М. С. Горбачев не затянул с переездом в новый, генсековский кабинет, который на пятом этаже главного здания ЦК числился под номером 6. Этот кабинет представлялся ему подлинным символом власти и давно манил, как некогда трон, скипетр и держава великих правителей Российской империи. Буквально за одну ночь хозяйственники привели в порядок помещение, сменили ковровые дорожки, натерли полы, освежили лак орехового гарнитура. Несколько больше предстояло сделать в комнате отдыха, но это не остановило генсека, и он принимал посетителей уже в новых апартаментах.

Кабинет был просторным. Пятый этаж здания ЦК тем и отличался от других, что здесь кабинеты были просторными, размещались лишь по одну сторону коридора. Справа от входа были широкие окна, выходящие в переулок к торцу здания МГК КПСС. Окна постоянно занавешены батистовыми «французскими» шторами. У противоположной от входа двери, ближе к окнам стоял массивный письменный стол с большой столешницей и кожаным «генсековским» креслом на вращающейся подставке. По существовавшим в ЦК порядкам — над ним портрет В. И. Ленина.

Слева от кресла — пульт связи. Это массивная ореховая тумба, обильно начиненная электронными системами, многочисленными проводами. Сверху на ней размещались аппараты междугородной засекреченной и особо секретной связи, клавиши демофона, который связывал с руководством страны. К нему были подключены все кабинеты членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК, секретарей ЦК, заместителей Председателя Совета Министров СССР, руководства Верховного Совета СССР, а также ряда министров, возглавлявших наиболее важные и курируемые генсеком участки государственной деятельности — КГБ, обороны, иностранных и внутренних дел, Генштаба, военно-промышленной комиссии, редактора «Правды», а также помощников и советников М. С. Горбачева. У членов Политбюро ЦК, помощников и ряда других лиц связь была двусторонней. Все они в любую минуту могли связаться с генсеком, и он практически всегда поднимал трубку.

К письменному столу генсека были приставлены небольшой столик и два кресла для посетителей. В кабинете имелся и большой стол заседаний, в торце которого обычно садился генсек в небольшое вращающееся кресло. По левую руку у него были два телефона правительственной связи. В конце стола заседаний у стены стоял большой книжный шкаф, наполненный собраниями сочинений классиков марксизма-ленинизма, энциклопедиями, справочниками и другой литературой постоянного пользования. Пол в кабинете был набран из дубовой дощечки и инкрустирован более темными породами дерева. От двери к письменному столу вела салатовая ковровая дорожка, она застилала и все пространство вокруг стола заседаний. В кабинете стояли несколько небольших столиков для воды, газет, книг и напротив окон — ряд стульев. Недалеко от письменного стола имелась дверь, ведущая в комнату отдыха. Там был письменный стол с телефонами, обеденный стол, кушетка, трюмо, около которого работали парикмахеры. У стены напротив громоздкий книжный шкаф и сейф отечественного производства, где хранились некоторые документы особой важности и личные вещи.

Вся мебель, двери, подоконники кабинета и комнаты отдыха были сделаны из темного орехового дерева, а рамы — из светлого дуба. Стены оклеены слегка тонированными под дерево красивыми обоями.

М. С. Горбачев хорошо «вписался» в новую обстановку, и по всему чувствовалось, что ему нравятся эти апартаменты, пульт связи, который давал возможность соединиться не только с любым абонентом в нашей стране, но и всего мира, руководителями других государств. Из этого кабинета позже он часто разговаривал с президентами Франции, США, руководителями социалистических стран, которых он поздравлял с днем рождения или с национальными праздниками.

Впрочем, не все устраивало Михаила Сергеевича в этом кабинете. Он сковывал его широкую натуру, и мне приходилось быть участником совещаний в связи с необходимостью расширения помещения генсека. Он выдвигал идею отвести под личные апартаменты, «свою» телестудию, весь пятый этаж. Н. Е. Кручина ходил тогда озабоченный, часто заглядывал ко мне. Он не знал, где теперь придется размещать зал заседаний Секретариата ЦК, куда переводить из кабинета на пятом этаже Е. К. Лигачева. Но скоро было принято решение переоборудовать под зал заседаний Секретариата кинозал в примыкающем здании, а Е. К. Лигачева переместить на третий этаж, где был оборудован новый кабинет. Проекты всей этой реконструкции были уже составлены, когда М. С. Горбачева избрали Председателем Верховного Совета СССР, а затем и президентом СССР. Теперь центр пребывания генсека переместился в Кремль. До этого переезда пройдет еще много времени, а тогда, весной 1985 года, у всех была большая надежда на добрые перемены и предстояла огромная работа.

Выполнив необходимые формальности в связи с избранием на пост генсека и решив ряд неотложных вопросов, М. С: Горбачев серьезно задумался о тех шагах в своей политической деятельности, которые необходимо было предпринять, чтобы изменить ситуацию в стране и доказать серьезность своих намерений. Сколько бы ни было обсуждений предстоящих перемен до избрания М. С. Горбачева генсеком, жизнь показывала, что они, соприкоснувшись с практикой, представляли собой труднореализуемые проекты. Конечно, соратники М. С. Горбачева приблизительно знали, что нужно сделать. Но никто из них не ведал, «как это сделать», с чего начать. Надо ли говорить, что приход нового лидера вовсе не означал серьезности предстоящих реформ, наличие у него сколько-нибудь стройной системы преобразований во всех сферах жизни общества. Он был обречен действовать методом проб и ошибок. Генсека серьезно это беспокоило. Он сознавал, что на нем лежал груз ответственности за судьбу страны. Закулисные действия и дворцовые интриги больше помочь не могли. Люди ждали реальных перемен. И условия для них были на редкость благоприятные. Но оказалось, что власть взять легче, чем удержать ее.

Вскоре после своего избрания генсеком М. С. Горбачев пригласил к себе некоторых секретарей ЦК, помощников, других доверенных ему людей для обсуждения предстоящих практических действий нового руководства. Насколько я помню, все рассуждения тогда свелись к трем позициям. Первая — ускорить обновление кадров, заменить тех руководителей, которые были тесно связаны с предшествующими генсеками и не способны возглавлять участки работы, где требовались безотлагательные меры по улучшению дел. По существу, под этим предлогом выдавался карт-бланш для любых кадровых перемен. Вторая позиция состояла в том, чтобы продолжить курс на ускорение научно-технического прогресса в стране, приоритетного развития машиностроения как основы всех преобразований в производстве. С некоторых пор М. С. Горбачев полагал, что все наши беды заключены в слаборазвитом машиностроении, и тогда взял энергичный курс на обновление активных производственных фондов, двух-трехсменную работу парка станков, применение роторных комплексов.

И наконец, в третью группу вопросов выделялись все поездки генсека по стране, посещение трудовых коллективов. Разумеется, в обсуждении всплывали и другие проблемы, касающиеся развития сельского хозяйства, строительства, но их тогда отнесли для дальнейшей проработки и внесения предложений.

Первый свой визит М. С. Горбачев решил нанести на промышленное предприятие столицы. Он попросил меня подготовить такую поездку, но сделать это так, чтобы до поры до времени о ней мало кто знал. Генсек хотел побывать на автозаводе имени Лихачева, в районной больнице, школе, магазине. Я подготовил такой маршрут, но неожиданной поездка не получилась, так как М. С. Горбачев рассказал о своем намерении В. В. Гришину, в ту пору секретарю московского городского комитета партии. Естественно, к приезду генсека все было готово. И если на заводе трудно что-то изменить за несколько дней, то в больнице были разительные перемены по сравнению с тем, что я видел прежде. Тротуары, дорожки и подъездная часть дороги у больницы были заново асфальтированы и еще источали горячие запахи гудрона. На том этаже, где мы были, больным запретили выходить из палат в коридор. В те две или три палаты, куда генсеку предложено было зайти, как мне позже сказали люди из его охраны, лежали офицеры службы безопасности, этакие краснощекие коротко стриженные молодцы, которые тепло отзывались о медперсонале, харчах и затруднились дать четкий ответ только по поводу своих болезней. В этом они путались, отчего врачи бледнели, не зная, чем все это может кончиться.

Потемкинские деревни нам показали кое-где еще, в частности пригласив «в первую попавшуюся» квартиру новосела, «рядового рабочего», у которого «случайно» нашлись великолепные закуски, конфеты, печенье и прочее, по многим атрибутам выдававшее их происхождение из спеццехов, поставляющих продукцию службе охраны. После этого нельзя было исключать, что и ковры на стене, другая утварь были тоже заимствованы для высокой встречи. М. С. Горбачев тепло побеседовал с рабочим, узнал о его производственных и семейных делах, тепло пожал руку и пожелал дальнейшего счастья и успехов на трудовом поприще.

Однако дело было не в маленьких хитростях, а в том, что М. С. Горбачев, наверняка чувствуя большие и малые подлоги, принял эту игру, позволил корреспондентам заснять ложь, согласился играть в этом спектакле. Вскоре, возвращаясь после одной из поездок генсека по стране, я в самолете вспомнил эту историю и рассказал в присутствии М. С. Горбачева Раисе Максимовне об этом злополучном визите в Москве, полагая, что правда заставит задуматься. Внутренне я, конечно, рассчитывал, что от подобного обмана надо отмежеваться и строго спросить с тех, кто пытается ввести в заблуждение генсека. Но реакция Раисы Максимовны была неожиданной:

— А что вы хотели? Разве когда вы приглашаете гостей, не убираетесь в квартире и не достаете все лучшее?

Тут трудно что-либо возразить. Я действительно убирался в квартире, если ждал гостей. Но у меня бывали не те гости, да и квартира — не больница или иное государственное предприятие. Речь шла о политическом визите, а не о встрече за «рюмкой чая» старых друзей. Конечно, мне хотелось сказать и о том, что генсек не гость, а скорее хозяин, руководитель страны. Но я ничего не сказал, боясь быть неправильно понятым. Во всяком случае, стало очевидным, что подобные спектакли приемлемы и могут повторяться впредь. Но я не думал, что вся жизнь скоро станет подмостками театра одного актера.

Юбилей Л. И. Брежнева (в центре жена Л. И. Брежнева — Виктория Петровна)

Л. И. Брежнев и А. Н. Косыгин среди молодежи

После охоты

Похороны Л. И. Брежнева. В первом ряду (слева направо) — Ю. В. Андропов, К. У. Черненко, Н. А. Тихонов. А. А. Громыко

М. С. Горбачев выступает на Пленуме ЦК КПСС

На встрече с трудящимися г. Тольятти

Генеральный секретарь ООН X. Перес де Куэльяр, М. С. Горбачев и Э. А. Шеварднадзе

Стоят (слева направо): А. И. Лукьянов, Н. Е. Кручина, А. Н. Яковлев, С. А. Лосев

М. С. Горбачев и Б. Н. Ельцин

М. С. Горбачев и президент США Р. Рейган

Р. М. Горбачева и Н. Рейган

М. С. Горбачев беседует с папой римским Иоанном Павлом II

А. И. Лукьянов и М. С. Горбачев на Съезде народных депутатов СССР

М. С. Горбачев на трибуне

Готовя ту первую поездку нового лидера партии и страны на московский автозавод, я вообще полагал, что, если М. С. Горбачев действительно хочет узнать условия труда и жизни рабочих, надо ехать на завод так, как добираются они сами — на автобусе, метро, троллейбусе, чтобы с самого начала увидеть все сложности, с которыми сталкивается трудовой люд. Предлагал от завода добраться на автобусе и до районной больницы, а далее до жилого квартала новостроек, где живет немало зиловцев. Лидеру партии рабочих, всего народа, нечего бояться неожиданных встреч с людьми. Но М. С. Горбачев отверг все мои предложения и, вероятно, смотрел на меня как на чудака или несерьезного человека. Я понимал, что в бронированном «ЗИЛе» спокойнее, но что можно увидеть за пуленепробиваемыми стеклами? В общем, в ту первую поездку генсеку удалось увидеть то, что ему показали, а местному начальству показать то, что оно хотело. А желало оно продемонстрировать, что Москва — образцовый город и отцы его денно и нощно пекутся о благе столицы и ее жителей. Впрочем, все относительно, и нетерпимое вчера сегодня было бы воспринято многими с благодарностью. Да и вряд ли тогда вообще что-то полезное хотел узнать для себя генсек. Важны были сообщения, что он побывал у столичных рабочих.

… На том узком совещании у М. С. Горбачева высказывались и иные предложения по первоочередным мерам в политике и экономике, которые в той или иной форме в дальнейшем были воплощены в жизнь. Но они носили характер экспромтов, не затрагивали всей глубины необходимых реформ. А люди ждали перемен.

Сколько семей мечтало об улучшении своего положения, хотело более обеспеченной жизни, больших свобод, лучшего жилья. Никто не знал в ту пору, чем кончится для страны, всех ее народов эксперимент, начатый в первые весенние дни 1985 года. Но у большинства инициаторов и сторонников перестройки было тогда искреннее желание быстрее исправить положение, скорее достичь положительных результатов.

После вступления в новую должность М. С. Горбачев энергично взялся за дело. Одно из первых его поручений Рыжкову (попросил он об этом и меня) состояло в том, чтобы определить круг первоочередных вопросов, решения которых ждет народ. С Николаем Ивановичем у меня сложились добрые отношения. Был он демократичен, приветлив, по-товарищески прост. Мы с ним быстро рассмотрели круг наиболее актуальных вопросов и наметили, что надо решать в первую очередь. Ничего нового, особенно с точки зрения сегодняшнего дня, мы не предлагали. Но главное, на чем сошлись и на чем я всегда настаивал, работая еще в «Правде», — дать землю людям, обеспечить всех желающих горожан участками. Тогда я, как аграрник, знающий московских руководителей, добился, чтобы коллективу редакции выделили участок земли под садово-огородный кооператив. Не без трудностей, но землю выделили из наделов совхоза им. 50-летия Октября. Кооператив этот и сегодня развивается, и многие правдисты проводят там время с пользой для себя и семьи.

Пропагандировал я идею наделения всех желающих землей и через газету, предлагал выделить пустующие земли коллективам предприятий, передать им так называемые «вымирающие» деревни. Дело двигалось, но с приходом Ю. В. Андропова многое повернулось вспять, началось преследование за разбазаривание земли, нарушения в строительстве дач, а кончилось тем, что запретили выделять землю кому бы то ни было. И вот теперь Н. И. Рыжков и я предлагали вернуться к доброй идее. Предложили мы тогда, как улучшить дело с жильем, обеспечением медицинской помощью и т.  п. Потом эти идеи начали оформляться конкретными решениями и постепенно реализовываться.

Наряду с мерами, рассчитанными на решение текущих вопросов, удовлетворение ряда первоочередных потребностей населения, Политбюро ЦК и правительство подготовили и приняли ряд постановлений, обеспечивающих ускорение социально-экономического развития страны. К ним относятся постановления об интенсификации производства, росте его эффективности, повышении технического уровня и преимущественного развития машиностроения и энергетики, реконструкции черной металлургии, улучшении проектного дела, капитального строительства, внедрении новых технологий, вычислительной техники. Началась реализация решения по совершенствованию управления группами однородных отраслей, использованию трудовых ресурсов.

Если внимательно проанализировать перечень и содержание принятых в ту пору постановлений, то можно легко обнаружить, что они мало чем отличались от того, что делалось в прошлом. Это были по существу все те же меры по затыканию дыр в щелях корабля, который все больше погружался в пучину. Каждая поездка М. С. Горбачева по регионам страны вынуждала принимать все больше постановлений о развитии экономики тех или иных регионов. Это распыляло средства, снижало эффективность вложений. И хотя по стране уже гуляло слово «перестройка», но глобальной концепции преобразований в обществе все еще не было. Первые довольно импульсивные шаги по реформированию экономики быстро натолкнулись на преграды и ограничения. Выбор приоритетов в развитии народного хозяйства был случаен. Генсеку неоднократно говорили, что, не создав единой концепции развития и не решив общих вопросов, невозможно добиться позитивных результатов в частностях. Нужна серьезная теоретическая основа для перемен, обоснованные и последовательные шаги преобразований. И делать это следовало незамедлительно, тем более что все предпосылки объективного и субъективного характера к тому были.

Нельзя забывать, что общество на протяжении ряда лет накопило мощный взрывной заряд недовольства, который мог воспламениться в любой момент. Это достаточно хорошо понимали многие, и прежде всего передовая часть общественности — ученые, специалисты различных отраслей экономики, структур управления, ряд военачальников, творческая интеллигенция, по существу, все, кто составляет интеллектуальную элиту, которая всегда являлась генератором и носителем прогрессивных идей. К середине 80-х годов в этой среде накопилось немало предложений, направленных на совершенствование общественных отношений, демократизацию страны, создание условий для более энергичного движения вперед по пути научно-технического прогресса.

Запас реформаторских концепций копился в нашей стране давно, но он не был затребован. Хрущевская оттепель, устранение боязни физического исчезновения за крамольные мысли позволили выдвинуться многим нашим ученым-обществоведам, предлагать меры по реформированию общества. В ЦК КПСС, правительство тогда поступала громадная почта с предложениями по осуществлению перемен в стране. Именно эти люди, а также более молодая поросль интеллектуалов стояли у истоков многих косыгинских экономических реформ в середине 60-х годов. В значительной мере их идеи легли и в основу преобразований, начавшихся в 80-е годы.

Мне приходилось достаточно часто встречаться с видными учеными различных отраслей знаний, деятелями культуры, образования, писателями. Это были люди весьма прогрессивных взглядов, видевшие пороки нашей системы, недостатки в руководстве обществом. В откровенных беседах, которые состоялись в те годы, затрагивались не только вопросы экономического и политического характера. Собеседники отлично понимали, что препятствия осуществлению многих идей таятся в заскорузлости руководства. Партийно-государственная верхушка была настолько стара, что оказалась не в состоянии смотреть вперед, думать о перспективах развития Отечества. После XXVI съезда КПСС стало очевидным, что большинство членов Политбюро ЦК имело мизерные шансы дожить до очередного съезда. Это отлично понимали те интеллектуалы, которые давно и с тревогой следили за расстановкой сил в руководстве, знали возможности практически каждого члена Политбюро ЦК.

Вот почему появление М. С. Горбачева на политической арене привлекло внимание мыслящей интеллигенции. Конечно, в нем видели первое время агрария, что само по себе ограничивало его перспективу, так как к деятелям этой сферы издавна существовало в стране недоброжелательное отношение, как к людям, не способным решить продовольственные вопросы государства. Но постепенно в нем стали видеть и некоторые обнадеживающие штрихи. М. С. Горбачев был человеком сравнительно новой генерации, достаточно образован, при желании обаятелен, не лишенный дара вдохновить людей, давно искавших энергичного лидера, на которого можно было надежно опереться в реализации тех реформаторских идей, которые имелись в обществе. И эти люди, правда не все сразу и не без колебаний, сделали ставку на М. С. Горбачева, помогали в его популяризации, продвижении по лабиринтам власти.

Избрание нового генсека активизировало творческую мысль прогрессивно настроенной части общества. Общее желание перемен было столь велико, что ученые, специалисты, работники органов управления охотно несли М. С. Горбачеву, его окружению свои предложения по преобразованию в стране. Они месяцами просиживали на закрытых партийных и государственных дачах, дорабатывая новые концепции экономической реформы, демократизации общества, совершенствования политической системы, международных отношений.

Огромную работу вела команда Н. И. Рыжкова, готовя предложения по перестройке экономических отношений. В общем конструктивных идей было более чем достаточно, и с некоторыми из них новый генсек выходил на трибуну. Но целостной концепции так и не сложилось. Этому активно противился М. С. Горбачев, полагая, что в делах перестройки логика может только помешать делу. Сегодня очевидна другая, подлинная причина такого нежелания. Просьбы многих, в том числе с трибуны съезда и партконференции, сказать, куда мы идем, удовлетворены не были.

Широкая поддержка М. С. Горбачева продолжалась до 1988 года, до тех пор, пока в действиях нового лидера не появились шараханье, неуверенность и маневрирование. Затем ручеек идей начал пересыхать, многие ученые как-то стали сторониться генсека. И он был вынужден все время взбадривать свои команды, часто меняя помощников, состав лиц, привлеченных для подготовки его докладов, речей, выступлений, интервью.

Большую роль в формировании концепций перестройки, подборе кадров для команды М. С. Горбачева играл A. Н. Яковлев. Он имел незаурядный опыт подобной работы еще во времена Н. С. Хрущева и Л. И. Брежнева. За время пребывания на дипломатической работе в Канаде, как я понимал, у него сложилась определенная программа преобразований в нашей стране, охватывающая ряд ключевых направлений. Возглавив мозговой центр М. С. Горбачева, А. Н. Яковлев привлек многих специалистов и, обобщив материалы, сформулировал систему понятий перестройки общества, а также обозначил те практические меры, которые необходимо было осуществить, чтобы добиться реальных перемен в стране. Он постоянно возглавлял бригады «спичрайтеров» и по существу был генератором основных формулировок докладов и выступлений генсека. Наряду с ним в мозговой центр входили такие известные ученые-обществоведы, как В. А. Медведев, Л. И. Абалкин, А. Г. Аганбегян, А. Н. Анчишкин, С. А. Ситарян, Н. Б. Биккенин, С. С. Шаталин, Н. Я. Петраков, B. П. Можин. К работе часто привлекались многие специалисты различных научно-исследовательских институтов экономики, международных отношений, МИД, ЦК КПСС, Совмина СССР, других министерств и ведомств. В этой команде зарождались основные идеи перестройки, обобщалось многое ценное, что предлагали мыслящие люди для улучшения дел в стране. На заключительной стадии работы над докладами и выступлениями подключался М. С. Горбачев и его некоторые помощники. Круг их определял генсек и с ними уединялся либо в своем кабинете, либо на госдачах в Новом Огареве или Волынском.

Несмотря на большую и заинтересованную команду высококвалифицированных специалистов, способных предложить последовательную концепцию преобразований в стране, такого заказа никогда не поступало. Несколько моих попыток начать подобную работу натолкнулись на непонимание. И было ограничено только анализом ситуации, сложившейся в партии и стране к середине 80-х годов. Время было упущено. Многое делалось по наитию, вслепую, без оценок последствий. Люди выполняли поручения генсека, наивно полагая, что он знает, что нужно делать в первую очередь. А в первую очередь из глобальных проблем М. С. Горбачев с приходом к власти считал необходимым ускорить движение вперед за счет развития научно-технического прогресса.

Как уже говорилось, Михаил Сергеевич, много наслышанный о некогда готовившемся пленуме по научнотехническому прогрессу, решил вновь вернуться к этой проблеме. Он тогда вообще считал, что все беды страны кроются в плохом развитии машиностроения. И это было то звено, потянув за которое он хотел вытащить всю цепь. Отсюда и пристрастие к машиностроительной проблематике. На июнь 1985 года было намечено крупное совещание в ЦК по этому вопросу, и скоро началась подготовка к этому мероприятию. Требовался соответствующий доклад. Теперь бригада специалистов, производственников, идеологов выехала на дачу Волынское-вто-рое и там в течение двух месяцев готовила материал.

Совещание состоялось в зале заседаний пленумов ЦК. Помещение это сравнительно недавно было пристроено к имеющемуся зданию Верховного Совета СССР и представляло некий архитектурный шедевр, хотя и неудобный. Мраморные скульптуры рабочих, крестьян, воинов украшают карнизы. Мрамор для помещения, как мне говорили, завозился из Италии, другое оборудование собиралось со всего мира. Все кресла, столы выполнены из карельской березы. Они удобны, оборудованы усилителями, располагают к хорошему отдыху, и нередко в зале заседаний приходилось слышать похрапывание, особенно когда шли рутинные доклады. Отличные холлы с мраморными полами и стенами, просторный обеденный зал. Помещение было хорошо спланировано и удачно вписалось в комплекс зданий в Кремле. Принимавшим участие в разработке и строительстве этого зала были присуждены Ленинские премии.

И вот в этом зале впервые собрались ученые, руководители промышленных предприятий, министры, члены ЦК. Доклад Горбачеву был подготовлен неплохой, слушали его внимательно, горячо и остро выступали, что можно было видеть по телевидению. Этот телевизионный показ произвел тогда первую сенсацию в стране. Люди увидели, как свободно, многие вообще без текста, говорили о наболевших вопросах. Новый генсек производил хорошее впечатление, отличаясь от прежних подвижностью и способностью отрывать глаза от текста, хотя и делал это он в тот раз еще не слишком смело.

В партии, среди народа стало расти доверие к деловитости и раскованности нового руководства. В тот период это было крайне важно, ибо за минувшие годы слова слишком обесценились.

Хочу еще и еще раз подтвердить мысль, что выступления Горбачева в 1985–1987 годах базировались на твердом понимании того, что социализм в нашей стране — большое завоевание народа, строительство его следует продолжать. Социалистические принципы незыблемы, и впереди достижение основополагающей цели — построение коммунистического общества. Поначалу эти постулаты были твердой основой всех концепций Горбачева, и, я полагаю, он тогда и не видел ничего иного. Такое отношение к наследию прошлого, бесспорно, устраивало большинство. Все население страны действительно хотело перемен, причем перемен радикальных. Люди ждали серьезных изменений в области экономики, внешней политики, демократизации общества. Они надеялись на новые методы стимулирования, снятие оков с деятельности партийных комитетов и организаций, но они хотели и социальных гарантий, к которым давно привыкли. Партия поддерживала начинания Горбачева, тем более что он говорил о сохранении социалистических ценностей и достижений.

Но скоро произошло несколько другое. Практика уже первого года работы показала, что быстрого результата достичь не удается. Одно из заявлений Горбачева — как только снимем оковы с сельского хозяйства, дадим свободу использования различных форм аренды всем желающим, то уже через один-два года придем к изобилию продовольствия — показывало всю глубину оторванности его от жизни.

Когда он решил вставить этот тезис в доклад, я попробовал возразить, что это нереально. Михаил Сергеевич вскипел:

— Ты ничего не понимаешь в характере крестьянина. Посмотри, как быстро пошло дело в Китае, а мы не хуже их.

Впрочем, срок наступления изобилия в своем тексте он продлил до двух-трех лет.

Столь наивное представление о возможностях перестройки привело к принятию скоропалительных решений, использованию не апробированных методов в управлении экономикой, в стимулировании и организации производства. И самое главное — началась поспешная замена кадров. Она велась на всех уровнях управления, затронула и окружение Горбачева. Не реализовав предложения одной группы специалистов, М. С. Горбачев хватался за идеи других. В том калейдоскопе перемен идей и людей чувствовалось паническое состояние генсека. Чтобы ускорить развитие экономики страны, выдвигались все новые концепции, но с каждой переменой чувствовалось, что дело клонится к элементарному переходу на методы капиталистического развития. Причем его наиболее незрелых первоначальных форм. И хотя продолжался разговор о построении социализма с человеческим лицом, о коммунистической перспективе, это были слова, напоминающие фиговый листок, прикрывавший идейную наготу, шараханье от курса, который одобрялся пленумами и съездами партии.

Теоретическое метание являлось еще и следствием характера М. С. Горбачева. С ранних лет, от школьных времен до института, комсомола, работы в партии он привык следовать выработанной в центре линии, как должное воспринимал успехи, одобрение своей деятельности и аплодисменты. В 16 лет его награждают правительственной наградой, он с отличием оканчивает школу, возглавляя там комсомольскую организацию, без экзаменов поступает в МГУ, возглавляет и там комсомольскую организацию, оканчивает факультет с отличием. Все эти годы Горбачева сопровождают добрые слова, поддержка, а часто и восхищение способностями. Это проявилось и по окончании МГУ, когда Горбачев вместо прокурорского кресла и текущей юридической работы, в которой проявить себя крайне непросто, проходит путь наверх через комсомол и партийную работу. Работа в общественных организациях позволяет держаться на виду. Но он не прошел производственной, практической школы. Наверное, не вина, а беда Горбачева в том, что фактически всю жизнь ему пришлось заниматься аппаратной работой. А это позволило выработать «гибкий» позвоночник, но не твердый, настойчивый характер. В результате, столкнувшись с трудностями в практическом осуществлении реформ, Михаил Сергеевич терял к ним интерес, переключался на другие дела. Не случайно очень скоро основным полем его деятельности остались лишь выступления в печати и на телевидении, а также поездки на Запад, где он как представитель страны был почитаем и желанен.

А ведь, возглавив Политбюро, М. С. Горбачев впервые взвалил на свои плечи ответственность за судьбу не только партии, но и страны, благополучие миллионов. Люди ждали от нового лидера не красивых слов — их уже было сказано больше, чем нужно. Они ждали четко выработанного курса, обозначения целей движения, реального улучшения жизни, во всяком случае не ее ухудшения.

Ветер перемен витал над страной. Люди ждали их, хотели больше свободы, гласности, возможности говорить открыто о самых трудных вопросах. И к этой откровенности народ потянулся, он видел в М. С. Горбачеве своего защитника и надежду. Настороженность партийных, хозяйственных и советских органов была захлестнута общим ликованием. На имя генсека шел поток писем из всех районов страны и из-за рубежа. Люди слагали стихи, сравнивали М. С. Горбачева с мессией.

Я просматривал эти письма, докладывал о них Горбачеву. Он любил такую почту, часами сидел, перечитывая вслух понравившиеся места, цитируя строки из откликов, поступавших из-за рубежа.

— А вот еще, послушай, — говорит он, начиная читать закрытую информацию ТАСС, которая готовилась только для него в одном экземпляре.  — конструктивные преобразования в России, начатые ее лидером Горбачевым, находят все больший отклик в странах восточного блока. И вряд ли их руководители справятся с возрастающей волной перемен, которых требуют народы».

Не знаю, кто первый заметил пристрастие Горбачева к чтению сообщений, восхваляющих его, — западные спецслужбы или наши послы. Но эготизм генсека был использован, как говорится, на сто процентов. Со всех сторон поступала информация, возвышавшая нового лидера. Каждый наш представитель за рубежом считал своим долгом лично привести какую-то вырезку из западной газеты или журнала, где говорилось о великих делах Михаила Горбачева, сами старались сказать, как его любят в зарубежных странах лидеры и «простые люди».

Почта из-за рубежа действительно многократно увеличилась. Многие присылали Горбачеву какие-то сувениры, домашние реликвии, деньги и драгоценности. За границей в честь Михаила Сергеевича в разных странах отливались увесистые медали из золота, серебра, платины, чеканились монеты. И он принимал многие из них искренне веря, что это ему дается за все, что он сделал. В это генсек верил даже тогда, когда люди отвернулись от него, понимая, что Горбачев заботится не столько о стране и народе, сколько о своем реноме.

И все же я чувствовал, как состояние дел все больше угнетало Михаила Сергеевича. Реальное положение в экономике с 1988 года, с начала широких экспериментов, становилось все хуже. За словами не последовали реальные дела, Политбюро, партия, люди видели, что кредит доверия иссякает. Понимал это и Горбачев. Его самолюбие было уязвлено. Стараясь поправить дело, он мечется в поисках чуда, выдвигает все новые и новые методы достижения целей. В этот период ему начинают подсовывать предложения, как говорили, апробированные во многих странах. Сначала это был путь Венгрии, затем Швеции и Австрии.

Само по себе ничего плохого в этом нет. Капитализм с успехом перенял у социализма очень многое. Но у нас трудно использовать чуждые механизмы управления, не осуществив глубоких перемен в системе в целом. Поэтому выхватывание из системы отдельных методов обеспокоило хозяйственников, увидевших в этом причину разбалансировки экономики.

Не добившись успехов в экономике и рискуя потерять власть, Горбачев, чтобы устранить хозяйственников, партийных руководителей, не согласных с его линией, начал поспешную подготовку Демократизации» на производстве. Сначала было предложено избрать директоров заводов, руководителей предприятий, что дало возможность избавиться от части строптивых хозяйственников.

Затем Горбачев предложил ударить по «штабам» и расправиться с непослушными организаторами экономики в партии и государстве, поменять чиновничество в аппаратах управления всех уровней. Но и замена не принесла успеха.

Это испугало Горбачева, он понял, что партия, ЦК насторожились, и генсек сник. Он уже не мог пользоваться прежними методами работы, ибо тогда ждать перемен вообще не приходилось. Но и постепенного перехода на рыночные рельсы Михаил Сергеевич остерегался. Колебания стали сутью его политики в 1988–1991 годах. У него не хватало смелости двигаться ни вперед, ни назад. И эта неуверенность отталкивала от него многие радикальные силы, но не объединяла и те, что стояли на старых позициях. Не видя определенности, продвижения по пути перемен, руководители партии во всех звеньях перестали доверять Горбачеву. Они поняли, что с ним при его склонности к зигзагам и маневрированию можно прийти в никуда. Отхлынула от генсека и демократически настроенная публика. Это была трагедия Горбачева, но это была и трагедия партии, всего нашего народа. В конце концов он остался один, презираемый его партией, насмехающейся над ним демократической частью общественности, и лишь поющий ему «аллилуйя» Запад, не забывший, что сделал для него Горбачев, всячески поддерживал экс-президента.

Все эти события произойдут еще через четыре года. А тогда подходы к перестройке всех структур общества еще только вырабатывались.

 

Истоки

…Минует еще один день и еще ночь. И все повторяется снова. Я почти не замечаю своих сокамерников и не сразу осознаю, что одного уже нет. Его перевели куда-то еще. Второй парень, Дима, два с лишним года доказывающий свою невиновность, был интеллигентен и приятен, старался помочь, видя мое состояние, и делал все, что можно, отстаивая мои права.

— Здесь бороться не будешь — пропадешь, — говорил он.  — Это ведь выдумки насчет презумпции невиновности. Все знают, что ты преступник, и относятся к тебе, как к убийце, насильнику, врагу народа. Поэтому не давай себя в обиду. Защищать тебя некому.

… К. У. Черненко еще только разворачивал предвыборную кампанию за место депутата Верховного Совета СССР от Москвы, а аналитики посольств и спецслужб западных стран уже докладывали, что дни его сочтены, и называли возможных претендентов на пост Генсека. Среди них был и Горбачев, хотя и не на первом месте. Впереди стояли более опытные и умудренные политики. Но как только на небосклоне реально засияла звезда Горбачева, он стал объектом самого пристального их внимания. Тщательно рассматривался не только его моральный облик, но и склонности, работоспособность, здоровье, образование, профессиональная подготовка, семейные отношения, сильные и слабые стороны.

Когда новый генсек начал энергично, раскованно, с очаровательной улыбкой завоевывать умы и сердца людей у нас и за рубежом, руководители западных стран, журналисты интересовались: где вырос Горбачев, откуда он вышел на вершины, определяющие кремлевскую политику? То ли это была похвала тем местам, где родился, жил и трудился крестьянский сын, то ли самому Горбачеву, сумевшему подняться, окрепнуть и засверкать в далекой ставропольской степи где-то на границе с Ростовской областью.

Что же сформировало характер, нравственные позиции, определило работоспособность и методы действия Горбачева?

Десятилетний период работы с ним позволяет мне сделать ряд выводов, тем более что и сам генсек говорил о том, что способствовало формированию его характера, становлению как политического лидера. Прежде всего надо сказать о том генетическом наследии, которое досталось Михаилу Сергеевичу от двух пересекшихся линий — черниговских Гопкало по матери и воронежских Горбачевых по отцу, чему он придавал большое значение. Трудно судить, что стало с предками этого семейства, но известно, что деды прожили трудную, временами трагическую жизнь, стояли у истоков колхозного движения и конфликтовали с советской властью. Все это, несомненно, сказалось на характере Михаила.

Дед его по отцовской линии Андрей Моисеевич был человек угрюмый и нелюдимый, яростно выступавший против всякой ликвидации частного хозяйства и сопротивлявшийся обобществлению производства, созданию колхозов. Видимо, это неприятие новой жизни и привело его в ссылку, по одним сведениям, — на лесоповал, где он несколько лет валил сибирские кедры и пихты, по другим — на Магнитку. Вернувшись в родные края, он замкнулся, оставаясь таким же нелюдимым и упрямым, работал на фермах вдали от села и родных.

Совсем иным был его дед по матери — Пантелей Ефимович. Новая власть пришлась ему по душе, позволила раскрыться таланту организатора и краснобая. Всю свою энергию он употребил на организацию колхозной жизни. Но в 1937 году был арестован и больше года провел в тюрьме, однако вскоре его освободили, восстановили в партии и вновь избрали председателем колхоза. Война разметала семью. Отца, работавшего механизатором в МТС, призвали в армию, дед Пантелей подался с колхозным стадом в предгорья Кавказа, а дед Андрей остался в селе.

Михаил Сергеевич часто вспоминал те тяжелые годы, но не очень любил говорить о том, как останавливавшиеся в их доме оккупанты заставляли готовить для них пищу, и Михаилу приходилось часами ощипывать гусей, уток и кур для стола гитлеровцев. О зверствах фашистов Горбачев не говорил, а вот то, что сотрудничавший с немцами калмык выстегал его нагайкой, врезалось в его память, и он часто вспоминал этот недружественный акт по отношению к будущему президенту СССР.

Михаил наследовал от дедов и родителей противоречивый характер. В нем сочетались неуверенность, мягкость, дар организатора и краснобая, крестьянская сметливость и скаредность. Даже в должности генсека он не мог отказаться от любого подношения.

В крестьянской семье Горбачев вырос трудолюбивым и работоспособным. Природой ему была дана светлая голова, отличная память и немалая хитрость, которая с годами была доведена до высот совершенства, хотя для тех, кто знал его ближе, комбинации, изобретаемые им, были довольно просты, легко разгадывались. Что больше всего поражало — так это умение не просто обыгрывать противника, а стараться создавать беспроигрышную ситуацию при любом обороте дела. И разобраться в этих хитросплетенных комбинациях новому человеку было довольно сложно. Он умел навязывать оппоненту линию беседы, свою позицию и ставил того в положение обороняющегося.

Эту черту характера Горбачева раскусили помощники Рейгана еще при встрече в Женеве и всячески советовали американскому Президенту не принимать навязанный Горбачевым план бесед, перечень вопросов для обсуждения, уходить от них на переговорах, либо чаще менять темы. Совершенства подобная тактика достигла у Горбачева на посту генсека, но корни ее, безусловно, тянулись вглубь, закладывались в период политического возмужания в годы работы на Ставрополье.

Уже в детские и юношеские годы в Горбачеве чувствовался лидер. В школе он возглавил пионерско-комсомольскую организацию, верховодил во всех юношеских мероприятиях, участвовал в самодеятельности и сам выступал со сцены. Вспоминая тот период, Горбачев сказал, что однажды сорвал в школе занятия, выведя всех учащихся на встречу воды, пришедшей по каналам в выжженную солнцем степь. Для тех засушливых мест вода — событие неординарное. Вот почему срыв занятий сошел ему с рук, ибо его политическое чутье, возможно, уже тогда было выше, чем у школьных учителей, не догадавшихся отметить это мероприятие, имевшее в то время не только хозяйственное, но и политическое значение. Прощалось многое Горбачеву еще и потому, что был он отличником, учеником-общественником, а в последующие годы и добрым помощником отца, работавшим в машинно-тракторной станции, которая выполняла все механизированные работы на колхозных полях.

Как и многие в тех местах, Горбачев рано начал трудиться в поле. Впрочем, это было характерно для тех трудных военных лет: деревня обезлюдела. Война нанесла серьезные раны селу. Оставила она глубокий след и в характере Михаила. Он часто вспоминал о той поре, рассказывал, как прятался на дальних фермах от угона в фашистскую Германию. Конечно, это были не те зверства, которые немцы чинили в Белоруссии и многих западных российских районах, но и они оставили свою метину в характере Горбачева.

В послевоенные годы, помогая отцу на комбайне, Михаил смог завоевать признание не только среди сверстников. В свои 16 лет он получил правительственную награду — орден Трудового Красного Знамени — как помощник комбайнера. В трудные военные годы еще до возвращения отца из армии на нем лежала посильная забота и о хлебе насущном, так что трудовая закалка была довольно солидная и проверялась возможностью выжить в пору голода, разрухи и разорения.

Неплохие наследственные качества, закрепленные тяжелыми условиями военной поры, стали той стартовой площадкой, с которой он поднялся, как говорится, выше собственной крыши.

Серебряная медаль, полученная им за хорошие знания, позволила Мише выбирать учебное заведение по душе. Из того, что рассказывали о нем ставропольчане, Раиса Максимовна, сам Михаил Сергеевич, можно сделать выводы, почему он избрал именно специальность юриста, хотя применять свои знания в этой области не захотел. Сначала он мечтал о профессии железнодорожника и даже готовился учиться в ростовском вузе. Транспорт под опекой Кагановича был в ту пору государством в государстве. Здесь платили хорошие деньги, давали форму. Железная дорога имела свои магазины, поликлиники, санатории, предоставляла многие другие социальные блага. Она лучше других обеспечивала жильем. Однако домашние посоветовали ехать учиться в столичный университет. Это был добрый совет. В ту пору в печати много писалось о строительстве нового здания МГУ на Воробьевых горах. В газетах и журналах публиковались снимки макетов нового здания, рассказывалось о великолепных условиях жизни студентов.

В общем все сходилось на том, что надо поступать в МГУ, но на какой факультет? Почему молодой абитуриент выбрал юрфак? Что бы яг говорили по этому поводу, но кто помнит ту пору, хорошо знает, что кроме МИДовского института международных отношений, куда из-за незнания языка Миша поступить при всем желании не мог, престижной считалась работа в правоохранительных органах — МГБ, МВД, прокуратуры. Да и впечатляюще — перед всесильными органами внутренних дел и прокуратуры в те времена люди робели. Их работники кроме всего прочего носили форму не хуже, чем железнодорожники.

Разумеется, ничего предосудительного в желаниях крестьянского паренька выбиться в люди нет. Молодости свойственно сначала видеть форму, а потом содержание. И Миша поступил на юридический факультет. Начиналось его триумфальное шествие на студенческом уровне.

Правда, своей будущей профессией Миша восхищался сравнительно недолго. Проходя практику в прокуратуре своего родного района, носившего в ту пору имя В. М. Молотова, Горбачев столкнулся с серыми буднями следственного работника, участвуя в допросах мелких нарушителей законов, составляя протоколы, оформляя различные дела. Это несколько поумерило пыл и помогло понять, что прямой путь — не самый ближний к цели. Но значимость своей должности он все еще ощущал зримо. А потому писал нежные письма любимой почему-то на бланках районной прокуратуры. Так что отношения с Раисой Максимовной были поставлены с самого начала на прочную правовую основу.

Кстати, желая проиллюстрировать теплоту чувств супруга, Раиса Максимовна решила обнародовать этот исторический документ, попросив снять с него ксерокопии. Я тогда посоветовал закрыть штамп, свидетельствующий об «использовании государственной собственности в личных целях», полагая, что даже начинающему юристу было ясно, что так делать во всяком случае некорректно. По существовавшим в ту пору законам это грозило крупными неприятностями, а сегодня выглядит смешно. Но то ли Раиса Максимовна не поняла иронию, то ли сочла, что за давностью совершенного Михаил Сергеевич наказания уже не понесет, но она отвергла мое предложение, полагая, наверное, что из песни слова не выбросишь. Так эти штампы молотовской прокуратуры на письме будущего юриста Горбачева и красуются в книге Раисы Максимовны, написанной прозаиком Георгием Пряхиным и носящей загадочное название «Я надеюсь…». На что надеялась Раиса Максимовна в период выхода произведения летом 1991 года, сказать трудно.

Отправляя письмо в столицу на официальном бланке, практикант добросовестно заполнил штамп прокуратуры, аккуратно, как учили, выведя число — 20 июня 1953 года.

Это было время низвержения Л. П. Берии, краха существовавшей в ту пору всей правоохранительной системы. Страна нуждалась в незапятнанных свежих силах в госбезопасности, Министерстве внутренних дел, прокуратуре. Перспективы у выпускников открылись огромные. Правда, на работу в МГБ Мишу в ту суровую пору вряд ли бы взяли. Он находился на оккупированной территории, имел репрессированных родственников.

В те годы пребывание на оккупированной территории было большой помехой в продвижении по службе. Когда одного из заместителей заведующего отделом ЦК КПСС уже в 1986 году обвинили в том, что его отец в годы войны якшался с немцами, Горбачев распорядился немедленно убрать его из аппарата ЦК. И этого работника перевели на иную работу, несмотря на то что генсек в течение многих лет лично знал его, пользовался его помощью. Узнав о несправедливом решении, я и Анатолий Павлович Лущиков, помощник генсека по вопросам сельского хозяйства, пришли к Горбачеву с просьбой отменить несправедливое решение. Мы многие годы знали этого товарища и говорили Горбачеву, что обвинение не доказано, что сам сотрудник ЦК был в 10—12-летнем возрасте и не может нести ответственности за действия родственников. Но Горбачев был непреклонен. В течение года я еще несколько раз бесплодно обращался к генсеку, звонил руководству КГБ, чтобы проверили факты. В конце концов выяснилось, что отец этого сотрудника был оставлен для подпольной работы в тылу и действовал, как мог, для нашей победы. Но люди, давшие ему задание, погибли или уже умерли, и правду пришлось добывать, роясь в архивах, доступ в которые был непрост. Результаты проверки я доложил Горбачеву и внес предложение восстановить человека в прежней должности. Но генсек уже, как говорится, «закусил удила»:

— Ты кончай мне руки выкручивать. Решение принято. Он в новой должности, и не вижу причин возвращаться к старому делу.

Только приход в ЦК КПСС В. П. Никонова, члена Политбюро, разрешил эту проблему. Не знакомый с тонкостями политеса, Виктор Петрович узнал у меня подробности дела и утвердил снова на работе в ЦК оклеветанного человека, которого тоже знал многие годы, с чем молча вынужден был согласиться Горбачев. Так что Горбачев хорошо разбирался, что значит иметь под подозрением родственников и жить на оккупированной территории.

Наверное, и тогда, в середине 50-х годов, он, поближе познакомившись со столичными и государственными порядками, понял, что с его биографией особой перспективы на стезе правоохранительного дела ему не видать. Его не востребовали в органы госбезопасности, зато как коммуниста и отличника рекомендовали для работы в Генеральной прокуратуре СССР, где в ту пору шла массовая замена скомпрометировавших себя в сталинский период работников. Но и здесь неудача постигла его, возможно, по тем же причинам. В Генеральной прокуратуре места для него не нашлось. Неудача оставила на сердце Горбачева довольно внушительную ссадину, ибо слишком часто он даже в качестве генсека возвращался к этой, на мой взгляд, малозначащей истории. И однажды сказал, что где-то в середине 70-х годов его прочили в генеральные прокуроры СССР, но он будто отказался.

Юному юристу предстояло возвращаться в родные места. Да и в этом ему повезло, так как выпускники вузов в ту пору направлялись в восточные районы страны, нередко туда, где еще строились города, обживались целинные земли. Как коммунисту, комсомольскому вожаку, ему, конечно, больше бы подходил какой-то отдаленный район страны. Но, видимо, уже тогда Бог был на стороне Михаила, и вместо Красноярского или Целинного краев он оказался на Ставрополье.

Приехав на родину, Михаил обнаружил, что и здесь его особенно не ждали, приличной должности в краевом центре не подготовили, а на периферию ехать и закапывать свой талант и большие разносторонние знания смысла не имело.

Московский университет дал Горбачеву нечто большее, чем юридические знания, — здесь он опробовал силы как политический боец молодежного движения, и эта возможность лидировать среди студентов, конечно же, была заманчивой, удовлетворяла те тщеславие и амбиции, которые у него, как у немалой части молодых, были весьма сильны. Именно в университете он познакомился со многими способными людьми, чьи идеи в последние годы овладели умами общественности. Там, кстати, он сдружился со своим однокашником Зденеком Млынаржем, в последующие годы одним из руководителей компартии Чехословакии, а после 1968 года диссидентом и эмигрантом. Зденек гостил у него в Ставрополье, что по тем временам, я думаю, требовало мужества от Горбачева, пригласившего иностранца. Это была довольно прочная дружба, и о ней Горбачев вспоминал всегда с неподдельной теплотой. Особенно часто он говорил о днях смерти Сталина, потрясшей в ту пору не только нашу страну, но и братские страны социализма.

— Что же теперь со всеми нами будет, Мишка? — спрашивал Млынарж, — ведь пропадем.

Впрочем, пропасть им не пришлось, хотя пути и взгляды на социализм временно разошлись. Прежняя дружба сменилась похолоданием в период «пражской весны», разделившей их по разные стороны баррикад. Горбачев по-прежнему отстаивал верность традиционной коммунистической модели, Млынарж перспективу видел в другом и покинул Чехословакию, но открытого разрыва между ними не было.

После восхождения Горбачева на пост генсека 3. Млынарж опубликовал в одной из итальянских газет статью о новом лидере советской компартии. Горбачев хранил эту газету. Однажды, достав ее, он заговорил о Млынарже, вскользь бросив, что они дружили. Горбачев еще раз пробежал перевод статьи и сказал, что ничего плохого, в ней о нем нет. Вскоре дружба возобновилась, Млынарж нередко бывал у Горбачева, давал советы, в том числе и такие, что нельзя быстро ломать сложившиеся структуры. Трудно сегодня говорить, какое влияние оказал этот человек на Горбачева за все годы их знакомства. Но то, что это влияние было, вопрос несомненный.

Общественная работа в МГУ дала возможность расширить круг знакомств Горбачева, приобщиться к деятельности университетской молодежной элиты, и это было с точки зрения будущего крайне полезное дело, позволявшее видеть механизмы восхождения к власти пусть на комсомольском, но столичном уровне.

Вкусивший прелести столичной жизни Горбачев беспокоился по поводу неопределенности в своей судьбе. Молодого юриста это волновало теперь вдвойне. В сентябре 1953 года он женился на Раисе Титаренко, студентке философского факультета МГУ, и думать надо было о работе и для нее. Поскольку достойного места в краевой прокуратуре никто не заготовил, вполне возможно, что его ждало захолустье. А это не входило в планы молодого специалиста, вполне обоснованно гордящегося своим московским дипломом. Горбачев давно понял, в какие двери надо стучаться, чтобы не ждать милости от судьбы. Нравы в ту пору в партийных органах были не те, что в середине 70-х годов, и его не только сразу приняли и выслушали в крайкоме, но и помогли Михаилу сменить профиль работы. А хотел он потрудиться на общественном поприще в качестве комсомольского функционера, где, как считал, имел большой столичный опыт. И верно, московский опыт у ставропольских комсомольцев был в дефиците.

Судьба еще раз улыбнулась Горбачеву, и его сразу утвердили заместителем заведующего отделом пропаганды крайкома ВЛКСМ. Это была должность, которая даже для выпускника Московского вуза считалась весьма солидной.

Горбачев с головой окунулся в круговерть комсомольской жизни. Та пора оставила в его душе много добрых воспоминаний. Нередко вечерами уже в должности генсека он вспоминал эти годы, рассказывал, как мотался по станицам, проводил собрания, организовывал диспуты и ответы на вопросы. Время тогда было необыкновенным. Начиналась оттепель. Повсюду царил оптимизм. Страна расправляла плечи, быстро развивалась промышленность, улучшалось дело на селе, возводились новые города, создавались научные центры. В небо взмывали ракеты, советские люди осваивали космос, время рождало таланты. Физики и лирики, лишенные возможности трудиться в «комках», спорили о величии мироздания, о значимости духовного и материального.

Свежие ветры перемен докатились и до степей Ставрополья. И в этой круговерти Горбачев был на своем месте как организатор, пропагандист, трибун-трубач. Само время двигало его по кабинетам и коридорам ставропольской власти, пока весной 1970 года он не оказался на вершине той пирамиды, с которой хорошо просматривался Московский Кремль.

И вот тут надо сказать еще об одном, как говорил Горбачев, судьбоносном факторе.

Трудно сказать, как бы сложилось будущее Михаила Сергеевича, если бы в его жизни не появилась Раиса Максимовна. Может показаться удивительным, но позиция, характер жены сыграли определяющую роль в судьбе Горбачева и, полагаю, в значительной мере в судьбе партии, всей страны.

Раиса Максимовна — человек с твердым, жестким и властным характером — умела подчинять своей воле других, добиваться желаемого всеми силами и средствами. Она быстро стала первой дамой страны, во всяком случае значительно быстрее, чем М. С. Горбачев по-настоящему почувствовал себя лидером партии и государства. Не стесняясь, звонила и давала поручения помощникам генсека и некоторым членам руководства страны, особенно тем, кого знала. Как полновластная хозяйка, Раиса Максимовна немедля взяла на себя функции лидера и организатора созвездия супруг руководителей партии. Заняла руководящий пост в союзном фонде культуры, а по существу, была его лидером. По ее поручениям во многих структурах и органах культуры, массовой информации устанавливались правительственные телефоны. Связью на уровне генсека была оборудована и ее машина, машины сопровождения охраны КГБ.

Довольно скоро Раиса Максимовна установила и контакт с супругами жен дипломатического корпуса страны, дав им прием по случаю 8 Марта. Однажды где-то около 12 часов ночи позвонил М. С. Горбачев. Я был еще на работе. В позднее время он часто звонил и давал поручения по самым неожиданным вопросам, которые приходили ему в голову после вечерней прогулки с Раисой Максимовной. На этот раз речь шла о решении по поводу проведения приема в связи с праздником 8 Марта. Его должна была дать Раиса Максимовна. Организацией мероприятия занимались МИД и международный отдел ЦК. Решение такое было, но оформлено оно Секретариатом ЦК. Горбачев попросил переделать его в постановление Политбюро и дать делу нужный ход. Отделы ЦК сделали это. Вскоре постановление вышло и в ту пору имело силу больше любого закона.

Прием состоялся где-то в начале марта в одном из государственных особняков на Ленинских горах. Съехались на него жены руководства, послов, некоторых высокопоставленных или приближенных деятелей партии и государства, а также известные актрисы, дамы из сфер культуры, искусства, науки. Церемония эта, по мнению многих участниц, выглядела впечатляюще. Чтобы подойти и поздравить генсекшу с праздником, пожать протянутую руку, выстроилась длинная очередь дам. Первая дама выглядела довольно чопорно, внимательно, наметанным глазом оценивала дамские туалеты и драгоценности, в чем, несомненно, хорошо разбиралась. Затем дамы прошли к столам, уставленным разнообразной снедью, и терпеливо выслушали поздравительную речь. Приемы в ту пору были довольно пышными и обильными, с привлечением известных артистов. Все это обходилось в немалую копеечку казне, но денег никто не считал. Дамам дарились на приемах цветы и какие-то сувениры.

Знаю, что для многих они были тягостны и шли на них, дабы не обидеть первую леди, которая, как быстро поняли дамы, имела хорошую память; да и списки, где отмечались присутствующие, могли всегда напомнить о том, кто не уважил супругу генсека. Для меня они были тягостны главным образом тем, что Раиса Максимовна за несколько месяцев до мероприятия просила подготовить ей выступление. У нее был свой помощник, хотя он и числился в аппарате генсека, но чем-то его перо не устраивало Раису Максимовну. Заказчица она была капризная и привередливая, не стесняясь, могла отчитать за показавшееся ей упущение в тексте или подпустить колкость. Я лишь позже понял, что эта критика была рассчитана на то, чтобы показать необходимость переработки речи. Так позже случилось с писателем Г. Пряхиным, работавшим консультантом у М. С. Горбачева и получившим поручение написать книгу Раисы Максимовны. Супруги наперебой ругали его за неумение писать, за наивность, политически узкий кругозор и необходимость за него все переделывать. Но, насколько я помню, книга вышла такой, какой ее подготовил Г. Пряхин, хотя какие-то поправки наверняка делало и семейство. Когда позже я предложил Г. Пряхина главным редактором новой газеты под названием «Красная площадь», которую хотел выпускать Горбачев, он напрочь отвел его кандидатуру, как человека, по его мнению, недальновидного. Не согласился он утвердить его и заместителем главного редактора, что меня еще более озаботило, так как мы с Георгием уже подбирали людей, формировали структуру газеты, ее основные направления.

По своему образованию, опыту работы преподавателя в высшем учебном заведении, где Раиса Максимовна читала курс марксистско-ленинской философии, она была преданной сторонницей коммунистического мировоззрения, не раз отстаивая, в том числе публично, свои убеждения. Этому она учила и сотни студентов, воспитывая их в духе верности марксизму-ленинизму. Как говорил Михаил Сергеевич о своей семье, где все, разве кроме малолетних внучек, являлись преданными членами КПСС, Раиса Максимовна возглавляла «нашу домашнюю партийную ячейку». И не только возглавляла, но и была ее душой и идеологическим знаменем. И определяла политику не только на уровне домашней партячейки, но и, принимая какие-то решения, добивалась, чтобы член домашней ячейки М. С. Горбачев проводил выработанную линию на уровне всей Компартии Советского Союза. И это не слишком большое преувеличение.

Мне приходилось быть свидетелем, когда Раиса Максимовна изо дня в день настойчиво и неуклонно повторяла одну и ту же овладевшую ею идею и в конечном счете добивалась от супруга своего. Из-за своего довольно мягкого характера, неспособности настоять на своем, Горбачев часто находился под влиянием решений супруги. Иногда я был свидетелем зарождения той или иной идеи у Раисы Максимовны. Нередко она апробировала на мне ее «проходимость».

Бывало это так. Я знал, что по некоторым вопросам Горбачев готовил решение, подсказанное жизнью, поддержанное советниками или членами Политбюро. Но проходило время, и его точка зрения менялась. Я неожиданно слышал от генсека аргументацию в пользу какого-то нового подхода, которая мне была уже известна из разговора с Горбачевой. Так порой формировалось мнение генсека-президента не только о тех или иных выступлениях в печати, позициях газет, журналов, радио, телевидения, но и о людях, их способностях и возможностях.

Не хочу называть имена общественных и политических деятелей, некоторых министров, которые обязаны своим назначением Раисе Максимовне, о чем эти люди, видимо, могут и не знать. Но они все держали суровый экзамен на личную преданность и исполнительность.

Р. М. Горбачева не только проводила свою линию, но и требовала к себе соответствующего внимания и организации необходимых мероприятий во время ее поездок с мужем.

— Нет, вы послушайте, что сказала мне жена первого секретаря обкома партии, — жаловалась Раиса Максимовна во время пребывания в Куйбышеве.  — Она меня должна была сопровождать в поездке по городу, но сказала, что не может, так как ей не с кем оставить собаку. Вы понимаете, что это значит?

Мы посмеивались, гадая, то ли это была реакция на непопулярность поездок жены генсека по предприятиям и организациям, то ли привязанность к песику, то ли непонимание, кто соблаговолил приехать в область. Во всяком случае, многие, узнав об этом инциденте, не завидовали Е. Ф. Муравьеву, бывшему тогда первым секретарем обкома КПСС, человеку, не слишком обремененному идеями, измотанному непосильной работой и теми наскоками, которые уже начались в то время на первых руководителей областей. Скоро он ушел с этого поста.

Проблемами марксистско-ленинской идеологии Раиса Максимовна занималась довольно основательно, и с ее мнением не считаться было нельзя. Это возрастающее влияние супруги чувствовали и многие общественные и политические деятели, творческая интеллигенция. Я знал, что она принимала активное участие в деятельности некоторых театров, ряда других учреждений культуры.

О ее влиянии на политику в этой сфере знали многие и нередко использовали супругу генсека для решения своих, подчас личных и шкурных вопросов.

Поэты, артисты, художники, руководители общественных организаций писали на имя Горбачевой письма-просьбы, жаловались на свою судьбу и просили помочь не только музеям, школам, библиотекам, но и лично им в издании своих работ, улучшении жилья. И что удивительно: вопросы, обращенные к Р. М. Горбачевой, решались быстро и так, как хотели авторы. Во всяком случае, большинство таких просьб находило положительное решение. Где не хватало пожеланий Раисы Максимовны и ее звонков, следовала резолюция генсека, исполнявшаяся с большой пунктуальностью.

Становилось все более очевидным, что супруга генсека — это не просто его советник или вариация теневого кабинета. Нет, это была самостоятельная политическая фигура, которая не только в зарубежных поездках, но и у себя дома занимала сильные позиции, потеснив многих лидеров партии и государства. И с этим не считаться было нельзя.

Теперь во время многочисленных поездок по стране Горбачевы вместе возлагали цветы и венки к различным монументам и памятникам, даже если это не предусматривалось протоколом. Поездки требовали широкого освещения в средствах массовой информации, и люди это тонко улавливали. Они видели с экранов телевизоров не просто супругу генсека, но и политического деятеля, чей голос приобретал все большую самостоятельность. Ее постоянно сопровождали люди из службы охраны и МИД. Она бесцеремонно распоряжалась ими, средствами связи и самолетом президента. Это хорошо понимали и зарубежные деятели и удивлялись ее поведению.

Нэнси Рейган, рассказывая о встречах с Р. М. Горбачевой, обратила внимание на ее нравоучительную манеру разговора и барское отношение к тем, кто окружал ее. За те короткие минуты встреч Нэнси Рейган поняла ее манеры и характер. Раиса Максимовна предстала перед ней как человек, который хочет поведать миру нечто необыкновенное. «Если я нервничала перед первой встречей с Раисой Горбачевой, — вспоминает Нэнси Рейган, — а я нервничала, то она, должно быть, нервничала еще больше перед встречей со мной. Я не знала, о чем буду говорить с ней, но скоро выяснилось, что это не имеет никакого значения. С первой минуты она сама говорила, говорила — так много, что мне едва удавалось вставить словечко. Быть может, это было от неуверенности, которую она испытывала, но после почти дюжины наших встреч в трех разных странах основное впечатление, которое осталось у меня от Раисы Горбачевой, — что она никогда не перестает говорить.

А точнее сказать, читать лекции. Иногда темой был триумф коммунистической системы. Иногда — советское искусство. А чаще всего марксизм-ленинизм. Один или два раза она даже прочла мне лекции о недостатках американской политической системы.

Я к этому не была. готова, и мне это не понравилось. Я предполагала, что мы будем говорить о личной жизни: о мужьях, детях, о трудностях существования на виду у всех или, наконец, о наших надеждах на будущее. Я хотела рассказать Раисе о нашей программе борьбы с наркоманией. Но как только я начала, она быстро сменила тему, заявив, что в Советском Союзе проблемы наркомании не существует. Ой ли?

В тот первый раз в Женеве, придя на чай, она поразила меня тем, что явно хотела казаться женщиной, чье слово — закон. Ей не понравился стул, на котором она сидела, — она щелкнула пальцами. Охранники из КГБ тут же подали ей другой. Я глазам своим не поверила. Я видела первых леди, принцесс, королев, но никогда не видела, чтобы кто-то из них вел себя подобным образом».

По-моему, Нэнси Рейган в данном факте уловила и выразила суть человека. Это горькие слова о сути характера и нрава экс-президентши экс-СССР. На них можно было бы и обидеться. Но не из того теста замешена эта чета, чтобы не подавить до поры до времени в себе обиду. Раиса Горбачева проглотила этот укор и во время майской поездки в 1992 году Горбачевых в США нежно держала руку Нэнси Рейган в своей, как это делают у нас октябрята, переходя через улицу.

Несмотря на внешнюю привлекательность нарядов Раисы Максимовны, большинство населения почему-то неприязненно относилось к ней. Может быть, люди интуитивно чувствовали, кто в действительности командует в государстве. И свое отношение они выражали в многочисленных письмах. Поток их нарастал. Если поначалу приходили отдельные письма с выражением недоумения по поводу необъяснимого поведения супруги генсека, то скоро об этом стали писать уже секретари парткомов разных уровней, а то под ними подписывались целые партийные организации подчас крупных заводов, а иногда и районов.

Знал ли Горбачев об этой почте, понимал ли, что это наносит урон его авторитету, причем урон непоправимый? Насчет того, что понимал, могу лишь догадываться. Но то, что знал о таких письмах — несомненно.

О них начал докладывать Горбачеву еще А. И. Лукьянов, будучи заведующим Общим отделом ЦК.

— Ты знаешь, я решил показывать все, — делился Анатолий Иванович.  — Мне нечего терять, кроме своих запчастей, — шутил он.

Тогда Лукьянов не знал, что терять можно и кое-что еще, скажем свободу. Но не знал этого и я и тоже добросовестно докладывал почту подобного содержания. Однажды она столь взволновала и даже напугала Горбачева, что он при мне соединился с Громыко и сказал:

— Андрей Андреевич, хочу посоветоваться. Мне приходится часто ездить и, чтобы иметь поддержку и помощь, нужен близкий человек. Я уже привык ездить с Раисой Максимовной, но смотрю, что это вызывает поток писем с негативными откликами, причем от партийных работников. Как тут поступать?

Громыко (я представил, как Андрей Андреевич с минуту пожевал губами, формулируя мысли) начал так:

— В международной практике это дело обычное…

Но Горбачева интересовала не международная практика, и он ждал ответа.

— А внутри страны вопрос, конечно, деликатный, — медленно продолжал Громыко, но, чувствуя, что ждут от него другого, сказал:

— Если вам нужно это для дела, то поступайте, как целесообразно.

— Так вы думаете, ничего тут предосудительного нет? — с надеждой вопрошал генсек.

— Конечно, полагаю, можно продолжать сложившуюся практику, — неуверенно рассуждал Громыко.

Горбачев облегченно вздохнул и вернул мне письма. Что с такими посланиями делать дальше, я не знал и потому добросовестно подкладывал их в почту генсека, но очень боялся, чтобы они не попали случайно на дачу и тогда не дай Бог… Тут я был солидарен с теми, кто страшился ее гнева.

Совместные поездки четы продолжались, приобретая все больший размах и помпезность. Скоро Р. М. Горбачева сказала, что требуется специальная карта мира, на которой следует отмечать страны, которые она посетила. Я не знал, где добыть такую карту, и позвонил картографам. Ященко, возглавлявший эту службу, обещал помочь и со временем, по-моему, исправно прокладывал маршруты поездок по нашей стране и миру. От Москвы в столицы зарубежных государств и в республики, края и области страны на карте протянулись красные линии. Москва все больше напоминала солнце, лучи от которого распространялись всюду. Горбачевы посетили столько стран, сколько не посетили все генсеки, вместе взятые.

Для многочисленных поездок по стране, за рубеж, да и в пределах Москвы для супруги генсека потребовалась специальная охрана КГБ. Ей предлагались разные варианты, но они ее не удовлетворяли. Парней, что оберегали семью до избрания М. С. Горбачева генсеком, выгнали в один день — не годились. То ли много знали, то ли имели иные недостатки, но генсек мне сказал:

— Обленились, едва поспевают за мной на прогулках, да и привыкли к старым порядкам. Велел Ю. С. Плеханову заменить всех. Кстати и врача тоже.

Хорошо зная этих сильных парней, добросовестно несших службу, не могу согласиться с таким объяснением. В службе охраны при смене генсеков всегда был изрядный переполох. Начальник 9-го управления КГБ подчинялся непосредственно генсеку, получал от него все поручения и неукоснительно их исполнял, иногда ставил об этом в известность председателя КГБ. А с приходом Горбачева переполох был особый — для его личной охраны требовались новые люди — молодые, рослые здоровяки. Таких спешно подбирали. И в большинстве своем это были квалифицированные, смелые и надежные офицеры, по своему опыту не уступавшие никакой службе безопасности, охранявшей руководителей других стран. Только с охраной Раисы Максимовны вышла заминка. Ей понадобился кроме общей охраны адъютант, который был бы всегда при ней. То, что предлагалось, — не устраивало супругу генсека. Пришлось искать человека по всем службам КГБ страны. Не сразу, но разыскали в Сочи симпатичного парня с высшим образованием. Однако продержался он всего несколько месяцев и был изгнан без объяснений — не угодил первой леди. Да и немудрено. Ей не могли угодить многие повара, горничные, уборщицы, которых на даче Горбачева меняли бессчетное количество раз еще до избрания его генсеком. Все они, поскольку носили погоны, растекались по дачам других членов Политбюро и не скрывали правду о нравах семьи Горбачева. Когда такие слухи дошли до работников аппарата ЦК и Совмина, а потом достигли навостренного уха московских обывателей, я не выдержал и, вопреки своим правилам, при удобном случае сказал Михаилу Сергеевичу, что частая смена обслуживающего персонала не на пользу его авторитету и надо бы как-то этот вопрос отрегулировать. Он все понял, но промолчал.

Не думаю, что мои увещевания могли оказать сколь-нибудь сдерживающее влияние на норов супруги, но с избранием М. С. Горбачева генсеком для дворовых кончился и Юрьев день: бежать было некуда, да и опасно. Впрочем, для обслуги установили и оклады на уровне академиков. Оставалась только одна трудность. Раиса Максимовна старалась подбирать в прислуги не самых симпатичных и молодых девчат, видимо имея для этого какие-то основания. Такая «кадровая» политика ставила начальника охраны в безвыходное положение. Мне не раз приходилось слышать:

— Это где же я им столько дурнушек-то наберу? Ведь к нам всегда зачисляли девчат симпатичных. А заново учить, звания присваивать времени-то сколько надо.

М. С. Горбачев, разумеется, знал о всех причудах супруги, но не мог противостоять ее всесокрушающей энергии.

Я уже говорил, что со временем Раиса Максимовна стала постоянным участником подготовки материалов к съездам и конференциям партии. Полагаю, она просматривала и другие материалы, высказывала свои замечания и пожелания. Иногда я чувствовал, как неудобно Горбачеву, когда редакция двух членов Политбюро ЦК

— А. Н. Яковлева и В. А. Медведева — отвергалась потому, что супруга вносила коррективы в тексты, и Михаил Сергеевич как-то старался сгладить эту трудность. Яковлев при этом негодовал и тихо что-то шептал, изредка поглядывая на меня, Медведев крутил головой, ища сочувствия и стараясь отстоять свою редакцию. Но все было напрасно. «Домашняя» редакция оставалась, особенно если это касалось вопросов идеологии и культуры.

В общем Раиса Максимовна на протяжении многих лет правила не только домашним хозяйством, но и всем балом перестройки. Она участвовала в формировании политики, где это, разумеется, было возможно, и расстановке кадров. Но главное — она формировала характер генсека-президента, помогала ему искать путь в бурном море политических течений в надежде привести государственный корабль к намеченным целям. И это можно оценивать по-разному: и как желание разделить ответственность, и как вмешательство в компетенцию президента, может, и с его согласия, но ограничивающее его свободу действий и власть.

Как-то Михаил Сергеевич, рассуждая об источниках формирования его как лидера партии и страны, сказал, что немалую роль в этом сыграла та социально-политическая среда, в которой он начал работать на Ставрополье. Своеобразный по своим природно-климатическим условиям край дал возможность развернуться и набрать силу многим ставропольчанам. Здесь трудились известные в нашей стране, да и не только у нас крупные предприниматели, руководители колхозно-совхозного производства, организаторы промышленности. В районах предгорья, «на водах» издавна собиралось высокообразованное общество, оставившее заметный след в культурной и научной жизни края. Здесь — корни многих замечательных писателей, художников, артистов, ученых, полководцев, руководителей партии и государства.

Трудоспособные, энергичные люди, выросшие в этих местах, где проживают представители десятков национальностей, создавали благоприятную среду для развития и роста талантливых, предприимчивых людей. М. С. Горбачев часто рассказывал о самородках, простых крестьянах, которые стали великолепными организаторами производства, делом доказали огромные возможности высокоэффективной работы. Он был признателен этим людям, научившим его многим премудростям жизни.

Большие потенциальные возможности Ставрополья, его бурное развитие в последние два десятилетия открывали хорошие перспективы для разносторонней работы руководителя. Здесь было довольно мощное сельскохозяйственное производство, размещенное в различных природно-климатических зонах: от предгорий Кавказа до сухих степей Придонья, практически от Каспийского моря до Черного. В крае возделывались почти все культуры, кроме тропических, имелись благоприятные условия для скотоводства, и прежде всего овцеводства. Строительство каналов привело на засушливую землю воду, и поливное земледелие создало условия для интенсивного и гарантированного возделывания овощных, бахчевых, кормовых и других культур.

Набирала мощь и промышленность. В последние годы в крае быстро росли современные отрасли электроники и электротехники, машиностроения. Особый размах получило здесь развитие сети санаториев и домов отдыха, крепла медицина, приумножала традиции курортология. Естественно, в крае увеличивалась и прослойка интеллигенции, повышался образовательный уровень населения. Потенциал края давал возможность продуктивно и интересно работать.

Традиционно сильными были в крае партийная и комсомольская организации, в рядах которых состояли и работали тысячи способных людей. Энергия ставрополь-чан, их работоспособность уже давно позволяли выдвигать из их среды руководителей различных рангов для партийно-государственной и хозяйственной работы, особенно в области аграрного производства. Конечно, нельзя представлять этот регион чем-то исключительным, своеобразной кузницей кадров. В стране немало краев и областей, которые по многим позициям не уступят Ставрополью, а кое в чем и далеко превосходят.

И, наконец, не было бы Горбачева — генсека и президента, если бы он не работал в курортном крае, не стал лично известен практически всему партийному и государственному ареопагу, не получил поддержку тех правящих сил в партии и государстве, которые заметили его, поддержали и постепенно водили по должностям разного уровня. К этим силам можно отнести прежде всего Ю. В. Андропова, М. А. Суслова, Ф. Д. Кулакова, В. Н. Ефремова, некогда работавших и живших в Ставрополье.

С возрастом люди становятся разговорчивее. Все чаще они говорят о прошлом, вспоминают события, которые памятны для них и которыми они могут гордиться. Наверное, так происходит со всеми. Не был лишен этой слабости и Михаил Сергеевич. Когда его избрали генеральным секретарем ЦК КПСС, он все чаще в кругу своих приближенных вспоминал о встречах, беседах с бывшими членами Политбюро Брежневым, Косыгиным, Андроповым, Сусловым, Кулаковым, Устиновым и некоторыми другими. Причем с некоторыми из них были встречи, как правило, семьями во время отдыха руководителей партии и государства на курортах Минеральных Вод.

Как многие «курортные» секретари, он встречал, развлекал и провожал членов Политбюро и правительства. Такие встречи, конечно, носили не формальный характер. Очень часто они происходили на лоне природы, в местах предгорий и гор Кавказа, в великолепных ущельях и долинах горных рек, где имелись все условия для хорошей охоты и были возведены Е. И. Чазовым и управлением делами ЦК отличные виллы. На душистой траве скатерти уставлялись обильными закусками и разомлевшие гости расстегивали пуговицы и были откровенными и признательно-благосклонными. Именно тогда и налаживались многие связи Михаила Сергеевича с лидерами страны.

Мне приходилось видеть фотографии, где Горбачевы принимали того или иного члена Политбюро, и все свидетельствовало о раскованности, откровенности и доверии. Но были в этих поездках и щекотливые моменты. В память о пребывании на Кавказе, видимо, стало уже ритуальным дарить какие-то сувениры. Однажды Раиса Максимовна, вспоминая тот период, говорила:

— Многие ведь не стеснялись, и супруги руководителей сами говорили, какой сувенир они хотели бы получить.

Она называла конкретно жен руководителей, мечтавших иметь тот или иной подарок — кавказскую чеканку, оригинальные изделия из тонкого фарфора, кое-что другое, имеющее довольно высокую цену.

— Для нас было это очень накладно, — продолжает Раиса Максимовна, — и приходилось всячески изворачиваться.

Но изворачиваться как-то удавалось, и слава Богу, что Михаила Сергеевича скоро перевели на работу в ЦК КПСС и эта нервотрепка по приему гостей с изворачиванием кончилась.

Неформальные связи с лидерами партии и государства безусловно помогли становлению М. С. Горбачева. Его опекали, поддерживали, растили для грядущих дел. В свою очередь Горбачев очень тепло говорил о своих покровителях. За все годы, что я его знаю, он ни разу не сказал пренебрежительно лично о Брежневе, называя его в кругу членов Политбюро неизменно Леонидом Ильичом, хотя в официальных речах поносил содеянное им в годы застоя. Видимо, от их контактов остались добрые воспоминания, а может быть, и благодарность за то, что сделал для Горбачева Л. И. Брежнев.

Как-то январским вечером 1982 года он увлекся воспоминаниями и стал тепло и душевно говорит о Суслове:

— Замечательный человек, умница. Сейчас на нем столько работы по Секретариату и Политбюро ЦК. Удивляюсь, как только можно со всем этим управляться…

Я был удивлен таким поворотом разговора, не понимал, к чему он его клонит, что за этим стоит. А главное, как реагировать на такие слова.

Отношение мое к Суслову было яростно негативным еще с начала 60-х годов, когда многие вопросы культуры, исподволь, но опытной рукой направлялись в нужное для Суслова русло. Но другое поражало меня в этом аскете. Был я шокирован тем, как он на 70-летии Хрущева превозносил первого секретаря ЦК КПСС, возвеличивая его, пуская в оборот изысканные эпитеты, а через несколько месяцев облил Хрущева грязью, сделал доклад на Пленуме ЦК, обосновав необходимость смещения с поста первого секретаря ЦК и председателя Совета Министров СССР. Мне кажется, что такое поведение одного из лидеров партии дискредитирует саму партию. Я по наивности считал, что члены Политбюро не могут быть двурушниками.

Весь облик Суслова, его голос, одежда отталкивали, манера разговора приводила, как мне рассказывали, многих в трепет. Его интригующие методы были известны аппаратному люду. С одним достаточно ярким фактом мне пришлось столкнуться самому. Помню, как из газеты в ЦК в 1963 году пришел молодой и способный кинокритик К. Он достаточно известен и сегодня. Его пригласили в качестве заведующего сектором кинематографии отдела культуры ЦК, который тогда по распределению обязанностей в Политбюро ЦК курировал Суслов. По молодости, а может быть, неопытности К. горячо взялся за дело, но, видимо, применял методы, которые в ЦК не использовались. Он был откровенен и непосредственен. Говорил, особенно не выбирая формулировок, и скоро появились трудности, завязался конфликт в секторе и с руководством отдела.

Хотя я считаю, что Д. А. Поликарпов, возглавлявший тогда отдел культуры, был порядочным и деликатным человеком, умел ладить со многими, здесь что-то не сложилось между ними, а может, Суслову доложили о неспособности К. руководить сектором. И тогда Суслов, который вошел в ЦК КПСС с предложением его утвердить, придумал ход, достойный самых больших циников. Он предлагает создать специальную газету кинематографистов и увлекает газетной перспективой К. Для журналиста и обозревателя К. нет более заманчивой цели, чем возглавить газету.

Быстро оформляется решение Секретариата ЦК. К. утверждается главным редактором газеты, он счастлив и весь в хлопотах по ее организации. Но Суслов, прежде чем выпустить документ, предлагает обсудить вопрос о новой газете на заседании Секретариата ЦК — Посоветоваться со всеми секретарями». И вот там разыгрывается спектакль. Секретариат принимает решение о несвоевременности издания газеты. Результат таков: газеты нет, но нет в прежней должности и заведующего сектором ЦК.

Существовавшее многие годы правило, что кадровые ошибки недопустимы в ЦК и что нужно не меньше трех лет, чтобы переместить кого-то на другую работу, обойдены. Но К. работы не предлагают. Я помню, как он волновался, не понимая, за что с ним так поступили, и только большие усилия, помощь товарищей позволили ему вернуться в газету, где тоже он оказался нежелательным возвращенцем, так как кое-кто из ортодоксов и завистников считал, что он не оправдал надежды ЦК партии, подвел коллектив редакции. Может быть, это и субъективный взгляд на личность М. А. Суслова, но подобную оценку этому человеку давали многие, кто его знал.

В начале 60-х годов я часто ходил на работу от метро «Библиотека Ленина» через Александровский сад у Кремля. И нередко видел впереди себя длинного худого человека в долгополом пальто или сером коверкотовом плаще, за которым следовал охранник с темно-вишневого цвета папкой своего шефа: Суслов медленно вышагивал на работу. Боясь его обогнать, на приличном расстоянии следовали десятки работников ЦК и других ведомств из зданий, расположенных по пути движения Суслова. Эта гусиная походка и долгополое пальто навсегда остались в моей памяти. С годами он не изменился — ни по характеру, ни по вкусам. Это был символ, хранитель традиции прошлого в стиле и методах руководства партией и страной. Позже, где-то в 70 — начале 80-х годов мне вновь часто приходилось тащиться за этим всесильным тогда человеком. На этот раз его лимузин со скоростью 40–50 километров в час следовал по Минскому шоссе с дачи на работу. На почтительном расстоянии следом с такой же скоростью двигались сотни машин, страшась обогнать сусловский броневик. Попасть в эту пробку было для многих истинным несчастьем. Но люди знали — впереди Суслов и молча терпели. Перед ним, как и перед другими машинами-членовозами специальное подразделение милиции расчищало дорогу, перекрывая все боковые въезды. Он двигался один по просторному и пустынному шоссе со скоростью катафалка в сопровождении огромной процессии легковых автомашин, автобусов и троллейбусов.

…И вот теперь Горбачев с почтительностью и уважением говорит об этом человеке:

— И Секретариат ЦК вести так, как он, никто не может — спокойно, уверенно, — продолжает Горбачев.

Что касается Секретариата, размышляю я, то это верно. Тут господствует один большой сусловский порядок. По существу, партия отдана ему в подчинение. И даже в отпуске, когда А. П. Кириленко замещал Суслова, бдительный серый кардинал следил за каждым решением и, вернувшись, отзывал некоторые из них, если они расходились с мнением Суслова и его окружения. Впрочем, было это и неудивительно. Михаил Андреевич имел магическое влияние на Л. И. Брежнева и часто, вопреки принятым решениям генсека, мог уговорить Леонида Ильича отказаться от них и сделать так, как советовал Суслов. Это делало его всесильным.

Этот январский разговор Горбачев начал не случайно. Я не знал, что Суслов находится в больнице и тяжело болен. 25 января 1982 года он умер от инсульта на 80-м году жизни. Ушел из жизни человек-реликвия сталинского призыва и мировоззрения, один из последних хранителей заветов великого кормчего.

Остывая от страстей того времени, я иногда ловлю себя на мысли: а может, и нужен в государстве человек-аскет? Его боялись в том числе и за то, что он не был похож на остальных. Разве сегодня можно представить существование такого человека на высоком посту в государстве? Он бы погиб в одночасье, был скомпрометирован и, скорее всего, кончил жизнь за решеткой. У каждого времени свои правила игры и свой круг игроков. Белые вороны сейчас не нужны, им не выжить. Призыв «обогащайтесь» — это ведь призыв не к народу.

…Поначалу превращение Горбачева — молодого секретаря крайкома — в члены Политбюро гарантировало ему только огромный объем работы, но не давало шансов подниматься на более высокие ступени. Для этого надо было пройти еще школу аппаратной работы, «притереться» во всех московских конторах. Ему и здесь помогло то, что многие министры отдыхали в предгорьях Кавказа и с нужными людьми он часто встречался «на водах» в неформальной обстановке. Правда, делал это не со всеми. Коллег-секретарей обкомов партии особенно не жаловал. И те, не дождавшись приглашения, порой звонили ему сами и звали на встречу. Слышал от секретарей еще в середине 70-х годов:

— Избалован высоким вниманием, — говорили о нем секретари. Его бы к нам в какую-нибудь Зауральскую область или в Забайкалье для приведения в чувство и уменьшения высокомерия. Тогда бы поприветливей был…

Думаю, вряд ли можно так осуждать человека, во владения которого гости, как говорится, валом валили и все требовали внимания. Встречаться, налаживать связи, быть приветливым Михаил Сергеевич знал с кем. С переездом Горбачева в Москву все эти связи оказали неоценимую услугу, и он сравнительно быстро завоевывал прочные позиции в чиновничьем мире.

Знание расстановки сил в ЦК КПСС, Совете Министров СССР, Верховном Совете СССР, министерствах и ведомствах, среди руководителей общественных организаций — непременное условие восхождения на вершину любой пирамиды власти. Не овладев искусством контактирования, не завоевав поддержку как «своего человека», нечего рассчитывать на движение «наверх». И Горбачеву потребовалось несколько лет, чтобы получить минимум того, что необходимо в данном случае. К нему пристально приглядывались, испытывали разными методами и только тогда формировали мнение.

Искусством лавирования, компромисса, умением со всеми поладить Михаил Сергеевич овладел быстро и — видимо, не ошибусь — в совершенстве. Скорее всего, это умение было приобретено еще в крае. Он сравнительно успешно постиг и азы столичного уровня интриганства, существовавшего на разных этажах власти, умения говорить одно, подразумевая другое, блефовать и широко улыбаться, располагая к себе людей.

Большое значение имело для Горбачева на первых порах умение привлечь к себе творческую интеллигенцию.

Он часто бывал в театрах и прослыл театралом, культурным человеком, душевно, до заискивания разговаривал с журналистами, хотя, став генсеком, мог и рыкнуть на них, если делалось что-то не так как нужно.

Начинал Михаил Сергеевич штурмовать последнюю высоту еще довольно «сырым» политиком, не успев привести в порядок свою речь. Он нервничал, неумело читал тексты выступлений на широких заседаниях, но, как уже говорилось, очень быстро прогрессировал.

Немало сил и энергии уходило у него на обеспечение импозантности, приобретение лоска. Но без прирожденной склонности достичь этого было бы вообще невозможно.

Я, видимо, допустил бы серьезный просчет, если бы не сказал, что одним из важнейших источников возвышения и роста Михаила Сергеевича явилась его сравнительно неплохая марксистско-ленинская подготовка, знание ленинского теоретического наследия. Он достаточно хорошо знал историю партии, труды В. И. Ленина, часто пользовался этим багажом, что серьезно выделяло его среди многих партийных и хозяйственных деятелей Ставрополья, да и не только Ставрополья, но и московских руководителей. Особенно если учесть, что многие члены Политбюро, и прежде всего Л. И. Брежнев, настолько давно читали работы В. И. Ленина, что вспомнить что-то из них затруднялись. В этом не было ничего удивительного: за долгие годы работы на руководящих должностях, занятий главным образом хозяйственными вопросами, у части членов Политбюро «повыветрились» знания основ марксизма-ленинизма. Некоторые из них, кроме первого тома «Капитала», вообще не читали Маркса, а из Ленина подбирали только подходящие к случаю цитаты. Впрочем, труды Маркса, Энгельса, их предшественников не знал и М. С. Горбачев. Конечно, у секретарей ЦК были помощники, довольно грамотные и теоретически подготовленные люди, но это никак не могло заменить первоисточники того учения, на базе которого руководители партии формировали новое бесклассовое общество.

Многих подобных недостатков в этом отношении был лишен Горбачев. На втором и третьем году перестройки он неожиданно сильно увлекся работами В. И. Ленина, открывая для себя поучительные пассажи. Заходя к нему в кабинет, я постоянно видел на его огромном столе несколько томов Полного собрания сочинений основателя социалистического государства. Он часто при мне брал книгу и читал вслух высказывания Владимира Ильича, сравнивал их с нынешней обстановкой и восхищенно говорил о прозорливости Ленина. Иногда, не довольствуясь этим и желая показать начитанность, он просил меня достать из шкафа тот или иной том и найти еще какую-то цитату. И когда я медлил, он возмущался, говоря, что я плохо знаю основоположников марксизма-ленинизма. Я и на самом деле не считал, что цитаты надо заучивать, а выхваченные из контекста мысли могут что-то определять в развитии общества. Меня больше увлекала диалектика и логика учения, интересовали перипетии борьбы сил и партий. Может быть, не в последнюю очередь поэтому М. С. Горбачев привлек к работе и утвердил своими помощниками А. С. Черняева и Г. Х. Шахназарова, способных ученых-обществоведов, прекрасно владеющих теорией марксистско-ленинского учения, преподававших его в университетах, публикующих научные работы и учебники для школьников и взрослых. В этом отношении настольной книгой для многих поколений школьников стало «Обществоведение», редактором и одним из авторов которого был Г. Х. Шахназаров. Оно выдержало около 20 изданий, привлекая молодежь своей доступностью. Знаю, что многие студенты и даже аспиранты изучали по этому учебнику общественные науки. С не меньшим теоретическим багажом были и другие советники и помощники генсека, оказавшие тогда влияние на Горбачева.

В общем, в 1986–1987 годах Михаил Сергеевич находился под огромным воздействием произведений Ленина, и чувствовалось, что он хотел предложить концепцию, которая продолжила бы идеи вождя и потрясла мир не меньше, чем все, сделанное В. И. Лениным. При подготовке и публикации докладов, статей М. С. Горбачев стремился теоретически обосновать многие свои предложения, показать их неразрывную связь с учением основоположников марксизма-ленинизма. В большинстве работ генсека эти попытки теоретизировать прослеживаются довольно четко. А публиковаться, как я говорил, он очень любил. Даже любил — не то слово. Это была его страсть. За короткий срок ему написали столько, что сочинения составляли внушительную череду томов в переплетах почему-то голубого цвета.

Уже в студенческие годы и особенно на комсомольской и партийной работе в Ставрополье М. С. Горбачев пристрастился к общению с массами через печать — газетные и журнальные статьи. Как-то он попросил меня собрать все, что было написано им на Ставрополье. Когда это собрали вместе, то получился альбом, который одному человеку было не только трудно нести, но и поднять. Все, написанное в Ставрополье, не оставляет никакого сомнения, что незыблемой основой развития советского общества Михаил Сергеевич считал практическое воплощение марксистско-ленинских идей, решений съездов партии в жизнь, положений и выводов, которые в ту пору выдвигал перед обществом Л. И. Брежнев. И эти идеи он последовательно и неуклонно проводил в жизнь на посту секретаря крайкома и секретаря ЦК, а позже и генерального секретаря ЦК Компартии Советского Союза.

Не случайно, выступая с докладом на торжественном заседании в Москве, посвященном 113-й годовщине со дня рождения В. И. Ленина, Михаил Сергеевич начал с того, что характеризовал Ленина как человека, «чье имя стало символом революционного обновления мира, чье учение владеет умами передового человечества, воплощается в общественную практику всемирно-исторических масштабов… Ленин — не меркнущий образец для его учеников и последователей. Он всегда с нами… Обветшало и рассыпалось немало разных концепций и доктрин о локальной ограниченности ленинизма, о его мнимой «устарелости». А ленинские идеи живут и побеждают».

В 1987 году, в день 70-летия Октября, он, как и раньше, верен ленинским идеям и заветам. Свой юбилейный доклад, посвященный этой дате, он начинает так:

«Семь десятилетий отделяют нас от незабываемых дней Октября 1917 года. Тех легендарных дней, которые начали свой счет новой эпохе общественного прогресса, подлинной человеческой истории. Октябрь — поистине «звездный час» человечества, его рассветная заря. Октябрьская революция — это революция народа и для народа, для человека, его освобождения и развития.

Семь десятилетий — совсем небольшой отрезок времени в многовековом восхождении мировой цивилизации, но по масштабам свершений история еще не знала такого периода, который прошла наша страна после победы Великого Октября. И нет выше чести, чем идти путем первопроходцев, отдавать все силы, энергию, знания, способности во имя торжества идей и целей Октября».

Конечно, я злоупотребляю цитатами, но вряд ли можно разобраться в той метаморфозе, которая произошла с Горбачевым особенно в определении времени этого политического и идеологического кульбита, который генсек совершил в последующем.

То ли, затевая перестройку, он не сжигал всех мостов с прошлым, поскольку процесс, как говорил генсек, еще не пошел, то ли не знал тех концепций, которые предложат ему советники, помощники и консультанты в преобразовании страны. Во всяком случае, он докладывал XXVII съезду КПСС, всей партии, международному коммунистическому движению, мировой общественности о том пути, который прошла первая в мире страна социализма:

«Пройденный страной путь, ее экономические, социальные и культурные достижения — убедительное подтверждение жизненности марксистско-ленинского учения, огромного потенциала, заложенного в социализме, воплощенного в прогрессе советского общества. Мы вправе гордиться всем свершенным за эти годы напряженного труда и борьбы!».

Я вновь и вновь перечитываю те страницы его докладов, выступлений, статей и речей, где Михаил Сергеевич фиксировал свою позицию по отношению к марксистско-ленинской теории, мировому коммунистическому движению, говорил о достижениях нашего общества, превращении страны в крупнейшую мировую державу, и вижу ту грань, за которой наступил перелом в его воззрениях. В работах до 1988 года достаточно четко и ясно прослеживалась линия на социалистический путь развития страны. Это отлично видели руководители партийных комитетов и организаций, рядовые коммунисты, многие граждане страны, которых интересовали вопросы политики.

Большинство общества считало, что жить, работая, как прежде, уже невозможно, но и отбросить завоевания десятилетий было бы также значительной утратой, ибо во многих странах трудящиеся ценили именно наши социальные завоевания и там, где было возможно, использовали все лучшее, что было нами достигнуто. Коммунисты, да практически все советские люди исходили из того, что в словах Горбачева отражена его принципиальная позиция социалистического пути развития страны. И они поддерживали преобразования до тех пор, пока не началась смена в стране общественной формации.

Наверное, историки еще разберутся, когда и почему резко изменилась позиция Горбачева, чем это мотивировано. Как мог генсек превратиться из сторонника социализма, коммунистической перспективы в почитателя концепции капиталистического пути развития?

Полагаю, время заставит М. С. Горбачева объяснить миру столь резкую перемену воззрений, принципов. Нельзя оставить о себе впечатление флюгера, который вертится в зависимости от того, куда дует ветер. Со своей стороны могу лишь присоединиться к выводам тех аналитиков, которые полагают, что это был уже не его выбор. Генсек оказался повязанным теми силами в стране и за рубежом, которые давно расставили для него силки, и он вынужден был вести свою партийную паству на ту морально-физическую живодерню, из которой невредимым и обогащенным выходил он один. Возможно, чтобы начать все сначала…

В книге Р. М. Горбачевой, вышедшей в свет накануне августовских событий, есть такие строки:

«Вера в партию пришла к моему отцу вместе с Михаилом Сергеевичем, моим мужем. Несмотря на разницу в возрасте, он стал для него коммунистом, олицетворяющим правду и справедливость».

Отец Раисы Максимовны не дожил до дня ликвидации партии. Он никогда уже не сможет узнать, кто из Олицетворяющих правду и справедливость» приложил к этому руку. Зато это хорошо знают земляки Михаила Сергеевича. Друг его юности, одновременно с Горбачевым награжденный за ударный труд на жатве орденом Трудового Красного Знамени, Александр Яковенко оценил действия своего односельчанина как предательство:

— Если бы дядя Сережа узнал, что сотворит его сын со страной, за которую он проливал кровь на фронте, он своими руками его…

А дальше следовали слова из лексикона Тараса Бульбы. Неблагодарные все-таки люди. Михаил Сергеевич нес им свободу, обещал хорошую, сытую жизнь. Ну немного не получилось, не все дороги, как известно, ведут в рай, но это не значит, что надо держать на него обиду. Помните, что говорил великий борец за справедливость Дон Кихот Ламанчский, обращаясь к Санчо Панса:

— Конечно, мой друг Санчо, тебе трудно и тебя частенько колотят, но зато тебе не надо быть смелым.

 

Поездки по стране, по пути перестройки

Еще весной 1985 года, намечая посещение московских предприятий, М. С. Горбачев поделился своими планами на будущее по поводу поездок по стране.

— Конечно, надо посетить максимальное число промышленных центров и крупных сельскохозяйственных районов, — говорил он.  — Страну, проблемы, волнующие людей, следует знать. Но начинать надо все-таки с крупнейших экономических и политических центров государства. В Москве я побывал на ряде заводов, теперь очередь Ленинграда — колыбели революции, затем хочу поехать в Киев, а уж потом можно решать в силу деловой необходимости, куда поехать еще.

Этой линии он и придерживался в последующем. Летом 1985 года совершает кратковременный визит в Ленинград, позже в Киев и Днепропетровск, где выступает на партийно-хозяйственных активах и перед рабочими. Встречи эти остались памятны для многих. Впервые партийные, хозяйственные руководители, рабочие увидели «самоговорящего» генсека, которого не поддерживали под руки, и он вразумительно отвечал на вопросы, отрывался от текста и говорил многое по памяти с учетом аудитории, полученных впечатлений при посещении предприятий и социальных объектов городов.

Речь в Ленинграде ему настолько понравилась самому, что он дал команду целиком показать ее по телевидению. С тех пор он поверил в свои возможности говорить, не слишком придерживаясь текста, и стал этим даже злоупотреблять, так как свободная речь занимает больше времени, менее концентрирована и упущенные случайно ключевые моменты делали ее жидкой. Тем не менее это была необычная практика, возврат к тем временам, когда талантливые революционеры вообще не писали себе речей, вдохновляя словом людей на многие дела. Но то время безвозвратно миновало. Теперь нужен был не талант оратора, а талант организатора.

В начале осени 1985 года Горбачев совершает поездку в Тюмень и Казахстан. Необходимость этого вызывалась тем, что добыча нефти у нас стала падать, а это серьезно сказывалось на валютных поступлениях. К этой поездке серьезно готовились, Михаил Сергеевич предварительно направил туда ряд секретарей ЦК, зампредов Совета Министров СССР, членов правительства, других руководителей высоких рангов.

М. С. Горбачев летел в Тюмень с Раисой Максимовной. В те годы подобные совместные поездки были, пожалуй, единственными негативными моментами, которые раздражали людей в действиях этой четы.

Раиса Максимовна хорошо и модно одевалась. Вещи ее в ту пору были сшиты или куплены за границей, и выглядела она, украшенная оригинальными драгоценностями, весьма импозантно. Однако этого рабочие, все жители Тюмени, особенно женщины, тогда не поняли. Их раздражал наряд супруги генсека, в то время когда жены и дети нефтяников и газовиков жили весьма скромно, нередко в бараках и передвижных домиках, а одевались так просто, что всякое появление нарядной Горбачевой перед народом вызывало раздражение, глухое молчание.

Оно усиливалось тем, что в ту пору Раиса Максимовна еще не имела специальной «женской» программы пребывания. Поэтому практически везде, от буровой до совещания актива, находилась вместе с мужем. Но как бы ни было, в тот приезд Горбачева народ встретил его с ликованием. Огромные толпы людей вышли на улицы и при первой остановке так плотно окружали машины, что пробиться к генсеку было невозможно. Люди, не привыкшие видеть высоких гостей, шли «смотреть» на Горбачевых. В Сургуте, Ямбурге массы народа радостно и громогласно приветствовали генсека. Руководство областью, не ожидавшее такой активности населения, растерянно озиралось, надеясь, что все обойдется благополучно и программу пребывания Горбачевых в нефтяном краю удастся выдержать.

Это была одна из примечательных поездок Горбачева, которая благодаря телевидению произвела большое впечатление на страну.

— Опираться надо на людей, — подтверждал он, довольный результатами поездки, встречей с трудящимися, высказанную уже как-то мне мысль.  — Народ поможет пробить нам любые вопросы.

В первые годы правления Михаил Сергеевич «верил народу», считал его своей опорой. Это потом ему стало казаться, что люди глухи к его новациям, они отстали в своем развитии, не понимают предлагаемых преобразований, и он все меньше им доверял.

Тогда в Тюмени были намечены для решения многие проблемы нефтегазодобычи. На совещании отчитывались поставщики техники, труб, различных материалов. Решались и вопросы социального порядка: намечалось ускорить строительство жилья, поставить больше товаров народного потребления, особенно теплых вещей. Но с чем Горбачев решительно не согласился, так это с необходимостью расширить кооперативное строительство на «Болыпой земле», в центре страны, на юге, о чем его просили северяне.

— Жить надо здесь, — уверенно говорил он окружавшей его огромной толпе.  — Здесь воспитывать детей и оставаться после выхода на пенсию.

Это были, конечно же, не очень-то продуманные слова, люди не просто молча воспринимали их, но и активно, иногда со злостью доказывали, что Заполярье — это не Ставрополье и даже не Пермская область. Дети здесь чаще болеют, старики не в состоянии долго «тянуть» в холоде приполярной зимы, при редком солнце, высокой разряженности воздуха, нехватке кислорода. Но генсек уже «закусил удила». Он с таким жаром и убедительностью доказывал, что следует осваивать север и жить тут постоянно, ибо здесь хорошие условия, благоустроенные дома, что я подумал, а вернемся ли мы сами в Москву? Не тут ли осядем, учитывая очень хорошие условия жизни?

Однако из Заполярья мы тихо и быстренько перелетели в Тюмень. Там предстояло большое выступление Горбачева, и он хотел внести некоторые коррективы в текст. Меня и А. Н. Яковлева он заставил ночью переработать доклад, а когда я проснулся, то текста не нашел. Поднявшись раньше, Горбачев разыскал доклад и теперь сам работал над этим материалом.

Тема доклада затрагивала проблемы увеличения добычи нефти и газа. Серьезной критике были подвергнуты расхитительные способы добычи нефти, слабое внедрение методов интенсификации на нефтепромыслах, недостаточная техническая оснащенность промыслов, низкое качество оборудования. Основательно были рассмотрены и вопросы социально-экономического характера, которые выходили за рамки Тюмени, касаясь всех регионов Сибири и Дальнего Востока. Но был в докладе и один деликатный момент. Речь идет об антиалкогольной программе, недавно принятой Политбюро ЦК и Советом Министров СССР.

К руководству страной пришли, как я говорил, относительно новые и до отчаяния смелые люди. Во всяком случае, таковые имелись среди них. К сожалению, это была смелость и бесстрашие детей, которые просто не знают, что такое опасность. Поскольку в последние годы в ЦК партии и правительство поступало много писем от ученых-медиков, женщин, писателей о недопустимости пьянки, того угара, который охватил страну, все этажи общества снизу доверху, Горбачев дал поручение разработать меры, устраняющие этот «маленький» недостаток. Предполагались тогда достаточно серьезные меры: снизить производство плодово-ягодных вин, сколь доступных из-за своей дешевизны, столь и вредных для здоровья, постепенно сократить производство водки. На коньяки, сухое вино и шампанское эти меры не распространялись. Но когда проект революционного постановления был вынесен на обсуждение Политбюро, то охваченные благородным стремлением быстрее ликвидировать зло, Горбачев, члены Политбюро, взвинчивая один другого пламенными речами, решили, что можно не только принять в принципе намеченные меры, но постараться сделать большее. Когда же контроль за осуществлением этой программы поручили М. С. Соломенцеву, я понял, что теперь люди не будут не только пить, но и нюхать алкоголь. К сожалению, в плохих предчувствиях я часто оказывался прав. Руководители Госплана СССР, минторга, перерабатывающей промышленности, аграрники как могли отстаивали свои «алкогольные» позиции и говорили, что это обойдется государству потерей в бюджете десятков миллиардов рублей, гибелью виноградников, ликвидацией мощностей на многих заводах виноделия. Но взывать к разуму людей, которые полагают, что работают ради блага народа, дело безнадежное. Тут появляется столько аргументов и высказываний мудрецов, что спорить просто не имеет смысла, и естественно, защитников постепенного снижения производства алкоголя заклеймили ретроградами, людьми, которые сознательно спаивают народ. Это была нелегкая борьба, но Политбюро тогда победило.

Как можно было и предположить, после такой победы и нескольких душеспасительных бесед в Комитете партийного контроля у М. С. Соломенцева намеченный план перевыполнялся. Сокращалось производство не только водки и «бормотухи», но и коньяков, сухого вина, шампанского. Закупки спиртного за рубежом резко снизились, поставив предприятия виноделия социалистических стран на грань экономического банкротства.

В ажиотаже благородной борьбы со злом, как с нами часто случается, мы забывали предупредить друзей о намеченных мерах по сокращению закупок вин у них и поставили эти страны перед фактом: что хотите, то делайте — советский народ больше спиваться не желает.

Принятые решения, развал перерабатывающей промышленности и винокурения нанесли удар по бюджету государства. Скоро это стали ощущать финансовые органы. В Госплане, Минфине, Минсельхозе пытались чуть притормозить дело, во всяком случае, придерживаться намеченных в решении цифр, но тут в игру постоянно вступал Комитет партийного контроля, который держался твердо. Впрочем, надо сказать, что, сидя плечо к плечу на заседании Политбюро, пожалуй, все яростно выступали за искоренение алкогольного зла, но, когда мне приходилось говорить с некоторыми из них порознь, иначе как чушью принятые решения и темпы сокращения производства спиртного они не называли, да и своих привязанностей, насколько я знал, не меняли. Благо, по нашему пути пошли тогда не все страны. Контрабанда существовала и в то время.

Но для остальных принятое постановление оставалось в силе.

— В утверждении норм трезвости, — говорил М. С. Горбачев в Тюмени, — никакого отклонения не будет. Задачу эту мы намерены решить твердо и неукоснительно.

Запрещать твердо и неукоснительно мы в ту пору умели: опыт был накоплен десятилетиями. Контролировать выполнение постановления было поручено Секретариату ЦК КПСС.

Столь опрометчиво принятое постановление имело серьезные последствия для экономики страны, авторитета руководителей. Народ не понял и не принял скоропалительных мер.

На первом же приеме в ноябре 1985 года число посетивших его гостей резко сократилось, люди с унынием смотрели на закуски, рассчитанные отнюдь не для минеральной воды и соков, а иностранцы, взглянув наметанным глазом на первые плоды перестройки, тепло пожали руки руководителям по случаю национального праздника, пожелали дальнейших успехов на избранном пути и быстро ретировались. Урок был показательный — на все последующие приемы, нарушая свои же решения, руководство всегда выставляло вина, а кое-кому на столы продолжали подавать коньяк.

Что и говорить: сурово, с непониманием отнеслись «к причудам» Горбачева люди. Многие впоследствии считали это постановление единственным осуществленным в программе перестройки. Но это неверно. Оно не было выполнено до конца. В ЦК пошли тысячи писем возмущения, и те же женщины, которые молили повести борьбу с алкоголизмом, сохранить разваливающиеся семьи, уберечь от болезни мужей и детей, теперь просили об увеличении продажи водки, ибо мужчины перешли на одеколон, зубной порошок. В стране развернулась тайная народная война с правительством, силами правопорядка. Прежде всего была взорвана алкогольная монополия государства, которую восстановить так и не удалось. Началось массовое самогоноварение главным образом с использованием сахара. Именно с тех пор проблема алкоголя и сахара оставалась острейшей и наиболее болезненной для населения, сыгравшей роковую роль для партии и Горбачева.

Теперь уже паниковало руководство. На заседаниях Политбюро многие с ненавистью поглядывали на инициаторов постановления, пускали прозрачные стрелы в адрес Горбачева и Соломенцева. Но это были стойкие большевики и еще долгие годы не сворачивали с намеченного пути, вспоминая, сколько людей спасли от гибели. А поначалу действительно стала снижаться преступность, уменьшился травматизм, сократилось число «несунов». Правда, на атомных станциях взрывались котлы, тонули корабли, сталкивались поезда. Но это могло быть и следствием длительного воздержания.

В общем, к тому времени, когда Горбачев появился в Тюмени, вопрос об алкоголе еще только начинал осмысливаться. Женщины, выступая, говорили о мудрости Михаила Сергеевича, который спас народ от вырождения, позволил укрепить семьи. Мужчины сурово молчали, полагая, что для северян такие новации не пройдут, благо завоз спирта на зиму там уже сделан. Не вывозить же его обратно. Они этого не допустят.

Именно такие противоречивые впечатления оставила в те годы поездка к нефтяникам и газовикам.

Впереди был перелет в Целиноград — там проводилось еще одно совещание, которое, как и многие ему подобные, не оставило следа в достижениях деревни. В той речи, с которой М. С. Горбачев полагал выступить, среди прочих ставился вопрос о повышении розничных цен на хлебобулочные изделия. Сам по себе этот вопрос к тому времени, конечно, не просто созрел, но и перезрел. Но я очень боялся, что скоропалительные, детально не обсужденные решения могут привести ко многим непредсказуемым последствиям.

Беспокоило и другое: никто не просчитал, как такая мера скажется на ценах других продуктов. Как говорил мой товарищ из «Правды», «конечно, повышение цен на золото мало беспокоит простых людей, ибо не они покупают драгоценности, но всякий раз, когда цены на золото растут, почему-то изменяются и цены на пучок редиски на рынке». И это была святая правда. Тогда непродуман-ность всех деталей повышения цен на хлебобулочные изделия заставила меня возразить Горбачеву и, насколько можно, аргументировать свое мнение. Горбачев молча выслушал и ничего не сказал, однако вопрос о ценах прозвучал как проблема, к которой предстоит подступиться.

В ту пору я не был сторонником сохранения цен на прежнем уровне. Цены давно не отражали реальное положение дел в экономике. Именно в ту пору, когда имелся кредит доверия, когда существовала довольно большая масса товаров, а рубль обеспечивался более чем на 50 копеек, можно было многое сделать. Но решать следовало взвешенно, в комплексе с ценами на все товары и услуги. Скоропалительными действиями можно было легко расстроить денежно-финансовую систему и только получить новый, еще более мощный виток инфляции.

Тогда, в середине 80-х годов, подступать к этому вопросу в широких масштабах побоялись, упустили время, надеясь на чудо. Вообще вопрос о явлении чуда для нашей страны был почти всегда главным в решении проблем роста благосостояния народа. Чуда мы ждали от революции, от коллективизации, от перестройки, от расширения посевов кукурузы, от мелиорации, от концентрации и специализации производства. И сегодня мы ждем чуда от монетаризации, конверсии, демократизации, фермеризации сельского хозяйства и от многого другого, при этом мало что практически делая для улучшения жизни.

…Вечером на другой день Горбачев возвращался в Москву. Я особенно хорошо запомнил тот день: мне исполнилось тогда 50 лет, и в салоне самолета на большой высоте, когда А. Н. Яковлев и Г. П. Разумовский напомнили Горбачеву о дне рождения, Раиса Максимовна попросила принести бутылку красного вина. Надо сказать, что с самого начала и до последнего времени она была противницей столь искаженного толкования сухого закона и говорила, что это несусветная глупость — запрещать выпить бутылку вина.

И я с ней всегда соглашался, отстаивал эту мысль, где мог, хотя в то время сам не увлекался этим любимым народом делом.

Разлили по бокалам «Мукузани». Горбачев едва пригубил, то ли стеснялся подчиненных, то ли по другим причинам, но он не стал пить. Разговор быстро соскользнул на итоги поездки, впечатления.

И вдруг Р. М. Горбачева сказала:

— Давайте выпьем за наше дело, за верность Михаилу Сергеевичу, клянитесь, что вы будете ему преданы.

Неожиданное предложение о клятве присутствующих несколько шокировало. А. Н. Яковлев отвернулся, поглядывая в иллюминатор, Г. П. Разумовский неожиданно рассмеялся, а я попытался все свести к шутке, еще не веря в серьезность сказанного и искренне не понимая, при чем тут личные клятвы. Мы служим делу, Родине, а не тем или иным личностям или супругам. И путать Отечество и Ваше превосходительство не годилось. В конце концов это не монархическая династия. Но Раиса Максимовна настаивала, вкладывая в это какой-то свой смысл. Горбачев поднял фужер, но она продолжала твердить:

— Нет, нет, вы скажите: «клянемся».

Это начинало переходить уже пределы, тем более что клясться, выходило, нужно было ей. А. Н? Яковлев, незаметно сменив тему разговора, рассказал что-то из опыта других стран. И вопрос как-то неловко был замят.

Этот бокал вина вспомнился еще раз через несколько лет, когда был удален из ЦК старый знакомый Горбачева Разумовский, без особых объяснений смещен с поста члена Президентского Совета А. Н. Яковлев.

А требование поклясться в верности, хотя и на высоте 11 тысяч метров, было из той же серии личной преданности, взгляда начальников на людей как на своих дворовых, которые должны служить не принципам и интересам дела, а фигурам, даже если они политические фигляры. И подданные должны менять одежды в зависимости от того, в какую тогу вырядился сегодня их суверен.

Время в те годы бежало быстро. Михаил Сергеевич планировал много встреч и часто выступал. А это требовало соответствующей подготовки текстов, которые он заставлял по нескольку раз переписывать. На цековской даче в Волынском уже сидела постоянная бригада Спичрайтеров», которая готовила доклады, выступления и речи для генсека. Упорно работали и международники, ибо М. С. Горбачев все больше входил «во вкус» зарубежной проблематики.

После выступления в Целинограде 7 сентября 1985 года Михаил Сергеевич 20 сентября произносит речь и заключительное слово на встрече в ЦК КПСС с ветеранами стахановского движения. К 30 сентября готовится его выступление по французскому телевидению. В октябре у него было 15 речей, выступлений, докладов и бесед. И это не считая тех, которые не публиковались. Были месяцы, когда число разнообразных выступлений, приветствий, других публикаций достигало 22. Но дело не только в количестве выступлений. Беда состояла в том, что скоро Горбачев сам стал все больше подключаться к подготовке своих речей, переписывал готовые тексты, нередко обогащая, но чаще ухудшая их. А для этого требовалось много времени. Зато они были плодами и его труда. Многословные, с частыми повторами.

При таком объеме публицистической деятельности разрушился порядок согласования выступлений в Политбюро. О многих инициативах и обещаниях члены Политбюро узнавали уже из газет. К этому надо добавить, что М. С. Горбачев принимал многочисленных зарубежных визитеров, что практически не оставляло у него времени для обстоятельного рассмотрения внутренних проблем и бесед с министрами, первыми секретарями ЦК компартий республик, крайкомов и обкомов КПСС.

Все это углубило трещину между генсеком и членами ЦК, первыми секретарями партийных комитетов, хозяйственными руководителями. Они охотно помогали все время Горбачеву и были готовы делать это и впредь, но контакт как-то нарушился. Генсек не интересовался состоянием дел на местах, редко звонил. Возникало состояние отчужденности. И это нежелание поддерживать контакт было тяжелой чертой характера Горбачева. Скоро встречи и телефонные звонки вообще потеряли для местных руководителей какое-либо значение. Горбачев все реже интересовался хозяйственными делами, несмотря на советы и просьбы, перестал встречаться с глазу на глаз с министрами, руководителями предприятий. Все больше встречи проводились с многочисленными приглашенными. На них шли накачки, какая-то надсадная, оскорбительная критика; впрочем, и это продолжалось недолго. Чувствуя отчужденность, люди стеснялись к нему заходить или шли в крайнем случае. Беседы стали носить формальный характер, на них после очередного мероприятия секретари приглашались «гуртами» по 10–15 человек. При этом говорил в основном Горбачев.

— Знаешь, мне такие политбеседы не по душе, — сказал как-то один из старых моих знакомых, первый секретарь одного сибирского обкома партии.  — Я хочу обсудить конкретные вопросы, а со мной говорят в духе политбеседы, как райкомовский Федя-пропагандист о значении силы слова. Если можешь, помоги встретиться с глазу на глаз, а нет, ну что ж, значит, такая наша судьба…

Приемом к Горбачеву занимались его секретари, и я не мог и не хотел регулировать этот процесс, ибо не считал возможным исполнять швейцарские функции при генсеке. Разумеется, когда, возникали неотложные и серьезные проблемы, я информировал о той или иной записке секретаря обкома с просьбой принять, дать возможность доложить или передавал ее в приемную. Но с годами таких просьб становилось все меньше, и к Горбачеву можно уже было попасть без особого труда, да, пожалуй, в любое время, но люди в эту дверь особенно не стучались. Ее все чаще и чаще открывали представители зарубежной прессы, иностранные визитеры, те, кто хотел обогреться в лучах славы или мимоходом сказать своим коллегам, что он долго беседовал с президентом СССР и тот поддержал высказанную ему идею и согласился помочь…

Помощником генерального секретаря ЦК Горбачева я был утвержден где-то в марте — апреле 1985 года. После подготовки доклада на конференции в декабре 1984 года Михаил Сергеевич возложил на меня вопросы идеологии, хотя я понимал, что это временное дело. Утвердил он своим помощником и А. П. Лущикова, как опытного и разумного человека, способного решать многие вопросы. По международным делам Запада он на первых порах оставил помощника Л. И. Брежнева, Ю. В. Андропова, К. У. Черненко — А. М. Александрова-Агентова, эрудированного человека, но в силу объективных обстоятельств смотрящего на современные проблемы прежним взглядом. Социалистическими странами занялся В. В. Шарапов, впоследствии посол СССР в Болгарии. Заведующим общим отделом ЦК утвердили А. И. Лукьянова, который хорошо знал бумажные дела, работал, по словам Анатолия Ивановича, с Молотовым, Хрущевым, Брежневым, Подгорным, Андроповым, Черненко, Горбачевым и знал все лабиринты аппаратной жизни.

Трудно говорить о единстве мышления и подходов к делам в этой команде. Во всяком случае, я скоро был возвращен к делам более близким мне — экономическим.

К тому времени А. Н. Яковлев уже возглавлял агитпроп ЦК, и я не сразу понял, почему потребовалось мое перемещение, и только со временем разобрался кое в чем. На должность помощника по идеологическим вопросам был утвержден Г. Л. Смирнов, которого я знал еще с начала 60-х годов как лектора ЦК КПСС. Раиса Максимовна одобрила этот выбор. Она всегда считала, что по идеологическим проблемам помогать Горбачеву должен академик. Смирнов подходил для этого. Человек он был грамотный, спокойный и даже медлительный, но нередко, как бы сказать поточнее, неповоротливый. А. Н. Яковлев, рекомендовавший его Горбачеву, говорил о нем как о слоне в посудной лавке, и было в этом что-то похожее на истину. Эта «команда пестрых» и помогала генсеку думать и излагать мысли.

Поездки Горбачевых по стране продолжались. Он посещал промышленные центры, крупные предприятия машиностроения, оборонной промышленности, колхозы и совхозы, запланирована у него была поездка для ознакомления с положением дел в Куйбышевской области. Там мощные заводы машиностроения, в Тольятти — гигант ВАЗ — Волжский автомобильный завод. Руководство областью недорабатывало. Первый секретарь обкома КПСС не пользовался большим авторитетом, и все это могло в недалеком будущем сказаться на обстановке в области. Так оно и случилось через некоторое время, но тогда М. С. Горбачев еще надеялся, что его приезд изменит ситуацию.

В целом поездка получилась довольно интересной. Люди хорошо встречали Горбачевых, но освещение по телевидению визита чем-то не устраивало Раису Максимовну. Г. Л. Смирнов, отвечавший теперь за все эти дела, положился на телевизионщиков и А. И. Власова, работавшего первым заместителем заведующего идеологическим отделом под руководством А. Н. Яковлева.

Во время одного из обедов Р. М. Горбачева завела разговор о визите:

— Люди здесь прекрасные, хорошо встречают, — ласково говорила она, — а вот освещение визита в средствах массовой информации никудышное. Михаила Сергеевича показывают как-то с затылка, отсекают его от сопровождающих, и все это при огромном количестве газетчиков, телевизионщиков, идеологов из ЦК, специально приставленных для этого помощников.

Разговор этот вдруг напомнил то, что происходило некогда со мной. Именно такие слова однажды я слышал от самого М. С. Горбачева, когда он выразил недовольство слабым освещением в средствах массовой информации его первой поездки на московский ЗИЛ. Тогда я организовывал ее и по согласованию с Горбачевым делал освещение визита скромным и деловым, о чем я уже рассказывал. Это было рабочее ознакомление с положением дел на заводе, в одной из больниц Пролетарского района столицы. А коли деловой визит, то пресса была приглашена в незначительном числе. М. С. Горбачев с этим согласился.

Мне казалось, что поездки в принципе должны быть деловыми, рабочими, иначе они будут смахивать на рекламные шоу. Люди в нашей стране в то время сильно устали от частого мелькания на экранах телевизоров генсеков, слушанья их речей. Нужно было сделать перерыв, чтобы зритель и читатель ждал слова генсека; так мне думалось, и с этим соглашался генсек.

Но на другой день я узнал, что не просто заблуждался. Оказывается, я вообще ничего не понял в освещении визита генсека, не придал ему характера эпохальности. Горбачев, отбиравший лично накануне снимки для телевидения, сегодня говорил, что освещение было никудышным, показывали плохо. Я принял к сведению сказанное, но после еще одной поездки получил новый нагоняй: почему лидера партии показывают с затылка. Вразумительно объяснить манеру показа я не мог, хотя позаботился о том, чтобы за это дело взялись специалисты агитпропа ЦК. О таком проколе стало известно А. Н. Яковлеву. Теперь уже взвился он и, чертыхаясь, сказал, что дело не в том, что Горбачева показывают с затылка. Кстати, кто видел, может подтвердить, что у генсека очень красивый и благородный затылок. В отличие от многих, его каждый день подстригал парикмахер, и большинство мужчин могли бы только гордиться, если бы такую часть их головы ежедневно демонстрировали по телевидению. Тогда в чем же дело?

Я задумался над словами А. Н. Яковлева, и кое-что открылось для меня совсем с иной стороны. Дело было в том, что не показывали всего шарма супруги лидера. Каюсь, я не понимал тогда необходимости демонстрировать наряды Раисы Максимовны. Более того, зная мнение людей, читая почту, я полагал, что выпячивание супруги генсека вредит делу Горбачева, партии, перестройки. Возможно, я не так или не все еще понимал, поэтому, когда наконец разобрался, куда надо направлять объективы фотокинотелекамер, меня уже перебросили на новый участок работы. И за дело взялся многоопытный Георгий Лукич Смирнов, бывший директор института философии. Теперь, казалось, можно за затылок не беспокоиться.

…И вот за столом сидел, как мы его называли, Лукич, ответственный по части роста имиджа советского лидера. Не адресуясь непосредственно к нему, Раиса Максимовна говорила о любви народных масс к генсеку, что было абсолютной правдой, и неспособности телевидения донести всю полноту этой любви до народов страны и всего мира, с чем тоже трудно было не согласиться, когда речь шла о мировом сообществе. То ли меня бес толкнул в ребро, то ли вспомнились подобные унизительные выговоры, полученные мной, но я сказал:

— А по-моему, не только поездка хорошая, но и освещение ее полное.

Эта реплика не внесла успокоения, а скорее подхлестнула монолог и позволила высказать супруге еще много всяких глубоких мыслей по вопросам пропаганды и агитации, в частности, что она думает об идеологии и профессиональных способностях советских кинотелеоператоров. Нагнетание страстей продолжалось. Во всяком случае, Смирнов, бросив салфетку, вышел из-за стола и поспешил звонить своей команде, которая приехала освещать визит. Его философское спокойствие было поколеблено. Он приказал показывать генсека только в фас вместе с супругой.

На другое утро мы с Лукичом сидели в холле и ждали, когда нас позовут к завтраку — часто помощников приглашали откушать вместе с Горбачевыми и утром. Время уже было позднее, и на вопрос Лукича: «А может про нас забыли?» — я ответил: такого еще не было, значит, отдыхают и вот-вот мы начнем завтракать.

Георгий Лукич перенес тяжелую операцию на желудке, и своевременное питание было ему необходимо, как лекарство. Однако когда все-таки, не вытерпев, я выглянул в коридор и спросил охрану, где руководство, то оказалось, что завтрака не было и М. С. Горбачев один, не позвав нас, не предупредив охрану, неожиданно уехал на завод. Видимо, дискуссия между супругами по проблемам освещения визита вечером затянулась и несколько нарушила распорядок следующего дня.

Смирнов, голодный, печальным взглядом окинул меня, но я утешил, как мог:

— Воздержание полезно, Лукич. Все образуется, поедем потихоньку на завод, а к обеду у нас будет лучше аппетит.

Прошло немного времени, и Г. Л. Смирнов с удовлетворением ушел на другую работу. Это было обоюдным желанием сторон. Для него такие встряски были противопоказаны. Он часто болел, привык к размеренному образу жизни, не терпящей нервотрепки и унижений. А генсек считал, что философское спокойствие помощника не помогает росту имиджа лидера партии и страны.

Помощники менялись все чаще. Ушел Александров-Агентов. М. С. Горбачев спрашивал, кого можно подобрать. Я назвал тогда А. С. Черняева, считая его эрудированным и способным человеком, неплохо в ту пору пишущим. Но сразу эта кандидатура не прошла. Горбачев в одной из поездок за рубеж, когда еще работал в крайкоме КПСС, в период отпуска сталкивался с ним, и что-то мешало приблизить его к себе, свыкнуться с мыслью, что Черняев может «тянуть» на помощника. Впрочем, время шло, международные вопросы занимали все большее место, и когда Яковлев, как он мне сказал, тоже назвал А. С. Черняева, то вопрос приблизился к решению. И по-моему, М. Г. Горбачеву во всех отношениях не пришлось жалеть о выборе. Это были, как говорил когда-то поэт, близнецы-братья.

Вместо Г. Л. Смирнова пришел И. Т. Фролов. Человек грамотный, разносторонне образованный, со своим сложившимся мнением и взглядом на жизнь. Но он тяжело болел, может быть, именно это приводило его в общении с окружающими к срывам и резким высказываниям. Скоро он тоже покинул эту должность, возглавив «Правду». Срывы продолжались. В «Правде» развернулась борьба между главным редактором и частью коллектива газеты, что стало поводом для обсуждения вопроса на Пленуме ЦК КПСС. Были и другие замены, появился Г. Х. Шахназаров, как я уже говорил, грамотный марксист, увлеченный и зацикленный на идеях создания мирового правительства.

Всплыл и мелькнул, как метеор, Н. Я. Петраков, вскоре избранный академиком АН СССР. Появилось много других штатных и нештатных советников, помощников, их помощников, помощников советников. Большое число их вокруг генсека-президента СССР порождало трения и конфликты между ними. Каждый хотел внимания и места под солнцем. Велись ожесточенные споры, кто главнее — помощник или советник. Черняев с Шахназаровым написали записку президенту, что в телефонном списке помощники оказались после советников. Когда об этом узнали советники, то сказали, что они вообще из другой весовой категории и их нельзя равнять с помощниками. В общем завязалась, как это часто бывает, когда нет настоящего дела, мелкая возня, обвинения в том, что недооцениваются одни и переоцениваются другие. Почему один ездит в новой машине, а другой в старой, почему нет телефонной связи, как у Горбачева, и т.  п. Михаил Сергеевич знал о дрязгах, но относился к этому философски и разбираться в этой возне не стал, да и мне велел не терять время.

 

XXVII съезд КПСС

Лето и осень 1985 года М. С. Горбачев провел в поездках за рубеж и по Советскому Союзу. Он недостаточно представлял нашу страну, ее экономический потенциал, жизнь людей, их заботы и нужды и потому хотел восполнить пробелы, лучше представить те задачи, которые перед ним стояли. Увиденное, конечно, потрясло его. Он понял все величие страны, ее огромные просторы, мощный производственный потенциал и, конечно, робел перед теми проблемами, которые ему предстояло решать. И было отчего. Сложилась негодная система управления экономикой, которую необходимо было совершенствовать, не допустив при этом развала.

И все-таки люди требовали перемен. Горбачев все еще не знал, какими будут масштабы преобразований, но многократно повторял в своем окружении, да и в широких аудиториях фразу, приписываемую Наполеону:

— Надо ввязаться в бой, а там посмотрим.

Конечно, Наполеон был великим полководцем, но нужно ли было ломать столь скоротечно все производственные и социальные структуры. В конце концов Горбачев объявлял о реформах, а не о сокрушительной войне на уничтожение народного хозяйства и гибель верноподданных. Да и позволить себе «ввязаться» в бой без четкого плана мог только Наполеон.

Чтобы начать социально-экономическую перестройку, нужно было по тому времени еще и решение не только Политбюро и Пленума ЦК, но и партийного съезда, Верховного Совета СССР. К этому XXVII съезду КПСС и началась подготовка. Он должен был выработать стратегию и тактику реформ, мобилизовать все силы и ресурсы страны на решение новых необычных и крупных задач.

На заседании Политбюро ЦК была сформирована бригада по подготовке отчетного доклада генсека, других документов. Возглавить ее было поручено заведующему идеологическим отделом ЦК КПСС А. Н. Яковлеву. Мы собрались в Волынском-2, расположенном в небольшой рощице, идущей параллельно Минскому шоссе в полукилометре от памятника Победы. Это близко от центра. Рядом находится бывшая «Ближняя» дача Сталина. На территории Волынского несколько новых корпусов гостиничного типа, где размещается в каждой комнате по одному-два человека. Недалеко отличный корпус столовой с просторным обеденным залом и кинозалом на втором этаже, бильярдной и библиотекой. Вокруг большая парковая территория.

На этой даче и началась работа над документами первого перестроечного съезда партии. Предстояло прежде всего сформулировать концепцию доклада, определить структуру других его составных частей. Обсуждая все эти проблемы, мы много спорили, не зная, с чего начать. Традиционно можно было начинать с внутренних вопросов, но теперь возникла идея вынести вперед проблемы международного порядка, сформулировать глобальные задачи партии по отношению к мировым процессам. Все основные идеи перестройки излагались главным образом А. Н. Яковлевым и В. А. Медведевым. Их теоретические и многие практические концепции легли в основу фактически всех выступлений Горбачева. Вот и в тот период они взяли на себя основную тяжесть работы, внесли весомый вклад в формулирование всех разделов доклада.

После освещения международных аспектов в докладе намечалось перейти к экономическим и социальным проблемам. В развернутом виде они охватывают все вопросы перестройки. Замысел перестройки опять уточняется. Мне кажется, что игрой слов и понятий мы собьем с толку людей, и никто не поймет, что подразумевается под перестройкой и как ее предстоит реализовывать. Так позже и случилось. По поводу перестройки пошли шуточки и анекдоты. Постепенно это слово все больше превращалось в символ неупорядоченного шараханья во всех сферах жизни общества.

Когда вариант доклада, как мы полагали, «созрел» для первого чтения, Михаил Сергеевич попросил А. Н. Яковлева и меня приехать в Пицунду, где он отдыхал с семьей. Была поздняя осень, но в Пицунде еще можно было гулять, не слишком кутаясь. Горбачев предложил провести читку текста в беседке на берегу моря. Метрах в пяти — десяти шуршал прибой, влажный ветер продувал насквозь, и мы — Михаил Сергеевич, Раиса Максимовна, Александр Николаевич и я, — укутавшись пледами, читали вслух доклад. Я захватил с собой портативный магнитофон, вызвавший много шуток из-за невозможности без наушников прослушивать сказанное. На него записывал замечания. Их было по объему раза в три больше доклада. И все это предстояло утрамбовать, втиснуть в текст, оставив в основном то, что было уже написано.

М. С. Горбачев все больше втягивался в непосредственное формулирование тезисов. Он уже овладел проблематикой, достаточно быстро улавливал, что стоит за той или иной формулировкой, и глубже оценивал содержание. Приблизительно с этого времени он все активнее участвовал в подготовке наиболее важных документов и приглашал присутствовать при работе своих приближенных скорее как статистов. Но первоначальный материал, идеи принципиального характера ему, разумеется, были необходимы, и он заставлял писать и переписывать текст по нескольку раз.

Работа в Пицунде была напряженной, и мы возвращались в расположенную недалеко то ли гостиницу, то ли санаторный корпус обессилевшие. Дачи, где останавливались Горбачевы, принадлежали КГБ и состояли из трех отдельно стоящих строений в реликтовом, знаменитом во всем мире сосновом бору. Это было очень приятное и удобное для отдыха место в огромном заповеднике. Близко никого не было, стояла тишина, и лишь морская волна шелестела мелкой галькой. Здесь можно было хорошо погулять и отдохнуть.

Дом, где остановилась чета, был двухэтажный, внутри отделанный деревом, с просторными комнатами, спальнями, кабинетом. Во второй половине дня, когда темнело и усиливался ветер с моря, мы перебирались в кабинет М. С. Горбачева, и там продолжалась работа. Иногда он оставлял нас ужинать. Это были скромные застолья, готовили здесь невкусно и однообразно. Пища ничем не отличалась от московской. Обстановка не располагала к тому, чтобы задерживаться. Горбачевы часов в 10 отправлялись на ритуальную прогулку, отменить которую могли только чрезвычайные обстоятельства.

Работа наша мало-помалу продвигалась, и мы стали собирать вещи. Скоро с кипой дополнений и замечаний вернулись в Москву. Начался второй этап работы над докладом XXVII съезду КПСС. В начале нового года материал был готов настолько, что требовал лишь шлифовки генсека. М. С. Горбачев для доработки его предлагал выехать в Завидово — любимое место отдыха Л. И. Брежнева и его приближенных. Завидово — военное охотничье хозяйство, расположенное в 150 километрах от Москвы по Ленинградскому шоссе, — всегда было местом охоты высокопоставленных стрелков нашей страны и гостей из-за рубежа. Оно расположено вблизи и по берегам водохранилища, сравнительно недалеко от станции Конаково.

За последние годы здесь выстроили отличные особняки. Если Л. И. Брежнев жил в апартаментах строения, сооруженного из стандартных блоков, которые использовались в 60-х годах для возведения пятиэтажек, то теперь здесь стоит великолепный особняк, отделанный деревом ценных пород, украшенный многопудовыми люстрами, сочетающий в себе помещения крестьянского деревянного дома и великолепие современной итальянской виллы.

Горбачевы занимали этот дом. А. Н. Яковлев, В. А. Медведев и я размещаемся в ста метрах в пятиэтажке, к которой пристроен огромный бассейн, финская баня. Имеется здесь и большая столовая, кинозал, бильярдная и оставшиеся еще от Л. И. Брежнева и его гостей охотничьи трофеи и различные сувениры.

Недалеко возвышаются еще две двухэтажные виллы, выстроенные по прекрасным проектам с высоким качеством и использованием импортного оборудования и отделочных материалов. Они пустуют.

Каждое утро около десяти часов все садятся в «крестьянской» комнате виллы Горбачевых в могучие кресла, покрытые кабаньими и медвежьими шкурами, за большой некрашеный из сосновых досок стол и начинается работа. Сидим впятером. Раиса Максимовна уже давно стала полноправным участником в подготовке документов и довольно дотошно обсуждает каждую строчку. Она — организатор работы и хранитель идеологической чистоты текста. Дело идет медленно, часть страниц опять передиктовывается, дополняется, получает новую редакцию, а отдельные положения — развитие.

Около 12 часов Раиса Максимовна объявляет небольшой перерыв. Приносят топленое молоко, кофе, конфеты, зефир, печенье, сливки. И начинается ритуальное Создание» должного кофе. Я к нему равнодушен, а супругам подают в «турках» этот напиток, изготовленный по специальным рецептам. Затем идет проветривание помещения, маленькая разминка и вновь согбенный труд.

Работоспособность и прилежность Горбачевых поразительна, они вторгаются в текст, который мы с А. Н. Яковлевым отстаиваем насколько можно. И только поняв, что именно не устраивает супругов, начинаем переформулировать фразы. Но последнее слово за ними. Если мы отстаиваем ту или иную формулу, то через несколько дней видим, что она все равно сделана по-горбачевски. Только В. А. Медведев готов переписывать и давать новую редакцию тому, что сам писал. Чаще всего он это делает инициативно. У нас с А. Н. Яковлевым не исчезает чувство подозрения, что он просто забыл, что в Волынском настаивал именно на существующей формулировке. Впрочем, Вадим Андреевич неутомим, полагая, что лучшее — враг хорошего. Правда, на другой день он обнаруживает и признает, что наилучшее не меньший враг лучшего. И все начинается снова.

Наконец доклад закончен. Сегодня после обеда отъезд. Мы выходим на улицу и замечаем покрытые толстым снежным покровом поля и деревья, пруды. Мороз не дает возможности стоять на месте. Делаем кружок-другой и начинаем готовиться к отъезду. В доме начальства горничные уже собрали вещи, охрана подгоняет машины. Стоим в ожидании выхода Горбачевых. Выходит Михаил Сергеевич, и, наконец, появляется Раиса Максимовна. С большим чувством пожимаем протянутые руки. Так и хочется сказать спасибо, но вроде все-таки эти слова должны сказать мы. Однако не стоит мелочиться.

Накануне вечером был «прощальный» ужин. Подали коньяк и виски, вино. Но настроения не было, да и говорить не о чем. Единственное разве — о весне 1985 года. И тогда начинаются воспоминания, как мешали Горбачеву занять пост на Олимпе и что делали против него, чтобы убрать с политической арены. Генсек хорошо помнит все и называет имена. Нет, он ничего не забыл…

Около 12 ночи расходимся. В номере темно, муторно, и все надоело. Собираю бумаги. Для доклада их присылали и сюда, лично Горбачеву. Или передавали через меня. А. И. Лукьянов, заведующий общим отделом, знает дело и залеживаться бумагам не дает. Так уж воспитан всей обстановкой, ответственностью, которая традиционно была перед генсеком, Политбюро ЦК.

…Начальство уехало, садимся и мы в машины и направляемся в Москву. Я заезжаю сразу в ЦК — документы должны быть возвращены, кроме того, надо отдать для перепечатки доклад. Завтра предстоит его размножить и разослать членам Политбюро и секретарям ЦК.

День кончился, сколько их было и будет еще. Но теперь все меньше остается удовлетворения от работы. Впечатление такое, что мы делаем что-то не то, направляя все силы в слова — доклады, речи, выступления. Как-то напряглось общество, лишилась четкости в действиях партия. Положение в экономике остается более чем сложным. Пока начальство выясняет, что же все-таки представляет из себя перестройка, занимается моральным стриптизом, ругает своих предшественников, люди все больше задумываются — куда же руководство клонит, что нужно делать?

Это покажется, может быть, невероятным, но что конкретно делать, тогда не знал никто. Начиналась пора теоретического разброда и путаницы, организационной немощи. Сегодня говорится одно, завтра другое, а делается третье.

…Через день назначается заседание Политбюро ЦК. Все получили проект доклада и в те времена еще считали, что могут влиять на содержание изложенных в нем концепций. Обсуждение разворачивается капитальное. Вроде бы все члены Политбюро равны, но начинают выступать по старшинству — кто ближе к председателю. И что я стал с печалью замечать, так это то, что все чаще и чаще превозносятся доклады генсека, его идеи. И вот теперь взахлеб говорится о тех или иных удачных положениях. Но затем и лишь как пустячки следуют некоторые замечания, редакционные поправки, и не по принципиальным вопросам. Однако Громыко, сначала активно предлагавший свои замечания по существу, скоро сник и стал помалкивать или говорить уклончиво, неохотно.

Когда заседание кончилось, Михаил Сергеевич сказал, как всегда:

— Посмотрите, что учесть. Разумеется, не все, что там наговорили.

С таким поручением можно легко отбросить все замечания, но мы стараемся взять все целесообразное, действительно улучшающее текст. Пролетают еще два дня работы, и текст готов. А время съезда приближается, уже начали съезжаться делегаты. Горбачев закрылся дома и читает текст вслух, выверяет время, когда делать перерыв. Часто звонит, спрашивая: что нового?

— Я еще кое-что поправил в тексте, — говорит Горбачев, — надо перепечатать несколько страниц.

Проходит еще пара часов, и поступает еще просьба перепечатать страницы, иногда те, по которым недавно прошлась рука генсека.

Вместе с Е. К. Лигачевым и Г. П. Разумовским Михаил Сергеевич формирует состав будущего Центрального Комитета партии. Это очень важная и ответственная часть всей работы съезда. Большинство членов Политбюро просто не знали, кого изберут, а кого освободят. Эта тайна — основа великой власти лидера — позволяла ему решать судьбу ЦК и Политбюро волевым путем. И мало кто знал, что это важнейшее решение — плод личных размышлений. Генсек определял, кто войдет в ЦК, а члены ЦК в благодарность выбирали его своим руководителем. По некоторым кандидатурам М. С. Горбачев спрашивал, скажем, Громыко: Не будет, Андрей Андреевич, возражений, если посла такого-то введем в состав ЦК?

Что мог сказать на это Громыко? Нет, не возражаю. И этим все завершалось. Лидеры могут говорить о демократии до тех пор, пока это не мешает им принимать решения. Впрочем, и делегаты съезда, воспитанные на старых традициях и хорошо помнящие итоги XVII съезда партии, никогда не станут возражать и высказывать свое мнение по кандидатурам. В лучшем случае, содрогаясь от собственной смелости, они, забившись в уголок, вычеркнут кого-то из списка. Но это им будет стоить таких нервов, такого напряжения, что в следующий раз они сильно подумают, прежде чем взять ручку и покуситься на чье-то имя. Смелее дело идет, когда проходит команда от руководителей делегаций. Но дается она начальством, и только доверенным лицам, а потому решительным образом повлиять на итоги выборов вряд ли может.

Гостиницы ЦК и Моссовета постепенно заполняются делегатами съезда. Размещение идет по рангам и делегациям. Приехавшие со всей страны, они заняты собой. Им нужно купить многое себе, домашним, знакомым, которые заказали столько вещей, что их нелегко перевезти даже поездом. Управление делами ЦК организует специальное почтовое отделение, которое отправляет покупки на места. На XXVII съезде, как решило Политбюро, делегаты получат более скромные подарки, но и они стоят не один миллион рублей. Это набор — кейсы, кожаные папки, часы, авторучки, ряд книг политического характера, изданных великолепно, специально для съезда. Кроме того, каждый делегат может пройти и купить в гостиницах другие вещи. Здесь работают специальные секции ГУМа, гастрономов. Из всех республик присланы деликатесные продукты национального характера. В общем, к съезду тогда готовились капитально. Но это был по существу последний съезд, где создавались привилегированные условия для делегатов. На следующем, чтобы получить порцию сосисок на завтрак, надо было выстоять в очереди.

…А пока Горбачев дома продолжал читать текст доклада, делегаты изучали нового лидера. Ореол славы его был тогда велик, однако какая-то недосказанность, неискренность, непонятность барьером разделяла людей и руководство. Это были первые трещины, развалившие в последующем всю партию, рассорившие народы, расколовшие страну.

И вот наступил день открытия XXVII съезда КПСС. 25 февраля 1986 года в 10 часов утра в огромном торжественно украшенном зале Кремлевского Дворца съездов появляются члены Политбюро ЦК, а также руководители делегаций зарубежных коммунистических и рабочих партий. Это всегда было величественным зрелищем. По существу, все руководство революционными, социалистическими движениями мира собиралось в этом алом зале Дворца, украшенном символами КПСС. Делегаты стоя приветствуют президиум.

М. С. Горбачев подходит к микрофону в центре стола Президиума и сообщает, что на съезд прибыли 4993 делегата из 5 тысяч, и объявляет съезд открытым.

В качестве генсека он впервые руководит столь многочисленным форумом, и каждое его слово в центре внимания делегатов.

На этом съезде особенно много гостей, приглашенных дипломатических работников, представителей прессы. Для всех интересен съезд, доклад Горбачева, как неординарные события в жизни нашей партии, страны, мирового коммунистического движения. Съезд открылся в лучших традициях прошлого, по сценариям, уже многократно апробированным. И закончился он так, как и намечался.

Многие считали: удался доклад, деловыми были выступления. Все прошло при единодушном одобрении документов съезда. Избрали тех, кого намечал М. С. Горбачев, в меру обновили состав ЦК, но и оставили много прежних руководителей.

Был доволен генсек и тем, что достойно ответил на попытку Шеварднадзе воздать хвалу Горбачеву. То ли увлекшись, то ли не перестроившись, Э. А. Шеварднадзе, по грузинским обычаям, «завернул» такой панегирик в адрес Михаила Сергеевича, с какими он выступал только при Брежневе. Зал замер. И в эти минуты замешательства решалась судьба авторитета самого Горбачева, его замыслов. Смолчи он тогда, и все бы поняли, что меняются не принципы, не методы работы — меняются лидеры. М. С. Горбачев сориентировался: он прервал Шеварднадзе и отмежевался от его похвал. Тогда у всех еще свежи были воспоминания о возвеличивании Брежнева. Конечно, сделать это было нелегко: они дружны с Шеварднадзе с комсомольских времен. Знали хорошо друг друга, поддерживали контакты. Во время отдыха Горбачева в Пицунде Шеварднадзе часто там бывал и часами беседовал с генсеком. И не случайно в последующем первой кандидатурой на пост министра иностранных дел стал Шеварднадзе.

— Я думаю назначить Эдуарда министром иностранных дел, — сказал он как-то таким тоном, который не вызывал сомнения, что вопрос предрешен.

У меня в то время складывалось неплохое впечатление о Э. А. Шеварднадзе, делах в Грузии. Смущало лишь, что у него не было опыта международной деятельности, и это могло произвести не самое лучшее впечатление.

— У нас, конечно, уже был один грузин, — продолжал Горбачев.  — Но я Эдуарда знаю как способного и честного человека. Надеюсь, он будет следовать выработанной линии.

Я понял, что Горбачеву нужен был талантливый и послушный исполнитель и он надеется на свой выбор.

…И вот на съезде произошел этот инцидент. Из стенограммы его вычеркнули, но на слуху он остался, и охотников подыграть Горбачеву, похвалить его поубавилось. В последующие годы такие люди были очень нужны, чтобы поддержать генсека-президента, но теперь они молчали уже по другим соображениям. А те, что попытались упомянуть его имя, получали отпор со стороны других. На XXVIII съезде делегаты уже просили Горбачева отмежеваться от тех, кто подхваливал генсека, подыгрывал ему, но теперь он молчал.

Съезд обновил состав Центрального Комитета. Многие из прежних руководителей не попали в его число. Длительная работа Горбачева над списком не осталась бесследной: Пленум ЦК обновил и состав Политбюро. Замелькали новые имена — Л. Н. Зайкова, бывшего первого секретаря Ленинградского обкома партии; Б. Н. Ельцина, секретаря ЦК; С. А. Соколова, маршала СССР; Н. Н. Слюнькова, первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии; Н. В. Талызина, председателя Госплана СССР. В состав секретарей ввели В. А. Медведева, заведующего отделом науки в аппарате ЦК; В. В. Никонова, министра сельского хозяйства России; Г. П. Разумовского, заведующего организационно-партийным отделом, и А. Н. Яковлева, заведующего отделом пропаганды ЦК.

В партийном руководстве появилась поросль, доверчивая, преданная новому курсу, готовая решать все вопросы, которые выдвигает жизнь перед партией и страной.

Это были люди, как правило, не связанные с прошлыми ошибками партии, да и не знающие о них толком. Но многие не были обременены и опытом политической и хозяйственной работы крупного масштаба.

После XXVII съезда партии Горбачев осуществил распределение обязанностей между членами Политбюро и секретарями ЦК. Второй фигурой в партии, лидером, председательствующим на заседаниях Секретариата ЦК, а в отсутствие генсека и заседаниях Политбюро, стал Е. К. Лигачев. Как второе лицо в КПСС, он не только вел Секретариат ЦК, но и должен был осуществлять руководство всей идеологической деятельностью партии. Работа эта была ему достаточно знакома. Когда-то в начале 60-х годов он возглавлял отдел пропаганды и агитации в Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Е. К. Лигачев включился в эту работу активно и, как он все делал, решительно. Но этим же участком работы занимался и вновь избранный секретарь ЦК КПСС А. Н. Яковлев. В таком назначении тоже была своя логика. Александр Николаевич по характеру, подготовке до мозга костей идеолог, по существу вырос в недрах отдела пропаганды ЦК КПСС, где начал работать еще в середине 50-х годов. Он отлично знал дело, кадры идеологов и, как говорится, на пропаганде марксизма-ленинизма проел все зубы. Поручение двум секретарям ЦК заниматься одним и тем же делом объективно сталкивало двух руководителей КПСС, которые в прошлом, в 60-е годы, неплохо знали друг друга, а теперь рассорились в пух и прах.

Что послужило для этого поводом, сейчас сказать трудно. Но скорее всего, разные взгляды на один и тот же вопрос. Положение усугублялось тем, что это были два самолюбивых и властных характера. Один прямой и решительный, не знающий полутонов и не привыкший маневрировать, а другой — с мягкими повадками, просчитывающий многие ходы вперед. Такая «ссора» привела к тому, что в партии сложилось тяжелое положение. Разошлись в подходах по вопросам идеологии не только два руководителя, надвое раскололись все службы и кадры идеологического фронта. Одни прильнули к Яковлеву, другие — к Лигачеву. Началась склока, кончившаяся в конце концов драматически. Е. К. Лигачев назначал одно совещание и давал одни указания средствам массовой информации, а А. Н. Яковлев на другой день обесценивал указания на собранном у себя совещании редакторов или на основе личных контактов.

Через неделю такая ситуация менялась местами. И внутреннее напряжение достигло апогея. Разногласия перешли на заседания Секретариата ЦК, перекинулись на решения по иным вопросам. Снимались с рассмотрения без особой нужды те или иные проекты решений. В конфликт втягивались почти все секретари ЦК, и я не помню заседания, когда вопрос о деятельности идеологических служб, средств массовой информации не обсуждался бы на Секретариате или Политбюро ЦК.

В этих условиях Горбачев занимал довольно странную позицию. Он старался не вмешиваться в конфликт и с высоты своего положения наблюдал за битвой двух тигров. Осознавал ли он все ее последствия? Не думаю. Скорее, генсек не без умысла сталкивал своих соратников, исходя из того, что в этой борьбе они ослабят друг друга, будут ручными. Сначала он не ведал, что на политической арене разворачивалась не война амбиций партийных лидеров. Это было столкновение двух линий в деятельности партии, развитии страны — линии на сохранение социализма и линии на его дискредитацию, линии на укрепление Советского Союза и линии на его развал. И если бы Горбачев смог сразу понять происходящее, он не свалился бы в жернова изобретенной им машины и не был бы выброшен на свалку истории. Не наделенный стратегическим мышлением, генсек неловко суетился вокруг разожженного им костерка, подбрасывая туда дровишки, и радовался разгорающемуся пожару. Иногда спрашивал меня:

— Ну как, Егор с Александром все еще цапаются?

— Да там уже рукопашная началась, и каждый сторонниками обзавелся. Добром не кончится.

Он тихо и счастливо смеялся.

Разлад в деятельности Политбюро, аппарате ЦК и всей партии беспокоил Лигачева, и он часто приходил к Горбачеву с докладами о ненормальности сложившегося положения. Часто на жалобы Лигачева генсек коротко говорил:

— Держись, Егор. Действуй. У тебя все рычаги.

Правда, и А. Н. Яковлева поддерживал, хотя часто просил:

— Действуй, как договорились, но последи, Саша, чтобы не писали глупостей. Поговори с редакторами, но линию держи.

Бывало нередко и так, что генсек взрывался. Наслушавшись оценок публикаций членами политического руководства, он на Политбюро играл роль возмущенного, гневно и резко ругая редакторов и печать, просил А. Н. Яковлева навести порядок. Нетрудно догадаться, что в этом вопросе его почти единогласно поддерживали другие члены Политбюро. Но в наведении порядка А. Н. Яковлев предоставлял возможность действовать Е. К. Лигачеву. И Егор Кузьмич энергично брался за выполнение поручения, что в последующем ему обошлось довольно дорого. Средства массовой информации превратили его в мишень для своих упражнений в критике. В общем в средствах массовой информации второй половины 80-х годов воцарился хаос и препирательство, закладывались семена, всходы которых привели потом многих в шоковое состояние.

Надо сказать, что идеологической работе Горбачев отводил важную, но своеобразную роль. Он начал довольно часто собирать творческую интеллигенцию, писателей, журналистов, артистов, художников. Давал возможность всем высказаться, помногу говорил сам. Но люди скоро заметили, что приходят на пустопорожние встречи. Ни одна поставленная интеллигенцией проблема не решалась. Писатели жаловались на недостатки в издательской деятельности, а сдвигов фактически не было ни в чем. Люди говорили о своих профессиональных нуждах, но это был глас вопиющего в пустыне. Они делились своими соображениями об улучшении положения дел в экономике, культуре, образовании, но все оставалось как прежде.

Иногда ко мне по старой памяти заходили писатели и журналисты. Они сначала робко, в порядке совета, говорили, что ждут подобные встречи, осмелев, сетовали на их пустоту. Я и сам тогда до конца не понимал, почему так происходит. Что это: выпуск пара из перегретого котла в творческой среде или неспособность решить конкретные вопросы? И пришел к печальному для себя выводу — и то и другое.

К сожалению, время летит быстро. И многие заверения и обещания остаются пустыми словами. Эйфория веры в чудо с приходом нового лидера начинает проходить. И уже слышен ропот, недовольство. М. С. Горбачев весьма болезненно относился к критике. Собственно, его в жизни никогда и не критиковали. С одной стороны, было не за что — такие у него были должности, с другой — в крае власть была абсолютной. Разве только в центр шли анонимки. Да и то они возвращались к нему.

Поэтому первые публикации о социологических опросах, показавшие, что его популярность начинает снижаться, приводили его в неистовство. Я помню, как он болезненно реагировал на опрос, проведенный «Московскими новостями» среди пассажиров какого-то поезда. М. С. Горбачев метал громы и молнии, выговорил А. Н. Яковлеву за распущенность прессы, не репрезентативность опроса, ошибочность выводов о снижении рейтинга генсека. Тогда А. Н. Яковлев предпринимал меры, чтобы поправить дело, и рейтинг возрос.

Но спустя какое-то время с подобными выводами выступили «Аргументы и факты». Опять была неприличная сцена, кончившаяся тем, что на встрече с творческой интеллигенцией М. С. Горбачев принародно не удержался и сам разгромил газету, а редактора ее пообещал выгнать с работы. Ничего худшего, казалось бы, допустить было просто нельзя. И ответ последовал такой, что он моментально отрезвил генсека. За газету заступились другие средства массовой информации. Конечно же, Горбачев и так бы ничего не сделал с редактором в силу своей нерешительности. Но теперь он просто испугался. И этот испуг надолго охладил его пыл, началось заискивание перед прессой.

Журналисты, писатели, деятели науки и искусства, ценя начатую Горбачевым перестройку, тем не менее понимали, с кем они имеют дело. Нарастающее неуважение к руководству вылилось в анекдоты, пародии, карикатуры. Внешне казалось, что Горбачев не переживал из-за этого и к критике, насмешкам адаптировался, умел довольствоваться малым. Когда было особенно невмоготу, терпение кончалось и аргументов не было, он нередко угрожал своим уходом с того или иного поста. Но я знал, что он только пугает слабонервных и никогда никуда не уйдет: ему очень нравились занимаемые им посты, понимал он и свою ответственность за развал страны.

Пожалуй, больше других переживала Раиса Максимовна. Она часто звонила и спрашивала, какие настроения у интеллигенции, как тот или иной писатель, деятель культуры относятся к генсеку, что говорят артисты, на кого можно опираться. Я практически ничего не мог сказать об этой стороне дела — мало что знал. Теперь этими вопросами занимался И. Т. Фролов, другие помощники. Им вменялось в обязанность сохранять нужную направленность идеологии, знать настроения интеллигенции.

Все эти коллизии разворачивались в послесъездовский период постепенно, но драматизм их нарастал с каждым годом и месяцем. А сразу после XXVII съезда КПСС обстановка в партии и стране была приподнятой и творческой. Съезд выдвинул программу радикальных реформ под общей идеей ускорения развития социально-экономического развития общества. Эти реформы касались практически всех сторон жизни общества. Но довольно скоро выяснилось, что ускорить наше движение вперед, не осуществив глубоких преобразований, довольно сложно. Кроме того, существовали силы, которых вообще не интересовало ускорение движения нашей страны по пути научно-технического прогресса. Их больше привлекал слом существовавшей политической системы. Видимо, вектором приложения разнообразных сил и стало камуфлирующее слово «перестройка». Из него неясно было, что это такое, к чему приведут намечаемые довольно смутные обозначения сути перестройки. Само по себе слово в отечественном лексиконе ничего нового не представляло. Оно было в нашем обиходе в середине 50-х и 60-х годов, а может быть, и ранее. Хорошо помню, как приход Л. И. Брежнева потряс многие структуры управления страны и чиновники по этому поводу шутили: «Держись стойко — началась перестройка».

Это не смущало М. С. Горбачева, а может быть, он просто и не знал, что вся история послереволюционных преобразований в стране была по существу перестройкой. И слово было генсеком снова выпущено на волю теперь уже на официальном уровне. Медленно, сначала изредка, потом все чаще оно внедрялось в обиход, символизируя, видимо, глобальные преобразования в стране. Апробировать слово «перестройка» генсек начал в одной из своих начальных поездок по Сибири и Дальнему Востоку. Сначала пару раз он употребил его в выступлении во Владивостоке, где, кстати, обратил внимание на служившего в тех краях Д. Т. Язова. Затем широко характеризовал перестройку в стране в Хабаровске, хотя там он говорил о перестройке как ускорении социально-экономического развития общества.

Расшифровку понятия перестройки М. С. Горбачев давал на протяжении всего времени пребывания у власти. Основные позиции перестройки сформулировал А. Н. Яковлев. Трактовка эта постоянно менялась как по охвату сфер жизни общества, так и по времени. Когда результаты преобразований стали отдаляться, М. С. Горбачев выдвинул концепцию перестройки как процесса, который будет протекать в рамках определенного исторического периода. Наверное, такая формулировка была бы правомерна, если бы к тому времени в стране не оказались демонтированными многие ключевые конструкции, удерживающие общество от хаоса и неуправляемости. Народ, как и во времена Л. И. Брежнева, слышал слова, правда произносимые довольно внятно, но не имеющие обязательности и практического значения. Жизнь становилась хуже, самобичевание партии за прошлые грехи, неспособность улучшить положение дел отталкивали людей от КПСС, в которой они видели теперь средоточие всех зол. На фоне этого разложения властных структур начали выкристаллизовываться новые силы, которые громко и смело критиковали все прошлое и настоящее, правда не очень внятно предлагая пути выхода из кризиса. Обстановка была раскалена до белого каления. От перестройки до революции был всего один шаг. Требовался только повод. И он появился в августе 1991 года.

…В условиях нарастания трудностей в стране, конфронтации в обществе М. С. Горбачев ограничивает свои поездки по стране. Это становилось уже небезопасным, да и видеть разъяренные лица удовольствия мало. Круг его интересов все больше перемещается в сторону международных отношений и зарубежных визитов. Чем накален-нее была обстановка внутри страны, тем сильнее звучали величальные речи за ее пределами. На западе о действиях генсека-президента продолжали говорить только добрые слова, его встречали как кумира, сделавшего то, что не могли совершить никакие военные и иные силы. И эти добрые слова западных почитателей М. С. Горбачева стали весомой компенсацией за негативное отношение к нему в собственной стране. Правда, не только добрые слова…

 

Зарубежные визиты

«Опять гремят ключи, взвизгивает и скрежещет дверь, стучат каблуки: собираться с вещами и быстро в другую камеру. Идет обыск, проверяют все, что можно, чужие руки ощупывают одежду, вещи. Через час мы обживаем новую камеру. Те же темно-синие стены и такая же на них «шуба» из бетона, на которой не то что написать — к ней прислониться боязно, железные нары, приваренный к полу стол и тот же бессонный глазок, из которого идет постоянное наблюдение. Впрочем, ночью, когда нет начальства, молодые ребята часто резвятся, и я не могу заснуть из-за их хохота, споров, топания каблуков. Только обессилев, забываюсь на короткое время. Сон не идет.

Память перелопачивает все, что было в жизни. А было, пожалуй, одно — изнурительная, не знающая покоя работа по 14–16 часов в сутки, нередко включая и воскресенья. Субботы — всегда, воскресенья — как правило. Я работал, как паровоз, — тянул то, что по-хорошему должны были делать несколько человек. Зачем? Видел свой долг в этом и, конечно, хотел, чтобы страна быстрее пришла к процветанию. За эти годы я ничего не нажил и был нищ, как большинство прежних чиновников, и брал кредит, чтобы что-то купить. И когда подошел рынок, то понял, что придется идти не мне, так детям или внукам в наем к тем, кто оказался ловчее и умудрился нажить деньги, пока я участвовал в подготовке речей Горбачеву о переходе к социализму с человеческим лицом и коммунистической перспективой.

М. С. Горбачеву легче: у него валютные счета. Да и поездки за рубеж многое давали. А ездить он любил.

Еще будучи первым секретарем Ставропольского крайкома, Горбачев с супругой сумел посмотреть ряд европейских стран. Перейдя на работу в ЦК, первое время М. С. Горбачев организовывал свои визиты, как это было при поездке в Канаду, а в 1984 году — в Англию. Со временем наши послы старались сами заполучить восходящую звезду в то или иное государство. А когда началась перестройка, реализация политики нового мышления, миролюбивых инициатив, от приглашений не было отбоя. Активная внешнеполитическая деятельность требовала встреч лидеров различных государств.

За рубеж, как и по Союзу, Михаил Сергеевич практически всегда ездил с Раисой Максимовной. Задолго до поездки они начинали тщательно готовиться к вояжу. В первые годы перестройки решения о визите обговаривались на заседаниях Политбюро ЦК. Для этого участникам заседания, как правило, рассылались поступившие приглашения, мнение МИД и международного отдела ЦК о целесообразности поездки, о возможности достичь каких-то соглашений или начать процесс переговоров, которые в последующем смогут привести к перспективным практическим решениям.

На Политбюро ЦК выступал Горбачев, давал свою оценку возможным результатам визита, высказывались министр иностранных дел СССР, другие члены Политбюро. Следствием этого были решения о необходимости поездки. Различным организациям и органам давались поручения представить необходимые документы о политическом положении в той или иной стране, торгово-экономических контактах и возможных вопросах, которые могут возникнуть в результате поездки. Министерство обороны, КГБ, посольства, институты, которые занимались тем или иным государством, давали свои соображения по предстоящему визиту. Горбачев поручал заниматься этими проблемами одному из своих помощников — сначала А. М. Александрову-Агентову, а позже А. С. Черняеву и В. В. Шарапову, перед которыми ставилась задача обобщить материалы, договориться через МИД и посольства о программе поездки и возможных встречах с государственными деятелями, бизнесменами, учеными, представителями общественности.

Специально составлялась программа для Р. М. Горбачевой, которая встречалась, как правило, с деятелями науки, культуры, образования, посещала различные выставки, музеи, устраивала приемы сама и приглашалась другими на чай для различных бесед.

Это была очень хлопотная сторона визита, и часто в протоколе возникали неувязки, накладки, а то и явные проколы.

Серьезную подготовку поездки осуществляли протокольный отдел МИД, службы охраны. Они входили в контакт с соответствующими службами страны посещения и начинали сложную работу по обеспечению всех мероприятий визита: когда, где и кому присутствовать на встречах, кто будет охранять главу Советского Союза, поедет ли охрана с оружием, или всю безопасность берет на себя принимающая сторона. Эти вопросы обстоятельно обсуждались, утрясалась численность сопровождения. Но что было практически неизменным — это доставка в те страны наших автомашин, как правило «ЗИЛов», оборудованных специальной связью, позволяющей сноситься с Москвой практически из любого уголка мира. Машины эти были элегантны, довольно хорошо защищены и надежны. Хотя с точки зрения современного автомобилестроения они представляли позавчерашний день. На них стоял капризный двигатель, который имел «привычку» в самый ответственный момент глохнуть.

Во время одного из визитов Горбачева в США я был свидетелем, как американцы с интересом рассматривали наши «ЗИЛы» и, оставшись удовлетворенными внешним видом, спросили: это английская машина? Они с трудом верили, что перед ними советские автомобили, и долго качали головами, что можно было понять и так: ну, ну, заливайте, но мы-то не простаки. В ФРГ, правда, не сомневались, что это советские машины, особенно когда они не могли завестись сразу. Правда, охранники старались всячески преуменьшить неудачные старты «ЗИЛов», когда они случались, и говорили, что сильно жарко и бензин улетучивается, поэтому нужно время, чтобы прогнать горючее по системе. Иногда причины указывались и другие. Но в целом, хочу сказать, это достаточно красивые, хорошо отделанные внутри, прочные и мощные автомобили, способные противостоять если не танкам, то во всяком случае боевым машинам пехоты.

При подготовке визита много внимания уделялось не только документам, речам и выступлениям, хотя М. С. Горбачев тщательно, особенно первое время, относился к таким материалам, но и внешней атрибутике и имиджу. Загодя начинали заказываться новые костюмы в зависимости от географического расположения страны посещения. Шили их с учетом предстоящих мероприятий: темные — официальные, более светлые — для поездки. Тщательно подбиралась разнообразная обувь, галстуки, сорочки. Я уже говорил, что в этом отношении генсек-президент выглядел куда блистательнее тех, с кем он встречался, хотя я не уверен, что более скромная одежда на лидерах других стран не соответствовала тогдашним понятиям приличия. Да и не всякий руководитель согласится выглядеть как манекен. Незначительная небрежность придает куда более солидное впечатление, чем экстравагантные пиджаки, от которых еще отдает запахом утюга.

Особую заботу составляли наряды Раисы Максимовны. Она одевалась всегда довольно изящно, с большим вкусом, чем многие другие дамы. У нее был более обширный гардероб, и она не любила повторяться. Это относится, как правило, и к украшениям, хотя, как я заметил, в последнее время она украшала себя одними и теми же довольно массивными браслетами, серьгами и кольцами из белого металла. Очень удачно она подбирала обувь, которая приобреталась в западных магазинах. На ней были изящные шубки, другие меховые изделия. Трудно мне судить о том зверье, которое пошло на изготовление меховых нарядов, но все это выглядело роскошно. Хотя кому-то и могло казаться, что все украшения безумно дороги, но, видимо, они ошибаются, поскольку оклад генсека-президента всегда был невелик, и как Р. М. Горбачевой приходилось выкручиваться — известно только ей и Богу. Во всяком случае, в самолет загружалось большое количество чемоданов, коробок, специальных пакетов для хранения верхней одежды. И мне все время казалось, что Раиса Максимовна уезжает на долгие месяцы.

Другой заботой четы были подарки — официальные и личные. Для этого в ЦК КПСС существовала подарочная кладовая. Находилась она на третьем этаже главного здания и была набита всякой всячиной, прекрасной и дорогой, а по нынешним временам и просто бесценной, как сокровищница Али-Бабы. И чтобы попасть туда, нужна была лампа Аладдина. Первый раз привел меня знакомиться с этой кладовой Н. Е. Кручина и кто-то из его заместителей. Там хранились картины и скульптуры известных мастеров, великолепные шкатулки палехской школы, ручной работы инкрустированные тульские ружья, охотничьи наборы, сервизы авторские из фарфора, хрусталя, альбомы с редкими марками, множество часов — все, что делалось по спецзаказам в стране. Имелись там и ювелирные украшения, шкатулки, другие изделия из камня, в том числе полудрагоценного. Особое место занимали украшения из благородных металлов.

Внимательно приглядевшись ко всему этому, я обнаружил, что там есть и предметы из Гохрана, оставшиеся с брежневских времен. И я посоветовал Н. Е. Кручине отправить все, что «оттуда», обратно. Знаю точно, что серебряный самовар работы прошлого века и, кажется, чашки он впоследствии отправил в Гохран. Удивился я и тому, что большинство цодарков имело на редкость низкую цену. Никто никогда не делал переоценок, и золотые часы старинной работы могли стоить 30–50 рублей.

И вот в канун поездок Михаила Сергеевича за рубеж в одну из комнат, расположенную вблизи кабинета генсека и президента, работниками Управления делами выставлялись разнообразные образцы подарков лидерам зарубежных государств, их супругам, другим деятелям государств. Осматривать их всегда приходила чета. Они вместе разглядывали эти дары и подбирали, что было целесообразно вручить во время поездки. Это были поначалу очень длительные осмотры, с колебаниями и сомнениями. Потом дело пошло веселее. Горбачевы знали уже, что где находится и прямо говорили: нужно вот то-то и то-то или вот такой сервиз или набор. Как-то я, видя, что намечается подарить довольно дорогой по нынешним меркам подарок, спросил генсека: «А надо ли уж так тщательно отбирать все это? Ведь за рубежом существует практика сдачи подарков». Горбачев усмехнулся и сказал, что эта практика касается официальных подарков, а личные — дело другое.

Подарки преподносились не только официальным лицам, но и их супругам.

— Ну, мадам Тэтчер мы отобрали подарок, а ее веселому супругу подберите-ка что-нибудь в соответствии с его склонностями, — поручал М. С. Горбачев.

А склонности супруга «железной леди», как я понял, знали наши хозяйственники и с согласия генсека подбирали ему либо охотничий набор, состоящий из кинжала в серебряной оправе, серебряной с позолотой чарки, инкрустированного золотом топорика и, видимо, каких-то бутылок. Был для этого случая и мужской набор, куда входили лучшие отечественные водки, икра, крабы.

Подарки женам президентов и премьеров состояли из редчайших по красоте и исполнению хрустальных или фарфоровых наборов и сервизов в авторском исполнении, разнообразных украшений и поделок из ценных камней, великолепных и огромных по величине лаковых шкатулок палехской школы и многого, многого другого. Как-то Николай Ефимович Кручина рассказывал о предполагаемом личном подарке Р. Рейгану — шикарном кожаном седле, изготовленном в духе древних традиций шорников. Он отговаривал генсека от такого дара, говоря о его двусмысленном характере, но настоять на своем, по-моему, не мог.

Войдя в клуб великих правителей мира, М. С. Горбачев был этим чрезвычайно польщен. Он много рассказывал о нравах, привычках, слабостях и страстях президентов, премьер-министров, королей, давал характеристики им и их окружению, рассказывал забавные истории. Особенно он забавлялся пристрастием Р. Рейгана к российским поговоркам и анекдотам и все просил подобрать для президента какое-то пособие на этот счет. Любила давать характеристики дамам и Р. М. Горбачева. Из них можно было понять, что первые леди многих стран не всегда одеваются со вкусом и не в состоянии связно рассуждать о серьезных проблемах, особенно если речь заходила о политических системах различных стран. Не знаю, насколько это так, но и не верить супруге генсека-президента не могу, а что касается пробелов в их знаниях по философии, то даже уверен.

Во всей церемонии взаимного одаривания было много неясного и тайного. То, что дарила наша сторона и что получала в ответ, было большой тайной для парламента, не говоря уже о народе. Какие-то инстинкты продолжали эту древнюю практику задабривания друг друга, несмотря на новое мышление генсека. Сувениры получали практически все сопровождавшие генсека-президента. Ценность их была, разумеется, разная в зависимости от ранга: от брелка для ключей, часов, фотоаппаратов до того, что хранилось в большой тайне. Но сдавали их в казну, по-моему, только Н. Е. Кручина да я. Во всяком случае, когда потребовалась справка о том, что возвращали в кладовую после визитов за последние годы, не набралось и полдюжины имен.

Полагаю, что во многих странах к такого рода сувенирам относятся как к символам, и купеческого размаха там нет. Но чем беднее страна, тем дороже подарок она готовит. Мы в этом отношении «переплюнули» всех. Хотя должен сказать, что по сравнению с тем, что происходило при Брежневе, нынешние подарки обходятся народу все же дешевле…

Затем подготовка к визиту переходила в новую стадию. Зная программу, Р. М. Горбачева окуналась в литературу о стране посещения. Она смотрела кинофильмы этого государства, читала книги его классиков, изучала культуру, искусство, составляла представление о музеях, выставках и т.  п. И когда мне изредка приходилось бывать вместе с ней, то я видел, с каким удовлетворением она рассказывает сопровождающим хозяевам об их стране, реликвиях, всяческих достопримечательностях. То ли из деликатности, то ли действительно от незнания хозяева внимательно ее слушали, изредка задавая вопросы. Хорошо это было или плохо — сказать трудно. Но лучше, чем когда многие гости с удивлением взирали на памятники культуры, впервые о них услышав.

Основное сделано. Формируется команда сопровождения, вернее, утверждается окончательно. Горбачевы любили брать с собой огромную свиту деятелей искусства, культуры, литературы, журналистов. Как правило, ездил и жизнеписатель четы Уралов, который снимал все на видеопленку. Список сопровождения начинал составляться А. С. Черняевым еще задолго до поездки. Обычно этот список делился на две части — ближайшее сопровождение и группа идеологического обеспечения и украшения визитеров. В первую группу включались члены делегации. Как правило, это были министр иностранных дел, представитель международного отдела ЦК, А. Н. Яковлев, кто-то из глав республик или Верховного Совета и наш посол. Кроме того, в группу входили и лица, помогающие Горбачеву, — это помощники и советники, личные стенографистки-машинистки, а также охрана во главе с Ю. С. Плехановым. Туда же включались и помощники членов официальной делегации, переводчики. Все эти лица, как правило, летели в самолете президента.

Вторая группа улетала раньше. В нее, как я говорил, входили писатели, ученые, другие общественные деятели, которые украшали визит, представляя созвездие имен, окружающих президента. Правда, это было лишь поначалу. Потом я заметил, что некоторые стараются под различными предлогами уклониться от поездки. Это больно травмировало Горбачевых, особенно Раису Максимовну, которая занималась утверждением группы сопровождения президента. Кстати, сопровождающие часто менялись, список постоянно обновлялся, одного вычеркивали, другого вписывали. Если становилось известно, что кто-то неуважительное что-то сказал, то шансов попасть в сопровождение у него не было. Некоторые вообще никогда не приглашались, ибо это были либо люди слишком самостоятельные, либо не желающие участвовать в этом шоу. Некоторые из них, с кем я был хорошо знаком, звонили мне и спрашивали: а удобно ли не ехать? Знаю, что кое-кто, ссылаясь на болезнь, так и не поехал.

Но вот все готово к отъезду. Назначается час отлета. Горбачевы любили, чтобы их провожал широкий круг приближенных. Михаил Сергеевич утвердил порядок, по которому провожать должны были все члены Политбюро и секретари ЦК, помощники, руководители ключевых ведомств, во главе которых стояли наиболее доверенные лица: Пуго, Крючков, Язов, Бакланов, Лукьянов или их предшественники независимо от того, занимали ли они какую-то ступеньку в партийной иерархии или нет. То же самое поначалу было и при поездках внутри страны. Поскольку при этом Горбачев просил показывать отлет по телевидению и в печати, то скоро пошли сотни писем, осуждающие людей, которые служебное время проводят в аэропорту, то провожая, то встречая генсека-президента.

Горбачев скоро договорился, чтобы в полном составе его провожали лишь за рубеж. Но частые поездки за границу оставались, и поток писем продолжал поступать. Однако тут ритуал соблюдался неукоснительно. Позже к провожающим присоединились члены Президентского совета, затем Совета Безопасности, правда, уменьшилось число провожающих из ЦК. Теперь это были П. А. Ивашко или О. С. Шенин. Команды о составе провожающих всегда давал лично Горбачев, дополняя кем-то список или отводя тех или иных лиц по известным только ему причинам. Без его команды провожающие не приглашались. Некоторым он звонил сам.

Самолет отправлялся из Внуково-2 — специального аэровокзала для высоких гостей. Туда все съезжались задолго до отлета президента. Собирались группами, обсуждали проблемы, и мне часто казалось, что шло продолжение каких-то заседаний. Нередко там решались и некоторые вопросы. Затем приезжал генсек-президент. Когда было время, он включался в разговор, высказывал пожелания, давал задания. Затем все отправлялись к трапу самолета, и там происходил ритуал прощания. Провожающие выстраивались в три шеренги. В первую входили А. И. Лукьянов, В. С. Павлов, В. А. Ивашко. Во вторую — все члены Политбюро или Совета Безопасности. И в третью — все прочие помощники, министры и т.  д. Начинается процесс рукопожатий. Продолжительный — с первой шеренгой, короткий — со второй, небрежный и мимолетный — с третьей.

Президент с супругой поднимаются по трапу. Перед входом в самолет поворачиваются и печально машут рукой. Все дружно поднимают руки и активно качают их над головами, изображая на лицах улыбки и безмерную тоску — что нужно для телевидения. Еще перед отлетом все целовались. Последнее время целовались реже. Состав руководства так быстро менялся, что, видимо, мешал ритуалу родственного расставания. Эта прощальная церемония с непокрытыми головами продолжается, пока самолет не вырулит на взлетную полосу. Все с нетерпением ждут этого момента. Затем оставшиеся входят в зал аэровокзала и ждут, когда взлетит самолет. Раньше взлета уехать неприлично. В какие-то времена еще при Хрущеве самолет неожиданно вынужден был приземлиться из-за каких-то неполадок, а провожающих и след простыл. С тех пор только после доклада представителя Аэрофлота о том, что самолет в воздухе и все нормально, провожающие начинают прощаться, проявляя какую-то трогательную привязанность друг к другу, хотя знают, что через час, а может, и раньше встретятся на совещании или другом мероприятии.

Итак, на земле все разъезжаются по своим делам.

А в это время на борту самолета идет кипучая работа. Первые полчаса она связана с рассадкой. В первом, президентском салоне чета начинает размещаться и переодеваться. Этот салон — приблизительно половина самолета. Он имеет кабинет или комнату отдыха и большой просторный зал с двумя столами и мягкими креслами-диванами, телевизором, телефоном и прочим оборудованием. Вся мебель из ценных пород дерева. К салону примыкает кухня с большим запасом всего, что может только пожелать самый привередливый человек.

За кухней еще один маленький тесный салончик со столами. Он рассчитан на восемь человек. Этот салон крайне неудобен. Особенно в нем трудно заснуть, если летишь через океан. В этом салоне, как правило, размещаются Черняев, министр иностранных дел, кто-то еще из сопровождающих, а также Плеханов и Медведев из охраны.

В третьем салоне, где летит охрана, врачи, горничные, машинистки также рассаживаются поудобней, хотя в самолете они находятся задолго до приезда делегации.

Наконец, после рассадки кто-то достает бумаги, кто-то газеты и журналы, другие ждут, когда подадут чай и к нему всякие сласти. Минут через 40–50 Горбачев приглашает к себе министра иностранных дел, помощника, иногда других сопровождающих. Начинается работа. Но трудиться по-настоящему там тяжело: гудят двигатели, да и документы много раз уже обсуждались. И разговор скоро переходит в плоскость общих рассуждений.

Я лечу, когда меня брали, без особых функций, скорее как мебель или чемодан, который вдруг понадобится, хотя и маловероятно. Меня такое положение угнетает, и несколько раз я попытался деликатно уклониться, ссылаясь на большой объем работы, что соответствовало действительности. Но, видимо, Михаил Сергеевич считал, что для меня это какое-то поощрение или благо. Кстати, то же самое положение было и у А. Н. Яковлева, Э. А. Шеварднадзе решал все вопросы и участвовал в переговорах, а Яковлев, как член Политбюро ЦК, чувствовал себя не всегда уютно среди государственных деятелей.

Итак, в президентском салоне продолжалась работа. Иногда приглашенные оставались здесь и обедать. Остальным подавалось все на местах. А в салоне, где летела охрана, врачи, стенографистки, обед ставили, как в обычных аэрофлотовских самолетах, где столики были в спинках кресел предшествующего ряда. Обед обычно бывал обильный. Подавались закуски — рыбные, мясные, икра, крабы, жульены. Затем следовали на выбор первые блюда — бульоны, уха. После этого шли рыбные или мясные горячие блюда. Далее — кофе или чай, молоко, шоколадные конфеты, пирожные или торты, мороженое, фрукты. Можно было и принять рюмку, но особых любителей этого я никогда не видел. Во всяком случае, во втором салоне. Другое дело, когда самолет возвращался на Родину…

По прибытии в страну президент и супруга обычно размещались либо в советском посольстве, либо в специальной резиденции, которую предоставляла принимающая сторона. Но я не помню, чтобы чета селилась где-либо, кроме посольства. Правда, это говорит лишь о том, что я бывал относительно редко в подобных поездках.

Далее начинались официальные переговоры, встречи, обеды и деловые завтраки — занудная работа, которая лишь сковывала и приучала «надувать щеки» и делать важный вид при обсуждении тех или иных договоренностей, хотя я уже знал, что все согласовано и речь идет лишь о подписании тех или иных бумаг, а если и оставались разногласия, то они решались лично лидерами и наиболее доверенными лицами из МИД.

Мне особенно запомнилась поездка в США, когда Горбачев встречался с Рейганом и подписывал там ряд важных соглашений. Чета разместилась тогда в нашем посольстве, для чего потребовалась некоторая реконструкция помещений, перестановка и обновление мебели. Подобного рода «обновления» делались при всяких высоких визитах. Обычно посольства наши были очень заинтересованы в таких поездках главы государства. Пользуясь этим, они требовали баснословные суммы денег для Обновления», Освежения» помещений, приобретения гарнитуров, посуды. По существу делалось за время визита то, что не решалось многие годы. Под таким предлогом закупалось и ненужное для визита.

Остальные сопровождающие остановились в гостинице «Мэдисон», которая размещалась практически напротив посольства. Там и я расположился, но бывал в номере только тогда, когда приходило время сна.

Для делегации, а возможно, и для других проживающих в гостинице был внизу организован «шведский стол», и можно было попробовать многое из того, что тебе нравилось. Но и этим практически пользоваться не пришлось, ибо время все было занято различными официальными мероприятиями: завтраками и обедами, участием в переговорах.

Первый раз я попал в Белый дом 8 декабря 1987 года в начале переговоров. Наша делегация прошла в здание, оказавшееся сравнительно небольшим, напоминающим больше старинную российскую помещичью усадьбу с многочисленными небольшими комнатами. И только на втором этаже имелся зал, где могли разместиться около ста человек.

Библиотека Белого дома, комната заседаний Совета Национальной Безопасности, да и сам кабинет президента были столь малыми, что трудно себе представить, чтобы там могли собраться полтора-два десятка человек.

Перед началом совместного заседания президенты уединялись в Овальном кабинете, а остальные разбредались по различным апартаментам.

Мы с В. М. Каменцевым, заместителем Председателя Совмина СССР, остались сидеть в зале заседаний Совета Национальной Безопасности и вели свои беседы, в том числе делились впечатлениями о Белом доме. Осмотрев стол и кресла членов Совета, выяснив, кто где сидит и кто где сидел, сошлись на мнении, что только традиции могут заставить собираться руководителей страны в этом зальчике, размещенном на первом этаже практически на уровне газонов. Посочувствовали мы и президенту Рейгану. Ведь у Горбачева в Кремле кабинет был раза в два больше.

М. С. Горбачев продолжал беседы наедине с Рейганом. Остальные, как я говорил, разбрелись; где-то ходили американцы, которые также должны были присоединиться к переговорам. Час шел за часом, и скоро стало ясно, что расширенного заседания не будет. Времени оставалось только на то, чтобы съездить в свою резиденцию и переодеться для официального обеда, который также должен был состояться в Белом доме. Так оно и получилось. Горбачев не любил широкие встречи. Скоро он вышел, сел в машину, и весь кортеж потянулся в резиденцию.

В середине дня началась церемония подписания Договора по РСД — РМД, затем в 19 часов состоялся официальный обед в Белом доме. К президенту Рейгану был приглашен цвет американской общественности — и официальные лица, и бизнесмены, и ученые, и артисты. Рассаживали гостей весьма оригинально — муж и жена сидели за разными столиками. Я разместился в приятной компании, среди которой были политические лидеры демократической партии. Была там и моя соотечественница Наташа Сайме, которая когда-то выехала в США, вышла здесь замуж. Разговор шел общий. Американцы прятали в карман меню этого обеда, предварительно попросив соседей расписаться на карточках. Сохранилась и у меня такая карточка с перечислением того, что нам предстояло отведать за обедом.

— Обед был по нашим меркам без излишеств, но достаточным. Закуска состояла из лососины, омара и лопушка салата, с различными приправами. Затем подали филе телятины, нарезанное небольшими порциями, и несколько долек фруктов. К закуске и мясу подавали легкое белое вино. А к мороженому и кофе — шампанское. Соседи по столу, очень приятные люди, рассказывали, что для американцев важно быть в хорошей спортивной форме и не полнеть. Действительно, все они были достаточно подтянутыми и стройными. Президент Рейган и генсек Горбачев обменялись речами, и все подняли бокалы и аплодировали выступлениям.

Обед продолжался недолго. За стенами зала играла музыка, и все скоро потянулись в холл. Там уже слышались веселые и громкие голоса. Все подходили друг к другу и дружески здоровались, почему-то непрерывно широко улыбаясь. Вино кружило голову и создавало доброе настроение. Затем в небольшом зале Вэн Клайберн дал концерт, исполнив интермеццо Брамса, этюды Рахманинова, произведения Шумана, Листа, Дебюсси. Все это он заключил «Подмосковными вечерами», и успех был полный.

Перед отъездом Горбачев также давал обед в нашем посольстве. Собрались наиболее известные люди Америки, приехавшие для этого даже из Калифорнии, других дальних штатов. Мы были верны своим традициям. На столе была водка. Официанты разносили икру, накладывая ее ложками из серебряных икорниц. Гости, не распробовав сразу икру, просили повторно продегустировать. Видимо, отечественная икра чем-то сильно отличалась от местной. Им очень нравился наш черный хлеб, и они на этот раз не щадили свои фигуры. Затем подана была малосольная рыба: лососина, семга, осетрина горячего копчения. Затем шли жульены из грибов и крабов, закуски из мяса. Гости оценили водку, и многие остались довольны ее качеством. Хотя по этому поводу, видимо, были сомнения, и по одной рюмке судить о достоинстве напитка кое-кто не брался и вновь и вновь продолжал дегустацию.

Затем подали на выбор уху, борщок, бульон. После этого на столе появились форель, горячий ростбиф и уж только потом — пирожные, мороженое, шоколадные конфеты, вина, шампанское, кофе, коньяк.

Мне было приятно смотреть на гостей, которым явно нравилась наша кухня, хотя это, конечно, и нарушало правила диеты. Все сидели за столами на американский манер — мужья и жены отдельно. И лишь Рейган и Горбачев сидели вместе с женами за столом, как бы у нас сказали, президиума.

Во время обеда звучала музыка, а Е. Образцова даже спела, что было высоко оценено гостями. За хорошими напитками и кофе все засиделись. Велся интересный, часто шутливый разговор, обмен мнениями. Все развеселились так, что выступления артистов были не всегда слышны. Чтобы закончить рассказ об этой поездке, коротко скажу, что в заключение состоялась пресс-конференция в нашем новом посольстве, в которое официально американская сторона так и не разрешила въехать. На ней Горбачев подвел итоги визита, ответил на многочисленные вопросы прессы. Через два часа делегация была в аэропорту. А затем трудная ночь перелета, посадка в Берлине, ознакомление глав государств — участников Варшавского Договора с результатами подписания документов и некоторыми моментами переговоров с Рейганом.

Обычно при возвращении в страну Горбачевы приглашали к себе в салон основных сопровождающих лиц. Накрывались столы, наливалось в бокалы вино, в рюмки — армянский коньяк, любителям — виски. Поднимались тосты. Шли воспоминания о тех или иных эпизодах переговоров. Пили немного, иногда просто чокались. Все были слишком измотаны, невыспавшиеся, травмированные разницей во времени, сменой часовых поясов. Впрочем, когда возвращались из европейских стран, за столом дело шло веселее. Редко на таких встречах Михаил Сергеевич вновь и вновь не возвращался к периоду, когда он боролся за восхождение на пьедестал генсека, и упоминал обидчиков, которые мешали этому. Несколько человек до сих пор вызывают у него аллергию.

…И вот опять Внуково. Встречают все те же лица; радостные улыбки, поздравления, каждому хочется сказать, что он видел по телевидению и как все прошло удачно. У нас все-таки добрые люди и не хотят огорчать, говорить, что они просто не понимают тот или иной шаг, последствия которого сомнительны. Безраздельная власть первых лиц приучила их только подчиняться и хвалить.

Я часто думал, почему они так себя ведут, ведь в беседах между собой они во многих действиях генсека сомневаются, считают его шаги опрометчивыми. Иногда мне это напоминало рассказ Александра Яшина, в котором говорилось, как несколько колхозных коммунистов пришли на партийное собрание и пока ждали, когда наберется кворум, говорили, что в хозяйстве тяжелое положение, плохо с кормами, мало собрали зерна и если сдадут что-то сверх плана, то придется скотину пускать под нож, что подорвет основы развития хозяйства в следующем году. Это была откровенная беседа людей, озабоченных положением дел в колхозе. Но вот открылось собрание, и те же люди, поднимаясь на трибуну, начали говорить, что сверхплановая сдача продукции — почетный долг перед Родиной и колхоз должен исполнить его, сдав больше зерна государству.

Видимо, этот психологический парадокс кроется во многих из нас. И только экстремальная ситуация отрезвляет людей, и они прозревают. Но это из области размышлений. А в прошлом на встречах в аэропорту всегда говорили только об удачном визите, о том, как нам удалось ловко решить многие вопросы, которые предшественники не могли осилить годами.

Ездили Горбачевы с официальными визитами и в бывшие социалистические страны. Их принимали руководители государств и партий, старые друзья Михаила Сергеевича, с которыми он был связан многими годами работы — Я. Кадар, Э. Хоннекер, В. Ярузельский, Г. Гусак, Т. Живков, Н. Чаушеску. Я знал, как доверительно и сколь по-дружески они в прошлом общались, часто переговаривались по телефону, направляли поздравления и подарки друг другу по поводу тех или иных событий, в том числе личного характера. Мне всегда казалось, что приход М. С. Горбачева хотя несколько и озадачил кого-то из них, но, зная давно Михаила Сергеевича, они поначалу поддерживали его линию, много сделав для популяризации генсека КПСС в своих странах.

Дружили, естественно, не только лидеры наших стран. Десятки, сотни тысяч советских людей имели братские отношения с жителями восточноевропейских государств. У нас был единый оборонный союз, взаимосвязанная экономика, надежные отношения между городами и предприятиями. Поэтому приезды М. С. Горбачева в эти страны хорошо организовывались и успешно проводились. Михаил Сергеевич и его супруга не раз говорили о трогательном приеме, горячих встречах.

— Ты знаешь, я такой встречи еще не видел, — говорил он после поездок.  — Вышла вся страна. Люди готовы были нести нас на руках…

Я представлял, как ликующие массы народа, воздев руки к небу, несут Михаила Сергеевича и Раису Максимовну. И они плывут над головами бесконечного потока людей вдоль улиц городов и сел, указывая гражданам мира путь в светлое будущее.

— А к чему вы их призывали? — любопытствую я.

— Как к чему? Естественно, к перестройке.

— И как они ее собираются делать?

— Это их суверенное право. А потом пусть смотрят на нас.

— Вот это правильно, это мудро, — соглашаюсь я.

— Действительно, ведь есть на что посмотреть…

— Не все, конечно, и у нас доработано, но процесс пошел. И им нечего в хвосте плестись. Разве я не вижу, что не всем нравятся мои начинания?

М. С. Горбачев предполагал осуществить грандиозные перемены не только в Советском Союзе, но и во всем социалистическом содружестве, заставить весь мир думать по-новому, хотя народы пока об этом не знали.

Во время поездки в Румынию у Горбачева с Чаушеску в одной из частных встреч, в которых участвовали и супруги, состоялся весьма важный и жесткий разговор, смысл которого состоял в том, что можно, конечно, менять политический курс, но делать это надо прежде в своей стране, да и то хотя бы поставив в известность о целях новаций, и уж во всяком случае не подбивать на это другие народы. А потом не Румыния и ГДР были инициаторами создания государств социалистической ориентации, а Советский Союз. Именно ему в послевоенные годы нужен был буфер между Западом и Востоком, именно ему требовались армии, базы и т.  п. , чтобы выдержать напор Запада в период холодной войны.

Приблизительно так об этом вечере рассказывал М. С. Горбачев. В общем разговор был откровенный, и он, видимо, состоялся в таком духе со многими лидерами восточноевропейских стран. Но в ту пору была эйфория успеха. И М. С. Горбачев, вдохновленный идеей перестройки, сеял семена перемен у соседей, не думая о скорой жатве.

Результаты не заставили себя долго ждать. В одной за другой странах Восточной Европы в конце 80-х годов происходили «бархатные революции», устранявшие партии, все сложившиеся структуры управления от власти. Последней была ГДР. В Берлине Горбачевы приветствовали многотысячные колонны демонстрантов и, по существу, содействовали созданию ситуации, способствующей развалу этого государства, слиянию его с ФРГ. По мнению специалистов, из всего этого Советский Союз не извлек никаких выгод и даже не позаботился о сохранении советской собственности в ГДР. Конечно же, сохранять разделенным немецкое государство далее было трудно, но и игнорировать многие наши интересы при объединении его не годилось. Советские люди это понимали и писали огромное количество писем в ЦК, спрашивая об условиях вывода войск.

Событием, потрясшим и испугавшим Горбачевых, была смерть Чаушеску и его супруги. Это шокировало супругов. Я уже говорил, что М. С. Горбачев все чаще стал пересаживаться в бронированный «ЗИЛ», резко усилил и ужесточил охрану, поднял оплату всем, кто его окружал и охранял, увеличил численность работников безопасности. Но это вряд ли играло особую роль, ибо, повысив зарплату одному, тотчас же обижали другого, кто хотя и не был на глазах президента, но обеспечивал успех прочих служб.

События в соседних странах развивались столь быстро и бурно, что скоро друзья Горбачева по коммунистическому движению, его личные добрые товарищи оказались в опале, без работы, а многих ждал суд. И самое трагичное состояло в том, что генсек никому не протянул руку помощи, не встал на защиту тех, кто оказался в трудном положении. Это беспокоило многих. Вместе с лидерами государств содружества оказались в незавидном положении военные, сотрудники разведок, которые многое сделали, в том числе и для нашей безопасности, партийные руководители, министры, директора крупных предприятий. Большинство из них учились у нас, были искренними друзьями, и предать их значило не только отречься от друзей, но и от принципов порядочности. Никогда в прошлом ни мы, и уж во всяком случае американцы так не поступали со своими друзьями. Они вывозили своих друзей из самых горячих точек, рискуя многим, но считали делать это своим долгом, ибо в будущем больше никто и никогда не будет сотрудничать с теми, кто бросил товарищей в трудный для них час. И это не только партийная мораль и этика. Это мораль здравомыслия.

Да, социалистические страны перестроились так, что к ним вернулся капитализм, хотя помогал им Советский Союз в свое время немало. И даже оказался в экономическом долгу перед ними. И жили, и живут они получше нас. Впрочем, и работают лучше. При всей критике колхозов и совхозов в этих странах они обеспечивали людей продовольствием, а Чехословакия даже ограничивала производство продуктов питания в своих кооперативах. Да и сейчас они не везде распались, хотя попытки к развалу делались. В общем, нет больше друзей. У многих из них от общения с нами осталась только ненависть к нашему государству, пренебрежение и брезгливость в связи с предательством. Даже памятники советским солдатам, освободившим эти страны, готовы сбросить с пьедесталов.

…Не оставляет в покое меня этот вопрос. Да и многие другие ищут объяснение происшедшему. Как же могло случиться, что некогда мощный и достаточно прочный блок стран социалистического содружества при существовании НАТО вдруг начал распадаться, как карточный домик, и буквально за два-три года государства Восточной Европы из союзников превратились в противников великого соседа?

Ответ на этот вопрос, полагаю, интересует не только советского читателя, но всех, кто мало-мальски следит за развитием международных событий в различных регионах мира. Конечно, он имеет общие корни с развалом Советского Союза. Но тут есть и своя специфика. Во-первых, полураспад начался раньше, когда в начале 80-х годов наметилось падение добычи нефти в СССР, увеличилась задолженность Советского Союза многим кредиторам, в том числе и в социалистических странах. В результате наши восточноевропейские союзники все чаще поглядывали на Запад. Тайно и открыто налаживались экономические, финансовые, а следом и политические связи. За спиной Советского Союза совершались договоренности, ослаблявшие единство содружества, ущемлялись наши экономические интересы. Лучшие виды продукции все в больших объемах поставлялись на Запад за свободно конвертируемую валюту, а нам поставлялось по принципу: на тебе, боже, что нам негоже. В это время советские высокотехнологичные разработки, которыми мы делились с нашими братьями, уплывали к конкурентам. Политические контакты лидеров социалистических стран с Западом носили все более широкий масштаб. Уже и Э. Хоннекер завел «амурные» дела с руководством ФРГ. Западногерманский капитал постепенно осваивал высокоэффективные отрасли и производства ГДР. Последующие действия руководства СССР довершили развал содружества.

Почему же практически на всех этажах власти никто не поднял тревоги по поводу ликвидации военно-политического и экономического союза социалистических государств?

Произошло это прежде всего потому, что люди в нашей стране давно привыкли к положению, когда за них «думают вожди». Даже в Политбюро и правительстве хорошо знали, что вопросы международной политики являются прерогативой двух-трех человек, и прежде всего генсека. Никто, повторяю, никто не смел вторгаться в сферу международных отношений, если Горбачев не просил или не поручал кому-то специально заняться тем или иным вопросом.

К этому следует добавить и тот факт, что М. С. Горбачев и министр иностранных дел имели по существу монополию на информацию о процессах, происходящих в мире, и прежде всего в социалистических странах, руководстве партий, настроении народа. В этом вопросе положение осталось таким, какое оно было при Сталине, и нынешний генсек ничего менять не собирался. Более того, оно даже ухудшилось. Многие записи бесед Горбачева с лидерами других стран вообще не рассылались. МИД и КГБ вменялось в обязанность наиболее важные шифротелеграммы направлять лишь в один адрес — Горбачеву. По некоторым вопросам круг адресатов несколько расширялся и кроме генсека телеграммы поступали Рыжкову, Яковлеву, иногда другим членам Политбюро в зависимости от постановки вопросов. Обычная политическая информация, нечто похожее на обзор печати стран, направлялась всем членам Политбюро. К ним часто добавлялись кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК. В результате даже руководство партии и государства не все знало о происходившем в бывших социалистических странах.

Разумеется, утаить события, которые в них происходили, невозможно. Мировая печать, радио, телевидение сравнительно широко сообщали о всех видимых катаклизмах в странах — союзниках СССР. И руководство партии в центре и на местах имело представление о событиях. Но реакции, адекватной им, не было, во-первых, потому, что большая часть населения, в том числе члены КПСС, занятые своими делами, особенно и не волновалась — их это никак не затрагивало. А члены ЦК, партийные секретари были столь заняты внутренними делами, ухудшением политической, социально-экономической ситуации в стране, республиках, краях и областях, что им было впору удержаться на плаву, сохранить за собой свои посты. Кроме того, разгар преобразований в международных делах пришелся как раз на подготовку к выборам в Верховные Советы в центре и на местах, а также к съезду и партийной конференции. Обращать должное внимание на положение дел у соседей было просто недосуг. В результате без серьезных обсуждений и дискуссий прошла фактическая ликвидация СЭВа, а затем роспуск военного блока, созданного в соответствии с Варшавским Договором, и многое другое. Но дело не только в незнании истинного положения или занятости руководства внутренними проблемами. В стране не было никакой серьезной силы, как некоторые утверждают, «консервативного крыла», которое в тот период организованно выступало бы против преобразований в нашей стране и государствах-союзниках. Я уже говорил, что подавляющее число членов партии, а также большая часть общества все еще ждала и надеялась на результаты перестройки. И, естественно, люди хотели видеть перестройку у своих соседей.

Это желание совпадало и с той информацией, которая поступала из официальных источников, и прежде всего от самого генсека. Он умело поставил дымовую информационную завесу и недоговаривал о многих негативных фактах или их последствиях. М. С. Горбачев громогласно и многократно сообщал общественности страны о том, что перестройка в СССР активно поддерживается в социалистических странах. Более того, он говорил, что там преобразования идут быстрее и эффективнее, чем в Советском Союзе. И это не слишком расходилось с истиной — руководство партий и правительств соседних государств уходило со сцены. Но это не было и полной правдой.

Я уже говорил, что в те годы поездки Горбачевых в другие страны пьянили и волновали их. Они возвращались тогда в состоянии эйфории, довольные итогами визитов, и не столько от встреч с руководителями партий и государств, сколько от общения с народом. Я и сам однажды ездил с генсеком в Польшу и видел, какой прием был оказан Горбачевым жителями страны, особенно в Щецине, где генсек подтвердил, что этот город был и будет всегда польским. Торжественно встречали и Р. М. Горбачеву, которой супруг поручил представлять себя на встрече с шахтерами, кажется, в Катовицах. Поляки верили, что появился лидер, способный создать условия по избавлению их от тяжелых условий жизни, помочь найти новый путь социально-экономического развития в стране. Они, конечно же, тогда не знали, что им уготован возврат в прошлое, о котором они имели достаточно хорошее представление.

М. С. Горбачев часто выступал в социалистических странах с импровизированными речами перед собравшимся народом, рассказывал об успехах перестройки в Советском Союзе, о светлых горизонтах, открывающихся перед миром в связи с новым курсом КПСС. На экранах телевизоров все это показывалось у нас и при таком информационном давлении парализовало тех, кто знал или чувствовал, что дело идет к развалу братского союза.

Совершающиеся «бархатные революции» уже не волновали многих из членов политического руководства. Повсеместно господствовал принцип нового мышления, невмешательства в дела других стран. Эта спасительная формулировка о «невмешательстве» была удобна, ибо позволяла быть «демократами» и повторять вслед за Горбачевым: пусть народ сам выбирает свою судьбу.

Поэтому, когда однажды Горбачев вернулся из Берлина и сообщил, что дни Э. Хоннекера сочтены и следует думать об объединении Германии, ему особенно не возражали. Более того, не интересовались до такой степени, что не узнали об условиях, на которых может осуществиться объединение Германии и, следовательно, вывод наших войск. Правда, надо сказать, что Горбачев и. Шеварднадзе об этом никого особенно не информировали и вопрос глубоко и всесторонне не обсуждался на заседаниях Политбюро, не то что публикация письма Н. А. Андреевой в «Советской России», по поводу которой дискуссия на Политбюро продолжалась два дня. Проблемы международной политики давно находились в руках Горбачева, Черняева, Шеварднадзе и Яковлева, хотя последнего, как он говорил, не подпускали к выработке многих решений. Для подготовки документов по вопросам разоружения привлекались специалисты МИД, Министерства обороны. Верховный Совет и его комиссии, видимо, не вполне владели информацией о сути предполагавшихся договоренностей, и иногда важные решения скорее штамповались, чем критически и всесторонне рассматривались депутатами.

Скажу еще раз, что советские люди отлично понимали, что разделенная Германия — не лучший фактор укрепления мира в Европе и вопрос рано или поздно предстояло решать. Обдумать было время — союзники по бывшей антигитлеровской коалиции не торопили, а некоторые из них если и не были против, то сильно сомневались в целесообразности такой спешки. Но даже если, по мнению Горбачева, настала пора действовать, то сделать это следовало бы, серьезно посоветовавшись с общественностью, а то и всем народом. Мне казалось, что ни МИД, ни Политбюро, ни президент не имели моральных полномочий решать эту проблему келейно. Тем более что условия объединения и вывода войск не были ни проработаны досконально, ни обговорены с прежними союзниками по разгрому фашизма.

Крупные перемены в странах бывшего социалистического содружества не были предметом специального обсуждения на широких и даже менее широких форумах. Я не помню серьезных постановок этого вопроса ни на Политбюро, ни на Президентском совете, ни на Совете Безопасности, ни на съездах и конференции КПСС. Не стали они специальной темой дискуссионного обсуждения и в Верховном Совете СССР. Кстати, в Отчетном докладе генсека XXVIII съезду КПСС этой проблеме было уделено всего-то два-три абзаца, что подтверждает отсутствие какой-либо серьезной оппозиции в предсъездовский период политике в отношении бывших социалистических стран. А вся критика, как на съезде отметил Михаил Сергеевич, свелась к упрекам: «Нас упрекают в том, что мы уходим оттуда без боя»… Вот и все.

…Всякий раз, возвращаясь из зарубежных поездок, М. С. Горбачев коротко рассказывал собравшимся о некоторых впечатлениях от поездки, но настоящего подведения итогов не было.

Поездки за рубеж и прием лидеров Запада в последнее время составляли основную часть работы президента СССР. Общественность западных стран видела в М. С. Горбачеве человека новой формации, не зацикленного на догмах своих предшественников. За короткий срок он превратился на Западе в кумира. Ему постоянно вручали какие-то денежные премии, награждали золотыми медалями, удостаивали званиями человека месяца, года, лучшего немца, посвящали ему телепередачи, статьи в журналах и газетах, тонко играя на струнах самолюбия. Западные обыватели не знали, что критиковать прошлое и разрушать действующие структуры куда легче, чем созидать. Им было непонятно прохладное отношение советских людей к человеку, начавшему столь хорошее дело, но оказавшемуся под огнем жесткой критики у себя в стране.

А критика была, как говорится, не на пустом месте. С 1987 года положение в экономике, финансах стало резко ухудшаться. Советские люди чувствовали это по возросшей нехватке продовольственных товаров, трудностям с сахаром, мясом, другими продуктами. Исчезали из продажи и многие предметы быта. В стране нагнеталась обстановка нервозности. Многие начали сомневаться в целесообразности перестройки, способности руководителей вывести страну из кризиса. Другие злорадствовали, считая, что наконец-то партия завела страну в тупик. В партийных организациях и комитетах, среди их руководящих работников разных уровней обозначились признаки расхождения во взглядах с генсеком, а то и глубокого размежевания.

 

Демократические реформы

Начиная с 1989 года положение в стране и партии стало ухудшаться лавинообразными темпами. Нет ничего удивительного, что М. С. Горбачев знал о меняющейся обстановке в стране, переменах в настроении людей. Еще вчера восхищаясь своим кумиром, сегодня они все больше отворачивались от генсека. Те, кто недавно славословил, теперь бранил и хулил его. Любовь народная оказалась изменчивой. И это открытие, взволновавшее М. С. Горбачева, стало, видимо, началом его борьбы уже не с консервативными силами, а с простыми, но сомневающимися людьми.

У меня с Горбачевым не единожды заходил разговор на эту тему. Просматривая почту, и особенно негативные письма, генсек утешал себя только тем, что считал их подтверждением правильности выбранного курса.

— Серьезных перемен не может быть без ущемления каких-то слоев. Это ничего, не страшно. Я письма покажу всем. Разошли-ка по Политбюро их.

Но число его поездок по стране сокращалось. В отдельные периоды генсек проводил больше времени за рубежом, чем в командировках по стране. Информация об ухудшающейся обстановке все чаще поступала к нему от органов статистики, КГБ, отделов ЦК КПСС, во время бесед и встреч с народными депутатами, во время сессий и съездов Верховного Совета СССР. Положение дел стало обсуждаться практически на каждом заседании Политбюро ЦК. Говорилось, что решения партийного съезда не выполняются, идет пробуксовка даже в тех вопросах, которые, казалось бы, не представляли трудности для реализации. Звучали требования ужесточить дисциплину, усилить контроль и спрос за выполнением решений съезда. Нередко предлагались меры, которые были действенны три — пять лет назад. И мало кто понимал, что в настроении партии, всего общества произошел такой качественный сдвиг, который обесценил требовательность и жесткость в отношении нарушивших дисциплину.

Партийные и хозяйственные работники все меньше считались с авторитетом Политбюро и Секретариата ЦК, Совмина СССР. По существующему положению общий отдел ЦК призван был не только следить за прохождением документов, но и за исполнением решений. Мне все чаще докладывали, что постановления Политбюро в срок не выполняются, нередко вместо ответа об исполнении поступают отписки, а то и откровенная ложь. Приходилось по этому поводу неоднократно докладывать М. С. Горбачеву и Политбюро, но такое состояние дел ничуть не беспокоило генсека. И если поначалу он рассылал информацию отдела по Политбюро ЦК, то потом ограничивался только тем, что находил время мельком взглянуть на записку. Это настроение генсека чувствовали все, и скоро стало ясно, что контроль за ходом исполнения решений был просто бессмыслен.

Документы игнорировались, а в последнее время по своему характеру и не нуждались в контроле, ибо были аморфно-расплывчатыми.

Утрата высшей партийной власти обозначила ту трещину, которая в последующем позволила быстро развалить все руководящие структуры КПСС. Еще произносились громкие речи, принимались многочисленные решения, но люди уже поняли, что новый лидер, Политбюро ЦК не владеют ситуацией и не могут спросить за дело так, как этого требовали обстоятельства. Многие понимали, что нужны новые подходы, новые методы в работе, способные всколыхнуть массы, объяснить причины неудач и привлечь всех к решению хозяйственных проблем. Но отчужденность, возникшая между генсеком-президентом и исполнительными органами, стала непреодолимой.

М. С. Горбачев, начитавшись газет и наслушавшись некоторых депутатов, сторонился встреч с работниками аппарата ЦК, Совмина СССР, министерств и ведомств, высказывался о них неуважительно. Когда он хотел кого-то обидеть, то со злостью говорил: вот еще один аппаратчик выискался. Эти упреки его можно было бы понять, если бы он сам когда-нибудь работал где-то кроме комсомольского и партийного аппарата. И это его сильно отличало от других работников ЦК, которые пришли в аппарат с промышленных предприятий, строек, колхозов и совхозов, научно-исследовательских институтов, из средств массовой информации и знали трудовую жизнь людей стократ лучше, чем аппаратчик номер один — генсек ЦК. Тем не менее М. С. Горбачев эксплуатировал аппарат с большим знанием дела и достаточно эффективно, заставляя готовить аналитические документы, проекты его речей и докладов, решения. Однако внутреннюю неприязнь преодолеть не мог и часто вспоминал, как, будучи еще членом ЦК, секретарем крайкома партии, вынужден был сидеть в кабинетах «кураторов»

— инструкторов и заведующего сектором и выслушивать советы, а может быть, и нравоучения. То, что его «опускали» до уровня инструктора, возмущало его. И за все время своего пребывания на посту генсека он не пожелал выступить перед аппаратом ЦК, в котором было много образованных, высококвалифицированных специалистов, хотя не раз просил передать коммунистам, что выступит на их общем партийном собрании.

Мне он неустанно твердил:

— Я Лукьянова просил повыгонять всех " комсомольцев» из общего отдела, но он начатое не довел до конца, и ты ничего не делаешь для этого.

Наверное, среди работников отдела было многовато тех, кто пришел из ЦК ВЛКСМ. Но, приглядевшись к людям, проверив их в деле, я понимал, что это добросовестные, квалифицированные и энергичные работники. Не мог и не хотел в спешке ломать судьбы людей, хотя в значительной мере новое пополнение старался подбирать из периферийных организаций.

Побаивался М. С. Горбачев и встреч с сотрудниками органов госбезопасности, даже перед руководителями основных служб аппарата КГБ он не решился выступить, полагая, что демократствующая публика заподозрит его в благожелательном отношении к КГБ. Не случайно «отмирание» функций и президента СССР, и генсека ЦК КПСС происходило по мере его самоизоляции.

В конце января 1987 года состоялся Пленум ЦК КПСС, на котором Генсек выступил с докладом «0 перестройке и кадровой политике партии». Суть этого доклада состояла в том, чтобы с новой силой сказать о том наследии, которое досталось М. С. Горбачеву во всех сферах общественной жизни. Генсек начал с критики идеологических органов и ученых, которые в области политики, философии, политэкономии оказались в теоретическом тупике и продолжали повторять азы 30-40-х годов. Обществоведы, отмечал он, своевременно не дали конструктивного анализа состояния дел в стране и не предложили новых идей по выходу из трудного положения. Серьезная критика была адресована планирующим органам, машиностроителям, тем, от кого зависели вопросы морального и материального стимулирования.

Но главная тема касалась проблем демократизации общества как решающего условия продвижения вперед. Ставились задачи по расширению гласности, критики и самокритики, использованию демократии на производстве, участия трудящихся в управлении предприятиями. В этом докладе был выдвинут и ряд других важнейших положений, открывающих возможность активнее использовать демократические принципы в развитии общества. Члены ЦК поддержали основные тезисы доклада, расширили понимание демократизации в условиях перестройки. И в этом заслуга генсека, Политбюро и Пленума ЦК.

Может быть, не все заметили, но этот Пленум открыл еще один фронт борьбы. Почувствовав недовольство неэффективностью осуществляемого курса, ухудшающимся положением народа, М. С. Горбачев решил найти виновников неудач не только среди ученых. Главный свой удар он нацелил по штабам, всему аппаратному люду. Собирая в ходе подготовки доклада своих помощников, он много говорил о помехах развитию социализма — чиновниках. Генсек вспоминал, в каком униженном состоянии находились члены ЦК, приходя к инструкторам и заведующим секторами в ЦК КПСС, говорил, что они давали указания, как работать. То же самое происходило в законодательных и других органах. М. С. Горбачев предлагал разрушить эту систему. А заметив, что эта тема не слишком вдохновляет тех, кто писал ему доклад, своей рукой набросал фрагмент выступления.

Не хочу ставить под сомнение причину подобных выводов Горбачева и желание ее уничтожить. Возможно, со ставропольским аграрием так и бывало, но ради справедливости следует, на мой взгляд, сделать два уточнения. Познав кухню принятия решений и доведения их до исполнителя, я могу с уверенностью говорить, что отсебятины работники аппарата допускать не могли и в самовольстве, превышении полномочий замешаны не были. Работники аппарата доводили до исполнителей те постановления, которые принимались вышестоящей инстанцией, в том числе пленумами, Политбюро, Советом Министров, министерством. Это во-первых. И во-вторых, ни одного аппаратного работника никогда не спрашивали, кого избрать генсеком, членом Политбюро, утвердить председателем правительства. Обычно это делали облеченные властью члены ЦК, в состав которого два десятилетия входил М. С. Горбачев. Это он голосовал за избрание генсеком Л. И. Брежнева, Ю. В. Андропова, К. У. Черненко и даже себя, за назначение председателей Совмина. И ни Михаил Сергеевич, ни другие не выступили против сложившегося стиля и методов работы аппарата, безвластия избранных членов ЦК или депутатов всех ступеней. Не изменил он сложившегося порядка и возглавив Секретариат ЦК — главный орган формирования стиля работы всех партийных и не только партийных аппаратов управления в стране. Поэтому вряд ли следовало валить вину, как говорится, с больной головы на здоровую.

Как бы то ни было, но работники органов управления были отданы на заклание, и слово «аппаратчик» стало наиболее ругательным во взбудораженном обществе.

Помощники Горбачева, другие специалисты, призванные помогать, думать и формулировать мысли генсека, рассматривали в ту пору процессы развития демократизации в стране несколько шире, чем борьбу с чиновничьей силой, гипертрофированным влиянием исполнительных органов, вставших выше выборной власти. Да и вообще, я считал в ту пору, что дело не в аппарате как носителе зла, а в том, кто стоит на вершине пирамиды власти какие цели он ставит перед обществом. В хороших руках даже самый негодный аппарат может выполнять необходимые и полезные функции. В сложившихся условиях, мне казалось, надо было начинать демократизацию с формирования высшего руководства. До тех пор, пока генсек, Председатель Верховного Совета или президент страны будут избираться прежними методами, оставаться у власти, нарушая все разумные возрастные пределы, и уходить с поста только тогда, когда его позовет к себе господь, никакой демократизации в стране быть не может. Тем более что Горбачев с самого начала определил рамки преобразований. «Речь, разумеется, не идет о какой-то ломке нашей политической системы», — говорил он на Пленуме.

Из этого следовало, что все теплые и справедливые слова о важности демократизации общества упирались в ограничения, личное желание генсека. А то, что Горбачев не только не собирался покидать свой пост, но и отгонял от себя подобные мысли, я знал точно. И понимал его: нельзя уходить от власти, развалив страну, а чтобы вновь укрепить ее, жизни Михаила Сергеевича, вероятно, не хватило, даже если бы он знал, как поправить дело.

Нельзя исключать, что слова Горбачева о незыблемости существующей политической системы говорились для успокоения каких-то противников курса генсека. Во всяком случае, начиная с января 1987 года открылась новая страница борьбы в обществе за расширение демократических начал, перенос их во все сферы жизни. Многие поняли, что главное не работа, не стремление к росту производительности труда, а борьба за личные и общественные свободы. Гласность хмелила, можно было во всеуслышание сказать то, что за долгие годы молчания накопилось в душе, раскритиковать кого угодно, в том числе и тех, кого прежде боялись. Скоро люди стали делать практически все, что хотели, удивляя беспредельностью демократизации даже знатоков по этой части на Западе. Конечно, и возможность для этого была большая. Партия сама открыла дверь беспредельной гласности, критикуя свои ошибки в прошлом и настоящем.

Но нередко гласность приобретала самые искаженные формы. Это происходило из-за легкомысленного отношения средств информации к фактической стороне публикаций, преднамеренного извращения событий.

Приближалось 70-летие Великого Октября. Надо было готовить обстоятельный доклад на эту тему. В условиях разваливающейся экономики его предстояло наполнить оптимистическими идеями. И Горбачев принял решение широко сказать о предстоящих демократических преобразованиях именно в этом докладе. М. С. Горбачев не без внутренних колебаний решился на это. Началась длительная и довольно напряженная работа по формулированию главных посылок демократизации в стране, совершенствованию политической системы общества. В этом юбилейном докладе впервые так широко была развернута тема демократизации и она выдвигалась как ключевая проблема развития общества.

Чтобы подступиться к реализации этих непростых проблем, требовалась твердая поддержка членов ЦК, Секретариата и Политбюро ЦК. Была ли у генсека уверенность, что вводимые новации поддержат члены ЦК, секретари партийных комитетов? По тем выступлениям, репликам, итогам бесед, состоявшихся у него, создавалось впечатление, что генсек не верит в единодушную поддержку своей линии.

Уже через несколько месяцев после XXVII съезда КПСС М. С. Горбачев начал жалеть, что обновление состава ЦК было незначительным. Тогда он, составляя списки ЦК, рассчитывал на преемственность прежней линии, эволюционное и спокойное развитие процесса преобразований. И вот теперь ему казалось, что старые кадры вяжут его по рукам и ногам. И это было не просто ощущение. Многие члены ЦК считали, что проводить такими методами и темпами демократизацию при разваливающейся экономике крайне опасно. Это может лишь подстегнуть начавшийся развал промышленности и сельского хозяйства, сепаратистские настроения некоторых слоев общества в союзных и автономных республиках. Но тогда генсек видел не столько тревогу по поводу методов и темпов демократизации, сколько угрозу своему авторитету. Отсюда возникала потребность в ликвидации инакомыслия в ЦК. Еще при подготовке документов XXVII съезда партии была заложена возможность проведения партийных конференций. Теперь он хотел воспользоваться этим и произвести обновление состава ЦК.

— Ты же видишь, — говорил он, — это люди позавчерашнего дня, они не тянут. Они даже не понимают, куда нужно поворачивать партии в современных условиях и как теперь работать. Заметь: критика партии идет главным образом из-за того, что перестройку осуществляют те люди, которые действовали в период застоя.

Во многом Михаил Сергеевич был прав. В печати и выступлениях иных ораторов в вину нынешнему составу Политбюро ЦК ставилось то, что там было значительное число «бывших». Разумеется, среди них было немало прогрессивных, талантливых людей. Нельзя, как говорится, чохом вывести из состава ЦК тех, кого избрал съезд. Тем более и сам Горбачев входил в эту когорту «бывших». И все же он искал способ, как избавиться от неугодных.

Среди членов ЦК в то время было немало его соратников, которые помогали ему утвердиться в должности, поддерживали все его начинания, проводили их в жизнь. Но в них он уже больше не нуждался, более того, они мешали, компрометировали генсека, и он приходит к решению уговорить часть членов Пленума выйти из состава ЦК добровольно и объявить об этом публично. Конечно, это была не простая операция, и к ней Михаил Сергеевич начал готовиться самым основательным образом.

Прежде всего он заставил работников оргпартотдела ЦК составить списки тех, кто перешел на пенсию или хотя и работал, но был в преклонном возрасте. Эти списки легли на его стол, и генсек внимательно их рассматривал. Г. П. Разумовский взял на себя задачу переговорить с некоторыми товарищами, чтобы они стали инициаторами выхода из ЦК, уговорили тех, кто вдруг усомнился бы в этой акции. Кое с кем вел разговоры и Горбачев. Делалось это так организованно, что когда в зале Секретариата собрались «камикадзе» — члены ЦК, готовые сами выйти из его состава ради сохранения единства партии, то проблем не возникло. Люди начали обосновывать, почему они обязаны уйти из ЦК.

М. С. Горбачев выступил перед собравшимися и долго говорил о текущем моменте, объяснял необходимость изменений в составе ЦК. Убеждал, уговаривал и склонил всех к принятию нужного ему решения, кроме Е. П. Славского, министра, занимавшегося всеми атомными делами, который не пожелал прийти на встречу. Правда, об этой акции М. С. Горбачев потом вспоминал с некоторым смущением. Он понимал, что изгнал своих соратников, конечно же не молодых, но порядочных людей, поддерживавших его всегда, даже в самые сложные моменты жизни.

Потом взамен им пришли новые люди, которые доставили Горбачеву тьму неудобств и своей непримиримой позицией, и критикой генсека. Мне казалось, что он жалел о том своем решении, во всяком случае, говорил:

— Ну и замену мы получили, скажу вам. Еще одна такая, и с составом ЦК не совладаешь.

На первое совещание (а их было два, ибо решили осуществить акцию в два приема) пригласили тех, в ком не сомневались, что они без возражений выйдут из ЦК. Со второй группой могли появиться сложности. Но вопросов не возникло. Привыкшие к партийной дисциплине, все довольно единогласно высказались за добровольный выход из ЦК и подписали на этот счет коллективное обращение к Политбюро и Пленуму ЦК. Такой массовой акции коллективного характера в истории КПСС, а я полагаю, и в других партиях, еще не было.

Выступая на этом собрании членов ЦК, а там были многие бывшие министры, Горбачев обещал, что за ними сохранят уровень социального обеспечения: пенсий, поликлинику, в общем все, что не должно ухудшить жизнь людей, столько сделавших для страны. К сожалению, прошло немного времени и эти люди, проработавшие долгие годы на государственной работе, прошедшие войну и не нажившие ничего, кроме долгов, были изгнаны с дач, лишились и многого другого.

Неспособность генсека держать слово обеспокоила многих в его команде, так как не только страдал его авторитет, но и явно сквозило нежелание помогать своим соратникам, как только они оказывались ненужными. Я пытался насколько мог поправить дело, говорил об этом М. С. Горбачеву, но изменить что-либо он так и не захотел. Люди, которые не были полезны, теряли для него интерес. Секретари Горбачева просто вычеркивали их из списка поздравляемых по праздникам. Так, наверное, происходило и в памяти генсека. Но была у него и другая удивительная черта характера. Стоило человеку как-то вновь подняться, переместиться, и он, позабыв о своей неприязни, просил: ты передай ему привет.

И я всегда поражался виртуозной гибкости человека столь высокого уровня, который мог быстро перекрашиваться и менять мнение, отрекаясь от сподвижников, если они оказывались под огнем критики.

Не мог он простить и тем, кто когда-либо перечил ему или аргументированно отстаивал свое мнение. Не говорю уж о тех, кто его когда-то вольно или невольно обижал или, по его мнению, унизил. Тогда этому человеку хода уже не было. Так случилось, например, с В. К. , молодым и способным экономистом, отлично знающим аграрные вопросы, лауреатом государственной премии, полученной, когда ему было около 25 лет. Работал В. К. в сводном отделе Госплана СССР и был приглашен однажды на совещание к М. С. Горбачеву, занимавшемуся в ту пору сельским хозяйством. Выступали на этом совещании многие, в том числе и Горбачев, который с гордостью сообщил об огромной роли сельского хозяйства в экономике, высокой доле крестьян среди числа занятых в народном хозяйстве. Восхищался он и весомой долей продукта, созданного селом, в национальном доходе страны. Выступил тогда и В. К. , сам некогда окончивший экономический факультет Тимирязевки. Среди прочего он сказал, что гордиться большой численностью занятых в деревне и солидной долей аграрного сектора в экономике особенно не следует, ибо они свидетельствуют о перекосах и неразвитости народного хозяйства, аграрном характере производства в стране. И задача состоит в том, чтобы индустрия заняла господствующее влияние, а на селе должно трудиться не 20, а 5–7 процентов населения, как это имеет место в большинстве развитых стран мира.

Это выступление, показавшее наивные представления М. С. Горбачева о закономерностях экономического развития, его разгневало. Михаил Сергеевич разразился разгромной критикой в адрес В. К. , никогда не простив ему слов, произнесенных на том совещании и стараясь не давать ходу по служебной лестнице. Когда же Н. А. Тихонов, Председатель Совета Министров СССР, утвердил В. К. руководителем одного из союзных комитетов, он вдруг стал посылать ему через меня приветы. Но, будучи генсеком, вновь начал «добивать» В. К. Поручил подготовить вопрос о деятельности комитета на заседании Политбюро и разнес в пух и прах В. К. Позже генсек не давал ему возможности никакого движения по службе. Когда Комитет готовились упразднить и В. П. Можин, один из руководителей экономического отдела ЦК, предложил В. К. должность в аппарате отдела, М. С. Горбачев не разрешил делать этого. Все мои попытки заступиться за способного человека, вина которого состояла лишь в том, что он сказал правду и обнаружил большие знания в политэкономии, чем будущий генсек, натыкались на глухую стену яростной ненависти к В. К…

Постепенно Горбачев, как он говорил, избавился «от балласта» в ЦК и со временем собирался пополнить его состав новыми. людьми, активно поддерживающими перестройку. А пока кончилось тем, что зал пленумов ЦК стал свободнее — поредели ветеранские ряды. Помогла ли такая селекция в составе ЦК партии, удовлетворила ли она критиков? Думаю, не очень. Скорее, у оппонентов разыгрался аппетит и появились новые требования.

Да и если быть откровенным, насколько я знал кухню принятия решений, не от числа и состава членов ЦК зависела глубина и прогрессивность принимаемых постановлений. Уверен, что если бы тогда толково объяснили конечные цели перестройки, необходимость применить новые методы, то те же люди единодушно проголосовали бы за такие предложения. Во-первых, потому, что это были умудренные опытные хозяйственники и партийные работники, давно видевшие недостатки в развитии страны, а во-вторых, они слишком доверяли Политбюро ЦК, чтобы ставить под сомнение внесенные им проекты. Так позже и произошло: избрание молодых партийных работников в состав ЦК не сделало его более лояльным и послушным, пришли люди, которые критически относились к проектам Горбачева и не боялись открыто выступать против тех из них, которые он предлагал партии и стране.

Раскритиковав аппарат партийных, советских и хозяйственных органов за превышение своих полномочий и диктат над избранниками партии и народа, избавившись от престарелой части ЦК, М. С. Горбачев, Политбюро начали расширять демократические основы работы партии, государства, общественных организаций, выступать за более полное предоставление свобод инакомыслящим. Была внесена поправка в Конституцию СССР, ликвидирующая монополию КПСС на руководство государством. Произошло это, правда, под большим нажимом первого Съезда народных депутатов и общественности. Разработан и принят Закон о печати, открывший широкие возможности для гласности. Все это вело к коренным переменам в традиционных методах управления государством, открывало новые возможности для развития общества, последствия которых пока никто не знал.

Наиболее серьезные и разносторонние решения о необходимости демократизации общества, реформы политической системы были приняты на XIX партийной Конференции КПСС. По существу, весь доклад генсека был пронизан идеями более широкого участия народа в управлении страной, создания условий для дальнейшего свободного развития каждой нации, укрепления социалистической законности и правопорядка, разграничения функций партийных и государственных органов.