Правило отданных швартовых

Двинулся перрон. Потекли в сторону струйки дождя на стекле. Застучали, ускоряясь, колеса. Стало тихо в купе. Вся прежняя Венькина жизнь тронулась и отъехала в прошлое. Вот он — молодой кадет мореходки — едет с капитаном, которого и увидел-то двадцать минут назад, в тамбуре вагона. Что — впереди?

— Ну, что? — будто читая его мысли, сказал капитан. — Новую жизнь, как и принято в дороге, начнем с ужина. Верно? Под это дело и поговорим. Есть о чем говорить?

— Я технику безопасности не успел прочитать. Там аж двести страниц было. Я начал читать, а ничего в голову не лезет. Расписался только.

— Это беда — еще не беда, — ответил капитан, успокаивая и раскладывая на столе припасы. — Эту науку всю жизнь учить — не переучить. Но главное, главное постараюсь тебе сказать, пока никуда не спешим и время у нас есть. Присаживайся, смелее. Еду надо уничтожать, чтобы нести легче было. Сумка у тебя, прямо скажу, не подъемная. Чего набрал, если не секрет?

— Мама положила всего: теплую куртку, носки шерстяные, свитер… Еды всякой. А у меня книг много, учебников. Одних английских словарей — два, толстенных. Надо?

— Может и надо. Если тебе так спокойнее, значит надо. Позже — сам разберешься. Дальше — меньше будешь возить. Чем старше, тем меньше вещей: все главное здесь, — показал на голову, — и здесь, — показал рукой на сердце. Добро?

— Добро, — подтвердил Веня, с удовольствием повторяя новое для него слово из новой своей жизни, — добро.

— И славно.

Дальше был разговор и ужин, ужин и разговор…

— Что касается техники безопасности? На море она проста. Потому что всего в несколько правил укладывается. Если правила эти усвоишь, то будешь на флоте и будешь жив. Если нет — «на суше суше и спокойней можно жить». Уловил? Какие эти правила?

Первое. Как древние греки говорили: есть люди живые, мертвые, и те, кто ходит в море. Ты, отныне, один из них! Пусть шкура и нутро твои каждой клеточкой и каждую минуту на борту помнят и ощущают опасность. Нутром, на уровне рефлексов! А душа пусть живет каждодневными малыми радостями, как ей и положено жить. С улыбкой. Потому что страхом душе жить нельзя. Запомни. «Глаза боятся, а руки делают». На море всегда так.

Второе. Инициатива на флоте наказуема. Ни боцман по ручкам бьет, а жизнь — по голове.

Правило третье. Не подставляйся и не подставляй других. Потому что на море всегда кто-то за тебя в ответе. Кто старше, кто на вахте, кто рядом. Даже, когда ты спишь. Всегда кто-то за тебя отвечает — за жизнь, аппетит, сон. Не подводи их! На флоте большой грех — подвести товарища. Запомнил?

Четвертое. Правило отданных швартовых, как я его себе отмечаю. С кем в море вышел, с теми и надо вернуться. Это — закон. Наш. Если ты с нами. Согласен?

— Согласен. — Веня улыбнулся.

— Молодец.

— Только я еще ничего не умею.

— А это, заруби себе в сердце, другой закон. Самые золотые — специалисты, умельцы, герои — остаются на берегу или на другие суда попадают. Всегда. Работать на море приходиться с теми, кто на борту. Рядом и сейчас. Это — наши самые лучшие и надежные, потому что с ними и жить, и работать, и вернуться, дай Бог, живыми. Усвоил?

— Я надежный, — сказал Венька робко.

— Значит — не робей и с Богом! Вениамин, как по отчеству?

— Максимович…

— Вениамин Максимыч! Давай, мальчик мой, давай! — Похлопал его по плечу. — Учись улыбаться морю. Оно любит улыбчивых.

Капитан улыбался, не стесняясь своих старых зубов под рыжеватыми бородой и усами.

 

Тюрьма или дом родной?

Капитан лежал на нижней полке и, по сложившейся за долгие годы привычке, подытоживал перед сном прожитый день.

Рейс начался. Под стук колес, от Одессы на Киев. Завтра, Бог даст, перелет на Париж. Потом в Дюнкерк ночным экспрессом. Утро послезавтра он встретит уже на борту. Какие там проблемы? Что-то говорили в хед-офисе о проблемах с меняющимся капитаном? Проблемы с поваром? Видимо, обычная у бывших советских тяга к продуктовым деньгам: вместо масла — маргарин, вместо мяса — хвосты и кости, вместо… А продуктовые деньги в карман. Стыд. Стыдно, за коллегу. Но — то ли еще будет? Рейс впереди восемь месяцев минимум, и все, что случается у людей в обычной жизни — стыд, боль, радость, любовь, разочарование — все это будет на борту обязательно, со всеми вместе или с кем-то из членов экипажа. Потому что ни рейс на борту тянется, а жизнь человеческая, «разорванная на вахты», как кто-то сказал об этой морской дороге. «Живем мы здесь»! — Сказал другой. И сколько народу пройдет и сменится рядом, на этом пути?

Организм, слава Богу, как верная лошадь, сразу перестроился на рабочий ритм. Капитан засыпал и просыпался — в поезде, такси, самолете, опять поезде и такси — мгновенно организованный к действию или в полудреме проигрывая ситуацию «на полшага вперед». У него давно уже выработалось понимание того, что чем выше мужчина поднимается по служебной лестнице, тем более он становится одинок в принятии решений и ответственности. Это был закон жизни, выстраданный им на собственных шкуре и нервах. Это было нормально. Что волновало? Волновали зубы, потому что за все в жизни приходится платить, а зубы у него самого оказались именно тем слабым звеном, которое приходилось более всего защищать и скрывать. Деньги, которые он на них ухлопал, в расчет не шли: деньгами жевать не будешь. Дай Бог здоровья тому дантисту, что внешнюю красоту навел идеально: улыбайся, капитан, улыбайся! А то он даже бороду и усы носил одно время, чтобы не ладонью прикрываться перед собеседниками, а рыжеволосой мохнатостью.

Предупреждение Федор Федоровича о напряженности в экипаже на почве продуктовых проблем его не пугало. Чьи-то личные нервозность и конфликтность, столь обычные при работе на долгих контрактах, были привычным состоянием мужского общежития. Работа как таковая, с вахтами, портозаходами, грузовыми операциями, погодами в смысле непогод — все это было не проблемами, а нормальными атрибутами его настоящей жизни, как поварешка и нож для повара. Он знал запах и вкус этой жизни. Он рад был языком лизать ее солоноватую суть, как одуревшая корова кидается облизывать камнеобразный кусок соли среди роскоши пахучего сена. С образом этой языкатой коровы он и заснул.

Все случилось, как и предполагал «на полшага вперед».

Мелькнули нескончаемые и ярко освещенные просторы ночного парижского аэропорта, по которым они долго мчались за убегающим агентом, торопясь выбраться наружу из множества багажных тележек, составленных одна в другую нескончаемыми вереницами или брошенных как попало, выбрались! Снова мчались, но теперь уже на такси, к отходящему поезду. Поезд отхлынул от длинно освещенного перрона, слизав с него суетливую толпу, как волна с пляжа. Успели. Присели. Дремали. Грохотали колеса и свистели турбины, как перед этим ревел самолет. Оглохли. Агент растолкал на конечной станции и снова бежал впереди, к такси.

На причал в Дюнкерке приехали около четырех утра. Танкер швартовался. Холодный сырой туман клочьями висел над освещенными палубой и надстройкой. Судно медленно приближалось, пока не заскрипели кранцы, принимая на себя его железную тяжесть.

С меняющимся капитаном проблем не было, если не считать проблемой его праздное нежелание составлять и подписывать какие-либо финансово-пересдаточные документы. Капитан был похмельно весел. Через двадцать минут, счастливо улыбаясь и подхватив свой легкий чемоданчик, уместный в салонах автобуса и самолета, он сошел на причал и сел в машину агента, беззаботно расслабленный. Экипаж его не провожал. И он этим не огорчился. Видимо, был он из тех, которые помнят постоянно, что капитан и экипаж — категории юридически разделенные и сближать их отношениями человеческими не желательно.

По информации агента, судно следовало на Амстердам после трех-четырехчасовой догрузки. Самое паршивое на море — это работа на коротком плече. Ни отдохнуть, ни поспать. Работа всегда нас выстраивает по стойке «смирно!», а отдыхать — проблема самоорганизации: можешь спать стоя — спи стоя! Не можешь — не спи!

Старший помощник спустился с мостика, постучал в каюту капитана, хотя двери были открыты:

— Разрешите войти?… Старший помощник…

— Очень приятно. Какие у нас проблемы, чиф? Что с грузом?

— С грузом проблем нет, и не будет, я справлюсь. На борту: продуктов нет, и может быть проблема с поваром. Грозит посадить всех на сухой паек, если не будем скидываться ему на дополнительный бонус от экипажа.

— Даже так?

— Так.

— Добро. Спасибо за лаконичность. Где дедушка?

— Дед в машине. У них там ремонт срочный. Дед не знает еще, что вы уже на борту.

— Ладно, с ним позже. Еще пара вопросов: шеф как готовит, откровенно только?

— Готовит хорошо, когда не в запое. Прежний капитан ему позволял раз в неделю, обычно.

— Когда у него контракт заканчивается?

— Только начался, всего два месяца на борту.

— Кто-нибудь в экипаже его заменить может? Я не про умение на вахте яичницу или картошку поджарить, а про полноценную замену на пару недель?

— Нет. Никто.

— Ясно. С кем в море вышли, с теми и жить. Добро. Занимайтесь погрузкой. Я потом найду вас. Сейчас сразу по судну пройду, сам. Не отвлекайтесь… И потом еще надо судовые документы проверить…

Прошел в столовую команды, заглянул на камбуз: кругом была неубранная посуда, В посудомойке лежали немытые после ужина кастрюли и рядом размораживался на утро кусок мяса. Спустился в машину. Там работали шесть или семь человек, видимо, вся машинная команда вместе со старшим механиком. Сам он сидел в ЦПУ и, развернув на столе какие-то чертежи, разговаривал с токарем. Посмотрел удивленно на вошедшего, представился в ответ на приветствие и добавил с недоумением:

— Впервые вижу капитана, извините, который в первые полчаса на борту спускается сам в машину? Чем заслужили?

— Так сердце ведь, — кивнул на машинное отделение капитан.

— А-аа, приятно. Спасибо, конечно. — Стармех был явно озадачен.

— Машина не подведет, товарищ капитан! — разрядил обстановку моторист-токарь, и тут же стушевался.

Капитан спокойно оглядел их, еще трое, увидев постороннего — капитан был без формы — заглядывали сквозь прозрачную переборку ЦПУ, сказал свое обычное:

— Добро. Не буду мешать. Спасибо за работу, — и добавил, обращаясь уже только к деду, пытаясь смягчить напряженность визита шуткой, — я бы на входной двери в машинное отделение набил трафарет типа «Прежде, чем входить сюда, подумай — надо ли?» Чтобы любопытные капитаны без приглашения не беспокоили, а? Не буду мешать больше. Закончите — зайдите, пожалуйста. Отход, ориентировочно, на десять утра. Переход часов десять-двенадцать. — И вышел.

Дед озадаченно смотрел вслед ему. Остальные — тоже.

Еще не ушедшего отдыхать после вахты и швартовки второго помощника попросил разбудить и прислать в каюту повара.

Разговор с коком получился не красивый:

— Говорить долго не буду, некогда. Главное. Через пятнадцать минут нужна заявка на продукты, десятидневный запас. Шипчандлер ждет у телефона. И до завтрака навести порядок на камбузе.

— А я заявку составлять не буду. Мне за нее не платят.

— Вы свой контракт читали?

— А на шо? Повар е повар. Не нравлюсь — давайте мине билет и до побачення. Я со своею квалификацией рестораны в Одессе выбирать могу, а капитанив та пароходы — тюуу! Ось так, товарищу капитан. — Он почему-то перешел на украинский язык, от волнения или демонстративно?

— Вы хотите, чтобы я вас отправил?

— Хочу. Очень хочу побачить, як вы без мине обойдетесь. Контракта контракту, а кушать всем хочется, товарищу капитан, а?

— Сколько надо вам времени, чтобы составить список продуктовых остатков?

— Чего? Смишно мени з вас, товарищу капитан. То ж мои продукты. Я их экономил. А ваших продуктов на борту еще нет, ось так!

— Ну, что же, кок? С вами мне ясно. Время даю вам до восьми утра. Потом — не обессудьте.

— На то ваша власть. — Снова по-русски. — А я свое заработал, могу и уехать. Мне это море, как кость в горле. Я — птица вольная.

— На море, простите, про таких говорят «залетная», кок.

— Вам виднее. Пошел я. А вы, товарищу капитан, не забывайте, хороший повар многое может и капитану без него — беда. Ось так. На завтрак чай с сахаром. Масло кончилось. Джему никогда не было. Ну, ребята знают, сами справятся. Без меня…

Повар так и не появился.

Телефонная заявка шипчандлеру заняла у капитана следующие полчаса, но все, включая фрукты, мороженое и воскресные пиво и колу, тот обещал подвести за час до отхода.

Следующие телефонные разговоры с агентом и Федор Федоровичем насчет замены повара не привели ни к чему. Реальной возможности замены повара в ближайшие десять дней не было.

Потом закрутился с боцманом и дедом, надо было утрясти заявки на техснабжение. Опять встал вопрос о поваре. Где выход? Море любит сильных, а сильные любят поесть и поспать — так на море говорят. Деда, похоже, ситуация с поваром достала:

— Мы и ночью работаем ведь, жрать надо ребятам. Не до амбиций и реверансов. Харч на море — это и здоровье, и настроение, и работоспособность. Надо что-то делать, капитан?

— Что? Замены раньше, чем через полмесяца, быть не может. И это еще при том условии, что мы категорически сегодня потребуем эту замену? В чем я не уверен по двум причинам: во-первых, эти полмесяца надо готовить и кормить, а во-вторых, может можно этого повара поставить на место и работать дальше? Что скажете? Вы же к нему присмотрелись уже?

— Проспится, тогда придет извиняться и уверять в своей готовности работать без замечаний до конца контракта. Увидите. Просто, такой гад. Каждый раз, когда вижу его, думаю, что даже когда он шикарно что-то приготовит, мне его бифштексы и ростбифы на пользу не идут, не принимает их мой организм, как оплеванные прежде. Верите, Александр Павлович? Может я и не прав? Другие едят, хвалят? А я — без аппетита жру. Извините, за откровенность.

— Задача, — протянул капитан озабоченно. — Задача, — повторил, — обычная на море, впрочем. Сколько раз задаем мы себе вопрос, что лучше на борту: хороший специалист, но человек дерьмовый, или человек-душа, но специалист слабый, а? Спрашивали себя? Тот самый случай. А куда денешься? Ни его за борт, ни сам с борта.

— Тюрьма-аа, — засмеялся дед.

— Дом родной, — засмеялся в ответ капитан, подытоживая.

А время шло. В семь пришел боцман, доложил, что начали принимать пресную воду. Спросил его о беспорядке на камбузе и о поваре.

— А что повар? Испытывает судьбу, в очередной раз. Экипаж сокращенный. Переходы короткие. Все замотаны, каждый своей долей работы и ответственности. Повара заменить некем, — ответил дракон и посмотрел на капитана с надеждой, — кем заменить? Какой выход? Есть варианты?

— Пока нет. Разве… Вторые блюда заказать полуфабрикатами, чтобы разогревать только, как в самолете? Поставить поваром, временно, молодого матроса, Веню, который со мной приехал. Обойдетесь на палубе без него?

— Но надо будет помогать, конечно, и на камбузе, иначе парнишке не справится. А ударить его, молодого, лицом в грязь — не гоже. Как, боцман?

— Рисковый вариант. А с поваром что?

— Отправить его сегодня не получится, потому что агент не возьмет без команды Компании. А Компания быстро решение не примет. Переведем его в пассажиры, со всеми вытекающими: зарплаты — нет, питание — за деньги, обратный билет — за свой счет…

— Круто.

— Объявим. Посмотрим. За сутки перехода он нам себя проявит. Тогда и примем окончательное решение. Зовите, боцман, обоих: и повара, и молодого бойца. Его, разумеется, на амбразуру, как Александра Матросова, за славой. Справится?

— Я его еще не видел, — смутился боцман, но тут же добавил с хитрецой, — так ему, молодому бойцу, все равно сейчас, что осваивать? Хоть палубу, хоть мостик навигационный, а хоть камбуз судовой — все с нуля! Справится!

Еще через час «молодая кровь флота» бурлила на камбузе. Повар-профессионал написал заявление «по собственному желанию списать и отправить домой при первой возможности», был переведен в пассажиры и, чтобы не высчитывали из набежавшего контрактного заработка стоимость питания — пять долларов в сутки — мыл на камбузе посуду, чистил овощи и мысленно сочинял новое заявление. На работу! Желание работать приходит сразу, как только потеряешь работу. Закон взаимодействия сознания и желудка.

 

Бунт или демократия?

Переход до Антверпена, туман, поток телексных запросов из Компании, потребовавший его (капитана) срочных ответов, четыре часа с лоцманом от входного буя к причалу, швартовка, агент и начало выгрузки завершили, наконец, двухсуточное (считая от Киева) бессонное состояние. После короткого обмена мнениями по грузовым операциям и бодро-дружеского старпомовского напутствия: «Идите, капитан, хоть на пару часиков, поспите! Сам справлюсь, а вам к отходу надо быть в форме», — капитан согласился и ушел в каюту. Засыпал с мысленной благодарностью к старшему помощнику: «Слава Богу, с чифом повезло. Грамотный и добросовестный. Сразу видна пароходская школа»…

Проснулся от стука в дверь, глянул на часы: «Проспал, как вырубленный, почти два часа. А ведь не раздевался. Достаточно. Остальное наверстаем в море», — подумал, поправляя одежду и направляясь к двери: «Войдите!»

Вошел Веня. Вид у него был расстроенный. Александр Павлович сразу вспомнил основную проблему на борту и последний их разговор, сутки назад, когда он убеждал парнишку в производственной необходимости:

«Поймите, Веня, возникла такая необходимость. Считайте, что у нас нет повара сегодня. А судно, как на море говорят, не может выйти в море при отсутствии на борту только двух персон — капитана и повара. С капитаном все всем ясно. Но с поваром, уверяю вас, многие заблуждаются. От повара, я всегда говорю и считаю так, зависит здоровье, настроение, работоспособность, отношения в экипаже каждый день, желание встречаться друг с другом за столом и желать друг другу „Доброе утро! Приятного аппетита!“ Нормальный человеческий климат, а? Понимаешь, как многое зависит от повара? Да никакой капитан, сам по себе, этого не даст. Я бы, будь на то моя воля, хорошим поварам платил бы как хорошему боцману, а может и больше. Но, не могу. Платит Компания. Каждому из нас. Ты не умеешь готовить? Боишься, что ребята поднимут на смех твою стряпню? Не бойся. Во-первых, это — несколько дней. Во-вторых, в камбузном деле не мастерство важно, а душа. Как встретил и улыбнулся, как подал тарелку, как спросил о здоровье или предложил добавку? Все важно — в этом камбузном деле. Слышал морские присказки: „Моряки и собаки горячее не едят“, „Горячее — сырым не бывает“? Каждая женщина знает, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Но не каждая понимает, что хороший моряк, как собака, из плохих рук еду не берет, стороной обегает. Такие семьянины из семьи уходили, эх! Тема не та. На берегу, в ресторане, готовить легче, там не приходится с поваром встречаться в одной каюте или спорить по поводу киевского „Динамо“, например. Здесь, на борту, желание хорошо накормить бывает важнее умения приготовить. Я это же самое нашему дипломированному коку объяснял. Он, кажется, понял. Но амбиции ему мешают. Теперь — остался без работы. А кто не работает, тот безработный. У безработного мысли быстрее крутятся, и заметь, в нужном направлении: ему не амбиции крепить, а семью кормить надо. Поэтому, полагаю, твоя практика на камбузе желудки нам испортить не успеет. А повара, глядишь, вернем на место. Этого? Этого. Или другого. Это другая тема…»

Веня выглядел совсем беспомощным.

— Что случилось, хороший мой?

— Они говорят, что я не имею права работать поваром, потому что контракт подписывал на матроса.

— Кто говорит?

— Все. И повар. И матросы. И старпом тоже.

— Старпом? Ты не ошибся? Ну, ладно. Вернемся по порядку. Обед вчера получился?

— Мне боцман помогал. А салат я сам делал, по маминому рецепту.

— А ужин?

— Пицца готовая была, в коробках. Эти коробки только подогревать надо было в микроволновке. Фрукты помыл и раздал, как сказали.

— Справился? В чем вопрос тогда? Зарплата у повара выше, чем твоя контрактная. Не на много, но выше. В зарплате прав твоих не ущемили. Так какие права нарушили? Молчишь? Иди, ладно, попозже вернемся к этому разговору. Пусть ко мне повар зайдет.

Веня вышел.

Повар пришел так быстро, будто ждал за дверью выхода Вени.

— Вызывали, товарищ капитан?

— Вызывал. Как там на камбузе, в провизионках. Уборку сделали? Продукты разобрали?

— Все сделали, как положено. Помыли. Перебрали. Сложили. Продукты добрые. На десять дней — ешь не хочу. От пуза.

— Вам, кажется, даже понравилось?

— А чем не понравится? Когда есть из чего готовить, так и работать приятно.

— А почему было не так?

— Так хотели экономить, сэкономленные деньги делить.

— Много экономили?

— Много. Половину, я думаю.

— И где эти деньги?

— Известное дело, капитан держал. А теперь, мабудь языком злизав, як та корова. Ото нам хвостом и попало, по вусам. — Вытер, для наглядности, у себя под носом.

— Что, ни с кем не поделился? Все увез? Как же вы отпустили?

— Так он старпому казав, шо деньги у мэни, а мэни — шо у старпома. Ото его душу грец. Дурни мы дурни. Та я ще и выпив, як та курка в супи.

— И что будем делать?

— Ой, дядю, грех. Простите меня, товарищу капитан. Мне дома нельзя появляться, бо за квартиру платить, которую перед рейсом в долг купил. Там теперича жинка моя та двое ее пацанив. А что же я за два месяца заработал — пшик. Мне работать надо, товарищу капитан.

— Весь экипаж соглашался на эту экономию? Или только несколько человек? Остальных в счет не брали?

Повар лишь утвердительно кивнул трижды, в ответ на каждый вопрос. Ситуация стала проясняться.

— Дед был посвящен?

— Ни. Воны з капитаном, тим, шо уихав, не дружкувалы.

— Ясно. Идите. Ничего не обещаю вам. Мне самому надо подумать. Единственно, что обещаю: до завтрашнего утра все решим.

Но решать пришлось раньше. Пришел дед. Сказал озабоченно, что в столовой собрался весь экипаж, ждут капитана. Повод: назначение молодого матроса поваром, в противоречие с его контрактом. Так, может случиться, любого могут кем угодно поставить. А времена теперь изменились. Демократия. Судно в центре Европы работает. Можно за своими правами в любой момент обратиться. Профсоюзы и прочие правозащитники рядом, всегда готовы.

Капитан только спросил у деда:

— Ты о договоренности экономить продукты и делить деньги продуктовые знал?

— Знать не знал, но понимал, что такая экономия есть, а значит и деньги кому— то в карман складываются. Кому-то и деньги не нужны, достаточно бутылку поставить, или лишний раз в каюту капитана на закрытое застолье пригласить, лестно. Идея не хитрая. А человек, как известно, слаб.

— Ладно, пойдем к собранию. Народ ждет.

Два умудренных морскими ситуациями моториста сидели за последним столиком, оглядывали экипаж, собравшийся в столовой команды, и ждали продолжения. Комментировали происходящее, выпендриваясь друг перед другом в зубоскальстве, верный способ спрятаться за расхожую фразу и сохранить собственную независимость. Никому, впрочем, ненужную на борту, где все зависят друг от друга, как известно: «Сейчас капитан придет и все окрасятся. Власть! — Ага, чем дальше в лес, тем третий лишний. — Тиха украинская ночь, но сало лучше перепрятать. — Под лежачий камень всегда успеем. — Под лежачий камень пиво не течет. А пиво по утрам не только вредно, но и полезно. — Умник! Лучше синица в руках, чем утка под кроватью. — Ша! Не плюй в колодец, вылетит — не поймаешь. Капитан идет…».

Капитан прошел между столиками к своему месту. Слава богу, на всех флотах сохранились еще традиции, по которым капитанское место никогда не занимается, даже в его отсутствие, капитанский бинокль на мостике даже уважающий себя лоцман берет только с разрешения капитана, все разговоры смолкают, когда говорит капитан. Хотя, за последним столом прокомментировали: «Улыбайтесь! Шеф любит идиотов. — Крепче за шоферку держись, баран!» — Капитан этого не слышал. Начал с вопроса:

— Что значит это собрание?

— Демократия! — неопределенно ответил чиф, сидевший напротив капитана.

— Понятно. Бунт на корабле «Баунти», «Броненосец Потемкин», продолжение всемирной истории мятежного флота… Скажу так, собственное мое мнение, демократия в форме блудливого коллективного собрания, как правило, на флоте испокон веку фиксировалась только в двух случаях: празднование победы и предстоящий дележ добычи или, второй случай, бунт на корабле и последующая экзекуция, проще говоря, наказание виновных. В том и другом случае, до последнего момента бывает непонятно: кого наградят, а кого бросят за борт? — За последним столиком обменялись: «Лучше пузо от пива, чем горб от работы. — Не стой под струей! — Хорошо смеется тот, кто ржет как лошадь». Капитан продолжал: «Поэтому собрания на флоте, по сути, всегда ближе к бунту и именно так должны расцениваться капитаном. Понятно? Демократия на судне, на мой взгляд, подобна коллективному голосованию за право очередности входа в гальюн, простите. Вы этого хотите? Нет? Правильно, свежий воздух всегда был, дай бог и останется, верным признаком настоящего моря и настоящего флота. Демократия, будем считать с этого момента, туалетная бумага обгадившегося политика. Пока мы на борту, забудем о ней. Вернетесь домой, вам столько использованной этой бумаги подсунут вместо чистых салфеток, рот вытирать, что сегодняшнее наше состояние на борту покажется многим, уверяю вас, лучшим местом на Земле и Море и лучшими днями вашей настоящей жизни. Дай бог, чтобы так это и было. По сути, скажу просто: когда вас на борту наемывали с продуктами — вы молчали. О европейских правозащитниках не думали, так? Повар, ответьте товарищам: наемывали?»

Повар встал, неожиданно красный и скорбный:

— Простите, хлопцы. Виноватый я.

— Да его самого надули!

— Так и надо ему!

— Он готовить умеет. А контракт его только Компания может перечеркнуть. Если каждый капитан контракты начнет переделывать, то, что же будет? Какое тогда наше право?

Капитан поднял руку и остановил реплики. За последним столиком молчали и слушали капитана:

— Запомните, первое: в Уставах и Положениях всех флотов и Компаний обязательно сохраняется фраза о том, что капитан имеет право производить любые должностные перемещения с учетом необходимости, здравой целесообразности и профессиональной готовности экипажа. Второе: море всегда оставалось и будет особым положением души и места, где законы сухопутного общества, зачастую, не нужны просто. Они — эти придуманные законы — бывают излишней помехой для нас. Все проще гораздо. Я не буду устраивать разборок сейчас по поводу того, кто и в какой степени виноват: капитан прежний ли, который за все отвечает, но уехал? Старпом ли, который за организацию судовой службы отвечает, но допускал? Повар ли, который и из малого количества продуктов готовить умеет, и зависим по рангу и должности. Сейчас разбираться, только дерьмом друг друга обмазывать, да береговым службам давать повод всех вас считать виноватыми, в той или иной степени. Отослать кого-то домой? Поставить пароход на прикол, а весь экипаж под разборки Компании? Лишить возможности работать и кормить семью? Вы этого хотите? Или, на пару дней, прислать на камбуз ничего не умеющего пацана, и показать зрелому дяде-коку, что каждый из нас пришел заработать, на своем месте — заработать. Один выпал, а все зашатались, как зубы от хорошего удара в скулу. В нокдаун захотели, мужики? Мы — на борту! Пошутил — нету! Мы — должны жить и выжить, сохранив друг друга. На том флот стоял и, дай Бог, стоять будет. А святых людей в море нет, как известно. Святые — только на иконах. В храмах. Наш храм — это наше состояние вместе . Вместе друг с другом! Вместе грести, дышать и, конечно, беречь друг друга. Это, по сути, лучшее творение создателя, когда нам дано самим определить наше хрупкое равновесие — вместе! На камбузе ли? В машине? На мостике? Вместе. Как объяснить это состояние береговому инспектору? Ревнивой жене? Завистливому недругу? На берегу. Так не рассказывайте никому. Сохраните в душе. Пейте с друзьями, когда можете расслабиться, доверяя друг другу: «За лучшие наши дни! Вместе!» Понятно? Кончай дебаты, по местам! А то и в город не успеете выскочить.

— А вы тоже хитрец, капитан! — Засмеялся старший механик, поднимаясь из-за стола.

Экипаж замер, ожидая ответа.

— Конечно. Я хитрю, но не обманываю, заметьте. Мы можем, но только «вместе». Я капитан, но только на борту и с экипажем. Капитана — без судна и экипажа — не бывает. Поэтому я стараюсь как можно быстрее этот экипаж по себе примерить и подогнать! И судно. Как пиджачок. По размеру. Добро? — Добро.

— А что с поваром делать? — спросил чиф.

— С поваром? Кок, вы что делать хотите?

— Простите меня. Я работать хочу. Я так вас накормлю, ребята… Простите, хлопцы!

— Ну, что, экипаж? Что ему скажете?

— Пусть работает. Конечно.

За последним столиком согласно подтвердили старым морским афоризмом: «Часами смотреть бы на море, на красивых женщин, и на то, как другие работают…— Капитан-то шустро расправился: советские поезда самые поездатые в мире. — Ага. И кок на месте: лежит боец — не справился с атакой, ха! — А чиф? Чуть капитаном не стал под шумок? — Не по Хуану сомбреро, факт. Нырнул с аквалангом — не прикидывайся шлангом».

На том и разошлись.

«Остальное подправим в море, — думал капитан, глядя на пустеющую столовую. — Скорее бы выйти из порта и оторваться от берега. Там воздух чище».

 

Вахта за вахтой

Капитан на минуту задумался.

…Вахта за вахтой пробежала жизнь. Незаметно. Только вчера, кажется, пятнадцатилетний, мог он бегом взбежать по вантам рыболовной шхуны на солнечном летнем Каспии. И видеть сверху простор необозримый неба, распластанного глубоко внизу по голубой и солнечной зыби моря. И ощущать себя юным Зевсом меж морем и небом. От восторга обняв и от страха вцепившись в теплое древо мачты, шатко падающее из-под ног его к далекой палубе, в бусины пены и брызг, скрипящей и вздрагивающей, и медленно наклоняющейся из стороны в сторону так, что он вместе с мачтой летел и качался, с восторгом и страхом прислушиваясь к шевелению центра вселенной, холодной змейкой шевелящемуся у него в животе и горле. Внутри! А рядом рассыпаются паутинки облаков, белые. И бело-голубой овал луны на дневном небе повис совсем рядом от его руки, потянись — тронешь! Легкое и вечно младенческое тельце. И звезды то тут, то там вспыхивают под солнцем в лопающихся глубинах смеющихся волн. И искрами отражаются в небе. Где плывет, укрывая его, перинное одеяло туманного облака, и далеко внизу справа тень этого облака стелется же по поверхности, сине-зеленым по солнечно голубому. И белыми точками взлетают испуганно и машут крыльями морские птицы над этой тенью беспокойного огромного неба…

— Александр Палыч! Смотрите какая тень от облака. Облака в небе не видно, а тень его на пол океана стелется, а? — Это говорит молоденький третий помощник, Веничка. Немного восторженный, немного наивный. Но приятно молодой и счастливый. Не шхуна, а танкер бежит океаном. Не мальчик на мачте, а состарившийся капитан сидит в кресле на мостике у огромного лобового стекла, прогретого тропическим солнцем Индийского океана.

— Вижу, Веничка. Вижу.

— Вам нравится?.. — И без всякого логического перехода, — Александр Палыч, а зачем сейчас мне эти высоты Солнца секстаном брать и всякие способы астрономических определений осваивать? Сейчас ведь на каждом судне приборы спутникового навигационного позиционирования стоят обязательно? Сейчас их на автомашины ставят? У каждого армейского спецназовца во время операции « Буря в пустыне» на руке такой датчик обязательно был и показывал ему самому и командиру в бункере личную позицию с точностью в несколько метров, а?

— Потому что моряку недостаточно этого позиционирования с точностью в несколько метров, Веничка. Моряку обязательно и постоянно надо ощущать себя в пространстве времени. Вся его морская и человеческая культура от этого ощущения. Я бы штурманов учил не по современным таблицам и компьютерным программам звезды считать, а примитивно, как Магеланн на своей каравелле, как японские рыбаки на джонках, или арабские мореходы на самбуках, или древние финикийцы и греки на своих судах, которым и судовой классификации не было, потому что они наполовину из дерева, тростника и ветра, наполовину из духа и мышц человеческих состояли и шевелились, живые… а названия звезд и ощущение времени у тех открывателей были?! На море говорят: «Морская профессия — весь мир». Это не только география в виду имеется. Это, на мой старческий взгляд, можешь верить — смеяться, но это время человеческое и всемирное, со странами, войнами, слезами и радостями, от египетских пирамид до Наполеона, от Крузенштерна и Лазарева до полетов на Луну. Улыбаешься? Не веришь?..

Веня улыбался и не верил. Несколько дней на камбузе не прошли даром.

Он уже третий месяц присматривался к капитану, половина экипажа сменились, и было очевидно, что капитан временами впадает в свою, им самим сложенную за жизнь оболочку, и смотрит из нее на мир, как пучеглазый краб из своего панциря смотрит на нас, когда мы пытаемся дотянуться до него рукой. Смешной капитан. Все на борту давно знают его тайны и хитрости. Если, например, он подолгу не спускается с мостика, значит опять переклинил его позвоночник или скрутили колени так, что спуститься по трапу с мостика он еще может, некрасиво корячась на руках по перилам трапа, а подняться не сможет, или боится, что не сможет. Но боится показать экипажу эту свою немощь и ждет на мостике сутками, когда приступ пройдет. Тогда будет сам рассказывать со смешными подробностями, как, случалось, за оброненным на палубу карандашом полчаса наклоняется или к туалету по переборке крадется на коленях. Со смехом над самим собой рассказывает: «Проверил. Продолжительность минуты, друзья мои, зависит от того, по какую сторону от двери в туалет вы находитесь!? Доказано! На себе проверил, ха-хаха! …Спустился с мостика в каюту, а подняться не могу, колени не гнуться. А ведь каждый мальчишка знает, чтобы подняться на капитанский мостик, надо все ступени пройти, наверх…» Но треп капитана и старшего механика, когда они вдвоем, на одну только эту тему, кажется. На каждой вечерней вахте, хоть одним словом: «Когда-то надо уходить с моря… моряку уходить надо вовремя… когда же уходить надо?..».

Капитан любит смотреть на зеленые волны, солнечно брызгающие над далеким впереди баком танкера, груженного до жвака, тяжело ударяющегося в эти волны и взрывающего их, вскидывая над баком и палубой, летяще осыпающийся поток волнового дождя, свежести и брызг, струящихся по лобовому стеклу. Вот и чайка смотрит на него, старика, в каких-то трех-пяти метрах удерживаясь постоянно над мостиком летящего танкера. Смотрит пристально, слегка покачиваясь неподвижными крыльями, кажется — неподвижными, ибо тоже летит вместе с судном, и ветром, и морем. И временем. Капитану всегда кажется, когда птица морская летит рядом, кося на него одним глазом, как птицы только и умеют смотреть на нас, что это мамулечка, царство небесное ей, смотрит на него и глазами материнскими ему радуется. А он говорит ей, как любит повторять это каждый день, поднимаясь на мостик: «Лучшее наше место — в море! А лучшее место на борту — судовой мостик! Эх, мама…».

Оглянулся на третьего помощника, уронившего циркуль. Недовольно заметил:

— С циркулем штурману желательно обращаться бережно. Это вещь хрупкая и живая. Из далекого времени. Им не в зубах ковырять, не банки со сгущенным молоком протыкать…

— Это не я делал, Александр Павлович!

— А я и не спрашиваю: кто? Мне помощник тот совсем не интересен. На море всегда так: нас сближают и объединяют на одном борту случай и необходимость. Оказались в одном рейсе. Надо отработать и прожить этот отрезок времени. Мы постоянно повторяем одни и те же фразы и выражения, как маразматики или попугаи. Ты слышал, типа: « Беречь каждого! С кем вышли в море, с теми и должно вернуться. «Лучшие» остаются на берегу, на других пароходах, нам — работать и выжить с теми, кто рядом. Для нас — это самые лучшие и самые главные специалисты, это самые близкие и надежные люди. Других не будет. В этом рейсе. Дай бог, так и будет…» Нас удерживают в равновесии или отталкивают требования работы и службы, чувство долга, характеры. Ты слушаешь? Тебе интересно?..

Веня и слушал и молодо не принимал монолог капитана. Было и интересно, и неприемлемо, одновременно. Будто очень хотел пить, открыл кран, а оттуда струя, как из пожарного брандспойта — голова откидывается.

— Ты говоришь, — продолжал капитан, — что хочешь на другой пароход, получше, на контракт повыгоднее, на порты евро-американские, позаманчивее… Вы, молодые, как считаете: «Тот рейс — родителям на подарки, этот рейс — себе на свадьбу, следующий — на квартиру заработать бы…» А того не поймете, что в каждом рейсе капитал складывается или теряется не тот, который зарплате по судовой роли соответствует. Знаешь, как один агент мне сказал однажды: что такое судовая роль? Значки и погоны? Должностной оклад? Нет. Скорбный лист. Когда пароход пропадет или утонет, тогда останется «скорбный лист». Так-то. Настоящий капитал в каждом рейсе — это друзья рядом, ваши отношения, ежедневные минуты за общим столом, разговоры и молчание на вахте, разбитые в кровь руки на палубе или в машине, улыбка товарища. Когда, бывало, придет кто-то с берега и скажет горько: «Квартиру — жене оставил, «жигуленка» — сыну на память, подарки со всех предыдущих рейсов — раздарил и забыли… Что мне осталось?» — «Мы!» — скажет какой-нибудь парнишка-моторист в запачканной робе, оказавшийся в эту минуту рядом, улыбнется виновато и добавит: «Прости, друг, в машину бежать надо…» И поймет бедолага, лишившийся квартиры, жены и коробки на колесах, что не обеднел. Не обеднел! Главный-то капитал его — рядом! Такое понимание — это только на море. Поэтому и говорят моряки: берег и море — это вещи не соединимые. Никогда и никто не поймет на берегу наших сегодняшних настроений, проблем, мыслей. Мы сами, когда на берег попадем, своих мыслей и ощущений морских не поймем и смеяться будем над ними. Над собой смеяться. За наше морское богатство и братство! Недаром, даже тост морской есть: «За то, чтобы мы узнавали друг друга на берегу…». Не слышал?

— Моряку пить нельзя, — молодо парировал третий помощник.

— Почему нельзя? — удивился капитан. — Говорить об этом только не следует, на берегу. Не поймут. А выпить? Иногда лучше выпить, чем рассудок потерять. А когда промерз на вахте, например? Или тропическое вино, которое, кстати, в питьевую воду добавляли для дезинфекции испокон веку? А джин, для малярийной профилактики? А коньяк в кофе?

— А Международная Конвенция и запрет на алкоголь? — съязвил Веня.

— А я говорил тебе, что на берегу и на море понимание разное. Но Конвенция, между прочим, не запрещает спиртное на борту, а регламентирует нормы употребления. Принимаемая доза должна вписываться в нормы способности организма усваивать алкоголь в течение определенного промежутка времени, четыре часа. Это, например, сто тридцать грамм пива, пятьдесят грамм вина, или двадцать пять грамм типа водки. Не всегда и не всем, конечно. А то, как кто-то у нас шутил: «Мы-то пьем, чтоб дурнее быть, а этому дураку зачем?..» Конечно, с каждым может беда случиться. У каждого есть свой «черный день». Никогда не знаешь, когда его ждать? Помнить и готовиться к нему надо. На море это не суеверие, а закон. Поэтому и тосты морские, как законы жизни: «За дом! За друзей! За наших мам! За любовь! За Родину…» А ты как думал? Есть вещи, какими не шутят. Можно жить каждый день шутя, а умрешь все равно всерьез. Как без этого?.. Ты вот о спутниковой навигации спрашивал? Согнутый циркуль мнешь? А знаешь, что точность твоего определения по карте соответствует уколу циркуля в масштабе этой карты. Это может быть, соответственно, и двадцать метров, и две мили, а? Хорошо, что знаешь. А точность определения по спутнику зависит от геодезических систем: запрограммированной в приборе и принятой на карте. Эта разница может тридцать метров составить, а может в несколько миль вылиться. Естественно, в океане это не так важно, а под берегом — смерть. Поэтому, мой тебе совет на будущее, у причала в порту стоишь, возьми и проверь свое место уколом циркуля, по соответствию спутникового позиционирования и рабочей в этом районе карты. Поскольку вблизи этих берегов, как правило, пользуешься картами в одной геосистеме, значит и ошибка будет одной величины. Понял? Я, кстати, как-то в антарктическом рейсе имел возможность сопоставить расхождения в нанесении некоторых островов и береговых линий на английских, бразильских, русских и чилийских картах — до шести миль! Зри в корень и карту читай как Библию. Душой!

Капитан говорил, смотрел на молодого помощника, слушающего и оглядывающего океан впереди, как и положено помощнику на вахте, но подленькие мыслишки о том, что ничего-то парнишка не запомнит сейчас, а придется ему, как большинству на судах до него шевелить мозгами и нервами, вырабатывая собственные стереотипы профессиональных оценок и навыков. Но сказал другое:

— Я вам расскажу, Веня, как когда-то давно, пришлось мне входить ночью в зашторенный ночным туманом Босфор. В светлое время суток мне приходилось несколько раз до этого ходить Черноморскими проливами, но ночью, в тумане, впервые.

— Я ни разу не видел Босфор. Красиво? — полувосторженно спросил Веня. — А течение сильное? — и, не давая ответить, снова вопрос, — а мосты и минареты видно ночью?

— Видно, если тумана нет. Очень красиво освещено прожекторами и специальной подсветкой. А течение местами, у мысов и поворотов, бурлит и струями вытягивается тугими, так что, кажется, пароход в этих струях запутается сейчас, как мужская рука в женских косах. Знаешь? Проходил уже?

— Нет, — молодой помощник смутился, — я вообще еще с косами девушек не видел. Только школьниц с косичками. Или на картинках.

— А-аа. Ну, ваше дело молодое, помощник. Все будет. И Босфор у вас будет свой. Да. А я тогда чуть не оплошал.

— Как?

— Цель на радаре непонятная высветилась впереди и не уходит с фарватера. Я бережнее подворачиваю, и она в берег.

— Помеха локационная? От мачты собственной?

— Нет. От носовой мачты помеха на постоянном расстоянии впереди судна стоит, не приближается. А эта — ближе, ближе… В бинокль смотрю — чисто. А старпом на мостике был, у радара, как закричит: «Врежемся сейчас!» У меня душа онемела, пот холодный, будто под дождь попал, и только тогда вспомнил, что это линия электропередач над проливом висит, от нее и помеха. Как я забыл? Помнил ведь, знал. А забыл. Карты читать до подхода к берегу так, чтобы не было необходимости подходить к ним в проливе — это правило вошло в меня тогда стержнем. Как на кол посадили. Веришь! Турецкая пытка и шрам в сердце на всю жизнь. Может, первый тогда был мой шрам.

— Разве еще были?

— Станешь когда-нибудь капитаном, узнаешь.

— Я может и не стану. Мне и третьим хорошо. Разве плохо? И английский учить меньше, и ответственности никакой почти.

— Это верно. Сейчас большая проблема во всем мире. Не хотят молодые на флот идти. Даже в таких морских странах как Англия, Германия, Греция не хотят пацаны в море. Пустуют классы морских колледжей. Или учатся в них дети эмигрантов из слаборазвитых Турции, Марокко, Ливана, да бывшие наши, из украино-россии- прибалтики… Не хотят в капитаны и старшие механики идти — ответственности не хотят…

— За деньги — всегда пойдут, — убежденно комментировал Веня.

— Всех денег не заработаешь. Слышал такую мудрость? — спросил, ухмыляясь, капитан, и продолжил своей всепогодной присказкой: За все приходится платить. Зубами волосами, нервами, семьей. Деньгами — это самая дешевая плата…

— Это, когда они есть. — Убежденно и, в который уже раз, видимо, парировал третий помощник. — За деньги на флот всегда найдутся добровольно желающие. Вот. Все наши пацаны в школе, кто во флот мечтал попасть, так только за ради денег. Заработать!

— А потом?

— Потом жизнь подскажет.

— Жизнь, Веничка, простите меня старика, штука жесткая и слепая, как паровоз. Она никого не ждет и не успокаивает. Только давит. И с нее не соскочишь в момент, когда и где вам захочется. Как на море шутят: куда ты с этой подводной лодки денешься?

— Почему не соскочишь? Рейс кончился — и пошел…

— Жизнь рейсом не кончается. Вы вот об английском языке напоминали, а в чем проблема? Как вы его учите? Что главное, на ваш взгляд?

Веня растерялся:

— В чем проблема? Учить надо. Без английского денег не заработаешь.

Ни одна крюинговая компания не возьмет. Ни матросом, ни судоводителем. Это каждый пацан в мореходке знает.

— И как ты этот английский учишь?

— Каждый день по десять слов из словаря. Подряд. А как еще? А вы как учили?

— Я учить, считай, в сорок лет начал. Потому что и без английского себя моряком считал не менее, чем тот англичанин, который моих десятилетки и «седовки» не прошел, моих любимых морских авторов, от Жюль Верна до Мелвилла, не читал, остров Робинзона Крузо во снах не видел, хотя, наверное, Куком и Дрейком себя этот парень представлять мог вполне. Но мог ли он быть более моряком, чем я, только потому, что по- английски разговаривал от рождения? Да они, англичане, один другого не всегда понимают и кичатся, кто в каком университете и графстве родному языку обучался? Да весь морской мир говорит на английском с японским, арабским, китайским, немецким, испанским, турецким акцентами. И не стыдятся! Могу я по-русски размазать английскую фразу? Могу! Конечно, сегодня морской профессионализм — это и знание международного языка. Но ведь Конвенции принимаются и издаются на нескольких, признанных за основу, языках, и на русском тоже. Чего нам стыдиться? Это надо, считаю, прояснить для себя обязательно. Для начала…

Капитан осознавал, что трудно им понять друг друга. Он уже подходил к тому периоду жизни, когда самыми важными становятся отношения с душевной ее составляющей, а молодой помощник любил сейчас то, что открывала перед ним перспектива хорошего заработка и молодого здорового аппетита к восторгу жизни. Как кто-то сказал: «Жить в условиях рыночной экономики — это значит переживать двойную трагедию, которая начинается с недостатка, а заканчивается нехваткой…» «Хотя, — думал капитан, — здоровый человек желает только то, что ему полезно, и в этом смысле желания наши есть наилучший ориентир правильного поведения…».

— Почему? — третьего помощника раздражало капитанское пренебрежение к английскому, будто он, капитан, не понимает, что весь мир скоро будет говорить на английском. И китайцы с японцами, и татары с турками, и русские с поляками. Потому что молодежь в развивающихся странах хочет слушать евро-американские песни, танцевать их танцы и получать одинаковую с ними зарплату. А лучше всего — просто пособие. Этого тоже достаточно. Сформулировав эту мысль, Веня сам для себя сделал первое в своей жизни собственное открытие, сразу осознав себя умудрено-взрослым. А что там будет с российско-украинским пространством, и на каком языке будут объясняться дедушки-бабушки со своими внуками и внучками — это ему, Вене, глубоко безразлично.

Это открытие, странным образом, мешало Вене слушать капитана и верить ему, когда тот пытался делиться с ним собственным опытом.

— Я, — продолжал капитан, — сначала поспешил подучить английский в рамках должностных обязанностей, чтобы профессиональную остойчивость свою закрепить. Далее, исходил из общеизвестного у лингвистов, что люди, разговаривающие на разных языках, только на двенадцать процентов объясняются за счет словарного обмена. Только! Остальное взаимопонимание складывается из эмоционально-лицевых гримас, голосовых интонаций и блеска глаз! Глазами, выразительно «обласкивая или поедая», понимают друг друга более всего. Тогда я попытался понять звуковую близость наших языков, чтобы интонационно понимать смысл. Не понятно? Я сейчас приведу примеры из моего личного «словаря звуко-ассоциативных совпадений»:

Eye — АЙ — глаз — (Ай! — кричим мы, если в глаз попадет что-то)

Ear — ЭЙ — уши — (Эй! — зовем мы товарища, окликая)

Spin — СПИН — хребет — (это понятно)

Wrong — ВРУН — неправильно, неправда

Privail — ПРИВАЛ, перевал — преодолевать, господствовать, достигать

Poise — ПОЗА — осанка, равновесие, держать голову

Pompous — ПОМПЕЗ — помпезный

Pagan — ПАГАНЫЙ — язычник

Stupid — ТУПОЙ — тупой — (тупица, ты!)

Stady — СТАТЬ — держаться

Rough — РУХ (укр.) — движение, волнение

Coil — КОЙЛАТЬ — свертывать, скручивать (катушку, барабан, бухту)

Harm — ХАМ — наглый, вредный

Safe — СЕЙФ — защита, безопасность

— Впечатляет? — капитан, похоже, очень гордился своими фонетическими открытиями. — Только не смотри на меня, как на Макара Нагульнова в «Поднятой целине», когда он английские революционные термины учил, к мировой революции готовился… Я просто хотел этот язык душой почувствовать, как первый моряк, например, ступивший на английскую землю и услышавший непонятную речь… Как он должен был эти звуки ушами ловить и мозгами прокручивать? Не задумывался? Как они, первые, могли понять друг друга? Не сразу пришло ко мне зрелое открытие. Мое собственное. Оно в том, Веня, что если хочешь, чтобы тебя понял иностранец, научись формулировать на родном языке, что ты хочешь сказать. Если ты на родном не можешь объяснить или выразить свою мысль, то никакой сверханглийский тебе не поможет, и никто не поймет тебя. Вот почему, так легко объясняются между собой специалисты. Не зная общего языка. Пальцами, карандашными схемами на бумаге, глазами и жестами, двумя общедоступными словами — объясняются и понимают! Извините, товарищ третий помощник, — капитан вдруг действительно сконфузился, встал с кресла, разминая поясницу и неуверенно проходя вдоль лобовых иллюминаторов с одного борта на другой, будто что-то увидел там, в океане, но оглядываясь и на Веню, одновременно, — извините, молодой человек, мое занудное учительство. Вижу, что утомил вас. Но, для разрядки, чтобы завершить тему по-морскому, как говорится, нормальным морским трепом, помните телефонные разговоры в эфире? О чем говорят? Не прислушивались? Очень познавательно. Я для себя фиксировал, — капитан улыбался, глядя на океан, будто все вокруг доставляло ему необыкновенное удовольствие и радость:

— Тридцать процентов разговоров о собаках, тридцать — о квартирных ремонтах, тридцать — о соседях. Остальное, между прочим, о внуках, детях и болезнях. Видимо, боятся расстроить или расстроиться. Пример разговора идеальной жены: «Хорошо, Ванечка… Как ты решишь, родной… Жизнь так течет безрадостно без тебя, Ванечка… Целую, любимый мой». О кошках не слышал разговора ни разу. О собаках, пожалуйста: «Как там мой песик (дома, имеется в виду)?» — Дети нормально, внуки нормально, а песик твой заскучал. Вчера колбаску любимую есть не стал, пришлось ему кусочек ветчинки купить и дать. Скучает без тебя… И вот извольте, этот моряк, по которому песик затосковал, счастлив разговором безмерно, будто со всеми своими родными переговорил и перецеловался, будто информации ему скачали в этом телефонном лепете, как из всемирной сети интернета. Может и так? Я распознал только малую часть информации в этом разговоре, потому что он не для меня предназначался, а сказана была — интонацией, голосом, привычно-условными словами и паузами — целая история радостная и домашняя. Как слова «домашняя колбаса» или «сало» для нормального нашего мужика, с просторов далекой родины. Чего он в этих словах слышит? Чего ему так приятно, как дома побывал? Чего ему беспокойно от этого хохлацкого «са-аа-ло?». Вкусно?!!

Так и шли у них вахта за вахтой.

 

Записки молодого помощника

Первое, что бросается в глаза в нашем капитане, стоит пробыть с ним более одних суток, так это его склонность слегка пофилософствовать. Слегка. А его страсть обобщать и типизировать, так это «для простоты понимания по каютам и палубам», как он говорит. Иногда за ним можно записывать.

Вчера он пришел на мостик, где я стоял матросскую вахту с чифом, и поздравил меня с первым месяцем в море. Подумать только, я и не вспомнил бы!? А он даже речь произнес, экспромт:

— Один месяц в море — много это или мало? Александр Грин ходил в море три месяца. Джозеф Конрад — пятнадцать лет. Герман Мелвилл — два года. Этого хватило на то, чтобы герои их книг остались жить на века. Такова была сила замечательного коктейля любви, моря и таланта. Желаю вам помнить и уважать эту силу. Самый большой и красивый мир — это тот, который мы сами создаем вокруг себя. Неважно, что половину при этом придумываем или наполовину заблуждаемся. Важно, что он наполнен нашими лучшими ощущениями и полуснами заманчивых парусов, риска и преданности, чести и чистоты. Умей радоваться миру и людям вокруг себя. Рядом с собой. Море учит нас жить и улыбаться на краю жизни. Море дает нам силу и стойкость тех, кто был здесь до нас, стоит только представить на миг, что они смотрели на эти же волны, этим же ветром дышали, так же томились о доме, поглаживая ладонями живое тело притихшего судна, сжавшегося от нашей неожиданной ласки. Не верите? Посмотрите, как отполированы нашими ладонями судовые леера и поручни… Мы так далеко и долго ходим за приключениями, которые у нас в душе… Колумбу хватило одного плавания к берегам Америки, чтобы стать «адмиралом моря Океана», а потом еще четыре, чтобы, вернувшись, умереть «при всеобщем равнодушии». Дрейку — всей жизни не хватило, кажется, чтобы славить в морях свое имя, он и умер на борту… от дизентерии. Вот плата?!

А вам? Сколько надо вам моря, мальчики?! Сколько хочешь ты моря, сынок?..

Вчера капитан затеял поднять весь экипаж на большую приборку, хотя судно иностранное, экипаж смешанный, традиции большого советско-российского флота утрачены. Кому это надо? Контракт. Начнется приходом на борт и закончится через строго определенный период. Нужна нам эта коробка? Эта тюрьма в океане? Нет. Это просто плавучий станок, выплевывающий нам в морды порцию валюты к окончанию контракта. Но капитан начинает с воспоминаний детства:

— Я, — говорит, — помню, что жили мы в гарнизоне. Каждый день играли с пацанами в войну: время послевоенное в Севастополе. В кустарнике были у нас окопы и штаб, шалаш из веток. Отец мой проходил как-то раз мимо, шел из части домой, увидел, спрашивает:

— Ну, сын, показывай, где тут твоя позиция? А что это окопчик у тебя мелковат? Лень копать? Или не учили окапываться? Или товарищами не дорожишь? Ведь убьют тебя в таком окопчике, а товарищам твоим, без тебя, меньшим числом воевать придется? Под пулями.

— Так мы, — пытаюсь объяснить, — только на минуту окопались, сейчас в атаку пойдем, зачем мне окопчик?

— Зачем? Затем, сынок, что и в окопчике жизнь, что и одна минута — большой срок, когда это, может быть, последняя в жизни минута. Потому, должны быть в этой минуте и этом окопчике место безопасное и уютное для винтовки, гранаты, минутного сна или минутной беседы с товарищем, который на эту минуту к тебе заползет. А как же? Твоему товарищу — это о тебе память! Твоей собственной жизни — дорогие мгновения! Хоть во сне, хоть в атаке, а нельзя «на бегу и кое-как» свою жизнь жить. Только — «хорошо и самому памятно». Тогда и минута — «года перетягивает». Так-то, сын. Понял?

— А вы говорите: контракт, восемь месяцев только. Только? Аж, восемь месяцев! Можно их как в тюрьме, а можно — как в родном доме. От нас зависит. Можно считать, что коробка железная, гроб плавучий. А можно — живое судно, живой дом. Как будем?.. Есть моряки-прогонщики, которые только гоняют суда из порта в порт, «прогоняя контрактное время». Есть моряки, которые живут на борту вместе с судном, слушая его вздохи, хромая и ударяясь вместе с ним на океанской волне, чувствуя его силу и возраст. Они одушевляют железо, дружат и старятся вместе с ним.

…На мостике капитан часто напевает в полголоса, совершенно не заботясь о том, хорошо или плохо его исполнение. Поет, как говорится, для себя. Для души. Репертуар совсем уж древний: романсы, морские и военные шлягеры, типа: «Мы вышли в открытое море, в суровый и дальний поход… «Я знаю, друзья, что не жить мне без моря, как море мертво без меня…». Или начинает излагать собственные соображения о трудностях и специфике морской службы:

…Самая большая беда, с которой приходится сталкиваться каждый день, — это нежелание учиться, нежелание ломать стереотипы, лень думать…

…Что отличает, на мой взгляд, командира от рядового: ответственность!

…Качества достаточные, как мне кажется, для определения кадровой перспективы комсостава: От младшего (третьего) помощника я требую исполнительность и желание! …от второго помощника — стабильность, предсказуемость и надежность. В работе и отдыхе! …Старший помощник, на мой взгляд, — организованность! Старпом, который сам себя организовать не может, никакой экипаж и никакую службу не организует. Не сможет! Особенно важно — организация собственно отдыха. Так жизнь устроена, что в работе она нас выстраивает по стойке «смирно!», и мы крутимся, сутки и более, пока ситуация не будет разрешена благополучно. Отдых, когда на него только пара часов или двадцать минут позволительны, требует огромных усилий и самодисциплины. Это трудно. Это удается не всем.

…Капитан! Что требуется от капитана? — умение видеть главное и не отвлекаться на мелочи. Чувство «слабого звена», которое вот-вот порвется. Жизненная ориентация, внутренняя организованность, здоровье! Дай Бог, здоровья! Только тогда можно, если не разглядеть, то интуитивно почувствовать, что сегодня самое главное — принять груз, а завтра — поздравить моториста или боцмана с днем рождения! Только здоровый, во всех отношениях, капитан может думать и беречь силы экипажа и судна.

Перед подходом к берегу или путям интенсивного движения, капитан повторяет и повторяет свои «излюбленное и выстраданное». Я записываю:

«Судовождение, буквально — манера управлять судном, отражает характер судоводителя: не мешать другим. Ты не один на морской дороге. Не озадачивать другое судно, вести себя предсказуемо. Управлять только своим судном, не диктовать правила и условия другим судам. Не насиловать машину и судно, не прессинговать людей командами. Не «лихачить» на дороге, не пренебрегать опасностью, не рисковать и не создавать рисковые ситуации другим. Все вместе это выражается коротким морским правилом: «Не подставляйся и не подставляй других!».

Я стараюсь слушать капитана, записываю некоторые его высказывания и, следуя его советам, веду собственный путевой дневник. Капитан говорит, что «делать записи по ходу морского плавания — это достойная морская традиция»: «Когда-нибудь, Веня, вы прочтете свои записи и поймете почти все о себе самом: что вы вокруг себя видите? что вас интересует и радует? что в вас самом самое дорогое и главное? А это каждому о себе понимать надо…».

Я и пишу:

14 апреля. SALOUM RIVER. Lundiane. Капитан на мостике разговаривает с лоцманом и переводит мне: о русских женщинах-женах. Они считаются у африканцев умными, красивыми и завидными женами. Но требуют очень многого. Заработок, положение, возраст — все быстро приходит в недостаточно приемлемое. Капитан рассказал лоцману суть сказки про рыбака, старуху и золотую рыбку. Сенегалец понял и долго смеялся. Женщины выбирают ни того, кто нравится, а того, кто может обеспечить. Как везде. Машину себе он купил за 500 долларов, а модные сапоги из крокодиловой кожи для своей красивой женщины — за 1000!

…Ночь на якоре близ KAMATANE. На карте отмечен большой поселок, но на берегу его уже нет. С тех пор, как первый европеец ступил на эти земли, люди побережья стали гоняться друг за другом, ловить, вязать и продавать друг друга. Копья и стрелы заменили автоматами, ловушки — вертолетами и ракетами. Улыбки перестали означать гостеприимство и безопасность, а просто — маска на лице… Ночью прошла примитивная лодка под парусом. Над лампой светлели крыльями тысячи мелких бабочек. На освещенной ткани, как на киноэкране, летали их тени. Бурлила вода в реке. Кричали миллионы птиц и лягушек. Звезды складывались в сверкающие города на небе и снова пропадали в струях горячего воздуха или берегового костра.

…Утром шли по реке. Европейские туристы, мужчины и женщины, на картинно раскрашенном каноэ ловят рыбу. Белые женщины в купальниках лежат, накрыв головы широкими шляпами. Лениво приподнимаются и праздно, без интереса, смотрят… Мужчины смеются и поднимают в руках, приветствуя нас, бутылки пива. Местные газеты пестрят рекламными объявлениями африканского туризма: « Дешево! Экстравагантно! Почти не опасно!» Цивилизованный мир платит солидные деньги за африканский экстрим: барабаны, аборигены, змеи, крокодилы, стрелы — все натурально! Выкрасть среди ночи и убить — «это редко и не у нас… но это придает экзотический шарм отдыху под пальмами».

…Большое африканское каноэ. Издалека слышен над рекой праздничный барабан. Черные женщины в ярких разноцветных нарядах. Зазывно машут и улыбаются. Мальчишка на корме, не отрываясь, смотрит вперед, привстав и управляя большим веслом. На какой-то миг прорывается шум мощного подвесного мотора. Огромный белозубый негр, не переставая, бьет в барабан. На самом носу сидит, накрытая белой полупрозрачной накидкой, невеста. Ее везут на свадьбу. Далеко по реке видны еще несколько праздничных каноэ, наполненных людьми и барабанами.

…Рыбный базар POINTE NDOBOI MARNIA. Семь миль от океана. Каждую рыбацкую лодку, приближающуюся к берегу, встречают толпой, бегут навстречу, смело входят в воду по пояс и глубже, окружают, кричат, размахивая руками, растопыривают пальцы, договариваясь о цене, замолкают, подхватывают лодку со всех сторон и вытаскивают на берег. Часто вспыхивают драки. Тогда торговля прекращается и, окружая дерущуюся пару (иногда это две женщины, таскающие друг друга за волосы), ждут окончания потасовки.

На рейде, кроме рыбацких лодок, катера и яхты туристов. Неожиданно — русская яхта «Пеликан», на борту никого не видно. Как она сюда попала?.. Громко гудит, подзывая рыбаков к борту теплохода «Sirena», сухогруз немецкого хозяина, транспортирующий лундианскую соль по маленьким речным портам африканского побережья. Экипаж российский, восемь человек, второй год на борту…

…27 марта. 24.00. Подходим к мысу Пальмас (CAPE PALMAS). Душно. Океан вымер. Ни птиц и ни рыб. Температура воздуха 33 градуса, вода в океане — 29! Сверкают молнии, приближается шквал от зюйда.

29 марта: появились рыбаки и киты…

30 марта. CAPE THREE POINTS в 25 милях. Рыбаки, рыбаки, огни, лодки, огни…

2 — 4 марта. Лагос. Старший лоцман — 3 надреза по углам рта, 1 — на щеке. Помощник лоцмана — крестообразный надрез на щеке…

Первый AGENT — по одному вертикальному надрезу над обоими глазами (над бровями). Очень деловой. Матроса с больным зубом мгновенно загрузил в свою машину и увез. Счет за вырванный зуб составил 440 долларов! — веселенькая « зубная боль» капитану: как объяснить эти расходы хозяину Компании?..

МEDICAL CONTROL — таракан (где они его нашли?)! Штраф 125 долларов! Отсутствие личной подписи в медицинских сертификатах трех членов экипажа — штраф по 150 долларов за подпись!

IMMIGRATION — Шесть женщин. Крупные, красивые, шоколадные, наглые: «Штраф — 100 долларов». Капитан! — «За что!» — «За наши улыбки, капитан!..»

CUSTOMS — Четверо мужчин. Выдержанные, осмотрительные, на мелочи внимания не обращают, долго продумывают свою цену… За шесть банок краски, которые боцман посчитал пустыми, а они — с остатками краски, штраф 150 долларов. За рассыпавшиеся из пузырька (пластиковый колпачок лопнул) таблетки, двадцать штук, штраф по двадцать долларов за таблетку. Спасибо, что не посчитали каждую таблетку наркотиком, как это принято при обнаружении любой таблетки без упаковки… За отсутствие подписи владельцев в дипломах и морских сертификатах штраф по 150 долларов за каждую отсутствующую подпись!

Итого штрафов больше двух тысяч долларов! Как капитан этих бандитов административных уламывать будет? Предупреждали нас от самого Дакара: в Лагос не ходите! Ограбят. Все соответствует.

GARBAGE — тонкий старик: «Мне 87 лет, я честный». Единственный честный, действительно. Памятник ему поставить!

SHIPCHANDLER — толстый, неуклюжий, ноги полусогнуты и вывернуты ступнями вовнутрь, молчаливый, неулыбчивый (для африканца большая редкость), тянет до отхода, половину фруктов и овощей пришлось вернуть по причине плохого качества.

Второй AGENT — знает десять русских слов: «Сашка, здравствуй, русский, девка, водка, надо, дай, хорошо, знаю, только мне (мине)». Всем улыбается, всех обнимает, преданно смотрит в глаза, перед отходом выпрашивает 10 долларов (для жены!): «Только мине, капитан!».

Рядом с нами стоит у причала мурманский пароход. Земляки. Просят три пустых бочки. Капитан дает «добро». Мурманский капитан — выглядит рыжим мальчиком в шортах — приносит нашему бутылку SMIRNOFF. Пить некогда. Наш капитан вручает мурманчанину бутылку ABSOLUT и желает счастливого плавания: «Прости, друг, что и поговорить не получается, прими «ченч по-капитански».

…Покинули Лагос.

…Бункеровка в океане. M\t ZIKKO. Ночь. Зыбь. Концы от очень новых до очень старых (лохмотья, буквально). Кранцы блестят и громко взвизгивают, со вздохом всплескивая кружева сине-серебряной пены. Черные тела африканских матросов сидят и лежат на палубе ZIKKO, почти сливаясь с чернотой трубопроводов и переходных мостиков, и только разноцветные трусы выделяются четко. Капитан на африканском танкере толстый, лысый, черный, в красной майке — сам замеряет, считает, крутит маховики, открывая и закрывая задвижки — работает за всех. Презент с нашей стороны: самая большая, выбранная им, бочка, пара сапог, ветошь…

…Тропическая ночь. Одна половина небосклона живая и звездная, другая — чернее черного от поднимающихся туч. Частые молнии почти ничего не освещают, такие они далекие и тонкие. Грома тоже не слышно. Лежим в дрейфе посреди океана, ждем указаний судовладельца. Два кита фыркают где-то совсем рядом, в черной бездне океана и неба, как из преисподней: «Уфф! Ухх! … Уфф! Ухх!..». Прошло полчаса. Все изменилось вокруг нас. Море кипит серебристыми струями. Звезды — разве они были?! Тучи несутся совсем низко, ярко освещенные постоянными всполохами молний, озвучены грохотом, раскатами и беспрерывным треском, будто на небе все рвется и рушится. С наветренного борта полнеба побелели от надвигающегося шквала. Ветер усиливается на глазах. Море побелело от летящей в глаза пены и ледяных брызг. Температура воздуха опустилась с тридцати пяти до двадцати двух, но привыкшее к тропикам тело замерзло, как собака под снегом… Капитан на мостике. Дали ход и успели вырулить носом на ветер. Судно задрожало, будто выскочили на мелководье. Вдруг бак и грузовая палуба пропали за стеной воды, рухнувшей на нас с неба. Было ощущение, что судно погрузилось под тяжестью потоков и закачалось, как умное существо, пытаясь сбросить непосильную тяжесть. Палуба и надстройка гудят от дождя и ветра, как электричка на железном мосту. Кажется, что сейчас лопнет, рухнет, вспыхнет, ахнет все вокруг. Капитан размешивает ложечкой варенье в своей чашке и смеется довольно:

— Вот это шквал! Вот это погодка! Красота-то какая… Повезло тебе, Веня!

— Почему повезло? Почему мне?

— Молодой потому что… Для тебя, красота эта!

Двигаемся в сторону экватора. Готовимся к празднику Нептуна.

 

Экватор!

Точка прохождения экватора, обнуленными значениями широты, забита в путевом приборе спутниковой навигации. По его показаниям экватор пересечем в тринадцать двадцать судового времени. Останавливаться не будем: фрахтователь торопит с приходом в Аргентину, а до нее еще пол океана «спускаться с горки», как шутит дед, подразумевая «спуск» от экватора в сторону южного полушария. «С горки легче бежать!..»

На камбузе готовится праздничный обед: шашлык «по-одесски!», фрукты и мороженое! Под особым секретом готовы соленые огурчики и грибы по фирменному рецепту нашего повара. После того, как его оставили в экипаже, он проявляет чудеса на камбузе и ни разу не заикнулся ни о каких прибавках к контрактному жалованью, наоборот, уговаривает: «Хлопцы! Вы, ото, фрукты та шашлык не фотографируйте, бо ваши жены та родичи, на берегу, не поверят, шо це в рейсе? Будут казати, шо вы на курорте булы? А як не курорт: воздух морской! Харч бугром! Солнце тропическое! Та ще и деньги кажый дэнь платют. Мериканские гроши! Курорт!..». Оказалось, он и улыбаться умеет.

«Хохол без улыбки, как горилка без сала — факт», — смеется над поваром старший механик. С капитаном они чаще всего вспоминают советское время. Только больше, наверное, врут, приукрашивая. Вчера вспоминали или придумали, как пришла на борт радиограмма из кадров: «…выбрать двух мотористов на Доску почета». — А у нас из пяти мотористов — пять пьяниц. Значит, понимаем, из пяти пьяниц выбрать двух лучших! Это просто. На «Судовом листе наших успехов» отмечен весь экипаж, посписочно. Против каждой фамилии отмечено цветным карандашом, кто как работает, каждый день: красным — передовик, желтым — хорошист, синим и черным — лентяи. Агент в порту спрашивает: « А получают одинаково?.. Так эти лентяи — умнее всех!?.»

Как они жили в этом советском времени? И чего они так болеют о нем? Или просто о молодости своей? Наверное. Скоро они уйдут с флота, и никто не вспомнит, был ли Севастополь российским? Кто основывал и строил Херсон и Николаев? И какой такой русский флот громил турок на Черном море и Средиземном, когда?.. Хотя? Мама рассказывала, что папу увидела на улице в Одессе в бескозырке с ленточкой «Черноморский флот», и ходил он потом на китобоях флотилии «Слава» и на научниках в Антарктиду. Папа? Капитан чем-то похож на него, особенно, когда начинает говорить:

— Каждая профессия обязательно привносит только ей присущие особенности в характер добросовестного практика. Бухгалтер становится с годами еще более аккуратным и внимательным к цифрам — «букво-цифро-ед». Старый учитель добрую тысячу взрослых людей помнит по именам и оценкам их в пятом классе и по этим оценкам судит о них взрослых — «идеалист-воспитатель» с вечно поднятой для ответа рукой. Инженер, пытаясь объяснить шестилетней дочери разницу поведения мальчиков и девочек на просторе улицы, будет непроизвольно сползать к сравнениям и аналогиям свойств цветных металлов или постоянного и переменного электрических токов. И аналогии будут! Конечно, я немного упрощаю, немного блефую, немного шучу. Слегка. Но если с таким же упрощенно схематичным подходом оценить профессию моряка? Что увидим? Какие особенности характера формирует морская профессия?

Во-первых, и, безусловно, — лень. «Море любит сильных, а сильные любят поесть и поспать», — гласит старая морская поговорка. Это, видимо, еще с тех времен, когда паруса шелестели под ветром, а моряки, развалясь благодатно на теплых деревянных палубах, пахнувших лесом, сладко подремывали.

Во-вторых, умение мгновенно самоорганизовываться. Ведь на этих тридцатиметровых веревочно-деревянно-парусных конструкциях находилось одновременно от ста до трехсот человек. И все успевали поесть и, простите, сходить в туалет. Найти на палубе свободное место и плюнуть, потому что плевать в океан — было равносильно осквернению иконы. А как говорится: «Морской волк во всем знает толк». Мгновенно, по сигналу ночного аврала, проснуться и найти свое место и дело, когда дождь или снег били в заспанное лицо шквальным ветром и щедрыми горстями холодного страха. «Море — открытая могила», — учили старики-матросы.

В-третьих, когда боцман скомандует: «Спать!» — в секунды — расслабиться и уснуть, следуя старым морским правилам: «Бойся бога и не спорь с боцманом», « Вахта с плеч — можно и прилечь», «Не выспаться всегда успеешь!». Ибо «У воды спина гибкая» и «Воду в узел не завяжешь». — Спать! — Накреняясь, скользя и проваливаясь. Обнимая, летящую койку. Чтобы, уснуть и проснуться готовым сменить других, обречено усталых и мокрых. Если, Бог даст, проснуться живым, конечно.

В-четвертых, изобретательность! Это, безусловно, от лени (смотри выше). Когда моряк спит, он видит во сне свою напряженную работу и представляет всякие измышления и варианты, как бы ему эту работу сделать быстрее или не делать вовсе, например, проснувшись уже в раю в окружении птиц с женскими головами. Ибо: «По морям плавать — не пряник жевать», но «Ни одно плавание не длится вечно», а «Счастливое плавание то, что счастливо закончилось». Вот и приходят тогда ему во сне незамысловатые морские истории, которыми станет он делиться с товарищами, и работа от этого пойдет веселее или покажется легче, и силы экономятся сами, а напряжение, боли, страхи и мысли всякие — все забудется. А друзья, посмеявшись, назовут его трепачем и травилой. Но быстро привыкнут к веселой болтовне, как к наркотику. Будут любить и беречь его. И хвастать на причале или за стойкой бара, если речь зайдет о достоинствах родного экипажа и судна, что есть, мол, у нас на борту такое, чего ни у кого нет. Тогда может дойти и до соперничества между экипажами и даже флотилиями. Создавая особый колорит, выразительный, как цвета морских флагов. Типа: «Нос судна и корму делают разными, чтобы моряки сами не путали» и «Если у тебя одна нить, каната из нее не свить».

Короче, как на море говорят: «Ветер в лицо делает моряка мудрецом». Поэтому пятым (порядок нумерации может меняться) качеством моряка, стабилизирующим его психику, а потому, безусловно, и положительно влияющим на плавучесть и остойчивость корабля, вошла и осталась в морской практике способность по команде «Покинуть судно!» непременно сдурашничать: «Ой, я к нему пуповиной прирос!» или «Мама, я холодной воды боюсь!» Треп в иные моменты, болтовня попросту, равноценны на флоте лестной рекомендации: «Балагур — морское качество хорошее».

Одним словом, поощряется на флоте способность шевелить языком. Чтоб работалось веселее. Чтоб душа грустью не обрастала, как дерево мхом. Чтоб радоваться умел чужому веселью и удовольствию. Глядишь — кто-то улыбнулся с тобою рядом. И — хорошо! Всем! «В морском деле мелочей не бывает», а «Каков экипаж — таков и вояж».

А у нас — экватор на горизонте!

Боцман на баке готовит с матросами пожарный шланг, для окатывания новичков в океанской купели. Показывает капитану на мостик, что у него все готово. Это и меня ждет. Нас, новичков, набралось на борту семь человек. «Целый хор ансамбля песни и пляски бывшего Черноморского флота! — смеется боцман, намекая на наше предстоящее исполнение на баке морских песен. — Капитан сказал твердо: кто песен не выучит и петь не будет — грамоту Нептуна не получит! А я, боцман и «Виночерпий» по совместительству, еще и другое наказание в резерве имею, все поняли?!» Намек понятен. Пришлось нам учить «Варяг», «Раскинулось море широко» и «На рейде большом легла тишина». Как минимум! По поводу «Варяга» много читающий матрос-электрик затеял, было, дискуссию: «Подвига не было, треп один, легенда и миф исторические!» Капитан, как у него это принято, сказал, не надрываясь и коротко: «Есть своя правда у исторических фактов, и своя правда и жизнь у исторических мифов. Одно другому не мешает, поскольку для потомков значение мифов и легенд, зачастую, важнее фактов бывает. Потому что в мифах исторического обобщения и оценки исторической всегда больше, чем в одном факте… Под другими именами корабли и экипажи не менее геройские были. Но факт, что один на один с целой эскадрой на бой «Варяг» вышел — этого никто не оспаривает. А много ли урону японской эскадре сделал? А мог не выходить вовсе и всю войну в Чемульпо простоять без риска? А мог без «Корейца» уйти? Так много чего теперь говорить можно. Сколько кораблей боевых не только свои флаги «Андреевские» спускали перед японцами, да японские поднимали на мачтах без единого выстрела, а «Варяга» не спустил. И вошел он в историю японского и корейского флотов с уважением к российскому флагу и подвигу. Я с корейцами на контракте работал, так они, когда мы, случалось, «Варяга» за столом пели, всегда вставали! Вставали корейцы! Факт! Так нам разве можно ронять эту честь, не нами «на флаг!» удостоенную?!.

Капитан, конечно, еще та штучка. Никогда не поймешь, говорит он всерьез или треплется. Особенно, если они с дедом на пару. Как сегодня утром. Разливает дед в чашки свежезаваренный чай. У каждого чашка своя. У деда — судовая, обычная. У капитана — домашняя, с рисунком: белое лиственное деревце на черном фоне. Капитан спрашивает: «Рассказывал я вам историю этой чашки? Нет? Сейчас расскажу, а то каждый агент от Бристоля до Кейптауна слышали от меня, а вы — нет. Рассказываю. Перед моим уходом в рейс, как-то, договорились с женой сделать незамысловатые подарки друг другу. Каждый — отдельно, не подглядывать! Договорились — сделали. Вечером жена приготовила торжественный ужин, при свечах, на двоих. Две коробочки, в цветной упаковке с бантиками, стоят соответственно около нее и около меня. Обменялись. Распаковываем. У меня: чашка с белолиственным деревом на черном фоне, вы видите ее сейчас. Жена улыбается, распаковывает свою: чашка с белолиственным деревом на черном фоне! А?! В разных магазинах покупали, не подглядывали и мнениями не обменивались. Двадцать лет супружеской жизни! Правда, через океан, чаще…».

Тяга капитана к песенному процессу тоже им обоснована любовно, будто он готовился заранее ее защитить от нашего молодого непонимания или нападок: «Взять, к примеру, любой морской рейс. Экстрим? Конечно! Мозги у нас плавятся натурально. Вопрос, можно сказать, стратегический, учитывая роль мужской половины в оборонно- наступательном комплексе. Потому в 60—70 годах военная наука создала целую программу исследований, как защитить здорового мужика в замкнутом пространстве ракетной шахты, подводной лодки, подземного бункера или аварийного поста. Как его от стрессовой напруги расслабить? Выпить? Спиртное только на третьем месте оказалось, потому что оно, как правило, усугубляет те настроения и эмоции, которые ты сдерживал: грустил, хотел женщину, жаждал смеяться или крушить стены… Секс? Это только на втором месте, потому что в этом замкнутом пространстве, о котором идет речь, минутное наслаждение может непредсказуемо перерасти в моральный конфликт… А что же на первом месте? Пение! В строю, как солдаты. У костра, как в походе. У алтаря, как в церковном хоре, или у стойки бара, перед экраном «караоке» … Не важно, ты поешь, подпеваешь или слушаешь только, но душой ты уже не один. Запомни, науку выживания: учись быть «не один», когда так одиноко…».

Мы продолжали бежать на юг. На баке поливали из брандспойта океанской водой браво поющих «Варяг» семерых молодых и смелых. Солнце зажигало радуги в высоких фонтанах пожарных струй и брызгах, отлетающих от загорелых тел и горячего металла. Клеймили счастливцев судовой печатью в положенное место, обнимали троекратно, по- русски, и вручали каждому долгожданный свиток, составленный капитаном и подписанный им в соответствии с традициями:

«Мы — Нептун — гроза морей! Покровитель кораблей! Мы — Нептун — хранитель злата флибустьеров и пиратов! Мы — Владыка страшных бурь, рвущих водную лазурь! Мы — Нептун — пучины Царь! Океанов Государь! Рыб и тварей Господин! Видим все и говорим: обладателя сего, за геройское его прохожденье за Экватор, в месте, сверенном по карте, искупать в морской купели! Вбить печать на мокром теле! Причастить отменно водкой с огурцом или селедкой! Называть отныне гордо ОКЕАНСКИМ МОРЕХОДОМ! И ходить по всем морям разрешаю лично Я, Нептун — Царь Морской (грозный)!!!

Широта… Долгота… Дата…

Поверенный Царя: Капитан…

Отметка царской таможни: мореход Вениамин Максимович …экватор прошел!»

Вручая грамоты, предусмотрительно вложенные в целлофановые файлы, чтобы не намокли и не потеряли вид, капитан спросил, хитро щурясь:

— А кто из российских моряков первыми в истории отечественного флота пересек экватор?

Веня, предупрежденный старшим механиком за неделю до события, отрапортовал браво, радуя всех и себя, в том числе, так ему это понравилось:

— 14 ноября 1803 года шлюпы «Нева» и «Надежда» под командованием Крузенштерна и Лисянского! Первое российское кругосветное плавание!

— Молодец, третий помощник! — В тон ему отчеканил капитан, молодцевато подбирая живот рукой и вытягиваясь: «Благодарю за службу и желаю счастливого плавания!».

Когда утихли и расслабились, разглядывая сертификаты и ожидая выключения пожарного насоса, чтобы уложить на палубу шланги, Веня добавил к своему рапорту несмело:

— На каждых трех?! — артистично парировал капитан.

— Ай, да помощник! — радостно поддержал боцман. — Ай, да память молодая и в корень!

— Добро, экипаж! — весело подхватил капитан. — Хорошо, когда все хорошо!

≈≈≈

На вечерней вахте Веня сделал в тетради короткую запись:

«Сегодня на экваторе, когда меня поливали водой из шланга, мне показалось, что моего плеча коснулся рукой отец. Он где-то совсем рядом. Может здесь, у экватора, он и погиб?»

Веня посмотрел в иллюминатор, за которым было темно и бесконечно, как тысячи лет назад. Задумался на минуту и продолжил: «Как странно сказал капитан сегодня деду- имениннику: «Спасибо тебе за то, что мы вместе. Что ценим не то, чего мы достигли, а что не разлюбили за жизнь. Как пацаны перед лужей с корабликом…».