Дети Николая Павловича росли в по-настоящему счастливой семье.

Брак Николая и Александры Федоровны, заключенный по взаимной глубокой любви, всеми современниками признавался за образцовый. В этом дуэте Николай был воплощением безупречной мужественности, а Александра — бесконечной женственности. Он был глава семьи — твердый, уверенный, слегка деспотичный, но всегда любящий, снисходительный и нежный. Она никогда не претендовала на первые роли или развитие собственной личности и послушно следовала за мужем, одаривая его абсолютной преданностью и позволяя себя всячески баловать. «Мой жребий все же прекрасен. Я буду и на троне только его подругой! И в этом для меня все!» — писала Александра Федоровна. В своем дневнике она записывала, что однажды вскоре после воцарения, когда, как казалось, Николай был всецело занят государственными делами, она сказала ему: «Теперь я на втором плане в твоем сердце, так как первое место в нем занимает Россия». — «О нет, ты ошибаешься, — ответил Николай, — ибо ты и я одно; таким образом, ничто не может измениться». — «Как это чудно! — продолжала писать Александра Федоровна. — Можно ли после таких слов не быть счастливой, счастливой без конца!»

Атмосфера в семье Николая была возвышенной и сентиментальной. Августейшие супруги любили друг друга и были счастливы. Они любили своих детей и не считали нужным это скрывать. Для Николая его семья была и крепостью, и убежищем от проблем, и источником бесконечной радости.

«Император Николай Павлович был самый нежный отец семейства, веселый, шутливый, забывающий все серьезное, чтоб провести спокойный часок среди своей возлюбленной супруги, детей и позже внуков. Император отличался своей любовью и почтением к жене и был самый нежный отец», — вспоминала фрейлина М. П. Фредерике.

В кругу семьи грозного императора можно было застать, к примеру, за кормлением кашей младенца или за веселой и непосредственной возней с детьми и их маленькими приятелями. Сын художника П. Ф. Соколова рассказывал со слов отца, что однажды тот во внеурочное время оказался на детской половине Зимнего дворца. Соколов писал тогда портреты великих княжон, и ему нужны были для работы те платьица, в которых позировали девочки, чтобы дома спокойно прописать необходимые детали. «Знакомый со всеми входами и выходами дворца, отец направился прямо в детскую половину, где помещался гардероб.

Каково же было его изумление, когда, отворив дверь в детскую, ему представилась следующая картина: посреди комнаты император Николай Павлович в сюртуке без эполет и мимо него торжественное шествие маленькой армии в различных пехотных и кавалерийских формах, с барабанами, свистульками, мал мала меньше, в комической важностью старающейся держать строй, чтобы заслужить одобрение своего командира. Увидев моего отца, император велел ему остаться смотреть, „какой у него развод“. Эта маленькая комедия продолжалась довольно долго, пока, наконец, государь не закончил церемонии, расставив ноги и заставив весь отряд пройти под ними, как корабли проходили под колоссом Родосским».

В счастливой семье императора Николая оттаяла даже чопорная императрица-мать Мария Федоровна. Она превратилась просто в бабушку, любящую и любимую внуками.

«Бабушка приходила уже с утра, — вспоминала дочь Николая великая княжна Ольга Николаевна, — со своей гобеленовой вышивкой… садилась в детской и принимала там доклады, в то время как мы вовсю резвились… Никогда не забывала она привезти нам с собой гостинец. У меня до сих пор хранится привезенный ею браслет с камеей, изображающей отца».

Когда великим княжнам позволили играть с воспитанницами одного из институтов благородных девиц и сшили точно такую же институтскую форму, бабушка охотно притворялась, что не узнает внучек, и, подзывая их к себе, пресерьезно говорила: «А вы кто, милая?

Как ваша фамилия?» Девочки приходили в восторг: им казалось, что они выглядят настоящими институтками.

Семейная атмосфера и пример родителей воспитывали детей сами по себе, почти без усилий со стороны наставников. «Мне очень трудно передать, что дала Мама моему детскому сердцу, — вспоминала Ольга Николаевна. — Она была именно матерью, и описать это невозможно. С ней мы чувствовали себя дома как в раю. Каждую свободную минутку я бежала к ней, зная, что никогда не помешаю… Что касается общения с нами, детьми, то в нем не было никакой предвзятости, никаких особых начал, никакой системы. Мы просто делили с ней жизнь, и это было так легко, как воздух, который вдыхаешь, как будто иначе и не могло быть. Если Мама уезжала, мы становились как потерянные. И тем не менее я не могу сказать, чтобы она занималась нами. Может быть, сильное впечатление производил пример ее жизни. Только когда я сама была уже замужем, я поняла, что значит иметь такой пример перед глазами. Выезжала ли она, навещала ли институты или принимала дам у себя, всегда что-то от ее существа захватывало и нас, и в те вечера, когда мы стояли у рояля и слушали игру и пение, мы учились глазами и ушами, без длинных тирад, тому, как надо вести себя с людьми».

Николай был свято убежден, что «члены царственных домов должны стремиться стать достойными своего высокого положения, чтобы помирить с ним народное чувство». Дети воспитывались в строгости; им с ранних лет внушалось понятие долга и дисциплины. Вместе с тем им предоставлялось и много свободы. Вне уроков и протокольных обязанностей дети много гуляли, особенно летом, играли в своих комнатах и на детских площадках в парке, плавали, гребли, бегали, лазали по веревочным лестницам трапеций и через заборы (даже девочки), валялись на сеновале.

Живя в Царском Селе, семья Николая I занимала Александровский дворец. Специально для Александра Николаевича и его сестер рядом с дворцом на территории собственного садика, разбитого у окон личных императорских покоев, был построен маленький домик. В нем была гостиная и четыре комнаты для Александра Николаевича, Марии, Ольги и Александры, обставленные миниатюрной мебелью. Домик находился на небольшом острове — Детском — посреди пруда. На острове дети играли, катались на лодках (имелась маленькая пристань для спуска на воду «игрушечного флота»). Здесь же проходили детские праздники.

В другом уголке Александровского парка у Белой башни был устроен земляной бастион, внутри которого на площадке стояла мачта с веревочными лестницами и натянутой вокруг нее сеткой — прыгать.

В Гатчинском дворце в одном из залов Арсенала были устроены для детей бильярд, качели и даже настоящая катальная гора.

Процветал любительский театр, в котором с удовольствием принимала участие вся семья, причем отец, император Николай, с особенным успехом играл комические роли, чаще всего всяких смешных немцев. Став взрослыми, великие князья Константин, Николай и Михаил Николаевичи с успехом выступали как актеры-любители.

Когда императору указывали на излишне свободное поведение детей, в особенности девочек, он говорил: «Предоставьте детям забавы их возраста, достаточно рано им придется научиться обособленности от всех остальных».

К физическим наказаниям детей император, памятуя собственное детство, не прибегал — это тем более примечательно, что вообще розга как воспитательное средство была в его царствование очень распространена. Он умел поставить расшалившегося ребенка на место и без грубости, а преподанный таким образом урок оказывался часто действеннее апелляции к «заднему уму».

Однажды вечером, когда император вместе с гостями собирался играть в карты, великий князь Константин Николаевич, которому тогда было лет десять, чрезмерно расшалившись, подскочил к одному из игроков, Ивану Матвеевичу Толстому, собиравшемуся усесться, и со смехом выдернул из-под него стул. Толстой грузно упал на ковер. Его кинулись поднимать, а скверный мальчишка, хохоча, выскочил из комнаты. Император немедленно отреагировал. «Он положил на стол свои карты, — рассказывал очевидец, граф В. А. Соллогуб, — встал и, обращаясь к императрице, сидевшей невдалеке: „Встаньте, сударыня! — произнес он, возвышая голос для того, чтобы все присутствующие (а главное — преступный сын. — В. Б.) могли расслышать то, что он говорил. Императрица поднялась. — Давайте попросим прощения у Ивана Матвеевича за то, что так плохо воспитали нашего сына!“»

Царских детей не приучали к роскоши и излишнему комфорту: комнаты их были невелики, просто обставлены, снабжены лишь самым необходимым. Близкие по возрасту дети (две старшие дочери и два младших сына) жили вместе. Собственную комнату с элегантной обстановкой дети получали только по наступлению взрослости — в шестнадцать лет. Детей не баловали сладостями — конфеты и мороженое они видели лишь за общим столом или по праздникам. Ольга Николаевна вспоминала, что одеваться ей всегда было «скучно». «Мама или гувернантка заботились вместо меня об этом, и только будучи замужем, я стала думать о том, как я одета, чтобы понравиться моему мужу».

Любые проявления тщеславия отец-император немедленно пресекал. В 1827 году старшие девочки Мария и Ольга (восьми и пяти лет) должны были участвовать в церемонии крестин великого князя Константина Николаевича. «К крестинам, — вспоминала Ольга Николаевна, — нам завили локоны, надели платья-декольте, белые туфли и Екатерининские (ордена св. Екатерины. — В. Б.) ленты через плечо. Мы находили себя очень эффектными и внушающими уважение. Но — о разочарование! — когда папа увидел нас издали, он воскликнул: „Что за обезьяны! Сейчас же снять ленты и прочие украшения!“ Мы были очень опечалены. По просьбе Мама нам оставили только нитки жемчуга».

До пятнадцати лет на наряды великих княжон выделялось всего по триста рублей в год; недостающее добавлялось в виде подарков на Рождество и дни рождения.

Не менее решительно отец препятствовал и любым другим проявлениям тщеславия. Современница рассказывала, что великая княжна Мария Николаевна «любила, чтоб часовые отдавали ей честь, и как шустрая девочка (ей было тогда двенадцать лет. — В. Б.) умела всегда после обеда ускользнуть с глаз старших, проворно выбежать на крыльцо с апельсином в руках, сделать книксен часовому и сказать ему: „Миленький солдат, сделайте мне честь, я вам подарю апельсин…“ И часовой, разумеется, исполнял желание великой княжны, и она пре- довольная убегала опять во дворец. Николай Павлович поймал как-то нечаянно на месте преступления шалунью, и с этих пор было строго запрещено часовым отдавать честь великой княжне, когда она одна, а приказано отдавать ей честь только тогда, когда она выходит или выезжает из дворца со своей воспитательницей или с кем-нибудь из членов царской фамилии».

Когда французский посол маршал Мармон просил позволения официально представиться маленькому наследнику, Николай Павлович отклонил его просьбу: «Вы вскружите ему голову. Генерал, командовавший армиями, выражает свое почтение восьмилетнему ребенку!.. Я хочу сперва воспитать из сына человека, а потом уже сделать из него государя». И Николай пригласил Мармона в Царское Село, чтобы познакомиться с наследником в неофициальной обстановке.

Вместе с тем детей очень рано приучали к необходимой в их положении

публичности. В те блаженные времена цари еще не прятались от своего народа. И Александр I, и Николай I, их семьи могли себе позволить прогуливаться по городу или по парку в окружении простых смертных, которых не разгоняла полиция, а удерживала в некотором отдалении от августейших особ лишь почтительная вежливость. Все загородные императорские резиденции были одновременно дачными местами, и праздная публика беспрепятственно ходила в царские сады.

Современница вспоминала, как в 1834 году «излюбленная прогулка наша (в Царском Селе) была — ходить смотреть, как играли царские дети на зеленом лугу против Александровского дворца». Четырехлетний Константин Николаевич, «тогда еще маленький хорошенький карапузик, с которым, не стесняясь зрителями, вечно воевала нянька его, англичанка Мими. Помню, какая раз вышла баталия у них из-за потерянного кушака. Англичанка, чтобы наказать мальчика за это преступление, насильно повязала его по рубашечке своим носовым платком, а маленький великий князь ревел во все горло и от стыда прятался головой к ней в юбки… На тот неистовый крик подошел к ним государь, и когда узнал, в чем дело, то дал сыну маленький подзатыльник и сказал: „Прекрасно, Мими! Прекрасно! Так ему и надо, пусть не теряет больше своих кушаков“».

Постоянное сознание того, что, где бы они ни появились, на них непременно сбегаются смотреть зеваки, как на слонов в зверинце, делалось для царских детей привычным. Большого удовольствия это не доставляло («мне было гораздо приятнее смотреть самой, чем давать себя разглядывать», — говорила Ольга Николаевна), но помогало преодолевать застенчивость и напряженность, вырабатывало спокойную естественность манер и поведения.

Сыновья — великие князья — по традиции готовились к военной карьере, и потому особенно много внимания обращалось на их физическую форму и строевую подготовку. В наибольшей степени это касалось двоих младших, так как средний брат — Константин Николаевич — предназначался к службе во флоте. Даже в воспитатели ему дали знаменитого мореплавателя и ученого-гидрографа Федора Петровича Литке, а с семи лет Константин каждое лето совершал морское плавание. Третий сын Николая I — Николай Николаевич, — как и отец, должен был стать военным инженером, а четвертый — Михаил Николаевич — артиллеристом.

Младшие братья-погодки росли и учились вместе и оба были зачислены в 1-й кадетский корпус. В корпусе они, конечно, не жили; занимались дома по его программе, но летом вместе с кадетами принимали участие в лагерных учениях и маневрах. Император часто сам командовал учениями и никакой поблажки сыновьям не делал. Один из бывших кадетов, вспоминая, как Николая и Михаила привозили в придворной карете на отрядные учения, рассказывал: «По окончании ученья государь повел нас с заднего плаца на штурм лагеря, направив колонну 1-го корпуса, в которой шли великие князья, в лагерный клоак, который они и перешли по пояс».