Вождь вставал рано. Выходил на деревянную веранду и встречал солнце, поднимающееся из-за песчаных гор. Минуты молчаливого ожидания были священны. Только птицы поют и летают, не дожидаясь солнца и не спрашивая разрешения. Кто может запретить им? Летают и поют.

Первые слова свои, произнесённые в лучах солнечного рассвета, вождь считал голосом Бога и помнил их весь долгий день:

— Мир качается, чтобы не упасть, — сказал он и шагнул к краю террасы.

Бассейн внизу был без воды. На дне бассейна лежал верблюд с переломанными при падении ногами. Верблюд был жив и беззвучно плакал, качая головой на длинной шее.

Вождь не смотрел на верблюда, он поднял глаза к небу и долго наблюдал за двумя орлами, медленно ввинчивающимися в высокое светлое небо, будто там, а не на земле, они искали добычу. «Жизнь летает в поисках смерти…», — подумал властелин песков и стал взглядом оценивать свои владения, представляя себя орлом: финиковый сад, виноградник, лужайку перед террасой и тень человека без головы: погонщик верблюда сидел на коленях у края бассейна сломанной статуей: голова его висела лицом в грудь, на ниточке шеи.

Небо — пламенем огненных спиралей и струй, всё более вытягивалось вверх, слизывая высокие звёзды или разметая их, как костёр разметает искры. Рассветная радуга — светлела и убегала, как напуганный светом зверёк. Воздух — пружиня упругими волнами, тёплыми или холодными, боялся рассвета и оседал перед ним, отступая. Песок — золотой и серебряный, искрился и скрипел в воздухе и на зубах, мелкий, как звёздный пепел. Пустыня становилась всё больше и жарче.

Вождь усмехнулся странному ходу мысли: «Советский Союз развалился совсем далеко отсюда, а у нас от этого — бассейн без воды остался. Глупо!.. А жена моя требует халат из русского ситца и баночку чёрной икры из Москвы. Она не понимает, что мир — это качели: вчера — завтра… Вчера — сегодня — завтра. Мир — война — мир…».

Вслух повторил первую фразу:

— Мир качается, как птица в воздухе.

— Мир — это Америка, мой господин, — сказал главный слуга, закончивший университет в Вашингтоне.

Вождю стало неприятно. Утренние слова прозвучали, но Бог не знал слова Америка, в этом была фальшь утренних ожиданий. Слуга тоже почувствовал тень опасности, будто качнулась под ногами стена предков.

— Мир — это моя жена, которая ночью не пустила меня в спальню. Если тобой недовольна жена, то Америка и все правила мира — дерьмо… — Вождь повернулся в сторону кабинета и сказал громко, — найди этого русского пьяницу, который давно уже проиграл мне свою жизнь. Женщина — вот кому мы отдаем всё! А зачем? На войне умирают мужчины — зачем? А миром владеют женщины. Почему? Пусть русский ответит!

— Написано в Книге: Бог — господин на небе, а вождь — на земле. Зачем тебе спрашивать русского?

— Русский сказал мне однажды: «Не пренебрегай маленькими людьми — они помогают тебе возвыситься».

— Разве он читал нашу Книгу? Ты владеешь половиной пустыни — зачем тебе он, маленький, как заноза в моей пятке?

— Даже орёл, который владеет всем небом, смотрит на землю.

— Спасибо, мой господин: слова мудрого человека — это глаза для глупого, — смиренно поклонился главный слуга, — я найду этого русского.

Вождь снова вышел на террасу и сказал слуге, оборачиваясь и облегченно вздыхая:

— Принеси мой винчестер, — обращаясь к погонщику, — встань! Рано молить о смерти. Подними свою голову и иди на Восток. Если тебе повезёт — ты пройдешь всю пустыню, как святой человек прошёл море. Если не повезёт — ты успеешь обратиться к Небу. И пусть тебя услышит перед смертью хотя бы жалкий скорпион, чтобы оценить твоё мужество.

Погонщик встал, повернулся лицом к пустыне и сделал первый шаг…

Вождь протянул руку назад — винчестер лег на ладонь. Это было приятно, как рукопожатие друга. Приклад не успел упереться в плечо, потому что рука и оружие стали продолжением тела Вождя и Воина и началом выстрела.

Выстрел остановил второй шаг погонщика и оборвал муки животного. Погонщик сделал второй шаг, третий…

Вождь погладил винчестер, посмотрел на тело верблюда, которое уже вытаскивали из бассейна, и сказал, будто говорил сам с собой:

— Всегда найдётся тот, кто убьёт тебя, но идти надо — до конца.

Русского все звали Софрахт и думали, что это его имя. Компания «Совфрахт» давно исчезла вместе с далёким СССР, а русский остался. Почему? Что там у них происходит? Разве русские могут объяснить? Они приходят как дождь и остаются зазеленевшей травой или высохшей лужей. Совфрахт, одним словом.

Пьяницей его никто не считал, кроме его жены, тоже — русской. Женщина может говорить о муже то, что роняет её в глазах слушающих. Африканцы любят судить сами, и потому были уверены, что она — тень, потерявшая своего хозяина, а Совфрахт — колдун: кто-то видел его на вершине дерева, а дерево, для жителя пустыни, — это ноги Бога и взбираться по ним могут только избранные.

Он работал здесь уже лет двадцать, последние несколько лет даже не уезжал в отпуск, во всяком случае, никто этого не помнил. Каждый день его можно было увидеть со стаканом в руке, но никогда — пьяным. В порту его знали все, говорили о нём даже в самой отдаленной африканской деревне. Были две особенности: его всегда куда-нибудь приглашали — на праздники, на свадьбы, на скачки или на охоту; и его всегда искала жена. То есть, не то, чтобы искала, а спрашивала, говорила: «Я очень боюсь, что он напьётся и потеряется», — и заказывала себе виски со льдом…

Впрочем, она уже давно уехала с каким-то заезжим итальянцем, любителем острых приключений со змеями. Вспоминали о ней только изредка, когда русский Совфрахт объявлял себе праздник, уезжал на окраину порта в рыбацкий поселок, садился на террасе бара, того, который с видом на океан, пил и пел свои русские песни, грустные или веселые, по странному какому-то выбору.

Бармен — худой высокий африканец с татуировкой паука на внешней стороне правой кисти, слушая эти песни, улыбался одним глазом и повторял любопытным посетителям:

— Это русский поёт… Сегодня он потеряется. Точно, потеряется. Я уж знаю. — Один глаз его снова закрывался в подобие шрама, будто подмигивал, — потому что он расплатился сразу за всё и сказал: «Не люблю пить в долг».

Кто-то из посетителей торопился уйти и суеверно склонял голову, а кто-то боялся, но слушал. И бармен понижал голос:

— В тот раз она тоже пришла за ним. Наверх подниматься не стала. Услышала, как он поёт, и не стала подниматься. Села вон там, в углу. Виски, конечно, я ей сразу подал. Да она уже и была слегка мокренькой. Но это делало её ещё привлекательней. Красивую женщину — хоть одень, хоть раздень — она все равно остаётся красивой, стоит только ей посмотреть на вас и улыбнуться. Красота женщины в её характере, радость — от её улыбки, — говорят на Востоке. А она тогда та-ак улыбнулась, виновато и жа-алостливо, и спросила: «Почему-уу он меня не лю-у-бит?..», спросила, а я будто виноват — что сказать ей в ответ? У меня такой бар, что женщины сюда не заходят — только эта одна, потому что она русская и жена Совфрахта. Что мне с ней делать? Я и сейчас не знаю. А тогда? Тогда я принёс ей на столик кофе и пошёл наверх, посмотреть на него. Поднялся, смотрю, а его нет. Пропал. Бутылка с остатками водки, блюдо с холодным мясом, лёд в стакане ещё не растаял, а его нет. Куда делся? Выход ведь только вниз, мимо стойки бара, и я бы увидел, если бы он выходил. — Бармен налил себе холодной воды и медленно выпил, потом продолжил. — Когда человек пьян, он крутится как столб ветра и пыли посреди улицы и не знает, куда идёт: напугает всех и исчезнет прочь. Где он? Только змея под песком изгибается на том месте. — Слушатели понимали и ждали продолжения. Бармен продолжал:

— А жена русского сказала тогда: мне деньги его не нужны. И подарки его не нужны. Пусть он мне улыбнётся, как прежде. Я его обманула, и он стал другим. А я не хочу его видеть другим! Я уйду от него. К другому! Женщина — это тайна, скрытая платьем. Так говорят пошляки на европейских базарах. Я — не тайна. Я жена, которая хочет любви. Я его обманула, а он не простил. Это от того, что в нём мало любви ко мне? Или много любви? Не хочу выяснять. Уйду. И забуду, что я обманула сама себя. Понимаешь? Понимаешь ты, африканец, что женщина хочет многого, а цепляется за такую малость. Хоть бы он ударил меня. За любовь. За обман. За мою бестолковую ветреность. Меня зовёт этот итальянец, с фотоаппаратом и золотой змейкой на шее. Когда-нибудь она укусит меня, как настоящая. И я умру. Не надо мне больше пить. Не наливай мне, африканец. И ему не наливай. Ему больше не надо пить, чтобы забыть обо мне. Я сама о себе забыла. Не говори, что я приходила за ним. Если жена не ведёт мужа вперёд — она толкает его назад — так у вас говорят, африканец? Пусть летает он по своим деревьям, как демон моих одиноких снов. Пусть — летает! А я — ухожу… И ушла. Больше её здесь не видели.

Бармен вздохнул и продолжил:

— Эти русские совсем не умеют беречь Дом, который внутри нас. Они терзают себя, будто живут три жизни. Они не знают мудрость пустыни: след человека и след верблюда — лишь ямки в песке. Они идут по песку и не думают о своих следах, будто не собираются возвращаться. Русские — это пустыня и небо, полное летящих птиц. Куда они летят? О чём они поют? Хорошо, что пришёл грек и нашёл русского на пустой крыше.

Бармен потер паука-наколку и умолк надолго. Ему нужно было успокоиться самому: он побаивался мистики и высоких деревьев, но наколка защищала от злого глаза, а грек защищал от русского.

— Русский — весёлый колдун! — заключил бармен, испуганно улыбнулся от ужаса произнесённого и захлопал ладонями по своим коленям, будто изгонял дьявола и гнал себя в танец на крыше: «Калинка-малинка… малинка моя…», — весёлыми словами непонятной русской молитвы.

Грек Пандополис — это наш грек, африканский. Все его предки здесь упокоены, и жёны их здесь своих деток рожали. И он здесь вырос. А жену свою — Александру-сан привёз из японского плавания: улыбка под радужным зонтиком.

— Кто поёт? — спрашивает грек.

— Русский, — говорю, — только его уже нет там.

— А где он?

— Никто не знает, где он.

— А кто поёт?

— Тень его.

— Пойду, посмотрю эту тень, — сказал грек и пошёл наверх по ступенькам на террасу. С собой взял бутылку виски и бутылку кока-колы.

Грек поднялся на террасу — за единственным столиком никого нет. На столике тарелка с закуской и пустой стакан. Бутылки нет. Грек посмотрел вниз: на песке под стеной увидел свою тень, а чуть в стороне — тень старой оливы. Глянул через плечо вверх, спросил солнечные ветви:

— Ты там?

На крыше кто-то запел: «Хазбулат удалой, бедна сакля твоя, с молодою женой ты погубишь себя…».

Грек налил виски, разбавил колой, положил лёд и сел за столик. Русский продолжал петь: «А за это за всё ты отдай мне жену…».

— Кто пришёл?

— Грек. А ты кто?

— Русский.

— Мой греческий прадед Фотий служил русскому царю.

— А мой русский прадед Дмитрий служил России.

— Выпьем, русский?

— За что, грек?

— За наших прадедов.

— Согласен. У греков и русских один крест и един Бог.

— Один — от одиночества, един — объединяющий. А крест наш — мы не дома. Ты почему не в России?

— Я ей служу. А ты почему не в Греции?

— Ходил в море. Встретил женщину. Вернулся к бизнесу и могилам отца и деда. Нет лучших посредников в сложных морских делах, чем греки.

— Далеко занесло твоих предков.

— Греция — маленькая, а история у неё — большая.

— Читал: греки не любят рисковать, но любят деньги.

— Деньги нельзя любить, как нельзя любить золотую цепь, которой тебя приковали к забору.

— Может, это такая игра, грек? Торговля деньгами — игра людьми?

— Торговля — это не игра, а религия. Её боги — Гермес и Меркурий.

— Знаю — Гермес и Меркурий — греческие покровители воров?

— Ты, русский, хорошо нас знаешь?

— Знаю.

— Ты не всё знаешь, русский. Вор — это часть торговли, как весы и товар. Купцов обворовывали, караваны грабили, корабли в плен захватывали. Торговля — время между двух войн.

— Одно продолжает другое, грек. А греки — находят выгоду.

— Выгода — это продолжение имени. Какого грека ты знаешь? Айвазовский из Феодосии — знаешь?

— Это наш грек, русский.

— Законы Паркинсона знаешь? «Если один человек делает работу за два часа, то два человека сделают её за один час»? Знаешь? А у греков закон этот звучит так: «Если два человека делают работу за два часа, то один грек сделает её за час…»

— А второй час — будет танцевать сиртаки?

— Греция везде, где есть хоть один грек. Понимаешь меня, русский?

— А там, где появился один грек — будет греческая колония, да?

— Нет. Я — грек и моя жена японка — это не колония. Греки любят уезжать далеко, как птица летит через горы. А ты, русский, зачем на дерево залез?

— Детство вспомнил. У меня такое же дерево рядом с домом росло. Я мальчишкой на ветки его садился и смотрел на море.

— Как с мачты своего корабля?

— Да.

— У меня такой же корабль был, качался от ветра, как будто на волнах.

— У вас, греков, если мифы читал, Одиссей дом свой вокруг дерева детства построил…

— И кровать свою с Пенелопой на том дереве расстелил…

— Лезь ко мне. Буду звать тебя просто: грек! Нам места хватит!

— Как в детстве?

— Давай! Кто первым увидит корабль на горизонте — тот платит за выпивку.

— И раздает карты.

— Ты и это умеешь, грек?

— Грек может всё. Сыграем!?

— Раз залезли на «ноги Бога» — как называют дерево африканцы — будет нам и грех, и будет наказание. Надо искать третьего игрока и играть по-взрослому, грек?

— Я знаю, кто составит нам компанию и будет третьим — местный вождь! Но он не прощает ошибок и хорошо стреляет. Ты не боишься?

С той самой минуты, когда вождь сказал громко «Найди этого русского пьяницу!», порт начал жить ожиданием какого-нибудь судна с моря и ловлей капитана, которого можно было бы взвешивать, как мешок с деньгами. В качестве весов готовились выступить три игрока: грек, русский и сам вождь, которому двое предыдущих проиграли крупную сумму, обучая его игре в преферанс. Так говорили. Вождь учился в Париже, в Москве и в Лондоне. Три диплома в кармане — туз в рукаве.

Долг может быть разным: военным, картёжным, моральным, денежным… По восточному обычаю нельзя возвращать долг деньгами: долг возвращается в виде подарка, неожиданного и приятного.

План был прост, как одесский гоп-стоп, но не лишён африканского колорита: судно надо арестовать без объяснения причин — кому они нужны здесь? Капитана пригласить на берег и поставить в такое положение, чтобы он сам, ни о чём не догадываясь, преподнёс вождю судно и экипаж. В обмен на жизнь — почему нет? Это ведь только игра слов. Жена вождя хотела корабль. А зачем ей корабль? Куда смотрит Бог, когда женщина смотрит в зеркало и придумывает свои желания?

Желания — это весна вашего сердца: радуйтесь им.

Желание делать подарки — радовать Бога, — говорят на Востоке.

Умение делать подарки — радовать себя, — высечено на камне.

Желания моей жены — это испытание моего разума, — думает вождь, когда остаётся один.

Африканцы смотрели на пароход, идущий к причалу, как на подарок небес. Все улыбались. Некоторые — пританцовывали. Десять лет ни один иностранный грузовик не входил в воды Республики. Среди толпы любопытных и жаждущих заработать выделялся мистер Совфрахт — представитель исчезнувшего СССР, оставшийся здесь, в африканской Республике, ждать Новой эры социализма. Дождался? Посмотрим.

Флаг на мачте грузового судна выделялся не золотистым серпом-молотом на красном фоне — как прежде, а старо-русским трехполосьем: красная-синяя-белая, но слезу из глаз выполоскал: Россия возвращалась в Африку.

Через час, размягченный чувствами представитель Софрахта, сидел в каюте капитана, объяснял положение дел в порту и в Республике и медленно подводил к главному: глотнуть по рюмашке холодной водочки и обсудить перспективы. Не спеша.

Глотнули.

— Хорошо пошла!

— Родимая! Столько лет жду. Давай, ещё!

— Между первой и второй…

— Промежуток небольшой!

— Пуля пролететь не успеет!

— Вернулся я на родину… — пропел представитель слова старой песни.

— Стоят березки стройные… — продолжил капитан.

— Эх, дороги… — вздохнул представитель.

— Пыль да туман… — попытался капитан петь другую песню.

— Прости, капитан, — представитель склонил голову, — и такая песня была. Много я чего перепел, когда Союза не стало, когда слова комом в горле останавливались, то я их насвистывал. Как птица одинокая.

— А почему остался? Почему не уехал со всеми вместе? Домой!

— Куда? Подожди, не наливай пока. Дай выговориться.

— Говори.

— Где этот дом? Мне дом мой — от Бреста до Курил! Только так я привык себя чувствовать — не по дому скучал, а по целому миру. Помнишь, у Блока: «…Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами! Да, Скифы — мы! Да, азиаты — мы, с раскосыми и жадными очами!.. Держали щит меж двух враждебных рас — Монголов и Европы!..». Сашенька Блок. Александр. Скиф русской поэзии. За Блока: «Забыли вы, что в мире есть любовь, которая и жжёт, и губит!.. Опомнись, старый мир! …сзывает варварская лира!». До дна!

— Сзывает варварская лира? Да ты поэт!

— Я — представитель советской судоходной компании, представитель страны. Я и сам не знал много лет, что страна эта — во мне. Как стихи Александра Блока!

— У-ух! Молодец-удалец, добрый молодец! Будь на судне, как дома! Найдём и каютку тебе, хлеб к борщу, стопочку.

— Как дома?

— Конечно! Пароход — по всем международным Законам — территория флага! Зачем тебе Африка голая? Скажи, представитель? Или, может, в правители метишь?

— Ты не понял? Я здесь, можно сказать, оборону держу. За всю Россию! Может, я и пропил лишнего — так «За Родину!» Все — бросили. Один — стою!

— Не очень сильно геройствуешь, представитель?

— Нет. Не сильно. Не надо иронии — я жизнью заплатить готов!

— За что?

— За мир!

— Так мир и без тебя стоит — без подвига? Что сделается, с миром? Это в тебе от эсесесерии — тяга к подвигу.

— А разве плохо, капитан?

— А миру твой подвиг — зачем?

— Он мне нужен, капитан! Я, может, как Степка Разин, и царевну хочу и песен: «И за борт её бросает в набежавшую волну…», — вспомнил и пропел с чувством.

— Что же это за подвиг? — Капитан простительно улыбнулся, — совсем от мира отвык ты.

— А что в нём делается, в мире, капитан?

— Демократия.

— Война, значит?

— Революции — от Европы до Азии…

— Революции? Пострелять, покричать и не думать о завтрашнем дне? Какой же это мир, капитан? Хаос!

— По справедливости!

— По чьей справедливости? Здесь, в Африке, есть надписи на камнях — тысячи лет назад зубилом выбивали: не корми ленивого, обходи жадного, бойся ближнего. Мир выживает близостью себе подобных: зверь — к зверю, дерево — к дереву, песчинка — к пустыне, мужчина — к женщине. Мы с тобой, в сей момент, к водочке. Есть ещё? Доставай бутылочку, доставай! Разлей. Хорошо посидеть по-русски!

— Как это: по-русски?

— Как в советское время было: сидели на кухнях и говорили — про политику! — Запел шепотом: «под водочку, до донышка, разложим мир по полочкам…» Мир — это религия души. Религия согласия. Меня — со мной… Меня — с тобой. И если ты часто задумываешься о демократии и справедливости, то это уже не спокойствие, а банальная зависть. Поверь мне. Мир — лопнет от зависти. Я это давно знаю. Налей ещё и не завидуй! Не капитанское это дело — кому-то завидовать и что-то делить.

— Это не делёж — это демократия! Распределить на всех. До сытости!

— Сытость у воробья, потому что он сам — сам! — лишний кусок не возьмёт, потому что летать не сможет. Вот и вся арифметика. А организовывать сытость — всё равно, что кормить воров. Только: вор берёт снизу, а организатор — верхи загребает.

— Легко тебе рассуждать: сидишь ты на голом песке, у тебя ничего нет и тебе ничего не нужно. А когда у человека семья, дети, бизнес — ему нужно так много…

— Может, и завод с трубами?

— Можно и завод с трубами. У кого-то ведь есть?

— Мо-ло-де-ец! И привоз с магазинами. А если это на бутерброды перевести: сколько вам заводиков-бутербродиков взвесить? Со стрельбой завернуть? Смена власти — со скидочкой…

— Вы всё перевернули с ног на голову.

— Это у вас перевернулось. Я — Совфрахт! Я отечеству здесь служу, чтоб его, как Аляску, не продали? Торговля — промежуток между двух войн. Так грек сказал. Умный, между прочим. Все они здесь — мудрец на мудреце! И любят мудростью книжной козырять. Но ум не исключает подлости. Вот такие дела. Налей, капитан — я соскучился по простому застолью, когда все свои рядом. И не надо хитрить и держать в рукаве. Понимаешь? Грек говорит: торговля — это религия! Врёт! Религия — это душа твоя. Не помысли дурного — не будешь бояться ближнего.

— Сколько наливать?

— Свободней руку держи — краев не видишь, что ли.

— Быстро ты, представитель, на нашей территории своим преобразился?

— Так родная земля под ногами! Палуба — говоришь? Отрезвляет!

— Да, торгпред, есть в тебе русский дух.

— Есть ещё, товарищ капитан.

— А за что пить?

— За что пьют на чужбине?

— За Родину!?

— За неё, Кремль с маковками! Родина там, где свободен как птица, а улетать не хочешь. Поэтому — за пароход и хозяина!.. И — баиньки, баиньки.

— А утром?

— Утром у тебя рандеву с местным вождём. Если проиграешь — расплатишься пароходом, экипажем и своей судьбой.

— Как это? Революция здесь, что ли?

— А здесь всегда революция, только слова такого они, слава богу, не знают. А появиться слово — беда придёт.

— От одного слова?

— Пишут словами, а бьют за интонацию. Интонация искажает смысл. Завтра много событий будет. Ложись спать. Интонация на высоком приёме — это как блеф в картах.

— Кто не рискует, тот не пьёт шампанского?

— Расплатишься головой. Ложись. Все равно — выхода у тебя нет, капитан, от преферанса.

— А что за приём? Официальный? Тайный? Торжественный?

— Так кто знает? Африка! Главное правило — улыбайся: дураков везде любят.

— Я борьбой занимался: лучшая защита — нападение. Я такие броски разучивал…

— Против лома нет приёма! Так в России говорят? Впрочем, на Востоке есть слабость — любят красивое слово. Можно — с интонацией детства: тогда — всем понятно… На золотом крыльце сидели… Помнишь?

На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной — кто ты будешь такой? Говори поскорей, не задерживай добрых и честных людей.

— Портной!

— На золотом крыльце сидели… — снилась капитану детская считалка.

Он никак не мог выиграть счёт, и всю первую половину дня, пока ходили по судну какие-то люди в погонах, в белых халатах, в африканских халатах, в шортах и гимнастёрках тропических униформ — всё это время он понимал только одно: петля сжимается. К обеду его вывели на палубу, и он увидел картину целиком: на баке, на крыльях мостика, на борту у трапа — везде стояли вооружённые люди в форме, экипажа не было видно. Представитель Совфрахта стоял на берегу и делал какие-то знаки. Улыбался. Ночное застолье сделало его лицо поглупевшим. Капитан вспомнил наставление «улыбайся!» и попробовал сказать «Чи-ыз…». Кажется, получилось. С этой улыбкой его провели с судна на берег и посадили в джип. Совфрахт оказался рядом:

— Про арест судна властями порта — ни слова. Запомни и скажи вождю две фразы: «Разум — дороже богатства» и «Хорошо сказанное слово слышат камни». Ни слова больше. Либо молчи, либо рассказывай сказку про золотую рыбку. Помнишь сказку? Ему понравится. Делай «чии-ыз!». Учись восточной дипломатии…

Капитан вспомнил давно известное всем морякам мира: всякое плавание заканчивается — остаются иллюзии и придуманные продолжения с фантастикой, мистикой, грустью и детством… Надолго.

Этот «чии-ыз!» ещё будет с ним.

Вождь стоял у стола и слушал грека внимательно, переспросил коротко:

— Значит, судно арестовано? Средства связи и утечка информации блокированы? Можем дать судну новое название, документы, изменить контур надстройки и перекрасить? Использовать капитана и экипаж после подписания ими нового контракта? Они не поднимут здесь бунт?

— Мы договоримся с русской судоходной компанией о передаче судна в тайм-чартер. У меня есть нужный грек в России.

— Везде у тебя есть грек…

— Это не грех, как говорят русские. Это — коммерция.

— Знаю я твоих богов — сколько это будет стоить мне?

— Сколько мы тебе должны, я и Совфрахт, вместе?

— А Совфрахт здесь причём? Его долг за ним остаётся.

— Так не получится. С ним я играю честно.

— А со мной? Помнишь, что говорят старые люди: мудрый — не ведает печали; глупый — легко смеётся; честный — всегда в долгу…

— Не раскаивайся в сказанном тобой и не сожалей, что молчал, — говорил твой отец, — помнишь? И добавлял, — жалко человека, который не способен обретать друзей, но жалок человек, который бросает друзей.

— Это не дружба — это коммерция.

— Не делай зла — не будешь в вечном страхе. Так говорят на Востоке?

— Хорошо. Вернуть долг — уважать Бога. Мне важно другое.

— Я слушаю.

— Жена. Мне нужно посоветоваться с этим Совфрахтом, говорят, он умеет влиять на женщин.

— Умеет? Да какой в этом толк, если собственная жена убежала с фотографом?

— Исключение из Правил подтверждает Правило.

— Ему не надо говорить — он знает твою проблему.

— Откуда?

— Ты сам сказал: он умеет.

— Это, правда, что он летает по деревьям?

— Он любит побыть один.

— Почему он не женится?

— Хочешь жениться от одиночества — купи лучше обезьянку.

— Да. Терпение — благодать сердца, но жизнь слишком коротка, чтобы долго терпеть. Наверно, он умеет летать, этот русский Совфрахт, если умеет обходить женщин.

— Самая глупая женщина сладит с умным мужчиной, а с глупым — только самая умная. Так что делать умному? Называть её самой умной? — спросил грек, улыбаясь вождю, забыв о рангах.

Вождь принял улыбку и улыбнулся сам:

— Ладно, займёмся делами: приводи капитана. Хочу его видеть и поговорить с ним. Будешь моим переводчиком.

— Совфрахт тоже здесь, с ним. Он может переводить лучше.

— У Совфрахта свои приёмы, а у меня — свои. Лучше, если я буду верить тебе.

— Хорошо. Пусть входят.

Вошли капитан и представитель Совфрахта.

Вождь принимал сидя. Выслушал приветствия и кивнул всем:

— Садитесь!

Сели. Потянулась минута взаимных разглядываний. Вождь, видимо, остался доволен увиденным, и сказал, прижимая обе ладони к груди:

— Очень приятно. Очень рад встрече. Мои помощники, в первую очередь, мистер Пандополис — помогут вам правильно оценить перспективы и принять правильные решения. Есть ли у вас вопросы или пожелания, господин капитан?

Капитан посмотрел прямо в глаза вождю, которого видел впервые. Вспомнил, как впервые вышел на борцовский ковёр и они с противником встретились взглядами, секунду, и один из них понял, что выиграет эту схватку. Слова нашлись сами:

— Наверное, мне надо бы молчать, потому что я на Востоке, а этикета и слов — не знаю. Как у вас говорят: слово, не произнесённое тобой, может защитить тебя, произнесённое — ударить. Так?

— Еще говорят: слово твоё — как стрела в тетиве — не торопись выстрелить. Продолжайте, капитан. Вы, наверное, хорошо подготовились?

— Благодарю. Но вы ведь не знаете меня. И я вас не знаю. И страны наши — далеки и никогда не приблизятся. Но я — моряк. На море говорят: моря разъединяют страны, а моряки их соединяют.

— Говори, капитан, говори. Мне интересно тебя послушать, — произнёс вождь.

— Говорю… Я где-то читал, что нельзя смотреть в глаза льву — они этого не любят. А ещё я читал про Африку, — смутился, — или про Азию… Какая разница, впрочем… Хорошие люди есть везде. А хороший человек — это тот, кто умеет слушать. Кто умеет слушать — умеет понять. А когда понимаешь человека, то принимаешь в свою душу. И радуешься ему, потому что на одного человека рядом ты стал богаче. Древние говорили или это я сам придумал сейчас, потому что я здесь, в Африке: словом можно остановить кинжал, улыбкой — найти друга. Я вспомнил! Есть такие слова: разум — дороже всех богатств. Хорошо сказанное слово — понимают и камни. Не то я хочу сказать, что все вы здесь мудростью обросли, как камни обрастают мхом. Ведь и мудрые слова — как дождь в пустыне: приносят радость, а уходят в песок…

Вождь кивнул головой в знак согласия. Капитан выдержал паузу и продолжил:

— Я — мужчина. И все мы здесь, прежде всего, мужчины. Для нас самое трудное — создать семью. У нас говорят: есть три дела в жизни: построй дом, посади дерево и воспитай сына. Поэтому мы — мужики — одинаковы. И заботы наши — о доме. А самая мудрая русская сказка, которую я знаю и которая спасает меня от моих проблем, — про Золотую рыбку. Эта сказка, которую не я придумал, но это, может быть, всё моё богатство и вся моя сила, и я этим хочу поделиться с вами: слушайте и пользуйтесь! Дарю, как подарок.

Слышно стало, как слуга у окна втянул носом воздух и сам испугался этого звука. Закрыл веки беззвучно.

— Мы слушаем, капитан, — сказал вождь с уважение.

— Жил старик со своею старухой у самого синего моря; они жили в ветхой землянке ровно тридцать лет и три года… Поймал старик рыбку, не простую, а золотую. Взмолилась рыбка человечьим голосом: «Отпусти ты, старче, меня в море, откуплюсь, чем только пожелаешь». Сжалился старик и отпустил рыбку в море: «Ничего мне не надо — гуляй себе!..» Пришел старче домой, рассказал всё старухе, а она стала бранить и требовать: «Воротись к рыбке — потребуй выкуп!» Стал старик ходить к морю и просить для своей старухи: сначала — корыто… потом — дом со ставнями, потом — терем и сапожки красные, потом — царские хоромы и охрану с саблями, а потом — «совсем моя старуха умом тронулась: хочет быть владычицей царства морского и тобою владеть, золотая рыбка…». Не захотела рыбка служить глупой бабе, и пропало волшебное царство — снова остались старик со старухой у разбитого корыта. Как прежде. Надолго и счастливо. Вот…

Вождь долго молчал. Встал, подошёл к террасе, посмотрел за окно, будто хотел разглядеть что-то за горизонтом. Повернулся к капитану, подошёл и тронул его за плечо:

— Сказка твоя мне понравилась. Я понял про мудрость твоего народа. — Он повернул голову в сторону грека и представителя. — Мои старые друзья должны были вернуть мне некоторые долги, но я их прощаю. — Они и вы, капитан, сделали мне сегодня подарок, которого я не ожидал. Это как утренний голос Бога: мне стало намного легче думать о моих проблемах. — Вождь неожиданно улыбнулся и понизил голос, как заговорщик. — Я понял, что и в большой России есть слабости жён и мудрость мужчин — мне стало легко и весело. У нас — у мужчин — тоже есть тайна, которую мы отпускаем с миром, на волю… — Он улыбнулся, и улыбнулись все, расслабленно. — Я хочу познакомить вас с моей женой — госпожой из страны песков… А пока она войдёт — выпьем за вашу сказку.

Слуга поставил на столик поднос с угощениями. Вождь поднял бокал и качнул им в сторону гостя, улыбаясь совсем по-русски:

— Не бойтесь — это не яд и не водка, это сладкий напиток моих предков…

Через несколько минут вошла госпожа королева песков — пышное создание с выражением некоторого непонимания происходящего. Все почтительно встали, а вождь протянул руку, по-домашнему. Она воспитанно улыбнулась мужу, повела головкой в сторону гостей, почти не глядя на них; приняла руку хозяина и села рядом с ним.

Вождь начал речь, обращаясь ко всем, но глядя на жену, будто говорил для неё только:

— Дорогая, наш гость из России — уважаемый капитан судна, по поводу которого, честно признаюсь, мы имели не очень честные намерения…

Он актерски склонил голову в знак раскаяния. Какая-то игра интонаций в речи вождя тонко насторожило капитана — он всё ещё ждал африканской казни, мгновенной и неожиданной, как укус маленькой змейки.

— Наш гость из России, дорогая, сделал мне очень мудрый подарок, но он ему ничего не стоил, поскольку подарок этот капитан впитал с молоком матери. Я хочу, чтобы он и тебе сделал красивый подарок, моя дорогая. Ведь ты же этого хочешь? Проси всё, что ты хочешь…

Госпожа королева посмотрела на невыразительного русского гостя — сидевшего, поднявшегося, прямо взглянувшего в лицо женщине.

Она тоже посмотрела в глаза чужеземца, отчаянного, как ей показалось. Она посмотрела на него с любопытством и женским коварством, которое перехватила в этот момент у мужа:

— Так что вы мне подарите, капитан?

Грек гладил собственную руку: «Интересно посмотреть до конца».

Представитель Совфрахта сцепил пальцы в замок и не мог разжать.

«Приближается момент Икс», — бегло подумал капитан. Он почувствовал такое напряжение, будто невидимая сила вдавливала его в пол, как гвоздь. А он и стоял, как гвоздь. — «Затягивать встречу — все равно, что затягивать петлю на шее», — мелькнуло в голове, но — капитан есть капитан, и он закончил:

— Как капитан флага и представитель страны, я приглашаю вас, уважаемые Король и Королева, посетить мою дорогую Россию. Я уверен, что ваш приезд в Москву будет приятным подарком для вас. Подарком, который начинается с этой минуты. Будто перед вами волшебная шкатулка, которую открыть можете только вы сами, когда приедете на Красную площадь… Конечно, я говорю не о деньгах — у меня их нет. Я дарю вам желание, которое стоит много дороже самих денег… Человек без желаний — песок меж пальцев.

Госпожа посмотрела на господина, не совсем понимая и продолжая слушать грека-переводчика.

Русский представитель, расцепив побелевшие пальцы, глянул на молодого капитана и почувствовал, что отрезвел совершенно. Отрезвев, захотел выпить.

Вождь, немного растерянный, словно что-то уронил, поднялся со своего кресла, и было видно, что сам он ещё не знает, что скажет или сделает через мгновение. Восточное лицо его оставалось невозмутимым, а выражение глаз ещё блестело азартом игрока и властителя. Он вспомнил сегодняшнее утро, орлов в небе, верблюда на дне сухого бассейна, погонщика на коленях… Голос отца: «Строители каналов, мой сын, пускают воду. Лучники — направляют стрелу. Что делаю я — вождь? Исправляю себя, как садовник исправляет кривое дерево. Но садовник делает это по собственному желанию, а я — я не знаю, зачем это делаю и почему…».

Вождь на мгновение закрыл глаза, и вдруг расхохотался и раскинул ладони в стороны, будто показывая свою обескураженность:

— Королева?! Король?! — Теперь он хохотал и хватал себя за живот. — Да мои дед и отец — пастухи пустыни! А моя королева — посмотри на неё! — месила лепёшки — самые вкусные лепёшки в Африке. Это даже моя мама признала. — Ха-ха…

Теперь поднялась госпожа лепёшек:

— Хочу быть Королевой! Сегодня же!

— Придется просить Золотую рыбку, — улыбнулся вождь.

— Какую рыбку? — удивилась жена-королева, не понимая мужа.

— Это пусть скажет русский представитель! — вождь посмотрел на Совфрахта.

Совфрахт вытянулся по стойке смирно, чинно поклонился даме:

— Много радостей в своей жизни мужчина открывает сам, но жена — от Бога. Муж и жена — как душа и тело, написано в Книге. Вы — Король и Королева! С сегодняшнего дня — так назвал вас русский капитан. Живите долго и счастливо! Я буду рассказывать о вас моим внукам. А вы будете торговать с Россией. По-королевски. — Представитель улыбнулся и добавил, — а компания Совфрахт будет жить. — Он ещё раз поклонился, серьёзно.

Королева сияла, как позолоченная, повернулась к мужу и игриво топнула, спросив кокетливо:

— Мой Король! Я очень хочу в Москву.

— А корабль в подарок ты не хочешь?

— Нет. Я хочу торговать.

— Чем?

— Чем мы можем торговать, грек-министр? Я назначила вас министром! Можно, король мой?

Король посмотрел на грека, как на выпавшую из рукава карту.

Грек услышал слово «министр» и склонился в поклоне раньше, чем успел вытянуться во фронт:

— Мои предки остались в этой земле, потому что увидели мудрых правителей, оставивших нам свою благосклонность. Равный говорит с равными так, как они этого заслуживают, и этим принижает их. Мудрый говорит со всеми, как с теми, кто мудрее его, и этим он возвышает их. Так написано в Книге. Мы не знаем истинных цен нашей радости: огорчаемся, что теряем богатство, но равнодушны к тому, что уходят дни… День жизни — светлее вечности. Да, моя Королева! У нас есть, чем загрузить корабль, чтобы он вернулся к нам снова, и это время будет временем нашего обретения, потому что флаг иностранного корабля в порту — мудрость трона, визит в Москву — украшение правителей, а представитель Совфрахта в стране — честь Республики.

Королева приподняла бровь в сторону мистера Совфрахта, но ничего не сказала, продолжая демонстрировать улыбку.

Король объявил по-королевски:

— Шампанского!

Королева прошептала ему на плечико:

— А в Москву?

Тысячи древних изречений африканских предков пронеслись в голове короля-мужа, начиная от «Не радуйся любви — это яд. Не бойся любви — это лекарство. Не беги от любви — это стрела…», — но он прошептал ей с улыбкой и трогая пальчиком её пальчик:

— В Москву? Легко, моя львица… — и, обращаясь ко всем, громко:

— Шампанское! Музыка! На Москву! Как я был счастлив студентом, когда надел шерстяные носки и шапку-ушанку: тепло-о-а…

— Хочу «шерстяную шапку тепло-о-а…»

Вождь обнял жену, будто закутывал её в русскую шубу.

Капитан, казалось, не мог надышаться воздухом из открытого окна, будто сам только вынырнул на поверхность из царства Золотой рыбки. «Однако, — думал он и улыбался, — подловили мы его на приёмчик. Ай, да, Совфрахт! Как он всё просчитал?! Не зря двадцать лет здесь качается — колдуном на дереве…»

«Человек без любви — пустыня…», — подумал представитель Совфрахта и вспомнил свою жену, впервые за много лет: «Наверно, я научился любить в ней её слабости… Мудрею. Поздно. Лучше позже, чем никогда».

«Нет места милее родного дома, — сказано в Книге, но не сказано — где твой Дом», — подумал грек Пандополис, вспомнив японку под зонтиком на африканском песке.

«Мир качается, чтобы не упасть», — вспомнил вождь и кивнул головой небу.