Сословия складывались в Пруссии почти так же, как и на других немецких территориях или в соседней Польше. Сословия, с одной стороны, и знать, то есть свободные владельцы держаний (см. с. 101–102), — с другой, действовали сообща, поскольку имели общие интересы и поскольку ордену было на руку согласие между ними и он способствовал их объединению. Средневековые феодалы всегда стремились к согласию со своими подданными, пусть даже не со всеми и не с избранными, а скорее с теми, с кем можно было проводить политику, — то есть в первую очередь со знатью, затем с монашескими братствами, а в позднее Средневековье — с представителями крупных городов. Определить время возникновения сословного представительства в Пруссии так же непросто, как и в иных местах. Но в Пруссии конца XIV века, несомненно, протекал процесс становления сословий, то есть той части населения, которая заявляла о себе политически.

Сначала этот процесс затрагивал или города, или знать. Бывало, что верховный магистр встречался с представителями городов для обсуждения интересующих обе стороны проблем, например, дальнюю торговлю. Бывали встречи и с представителями знати в разных частях государства ордена в Пруссии по вопросу податей. По отдельности и те, и другие проводились издавна. Первое известие об одном таком собрании знати относится к 1255 году. Из него мы узнаем, что епископ Кульмский при посредничестве прусского магистра, то есть заместителя верховного магистра в Пруссии, совещался с жителями Кульмской земли о податях в пользу епископа. Самое раннее свидетельство о таких совещаниях ордена с сословиями относится к 90-м годам XIII века. Это грамота, в которой тогдашний прусский магистр доводит до сведения городов Ростока, Грайфсвальда и Штральзунда, что он обсудил конкретные вопросы торговли Ганзы с крупнейшими из прусских ганзейских городов. К ним относились старейшие города государства ордена в Пруссии: Кульм, Торн, Эльбинг и Кёнигсберг, а также город Браунсберг во владениях епископа Вармийского. После завоевания Восточного Поморья в 1309 году к этой пятерке прибавился Данциг. Отныне процесс становления сословий продолжался в шести крупнейших городах страны, являвшихся одновременно ганзейскими городами.

Нетрудно составить представление об этом процессе из сохранившихся свидетельств. Первый том актов сословий или только подписи под отдельными актами дают понять, по какому поводу встречались знатные горожане с орденом. В ретроспективе, как и на других территориях, акты отражают предысторию сословных представительств. Таков, например, съезд 1335 или 1336 года, имевший огромное значение для городов, разумеется, всей страны, то есть ордена, епископов и соборного капитула. Кроме того, собрания созывались и по поводу прихода к власти нового верховного магистра. Подданные, то есть представители городов и свободных, собирались для принесения клятвы верности. Самая ранняя из известных клятв верности была принесена верховному магистру Винриху фон Книпроде (1352 год): впервые сословия заявляют о себе и о своих притязаниях. В XV веке представители городов и знати сочетают присягу на верность с требованиями, которые они предъявляют верховному магистру.

Но важным и неизменным поводом к собраниям сословий являются прежде всего распоряжения; это касается и съезда 1335 или 1336 года. В 70-х годах XIV века таких распоряжений, или, как их отныне стали называть, земельных уложений (Landesordnungen), становится все больше. Этот период документирован лучше. Мы располагаем не только отрывочными сообщениями, но и протокольными записями, к тому же не только данными об отречениях или отставках, подкрепленных подписями, но и свидетельствами о переговорах, о требованиях одной стороны и ответах другой, из которых становится ясна причина отставки.

Не случайно источники говорят теперь о борьбе ордена и сословий. Источников сохранилось больше, поскольку в конце XIV века орден и сословия выражают каждый свои интересы и конфликты возникают все чаще. Это достаточно нормальное противоборство, типичное для сословных собраний на раннем этапе их истории и на других территориях. Это прежде всего противоречие между финансовыми интересами ордена и стремлением сословий добиться минимальных поборов и участия в управлении.

В центре борьбы ордена и сословий в Пруссии — еще два момента, свидетельствующие о социально-экономических изменениях. Первый касается конфликта между орденом и городами, второй — прусской знати как контрагента ордена.

В первом случае сталкиваются торговые интересы городов и ордена. Перед нами конфликт, характерный только для данной территории, ибо ни один немецкий феодал не вел на исходе Средневековья такую оживленную торговлю, как орден. Среди должностных лиц верховного магистра были два, типичных только для Пруссии: великий шеффер Кёнигсберга и великий шеффер Мариенбурга (см. с. 157). Напомним также и о монетном магистре Торна, который не только заведовал чеканкой монет в Пруссии, но и совершал от имени ордена кредитные операции, и о янтарном магистре в Лохштедте, ведавшем сбором янтаря на побережье Самбии. Янтарь с глубокой древности, еще до вторжения ордена, был одной из важнейших статей экспорта Пруссии.

Но еще серьезней, чем конфликт с городами, был конфликт между великими шефферами и их подчиненными, осуществлявшими экспорт и импорт. В крупных городах государства ордена в Пруссии, а также в центрах торговли, например, в Любеке и Брюгге, великие шефферы имели лавки (Lieger), функционировавшие как торговые представительства, которые вели куплю-продажу от лица ордена. Представительство в Брюгге связывало орден с международным, прежде всего итальянским, денежным рынком того времени. Так, если верховному магистру было угодно перечислить деньги своему агенту в Риме, то это обычно осуществлялось по безналичному расчету через представителей в Брюгге, которые в свою очередь сотрудничали с крупными итальянскими банками.

Экспорт избыточных продуктов и импорт недостающих на других территориях осуществляли исключительно купцы. Напротив, в Пруссии эту задачу брал на себя сам орден, что уже создавало конфликтную ситуацию. Но в Пруссии сложилось так, что с Ростом страны расширялась и экономическая сфера, управляемая орденом, и орден благоприятствовал своей торговле. Наконец, следует принять во внимание и высокие финансовые потребности ордена (см. с. 146). Развитие собственной торговли требовало новых, повышенных податей, которые были не под силу городам. Споры разгорались из-за торговли зерном, которую орден временно монополизировал.

Отсюда еще один конфликт. Временная монополия ордена на торговлю зерном обернулась не только против купечества прусских городов, но и против англичан и голландцев, закупавших зерно в Пруссии, — по мере проникновения западноевропейских купцов в Прибалтику, что типично для времени краха ганзейской торговой монополии. Запрещая закупку зерна английским и голландским торговцам, орден едва ли мог рассчитывать на поддержку прусских городов. Недовольны были и производители зерна, то есть прежде всего сельская знать.

Но чаще всего противоречия между знатью и орденом заявляли о себе в иной сфере. Орден старался преобразовать сельскую администрацию, сложившуюся во время освоения страны переселенцами (см. с. 101–102), не в пользу знати.

Представители знати, то есть владельцы пожалований, почти не платили податей, но должны были нести воинскую повинность. Однако в XV веке она стала лишней, так как войско ордена росло за счет наемников. По мере возрастания их численности росла и потребность ордена в деньгах; тем больше пользы было не от владельцев держаний с их воинской повинностью, а от крестьян, плативших немалые подати. В этой ситуации орден попытался преобразовать держания в крестьянскую землю или, по крайней мере, в собственность, рассчитанную на предельно узкий круг наследников, чтобы иметь больше шансов вернуть эти владения. Владельцы держаний ополчились против такой политики ордена еще и потому, что в них тем временем вызрело самосознание — самосознание знати. На собраниях сословий кипели страсти. Вероятно, комтуры ордена не раз использовали право, находившееся на стадии становления, в своих интересах, не учитывая сложившихся условий.

Акты сословий первой половины XV века содержат немало жалоб на то, что рыцари ордена злоупотребляют властью. К тому же нередко говорится о том, что не наносило ощутимого материального ущерба, но порождало враждебность. Орден и его представители чувствовали себя ущемленными в правах, тогда как сословиям казалось, что от них требуют слишком многого. Как и на других территориях, не в последнюю очередь во время Крестьянской войны 1524–1525 годов оспаривались права на рыбную ловлю и охоту. За орденом обычно оставалось право на рыбу и дичь, но он почти полностью отказался от него в пользу подданных, чтобы те могли охотиться и рыбачить для себя. В первой половине XV века не раз доходило до яростных столкновений, поскольку подданные превышали свои права и ловили рыбу не для собственных нужд, а на продажу, тогда как рыцари ордена старались отобрать у подданных право рыбной ловли на собственные нужды еще и потому, что оно, как и право охоты, имело один принципиальный аспект: соблюдение его означало бы для подданных чуть больше свободы, а для ордена — еще больше власти.

Насколько стремительно такое противоборство обретало принципиальное звучание и могло по малейшему поводу привести к осложнениям, явствует из актов сословий с репликами сторон.

Так, фогт Лейпе сообщает верховному магистру о собрании владельцев держаний его области, на котором один из присутствующих сказал о нем, должностном лице ордена: «Möcht mir ein stück von ym werden in einer schüssel, so wird ich fröhlich» («Я был бы рад, если бы кусок его подали мне на блюде»). Потом разговор зашел о рыбной ловле. Один спросил другого: «Was freyheit hat dir der meister geben?» («Какую свободу дал тебе магистр?») Последовал саркастический ответ, умаляющий и без того ограниченное право рыбной ловли: «Czu fischen mit hewleittern» («Ловить рыбу удочкой»). Другому представителю знати верховный магистр якобы сказал: «Dyweyl ich meister bin, so solt du nicht in dem see fischen» («Пока я магистр, не ловить тебе рыбу в море»). А еще кто-то утверждал следующее: «Ya der meister will mir mein garn dein genug machen» («Да, магистр велит мне сплести совсем крошечные сети»). Впрочем, это разговоры людей, уже готовых взяться за оружие. Шел декабрь 1453 года, когда большая часть сословий готова была порвать с орденом (см. с. 169).

В актах сословий начала XV века предстают не только бурные споры по таким частным вопросам, но и уязвимость права вообще — с одной стороны, его нарушение, с другой — узурпация. Так, например, в том же, 1453 году комтур Остероде пишет верховному магистру, что разговаривал с некой группой знати, не по праву, как он говорит, вершившей суд, принадлежавший ему:

Тогда один выступил перед ними; он уже три четверти года, женившись, жил в его деревне, будучи выходцем из Кульмской земли. Тогда я спросил его, кто дал ему такое право тогда, когда здесь были переселенцы, и прибавил, что моим людям запрещено отнимать у меня право суда, и пусть знает, что в противном случае я отправлю его в тюрьму.

Трудно сказать, насколько типичной для должностного лица ордена того времени была угроза заточения, прозвучавшая в ответе представителя орденской администрации подданным, покусившимся на его привилегии. И все же в одной, сделанной в 1428 году, записи нарушений в государстве ордена, где должностное лицо ордена обращается к представителю служилых людей в типичных выражениях, жалуясь точно так же, как и собеседник комтура Остероде в 1453 году, встречаем полемический вопрос: «Was ist Culmysch recht?» («Что есть Кульмское право?») И ответ: «Wir sint euer recht» («Мы — ваше право»). Таким образом, типичный представитель ордена отменяет право привилегий, заменяя его новым решением. Далее следует, что в суде представителям подданных, которые ссылаются на писаное право, запрещено говорить, что господство, как им кажется, стесняет, так что старое право теряет силу: «Ouch weis imant ein recht, das doch ein recht ist nach dem rechtes beschribenen rechte, ist es den gebittigern zcuwiddern, so vorbeut men den vorsprochen, das sy is nicht müssen tegedyngen, also bleybet is vorswegen» («Также каждый знает одно право, которое является правом, описанным в праве, и которое противно должностным лицам, поэтому оно запрещено и потому на него нельзя ссылаться, а следует молчать»).

Но сословия крепли не только по причине все растущих требований ордена к подданным и все большего злоупотребления властью. На превращение сословий в политически дееспособную корпорацию повлияли и внешнеполитические трудности государства ордена.

Торуньский мир 1411 года решил только часть спорных проблем между государством ордена в Пруссии и Польшей-Литвой. Отношения между обеими сторонами оставались напряженными. Правда, война, начатая в 1413 году верховным магистром Генрихом фон Плауеном, закончилась вместе с его отставкой. Но уже в ближайшие годы война вспыхнула вновь, развязанная на этот раз Польшей и Литвой. Ей положил конец король Сигизмунд; обе стороны примирились на соборе, где король выступил третейским судьей.

Итак, представители ордена и короля Польского ожидали судебного решения в Констанце. Но так как в Констанце судьей был не только король, но в полной готовности был и собор как международный слушатель или же как решающий орган, то документы процесса с обеих сторон выглядят иначе. Представители короля Польского и ордена уже не бросали друг другу в лицо, как прежде, в процессах XIV века (см. с. 120–121), мнимых или реальных обвинений. Ныне улаживание конфликта было значительно ускорено благодаря науке, так как с каждой стороны выступали знатоки канонического права. Представители Польской Короны в конце концов заявили, что орден в Пруссии не имеет права власти и его следует упразднить, тогда как представители ордена продолжали настаивать на праве вести войну с язычниками, объявив всех противников ордена врагами веры, уничтожить которых, как велеречиво разъяснялось, есть задача каждого христианина. Однако реального политического значения эти документы не имели. На практике отношения государства ордена с его противниками продолжали регулироваться не теоретико-правовыми выкладками, но средствами, которые использовались в межгосударственных отношениях; к ним относились война, перемирие и мир.

В 1422 году, после очередного возобновления войны, орден заключил с противниками Мельнский мир, согласно которому он уступал Жемайтию и ряд других областей Литве. Очерченная тогда граница сохранялась до 1919 года. И все же этот мир имел не менее важное значение для внутриполитического развития Пруссии, ибо, в отличие от прежних договоров, он был заключен не только между орденом и королем Польским или великим князем Литовским. Мельнский мир гарантировали и сословия обеих сторон. В случае его нарушения они считали себя свободными от обязательств. Тем самым как противники ордена, так негласно и сам орден признавали участие во власти прусских сословий.

И хотя вскоре началась новая война и мощь орденской Пруссии убывала, в чем не последнюю роль сыграло гуситское войско, Мельнский мир сохранял силу. В 1435 году его статьи были повторены в Брестском мире. Но и теперь орден имел дело не со сверхсильным противником. Как и прежде, Польско-литовская уния являла собой рыхлую структуру, которую все так же можно было сломить или временно обескровить. Отныне владычеству ордена в Пруссии угрожали не внешние силы, а сословия.

Участие прусских сословий в заключении Мельнского мира укрепило их самосознание, но не их положение в стране. Как и прежде, сословия имели право голоса лишь тогда, когда того требовал орден. Сословия могли время от времени принимать участие в совещаниях и назначениях на должность. В отдельных случаях они выступали на стороне городов или знати, находившихся в разладе с орденом. Однако все зависело от обстановки в стране, которая часто менялась. Поэтому сословия требовали права участия во власти, прежде всего — права верховного суда, который состоял бы из представителей ордена и сословий, собирался бы дважды в год и представлял бы собой высший орган, выносящий решения в борьбе за привилегии (см. с. 164–165). Для учреждения суда и осуществления прочих требований представители прусской знати в 1440 году заключили союз с городами.

Возникновение этого Прусского союза не сразу привело к конфликту, поскольку избранный в 1441 году верховный магистр Конрад фон Эрлихсхаузен еще был готов удовлетворить отдельные требования сословий, кроме главного — верховного суда. И союз 1440 года все так же существовал — не на радость ордену. Как братья ордена, так и епископы и члены соборного капитула были монахами, послушными каноническому праву, в свете которого и Прусский союз, и требование сословиями верховного суда означали ограничение церковной свободы, но это не было непреодолимым препятствием к согласию сословий, о чем свидетельствовал процесс их становления по всей империи. Но в случае ордена ситуация сложилась иная, так как здесь сословия противостояли не просто сюзерену. В Пруссии сюзереном была корпорация: орден, епископы и соборный капитул (см. с. 150), причем орден не отождествлялся с верховным магистром. Согласись верховный магистр уступить сословиям, и в ордене возникло бы недовольство, — не в Пруссии, так в империи, со стороны немецкого магистра и глав баллеев, да и не только их. Ведь Немецкий орден был «госпиталем немецкой знати», а значит, ответственность за него несли и представители немецкой знати, желавшие проводить его политику, не говоря уже об императоре и Папе, с самого основания ордена претендовавших на то, чтобы вершить его судьбу. Поэтому для верховного магистра политика, игнорировавшая букву церковного права и шедшая на компромиссы с сословиями, была возможна только тогда, когда проводилась в ордене, причем теми, кто признавал эту политику как право.

Верховному магистру Конраду фон Эрлихсхаузену такая политика до некоторой степени удалась, хотя при нем предпринимались попытки поставить Прусский союз и основные требования сословий вне закона. Избранный после смерти Конрада в 1450 году новый верховный магистр Людвиг фон Эрлихсхаузен не был готов к компромиссу с сословиями. Он и его советники склонялись к кардинальному решению: устранить сословную организацию согласно юридическому составу и с помощью лиц, стоявших на защите церковного права, — Папы и императора. И действительно, ордену удалось склонить Папу и императора на свою сторону с помощью изощренной политики, использовавшей научные достижения своего времени. В начале столетия, на Констанцском соборе, орден не лучше своего польского противника понимал, как поставить науку себе на службу, но в борьбе с сословиями он вполне осознал необходимость этого, так как и сословия искали помощи ученых (в Польше и в империи). И все равно политические конфликты не разрешились правовыми средствами.

В третейском суде, перед которым в конце концов предстали орден и Прусский союз, победил орден. В декабре 1453 года император, избранный обеими сторонами третейским судьей, объявил Прусский союз вне закона и потребовал его роспуска.

Однако, когда 7 февраля 1454 года представитель ордена на суде вернулся в резиденцию верховного магистра, то Прусский союз в ответ на свое поражение в процессе уже объявил войну. 4 февраля 1454 года сословия отказались повиноваться ордену, а 6 марта король Польский признал их своими подданными. Вскоре почти вся страна оказалась во власти мятежников.

Все это послужило причиной Тринадцатилетней войны, в ходе которой страна подверглась чудовищному разорению. Война завершилась в 1466 году Вторым Торуньским миром, по которому орден должен был уступить самую обширную и плодородную часть страны по обоим берегам Вислы, в том числе Данциг и Мариенбург. Ордену оставалась лишь будущая Восточная Пруссия. Столицей и резиденцией верховного магистра отныне стал Кёнигсберг. Утраченные части государства ордена были инкорпорированы Польской Короной как автономные области, ибо в Тринадцатилетней войне против ордена сражались не только прусские сословия, но и король Польский Владислав V. Впрочем, в ней участвовали не только рыцари ордена, с одной стороны, и прусские рыцари и Польша — с другой, но и множество наемников. Исход войны решал тот, кто мог платить наемникам высокое жалованье, и здесь преимущество было на стороне противников ордена, с их экономически развитыми городами, особенно Данцигом. Недаром к падению Мариенбурга, главной резиденции ордена, привела не успешная осада замка противником, что едва не случилось после битвы при Танненберге. Осажденный и в этот раз, Мариенбург пал потому, что орден отдал его в залог своим наемникам под невыплаченное жалованье, и, когда все сроки истекли, замок был продан.

Борьба прусских сословий с орденом в союзе с Польшей и последующая инкорпорация почти всей Пруссии в Польскую Корону виделась большинству историков XIX–XX веков предательством по отношению к нации. Ныне никто не будет возражать против неисторичности этого приговора. В данной войне противниками не были две нации. Впрочем, речь шла и не о борьбе сословий против ордена, и не о злоупотреблении правом сопротивления. Однако для Польши союз с прусскими сословиями объяснялся длившимся десятки и сотни лет противоборством Польши и Немецкого ордена. Борьба Польши с орденом и Второй Торуньский мир оправдывали былые притязания, о которых заявила Польша в XIV веке государству ордена и которые достигли кульминации на Констанцском соборе (см. с. 167), где выдвигалось требование упразднить государство ордена в Пруссии. Кое-кому из кульмской знати были на руку и тесные связи со знатью соседних польских регионов. Привилегии польских сословий вызывали желание обрести такие же привилегии и в Пруссии. Но, по сути, в Тринадцатилетней войне с породившим ее противоборством и ее итогом, Вторым Торуньским миром, мы имеем дело с типичным для Средневековья конфликтом между сословиями и сюзереном, что, впрочем, учитывая границы данного региона и тот факт, что сюзерен был не князем, а духовно-рыцарским орденом, имело свои особенности. Не стоит упрекать сословия в предательстве нации, равно как не стоит испытывать к ним сочувствие, порожденное современными представлениями о демократии. Сословия представляли для ордена, как и для любого сюзерена того времени, группу олигархов, богатых и властных лиц города и деревни. Впрочем, орден не раз использовал это в своих интересах. Бывало так, что орден объединялся с представителями низших слоев какого- либо города против правящей в нем олигархии, в которую входили представители выступавших против него сословий.

Прусскими противниками ордена были самые могучие подданные, которые скорее всего могли заявить о своей политической воле и заключить союз с другими. Поэтому они занимали преимущественно самые развитые регионы с крупными городами, где знать была сильна и где они могли моментально удовлетворить свои притязания. И потому уже упомянутый территориальный итог Торуньского мира не случаен. Орден должен был уступить наиболее развитые регионы, в которых сословия оказывали особенно упорное сопротивление.

Положение государства ордена в Пруссии после Второго Торуньского мира было неустойчивым. Он потерял не только большую, но и лучшую часть былых владений. К этому присовокуплялись и новые условия мира. Ордену пришлось не только возместить убытки региона, но и признать власть короля Польского над тем, чем орден еще владел. Он был обязан в оговоренных случаях оказывать военную помощь королю Польскому, а также изменить свою структуру. По Второму Торуньскому миру предусматривалось, что в будущем орден едва ли не на 50 % будет состоять из поляков.

Правда, такое условие противоречило основному закону ордена. Немецкий орден, как его называют ныне и как называли уже в XV веке, по уставу вовсе не был обязан принимать только немецких рыцарей. Однако на деле прием ненемцев, чему до конца XIV века было немало примеров, с тех пор почти прекратился. Пополнение Немецкого ордена польскими рыцарями существенно изменило бы положение, но до этого не дошло. Второй Торуньский мир не претворился в жизнь ни в этом отношении, ни, в общем, и в других, ибо Папа, чье согласие было необходимо, не ратифицировал Второй Торуньский мир. Впрочем, территориальные условия его реализовались и были действительны до самой секуляризации остатков государства ордена в 1525 году.

Государство ордена в Пруссии до этого года стремительно менялось, что повлекло упразднение структур, отличавших государство ордена от княжеских государств того времени. Если бы прусские сословия еще в первой половине XV века предпочли, чтобы их сюзереном был не орден, а князь, то есть верховный магистр (см. С. 168), то конституционные и социальные преобразования пошли бы именно в данном направлении. Поэтому можно считать, что целенаправленный процесс завершился секуляризацией 1525 года. В прусско-немецкой историографии нарушение права и удар по государству, которые преобразовали государство ордена в светское герцогство, представлены так: последний прусский верховный магистр не был ни преступником, ни авантюристом, но скорее движущей силой, если не всемирного духа, то, по крайней мере, естественного хода национальной истории. Однако верховный магистр, будущий герцог Альбрехт, таковым не был.

И все же нельзя не признать, что особые правовые и общественные структуры остатков государства Немецкого ордена стремительно исчезали. Наконец, дело довершила война. Орден задолжал не только вожакам наемников, которым отдал в залог Мариенбург (см. с. 170), но и тем, кто продолжал сражаться на его стороне. О денежном погашении этих долгов нечего было и думать. Итак, орден должен был рассчитаться своими правами на господство, и значительную часть принадлежавшей ему земли он отдал или в залог командирам наемников, или в держание. Так в Пруссии возникло то, что имело ключевое значение для дальнейшего социально-политического развития страны, то, что изначально встречалось лишь в исключительных случаях, — крупное землевладение. Многие известные династии, впоследствии сыгравшие яркую роль в истории Восточной Пруссии и Бранденбурга до 1945 года, обрели тогда землю и получили документы на недвижимость вместо невыплаченного жалованья: Дона, Шлибен, Эйленбурги и т. д.

Так что под конец существования своего государства, где города теряли былые позиции, а Великих Свободных (Grossen Freien) становилось все меньше и где влияние сословий в первой половине XV века стало слабее, чем в районах, утраченных в 1466 году, орден все еще имел дело с сильными сословиями, и былые конфликты возродились. Впрочем, на этот раз требования новой знати были удовлетворены. В начале XVI века, в 1506–1507 годах, был учрежден верховный суд, в который кроме членов ордена и светских советников верховного магистра вошли и представители сословий, хотя нормы церковного права были все так же противоречивы, как и шестьдесят лет тому назад, поскольку такой разноликий суд отвечал гем требованиям сословий, которые орден и не помышлял удовлетворять.

Теперь верховный магистр зависел не только от сельской знати и городов. Его заставили уважать должностных лиц ордена. Подчинение верховного магистра Немецкого ордена воле корпорации отвечало уставу и было реальностью (в разные времена разной) с самого основания ордена. Но ныне речь шла об ином: должностные лица ордена выступали против верховного магистра, как представители привилегированного сословия против территориального князя.

Комтуры, фогты и попечители ордена превратились из назначаемых на срок должностных лиц, преобладавших в первой половине XV века, в людей, наживающихся на своих должностях. В конце XV века бывало, что должности покупались. Соответственно должностные лица ордена обращались с верховным магистром не так, как их предшественники десятки и сотни лет назад, доходы которых доставались верхушке ордена или его государству в целом; ныне они помогали кредитами, получали залоги от верховного магистра, облагавшего их земельным налогом, — как если бы это была светская сельская знать.

Понятно, что новое восприятие должностей сравнительно быстро залечило раны войны. У должностных лиц Немецкого ордена появились излишки. Однако положение верховного магистра не было прочным, что любопытно, если иметь в виду как невыясненные отношения ордена с Польшей, так и его иерархические структуры.

Тринадцатилетняя война и сужение территории государства Немецкого ордена в Пруссии породили еще большее отчуждение ордена в империи от государства ордена. Возвратить былое положение вещей не удалось, — иначе говоря, попыткам верховного магистра привлечь, как прежде, владения Немецкого ордена в империи для покрытия прусского дефицита не суждено было реализоваться. Оно и понятно: экономическое положение баллеев было таково, что добиться от них субсидирования ордена в Пруссии можно было бы только неимоверными усилиями, но для этого братьям ордена в империи и их родственникам следовало бы обладать иной ментальностью, да и обстановка в Пруссии должна была бы быть иной.

Судя по всему, орден старался создать впечатление, что его стратегия и задачи в Пруссии оставались теми же, что и в XIII веке. Новые призывы, раздававшиеся в Регенсбурге на рейхстаге 1454 года, внушали мысль о судьбах немецкого народа. Так, по крайней мере, повествуют источники. Невероятно, чтобы рыцари ордена, которые в середине XV века шли из Франконии или с Нижнего Рейна в Пруссию, были движимы теми же чувствами, что и большинство братьев ордена, отправлявшихся в Пруссию сражаться с язычниками в XIII веке.

Несомненно, здесь мы имеем дело с тем, что историки по примеру тогдашних критиков, ничтоже сумняшеся, называют первоначальной идеей. Вряд ли, впрочем, здесь уместно такое выражение. В истории монашеских братств это норма. Их размеренная жизнь, если в нее не вторгается нечто новое, какая-либо реформа, может продолжаться долгие годы. С трудом верится, что Немецкий орден в XV веке ничем не отличался от ордена крестоносцев, каким он был в 13-м столетии: слишком велики были его успехи и вызванные ими изменения в сфере его активности. Рыцари ордена (а вслед за ними переселенцы) во многом изменили Пруссию; поэтому исключено, чтобы во второй половине XV века рыцарей ордена могли вдохновлять призывы двухсотлетней давности.

С другой стороны, верховный магистр и все те, кто закладывал основу его политики и облекал ее в слова, не могли (и в этом историки, кажется, единодушны) до конца осознать, что государство Немецкого ордена в Пруссии превратилось меж тем в Государство среди государств, что Немецкий орден за пределами Пруссии тоже превратился в государство, отношение которого к Пруссии было подобно отношению других государств к тому или иному традиционно дружественному государству.

Такой оценке ситуации, сложившейся в конце XV века, мешает лишь то, что братья ордена и тогда шли из империи в Пруссию и что, стало быть, в то время былое состояние поддерживали юные новобранцы. Но, самое главное, отношения верховного магистра и Немецкого ордена в Пруссии с Польшей, и без того натянутые, намного осложнились бы, если бы исчезла основа, заложенная в XIII веке. Отсюда ревизия Второго Торуньского мира вновь стала одной из задач политики ордена. Иначе и быть не могло.

Поэтому на Познанском сейме 1510 года, где посредниками между орденом и Польшей выступали представители Папы, императора и короля Венгерского, повторились старые положения, еще в XIV–XV веках сформулированные представителями ордена и Польши. Впрочем, правовые основы, ставившие задачей создание ордена, посредством которых его представители пытались доказать, что мир 1466 года недействителен, не нашли подтверждения в актах и писаных нормах ордена. О том, чтобы орден, состоявший из немцев, не подчинялся любому другому народу (в том числе и полякам), речи не было. Но следующее положение, гласившее, что немецкая знать не будет повиноваться иноземному сюзерену, что орден в условиях продления Второго Торуньского мира больше не получит подкрепления из империи, ясно свидетельствует, что в данном случае мы имеем дело с новой, можно сказать, имперско-патриотической политической пропагандой, заявившей о себе еще в 1454 году на Регенсбургском рейхстаге и типичной для времени правления императора Максимилиана I.

На самом деле орден подчинялся Папе Юлию II и потому не нуждался в светских сюзеренах. Однако это противоречило тому, что подвластные немецкому магистру Андреасу фон Грумбаху баллеи фактически уже с начала XV века подчинились империи и что на протяжении 15-го столетия шел процесс интеграции баллеев в империю, завершившийся в 1494 году. Тогда король Максимилиан пожаловал немецкому магистру регалии, благодаря чему и вопреки основным нормам ордена, исключавшим светские пожалования, магистр стал одним из светских князей империи.

Далее, юристы ордена справедливо указывали на то, что он обязан вести войну с язычниками, но это положение было чревато тем, что Немецкому ордену действительно потребуются поля сражений для выполнения этой задачи, чем еще в первой половине XV века смутил орден король Сигизмунд и на чем ныне пытались поймать поляки. Уже на Констанцском соборе представитель ордена заметил, что попытки перебросить орден туда, где действительно следовало вести борьбу с язычниками, диктовались не ex fonte caritatis (лат. из источника любви. — В. М.), а стремлением изгнать его из Пруссии или, по крайней мере, обескровить. Только такие политические цели и сопутствовали войне с язычниками, — пока орден сохранял свои былые позиции, убедительного аргумента против требования вести борьбу с язычниками не было. Оставалось одно: решительный отказ от целей ордена и самоотречение, то есть секуляризация Пруссии, предпринятая верховным магистром Альбрехтом.

Секуляризация Немецкого ордена в Пруссии протекала как ряд изменений, которые это событие не готовили и нисколько не обусловливали, но из которых становится ясно, почему тому, кто пел к краху, он казался вовсе не таким полным, каким оказалось превращение территории ордена в государство светского князя.

Знаменательной датой в этом отношении было избрание верховного магистра в 1498 году. Когда верховный магистр Ганс фон Тифен умер на пути к месту соединения с войском короля Польского, выступавшим против турок (значит, в данном случае действия ордена были обусловлены и Торуньским миром, и его исходной задачей), его преемником стал представитель герцогской династии Фридрих Саксонский, которого с детства готовили к служению Богу. В двадцать пять лет он был избран верховным магистром.

Само по себе избрание светского князя верховным магистром не было бы чем-то новым, но на практике оно уже давно не осуществлялось. В середине XIII века (ср. с. 46) верховным магистром стал ландграф Конрад Тюрингский, в 1330–1335 годах им был герцог Лютер Брауншвейгский из династии Вельфов. А ныне герцог Фридрих Саксонский занял пост верховного магистра в надежде, что могущество его рода послужит ордену. Он вступил в орден с единственной целью стать верховным магистром и занял эту должность, рассчитывая при иной расстановке сил одновременно стать и архиепископом Магдебургским. Так пост верховного магистра превратился в духовный сан, на который могли рассчитывать представители княжеских династий, предназначенные для служения Церкви.

Надежды, возложенные Немецким орденом на Фридриха Саксонского, не оправдались. В 1507 году верховный магистр из герцогской династии покинул Пруссию и с тех пор пребывал в Саксонии. Еще в 1505 году он порывался стать коадъютором архиепископа Магдебургского, чтобы занять, таким образом, все церковные должности, как поступали представители его сословия, посвященные в церковный сан. В 1510 году он умер.

Его преемник Альбрехт Бранденбургский был родом из ветви южнонемецкой династии Гогенцоллернов, которые как бургграфы Нюрнбергские занимали скромную территорию во Франконии и стали в 1415 году маркграфами Бранденбургскими. Альбрехт (род. в 1490 году) был из тех младших княжеских сыновей, которых с детства предназначали для Церкви. Когда иные юношеские мечты не сбылись, он в 15 лет стал клириком в Кёльне, но вскоре оказалось, что и здесь быстрая карьера невозможна. 1508–1510 годы Альбрехт провел в военных походах то с отцом, то с братом в Венгрии, надеясь обрести право на наследство.

После смерти Фридриха Саксонского начались переговоры саксонских советников покойного и его семьи с семьей маркграфа о том, кто из родственников придет на смену верховному магистру. Вскоре сошлись или, вернее, сторговались на 20-летнем Альбрехте. Будущий верховный магистр был всего лишь предметом политических торгов.

В феврале 1511 года он вступил в Немецкий орден. Само посвящение гарантировало ему место верховного магистра, но формально он был избран только через четыре месяца. Между этими событиями произошло еще одно; и, хотя его политическое значение не слишком велико, все же оно проливает свет на происходящее. Отец верховного магистра пожаловал сыну цепь ордена династии, ордена Лебедя, и через одиннадцать лет верховный магистр Альбрехт был запечатлен на портрете как рыцарь Лебедя.

Быть кавалером такого династического рыцарского ордена тогда, в конце XV века, имело меньшее значение, чем быть членом духовно-рыцарского ордена в XIII веке, но большее, чем, например, обладать орденом Красного Орла в 18-м столетии. Орденская цепь на рубеже XVI века — это нечто иное, чем ордена XVIII или же XIX веков, ибо в конце XV века кавалеры ордена были в известной мере рыцарями этого ордена, и поэтому рыцари Немецкого ордена (и тем более верховный магистр) не имели права быть рыцарями Лебедя. Когда через 250 лет в Немецкий орден вступал будущий верховный магистр эрцгерцог Максимилиан Франц, ему пришлось снять ордена, которые он до тех пор носил, хотя императрица-мать Мария-Терезия сочла смехотворным, что столь высокий правитель обязан соблюдать диктуемые орденом нормы. Но ничего не поделаешь. Однако в начале XVI века все воспринималось не так серьезно: орден Лебедя или Немецкий орден — не все ли равно? Император Максимилиан превратил рыцарский орден в своего рода предмет политического прожекта, и потому ему нелегко было решить, принимать ли орден всерьез или не принимать. Причиной того, что Альбрехт стал преемником некоего Германа фон Зальца (о котором, впрочем, он тогда и не знал), послужило прежде всего его кровное родство с польским королевским родом. Впрочем, все участники вели азартную игру — в том смысле, какой придавался тогда, в эпоху императора Максимилиана, господствующему политическому стилю.

Можно ли было предвидеть, что молодой человек (на тот момент самый юный верховный магистр в истории Немецкого ордена) со временем станет опытным правителем среди себе подобных, хозяином земли, радеющим о стабилизации своих владений, превратившихся в герцогство? И даже первые годы правления нового верховного магистра не позволяли поверить в реальность таких ожиданий.

Верховный магистр Альбрехт, питая напрасную надежду на помощь императора, давшего согласие на его вступление в должность, довольно-таки легкомысленно пытался проводить политику ревизии своего предшественника, а спровоцированная им война с Польшей потребовала больших затрат, чем те, на которые он рассчитывал, и едва не погубила его. Тем не менее при поддержке императора ему долгие годы удавалось сохранять перемирие. Впрочем, легче от этого не стало. Надежды на помощь со стороны империи не оправдались.

Чтобы выбраться изданной ситуации, верховный магистр вернулся во Франконию и, живя там на скудные доходы, использовал разные возможности добывания средств, в том числе и свою роль высокопоставленного командира наемников на службе Папе или императору, прибегая также (но безуспешно) к азартным играм. Он уже помышлял о том, чтобы отречься от своего поста и стать командиром наемников на службе у короля Франции, но как раз тогда узнал о новом учении Мартина Лютера. Он искал контакта с реформатором и передал ему устав своего ордена с просьбой дать предложение по его реформе.

В ответ Лютер обратился к братьям ордена с посланием, в котором увещевал их отказаться от обета безбрачия, распустить орден и секуляризовать их владения. Вскоре, в ноябре 1523 года, верховный магистр встретился с Лютером. Согласно посланию Лютера от 1524 года реформатор и Меланхтон посоветовали верховному магистру преобразовать Пруссию в княжество или герцогство. На что верховный магистр лишь молча улыбнулся.

Тогда Лютер при согласии верховного магистра направил проповедника своего учения в Кёнигсберг, где в ближайшие месяцы Реформация пошла быстрым ходом. Проповедники Лютера должны были подготовить почву для крушения государства. Одновременно Альбрехт вел переговоры с королем Польским. Все усилия, направленные на ревизию Второго Торуньского мира, ни к чему не привели. Тем не менее верховный магистр отклонил требование эрцгерцога Фердинанда возглавить императорское войско в войне с Италией. Одолеваемый королем Польским, грозившим новой войной, он приготовился принять status quo ante (лат. положение, существовавшее до определенного момента. — В. М.) и принести клятву королю, что противоречило букве Торуньского мира и связывало его еще большими обязательствами, чем клятва 1466 года. В апреле 1525 года Альбрехт (при поддержке представителей ордена в Пруссии и самой Пруссии) заключил в Кракове не только мир с королем Польским, но и стал ленником последнего, причем как светский князь. С этих пор началось превращение Пруссии в наследственное светское герцогство.

В самой Пруссии этот удар по государству, учитывая изменения конфессии, постоянные перемены в структуре правления в последние годы, а также благодаря выгодам, которые новый герцог предоставил братьям ордена при условии, что они выйдут из ордена и станут его должностными лицами, никого не озадачил. Превращение государства верховного магистра в герцогство произошло стремительно, поскольку было на руку и главному противнику ордена в Пруссии — Польше. И если раньше орден за пределами Пруссии, в империи и Ливонии, не был в состоянии действительно защищать Пруссию, то теперь он собрался с силами и отменил санкции верховного магистра. Императору было все равно. Несмотря на протесты и на то, что Немецкий орден впоследствии так и не признал свержения верховного магистра и утраты важнейших территорий ордена, в 1525 году государство пало окончательно и бесповоротно. Правда, в империи Немецкому ордену удалось сплотиться, но Пруссию он потерял, — сначала она превратилась в ленника Польши, затем, в XVII веке, в суверенное герцогство курфюрстов Бранденбургских, которые в 1701 году получили королевское достоинство, отчего в XVIII веке укрепленное и разросшееся государство стало называться Прусским.

Избрание маркграфа Альбрехта верховным магистром и его выход из Немецкого ордена знаменовали важное начало новейшей истории Пруссии в границах бранденбургско-прусского объединенного государства, но все же их нельзя считать этапами одного последовательного, целенаправленного процесса. Избрание сына маркграфа преемником Фридриха Саксонского было событием случайным, равно как и его решения о новой конфессии и против ордена были обусловлены обстановкой и вовсе не обязательно взаимосвязаны. Изменение конфессии не служило причиной выхода из ордена — в балл ее Утрехт, и не только в нем, жили впоследствии и рыцари-некатолики.