В его свидетельстве о рождении было записано: «Безымянный Мэддокс». Впоследствии он не только обретет имя, но и сделает его почти нарицательным.

К концу лета 1969 года страшные слухи будоражили всю округу, но в заголовки газет они попали лишь знойным утром 9 августа, когда стало известно об убийствах на уединенной вилле в горах, неподалеку от Бел-Эр, там, где Бенедикт-каньон спускаетс к Беверли-хиллс.

Уинифрид Чапман, приходящая прислуга, первой заподозрила неладное, когда около восьми утра, как обычно, пришла на работу в дом под номером 10050 по Сьелоу-драйв. Над металлическими воротами болтался перерезанный телефонный провод. Поскольку вредитель явно не пытался замести следы, она не придала особого значения увиденному, подумав, что, может быть, это телефонный мастер недоделал свое дело и ушел. Она подобрала утреннюю газету и открыла калитку.

Но за воротами, на ухоженной зеленой лужайке, она обнаружила еще одну странность – припаркованный в конце подъездной аллеи старый белый седан «рэмблер», передние колеса которого так глубоко вдавились в землю, как будто машина резко затормозила. Обычно сюда приезжали на дорогих, большей частью иностранных машинах – лоснящихся «мерседесах» и «феррари», а не на таких неуклюжих «рэмблерах». Войдя в дом, миссис Чапман сразу прошла на кухню, где она обычно начинала свой рабочий день. Обитатели виллы – люди кино – просыпались поздно, и полная тишина в этот час была явлением привычным. Горничная поднесла к уху телефонную трубку – проверить, есть ли гудок. Телефон молчал.

И тут она заметила кровь: маленькую лужицу, блестевшую на дорогом итальянском кафеле, которым был покрыт кухонный пол. Нахмурившись, горничная проследила взглядом тонкий кровавый след, тянувшийся из кухни в столовую и дальше – в гостиную. Идя по этому следу, она наткнулась на два пропитанных кровью банных полотенца, скомканных и брошенных возле кушетки.

Солнечный свет пробивался в комнату: дверь, ведуща в сад, была приоткрыта. Горничная кинулась было закрыть ее, но так и застыла на месте. А потом закричала. По всей двери кто-то широко намалевал слово СВИНЬЯ. Кровью. Горничная выбежала в сад – там, на траве, за невысокой живой изгородью, лежали два трупа. Одним из убитых был мужчина, на вид чуть больше тридцати. Его одежда: джинсы-клеш, малиновая рубашка, модные ботинки – была вся в крови, на теле – глубокие порезы, голова пробита. Рядом с ним, в окровавленной ночной рубашке до пят, лежала черноволоса женщина лет двадцати пяти с жестоко изрезанными руками и ногами.

Похоже, спастись от случившейся здесь бойни не удалось никому. Бросившись назад в дом, горничная обнаружила в гостиной труп хозяйки дома, красавицы-блондинки на девятом месяце беременности. Одетая только в трусики и лифчик, она лежала скорчившись рядом с камином, изрезанная с головы до ног. Ее хрупкую шею захлестнула веревочная петля, конец веревки, переброшенный через деревянную потолочную балку, туго стянул шею другой жертвы – исполосованного ножом мужчины в голубой рубашке и белых брюках.

Был и еще один труп: на переднем сиденье седана лежал восемнадцатилетний юноша. Его, единственного из всех, горнична не смогла опознать.

Она с криком выбежала за ворота. В дальнем конце улицы показался пятнадцатилетний мальчик, и горничная кинулась к нему: «Там всюду кровь и трупы! Вызови полицию!»

«РИТУАЛЬНЫЕ УБИЙСТВА» – этот заголовок в утренней газете поразил обитателей Беверли-хиллс, разбуженных накануне леденящими кровь воплями со стороны Бенедикт-каньона. Чарльз Мэнсон и его «семья», демонически улыбаясь с первых полос газет, стали провозвестниками нового Американского кошмара.

Внешне Чарльз Милс Мэнсон вовсе не походил на хладнокровного убийцу, каким мы его себе представляем. На первый взгляд он казалс тем, кем и был в самом начале своей преступной карьеры, когда мог без зазрения совести угнать чужую машину – этакий юный шалопай, из тех, что грабят автозаправочные станции, чтобы хоть чем-нибудь поживиться. Больше всего он был похож на мелкого хулигана, который может ни с того ни с сего пальнуть в сторожа и пуститься наутек. Трусливый, изворотливый, грубый, шумный, требующий внимания к своей особе, он отнюдь не производил впечатления человека, обладающего непреклонной волей, выдержкой и смелостью – качествами, без которых невозможно совершить спланированные массовые убийства, не говор уже о том, чтобы посылать на мокрое дело других. Только уникальное сочетание свойств личности и обстоятельств эпохи могло породить феномен Чарли Мэнсона, чья зловещая ухмылка стала страшным символом шестидесятых.

Чарли родился в 1934 году в Цинциннати. Его мать, незамужняя девочка-подросток, была поставлена в тупик вопросом, какое имя дать ребенку. Поэтому и в мир он пришел как «Безымянный Мэддокс». Только через несколько месяцев он все-таки получил им – Чарльз, а через несколько лет и фамилию – Мэнсон, от человека, ставшего (правда, ненадолго) мужем его матери.

Чарли не было еще и пяти лет, когда его мать попала в тюрьму за ограбление автозаправочной станции и его взяли на воспитание жившие в Западной Виргинии чрезвычайно набожные дяд и тетка. Однако Чарли явно не проникся религиозным духом, по крайней мере в той степени, в какой этого желали его воспитатели.

К двенадцати годам он угодил в исправительную школу. Там личностные задатки Чарли впервые получили официальную оценку. В характеристике отмечалось, что он, когда хотел, мог быть «примерным мальчиком», но в то же время выказывал (возможно, и сознательно) признаки мании преследования. Вскоре Чарли сбежал из школы и разыскал свою мать, которую к тому времени уже освободили. Она посоветовала ему «исчезнуть», что он и сделал. Безнаказанно совершив целый ряд ограблений, он все-таки попался с поличным во время одного ночного налета.

Благодаря умению производить на людей, когда нужно, благоприятное впечатление, Чарли сделал так, что его отправили в школу Отца Фланагана – благотворительное заведение в штате Небраска. Там он сразу же попытался опровергнуть главный воспитательный принцип школы: «Плохих мальчиков не бывает». Не прошло и четырех дней, как он угнал машину и совершил два вооруженных ограбления.

В тринадцать лет Чарли уже был злостным правонарушителем и в последующие три года находился то в одном, то в другом исправительном заведении, а в шестнадцать лет совершил первое тяжкое преступление. Вместе с двумя другими воспитанниками он бежал из исправительной школы, пересек границу штата и пустился в веселый криминальный кутеж по Калифорнии, угоняя машины и обирая работников бензоколонок. Его снова поймали с поличным и направили в федеральный центр несовершеннолетних преступников.

Тюремные психиатры заинтересовались абсолютно неграмотным молодым человеком. В его характеристике значилось: поведение нестабильное, антисоциальное, личность «криминально искушенная», хотя последнее сомнительно, ведь попадался он достаточно часто. Но если навыки совершения преступлений ему давались плохо, то в межличностном общении Чарли преуспел, проявляя редкое умение говорить только то, что от него хотели услышать. Курс психотерапии (на который Чарли охотно согласился, так как ему нравилось быть в центре внимания) дал поразительные результаты: его психику признали достаточно устойчивой, а его самого – вполне годным для жизни в обществе. Готовилось к слушанию дело о его досрочном освобождении. Но Чарли снова влип в историю. За месяц до слушания он жестоко изуродовал одного мальчика, воткнув ему в задний проход нож. Так что вместо того чтобы освободить, его направили в исправительное заведение более строгого режима.

Все повторилось сначала. Находясь за решеткой, Чарли ухитрился подольститься к охранникам, даже попросил давать ему уроки чтения, хотя особого успеха на этой ниве не достиг. В 1954 году, в девятнадцать лет, его освободили досрочно. Снова попав на волю, Чарли женился на семнадцатилетней официантке. Вскоре у молодой четы родился сын, но Чарли было не до отцовских обязанностей. Он опять занялся угоном машин, хотя раньше это дело ему явно не удавалось. И конечно же, его поймали. Снова оказавшись в тюрьме, на этот раз в Калифорнии, незадачливый жулик испытал на себе смешанное влияние двух факторов, которые сыграли решающую роль в его последующей жизни. Первый фактор, казалось бы, вполне невинный, – это современный психологический «мотивационный» тренинг, в котором разработанные поборником самосовершенствования Дейлом Карнеги основные принципы поведения в быту и на работе сочетались с интенсивной групповой терапией и с сеансами так называемого «развития разума». В этом Чарли быстро преуспел. Другой фактор был более традиционным дл системы тюремного образования. Чарли удалось расположить к себе бывалого преступника, старшего соседа по камере, связанного с бандой «Ма Бейкер». Тот много чему успел научить Чарли, но среди вредных уроков были и весьма безобидные – уроки игры на гитаре.

И на музыкальном небосклоне зажглась новая звезда – по крайней мере, так думал Чарли. В марте 1967 года, выйдя наконец из тюрьмы, в строго упорядоченном мире которой прошло более половины его жизни, Чарли со старой гитарой и с тридцатью пятью долларами в кармане сел в автобус и поехал в Сан-Франциско, чтобы стать рок-музыкантом и вместе с другими хиппи встретить легендарное «Лето любви».

Поглощенный своей особой экс-жулик, без каких-либо профессиональных навыков, не считая умения подыгрывать людям и подражать рок-певцам, в 1967 году в Сан-Франциско вполне мог найти рай земной: наркотики текли рекой, женщины были доступны, и надо всем витал дух гедонизма, только для видимости прикрытый романтическим флером. Чарли взобрался на сцену, как взломщик в квартиру. Его достаточно зрелый возраст и таинственный ореол человека, преступившего закон, в сочетании с модным обликом хиппи, – все это давало ему преимущества перед другими начинающими музыкантами, и ему не пришлось шататься со своей гитарой по улицам. Он быстро познакомился с простой и застенчивой двадцатитрехлетней девушкой Мэри Бруннер, работавшей в библиотеке, и вскоре поселился у нее, в густонаселенном Хайте.

Под влиянием Чарли Мэри быстро освободилась от иллюзий насчет моногамии. Однажды он привез с собой из очередной поездки по побережью новую подружку, хорошенькую рыжеволосую Линнетт Фромм, покорив ее всего одной фразой: «Я трахаюсь как бог». Девятнадцатилетн Линн, выросшая в семье среднего достатка в городке Санта-Моника, бросила школу и была в это время в бегах. Ее прозвали Пискля – из-за ее манеры хихикать тонким голоском. Мэри была против вселени в ее дом новой гостьи, но Чарли настоял на своем. Начало было положено, и девицы пошли косяком: Чарли подбирал бездомных беглянок. Отчасти приманкой служил кров, отчасти сам Чарли, ну и, конечно, пресловутый Хайт.

Создавая свой имидж, Чарли нашел нужную аудиторию именно в Хайте, где галлюциногены сглаживали все острые углы страстей, а музыка в стиле ЛСД сулила наивным полное освобождение. Вольный поток гостей в доме Мэнсона не ослабевал, но очень скоро из завсегдатаев составилось некое ядро – чуть больше десятка человек, в том числе несколько парней, приведенных девицами с улицы: им посулили секс, наркотики и рок-н-ролл. Они стали называть себя «семьей». Причем Чарли с самого начала был за старшего.

Его окружали отчаявшиеся неудачники, побочный продукт культуры, предлагавшей лишь два выхода: звезды или бездны. «Чарли был как волшебник. Как оборотень, – восхищалась потом самая ревностна его поклонница Пискля Фромм. – Он все время менялся, прямо на глазах». И мечтательно добавляла, вспоминая то «Лето любви»: «Мы неслись куда-то как в вихре».

Ясно, что вихрь тот был скорее дуновением ада, но на шумной наркотически-музыкальной волне братство отверженных виделось единственной надежной гаванью. Чарли верховодил во всех практических делах, а остальные с удовольствием играли роль идеалистов-мечтателей, этакие «дети цветов», – что было все-таки неубедительно на фоне непрестанного бормотания Чарли о проклятых «ниггерах», которых нужно убивать. «Семья Мэнсона», как таковая, как нельзя лучше воплотила в себе идеалы Хайта конца шестидесятых, после сравнительно невинного периода торжества стиля ЛСД, когда группы «Jefferson Airplane» и «Grateful Dead» работали бок о бок, а Кен Кизи со своими «Шутниками» («Merry Pranksters») наслаждались жизнью и упивались славой. К концу шестидесятых в жизни богемного квартала на первое место вышли наркотики и связанный с ними наркобизнес, с беспощадным цинизмом отводивший «цветам» место только на панели.

Эд Сандерс в книге «Семья» описал «безумие», охватившее весь прежде тихий квартал Хайт-Эшбери летом 1967 года, когда машина музыкальной индустрии взялась раскручивать образ хиппи. Сандерс пишет: «По всей Америке был брошен клич: туда, в Сан-Франциско, где любовь и цветы!» И как шакалы к водопою, следом за легкой поживой устремились преступные элементы. Помимо бродяг и хиппи, бежавших от скуки сытых предместий, «в Хайт стекались, отрастив себе длинные волосы, прожженные преступники. Банды мотоциклистов боролись за рынок сбыта наркотиков грубыми, садистскими приемами. Прыщавые панки, накачанные метадрином, продавали более тяжелые наркотики… Людей грабили в парках. Начались этнические трения».

Чарли, со своим умением манипулировать людьми и располагать их к себе, мог наконец широко развернуться. И хотя ему было уже за тридцать, он убедительно разыгрывал роль чувствительного хиппи, даже отрастил бородку и длинные волосы, чтобы внешне соответствовать расхожему представлению об Иисусе Христе. Создавая свои музыкальные «шедевры», Чарли заявлял, что переплюнет самих «Битлз». Между тем, нагнетая в тесном кругу своих близких атмосферу изоляции и безумия, он начал добавлять к духовной мешанине своих идей элементы религиозного фанатизма.

Едва умея читать, Чарли все же ознакомился в тюрьме с излюбленной книгой шизофреников – Апокалипсисом, той частью Библии, что более других напоминает обложку рок-альбома, с изобилием описанных в ней многоголовых рогатых чудищ, мистических небесных знамений и природных катаклизмов, во время которых праведники в ореоле славы поразят проклятых. Вдоволь напичкав себя ЛСД вкупе с непереваренными маниакальными образами из Апокалипсиса, Чарли провозгласил, что в Хайте ему было дано откровение: близится Армагеддон! И не кто иной, как он, бывший «Безымянный Мэддокс», поднимет разящий меч и приведет верных к спасению.

По пути к своему духовному «прозрению» Чарли на какое-то время сошелся с сайентологами – кое с кем из этой секты он познакомилс еще в тюрьме. Он пытался подражать их сложной риторике, но до посвящения дело не дошло. Гораздо ближе и доступнее его пониманию оказалась секта под названием «Процесс», угнездившаяся в Хайте эксцентричная группа сатанистов, основанная в Англии отколовшимс от сайентологии Робертом Муром. Из своего неказистого обиталища на Кол-стрит, что в двух кварталах от дома, где жила «семья Мэнсона», сектанты в черных капюшонах проповедовали образ жизни, представлявший собой отвратительную мелодраму сатанинских ритуалов, приправленных доброй порцией наркотиков-галлюциногенов, и все это было сдобрено речами о насилии.

«Процесс» эффектно подавал себя, используя нацистскую и некрофильскую символику, и это нравилось Чарли. Но все члены секты должны были слепо подчиняться предводителю, которого они считали Христом. Мэнсон, только что вышедший из тюрьмы и не желавший никому подчиняться, внутренне готовый только подминать других под себя, быстро утратил интерес к «Процессу». И хотя сатанисты недолго занимали воображение Чарли, он успел позаимствовать у них кое-какие мысли. Больше всего ему понравилось утверждение, что Христос и сатана перед самым концом света объединились в священный союз, из чего Чарли заключил, что задача сатаны в Армагеддоне – убивать проклятых в угоду Христу. А уж додумавшись до такого, нетрудно было и довообразить самого себя в роли исполнителя. Так Чарли стал мстителем. Предвкушая свой Армагеддон, Чарли начал открыто призывать к массовому насилию, чтобы приблизить таким образом конец света. Закоренелый расист, Чарли представлял себе конец света так: белая Америка, возмущенная злодеяниями негритянских радикалов, таких, как «черные пантеры», начнет войну против черной Америки, и дело окончится ядерной катастрофой. А когда пыль уляжется, Чарли и его приверженцы, предусмотрительно укрывшиеся в пустыне, выйдут из своего убежища и примут на себя командование сложившимс Новым Порядком. Чарли хотел, чтобы война двух рас началась как можно скорее, но что для этого нужно сделать? И Чарли придумал: пусть черных обвинят в возмутительных, небывалых по жестокости преступлениях.

Однако осуществить столь грандиозные замыслы в ограниченных пределах Сан-Франциско было трудно. Хайт, наводненный новоиспеченными хиппи, был также запружен туристическими автобусами. Квартал быстро богател, приобретая благопристойный вид, и тем самым утрачивал свою привлекательность в глазах сатанистов, замысливших ускорить конец света.

«Процесс» первым проторил новый путь. В 1968 году караван чернорубашечников, с почетным эскортом из мотоциклистов при всех регалиях, потянулся в направлении Лос-Анджелеса, чтобы устроиться на новом месте. Секта заняла большой дом рядом с Бульваром заходящего солнца, который напоминал теперь постмодернистский пейзаж, где туристы еще пытались поймать в объектив уголок «царства кино», упрямо не замечая проституток, торговцев наркотиками, карманников, попрошаек, мошенников и одурманенных новоселов, зловеще качавших права на заброшенных задворках Голливуда.

Вскоре после исхода «Процесса» Мэнсон с десятком своих ярых приверженцев последовали примеру сатанистов и перебрались в Голливуд. На новом месте хиппующий «Мессия» в два счета наладил жизнь коммуны. Источниками дохода «семьи», как и прежде, были продажа наркотиков, нищенство и кража кредитных карточек, а кроме того, коммуна все время пополнялась новыми работоспособными членами. По хорошо отработанной схеме девицы, чаще всего подростки, как самые соблазнительные, приводили в «семью» новых мужчин. В этом симбиозном раю Чарли расчетливо распределял скудные блага – секс и наркотики, – ухитряясь при этом так манипулировать групповым сознанием, чтобы окончательно утвердиться в роли лидера, с которым связаны удовольствия и безопасность, а главное – он держал всех в постоянном страхе, нагнетая в душах все возрастающую, беспричинную ярость.

Главное оружие хулигана – запугивание. И Чарли сознательно его применял. «Как вызывать страх» – называлась одна из его дежурных лекций. По мере того как люди в его присутствии становились все более запуганными и одинокими, он неизмеримо вырастал в их глазах, представляясь сверхчеловеком, этакий Иисус Христос – суперзвезда, который терпит предательство и гонения ради своего великого предназначени и в конце концов достигнет вечной славы. Одним из любимых ритуалов в «семье Мэнсона» был такой: он привязывал себя к деревянному кресту, а его домочадцы раздевались и занимались любовью у его ног кто с кем хотел.

«Семья» пока еще отдавала дань хипповому романтизму, частенько собираясь на «сейшн», где можно было спеть или сыграть. Никто не обращал особенного внимания на то, что Чарли одержим расистскими идеями, которые и не пытается скрыть, и требует запасатьс ружьями для предстоящего ухода в пустыню, где коммуна будет пережидать конец света. Философия Чарли теперь прочно стояла на трех китах: единственное назначение черной расы – быть рабами белых людей; женщины существуют только для того, чтобы удовлетворять сексуальные потребности мужчин; никакое человеческое деяние не является злом, а менее всего может считаться злом убийство.

Легковерные, одурманенные наркотиками последователи Мэнсона, вроде Сьюзен Аткинс, считали его неотразимым. Прежде чем влиться в коммуну, недоучившаяся в школе девица двадцати одного года работала танцовщицей-стриптизеркой. Она говорила всем, что видит в Чарли воплощение Иисуса Христа и – одновременно – сатаны. Члены секты Мэнсона отчаянно пытались хоть в чем-то найти точку опоры для своих смятенных чувств, и потому клочки популярных песенок стали для них своего рода жизненным откровением, а типичный неудачник, неграмотный, фанатичный и злой человек, бывший преступник, одержимый манией преследования, со своей ухоженной бородкой и длинными волосами, вполне мог сойти за Иисуса Христа.

«Он царь, а я его царица, – соловьем разливалась Сьюзен перед благодарными слушателями. – Возьмем хоть его им – Мэн-сон. Ведь это же значит „Сын человеческий“. Наконец передо мной живое доказательство существования Бога, такого доказательства церковь никогда не могла мне дать».

В 1968 году Чарли обзавелся обшарпанным автобусом– «фольксвагеном», его покрасили в черный цвет и стали колесить на нем по Южной Калифорнии, совершая наезды в пустыню, призванные вызвать ностальгию по легендарной наркотически-фривольной одиссее Кена Кизи и его веселых ребят. Чарли не расставался с гитарой, на которой играл уже довольно сносно, исполнял он в основном песни собственного сочинения – если верить более поздним отзывам дельцов от музыки, выполненные на хорошем профессиональном уровне, но вторичные, вымученные, лишенные блеска.

И все же Чарли ухитрился прорваться на периферию поп-музыкальной индустрии. Он попал туда в самый подходящий дл этого момент – когда всевозможные позеры, ловкачи и шарлатаны всех сортов начали превращать эту отрасль музыки в самое настоящее бесовство. Обладая не столько талантом, сколько умением подать себя как «мачиста» – с характерным презрением ко всему и хорошо отработанной сатанинской ухмылкой, – Чарли добился прослушивания. И кое для кого из нуворишей, разбогатевших на музыкальной ниве, этот проходимец с безумным взглядом, окруженный восторженными почитателями, предоставлял прекрасную возможность поиграть с огнем. Никто из них, конечно, до поры до времени и представить себе не мог, что игра эта зайдет так далеко.

Весьма полезным для Чарли оказалось знакомство с Деннисом Уилсоном, ударником группы «Бич бойс». Весной 1968 года Уилсон подвез двух голосовавших на дороге девиц – как выяснилось, из «семьи Мэнсона». Девицы и познакомили его с Чарли. Не успел Уилсон и глазом моргнуть, как Чарли со своим хипповым гаремом стал своим человеком на роскошной вилле, когда-то принадлежавшей Уиллу Роджерсу. Для Уилсона в Чарли было что-то одновременно и притягательное, и отталкивающее, и тем не менее он вместе со своим братом Брайеном, тоже из «Бич бойс», помог Чарли записать первую пробную пластинку. И больше того – Деннис познакомил Чарли с телевизионным и музыкальным деятелем по имени Терри Мелкер, сыном актрисы Дорис Дэй. Мелкер проживал в Бел-Эре, по адресу: Сьелоу-драйв, дом 10050.

Примерно в это время в «семье Мэнсона» насчитывалось около сорока человек – очередным удачным приобретением стал двадцатитрехлетний Чарльз Уотсон по прозвищу Текс. Это был типичный маменькин сынок – закомплексованный, привыкший думать и говорить только о себе. После ухода из колледжа у него хватило смелости только на то, чтобы добраться до Лос-Анджелеса, где перед ним туманно вырисовывалась его звездная карьера. Как-то он голосовал на Бульваре заходящего солнца, и первым, кто предложил его подвезти, оказался, к его несказанному удивлению, Деннис Уилсон. Уилсон сразу же пригласил Текса к себе на вечеринку, где и познакомил с Чарли и его девочками. Текс вспоминал: «Перед девчонками Чарли я не мог устоять. Впервые в жизни я почувствовал себя человеком».

В том же году Чарли, видимо довольный тем, что его музыкальная карьера уже «на мази», решил, что «семье» нужно подыскать более просторное и уединенное жилье, где можно было бы подготовитьс к следующему запланированному этапу – исходу в пустыню перед грядущим концом света.

Сандра Гуд, дочь преуспевающего биржевого маклера, попавшая в «семью», рассказала Чарли об одном киноранчо, затерянном на широких просторах долины Сан-Фернандо, в тридцати милях от Лос-Анджелеса. Там, за холмами, сохранились полуразрушенные постройки, в том числе уцелевшая декорация «главной улицы» – непременного атрибута вестернов. Когда-то это ранчо принадлежало неизменному исполнителю ковбойских ролей в немом кино Уильяму С. Харту, теперь его владельцем стал Джордж Спан, который иногда предоставляет ранчо разным кинокомпаниям для натурных съемок. Посланная на разведку Пискля Фромм уговорила слепого, восьмидесятидвухлетнего старика хозяина пустить «семью» пожить в так называемых «приютах для странников» на задворках его владений. Взамен платы ему обещали помогать по хозяйству и ухаживать за лошадьми.

Ранчо находилось недалеко от города – можно было часто наведываться в Лос-Анджелес – и вместе с тем было надежно укрыто за горной цепью Санта-Сузана, и вокруг ни души, так что это было идеальное место для обучения и сплочения «семьи». К тому же поблизости находились секретные явки, где проводились тайные операции по хранению и сбыту наркотиков, поступавших в Лос-Анджелес.

Устроившись на ранчо, члены «семьи» вернулись к своим привычным занятиям – попрошайничеству и воровству. К прежним навыкам, правда, теперь требовалось добавить еще одно умение: ночью влезать в дом, наугад выбранный Чарли, и, не поднимая шума, грабить спящих жильцов. Сектанты приучались ловко двигаться и переставлять мебель без шума, чтобы не разбудить хозяев. Иногда Чарли самолично участвовал в ночных операциях. Позднее некоторые жители Лос-Анджелеса и пригородов узнали, что под покровом ночи их посещала «семья Мэнсона», и содрогнулись от ужаса.

«Семье» вскоре предстояло, во исполнение своего предназначения, переселиться на новое место, выбранное Чарли, – в пустынную Долину смерти, чтобы там спокойно переждать ядерную войну, которая вот-вот должна была разразиться в результате межэтнических конфликтов. Но пока что они медлили, прохлаждаясь на ранчо как обычные хиппи, разве что с той разницей, что по хозяйству в основном хлопотали женщины. Полным ходом шла подготовка к «последним дням». Запасались оружием. Старые «фольксвагены» превращались в вездеходы, которые с ревом взметали дорожную пыль, облепленные голыми сектантами с автоматами в руках.

Распределяя между членами «семьи» наркотики и распоряжаясь сексом, Чарли и прежде проповедовал ненависть, теперь же толковал в основном об убийстве. По словам Уотсона, Чарли неустанно повторял, что «никакой смерти нет, и потому нет ничего плохого в том, чтобы убить человека».

Из «Белого альбома» «Битлз» 1968 года Чарли выбрал песенку «Helter Skelter», которую сделал гимном своей «семьи». И хотя в песне поется о популярном парковом аттракционе вроде «американских гор», Чарли углядел в ней более глубокий – и зловещий – смысл. Он заявил, что там говорится о конце света – о том, как разжечь межрасовую войну, которая приведет «семью» к славе.

«Это звучало убедительно», – признавались потом члены «семьи». Действительно, при достаточной накачанности наркотиками и изолированности от мира все что угодно покажется убедительным.

Чарли обманом добивался права манипулировать людьми. Раздавая наркотики типа ЛСД, себе оставлял самую маленькую дозу, – признавал Уоткинс в своих показаниях Винсенту Т. Баглиози, заместителю окружного прокурора Лос-Анджелеса, который вел дело «семьи Мэнсона» и потом изложил все известные ему сведения в книге «Helter Skelter».

Изоляция была предельной. Чарли никому не разрешал покидать ранчо, кроме тех случаев, когда отправлял кого-нибудь на воровство или ночные вылазки, объяснял впоследствии Уотсон. Но и членам «семьи» выгодно было оставаться при нем: «Ведь там же наркотики… целые мешки… Девчонки выходили за ворота, только чтобы голоснуть и привести на ранчо новых парней».

ЛСД и мескалин, конопля и пейотль, волосы ангела и амфетамин, героин и кокаин – всего этого хватало на ранчо с избытком, причем доставалось не только своим, но и заезжим гостям – продавцам наркотиков, оружия и всем, кто был не в ладах с законом. Чарли учил девочек почаще завлекать парней из банды мотоциклистов, которые, как он надеялся, примут его сторону в близящейся войне с теми, кого он называл «свиньями».

Однако не только преступники приезжали на ранчо. Бывали там и законопослушные дельцы от музыки, такие, как Мелкер, который с горечью будет потом вспоминать на суде о своих контактах с «семьей Мэнсона». Так, например, он дважды приезжал на ранчо Спана – Чарли приглашал его послушать новые песни, которые он исполнял вместе с девочками. А зимой 1969-го Чарли самолично спустилс в Бел-Эр, в дом Мелкера на Сьелоу-драйв, потолковать о песне, которую Мелкер якобы предложил ему записать. Но хозяина он не застал. Вдобавок довольно бесцеремонно Чарли сообщили – кто это был, неизвестно, может, прислуга, – что «Мелкер съехал». Чарли был взбешен, он счел это личным оскорблением. И втайне поклялся, что еще вернется.

Вернувшись на ранчо, Чарли, который с некоторых пор стал носить на поясе меч, набросал список богачей и знаменитостей – «свиней», коих предстояло умертвить таким образом, чтобы это выглядело как дело рук черных радикалов. Среди прочих имен в списке были такие, как Уоррен Битти и Джулия Кристи, но первым значилс Терри Мелкер.

«Семья» являлась оружием, которое в любую минуту могло быть пущено в ход, и Чарли решил, что время пришло.

Точно неизвестно, сколько людей Мэнсон и его «семья» убили, осуществляя план «Helter Skelter». Мэнсон, неисправимый лжец, однажды похвалялся, что лично на нем кровь тридцати пяти человек. Однако известно, сколько людей погибло от рук членов «семьи» за один лишь кровавый летний месяц: с 27 июля по 26 августа 1969 года ими были зверски убиты девять человек.

Первым в числе жертв стал тридцатидвухлетний Гэри Хинман, совершивший роковую ошибку, как-то послав Чарли к черту. Хинман готовился к получению докторской степени по социологии в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса и жил припеваючи, имея весьма доходный побочный промысел: производство мескалина. Именно этот вид деятельности свел его с «семьей Мэнсона».

Хинман был приверженцем некоего воинственного японского буддийского культа и в общении с Чарли держался надменно и заносчиво. И когда возник спор из-за выручки – в то время как «семья» из кожи вон лезла, чтобы раздобыть средства на исход в Долину смерти, – Хинман легкомысленно решил не уступать, несмотря на угрозы Чарли.

Поздним вечером 25 июля Чарли, с мечом в руке, пришел к Хинману в дом на Топанга-каньон-роуд, требуя денег. Хинман попыталс выпроводить Чарли, пригрозив разоблачить всю его команду, и Чарли отсек ему ухо мечом. Всю ночь напролет члены «семьи Мэнсона» запугивали истекающего кровью Хинмана, в конце концов принудив его подписать бумаги, по которым к Мэнсону переходили две его машины: микроавтобус и «фиат». Но этого было мало. На следующую ночь Чарли послал к Хинману трех человек из своего окружения: Бобби Босолея, подающего надежды двадцатилетнего рок-музыканта со связями в Голливуде, Сьюзен Аткинс и Мэри Бруннер.

Хинмана зарезали с изощренной жестокостью, а покида дом, обмакнув пальцы в кровь жертвы, написали на стене: «Политическа свинья» – и намалевали рядом коготь пантеры, чтобы полиция заподозрила в убийстве «черных пантер».

Собравшись на ранчо в полном составе, «семья» устроила праздничный наркотический «сейшн». Сочинили даже новую песню – об убийстве. Припевом стали последние слова умирающего Хинмана: «Я хотел жить. Я хотел жить».

Следующим объектом нападения, отмеченным в списке Чарли, был дом на Сьелоу-драйв, где жили теперь знакомые Терри Мелкера – киноактриса Шарон Тейт, двадцати шести лет, и ее муж, тридцатичетырехлетний польский режиссер Роман Поланский. Они поженились год назад, познакомившись на съемках фильма «Бал вампиров». Сыграв главную роль в фильме «Долина кукол», нежноголосая, миловидна Тейт стала своего рода знаменитостью, появившись в «Плейбое» обнаженной на фотографиях, сделанных ее мужем.

В феврале чета Поланских сняла дом 10050 по Сьелоу-драйв, с простирающейся далеко внизу конфетной панорамой Лос-Анджелеса. В середине августа Поланский собирался закончить съемки очередного фильма в Европе и приехать к жене, срок беременности которой подходил к концу.

По показаниям Текса Уотсона, вечером 9 августа Мэнсон, после очередной оргии на ранчо Спана, отозвал его в сторонку поговорить. Вот слова Уотсона: «Он улыбался. Он само совершенство. Я сделаю для него все… Он назначил мне с тремя девочками пойти и убить людей. Он дал мне нож и ружье и велел постараться, чтобы вышло жутко и было как можно больше крови».

В помощницы ему достались Сьюзен Аткинс, Патриси Кренвинкель и Линда Касабьян. Линде, прожившей на ранчо всего месяц, поручили вести машину и потом оставаться на страже.

Приказания Чарли были очень конкретными и не давали повода для размышлений. «Идите в дом, где жил Терри Мелкер. Убейте всех, разрежьте на куски, повесьте на зеркалах», – приказал он. По словам Уотсона, Мэнсон имел весьма туманное представление о том, кто живет на вилле. «Он сказал что-то вроде того, что там живут кинозвезды», – вспоминал Уотсон.

В тот вечер у Шарон Тейт было трое гостей. Один из них – Джей Себринг, модный тридцатипятилетний парикмахер, работавший с такими знаменитостями, как Роберт Редфорд и Фрэнк Синатра. Одно время Себринг был женихом Тейт. Другими гостями были Абигайль Фолджер, взбалмошная двадцатипятилетняя наследница богатств кофейной империи, и ее приятель, безработный польский эмигрант Войцех Фриковский, тридцати двух лет. В тот вечер 9 августа, как это часто случалось и прежде, Фриковский и Фолджер приняли наркотик-галлюциноген (Фриковский был известным поставщиком ЛСД).

Вскоре после полуночи, припарковав машину в темноте за оградой, непрошеные гости начали очередную вылазку. Уотсон держал при себе ковбойского типа револьвер и сорокафутовый моток капроновой веревки. Он первым делом нашел телеграфный столб и перерезал провода, идущие к дому. Касабьян осталась караулить у машины, Уотсон, Аткинс и Кренвинкель – все с длинными ножами – перелезли через ограду и спрыгнули на ухоженный влажный газон.

Пока они крадучись пробирались к дому, прячась в тени кустов, подъехала машина. За рулем сидел восемнадцатилетний юноша, Стивен Эрл Парент. Он решил на ночь глядя заглянуть к своему приятелю, молодому сторожу Уильяму Гарретсону, жившему в отдельном домике в дальнем конце участка. Когда в свете его фар неожиданно возникли три крадущиеся фигуры, Парент притормозил, опустил окно и спросил, что они здесь делают.

Вместо ответа Уотсон сделал выпад и через окно навел на него дуло пистолета. «Пожалуйста, не убивайте меня», – взмолилс молодой человек, но Уотсон четыре раза выстрелил ему в голову, потом спокойно перегнулся через склонившееся на руль безжизненное тело и выключил зажигание. Выстрелы эхом отозвались в горах Бел-Эра, но потом снова наступила тишина. В доме явно не проявляли никаких признаков беспокойства.

Уотсон забрался в дом, разрезав сетку на окне в одной из комнат первого этажа, которая перестраивалась под детскую. Почувствовав запах свежей краски, Уотсон прокрался по неосвещенным комнатам первого этажа и впустил остальных через парадную дверь. Они включили свет. В гостиной проснувшийся Фриковский увидел прямо перед собой Уотсона.

– Который час? – пробормотал спросонья Фриковский.

– Тихо, – рявкнул Уотсон. – Не двигайся, или тебе конец.

– Кто ты и что ты здесь делаешь?

Пришелец ответил просто:

– Я дьявол и делаю свое дьявольское дело. А теперь говори, где деньги.

Но на самом деле они пришли не за деньгами. Они пришли затем, чтобы убить людей, хотя даже имен их не знали, убить только потому, что так велел Чарли.

Кровавая оргия только начиналась. Сьюзен Аткинс пошла наверх посмотреть, есть ли кто еще в доме. Заглянула в спальню и машинально помахала рукой Абигайль Фолджер, читавшей в постели. Та лишь повернулась на другой бок. В хозяйской спальне она обнаружила Тейт и Себринга, мирно беседовавших, сидя на кровати бок о бок. Угрожая ножом, она приказала всем троим спуститься вниз.

Там насмерть перепуганные жертвы увидели застывшего Фриковского, которого Уотсон держал на мушке. Уотсон велел всем лечь на пол перед камином, лицом вниз.

– Вы что, не видите – она беременна? – закричал Себринг, бросившись на пистолет. Уотсон выстрелил, пуля попала Себрингу в плечо.

Снова стали требовать денег. Фолджер нашарила кошелек. В нем оказалось семьдесят два доллара. Но Уотсон денег не взял, он был занят другим – разматывал веревку. Он затянул петлю на шее раненого Себринга, потом обмотал таким же образом Тейт и Фолджер, лежащих рядом на полу. Пока он проделывал это, Сьюзен связывала руки Фриковского взятым из ванной полотенцем.

Себринг продолжал сопротивляться. Уотсон, разозлившись, несколько раз пырнул его ножом, потом перебросил конец веревки через потолочную балку и потянул, приподняв мертвого мужчину и двух женщин. Тейт и Фолджер пришлось стать на цыпочки, чтобы не быть удавленными.

– Вы все умрете, – объявил Уотсон и приказал Сьюзен прикончить Фриковского. Но тот выпутался и побежал к парадной двери. В ту минуту, когда он выскочил во двор, его дважды ударили ножом в спину. Корчась от боли, он прополз несколько метров и замер. Его крик, подхваченный эхом, долго отзывался в каньоне.

Уотсон нажал на курок, но в механизме что-то заело, и тогда он разбил голову мужчины рукояткой.

Находившаяся у машины Касабьян, услышав крики, испугалась.

– Пожалуйста, прекратите все это! – взмолилась она, завидев на лужайке Сьюзен. Но было слишком поздно.

В гостиной две женщины, ставшие жертвой преступников, делали отчаянные попытки освободиться. Фолджер выпуталась из петли и выбежала в сад, но Аткинс бросилась следом и несколько раз ударила ее ножом прямо на бегу. Когда Фолджер упала на землю, к Сьюзен присоединился Уотсон, и они принялись с наслаждением кромсать израненную, пока та не испустила дух.

Вернувшись в гостиную, Уотсон приказал Аткинс убить Тейт, молившую о пощаде:

– Пожалуйста, не убивайте меня. Я хочу только родить ребенка!

– Заткнись, сука, мне наплевать, чего ты хочешь, – процедила сквозь зубы Аткинс, глядя актрисе прямо в глаза и занося нож. – Мне наплевать, что ты хочешь родить ребенка. Лучше приготовься к смерти. Сейчас ты умрешь.

И вместе с Уотсоном и Кренвинкель они закололи беременную женщину, нанеся ей шестнадцать ножевых ударов.

Аткинс потом рассказала, что слизнула кровь с руки. «Ой, вот так приключение», – подумала она. «Я была в таком приподнятом настроении. Устала, конечно, но была довольна. Я знала, что так начинается „Helter Skelter“. Теперь весь мир об этом узнает».

Когда они собрались уходить, Аткинс намочила полотенце в крови Шарон Тейт и задержалась, чтобы размашисто написать на двери: «СВИНЬЯ».

Выйдя за ворота, убийцы направились к машине, где их поджидала Касабьян, и переоделись. Потом они долго бесцельно колесили по улицам Бел-Эра, пока не остановились где-то в безлюдном месте на вершине горы. Там они побросали в пропасть ножи и окровавленную одежду. Затем припарковались у какого-то дома и, найдя там садовый шланг, вымыли машину. Они скрылись как раз вовремя – когда хозяин вышел из дома.

Они вернулись на ранчо в два часа ночи, Чарли ждал их и был совершенно голый.

– Что это вы делаете дома в такую рань? – спросил он небрежно.

Текс едва мог справиться с возбуждением:

– Там был настоящий «хелтер-скелтер»!

На следующий день из сводки телевизионных новостей Сьюзен узнала, кого она убила. «Я была просто потрясена: ого, да они и впрямь известные люди! – вспоминала она позже. – Оказывается, я имела дело с такой знаменитостью, как Шарон Тейт. Это вскружило мне голову».

Жестокость совершенного убийства вызвала настоящую панику в Голливуде. Чарли был доволен. На ранчо по этому поводу устроили очередной наркотический «сейшн». Тотчас же стали придумывать новый поход, чтобы «свиньи» затряслись от страха. Чарли объявил, что на сей раз он пойдет первым и покажет, как это делается. Раз кровь пролилась, медлить было нельзя. Акцию назначили на следующий день.

Чарли, Уотсон, Аткинс, Кренвинкель и Касабьян вместе со Стивом Гроганом и Лесли ван Хутеном, тоже из «семьи Мэнсона», несколько часов колесили по окрестностям, пока не оказались в Пасадене. Там они остановили машину у первого попавшегося дома. Чарли подполз к дому и заглянул в окно, потом вернулся и объявил, что обитателей дома следует пощадить, так как вся гостиная у них увешана детскими фотографиями.

По указанию Чарли они спустились в Лос-Фелиц, рядом с Гриффит-парком, и остановились у большого дома под номером 3301 по Уолвери-драйв, где жил владелец сети супермаркетов Лино Лабьянка со своей женой Розмари.

В начале второго ночи Лабьянка сидел в гостиной и читал газету, изобилующую подробностями о недавних убийствах в Бенедикт-каньоне. Жена была в спальне. Лино поднял глаза и увидел прямо перед собой невысокого, звероподобного человека, молча стоявшего перед ним с оружием в руках. Его поразило, как смог незнакомец войти в дом, не выдав себя ни единым звуком.

– Спокойно, – сказал Чарли. – Помалкивай, и тебе ничего не сделают.

Конечно, это была ложь.

Он отвел хозяина в спальню и там связал обоих, оставив лежать рядом на кровати. Потом вернулся к машине.

– Текс, Кэти, Лесли, ступайте в дом. Я там связал двоих. Они тихие.

Чарли остался снаружи, а «семья» снова пошла на убийство. Розмари оставили лежать в спальне с наволочкой на голове, а мужа потащили вниз, где Текс Уотсон перерезал ему горло, оставив кухонный нож торчать в теле жертвы. Услышав крики мужа, Розмари Лабьянка попыталась высвободиться. Ван Хутен – миниатюрная двадцатилетн девушка, которая когда-то увлекалась туризмом, пела в церковном хоре и играла на саксофоне в школьном ансамбле, – крепко держала женщину, чтобы Кренвинкель было сподручнее нанести удар в спину. Ударом ножа жертве рассекли позвоночник.

А в гостиной Лино Лабьянка корчился в предсмертных судорогах. Уотсон поспешил наверх, чтобы поучаствовать в издевательствах, которые творились в спальне. На теле Розмари Лабьянка насчитывалось сорок одно ножевое ранение. Ее мужу нанесли двенадцать ударов ножом и четырнадцать – кухонной вилкой для мяса. Слово «ВОЙНА» глумливо вырезали на его животе. «Смерть свиньям» и «хелтер-скелтер» написали кровью жертвы на холодильнике и на белой стене.

Убийцы догадались покормить трех хозяйских собак, одна из них слизывала кровь с их рук. Затем все они вымылись под душем, приготовили себе поесть и, прихватив с собой пару упаковок шоколадного молока из холодильника, покинули дом.

На следующий день на ранчо началась усиленная подготовка к исходу в пустыню. События развивались быстро – особенно после того, как «семьей» заинтересовалась полиция (не в связи с убийствами, а из-за наркотиков и участившихся в округе случаев воровства). Но сначала нужно было рассчитаться с Коротышкой Ши.

Дональд Ши, тридцатишестилетний объездчик лошадей и чернорабочий, прослуживший у Спана пятнадцать лет, стал действовать Чарли на нервы, а летом 1968 года переходить дорогу Чарли было опасно. Коротышка еще раньше навлек на себя гнев Чарли тем, что женился на чернокожей и принимал на ранчо ее знакомых. Но смертный приговор себе он собственноручно вынес тогда, когда стал уговаривать старого Спана выдворить «семью», а Чарли узнал об этом.

26 августа Чарли приговорил Коротышку к смерти. «Семья» сработала четко, устроив засаду. «Они закололи его, как рождественскую индюшку», – рассказывал Дэниэл Декарло, мотоциклист, некоторым образом связанный с «семьей». (Декарло не был непосредственным свидетелем убийства, но узнал все подробности от одного из членов секты.) Коротышку разрезали на девять частей, руки и голову отрубили.

Но полоса везения для Чарли, похоже, окончилась неделю спустя, когда его вместе с двадцатью приспешниками взяли под стражу по подозрению в угоне машин. Никаких подозрений насчет их причастности к голливудским убийствам пока не возникало. И все они были освобождены за недостатком улик. И даже когда полиция узнала, до какой крайности дошел опасный культ в тесном мирке Мэнсона, никто не попыталс связать скандальные убийства с существованием «семьи». И все было бы шито-крыто, если бы Сьюзен Аткинс, сидя за решеткой, не наболтала лишнего. Аткинс арестовали совсем по другому поводу, но она не утерпела и, решив похвастать перед сокамерницей, во всех подробностях расписала убийство Шарон Тейт. Та немедленно сообщила это охране.

К концу года Чарли, а также Уотсону, Кренвинкель, Аткинс и ван Хутен было предъявлено обвинение в убийстве. В итоге их признали виновными и приговорили к пожизненному заключению. Стив Гроган, работник с ранчо Спана, был также приговорен к пожизненному заключению за обезглавливание Коротышки Ши (отсидев четырнадцать лет, он выйдет на свободу). Не было выдвинуто никаких обвинений против Мэри Бруннер и Линды Касабьян, они проходили по делу свидетелями. Через несколько лет верный адъютант Чарли – Пискля Фромм – получит пожизненный срок за участие в неудавшемся покушении на президента Форда.

В 1970 году, представ перед судом по обвинению в убийстве, Чарли называл себя репортерам так: «Чарльз Мэнсон, также известный как Иисус Христос – заключенный». В суде ему представилась возможность выступить с речью – она была сумбурной и маловразумительной и продолжалась час. Послушать Чарли, так в кровавой бойне следует винить всех кого угодно, только не его.

«Я никогда не ходил в школу, – говорил Чарли, – и меня не научили как следует читать и писать, я сидел в тюрьме и оставался глупым. Я оставался ребенком, пока ваш мир взрослел. И после этого я смотрю на то, как вы живете, и не понимаю вас. Вы едите мясо и убиваете тех, кто лучше вас, а потом говорите, что ваши дети плохие, что они убийцы. Это вы сделали их такими… Дети, которые приходят к вам с ножом, – это ваши дети».