Файфер тут же разражается слезами.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Его состояние ухудшилось, – говорит Джон. – Знахари в Харроу говорят, что он не дотянет до конца недели.

– Надо что-то делать! – вопит Файфер. – Нельзя дать ему умереть!

– Он не умрет, – говорю я. – Потому что я пойду на маскарад и уничтожу эту скрижаль.

– Элизабет… – вновь начинает Гумберт.

– Нет, – говорю я. – Вы все должны делать то, что я хочу, помнишь? Чтобы сбылось пророчество. Итак, что я хочу, то мы и будем делать. А я хочу на маскарад.

Гумберт застывает на какое-то мгновение, потом медленно кивает.

– Хорошо, – говорю я. – Мне понадобится платье, маска и твое приглашение. И лошадь, чтобы доехать до порта. – Я оборачиваюсь к Джону: – Где ближайший?

Джон задумывается.

– Ну, есть парочка. Хэкни ближе, но Уэстферри лучше. Безопасная гавань для пиратских судов, заходящих туда за припасами перед походами на юг. Мой отец знает всех капитанов, да и я многих. На какой-нибудь корабль смогу, наверное, устроить нас без хлопот. Если выедем нынче же вечером, утром что-нибудь застанем.

– Нас? – переспрашиваю я. – Никаких «нас». Я еду одна.

– Ошибаешься, – говорит Джон. – Я с тобой. – Я открываю рот, чтобы возразить, но тут он поднимает руку: – Я слышал, что ты говорила. Но если ты проникнешь зайцем на корабль, а потом тебя найдут и захотят сделать так, чтобы другим неповадно было, то невозможность добраться до Блэквелла будет наименьшей из твоих проблем.

– Я вполне способна о себе позаботиться.

– Отлично! А кто позаботится о твоих швах? Кто приготовит тебе лекарство? Кто не даст тебе сдохнуть?

В его голосе резкие ноты – нечто среднее между гневом и злостью.

– Никто! – рявкаю я, закипая.

Наверное, это потому, что он говорит правду. В комнате наступает тишина, только мы сердито смотрим друг на друга.

– Я еду с тобой, – повторяет Джон.

– И я тоже, – говорит вдруг Файфер.

– Ты не едешь! – произносим мы с Джоном в один голос.

– Еду, и даже не смейте пытаться меня остановить! – парирует она. – У меня меч, и если Элизабет не хочет заполучить симметричный набор швов, а тебе не нужны такие же, то я еду с вами.

– И меня запишите, – поднимает руку Джордж.

– Это даже не смешно! – Я оборачиваюсь к Гумберту, и мне не надо повышать голос, потому что я уже ору: – Им нельзя ехать, и ты не должен их пускать! Слишком опасно, и ты это знаешь, и я знаю. Их могут поймать, могут убить, и что тогда?

Гумберт качает головой.

– Николас, – говорит он просто. – Всех нас волнует его судьба настолько, что невозможно сидеть на месте и ничего не делать. Так что чинить им препоны было бы неправильно и нечестно.

Я пытаюсь спорить, но Гумберт меня опережает.

– А тебе понадобится помощь, – напоминает он мягко. – Одной тебе не справиться.

Я захлопываю рот, скриплю зубами: что за глупость, ни черта они мне не помогут, никто мне не нужен, я одна и останусь одна. Но понятно, что сейчас мои возражения никто не будет слушать.

Тут мне приходит в голову мысль.

– Ну что ж, ладно, – говорю я. – Можешь нам помочь собраться?

Гумберт кивает, потом жестом зовет с собой Джона и Джорджа наверх. Когда они уходят, я обращаюсь к Файфер. Она не плачет, но еще шмыгает носом, и теперь оба ее глаза одинаково распухшие и красные.

– Совершенно идиотский план – сопровождать меня, – говорю я. – И вы сами это наверняка понимаете.

– Я понимаю, – говорит она. – Но Гумберт прав, тебе понадобится помощь.

– Но вы же не сможете мне помочь, – отвечаю я. – А если с вами что-нибудь случится, пока я буду там, я вам не смогу помочь.

– Предоставь-ка нам самим волноваться о наших судьбах. – Она направляется к двери. – Пора собираться.

– Ладно, давай. А я сперва должна кое-что сделать.

Я подхожу к столу Гумберта, беру перо и бумагу. Пусть я не могу помешать остальным ехать со мной к Блэквеллу, но могу по крайней мере сделать так, чтобы они выбрались из передряги.

Закончив писать, я аккуратно складываю страницы, запечатываю, капая сургучом на края и прижимая печать Гумберта с изображением сокола. Нахожу Бриджит.

– Вот эту записку отдай Гумберту в момент нашего отъезда. Это очень важно. Понимаешь?

– Конечно, мисс, – говорит она, встревоженная моим серьезным лицом. – Понимаю.

– Хорошо. И проследи, чтобы Хорейс никуда не делся. Гумберту он скоро понадобится.

Через несколько часов мы уже в конюшне Гумберта, грузим сумки на четырех лошадей. Одеты мы в ливреи его слуг: светло-серые штаны и рубашки с изображением оранжевого сокола на груди.

– Ночная езда может вызвать некоторое подозрение, – говорит Гумберт. – Так что если вас кто-нибудь остановит, скажите, что я жду срочный груз фруктов из Иберии на рассвете, а вы едете в порт его встречать.

– Фруктов? – говорит Джордж, залезая на специальную подставку, предназначенную для наездников. Он невысок, поэтому сесть на коня обычным образом не может.

– Конечно. Откуда бы еще мне взять апельсины, лаймы и лимоны посреди зимы? – Он хлопает Джона по плечу. – Как раз на прошлой неделе приходил груз. Хорошая идея, да?

Джон слегка улыбается и садится на коня.

– В Уэстферри есть гостиница, называется «Скорлупка». Мои слуги всегда там останавливаются. Спросите Иэна. Он вам даст пару комнат и не будет задавать лишних вопросов.

Гумберт выводит нас наружу. Всего лишь четыре часа пополудни, но уже наступает ночь. Вышла луна – блестящий серпик отчетливо виден в сумерках. Мы готовы отъехать, но тут я чувствую его ладонь на своей руке. Оборачиваюсь – он жестом велит мне приблизиться. Я наклоняюсь:

– В чем дело?

– Кольцо все еще у тебя? – шепчет он.

– Да. – Мне неловко, что я взяла его с собой. Видимо, он понял, что если я погибну, кольцо к нему не вернется. Я тянусь к сумке: – Вот тут оно, погоди минуту, я найду…

– Нет. – Он накрывает мою руку ладонью и мягко сдавливает. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты надела его на маскарад. Хорошо?

– Да, ладно, – отвечаю я. – Но зачем?

– Оно приносит удачу. Да, я понимаю, глупые стариковские суеверия. Но мне будет спокойнее, если я буду знать, что ты его надела.

Он прав – глупое суеверие. Но удача лишней не бывает.

– Ладно, надену, – говорю я. – Спасибо.

Он еще раз пожимает мне руку, и я уже трогаюсь с места, когда вдруг до меня доходит.

– Постой! – говорю я. – Ты же меня слышишь. Я все время говорила шепотом, а ты слышал? Так ведь? – Я смотрю на него и наконец-то все понимаю. – Ты же вовсе не глухой?

Гумберт подмигивает:

– Ох, не знаю. Все мы не очень-то хорошо слышим, каждый по-своему, согласна? – Он смеется, глядя на мое ошеломленное лицо. – Чудесный и очень удобный недостаток, должен тебе сказать. Будучи глухим, многое можно узнать. Ты была бы поражена, узнав, что говорят люди, когда думают, будто их никто не слышит.

Тот станет опорой, чьи верны и ухо и глаз. Файфер думала, что это сказано про Шуйлера, и вроде бы так и есть, но это относится еще и к Гумберту. Интересно, знает ли она?

Я качаю головой и смеюсь – не могу удержаться.

– Наша маленькая тайна?

Я киваю.

– Хорошая девочка. Давайте теперь, в добрый путь.

Мы вчетвером уезжаем прочь. Но еще до того, как мы достигаем пределов обширных владений Гумберта, я вижу высоко в небе сокола. Он парит над нами, потом пикирует прочь, и в лапах у него зажата свернутая записка.

– Это, случаем, не Хорейс? – спрашивает Джордж.

– Он, – подтверждает Джон. – Я подумал, что Гумберт напишет моему отцу, сообщит, что мы едем. Но считал, что он дождется хотя бы, когда мы покинем его владения.

Я улыбаюсь. Пока что все идет по плану.

К Уэстферри мы подъезжаем уже в темноте. Иэна, друга Гумберта, находим быстро. Он ставит наших лошадей в конюшню, кормит нас, показывает нам наши комнаты – все это без единого вопроса. Мы с Файфер немедленно заваливаемся спать. Я выдохлась, бок болезненно пульсирует. Джон мне его перевязал туго перед выездом, но три часа в седле – нешуточная нагрузка.

Когда я открываю глаза, уже утро. К моему удивлению, светит солнце. Мы с Файфер одеваемся и идем в соседнюю комнату к Джону и Джорджу. Джон у окна, глядит на стоящие в гавани корабли. Он полностью одет и готов к выходу.

– Видишь его? – спрашивает Файфер, ставя сумку на пол.

– Его? – переспрашиваю я. – Мне казалось, ты говорил, что можно выбирать любой из этих кораблей?

Джон пожимает плечами, но не оборачивается.

– Да. Возможно, так и поступим. Но предпочитаю нанять тот, который я знаю. Это будет легче – учитывая то, куда мы просим нас отвезти.

Входит Джордж, приносит завтрак, и мы все едим, пока Джон продолжает наблюдать за гаванью. Файфер и Джордж играют на кровати в карты, а я сижу в кресле в углу, старательно набираясь сил. Хотя ночью я и спала, ощущаю некоторую усталость. Наверное, все дело в швах. Не могу припомнить, когда бы меня так выматывала рана.

А потом я чувствую, что меня осторожно трясут за руку.

– Элизабет, проснись! – Промаргиваясь, вижу стоящего рядом Джорджа. – Пора.

Он помогает мне встать с кресла и подает мою сумку.

Джон стоит у двери, ожидая. Со мной он не разговаривает – по крайней мере, по своей воле – с самого отъезда от Гумберта. Время от времени я ловлю на себе его взгляд, когда он думает, что я отвлеклась. Но когда пытаюсь встретиться с ним глазами, он нарочно смотрит в сторону. На причале полно людей – в основном грузчики, разгружающие и нагружающие выстроившиеся вдоль набережной корабли. Несколько мгновений я стою, наслаждаясь ощущением теплого солнца на коже. Вроде бы все безопасно – насколько вообще уместно слово «безопасность» в моем случае. Но почему-то у меня начинает покалывать в затылке – так, как бывает, когда на тебя смотрят.

– Который? – спрашивает Джордж.

У пирса стоят несколько кораблей. Среди них есть массивные – мощные корпуса, лес мачт и путаница такелажа, раздутые пузыри парусов и высокие штабеля груза. А есть низкие и узкие, пушки высовываются из портов черными глазками.

– Вон там, в самом конце, – указывает Джон на небольшой корабль у конца пирса.

– Он меньше, чем я думала, – говорит Файфер. – Может, лучше было бы на одном из этих?

Она кивает на корабль побольше. Джон возражает:

– Дом Блэквелла в стороне от реки. Такое большое судно туда нипочем не пройдет. Идти на веслах мне туда не хочется. А тебе?

Файфер отрицательно хмыкает.

Мы вливаемся в оживленную толпу и движемся к судну. Примерно на полпути кто-то на меня натыкается, сшибает сумку с плеча. Я останавливаюсь ее поправить. В этот момент тяжелое мужское плечо толкает меня в сторону, передо мной оказывается какой-то человек, и я теряю из виду своих спутников. Отражение солнца на воде бьет мне в глаза, я не вижу, куда они пошли. Разворачиваюсь по кругу, осматриваю толпу и впадаю в легкую панику, не видя их. Чья-то ладонь ложится мне на руку. Я оборачиваюсь, думая, что это Джон или Джордж, но нет.

Это Калеб.

– Здравствуй, Элизабет, – говорит он так спокойно, будто мы встретились в коридорах дворца, или в «Краю света», или где угодно, но не на этом причале, где я меньше всего ожидала его увидеть.

– Калеб! – ахаю я. – Что ты… как ты…

– Как я тебя нашел?

Я киваю, не в силах говорить.

– Было непросто – не буду врать. Стало легче, наверное, когда нашли мертвых стражников в Степни-Грин. Я сразу понял, что это ты – твою работу я всегда узнаю.

Он улыбается, но глаза остаются серьезными.

Меня начинает трясти.

– Калеб, я…

Он поднимает руку:

– У меня к тебе есть разговор, а времени не воз. Со мною Маркус и Лайнус. Тебя они не видели – пока что.

Я резко оборачиваюсь, высматривая их в толпе. Что, если они найдут моих спутников?

– Не беспокойся, они не ищут твоих друзей. Я им особо сказал, чтобы их не трогали.

Я замираю.

– Да не смотри ты так, я рад, что у тебя есть друзья. Что о тебе заботятся. Особенно этот длинный, похоже.

Я испускаю придушенный вздох.

– Элизабет, я пришел звать тебя вернуться.

Я не сразу обретаю дыхание.

– Что? – говорю я наконец. – Нет, Калеб, я не пойду в тюрьму. Я…

– Ты не пойдешь в тюрьму, – отвечает он. – Я теперь инквизитор, если ты не знаешь. Мое слово – закон. Я хочу, чтобы ты вернулась и снова стала ищейкой.

– Что? – повторяю я. Не могу поверить своим ушам. – Нет, Калеб, я не могу.

Он хмурится:

– Почему? Что же ты будешь делать? Не станешь же ты мне говорить, что хочешь остаться здесь, – он пренебрежительно машет рукой, – вот с ними?

– Да. То есть нет. Пока не решила.

Я понимаю, что сама не знаю, чего мне хочется. Или что я могу.

– Что он тебе наговорил? – Калеб берет меня за руку. – Что тебе сказал Николас Пирвил такого, что ты думаешь, будто у него ты вне опасности? Что с ним надежнее, чем со мной? Почему ты думаешь, что он тебя не убьет, как только ты закончишь то, что для него делаешь?

Я вырываю у него руку.

– Не в Николасе дело. В тебе. – Под веками ощущается жжение подступающих слез. – Ты не пришел за мной. Там, в тюрьме. Ты бросил меня умирать. Ты меня бросил, не оставив мне иного выбора – кроме этого.

– Кто тебе сказал? Николас? – Синие глаза Калеба вспыхивают злостью. – Я за тобой пришел бы. Я тебе сказал ждать меня. Ты обещала, что дождешься. – Он берет меня за руку. – Но когда я вернулся, тебя уже не было.

Слезы грозят вот-вот прорваться. Не знаю, кому верить. Не знаю, чему я хочу верить.

– Я там чуть не сдохла. Ты это знаешь? Заболела тюремной горячкой и едва не умерла. – Мне вспоминается Джон, который спас мне жизнь. И не уверена, что Калеб сделал бы то же самое. – Если ты и правда собирался за мной, отчего не шел так долго?

– Мы знали, что Николас появится, придет за тобой. Ясновидец Блэквелла сказал ему, что так и будет. Все это была ловушка. Твой арест, вообще все. Надо было бросить тебя в тюрьму, чтобы заманить туда Николаса. Блэквелл мне так и сказал, когда я пришел за тебя просить.

У меня судорогой сводит горло при мысли о таком предательстве.

– И ты на этом успокоился? – шепчу я. – Ты не мог не знать, как я перепугана. Я чуть не умерла, Калеб. – Повторяю, потому что это надо повторить. – И ты пальцем не шевельнул.

– Я сделал так, как Блэквелл мне велел. Я твой лучший друг. Ты правда думаешь, что я бросил бы тебя умирать?

Я молчу.

– Хочешь сказать, что не веришь мне?

Я смотрю на него. Тот же Калеб, которого я знала всегда. Беспокойный, честолюбивый, всегда жаждущий большего. И только сейчас я понимаю, как глубоко проела его язва честолюбия. Как болезнь, сейчас она правит им, его мыслями, его поступками, определяет, что он хочет видеть, а на что не стоит обращать внимание. Как болезнь, она однажды приведет его к смерти. Меня уже чуть не привела.

– Тебе я верю, – говорю я. – Но я не верю Блэквеллу.

– Что ты несешь? – вспыхивает Калеб. – Да где бы мы были сейчас без него? В той же кухне или вообще бог знает где. Он дал нам возможность, которой не дал бы никто другой. – В голосе его звенит глубочайшая убежденность в собственных словах. – Ты ему жизнью обязана. И я тоже.

Я качаю головой. Не хочу думать, чем я обязана Блэквеллу.

– Почему он тебя сделал инквизитором? – спрашиваю я вместо ответа.

Калеб хмурится, отворачивается от меня, но я успеваю все же заметить на его лице выражение, которого очень давно не видела. Неуверенность.

– Потому что я лучший из его охотников, – говорит он наконец. – Потому что на меня он всегда может положиться. Потому что…

– Потому что знал: если он сделает тебя инквизитором, ты сможешь меня найти.

Калеб кидает на меня неопределенный взгляд, но мы оба знаем, что это правда.

– И есть еще кое-что, чего ты про Блэквелла не знаешь. А если бы знал, мог бы думать о нем по-другому – и о том, что ты для него делаешь.

– Что ты имеешь в виду?

– Что Блэквелл – колдун.

Калеб замирает. И вдруг, совершенно необъяснимо, начинает смеяться.

– Ты сама этому не веришь.

– Не верила. Поначалу. Но это объясняет очень многое. Все вообще. И наши стигмы, и наше обучение, и его планы.

– А какие же это планы?

Он все еще смеется.

– Устроить переворот. Сбросить Малькольма и самому занять трон. А для этого использовать магию.

Калеб резко прекращает смеяться.

– Государственная измена, – говорит он. – Николас сделал из тебя изменницу. За такие слова ты могла бы еще до рассвета попасть на костер.

– Блэквелл уже пытался, если ты помнишь.

Калеб досадливо морщится:

– Я же тебе сказал: это была часть его плана.

Я мотаю головой, но он продолжает:

– Вернемся со мной! – Он говорит тихо, проникновенно. – К утру мы будем уже в Апминстере, и все пойдет так, как раньше. Только ты и я.

– Нет.

– Что?

Он ошеломленно выкатывает глаза. Впервые в жизни он попросил меня идти за ним, и я отказалась.

– Я не могу вернуться, – повторяю я. – И не хочу возвращаться. Я боюсь за тебя, Калеб. Боюсь того, что делает Блэквелл, и того, что он делает с тобой. – Я сглатываю слюну. – Боюсь, что тебе грозит опасность.

– Мне ничего не грозит, – отвечает он. – А вот тебе будет грозить, и единственный способ спастись – вернуться в замок со мной.

Предупреждение достаточно прозрачное, но я все равно отступаю. На миг я думаю, что вот это и есть настоящее мое испытание: проверка силы, проверка воли и умения преодолевать страх. Такая же реальная, как испытание в гробнице. Не Блэквеллом организованная проверка, но все равно вдохновленная им: заставить меня выбирать между лучшим другом и свободой, семьей и жизнью.

– Если ты со мной не вернешься, я не смогу тебе помочь. – Голос у него сдавленный, напряженный. – Что бы ни случилось, спасти тебя я не смогу – в этот раз. Ты понимаешь?

Я киваю. Да, я понимаю.

Он делает шаг вперед, сжимает мне предплечье – и быстро убирает руку, будто ему больше не положено меня касаться. И так оно и есть: это отказ от опеки, и я понимаю, что он отпускает меня. Освобождает. Что половина нашей жизни, проведенная вместе, кончилась. Дальше жизнь у каждого своя.

Он отступает, наклоняет голову в поклоне. Прощальном.

– Я скажу им, что потерял тебя. – Голос у него хриплый. В нем звучит то чувство, которое он от всей души презирает, которое изо всех сил пытается скрыть. – И это не будет ложью.