Дверь захлопывается сама, и я погружаюсь в темноту. Почти сразу мир кренится, меня швыряет на спину. Я встаю, прямая как столб, стараясь оставаться неподвижной, руки опущены, сжаты в кулаки. И жду, что сверху посыплется земля, считаю удары сердца. Один. Пять. Десять. Ладони потеют, дыхание слишком тяжелое, слишком частое. Но ничего не происходит.

Я вижу какое-то мельтешение, бледное, желтоватое, словно где-то вдалеке горит свеча. Оно становится ярче, и я вижу, что уже нахожусь не в гробнице – в туннеле. И иду в сторону этого света, но медленно. Успеваю сделать не больше десяти шагов, когда слышу настолько громкий звук, что не могу не вздрогнуть. Громовые удары, будто распаленный яростью кулак лупит в деревянную дверь. Сняв с портупеи кинжал, иду дальше.

Грохот не смолкает, кулак бьет снова и снова. Треск ломаемого дерева, тяжелый топот сапог через порог. Чей-то возглас. Потом вопль.

Тело реагирует раньше головы, и я бросаюсь бежать на звук. Оступаюсь в темноте, налетаю на стены, падаю на колени, снова встаю. Иду на крики, пока свет не становится ярче, а земля подо мной – тверже. Посмотрев вниз, вижу под слоем грунта нечетко проступающие пятна белого и черного. Впереди дверь. Я врываюсь в нее – и оказываюсь посреди вестибюля дома Гумберта.

Черно-белые шахматные полы грязны и выщерблены, картины со стен содраны. На люстрах паутина, хрустальные вазы разбиты. Разбиты и ромбические панели окон. Я делаю осторожный шаг вперед, потом другой. Под ногами хрустит стекло.

Сердце начинает биться чаще. Я ведь знаю, что это иллюзия. Ведь иллюзия же? Это не может быть домом Гумберта. Он за много миль отсюда, а я здесь. У Блэквелла. Пытаюсь вспомнить голос Файфер, чтобы сказал мне, что это иллюзия. Но все, что связано с моей ведьмочкой, случилось давно и далеко отсюда. А вот это – сейчас и здесь.

И ощущается самой что ни на есть реальностью.

– Эй, кто-нибудь? – кричу я. – Гумберт?

Проверяю гостиную, потом столовую. Там царит разгром: столы перевернуты, стулья валяются на полу, шторы сорваны с окон. Я отступаю, отступаю в коридор и спотыкаюсь обо что-то. Истрепанная холщовая сумка Джона.

– Джон?

Бросаюсь вверх по лестнице, в спальни. Повсюду разорванная одежда: красивые платья Файфер, темно-зеленый кафтан Джона и даже уродливый арлекинский камзол Джорджа.

– Джордж? Файфер?

Я зову их по именам и слышу в своем голосе страх. Снова бегу вниз, в библиотеку. Дверь сорвана с петель. Внутри темно. Но я и так знаю: и там разгром. Сквозь дыры в разбитом стеклянном потолке врывается холодный ветер, треплет страницы книг, сваленных на полу незажженными кострами – только поджечь. В лунном свете едва видно сваленное дерево: серые ветви разбросаны по залу, как кости на кладбище, созданные мною листья кружатся в воздушных вихрях. С минуту я стою в темной разгромленной библиотеке, стараясь справиться с растущим страхом. Изо всех сил пытаюсь вспомнить, что говорила Файфер об иллюзиях. Иллюзия делает страх реальным? Или же страх делает реальной иллюзию? И каким целям служит эта иллюзия? Она должна показать мне мой страх, но я не знаю, чего боюсь. Пока еще не знаю.

Я выхожу в вестибюль. Но вместо шахматного коридора, которым пришла, вижу нечто иное. Грязные каменные полы, сбитые в угол дорожки, такие же, как раньше, разбитые окна – на сей раз цветного стекла. В одном из осколков можно разглядеть хвост змеи, неустойчиво повисший на раме.

– Николас!

Я пробегаю по дому, как только что пробегала по владению Гумберта. Гостиная. Столовая. Спальни. Все разгромлено, как и у Гумберта. Кухня. Выглядит той же, какой я в последний раз ее видела: котлы, сковородки, ножи, продукты – все разметано в вихре хаоса.

– Гастингс!

Никто не отзывается. Дом безмолвен.

Я медленно оборачиваюсь, озираюсь, дыхание прерывистое, руки и ноги немеют от ужаса. Что это все значит? Не знаю. Знаю лишь, что надо выбраться отсюда. Вновь бегу в вестибюль, толкаю тяжелую входную дверь.

И застываю на месте.

Я стою на краю людной площади и вижу, как палачи зажигают костры. Они окружили узкие деревянные помосты, высоко держат горящие факелы. А на помостах, цепями прикованные к столбам, обложенные снизу хворостом, стоят Джон, Файфер, Джордж и Николас.

Меня шатает, я едва не теряю сознание от ужаса. Но не успевают еще палачи поднести факелы к хворосту, как я ору, проталкиваюсь через многолюдную толпу, стараясь как можно скорее добраться к ним. Я снова и снова зову их по именам, но они меня не слышат.

Устремляюсь к помостам, но стражники хватают меня и бросают наземь. Я барахтаюсь, пытаясь встать, но они прижимают меня к земле, а я вся изошла в крике и слишком слаба, чтобы отбиваться. Но мне нужно пробиться туда, к ним, спасти их, пока не стало поздно, но кошмарное действо уже завершено: пламя ухает и взмывает клубами жара и дыма, огонь проглатывает их, и мои друзья исчезают навеки.

Я кое-как встаю на ноги и проталкиваюсь сквозь толпу, на улицу. И бегу изо всех сил. Не знаю куда, просто подальше от всего этого, от дыма и огня, от криков и смерти. Наконец я добегаю до безлюдного переулка и падаю у чьей-то двери, дрожа и плача в неизбывном ужасе.

Значит, это он и есть – мой самый большой страх. Уже – не умереть в одиночестве, а смотреть, как у меня на глазах погибают дорогие мне люди – и не мочь их спасти. Нести груз вины за это. Знать, что так и будет, если я не уничтожу скрижаль.

Сердце колотится слишком сильно, дыхание стало прерывистым. Надо это прекратить. Я помню слова Файфер: я должна убить свой страх. Убить страх – значит убить иллюзию. Но как? Я начинаю петь – и не могу вспомнить слов. Пытаюсь думать о чем-то другом – но и это тоже не получается. Я не знаю, что еще я могу делать, кроме как бояться.

Тут мимо меня проходят несколько человек, обнявшись за плечи, распевая какую-то пьяную песню. От них несет элем, и я морщу нос. Уже напились, а до полудня далеко, и…

Тут ко мне приходит мысль.

Я вскакиваю на ноги и припускаю по переулкам: налево, направо, снова налево, пока наконец не вижу знакомую зеленую вывеску и надпись: «КРАЙ СВЕТА». Толкаю дверь – и там все как обычно, как в последний раз, когда я там была. Людно, шумно, играет музыка, Джо за стойкой наливает. Я подхожу, он подвигает ко мне стакан эля и оценивающе глядит на меня, сложив руки на груди.

– Ну как? – спрашивает раскатистым басом.

Я осторожно пробую. Но вместо обычного ужаса – жареная свинина, абсент или бог знает что еще – на сей раз у эля вкус эля. На сей раз он действительно хорош. И вот тут сердце замедляет свой бег, дыхание выравнивается. Теперь-то мне ясно, что этот Джо и этот эль не могут быть настоящими. Это иллюзия.

Я начинаю смеяться.

– Чего ржем, красотка?

Я не отвечаю, а поворачиваюсь и бегу к двери таверны, распахиваю ее. И там, за порогом, гробница – темная и затхлая. Я снова там, откуда начала свой путь.

Вхожу и застываю. На секунду меня охватывает страх, что сейчас посыплется земля, что иллюзия еще не завершилась. Но бегут мгновения, ничего не происходит, и я направляюсь ко входу.

Луна достаточно яркая, чтобы лучи ее пробивались в трещины, освещая теперь уже не древнюю, всю в щелях, деревянную дверь, но края массивной каменной плиты с вырезанными цифрами XIII наверху.

Тринадцатая Скрижаль.

Я знала, что она большая. Но только сейчас, стоя перед ней, поняла, насколько. Шесть футов в высоту, три фута в ширину. Цельный камень толщиной не меньше фута. Лежит здесь уже давно, в темноте и сырости, края позеленели от мха.

С минуту я на нее таращусь. Пробегаю пальцами по словам, вырезанным по всей длине камня. Вдоль края вырезаны руны и имя Николаса, неоднократно повторенное среди странных символов и линий.

Николас говорил, что это сделал Блэквелл. Что его проклял Блэквелл, что Блэквелл – колдун. Я не хотела этому верить и сейчас – вопреки всему – тоже не хочу. Это всего лишь спекуляции, догадки. Никто не может знать этого наверняка.

До сей поры – не мог.

На скрижали должна быть подпись. Имя колдуна, символ, псевдоним, как те, что были у некромантов. Не уличающее, но идентифицирующее. Иначе скрижаль не исполнит свое предназначение.

Я пригибаюсь, становлюсь на колени. Если подпись есть, она где-то внизу текста. Но увидеть ее трудно. Лунный свет не настолько ярок, да еще по краям плита залеплена землей. Я ее сметаю и вижу часть символа. Потом слова. Продолжаю расчищать и наконец вижу целиком: роза и его девиз «Сделанного не переделать».

Я припадаю спиной к осыпающейся стене, обхватываю голову ладонями и даю себе минуту, чтобы снова пережить все эти чувства: предательство, невозможность поверить, ужас и, наконец, обретение истины. Ощущение острое и притупленное одновременно.

Блэквелл – колдун.

Вскакиваю на ноги, выхватываю Азот из ножен и со всей возможной силой ударяю наотмашь. Серебряное лезвие поет, натолкнувшись на камень, и, словно вопль, этот звук отдается в гробнице. Сила меча струится через меня, через мои руки, ноги, заполняет сердце, мозг, такая сила, что голова кругом, как от вина. Я замахиваюсь еще раз, еще раз, еще раз, соударения серебра с камнем рождают искры, поджигающие тьму.

– Элизабет! – прорезает лязг голос Шуйлера. – Ты слышишь меня?

– Шуйлер! – отзываюсь я. – Дверь – она стала теперь скрижалью. Поможешь мне ее разбить?

Секунда, другая – и мощнейший гулкий удар сотрясает гробницу, обдавая меня землей. И еще один, и еще.

Я снова и снова взмахиваю Азотом, пока в середине скрижали не появляется тонкая, как волос, трещина – скрижаль начинает разрушаться. Я продолжаю махать мечом, Шуйлер продолжает бить ногами. Щель удлиняется, ширится, потом яркий зеленый свет исходит из ее середины, вползает щупальцами в трещину, бежит вниз по скрижали, вверх по стенам, по потолку, дергаясь и раздуваясь, как живой. Я отступаю подальше от магии, которая может быть в этом свете, но безуспешно: струйки света растут, пока не становятся почти ослепительными. И тут в порыве ветра и с разрушающим треском, будто лопается лед на замерзшем озере, скрижаль рассыпается.

Я отпрыгиваю, но не вполне удачно. Куски разбитой скрижали падают на меня, и вес их бросает меня на спину, выбивает воздух из легких и меч из руки, хоронит меня под кучей щебня. Я выворачиваюсь из-под обломков, сбрасывая с себя камни.

– Шуйлер! – Я закашливаюсь, голос хриплый от пыли. Ответа нет. – Ты здесь? – Я жду от него ответа, но напрасно. Только звук собственного дыхания и тихий ровный шелестящий шум. Почти как… почти как дождь.

Меня вдруг пробирает холодок. Дождя не было, когда я входила в гробницу, и не было даже малейших признаков его приближения – небо чистое, черное, полное звезд. Что же это значит? Может быть, я пробыла здесь дольше, чем сама думаю? В конце концов, в Энглии погода меняется быстро.

А может значить и другое.

Я все еще внутри иллюзии.

Я встаю, поднимаю засыпанный пылью меч. Осторожно переступаю через обломки, добираюсь до лестницы, поднимаюсь и через люк вылезаю наружу. Льет. Порывами хлещет ледяной дождь. Повсюду лужи, он идет уже давно. А Шуйлера – чей голос я слышала только что – нигде не видно.

Я ощущаю прилив разочарования, а за ним – ужаса. Ведь если я все еще в гробнице, все еще внутри иллюзии, то скрижаль я не разбила. Хуже того, это означает, что мой самый большой страх, каков бы он ни был, все еще впереди. И если это не страх умереть в одиночку или смотреть, как на моих глазах погибает Джон и все остальные, то в чем же он? Что может быть хуже? Еще это означает, что меня вынудили использовать Азот, когда в том не было нужды. И я все еще слышу, как его сила гудит во мне, нашептывает, хочет, чтобы я снова ее применила, взяла ту власть, которую она предлагает: власть разрушать, власть ломать, власть убивать.

Я сую меч обратно в ножны, заменяю его парой зазубренных ножей. И выхожу на дождь.

Я все еще на территории Блэквелла – это понятно. Видны флаги на шпилях башен, возносящиеся ввысь каменные стены. Небо озаряется изломанной вспышкой молнии. Грохочет вдалеке гром. Я делаю несколько осторожных шагов, ноги вязнут в раскисшей земле. Внимательно осматриваюсь: передо мной лабиринт, вокруг деревья. И в древесной гуще что-то есть, что-то ждет. Я это знаю, чувствую.

И наконец вижу: пара желтых, как лампы, глаз уставилась на меня из-за черных стволов. Потом шелест листьев, хруст ветки – и на меня бросается зверь. Он выскакивает из лесу – огромная крысоподобная тварь размером с лошадь, только шесть ног вместо четырех и длинный хвост с колючкой, полной яда. Из творений Блэквелла; я таких видала во времена обучения. Медленная и неуклюжая тварь, но недостаток скорости компенсирует численным превосходством. Они ходят стаями, как крысы. Значит, поблизости есть еще такие же.

Я мечу оба ножа, целя точно в глаза: выколоть оба глаза – единственный возможный способ убить эту тварь. В один я попадаю, но в другой промахиваюсь, и крыса падает на бок, издавая визг, от которого готовы порваться перепонки. Зовет свою стаю.

Я выхватываю еще один нож и бросаюсь к ней, перепрыгиваю через хлещущий хвост, всаживаю клинок в другой глаз. Крыса дергается и издыхает, но я чувствую, как дрожит земля, и знаю, что идут другие. Резко обернувшись, вижу, как три такие твари прут прямиком на меня.

У меня осталось четыре ножа, я мечу их в крыс. Хотя темно и льет, я попадаю каждой из них в глаз. Так их не убить, но движения тварей замедляются. Сорвав с пояса топор, я бегу к ним. Они лежат, визжа и дергаясь. Несколько раз испытываю удары колючих хвостов, и хотя раны заживают мгновенно, действие яда все равно чувствуется. От него у меня двоится в глазах, и сквозь дождь и мрак я не могу отличить одну крысу от другой. Ориентируясь по слуху на визг, продолжаю их рубить, получая новые и новые удары хвостов, пока они наконец не замирают. Я оседаю на землю, прямо под хлещущие пощечины дождя, меня трясет от яда, голова кружится. Задумываюсь, настоящий ли яд, не входит ли он в ту же иллюзию. Наверное, это и не важно, потому что он, как всякая иллюзия, достаточно реален. И так или этак, а надо действовать. Если их собратья тут еще есть, они придут за убитыми. Блэквелл не мог придумать, как прокормить создаваемых им тварей, и потому просто давал им жрать все, что мы убивали. Я спрашивала Калеба, что делают с телами ищеек, погибших при обучении. Он сказал, что мне лучше этого не знать.

Сквозь дождь видны очертания лабиринта. Я туда не хочу. Проходила его однажды и едва-едва выбралась. Но я знаю, что если пойду туда, никакая тварь за мной не сунется. Они тоже боятся того, что там, внутри.

Переворачиваюсь лицом вниз, встаю на четвереньки и ползу вдоль опушки, стараясь держаться ближе к деревьям, где меня не так легко заметить. Наконец деревья кончаются полоской открытой местности, на другом конце которой – лабиринт. Некоторое время я выжидаю, трясясь и промокая под дождем, голова все еще плывет. Надо встать. Надо бежать. Надо пойти в лабиринт, пока никакая тварь меня тут не нашла. Но я так устала…

Ложусь обратно в грязь и затихаю, всего на миг, дыхание глубокое, тяжелое, отрывистое. Закрываю глаза под шлепанье ледяных струй и звучные всплески.

– Элизабет!

Я слышу его голос, низкий и тихий, и понимаю, что это тоже действие яда. Он добрался до мозга и заставляет слышать то, чего нет на самом деле. Но голос снова повторяет мое имя, я сажусь так резко, что голова идет кругом. И тут я его вижу – он стоит на полянке рядом с лабиринтом.

Джон.

Спотыкаясь, встаю на подгибающиеся ноги.

– Ты ранена, – говорит он, и лицо его хмурится озабоченной гримасой. Он кажется таким реальным.

Он не настоящий.

Правда не настоящий?

Я иду к нему. Когда подхожу ближе, он вздрагивает, разглядев меня: разорванные штаны, рубашка в клочья, покрыта грязью, кровью, бог знает чем еще. Незаколотые волосы болтаются по плечам, сбитые в колтуны и узлы.

Он одет так же, как был на маскараде: белая рубашка, черные штаны, черный камзол с красной оторочкой. Растрепанные волосы, карие глаза, так внимательно глядящие на меня. Такой живой, настоящий…

Он не настоящий.

Правда не настоящий?

– На самом деле это не ты, – говорю я. Получается жалкий шепот. – Я знаю, что не ты.

Джон – иллюзия Джона – оглядывается через плечо, и мимолетная тень пробегает по его лицу.

– Это я, – говорит он, снова оборачиваясь ко мне. – Я. Почему ты думаешь, что я не настоящий?

Я мотаю головой.

– Не знаю. Может быть, потому что дождь. Я промокла, а ты совсем сухой.

– Был дождь, но перестал. – (Я поднимаю глаза – иллюзорный Джон прав. Дождь прекратился). – А я сухой, потому что только что здесь оказался.

Я отбрасываю в сторону его доводы и продолжаю:

– Ладно. Я знаю, что ты не ты, потому что настоящий ты уехал. Шуйлер мне сказал. Ты на корабле у Питера, со всеми остальными, и едешь домой. Ты уехал.

Я проглатываю застрявший в горле ком.

– Я не уезжал. – Голос у него тих, точь-в-точь как мой. – Это ты меня оставила. Ты убежала, а я не хотел, чтобы ты уходила. И пошел тебя искать.

Он снова оглядывается.

Что-то его беспокоит, этого иллюзорного Джона. Постоянно оглядывается, будто там есть еще кто-то. Или что-то. Затаившееся в темноте, ждущее, чтобы напасть. Я не обращаю внимания – все это не на самом деле.

Точно не на самом деле?

– Почему ты всех бросил и пошел за мной? – Мой голос звучит громко и зло. Я злюсь, потому что мне хочется, чтобы он был на самом деле. Злюсь, что это не так. – Зачем?

Он делает шаг ко мне.

– Ты не знаешь?

Я качаю головой. Он смотрит на меня. Темные глаза, лунный свет.

– Потому что я люблю тебя.

Я закрываю глаза, сил нет бороться. Я устала. Устала от этой иллюзии, устала от правды, устала от лжи. Блэквелл колдун. Потому что я люблю тебя. Хватит, не хочу больше. Хочу проснуться.

Я открываю глаза, выхватываю оставшийся нож и всаживаю его глубоко себе в ногу.

– Проснись! – кричу я. Не на Джона, не на иллюзию его, но на себя.

Но Джон тут же оказывается рядом, я еще не успела вытащить нож, как он хватает его и швыряет на землю. Потом берет меня за руки, заводит их мне за спину, приникнув ближе, я слышу его дыхание на щеке.

– Прекрати!

Я вырываюсь, пытаюсь освободиться, пока эта иллюзия не изменилась и он не упал замертво, не растаял в воздухе, не превратился во что-то иное, не в то, что он сейчас – темные глаза, мягкие кудри, теплота, защита. Но когда он притягивает меня к себе, я не сопротивляюсь. И когда его губы касаются моих, я не мешаю. Они теплые и мягкие, я их помню. А он медленно гладит меня губами, от рта к щеке, потом к уху, там задерживается. Я его чувствую, я слышу его голос, его запах, он – настоящий. Я на миг закрываю глаза, поддаюсь этой дрожи, этой радости, которой он меня наполняет, и потом слышу его хриплый, мучительный шепот:

– Беги.

Отдергиваюсь, ахнув, и вижу стоящего за ним Блэквелла, медленно вынимающего нож, всаженный Джону в бок.