Реакция следует незамедлительно. Файфер и Джордж бросаются к окну, отдергивают кружевные шторы. Веда разражается слезами, Джон хватает ее в охапку, другой рукой ловит за руку Эвис и тащит их в спальню. Николас подходит к стоящим у окна Файфер и Джорджу, и они напряженно всматриваются в темноту.

Вдали слышны мужские голоса: кричат, смеются, улюлюкают. Сперва тихие, с каждой секундой они все громче и громче. Между домами в деревне булавочными головками горят огоньки.

Факелы.

Подбегаю к окну, быстро начинаю считать. Два, шесть, десять, четырнадцать колышущихся световых точек. Четырнадцать. Испускаю тихий вздох облегчения: всего лишь королевская стража. Они всегда ходят патрулями по четырнадцать человек. Но что они здесь делают? Слишком уж это далеко от Апминстера.

И тут я вижу: загорается пятнадцатый факел. Его носитель выходит из-за деревенского дома на пустую улицу. Факел он держит над головой, и яркое пламя освещает его черты. Он слишком далеко, и голоса его я не слышу, но сомнений нет.

– Калеб! – шепчу я.

Николас поднимает руку, и тут же тесную комнату заполняет голос Калеба.

– Обыскать всю деревню! – рявкает он. – Все дома разносить по бревнышку, пока ее не найдут!

Я стою у окна, вцепившись пальцами в подоконник. По узкой, освещенной лампами улице идет Калеб и с ним остальные охотники на ведьм. Я вижу, как они выбивают двери одну за другой, врываются в дома. Слышу его угрозы, его требования, испуганные крики жителей домов. Слышу в его голосе гнев, когда он снова и снова выкрикивает мое имя. Я знаю, что все это игра, спектакль, устроенный им для других ищеек. Мне нет причин пугаться.

Но отчаянно колотящееся сердце со мной не согласно. Я поворачиваюсь к Николасу:

– Ты говорил, они нас не найдут.

Николас смотрит на меня, но не отвечает.

– Ну? – спрашиваю я.

– Захлопни пасть! – шипит Файфер. – Кто ты такая, чтобы его допрашивать?

– Ты меня не учи, что делать! – огрызаюсь я. – Кого хочу, того и буду допрашивать!

– Замолкли обе, – велит Николас. – Они идут сюда.

Я поворачиваюсь к окну. Ищейки идут к дому Веды. Калеб впереди, за ним выстроились Маркус, Лайнус и прочие. И показывают на хижину.

– Они знают, – шепчет Джордж.

И он прав. Может быть, выпытали наше местоположение у кого-то из деревенских или сами догадались. Так или иначе, а направляются они прямо к нам. Иллюзия работает как занавес: пока они вне ее, они ее не видят. Но если каким-то образом прорвутся, увидят дом.

И нас тоже увидят.

Комната взрывается беззвучным движением. Николас, отвернувшись от окна, показывает на стол в углу. Файфер и Джордж бросаются к столу, берутся за него и аккуратно сдвигают в сторону. В полу под ним – крышка люка. Джордж хватает ее, дергает, и с треском и взметнувшимся клубом пыли открывается узкая лестница, спускающаяся в темноту. Из спальни появляется Джон, держащий на руках Веду, Эвис следует за ним по пятам. Один за другим они спускаются в люк. Я поворачиваюсь к окну. Калеб так близко, что я вижу его лицо: синие глаза прищурены, на лбу морщины. Интересно, о чем он думает? Боится ли того, что произойдет, если он найдет меня? И что будет, если нет?

– Элизабет! – Я вздрагиваю от тихого шепота Джона, защекотавшего мое ухо. – Надо уходить.

В коттедже не осталось никого, кроме Николаса и Файфер. Они стоят у окна, бормоча какие-то заклинания. Калеб и его спутники теперь двигаются трудно и вязко, будто преодолевают водный поток.

Джон берет меня за локоть и направляет к дверце в полу, вниз по узкой деревянной лестнице. Я иду охотно, но, дойдя до дна, начинаю слегка упираться. Я в подземном ходе. Очень тесном: шесть футов в высоту, три в ширину, вырыт полностью в земле. Ощущение, будто стою в могиле.

Выдергиваю руку, которую держит Джон, и бросаюсь к лестнице. Успеваю подскочить к нижней ступеньке, но Николас и Файфер закрывают надо мной дверь и задвигают засов. Я в темноте, в сыром запахе земли и гниения.

Тут же я переношусь к последнему дню обучения на ищейку. День, когда мне полагалось умереть, но каким-то чудом я выжила.

Опустившись на землю, спрятав лицо в коленях, я пытаюсь прервать воспоминания.

Это было последнее испытание, последняя наша задача. В случае успеха мы – восемнадцать человек, дошедших до этого этапа, – получим свои стигмы и станем элитой королевской стражи: ищейками, охотниками на ведьм.

Никто из нас не знал, что нас ждет на сей раз, с чем придется драться. Фрэнсис Калпеппер думал, что это будут ведьмы. Маркус Денни надеялся, что демоны. Лайнус Трю готовился к драке со всеми нами. И только Калеб думал, что грядет что-то более жуткое. Я видела выражение его лица, когда Блэквелл произнес финальную речь, в которой едва намекнул на предстоящее.

– Каждый из вас будет драться с тем, чего больше всего боится, – сказал он. – Чтобы успешно охотиться на ведьм, нужно научиться смотреть в глаза своему самому большому страху – и смирять его. И тогда – и только тогда – вы поймете, что самый главный ваш враг не тот, с кем вы деретесь, а то, чего боитесь.

Калеб не выказал никаких эмоций – почти никаких. Только я знала его настолько, чтобы увидеть, как он сжал губы, как выпятил челюсть, и понять, что это значит: он боялся. А если боялся Калеб, то у меня была причина бояться вдвойне.

На испытание меня вел Гилдфорд, один из стражников Блэквелла. Я не могла говорить, едва могла дышать, страшась того, что ждало меня. Мой самый большой страх. Что же это может быть?

– Мы пришли, – прервал молчание голос Гилдфорда.

Мы стояли на краю леса, вокруг – умирающие деревья, под ногами хрустели сухие листья, где-то журчал ручей. В сумеречном предрассветном мраке все казалось еще более зловещим.

Наклонившись, Гилдфорд взялся за утопленное в земле здоровенное медное кольцо. Оно было прикреплено к узкой деревянной дверце в лесной подстилке. Дернул раз, другой, и на третий нам открылась узкая деревянная лестница. Внизу оказалась еще одна дверца, такая же щелястая и гнилая, как лестница. Ручки на ней не было, только в беспорядке торчали редкие шляпки гвоздей, да еще покрывала ржавчина, похожая на кровь.

Я двинулась вниз, считая ступени. Две. Четыре. Шесть. Дойдя до дна, положила руки на дверцу, оглянувшись на Гилдфорда. Он кивнул.

Дверь скрипнула от толчка, завизжали недовольно заржавелые петли. На той стороне ничего не было видно, но присутствовал запах: острый, едкий, гнилостный. Закрыв голову рукавом, я двинулась в проем. И вошла наполовину, когда прозвучал голос Гилдфорда:

– Пока будешь там сидеть, постарайся не забывать, с чем дерешься.

Я на миг приостановилась и затем осторожно двинулась внутрь. Дверь сама захлопнулась тяжело и быстро, будто почуяла мои колебания, будто знала, что я могу попытаться сбежать.

Тьма опустилась на меня саваном. Я осторожно, ощупью шагнула вперед, и еще раз, держа перед собой руки с вытянутыми ладонями. Коснулась чего-то мягкого, осыпающегося. Земля. Я пощупала вокруг, сверху, снизу. Всюду земля. Где я? Погреб? Подземный ход? Я осторожно двинулась обратно к лестнице, но внезапно и необъяснимо мир перевернулся вверх дном.

Меня бросило вперед, я тяжело упала на живот. И когда переваливалась на спину, отплевываясь от земли, увидела это: очертания двери высоко надо мной, очерченные солнцем, только что выползшим из-за горизонта. И уже не было гнилой, кроваво-ржавой деревянной двери без ручки – лишь каменная плита.

Я была в гробнице.

Кое-как поднялась на ноги, и тут мне на голову посыпались комья земли. Я заорала. Да, это была магия, я знала – Блэквелл использовал ее в прошлых испытаниях. Но на сей раз что-то пошло не так. Ошибка, это не может не быть ошибкой, не мог он засунуть меня в гробницу! Блэквелл не стал бы хоронить меня заживо.

Я всхлипывала, пыталась выбраться. Но сыплющаяся сверху земля расступалась под ногой, как трясина, стены осыпались, не давая опоры. И каждый раз, когда я пыталась вылезти, земляной поток был быстрее и сильнее. Путь к спасению наверняка существовал, я знала, что он есть. Просто я его не видела.

У меня в голове прозвучал голос Блэквелла:

Твой величайший враг – не тот, с кем ты сражаешься, а то, чего боишься.

Чего же я боялась? Падающей земли, что уже доставала мне до пояса? Магии, превратившей обычный погреб в гробницу? Я не знала. Но если не соображу быстро, то умру. От этой мысли я застыла. И пока земля кружилась, лупила по губам и векам, я стояла, замороженная страхом, и думала о том, что умру здесь, вот так. Одна, навеки одна.

Я вспомнила мать. Колыбельную, которую она мне пела, когда я была маленькая. Когда боялась грозы и придуманных чудовищ под кроватью, а не гробниц, магии и смерти. Против них – что пользы от колыбельной? Но ничего другого у меня не было. Я закрыла глаза и запела:

Земля продолжала сыпаться, она поднялась выше рта, я встала на цыпочки, смахивая горькие комья с губ, и продолжала петь.

Наконец поток земли стал спадать, потом прекратился. Но я не решалась перестать петь.

Земля начала стекать с меня, по плечам, по спине, по ногам. Я оседала вместе с нею, ниже и ниже, пока не остался только голый земляной пол и я, свернувшаяся на нем в клубок.

Когда Гилдфорд наконец пришел за мной, ему пришлось привести еще одного стража, чтобы меня вытащить.

Пока он нес меня на руках, я так и лежала, свернувшись в тугой шар. Руками закрыв уши, зажмурив накрепко глаза, продолжала петь. В долгую ночь. Снова и снова, не могла остановиться; мне удалось уйти очень, очень далеко от страха и не хотелось возвращаться.

Чьи-то пальцы обхватывают мои запястья, осторожно пытаются отнять руки от головы, но я вырываюсь. Слышу голоса. Они доносятся издалека. Крепче прижимаю руки к ушам, чтобы от них отгородиться. Чтобы ничего не было слышно, кроме песни.

Рука обхватывает меня за спину, другая ложится под колени. Меня поднимают и несут. Это нелегко, наверное, – держать свернувшуюся в шар меня, громоздкий, мертвый груз. Но стражник силен. Я зарываюсь головой в его мундир, благодарно вдыхая что-то иное, кроме запаха земли и гниения. Он пахнет хорошо – чистотой, как лаванда. Теплом, уютом, как пряность. Припадаю к его плечу, жадно вдыхаю.

Я все еще пою, но голос упал до шепота. Уж очень я устала. Трусь щекой о мягкое полотно его рубашки; мне хочется, чтобы это была подушка. Он прижимает меня к себе теснее.

Наконец-то, наконец-то я вне опасности.