Гая был погружен в мысли, не отрывая взгляд от стоящей на столе вазы со смешанными черными розами и алыми маками. Комнату наполнял тихий напев старинной английской баллады.

Не гнулись мачты корабля,

Качаясь на волнах.

И вольный ветер не шумел

В раскрытых парусах.

—    О, что за светлые холмы

В лазури голубой?

—    Холмы небес,— ответил он,—

Где нам не быть с тобой.

—    Скажи: какие там встают

Угрюмые хребты?

—    То горы ада! — крикнул он,—

Где буду я — и ты!

Я села рядом с ним, расправила на коленях голубой шелк.

– Ты не должна этого делать. Это ловушка.

– Если ты не ценишь жизни нескольких близких и дорогих людей, как ты можешь вершить правосудие над сотнями?

– Лучше заплатить несколькими смертями за жизнь большинства. Выиграть время.

Может и так. Но я не знаю, ни одного примера, в котором целенаправленная жертва несколькими жизнями была совершена во благо большинства. Так обычно говорят о случайных жертвах. Мол, погибли не напрасно, зато теперь мы все будем жить долго и счастливо, всем спасибо можете расходиться.

– Ты и моей жизнью пожертвуешь так же легко?

– Я обменяю ее на свою.

– Вот и я не могу допустить, чтобы твое сердце остановилось по чьей-то прихоти.

– Мне хочется запереть тебя и сделать все самому.

Мне нравилась его честность.

– Я думаю, Кастилла ведь может быть с ним заодно. Если она действительно убила моего отца… чары он мог узнать от нее. Я не могу тобой рисковать. Не могу допустить даже мысли что с тобой такое случиться.

– Что ты предлагаешь?

– Лучшая битва та, которой не было. Если ты мне поможешь, я проберусь внутрь. Придется… придется устранить Яна. Да, я сама виновата но ничего теперь не исправишь. Не беги от волка, и он не броситься.

– Не нравится мне это их требование – убить его. Не верю, что они не способны обойти защитные чары и подарить Яну быструю, тихую смерть прямо за его рабочим столом.

Возможно, заговорщики действительно не могут обойти защитные чары дворца. Их создали выдающиеся маги нашей расы. Или им выгоднее чтобы это сделали мы. Отцы-основатели это ловушка. Ловушка!

– Чтобы они не замышляли, нам это блага не принесет.

Пока жив Ян – этот кукловод руководящей королевой, – у нашего Дома нет надежды на спасение. Даже если он поверит нам и пойдет против «новой крови», после их поражения он уничтожит всех, кто может подорвать устоявшийся порядок. Дом Воды и Воздуха объявят предателями и уничтожат. Сделать это будет нетрудно, напуганные Патриархи не скажут и слова. Ян любит власть. Любит и не расстанется с ней добровольно.

– Всегда считал геройствующих людей глупцами или эгоистами. Глупцами потому что не знают, на что идут и что потеряют, а эгоистами, потому что не понимают, каково будет их близким, когда они умрут.

– Я не геройствую и не собираюсь умирать, – возразила я. – Нас е оставят в покое. Не хочу всю оставшуюся жизнь прятаться и бояться. Ты упрекаешь меня, говоришь, что иду в ловушку, а сам прыгнул в воду, рискуя не только жизнью, но и благосостоянием всего Дома.

– Я знал, на что иду.

Я давно уже не та маленькая невинная девочка, боявшаяся темноты и таящихся в ней чудовищ. Мне прекрасно известно, какова на вкус смерть, не раз я чувствовала ее дыхание на своем затылке. Видела как она обнажает зубы и откусывает по кусочку от того что мне дорого. Я не надеюсь, что смерть легка, быстра и похожа на сон. После не будет ни сладостного забвения, ни благословенного покоя. Адовых мук тоже впрочем, не будет. Только пустота. И чтобы там ни говорили спасти от смерти нельзя, нельзя сбежать. Лишь отсрочить. Такое ли благо продлить жизнь на день, год, столетие? Что принесут эти дни, сладость или боль?

Так что прав Гай, тысячу раз прав, но лишь в одном: все герои глупцы и эгоисты. Эгоизм, лежащий в основе любви, заставляет нас не отдавать то, что нам желанно, а глупость говорит, что так будет лучше…

Я вдруг осознала, как близко к нему нахожусь. Так близко, что могу слышать запах его одеколона, кожи и волос. Гай склонил ко мне лицо, его дыхание касалось моих губ. С ужасающей ясностью я поняла, что могу безнаказанно преодолеть разделявшие нас сантиметры и коснуться его губ. Он милостиво оставил выбор мне – поддаться искушению или устоять.

– Я… я пожалуй… пойду, – прошептала я пересохшими губами.

– Иди, – сказал он так же тихо и не отодвинулся.

Моргнув и, собрав всю волу в кулак, я осторожно передвинулась по тахте, пока между нами не оказалось достаточно расстояния, чтобы я перестала думать гормонами.

Я вылетела из кабинета как мышь из Ада. Постояла в коридоре, запустив пальцы в волосы, и бросилась прочь из дома. Нужно взять себя в руки. Сейчас я попрошу оседлать лошадь и буду скакать до тех пор, пока не приду в себя.

Должно быть, мое появление с растрепанными волосами и горящими щеками произвело на конюха неизгладимое впечатление, поскольку он без вопросов взнуздал мне самую смирную лошадь и даже не заикнулся о сопровождении. Я влетела в седло без посторонней помощи и, пришпорив лошадь, пустила ее галопом. Назавтра у мышцы у меня будут болеть как проклятые, уж слишком давно я не ездила верхом, но сейчас мне все равно.

Успокоилась и остановилась я только у границы Зимней усадьбы, возле полуразрушенной башенки, куда мы с Гаем перенеслись из Эо. Я привязала поводья к стволу молодой березки и поднялась по лестнице на второй этаж, сильно поврежденный временем и людьми. Крыши не было, сохранились только колонны и красивый бортик. Подростком мне нравилось убегать с книгой и яблоком на ленч и проводить здесь ленивые полуденные часы. Летом стены и колонны увиты плющом и диким виноградом, а внизу цветут мальвы такого насыщенно бордового цвета, какого я нигде больше не видела.

Как бы мне хотелось стать той беспечной девочкой. Чтобы мысли не простирались дальше следующего дня, а все тревоги сводились к тому, что отец может осуществить угрозу и насильно выдать замуж. Остро нахлынуло понимание, что отец никогда бы не выдал меня замуж насильно. И мать не была такой холодной и отстраненной, как мне нравилось думать в минуты жалости к себе. Она умела и любила шутить; ей нравилось расчесывать мои волосы и укладывать их локонами. Я провела по волосам, едва достававшим до плеч, выпрямленных, выровненных и затравленных до идеально ровного, почти безжизненного состояния. Я многое делала назло им. Но я действительно люблю свою работу.

– Гели, – появления Гая застало меня врасплох. Потупив взгляд, я поняла, как он мог воспринять мое исчезновение. Конь под ним был разгорячен, волосы в беспорядке. Он спешился и привязал поводья к тому же дереву, что и я.

Судя по тому, как он похлопывал стеком по бедру, он был рассержен.

– Кажется, я забыла предупредить о…

– Три часа, – он ничего больше не сказал, поднимаясь по лестнице и нарочито чеканя шаг.

Я повернулась к балюстраде спиной, вцепившись пальцами в каменный бортик, будто он мог меня спасти.

– Что я мог подумать? Ты взяла коня и ускакала, никого не поставив в известность. Я мог только надеяться что успею найти тебя до того как ты пойдешь на штурм управления. Ты сбежала… – он сделал паузу, – как тогда.

Вот мы и пришли к тому, от чего я бежала четыре года. К разговору, от которого удалось ускользнуть в ночь приема. Рано или поздно он должен был состояться, а я все малодушно надеялась, что удастся его если не предотвратить, то хотя бы отсрочить.

– Почему ты тогда сбежала? – тихо спросил Гай, глядя мне прямо в глаза. – Зачем? Я пятнадцать минут поговорил с матерью, а тебя и след простыл. Исчезла на два месяца. Не отвечала на мои звонки, избегала встреч и пряталась под чарами до той поры, пока я не принял правила твоей игры. Сделал вид, что ничего не было, и ты ничего для меня не значишь.

– Почему? Потому что я грязная извращенка вожделеющая брата. Потому что когда ты рядом ни о чем другом кроме твоих губ, рук и тела я больше не могу думать!

– Извращенка? – Гай горько рассмеялся. – Кто же я, если желаю тебя с тех пор как тебе исполнилось семнадцать? Помнишь ту ночь Гели? Четыре года назад? Я не сожалею, что она была. А должен. Потому что если из нас двоих кто и чудовище то это я.

Гай отвернулся, пытаясь успокоиться.

Я обняла себя в тщетной попытке избавиться от пронизывающего до костей холода. Погода резко испортилась. Острое крошево хлестало по щекам, налипало на ресницы, таяло на коже, скатываясь за шиворот. Ветер безжалостно трепал волосы, швыряя их в лицо, закручивал вокруг ног подол. С таким трудом обретенное самообладание рушилось. Четыре года хождения по тонкому льду и в один момент он треснул.

Даже самой себе я казалась капризным ребенком, меняющим желания каждую минуту. Я все никак не могу определиться чего хочу, малодушно забывая о влиянии своих поступков на других людей.

– Наверное, мне лучше уйти, – с трудом выдавила я сквозь сжавший горло спазм. – Ты был прав. Думаю, не стоит нам больше встречаться. Мы причиняем друг другу боль.

– Этого ты хочешь, Гели? Это все чего ты хочешь от меня? Тогда беги, пока я не сошел с ума.

Бежать?

– Гай… – я потянулась к нему.

– Беги, давай же, – он выпрямился и отступил, становясь вне пределов моей досягаемости. – Добей меня. Хватит дергать туда-сюда, то приближая, то прогоняя прочь.

– Гай…– я сделала шаг.

– Прочь. Исчезни! – всегда спокойный голос сорвался.

– Я тебя не понимаю! Сначала ты просишь не отстраняться от тебя, потом говоришь, что нам лучше не видеться. Мне так же тяжело как тебе. И также больно! – я протянула руку, он оттолкнул ее в сторону.

– Не прикасайся ко мне! – процедил он сквозь стиснутые зубы.

Я покачнулась от силы нахлынувшего чувства. Вены разъедало, будто кто-то заменил мою кровь серной кислотой. Хотелось кричать, бесноваться, рвать на себе волосы. Расцарапать это лицо, столкнуть Гая вниз, увидеть, как на белом снегу распуститься алая роза его жизни. Как погаснет свет, помутнеет этот невозможный, такой странный цвет. Ни у кого не должно быть таких глаз.

Я хотела убить его или умереть самой.

– Я ненавижу тебя, – зло выхаркнула я и отвесила ему звонкую пощечину, потом с силой ударила в нос.

Голова Гая дернулась, в следующий момент он встряхнул меня как тряпичную куклу до стука зубов, до боли сжав пальцы на предплечьях. От радужки осталась узкая полоска, остальное заполнил расширившийся зрачок. Гай был в ярости, на скулах проступил лихорадочный румянец, он не пытался вытереть или остановить хлеставшую из носа кровь. Я напряглась, ожидая, что он бросит меня. Не отрываясь, глядя ему в глаза, чтобы не пропустить этот момент.

Гай ничего не сделал, и тогда я замахнулась еще раз. Он заломил мне руку за спину, я ударила ногой в колено. Щеку обожгло огнем. Я сцепила руки в замок и в повороте ударила локтем в солнечное сплетение.

Разгневанный Гай оттолкнул меня к колонне, от удара вышибло воздух, спину и легкие обожгло огнем, рот наполнился кровью – я прикусила язык. Бездумно глядя в небо, я чувствовала, как струйка крови течет по подбородку, по груди, но ничего не могла с этим поделать.

Гай навалился сверху, я непроизвольно всхлипнула. Холод обжег бедра, когда он, комкая, поднял подол платья и замешкался с застежками штанов, но гораздо большей стала боль от его вторжения, к которому тело готово не было. С тем же результатом он мог вонзить в меня кинжал.

Впившись пальцами в бедра, он держал меня на весу, и я елозила спиной по шершавой стене стараясь не вопить. Я подняла руки силясь оттолкнуть его, лягнула ногами воздух, выворачиваясь из хватки, но его это только раззадорило.

Его рот требовательно захватил мои губы, язык скользнул внутрь. Он дернул ворот платья и зарычал, увидев розовый шрам под левой грудью. Лицо Гая исказилось, он высвободил одну руку и накрыл его ладонью, бедра его ровно и сильно вжимались в меня, раз за разом, вновь и вновь, пока судорога не стянула низ моего живота. Его движения стали резкими, с тем особенным ритмом, за которым следует финал – и мое тело ответило, сжалось вокруг него раз, другой, принимая то, что он мог мне дать. Я услышала дикий, протяженный, нечеловеческий вопль и поняла, что он принадлежит мне.

В голове как снежинки в метель метались мысли – беспорядочные и отрывочные. Бесполезные. Я ненавижу его. Я хочу его. Я не могу без него жить.

Столько лет благоразумия, контроля и все пошло прахом. Столько лет отрицания самого этого желания и ради чего? Отцы-основатели, я же знала, что случиться и все равно сознательно толкнула его за грань рассудка.

Все еще держа меня в объятиях, Гай наклонился, медленно слизнул кровавую дорожку с моей груди, а потом поцеловал, в нем не осталось ни гнева, ни грубости. Только радужка оставалась все такой же узкой. Я ждала, когда он отшвырнет меня прочь, быть может, сбросит вниз, на укрытый снегом камень двора. Или раскается и скажет что это ошибка, которая больше никогда не должна повториться.

Но он был рядом, его тепло согревало меня, и я склонила голову, пряча лицо на его груди. Он закутал меня в плащ и прижал к себе, укачивая как ребенка.

Что-то тихо шептал мне, но смысл слов ускользал.

Очнулась я, когда солнце окрасило мир в яркие закатные тона. Обескураженная я некоторое время смотрела в потолок, потом приподнялась на локтях, осматриваясь.

Гай стоял у окна и повернулся, едва я увидела его. Глядя в его спокойные серые глаза, такие светлые, почти белые, я ощутила стыд. Отцы-основатели, что же такое я натворила? Что с ним сделала? Как нам теперь быть?

Я отвернулась, пропустив момент, когда Гай оказался рядом. Он сел на кровать и взял меня за руки, сомкнув длинные пальцы вокруг запястий, будто опасаясь, что я сбегу.

– Не знаю, что сделать, чтобы ты простила меня. Одних слов будет недостаточно, но… Прости.

Он замолчал, но я знала, что он мог сказать – и не сказал, потому что я и это и так было известно. Никогда он не брал женщин силой. Никогда. Но какая женщина раз за разом вызывала его ярость? Какая из них ударила его? Желала ему смерти?

– Я хочу, чтоб ты поняла, за что мне по-настоящему стыдно, – вновь начал Гай, и я посмотрела на него. – За то, что обидел тебя. За то, что ударил. Не остановился когда ярость прошла. Что мне стоило прекратить? А я решил – это мой единственный шанс быть с тобой, другого не будет и использовал его.

Всю суть ситуации можно описать одной избитой истиной. Такой банальной, что даже повторять не стоит.

Я закрыла глаза. Четыре года назад… Мы сорились из-за какого-то пустяка: я кричала, Гай спокойно высказывал свое мнение, пока в какой-то момент я не поняла, как заводит меня эта перепалка. Я поцеловала его, запустив пальцы в невозможно мягкие волосы на затылке, притянула к себе и рассмеялась, почти в ребячливом порыве. Но он ответил – страстно и горячо и тут уж стало не до шуток. Мне было двадцать и никто до этого, так меня не целовал: властно, дико, выпивая душу в жестком контакте губ, в танце его дерзкого языка у меня во рту.

Я не поняла, когда он успел расстегнуть мою блузку, просто в какой-то момент губы Гая нашли мою грудь, руки скользнули по бокам, огладили бедра. Он подул на напрягшийся влажный сосок и посмотрел мне в глаза, будто спрашивая, как далеко я готова зайти.

Я была согласна на все. Я была обескуражена. Никогда ни единым словом или жестом он не показывал, что желает меня. Дверь его кабинета была не заперта, в любой момент мог войти слуга, или даже его мать, но я позволила усадить себя стол и как завороженная следила, как он медленно облизнул два пальца. Снова поцеловал меня, а пальцы ласкали и поглаживали пока я не начала двигать бедрами в попытке облегчить растущее между ними напряжение. Я готова была умолять о продолжении, когда он ввел их в меня, и я откинулась, уперлась пятками в подлокотники тяжелого кресла. Закусила губу, чтобы не закричать – до кульминации осталось два шага. Но за мгновение до того как я достигла вершины он остановился, выждал несколько секунд и снова начал подводить меня к высшей точке.

Гай делал так несколько раз, пока я на собственном опыте не узнала, каково это – мучиться от неудовлетворенной страсти. Неловкими пальцами я скользнула за ремень его брюк, положила ладони на гладкую кожу ягодиц и мышцы напряглись, когда я впилась в них ногтями.

– Гай! – зарычала я, когда он снова остановился и тут же заткнулась. Его пальцы сменились напряженной плотью: он осторожно входил и отступал, чтобы войти вновь, чуть глубже пока не оказался во мне полностью, подарив потрясающее ощущение наполненности. Я обвила его ногами, прижалась, получая то, о чем не смела и мечтать.

Гай зарычал в ответ и притянул к себе, руки сжались стальными обручами. Я чувствовала, как он двигается во мне, как быстро бьется его сердце, горячее дыхание касается моей шеи. А потом мой всхлип смешался с его сдавленным стоном, и он поймал мои губы.

В мире есть миллиарды мужчин, хороших и не очень, но даже связь с самым последним негодяем для общества предпочтительнее, чем желание того кто одной с тобой крови.

– Твой аромат сводит меня с ума, – глаза Гая были полузакрыты, ноздри трепетали.

Я подумала, что никогда не видела Гая полностью обнаженным, никогда по-настоящему не целовала его. Просто так, потому что хочу. Почему мы не можем выбросить это из головы или смириться и все-таки быть вместе? Почему только в порыве гнева можем признаться, что хотим друг друга? Потому что такие чувства в нашем обществе караются смертью.

– Ты тоже сводишь меня с ума, – я погладила его по щеке, он поймал мою руку и прижался губами к ладони. – Не казни себя Гай, нельзя взять силой желающую.