15 июня 1789 – Нынешний день

 

1

Первое, что я почувствовал, открыв глаза, это голод. Второе ощущение подсказало, что я проспал весьма долгое время, и я тут же внутренне застонал, вспомнив, где нахожусь – в проклятом баркасе, без еды и воды, и жизнь потихоньку покидает меня. Однако клубящийся в моих глазах туман начинал рассеиваться, я смог сосредоточиться на том, что меня окружало, и понял, что лежу не на дне баркаса, а на кровати. Меня накрывала чистая простыня, а воздух вокруг морем не пах, он был чистым, теплым и лишенным соли, угрожающей забить твою глотку, довести тебя до белого каления. Лицо ласкал приятный ветерок, и, медленно повернув голову, я увидел сидящую рядом со мной женщину, которая помахивала вверх-вниз большим веером, овевая меня прохладой.

Я облизал губы, при этом язык мой едва не прилип к деснам, настолько они были сухими, и меня сразу же одолела жуткая жажда. Не зная, как привлечь внимание женщины, ибо она была погружена в размышления и на меня не смотрела, я поискал в себе возможность издать что-либо похожее на звук, и через несколько секунд с губ моих слетел стон, какой можно было бы услышать от медведя-гризли или от впервые вставшего на ноги теленка.

Женщина вздрогнула всем телом и уставилась на меня.

– О! – воскликнула она. – Вы очнулись.

– Да, – признал я сиплым голосом, на мой почти не походившим. – Где я? Уже вкушаю вечный покой?

– Покой? – переспросила она и засмеялась, покачав головой, как будто я невесть какую шуточку отмочил. – Боже мой, нет, мальчик. Вы не в раю, поверьте.

– Тогда где же… – начал я, но больше ничего сказать не успел, ибо почувствовал, что лечу куда-то вниз, и тут в глазах у меня потемнело, а снова открыл я их лишь после того, как провел (так мне, во всяком случае, казалось) в беспамятстве несколько часов, хотя женщина все еще сидела рядом, обмахивая меня веером. На сей раз она смотрела на меня без прежнего удивления.

– Добрый день, мастер Тернстайл, – сказала она. – Выглядите вы уже получше. Смею думать, от воды вы не откажетесь?

– Мое имя, – пролепетал я. – Откуда вы его знаете?

Впрочем, интерес к ответу на этот вопрос я утратил мгновенно, потому как женщина налила из высокого кувшина чашку воды, да такой холодной, что по глиняному боку кувшина стекали капли испарины. Я пожирал чашку глазами, уверенный, что вот-вот расплачусь, но все же покачал головой.

– Не могу, – сказал я. – Только глоточек. Воду нужно экономить.

– В этом нет никакой необходимости, – с улыбкой возразила она. – Воды у нас предостаточно. На сей счет можете не беспокоиться.

Я принял из рук женщины чашку, но несколько мгновений просто смотрел на нее. На полную чашку воды. Она казалась мне изумительным, самым роскошным подарком, какой я когда-либо получал. Наконец я поднес ее к губам и собрался было выпить всю воду одним махом, однако женщина покачала головой и отняла у меня чашку, сказав:

– Медленно, мастер Тернстайл. Вы же не хотите заболеть. То есть заболеть еще сильнее, – поправилась она.

Я попытался сесть и понял, что лежу под простыней голым и уже наполовину обнажился перед женщиной. И быст ро накрылся простыней по плечи и покраснел.

– Не надо стесняться, – сказала женщина и чуть отвернулась в сторону. – Я целую неделю ухаживала за вами. Боюсь, тайн от меня у вас не осталось.

Я насупился, однако сил на то, чтобы испытывать стыд, у меня не было, и потому просто отвел взгляд от женщины и осмотрелся вокруг. Нет, я находился не в море, точно, а в комнате со стенами – похоже, что из бамбука. Пол под нами был твердым, а вот кровать, на которой я лежал, такой мягкой, какой я и упомнить не мог. Снаружи доносились звуки какой-то суеты, людские голоса. Я спросил:

– Так где же я? – и не без удивления почувствовал, что глаза мои наполняются слезами. Все-таки происходящее было большим потрясением, хоть и нельзя сказать, что неприятным.

– На Тиморе, – ответила женщина. – Слышали о таком?

– Капитан… – пролепетал я; воспоминания о плавании медленно возвращались ко мне. – Капитан говорил о нем. Так, значит… – Мне с трудом верилось в возможность того, о чем я собирался спросить. – Значит, мы доплыли сюда живыми? Не утонули?

– Конечно, не утонули, – подтвердила она. – И рыбы вас тоже не съели. Да, вы доплыли сюда. Насколько я знаю, став жертвами пиратов, вы провели в море сорок восемь дней. Это поразительный подвиг.

– Мы выжили, – изумленно произнес я. – Как и говорил капитан.

– Ваш капитан – замечательный человек, – сказала женщина.

Я поморгал, глядя на нее, в голове у меня вдруг зароились тревожные мысли, и я сел, почти выставив напоказ мои причиндалы, однако мне было не до них.

– Он тоже жив? – спросил я. – Скажите мне сразу: капитан, мистер Блай, он жив?

– Да, да, – ответила женщина и положила, чтобы успокоить меня, прохладную ладонь на мое голое плечо. – А теперь ложитесь, юноша. Вам пока не стоит растрачивать силы. Сначала вы должны совсем поправиться.

– А он хорошо себя чувствует?

– Когда вы пристали к нашему берегу, чувствовал он себя плохо, – признала она. – Был очень болен, как все вы. Пожалуй, даже сильнее всех. Но он быстро приходит в себя. Он обладает великим… духом, в этом нет никаких сомнений. И сгорает от негодования.

– Негодования?

Женщина на миг сузила глаза, словно не зная, стоит ли ей продолжать, а затем встряхнула головой, решив, что не стоит.

– Он жив, и вы живы, и вам ничто не грозит. Вы в голландском поселении, среди цивилизованных христиан. Мы выхаживаем вас.

– И спасибо вам за это, – сказал я, ложась. Услышанное сняло груз с моей души. – Скажите, я был очень болен?

– Очень, – ответила она. – Одно время мы думали, что потеряем вас. В тот первый день вы были совсем слабы. Мы поили вас водой, пытались накормить фруктами, но бо́льшую их часть вы отвергали. На второй день вам стало немного лучше. На третий вы ненадолго пришли в себя, сели и сказали мне несколько слов.

– Не может быть! – в удивлении воскликнул я. – Совсем ничего не помню.

– Вы бредили, вот и все. Кричали: «Я не вернусь к вам!» и «Я должен спасти моих братьев!»

– Неужели так и кричал? – тихо спросил я.

– Да. Но вашим братьям ничто не грозило. Они тоже поправлялись.

Я нахмурился, не понимая, о чем она говорит.

– Мои братья? Так вы их знаете?

– Конечно, – ответила она. – У вас расплываются мысли, юноша, вы плохо меня понимаете. Ваши братья. Моряки, которые плыли с вами в баркасе. После бунта.

– А, вот оно что, – сказал я. – Понятно. Вы решили, что я говорил о них.

– Разве это не так?

– Ну да. И что было потом?

– Потом вы снова ослабли, несколько дней мы не знали, удастся ли нам удержать вас на этом свете. Но вчера ваши щеки порозовели и вы очнулись.

– Вчера? – удивился я.

– Мы поговорили. Я дала вам воды, а вы сказали, что ее следует экономить.

Вот в это я поверить никак уж не мог.

– Это было вчера? – спросил я. – Мне казалось – несколько минут назад.

– Зато сегодня вы куда как бодрее, – сказала он. – Все, вы вернулись к нам, худшее позади.

– Значит, я буду жить?

– Нисколько не сомневаюсь.

– Что же, рад это слышать, – сказал я, потрясенный ее уверенностью. Тут на меня напала великая слабость, и я сказал, что мне нужно поспать. Женщина улыбнулась по-доброму и ответила, что это хорошая мысль, что мое тело нуждается в отдыхе, она последит за тем, чтобы меня кормили, поили и омывали, я же могу спать вдосталь, пока не встану, не начну ходить и не отправлюсь домой.

Домой, подумал я. О доме-то я и забыл.

И снова уплыл в сон, и пока мое сознание перебиралось из уютнейшей комнаты, где я лежал, в какое-то другое место, населенное мечтами и воспоминаниями, я услышал, готов поклясться в этом, знакомый голос, который осведомился у женщины о моем здравии, и услышал ее ответ: тревожиться больше не о чем, все может занять еще несколько дней, однако я молод, полон желания жить и не позволю одолеть меня каким-то там голоду и жажде.

– Хорошо, хорошо. Этот мальчик и его память мне еще очень понадобятся.

Тут я заснул.

В августе, примерно через шесть недель после того, как мы достигли Тимора, команда баркаса «Баунти» поднялась на борт голландского корабля «Ресурс», шедшего на Яву, откуда отправлялись в Европу торговые суда, которые могли доставить нас на родину. Я уже почти полностью оправился – много ходил, хорошо питался, и с каждым днем тело мое крепло, а бледность мало-помалу покидала лицо.

Не всем, однако же, выпала такая удача.

Как ни горько мне говорить об этом, но за время, прошедшее между днем, когда мы увидели землю, и тем, в который я открыл глаза, мы потеряли пятерых наших товарищей – моряков, переживших сорок восемь дней плавания, но бывших уже при смерти ко времени, когда мы достигли Тимора. Старший матрос Питер Линклеттер прожил после нашей высадки не более часа-двух и, кажется, даже не узнал о том, что мы достигли цели; и то сказать, к той поре он был при смерти уже два или три дня и просто ждал, когда Спаситель вспомнит о нем и пошлет ему кончину. Вечером того же дня мы потеряли и Роберта Лэмба, судового мясника, который был, насколько я помню, ужасно болен всю последнюю неделю, а ступив на сушу, сразу впал в беспамятство.

С особенным сожалением капитан говорил о потере ботаника «Баунти» Дэвида Нельсона, которого не смогли оживить ни вода, ни пища, – он был призван в вечный дом свой на второй после нашего прибытия день. Думаю, эта утрата особенно удручала мистера Блая еще и потому, что мистер Нельсон был последней ниточкой, которая связывала капитана с хлебными деревьями Отэити, человеком, который относился к нашей миссии с не меньшей, чем у капитана, страстностью и был способен, как надеялся он, многое сказать в его пользу по возвращении в Англию.

А потом за ними последовал и несчастный мистер Эльфинстоун – он стал единственным покинувшим нас мичманом. Как и все мы, Тимора он достиг в состоянии самом жалком, но если мне выпало счастье прийти в себя и набраться сил, то мистер Эльфинстоун их только терял и пару дней спустя умер.

И наконец, через день после того, как я очнулся, мы лишились нашего кока Томаса Холла. Меня эта смерть опечалила в особенности, потому что он всегда был необычайно добр ко мне, а если и относился к приготовлению нашей пищи с таким же тщанием, с каким собака или грязная свинья относятся к гигиене, то все-таки готовил ее, я же считал его хорошим человеком и другом в придачу. Похороны мистера Холла были единственными, на каких я смог присутствовать. Тяготы положения нашего, постепенное осознание всего выстраданного и перенесенного нами и то, что, придя в себя, я стал свидетелем новой смерти, все это сильно подействовало на меня, и, когда мы предавали мистера Холла земле, я ревел в три ручья. Та еще получилась сцена, капитану пришлось даже увести меня в мою комнату.

– Извините, сэр, – сказал я, сидя на кровати, вытирая глаза и чувствуя, что одно-единственное доброе слово капитана извергнет из меня новые слезы, да что там слезы – потоки горести и страдания.

– Тебе не за что извиняться, мальчик, – ответил он. – Последние семь недель мы были настоящей морской командой. Да нет, последние два года. Как же тебе не оплакивать павших товарищей?

– Но почему выжил я? Почему Спаситель предпочел…

– Не задавай таких вопросов, – оборвал меня капитан. – Милостивый Господь сам выбирает, кого оставить здесь, а кого призвать к Себе. Не нам с Ним спорить.

– Я ведь думал, что уже умер, сэр, – сказал я и почувствовал, как огромное горе снова стесняет мою душу. – В те последние дни в баркасе. Я знал, что ко мне приближается смерть. Знал, что моя жизнь закончилась и будущего для меня не существует.

– Я тоже так думал, мальчик, – ответил он, не сообразив, каково мне слышать подобные слова. – Да, за несколько часов до того, как мы высадились на землю, я ощутил уверенность, что ты нас покинул, и для меня это стало ударом, страшным ударом. Однако в тебе есть сила, о которой ты даже не подозревал. Ты сам взрастил ее, мальчик, понимаешь? За время, проведенное нами вместе. Ты стал мужчиной.

Сидя с ним рядом, рыдая на его плече, я себя таким уж мужчиной не чувствовал, а капитан, человек мягкий, позволял мне реветь, не давая понять, что я веду себя как девица; когда же я успокоился, сказал: довольно слез, выплакался – и будет, хватит, а не то он покажет мне, где раки зимуют.

И я ответил:

– Есть, сэр.

И больше не плакал.

Тринадцать человек из первоначальных девятнадцати, изгнанных с «Баунти», взошли на «Ресурс», чтобы спокойно отправиться на Яву; мы потеряли треть наших товарищей: пятеро скончались совсем недавно, один много раньше – Джон Нортон, которого мы лишились, когда дикари первого из посещенных нами островов камнями разбили ему голову. Мне казалось уже, что это случилось многие годы назад.

Я не сомневался, что все мы будем испытывать великую радость, станем компанией, которая просто не сможет распасться после пережитых нами приключений, однако, к удивлению моему, обстановка на борту «Ресурса» сложилась весьма неприятная. Я услышал разговоры, в которых мои товарищи возмущались капитаном, и хотя именно он успешно привел нас из центра океана в места, из коих мы могли спокойно добраться до дома, благодарности они к нему не испытывали, напротив, сочли, что теперь самое время предъявить ему претензии.

В один из вечеров капитан и мистер Фрейер разругались страшнейшим образом – собственно говоря, последние два года они и шли к этой ссоре, а теперь наговорили друг другу многое, чего говорить не стоило. Мистер Фрейер обвинил капитана в том, что тот сам подтолкнул моряков к бунту своим поведением с ними: отнял у них данные им же привилегии, обращался с ними как со своими рабами, впадал в крайности, переходя от чрезвычайной веселости к угрюмейшему унынию, совершенно как невеста перед венчанием. Капитан стерпеть таких наветов не смог и заявил в ответ, что мистер Фрейер оказался отнюдь не тем штурманом, какого он рассчитывал получить. Сказал, что когда ему было на дюжину лет меньше, чем теперь мистеру Фрейеру, а именно двадцать один год, он сам состоял в штурманах при капитане Куке. И что это за офицер, спросил мистер Блай, если он не становится в возрасте мистера Фрейера капитаном?

– Так ведь и вы, сэр, не капитан, – возразил мистер Фрейер, пустив стрелу в ахиллесову пяту мистера Блая. – Вы носите то же звание, что и я, сэр, звание лейтенанта.

– Но я получил под начало команду моряков, сэр! – воскликнул, побагровев от гнева, капитан. – Команду, которой у вас никогда не было.

– Такую, как ваша, я и не принял бы! – закричал мистер Фрейер. – Что до вашей службы штурманом при капитане Куке… – Он покачал головой и – позор, позор! – плюнул себе под ноги. – Будь вы порядочным человеком, вы стыдились бы своего поведения в тот черный день!

Это уж было слишком – и сильно слишком, – я думал, что мистер Блай выхватит из ножен саблю и снесет мистеру Фрейеру голову, но капитан лишь обругал его дурными словами, подскочил к нему так близко, что мог бы и поцеловать (мистер Фрейер, отдам ему должное, не отступил ни на шаг), обозвал трусом и шарлатаном и спросил, почему он, коли держится о своем командире столь низкого мнения, не присоединился к своему другу мистеру Кристиану и не вернулся к низменным утехам острова Отэити.

– Флетчер Кристиан мне не друг, – проревел мистер Фрейер. – Разве я не оставил его на захваченном им корабле? Разве не проплыл бок о бок с вами многие лиги оттуда сюда? И вы смеете обвинять меня в…

– Я буду обвинять вас в том, в чем сочту нужным обвинить, – прокричал капитан. – Я называю вас трусом, сэр, вы слышите, и позабочусь о том, чтобы вас повесили за ваши поступки и оскорбление, нанесенное вами старшему офицеру.

Тут уж подняли крик и наши моряки, а двое из них, Вильям Перселл и Джон Холлетт, поспешили встать на сторону мистера Фрейера и принялись орать на капитана, утверждая, что это он довел нас до нынешнего несчастного положения, и обещая рассказать об этом, когда мы вернемся в Англию. Мистер Блай счел, что с него довольно, и обратился к каптенармусу «Ресурса», и – поверите ли? – уже через час все трое, Фрейер, Перселл и Холлетт, сидели поодиночке в трюме, под арестом да еще и в цепях – капитан сказал, что так им будет удобнее размышлять об их сегодняшнем поведении.

В общем, обстановочка на борту сложилась мрачная, и я впервые задумался о том, сочтут ли нас – вернее сказать, капитана – по возвращении в Англию героями, в чем я всегда был уверен.

Или отнесутся к нам совсем иначе?

На Яву мы прибыли в растрепанных чувствах. Я и представить себе не мог, какое продолжение получит наша история – будут ли моряки бунтовать и ругаться до самой Англии или найдутся среди них трезвые головы, которые угомонят забияк, и все закончится благополучно.

Глава поселения на Яве уведомил капитана, что в ближайшее время в Англию отправятся два судна; первое, голландский корабль «Усердие», должен был отплыть через несколько дней, второе – неделей позже. Судами они были торговыми, пассажиров обычно не брали, однако второй корабль мог принять на борт немалое число людей. Узнав, что на «Усердии» найдется всего лишь три места, капитан выбрал себе в спутники своего клерка мистера Сэмюэля и меня.

– Я протестую, сэр, – заявил мистер Фрейер. К тому времени его уже освободили от оков, однако обвинений капитан с него не снял. – Как второй по званию офицер, я должен отплыть с вами на этом корабле.

– Оскорбив старшего офицера, сэр, вы лишились какого-либо звания, – тихо ответил капитан – тоном, говорившим, что никаких больше споров он не желает, что распре между ним и штурманом следует положить конец. – И если вы по-прежнему считаете себя офицером, состоящим на службе короля, я предлагаю вам принять под свое начало моряков, которых оставляю с вами. Мы еще встретимся в Англии, и довольно скоро, это я вам обещаю.

– Да, сэр, – согласился, прищурившись, мистер Фрейер. – Мы еще встретимся.

– Именно это я и сказал, разве нет? – резко ответил капитан. На мой взгляд, оба они походили на малых детей, которых следовало бы высечь.

Так или иначе, но все оставшиеся в живых моряки пришли в порт, чтобы попрощаться с нами, и капитан счел своим долгом пожать каждому из них, включая и мистера Фрейера, руку, пожелать на будущее попутного ветра и спокойного возращения домой, а затем поднялся по сходням, неся под мышкой свой блокнот, и скрылся из глаз. За ним последовал мистер Сэмюэль, а я остался, чтобы проститься с товарищами, такими теперь уже давними, пережившими плечом к плечу со мной сорок восемь мучительных дней и, подобно мне, уцелевшими.

– До свидания, моряки, – сказал я, и, клянусь, мне было трудно не заплакать, ибо я ощущал кровную близость с каждым из них. – Нам с вами будет что вспомнить, верно?

– Это уж точно, паренек, – ответил мне Вильям Пекоувер, глаза которого тоже влажно поблескивали. – Дай мне пожать на прощанье твою руку.

Я кивнул, мы обменялись рукопожатиями, потом я пожал руки всем остальным, и каждый сказал: «Удачи, Турнепс» или «Встретимся в Англии, Турнепс», я видел, что все они жалели о расставании со мной. Так странно было понимать, что приключения наши закончились.

– До свидания, мистер Фрейер, сэр, – сказал я и повернулся к сходням, и он проводил меня до них – туда, где другие моряки услышать нас не могли. – Надеюсь, вы не сочтете меня дерзким, сэр, если я скажу, что служить рядом с вами было для меня удовольствием. Я проникся огромным уважением к вам.

Произнеся это, я нервно сглотнул, потому что слова мои все-таки были дерзки.

– Спасибо, Джон Джейкоб, – ответил он, в кои-то веки прибегнув к моему настоящему имени. – Ты рад возвращению домой?

– Вообще-то, сэр, я стараюсь особо об этом не думать.

– Ты окажешься там раньше нас. Я хотел бы попросить тебя… – Он умолк, прикусил губу, выбирая правильные слова. И наконец: – Мастер Тернстайл, когда ты вернешься в Англию, тебе зададут немало серьезных вопросов на самые разные темы. Конечно, ты предан капитану. Я и сам был бы предан ему, если бы чертов дурак мне это позволил.

– Сэр… – начал я, однако он не дал мне договорить.

– Я сказал это не потому, что хочу очернить его. Просто так уж оно и есть. Я хочу лишь, чтобы ты честно и правдиво отвечал на любой вопрос, какой услышишь. Понимаешь, ты должен хранить верность не капитану, не мне, даже не королю. Себе самому. Возможно, ты еще не осознал истинного значения того, что тебе довелось увидеть и услышать, но оставайся правдивым и искренним, и о большем тебя никто попросить не сможет. Ни капитан, ни я. Ни даже мистер Кристиан с его шайкой негодяев. Ты меня понимаешь?

– Да, сэр, – ответил я. Так оно и было, и я пообещал ему, что не скажу ничего, кроме правды.

– Тогда дай мне руку, – сказал он. – Спокойного тебе пути.

Я протянул ему руку, мистер Фрейер посмотрел-посмотрел на нее, но пожимать не стал, а просто обнял меня и крепко прижал к себе.

– Ты был хорошим товарищем, – сказал он мне на ухо. – И можешь стать прекрасным мореходом. Подумай об этом.

– Я, сэр? – спросил я и отступил от него, приподняв в удивлении брови.

– Да, ты, сэр, – ответил он. – Подумай, ладно?

Сказав это, мистер Фрейер покинул меня и повел оставшихся на берегу моряков к поселению, где им предстояло ждать отплытия корабля, который доставит их на родину.

Так началось последнее наше плавание, наше возвращение домой.

Никаких официальных обязанностей на корабле у мистера Блая не было, хоть он и рад был оказать любую помощь, о какой его попросят, и потому мой капитан обратился просто в почетного пассажира. Ужинал он по большей части в своей каюте, но время от времени присоединялся к вечерним трапезам капитана и офицеров «Усердия». Впрочем, я видел, что удовольствия они ему не доставляли, поскольку наши хозяева посматривали на него не без удивления, не понимая, как мог капитан одного из кораблей Его Величества этот корабль потерять.

По-моему, он и сам задавался этим вопросом на всем нашем пути в Англию.

Мне же заняться в дороге было нечем. У капитана «Усердия» имелся собственный мальчик-слуга, поэтому я оказывал капитану Блаю кое-какие услуги, когда он в них нуждался, но это случалось нечасто, и я на протяжении всего нашего плавания изнывал от скуки да предавался мечтаниям. Конечно, живот мой был полон, воды я пил вдосталь, однако ничего интересного на борту торгового судна не происходило, не то что на «Баунти», а погода во весь наш путь оставалась мирной и мягкой. Сказать по правде, я даже заскучал по штормам.

Тем временем капитан Блай корпел над своей записной книжкой, писал отчет о нашем путешествии и о бунте, готовясь к тому, что мистер Фрейер назвал «серьезными вопросами», которые встретят нас по возвращении домой. Кроме того, он сочинял длинные письма к сэру Джозефу Банксу адмиралам военного флота и своей жене Бетси; зачем он это делал, для меня оставалось загадкой, ведь ему предстояло увидеться со своими адресатами раньше, чем они получат его послания.

Еще до того как отплыть на «Усердии», он составил список всех мятежников с указанием их примет и повадок, копии этого списка мистер Блай оставлял во всех портах, в какие мы заходили, надеясь, что это положит начало поимке негодяев, я же ни малейшей уверенности в том, что их поймают, не питал.

И наконец утром 13 марта 1790 года, через два года и три месяца после того, как мы вышли из Спитхеда, наш корабль достиг Англии. Доставил нас домой.

Лейтенанта Вильяма Блая, капитана без корабля.

И Джона Джейкоба Тернстайла, молодого человека шестнадцати лет, отродясь не имевшего ни кола ни двора.

 

2

В детстве улицы Портсмута казались мне очень широкими. Да и сам город – огромным, с целый мир. А жители его – единственными людьми, имевшими какое-то значение. Теперь же, снова выйдя на эти улицы, я поразился их узости – а может быть, тому, как расширились собственные мои горизонты. Я был уже не тем мальчиком, что покинул их холодным декабрьским утром 1787 года. И отличие мое от того мальчишки я обнаружил сразу.

Мы вернулись в Англию уже некоторое время назад, и скоро я должен был приступить к исполнению своих обязанностей в Лондоне, однако, получив свободную неделю, решил еще раз увидеть город, где родился и вырос.

Когда я направлялся туда, живот мой подводило и скручивало от страха повстречать мистера Льюиса, хоть я и боялся его куда меньше прежнего. Во время плавания на «Баунти» я строил планы побега, обдумывал, где мог бы укрыться, уберечься от его вездесущих свирепых глаз. И вот я возвращался в город по собственному почину. Думая об этом, я пусть и ощущал в себе новые силы, но тем не менее нервничал.

Я прошелся по улицам Портсмута, и ноги сами привели меня туда, где начались мои приключения. К книжной лавке, у которой француз, мистер Зелес, разговаривал со мной, пока я изыскивал возможность стянуть его карманные часы. Овощные и фруктовые лотки стояли на прежних местах, хозяйничали за ними те же люди, но сегодня они не набросились на меня, дабы оторвать мне руки-ноги, но приветственно окликали, уверяя, что яблоки их и орехи – лучшие в стране, таких расчудесных мне не найти, даже проделав путь от Лендс-Энда до Джон-о-Гроутса, так не желаю ли я купить их? И то сказать, одет я был куда лучше. И пострижен коротко, опрятно. Флот наделил меня хорошими штанами и парой сорочек, отчего я выглядел ныне как добропорядочный молодой джентльмен.

– Носовой платочек, сэр?

Я обернулся на женский голос – и кого же увидел? Флосс Маккей, которой я в былые дни сам приносил чужие носовые платки, извлекая их из карманов джентльменов, Флосс за фартинг спарывала монограммы, и я продавал платки, зарабатывая на каждом по пенни.

– Хорошие платочки, сэр, – прибавила она. – Лучших не найдете.

– Ты не узнаешь меня, Флосс? – с улыбкой спросил я, и она нахмурилась, занервничала, как будто я собирался обвинить ее в некотором неприличии и кликнуть полицейского, чтобы тот ее задержал.

– Нет, сэр, – поспешила ответить она. – И если вы думаете, что платочки мои чем-то нехороши, так покупать их вовсе необязательно, и желаю вам доброго дня.

– Это же я, Флосс, Джон Джейкоб Тернстайл. Помнишь меня?

Флосс вытаращила глаза, приоткрыла рот, я испугался, что она повалится от удивления на землю.

– Быть того не может… – прошептала она.

– Еще как может, – заверил я.

Флосс со смешком протянула руку, чтобы пощупать ткань моей куртки.

– Джон Джейкоб Тернстайл, – повторила она. – А я думала, ты помер.

– Жив-живехонек.

– И в добром, как вижу, здравии. – Она широко улыбнулась. – Ты ведь в море сбежал. Так мне рассказывали. На торговом судне.

– Это было не торговое судно. Один их фрегатов короля Георга. Но ты права, я уходил в море. И только сейчас вернулся.

– Надо же, – сказала она, оглядывая меня с головы до пят. – Как ты вырос! Высокий, красивый, загорелый. Я бы тебя ни за что не узнала. Куда ж ты плавал?

– На остров, который называется Отэити. В Тихом океане.

– Никогда о нем не слышала, утеночек. Однако тебе он пошел на пользу. Ты был прав, что убрался отсюда, – таким, как ты, тут делать нечего. Если я не сильно ошибаюсь, ты теперь не шаришь по карманам.

– Ну, это давние дела, – кивнул я, уже научившийся стыдиться своего прошлого. – На будущее у меня совсем другие планы.

– Вот как? Теперь ты, стало быть, выше этого? – с некоторой горечью осведомилась она. – И чем же ты думаешь заняться? Да! Знаешь, тут такой шум поднялся, когда ты пропал. Хозяин искал тебя повсюду.

– Мистер Льюис? – встревоженно спросил я.

– Ага, тот, в чьем доме ты жил.

– Ну да, о нем я и говорю.

– Помню, как он поцапался с ярыжками – услышал, что ты сбежал и что без них дело не обошлось. И пожелал, чтобы они заплатили ему за ущерб. А они сказали: ты, дескать, никаких прав на мальчишку не имеешь, ты ж ему не отец и вообще никто, вот и иди займись своими делами. Его это не порадовало, ты уж поверь. Он несколько месяцев ни о чем другом говорить не мог. Потом, конечно, забыл – не такое уж ты и сокровище, Джон Джейкоб Тернстайл…

– Да я и не думал никогда…

– Но злился он жутко. Я бы на твоем месте постаралась с ним не встречаться.

– Так он еще жив?

– Более чем.

– Я приехал лишь для того, чтобы снова увидеть Портсмут, – сказал я. – Надолго тут не задержусь.

Флосс отпустила несколько оскорбительных замечаний на сей счет – дескать, я считаю теперь, что слишком хорош для такой дыры, как Портсмут, – но тут она была не права. Ничего подобного я не думал. Просто на уме у меня было другое. Другие планы на будущее.

После полудня я оказался в другой части города – обедал в харчевне, оплатив это удовольствие из собственного кармана, и наблюдал за пареньком лет девяти-десяти, который маялся на другой стороне улицы у галантерейной лавки, милый такой мальчишка, светлые волосы, голубые глаза, худоватый немного. Я вмиг понял, чем он там занимается, на лице его застыло выражение человека, ждущего возможности сделать удачный ход.

В лавке находились джентльмен и леди, она примеряла шляпки, и я даже с моего места в харчевне видел бумажник, который торчал из кармана джентльмена. Я бы этот бумажник упер в два счета, никто бы и не заметил, но паренек большим проворством не отличался. Наблюдая за ним, я понял, что его враз схватили бы за руку и отдали полицейским. Я уж собрался встать, подойти к нему, предостеречь от ужасной ошибки, но не успел – меня опередил другой человек.

Он подошел к мальчику с моей стороны улицы – по-видимому, стоял слева от окна, у которого я сидел, потому я его и не видел, – подошел и схватил мальчика за запястье, оттащил в темный угол под навесом и стал выговаривать ему – не за то, что он маленький вор, а скорее за неумелое исполнение им своей роли.

Наблюдая эту сцену, я почувствовал, как все только что мною съеденное просится наружу. Мне очень хотелось отвернуться и удрать, однако ноги не понесли бы меня, я оцепенел.

И наверное, взгляд мой был слишком пристален, потому что мужчина перестал корить мальчугана, замялся, словно почувствовав, что за ним наблюдают.

А потом повернулся ко мне, сощурился и наши взгляды встретились.

Впервые за два с половиной года я смотрел в глаза мистера Льюиса. А он смотрел в мои.

Времена изменились. Если бы мы встретились через несколько месяцев после моего исчезновения, возможно, он просто подошел бы ко мне, грубо схватил за руку, отволок в темный переулок и избивал бы, пока из моих ушей не хлынула кровь. А может, и убил бы. Или запер на верхнем этаже своего заведения и заставил работать днями напролет, пока я не верну ему то, что задолжал. Трудно сказать. Я знаю только, что оба мы сильно изменились, – вернее, изменился я: вырос, обрел уверенность в себе, и потому ничто из перечисленного он делать не стал. Просто пошептал что-то мальчику на ухо, не сводя с меня глаз, и отослал его, а после с самым беззаботным видом, с полуулыбкой на физиономии прислонился к стене и стал ждать, когда я покончу с обедом и выйду.

Внешне он остался таким, каким сохранила его моя память, уж я-то узнал бы его мгновенно, разве что виски стали чуть седее, чем в 1787-м, да круги под глазами сделались заметнее. Ну а во всем прочем он был прежним – грубым скотом, не стесняющимся почесывать у себя в паху посреди улицы, по которой ходили леди.

Я посмотрел на остатки своей трапезы и понял, что доедать не стану. Аппетит пропал. Посидел, не понимая, что делать дальше, – впрочем, выбор у меня был невелик. Выйти из харчевни я мог лишь на улицу, бежать мне было некуда. Придется встретиться с ним лицом к лицу.

Когда я вышел, он отвесил мне низкий поклон, да еще в воздухе руками покрутил, как будто приветствовал заезжую особу королевских кровей.

– Боже мой, мастер Тернстайл, – сказал он, – не сойти мне с этого места. Отправляясь поутру на работу, я скорее короля Георга мог надеяться повстречать, чем вашу милость. Однако видеть тебя я рад, это уж точно.

– Добрый день, сэр, – ответил я и нервно сглотнул, а подходить к нему слишком близко не стал. – Рад, что мое появление доставляет вам такое удовольствие, хотя, называя ваш род занятий работой, вы совершаете надругательство над смыслом этого слова, не правда ли?

– Ах, чтоб тебя! – Он усмехнулся. – Это где ж ты, позволь спросить, так говорить насобачился? Я слышал, что ты в море ушел деньгу загребать, а не поступил в университет, чтобы выучиться на красную девицу.

– Какой я ни есть, я таков, каким меня сделали вы.

– Да, паренек. – Он подступил ко мне, взял за руку и повлек к гавани – людей там было поменьше, мы могли поговорить с глазу на глаз. – Это уж точно, тебя сотворил я. Я – твой создатель. А ты покинул меня, неблагодарное дитя.

– По моим сведениям, меня сотворили мои родители, мистер Льюис, – ответил я. – Вы же просто подобрали меня на улице.

– Я твоих родителей помню, – сказал он, опускаясь на скамью. Я тоже сел, но не вплотную к нему, между нами вполне мог поместиться кто-нибудь третий. – Папаша твой был забулдыгой, а мать потаскухой. Разве я тебе об этом не говорил?

– Нет, сэр.

Можно было просто уйти, да мне не хватило духу. Ну и сказать ему кое-что следовало.

– Да, вот такими они были людьми, – продолжал он. – И поскольку они были такими, то я думаю, тебе повезло, что ты вырос на руках человека вроде меня. Или я тебя не кормил?

– Кормили, сэр, и всегда обильно.

– Не давал тебе на ночь постель?

– Давали, сэр, и не всегда пустую.

Он прищурился, немного склонил голову набок:

– И ты не испытываешь ко мне благодарности, мальчик? Не считаешь себя связанным со мной долгом чести?

– Я помню, что проводил дни, бродя по улицам и прибирая к рукам вещи, которые мне не принадлежали, а прибрав, относил вам, и вы набивали ими ваши сундуки, – резко ответил я. – И помню, как зарабатывал для вас и того больше, участвуя в потехах, до которых вы были столь падки.

– Я, мальчик? – усмехнулся он. – Ну, это уж перебор. По моим воспоминаниям, это ты был падок до них как никто.

Нижняя челюсть моя выпятилась, кулаки сами собой сжались; мистер Льюис заметил это, но нимало не испугался.

– Ну что, мальчишка? – спросил он. – Хочешь ударить меня? Драку решил затеять? Так тут ярыжек полно. Ты не думаешь, что они тебя в тюрьму за это отволокут? Возможно, так оно было б и лучше для всех заинтересованных сторон. В конце концов, ты же в нее и направлялся, когда тебя у меня украли.

– Нельзя украсть у человека то, что ему не принадлежит, – возразил я, и что-то в этих словах заставило его побагроветь, резко склониться ко мне и схватить меня за грудки.

– Ты принадлежал мне, мальчишка, – заявил он. – Душой и телом. Ты здорово задолжал мне за эти два с половиной года, и уж я позабочусь, чтобы ты расплатился со мной сполна.

– Ну нет, – ответил я, отстраняясь от него, хотя, должен сознаться, уверенности во мне поубавилось. Власть, которую он имел надо мной когда-то, словно бы возвращалась назад.

– Ты вернешься ко мне и отработаешь долг или, клянусь, сильно пожалеешь. Паренек ты все еще смазливый, на пару лет работы тебя хватит.

Я вскочил и сказал, постаравшись, чтобы голос мой звучал спокойно:

– Я уезжаю из Портсмута. И собираюсь…

– Никуда ты не уезжаешь, – прервал он меня и тоже встал и вцепился в мою руку. – Ты идешь со мной.

Рука его сжала мою, точно клещами, я вскрикнул, и, поскольку хватки он не ослабил, мне оставалось лишь вонзить каблук ему в ногу, что я и сделал, после чего вырвался, отпрыгнул от него и побежал.

– От меня не сбежишь, мальчишка, – с хохотом прокричал он мне вслед. – Портсмут принадлежит мне со всеми его потрохами. Ты еще не понял этого?

Я бежал, пока его смех не затих вдали, и, оказавшись на незнакомой улице, – а может быть, изменившейся с тех пор, как я побывал на ней в последний раз, – остановился, задыхаясь. Не знаю, в чем было дело – в привычности окружения, в сознании того, каким жестоким может быть мистер Льюис, в рабской зависимости от него, которую я ощущал почти всю мою жизнь, – но только я обнаружил, что, несмотря на все случившееся, ноги сами несут меня к его заведению, и на миг я поверил, что только там жить и смогу, что оно – мой, за неимением лучшего названия, дом.

И тут я налетел на выходящего из участка полицейского.

– Ты бы глядел, куда прешь, паренек, – грубо, но добродушно произнес тот. Я извинился, а он, присмотревшись ко мне, спросил: – У тебя все путем? По виду, так ты чем-то шибко расстроен.

Я ответил:

– Так и есть. Я попал в беду.

– К полицейскому участку ты попал. Случайно или намеренно?

Я не знал, что ответить, но понял, что должен сделать. Возможно, спасаться мне было поздно, возможно, душа моя погибла навеки, но существовали другие мальчишки – вроде того, белобрысого, увиденного мной у лавки галантерейщика. Вот им я помочь мог.

– Вы позволите мне войти туда, сэр? – спросил я. Уверенность снова возвращалась ко мне, ибо я знал, что путь у меня только один. – Я хочу сообщить о преступлении.

– Тогда иди за мной, паренек, – сказал он и повернулся к двери.

Так я и сделал. Вошел за ним внутрь, сел и рассказал ему все, и рассказ мой затянулся до самого вечера. Я не утаил ничего, несмотря на стыд, который испытывал, несмотря на то, что читал в его взгляде. Рассказал всю правду о том, кем я был и что делал, а когда закончил, он посмотрел на другого полицейского, который тоже слушал меня, и покачал головой.

– Ты молодец, что пришел к нам, – произнес он. – Ничего другого сказать тебе не могу. А теперь, с твоего разрешения, нам стоит, я полагаю, навестить этого вашего мистера Льюиса, не правда ли?

В тот вечер я наблюдал, стоя в конце улицы, как полицейские вламываются в заведение мистера Льюиса, выводят оттуда и сажают в кареты мужчин, забирают мальчиков. Продолжалось это более получаса, вся улица пребывала в смятении, жители высыпали с горящими факелами из домов, посмотреть, что там за шум. Судя по лицам мальчиков, дом мистера Льюиса они покидали без сожалений; одного-двух из самых маленьких я узнал, хотя, когда жил там, они были еще и меньше. Я не ведал, куда отправят их полицейские, но не сомневался, что житься там им будет лучше, чем у мистера Льюиса.

Всех взрослых, какие нашлись в доме, арестовали. Правда, одного человека среди них не было – самого мистера Льюиса. Полицейские обошли окрестные дома, спрашивая у соседей, не видели ль те его, никто в этом не признался, и вскоре полиция, заколотив дверь дома досками, уехала.

Несколько часов спустя, уже около полуночи, я покинул комнату, в которой остановился, и зашагал в гавань – посмотреть на корабли, стоящие на якоре в Спитхеде. Наблюдая за суетой на палубах, я гадал, куда бы они могли отправляться, с какими командами, по каким делам. С удивлением я ощутил странную тоску по морю и наконец-то понял, что чувствовал наш капитан, когда мы стояли на Отэити, а он с томлением в сердце смотрел на «Баунти». Ощущение было сильное, оно потрясло меня, не желало исчезать, и я не знал, что мне с ним делать.

Я направился назад, к моей постели, по улице, которая в этот поздний час на редкость изобиловала каретами; разъезжающиеся из клубов джентльмены явно любили быструю езду, пару раз я едва не попал под копыта их лошадей – тут бы мне после стольких-то приключений и пришел жестокий конец.

– Тернстайл.

Услышав свое имя, я резко обернулся и увидел мистера Льюиса, увидел злобу в его глазах и испугано выдохнул:

– Вы.

– Да, я, – сказал он, приблизившись. – Ты небось думал, что больше не увидишь меня, а?

– Нет, сэр, – воскликнул я, отступая.

– Сначала ты сбежал, мальчишка, хоть и принадлежал мне. А затем вернулся, чтобы натравить на меня ярыг, так? Погубить мое дело, да? Отнять моих мальчиков?

– Они не ваши, – ответил я, ко мне вдруг вернулась смелость. – Они не принадлежат никому.

– Они принадлежат мне точно так же, как и ты. – В голосе его звучала ненависть, подобной которой я еще не слышал. – Ты не более чем вор, Джон Джейкоб Тернстайл, и будешь за это наказан.

Он быстро огляделся – улица уже успела опустеть – и вытащил из-под куртки длинный нож.

– Мистер Льюис, – умоляюще начал я, однако он уже сделал выпад, от которого мне едва удалось увернуться. – Мистер Льюис, пожалуйста!

– Это твоя последняя ночь на земле, – прорычал он, заходя сбоку, так что мне пришлось повернуться лицом к улице, и мистер Льюис отрезал меня от нее. – А это твое последнее мгновение.

Он занес нож, я же, понимая, что через секунду-другую тот вонзится в мое тело, прыгнул вперед, взяв его врасплох и заставив отскочить на мостовую.

– Что за… – начал он.

Это были его последние слова.

Мог ли я предостеречь его? Или хотел, чтобы так все и случилось? Не знаю. Карета вылетела из-за угла и сбила мистера Льюиса с ног, прежде чем он понял, что произошло; наверное, он пережил мгновение ужаса, им все и закончилось. Я в страхе смотрел, как карета, проехав немного, останавливается, потом услышал крик кучера, а когда он подбежал к лежащему на мостовой изломанному телу и принялся бессмысленно ощупывать его в поисках признаков жизни, укрылся в тени.

Кучер умчался на поиски полицейского, а я направился к дому.

Эта история закончилась.

 

3

Только в конце октября тринадцать выживших моряков с баркаса «Баунти» были призваны адмиралом Баррингтоном для дачи показаний на военном суде над капитаном Вильямом Блаем, обвиненным в потере фрегата Его Величества «Баунти».

Услышав, что свидетельствовать придется и мне, я сильно испугался, поскольку считал обвинение против капитана несправедливым, однако офицеры Адмиралтейства успокоили меня, заверив, что такова обычная метода разрешения подобных вопросов. К тому же и разногласия между капитаном и мистером Фрейером были, по всему судя, улажены, поскольку во время слушания дела каждый поддерживал другого и показания их в противоречие не вступали.

Когда меня, как и прочих выживших, вызвали на свидетельское место, я разнервничался, боясь угодить в судейскую ловушку и ляпнуть нечто такое, чего я вовсе не думаю. К счастью, меня, похоже, не считали персоной значительной, и на свидетельском месте я провел не более получаса. Совещались судьи совсем недолго, капитан был оправдан и вышел из зала суда героем.

После нашего возвращения история бунта на «Баунти» оказалась в центре внимания английской публики и, по крайности в те дни, капитана Блая превозносили за то, что он сумел привести наше крошечное суденышко к спасению. Сам король похвалил его, и мистер Блай смог наконец получить чин, который перед началом наших приключений ему пожалован не был, – он стал капитаном и по званию, что открыло перед ним путь наверх.

В том же году фрегат «Пандора» под командованием капитана Эдварда Эдвардса был отправлен на Отэити, дабы отыскать бунтовщиков, а спустя некоторое время я с удивлением прочел в газете имена тех, кого удалось поймать: скрипача Майкла Берна, помощника боцмана Джеймса Моррисона, подмастерьев плотника Чарлза Нормана и Томаса Макинтоша, палубных матросов Томаса Эллисона, Джона Миллуорда, Ричарда Скиннера, Джона Самнера и Томаса Беркетта, мичмана Джорджа Стюарта, младшего кока Вильяма Маспратта, оружейника Джозефа Коулмэна и бондаря Генри Хилбранта.

Значилось там и еще одно имя – паскудника мистера Хейвуда.

А вот мистера Флетчера Кристиана, денди, найти так никогда и не удалось.

Впрочем, если я и испытал удивление, узнав, что все они вернутся в Англию и предстанут перед судом по обвинению в мятеже, оно было ничем в сравнении с изумлением, поразившим меня при получении другой новости. На обратном пути фрегат «Пандора» получил пробоину и затонул, а вместе с ним пошли на дно четверо несчастных узников – Скиннер, Самнер, Стюарт и Хилбрант. Остальных капитан и команда фрегата доставили в баркасах и шлюпках на Тимор, пройдя тем же путем, какой пришлось проделать нам. И уже оттуда они прибыли в Англию.

Если вам нужен пример шуток, которыми развлекается Спаситель, то вот он, перед вами.

Последовавшие затем судебные процессы возбудили изрядный интерес в обществе; капитан Блай дал показания против мятежников, но осуждены были только шестеро – Моррисон, Эллисон, Миллуорд, Маспратт, Беркетт и мистер Хейвуд, – прочих сочли верными своему долгу моряками, которых бунтовщики просто-напросто взяли в плен.

После настойчивых прошений родственников король помиловал и отпустил на свободу мистера Хейвуда, а с ним Моррисона и Маспратта.

Трех других – Томаса Эллисона, так и не женившегося на своей Флоре Джейн Ричардсон, Томаса Беркетта, который в ту роковую ночь арестовал капитана в его собственной каюте, и Джона Миллуорда – приговорили к смерти и должным образом повесили за шею, дабы напомнить всем о каре, ожидающей бунтовщиков.

Чем и закончилась история корабля Его Величества «Баунти».

 

4

Лишь двадцать шесть лет спустя, незадолго до сорок четвертого дня моего рождения, я снова вернулся в мыслях к тем бурным двум с половиной годам. Причиной этих воспоминаний стали похороны одного из моих самых давних и самых близких друзей – капитана Вильяма Блая, героя «Баунти», состоявшиеся незадолго до Рождества 1817 года в приходской церкви Ламбета.

Я надеялся, что, может быть, увижу в церкви кого-то из давних товарищей по моему первому плаванию, но к тому времени одни (их было большинство) уже умерли, а другие ушли в далекие плавания, и представить «Баунти» на похоронах, кроме меня, оказалось некому. Сказать по правде, людей они собрали мало, несмотря на славные дела, совершенные капитаном при жизни. Он сражался при Копенгагене под началом самого адмирала Нельсона, и сражался доблестно; он получил на некоторое время пост генерал-губернатора Нового Южного Уэльса и считался в этом краю антиподов великим героем; он стал контрадмиралом и затем вице-адмиралом синего флага, а это одно из высших флотских званий. Тем не менее память о бунте не выветривалась и кое-кто считал капитана Блая главным в той истории злодеем – мнение, которое вряд ли смогло бы еще сильнее отдалиться от истины.

Совершенством мистер Блай не был – да и многие ли из нас совершенны? – однако он стоил тысячи Флетчеров Кристианов, и за это я готов поручиться моей жизнью.

После погребения я остался в Ламбете один: жена присутствовать на похоронах не могла из-за ожидавшегося вскоре рождения нашего восьмого ребенка, каковое и состоялось тремя неделями позже. (Наш третий ребенок, он же второй сын, был назван Вильямом в честь моего друга и его крестного отца.) Возвращаться домой я не спешил. Воспоминания о тех годах нахлынули на меня, наполнив странной смесью сожалений, разочарований и восторгов, и я зашел в один из тамошних постоялых дворов, заказал пинту эля и сел в углу у окна, чтобы поразмыслить о событиях моей жизни.

Я и не заметил приблизившегося ко мне джентльмена, и лишь глубокий голос его вырвал меня из задумчивости.

– Капитан Тернстайл.

Я поднял на джентльмена взгляд, но сразу его не признал. Хорошо одетый джентльмен с изысканным выговором.

– Добрый день, сэр, – сказал я.

– Не позволите ли присоединиться к вам ненадолго?

– Конечно, – ответил я и указал на скамью напротив.

Я предпочел бы остаться в одиночестве, но было ясно, что он узнал меня и захотел побеседовать, не мог же я ему отказать. Впрочем, усевшись и поставив перед собой собственный эль, он несколько мгновений молчал и лишь слегка улыбался мне.

– Думаю, вы меня не узнали, – наконец сказал он.

– Прошу прощения, сэр, – ответил я. – Выходит, мы с вами встречались?

– Однажды, – сказал он. – Много лет назад. Возможно, если бы я вывесил из кармана мои часы, они расшевелили бы вашу память?

Я нахмурился, пытаясь сообразить, что могли означать эти слова, но тут смысл их дошел до меня, заставив изумленно округлить глаза.

– Мистер Зелес! – воскликнул я, ибо передо мной и вправду сидел тот самый французский джентльмен, чьи часы я украл многие годы назад, тот, кто дал себе труд спасти меня от тюрьмы и доставить на палубу «Баунти».

– Маттье, прошу вас, – улыбнулся он.

– Поверить не могу, – покачав головой, сказал я и прибавил, поскольку хоть Маттье Зелесу и должен был идти восьмой десяток, но больше пятидесяти с чем-то дать ему было трудно: – Годы были добры к вам.

– Мне довольно часто случается слышать это, – ответил он. – Впрочем, я стараюсь на сей счет не задумываться. Не стоит искушать судьбу – таков мой девиз.

– И вы здесь, – все еще изумленный, сказал я. – Присутствовали на…

– Похоронах адмирала Блая? Да, я был на задах церкви. Заметил вас, когда вы уходили, и мне захотелось поздороваться с вами. Столько лет прошло.

– Ваша правда, – согласился я. – Очень приятно вас видеть. Вы живете в Лондоне?

– Нет, разъезжаю понемногу, – ответил он. – У меня немало интересов по всему свету. Должен сказать, однако, что, увидев вас, я обрадовался. Я с большим вниманием следил за вашей карьерой.

– Благодарить за нее мне следует двоих, – сказал я. – Прежде всего вас, пославшего меня на борт того корабля, а затем Вильяма, который сделал меня своим протеже.

– Стало быть, вы все эти годы оставались друзьями?

– О да, – ответил я. – Возвратившись в Англию, мистер Зелес… Маттье… я не знал, куда мне податься. Подумывал продолжить прежнюю мою жизнь в Портсмуте, однако там ничто больше меня не держало. А капитан, получив оправдание и повышение в чине, предложил мне стать палубным матросом в его следующей команде.

– Так пережитые вами приключения не настроили вас против моря?

– Мне казалось, что настроили, – признался я. – За те сорок восемь дней в баркасе я не один раз клялся, что если выживу, то даже в ванну больше не полезу, не то что в море. Но возможно, те испытания изменили меня к лучшему. Вильям сделал предложение, я подумал-подумал и принял его, а потом…

– Остальное, как принято говорить, история.

– Под началом Вильяма мне довелось послужить только раз, – счел нужным подчеркнуть я. – В его следующем плавании. Дальше я пробивался сам. Мне повезло, у меня обнаружился талант картографа, а с ним прирожденное, я полагаю, понимание моря. Я трудился и поднимался наверх. И опомниться не успел, как стал помощником штурмана, а после и штурманом.

– Теперь же вы капитан, – сказал мистер Зелес с ноткой гордости в голосе. – Но, если верить слухам, на этом карьера ваша не закончится, нет?

– О слухах мне ничего не известно, сэр, – ответил я и немного покраснел, хоть и готов был признать, что честолюбие мое полностью удовлетворено еще не было. – Такие решения принимаются людьми, которые стоят выше меня.

– И оно будет принято, друг мой, – уверенно пообещал мистер Зелес. – Не сомневаюсь. Я и вправду горжусь вами, Джон Джейкоб.

Я улыбнулся:

– Приятно слышать. Но, думаю, не так сильно, как гордился мной Вильям. В день, когда я отправился в Адмиралтейство за капитанским патентом, он сопровождал меня. После мы отобедали в компании друзей, и Вильям провозглашал тосты и очень хорошо отзывался обо мне, страшно меня этим растрогав. Говорил о преданности. О долге. О чести. О чертах характера, которые, думается мне, определили его собственную жизнь.

Когда я вспоминал тот счастливый вечер и все сказанное обо мне Вильямом, мои глаза неизменно наполнялись слезами. Случилось это и сейчас.

– Полагаю, он считал вас своим сыном, – сказал мистер Зелес.

– Возможно, – согласился я. – Во всяком случае, чем-то вроде того. Я знаю, что никогда его не забуду.

– А остров? Таити. Вы о нем часто думаете?

– Мы называли этот остров Отэити, Маттье, – поправил его я. – Да, я часто думаю о нем. О моряках, которых мы там оставили. О мятежниках, которых так и не удалось отыскать. Хотя злости на них я больше не держу. То были странные дни. И люди в том климате вели себя странно. Если во мне и сохранилась какая-то враждебность, то лишь к Флетчеру Кристиану.

– А, – сказал мистер Зелес и задумчиво покивал. – Конечно. К настоящему негодяю во всей этой истории.

– К худшему из всех негодяев.

– Вы полагаете, таким его и запомнят?

Я приподнял брови:

– Ну конечно. Разве он не обратился против своего капитана? Не захватил корабль, ему не принадлежавший? Не нарушил должностную присягу?

– Хотел бы я знать, вспомнит ли об этом история, – сказал мистер Зелес.

– Уверен, что вспомнит, – ответил я. – Как бы там ни было, теперь он наверняка уже мертв. Столько времени прошло. Его злодейство пришло к концу, а бесславие утвердилось.

Мистер Зелес легко улыбнулся и некоторое время помолчал. А когда заговорил снова, речь пошла уже не о днях Блая и Кристиана, но о моей жизни.

– А вы, Джон Джейкоб, вы прожили счастливую жизнь? – спросил он.

– Да, – ответил я, – весьма недурную. Надеюсь к тому же, мне еще есть чего ожидать. У меня любящая жена, целый выводок счастливых, здоровых детей. Изрядная карьера. Чего еще мог бы я пожелать от жизни?

– Я вспоминаю, что когда вы были мальчиком, – сказал он, – в то утро нашего знакомства у книжных лотков Портсмута, между нами состоялся один разговор. Вы его помните?

Я мысленно вернулся на тридцать лет назад, наморщил лоб и напряг память.

– Смутно, – признался я. – Все было так давно.

– Вы сказали тогда, что были бы не прочь написать книгу. Что хотели бы когда-нибудь заняться этим. Если не ошибаюсь, что-то такое про Китай.

Я весело расхохотался – воспоминание о том разговоре вернулось ко мне.

– Я был большим фантазером, – сказал я, удивленно покачивая головой.

– Так вы ничего не написали?

– Нет, сэр, – признался я. – Взамен того я плавал.

– Ну что же, время покамест есть, – улыбнулся он. – Возможно, еще напишете.

– Не думаю, – сказал я. – Я не мастер сочинять истории.

– В таком случае вам стоит просто пересказать вашу собственную. В будущем могут найтись люди, которые с удовольствием станут читать о ваших приключениях. Могут найтись те, кому захочется узнать правду о нашем времени, о годах, которые вы провели в своей первой экспедиции. – Тут мистер Зелес извлек из кармана часы, намного лучшие бывших при нем в нашу первую встречу. – Мне хотелось бы задержаться и поговорить, – сказал он, – но, увы, у меня с племянником дело в Лондоне, а чтобы добраться туда каретой, потребуется не меньше часа.

Я посмотрел в указанную им сторону и увидел темноволосого паренька лет шестнадцати-семнадцати. Очень похожий на мистера Зелеса, он сидел неподалеку от нас и терпеливо ждал своего дядю.

– Могу я написать вам? – спросил я и встал, чтобы пожать его руку. – Мне хотелось бы продолжить наш разговор.

– Разумеется. Я пришлю вам адрес через Адмиралтейство. – Он немного помялся, потом принял мою ладонь, крепко сжал ее и взглянул мне прямо в глаза: – Я очень рад, мистер Тернстайл, что ваша жизнь сложилась столь удачно. Возможно, в тот день в доках Спитхеда я совершил доброе дело.

– Уверен, что совершили, сэр, – ответил я. – Не знаю, во что могла превратиться без вас моя жизнь.

Мистер Зелес улыбнулся и, не сказав больше ни слова, покинул постоялый двор; племянник последовал за ним. Я смотрел в окно, как они шагают по улице, пока оба не скрылись из виду. Больше я мистера Зелеса не видел и не слышал. Потерялся ли его адрес по пути ко мне или и не посылался никогда, не знаю.

Несколько последующих дней я мысленно возвращался к нашему разговору. Обдумывал слова мистера Зелеса о том, что следовало бы описать события моей жизни. Но вскоре снова вышел в море, и времени на писание у меня не осталось. Однако десять лет спустя я осел в Лондоне, оставив плавания позади. Одно из морских сражений лишило меня левой ноги, и, хоть здоровью моему ничто не грозило, я вынужден был в возрасте пятидесяти пяти лет вернуться к более спокойной жизни, в коей мне служили утешением внуки и служба в Адмиралтействе, где я ведал наймом офицеров, выбором капитанов – назначением достойных людей, которым предстояло решать важные задачи.

Но разумеется, свободного времени у меня стало несколько больше, чем прежде, и я, вернувшись в мыслях к тому дню и тому разговору, сел за стол, положил перед собой лист бумаги, взял перо и записал простое предложение:

Жил в давние времена джентльмен – высокий, обличия самого благородного, – взявший себе за правило приходить в первое воскресенье каждого месяца на рыночную площадь Портсмута, чтобы пополнить свою библиотеку.

С него я начал мои воспоминания, которые теперь, по всему судя, подходят к концу. Надеюсь, что мне удалось описать на этих страницах истинный характер капитана, равно как и негодяя Флетчера Кристиана, и что грядущие поколения, если им приспеет охота поразмыслить о двух этих людях, а она непременно приспеет, смогут воздать обоим по действительным их заслугам.

Что до меня… я прожил долгую, счастливую жизнь, благословленную случайной встречей с одним человеком – встречей, что привела меня к добровольному служению другому. В дальнейшие десятилетия мне довелось пережить куда больше приключений. Рассказ о них мог бы занять тысячи страниц, но я и так уж утомил мое перо, да и по правде сказать, ни одно из них не превосходило по волнительности и увиденным мной чудесам моего детского еще плавания на остров Отэити и обратно.

Впрочем, те дни давно отошли в прошлое. А мне по-прежнему надлежит смотреть в будущее.