Почти неделя прошла, прежде чем журналистам и телевизионщикам надоело торчать перед домом Бракетов и они отправились досаждать кому-то другому. Все это время Элинор не осмеливалась и носа высунуть наружу. Она сидела, насупившись, дома, почти ни с кем не разговаривала, а ее злость на сына все больше росла. Элистер взял на несколько дней отгулы на работе, чего раньше никогда не делал, поскольку обычные люди, заявил он, даже никогда не болеют — они работают пять дней в неделю с девяти до пяти и за свою честную работу получают честную плату. Наконец мрачным вечером в четверг муж и жена собрались на кухне и закрыли за собой дверь. Генри и Мелани отправили по комнатам. Барнаби оставили парить под матрасом в гостиной. Даже Капитана У. Э. Джонза изгнали в сад, хотя он уже сделал все свои дела в укромном углу за яблоней и добавить к сделанному ему было нечего.

Разговор начала Элинор — сказала Элистеру, что недавно ей в голову пришла мысль. (Вообще-то мысль пришла ей в голову не совсем недавно; Элинор подумала об этом восемь лет назад в такси, когда возвращалась из роддома, но признаваться в этом ей не хотелось.)

Элистер счел, что мысль эта годная, и предложил пару улучшений.

Элинор на них согласилась и добавила несколько своих; от одного они решили отказаться — необязательно, мол, это будет только ради смеху.

Элистер выдвинул последнее предложение, и Элинор сбегала к кухонному буфету и проверила: самые острые ножницы по-прежнему лежали на месте.

— Они здесь, — сказала она, взяв их в руку. Закатное солнце, бившее в окно, заиграло на лезвиях удовлетворительно.

Так они и приняли это свое ужасное решение.

— Мы уверены? — спросила Элинор.

— Я уверен, если ты уверена, — ответил Элистер.

— Да, — решительно сказала Элинор. — Я уверена на все сто процентов.

— Пути назад у нас не будет, ты это понимаешь?

— Элистер, тут никто не виноват, кроме него самого. Вот ты разве устраивал своим родителям такой кошмар? А я?

— Значит, по рукам? — спросил Элистер, протягивая ей руку.

— Вряд ли, — ответила Элинор, не желая совершать такое банальное действие. — Мы же не преступники какие-нибудь.

Следующее утро настало взрывом солнечного света, и компания из шести красноглазых коэлей принялась вить временные гнезда в саду у Бракетов — к большому неудовольствию Капитана У. Э. Джонза, который охранял свой участок с таким авторитетом, какого не видали со времен римских центурионов. Семейство, как обычно, собралось на кухне завтракать: дети бурлили, родители вели себя необычайно пришибленно.

— А Барнаби не переоделся в форму, — сказала Мелани, задрав к потолку голову. — Он что, сегодня не идет в школу?

— Сегодня — нет, дорогая моя, — ответила Элинор.

— Но ведь все журналисты уехали. У него мозги прокиснут, если он и дальше будет сидеть дома.

— Это нам решать, девушка, — промолвил Элистер. — А не тебе.

— И мы решили, — сказала Элинор, строго глядя на мужа. Она хотела убедиться наверняка, что нынче утром никто не смалодушничает. — Не правда ли?

— Да, — ответил Элистер. — Могу сказать с уверенностью, что это лучшее решение в моей жизни.

— Ну, это несколько чересчур, не думаешь? — спросила Мелани, удивленно глядя на папу. — Вы же просто разрешили Барнаби не ходить лишний день в школу.

— У меня в классе все считают, что Барнаби очень здоровский, — заметил Генри, беря еще один тост — седьмой за утро. Влезет ли до конца завтрака и восьмой? — думал он. — Им всем интересно, могу ли я тоже летать.

— Вот видишь? — торжествующе осведомилась Элинор. Она была довольна, что одно ее предсказание сбылось, хотя старшему сыну от этого могли быть только неприятности. — Они тебя обижают?

— Нет, конечно, — ответил тот. — В смысле, посмотри на меня, а? — Тут не поспоришь. Генри исполнилось пятнадцать, и он занимался множеством видов спорта. Маловероятно, чтобы кто-то из одноклассников попробовал его задирать. Даже весь джем, который он обычно ел, не мог бы размягчить ему столько мускулов. — Да и какое мне дело, если они считают, будто я умею летать, как Барнаби? Мне все равно, что другие думают.

— Это отнюдь не все равно, — произнес Элистер, с раздраженным вздохом отставив чашку кофе и беря в руки «Повесть о двух городах», — Барнаби уронил книжку, пришлось вставать и отдавать ему. — Как тебе понравится, если люди будут ходить и всем рассказывать, что ты… ну я не знаю… кусок швейцарского сыра? Или фигурный чайник? Когда это неправда?

Мелани прыснула. Ее явно развеселила мысль, что ее старший брат может оказаться швейцарским сыром или чайником. Даже Капитан У. Э. Джонз радостно загавкал, перевернулся на спину и победно замолотил в воздухе всеми четырьмя лапами.

— Пусть говорят что хотят, — сказал Генри, не обращая внимания на общий восторг. — Кто первый обзывается, тот сам так называется.

— Ты хочешь мне сказать, — начал Элистер, подаваясь вперед и глядя на старшего сына так, словно они плохо знакомы, — ты пытаешься на самом деле сказать мне, что тебе совсем не стыдно от того, что все твои друзья знают про этот ужас с твоим братом?

Генри на миг задумался.

— Да, — кивнул он наконец. — Именно это я тебе и говорю.

— Хотя большинство, вероятно, все равно будет думать, что ты летаешь втайне?

— Может, и летаю, — пожал плечами Генри. — Особого желания у меня никогда не было, но кто знает — вдруг на меня стих найдет, и при должном стечении обстоятельств…

— Генри, ты меня специально расстраиваешь? — спросила Элинор, пристукнув чашкой по столу.

— Я же правду говорю, — сказал Генри. — Мне все равно, летает Барнаби или нет. И всегда было безразлично. Приятных полетов, что тут сказать?

— Мне тоже, — вставила Мелани, глядя на старшего брата с гордостью. Иногда Генри ужасно ее изводил, но милый боженька, сердце у него — чистое золото, и он не боялся это показывать.

— Я лучше пойду на работу, — сказал Элистер, встав и в отчаянии поглядев на детей. — Иногда я себя спрашиваю, в чем я ошибся, знаете? В чем мы оба ошиблись, Элинор. — Он нагнулся, поцеловал жену в щеку, и они многозначительно переглянулись. — Ты уверена, что я тебе сегодня не пригожусь? — тихо спросил он.

— Мне кажется, легче будет, если я сама, — ответила Элинор, пристально глядя на кофейную гущу у себя в чашке.

— Ну тогда ладно.

— Что будет легче, если ты сама? — спросила Мелани.

— Ничего, — ответил Элистер и взял портфель. — До вечера. — Он задрал голову, поглядел на Барнаби — и как-то замялся, не в силах смотреть мальчику в глаза. — У тебя все будет хорошо, — произнес он, а потом повернулся и пошел на работу, низко повесив голову: отчасти он понимал, что совершает позорнейшую жестокость.

— А я, наверное, сегодня тоже мог бы пойти в школу, — сказал Барнаби, когда через несколько минут Генри и Мелани ушли, а Капитан У. Э. Джонз отправился гонять белочку, которой хватило безрассудства устроить себе привал у них в саду. (Он намеревался поучить эту белочку вежливости.) — Не хочу я весь день на потолке валяться.

— Я думала, мы пойдем погуляем, — ответила Элинор. — Такой погожий денек стоит, в конце концов, а мы уже неделю из дому не выходили. Что скажешь, хорошо я придумала?

— И ты не станешь на меня ошейник надевать? — спросил Барнаби.

— Сам выбирай, — сказала его мама. — Поводок или мешки с песком.

Барнаби поразмыслил.

— Лучше мешки, — сказал он.

Небо было совершенно синим и ясным, когда Элинор, Барнаби и Капитан У. Э. Джонз вместе вышли из дому; последний хорошенько обнюхивал все кусты и ограды, мимо которых они шли, — вдруг ночью здесь злонамеренно гуляли какие-нибудь чужие собаки и провокационно наоставляли своих запахов. Шли они на юг — к домам, выходившим на гавань, — потом свернули к мосту. Барнаби поднял голову и посмотрел на два флага, трепетавших на его северном конце: флаг австралийцев и флаг аборигенов. Трудно поверить, что всего неделю назад он стоял прямо под ними. Барнаби видел цепочку крохотных фигурок — они ползли наверх в своих серо-синих костюмах. Интересно, Дэз ведет эту группу или нет?

— Мы же на мост не пойдем, правда? — спросил он, и Элинор покачала головой.

— Господи боже мой, нет, — ответила она. — По-моему, с этим мостом нам уже хватит неприятностей на всю жизнь, нет? Он — угроза обществу. Его надо бы снести.

— Но как тогда люди будут добираться с одной стороны Сиднея на другую?

— Им это сто лет как-то удавалось, пока его не построили, — сказала Элинор. — Я уверена, они придумают как.

Барнаби уже немного устал: последний раз он носил рюкзак с песком девять дней назад, и теперь тот давил на плечи. И у него опять болели уши — так случалось всякий раз, когда ему приходилось оставаться на земле.

— Ну если мы на него не полезем, тогда куда же мы идем? — спросил он, когда они начали подниматься по лестнице, уводившей влево на длинную пешеходную дорожку, что тянулась вдаль над водой.

— Мы немножко пройдемся, вот и все, — ответила Элинор. — Погуляем вокруг Оперного театра, зайдем в Ботанический сад. Знаешь, я туда не заглядывала уже очень много лет. Твой папа раньше меня туда все время водил в молодости, когда у нас не было таких проблем, как сейчас.

Барнаби, прекрасно знавший, что главная из этих проблем — он сам, ничего на это не сказал. Он просто рассматривал на ходу залив и жалел, что не прихватил с собой бутылку воды, — очень хотелось пить. Когда они почти дошли до другого берега, Элинор остановилась и встала на одно колено — завязать шнурок. Барнаби повернулся налево — посмотрел на зонтики верхней террасы отеля «Гленмор» и представил себе, каково было бы сидеть там всей семьей и обедать, а не парить под тентом. Но Элинор опять выпрямилась — и тут о стальную палубу дорожки лязгнуло что-то тяжелое. Она быстро нагнулась и подняла то, что выпало у нее из кармана.

— Это что? — спросил Барнаби, обернувшись. В маминых руках тускло блеснуло что-то железное.

— Это я сглупила, — ответила она и показала сыну острые кухонные ножницы, которые положила в карман, когда они выходили из дому. — Я ими что-то резала, а потом, должно быть, забыла положить обратно в ящик.

— Это же опасно — ходить с ножницами в кармане, — сказал Барнаби.

— Да, я знаю. Но не волнуйся. Я буду осторожна.

«Гав, — гавкнул Капитан У. Э. Джонз, знавший, что дело тут нечисто. — Гав, гав, гав!»

— Ох, да умолкни ты, — велела Элинор, дернув его за поводок.

Спускаясь по лестнице на Скалы, они протолкались через людей, пивших кофе с утра, потом по другой лестнице — круче — вышли на Круглую набережную. Барнаби задержался послушать старого аборигена, который играл на диджериду перед выходами к пирсам.

— Пойдем, Барнаби, — раздраженно поторопила его Элинор.

— Я послушать хочу.

— У нас нет времени. Пойдем скорее, пожалуйста.

Барнаби вздохнул и отвернулся в тот миг, когда старик как раз закончил дуть в трубу, и они посмотрели друг на друга, ни слова не сказав. Мальчику стало как-то совсем не по себе. Что-то сегодня у нас не так.

Дойдя до фасада Оперного театра, они остановились и посмотрели, как вверх и вниз по ступенькам бегают и фотографируются туристы. Барнаби это здание всегда завораживало. Похоже на корабль, выплывающий в открытый океан.

— Сколько опер ты там слушала? — спросил он.

— О, нисколько, — ответила Элинор. — В оперу уже никто не ходит. Это не обычное занятие. Если мне хочется стать чуточку культурнее, я включаю программу «Шеф-повар», как любой обычный человек. Пойдем, давай не будем останавливаться.

Они обогнули Оперный театр по дорожке и вошли в Ботанический сад сквозь большие железные ворота. Людей там было немного — лишь несколько мамаш с младенцами в колясках. На перекрестке дорожек стоял фургон с мороженым, в окошке сидела девушка и увлеченно читала книжку. Время от времени она поднимала голову, проверяя, нет ли у нее покупателей.

— Идеально, — сказала Элинор. Похоже, ей понравилось, как здесь тихо.

— Я уже устал, — сказал Барнаби. — Может, передохнем немножко?

— Еще рано, — ответила Элинор. — Давай хорошенько прогуляемся вокруг бухты, а потом сделаем перерыв, честное слово.

Они вышли на ту дорожку, которая бежала через весь Ботанический сад, и Барнаби посмотрел на бухту Вулумулу. Вода в ней искрилась на утреннем солнце, а на поверхности весело плескалась радуга, словно по гребешкам волн запустили монетку. В море уже вышло несколько яхт; Барнаби видел на них целые семьи — мамы и папы вместе с детьми, все радовались приятному утру. Совсем как в «Гленморе». Семьи вместе и счастливы. И никому за своих детей не стыдно.

— Далеко еще? — спросил он через десять минут, но Элинор ничего ему не ответила. Она лишь целеустремленно шагала вперед, как спортивный ходок, словно подавляла в себе ярость.

— Тут можно остановиться, — наконец сказала она, и Барнаби просто рухнул на большую скамью, вытесанную в скале, а Капитан У. Э. Джонз пал к его ногам, трагически хрюкнув, и громко засопел. — Пришли.

— Куда? — озираясь, спросил Барнаби.

— К Креслу миссис Мэкуори, — ответила Элинор. — Вы же в школе проходили, нет?

— Нет.

— Поразительно, — вздохнула она. — И чему только нынче детей учат? Это ваша история.

Барнаби пожал плечами.

— Может, я болел в тот день, — предположил он. — Или вы меня в школу не пустили.

— У тебя вечно оправдания найдутся, — сказала Элинор. — В общем, если б у вас был нормальный учитель, он бы устраивал вам экскурсии в такие вот места, а не заставлял карабкаться на мосты, только чтобы про вас потом в газетах напечатали. Вот здесь-то и началась Австралия. На этом самом месте. Отсюда мы все родом. — Она окинула взглядом бухту и глубоко вдохнула, словно с далекого Тихого океана морским бризом ей могло принести воспоминания о былых жизнях и временах. — Двести лет назад, — объяснила она, — недалеко отсюда жил Лэхлен Мэкуори, губернатор Нового Южного Уэльса. Его жена Элизабет каждое утро любила гулять на этом вот мысу, смотреть, как из Англии приходят суда. Сидела здесь — вот ровно где ты сейчас сидишь — и просто на них смотрела. И так — день за днем. Это место назвали в ее честь Креслом миссис Мэкуори.

Барнаби встал и огляделся, не занял ли он место призрака.

— Сюда раньше из Англии возили осужденных преступников, — продолжала Элинор. — Но про это же ты все знаешь, правда?

— Еще бы, — ответил Барнаби. По крайней мере такое по истории им задавали.

— А на этих судах, знаешь, были не только мужчины и женщины. Детей сюда тоже ссылали. Некоторые — очень маленькие. Вообще-то — как ты. Они сходили здесь на берег после долгого плавания, чтобы начать в Австралии новую жизнь, и не знали, что их тут ждет, но старались изо всех сил. И у них все получалось.

Барнаби попробовал представить, каково было такому же, как он, восьмилетнему мальчику проснуться однажды утром на корабле и увидеть Сиднейскую гавань. И при этом — не знать, какая жизнь его ждет на этом новом континенте.

— Хотя поначалу им было страшно, — сказала Элинор, подходя ближе к Барнаби, — со временем они стали понимать, что всему есть причина. Это, знаешь, очень даже возможно — уплыть в неведомый мир и найти там счастье. Может, даже больше счастья, чем тебе довелось узнать прежде.

Барнаби смотрел на море и ничего не отвечал. У него урчало в животе, и он хотел спросить у мамы, не купят ли они мороженого в фургончике на перекрестке в парке, — и тут неожиданно услышал треск, а за ним — тихое «шшшш». Так шипит змея, когда собирается напасть.

Треск раздался потому, что Элинор ножницами прорезала дырку в днище рюкзака с песком.

А шипел этот песок, который стал медленно высыпаться, и на земле начала расти пирамидка.

Барнаби смотрел под ноги и ничего не понимал. Потом перевел взгляд на маму — та качала головой, а глаза отводила.

— Прости меня, Барнаби, — сказала она. — Но это к лучшему. Там прекрасный мир. Ты можешь в нем стать таким же первым поселенцем. И где-нибудь ты найдешь счастье, я в этом уверена.

Барнаби тихо ахнул. Песок сыпался и сыпался — словно в песочном таймере для варки яиц. Капитан У. Э. Джонз подскочил к кучке, сунул в нее нос, а потом в панике поглядел на своего хозяина. Ноги мальчика начали отрываться от земли.

— Мам! — закричал Барнаби. — Мама! Помоги! Я поднимаюсь! Капитан У. Э. Джонз, помоги мне!

— Прости, Барнаби, — повторила Элинор, и голос у нее осекся. — Мне правда очень жалко.

Капитан У. Э. Джонз гавкнул и забегал кругами, затем подпрыгнул, стараясь зубами вцепиться хозяину в ногу и удержать его, но было слишком поздно — песок почти весь высыпался, а Барнаби взлетал все выше и выше.

— Мам! — крикнул он в последний раз, поднявшись чуть выше деревьев. — Помоги! Прости меня! Я постараюсь больше не улетать!

— Слишком поздно, Барнаби! — воскликнула Элинор и замахала ему на прощанье рукой. — Теперь сам следи за собой!

А через минуту он уже поднялся так высоко, что и слышать ее перестал. Его мама, собака и великолепный город Сидней исчезали где-то внизу, матрас его больше не останавливал, и Барнаби Бракет просто улетал все выше и выше, не зная, что будет с ним дальше.