Утром, проиграв и описав на бумаге два первых этапа операции, в ходе которой камня на камне не останется от изысканий Бенджамина Кларка (Waterloo, N 14) и Джека Корсо (The General, N 3, т. 17), где оба не советуют создавать более одного фронта в первый год войны, я спустился в бар гостиницы в прекраснейшем расположении духа, переполняемый желанием читать, писать, плавать, пить, смеяться — в общем, заниматься всем тем, что служит явным признаком здоровья и жизнерадостности. По утрам бар бывает не слишком заполнен, поэтому я захватил с собой книгу и папку с ксерокопиями статей, необходимых мне для работы. Книга была не что иное, как роман К. Г. Wally, die Zweiflerin, однако, поскольку я был внутренне возбужден и переполнен радостью, оттого что провел утро с пользой, мне не удалось сосредоточиться на чтении, равно как и на изучении статей, которые я — буду уж откровенным до конца — намереваюсь опровергнуть. Так что я принялся разглядывать публику, сновавшую между рестораном и террасой, и с удовольствием попивал пиво. Когда я уже собирался вернуться в свой номер, где при известном везении мог бы набросать черновик третьего этапа (весна 1940 года, без сомнения, один из самых важных туров), появилась фрау Эльза. Увидев меня, она улыбнулась. Улыбка была странная. После чего, наскоро отделавшись от клиентов, можно сказать, прервав их на полуслове, она присела за мой столик.

Она выглядела уставшей, но это ничуть не портило ее лицо с правильными чертами, сияющие глаза.

— Никогда не читала, — сказала она, взглянув на обложку книги. — И даже не слышала про такого писателя. Современный?

Я с улыбкой покачал головой, сказав, что автор жил в прошлом веке. Он уже умер. Мы пристально посмотрели друг другу в глаза, не сопроводив свои взгляды ни единым словом.

— О чем эта книга? Перескажите мне сюжет. — Она указала на роман К. Г.

— Если желаете, я могу дать вам ее почитать.

— У меня нет времени на чтение. По крайней мере, летом. Но вы могли бы рассказать мне ее. — В ее голосе, по-прежнему нежном, зазвучали повелительные нотки.

— Это дневник одной девушки по имени Валли. В конце она кончает жизнь самоубийством.

— И все? Какой ужас.

Я засмеялся:

— Вы же спрашивали, о чем книга. Возьмите, потом вернете.

Она задумчиво взяла томик в руки.

— Девочки любят вести дневник… Терпеть не могу эти драмы… Нет, я не буду ее читать. У вас нет чего-нибудь повеселее? — Она открыла папку и увидела ксерокопии статей.

— Это не то, — поспешно объяснил я. — Тут ничего интересного.

— Я вижу. Вы читаете по-английски?

— Да.

Она сделала движение головой, словно показывала, что рада это слышать. Затем закрыла папку, и какое-то время мы сидели молча. Ситуация, по крайней мере для меня, становилась все более неловкой. Самое удивительное состояло в том, что по всем признакам она не торопилась уходить. Я лихорадочно подыскивал про себя подходящую тему для разговора, но в голову ничего не приходило.

Неожиданно мне вспомнилась сцена, произошедшая лет десять-одиннадцать назад. Фрау Эльза отделилась от публики, собравшейся на праздник в честь не помню кого, пересекла Приморский бульвар и исчезла на пляже. Тогда на бульваре не было фонарей, как сейчас, и достаточно было сделать пару шагов, чтобы вступить в зону полной темноты. Не знаю, заметил ли кто-нибудь ее бегство, по-моему, — нет, праздник был шумный, все пили и танцевали на террасе, включая даже прохожих, которые случайно оказались здесь и не имели никакого отношения к гостинице. Так или иначе, но никто, за исключением меня, ее не хватился. Не знаю, сколько времени прошло, когда она вновь появилась; думаю, что довольно много. Причем вернулась она не одна. Рядом с ней, держа ее под руку, шел высокий и очень худой мужчина в белой рубашке, которая билась на ветру так, словно под ней находились одни кости, а вернее, одна большая кость, длинная, как флагшток. Когда она пересекла бульвар, я узнал его: это был хозяин гостиницы, муж фрау Эльзы. Поравнявшись со мной, она поздоровалась по-немецки. Никогда не видел улыбки печальней.

И вот теперь, десять лет спустя, она улыбалась точно так же.

Недолго думая, я сказал ей, что она очень красивая женщина.

Фрау Эльза непонимающе взглянула на меня и тут же рассмеялась, но очень тихо, так что ее смех вряд ли могли расслышать за соседним столиком.

— Это правда, — настаивал я; страх показаться смешным, который я обычно ощущал всякий раз, когда общался с ней, исчез.

Внезапно посерьезнев и, видимо, поняв, что я тоже говорю серьезно, она сказала:

— Вы не единственный, кто так считает, Удо; должно быть, так оно и есть.

— Вы всегда такой были, — уже не сдерживаясь, выпалил я, — хотя я имел в виду не только физическую красоту, которая бесспорна, но и ваш… ореол, атмосферу, возникающую вокруг самых простых ваших действий… Вашу молчаливость…

Фрау Эльза засмеялась, на сей раз откровенно, так, будто услышала что-то очень забавное.

— Извините меня, — тут же спохватилась она, — я смеюсь не над вами.

— Не надо мной, но над моими словами, — рассмеялся я в ответ, показывая, что ничуть не обиделся. (Хотя, по правде говоря, немного обижен был.)

Мое поведение, кажется, понравилось фрау Эльзе. Я подумал, что, сам того не желая, задел ее скрытую рану. Очень может быть, размышлял я, что за фрау Эльзой ухаживает некий испанец и, возможно, она вступила с ним в тайную связь. Муж наверняка подозревает что-то и страдает; не в силах бросить любовника, она в то же время не находит в себе решимости расстаться с мужем. Сохраняя верность обоим, она винит во всех бедах свою красоту. Для меня фрау Эльза была словно яркое пламя, озаряющее все вокруг, хотя изначально ясно, что рано или поздно оно иссякнет и потухнет; или словно вино, которое, смешавшись с нашей кровью, исчезает как таковое. Красивая и недоступная. К тому же изгнанница… Это последнее обстоятельство выглядело наиболее загадочным.

Ее голос прервал мои размышления.

— По-моему, мысленно вы где-то далеко-далеко отсюда.

— Я думал о вас.

— Ради бога, Удо, вы вгоняете меня в краску.

— Я вспоминал, какой вы были десять лет назад. Вы ничуть не изменились.

— Какой же я была десять лет назад?

— Такой же, как сейчас. Притягательной. Энергичной.

— Энергичной, согласна, а куда денешься, но притягательной? — Ее доброжелательный смех вновь зазвучал под сводами ресторана.

— Да, именно притягательной. Помните ту вечеринку на террасе, когда вы ушли на пляж?.. На берегу была кромешная тьма, хотя на террасе горело множество огней. Я один заметил ваш уход и ждал, когда вы вернетесь. Вон там, у той лестницы. Через какое-то время вы вернулись, но не одна, а в сопровождении мужа. Проходя мимо меня, вы мне улыбнулись. Вы были очень красивы. Я не видел вашего мужа, когда вы уходили, из чего заключаю, что он уже был в это время на пляже. Вот о какой притягательности я говорю. Вы притягиваете к себе людей.

— Дорогой Удо, я абсолютно не помню эту вечеринку, их столько было, и столько времени прошло с тех пор. В любом случае в вашей истории не я выгляжу притягательной, а мой муж, ни больше ни меньше. Вы утверждаете, что не видели, чтобы он сопровождал меня, а это значит, что он уже находился на пляже, но, как вы говорите, и здесь я признаю вашу правоту, пляж был погружен в темноту, я не могла знать, что он находится именно там, и пошла на пляж, потому что он, мой муж, меня притягивал, вы не находите?

Я не стал возражать. Между нами установилась атмосфера взаимопонимания, которая, несмотря на попытки фрау Эльзы ее разрушить, освобождала нас от необходимости извиняться.

— Сколько вам тогда было лет? Это нормально, когда пятнадцатилетний юноша увлекается женщиной, которая несколько старше его. По правде говоря, Удо, я вас почти не помню. Мои… интересы лежали в иной плоскости. Думаю, я была тогда просто безрассудной дурочкой, как все девушки в моем возрасте, и к тому же достаточно неуверенной в себе. Гостиница мне не нравилась. Разумеется, я сильно тосковала. Все иностранки поначалу тоскуют.

— Для меня это было нечто… прекрасное.

— Не делайте такое лицо.

— Какое?

— Как будто вас пыльным мешком ударили.

— То же самое говорит мне Ингеборг.

— Правда? Не может быть.

— В других выражениях. Но по смыслу похоже.

— Она очень красивая девушка.

— Да, действительно.

Мы внезапно замолчали. Пальцы ее левой руки начали выстукивать что-то на пластмассовой крышке стола. Мне бы очень хотелось спросить ее про мужа, которого я до сих пор не видел даже издалека и который, как я догадывался, имел самое прямое отношение к тому не имеющему названия, что исходило от фрау Эльзы, но, увы, возможность была уже упущена.

— Почему бы нам не сменить тему? Поговорим о литературе. Вернее, вы будете говорить о литературе, а я — слушать. В том, что касается книг, я круглая невежда, но, поверьте, читать люблю.

У меня возникло ощущение, что она надо мной издевается. Я покачал головой, показывая, что меня не вдохновило ее предложение. Глаза фрау Эльзы буквально вонзились в меня. Более того, готов утверждать, что ее глаза искали мои, будто хотели прочесть в них самые сокровенные мои мысли. Однако же в основе ее предложения лежало нечто похожее на любезность.

— Ну, тогда поговорим о кино. Вы любите кино? — Я пожал плечами. — Сегодня вечером по телевизору показывают фильм с Джуди Гэрланд. Я ее обожаю. А вам она нравится?

— Не знаю. Я ничего не смотрел с ее участием.

— Вы что, не видели «Волшебника из страны Оз»?

— Видел, но, насколько я помню, это был мультфильм. Точно, мультфильм.

Она изобразила смущение. Из глубины ресторана доносилась тихая музыка. Оба мы обливались потом.

— Тогда вам не с чем сравнивать. Впрочем, полагаю, что по вечерам у вас и вашей подруги есть занятия куда увлекательнее, чем смотреть телевизор в вестибюле гостиницы.

— Я бы не сказал. Мы ходим на дискотеки. В конце концов это надоедает.

— Вы хорошо танцуете? Наверняка. Думаю, вы из тех замечательных танцоров, серьезных и неутомимых.

— Это каких же?

— Это танцоры, которых ничто не может смутить, которые готовы идти до конца.

— Нет, я не из таких.

— Каков же тогда ваш стиль?

— Я скорее неуклюжий.

Фрау Эльза с загадочным видом кивнула, подтвердив таким образом, что правильно меня поняла. Ресторан незаметно для нас обоих заполнялся публикой, возвращавшейся с пляжа. В соседнем зале кое-кто уже занял столики, намереваясь пообедать. Я подумал, что вот-вот заявится и Ингеборг.

— Я редко теперь танцую. А когда только приехала в Испанию, мы с мужем танцевали почти каждый вечер. И всегда в одном и том же месте, потому что в те годы было мало дискотек, а кроме того, это была самая лучшая, самая современная. Нет, это было не здесь, а в X… Единственная дискотека, которая нравилась мужу. Возможно, как раз потому, что находилась за пределами городка. Ее уже нет. Закрыли много лет назад.

Воспользовавшись случаем, я рассказал ей о происшествии, случившемся во время нашего последнего посещения дискотеки. Фрау Эльза спокойно выслушала все подробности и оставалась невозмутимой, даже когда я в деталях описывал ссору официанта с обладателем трости, закончившуюся всеобщей потасовкой. Похоже, больше ее заинтересовала та часть моего рассказа, в которой фигурировали наши испанские спутники, Волк и Ягненок. Я подумал, что она их знает или что-то о них слышала, и спросил ее об этом. Нет, она с ними не знакома, но, возможно, это не самая подходящая компания для молодой пары, впервые проводящей каникулы вместе, своего рода медовый месяц. Но каким образом они могли бы помешать? По лицу фрау Эльзы пробежала тень тревоги. Может, она знала что-то, о чем мне было неизвестно? Я сказал, что Волк и Ягненок — приятели скорее Чарли и Ханны, чем мои, и что в Штутгарте я знавал типов еще не с такими физиономиями. Конечно же, я врал. Напоследок я уверил ее, что испанцы интересуют меня только с точки зрения возможности попрактиковаться в языке.

— Вы должны подумать о своей подруге, — сказала она. — Вы должны быть внимательны к ней.

На ее лице отразилось нечто похожее на отвращение.

— Не беспокойтесь, ничего с нами не случится. Я человек осмотрительный и хорошо знаю, с кем и до какой степени можно поддерживать отношения. Ко всему прочему, Ингеборг эти отношения забавляют. Думаю, потому, что ей не часто приходится встречаться с подобными типами. Само собой разумеется, ни она, ни я не считаем это чем-то серьезным.

— Но они реально существуют.

Я чуть было не ляпнул, что в данный момент мне все кажется нереальным: Волк и Ягненок, гостиница и лето, Горелый, о котором я, кстати, умолчал, и туристы — все, кроме нее, фрау Эльзы, притягательной и одинокой, но, к счастью, сдержался. Ей бы это наверняка не понравилось.

Какое-то время мы сидели молча, но это молчание сближало меня с ней, как никогда. Затем она с видимым усилием встала, пожала мне руку и ушла.

Когда я поднимался на лифте на свой этаж, какой-то мужчина упомянул по-английски в разговоре, что шеф болен. «Какая жалость, Люси, что шеф болен», — были его точные слова. Я понял, что он конечно же имеет в виду мужа фрау Эльзы.

Войдя к себе в комнату, я с удивлением обнаружил, что без конца повторяю вслух: болен, болен, болен… Значит, это верно. Фишки на моей карте словно растворились. Косые лучи солнца падали на стол, отчего счетчики, обозначавшие немецкие бронетанковые части, сверкали, как живые.

Сегодня за обедом мы ели цыпленка с жареной картошкой и салатом, шоколадное мороженое и кофе. Довольно унылый обед. (Вчера были отбивные по-милански с салатом, шоколадное мороженое и кофе.) Ингеборг рассказала, что они с Ханной ходили в муниципальный парк, который расположен позади порта, между двумя утесами, нависающими над морем. Они много фотографировали, накупили открыток и решили возвращаться в городок пешком. На это ушло все утро. Что касается меня, то я почти не раскрывал рта. Неумолчный гул ресторана стоял у меня в ушах, вызывая легкое, но непрекращающееся головокружение. В конце обеда появилась Ханна, одетая в бикини и желтую майку. Подсев к нам, она одарила меня вымученной улыбкой, словно извинялась за что-то или испытывала стыд. Из-за чего, я так и не понял. Она выпила с нами за компанию кофе, но в разговоре не участвовала. Честно говоря, ее появление меня вовсе не порадовало, хотя я и постарался этого не показывать. В конце концов мы втроем поднялись к нам в номер, где Ингеборг переоделась в купальник, после чего они обе ушли на пляж.

Ханна спросила: «Почему Удо столько времени проводит в четырех стенах?» И после паузы: «А что это за доска на столе, уставленная фишками?» Ингеборг не знала, что ответить; смутившись, она посмотрела на меня, словно я был виноват в том, что ее подруга так по-идиотски любопытна. Спокойным и бесстрастным голосом, который меня самого удивил, я объяснил, что ввиду плачевного состояния моей спины я предпочитаю пока пребывать в тени и читать на балконе. Это успокаивает, заверил я, можешь попробовать. К тому же это помогает думать. Ханна неуверенно засмеялась, не зная, как отнестись к моим словам. Под конец я добавил:

— А эта доска, как ты понимаешь, — карта Европы. Это игра. Но также и сложная задача. И часть моей работы.

Сбитая с толку, Ханна пролепетала, что слышала, будто я работаю в Штутгартской электрической компании, и мне пришлось объяснять ей, что, хотя источником почти всех моих доходов действительно является электрическая компания, ни мое призвание, ни существенная часть моего времени никак с нею не связаны; более того, некая дополнительная сумма денег заработана мною как раз благодаря таким играм, как эта. Не знаю, то ли упоминание о деньгах так подействовало или же вид доски и поблескивающих фишек, но Ханна подошла к столу и со всей серьезностью стала задавать мне вопросы, связанные с картой. Это был идеальный момент, чтобы ввести ее в курс дела… Как раз в этот миг Ингеборг заявила, что им пора идти. Я видел с балкона, как они пересекли Приморский бульвар и разложили свои коврики в нескольких метрах от велосипедов Горелого. Их плавные, поистине женственные движения и жесты вызвали у меня внезапную горечь. Все вдруг поплыло у меня перед глазами, и я был вынужден броситься ничком на кровать и некоторое время лежать так без движения, обливаясь потом. В голове мелькали дикие идеи и образы, только ухудшавшие мое состояние. Я подумывал предложить Ингеборг отправиться на юг, в Андалузию, или поехать в Португалию, или же, не устанавливая себе определенного маршрута, просто затеряться на дорогах Испании, а может, перебраться в Марокко… Тут я вспомнил, что она должна выйти на работу третьего сентября, да и мои каникулы кончались пятого сентября, так что фактически времени уже не оставалось… Наконец я встал, принял душ и углубился в игру.

(Основные характеристики весеннего этапа кампании 1940 года. Франция сохраняет классический фронт в 24-м ряду шестиугольников и вторую линию обороны в ряду 23. Из четырнадцати пехотных корпусов, которые к тому времени должны быть развернуты на европейском театре, по крайней мере двенадцать должны занимать поля Q24, Р24, O24, N24, М24, L24, Q23, O23 и М23. Остальные два должны располагаться на полях O22 и Р22. Из трех бронетанковых корпусов один, возможно, будет находиться на поле О22, еще один — на поле Т20, а третий — на поле O23. Резервные части расположатся на полях Q22, Т21, U20 и V20. Военно-воздушные силы — на авиабазах в шестиугольниках Р21 и Q20. Британские экспедиционные войска, которые в лучшем случае будут состоять из трех пехотных и одного танкового корпусов, — разумеется, если англичане направят во Францию дополнительные силы, придется применить вариант с нанесением прямого удара по Великобритании, и с этой целью немецкий авиадесантный корпус должен находиться на поле К28, — развернутся на полях N23 (два пехотных корпуса) и Р23 (пехотный и бронетанковый корпуса). Как возможный оборонительный вариант может быть рассмотрено перемещение английских войск с поля Р23 на O23, а французских, в составе бронетанкового и пехотного корпусов, — с O23 на Р23. При любом раскладе наиболее сильным участком станет поле, на котором развернется английский бронетанковый корпус, будь то Р23 или O23; он-то и определит ось немецкого наступления. Удар будет нанесен небольшим числом частей. Если английские танки будут находиться на поле Р23, то немецкое наступление произойдет на O24, если же они окажутся на поле O23, наступление начнется на N24, на юге Бельгии. Чтобы обеспечить breakthrough, авиадесантный корпус должен быть направлен на O23, если английские танки займут поле Р23, или на N23, если они разместятся на O23. Удар по первой линии обороны нанесут два бронетанковых корпуса, а продвижение вперед будет обеспечено еще двумя или тремя танковыми корпусами, которые должны дойти до поля O23 или N22 в зависимости от местоположения британского бронетанкового корпуса и немедленно начать атаку на поле O22 — на Париж. Чтобы не допустить контрнаступления при соотношении сил более чем 1:2, должны быть учтены некоторые факторы, связанные с использованием ВВС, и т. д.)

После обеда мы немного выпили в кемпинговой зоне, а потом поиграли в мини-гольф. Чарли выглядел более спокойным, чем в предшествующие дни, лицо его обрело умиротворенное выражение, как будто дотоле неведомое успокоение наконец-то снизошло на него. Но внешность обманчива. Очень скоро он вновь заговорил, как всегда, не закрывая рта, и поведал нам одну историю. Она свидетельствует то ли о его тупости, то ли о тупости, которую он предполагает в нас, то ли о том и другом одновременно. Вкратце: он целый день занимался виндсерфингом и в какой-то момент заплыл так далеко, что потерял из виду береговую линию. Главная изюминка этой истории состояла в том, что, повернув к берегу, он спутал наш городок с соседним; дома, гостиницы, да и сам пляж показались ему какими-то не такими, но он не придал этому значения. Немного ошарашенный, он спросил у какого-то немца-купальщика, как пройти к гостинице «Коста-Брава». Тот без колебаний направил его в гостиницу, которая и в самом деле называлась «Коста-Брава», но не имела ничего общего с той «Коста-Брава», в которой поселился Чарли. Тем не менее он зашел туда и попросил ключ от своей комнаты. Разумеется, поскольку он не был там зарегистрирован, дежурный отказал ему, невзирая на исходившие от Чарли угрозы. В конце концов, отчасти потому, что у администратора не было работы, от оскорблений они перешли к мирной беседе, а потом отправились в гостиничный бар выпить пива, где, к удивлению всех, кто слышал их разговор, все объяснилось, и в результате Чарли приобрел себе друга и завоевал всеобщее уважение.

— И что ты сделал потом? — спросила Ханна, хотя было ясно, что ответ ей известен.

— Взял свою доску и вернулся. Морем, конечно!

Чарли то ли редкий хвастун, то ли полный кретин, но в любом случае с ним надо держать ухо востро.

Почему мне иногда так страшно? И почему, когда мне особенно страшно, моя душа, подобно воздушному шару, как бы раздувается, взмывает в небо и наблюдает за всей планетой сверху? (Я вижу фрау Эльзу сверху, и мне страшно. Я вижу Ингеборг сверху и знаю, что она тоже меня видит, и мне страшно и хочется плакать.) Плакать от любви? На самом деле я хочу убежать с ней уже не только от этого городка и жары, но и от того, что готовит нам будущее, от заурядности и абсурда? Иных успокаивает секс или возраст. Чарли достаточно взглянуть на ноги или сиськи Ханны, и он успокаивается. Меня же, наоборот, красота Ингеборг заставляет настораживаться и терять спокойствие. Я — комок нервов. Мне хочется плакать и драться, когда я думаю о Конраде, у которого нет отпуска или, вернее, который провел свой отпуск в Штутгарте и ни разу не искупался, даже в бассейне. Но мое лицо при этом не меняется. И пульс остается прежним. Я даже с места не сдвинусь, хотя внутри у меня все кипит.

Когда мы ложились спать, Ингеборг отметила, как хорошо выглядел в этот раз Чарли. Мы посетили дискотеку под названием «У Адама» и пробыли там до трех часов ночи. Сейчас Ингеборг спит, а я пишу, открыв балкон, и курю одну сигарету за другой. Ханна тоже прекрасно выглядела. Она даже станцевала со мной пару медленных танцев. Разговор, как всегда, пустой. Интересно, о чем разговаривают между собой Ханна и Ингеборг? Неужели они на самом деле становятся подругами? Ужинали мы в ресторане «Коста-Брава», куда нас пригласил Чарли. Паэлья, салат, вино, мороженое и кофе. Потом на моей машине поехали на дискотеку. Чарли не хотелось вести машину, но идти пешком тоже; может, я преувеличиваю, но у меня создалось впечатление, что ему вообще не хотелось как-то проявлять себя. Никогда еще не видел его таким сдержанным и молчаливым. Ханна то и дело поворачивалась и целовала его. Должно быть, так же она целует своего сына в Оберхаузене. Когда мы возвращались, я заметил Горелого на террасе «Андалузского уголка». Терраса была безлюдна, и официанты убирали со столов. Компания местных юношей беседовала, опершись на перила. Горелый, сидевший в нескольких метрах от них, казалось, прислушивался к их разговору. Я обратил внимание Чарли на одного из его, как я выразился в шутку, дружков. А мне-то что, пробурчал он недовольно, поезжай. По-моему, он подумал, что я имею в виду Волка или Ягненка. В темноте трудно было разглядеть лица. Езжай, езжай, в один голос потребовали Ингеборг с Ханной.