В доме мало света. Крошечная, скудно меблированная гостиная. В одном углу стол, пара табуреток, скамья, на столе несколько зажженных свечей. В другом углу – очаг. С дровами, но без огня. Я охватываю себя руками.

– Обряд требует, чтобы в доме было как можно холоднее, – показывает Николас на темный очаг. – Позже мы снова зажжем его. Пойдем, познакомишься с Ведой. А вы пока здесь подождите.

Он ведет меня к другой – единственной двери. Она чуть приоткрыта, за ней еще одна тускло освещенная комната. Файфер запрыгивает на стол, Джордж устраивается на скамье и вытаскивает колоду карт. Я смотрю на Джона, который так и остался рядом со мной.

Он кивает и ободряюще улыбается.

Мы с Николасом входим в комнату, и перед нами возникает женщина.

– Эвис, это Элизабет. Элизабет, это Эвис. Мать Веды.

Мать? Я смотрю на нее пристальнее. Темно-русые волосы завязаны в узел, ни следа седины. Она мне вежливо улыбается – ни единой морщинки возле глаз. Лет двадцать пять, да и то едва ли.

– А это Веда, – говорит Николас. Я оглядываюсь вокруг, но ее не вижу. – Вниз посмотри, – говорит он, и я смотрю вниз.

Передо мною маленькая-маленькая девочка. Лет пяти. У меня глаза на лоб лезут от удивления.

Присаживаюсь на корточки, чтобы ее лучше рассмотреть. Длинные русые волосы, большие карие глаза. Она улыбается мне, демонстрируя отсутствие двух нижних зубов.

– Привет! – говорит она голосом нежным, как флейта. – А я тебя знаю. Я тебя у себя в голове видела! И рада, что тебя наконец нашли. Они все искали старую уродливую леди, а ты вовсе не урод!

– Э-гм… спасибо, – говорю я, и Николас смеется.

– Веда, теперь, когда Элизабет здесь, нам нужно узнать, что она должна сделать. – Очень аккуратный выбор слов. Никакого намека на то, что я должна для него что-то найти. – Ты можешь нам сказать?

Веда кивает.

В комнате стоит широкая кровать, отодвинутая в угол, рядом с ней столик, накрытый чистой белой скатертью. На ней – гадальное зеркало, обставленное шестеркой мигающих свечей. Причудливо изукрашенная серебряная оправа потускнела и почернела, но стекло чистое: глубокое, черное, бесконечное.

Николас извлекает из складок плаща пять круглых плоских предметов, ставит по одному на каждый угол стола, а последний – перед зеркалом. На каждом камешке вырезан свой символ, судя по их виду – руны. Затем он ставит на стол песочные часы.

– Ты готова? – спрашивает он Веду.

– Да, – говорит она, вскакивая в кресло.

– Элизабет! – поворачивается ко мне Николас. – Отойди, пожалуйста. Нельзя, чтобы на зеркало Веды ложились какие-либо тени.

Я отхожу к дальней стене спальни, к окну. Николас ставит рядом с Ведой стул, и Эвис протягивает ему свиток пергамента и перо.

– Тишина должна быть абсолютной, – говорит мне Николас. – Что бы ты ни услышала, храни молчание. Это понятно?

– Да, – отвечаю я с некоторым стеснением в груди.

Николас прокашливается и начинает проговаривать что-то вроде стихотворения. Повторяет его снова и снова, тихо и монотонно, и я, хотя в комнате холодно, чувствую медленно растущее тепло и странное умиротворение. На Веду стихотворение производит тот же эффект. Головка наклоняется вперед, едва не падая на стол. Так она сидит с минуту, и я начинаю думать, не заснула ли она. Но тут девочка вскидывает голову, глаза ее широко открыты и смотрят в зеркало.

– Скажи свое имя, – просит ее Николас.

– Веда, – отвечает она глубоким голосом.

– Сколько тебе лет?

– Пять.

– Что ты мне сказала в прошлый раз, когда я был здесь?

Я не выдерживаю и тихо ахаю. Но Николас поворачивается ко мне, приложив палец к губам, потом переворачивает песочные часы. Я смотрю, как перетекает вниз тонкая струйка песка.

– Что она должна найти?

Молчание.

– Ты можешь нам сказать, где это?

Молчание.

– Сколько времени у нас есть? – настаивает Николас.

Перо повисло над бумагой, но он еще ничего не записал. Песок высыпался на четверть. Я готова уже счесть всю сцену шуткой, как вдруг девочка говорит:

Я не вижу во всем этом ни капли смысла, но Николас, сгорбившись над столом, кивает и яростно пишет. В комнате тихо, лишь слышно, как скребет перо по пергаменту.

Николас при этих словах слегка сдвигает брови, но продолжает записывать. Веда говорит:

Николас удивленно вскидывает голову, смотрит на меня. Я почти сразу понимаю, что случилось. Цифра незримого миру клейма – стигма. Веда только что назвала меня ищейкой. Как я и ожидала.

Первое инстинктивное побуждение у меня – выпрыгнуть в окно и рвать когти. Но куда? Приходится сдержать порыв, стоять тихо и быть готовой к тому, что последует дальше.

Горстка песчинок пересыпается в нижнюю половину часов, и Веда падает головой на стол. Николас берет ее за плечи и осторожно прислоняет к спинке кресла. Через секунду она шевелится, глаза медленно сосредотачиваются. Она смотрит на Николаса:

– Ну как я?

– Отлично, – ласково улыбается ей Николас. – А теперь пойди к Файфер, хорошо? Она ждет, и у нее для тебя подарок.

Сияющая Веда спрыгивает с кресла и бросается в соседнюю комнату. Николас смотрит на Эвис:

– Не возражаешь, если я недолго поговорю с Элизабет с глазу на глаз?

Та кивает и выходит. Я замечаю, что она старается на меня не смотреть. Дверь тихо закрывается, Николас откидывается в кресле, сводит руки вместе, подносит кончики пальцев к губам, рассматривая меня. Взгляд его тяжел: ни капли тепла или доброты, что были раньше.

– Ты – ищейка, – прерывает он молчание.

Я не отвечаю. Сердце бьется в горле, и ладони влажные. Украдкой вытираю их о штаны, надеясь, что он не заметит.

– Никогда бы не подумал, – продолжает он. – Ты совершенно не выглядишь ею. Впрочем, так, наверное, и должно быть. – Он снова замолкает. – Во Флите ты хотела меня убить?

Я все еще не отвечаю. Осматриваю комнату в поисках оружия самозащиты. Подсвечники, камни на столе. Зеркало, его можно разбить, осколки использовать как лезвия…

– Надо нам побеседовать, – говорит он, встает и выдвигает стул. – Садись.

Я не двигаюсь с места.

– Садись, – повторяет он. – Я тебя не трону.

После некоторого колебания я все же подхожу к стулу. Но не выпускаю из поля зрения Николаса, ожидая его действий. А он просто садится и снова рассматривает меня.

– Я думал, ты ведьма, колдунья. Необученная колдунья. Я думал, поэтому ты собирала травы, поэтому и выжила в тюрьме. Джон сказал, что ты должна была умереть.

– Я слышала.

– Тебя защитила стигма?

– Нет. Она защищает от ран, не от болезней. Придает мне сил, я могу держаться дольше многих. Но если бы ты меня не нашел, а Джон не вылечил, я бы умерла.

На это Николас не отвечает. Может, он и хотел бы, чтобы я умерла – одной ищейкой меньше. Но плевать на его хотелки: если желает оставаться в живых, ему я нужна буду живая. Как и он мне.

– Джон говорил, что ты проклят. И умираешь.

Я не даю себе труда выражаться тактичнее. Николас хмыкает – то ли из-за моей бесцеремонности, то ли из-за беспечности Джона, – но я продолжаю:

– Веда сказала, ты ищешь что-то, что могу найти только я. Ты ищешь колдуна? Тебе нужно, чтобы я нашла колдуна, который тебя проклял, и убила его?

– Это не колдун, – отвечает он. – Это скрижаль проклятия.

Моя очередь удивиться:

– Скрижаль проклятия?

– Да. Ты знаешь, что это такое?

Я киваю. Случалось мне видеть скрижали проклятия. Идея очень проста: вытравить проклятие на плоском куске камня, свинца или бронзы, потом выбросить куда-нибудь, где его никогда не найдут. Обычно колдуны для таких целей пользуются колодцами, озерами и реками. Но хотя идея и простая, воплотить в жизнь ее непросто. Чтобы создать проклятие, нужен определенный материал, соответствующее стило, правильные руны. Если ошибешься хоть в чем-то, оно не подействует.

Как правило, так и бывает.

Те скрижали, которые видела я, всегда были незавершенными, брошенными на полпути. Но если все сделать правильно, то это – одно из самых действенных средств, чтобы убить человека. Единственный способ снять проклятие – найти и уничтожить скрижаль. Что почти невозможно.

– Допустим, ты ищешь скрижаль проклятия, – говорю я, – но для этого опять же потребуется сперва найти колдуна. Того, который ее проклял, или который ее спрятал. Кого-то из твоих врагов, насколько я понимаю. – Николас приподнимает бровь, но я продолжаю: – Я найду его, уговорю его сказать мне, где она, и уничтожу. На самом деле не так уж трудно.

– Ты очень в себе уверена, – говорит он.

– Я хорошо умею искать.

– Возможно, уверенности у тебя поубавилось бы, если бы ты знала, что эта скрижаль проклятия – Тринадцатая Скрижаль.

– Что? – У меня отваливается челюсть. – Это же невозможно! Тринадцатая Скрижаль потеряна бог знает когда. Будь ты ею проклят, тебя бы уже не было в живых. Никто против скрижали проклятия столько не продержится.

– Тринадцатая Скрижаль пропала два года назад, – отвечает Николас. – Симптомы болезни у меня стали проявляться примерно в то же время и с тех пор лишь развиваются. И я постоянно думал, что болен. Даже не подозревал, что проклят, пока Веда не сказала мне пару месяцев тому назад.

– Но зачем? – не понимаю я. – Это же куча мороки. Украсть скрижаль в Рэйвенскорте, вытащить наружу, потом еще голову ломать, куда ее деть…

– Да. Было бы куда проще создать традиционную скрижаль проклятия, хотя для проклятия такого масштаба она все равно должна быть очень большой.

Он прав. Если хочешь убить чью-то собаку или сделать так, чтобы у твоего соседа все волосы на голове повылезли, можно взять маленькую пластинку. Но чем серьезнее проклятие, чем оно сложнее, тем больше должна быть скрижаль.

– Но помимо этого я подозреваю, что Тринадцатая Скрижаль была выбрана в качестве символа, – продолжает Николас. – Проклясть колдуна с помощью той самой скрижали, на которой написан эдикт против колдовства? Как, должно быть, веселился тот, кто накладывал проклятие.

– Ты знаешь, кто это? – спрашиваю я. – Наверняка у тебя есть подозрение. Тех, кто способен наложить подобное проклятие, наверняка можно по пальцам пересчитать.

Николас смотрит на меня, и взгляд его снова становится стальным.

– Насколько мне известно, единственная ведьма, которая могла создать проклятие подобной сложности, была схвачена, осуждена и сожжена на костре.

Какое-то чувство заполняет меня целиком. Страх? Стыд? Вина? Не знаю. В любом случае внутри у меня все сжимается, щеки начинают гореть. Я знала, что рано или поздно дело дойдет до таких вот предъяв, но понятия не имела, что они так подействуют. И мне это не нравится.

– Я делала свою работу. – Мой ответный взгляд не уступает его взгляду в твердости. – Работу, которую дал мне король: следить за соблюдением законов королевства. Принятых не без уважительных причин. – Я указываю на него рукой: – Как ты сам ясно видишь.

– Забавно, что ты же и защищаешь эти законы, – говорит Николас. – Учитывая, что сама стала их жертвой. Как ты сама ясно видишь.

Он издевательски копирует мой жест.

Гнев пронзает меня насквозь, мгновенно и яростно.

– Меня бы здесь не было, если бы не ты!

– И правда, не было бы.

– Это из-за тебя суд надо мной не состоялся, – продолжаю я. – Это из-за тебя мне не оказали снисхождения. Это из-за тебя я сейчас самая разыскиваемая преступница во всей Энглии!

– Ирония судьбы.

– Я хотя бы делала это для страны! – рычу я. – А ты – для себя самого.

– Нет, Элизабет, никакая ты не патриотка. И ты ни себе, ни мне не делаешь лучше, когда себя так называешь.

– Ты, что ли, патриот? Так ты себя называешь?

– Я называю себя реформистом.

– То есть нарушителем законов?

– Я не стремлюсь нарушать законы. Я желаю лишь изменить их. Иначе говоря, склоняюсь к справедливости. Терпимости. Для всех, на какой бы стороне они ни стояли.

Я мотаю головой:

– Это невозможно.

Николас поводит рукой в воздухе, и свечи резко гаснут.

– Маловероятно, – говорит он, снова поводит рукой, и они вновь загораются. – Но не невозможно.

Мы смотрим друг на друга через стол.

– Давай я скажу прямо, – говорю я. – Есть колдун, которого прокляли. Ему нужна ищейка – найти скрижаль, проклятую другим колдуном, чтобы колдун, которого прокляли, мог избавить страну от законов, созданных, чтобы предотвратить самую возможность проклятия. – Мои губы расползаются в ухмылке. – Ирония судьбы. – У Николаса дергается угол рта. – Конечно, у меня есть кое-какие условия.

– Условия?

– При гарантии выполнения которых я буду искать твою скрижаль.

– А! – Николас поднимает палец. – Я тебя не просил.

Я внутренне закатываю глаза. Эти старые колдуны держатся своих обычаев. Наверное, хочет, чтобы я подписала свиток договора изукрашенным жемчугом и самоцветами пером перед лицом свидетелей в мантиях.

– К чему такие церемонии? – спрашиваю я. – Достаточно просто попросить.

– Боюсь, что не так это просто.

Я закатываю глаза уже в буквальном смысле.

– Если я попрошу тебя помочь мне, тем самым я приглашу ищейку в свой дом, к людям, которые мне дороги. Подвергну их опасности. В данный момент это уже свершилось. Но продолжаться так не может.

Этого я не ожидала.

– Уж лучше я умру, чем буду и дальше рисковать ими ради себя. – Николас сдвигается вместе со стулом назад и встает. – Боюсь, что на этом наши пути расходятся.

– Ты что, серьезно? – спрашиваю я. – Не хочешь, чтобы я нашла твою скрижаль, потому что я – ищейка? Да ведь только благодаря этому я и могу ее найти! – Я качаю головой. – Ты ведь не думал всерьез, что ее способна отыскать необученная ведьма?

Николас приподнимает бровь:

– Почему ты так рвешься мне помочь?

Я пожимаю плечами:

– В основном ради собственной шкуры.

– Деньги, насколько я понимаю.

– Для начала. В достаточном количестве, чтобы уехать из страны и какое-то время прожить на них. И гарантию неприкосновенности.

Пауза.

– И?

– И что «и»? Вот и все. Твоя жизнь в обмен на мою. Честная сделка.

Николас не отвечает. Он все еще стоит, разглядывая лежащий на столе пергамент – пророчество Веды, записанное его аккуратным почерком. Я в нем ничего не понимаю на самом-то деле, но могу разглядеть слова «смерть», «тьма», «жертва», «страж», «предательство». «Прощальный вздох». И меня на какой-то миг пробирает страх. Все эти слова про него – или про меня?

– Я им ничего плохого не сделаю, – отвечаю я. – Они меня вообще не интересуют. – Хотя это не совсем правда. Джордж мне, в общем, нравится, Питер – хороший дядька. Без Файфер я вполне готова обойтись, но она не стоит того, чтобы ее убивать. А Джон мне жизнь спас. Мысль о нанесении ему вреда мне не нравится больше, чем хотелось бы признавать. – Или Веда сказала, что я для них опасна?

– Нет, – отвечает Николас. – Она такого не говорила. На самом деле из ее слов можно было сделать противоположный вывод. Что ты… – Он прерывает речь, водя пальцем по словам Веды, уйдя в свои мысли. – Но даже учитывая все это, гарантии нет. А риск…

– Превращается в уверенность, – перебиваю я. – Откажешься от моей помощи – умрешь. И тогда Блэквелл их найдет. И они тоже умрут.

Николас смотрит на меня хмуро, но это правда, и мы оба это знаем.

– Блэквелл всегда учил нас помнить о более крупной игре. И более масштабной победе. Это хороший совет, тебе бы следовало тоже его запомнить.

Он смотрит на меня и трясет головой так, будто не может до конца осознать мои слова или просто не понимает, как ему поступить.

– Как ты во все это влипла?

Тот же вопрос задавал мне Джордж. И я даю Николасу тот же ответ: рассказываю правду. Теперь нет смысла ее скрывать.

Начинаю с чумы, когда Калеб нашел меня и привез в Рэйвенскорт. Рассказываю, как работала на кухне, как Блэквелл позвал Калеба в ищейки. Как я пошла с ним. Все рассказываю о своем обучении – а это такая тема, на которую я не говорю никогда.

– Обучали нас год, – говорю я. – И надо было проходить кое-какие испытания. Не прошел – дальше не двинешься.

– А какие именно испытания?

– В основном бои. Фехтование, бой на ножах, бой без оружия. Сперва-то они были более или менее нормальными – змеи, скорпионы, аисты…

– Ты дралась с аистом?

– Да. Он был семи футов ростом, с красными горящими глазами и стальным клювом. Скорпион же был футов двенадцати, с жала капал яд, который убивал при попадании на кожу. Со змеей было интересно: обрежешь голову, вырастают две новые.

– И эти звери, ты говоришь, были «в общем, обыкновенные»?

– Их хотя бы можно было узнать. А потом пошли твари, которых я назвать затрудняюсь. Например, вроде огромных грызунов, но с шестью ногами и головой как у крокодила. Или рептилия с крыльями и металлическими перьями, которые отлетали от тела и могли тебя проткнуть насквозь. Или что-то, полное сюрпризов: как начнешь его убивать, так оно тут же видоизменяется и не умирает, дрянь такая! Пытаешься ему глаз выбить – а оно превращается во что-то безглазое. Сам понимаешь.

– Начинаю понимать, – бурчит он себе под нос.

– Потом еще были испытания на выносливость. Например, провести ночь в доме, кишащем призраками.

Вот это мне совсем-совсем не понравилось. Я всю ночь лежала, свернувшись в клубок, в воздухе кружили зловонные морозные вихри, а призраки вокруг завывали гулкими голосами, выписывая на стенах послания кровью. А я лежала и думала, что ничего не может быть хуже этого испытания. Конечно, мне еще только предстояло узнать, как я не права.

– Был лабиринт живой изгороди, где требовалось найти выход. Стены его двигались, за тобой по пятам шли какие-то твари. Ни воды, ни еды нет, ничего нет. Я три дня оттуда выбиралась.

Единственный человек, который выбрался за меньшее время, чем я, был Калеб. Два с половиной дня.

– А что было бы, если бы выход найти не удалось? – спрашивает Николас.

Я не отвечаю. Как он сам думает, что было бы? Трех кандидатов в ищейки мы на этом испытании потеряли. Больше я их никогда не видела.

Некоторое время он молчит. Взгляд его перебегает от меня к пергаменту на столе, потом возвращается.

– Ну так как? – спрашиваю я. – Договорились?

Николас начинает отвечать, но его прерывает стук в дверь. Это Джордж.

– У нас проблемы, – говорит он.

Николас выходит мимо него в наружную комнату, мы с Джорджем следуем за ним. Я тут же вижу, что не так: Веда стоит посередине комнаты, вытянувшись в струнку, как стражник в карауле. Тельце застыло в напряжении, но голова болтается из стороны в сторону, глаза жутко вращаются в орбитах. К ней склонились Эвис и Файфер.

– Что случилось? – властно спрашивает Николас.

– Не знаю, – отвечает испуганная Файфер. – Мы сидели на полу, играли с куклой, что я ей принесла. И вдруг она вскочила и вот…

Николас склоняется к девочке. Он так высок, что ему приходится встать на четвереньки, чтобы видеть ее глаза.

– Веда? Ты меня слышишь?

Он трогает ладонью ее щеку, что-то говорит себе под нос. Ничего не меняется. Я делаю шаг, чтобы рассмотреть получше, но Николас останавливает меня взглядом и словом:

– Элизабет, не подходи.

При звуке моего имени Веда вскидывает голову, глаза перестают вращаться. Глядя прямо перед собой, она приоткрывает рот, и тихий голос звучит зловеще:

– Идут. Идут за ней. Они идут. Идут. – Девочка смотрит на меня. – Они здесь.