Весь разбитый и грязный, Тодд вернулся домой под вечер. В течение нескольких часов он молча просидел в гостиной в темноте, пытаясь понять: кто мог сделать это. Одно он знал точно: на нанесение таких ран и беспричинное нападение был способен только оборотень. Что он будет делать, если его дочь умрет? Это все, что осталось у него, несмотря на то, что с некоторых пор в его жизни появилась женщина.
Габриель оказалась из их рода, он узнал это не сразу – она отлично пыталась скрыть тайну, но чутье оборотня, тем более рожденного таковым, не обманешь. Все это было невероятным – что она оказалась в их городе и так же была зверем с рождения, очередной раз доказывая, что им подобные существуют и живут среди обычных людей. Однако все эти любовные дела были для него не столь важны. Его дочь умирает, а он ничего не может сделать! Вынужден ждать здесь, в этой покрытой мраком комнате, как пес – которым, по сути, и является – результатов его безразличия и отдаленности от Леа. Расскажи он все еще в детстве, все было бы по-другому. Вранье еще никогда не приносило пользы. Старый дурак, он надеялся, что оградит ее от всего на свете, но промахнулся, позволил причинить ей боль… По морщинистой щеке, покрытой седой щетиной, скатилась слеза.
– Доченька моя! – протянул он жалобно, борясь с нахлынувшей влагой в глазах.
Голова раскалывалась от переживаний, Орвилл не звонил, заставляя мужчину терзать себя догадками. Руки трясло, а ноги были, словно вата; он безвольно поплелся на кухню. Открыв один из ящиков, он достал целую бутылку Мартини и, взяв ее под мышку, направился в комнату Леа.