники плодили и пропагандировали множество откровений, часть из которых и по сей день отдает восхитительным привкусом парадоксальности, притягивает внимание необычностью объяснения происходящих событий. Особенно постарались литераторы и бытописатели.

Гоголевский Ляпкин-Тяпкин публично дарил современникам сногсшибательные наблюдения о причинных комбинациях: «В детстве мамка его ушибла, и с тех пор от него отдает немного водкою». А муж слесарши Пошлепкиной был отдан городничим в рекруты на том основании, что он — вор: «Хоть он теперь и не украл, да все равно украдет». За рубежом особенности русского характера уже несколько веков толкуются как предопределяемые тугим пеленанием своих детей русскими женщинами. Пересмешник и писатель А. П. Чехов, который с блеском фиксировал жизнь современников и на российских ухабах, в рассказе «Не судьба!» писал, что «земские мосты построены для испытания умственных способностей: ежели человек объехал мост, то, стало быть, он умный, ежели же взъехал на мостик и, как водится, шею сломал, то дурак».

Ф. Аквинский соседство Рая и Ада объяснял сокровенным желанием Всевышнего подарить умершим благочестивым верующим возможность видеть страдания грешников и тем дополнять свое райское наслаждение (компаративизм, криминопенология, идея общего предупреждения?). Ж. Буридан, французский философ-схоласт XV в. и человек, в доказательство отсутствия свободы воли («волимой причинности») принялся рассуждать о поведении голодного осла между двух одинаковых охапок сена. По буридановскому умозаключению осла ждала неминуемая смерть, поскольку выбор между двумя равносильными решениями или тождественными желаниями невозможен (парализация воли — причина тяжкого последствия). Horribile dictu, если наши животные братья так же думают о происках человечьей свободы воли.

В дополнение к «диким предубеждениям» о причиняющем характере гиппократовских услуг, в том числе и лекарского бездействия, Д. И. Хвостов еще в XIX в. разразился блестящей эпиграммой: «Чтоб ты меня лечил, наверно слух сей лжив: Я жив!». По запискам английского дипломата Иван Грозный придумал и испытывал средство от славянской хмурости (хотя, по более позднему тургеневскому наблюдению, на Руси угрюмого от заспанного не отличишь): во время торжественных процессий он приказывал рубить головы тем, чьи пасмурные лица ему не нравились. Б. Садовскому запомнились с детства две причинные закономерности: а) «в молодости на пари разгрыз передними зубами грецкий орех, и под старость у него выпали именно эти зубы»; б) «балка в сарае, сорвавшись, ударила старика по голове. Явных последствий ушиб не имел; изменился немного почерк».

По утверждению А. И. Герцена, после 1812 г. все способствовало развитию Московского университета — историческое значение и географическое положение города, а также отсутствие царя (!). В первой половине XIX в. в российской глубинке искренне полагали, что холера есть польское или докторское напущение. И. А. Бабель в своей «Публичной библиотеке» (1916) писал, что одна из посетительниц читального зала приходит в библиотеку по одной причине — «ищет способ домашнего приготовления мыла».

Во времена М. И. Ломоносова было распространено убеждение, что в теплых странах полезных ископаемых больше, чем в северных, теперь же нефтяные и газовые компании в основном сверлят земную твердь за Полярным кругом. А по мнению немцев-натуралистов средневековья, северное сияние происходит от того, что огонь исландского вулкана Гекла отражается от движущихся северных льдов. Один из последних премьеров царской России, 80-летний И. Л. Горемыкин любил вести разговор с подчиненными примерно в следующем ключе: «Если хотите со мной разговаривать, извольте молчать!». И так далее.

А ведь имеются еще саркастические причинные связки у великого насмешника М. Е. Салтыкова-Щедрина: «ежели ты знаешь, что ты дурак, зачем не в свое дело лезешь?»; «взяточничество располагало к излияниям дружества и к простоте отношений; оно уничтожало преграды и сокращало расстояния; оно прекращало бюрократический индифферентизм и делало сердце чиновника доступным для обывательских невзгод»; «заметное развитие брюшной полости уже свидетельствовало о рождающейся наклонности к сибаритству»; «если бы начальство за нас не бодрствовало — что бы мы были!»; «лоза, конечно, прямо этому (дисциплине и знаниям. — А. Б.) не научит, но споспешествовать может»; «заблуждались преимущественно дворяне, потому что их наукам учили». Именно из подобных, копошащихся частных проявлений жизни производится научная вытяжка общих закономерностей, формируется картина основ мироздания. Посему и перейдем к изложению основ учения о причинно-следственной связи вообще и в приложении к бездействию, в особенности.

Смысл любой науки, этой социальной памяти человечества, сводится к обработке и систематизации объективных знаний о действительности, к поиску и формулированию закономерностей. Среди природных и социальных зависимостей, давно замеченных, принятых и постоянно обсуждаемых, самое почетное место отводится причинно-следственной связи. Долгое время каузальные обусловленности толковались на простейшем или механическом уровне, они считались единственной формой взаимной связи вещей и явлений. Прогресс науки, особенно заметный с начала XX в., значительно углубил представления о предопределенностях и вероятностях окружающего мира. Причинная связь сегодня мыслится лишь в качестве одной из форм детерминации реальности. Среди других — отношения симметрии, пространственно-временные корреляции, функциональные и вероятностные (статистические) зависимости.

Развитию представлений о детерминизме, признанию его новых форм в основном способствовали успехи общественных наук. Именно социальный детерминизм продиктовал необходимость отхода от механической (лапласовской) причинности, изучения феномена случайности, признания вероятностных отношений. Наука XX в. канонизировала существование второго типа закономерных связей — статистического. Он пришел на подмогу динамическому типу, в течение многих столетий объяснявшему простейшие ситуации, закономерности в изолированных системах, где можно было легко и без потери достоверности абстрагироваться от случайных факторов. Динамические законы ориентируются на культивирование только причинно-следственных связей; последние же являют собой пограничные (редкие, рафинированные) случаи действия широко распространившихся статистических закономерностей.

Статистические законы обслуживают не достоверные, а вероятностные связи — область совокупления множества случайных факторов, броуновского движения. Необходимость в статистических закономерностях приходит через хаос случайностей, через налаживающийся со временем учет тенденций, через постепенно познаваемое взаимное погашение уклонений от ведущей доминанты. Статистический подход предназначен для исследования массовых явлений случайного характера, открытых систем, функционирование которых опосредовано влиянием многих обстоятельств. В его свете причинная связь рассматривается как простейшая (очевидная, очищенная от давления привходящих обстоятельств) форма зависимости между явлениями. Как пишет В. Б. Малинин, «современная концепция причинности включает в себя два необходимых и достаточных компонента: это принцип производительности или генетический принцип, гласящий, что ничто не может возникнуть из ничего или перейти в ничто, и принцип закономерности, согласно которому ничто не происходит независимым, произвольным образом».

В уголовно-правовой литературе была попытка приспособить теорию вероятностей к изучению закономерностей преступного поведения, но она получила в целом отрицательную аттестацию. Остановимся кратко на этой дискуссии. Ф. Ю. Бердичевский, понимая неэволюционность своего предприятия, проводил агитацию за пропуск статистических закономерностей в легальное уголовное право предельно осторожно. Вот его аргументация: а) зависимости вероятностного типа давно открыты и признаны в философии и частных науках; б) вероятность — мера осуществимости возможности и обнаруживается она статистическими методами; в) вероятностные или статистические закономерности действуют преимущественно в открытых системах и представляют собой «такую форму причинной связи, при которой каждое начальное состояние системы определяет все ее последующие состояния не однозначно, а лишь с некоторой вероятностью, представляющей объективную меру возможности осуществления данного состояния. Статистические законы действуют в неавтономных системах, свойства которых зависят от постоянно меняющихся внешних условий»; г) человеческий организм и общество — классические примеры неавтономных систем, т. е. они предрасположены к закономерностям вероятностного типа; д) причинение вреда при бездействии «выступает как возможность предотвращения вредных последствий, обусловленная осуществлением требуемого действия. Ведь возможность лежит не только в сфере необходимого, но и в сфере случайного».

А далее следует несколько неожиданный (сглаженный, щадящий по отношению к господствующим взглядам) вывод: «Какой бы ни была величина вероятности благоприятного исхода лечения больного при соответствующем врачебном вмешательстве, отсутствие последнего всегда следует рассматривать как причину неблагоприятного исхода лечения, а значит, как достаточно объективную предпосылку для ответственности за такой результат». По Ф. Ю. Бердичевскому величина вероятности может влиять лишь на размер ответственности. Статистическая вероятность приравнена им к классической или одномерной причинности. Запомним и то обстоятельство, что Ф. Ю. Бердичевский отводит для «вероятностной причинной связи» довольно узкую сферу применения — материальные составы преступлений, совершенных бездействием.

В качестве оппонента изберем специалиста из Грузии М. Г. Угрехелидзе. Вот его доводы-возражения: а) причинно-следственная связь давно признана обязательным условием уголовной ответственности за результативные преступления, и это правило не терпит исключений; б) причинная связь прикована к категории «необходимость», а статистические закономерности (в терминологии Ф. Ю. Бердичевского — «вероятностная причинная связь») — выражают «лишь некоторое постоянство (повторяемость) процессов в большой массе явлений (т. е. в длинных статистических рядах). Отсюда логически следует вывод, что причинность и статистическая закономерность — две различные объективные формы взаимосвязи реальных явлений»; в) вероятностной зависимости присуще только одно свойство причинной связи (объективность) из четырех; г) таким образом, причинность и вероятность — разнопорядковые явления, последнее нельзя даже рассматривать в качестве подвида каузальности; д) необходимость, подкрепляемая не постоянно, а в большинстве случаев (статистически подтвержденных), не может иметь места в уголовном праве.

А окончательный приговор М. Г. Угрехелидзе таков: вероятностные закономерности (а не вероятностная причинная связь) должны иметь широкое распространение «в криминологических исследованиях, а также в правотворческой деятельности, где всесторонний анализ социальных явлений при разработке норм права включает в себя и статистический анализ массовых социальных процессов».

Примем на себя в интересах дела бремя арбитража, иначе говоря, простого сличения аргументов сторон с присовокуплением собственного мнения, относительно независимого от мнения спорящих. На уровне частных наук нужно принимать за истину те философские соображения, которые высоко консолидированы, вошли в энциклопедические словари. К числу таковых относится мысль об универсальном значении вероятностных связей и зависимостей, действующих в живой и неживой природе. Детерминизм — условие существования, развития и движения материи. Детерминизм — это и теория о всеобщей зависимости и обусловленности всех явлений. Причинность и вероятность — две из нескольких уже открытых форм детерминации, причем первая актуальна для простейших зависимостей физического мира, где достоверность ассоциируется исключительно с необходимостью, а вероятность предрасположена к социальным системам (где и функционирует уголовное право) и базируется на статистических предрасположенностях, где необходимость проявляет себя лишь в большинстве случаев, как тенденция, а не постоянно, не всегда.

Классическое уголовное право уже несколько веков эксплуатирует для своих нужд причинные закономерности и сторонится более близкого генетического родственника — вероятностных зависимостей. Естественные и некоторые общественные науки стремительно уходят вперед в познании закономерностей окружающего нас мира, а юриспруденция продолжает делать ставку на проверенные ценности. И эта архаическая преданность, даже если мы начнем именовать приверженность классике ортодоксальностью, имеет свой резон.

За правом закреплена не только и не столько гносеологическая функция. Его предназначение проще и в то же время важнее и ответственнее — регулировать человеческое поведение; объяснять не столько мир, сколько свои регламенты; сдерживать социальную агрессию посредством простоты предлагаемых решений. Правила поведения и условия ответственности за их нарушение должны быть практичными, понятными и убедительными для всех и разных лиц: углубленного в тайны микромира академика и перекупщика, опущенного на социальное дно безработного и опутанного кованой золотой цепью нувориша, упивающегося близостью к бюджетным источникам чиновника и млеющего от соприкосновения с природой натуралиста.

Уголовное право, отождествляемое в народном сознании в основном с наказанием, со стандартной расправой за поступки, тем более должно базироваться на относительной простоте употребляемых им рецептов. А ведь есть еще и другие ценности, внимание законодателя и практика концентрируется и на иных условиях уголовного преследования. По Н. С. Таганцеву тот, кто стремится карать разумно, направляет свои действия не против совершенного преступления, так как нельзя бывшее сделать не бывшим, а против будущего. Нужно действовать по рецепту Л. Сенеки: «nemo prudens punit, quia peccatum est, sed ne peccetur».

Кроме того, наши отраслевые решения имеют длинное юридическое продолжение в смежных отраслях (у партнеров) и препоны (пределы): процессуальные технологии дознания, следствия и судебного рассмотрения уголовных дел, имеющие свое предназначение и опирающиеся на собственные ценности; степень подготовки практикующих юристов и экспертных служащих, десятилетиями до того работавших только с одномерными причинными вариантами; неоднократно проверенные правотворческие стереотипы, быстрая смена которых на диктуемые жизнью, но не испытанные практикой, сомнительна; научное сопровождение, развитие которого тормозится дисциплинарными перегородками и ограниченным использованием архивных знаний. В общем новичка (вероятностную причинную связь) в устоявшемся уголовно-правовом цехе и должны принимать настороженно. Такова проза жизни.

Однако за спиной новичка скрывается особо влиятельная персона — жизнь. Ее потребности рано или поздно свое возьмут. И эти потребности, понуждающие к пропуску во внутренние покои уголовного права теории вероятностей, очевидны: увеличение численности и уплотнение населения в местах проживания, рост и усложнение социальных связей, обрастание техническими приспособлениями среднестатистического индивидуума, появление новых общесоциальных опасностей вследствие хищнического истребления природной среды и гонки за улучшенными стандартами быта. Нужда в очередной раз продавит (если угодно, раздавит) прошлые ставки и стереотипы, прибыльно работавшие в иной, более простой системе координат.

Современное уголовное право в вопросах преследования материальных преступлений приблизилось к развилке: одностороннее движение по дороге необходимой причинности заканчивается. Задачи безопасности всего социума требуют в ближайшее время уточнить условия привлечения к уголовной ответственности граждан. Многочисленность и разновеликость причиняющих факторов, наблюдаемые ныне лишь на отдельных участках уголовно-правового регулирования (прикосновенность, соучастие, бездействие, технические преступления etc.), требуют совершенствования классических отраслевых представлений. Сопричинение становится стержневой доминантой отраслевого регулирования и прогресса.

Человечество придет к установлению уголовной ответственности за причиненное зло по вероятностной зависимости. И способствовать этому будет в максимальной мере криминальное бездействие, а не действие. Пассивная форма преступного поведения с наибольшей очевидностью расположена к многовариантным и разновеликим зависимостям. В ближайшем будущем практика списания вреда, происхождение которого по причинной схеме не удалось доказать, на издержки прогресса (его величество Случай, пресловутая коллективная безответственность и пр.), станет социально неприемлемой.

Властям придется отвечать на гигантский вопросительный знак, уже поднимающийся над горизонтом: что лучше? — освобождение от уголовной ответственности по признаку отсутствия состава (причинно-следственной связи); расправа за высоковероятностную закономерность (надлежащим образом усвоенную, распропагандированную и доведенную до технических исполнителей); использование суррогатов типа принципа децимации, опасного состояния личности... Есть предположение, что срединный вариант (пресечение сложных вариантов вредоносного поведения по сложной же технологии) предпочтителен и терпим, ибо по середине дороги ехать безопаснее.

Принятие вероятностной основы ответственности за причинение общественно опасных последствий должно происходить медленно, без политического кликушества и идеологической истерии, при максимальном страховочном обеспечении. Как личность преступника вслед за субъектом преступления, так условия и предпосылки вслед за причиной должны быть брошены на криминальные жернова. Как личность преступника имеет ограниченное хождение в классическом уголовном праве, так и способствующие наступлению вреда обстоятельства личностного или поведенческого характера будут использоваться в определенных границах. Эти границы заказаны двумя обстоятельствами: длительно работающими конструкциями, принципами и ценностями уголовного права (типа идеи равенства, которая убедительнее выглядит на фундаменте необходимости, а не вероятности) и криминологическими потребностями. К ним мы относим в первую очередь практику сопричинения, простейшие вариации которой (соисполнительство или совиновничество, присоединяющееся соучастие) уже давно оприходованы уголовным законодательством. При соучастии с распределением ролей правоприменение тщится четко установить роль каждого злодея, что не всегда удается. Тати не желают придерживаться жестко расписанных для них сценических ролей (ст. 33 УК РФ), к тому же их только четыре, а относятся к делу творчески, действуют как многостаночники.

Вот характерный пример: «Клопот, владелец автомашины “Жигули”, как-то пожаловался своему другу Вердыш на отсутствие необходимых запасных частей. В ответ Вердыш высказал предположение, что он ему поможет в этом, а затем попросил Клопот продемонстрировать порядок демонтажа требуемых запчастей и предоставить ему на сутки нужные для демонтажа инструменты. На следующий день Вердыш принес в дом Клопот необходимые детали и попросил за услугу» деньги.

Кто с твердой уверенностью скажет, что и Клопот, и Вердыш выполнили только по одной преступной роли, предписанной законом, и эти роли точно соответствуют обстоятельствам дела? Умышленно ли относился к затее своего друга Клопот? Есть еще та очевидная истина, что причиняющая сила действий исполнителя и других соучастников разная, что подстрекательские услуги с интеллектуальным пособничеством более походят на условия, а не на причины сводного преступного результата. Есть еще многочисленные допуски и упрощения правоприменительного уровня, самый распространенный из которых известен как признание исполнителями (причинителями смерти) убийства всех участников драки или избиения, когда авторство рокового удара либо выстрела установить не представилось возможным. Закон и практика остановились на опасной грани, сродни лимбу или двойственности, когда легально афишируется только одномерная причинность, а попутно и тихо принимаются в расчет и другие закономерности. Условия, способствующие совершению преступлений, пока робко пресекаются государством в форме частных определений суда и представлений прокуратуры, в вину же создание криминальных условий ставится редко (должностная халатность — попустительство, как самостоятельный состав преследования и за репродукцию условий, способствующих преступным проявлениям).

Союз жесткой причинности и относительно вольной вероятности, этих par nobile fratrium, с теоретических позиций должен быть освящен сближением криминологии и уголовно-правовой науки. На этом уже много лет настаивают профессора С. Г. Келина, Н. Ф. Кузнецова и др., о недостаточной криминологической проработке уголовно-правовых устоев много лет громогласно вещает с трибун конференций и симпозиумов профессор Э. Ф. Побегайло, а профессор В. Д. Филимонов даже выпустил эксклюзивную книгу по этой теме.

Согласование догматического и криминологического начал в объяснении преступного поведения имеет длинную и поучительную историю. Классическая школа уголовного права? сформировалась первой и избрала своим базовым методом формализм или стандартизацию как главное условие достижения законности и справедливости (в равенстве). Это привело, — как пишут в своей нетрадиционной книге Л. О. Иванов и Л. В. Ильина, — «к признанию примата права над преступлением и к утверждению, что закон первичен по отношению к правопорядку... Отсюда и проистекала абстрактность классической школы, работа среди понятий, среди “мертвых величин”». А далее авторы подмечают интересную метаморфозу: адепты классической школы первые уголовные кодексы строили на базе общественных условий, социальной рациональности, а позже «второе поколение криминалистов-классиков, восприняв в качестве естественных законов человеческого общества юридические законы, позитивное право, и полагая, что в совершенстве закона — залог успеха в борьбе с преступлениями, считало не нужным выходить в своей теоретической деятельности из строгих рамок законодательного материала».

Наша страна прошла этот тернистый путь рывками, с переменами настроений. Заметные, вносящие сильное оживление в общественную мысль уголовно-социологические изыскания XIX в., принадлежащие перу Е. Анучина («Исследование о проценте сосланных в Сибирь в период 1827-1846 гг.»), И. Вильсона («Уголовная статистика государственных крестьян по данным за десятилетие 1847— 1856 гг.»), Н. Неклюдова («Уголовно-статистические этюды») и П. Ткачева («Статистические этюды: (Опыт разработки русской уголовной статистики)») породили криминологическое по своей сути исследование М. В. Духовского и вынесли на гребень социологической волны будущего своего предводителя профессора И. Я. Фойницкого. Потом были живые, агитирующие последователей работы Г. И. Волкова, М. Н. Гернета, А. А. Герцензона, С. К. Гогеля, Д. А. Дриля, Е. Ефимова, М. М. Исаева, С. С. Остроумова, А. А. Пионтковского (отца), С. В. Познышева, Н. Н. Полянского, М. П. Чубинского и других авторитетов.

Как это часто бывает, первичные или девственные мысли, принадлежавшие пионерам уголовной социологии, из-за многократного цитирования были опустошены и забыты, хотя и по сей день они звучат убедительно. Сделаем краткую остановку и дадим слово М. В. Духовскому: «Преступление не есть явление случайное, не есть результат одной свободной воли человека, а зависит еще от известных постоянных причин»; общественный и государственный строй надлежит объявить главнейшей причиной всех преступлений, ибо «не строгость наказаний, а улучшение экономических условий государства, умножение школ, исправление народной нравственности — вот что должно делать государство и что действительно должно более всего уменьшить факт совершения преступлений»; «невозможно сразу исправить все условия общественной жизни, нельзя вдруг улучшить экономические условия государства. Только долгий промежуток времени может привести нас к лучшему положению дел».

А что же делать сейчас? — разумный и естественный вопрос. На него примерно в то же время ответил представитель классицизма Н. С. Таганцев: пока не устранятся условия, толкающие на производство преступлений огромную массу людей, возможна лишь борьба с «ближайшими причинами», и эта борьба с «проявлениями индивидуальной воли» не может осуществляться иначе, кроме как «противодействия наказанием».

И. Я. Фойницкий, поднявший «на досуге» вопрос о влиянии времен года на криминальную активность, утверждал, что понятие «преступление» как технический или условный термин, «всегда будет составлять позвоночный столб» уголовно-правовой науки. Но этим ограничиваться нельзя: «на первый план выступает вопрос об устранении общих причин преступления, для чего необходимо предварительное изучение их».

Социологический вирус, подпитываемый изысканиями западных ученых Э; Ферри, Ч. Ломброзо, Ф. Листа, инфицировал Россию. Позже было банальное соперничество школ; отстаивание классических верований адептами догматики Н. Д. Сергеевским, Н. С. Таганцевым; расцвет психологической школы Л. Петражицкого; мировое увлечение социологией (где лидером стал эмигрировавший из СССР П. Сорокин); теория «опасного состояния личности» и временная замена классических представлений о наказании на «меры социальной защиты»; создание Государственного института по изучению преступности и преступника и последующее свертывание его деятельности (поскольку в социалистическом обществе «не может быть» корневой системы для преступности — она навевается из-за рубежа тлетворными миазмами капитализма); сосредоточение под влиянием политического (партийного) единомыслия и цензуры, научного внимания на уяснении причин только индивидуального преступного поведения, а не всей преступности. Да и по сей день еще можно слышать новых телепропагандистов, списывающих неудачи реформ, запрограммированные воровским инстинктом их организаторов, на «проклятое коммунистическое прошлое».

Л. О. Иванов и Л. В. Ильина финишируют в своей книге, построенной (volens-nolens) на сопоставлении классической уголовно-правовой доктрины и криминологии, следующими словами: «Классическая школа сохраняется лишь в качестве науки, анализирующей закон, а не претендующей на знание причин, ведущих к его нарушению»; «криминалисты-социологи в своей теоретической работе постоянно шли на уступки классической школе», в результате чего потерпели поражение «в единоборстве с доктриной, проповедующей абстрактно-юридический подход к преступлению»; «если исторически объективное развитие юридического подхода сделало необходимым появление подхода социологического (т. е. в истории уголовное право предшествует криминологии), то логически социологический анализ, призванный определять место в борьбе с преступностью уголовно-правовых средств, должен предшествовать чисто юридическому анализу». Вот так.

Выскажем обобщающие соображения и мы. Многолетние споры о возможности соединения в рамках уголовно-правовой науки криминологического или социологического начала с догматическим удобоваримого результата не дали. Сама жизнь распорядилась и указала путь дифференциации знаний: уголовное право и криминология путешествуют рядом, разглядывая один и тот же объект (вызывающее или общественно опасное поведение людей) по-своему, через различные увеличительные стекла. Уголовное право, как и прежде, ограничивается исследованием частных (или обособленных) преступных актов и разработкой оснований их преследования, а криминология взобралась на более высокую смотровую площадку. С нее и рассматривает свой основной предмет — преступность целиком.

Криминология вырвалась на свободу неконтролируемых властями детерминистических обобщений, особенно после политической цензуры XX в., а уголовное право упорно держится своей догмы. Конечно, упрек в консерватизме легко парируется потребностями реального преследования отдельных преступных деяний, совершенных отдельными людьми, и сложностями отражения широкого круга взаимодействующих и взаимно влияющих факторов в основаниях уголовной ответственности. И в этом есть своя правда. Но слияние криминологических изысканий (в том числе о причинности), достигших порога правоприменительного приложения, и уголовно-правовых конструкций, неизбежно. И случится это в самых узких местах, там, где сопричинение обойти невозможно, где степень влияния нескольких контактирующих факторов различна. Бездействие — пример из этой побудительной серии.

Итак, научная мысль натужно ищет логически выверенные и нравственно оправданные объяснения (криминология) и условия ответственности за бездействие (классическое уголовное право). Пока порознь. Главное русло поиска — детерминистическое. Однако общая криминальная этиология растащена по дисциплинарным квартирам. Причины и условия преступности в целом и отдельных преступных актов, а также многочисленные субъективные причины общественно опасного поведения (личность преступника) обособленно исследуются криминологией, а чопорное уголовное право довольствуется малой причинной нишей — зависимостью общественно опасного результата от поведенческой активности злодея. Поскольку же «причины конкретного преступления представляют собой индивидуальное проявление общего — причин, детерминирующих преступность в целом», и имеют свои особенности, то каузальная специфика во взаимодействии деяния и последствий тем более должна быть. На этом и сосредоточимся во второй половине главы. Но вначале — общефилософская справка о причинности, дихотомии причины и следствия, но на прикладном, или обмирщенном, уровне.

В рамках всеобщей детерминации явлений причинности принадлежит особое место: она порождает следствие и тем отличается от других типов связей (соотнесения). К слову, в специальной философской литературе насчитывается более трех десятков форм проявления детерминации. Причинность обслуживает генетические связи между различными видами и формами материи в ее движении и развитии. Сфера преступного промысла — не исключение. Все в мире детерминировано, в том числе и причинной связью. Причина и следствие меняются местами, в этот процесс замещения или смены ролей включаются и прочие обстоятельства, именуемые условиями, предпосылками и поводами.

Для того, чтобы понять этиологические корни отдельно взятого явления или результата, человек должен прибегнуть к изолированию или исключению его (явления или результата) из универсума всеобщей связи. Лишь таким образом можно объявить один из контактирующих предметов причиной, а другой — следствием. Разумеется, дело этим не ограничивается: изолирование отдельных звеньев из мировой цепи событий осуществляется по практическим соображениям (управления, инспекции выполненных предписаний, построения искусственных систем и объектов, предъявления претензий и обоснования юридической ответственности). Гносеологическое же назначение причинной связи заключается в движении по цепи обобщений: от случая к необходимости, от единичного к особенному и общему, от формы к содержанию, от явления к сущности.

Любомудры заявляют о существовании нескольких свойств причинно-следственной связи: она объективна (проявляет себя вне зависимости от возможностей ее осознания человеком), всеобща (нет природных и социальных сфер, форм движения материи, индивидуальных событий и фактов, свободных от причинной обусловленности, как и от других форм детерминации), обладает свойствами отражения (информационный аспект, при контактах структура причиняющего объекта переносится на структуру принимающего давление объекта) и обратной связи (вторичное влияние следствия на детерминирующий фактор), имеет необходимую (статистически подтверждаемую, работающую при данных условиях всегда) и случайную (редко встречающуюся, неустойчивую связь, как проявление и дополнение необходимости) формы проявления.

Во взаимодействии причины и следствия ведущее начало принадлежит первому фактору; причина и предшествует следствию, хотя стадия контактирования может иметь известную длительность. Причина результативно влияет на другие объекты и порождает следствия с необходимостью (постоянством) лишь в определенных условиях. Условия превращают заключенную в причине интенцию (возможность влиять на следствие) в действительность. Игнорировать влияние условий нельзя. Изменившиеся условия могут корректировать действие причины. От условий надлежит отличать повод, который мыслится как предварительное условие.

Причинно-следственные связи многообразны. «По признаку природы отношений причинно-следственные связи подразделяются на материальные и идеальные, информационные и энергетические, физические, химические, биологические, социальные; по характеру связей — на динамические и статистические; по числу и связности воздействий — на простые, составные, однофакторные, многофакторные, системные, внесистемные. Причинно-следственные связи подразделяются также на внешние и внутренние, главные и неглавные, объективные и субъективные, всеобщие, особенные, единичные и др.».

Из сказанного можно сделать следующие предварительные выводы:

1. Отношения детерминации всеобщи, универсальны и не сводятся только к причинным закономерностям. Культивирование уголовным правом для своих нужд лишь каузальной связи можно объяснить (относительной простотой и наивысшей пригодностью для нормативной эксплуатации), но не оправдать. Ограничение форм детерминации в таком ответственном деле, как уголовное преследование, может дать печальные всходы.

2. «Причинность в сфере общественной жизни имеет специфику, по сравнению с причинностью в природе. Суть этой специфики состоит в том, что действие объективных законов, в том числе и развитие причинно-следственных связей, осознается человеком, и человек может использовать эти объективные законы, подстраивая под них свою деятельность». Хотя «главным фактором в системе “свобода — необходимость” остается необходимость». Следовательно, при эксплуатации каузальных зависимостей в уголовном праве к ним примешивается изрядная доля субъективизма.

3. Этот субъективизм увеличивается и в силу использования юристами метода изолирования контактирующих явлений из всеобщей причинной цепи. Здесь присутствует наибольшая опасность объявления следствия или условия причиной, невиновного — виновным и ответственным.

4. Условия, на которые классическое уголовное право стоически не обращает внимания, по философским кондициям — обязательный компонент взаимодействия, от присутствия которого зависит результат. При отсутствии должных условий причина не работает либо действует по случайному варианту. Условия сопровождают причинный процесс в обязательном порядке и косвенно детерминируют результат; будучи нормативно не закрепленными, они не имеют обязательной силы для юриста, а значит, возможны искажения социально-нравственного смысла правоприменительного решения.

Нельзя утверждать, что этиологическую роль условий вовсе не замечают в юридической науке. В. Н. Кудрявцев, опираясь на философские труды, говорит о сопутствующих (обстоятельства места и времени, образующие общий фон события и практически не влияющие на его результат), необходимых (конкретные обстоятельства внешней среды, которые делают возможным данное явление) и достаточных (совокупность всех необходимых условий, гарантирующих наступление события в любой момент) условиях. Несмотря на отрицание причинной связи при бездействии (которое ближе всего походит на роль одного из блокирующих условий среды), о том же говорит и В. Б. Малинин: причинно-следственная связь — часть взаимодействия; причина — совокупность всех необходимых условий; человек действует в определенных условиях места и времени; поступок человека никогда не бывает единственной причиной изменений в мире. Но дело опять же в том, что эти рекомендации начинают работать лишь в криминологической области, а не на официальном уровне, т.е. в качестве компонента, учитываемого при уголовной ответственности.

Таким образом, мы видим, что догматический метод в объяснении преступного поведения, составляющий основу легального правоприменения, достаточно узок (в сравнении с общесоциальными взглядами) и односторонен. Сосредоточенность только на одной форме детерминации, игнорирование условий индивидуального преступного поведения и обратного влияния причиняемого результата на субъекта способны исказить этиологическую природу событий, несправедливо возлагать либо распределять ответственность. В случаях бездействия, когда индивид принудительно обязывается к превентивному активному поведению против работающих или потенциально созревших причинных закономерностей, т. е. может претендовать и на роль одного из факторов среды (условия), указанные проблемы возникают с удвоенной силой. Рассмотрим поэтому доктринальные взгляды по достаточно узкому вопросу — о причинно-следственной связи при бездействии.

Давно замечено и оценено то обстоятельство, что две ветви детерминации — физическая и социальная — существенно разнятся. Первая обусловлена слепой необходимостью, а по отношению ко второй чаще употребляют эпитет «случайная». Природная стихия — не то, что социальная история. Люди в своем поведении руководствуются не фаталистическими проектами, а реализуют индивидуальные срасти, намерения, цели. По широко известной сентенции К. Маркса, содержащейся в «Капитале», самый захудалый архитектор превосходит пчелу в том, что до начала механических работ видит их в проекте.

Ядром философской концепции социального детерминизма является «признание закономерного характера общественной жизни. Это, однако, не означает, что ход истории предопределен заранее и осуществляется с фатальной необходимостью. Законы общества, определяя основную линию исторического развития, вместе с тем не предопределяют многообразия деятельности каждого отдельного индивида», то есть он частично свободен, творит правомерные поступки и преступления. Ярко написал об этом Ф. Энгельс: «История развития общества в одном пункте существенно отличается от истории развития природы. Именно: в природе ... действуют (воздействуют. — А. Б., неточный перевод) одна на другую лишь слепые, бессознательные силы, и общие законы проявляются во взаимодействии этих сил. Здесь нигде нет осознанной, желаемой цели: ни в бесчисленных, кажущихся случайностях, видимых на поверхности, ни в окончательных результатах, подтверждающих наличие закономерности внутри этих случайностей. Наоборот, в истории общества действуют люди, одаренные сознанием, поступающие обдуманно или под влиянием страсти, ставящие себе определенные цели. Здесь ничто не делается без осознанного намерения, без желаемой цели».

Эти соображения, а также концепции необходимого и случайного причинения подвигают отдельных правоведов на весьма самобытные, а главное безапелляционные суждения о том, что «причинные связи, которые изучаются правом, с философской точки зрения всегда (выделено нами. — А. Б.) лежат в области внешней случайности». В подтверждение своего высказывания В. И. Кофман приводит в пример наступление смерти от ружейного выстрела. Тут, по его мнению, имеет место относительно автономное и случайное наложение двух зависимостей: а) наличие несовместимых с жизнью повреждений, обусловивших наступление смерти — физиологическая (биологическая. — А. Б.) причинность; б) мгновенное расширение объема газов в патроне, их давление на пулю и ее последующий вылет из ствола — физическая (механическая. — А. Б.) зависимость. Внешняя случайность усматривается здесь в том, что обе необходимые закономерности при наложении их друг на друга выглядят чуждыми, а не обязательно совместимыми факторами: 1) случайно причинение смерти именно пулей и 2) случайно попадание пули именно в человека. А в заключение такой пассаж: «Нет такого объективного закона, определяющего взаимозависимость физических и физиологических явлений, по отношению к которому мы могли бы говорить о необходимости такого совпадения».

В данном случае, кажется, можно фиксировать отвлечение от объекта исследования: две закономерности соотносятся между собой, а не с результатом. Надо сместить поисковый центр тяжести, и мы увидим, но в другом ракурсе, что прицельная стрельба в человека с необходимостью, а не случайностью, порождает смерть. Возможна, конечно, и другая (осмысленно-бесконечная) ориентация — на детализацию причинной цепи до уровня анализа химической реакции, длины и направляющих свойств ствола, соотношения конфигурации спускового курка и фаланг пальцев стрелявшего, etc.

А если мы вспомним, что порох изобретен францисканским монахом Б. Шварцем случайно, при отбывании наказания в немецкой тюрьме по обвинению в колдовстве? Или, что М. Катон каждое свое публичное выступление завершал словами «Carthaginem esse delendam!». И докаркался: его призыв осуществился в 149 г. до н. э., и в том же году сам Катон скоропостижно умер. Случайны ли эти совпадения? Или приговор по этому вопросу зависит от расхождений в мировоззренческой ориентации (материалист или идеалист)?

Подобные вопросы и их умножение (либо возведение в степень) присущи изысканиям на переднем крае науки, отдаленном от тягот практического употребления знаний о причинности. Жгучие уголовно-правовые потребности, напротив, взывают к упрощениям. Наш вектор в оценке человеческих дел — не поиск конца причинной связи, часто завершающегося случаем, а некоторое огрубление закономерностей (метод целесообразной изоляции) еще на рубеже необходимости — для уверенного отправления правосудия. Человек, произведший результативный выстрел в другое лицо, с необходимостью причинил смерть (без отвлечения на обильные химикофизические подробности), повинен и будет отвечать перед законом.

В противном случае все ситуации неконтактного причинения вреда мы будем вынуждены покрывать саваном посредственного причинения, то есть запасной конструкцией. И лишь знание того обстоятельства, что человек когда-то выделился из животного царства посредством удлинения своих конечностей, а затем все более дистанцировался от своих собратьев по фауне изобретением технических приспособлений и энергичным овладением законами природы, спасает нас от пристального исследования закона тяготения, химических реакций, археологии, Ветхого завета, Corpus juris civilis и т. д. — по каждому юридическому делу.

Все это отвлечение понадобилось нам для того, чтобы свидетельствовать особую или повышенную причинную многомерность бездействия. Только с учетом сознательного управления человеком своими усилиями мы бы предпочли говорить о налете субъективности, а не случайности. Случай и так относится к самой древней аристократии мира. Причинная связь при бездействии — осубъективированная необходимость, хотя это не исключает и элемента случайности, не эксплуатируемой правом.

Заметный субъективизм (в плане социального детерминизма, присутствия вольнопроизводящего человеческого фактора) действующих при бездействии закономерностей подвигает представителей ученого мира к выводу о «беспричинной ответственности» за пассивное поведение: «при бездействии причинная связь отсутствует и нужно решить вопрос не о том, когда бездействие является причиной наступившего результата, а только о том, когда человек отвечает за бездействие». Как следствие, поиски беспричинных оснований расправы за поведение приводят в лоно противоправности и виновности, то есть в мир чисто юридических представлении.

Изучавший специально этот вопрос Г. К. Матвеев полагает, что «смешение действительной (объективной. — А. Б.) и нормативной (субъективной. ~ А. Б.) связи особенно недопустимо в гражданском праве... Иначе — в уголовном праве, не знающем безвиновной ответственности. Возможно, этим объясняется тот факт, что концепция нормативной связи так популярна среди криминалистов; ее практическое удобство состоит в том, что, определяя ответственность, им не нужно каждый раз отделять причинность от противоправности, с одной стороны, и от виновности — с другой». Думается, знающие криминалисты будут протестовать против услужливого поселения на их территории не философской, а отраслевой (противоправной, виновной) причинности. Это как данайский дар, или dona clandestina sunt semper suspiciosa. Конечно же, категория причинности — достояние общечеловеческой мысли, имеет объективный характер, что и препятствует ее рассмотрению в узких и субъективных рамках противозаконности и виновности. Но и здесь мы обязаны фиксировать, что особенности проявления каузальной связи при бездействии (последнее не выполняет роли «чистой, живородящей» результат причины) способствуют распространению нормативных представлений.

При бездействии работает огромное число причиняющих факторов с различной производительной силой. Так бывает, конечно, и при отдельных случаях активного поведения. Но там преступник взламывает препятствия, парализует защитные приспособления, как бы вызывает огонь на себя со стороны и потерпевшего, и правоохранительных подразделений, и добровольных помощников уголовной юстиции. Физический напор злодея решает почти все, с необходимостью порождает результат, чему пытается противодействовать система социальной защиты. Иное дело — бездействие; только с его помощью причинных и обвинительных конструкций не создать.

Правильно писали в свое время М. И. Ковалев и П. Т. Васьков: «При исследовании причинной связи в подобных случаях (при бездействии. — А. Б.) было бы неправильно искать причины наступления общественно опасных последствий только и исключительно в самом бездействии как определенном состоянии человека. Иначе говоря, нельзя отрывать бездействие от тех конкретных условий, в которых лицо бездействовало... Бездействие в уголовно-правовом смысле должно пониматься не просто как несовершение лицом определенных телодвижений, но и как использование либо сознательное или неосторожное допущение посторонних обстоятельств, стихийных сил или иных закономерностей, вызвавших или могущих вызвать вредные последствия, в то время как на субъекте лежала обязанность предотвратить их. Самого по себе бездействия недостаточно, чтобы вызвать какие-либо объективные последствия... Только в совокупности с другими обстоятельствами, которые действуют благодаря деянию человека, оно может рассматриваться как причина наступления общественно опасных последствий».

Alias, в уголовном праве причина никогда не работает в чистом (лабораторном, экспериментальном, эталонном) виде. При бездействии она комплектуется из нескольких взаимовлияющих факторов, но в любом случае учета только пассивного поведения привлекаемого к уголовной ответственности лица недостаточно для обоснования причинной связи поступка и результата.

Но, как говорится, abussus abussum invocat. Усложненный каузальный механизм бездействия сказывается и на содержании субъективной стороны, ее утяжелении. Это как при соучастии, когда умысел каждого сопричинителя должен охватывать осознание и предвидение не только своего поведения и его результатов, но и параллельных усилий глухо сопящих неподалеку подельников. «Предвидение есть не что иное, как сознание развития явления и результатов этого развития. Если данное явление представляет собою результат другого явления, то предвидеть этот результат — значит, сознавать свойство породившего его явления, сознавать связь между этим и другим явлением и результатом и характером этого результата». При бездействии сознанием и предвидением охватывается причинное влияние и других факторов, а не только собственного поведения. Государство компенсирует эту предельную нагрузку на интеллект бездействующего лица (знание механизма и причинных потенций огромного круга социальных сил) отбором, обучением и ограничением круга ответственных лиц, жестким и своевременным ознакомлением их с профессиональными обязанностями и пр. В любом случае интеллектуальная часть умысла бездействующего лица терпит (сравнительную, относительную) перегрузку.

Но главное, конечно же, то обстоятельство, что бездействие в этиологии вреда не играет роли «чистой» причины, то есть фактора, с необходимостью порождающего результат. Скорее, наоборот: бездействие — условие субъективного характера, принудительно организуемое властью к пресечению причинного влияния других факторов. Налицо зеркальная ситуация, при которой на память приходит ядовитая латинская сентенция: sublatus effectus — tollitur causa.

Для объяснения этого феномена, а точнее для приспособления «неправильного» или «нетрадиционного» бездействия к стандартной (энергетической) причинности использовано все — и богатство словарного фонда, и свежие объяснительные схемы, и упитанные философские категории. Многие заявленные предложения, что называется, «встречены в штыки».

Среди них такие партизанские выходки:

1. Попытка Ф. Ю. Бердичевского ввести в юридический оборот «вероятностную причинную связь» уже рассмотрена и оценена ранее.

2. Был предложен оценочный норматив, который обычно почти не усваивается или с трудом усваивается практикой. Ю. С. Спиридонов рекомендует «под механизмом возникновения общественно опасных последствий при бездействии ...понимать процесс нарушения «правильного развития причинной связи» (выделено нами. — А. Б.), происходящий в связи с невыполнением возложенной обязанности. При «правильном развитии причинной связи» человек в определенных условиях места и времени должен действовать». Это весьма искреннее предложение изначально ожидало фиаско из-за резкого контраста между избранным инструментом (расплывчатое понятие этического свойства) и ставящимися задачами (предельно внятное обоснование причин происхождения общественно опасных последствий).

3. В унисон с «вероятностной причинной связью» при объяснении юридического значения причин поведенческих результатов О. С. Иоффе полвека назад оперировал парными философскими категориями «возможности» и «действительности». В его представлении правоведы могут ставить только на такой фактор, который с завидным постоянством (объективная повторяемость) воспроизводит результат (перевод из возможности в действительность). Здесь необходимость сублимируется в понятие «конкретной возможности», а случай — в «абстрактную возможность». Ущербность этой академической позиции в ее поверхностности: генетические свойства явлений здесь подменяются их повторяемостью. Но ведь давно обрела крылья мысль, что у возможности гораздо больше вероятностей, чем у действительности (точнее, у последней она — одна). Возможность, даже если ее трактовать как часто повторяемую закономерность, небезопасно выставлять рациональным основанием преследования за бездействие.

4. А. С. Горелик, активно ратующий за обусловление результата бездействием, именует связь пассивного поведения с последствием все-таки не причинением, а допущением: «Таким качеством, как активность, может обладать лишь действие, но не обладает бездействие. Бездействие, как пассивная форма поведения, не может вызвать тот или иной результат; поэтому объективное отношение между бездействием и последствием носит характер не причинной зависимости, а зависимости допущения, которая заключается в невоспрепятствовании наступлению результата при наличии реальной возможности его предотвращения».

Таким образом: его позиция перекликается со взглядами Н. С. Тимашева (приводились), Н. Д. Сергеевского и европейского авторитета Ф. Листа; он (А. С. Горелик) рассматривает бездействие скорее как условие, а не причину наступившего результата. Но не в этом упущение или слабость его позиции. Исследователь игнорирует типы бездействия, разницу в генетической результативности определенных видов пассивного поведения, как об этом давно предупреждала Т. В. Церетели. И действительно, есть разовое неисполнение профессиональной обязанности с опасностью, заблокированной защитной активностью потенциального потерпевшего, и есть длительное уклонение от оказания помощи лицу, чьи шансы самостоятельно выкарабкаться из опасной ситуации минимальны.

5. Градацию причин, а не видов бездействия, проводит В. И. Кофман. По его пониманию, существуют непосредственные и косвенные причинные связи, в основе разграничения которых находится критерий существенности (величина влияния на результат). При этом он считает юридически обязательными обе группы связей. Непосредственная (прямая, ближайшая) причинная связь гарантированно вызывает результат в типовых условиях. Она возможна и при действии, и при бездействии. Второй вид каузальной связи (косвенная) более характерен для бездействия и выражается в том, что результат образуется лишь с присоединением других факторов (так называемых привходящих причин). Как видно, бездействие может претендовать и на роль косвенной причины, и на титул привходящего обстоятельства.

Под привходящими причинами В. И. Кофман однозначно разумеет условия, поскольку: а) «поведение лица, несмотря на присоединение привходящих причин, остается прямой причиной следствия»; б) привходящие причины могут либо обусловливать развертывание звеньев причинной цепи за пределы влияния причинителя, либо парализовать силы, противодействующие наступлению вреда. В итоге прямая причинная связь работает всегда в юридическом режиме, а косвенная — может и не иметь юридического значения. В этой объяснительной схеме бездействию более к лицу костюм косвенного причинителя.

6. В. Н. Кудрявцев, раскрывая тайны своей исследовательской кухни, утверждает, что решение проблемы причинной связи при бездействии возможно при двух условиях, не характерных для активных поступков: а) благодаря бездействию работают информационные, а не энергетические (физические) механизмы причинности; б) само по себе, вне определенной социальной системы бездействие безрезультатно и безответственно. Предварительным условием поиска каузальности бездействия является включенность субъекта в системные объекты с гомеостатическими (защитно-восстановительными) механизмами. Условием сохранения объектов выступает и активное поведение обязанного субъекта.

Остановимся на солидной по объему и тщательно написанной последней монографии В. Б. Малинина. Он провел титаническую работу: представил обзор научных взглядов по проблеме причинности в отечественной уголовно-правовой науке, проанализировал 7 теорий, классифицировал их на 4 группы. Воспользуемся результатами чужого труда и изложим его основные положения в конспективном виде.

Итоги научных изысканий советского периода можно представить следующим образом: А. Н. Трайнин — введение уголовно-правового понятия причинной связи и степеней причинения, ибо другие признаки состава градуируются; А. А. Пионтковский — обоснование теории необходимого причинения; В. Н. Кудрявцев — предложения различать философскую и физическую причинность, признать информационную причинность, использовать метод исключения или изолирования для выявления отдельных каузальных закономерностей из всеобщей цепи взаимозависимостей; Я. М. Брайнин и Н. Д. Дурманов — разделение всех причиняющих факторов на причины и условия; Т. В. Церетели — причина есть необходимое условие результата, имеющее производительный активный характер; Г. В. Тимейко — предупреждение против абсолютизации причинно-следственной связи среди остальных форм детерминации; А. А. Тер-Акопов — поскольку бездействие ничего не передает, его последствием следует признавать отсутствие последствия; М. Д. Лысов — выделение четырех видов причинно-следственной связи для уголовно-правовых надобностей; Б. А. Куринов — в деликтах опасности причинная связь устанавливается между деянием и созданной обстановкой и носит она вероятностный или возможный характер; А. П. Козлов — при бездействии «работает» не причинная, а обусловливающая связь; Н. Ф. Кузнецова — при объяснении результативных посягательств нужно пользоваться двумя формами детерминации — причинной и обусловливающей связями и применять метод изоляции.

В итоге В. Б. Малинин полагает, что при объяснении феномена бездействия, особенно его общественной опасности нужна иная, не причинная связь. «Для общества опасно не только причинение, но и непредотвращение вредных последствий, а также в ряде случаев недостижение общественно полезных результатов. Поэтому юридическое значение имеет не только причинная связь, но и иная объективная связь виновного деяния с непредотвращенными вредными последствиями или ненаступившими последствиями, которые были необходимы для общества».

Анализ доктринальных взглядов XIX—XX вв. по проблеме причинения бездействием В. Б. Малинин завершает безапелляционным приговором: а) «дореволюционная история вопроса о причинной связи в уголовном праве показывает, что ни одна теория (адекватной причинной связи, главной, непосредственной или ближайшей причины, необходимого и случайного причинения, вероятностной причинной связи, возможности и действительности, необходимого условия или conditio sine qua non, неравноценности причин и пр. — А. Б.) не смогла дать удовлетворительного ответа на вопрос: что же является причинной связью и когда возможна ответственность при ее наступлении»; б) в советский период «ни одна из рассмотренных теорий (информационной причинности, «пассивной среды», «возможности», «обязанности», причинения вреда общественным отношениям, вероятности. — А. Б.) не решает вопрос о каузальности бездействия»; в) лишь известнейшая монография Г. В. Тимейко должна быть объявлена достойной — «лучшей по проблеме причинной связи», особенно при бездействии; г) из всех существующих теорий только теория необходимого условия или причинения может быть использована для обоснования ответственности бездействующих лиц; д) несмотря на безрадостную ситуацию с теорией, 70% практических работников признают причинность бездействия, но руководствуются при этом не доктринальными выкладками, а выводами экспертов либо простой логикой.

А что же наш цитируемый автор? В. Б. Малинин считает, что «нет и не может быть причинной связи при бездействии. Ответственность наступает не за последствия, а за сам факт бездействия как за допущение этих последствии, наступивших от иных причин». Все дело в том, что «бездействие не обладает активностью причины, а потому не может и ничего причинять»; что каузальная закономерность работает только в материальной среде, в предметных преступлениях; бездействие же, «не являясь материальным по своей природе, не может поэтому и причинить материальные последствия»; пассивным образом лицо может нарушать лишь общественные отношения, что и «служит обоснованием уголовной ответственности за него»; случаи непредотвращения последствий нельзя считать разновидностью причинения, они достойны преследования в форме самостоятельного деликта; «последовательное проведение взглядов на бездействие как на непричиняющую категорию приводит к выводу о невозможности вменения преступных последствий при бездействии». На основании приведенных аргументов В. Б. Малинин приходит к выводу, что «причинная связь при бездействии отсутствует, а ответственность наступает за само бездействие, за неисполнение обязанности как за таковое, но не за причинение».

Оценивая систематизированные суждения В. Б. Малинина, необходимо отметить соображения, по которым состоялся относительный научный консенсус.

1. Причинность — частный случай взаимодействия явлений и одна из форм детерминации — одновременно. При этом ученый мир долго и безуспешно пытается свести детерминизм только к каузальности и объяснить ею все природные и социальные закономерности.

2. По своей объективной характеристике и происхождению причинная связь расположена к онтологическим трактовкам, но необходимость ее практического приложения предполагает важность и гносеологических формул.

3. Любой результат изменений в мире (в том числе и последствия преступных деяний) обусловлен влиянием множества факторов. Эти факторы по силе действия неравнозначны и потому дифференцируются на причины, условия и поводы. Кондиционализм (в сердцевине которого расположен тезис о равенстве причин и условий) ныне не пользуется успехом и доверием в науке. Полным основанием для внешних изменений должна быть признана совокупность всех условий либо условий и причины.

4. За причиной всегда признается активное, наступательное, производительное начало, она должна происходить как бы от действия, а условиям отводится роль фона, способствующего или помогающего обстоятельства. Однако в любом случае преступный итог зависит и от производительной причины, и от окружающей ее работу обстановки (Э. Гейер, Н. Д. Сергеевский, Н. С. Таганцев).

5. Присоединенное влияние условий создает ситуацию комиссионного деликта (Т. В. Церетели), порождает почву для рассуждений о перерыве причинной связи (Н. С. Таганцев) и для различения умышленного и неосторожного причинения вреда (П. Бури).

6. Чаще всего событие порождается влиянием нескольких (а не одной) причинных закономерностей или цепей; случайное событие есть плод пересечения нескольких независимых друг от друга причинных цепей (В. И. Купцов). Весьма похоже на правду предположение о том, что бездействие находится в эпицентре действия нескольких форм детерминации.

7. Господствующий тезис о распространении на социальную область общефилософских представлений о каузальности не исключает того обстоятельства, что в общежитии причинные связи имеют приличные особенности и связаны они с действием субъективного фактора.

8. Бездействие же как физический покой требует дополнительных обоснований для его преследования в юридическом порядке. Отсюда предложения о различении философской и физической причинности, энергетической и информационной каузальности (В. Н. Кудрявцев); отсюда призыв к использованию в уголовном праве не только причинной, но и обусловливающей связи (А. П. Козлов, и Н. Ф. Кузнецова). В любом случае современная мысль не может оставлять без соответствующего обоснования уголовную ответственность за бездействие, в том числе и в первую очередь — вопрос о «его» результативности, социальной опасности.

9. Для правоприменительного вердикта о наличии либо отсутствии причинной связи нужна специальная исследовательская программа, имеющая вид алгоритма. В. Б. Малинин помимо традиционного выводного знания, которое формулируется большинством ученых по давней и неписаной традиции, предлагает соответствующую прикладную программу, и выглядит она весьма убедительно.

«Для установления причинной связи по уголовным делам в деятельности правоохранительных органов, — пишет он, — необходимо: 1) установить, что деяние предшествовало по времени преступному последствию; 2) изолировать (мысленно) поведение виновного и наступивший результат; 3) при исследовании причинной связи идти от последствия к деянию; 4) применить правило «мысленного исключения», согласно которому причинная связь признается только тогда, когда без интересующего нас деяния результат невозможен».

Во избежание повторения сентенций и доводов пора подводить итоги.

Резюме

1. Современная общественная мысль не может оставить без соответствующего обоснования уголовную ответственность за бездействие, вопрос о его результативности, социальной опасности. Оно, бездействие, нуждается в повышенном интеллектуальном внимании и добротной правотворческой обработке больше, нежели активная форма поведения.

2. Классические представления о причинной связи (одной из нескольких форм детерминации) не в состоянии удовлетворительно объяснить репродуктивные возможности бездействия, по крайней мере, при пользовании так называемой энергетической (физической) причинностью. Тем не менее, для исследования общественной опасности пассивного поведения большинство представителей ученого мира упорно эксплуатирует только метод причинности в его традиционном толковании.

3. Бездействие, в зависимости от обстоятельств, может претендовать на роль условия, косвенной тормозящей или пусковой причины, привходящего фактора.

4. При всех разночтениях наука занята обоснованием особенностей причинно-следственной связи при бездействии. В своих взглядах специалисты разделились на два лагеря, заняты поисками свежих аргументов, и до единомыслия, так необходимого практике, еще далеко.

5. Случилось так, что изучение самой причинности (объективной зависимости как минимум между двумя объектами либо явлениями) заменяется исследованием вариантов ее полнокровной верификации. Именно в этом свете следует рассматривать понятия типа адекватной причинности, необходимого и случайного причинения, статистической подтверждаемости (вероятностной причинности) и т. д.

6. Многократные клятвы о приверженности общенаучным установкам в уголовном праве не реализованы в полной мере. Но они не должны быть и самоцелью, стопорить анализ особенностей приложения философских знаний к криминальной действительности. В исследовании социально значимых результатов бездействия необходимо использовать неизменные для философии ц криминологии понятия «условия», «среда» и «система».

7. Успех в этиологических объяснениях результата при человеческом бездействии во многом будет зависеть от сближения криминологии и уголовного права.

8. Особенности и возможности уголовно-правового метода провоцируют максимальную локализацию (упрощение) причинных цепей, подгонку, за неимением достойной альтернативы, объективных условий расправы за результативное бездействие под аналог — преследование материальных преступлений, выполненных действием. Двукратное допущение метода искусственной (мысленной) изоляции двух объектов взаимодействия из общего мира взаимообусловленности несет опасность субъективных искажений действительности и требует от юристов выработки страховочных конструкций.

9. Интеллектуальная и юридическая нагрузка на пассивного субъекта носит предельный (повышенный, по сравнению с условиями проявления психики и поведения активно действующего лица) характер, и потому вероятность эксцессов уголовно-правового свойства от него высока. Работы у правоохранительных органов не убудет, и потому криминальная наука вкупе с уголовным законодателем должны с особым тщанием редактировать и регулировать уголовную ответственность за «ничегонеделание», обставлять ее приличными объяснениями и предохранительными мерами.

10. Бездействие — главный возбудитель и заказчик теории вероятностей и прочих форм детерминации. Науке в ближайшее время предстоит решить трудоемкую и политически болезненную проблему распространения учета вероятностных закономерностей за пределы правотворчества — в область живого правоприменения.

11. Главный отраслевой резерв в объяснении социальной (не)приемлемости и допустимости уголовной ответственности в отношении пассивного поведения лежит в плоскости сопричинения. Отечественная криминальная наука обязана сделать прорыв в этом направлении, поддержать уже обнаружившихся первопроходцев.

12. На сегодняшний день наука уголовного права не сформулировала логически ясные и абсолютно пригодные для практики объяснения детерминирующего влияния бездействия на общественно опасные последствия, к (деятельным) авторам которых современное государство применяет обычно уголовные кары. Отсюда выборочность в преследовании, склонность к расправе со «стрелочниками», общественное недоумение, профессиональная нервозность.