Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения

Боков Виктор Федорович

ТРИ ТРАВЫ

 

 

Улица Асеева

Шел по Москве задумчиво, рассеянно, Не видя и не слыша никого, И вдруг читаю — улица Асеева, И оживился — я ведь знал его!
Он посвящал мне строчки нежные, Беседой продолжительной дарил, За рифмы выговаривал небрежные, За смелость и за образы хвалил.
— Вы, батенька, большою дверью хлопнули, Когда вошли решительно в наш цех, Пробились к солнцу сквозь туманы плотные, Вам нелегко достался ваш успех!
Все существо его стихами грезило. О, как любил он пушкинскую речь! Он старился, но только тронь поэзию — Он рыцарь, и в руках сверкает меч!
А улица его лежит у рынка, Прислушиваясь к разным голосам, В том уголке, где старая старинка Дала дорогу новым корпусам.
На улице его не умолкает Живая речь, живой поток людей. Асеев понемногу привыкает К новорожденной улице своей!

 

В послевоенном селе

Сердце сжало мне чувство мгновенное, Как увидел я послевоенное, Исковерканное село, Слезы брызнули, скулы свело.
Добрый аист над крышей соломенной, Попаданьем снаряда проломленной, Затевает гнездо и семью И зовет меня: — Сядь на скамью!
А скамья оказалась нетронута, Несмотря на наличие фронта, На губительную шрапнель И еще кой-чего пострашней.
Сел, гляжу, а крылечко обуглено, Рядом яблоня грубо погублена, Уцелевший притынный репей Говорит: — Мне не страшно теперь!
Со столба раздается вещание, Добрый диктор дает обещание — Жизнь наладить, поднять из руин, Чтоб дышалось просторам равнин.
К танку колосом рожь прикасается, Говорю я: — Он здесь не останется, С поля мы его уберем, На турбину для ГЭС перельем.
Люди сельские кланялись поясно, Я смущался, и было мне совестно, Что не строю, не горожу, А с блокнотом, как барин, хожу.
Опускалися сумерки тихие, Горизонт мирной молнией вспыхивал, Зорил нивы, хлеба наливал, Дружбу с порохом порывал.
Млели в зарослях травы росистые, Оголтело гремели российские Курско-тульские соловьи, Земляки и коллеги мои!

 

Вечное обновление

Вот в зима не у власти. Вот и морозы бессильны. До исступления страсти Стонут лягушки в трясине.
Горлом весенних промоин Хлынуло половодье. Грач, монастырский крамольник, Каркает на огороде.
Гром из большого окошка Выглянул и засмеялся, Рупором сделал ладошку, Крикнул: — Мой конь застоялся!
И покатил на телеге, И загремели колеса. Дождь в своем первом забеге Высказался многоголосо.
Что это? Вдохновенье, Творческая разрядка, Вечное обновленье Вечно того же порядка!

 

Любите слово!

Разъезд Разнежье, Станция Раздоры, Село Елань, Деревня Вишняки. Создал народ наш Слов златые горы, Стихов Золотоносные пески.
Любите слово! И оно — природа, Цветенье Плодоносящих садов. Как из окна, Глядит душа народа Из коренных, Видавших виды слов.
— Не окай! — Я с улыбкою игривой Сказал волжанке, Статной и прямой. Она взглянула И призналась: — Милый, Скажу на «а» И делаюсь немой.
Она смущалась: — Я слова теряю, Когда на «о» Бросаю говорить! — Гражданочка! Да я не укоряю, Мне самому Вот так бы говорить!

 

Сокол

Сердце сокола вскормлено риском, И звенит оно, как тетива. Не гранит ему обелиском, А безбрежная синева.
Сокол этот землею подарен, Полетит он, держи не держи! Сокол этот зовется Гагарин, А летать он учился во ржи.
На смоленском проселке у Гжатска, Где ни облачка не видать. Где так хочется к небу прижаться, Бесконечность Вселенной обнять!

 

Горизонт

Степь безбрежна, Даль бескрайна, Горький запах чебреца. Горизонт — все та же тайна Без начала и конца.
Он зовет и убегает Из-под ног, из-под копыт. Ясной звездочкой мигает, Яркой фарою слепит.
То чернеет, как черника, То, как голубь, сизоват, То алеет земляникой, То лимонно-бледноват.
Он в степи такой высокий, Откровенный и большой. За озерною осокой Воду черпает ковшом.
Чтобы Млечный Путь напился, Как верблюд среди степей, Чтобы каждый торопился К голубой черте своей!

 

Костромская сторонушка

Речки Меря и Сендега, Покша и Куекша, Костромские разливы, луга и леса, Возле вас беззаботно кукушкам кукуется, Мелким пташкам поется на все голоса.
Я бродил по тропинкам и стежкам Некрасова, В Шоды ездил, на Мезе-реке побывал. Видел я и людей, и природу прекрасную, И для песен слова в Костроме добывал.
Заглянул в Щелыково, на долину Ярилину, Постоял у недремлющего родника. Не забыл, навестил и Прасковью Малинину И спросил у нее: — Как надой молока?
Как доярки? — Да вот они, спрашивай сам уж! — А доярки прижались стыдливо к дверям. Я шутить: — Ненаглядные, скоро ли замуж? — Скоро, скоро, но только не нам — дочерям!
Костромская сторонушка, заводи синие, Полевые, речные, лесные края, Лен цветущий, луга, комбинаты текстильные, Вас нельзя не любить — вы Россия моя!

 

* * *

В недвижных зеркалах воды Задумались осенние сады. Ненастье встало тяжело, свинцово, Как серый волк с картины Васнецова.
Лес видится навылет и насквозь, Озябшая рябина — кисти врозь, А можжевельник, забияка-парень, Зажег зеленый, нестерпимый пламень.
В охапку я беру его: — Дружок! — И руки можжевельником обжег, И шибануло спиртом муравьиным, И потянуло летом соловьиным.
Как в сказке, у меня усталость с плеч, Я пробую костер в лесу зажечь. Ура! Зажег! Запахло синим дымом, Вдохнул в себя и стал непобедимым.
И милы мне осенние кусты, Возьму за ветку, а они: — Пусти! — Пущу — и куст осенний гимн поет, И дождичком холодным обдает!

 

Звездные дали

I

Кто на землю глядел из далей звездных, Тот красоту почувствовал сильней. Тому стал ближе день зимы морозной, Озера глубже и рассвет синей.
Тот только и мечтал о приземленье, Чтоб на луга смоленские взглянуть, Чтоб в самом первозданном изумленье К цветущей вишне губы потянуть!

II

История! Мы все тебя творим. Кто пашет землю, кто пласты рубает, К бесчисленным профессиям твоим И космонавтов надобно добавить.
Завидуй нам, великий Геродот, На время на свое пребудь в обиде! Над площадями наших городов Гагаринской улыбки ты не видел.
История! Ты каждый миг в борьбе. Как жаль, что Циолковский не проснется, Когда корабль — итог его труда — Луны холодной в космосе коснется!

III

Ну что, бензин, в отставку? Есть горючее, Которому ты с ходу сдашься в плен. Произошла замена неминучая, История всей жизни — цепь замен.
Почтим тебя минутою молчания, Смахнем с лица прощальную слезу. И вдруг бензин нам сделал замечание: — До космодрома я вас повезу!

 

* * *

Неудержимо, как вода в арыке, Несутся мысли чувства орошать. Шумят они, как женщины на рынке, И жизни этой их нельзя лишать.
Они идут, как пьяные, в обнимку На трезвую шеренгу звонких слов. Их надо вылить в форму, дать обминку, Снять заусенцы с грубостью углов.
Станок включаю и точу и режу, Сверлю сверлом из стали «самокал» И смело в неизведанное лезу, Держа в душе вольфрамовый накал.
А пламень упадет — сойду с Олимпа В равнины и леса, где бересклет. Где с царственной листвой рассталась липа И обнажила черный свой скелет.
Нагнусь к земле и тихо обнаружу Счастливою усталостью своей, Что солнышко не смотрит больше в лужу, Там только оттиск личности моей!

 

* * *

Моя струна все более минорна, Все реже пляшет на крыльце хорей. И ярко-золотисто и лимонно Пылают листья на моем дворе.
От речек бурных тянет к тем равнинным, К тем медленным, что зря не бьют волной, Что говорят стихом своим былинным Опрожитых веках земли родной.
Я летом был в Рязани, в Ярославле, В сусанинских местах под Костромой, И спрашивали люди: — Боков? Знаем! — Не в клуб меня вели — к себе домой!
Я на ладони землю брал сырую И восклицал: — Земная благодать! Я за твою улыбку пожилую Готов тебе всех девушек отдать!
Немного грустно, снег косой линейкой, Свод неба безнадежно сер и мглист, И над бульварной крашеной скамейкой Пикирует кленовый желтый лист!

 

Осенний аккорд

Сентябрь. Стога. Сороки. В лесах осенний гуд. И старцы, как пророки, За пенсией идут.
У всех свои трофеи, Для всех свои дары. Брюхатые портфели В руках у детворы.
На риги и на гумна По-темному, чуть свет, Прошел тяжелодумно Печатный свежий след.
То был районный «газик». Сквозь ранний рев коров Он двигался на праздник Зерна и закромов.
От тяжести арбузов, Направленных в село, Скрипит и стонет кузов. Бедняга, жаль его!
Гуляют гуси всюду, Лелея сытость, лень. Хрустальную посуду Напоминает день.

 

Осенняя вода

Приветливости нет в воде осенней, Мы от нее хорошего не ждем. И движется она все постепенней, И радует все меньше с каждым днем.
Не видно ни больших, ни малых рыбок, Дно выстлано умершею листвой, Где заводь отражала сто улыбок, Где окунь бил малька — туман густой.
А браконьер все так же бодр и молод, Он в лодке, наготове острога, Он рыбы и наловит и наколет Из черного большого бочага.
И что ему печаль воды и рыбы, Оркестр прекрасный, музыка, стихи, Есть у него одна богиня — прибыль, А осень что там — это пустяки!

 

* * *

Стучит все чаще в подреберье И леденит мои уста Простая песня погребенья С заботой — где достать холста?
Отец и мать в сырой земельке. Давно ль я в гости к ним ходил?! Над ними небо, как шинелька, Как часовой у двух могил.
Я жмусь к немой, глухой ограде, Зову, шепчу: — Отец! Отец! — Сидит в моем печальном взгляде Смертельно раненный свинец.
Не дозовусь родимой мамы, Не выбежит она с крыльца. Глядят из потемневшей рамы Два увеличенных лица!

 

* * *

Весь я из нежности! Нежность не убывает. Грубость любая Меня убивает.
Даже и ту, Что меня не касается лично, Я отвергаю Категорично.
Вижу, как двое Сцепились В тесном вагоне. Дама в истерике: — Не наступайте ногою!
— Я и не думал! — Лицо у мужчины скривилось.— Мымра! Кикимора! Ишь прицепилась!..
Будто и не было Пушкина, Чехова, Блока! Будто во все времена Человечеством Правила склока!

 

* * *

Спасибо зиме За снег и за иней, За то, что ко мне Она все взаимней.
Спасибо снегам За то, что глубокими были, И липли к ногам, И запросто в дом заходили.
Спасибо пурге, Которая кровлей гремела И нежно в трубе Всю ночь колыбельную пела.
Спасибо заре, Она появлялась как чудо. Она в январе Была, как снегирь, красногруда.
Спасибо! Спаси! Снегов окоем госпитальный, Смелей проноси Дорогами всех испытаний!

 

* * *

Поэзия — не чистописание, Не почва стерильно-бесплодная, Не тихое угасание, Не тление бескислородное.
Поэзия — протуберанцы, Целительный снег первопутка, И ей не к лицу побираться С холодной сумою рассудка.
Поэзия — озаренье, Догадка любви непомерной, И каждое стихотворенье — Как сгусток признания нервный.

 

* * *

Разлучайтесь почаще Чтобы чувствовать горечь потери! Вот и жаворонки улетели, Что-то взяли от нашего счастья.
Разлучайтесь пореже, Если все хорошо, ненадломно, Если чувство двукрыло-огромно, Первозданно, как зубр в Беловеже.
Будьте вместе! Не надо разлуки, Жизнь короче паденья болида, Пусть любая большая обида Не толкнет вас в объятья разлуки.     Будьте вместе!

 

Первый лед

Первый снег. Первый лед. Первый выход на рыбалку. Первый выкрик: — Не клюет! Первый вздох: — Как леску жалко.
— Что: зацеп или горбач? — Щука! — Ах она акула! — Хоть бросай и не рыбачь! — И в расстройстве бух со стула!
Лед совсем как баккара, Как хрусталь в Колонном зале, Мы еще позавчера Щуку здесь спиннинговали.
Стало зеркало воды Неподвижно и стеклянно, Лед прозрачнее слюды, Музыкальней барабана!
Бросишь камешек — пинь! пинь! — Запоет он, как синичка, Запорхает, словно птичка, Только что не взмоет в синь.
Камню крыльев не дано, Крылья снятся только людям. Камню, нет, не суждено Полететь над зимним лугом
Вот и дрогнул сторожок. Ну, беря, бери, не мучай, И в руке моей дружок, Красноперый и колючий!

 

Осенние голуби

Голуби греются, выставив грудь, Солнце осеннее очень скупое. Небо такое, что ветру подуть, Землю посыпать колючей крупою.
Что вспоминаете, сизари, Окаменев на припеке дремотно? Или разливы июльской зари, Или осеннюю спешку ремонта?
Где приютит вас Москва в январе, Где обозначится ваша стоянка? На оживленном веселом дворе Иль под карнизами главного банка?
Не отвечают! Заснули навек, Ноги в свое оперение пряча. Я постоял и пошел. Человек Должен трудиться. А как же иначе?!

 

Чародей

Конь по имени Чародей, Ты считаешься достижением. Почему ты глядишь на людей И с тоской и немного с презрением?
Потому ли, что груз на возу, Я согласен, что это нелепица, Видишь бабу, рябую грозу, Что тебя кнутовищем по репице?
Что тебя не одним лишь кнутом, Матерщиной стегают и руганью, Оскорбляют нещадно притом Словесами солеными, грубыми?
Я тебя, Чародей, отпрошу Погулять на денек у правления И тебе, дорогой, разрешу Вольно двигать в любом направлении.
Позабудешь мешки и хомут, Позабудешь ты скрипы тележные, И в глазах твоих вновь оживут Лошадиные помыслы нежные.

 

* * *

Вот и тополь разделся до листика, Как Адам перед Евою, наг. Это правда и это не мистика, Что в тумане он словно босяк.
Словно старый бродяга без паспорта, Без присмотра жены и детей, У него ни простуды, ни насморка, И ему не дадут бюллетень.
Вот ворона присела на дерево, Безнадежно скучна и сера, И прокаркала фразу отдельную: — Было, тополь, теплее вчера!
Тополь встретил ворону молчанием, Словно тайну какую хранил. И на реплики и замечания Ни словечка не проронил!

 

Старое корыто

Старое корыто У плетня забыто, Прохудилось дно, Старое оно.
Никакой корысти В старой нет корыте, Ни белья стирать, Ни дитя купать.
И лежит корыто, Всеми позабыто, Старое скорбит, Дождь его долбит.
Хитрая улыбка На лице твоем: — Золотая рыбка, Дай нам новый дом!

 

Вспоминаю цех

Вспоминаю цех, станок токарный, Первую удачную деталь. Вспоминаю курс элементарный, Как точить чугун, железо, сталь.
Вспоминаю мастера. А был он Тихонький, румяненький, седой, Легонький, как перышко. А пылом, Одухотвореньем — молодой.
Был порой и в гневе: — Как ты точишь? Как ты сверлишь втулку — просто срам! Если честным токарем не хочешь, Уходи в контору — легче там.
Что, скажи, в башке твоей творится? — Если встали волосы стойком, Он не видел, что уже дымится Голова, объятая стихом!
Что уже у огненного горна, Где кузнец закаливал резцы, Я, как соловей, готовил горло, Чтобы выйти на люди в певцы!

 

Муза Кольцова

На земле воронежской Жил Кольцов когда-то. Я его приветствую, Как родного брата.
Муза его смуглая Острый серп держала. На полях воронежских Рожь, пшеницу жала.
Ездила на розвальнях Вместе с мужиками, Из котла артельного Ела с чумаками.
Не гнушалась кашею Гречневой и пшенной, Не была монахиней Гордой, отрешенной.
Заходила запросто На луга с косою, Мяла травы росные Пяткою босою.
Шла прокос с улыбкою, Косарю мигала, Что в душе у пахаря — Все она видала!
Ей не знать забвения, Ей не знать старенья. Помнят люди честные Честное горенье!

 

Прощанье с отцом

На крышку гроба Глины талой Бросил я. И охнула в ответ Устало Мать-земля.
— Прощай, отец! — Гремят лопаты Со всех сторон. Я дожил До печальной даты, До похорон.
Ты рядом С матерью улегся, Вот дела! И как, отец, ты Ни берегся, А смерть Пришла.
Мы, дети, Перед ней бессильны, Ты нас прости! Тебя и солнцу В небе синем Не спасти!
Она и нас Возьмет когда-то И не отдаст. И влезет Острая лопата В тяжелый пласт.
Уж вырос холм Земли февральской, Отец, он твой! И жизни — Ни земной, ни райской И никакой!

 

Свиданье с грачом

— Здравствуй! Прилетел? — Ага! — И, сучок сломив древесный, Он в раздетой донага Синеве орет небесной.
— Ты потише, милый мой! — Говорю тебе, как другу. — Намолчался я зимой. А теперь молчать не буду!
Для того ли я спешил, Выбирая путь окольный, Чтобы кто-то запретил Мне высказываться вольно?!
И орет, орет, орет, Как открытый паром клапан, Ноты низкие берет Так свободно, как Шаляпин!

 

* * *

Трава луговая по пояс, Кого мне, скажите, спросить: — Зачем это я беспокоюсь И думаю: «Время косить!»
Кто тихо под локоть толкает — Что мешкаешь? Косу готовь! Никак во мне не умолкает Крестьянская, древняя кровь.
Она протестует: — Ну что же, Ну что ж ты косы не берешь? На что это, милый, похоже, От нашего ль корня идешь?
И вот, нажимаючи пяткой, Под корень я режу траву, И волосы легкою прядкой Задорно летят в синеву!

 

Хиросима

Летел я над морем, Летел я над полем, Летел я над рисом, Летел я над лесом.
Летел я над ширью, Летел я над синью, Летел над садами И над городами.
Летел над железом, Летел над бетоном, Над праздником света, Над будничным стоном.
Летел над системами Орошенья, Летел над страною Надежд и лишенья,
Богатства и бедности, Блеска и буден, Где солнце не всем И где хлеб многотруден.
Я видел Японию В бронзовом Будде И в том, как настойчиво Трудятся люди.
В сверкании башен, В кружении чисел… Ни разу свой голос Нигде не возвысил.
Глядел потихоньку Туристом безвестным, Скрипел в самолете Ремнями и креслом.
И стало однажды мне Невыносимо, Когда я увидел Тебя, Хиросима.
Так было мне больно, Так было мне жутко, Что вскрикнул: — Судите лишенных рассудка!
Судите любителей Джина и виски За семьдесят тысяч, Что вписаны в списки.
Судите за тех, Кто в агониях муки, Рыдая, несли Обгорелые руки.
Которые пепел, Которые спите, Что я потревожил вас криком — Простите!
Но люди как люди На кладбищах плачут, И слез не стыдятся, И горя не прячут.
Уснуло под вечер Мятежное море, Волна улеглась, Не уляжется горе.
И сколько я жить На земле этой буду, О Хиросиме Не позабуду.

 

* * *

Ну, что я на земле на этой делаю? Вхожу в число по имени — народ. Барахтаюсь, борюсь, планету целую Хочу поднять, шторм в море побороть.
— Ужо! — ей говорю. — Попомнишь, подлая! С тобой сведу я счеты наяву. — Она меня тотчас бросает под ноги И топчет, превращая в трын-траву.
А я, как подорожник, снова голову Тяну под неумолчный стук копыт, И нянька-жизнь меня, младенца голого, В корыте детском пробует топить.
А я живу — горластый, несдающийся, Щетинистый, игольчатый, стальной, Как хмель, под кручей нежно-нежно вьющийся, Как телеграф с гудящею струной.

 

Неизвестный солдат

Ночь накрыла всю землю орлиным крылом, Отступила она перед вечным огнем, У огня тополя часовыми стоят, В честь тебя он горит, неизвестный солдат.
Протяну свои руки к святому огню, Свою голову тихо к огню наклоню, А слеза упадет, ты прости, слышишь, брат, Я скорблю по тебе, неизвестный солдат!
Где-то Волга волнуется у берегов, Не забыла она, как мы били врагов, Как дрожала земля от стальных канонад, Как кричал ты «ура!», неизвестный солдат.
Незакатный огонь днем и ночью горит, Он с тобой, неизвестный солдат, говорит, В тишине он к тебе обращается, брат: — Лучший памятник — жизнь,             неизвестный солдат!

 

Я русский

Я русский. Я универсален, Я то долины, то холмы, То Ломоносов, то Державин, То Пушкин — это все ведь мы.
Я топором рубил соборы Без графика, за семь недель! Как хороши они собою — Замечено из всех земель.
Я русский. Но зачем кичиться Великостью своей? Я прост! Моя мечта, как тройка, мчится, Она теперь у самых звезд.
Я и Титов, я и Гагарин, Я и в тени и на виду, Над дымом мартовских прогалин Бьет крыльями мой гимн труду.
Я все могу. На все умелец. Когда по мне фашист палил, На что уж был я погорелец, А города восстановил.
Кому колодец нужен — вырою, Понадобится — дом срублю. Все потому, что землю милую, Свое отечество люблю.
Я то орловский, то московский, То комбайнер, то инженер, То Туполев, а то Твардовский. Я — Русь и я — СССР!

 

Над лесной водой

Над водою бегущей,           лесной,               безымянной Я стою и пою,        соловей постоянный.
Неизменный в любви К родникам этим звонким, К водяным, белопенным, Опасным воронкам.
К глубине омутов, Что соседствуют с хмелем, К шуму тихих лесов, Где береза — мой терем!
Нагибаюсь к реке, К царству дремлющих лилий. Вот они и в руке, Дышат свежестью: — Милый!
А крапива стеной Обступила и жалит мне ноги. Не боюсь! Боже мой, Перенес не такие ожоги!

 

Заклинание

Может, меня бросить в смолу? Может, меня отдать на золу? Может, меня кинуть в котел, Чтобы, как в сказке, стал лучше потом? Нет, не надо меня на смолу, Нет, не надо меня на золу, Нет, не надо меня в котел, Будь что будет, но это потом!

 

Море

Все полеживало да поеживалось, Все поварчивало да поворачивалось, А потом стало бабкой столетней, Даже тише и незаметней. Ни малейшего колыханья, Пульса нет, прекратилось дыханье, Стало впадиной, вещью украденной, Стало спрятанным изумрудом, Стало так — ни себе, ни людям! Нам такое море зачем? Если море, так море всем!

 

* * *

— Будь такой же хороший, Какой ты в стихах! — Мне сказала девчонка Одна впопыхах.
И ушла. И остался Один я в лесу. И с тех пор все какое-то Бремя несу.
С той поры я пишу, Как живу и дышу, Словно клятву Какую-то в сердце ношу.
Где ты, девушка? Где? И в какой ты краю? Я всю жизнь выполняю Лишь просьбу твою!

 

* * *

Оплела. Одурманила. И одолела. От любви к тебе Сердце мое заболело.
Я в сетях. Я в силках. Я в твоем огневом лабиринте. Я горю. Я обуглен. Я пепел — Скорей уберите.
Этот стон. Этот крик. Этот хруст И локтей и запястий… Отойди, не целуй! Сердце рвется и так уж на части!
Дай мне отдых!         Назначь Нашу встречу В трехтысячном веке!.. Но любовь, как палач, Катит камни и горные реки!

 

* * *

О, близость после примиренья, Когда тебя ничто не злит! Она как схватка на арене, Она как два огня навзрыд.
Вчера еще грозила мщеньем И сгоряча хватала нож, Сегодня голос всепрощенья На голос голубя похож.
Вчера еще дрожала в гневе, Вся накалялась, как плита, А нынче в присмиревшей Еве Любовь, как море, разлита.
О люди! Мы несовершенны, Над вами дьявольская власть, Когда серьезные решенья Легко зачеркивает страсть!

 

* * *

Твои глаза светлей моих, На двадцать лет они моложе, Они как иней на морозе, Я расскажу тебе о них!
Твои глаза как родничок, А может быть, светлей немного, Глядят задумчиво и строго, В них тайна, а она влечет!
Твои глаза, как аметист, Переливаются сиренью, Ты к моему стихотворенью Зрачками темными летишь.
Твои глаза — хрусталь и лед, Они как две весенних льдинки, Мне страшно в этом поединке, Моя сдалась, твоя берет!

 

* * *

Солнце спряталось в винограде, Солнце спряталось в белом грибе, Солнце спряталось в добром взгляде, Поселилось оно в тебе.
Выдает себя щедрым смехом, Отливающей смолью кудрей, Отзывается звонким эхом В доброй-доброй улыбке твоей.

 

* * *

Не прячьте радостей, Не прячьте горестей, Не прячьте правды, Не прячьте совести, Не притворяйтесь, А отворяйтесь, И доверяйтесь, И доверяйтесь!

 

Дед и внучка

Внучка тянет деда с тропки в лес, Дед плетется, но без интереса. Он не спит и ничего не ест, Что ему теперь до леса?!
— Дедушка! Гляди-ка, муравей! На меня идет и не боится…— Но не дрогнет куст седых бровей, И лицо ничем не озарится.
— Дедушка! Гляди-ка, белый гриб! Дедушка! Гляди-ка, сыроежка! — Тихо с резвой внучкой говорит Еле уловимая насмешка.
— Дедушка! В крапиве шмель гудит! Дедушка! Гляди-ка, жук с рогами! — Дед куда-то в сторону глядит.— Да не здесь, он вот он — под ногами!
Как несовместимы души их, Как разнохарактерна основа. Дед себя лишь только слушает, Внучка целый мир вместить готова!

 

Где ты, солнышко?

— Где ты, солнышко, ночуешь? С кем ты на ночь остаешься? По каким степям кочуешь, По какой траве пасешься?
Кто тебя поутру будит, На работу собирает? Кто тебя, скажи, голубит, Кто, признайся, обнимает?
— Я ночую в темном лесе, Я пасусь в лугах шелковых, Умываюсь я из речек И притоков родниковых.
Мать-Россия меня будит, На работу собирает. Красны девки меня любят, Красны девки обнимают!

 

Разговор двух речек

— Река Девнца, где твой Дон? — Ты что, не видишь? Рядом он!
— А кто синее? — Синее он. — А кто сильнее? — Кто влюблен.
— А кто влюблен? — И он и я. — Так, значит, Будут сыновья?
— А хоть и дочки, Что с того, И дочки — Тоже ничего!
Вот обнялись Река с рекой, Текут, бурлят, Прощай, покой!

 

Песня солдата бывалого

Суровый путь солдата Прошел и я когда-то, В окопах воевал, Под пулей горевал.
В госпиталях валялся, Но смерти не боялся, Чуть отдышусь — и в бой, На то и рядовой!
Болят мои раненья, Но не на них равненье, На молодых гляжу И выправку держу.
Мне трудно, я не плачу. И орденов не прячу, Я их цепляю в ряд, Иду, они звенят!
Мне жизнь еще не в тягость, Она несет мне радость, Я широко дышу, А надо — я пляшу.

 

* * *

На всех ветрах, на всех курганах, Над ковылем, над полыном Жду недругов Руси поганых, Стою с недремлющим копьем. Кто первый? Ты, Батый, с Кучумом? А ну, давай! Гремят щиты, И льется с шелестом и шумом Кровь на курганные цветы. Бежит Кучум! И это бегство Запомнила степная ширь. Народ мой русский, ты и в детстве, В младенчестве был богатырь. Кто следующий за Батыем? Наполеон? Иди! Иди! И ощетинилась Россия, И ненависть огнем в груди. Хлебнул Наполеон похлебки? Отведал кислых русских щец? С дороги прочь, иди по тропке, Все кончено с тобой. Конец! А кто еще там черной тучей Скопился у границ Руси? Перед бедою неминучей — Пощады, Гитлер, не проси! Сталь плакала, железо выло, Горела волжская вода. Да, это было, было, было, Мы не забудем никогда!

 

Баллада Буслая

За зелеными эвкалиптами В берег бьет многотонная тяжесть. Как Василий Буслай за калиткою, Выкобениваясь и куражась.
Просит маменька: — Брось дреколье, Час не ровен, и голову снимут. Кровь, болезный, польется рекою, Грудь разрежут и сердце вынут.
Говорила тебе, что брага Слишком долго была в бочонке, Говорила, что пить не надо, Что она не от бога, от черта.
Не послушался, простофиля, Не считаешься ты со вдовою, Люди добрые пьют из графина, Ты — из братины с ендовою.
Ну, уймись, ну, поди на постелю, Я прошу тебя Христом-богом. — Не замай меня, я поспею Похрапеть за твоим порогом.
Не тесни моей волюшки вольной, Ты не смей надо мною глумиться, Я оплечьем и поступью воин, Мне подраться, как бабе умыться!
— Вася! Васенька! Свет Буслаич, Ты в годах уже, ты почтенный. — Что ты, мамка, все попусту лаешь, Вон какой твой сынок буйно-пенный!
Сквозь намокшие ветви деревьев Проступает рассвет рябоватый. Вижу море в стальном оперенье, Вижу витязя в серых латах.
Чуть знобит мои голые плечи, Я стою и дышу озоном. Вольный Новгород так далече, Море — вот оно, под балконом!

 

* * *

Когда светало, что-то мне взгрустнулось Над сизым дымом медленных ракит. Во мне Россия старая проснулась, А новая давно уже не спит.
Я подошел к окну. Над полем росным Подраненным крылом восток алел. Задорожил я очень нашим прошлым, Я им, как черной оспой, заболел.
И выплыло вчерашнее застолье, Причалило подобно кораблю. Меня пытал молоденький: — За что я, Скажите мне, Россию так люблю?!
Он спрашивал доверчиво и тихо: — Ты счастлив? — А глаза сверлят сверлом,— Почем ты покупал, отец, фунт лиха? — Ох, дорого! — Не плачь, мы все вернем.
Его глаза пророчески горели, Был молод он и добрым сердцем чист. Он доложил мне: — Я уж две недели, Уж две недели ровно — тракторист!
Сидели пожилые хлеборобы. Что ни Иван, то пахарь, то герой. Ни зависти в сердцах у них, ни злобы, И слово простодушья — их пароль.
Мне нравилось застолье трактористов, Собранье трудовых, российских плеч. Здесь каждый, как оратор, был неистов И каждый что-то силился изречь.
— Мы русские! — сказал который старше,— Мы честные, не любим хитрецов. А мускулы у нас играют с каши, А головы свежи от огурцов.
— Вот ты писатель, — кто-то начал слева,— Я «тыкаю» тебя, но ты прости. Как думаешь, мотор без подогрева В мороз и ветер можно завести?
О, сколько было милого лукавства, С какой ехидцей нервничала бровь. И сердце мне подсказывало часто: — Ты не тушуйся, сам вопрос готовь!
— А что такое поле Куликово? — Спросил и я. — Ответ мне можешь дать? — Смутился тракторист: — Ты нам толково Все объясни, тогда мы будем знать!
И замолчали пахари-коллеги, И я взорлил над праздничным столом. И зазвучало слово «печенеги» Над пахотным воронежским селом.
Как слушали они мои рассказы! Забыли водку, пиво, холодец, С каким трудом мы за полночь расстались, Как был в ту ночь един союз сердец!
Стою я под бессонными часами И слушаю неровный пульс секунд. История! Творим тебя мы сами, И пахари теперь твой хлеб пекут!

 

Стихи о Пушкине

1

В сосуде сирень отцвела керамическом, Не радует сердца увядший букет. Во мне, как болезнь, повторились хронически Печаль и сознанье, что вечности нет.
И я процитировал вслух Гераклита, Раздвинув нежнейшее общество трав. Откликнулись глухо могильные плиты: — С философом спорить не будем: он прав!
Ну, чем от печали подобной лечиться? Лекарство найду и придумаю вмиг. В шкафу моем есть несмолкаемо чистый, Звенящий, целящий российский родник.
Не вянет собрание пушкинских строчек, Несметное золото в этой горе. Мне Пушкин как вечная молодость почек, От них постоянно весна на дворе!

2

Осень накидала медяков Самого последнего чекана. Пью за пламень пушкинских стихов Из хрустально-тонкого стакана.
Как любил он осень. Как болел Красотой пылающего леса. Как он Родионовну жалел, Вот тебе и барин и повеса!
Он любил осенний снег и грязь, На ходьбу менял часы уютца. Сапогами в лужу с ходу — хрясь! И идет, и только кудри вьются.
Пушкин! Пушкин! Золото и медь, Взмах орлиный, дикий рев Дарьяла. Хватит одного, как ты, иметь, Чтобы красота не умирала!

3

Сквозь толщу времени былого, Сквозь посвист хвои, шум берез, Я вижу Пушкина живого Во весь его могучий рост.
Он не именьем управляет, Он не в помещичьем дому, Он добрым молодцем гуляет И казакует на Дону.
Он у казачек в Оренбурге, Он с ямщиком в глухой степи. С ним откровенничают пурги: — Нам тяжело, и ты терпи!
Он во дворце у Николая. — Ты где бы был? — пытает царь. Что думает, он не скрывает: — Я был бы с ними, государь!
Неслыханная дерзость, смелость Царю в лицо сказать о том, Что в нас в семнадцатом запелось, Что к нам ко всем пришло потом!

 

* * *

Я иду, звоню в зарю За рекой у краснотала И по звону узнаю, Сколько в ней, в заре, металла.
Сколько меди, серебра, Сколько золота с латунью. Розовеют берега Над кипящею Катунью.
Прыгнул золотой таймень Над бурлящею водою. Вышел золотой олень И застыл перед зарею.
А заря звенит, звенит, Голос нежный и росистый. Он с природой нашей слит, Он под стать земле российской!

 

Ты сердце береги мое

Хорошая, любимая, Всей жизни друг мой истинный, Ты сердце береги мое, Оно у всех — единственное!
Оно такое чуткое, Оно такое доброе, Живет в нем песня русская, А песня — это Родина!
Хорошая, любимая, Не терпит сердце грубости, Когда к нему ты с нежностью, Тогда ничто все трудности.
Упреки даже малые, Обиды незаметные Грозят ему обвалами Непоправимо смертными.
Хорошая, любимая, Жалей меня, люби меня, Тогда нескоро явится К нам песня лебединая.
Не все с тобой, любимая, Дороги наши пройдены. Ты сердце береги мое, Оно — частичка Родины!

 

* * *

Утренний перрон забит людьми. Молодой народ преобладает. Бьет, бунтует жизнь в его груди, Торжествует смелость молодая.
Я, как в море, в молодость вхожу, В глубину воды ее бросаюсь. И гляжу, гляжу, гляжу, гляжу, К току молодому прикасаюсь.
Молодость беспечно на лету Каблучками дроби выбивает, Окунувшись в сон иль в суету, Все невзгоды сразу забывает.
Ей любое горе — трын-трава, Не удержишь молодость за крылья. Что ее судить — она права И в своем забеге и в заплыве.
Молодость — немолкнущий прибой, Нет ее поблизости — я стыну. Молодость! Возьми меня с собой, Ты зажжешь костер, я дров подкину!

 

* * *

Россия — ты непобедима. Я знаю, что я твой поэт. Ты мне, как мать, необходима, А матери замены нет.
О, как мне совестно и грустно, Когда куркуль и спекулянт Бьет в грудь себя, кричит: — Я русский! — Да, это так. Но где талант?
Где общепризнанная слава, Где гениальности печать, Где завоеванное право Собой Россию представлять?
О, как мне горько и досадно, Могу я в гневе умереть, Когда шептун и шут эстрадный Пытается по-русски петь.
Певец бездушный, бессердечный, Не трогай родины моей, Ты не поймешь печали вечной В тревоге вспаханных полей.
Россия — ты страна размаха, Я верю в твой победный путь Ты первая могла без страха В даль мирозданья заглянуть.
Ты песенна и ты душевна, Из сердца теплится твой стих И за любое нарушенье Карай изменников своих!!

 

Революция продолжается

Накануне Великого праздника Я иду по улице Разина, Встречи жду не с московскими феями, А с тобою, Степан Тимофеевич!
Встань, казак! Встань, наш добрый разбойник, Покажи свою силу донскую, Встань, шагни со степного раздолья, Влейся в музыку жизни людскую.
Встань, Степан! Сбрось железы кандальные, Посмотри на парад наш могучий, Посмотри на ракеты глобальные, Мы их держим на всякий случай!
Суньтесь к нам, господа заморские, Мы в ответ вашей давней злобе Вам такое споем «Из-за острова…», Что княжна повернется во гробе!
Революция — это свято, Совершилась она когда-то, Вся планета идет за ней, Коммунизм — это вера людей!
Воля вольная не убита Ни застенками Моабита, Ни напалмом, ни Хиросимой — Плещет пламень ее негасимый!
Вот он вскинулся краснофлажно, Разгорелся краснознаменно, Разалелся на лицах граждан Нашей Родины разноплеменной!
Нам летается, нам дерзается, Всюду светится слово — ЛЕНИН. Революция продолжается В дружной поступи поколений!

 

* * *

Шли мужики тамбовские, босые. Ступни и в черноземе, и в росе. Они пытали: — Кто глава России? — Глава России — Ленин! Он в Москве.
Одеты просто и не для парада, Котомки бьют по серым армякам, Они пытали: — Где в России правда? — Им отвечали: — Правда тоже там!
Кругом царили голод и разруха, Недоедал, недосыпал народ. Пытали ходоки: — В ком сила духа? — А сила духа в Ленине живет!
Посереди родной земли России Взлетели кверху бороды крестьян. — А это что за здание? — спросили. — А это Кремль. А нынче Ленин там.
Зашли. Остановились. Помолились У каменных прославленных церквей. И оробело к Ленину явились. А он их принял, как родных детей.
Домой они спешили озаренно, С надеждой затаенною в глазах. И говорили: — Край наш разоренный Мы, как детей, подымем на руках!

 

Лицо России

Лицо земли российской рябовато. Оно в буграх, на нем холмы, холмы. Она, земля, ничуть не виновата, Что падало снарядов многовато, Что танками пахали землю мы.
Лицо России чуть прикрыто лесом, На голове ее простой платок. Она не улыбается повесам, А на серьезных смотрит с интересом И говорит: — Испей воды глоток!
Я ковш беру: — Спасибо, дорогая! — И пью, и пью, как пил мой сельский дед. А мать-Россия добрая такая, Смущенные ресницы опуская, Смеется: — У меня морщинок нет!
Что ей ответить? Уличить в неправде? Пересчитать все борозды морщин? Они давнишние, они с Непрядвы, Ни удалять не надо их, ни прятать, И все они на совести мужчин.
Лицо земли российской ранней ранью Озарено заботами людей. Оно полно надежд, полно желаний, На нем зарницы доменных пыланий И ясный отсвет ленинских идей!

 

«Философ»

Папиросою дымя, Кавалер земли российской Вдоль реки идет с двумя, Недоступный и форсистый.
Он окончил пятый курс, Эрудицией стращает. — Для искусства нужен вкус! — Говорит, не прекращает. —
Жизнь опасна, как редут,— Диоген спасался в бочке.— Две колхозницы идут. — Ты глядя, где наши дочки!
— Танька! — крикнула одна, — Манька! — крикнула другая,— Ты чего же, сатана, С ним идешь почти нагая!
Что внушенье матерей Двум девицам полногрудым. На призыв: — Домой скорей! — Еле цедят: — Скоро будем.
А «философ» не смущен. Он цитирует цитаты. Он и в ту и в ту влюблен Вот раздул какие штаты!
Он пускает тонкий дым, Философствует, пророчит. И девчонкам молодым Гордо голову морочит!

 

Клубника

Убрали клубнику на поле колхозном. И по полю ползают частные лица. Как люди привыкли чужим поживиться, Хотя бы клубникой на поле колхозном.
И я захожу в борозду, нагибаюсь, Срываю последнюю ягодку лета И в рот отправляю, спасибо за это, Еще одна ягодка — я нагибаюсь!
Но вот неприятность: является сторож, Он очень серьезный, и с ним не поспоришь, Свисток милицейский он в губы вставляет, Свистит и пугаться меня заставляет.
Кричит: — Гражданин! Прекратите хищенье! — А я говорю: — У меня разрешенье. — А кто вы такой? — Собиратель фольклора.— В глазах старика чуть поменьше укора.
— А справка с печатью? — С печатью, а как же! — Он чешет лениво в затылке: — А так же! — И сам уже действует как заговорщик: — Туда вон иди, уважаемый сборщик,
Там ягода крупная, сорт «загорянка», Она среди всей мелкоты как дворянка.— И я улыбаюсь приветливо-мило, Твержу про себя, что печать — это сила!

 

Дикая яблоня

Дикая яблоня, нет для тебя привилегий. Рядом не вишня, не груша, не дом, где живет садовод. Не объясненье в любви, не звучание грустных элегий, Лес, глухомань, бездорожье дремучих болот.
Кто ты? Антоновка? Белый налив? Боровинка? Или анис, у которого яркий, румяный бочок? Или еще неизвестная миру новинка? — Я беспородная! Плод мой невкусный дичок!
— Хочешь, я корни твои обнажу и отрою, Перевезу тебя, рядом с собой поселю? Если зимою озябнешь — соломой укрою, Если в жару будет душно — водою полью?
— Я не хочу покидать заповедного леса, Заступ свой спрячь, а меня не тревожь и не тронь! В обществе яблонь культурных мне нет интереса, К лесу привыкла я, к дружному шелесту крон.
Не согласилась. Осталась. Растет беспризорно, Розовым цветом весною вдруг примется цвесть. — Зверям и птицам, — смеется она, — не зазорно Дикие, мелкие, кислые яблоки есть!

 

* * *

За полчаса до первого луча Природа дремлет тихо и доверчиво. Но луч скользнул и разбудил грача, Который свою речь готовил с вечера.
Петух как будто этого и ждал, Вскочил на тонкий тын скорее скорого И второпях вздохнул: — Я опоздал! — И заорал, как воины Суворова.
Алела грудь бывалого бойца, А перья отливали ярче радуги. Вдруг кошка замяукала с крыльца, И ровно в шесть часов проснулось радио.
Затем теленок вышел на лужок И замычал, тоскуючи по вымени. Затем взыграл пастушеский рожок И всех коров села стал звать по имени.
А первый луч все шел, как старичок, И тихо делал то, что полагается. Кузнечику сказал: — Бери смычок, Без музыки твоей мне не шагается!

 

* * *

Проснешься, а птицы поют — Не очень умаяла ночь их. Рабочие рано встают, А птицы — они из рабочих!
Синичка взялась за гнездо, А дятел давно конопатит. И слышу я горестный вздох: — Боюсь, матерьялу не хватит!
Друг-дятел, достанем пеньки, Пройдем сквозь любые мытарства. Стоят золотые деньки Рабочего птичьего царства.
Кто вьет, кто клюет, кто летит, А кто на лету признается: — Такой у птенцов аппетит, Подкармливать чем-то придется!

 

Пчела

Откуда ты? Она мне не ответила, Еще один цветок себе наметила, Присела, прикоснулась хоботком И полетела скромненько с медком.
Работай, дорогая! Труд оценится, Теряет красоту, кто в жизни ленится, Он жиром заплывает, много спит, И у него все что-нибудь болит.
Я грабли взял и стал грести старательно, И так мне сразу стало замечательно, Что я запел подобно той пчеле И стал как первый парень на селе.
Пел терпеливо мускул мой натруженный, А день гудел как колокол разбуженный, Так спорилась работа у косцов, Что я ушел косить в конце концов!

 

Каждому — свое

— О горы! — молятся грузины. Мы не грузины — русаки. Нам царь и бог — поля, равнины И медленность степной реки.
— О кедр! — поют в горах ойроты.— Ты молод даже в триста лет.— Мы русские, и мы — сироты, Когда березы рядом нет.
— Сарьян, Сарьян! — кричат армяне Из всех ущелий и углов. Мы современные славяне, Нам чудо наш Андрей Рублев.
— Рахат-лукум! — Восток вещает. А мы вещаем: — Хлебный квас! — Нас часто редька посещает, Продукт нам этот в самый раз!

 

В первый день войны

Как неожиданно даль задымилась, Первые хаты уже сожжены. — Милый, откуда такая немилость? — С запада, бабушка, с той стороны.
— Что же, выходит, сынок, от Берлину? Ах, супостат! Вот разбойник и вор! Лезет на нашу смоленскую глину — Значит, обманный его договор!
В ветхой и съеденной временем шали Стынет старушка у древней межи. — Милый, да чем же ему помешали, Если на нас наточил он ножи?
— Наши порядки и власть неугодна, Под боком хлеб, Украина лежит. Да и завидует — слишком свободно Стала Россия Советская жить.
— Что ж теперь будет? — Великая битва! — Крестится бабка озябшим перстом. И говорит: — Может, эта молитва К богу дойдет и поможет потом!

 

Из детства

Очень холодно зимой, Рукавицы мало греют. Так и хочется домой, Там, глядишь, и пожалеют.
Дверь открыл — навстречу мать. Я в ознобе весь забился, А она и целовать И бранить: — Ты простудился!
Ах, подлец! На печку марш! Синий весь, вы поглядите!..— Мать! Какой ты верный страж Своего сыночка Вити!
Ты несешь мне пирога, Молока в зеленой кружке. А в окне избы — снега, За окном звенят частушки.
А еще трещит мороз, Кто-то впал в его немилость. Так вот я тогда и рос, Все любили, вот и вырос!

 

Научи меня, коса!

Научи меня, коса, Подыматься в три часа! В это утро раннее Есть ли труд желаннее?
Научи меня, трава, Луговым своим словам, Голубым, лазоревым, Скромным, не назойливым.
Научи меня, туман, Сразу видеть, где обман, Где притворство ложное, Где любовь надежная.
Научи меня, беда, Не сдаваться никогда, Самой горькой горести Бой давать по совести!

 

* * *

Девушки идут — а мне зачем? Мальчики идут — а мне не с ними! Все вниманье, свет моих очей Ищет встреч с тропинками лесными.
Мудрый патриарх стоит в лесу. Гордой головы не наклоняет, Важно держит сучья на весу, Словно целый мир благословляет.
Я сажусь к нагретому стволу, Чтобы крепче к дереву прижаться. Желуди летят в мою полу, На мои колени спать ложатся!

 

* * *

Молодость ушла. А что взамен? Тесный домик с траурною крышкой. Уж не побежать ли мне за ней, Как за уходящей электричкой?
Не влететь ли в тамбур на ходу, Не сорвать ли ручку тормозную, Не перехитрить ля злу беду, Не убить ли смерть — старуху злую?
Девушка идет во цвете лет, Церемонно, чинно выступает. Думает: «Зачем мне этот дед Узенькую тропку уступает?
Что ему в копне моих волос И в моем коротком летнем платье?..» Что-то нынче плохо мне спалось, Прошлое свое держал в объятье.
Открывал окно, глядел в траву, Дождиком спасенную от пыли. Говорил: — А я еще живу, И мои волненья не остыли!

 

На реке Битюг

Про свидетельстве луга, На холмах Битюга, Мы стояли, два друга, Выжидая врага.
Было так черноземно, Был туман словно пар. Было все в нас огромно — И замах, и удар!
Как ты был вдохновенен, Как ты был одержим, Как ты был откровенен Перед сердцем моим.
Горизонты и дали, Глядя в наше лицо, Нас, как матери, звали На родное крыльцо.
В полевой этой шири Жизнь кипела своя. — Отпуск нам разрешили! — Признавались поля.
Отдыхайте, родные! Отдыхайте скорей! А весною отныне Ждите нас, пахарей!

 

Мальчик и луна

До луны рукой подать! Это первый полустанок. Из окна ее видать, Как знакомый полушалок.
То купается в пруду, Под цветущей белой вишней. То пытается в трубу Заглянуть над нашей крышей.
Если воду будут пить Жеребята или телки, Им ничто в пруду разбить Эту прелесть на осколки.
— Мама! Кто разбил луну? — Мальчик маленький заплачет. Мать рассердится: — Ну-ну, Что такое это значит?
Ты мужчина или кто? Ты кому, скажи, ровесник? Лучше застегни пальто, А луна твоя на месте!
Вся до капельки цела, Вся плывет, как белый лебедь. — Мама! А куда она? — К космонавтам в гости едет!

 

Говорит мне о тебе

Говорит мне о тебе Этот дождик долговязый, День туманно-сероглазый Говорит мне о тебе!
Говорит мне о тебе Эта узкая тропинка, Эта тонкая тростинка Говорит мне о тебе!
Говорит мне о тебе Эта тоненькая ива, Это зеркало залива Говорит мне о тебе.
Говорит мне о тебе Это поле и дорога, Эта русская природа Говорит мне о тебе!

 

* * *

Под живыми дождями, Клюющими крышу, Крепко сплю по ночам, Самолетов не слышу.
Электричка шумит, Но она не мешает, Транспорт, слышал я, Тоже задачу решает.
Под окном у меня антрацит — Это проза, Чуть подальше — поэзия, Или — береза.
Белый ствол словно храм, Можно встать, помолиться. Как он бел, как он прям, Высоты не боится!

 

Моей читательнице

Рассказывай о рощах поседелых, О тропках, что зовут в лесную рань, Где ты стоишь среди березок белых И ветру говоришь: — Не лезь! Отстань!
Рассказывай о том, как рукомойник Твое лицо прохладой обдает, Как солнце днем росу в траве хоронит, А вечером обратно отдает.
Рассказывай о росах и росинках, О летних, невесомых облаках, О дремлющих на озере кувшинках И никогда не спящих родниках.
Рассказывай о молодости милой, Родной сестре пылающей зари, И всею нерастраченною силой Поддерживай меня и вдаль зови!

 

Зимний сад

Зимний сад одинок и ненужен, Как отшельник, стоят у двора. Разве только что зайцу на ужин Вдруг понадобится кора.
Забежит торопливый трусишка, Бойко сделает заячий скок, Погрызет второпях, как воришка, И припустится наутек.
И опять тишина и безмолвье, Блеск холодных и снежных равнин. Как гостиничный житель без номера, Зябнет сад, словно чуж-чуженин.
Знаю я, что зимы не осилю, Мне снегов растопить не дано, Но, влюбленный всем сердцем в Россию, Помогу ей, родной, все равно.
Я пригну к себе нижнюю ветку, Чтобы почки дыханьем согреть. От природы дано человеку Все живое любить и жалеть.

 

* * *

Не был я сиднем, Не был я лежнем, Так и остался Горячим и прежним.
Если люблю — Задыхаюсь от чувства, А не люблю — Мне тоскливо и пусто.
Если уж ненависть — Бескомпромиссна! Что ненавистно, То ненавистно.
Перед талантами Кланяясь в пояс, Знаю — талант — Благородство и совесть.
Сильным не льщу, Мне зачем это льщенье? Не дожидаюсь я Перемещенья.
Я не начальник Какого-то треста, Есть у меня Постоянное место.
Пост мой Не выборно-номенклатурный, Пост мой Свободный, литературный,
Встал — за стихи, За хореи и ямбы, Это пустое занятие Вам бы!

 

Гусляр

Вывели. Выстроили. Сказали: — Капут! — Двое упали уже у кювета. У третьего слезы ручьями текут По гимнастерке защитного цвета.
Четвертый вскричал: — Господин лейтенант, Дважды себя расстрелять разрешаю, Только не этого! Это талант! Это гусляр наш и редкость большая.
— Музыка? О! Это очень зер гут. Моцарт. Бетховен! Мы можем гордиться. Если талант, то его не убьют, Там, где таланты, мы не убийцы.
Слышал я много о русской былин, Слышал о Муромец и о Добрыне. Я тебе буду теперь господин, Будешь моим ты навеки отныне.
Древние, темные, словно икона, Гусли фашисты несут гусляру. Трепетно тронул он струны рукою, Гусли настроил и начал игру.
Звуки, как лебеди, полетели За горизонт, где родное село. Пальцы-персты вдохновенно запели, Только вот горестью горло свело.
— Матушка! — крикнул гусляр. — Не позволю Ворогу, извергу фрицу служить, Нашей фамилии не опозорю, Лучше упасть мне под пулей сквозною, Лучше мне голову честно сложить.
Изверги! Я не боюсь вас нисколько, Дух мой российский и чист и высок!..— И угодила свинцовая долька В самое сердце, под самый сосок.
Падал гусляр на холодную глину, Где никакие цветы не цвели. Гусли его продолжали былину Непокоренности русской земли.
Эту легенду я слышал в народе, Верю, что люди нисколько не врут, Будто под Новгородом у дороги Гусли убитого парня поют.
То зазвенят они ручейками, То затокуют, как тетерева, То зашумят, как деревья верхами, Значит, душа музыканта жива!

 

* * *

Моя любовь к моей родной Отчизне, Возникшая у предков в старину, Стук сердца и заглавный корень жизни, А корень лезет в землю, в глубину.
Как все живое, корень ищет дело И жаждет ежедневного труда. И от него растет такое древо, Какое не засохнет никогда.

 

* * *

Дайте зелени, травы, Дайте грома майского, Чтобы шапка с головы Полетела на сторону.
Чтобы все березы вдруг, Разойдясь с метелями, Отряхнулись, встали в круг, Хоровод затеяли.
Чтобы я пошел плясать По такому случаю И слова в народ бросать Под гармонь певучую!

 

* * *

Спят женщины. И это благо. Я встал, умылся и — айда! Крапива дремлет у оврага Солдатским строем в два ряда.
Спит старый тополь у дороги В обнимку с грушей молодой. Березка в речке моет ноги, Любуется сама собой.
В лесу все глуше и безлюдней, Все чище донца летних луж. Бодрящей музыкою будней Пронизана лесная глушь.
Ломлюсь через кусты, как пьяный, Сапог мой стонет под пятой. Кормлюсь, как дрозд, росой медвяной И запасаюсь добротой.

 

* * *

Прими, земля, земной поклон И приласкай родного сына! Ну, здравствуй, мой любимец клен, Давно ль к тебе пришла рябина?
Я к вам спешил издалека, Меня в пути не задержала Ни степь, ни горная река, Ни снег большого перевала.
Как постарел ты, дом родной, Ступеньки у крыльца стесались. А было время, вы со мной И днем и вечером встречались.
Я редкий день не вспоминал В чужом краю, под небесами Деревню: сад, и сеновал, И поле с грустными овсами.
Я возле них теперь стою. А солнце прячется за тучку, Ему не скрыть вину мою И не простить мою отлучку.

 

* * *

Поэт не акробат И не жонглер словесный. Он — колокол, набат И проповедник честный.
Он — совесть, он — пророк С глаголами нагими. И нет ему дорог, Проторенных другими.
Ты, юный друг мой, чист, И смел, и бескорыстен, И потому артист Своих и общих истин.
Не бойся, говори, Ты в помыслах не грязен, Пускай в словах твоих Смеется Стенька Разин.
Храни родную Русь В узорах и напевах. Иди вперед. Не трусь Ни правых и ни левых!

 

В бане Академгородка

Бревенчатая чудо-баня. За окнами апрель хмельной. Сшибаются большими лбами Ученые и пар в парной.
И ходит веник, ходит веник, И ходит веник по рядам. Седой профессор с четверенек Доцента просит: «Ну, поддай!»
И в раскаленном чреве печи, Где своды каменно-тверды, Сильней шрапнели и картечи Стреляет каждый грамм воды.
Большая спугнутая птица Бьет крыльями по косякам. Ей тесно здесь, ей не сидится, Ей надо в небо, к облакам.
Ее встречают охом, вздохом И дружным взмахом сильных рук. Блаженствует знакомый доктор Геологических наук.
«Ах, пар! Ах, парень! Ах, простуда! Потеха смердов и царей! Скажи, простуда, ты откуда?» — «С Урала!» — «Уходи скорей!»
Блаженствуют два кандидата, Два химика — Иван и Петр. Как неотвязная цитата, Лист к банным братьям пристает.
Языческое ликованье И поклонение воде! А за окошком воркованье Весны — и снегу нет нигде!

 

Запевка поэмы

Вот они, родники, Из земли пробиваются, И журчат, и журчат… Вот они, женихи, Своего добиваются И увозят девчат.
На Камчатку, на Мурман, На шахты донецкие, В круг шахтеров-друзей. Там курганы маячат В степи молодецкие, Как шеломы князей.
Там составы тяжелые Давят на рельсы и требуют: — Дай дорогу углю! — Там плывет недоступным, Непойманным лебедем Вечно юное слово «люблю».
Там в глубинах смеются Чумазые парубки: — Жми, ребята, на угль! — Там садится, как голубь Доверчивый, на руки Заработанный рубль.
А на нем жмется серп К пролетарскому молоту: — Ты меня не гони! — В дно жестоких сражений И тяжкого голода Подружились они.
Не разъять их, Как синего цвета небесного, Как живой водопад. Как огонь над могилой Того неизвестного, Что спасал Волгоград.

 

* * *

Жить — не просто плыть куда придется, Жить — бороться, противостоять, Жить — по-деревенски из колодца Питьевую воду доставать.
Каждый день пахать все то же поле, Сеять и растить все ту же рожь, Бить себя безжалостно до боли, Спрашивать: — А так ли ты живешь?
Жить не на долги и не на ренту, Не на старый свой авторитет, Жить, чтоб резать ножницами ленту Пройденных, ушедших в Лету лет.

 

* * *

Ты начинаешь меня волновать Невыносимою ясностью взгляда. Мне бы хотелось тебя миновать — Может, и надо, а может, не надо!
Над ежедневной случайностью встреч, Над суетою сует населенья Слишком порывист бросок твоих плеч, Слишком щека горяча от волненья.
Слишком доверчивы губы твои, Слишком небрежно измяты перчатки, Слишком призывен твой выкрик: — Лови! — Слишком активен твой мяч на площадке.
Март начинается. Тают снега. Травка из луночки свежей взглянула. О, неужели я снова слуга, Старый сверхсрочник седого Амура?!

 

Сергей Есенин

Есенин — богатырь. Есенин — витязь С копной веселых, вьющихся вихров. О люди! Подходите и дивитесь Тому, как бьет родник его стихов!
Он у избы. Он здесь, На сельском склоне, У медленной, задумчивой Оки. Не бойтесь, что звенит, Скорей в ладони, Смелей ко рту и пей с руки!
Есенин — пахарь В том огромном поле, Где пушкинские борозды свежи, Где нива, созревающая стоя, Во имя нас ложится под ножи.
Есенин — гордость Родины, святыня. Теперь уже нельзя забыть о нем, И никакая конница Батыя Его не стопчет варварским конем!

 

* * *

Я был на Оби, на Тоболе, на Сосьве, Пришлось в зеркала этих рек мне глядеться. Меня окликали таймени, лососи, Я нежную нельму держал, как младенца.
Сибирские реки — таежные сестры, Бродяги Байкала, степей Прииртышья, К вам едут и едут железные гости, У них богатырски стальные ручищи.
— Ангарушка! Ты ли сегодня в бетоне? Тебя ль заключили? Тебя ль заковали? — Меня заключили, но ток получили, И люди поэтому возликовали.
Сибирские реки — большая арена Для действий совместных, но не для раздора. Я видел, как очень холодная Лена Бросалась в объятья холодного моря.
Я помню — Амур как тигренок мурлыкал, Когда я ходил по нему на баркасе. Сибирские реки — с особенным ликом, Медлительность их — это сила в запасе!

 

Сибирский характер

Сибирский характер Напорист, неистов. Наследует он Ермака, декабристов.
Сибирский характер Высокого свойства — В нем сила и нежность, А вместе — геройство.
Сибирский характер Рождался в бореньях. Он мчал на собаках, Бежал на оленях.
Он вышел к Байкалу, Сказал: — Ты священен! — Он был в кандалах, Не моля о прощенье.
Этапы, остроги, Царевы централы Его не сломили, Его не украли.
Сибирский характер В ночи непроглядной Стал мудрый, как Ленин, Как время, громадный.
Он нынче расправил Могучие плечи, Идет не туда он, Где лучше и легче.
Идет он туда, Где болота и тундра, Где даже мотору И трактору трудно.
Он строит поселки У нефти и газа, С надеждой он смотрит Вперед черноглазо.
Все — русский с таджиком, Киргиз с белорусом — Его создавали, Он вырос не трусом!
Сибирский характер, Он молод и дерзок, Сибирь его любит, Земля его держит.

 

* * *

На тихом кладбище в Тобольске Спит старый сказочник Ершов. Рифмач изысканный, не бойся Исконности его стихов.
Ведь, как-никак, их Пушкин начал, Первопрестольный соловей, А он-то что-нибудь да значил, В садах поэзии своей!
Над кладбищем ревут моторы, Слышна стальная дрожь частей. Необозримые просторы Потребовали скоростей.
А там над Обью, за Тоболом По приказанию людей Жжет скважина своим глаголом Сердца машин и дизелей.
Там нефть, жестокая жар-птица, Простите, если образ груб, Бунтует, действует, толпится По темным коридорам труб.
Там ходят мастера буренья И жаждут скважину начать, Там я ищу стихотворенья, Чтоб быль на сказке повенчать!

 

Слово к вологжанам

Россия теперь не убогая нищенка, Не странник, стоящий и ждущий подачки, Россия теперь как весенняя вишенка, И нет на земле государства богаче.
В лесах вологодских — и это мне нравится, И этому рада сторонка льняная,— Не только заря глухариная плавится, Клокочет без удержу плавка стальная.
Вот так-то держава шагает Российская, Вот так-то относится к делу серьезно. Гармонь вологодская — ох, голосистая, А девушки — и описать невозможно!
А как же ребята? Ребята на уровне, А уровень, знаете, послевоенный. Ребята — они овладели культурою, Да так, что выходят в просторы Вселенной.
Мои дорогие друзья вологодские, Я знаю, что вы не на солнышке греетесь, Для вас не помога теперь воля господа, Вы больше на руки и разум надеетесь!
Вы время свое понапрасну не тратите, Пришли вы с успехами к ленинской дате, И ткутся, как сказки, волшебные скатерти И чудные ткани на льнокомбинате.
Успеха, здоровья вам, неувядания И жизни нормальной и в меру веселой, Вот все, что хотел я сказать. До свидания, А если хотите, до встречи, до скорой!

 

Хатынь

Не умолкают звонницы Хатыни, Оплакивая сельские святыни,— Звонит, звонят, звонят колокола Сожженного фашистами села.
Не благовест, а реквием печальный, Стон матери-земли многострадальной, И горе той единственной страны, Что вынесла все тяготы войны.
Как беженцы, бредут печные трубы, Воспоминаний горестные губы Вещают день и ночь:            — Здесь жизнь была!.. — Звонят, звонят, звонят колокола!

 

* * *

Волга плещется Белой рыбою, В берегах лежит Синей глыбою.
С берегов ее, С молодецких плеч Смотрит на воду Богатырский лес.
Волга витязем По земле идет, На спине она Камский лес несет.
Волга-мать река, Ты могучая, Ты суровая, Ты певучая.
Волга — силища, Волга — вольница, Каждый с гордостью Ей поклонится.
Скажет: — Матушка, Я твой сын родной, Я пришел к тебе, Чтоб побыть с тобой.
Над волной твоей Вольно дышится, Богатырская Песня слышится.
Волга-мать река, Вся ты вспенена, Над тобой, как свет, Имя Ленина!

 

Вечность

О, вечность восторга — Весною, вином, красотою! Лицом человеческим, Истиной и добротою!
О, вечность волненья Воды, называемой морем, Колосьев, которые гнутся И скачут над полем!
О, вечность контрастов — То буря, то ясная за́тишь. Ты утром смеялся, А вечером плачешь!
О, вечность исканий С открытою свежестью раны, Которая гонит Толстого Из Ясной Поляны!

 

Стало рано смеркаться

Стало рано смеркаться, Стало поздно светать. Журавли закричали: — Пора улетать! — Как-то сразу замолкли Рупора пристаней. И степные дороги Жаждут скрипа саней.
И в тебе перемена Наступила, мой друг. Все спокойней меня Выпускаешь из рук. Говоришь: — Никуда От меня не уйдешь. — А уйду? — Не уйдешь! А уйдешь — пропадешь!
Оголенно, печально Пустуют над речкой поля. В косяке журавлей Пятым слева считайте меня!

 

* * *

Есть музыка воды Весеннего напора, Есть музыка беды И горестного горя.
Она не к тем идет, Кто алчен и греховен, Ее ночами ждет Седой, глухой Бетховен.
Она на окрик: — Стой! Назад! Вернись обратно! — Смеется: — Часовой, Слаба твоя ограда!
Недаром мудрый Бах В минуты тяжкой боли С печалью на губах Впускал ее в соборы.
Когда она слышна В божественном органе, Ничуть мне не страшна Смерть, спящая в нагане!

 

Лётная сказка

Зароюсь в сено молодое, Раскину руки широко, А сам под небо голубое Взовьюсь мечтою высоко.
Преодолею притяженье Себя к земле своей родной, Как космонавт, начну движенье Орбитой околоземной.
И вот мой стог взлетел у речки Под крик людей на берегу. Емеля — тот летал на печке, А мне удобней на стогу!
Лечу! Уже хребет уральский. Лечу! Уже внизу Тюмень. За ней зеленый угол райский И вереница деревень.
Мелькнул Иртыш, блеснула Лена, Глаз от нее не оторвать. А подо мною пахнет сено, Моя небесная кровать.
Тревожно было над Байкалом, Шалил байкальский баргузин. Я помахал рукою скалам, Седому сонмищу вершин.
Я пролетал над океаном. Там шла селедка в кошельки. Не за космическим туманом Шутили крепко рыбаки.
Меня качнуло над Камчаткой, У черной каменной горы. Плохие, видимо, запчасти Всучили мне из-под полы.
Признаться, малость напугался, От страха дрогнула рука, Когда увидел у Пегаса Худые, впалые бока.
Лечу. Уже район Иркутска. Лечу. Уже Новосибирск. От скорости и от нагрузки И от всего в глазах рябит.
Шумит тайга, не умолкает. Необозрим таежный край. Но чувствую — меня толкают, Мне говорят: — А ну, вставай!
Куда вы делись, горы, реки? Кто вас разбил, развеял в прах? Стоит мужчина в телогрейке, С большими вилами в руках.
Он говорит мне: — Извиняюсь, — Сам сено нюхает в горсти,— Я вашу спальню собираюсь К себе в сарай перевезти!
Бери свое добро, владелец! Вези его скорей отсель! Я оптимист, и я надеюсь, Что будет мне другой отель.
Прощай, мое лесное ложе, Я выспался и бодро встал. Когда бы был чуть-чуть моложе, Уж не один бы тут я спал!
Как весело шумело сено На острых вилах мужика. Стог таял, таял постепенно, Растаял весь — и ни клока!
Вздохнул мужик: — И вся работа! — Шофер дал газ и тронул воз. И за Горелое болото Мое убежище увез.
Где было круглое остожье, Чернела черная нора. И я сказал себе: — Ну, что же Стою, как пень? И мне пора!
По этой же лесной дороге, Поддерживаясь посошком, Мои испытанные ноги, Как в старину, пошли пешком.
Зачем рассказываю это? Зачем спешу стихи читать? Затем, что есть в природе лето, А летом учатся летать!

 

Суета

Улетели мои лета С соловьями прекрасного лета. Кто похитил их? Суета. Суета! Не обидно ли это?!
Мало брал я пример у вершин С окруженьем снегов и молчанья, Слишком часто бывал средь мужчин, Жизнь бросающих на измельчанье.
Все бы снова начать! Но увы! Не бывает такого повтора. Не изменят седой головы Ни местком, никакая контора!
Ах, какая кругом суета, Снег и тот по Москве суетится, Всюду ерзает, как сирота, Величаво ему не летится!
Только Пушкин, спокоен и мудр, Переполненный добротою, И задумчив и златокудр, Возвышается над суетою!

 

* * *

Как захотелось чайку с молочком! Как захотелось уюта и счастья! Чтобы сидеть меж своих вечерком И понапрасну не огорчаться.
Как захотелось хороших гостей, Добрых, отзывчивых, сентиментальных, Милых-премилых, отличных людей, В меру веселых и в меру печальных.
Чтобы беседа текла, как река, И ворковала, как голубь воскресный. И проносились над нами века, И устремлялись дорогою честной.
Как захотелось согласья, любви, Веры, что мы не напрасны, не ложны, Веры, что мы пребывали людьми, Были, где надо, мудры, осторожны.
Кто-то уже позвонил. Я открыл. Друг на пороге. Какое событье! — Милый мой! Я уже чай заварил. — Вот и отлично! Начнем чаепитье!

 

Весеннее

Снега сошли как не бывало. В дубравах птичий перещелк. И мартовское покрывало Сменил апрель на майский шелк.
Бьет новизною сквозь аллею Застава яркой синевы. Нет наступления смелее, Чем наступление травы!
Как в эту пору не влюбиться, К реке по тропке не свернуть. Там глина, как самоубийца, Бросается в речную муть.
Водовороты и воронки Проглатывают рыжий ком, И нет ни слез, ни похоронки, Ни тяжких вздохов ни о ком.
Капель кадриль танцует в кадке Задорней все и горячей. На тополях чернеют шапки — Высотные дома грачей.
А на собрании грачином Повестка дня полна забот. Всегда бывает так с начином Сельскохозяйственных работ!

 

* * *

Ночь надвинула черный плат. Зной упал в отзвеневший донник. Тьма густая, прими, я твой брат, Твой царевич и твой разбойник!
Кто таится на темном лугу? Чьи шеломы за речкой Истра? Успокойся! Поспи на стогу, Подыши, наберись богатырства!
Кто там ветви отвел и притих? Кто смеется средь ночи не к месту?! Не волнуйся! Наверно, жених Уговаривает невесту!
Значит, в мире любовь и добро, Лад, согласья, зачатья, рожденья. Ох, как добрые люди давно Совершают свое восхожденье.
Все отвесней гора, путь далек Над пространствами мировыми… В темном хлеве проснулся телок И в потемках наткнулся на вымя.
А кормилица сено жует, Думу думает над половой, Что телок ее переживет Все невзгоды и станет коровой.

 

Проталина

Весенняя проталина До земли протаяла. Зеленое окно, Мне нравится оно.
Восторженною жалобой Висит на крыльях жаворонок, У него братание С весеннею проталиной.
Снега от песни вздрогнули: — Да хватит нам лежать, Не лучше ли за дровнями, За лошадью бежать?..
В санях мужик в тулупчике Везет себе дровец. На топоре-то лучики, А над крыльцом скворец.
Такой ручной, домашний, Как не улетал! Такой родной, вчерашний, И мужика узнал.
— Зачем тебе дрова, Когда кругом трава? На улице теплынь, Ты полушубок скинь!
Весенняя проталина, Березовые сны. Грачиное глотание Больших пилюль весны!

 

* * *

За лесами далекими, синими, Где озера и где камыши, Ходит девушка с ласковым именем, С добротой деревенской души.
Все ее называют невестою, Все с почтеньем дорогу дают. Птицы девушку пеньем приветствуют, Как родную сестру, узнают.
Светлый месяц в окно к ней заглядывал, Звал гулять, но она не пошла. До полуночи слушает радио, Над тетрадью сидит у стола.
Ходит девушка и улыбается, Как березка, тонка и стройна. Неизвестно, кого дожидается, Неизвестно, в кого влюблена.
Если кто намекнет сожалеючи: — А не лучше ль ходить нам вдвоем? — Скажет: — Я дожидаюсь царевича, А царевич мой пишет диплом!

 

* * *

Земля привыкла хлеб родить, Привыкла к цели ясной. Нельзя ее освободить От должности прекрасной.
В стручке зеленом спит горох, Не троньте! Осторожно! Он в огороде царь и бог, И это тоже должность!
Укроп раскрыл зеленый зонт, Стоит, благоухает. А солнышко — за горизонт И тихо потухает.
Я слышу, как растет трава, Как хлеб на поле зреет. Земля всегда, во всем права, И все она умеет.
Стоит овес стена стеной, Звенит зеленой гривой И скачет по полю за мной, Как будто конь игривый.

 

* * *

На свидание хожу, И меня не остановишь. Только к дому подхожу, Ты меня глазами ловишь!
— Не ходи! — мне говорят.— Оглянись, опомнись, сударь! — Щеки бледные горят От трусливых пересудов!
Журавлей не удержать — Улетают, улетают… А снегам не улежать, Как придет пора растаять.
Есть во всем всему черед. Детям — школа, взрослым — служба. А меня любовь берет — Значит, время, значит, нужно!

 

Ранняя птичка

Мне птичка в окошко сказала: — Светает! — Спасибо, родная! Я встал. Я у плуга. Я только подумал: «Тебя не хватает»,— И ты появилась и радуешь друга.
Твой щебет, признаюсь, прекрасен, мгновенен, Звучит он призывно, как колокол в небе. Да будет по-доброму благословенен Твой день и земная забота о хлебе.
Пусть крылья твои не устанут в полете, Пусть клюв твой не будет напрасно тупиться. И ты на работе, и я на работе, И это не важно, что ты — это птица.
Дай бог вам! Летайте! Чирикайте! Клюйте! Кору заскорузлую смело тараньте! И только не бойтесь того, что мы — люди, Стучитесь к нам в окна, будите пораньше!

 

Кубань

Кубань — это житница, Кубань — это здравница. Аукнешь — откликнется, С улыбкой оглянется.
Кубань — это радио И телевизоры. Кубань — виноградари, Винные витязи.
Там Черное море, А сбоку Азовское. Вода — словно скатерть живая Разостлана.
Два моря! Не много ли это для области? Не много! Для края отваги и доблести.
Кубань — элеваторы, Кубань — санатории. В лицо литераторы Все это запомнили.
Кубань лично мне И во сне даже видится, Прижму ее к сердцу, Она не обидится!
Тамань и Темрюк, Сотни лодок нагруженных. А сколько там рук Рабочих, натруженных.
Смеется рыбак: — Вот какой я! Описывай! Наш край понемногу Становится рисовый.
Арбузы с бахчи Сами катятся под ноги, Чтоб вы, москвичи, Нагнулись и подняли!
И рыба, и рис, И вино распрекрасное. Вставай и трудись, Солнце на небе ясное!

 

Робот

Робот ко мне постучался: — Не спишь? Встал я. Прислушался. Мертвая тишь. Спят во дворе певуны-петухи, Спят непробудно на полках стихи. Желтый подсолнух дрыхнет, как дед, Будто его в огороде и нет. — Что тебе, робот? — Работу ищу, Хочешь — стихи за тебя попишу? Ты уж поспи, ну а я потружусь, Я на любую работу гожусь.
Дал я бумагу ему, карандаш, В шутку еще сотворил «отче наш». Лег я в постель, с огорченьем вздохнул: — Горюшко! Робот к искусству примкнул. — Заполошились в селе петухи, Робот стучится: — Готовы стихи. — Рукопись взял я, не верю глазам. Робот скандировать стал по складам:     — Спит кол-хоз,     Ле-жит на-воз,     От-ды-ха-ет     Пес Бар-бос.     Ла-я нет,     Ти-ши-на,     Сель-со-вет,     Даль яс-на!
— Знаешь что, Робот, подавай в Союз писателей.— Подал. Приняли!

 

Дождь в Киеве

Откуда? Из какой республики Напал на Киев дождь июля? Он вызвал панику у публики, И дам и девушек целуя.
Он всем решительно скомандовал: — Раскрыть зонты! Поднять их выше! А нет зонтов — скорей в парадные, Под непредвиденные крыши!
Дождь говорил: — Мои родимые, Я разве плохо поступаю? Я вас крещу, как при Владимире, В купели киевской купаю!
Я — ваше вечное причастие, По древности седой поминки…— …А сам спешит, спешит с Крещатика К бульвару Леси Украинки.
Плывут домов седые контуры, Как фантастические рыбы. А дождь берет перстами тонкими Аккорды, словно он — Ван Клиберн.
Деревья стали ветру кланяться, А с листьев смыта пыль и копоть. Машинам, как мальчишкам, нравится Резиною по лужам шлепать.
Но вот над звонницей Софийскою, Как ангел в голубой одежде, Вдруг небо безупречно чистое! И нет дождя. И все как прежде.
И Киев вдохновенно молод. В нем чудо-женщины и дети. Он — удивительнейший город. Не первый он, но и не третий!

 

Баллада о храбрости

Шел я ночью с поезда Сквозь лесную тьму. Было очень боязно, Страшно одному.
Птицы полусонные Издавали крик. Месяц в тучи темные Прятал ясный лик.
Кто-то в темном хворосте Громко затрещал, Я тотчас от робости Чуть не закричал.
Сердце птицей раненой Бьет в груди моей. Милый мой, проваливай, Уходи скорей!
Я гляжу с опаскою, Лезу по кустам, Руки, брюки пачкаю, Рву их тут и там.
Стал смелеть нечаянно, Хватит отступать, Говорю отчаянно: — Надо наступать!
Как скобой железною Я к земле прибит. Я кричу над бездною: — Выходи, бандит!
Сам открыл для подвига Острый-острый нож. Храбро глянул под ноги, Вижу — ходит еж!
Словно в доску дедушка, Ту-ту-ту — стучит, Говорю: — Соседушка, Здравствуй! — Он молчит.
Спрашиваю: — Колешься? — Иглы поднял еж.— Это как ты по лесу Не боясь идешь?
Еж подергал мордочкой, Весело чихнул И своей походочкой В сторону махнул.
Не оставил адреса, Скрылся он во тьме. Еж — а чувство храбрости Разбудил во мне!

 

Люди! Я к вам!

Люди! Откройте! Я к вам на минутку, Раненько-раненько, по первопутку, По непомятому снегу пришел, — Как поживаете? — Хорошо!
Люди! Я к вам! Мне без вас не поется, Как снегирю, что попал в западню. Если с народом поэт расстается, Камнем идет он к замшелому дну.
Люди! Я к вам! Над широкою Обью Стонут лебедки, кричат поезда. Бьет по брезенту обкатанной дробью Дождик, и песни поет борозда.
Крепнет налившийся стебель пшеницы, Травы растут, зеленеют луга. А над знакомой сибирской станицей Встала большая цветная дуга.
Люди! Я с вами в Сургуте, в Тюмени, На Самотлоре, на Сосьве, где нефть. — Что у вас там на столе-то? — Пельмени! — Дайте попробовать! — Пробуй и ешь!
Люди! Я с вами! Я ваш до кровинки, Нет в этом позы и жалких прикрас. Вот оно сердце, в нем две половинки, Обе работают только на вас!

 

Поэзия Некрасова

Поэзия Некрасова Правдивая, прекрасная. Она, как песня русская, Веселая и грустная. Она набатно-вольная, Призывно-колокольная, Льняная и пеньковая, Простая, мужиковая, Проселочная, дальняя. Как Стенькины кораблики, Она нам всем свидание Назначила в Карабихе. Она пошла из Грешнева С котомкою холщовою, Сказав во имя Вечного: — Посторонитесь, щеголи! Я не на вечер свадебный, Я не в семью дворянскую, Мне поскорее надобно На полосу крестьянскую! — Она пленила Левина, Любовь ей! Слава! Почести! В ней так просторно, зелено, Что уходить не хочется..

 

Баллада греха

Земля сорок первого года Горела, Любовь сорок первого года Вдовела! . . . . . . . . . . . . .
Я призван, острижен, Я числюсь солдатом, Я сплю не с женою, Я сплю с автоматом.
Паек мой — «блондинка». Так звали мы кашу. Она выручала Всю армию нашу.
Горох-барабанщик, С гороха нас пучит. Такая еда Никогда не наскучит.
Веселое время! Портянки, обмотки, Всесильная молодость! Мы одногодки.
Я помню сибирский Глухой полустанок. Ночь. В баню ведут, Только мы не устали.
Предбанник, где мы раздевались, Был темен, Кудлатая пакля Торчала из бревен.
Я стал раздеваться, Гляжу и не верю, Из мрака сияет Лицо над шинелью.
Все ближе, все ближе, А губы открыты, А кудри На левую сторону сбиты.
А шапка-ушанка Из серой овчинки, На алых губах Притаились смешинки.
Такая она молодая, Парная, И добрая чем-то, И чем-то смурная.
Подходит И руки кладет мне на плечи. И смотрит: — Ты будешь ли жив, человече?
Война ведь, она ведь Берет без разбору, Ей что ни моложе, То в самую пору.
И вдруг как заплачет: — Солдатик, одна я! Мужик-то убит мой, А я-то живая!
А вот они груди! Еще не кормила. Кормильца-то нашего Пуля убила.
Такое прекрасное Юное тело, Хоть горе, А каждая клеточка пела!
Печаль и веселость В глазах ее были. Два голоса жизни В два рога трубили.
Стояла она предо мной И лучилась. О, как я боялся, Но это случилось.
— Жалей меня крепче, — просила,— Ты слышишь? Останешься жив, Мне письмишко напишешь!
Прости меня, мертвый солдат, За проступок, За близость к жене твоей, За прегрешенья, Клянусь тебе богом, Я не был распутен, Я сердцем ответил На бабье лишенье.
Что баба без ласки? Без близости мужней? Безводный арык И солдат безоружный!
Не буду описывать, Как мы прощались, Как строем из бани Домой возвращались.
Стучали подошвы По мерзлой земельке, От стужи белье Приставало к шинельке.
Холодные рельсы Пурга заметала, На печке вода В котелках закипала.
В теплушке храпели Солдаты на нарах, Сон крепкий, как молодец добрый, Ронял их.
А кто-то просил: — Одолжи мне махорки! — А кто-то не спал: — Завари концентраты!
И вьюга все выла и выла, Как волки, И были повсюду — Утраты… утраты…

 

* * *

Когда река ломает лед, Вширь раздается по равнинам, Природа русская поет Весенним голосом грачиным.
Когда летят к нам журавли Из увольненья, из отлучки, Роняют на землю они Признание: — В России лучше!
Когда березы белый ствол Нырнет в листву в одно мгновенье, Я всех друзей зову за стол, Чтоб справить праздник обновленья!

 

* * *

На холст рубахи ложится пот. В ладонях крепко зажат топор, Кто в жизни не трудился — тот Не Муромец, не Святогор.
Не богатырь и не боец. А кто же он? Растратчик сил. Я наколол себе дровец, Принес их, печку затопил.
Трещат веселые дрова, Зима весь день глядит в окно. В душе рождаются слова, И так светло, и так тепло!
Над печкой сушатся носки, Под лавкою лежит пила. И весело, и нет тоски, И отдых сладок, жизнь мила!

 

* * *

Черемуха в цвету, Весна в разгаре. Для всех начистоту Открылись дали.
Немыслимо свежи, Чисты, наивны. Без меры и межи Лежат равнины.
Гляжу не нагляжусь, Как мать на дочку. — А сколько тебе, Русь, Пошло годочков?
— Эх, милый, не сочтешь, Не хватит чисел! — А с кем ты вдаль идешь? И кто возвысил?
— Меня возвысил труд, Людские руки. — Пусть дальше так идут Отцы и внуки!
Весь день галдят грачи На старых гнездах. Стремительны ручьи, Прозрачен воздух.
Так ясно явь видна С дороги дальней. И вся земля полна Больших свиданий!

 

Тепло ль тебе?

Тепло ль тебе, вечер, ходить по земле босиком? Не зябко ль? Не дать ли чего-нибудь на ноги, милый? Ты будешь сегодня всю ночь пастухом, А стадо твое — светлый месяц и звезды в заливе.
Берн кнутовище и хлопай веселым кнутом, Чтоб знали коровы, жующие вику, Что звезды имеют дела с пастухом И мирно пасутся и нет бестолкового крику!
Тепло ль тебе, вечер? Росою покрылась трава, От речки туман поднимается белобородый, А где-то во ржи возникают простые слова И входят без шума и в душу и в сердце народа.
Ты где прикорнешь? В камыше, в шалаше, на мосту, На сером настиле парома, Пропахшего потом лошадным? Трава луговая вздыхает легко: — Я расту! — И небо весь луг обнимает объятьем громадным.
Тепло ль тебе, вечер? Возьми-ка тамбовский зипун, Зайди на конюшню, приляг и поспи на попонах. — Зачем мне зипун? Не озябну! Нагреет табун, Упарюсь в пастушьих бегах И заботах о звездах и конях!

 

Любовь убывает

Любовь убывает, Как белые ночи. Она все короче, Она все короче.
Любовь умолкает, Как шум водопада, Встречаться не надо, Встречаться не надо!
Не манит цветов Придорожная алость. Любви не осталось, Любви не осталось!
Не вылетит слово, Которое пелось, Куда оно делось? Куда оно делось?
И перед глазами Пустое пространство. Так где ж постоянство? Так где ж постоянство?

 

Правда

Жизнь людская долго длилась, И за серой мглой веков Правда, честь и справедливость Бились в тяжести оков.
По России дух бродяжий Шлепал с правдой босиком, И была она сермяжной, И жила под сермяком.
За горами, за долами Правда шла сквозь строй цепей И гремела кандалами, Заглушая звон церквей.
Стыла вольная отвага В рудниках, в лесах, в степях, И одна была отрада — Арестантский стон в цепях.
Но ударила «Аврора», И пошло наоборот, И неправду поборола Правда, действие, народ!
Сердцевина жизни — сердце, Корень жизни — труд, борьба. Мы теперь единоверцы, Наша правда — власть труда.
И никто не развенчает Взгляда нашего вовек. Только труд обозначает, Сколько стоит человек!

 

Серьги

Серебро из Великого Устюга К тонким веткам примерила ива. — Как идут тебе серьги русские,— Я сказал ей. — И как ты красива!
— Я согласна! — мне ива ответила. Наклонилась, совсем как любимая. И нежнейшую веточку свесила, И серьгою коснулась руки моей.
И стояла счастливая, стройная, Признавалась — А я не южанка! Берег северный — вот моя родина, А точнее сказать — устюжанка.
На ветвях ее пчелы с усердием Хлопотали над желтой пыльцою, И гудели, и песню весеннюю Распевали над бурной рекою.
Эта песня касалась души моей И во мне земляка узнавала. И своею зеленой вершиною Вровень с лесом зеленым вставала.

 

Сургут

Я в Сургуте мог бы жить, Как в столице на Таганке. Мне приятно говорить: — Сургутяне, сургутянки.
Он стоит среди болот, Где туман дымит и курит, От его стальных долот, Как глухарь, тайга токует.
Полон твой прекрасный порт Грузов дальних и сибирских, Ты, я вижу, очень горд Силой кранов богатырских.
Ты широк, широкоплеч, Ты под стать моим знакомым, Что открыто ищут встреч С арматурой и бетоном.
Звонок твой рабочий горн, В нем едины — дело, слово. Ты кладешь зеленый дерн На пески и пыль былого.
Если ты впадешь в тоску, От усталости застонешь, Прилетай ко мне в Москву Иль зови меня на помощь.
До свидания, Сургут! На Тюмень мы путь свой держим. Ты обласкан и продут Ветерком кедрово-свежим!

 

Сердце

Сердце не замените, Нет к нему запчасти. Сердце наше требует Радости и счастья.
В клетке канареечной Сердцу очень тесно, Сердце любит Родину, Сердце просит песню.
Если сердцу любится, Значит, и поется, Значит, радость на сердце Морем разольется.
Сердце надо радовать, Вот его леченье, Золотое правило Всем без исключенья.

 

* * *

В глазах твоих тревога и печаль И тихое начало материнства. Но ты себя ничем не омрачай, Не бойся неизвестности и риска.
Не бойся! Ты не первая идешь Дорогой материнской и опасной, Потерпишь, что же делать, подождешь, И у тебя родится сын прекрасный.
Люблю осанку гордую твою, Не спутаю тебя ни с кем на свете. Так бескорыстно о тебе пою, Как могут только птицы на рассвете!

 

* * *

Лес осенний опустел, Тропка скользко зазмеилась, И среди небесных тел Что-то тоже изменилось.
Звезды стали холодней, Дальше, выше, безучастней, Ближе стал мне и родней Дым над крышей, день ненастный.
Деревянное крыльцо, Листья клена на перилах. Грустное твое лицо, С грустью глаз больших и милых.
Над пыланием рябин Снегири свершают тризну, Плачет журавлиный клин. Оставляющий Отчизну.
Мы с тобою будем ждать Белой радости и боли, Чтоб весной освобождать От снегов родное поле!

 

Твои глаза

Твои глаза — две черных ночи, Две виноградины с лозы. Они меня волнуют очень, В них притаились две грозы.
Они зовут, не уставая, За горизонт, где я живу, Там оборвется мостовая И ноги встанут на траву.
И мы пойдем по нежным травам Среди цветущих медуниц. Там будем кланяться дубравам И будем слушать пенье птиц.
В твоих глазах и грусть и нежность, Твои глаза — живая речь, И неизбежность, неизбежность, И неизбежность наших встреч.
Твои глаза — два обещанья Светить через любую мглу, В них две надежды, два признанья, Два вечных слова: — Я люблю!

 

Голосистый озорник

В балалаечке моей Поселился соловей, Голосистый озорник, Я давно к нему привык.
Балалаечка моя Приютила соловья, Соловей не спит всю ночь, Он поет, и я не прочь.
Балалайка, трень да брень, Сердце музыкой задень, Разожги, раскочегарь, По тоске струной ударь.
Балалайка, семь досок, Нежный, звонкий голосок, Голос — в песню, ноги — в пляс, Вот мы! Все тут! Знайте нас!

 

Венера

Вечерняя звезда Венера, Среди небесного шатра Ты на рассвете так звенела, Что я проснулся в три утра.
И вышел. Ты пылала ярко В предчувствии большой беды Над вечной тишиною парка, Над обморочным сном воды.
Ты била мне в глаза набатом, Жгла сердце огненным лучом И с месяцем, глупцом горбатым, Не говорила ни о чем.
Звала, звала меня куда-то, Чтоб неразлучно вместе быть. Звала, завала меня, как брата, Которого хотят казнить!

 

В серый денек

Падает снег Нерешительно, нехотя. Засомневался я: Надо ли ехать-то?
Надо ли двигаться В дальнюю сторону? Срочно готовиться К поезду скорому?
Сложены крылья, Душе не летается. Спит вдохновенье, Талант угнетается.
Суть наша так От природы зависима — Форте исчезло, Звучит пианиссимо.
Я не поеду! Залягу в берложину. Сколько и так уже Хожено-брожено.
Езжено, бегано, Летано, плавано, Планово и Бестолково-беспланово.
Комната чистая, Печка натоплена. Сон — это явь, это жизнь, Не утопия!
Здравствуй, подушка, Пуховая схимница, Я засыпаю, Мне грех этот снимется!

 

* * *

Я был сегодня утром Счастливый человек. Ко мне в почтовый ящик Забрался ночью снег.
Надел я полушубок, Взял валенки-пимы, Уселся у окошка Читать письмо зимы.
Она меня корила, Что я забыл снега. Что не хожу на лыжах Почти что никогда.
Она писала: «Помнишь Сосновые боры? Как ты бесстрашно, парень, Летел с крутой горы».
Чего зиме ответить По поводу письма? Не надо оправданий, Зима права весьма.
Натер мастикой лыжи, Спортивный лоск навел, От дома оттолкнулся И на весь день ушел!

 

Гнездо

Метели завывают Под зимнею звездой. А птицы завивают Заветное гнездо.
Наперекор метели, Наперекор зиме, Важнее нет им цели — Гнездо у них в уме.
В уме очаг, потомство, Даль, высота, полет. У птицы нет притворства, Она о том поет.
Особенно отличен На это дело клест, В пернатом царстве птичьем Сам-друг ему мороз.
Выводит деток малых Он даже в январе. И нет ему скандала, Что стужа на дворе.
Сидит себе на елке И гнездышко чинит Под завыванье волка, Под пение синиц!

 

* * *

У метели рукава Горностаевые. На сравнении на этом Я настаиваю.
У метели ворот — выдра, Да нещипаная. В закромах богатство мира, Ох, несчитанное.
Сосчитай-ка озимь в поле, Да по перышку! Миллионам чисел надо Мчать по полюшку.
У метели шуба с шумом, С белой проседью. Как она гарцует в паре С белой лошадью!
Выступает балериной Невесомою Над рязанскою равниной, Над соломою.
Улю-лю! И раскидала Стон пронзительный, И в Рязани напугала Телезрителей!
Расплела седые клоки На две стороны, А над нею, как пророки, Черны вороны.
Хватит каркать! Сбила наземь Нечисть с крыльями. И в решительном экстазе Тут же скрыла их.
И метет, метет, метелит, Стонет в радости. И ложится светлой тенью Людям на душу!

 

* * *

Что на улице — снег или наледь? Ясность зимнего дня или дым? Или осень все так же сигналит Золотым увяданьем своим?
А на улице слякоть, и сырость, И ненастье — такие дела! Туча серая покосилась, Как избушка, что век отжила.
А на улице под ногами Грязь, как будто печное чело. Не бодается месяц рогами, По ночам непроглядно черно.
Сквозь осеннее непроглядье Электричка летит напролом. А за ней, отдохнувшая за день, Машет тьма вороненым крылом.

 

Перед песней

Я хотел бы песней стать, Той, которая поется. Только как ее достать, Песня в руки не дается!
Песня — птица: порх — и нет! Песня — луч: скользнул — и дальше! Песня — это весь поэт, Без единой ноты фальши.
Балалаечка, звени! Мне милы простые звуки. Был я занят, извини, Не сердись и прыгай в руки!
Трень да брень, дон-дон, ди-линь! Где все это? Да на Пресне! От седых-седых былин Ты, и я, и наши песни!
Шире круг, пойду спляшу. Ой, как сердце часто бьется! Завтра встану, напишу То, что сразу запоется!

 

Сон поэта

Сном праведника спит поэт. Сном древних стен и древних башен, И наведенный пистолет Его безумию не страшен.
Он не убил, не обманул, Не покривил душой ни разу, В пустых словах не утонул, Не разменял добро и разум.
Спит, как шахтер и кочегар. Спит, как шофер и как водитель, Как битый бурей камчадал, Как пехотинец-победитель.
Чуть свет он выведет коня, Которого зовут Пегасом, Который гривою огня Тряхнет, и где тут с ним тягаться!
Под ним земля, вершины гор, Соборы, храмы, сосны, кедры, Неунывающий простор, Неотдыхающие недра!

 

* * *

Хочу осенний лес послушать, Не между делом, а всерьез. Хочу на суетность обрушить Спокойствие больших берез.
До осени я снова дожил, Теперь я жду тебя, весна. Я человек. Я тоже должен Быть долголетним, как сосна.
Она стоит на косогоре, Как подвенечная свеча, В таком торжественном уборе, Такая царственная вся.
На тихо дремлющие лапы Береза, словно ювелир, Кладет лимонные накрапы, И у сосны с березой мир.
Святое доброе соседство, Живущее у них извне. И нам бы знать такое средство, Чтоб в мире жить, а не в грызне!

 

Браконьер

Белую березоньку Сделали дровами. Обругали бедную Черными словами.
Плохо-де, мол, колешься, Вся в сучках и шрамах, Как тебе молилися Наши предки в храмах?
В печку грубо бросили, Вспыхнула, сгорела, У того, кто сжег ее, Сердце не болело.
Он и не задумался, Он и в ус не дует, Он живет в Калинине, Рыбою торгует.
Рыба браконьерская, Из браконьерской верши. Честно пионерское, Я его повешу!

 

Только весной!

Тают снега, День прибывает. Только весной Это бывает.
Вот и земля Вновь показалась. — Как тебе там Под снегами лежалось?
Не говорит, Тихо вздыхает. Только весной Это бывает.
Двое идут Под одною полою. Гомон грачей Над головою.
Встали к сосне, Он ее обнимает. Только весной Это бывает.

 

Подарок июня

Июнь подарил свою нежность траве, А омуту тихую медленность вальса. Июнь целый день говорил синеве: — Дождя бы немного! Уж ты постарайся!
И облачко белое стало расти. Сначала не больше коробочки хлопка, Потом покатилось, как пудель в шерсти, Потом растянулось, как та изгородка.
Потом разрослось, как крапива в лесу, Построилось войском, во фронт развернулось И, словно по графику, в пятом часу Решительным ливнем природы коснулось.
— Спасибо! — чуть слышно шептала трава. — За помощь, за ливень, за ласку и воду! — И падали с листьев такие слова, Какие я сам не придумывал сроду!

 

Сирень

Земля под снегом как глухонемая, Но орудийным громом Первомая Разбудим мы ее, уж так и быть, Чтоб землю с новой силою любить!
Но что это? Весна, а сердцу плачется, Труба печная, как старуха, прячется За куст сирени, что стоит в цвету, Примеривая белую фату.
Цветет сирень. Но нет домов крылечек, Ни девушек, ни ласковых словечек, Ни баб дородных с малыми детьми, Ни встреч дорожных с милыми людьми!
Цветет сирень. Она теперь как реквием, Как колокол хатынский на дворе твоем, Как памятник по тем, что жили здесь, Как грустная и радостная весть.
Цвети, сирень! Бушуй своей лиловостью И радуй первозданностью и новостью, Дай срок, опять придут к тебе дома, И в этом убедишься ты сама!

 

Сосна

— Зачем ты, сосна, раздвоилась? Ответь! Зачем изогнулась подобием лука? Зачем твоя красная, желтая медь, Как ваза из древних раскопок, двурука?
Стоит и молчит, как горбунья, она Над гибкой, бессмертной семьей краснотала. — Была я не меньше, чем ты, влюблена, Но буря мою одноствольность сломала.
Откуда же буря? Кругом тишина. И так безмятежна лазурь небосвода. Покоем, величием упоена Июльская, летняя эта природа!
А вот она, туча! Идет и спешит, Сосцы наливая дождями и млеком. В кого-то ударит, чего-то лишит, Кого-то навечно причислит к калекам.
И вот уже молния прыгает в рожь И катится огненным караваем. И птицы замолкли, и по лесу дрожь, Как будто орда наступает с Мамаем!

 

* * *

Здравствуй, солнце! Это я. Подари мне диадему Очень тонкого литья, В руки дай мне, я надену.
Подари мне ясный день, Успокоенные дали, Чтоб на крышах деревень Сизари заворковали.
Подари тележный скрип, Я давно его не слышал, Сделай так, чтоб белый гриб Мне в лесу навстречу вышел.
Подари мне клин овса, Что звенит, как рыцарь в датах, Подари мне голоса Всех щебечущих пернатых.
Отплачу тебе одним — Это мне пока по средствам — Словом песенным, родным, Что стучит под самым сердцем.

 

Речка Росынька

Мне понравилась речка Росынька, В хмель одетая и завитая, Неизвестная, очень простенькая, Очень сельская, не знаменитая!
Рыбы крупной не видно — пескарики, Ребятишкам забава прелестная. Будь вы взрослый, и взрослый скажете: — Мне бы удочку с тонкою лескою.
Речка Росынька вся из петелек, Так и кружит и вьет свое руслице. Рядом лес, где таинственный тетерев За тетеркой ухаживать учится.
Ходят девушки к чистой Росыньке В платьях белых, как лилии в заводи, Вот одна оступилася: — Господи! Ой, девчонки, меня кто-то за ноги!
— Это клевер, дуреха пугливая, Ну-ка вынь свою белую ноженьку, Да скорее, скорее, ленивая, Да уверенно встань на дороженьку!
Речка Росынька, темна косынька, Голубое мое заглядение, Подари нам волшебные россыпи Соловьиного происхождения!

 

Победа

Который год война идет — Не за медали! Устал воюющий народ, Тылы устали.
— Заканчивай войну, солдат! — Просили пашни. И воин оставлял санбат, Шел в рукопашный.
Кипела кровь, как самовар, Горела в жилах. И каждый землю целовал, Оставшись вживе.
Опять в атаку шел боец Сквозь ад кромешный, И все-таки весной скворец Пел над скворечней.
Он верил, видимо, что мы, Как наши деды, В начале иль в конце зимы Придем к победе.
И вот она. — Виват! Виват! — Кричит Европа. И улыбается солдат В тени окопа.
Стоит и просит: — Дайте плуг, Пустите в поле! Там ждет семья, знакомый круг, Другая доля!

 

* * *

Во Владимире выпал снег. Поздно вечером, под воскресенье. Вот и осени больше нет, Остается одно сожаленье.
Сожаленье о том, что в лесах От Печоры до самого Дона В птичьем щебете и в голосах Нет задорного летнего звона.
И лишь только старинный собор Все такой же! Ничуть не стареет, Безупречно прекрасен собой, Как весенняя вишня, белеет.
Значит, люди умели творить, Разбирались отлично во многом, Ясно знали, о чем говорить С высотой, небесами и богом!

 

Сеновал Есенина

Он просыпался молодой, могучий, На сене млела сонная рука. И пробирался по крапиве жгучей К степной реке с названием Ока.
Она играла и звала Сергея, Как девушка, в поэта влюблена, И воля у Есенина твердела, И мускулы звенели, как волна.
— Не утони! — кричала мать с откоса.— Держись поближе к берегу, сынок! — Но может ли когда тонуть апостол И тот, кто сам себя назвал — пророк!
Он шел в луга, где сено молодое Шумело, как шелка нежнейших дев, По-нестеровски в небо голубое Лицо свое прекрасное воздев.
Он обнимал траву, деревья, землю, Все понимая вещею душой. Опасней и сильней, чем злое зелье, Пил вдохновенье братиной большой.
День был велик. Но солнце шло к закату, Роса садилась на его плечо. Цветам он признавался: — Мне бы в хату! — Цветы грустили: — Приходи еще!
По узенькой тропиночке-дорожке, Как пастушонок мил, белоголов, Он шел на сеновал и нес в лукошке Сто звезд, сто песен, сто колоколов.
Они гудели в сердце у поэта, Ничком ложилась перед ним трава. Он забывался только до рассвета, Чуть свет опять на луг — пасти слова!
С тех пор какие годы миновали! Какое горе видел ваш народ!.. …Есенин жив! Сергей на сеновале Бессмертные стихи свои поет!

 

* * *

Невеста моя — луговина с зеленой травой! Обнять невозможно — она беспредельна. Она разлеглась под высокой, густой синевой, И можно ее приласкать по травинке, отдельно!
Срываю гвоздику в щеку свою щекочу, Срываю горошек, вдыхаю знакомую пряность. Я, руки раскрылив, лежу, ничего не хочу, А в сердце растет несказанная, тихая радость.
Откуда она? Я не молод. И все позади. Губам с поцелуя бывалого вновь не зардеться. Но бьется, как пленник кавказский, в груди Влюбленное в жизнь и в людей беспокойное сердце.
Плывут облака на Рязань, на Орел, на Ростов, А в доннике пчелы гудят, как гудки паровозов. И бьют родники Берендея из вечных пластов, И клевер цветет у дороги, младенчески нежен                        и розов.
И хочется жить и грустить, и лениво лежать, И медленно думать о чем-то, на то и рассудок, И после большой передышки влюбленно бежать К черте горизонта, окрашенной в цвет незабудок.

 

Зимний выход

Не верится, что лета больше нет! Ау! Откликнись, иволга залетная! А лес уже по-зимнему одет, Синичка, а не иволга зовет меня.
Не верится, что лед сковал реку, Вода на резкий холод обижается. В кустах замерзло звонкое «ку-ку», Зато уж «кукареку» продолжается!
Зима! В твоих высоких теремах Полно мехов собольих, горностаевых. Люблю я исполинский твой размах, И не грызут меня зимой раскаянья.
Я лето прожил в праведных трудах. Летал, читал, встречался с лесорубами. Бывал на тех местах, где нефть, руда, С бурильщиками Севера орудовал.
Суровые ладони рыбаков Мне руку жали по-рыбачьи истово. Я не придумал это, я таков, Стихи мои — моя прямая исповедь.
И мне теперь так нравится зима Обличием своим и добрым именем. И захожу я в чудо-терема, Покрытые прекрасным белым инеем.
Ау! Зайчишка-плут, ну, покажись, Пройдись своей нетореной дорогою. Прекрасен этот мир, прекрасна жизнь, Кто не согласен, тот теряет многое!

 

Севан

Севан сердился, бил по крыльям катера, Окатывал холодною водой. От этого к нему моя симпатия Росла, как белый гребень над волной.
— А почему ты буйствуешь? Скажи мне! Тебе чего — не нравится восток? — А потому, что я не в том режиме, В котором умудрил меня господь.
Мой уровень трагически понижен, Бездарно вспорот каменный живот. Бессмыслицу большую в этом вижу, Во мне обида кровная живет!
Ломался изумруд воды чистейший, Оскаливался волком вдалеке. Севан себя, как пьяный парень, тешил, Бил вдохновенно стекла в кабаке.
Бушуй, бушуй, пространство голубое, Тем более, что утешенья нет. Трагично обмеление любое — Севан ли это иль Большой Поэт!

 

Асмик

Имя твое в переводе на русский — жасмин. Майский цветок, опьяняюще милый и мятный. Это мне все пожилой армянин объяснил И хитровато спросил: — Ты влюбился в армянку?
Стадо волос твоих вышло пастись и гулять, Словно овечья отара на плечи спустилась. Ты никому не позволишь его загонять! Только сама! И поэтому мне загрустилось.
Как ты легко наступаешь на новенький трап, Как тебе машут влюбленно и мама, и папа, и тетя. Как я, моя дорогая, и ветрен и слаб, Если глазами слежу за тобой в самолете.
Ты прочитала с тревогой: — Ремни застегнуть! — «Значит, опасно. А вдруг в высоте разобьешься?» Молодость — смелость. И вот уже юная грудь Дышит спокойно, в ты, моя радость, смеешься!
Вот и летим! А под нами Кавказский хребет. Крылья державы надежны! Родная, не бойся! Только одно и мешает что разница лет, Двадцать тебе, мне почти что в три раза побольше.
Я говорю себе: — Хватит смотреть, не смущай! И прекрати поскорей переглядки с младенцем! Молодость, молодость! Девушка! Мята и май, Не убивайте меня! Подарите улыбку с надеждой!

 

* * *

Что-то женское живет в березе белой, Что-то нежное исходит от ствола. Подхожу я к ней стыдливо-оробелый, Одного боюсь, вдруг скажет: — Не звала!
Попрошу я у березоньки прощенья, Опущу глаза и стану отходить, И взгляну на недоступное виденье, И начну на расстоянии любить.
Буду песни петь ей постоянно, Бескорыстно славить красоту, Только бы березка осиянно Подымалась гордо в высоту!

 

Поющий памятник

Неслыханно, чтоб памятник запел! Но было так. Я лично это слышал. Не для луны, не для небесных тел Он ночью на опушку леса вышел.
Весь день томился на большой жаре И раскалился всем своим металлом. Не в окруженье лета, в январе Уставшая душа его летала.
Он звал к себе живых, земных людей Звенящим алюминием конструкций. Губами горя он кричал: — Скорей! От жажды и жары сосуды рвутся!
— Иду! — тотчас ответил быстрый Днестр. — Спешу на помощь! — Прут-река сказала. И зазвучал невидимый оркестр, И стала отдыхать душа металла.
Он остывал, как танк среди войны, Как после боя кони вороные, И музыка полей и тишины Залечивала раны боевые.
И памятник, как баховский орган, Через поля, леса, дороги, дали Пел о бессмертной славе молдаван, Что жизнь свою за Родину отдали!

 

Могила Гагарина

Его могила необычна. Она в лесу, она в корнях, Я убедился в этом лично, Я посетил ее на днях.
Стоял, задумавшись в печали, Как мать, о Юрии скорбя. А за поникшими плечами Синело небо октября.
Где падал он — там ключ пробился, Колодец ключевой возник. Так, значит, Юрий вновь родился, И он не Юрий, а родник!
Идут к нему седые старцы И воду черпают в кувшин, Солдаты — те снимают каски, Молчат молчанием мужчин.
Березы стали колыбелью И усыпальницей его, — Они березовой шинелью Укрыли сына своего.
Ты должен съездить в лес печальный, Пока свежи его следы, И выпить в клятвенном молчанье Глоток гагаринской воды!

 

Любил я

Любил я! Какие свиданья имел, Когда приезжал на каникулы летом. Какими цитатами важно гремел, Поскольку не думал, что буду поэтом.
Я брал балалайку и пел и страдал Под окнами той, что красою гордилась, И в самое сердце ее попадал, Она выходила и рядом садилась.
Что было! Пьянела моя голова, Трубили архангелы в звонкие трубы. Все то, что теперь выражают слова, Тогда выражали и руки и губы.
«Ты можешь?» — она вопрошала. «Могу!» — «На подвиг великий согласен?» — «Согласен!» И веткой хлестала мне по сапогу, Теперь-то я знаю, что был я прекрасен.
Я шел и шатался. Я плакал и пел. И пестовал чувство, как чистое чудо. Дверь мать открывала: «Ты что, заболел?» — «Да, мама!» — «А что с тобой?» —                «Это простуда».
Несла она только что вынутый мед, И пахло от чая божественно вкусно. Но кто никогда не любил, не поймет, Что значит святое, великое чувство.
И я повторяю, как проповедь, вновь Для вас, самых юных и искренних граждан, Что самое главное в жизни — любовь! А все остальное не так уже важно!

 

* * *

Читатель! Будь мне другом, Опорой и душой, Пойдем со мною лугом, Где я косил косой.
Где мужики кричали: — Не отставай, браток! — И крепко выручали Хлеб и воды глоток.
Пойдем с тобою лесом, Который за холмом. Тебе я с интересом Все расскажу о нем.
Пойдем с тобою полем, Где рожь и где овес, И мы себе позволим Расплакаться до слез.
Родная мать, бывало, Играючи серпом, Мне песни напевала, Могу ль забыть о том?!
Пойдем с тобою цехом, Где мой станок стоял, Где я стихом и смехом Рабочих забавлял.
Текла стальная стружка, А сам я был каков! Из уст моих частушка Летела вдоль станков.
Пойдем по океану На сейнере морском, Я в море не устану Кипеть в котле людском.
Давай закинем сети, Да ты не спи, вставай! Зайдет к нам на рассвете Серебряный товар.
Читатель мой, ну где ты? Откликнись, друг ты мой! Учти — не все поэты Так дорожат тобой!

 

Три травы

Три травы дала знахарка И сказала: — Пей всегда! Я не вру тебе нисколько, Я стара, и я седа!
Стал я пить зеленый, травный, Горьковатый, терпкий сок, И прорезался исправный, Очень звонкий голосок.
Легче стало мне дышаться, Бегать, лазить и ходить, Стали все дела решаться Вовремя, как надо быть.
Умерла моя знахарка, Все, кто в мир пришли, умрут. Но живет во мне закалка, Три травы во мне растут.
Как одна трава — терпенье, А другая — доброта, Третья — музыка и пенье И земная красота!