Старшему из сыновей Николая — Александру — была уготована судьба наследника престола, и на его образование обращали особое внимание. Впрочем, младенчество Александра Николаевича, пришедшееся на время, когда отец его еще не занял престол и даже не числился официальным наследником, прошло вполне обычно.

Александр родился в 1818 году в Москве, в кремлевском митрополичьем дворце, где находилась временная резиденция его родителей, приехавших с визитом в древнюю столицу. Поэтому и крестили младенца по старинной традиции в Чудовом монастыре и во время крестин возложили (как Петра Великого) на раку св. Алексия, митрополита Московского.

Руководила его воспитанием до шестилетнего возраста Юлия Федоровна Баранова, урожденная Адлерберг, подруга детства Николая Павловича, которую тот любил как сестру. Бонной Александра стала та самая «англичанка Мими» — М.В. Коссовская (по мужу), которая потом воевала с маленьким Константином Николаевичем за потерянные пояски.

Николай первенца обожал, очень им гордился и пытался воспитывать из него солдата. Современница вспоминала, как счастливый отец хвастался сыном: «Разбудил спящего ребенка и вынул его из кроватки, утверждая при этом, что солдат должен быть готов во всякое время. Потом, поставив сына на пол, сам стал рядом с ним на колени, взял громадный барабан и под звуки выбиваемого им самим марша заставил сына маршировать». (Эпизод очень в духе Николая: при всех своих достоинствах он временами был ужасным солдафоном. Впрочем, он тогда был еще очень молод — ему еще двадцати пяти не было.)

В 1824 году шестилетнего Александра передали на руки преподавателю 1-го Кадетского корпуса, участнику Отечественной войны 1812 года капитану Карлу Карловичу Мердеру (1788–1834). Соединяя твердую волю и невозмутимость с доброжелательностью и добродушием, он, как свидетельствовала великая княжна Ольга Николаевна, «был прирожденный педагог, тактичный и внимательный. Правилом его работы было развить хорошие черты ребенка и сделать из него честного человека. И этому правилу он оставался верен совершенно независимо от того, был ли его воспитанник простым смертным или великим князем. Таким образом, он завоевал любовь и доверие ребенка. Он не признавал никакой дрессировки, не подлаживался под отца, не докучал матери, он просто принадлежал семье: действительно драгоценнейший человек! Никто из тех, кто окружал нас, не мог с ним сравниться». Под руководством Мердера Александр Николаевич начал проходить программу начальной школы.

Мердер оказал на личность Александра Николаевича наиболее сильное влияние. И он сам, и его помощник С. А. Юрьевич вели уже обязательные в таких случаях журналы воспитания великого князя.

Восшествие Николая Павловича на трон и объявление Александра престолонаследником неминуемо повлияло на программу дальнейшего воспитания.

Николай, сам не получивший должной подготовки к престолу, решил как можно лучше подготовить к нему сына. Хотя император и считал, что наследник «должен быть военный в душе, без чего он будет потерян в нашем веке», он осознавал, что образование наследника должно быть достаточно обширным и предусматривать все основные сферы деятельности, которой ему придется заниматься, возглавив страну.

Для составления программы образования решено было привлечь знаменитого поэта Василия Андреевича Жуковского, хорошо известного императорской семье (с 1815 года он состоял чтецом при вдовствующей императрице Марии Федоровне: знакомил ее с новейшей русской литературой, а в 1817 году преподавал русский язык великой княгине Александре Федоровне, когда она только приехала в Россию). Известный всем как «нравственный и религиозный» писатель Василий Андреевич имел репутацию человека образованного, честного, справедливого и добродетельного, к тому же начитанного в педагогической литературе.

Жуковский подошел к назначению наставником престолонаследника очень ответственно и серьезно, как к главному делу своей жизни. Воспитанный в идеалах эпохи Просвещения поэт свято верил в теорию «чистого листа» и во всемогущество Разума, который есть основа всякой добродетели, и был убежден, что при правильно организованном, а главное, последовательном, настойчивом и непрерывном воспитании возможно воспитать идеального человека и монарха. Этой возвышенной цели и был посвящен разработанный Жуковским «Подробный план учения Государя Великого Князя Наследника Цесаревича».

«Цель воспитания вообще, и учения в особенности, — писал Жуковский, — есть образование для добродетели. Воспитание образует для добродетели: 1) пробуждением, развитием и сбережением добрых качеств, данных природою, действуя на ум и сердце и заставляя их действовать; 2) образованием из сих качеств характера нравственного, обращая добро в привычку и подкрепляя привычку правилами разума, воспламенением сердца и силою религии; 3) предохранением от зла, устраняя все вредное, могущее ослабить естественную склонность к добру, и содержа душу, сколько возможно, в спасительной неприкосновенности к злу. 4) искоренением злых побуждений и наклонностей, препятствуя им обратиться в привычку и побеждая вредные привычки привычками добрыми.

Учение образует для добродетели, знакомя питомца: 1) с тем, что окружает его; 2) с тем, что он есть; 3) с тем, что он быть должен, как существо нравственное; 4) с тем, для чего он предназначен, как существо бессмертное… В постепенном разрешении сих четырех вопросов заключается весь план учения».

По плану Жуковского, ученье наследника должно было продолжаться с восьми до двадцати лет и делиться на три этапа: «учение приготовительное», «учение подробное» и «учение применительное», включавшие чрезвычайно широкий, почти энциклопедический набор дисциплин — в том числе этнографию, философию, естественную историю, технологию, минералогию с геологией, ботанику с зоологией и т. д., не говоря уже о традиционных Законе Божием, истории, географии, языках, математике, «приятных искусствах», военных науках, гимнастике и пр.

Весь день питомца следовало плотно занять полезной деятельностью — ни одной праздной минуты: «вставать в б часов; с 6 до 7 часов — молитва, завтрак, обозрение того, что надлежит сделать в течение дня; с 7 до 9 — уроки; 9 -10 — отдых, визиты; 10–12 — уроки; 12-2 часа — прогулка; 2–3 — обед; 3–5 — отдых, игры, прогулка; 5–7 — уроки; 7–8 — гимнастика или игры; 8–9 — ужин; 9 -10 — обозрение прошедшего дня; журнал (т. е. ведение дневника)». Подобный распорядок с небольшими изменениями был в дальнейшем принят в царской семье, и не только для детей Николая Павловича, но и позднее, с тем уточнением, что многочисленные светские и представительские обязанности детей и нередкие переезды часто ломали все планы и регламенты.

Среди игр Жуковский рекомендовал иметь такие, «кои согласны с учебной целью»: «волшебный фонарь, фантасмагорию, космораму» (все это различные виды оптико-механических устройств для демонстрации изображений). «Рядом с ученьем должно необходимо идти и чтение. Надобно читать мало, в порядке, одно полезное: нет ничего вреднее привычки читать все, что ни попадет в руки. Это приводит в беспорядок идеи и портит вкус». Наследнику предстояло прочитать «немногие истинно классические книги, предпочтительно такие, кои могут познакомить питомца с высоким его назначением и страною, которой он должен посвятить жизнь свою».

Время вакаций Жуковский предлагал посвятить практическому изучению военного искусства.

Наследник должен был «привыкнуть дорожить своим временем», «не почитать ничего выше своих обязанностей». «Его Высочеству нужно быть не ученым, а просвещенным. Просвещение должно знакомить его только со всем тем, что в его время необходимо для общего блага и, в благе общем, для его собственного. Просвещение в истинном смысле есть многообъемлющее знание, соединенное с нравственностью. Человек знающий, но не нравственный — будет вредить, ибо худо употребит известные ему способы действия. Человек нравственный, но невежда — будет вредить, ибо и с добрыми намерениями не будет знать способов действия. Просвещение соединит знание с правилами». Эти

правила таковы: «Уважай закон и научи уважать его своим примером: закон, пренебрегаемый царем, не будет храним и народом. Люби и распространяй просвещение: оно — сильнейшая подпора благонамеренной власти; народ без просвещения есть народ без достоинства; им кажется легко управлять только тому, кто хочет властвовать для одной власти — но из слепых рабов легче сделать свирепых мятежников, нежели из подданных просвещенных, умеющих ценить благо порядка и законов. Уважай общее мнение: оно часто бывает просветителем монарха; оно вернейший помощник его, ибо строжайший и беспристрастный судия исполнителей его воли: мысли могут быть мятежны, когда правительство притеснительно или беспечно; общее мнение всегда на стороне правосудного государя.

Люби свободу, т. е. правосудие, ибо в нем и милосердие царей, и свобода народов; свобода и порядок — одно и то же; любовь царя к свободе утверждает любовь к повиновению в подданных. Владычествуй не силою, а порядком: истинное могущество государя не в числе его воинов, а в благоденствии народа. Будь верен слову: без доверенности нет уважения, неуважаемый — бессилен.

Окружай себя достойными тебя помощниками: слепое самолюбие царя, удаляющее от него людей превосходных, предает его на жертву корыстолюбивым рабам, губителям его чести и народного блага. Уважай народ свой: тогда он сделается достойным уважения. Люби народ свой: без любви царя к народу нет любви народа к царю.

Не обманывайся насчет людей и всего земного, но имей в душе идеал прекрасного — верь добродетели! Сия вера есть вера в Бога! Он защитит душу твою от презрения к человечеству, столь пагубного в правителе людей».

План был утвержден императором, и сразу же по возвращении двора из Москвы после коронации осенью 1826 года начались занятия наследника — в соответствии с программой ращения идеала.

Для возбуждения в наследнике, который был намного старше братьев и потому рос один, духа соревнования, Мердер придумал подобрать ему двух товарищей, которые учились бы и жили вместе с ним. Сверстники великого князя, они подбирались таким образом, чтобы один учился немного лучше (Иосиф Виельгорский), а другой немного хуже (Александр Паткуль). Таким образом, наследнику было с кого брать пример, но при этом он не чувствовал себя ущемленным. В конце каждого года Александр и его товарищи сдавали экзамены, а затем следовали трехнедельные каникулы, во время которых много места отводилось военным занятиям.

«Это товарищество было нужно, как шпоры для ленивой лошади», — писала хорошо знавшая жизнь двора А. О. Смирнова-Россет.

С.А.Юрьевич замечал: «С тех пор, как Великий Князь воспитывается вместе со своими товарищами, с тех пор особенно, как поступил к нему Виельгорский, произошла в нем большая перемена и, благодаря Бога, самая счастливая. Великий князь по характеру своему ни в чем не хочет уступить первенство, и это чувство гордости, этот его недостаток, с тех пор, как Виельгорский при нем, приносит ему невероятную пользу. Виельгорский получил прекрасные начала под надзором своей матери (весьма умной женщины, чрезвычайно занимающейся образованием своих детей); он с добрым нравом соединяет прекрасные качества ума и редкую память, а к тому же еще и необыкновенное прилежание. Приготовляя свои уроки всегда отлично, он почти всякую неделю… получает название первого из трех товарищей и, этим-то способом заслуживая справедливую похвалу наставников, возбуждает в Великом Князе соревнование и выводит его из того усыпления, в котором он, можно сказать, доселе находился».

Паткуль в отличие от Виельгорского блистательных способностей не имел и учился посредственно. С ним Александр быстро подружился, в то время как с Виельгорским сохранял дружелюбную отчужденность, а временами между ними возникала и заметная напряженность. Похвалы, которые получал Виельгорский, действительно действовали на Александра как удар вожжей. Стоило Иосифу увлечься собиранием гербария, как наследник тут же заявлял, что будет делать то же самое. Едва Виельгорский начинал рисовать или чертить карты, как рядом пристраивался Александр Николаевич. Скрытое соперничество приводило к тому, что многие прежде любимые игры и занятия превращались для

Александра в труд, а порой и в неприятную обязанность, поскольку он не мог достичь в них таких же успехов, как это «ходячее совершенство» — Виельгорский.

Александр, Виельгорский и Паткуль подразумевались равными во всем — в глазах как наставников, так и царственных родителей. Тем не менее положение соучеников наследника — особенно образцового Виельгорского — было довольно сложным, ибо они не просто росли и учились — они выполняли важнейшую функцию, священный долг верноподданного. Им нельзя было шалить, капризничать, проявлять раздражение или досаду — ведь они должны были показывать пример будущему монарху и вести его за собой. «Моя обязанность быть при нем, быть ему полезным и бороться с теми, которые могут иметь на него дурное влияние», — писал высокосознательный Виельгорский в своем дневнике.

Очень характерна сцена, описанная С. А. Юрьевичем: «Его Величество изволил по обыкновению спросить у детей, кто из них лучше аттестован за уроки. Оказалось, Виельгорский, почему Государь удостоил его первого подозвать к себе и, поцеловав, приказал на будущее время приходить к себе первым тому, кто лучше аттестован в журнале. Вечером Великий Князь сказал Карлу Карловичу (Мердеру), что теперь Виельгорский не всегда будет первым».

Но сказать было легче, чем сделать. Прилежный Виельгорский опять оказывался первым; император Николай старательно изображал объективность и отличал лучшего; лучший мучился, и пока происходило отличие, краснел и бледнел, а отвергнутый отцом великий князь ночами безутешно плакал и терял уверенность в себе — и без того невеликую.

Порой, когда Виельгорский одерживал верх в игре, великий князь, не в силах сдержаться, прибегал даже к кулакам, за что ему и попадало от бдительных воспитателей: «Поступок сей вынудил меня сделать ему весьма строгий выговор и объявить, что поступком сим он сам себя унизил, ибо выказал гнусное чувство мщения», — писал в журнале К. К. Мердер.

Ко всему, Виельгорский был еще и возмутительно удачлив. Когда вечерами мальчики играли в солдатики, император иногда присоединялся к ним и выступал в роли начальника штаба той или иной оловянной армии — по жребию. Это считалось желанным подарком судьбы. И жребий то и дело выпадал Виельгорскому. Великий князь каждый раз огорчался до слез, так что иногда отец-император предлагал вторично бросить жребий — и тогда уж победа доставалась Александру. Что при всем этом думал «счастливчик» Виельгорский — оставалось за кадром, но — умненький мальчик — он наверняка довольно рано понял цену придворному равенству, при котором некоторые всегда «равнее» других.

Несмотря на частые инциденты, воспитатели продолжали сводить великого князя с другими детьми с целью приучить его к естественным товарищеским отношениям. В воскресные и праздничные дни приглашались дети — в основном из «родственных» семей придворных и бывших и нынешних наставников и учителей:

Адлерберги, Фредериксы, Барановы, Нессельроде, Шуваловы, Карамзины, Мердеры. Играли в войну, в жмурки, лапту, пятнашки, ставили шарады и живые картины. Среди детей непременно были юные кадеты из различных корпусов — обычно лучшие по успехам, для которых визиты во дворец для игр с его высочеством считались самой почетной наградой. «Мердер, — вспоминал один из таких счастливцев, — сразу поставил нас в желаемые им отношения к великому князю, то есть в отношения совершенного равенства и товарищества… На основании этого принципа товарищества, не стесняемые придворным этикетом, мы… все вместе бегали, играли, катались, словом, забавлялись всяким образом». Кадеты должны были держаться с августейшим товарищем непринужденно и называть его «просто» Александром Николаевичем, без титула «ваше высочество». При играх нередко присутствовали государь и императрица, и иногда Николай Павлович «с глубоким удовлетворением» наблюдал, как проигравший в составе команды наследник вместе с другими проигравшими тащит на закорках одного из победителей — какого-нибудь веснушчатого кадета.

В этих играх и скрытом соперничестве проходили школьные годы наследника. Его законоучителем был протоиерей Герасим Петрович Павский. Это был широко образованный человек, известный также своими трудами по русской филологии, выбранный и рекомендованный на должность лично В.А.Жуковским, который придавал религиозному воспитанию наследника колоссальное значение. Павский был популярен в Петербурге и отличался известным свободомыслием. Он отделял «положительную религию», строящуюся на понятиях рассудка (догматы, законы, обряды), от религиозного чувства, считая, что они соотносятся как тело и душа. «Религия ваша — друг просвещения», — писал отцу Герасиму Жуковский. По его мнению, Павский нес воспитаннику живую веру, согласную с «духом времени»: она не порабощала, а освобождала человека, наполняя его мужеством и силой.

Однако в 1835 году к императору обратились митрополиты Санкт-Петербургский Серафим и Московский Филарет, задетые излишними рационализмом и морализмом, которые сближали религиозные воззрения Павского с протестантизмом. Павский испытывал заметную неприязнь к институту монашества и культу мощей, был терпим ко всем ветвям христианства, отдавал подчеркнутый приоритет светскому государству и т. д., и все эти отклонения от ортодоксального православия казались высоким духовным лицам опасными для будущего государя.

В итоге под предлогом болезни Павского заменили ортодоксально мыслящим протоиереем В. В. Бажановым.

Всеобщую историю наследнику и его товарищам преподавал женевец «мосье Жилль», активно использовавший наглядный метод обучения и научивший детей писать конспекты. Под его руководством дети чертили хронологические таблицы и писали сочинения на такие исторические сюжеты, как, к примеру, «Жизнь Гуса», «Черная смерть» и т. п.

Русскую историю преподавал К. И. Арсеньев (он же читал наследнику географию и статистику). Арсеньев должен был довести исторический курс до царствования Петра Великого, а новейшую историю со всеми ее щекотливыми моментами вроде дворцовых переворотов вызвался осветить наследнику лично император. Так и сказал Арсеньеву: «До Петра — вы, а после Петра — я».

Отец с сыном любили обсуждать пройденное на уроках истории. Однажды, когда проходили царствование Ивана Грозного с его злодеяниями, император сказал: «Вот видишь, что бывает, когда Бога, долг и отечество забудешь, а станешь думать только о себе».

В определенные дни недели в библиотеке наследника французские актеры читали в подлиннике произведения французских классиков, прежде всего Мольера. Рисованию учил известный художник-баталист А. И.Зауервейд.

Известный литератор П. А. Плетнев преподавал русскую словесность, знакомил наследника (как и его сестер и братьев) с новейшей русской литературой, читал с ними все новое, что выходило в свет. Царским детям очень нравился Пушкин, особенно «Полтава» и «Капитанская дочка» (в Государственном архиве хранится рисунок великого князя Константина Николаевича, изображающий отъезд Петруши Гринева из родительского дома). С Плетневым учили наизусть стихи (такие, к примеру, как «Размышления по случаю грома» И.И.Дмитриева), переводили на русский язык иностранных авторов, читали и пересказывали отрывки из различных современных произведений — например, из «Путешествий по святым местам» А.Н.Муравьева и др. «Сверх того, Петр Александрович нам рассказывает о составе литературы как науки, а мы после из этого составляем извлечения», — писал И. Виельгорский.

Плетнев был не чужд морализаторства. «Он бывал растроган до слез, когда говорил нам о надеждах, которые возлагают на нас, — вспоминала Ольга Николаевна, — и хотел бы нам помочь их осуществить. Из всех наших преподавателей он был тем, кто особенно глубоко указывал и разъяснял нам цель жизни, к которой мы готовились. Хотя он был очень посредственным педагогом, его влияние на наши души и умы было самым благодатным».

Для практических занятий русским языком по идее Жуковского дети стали издавать рукописный журнальчик «Муравейник», в котором сотрудничали наследник, его совоспитанники и великие княжны.

Классные занятия чередовались с физическими упражнениями — гимнастикой, которую С.А.Юрьевич преподавал по системе «отца гимнастики», известного немецкого профессора Ф.Л.Янга, верховой ездой, прогулками пешком и в санях, катанием с гор в саду Аничкова дворца.

Экзамены устраивались два раза в год — полугодовые и годовые; всегда в присутствии императора и обеих императриц. Первые экзамены в январе 1829 года прошли успешно. Николай высоко оценил как успехи наследника, так и усилия наставников. «Мне приятно сказать вам, что я не ожидал найти в сыне моем таких успехов, — писал он Мердеру. — Все у него идет ровно, все, что знает, знает хорошо, благодаря вашей методе и ревности учителей… Примите мою искреннюю благодарность».

Шестинедельные каникулы наследник и другие дети проводили в прогулках и играх. Играли в мяч, стреляли в цель, катались по озеру на лодке, удили рыбу, купались. Уже подростком Александр пристрастился к охоте, которая потом в его семье была главным увлечением.

Очень важное место в системе занятий наследника занимали военные науки и практические занятия. Николай был свято убежден, что воинская закалка является наилучшим средством формирования характера будущего государя, тем более что маленький Александр не отличался ни сильной волей, ни энергией, ни отвагой.

Разводы, парады, маневры были неотъемлемой частью жизни наследника. Уже в семь лет Александру был присвоен чин корнета, и еще до наступления юности он прошел все чины до ротмистра включительно. В 1827 году Александр Николаевич был зачислен, как и младшие братья, в 1-й кадетский корпус.

Начальную военную подготовку — маршировку, выправку, приемы обращения с оружием и пр. — мальчики проходили под руководством унтер-офицера Павловского полка Лукашова и фельдфебеля Ермилова. Во время военных игр дети штурмовали потешные крепости под руководством опытных офицеров, выстаивали положенные сроки в карауле и пр.

Николай неусыпно следил за тем, чтобы сын не забывал: его первый долг стать грамотным офицером.

В 1832 году он писал Мердеру: «Я заметил, что Александр показывает вообще мало усердия к военным наукам; я хочу, чтобы он знал, что я буду непреклонен, если замечу в нем нерадивость по этим предметам…; мне казалось, что он любит одни мелочные подробности военного дела».

Чрезмерное увлечение военщиной вызывало тревогу у В.А.Жуковского. Он писал императрице: «Эти воинственные игрушки не испортят ли в нем того, что должно быть первым его назначением? Должен ли он быть только воином, действовать единственно в сжатом горизонте генерала? Когда же будут у нас законодатели? Когда будут смотреть с уважением на истинные нужды народа, на законы, просвещение, нравственность? Государыня, простите мои восклицания, но страсть к военному ремеслу стеснит его душу, он привыкнет видеть в народе только полк, в отечестве — казарму».

Вообще ход образования Александра Николаевича чем дальше, тем больше тревожил Жуковского. Придуманная им воспитательная программа строилась так, чтобы именно Жуковский «дирижировал» учебой и воспитанием: вовремя разъяснял в нужном духе пройденный материал, проверял его усвояемость и понимание августейшим учеником вытекающего из пройденного нравственного урока и т. д. На практике же его работа свелась к нескольким учебным часам (начальные сведения по физике, химии и русской словесности), периодическому инспектированию учебных занятий, притом не только наследника, но и его сестер и братьев, а также к постоянным нравоучениям.

Он давал наследнику читать сочинения знаменитых моралистов — Руссо, Фенелона, Ларошфуко; он постоянно внушал ему: «На том месте, которое вы со временем займете, вы должны будете представлять собой образец всего, что может быть великого в человеке». Он надеялся сделать своего ученика самостоятельно мыслящим человеком, который живет по внутренним моральным законам, принятым добровольно, но от этого не менее строгим, неукоснительно исполняет свою должность и усвоенные правила — начиная с повседневной самодисциплины хорошо воспитанного человека и кончая самоотвержением монарха, направляющего все силы на служение державе. Даже заболев и уехав за границу для лечения, Жуковский старался не обрывать связи с воспитанником и писал ему письма: «Теперешнее ваше учение есть только собрание материалов, надобно с ними хорошо познакомиться, но важная минута будет та, когда, собрав эти материалы и составив из них одно целое, вы спросите у себя: что я должен делать с приобретенным мною богатством на том месте, на которое поставил меня Бог? Вся ваша жизнь будет зависеть от того ответа, который вы сделаете самому себе в свое время на этот вопрос».

Жуковский был честнейшим, порядочным, в высшей степени добродетельным и умным человеком, но… собственных детей у него еще не было (он обзавелся семьей очень поздно — в 58 лет), педагогический опыт отсутствовал, все знания в этой области были чисто книжные. К тому же мышлению Жуковского был присущ определенный схематизм, мешавший за схемой видеть живого человека. Жуковский не учитывал ни возраста, ни развития детей, обращался к ним слишком по-взрослому и далеко не всегда добивался понимания. Дети томились, особенно Паткуль и главный объект поучений — наследник. Если кто и воспринимал наставления Жуковского более-менее адекватно, так это Виельгорский, но он и без того был от природы проникнут идеями долга и ответственности.

Великая княжна Ольга Николаевна, также наставлявшаяся Жуковским, оценивала его впоследствии довольно сурово: «…прекрасные намерения, планы, цели, системы, много слов и абстрактные объяснения. Он был поэт, увлеченный своими идеалами… Я боялась его, когда он входил во время урока и задавал мне один из своих вопросов, как, например, во время урока Закона Божиего: „Что такое символ?“ — Я молчу. — „Знаете ли вы слово „символ“?“ — „Да“. — „Хорошо, говорите!“ — „Я знаю Символ Веры, „Верую““. — „Хорошо, значит, что обозначает Символ Веры?“ Мне сейчас 59 лет, но этот вопрос привел бы меня и сегодня в смущение. Что могла ответить на это девочка!

Жуковский читал выдержки из того, что он написал о воспитании нашей Мама, которая после таких длинных чтений спрашивала его просто: „Что вы, собственно, хотите?“ Теперь был его черед молчать. Я склонна признать за ним красоту чистой души, воображение поэта, человеколюбивые чувства и трогательную

веру. Но в детях он ничего не понимал… (Лишь) благодаря прекрасным преподавателям и Мердеру с его практическим умом влияние Жуковского не принесло нам вреда».

Постоянное педагогическое давление и невозможность быть самим собой не самым лучшим образом действовали на великого князя. Он был то слезлив, то агрессивен, за что вскоре сам же просил прощения. При этом, как отмечал Мердер, «в великом князе совершенный недостаток энергии и постоянства; малейшая трудность или препятствие останавливают его и обессиливают. Не помню, чтобы когда-нибудь он чего-нибудь желал полно и настойчиво».

Иногда с уст Александра Николаевича срывались слова, что он желал бы родиться кем угодно, только не великим князем.

Чем старше становился наследник, тем явственнее он сопротивлялся попыткам «воспитывать» его. Жуковский же не признавал за великим князем права на ошибки и слабости, на желание просто жить, молодо и беззаботно. Убедившись в ординарности натуры и приземленное™ устремлений наследника, он был жестоко разочарован и если и продолжал свою деятельность, то лишь потому, что не имел права уволиться по собственной инициативе.

Когда Александру Николаевичу исполнилось шестнадцать лет, в жизни его наступили перемены. Прежде всего он принес общегосударственную присягу. Произошло это в самой торжественной обстановке, в присутствии всей императорской семьи, двора и многих гостей в Большой церкви Зимнего дворца, где вокруг аналоя были выставлены императорские регалии — корона, держава и скипетр. После молебна Николай I подвел наследника к аналою, и тот перед крестом и Евангелием произнес слова присяги: «Именем Бога Всемогущего, пред Святым Его Евангелием, обещаюсь и клянусь Его Императорскому Величеству, всемилостивейшему Государю, родителю моему, верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к высокому Его Императорского Величества самодержавию, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, предостерегать и оборонять, споспешествуя всему, что к Его Императорского Величества службе и пользе относиться может…» и т. д. (Затем акт присяги, подписанный наследником, передавался на хранение в Государственный архив.)

Очевидец принесения присяги А. С. Пушкин писал: «Праздник совершеннолетия совершился… Это было вместе торжество государственное и семейственное. Великий князь был чрезвычайно тронут. Присягу принес он твердым и веселым голосом, но начав молитву, принужден был остановиться — и залился слезами. Государь и государыня плакали также, — наследник, прочитав молитву, кинулся обнимать отца, который расцеловал его в лоб и в очи и в щеки — и потом подвел сына к императрице. Все трое обнялись в слезах».

В том же 1834 году скончался — и был искренне оплакан — Карл Карлович Мердер. Вместо него воспитателем

цесаревича стал генерал-майор А. А. Кавелин; помощником его остался Юрьевич; наставником по-прежнему был Жуковский; однако ввели еще одну должность — «попечителя наследника», которую занял князь X. А.Ливен (сын воспитательницы детей Павла I). Ему предстояло контролировать политическое образование Александра.

В глазах отца Александр перестал быть ребенком. Его стали готовить к непосредственному управлению государством. В 1835 году Александр был включен в состав Синода, стал приглашаться на заседания Сената и на доклады министров. После присяги у наследника появился собственный придворный штат, куда вошли граф Н. В. Адлерберг и князь А. И. Барятинский, с которыми Александр подружился. К наследнику была также приставлена супруга «попечителя» — княгиня Дарья Христофоровна Ливен, — в задачи которой входило обтесать манеры юноши и приучить его к общению в свете. Много лет проведя за границей и вращаясь в дипломатических кругах, княгиня Ливен была страстно увлечена европейской политикой, поэтому и наследника поначалу попробовала приобщить к этой своей страсти.

«Княгиня Ливен должна была стать во главе салона Саши и отшлифовать его речь, а также манеры, — вспоминала великая княжна Ольга Николаевна. — Это на первых порах ей совершенно не удавалось. Она говорила только о политике, от которой благодаря нашему воспитанию мы были далеки. Когда мы приходили к чаю, некоторые старые господа, сидевшие вокруг княгини,

говорили о Талейране, Веллингтоне, о революционных движениях на Балканах, о Марии де Глориа и других вещах, которыми были в то время полны газеты, и все это отдавалось пустым звуком в наших умах. Как только чай бывал кончен, Саша отодвигал свой стул и стремительно бежал к столу молодежи, предоставляя всех тори, мигуэлистов и карлистов их судьбе, в то время как он сам с упоением отдавался игре в „трубочиста“ и смеху, становившемуся тем заразительнее, чем больше мы боялись гнева княгини. Будучи умной женщиной, она вскоре переменила свой метод и стала устраивать для Саши танцевальные вечера в Александровском дворце, в то время как ее политические партнеры получали приглашения к ней уже частным образом».

Учебные занятия наследника вышли на университетский уровень. Помимо лекций по военным дисциплинам — военной истории, фортификации, военной политике и стратегии (этот курс читал знаменитый генерал А. А.Жомини) — Александру Николаевичу прочитали курсы юрисдикции (М.М.Сперанский), международной политики (дипломат Ф. И. Бруннов), обозрения русских финансов (министр финансов граф Е.Ф. Канкрин) и др. Все это называлось высшими государственными науками.

Прежний ход воспитания был нарушен, а В.А.Жуковский окончательно оттеснен на второй план. Поэт больше не преподавал; роль его при воспитаннике сделалась чисто номинальной. Александр Николаевич заметно отдалился от Жуковского. «Наша жизнь раздроблена совершенно, — писал Жуковский в дневнике. — Мое влияние на него ничтожно… Я для него только представитель скуки… Посреди каких идей обыкновенно кружится бедная голова его и дремлет сердце!»

В 1835 году по настоянию отца семнадцатилетнего Александра Николаевича свозили в Калинкинскую больницу и показали там самых тяжелых больных сифилисом. Вид их потряс цесаревича, и он, «побледнев, нашелся вынужденным поспешно выйти, присесть в другой комнате и спросить стакан воды». Но если императора-отца схожее потрясение когда-то надолго отвратило от случайных связей, то наследник увиденные ужасы воспринял, видимо, более легкомысленно. Во всяком случае, от хорошеньких девушек он не отвернулся. Первое увлечение — фрейлиной Натальей Бороздиной — постигло Александра Николаевича, когда ему не исполнилось еще и пятнадцати лет. В дальнейшем, еще до женитьбы, ему приписывали несколько краткосрочных романов, в том числе с фрейлинами Екатериной Мусиной-Пушкиной, княжной Марией Трубецкой и Ольгой Калиновской. Последнее увлечение оказалось настолько серьезным, что потребовало отцовской нотации, тем более что Александр несколько раз заявлял, что ради Ольги готов отказаться от престола.

Отец старался помочь наследнику преодолеть неподобающую страсть и внушить ответственность перед династией и империей. «Вспомни…, — писал он сыну, — что я не раз тебе говорил, что и теперь подтверждаю, что никогда никого из вас не буду принуждать сочетаться с лицом, вам не нравящимся. Но ты должен тоже понять, что тебя Бог поставил так высоко, что не себе принадлежишь, а своей родине, она от тебя ждет достойного выбора».

В итоге императору пришлось лично переговорить с Калиновской, объяснить ей, что «не только два сердца, но будущность целого государства поставлена на карту», воззвать к ее благородству, потребовать от нее жертвы. Родственники увезли девушку в Польшу и скоро выдали там замуж.

В 1837 году Александр Николаевич завершил свое образование, совершив грандиозное по масштабам путешествие по России. Подобной поездки не устраивалось для наследника престола ни до, ни после Александра. Это был жест символический, и не случайно Жуковский тут же придумал для него поэтический образ: «Обручение Наследника с Россией».

Перед путешествием отец — уже традиционно — написал для сына наставление: «Предпринимаемое тобой путешествие, любезный Саша, составляет важную эпоху в твоей жизни. Расставаясь в первый раз с родительским кровом, ты некоторым образом как бы самому себе предан, на суд будущих подданных, в испытании твоих умственных способностей. Вникая в сие, ты удостоверишься во всей важности сего предприятия, на которое взирать тебе следует не с одной точки любопытства или приятности, но как на время, в которое ты, знакомясь с своим родным краем, сам будешь строго судим…

Нет сомнения, что везде тебя с искренней радостью принимать будут; ты внутри России увидишь и научишься ценить наш почтенный, добрый русский народ и русскую привязанность, но не ослепись этим приемом и не почти сие за заслуженное тобой. Тебя примут везде, как свою надежду. Бог милосердный поможет ее оправдать, ежели постоянно перед глазами иметь будешь, что каждая минута должна быть посвящена матушке России, что твои мысли и чувства одну ее постоянным предметом иметь будут».

Задача показать наследника России, в общем, была выполнена, а вот что увидел сам наследник — большой вопрос: за семь месяцев он проехал 29 губерний, включая Сибирь, в которой добрался до Тюмени и Тобольска (первым из Романовых). При такой концентрации впечатлений все увиденные города, пейзажи, военные колонны, благовестящие храмы и толпы ликующего населения неминуемо должны были слиться в его голове во что-то пестрое, грандиозное, но нерасчленяемое.

А вскоре после возвращения Александру Николаевичу предстоял еще европейский вояж и выбор невесты…

Он вырос, детство закончилось.

Он был хорошо образован, преисполнен возвышенных идей и благих намерений, но так и не стал ни идеальным властителем, ни идеальным человеком.

Он хорошо знал свои обязанности и умел говорить о них словами наставников, но до систематического их исполнения было далеко.

Немало посвященных потихоньку сожалели, что престол должен занять Александр, а не его брат Константин, которого хоть и не готовили в цари, но зато он

был более даровит, энергичен, умен и обладал сильной волей.

Александр-император был осторожен, непоследователен, женолюбив и слабоволен. У него было хорошее царствование (может быть, лучшее за весь XIX век); он провел Великие реформы, но не довел их до конца, и, разрубив узлы одних проблем, немедленно завязал другие.

…А товарищи Александра отстали от него еще на пороге юности. Легкомысленный Паткуль звезд с неба не хватал, и хотя бывал при дворе, но дослужился лишь до петербургского обер-полицмейстера. Ему было суждено прожить шестьдесят лет. Серьезный же, почти идеальный Виельгорский умер в 1839 году от чахотки, на двадцать втором году жизни.