Коррупция в России как элемент системы тотальной безнаказанности

Диагноз, который ставит Запад применительно к нынешней российской ситуации, близок к действительности. Но лицемерно делать вид, что раньше не понимали или не догадывались. Например, существует примерно трехлетней давности доклад Главного Счетного управления США о том, как российские приватизаторы не отчитались перед США за сорок миллионов долларов — скандал был замят. И таких примеров множество. Аналогично со скандалами, связанными с нашим Центральным Банком — МВФ продолжает настаивать на том, чтобы российские законодатели ничего в законе не меняли и не смогли сделать этот важнейший институт финансовой власти подконтрольным и подотчетным, руководители которого были бы наказуемы.

Сравнительно недавно по одному из российских телеканалов в популярной передаче Пресс-клуб зрителям был задан вопрос: В чем причина плохого экономического положения России? Было предложено три варианта ответа: а) бездарность руководства; б) происки Запада; в) воровство и коррупция.

Большинство позвонивших выбрали первый вариант ответа — бездарность руководства…

Мне тоже хотелось бы верить, что где-то кто-то старается, но просто не получается. Из-за лени, неквалифицированности, бесталанности, в общем — из-за бездарности. Но вот парадокс: собственное экономическое положение всех этих бездарных просто блестящее. И оно, как правило, совершенно не соответствует ни положению страны, ни уровню зарплаты госслужащих. Значит, мы имеем дело с какой-то особой избирательной бездарностью…

Бюджетные деньги лежат в коммерческих банках без залога и массово там пропадают. В прошлом году Правительству пришлось профинансировать Академию наук дважды, так как первый раз деньги были положены в уже безнадежный банк. Кто отвечает? Никто.

Центробанк перед самым кризисом летом прошлого года перевел значительную сумму в валюте в уже практически лежачий банк Империал и, разумеется, не получил от него в оплату ни копейки. Не отвечает никто.

Можно ли наказывать человека за то, что он бездарный дурачок? Нельзя — грех обижать больных. А если власть прикидывается дурачком? Считается, что мы продвинулись по пути к современной цивилизации, стали гуманнее. Поэтому, если безработному и бездомному хочется есть и он крадет в булочной батон — в тюрьму. А если министр финансов берет миллиарды рублей бюджетных денег и направляет их противозаконно куда захотел — никакого наказания вообще не предусмотрено…

Во всем мире воруют, и еще как, — говорят многие в России. И приводят в пример Международный олимпийский комитет, обвиненное в коррупции Европейское правительство, бывшего Генсека НАТО и т. п. Что ж, верно, человек слаб везде. Но только забывают сказать, что в Европе, США или Китае затем происходит с людьми, обвиненными в коррупции. Как минимум — уходят в отставку. В большинстве серьезных случаев — садятся в тюрьму. А в Китае — еще и лишаются жизни…

Но это — если доказан корыстный умысел. А если нет?

Если корыстный умысел не доказан, но нарушен закон и нанесен ущерб государству — на Западе от наказания уйти все равно невозможно. При этом наказание может быть разным. Но оно всегда соответствует нанесенному ущербу.

Так, во Франции бюджетные деньги проходят через руки специальных госчиновников — казначеев. И если какие-то средства даже ошибочно направлены не по закону, казначей несет за них полную ответственность всем своим имуществом. В последнее время ответственность страхуется, но страховая фирма принимает на себя ответственность вместо казначея только в том случае, если нет оснований считать незаконные действия сознательными. В России в таких случаях — полная безнаказанность…

В последнее время в России стали выборочно пропагандировать поведение жителей скандинавских стран, в частности, рассказывают о том, как в Норвегии или Швеции платят налоги. Смотришь телевизор, читаешь газеты, и невольно возникает вопрос: они что — глупее нас? Зачем они так тщательно и честно платят налоги, тем более, если, как нас пытаются убедить, там тоже чиновники все разворовывают?

А ведь никакого волшебства нет. Примерно год назад Посол Швеции в России организовал в Москве семинар, на котором министры и руководители ведомств этой страны рассказывали о логике своей государственной системы. И вот что показательно и поучительно — первыми и ключевыми темами были: независимый контроль за деятельностью правительства, социальный контроль в обществе и т. п. И лишь последней темой, по логике, вытекающей из всего предыдущего, была тема налогов и системы их уплаты, налоговый контроль. То есть: чтобы человек платил налоги, он должен быть сначала абсолютно уверен, что их не разворуют. Но именно этой составляющей в России нет.

Когда в оправдание нынешнего разгула коррупции в России не срабатывает тезис о том, что во всем мире так же, используется другой: мы же — не Европа. А в России воровали, и будут воровать всегда… Что ж, здесь спорить не стану, но лишь обращу внимание на то, что, во-первых, ссылка идет на исторический опыт периодов, когда человек был не гражданином, а подданным, и, во-вторых, это как раз и есть ключевой вопрос сознательного выбора общества: в цивилизацию, или же в буквальном смысле на свалку мировой истории…

Да, коррупция это плохо, — признают теперь даже те, кто много сделал, чтобы она расцвела невиданно пышным цветом. Но какой была альтернатива? — говорят они, — ведь коррупция все-таки лучше коммунизма…

Один из идеологов этих реформаторов, представлявший нашу страну в Международном валютном фонде, сравнительно недавно в Известиях опубликовал статью, где по существу признавал, что на вооружение ими был взят лозунг: «Коррупция — на страже демократии». И эти люди называют себя либералами, через слово ссылаются за западных реформаторов, чикагскую школу, американский опыт и т. п. Такое, мягко говоря, очень избирательное перенесение западной цивилизации на нашу почву: ведь в американском законе о контроле за организованной преступностью, принятом в 1970 г., ясно констатируется, что коррупция — это то, что разрушает основные демократические институты государства. Но это — применительно к себе. Применительно же к России на протяжении длительного времени проводилась политика фактического поощрения всеразрушающей коррупции, — видимо, потому, что она лучше коммунизма?..

Коррупция — замыленный термин, буквально, набивший оскомину. Одновременно в дискуссиях производится подмена понятий и на одну доску ставится: с одной стороны — подарки и благодарность за выполнение своих функций мелким клерком, с другой — скрытая зависимость важнейших элементов системы госуправления от теневых интересов, и соответственно, работа системы госуправления не в интересах большинства избирателей, а вопреки им. Конечно, в основе обоих явлений — одни и те же человеческие качества. Тем не менее, суть явлений и масштаб общественной опасности принципиально различны.

Кроме того, с одной стороны, есть проблема коррупции в госаппарате. Это классическая проблема надежности всех звеньев управленческой системы. Применительно к корпоративному управлению все основные рецепты давно известны, не идеальные, но практические решения найдены. Учет, контроль, наказуемость — с одной стороны. Вкусный пряник и орден из рук власти за добросовестную работу, то есть, надлежащая материальная и моральная мотивация — с другой. Глобальной теоретической проблемы нет.

С другой стороны, существует проблема коррупции на самом верху, в государственно-политической системе. Вот это и есть основная и главная проблема. Царь сам у себя не ворует. Но у царя норовят воровать холопы. То есть, в рамках абсолютной монархии можно говорить лишь о коррупции в аппарате. Вопрос один: где взять доброго царя?

В демократической системе вопрос о коррупции в госаппарате также не представляет особой проблемы: при желании ее можно свести к относительно безопасному минимуму. Но на первый план выходит коррупция в ключевом элементе госуправления — в политической системе. Типично несоответствие истинных целей деятельности нанятых обществом управляющих целям декларируемым, осознаваемым обществом как общегосударственные.

В России налицо не та или иная степень коррупции в госаппарате (в силу слабости власти, ее неспособности контролировать своих чиновников), а практически нескрываемая коррумпированность всей высшей государственной власти, всех ее ветвей. При этом, коррупция в средних и нижних этажах власти на протяжении последних лет сознательно допускается, если не стимулируется, что является, с одной стороны — одним из скрытых механизмов реального управления, с другой — методом обеспечения собственной безопасности и несменяемости во власти путем ослабления общества, его разложения и растления граждан.

Образно можно пояснить на примере. Представим себе три варианта. Первый: есть на стройке толковый прораб, но — слаб, из каждых десяти бревнышек одно тащит себе. Второй вариант: чтобы украсть одно бревно, он заключает такие контракты, по которым половина поставляемых на стройку бревен оказывается гнилыми, а построенный дом некачественным. И вариант третий: когда прораб вообще занимается не строительством, а прямым переводом казенных денег в собственный карман.

Нынешняя ситуация в стране — сочетание второго и третьего вариантов. То есть, практически, основная логика функционирования власти заключается сегодня не в попытках созидания, а исключительно в передаче своим тех или иных еще оставшихся кусков и в создании особых, льготных, исключительных условий опять же для своих.

Результат: всего по пяти проверкам Счетной палаты за последние четыре года легко набирается незаконно изъятого из наших госресурсов на сумму больше, чем весь федеральный бюджет нынешнего года!

Возможно ли в такой ситуации экономическое развитие? Уровень коррумпированности высшей власти в нашей стране не позволяет всерьез говорить о решении властью каких-либо общегосударственных проблем. Это именно тот случай, когда система работает даже не вхолостую, а на полную мощность — против интересов граждан.

В рамках сложившейся системы невозможно рассчитывать не только на справедливость государства, выполнение им своих основных социальных функций, но и на сколько-нибудь интенсивное экономическое развитие. Для не имеющих возможности дружить с властью невозможны серьезные инвестиции в развитие, так как завтра власть вас разорит, и за это никто не будет отвечать. Для тех же, кто с властью дружит — более рентабельны инвестиции не в промышленное развитие, транспорт, связь, сельское хозяйство, а в финансовые махинации, в дальнейшее коррумпирование власти…

А можно ли защитить национальные интересы? Логическим следствием коррупции в политической системе является известное утверждение: демократии не воюют — дешевле подкупить чужое правительство, чем хоронить своих солдат… То есть, предательство, продажа национальных интересов — естественное и практически в той или иной степени обязательное следствие масштабной коррупции в государственно-политическом механизме.

Поэтому в сложившейся в нашей стране ситуации уместно говорить не об отдельной проблеме коррупции, а о недееспособности всей системы власти, системы госуправления, государственно-политической системы…

Что нам с эти делать? Если обсуждать вопрос не на уровне разговоров о коррупции, а на уровне анализа системы управления, то уместны аналогии с любой иной сложной системой. Так, система госуправления — не проще, например, автомобиля. И если в машине мотор расходует все топливо на самообогрев, чад и копоть, дело не в отсутствии закона против коррупции, а в несовершенстве или неисправности двигателя и системы управления…

Эффективность и сама возможность работы любой сложной системы определяется не тем, сколько всего всякого полезного для ее работы сделано, а тем, все ли сделано, что нужно для нормальной работы. А у нас: мы уже столько делали, а коррупции все не меньше!.. Но представьте себе, что вы по этой логике чините автомашину: я уже три колеса поставил (из четырех), а она все не едет…

Система управления, одним из элементов которой является живой грешный человек, идеальной быть не может. Но, тем не менее, ничего, кроме, во-первых, кнута и пряника; и во-вторых, прямой заинтересованности в общем результате — человечество с древних времен не придумало. Только применительно к демократическому государству необходимо обеспечить, чтобы и кнут, и пряник — исходно находились в руках общества. И исключительно общество чтобы могло ими пользоваться по отношению ко всем, кого мы нанимаем для работы в органах госвласти: и стегать кнутом, и одаривать пряником.

Соответственно, проблема коррупции, а точнее, эффективности госуправления — не является отдельной от всей государственно-политической системы. И борьба против коррупции, за обеспечение эффективности государства — суть и смысл всей конституционной системы и всей системы законодательства любого современного демократического государства.

Главный вопрос эффективного госуправления в демократическом обществе — способность к объединению и организации слабых для противодействия сильным. Этот же вопрос является основным для обеспечения эффективного управления акционерными обществами с большим количеством мелких акционеров. В свою очередь способность к объединению слабых для противостояния сильным (основа демократического государства и демократической системы управления) имеет две основных составляющих. Первая — психологическая готовность, способность противостоять манипулированию, не быть индивидуально каждому сиюминутно мелкопродажными. Вторая — инструментальная составляющая система норм, правил и процедур, среди которых ключевыми являются правила принятия решений и последующей подотчетности, процедуры контроля и нормы ответственности за нарушения правил.

Но на протяжении последних десяти лет реформ под лозунги о движении по пути современной мировой цивилизации мы двигались — в противоположном направлении. Так, через систему средств массовой информации пропагандировался не индивидуализм в современном понимании, основой которого является способность к солидарным действиям для защиты своих прав и интересов, а вульгарный индивидуализм вплоть до полной атомизации общества, а также апологетика коррупции как одного из механизмов развития. И вместо надлежащей системы сдержек и противовесов в государственно-политической системе воссоздавалась модель управления под хорошего реформатора, сутью которой является право на бесконтрольность в распоряжении чужим и право на безнаказанный произвол.

Ярким отражением этой системы является Конституция страны и система законодательства, в частности, Конституционный закон о правительстве и Уголовный кодекс. При замечательных декларациях о правах человека Конституция не содержит реализуемых механизмов привлечения власти к ответственности за попрание прав гражданина, но зато содержит целый ряд системных решений, позволяющих никому ни за что не отвечать. Президент является фактическим главой исполнительной власти, и от него одновременно по процедуре назначения и функционирования (в том числе, через материальное обеспечение) зависит вся судебная система.

Процедура отстранения Президента от власти чрезвычайно затруднена (например, по сравнению с американской системой) и практически нереализуема. Правительство является подставным, так как не может и шагу сделать вопреки воле Президента. Парламент (а значит и общество) лишены фундаментального права представительной власти на всеобъемлющий контроль за работой исполнительной власти, расследование ее деятельности…

Конституционный закон о правительстве страны предоставил исполнительной власти право принимать решения коллегиально, что влечет за собой невозможность привлечения кого-либо к персональной уголовной ответственности за нарушение закона и нанесение государству и обществу ущерба. Уголовный кодекс карает простого человека за мелкую кражу (батон в булочной), но для высших должностных лиц государства не предусматривает ответственности за незаконное распоряжение бюджетными средствами, госсобственностью, незаконное предоставление налоговых, таможенных или иных льгот и преимущественных прав…

Конечно, хотелось бы настоять именно на своем любимом варианте конституционной реформы. Но надо честно признать, что конституционная система является многовариантной: одного идеального решения нет. И возможны эффективно функционирующие и парламентская, и президентская модели. Но нельзя отрывочно, разрозненно выдергивать элементы этих систем без их логической взаимосвязи.

Так, если мы хотим иметь ответственные политические партии и, соответственно, снизить уровень коррумпированности в этом звене государственно-политической системы, следует иметь в виду, что выборы по партийным спискам атрибут лишь парламентской системы, при которой победившие партии образуют коалицию большинства, формируют правительство и несут полноту ответственности за проводимую правительством политику, принимаемые парламентом законы. В противном случае (в нашей системе) выборы по партийным спискам — лишь инструмент развращения партий: никто не знает, какие же партии в большинстве, а какие в оппозиции; никому не выгодно создавать коалицию большинства и принимать на себя ответственность, все делают вид, что они в меньшинстве и ни за что не отвечают.

То же касается и парламентского контроля: со стороны парламента в целом он эффективен лишь в президентской системе. В пропагандируемой же сейчас рядом политических сил системе, при которой правительство формируется парламентским большинством, это сводится к самоконтролю и, соответственно, влечет за собой разгул коррупции, резкое снижение эффективности управления. В такой парламентской системе правления актуален не парламентский контроль вообще, а контроль именно со стороны парламентского меньшинства. Например, в Германии меньшинство в 20 процентов депутатов имеет право на самостоятельное создание парламентских комиссий по расследованию действий исполнительной власти…

Чего не хватает в России в системе госуправления? Если мы хотим, чтобы государственная машина работала, то в ее конструкцию нужно заложить ряд принципов. Прежде всего, применительно к любому органу власти и должностному лицу должно устанавливаться соответствие между: а) полномочиями; б) механизмом назначения (избрания); в) подконтрольностью; г) санкциями за нарушения закона и действия вопреки интересам общества.

Все решения, носящие конкретный распорядительный характер, должны приниматься только персонально, с персональной же ответственностью за нарушения закона и последствия решений. Система органов исполнительной власти не должна допускать какой-либо коллегиальности — исключительно персональные решения с персональной ответственностью, в том числе, с полной финансовой и адекватной уголовной ответственностью за нарушения закона, нанесшие ущерб обществу, государству или конкретным гражданам. Не должно допускаться никаких лазеек, позволяющих уводить высших должностных лиц государства (включая Президента) от ответственности за преступление закона.

Ни одно должностное лицо и ни один государственный орган не должны иметь права принимать произвольных решений, подрывающих равноправие граждан и их экономических, социальных, политических и иных объединений. Принятие должностными лицами органов государственной власти подобных незаконных решений, подрывающих конституционные основы демократического государства, должно рассматриваться как тяжкое государственное преступление. Уголовный кодекс должен включать нормы ответственности высших должностных лиц за сам факт нарушения закона при распоряжении госсобственностью, бюджетными средствами, незаконное предоставление налоговых, таможенных или иных льгот, если этим нанесен ущерб государству и обществу. Наличие же личной заинтересованности должно рассматриваться не как необходимое условие для привлечения к ответственности, а лишь как дополнительное отягчающее преступление обстоятельство.

Представительная (законодательная) власть и независимые контролирующие органы (счетные палаты, уполномоченные по правам человека и т. п.) должны иметь возможность всеобъемлющего контроля за деятельностью власти исполнительной. Всякая попытка ограничить информацию о работе исполнительной власти, сокрыть что-либо от власти представительной (законодательной) и независимых контролирующих органов, представить ложную информацию должна рассматриваться как тяжкое государственное преступление.

Органы судебной власти должны быть абсолютно независимы от органов исполнительной власти (в том числе, в нынешней российской системе власти — и от президента как фактического главы исполнительной власти). Не только органы прокуратуры, но и контрольно-счетные органы, представители граждан в органах законодательной власти (депутаты) и более того, сами граждане должны иметь неограниченное право выступать в судах с исками в защиту интересов общества и государства, в том числе, о признании незаконными действий органов власти и их должностных лиц, расторжении незаконных договоров и соглашений, заключенных органами исполнительной власти с иными лицами.

Следствие по вопросам правонарушений высших должностных лиц государства должно осуществляться специальными, независимыми от прокуратуры, президента и исполнительной власти органами по расследованию правонарушений высших должностных лиц. Следствие по вопросам правонарушений депутатов членов органов представительной (законодательной) власти должно осуществляться специальными, независимыми от органов законодательной власти государственными органами. Неприкосновенность депутата не должна являться препятствием для возбуждения и проведения уголовного расследования, а также судебного рассмотрения дел. Ограничения должны быть исключительно в части предварительного заключения, процедур задержания и обыска.

Политические партии не должны иметь особых полномочий, в том числе, права замещения по партийным спискам части мест в палатах парламента, если эти полномочия не связаны с принятием на себя ответственности за проводимую государственную политику, в том числе, с обязанностью формировать коалиции большинства и меньшинства в соответствующей палате парламента и формированием правительства на этой основе. Финансовая власть (Центральный Банк, органы по регулированию рынка ценных бумаг и т. п.) не должна быть исключением из общего правила — полная подконтрольность и подотчетность деятельности этих органов, а также наказуемость за нарушения закона и действия должностных лиц вопреки интересам общества и государства.

Лицемерная система госуправления на выходе ничего, кроме разрушения государства давать не может. На что можно рассчитывать, если Президент страны получает в месяц (до налогообложения) менее шестисот долларов, министр — чуть больше трехсот? А Председатель Центрального Банка и его заместители в 1997 году получали в пятнадцать-двадцать раз больше министра…

Государственное управление и госаппарат невозможно построить на энтузиазме и альтруизме. Если государственных средств не хватает — госаппарат должен сокращаться, но материальное обеспечение, мотивация труда госслужащих должны быть высокими независимо ни от каких объективных трудностей. Зарплата должностных лиц органов государственной власти и госслужащих должна позволять государству конкурировать в борьбе за наиболее квалифицированных специалистов с частным сектором экономики. При этом должны жестко пресекаться попытки получения должностными лицами любых иных дополнительных доходов.

Например, объем средств Пенсионного фонда — около 200 млрд. рублей, а просроченная задолженность предприятий, по которой к ним не применяются надлежащие санкции — 400 млрд. Причем, в числе должников — и такие, заведомо рентабельные сугубо частные предприятия, как Норильский никель или АвтоВАЗ. И при таком положении, как показывают проверки, Пенсионный фонд продолжает отвлекать средства пенсионеров нецелевым образом. И спросить не с кого: Пенсионный фонд — даже не орган госвласти…

Управление государственными финансами и иными ресурсами должно осуществлять исключительно органами государственной власти и их должностными лицами. Любая передача функций по управлению, хранению, перечислению и использованию государственных ресурсов иным субъектам, не являющимся органами государственной власти — финансово-кредитным учреждениям, фондам (например, Пенсионному фонду) и т. п. — должна осуществляться исключительно на основе следующей совокупности обязательных требований: а) только по специальному федеральному закону; б) в конкурентной конкурсной процедуре; в) при гарантировании сохранности, своевременности перечисления и целевого использования средств полноценным ликвидным залогом.

Управление государственной собственностью должно осуществляться в соответствии с устанавливаемыми законами целями управления применительно к каждому объекту или виду объектов. Должно точно и однозначно разделяться управление госсобственностью: а) с коммерческими целями, при котором эффективность управления оценивается по чисто экономическим критериям; б) с социальными, военно-стратегическими и иными целями…

Государственные средства массовой информации (СМИ) и управление ими должны рассматриваться не как объект госсобственности с вытекающим из этого управлением ими со стороны исполнительной власти, а как инструмент реализации функции государства по обеспечению граждан объективной информацией, прежде всего, о состоянии дел в государстве и работе исполнительной власти. Соответственно, государственные СМИ должны быть отделены от исполнительной власти, и управление ими должно осуществляться специальным ведомством, формируемым и функционирующим независимо от президента и исполнительной власти, работающим под контролем наблюдательных советов, включающих представителей основных политических партий, общественных объединений, ветвей государственной власти как это и делается в Англии, Польше, Норвегии и др.

Не должно допускаться и скрытое (косвенное) управление частными СМИ со стороны органов государственной власти, в том числе, через предоставление каких-либо индивидуальных льгот и преимущественных прав, а также через владение пакетами акций СМИ непосредственно государством или предприятиями, часть акций которых принадлежит государству…

Кто это все будет делать? Власть, которую мы избираем. Но нам ли она будет обязана, или же тем, кто финансировал ее избирательную кампанию? Вопрос не праздный: ни одна партия в Думе на протяжении нескольких лет так и не решилась пойти против системы Центробанк коммерческие банки и реализовать предложение Счетной палаты: пресечь беззалоговое хранение и массовую продажу бюджетных средств в коммерческих банках…

Не хотим, чтобы на всех ключевых постах у нас были ставленники американских корпораций, зарубежной или нашей собственной мафии — значит, финансирование кампаний по выборам органов государственной власти должно быть преимущественно государственным, обеспечивающим полноценную возможность донесения до избирателей информации о кандидатах и партиях без использования средств банков и корпораций, частных пожертвований. Предельные суммы средств избирательных фондов не должны превышать двукратный размер суммы выделяемой кандидату государством (аналогично процедуре, действующей во Франции, Канаде и ряде других государств).

Разумеется, представленные предложения не являются исчерпывающими. Важны и декларации о доходах госчиновников и высших должностных лиц, и этические кодексы, и гражданский контроль, и многое другое. Но важно осознавать, что, во-первых, коррупция не является самостоятельной проблемой, отдельной от проблемы эффективности государственно-политической системы. И, во-вторых, эффективную государственно-политическую систему может выстроить лишь общество, способное к самоорганизации и неподверженное манипулированию, осознающее существо стоящих перед ним проблем.

 

Коррупция как системный порок российского капитализма

Коррупция — особая тема. Во-первых, трудно избежать банальностей. И, во-вторых, проблема не в том, что никто не знает, что делать, а в том, что ни у власти, ни у общества, нет главного — воли к решению проблемы. Остается одно — уводить тему подальше от истинного предмета. Поэтому вынужден начать не с описания проблемы и постановки задач, но с критики того, как эта тема подается обществу.

Типичный материал о коррупции: «В скольких ситуациях нам приходится «благодарить» чиновника или даже дать взятку заранее, чтобы решить проблему…, но задумываемся ли мы о причинных явления?..». Затем — об исторических корнях: иерархия потребления добычи в зависимости от места в стае. Затем кормление с должности и т. п.; применительно к нашей стране — о том, как еще «Петр Алексашку порол, но не изгонял», потому что Алексашка «полезен был». Плюс знаменитое: «Воруют…»

Далее — о советском периоде: про приписки и «корректировки» плана, «дефицитную экономику» и возникновение паразитического слоя тех, кто дефицит распределял — откуда, вроде, и произрастает нынешняя коррупция. К последнему акценту тяготеют представители либерального взгляда, описывающие советское общество как «бюрократический рынок».

По их логике, происходившее в 90-е годы прошлого века — прогресс. Рынок «бюрократический» заменен на рынок товаров и услуг, предоставляемых за деньги. Очевидные же провалы и аномалии в его работе, явная несправедливость отношений — издержки переходного периода.

В рамках такой логики нынешний рост коррупции — следствие «недореформированности» и поворота политики от либерализма обратно к госпатернализму. Убедительности всему придают данные исследований (например, фонда «Индем»), в которых рассчитывают средний размер взяток, а также оценивают ущербы от коррупции… Для публики же попроще, на ток-шоу и в телепередачах, акцент на мелкой бытовой коррупции — в школах и поликлиниках, максимум на уровне ГИБДД, а также на массовости явления и, вроде как, общей коллективной вине.

И рецепты спасения. Прежде всего, начинать с себя — не давать взятку, и все урегулируется… При постановке же вопросов более системных, обычно оговариваются, целью не может быть преодоление коррупции, нет — лишь ее сведение к некоторому минимуму. Любопытно сравнить: про убийства так никогда не говорят. И это не случайно: сама идея о нормальности «минимума коррупции» уже выводит это явление из числа смертных грехов и переводит в разряд уже не абсолютного зла.

Типичные предлагаемые рецепты борьбы с коррупцией: послабления лицензирования, сертификации, отказ от госрегулирования либо добровольное саморегулирование, передача ряда функций государства частному сектору, а также расширение политических прав и свобод, демократизация политической системы и свобода СМИ…

Раскрытие проблемы по описанным лекалам ведет к успеху: получение грантов на «дальнейшие исследования» от международных организаций и фондов, поддержка героической «анти-коррупционной» деятельности финансовыми и даже административными структурами, вхождение в анти-коррупционные советы и комиссии (включая привластные), «мозговые центры» и общественные палаты… Понятно, ведь известен рецепт удержания власти: «Если движение невозможно остановить, то его необходимо возглавить». Это относится и к противодействию коррупции. И вот уже призывы к борьбе с коррупцией мы слышим, можно сказать, из самых центров этой самой коррупции. Из них координируются и гранты на исследования, и назначения как должностных лиц, призванных противодействовать коррупции, так и отдельных с виду самостоятельных «героев», а также освещение проблемы в СМИ. Что ж, неудивительно.

Можно, конечно, напомнить, чем полтора десятка лет назад занимались многие из тех, кто сегодня делает имя на расчетах размеров «средней взятки». Так, с одним из них я (как член Совета Федерации) регулярно сталкивался в согласительных комиссиях, где он (помощник Президента) отстаивал позицию Ельцина и его администрации. Прежде всего, по тем вопросам, где задача парламента была ограничить произвол Президента и правительства, задача же стороны Президента была, напротив — не допускать демократического контроля за властью…

Но важнее другое — обратить внимание на лукавость ряда постановок вопросов и рецептов излечения.

Базисный тезис вульгарно-либерального взгляда на проблему коррупции: «Источник коррупции — «избыток государства», и основное лекарство — «минимизация государства», либерализация госрегулирования. И под этим флагом проходила «либерализация» 90-х годов. Но ведь «свято место пусто не бывает». Если государство уходит из какой-то сферы, не обеспечив защиту от монополизации, то приходят силы, которые уже вне механизмов демократического контроля и к которым апеллировать по вопросам нарушения закона и несоблюдения прав человека бессмысленно.

Ошибочность тезиса иллюстрируют недавние события. Президент, подталкиваемый «либеральными» советниками, принимает решение: ограничить госконтроль — чтобы проверки предприятия одной службой проводились не чаще, чем раз в три года. Затем — пожар в пермском клубе «Хромая лошадь», демонстрирующий как полное пренебрежение требованиями пожарной безопасности, так и удивительную «лояльность» контрольных органов к нарушителям. Реакция властей — сплошные проверки в развлекательных учреждениях. Но и некоторая озабоченность. Председатель Правительства заявил примерно так: ослабляешь контроль — угроза безопасности, усиливаешь контроль — коррупция. Но далее власть, находящаяся в плену вульгарно-либеральной парадигмы, сделала лишь один вывод: надо искать какой-то «компромисс». Представления же о том, что, при адекватном подходе к системе госуправления, задачи безопасности и пресечения коррупции не противоречат друг другу, а, напротив, неразрывно связаны, у нашей власти не было и нет…

Еще один ошибочный тезис: прямое госрегулирование — дело коррупционно емкое и дорогое, отказ же от него, переход к рынку — усилий и расходов не требует. Но изучение опыта развитых стран, опыта их антимонопольного и анти-криминального регулирования, подтверждает противоположное: прямое госрегулирование нерыночной экономики проще и дешевле, нежели государственное регулирование рыночной экономики, насущно необходимое для ее эффективности. Так, достаточно сравнить объем работы и квалификацию, необходимые для того, чтобы, с одной стороны волевым методом установить единые для региона цены на отопление, как это делается у нас (решения сугубо политические), или, с другой стороны, чтобы регулировать рентабельность множества компаний, поставляющих топливо для отопления домов в США. Согласитесь, если браться за второе, ни о каком «уменьшении» государства и речи быть не может.

Другой пример: в период моей работы в Счетной палате РФ (1995–2000 гг.) численность ее сотрудников колебалась между 700 и 1000 человек. Для сравнения, в США (с уже развитой рыночной экономикой и без специфических «переходных» проблем) численность сотрудников аналогичного контрольного органа (US GAO) достигала 5000 человек, а в период войны против Вьетнама доходила и до 15000 человек. Таким образом, даже чисто количественно развитие рыночной экономики никоим образом не ведет к «удешевлению» государства.

А у нашей власти новая панацея в борьбе с коррупцией — две немудреные идейки: систематизация «госуслуг» и их автоматизация, пафосно называемая «электронным правительством». Но при чем здесь базисное понятие «правительство»? Как ни перечитывайте Конституцию, но понятия «государственные услуги» в ней (тем более, в привязке к правительству) не найдете. «Полномочия» есть, «услуг» нет.

Налицо перевод ряда полномочий власти в категорию «услуг». На уровне «хочешь — пользуйся, а не хочешь — не пользуйся». Яркий пример — техосмотр автомобилей, который планируют передать частным структурам. Но мне не нужна эта «услуга» — я себе доверяю больше, чем любому ТОО. Если меня контролирует государство, я согласен. Но причем здесь «услуга» перепроверить меня, за которую я еще должен кого-то обогащать?

Все это — симулирование правительством создания «свободного рынка услуг», с одновременным снятием с себя ответственности за реализацию своих полномочий. А коррупция — на месте. Если естественный отбор кадров во власти заменен противоестественным — по принципу личной преданности и корыстным критериям, то как подбираются подрядчики на госзаказы?…

Но нельзя ограничиться лишь констатацией набора вульгарных идеек, положенных в основу строительства нашего государства. Есть результат: страна абсолютно и полностью погрязла в коррупции. Какую бы сферу жизни мы не затронули, везде мы ни в чем не можем быть уверены и ни на один институт государства не можем положиться. Откуда же такая страсть, казалось бы, даже и у неглупых людей к посредственным и очевидно вредным по последствиям творениям человеческого разума?

Дэвид Кортен, проработавший много лет в международных организациях, дает свой ответ. Он свидетельствует: транснациональные корпорации финансируют через международные фонды лженауку, обосновывающую ограничение контроля государств за их деятельностью (под предлогом прогресса, который корпорации несут миру), а также вообще необходимость ослабления государств. И здесь интересы совпадают: ведь задача всякой власти, предающей свой народ, не допустить становления сильного государства как основного механизма самоорганизации общества.

Основа любого управления — обратная связь, контроль, отслеживание результатов действий. Если в этом звене сбой, управление рассыпается. С этой точки зрения важно видеть и понимать, как эволюционировала система госконтроля в России в течение последних двух десятилетий.

В 1992-м — начале 1993-го, когда я работал начальником Контрольного управления администрации Президента России, главной проблемой, очевидно, была не бесконтрольность, но безнаказанность. Максимум, что грозило тем, кто раздавал «своим» госсобственность, бюджетные средства, льготы и привилегии, это увольнение с должности на подготовленные «запасные аэродромы». Но вместо ужесточения санкций курс был взят на иные «реформы». В марте 1993 года Контрольное управление (КУ) было упразднено, затем воссоздано, но уже в новом качестве. Над начальником нового КУ (это был уже другой человек) оказался не только Президент, но и «контрольно-наблюдательный совет» … из тех, кого контролировали — из министров и губернаторов. Так Ельцин, готовившийся к перевороту и нашедший опору в лице самых коррумпированных сил в своем окружении, уничтожил систему внутреннего контроля в своей же администрации…

После переворота 1993-го года целый год власть была вообще бесконтрольна. При этом Счетную палату на протяжении года создать не удавалось: президент и правительство выступали против ключевых положений законопроекта — тех, которые могли бы сделать Счетную палату полномочной, независимой и эффективной. Тогдашнему, независимому от Президента парламенту все-таки удалось принять закон, наделявший Счетную палату полномочиями. Ельцин накладывал вето. Но большинство в парламенте было готово вето преодолеть, и президент пошел на попятный.

Вообще вопрос о месте и степени независимости высшего органа государственного финансового контроля — важнейший в деле борьбы с коррупцией. Все, что касается теории, методологии и практики такого контроля, достаточно изучено, принципиальных секретов здесь нет. Некоторые результаты работы такого органа (за первые шесть лет — с 1995-го по начало 2001 года, когда этот орган был действительно независимым), приведены в моей книге «О бочках меда и ложках дегтя».

Но власть не хочет мириться с независимым контролем. И спустя десятилетие история повторилась: теперь уже и конституционно независимая от президента Счетная палата законодательно подведена под президента. И принятый позднее закон о парламентском расследовании в принципе не позволяет интересоваться деятельностью президента…

Можно ли назвать такое государство, даже и с выросшим за десятилетие почти вдвое количеством чиновников, но без независимого от власти контроля за ее действиями, сильным? Нет, это и есть «маленькое» (слабое, коррумпированное) государство, при том, очень дорогое.

Описывать все метаморфозы идейного контекста реформ 90-х годов здесь не будем — на эту тему есть исследования и публикации. Но важно подчеркнуть, что в самый критический момент исторической развилки, выбора пути (1992–1994 гг.), был не просто запущен заведомо мошеннический механизм приватизации госсобственности, но, что не менее важно, в общество была вброшена идея неизбежности и даже полезности коррупции. Вспомните: «недостатки российских законов компенсируются лишь необязательностью их исполнения»; «коррупция — это жизненно необходимая смазка экономического механизма», наконец, что «коррупция — гарантия необратимости реформ и невозвращения к массовым репрессиям», и лозунг: «Коррупция — против коммунизма!». Тут уж сгодилось все, включая строки Бродского «Воры мне милее душегубов». Отдельные голоса, пытавшиеся донести мысль противоположную — о том, что масштабные воры неминуемо станут душегубами, — тонули в организованном хоре приветствовавших свободу мошенничать и красть…

Но, может быть, только так можно было осуществить масштабное разгосударствление, а иначе, как заявляли реформаторы, было бы не сломить сопротивление — и «охлократических масс», и «красного директората»?

Есть вопрос, стоила ли овчинка выделки. То есть, стоило ли даже ради такой «святой» цели идти на разрушение базисных моральных основ жизни общества, а также была ли вообще необходимость в столь стремительном разгосударствлении. О последнем можно спорить. Но приведу свидетельство того, что никакого сопротивления «охлократических» трудовых коллективов и «красного директората» разумному реформированию экономики и даже приватизации не было. Это был искусственно придуманный враг, «борьба» с которым помогла подменить реформирование разграблением.

Итак, свидетельствую. В январе-феврале 1992 года мне был предложен пост советника Госкомимущества в ранге замминистра, на что я дал согласие и, еще не будучи оформленным, по поручению Председателя Госкомимущества (А. Б. Чубайса) отправился в Петербург на переговоры с Ассоциацией советов трудовых коллективов. Вернулся я окрыленный и сразу доложил руководителю результаты. А именно: ассоциация не выступает за какую-либо уравниловку. Напротив, советы трудовых коллективов за то, чтобы руководители предприятий, как самые квалифицированные и заслуженные работники-управленцы, могли законно получить контрольные пакеты акций предприятий. Но на определенных условиях, которые и должны были выработать органы власти и трудовые коллективы. Главное — эффективное управление, исключающее разбазаривание основных фондов, гарантирующее сохранение предприятий (пусть и с переориентацией), максимально возможное сохранение трудовых коллективов, а также обеспечение на переходный период зарплаты работникам. Разве такие предложения не могли стать основой для широкого консенсуса в ходе реформ? А также, что не менее важно, для того, чтобы сформировался класс собственников-управляющих, получивших богатство, во-первых, честно, без преступной предыстории, и, во-вторых, не вопреки государству и обществу, а благодаря честному служению ему?

Шоком для меня было то, что руководитель (Чубайс) даже не дослушал мой доклад, а прямо мне сказал, что вообще-то этим заниматься не надо, а переговоры — только для выигрыша времени, а делать мы все будем иначе…

Как делали иначе — известно: в нарушение закона подменили именные приватизационные счета обезличенными ваучерами, чем создали условия для вброса ваучеров фальшивых, а также массовой скупки этих ваучеров третьими лицами и вообще потери контроля государства и общества за процессом приватизации. Затем создали условия, позволявшие руководителям предприятий, не получившим того, что, как многие из них считали, они должны были получить по справедливости, задерживать или вообще не выплачивать зарплату работникам. И тем самым вынуждать работников за бесценок продать свою долю собственности, как правило, через подставных лиц, тем же руководителям, причем за ничтожную часть своей же зарплаты или иных средств предприятия.

Ваучеры у обездоленных работников позволялось скупать за любые деньги — была вброшена идея, что мы должны легализовать теневые средства и «заставить их работать на нашу экономику». Где-то возникала конкуренция между скупавшими акции своего предприятия через подставных лиц руководителями и мафиозными структурами; кто в этом случае побеждал, как правило, понятно — тот, кто не связан в методах. А где-то возникало и сотрудничество, а постепенно и идейное единство. Отсюда — криминализация и методов управления, и сознания огромного количества руководителей.

Описанное — не цепь случайных событий, а сознательная многоходовая комбинация. Сошлись интересы внешних заказчиков «уменьшения» нашего государства и нарождавшейся криминальной «элиты» страны. Важный штрих: в ежегодно направлявшихся нашим правительством и Центробанком в МВФ заявлениях о среднесрочной экономической политике регулярно выявлялись следы некачественного перевода на русский с английского. А в 1996-м году этот документ предусматривал ограничение Счетной палаты лишь контролем за бюджетом. Понятно: чтобы не мешала разворовыванию госсобственности через «кредитно-залоговые аукционы», махинациям с золотовалютными резервами и госдолгом и т. п.

Реализованный сценарий масштабной криминализации страны предопределил характер российской экономической и политической системы, неминуемую при таком сценарии деградацию и производственных, и общественных отношений. Отношения эти не столько конкурентно-производительные, сколько криминально-перераспределительные. В этой системе отношений коррупция — не помеха процессу, а самый базис, инструмент извлечения прибыли.

Встречается и иная постановка вопроса — о неразрывной связи между рыночной экономикой и коррупцией. Что ж, такая связь есть, но равно как есть связь и между административными отношениями и опять же коррупцией. Так вряд ли можно утверждать, что в СССР в 70-е–80-е годы ХХ века (без рыночной экономики) коррупция (в торговле, здравоохранении и образовании) была меньше, чем в этот же период в Швеции, Норвегии или Сингапуре — государствах с рыночной экономикой, но последовательным социальным и анти-коррупционным регулированием.

В конце 80-х годов в наше сознание внедрялась идея, что корень бед — административно-распределительные отношения. Откажемся от них, перейдем к рынку — коррупция сама отомрет. Но коррупция равно свойственна и рыночной, и нерыночной экономике (различны лишь формы), и проистекает она из многих факторов — из нравов общества, из несправедливости распределения национального дохода, из представлений о допустимом неравенстве, целях и смысле жизни, из ценностной ориентации граждан, слабости правоохранительной системы и т. п. У нас же целенаправленно поощрялось аморальное и мошенническое поведение. Ростки взошли. И теперь ключевая проблема: а кто в подавлении коррупции заинтересован?

Главный результат криминально ориентированных реформ в России: самые экономически сильные у нас стали таковыми не законно, а, как правило, противозаконно, и не благодаря честному и высоко моральному служению обществу и государству, но, напротив, благодаря тому или иному способу фактического разграбления государства (наиболее известный пример — «кредитно-залоговые аукционы»). Так было бы странно, если бы российский крупный капитал теперь солидаризировался бы со своим народом, был бы заинтересован в усилении государства и государственного порядка.

Сравним с генезисом капитала в Китае.

Известно множество работ по сравнению китайского и российского опытов реформ, но акцент делается, как правило, на убийственных для нас различиях в результатах. Нас же интересует еще и мораль общества, а также источник этой морали. Мне довелось изучать китайский опыт, а в 1992-м году даже и посетить Китай, пообщаться с руководителями государства и со специалистами. Еще тогда я был поражен четкостью регламентации в Китае всего, что связано со стимулированием труда госслужащих. И главное наше отличие от Китая вовсе не в том, что у нас меньше старательных, терпеливых работников. Отличие в том, что в Китае самыми сильными, влиятельными и богатыми стали те, кто честно служил своему государству и обществу, затем был направлен государством на управление госдолями и паями акций и затем стал богатым и сильным благодаря государству, стоящему за его спиной. Это создает противоположную нашей моральную атмосферу во властной партийно-государственной и финансово-промышленной элите.

Сильное государство, жестко пресекающее коррупцию — для китайской элиты это условие возможности сохранить и упрочить свое положение, в том числе, в конкурентной борьбе на мировом рынке. И в китайской элите есть консенсус в отношении пресечения коррупции самыми жесткими мерами.

Таким образом, коррупция — не повод отказаться от рынка. Но это основание применить жесткие механизмы его контроля и регулирования — в целях недопущения поворота рыночных сил против интересов государства.

И последний пример. Вопросы госрегулирования экономики, в том числе, внешней торговли и доступа к отраслям национальной экономики иностранных инвесторов (вплоть до зарубежного контроля) — это вопросы отнюдь не чисто рыночные, а экономической и оборонной политики. Китай (уже два десятилетия не экспортер, а импортер энергоресурсов) на переговорах о вступлении в ВТО добился более чем 90 % защиты своего нефтегазового сервиса (технологичного обеспечения обустройства месторождений, добычи и переработки сырья). Россия же — «энергетическая держава», вопрос о защите этого жизненно важного сектора, мостика между сырьевым сектором и производителями высокотехнологичного оборудования (о которых теперь столько «заботы» с высоких трибун), на переговорах о вступлении в ВТО даже и не поднимала… Так причем здесь наличие или отсутствие рынка, если налицо прямая сдача важнейшими нерыночными институтами государства (институтами госвласти) стратегических интересов страны?..

Проблема субъектности в вопросе о подавлении коррупции ведет нас к необходимости разделить все виды коррупции на два основных: коррупция аппаратная (чиновничья) и государственно-политическая.

Коррупция аппаратная — именно ей надлежало противодействовать Контрольному управлению Президента и всей системе внутреннего контроля. И подавлением этого вида коррупции успешно занимается Китай. Другой пример эффективного механизма борьбы с такой коррупцией дает нам Сингапур. Причем суть метода не только в известной жесткости наказаний, но и в двух других важных аспектах.

Первый — возможность достойной карьеры и оплаты труда госслужащих, включая высших должностных лиц. И никакого лицемерия, вроде нахождения на госслужбе «и так богатых» за символический один доллар в месяц. Напротив: если налицо рынок труда, то и уровень зарплаты госслужащих должен быть сопоставим с тем, что этот же специалист мог бы заработать в частном секторе. Понятно, что при таком подходе ни о каком «дешевом» государстве и речи быть не может.

Второе — презумпция коррумпированности госслужащего, в отличие от презумпции невиновности гражданина. Госслужащий, в отличие от простого гражданина, обязан быть особенно щепетилен. И если он «нечаянно» направил деньги не туда (как это регулярно делали наше правительство и минфин), или предоставил кому-то льготу (как это столь же регулярно делали наши президент и правительство), или осуществил закупки некачественных товаров и услуг, или перерасходовал средства (как это систематически делали у нас правительство и управление делами президента), то не прокуратура обязана доказывать преступный умысел, а, напротив, ответственное лицо должно доказывать в суде безупречность своих действий и чистоту помыслов. Аналогично, если должностное лицо получило что-либо (любое благо) сверх положенного от государства обеспечения (как, например, группа «писателей» из Госкомимущества получила в свое время по сто тысяч долларов за еще не написанную книгу от структур, связанных с ОНЭКСИМ-Банком), то именно на нем лежит бремя доказательства в суде, что это благо не есть коррупционная оплата «услуги».

К этому остается добавить достаточно самостоятельные внутренние (для системы исполнительной власти) контрольные органы, замыкающиеся лишь на первого руководителя, плюс, чтобы не было необходимости раздувать их штаты до бесконечности, — чрезвычайно жесткие (в отличие от наших псевдогуманных) санкции за нарушения и, тем более, преступления.

Сравним этот подход с нашим. Неадекватно низкая оплата труда госслужащих, врачей и учителей, да еще и связанная не с объективными трудностями, а лишь с нежеланием легально платить за труд в соответствии с его качеством и тем самым сделать служащих свободными и самостоятельными, действительно толкает людей к поиску не вполне законного дохода. Плюс отсутствие надлежащих санкций, формулирование их так, чтобы можно было и привлечь, но можно и не привлекать. Все направлено не на пресечение коррупции, не на обеспечение законности, но на личную лояльность начальнику, на зависимость подчиненного, который, таким образом, кругом «на крючках».

В части же оплаты труда, повторю: важен не столько абсолютный объем, сколько соотношение зарплаты на госслужбе и в частном секторе. В течение всего периода 90-х годов, когда закладывалась основа нынешних обычаев и нравов, зарплата на госслужбе была просто унизительно низкой. Но важно подчеркнуть: это сложилось не стихийно, а было организовано сознательно. И СМИ, контролируемые нарождавшимися олигархами, постоянно выпячивали в глазах населения «необоснованно высокую» зарплату депутатов и госслужащих, как бы «забывая» сравнить ее с доходами банкиров, сырьевиков и самих теле— и радиоведущих и журналистов.

Показательный пример, о котором я уже упоминал. В 1995–1996 гг. зарплата зампреда Правительства страны и зампреда Счетной палаты (эти категории были законом приравнены) составляла около 300–400 долларов в месяц и лишь в преддефолтовском 1997-м году поднялась примерно до тысячи долларов (после дефолта же и до конца моей работы в начале 2001-го — опять около 350). И сверх этого никаких премий — только медобслуживание, персональная машина и госдача, на оплату которой уходила треть зарплаты. И это было не плохо, терпимо, но представьте: ниже и с, соответственно, меньшей оплатой — вся пирамида госслужбы…

В это же время зарплата зампреда Центробанка была на порядок больше (около 10 тыс. долларов в месяц) и плюс еще примерно столько же неподотчетных «представительских». Да плюс еще и возможность брать масштабные долгосрочные кредиты в ЦБ по ставке, ниже не только рыночной, но и многократно ниже инфляции — такие факты мы выявили тогда в ряде отделений ЦБ. И обосновывалось это тем, что «не могут же наши (ЦБ) сотрудники получать меньше, чем сотрудники частных банков». Притом, что именно ЦБ осуществлял такое регулирование банковской деятельности, которое и позволяло банкам иметь сверхдоходы и выплачивать зарплаты и иные выплаты на порядок больше, чем на госслужбе и во вполне сознательно угнетавшихся высокотехнологичных секторах экономики.

Так создавались условия, при которых банки могли, буквально, оптом скупать госслужащих — как прямо и грубо, так и более тонко, например, намеком в будущем взять на работу в банк… Так была обеспечена «лояльность» госслужащих не столько государству, сколько финансово-спекулятивному капиталу, интересы которого объективно в ряде случаев прямо противоположны интересам общества и государства…

Коррупция государственно-политическая — болезнь несопоставимо более сложная. Для большинства современных государств именно она — главная проблема (хотя и не всегда осознаваемая обществом). Одновременно, этот вид коррупции является не проблемой, а инструментом — для теневых сил, заинтересованных в действиях государства вопреки интересам общества.

Первый признак государственно-политической коррупции — отсутствие реального подавления коррупции аппаратной, чиновничьей — той, с которой мы сталкиваемся каждодневно. Причина очевидна: для воспроизведения коррупционных механизмов прихода к власти и ее удержания необходима социально-экономическая база. Развращенное и зависимое (подвешенное на коррупционных «крючках») чиновничество — лучшая опора. Для него важно сохранение «стабильности» системы, включая неформальное разрешение высшей власти своим приближенным безнаказанно «пастись» на вверенной территории. За сохранение такой «стабильности» эта опора власти готова на любое преступление, включая фальсификации выборов и т. п.

Государственно-политическая коррупция, не будучи признаваемой у нас как ключевая болезнь, в то же время, имеет идеологическое обоснование чуть ли не как благо. Публично о нем говорят редко, но среди «своих» — откровенно. Сторонники рассмотрения государственно-политического механизма демократического государства как «рынка» политико-административных «услуг», исходят из того, что интересов всего общества вообще нет. Значит, нет и интересов государства. Каждый субъект экономической деятельности должен покупать «услуги» — финансировать избирательные кампании, нанимать и перекупать лоббистов, политиков и политические партии. И тогда какая коррупция? Кто сильнее, кто сумел продвинуть своих к власти, тот и реализует свои интересы.

В рамках такого подхода отказ российских властей от защиты своей сферы высоких технологий вокруг сырьевого сектора — это не коррупция и не предательство национальных интересов. Это — всего лишь реализация наиболее сильными, контролирующими власть (сырьевиками), их интереса пользоваться дешевыми и эффективными (зарубежными) услугами.

Кстати, вопрос контроля над СМИ в рамках такой сверхлиберальной логики, тоже можно рассматривать как естественный приз по результатам рыночной игры, вследствие чего отнимать этот приз у кого-либо (раз у нас собственность священна и неприкосновенна) нет ни малейших оснований…

Каким бы абсурдом не казалось более или менее социально ответственным силам последнее из выше описанного, содержательной дискуссии в обществе на эти темы нет. И не может быть таких дискуссий между двумя основными альтернативными социально-экономическими течениями — между, условно скажем, «либералами» и, столь же условно, «государственниками». Стороны не могут переспорить друг друга аргументами потому, что в основе позиций — не различная логика, в которой можно найти ошибки и противоречия, но разные исходные посылки, базирующиеся на различных ценностях. Это хорошо видно на примере критики либералами, например, таких ученых, как тот же выше мною упоминавшийся Дэвид Кортен: «Они просто продают себя как противники глобализации и на этом делают свой бизнес». То есть, такие «либералы» не могут себе и представить, что мотивом действий может быть что-то иное, нежели подороже продаться. Но тогда и коррупция — то, что хорошо «продается», а значит, это не зло, но, напротив, ценность…

Государственно-политическую коррупцию необходимо рассматривать не как нечто отдельное, связанное лишь с механизмами формирования власти, контроля за ней и смены власти, но как явление системное в жизни общества. Она является следствием принуждения общества к глобальной несправедливости и прививания ему представления о нормальности этой несправедливости, примитивизации структуры экономики и содержания труда граждан, господства криминально-перераспределительных отношений над производительными, атомизации и разложения общества, утерявшего способность к солидарности и здоровую ценностную ориентацию.

Без постановки как базисного вопроса о ценностях, о справедливости, о солидарности и единстве общества, а также о его целях как целого и об идеологии движения вперед, решение вопроса только о политической реформе по рецептам «либерального» сообщества лишь расширит игровую площадку для государственно-политической коррупции, превратит нынешние бюрократически-коррупционные отношения вновь в отношения свободной купли-продажи «политических и информационных услуг». Вольные стрелки медийного сообщества, отдельные политики на этом заработают, но государство и общество в целом вряд ли продвинутся вперед.

Комплексные же рецепты борьбы с нынешним порочным кругом государственно-политической коррупции известны. Это и преимущественно государственное финансирование избирательных кампаний (как во Франции и Канаде), и жесткая регламентация деятельности СМИ в период избирательных кампаний (как, опять же, во Франции), и, что принципиально важно, научно-технологическое развитие (вместо нынешних разговоров о нем), и введение механизмов радикально более справедливого распределения национального дохода — как практически во всей Европе, что выводит целые слои населения из нищеты и делает их гражданский выбор более осознанным.

Но говорить об этом сейчас всерьез применительно к России сложно. При крайне недоброжелательном (и объективно не заинтересованном в таком развитии событий) внешнем окружении, внутри страны даже на горизонте пока не наблюдаются силы, в этом заинтересованные, осознающие свой интерес и способные подобного добиться.

 

Коррупция — национальная измена — революция!

(Беседа Ю. Болдырева с М. Калашниковым)

М. Калашников: Коррупцию иногда называют СПИДом отечественной истории. Сегодня коррупция из теоретической угрозы 90-х превратилась в фактор, который ломает нашу национальную безопасность. Сможем ли мы справиться с этим страшным злом? Сможем ли мы справиться с ним без помощи скальпеля? Об этом мы сегодня беседуем с нашим дорогим гостем, Юрием Юрьевичем Болдыревым, публицистом и экономистом, зампредом Счетной палаты и самым, наверное…

Ю. Болдырев: Давным-давно.

М. Калашников: Нет, в самый, так сказать, острый момент постсоветской истории… Здравствуйте, Юрий Юрьевич.

Ю. Болдырев: Здравствуйте.

М. Калашников: Юрий Юрьевич, действительно, как вы оцениваете, что сегодня, коррупция, так сказать, совершила некий качественный скачок по сравнению с концом 90-х. Отнюдь не святым, конечно, грабили и воровали тогда. Но сейчас не перешла ли коррупция некую грань, когда она уже начинает ломать нашу национальную безопасность и подвигать власти к решению, которое прямо противоречит рациональным государственным интересам.

Ю. Болдырев: Нет. Я, конечно, являюсь теперь экспертом со стороны, «не изнутри», но, с моей точки зрения, радикально ничего не изменилось. То есть говорить о том, что коррупция стала угрожать национальной безопасности сегодня, означает, что вчера она не угрожала, да? Значит, если мы возьмем несколько ключевых вопросов, да? Один из ключевых вопросов — это база НАТО сегодня, да? То, что они называют перевалочным пунктом, специалисты показывают, что по НАТОвской и американской спецификации это все равно военная база, да? Вроде такого раньше не было. Но раньше же было, когда контрольные пакеты акция наших ключевых оборонных предприятий передавались в страны НАТО, нашим стратегическим противникам, или, скажем мягко, конкурентам. Это же было и тогда.

Или, скажем, другой ключевой вопрос сейчас — это ВТО. Но я напомню, не все, может, наши зрители знают, и не все связывают эти вещи, а я их покажу. Это третья попытка взятия под свой контроль по существу наших природных ресурсов, получить к нашим природным ресурсам доступ, как к своим, третья попытка Запада. Первая попытка 93-й, 96-й годы — «Соглашение о разделе продукции». Я напомню, что одним из первых указов Ельцина после переворота 93-го года — это указ «Вопросы соглашений о разделе продукции». Запад не просто так поддержал ельцинский переворот, расстрел парламента из танков и так далее. Он получил на основании указа Ельцина прямой доступ к нашим природным ресурсам, возможность заключать соглашения, которые откланяются, по существу, от российских законов. Другое дело, что Запад позднее понял, что ему указа мало, потребовал закон, возник законопроект, который, к счастью, тогдашний первый выборный Совет Федерации сумел отбить, остановить это дело, да? Но попытка была, так? Вторая попытка — Европейская энергетическая хартия.

М. Калашников: 97-й год.

Ю. Болдырев: Она была подписана правительством или президентом, я уже не помню, кто подписывал, и тогдашняя, преимущественно левая, дума, то есть это были коммунисты и аграрники, тогдашние самостоятельные, сравнительно левые по взглядам, и была фракция, я не помню, как они точно назывались, глазьевско-бабуринская, там была такая фракция… совместно они отстояли. Мы, тогда я был в Счетной палате, давали отрицательное заключение на Европейскую энергетическую хартию. Суть-то в том же, для европейцев получить право доступа к нашим природным ресурсам, как к своим, не дав ничего в замен. Я напомню, позже году в две тысячи, может быть, третьем или даже позже, шестом, может быть, не помню точно какой год, Путин ставил вопрос перед европейцами на очередном Саммите «Россия — ЕС»: «Давайте мы вам — сырье энергетическое, а вы нам — технологии». Но его быстро отбрили: «Что? Мы вам тут платим твердой валютой…»

М. Калашников: Скажите спасибо!

Ю. Болдырев: И наши сказали тихо и все продолжили, как было. Это была вторая попытка. Только вот в начале двухтысячных прекратились попытки добиться ратификации этой Европейской энергетической хартии.

М. Калашников: То есть свободного доступа к нашим углеводородным ресурсам?

Ю. Болдырев: Я специально, как раз на примере ВТО сейчас, и объясню еще раз то, о чем вы говорите. Дело не в том, что мы равно с ними получим свободный доступ: они — к нашему, а мы — к их. Нет! ВТО, на тех условиях, что мы вступаем сейчас, да и вообще ВТО — это отдельное, с моей точки зрения, это пародия на международную организацию. Не буду об этом подробно говорить, но, так или иначе, они-то получают доступ к нашим природным ресурсам, как к своим. Они, по существу, если будет реализован отказ от экспортных пошлин на вывоз нефти, они будут заменены какими-то акцизами и еще чем-то, значит, Запад получит доступ к нашим природным ресурсам даже не по мировым рыночным ценам, а по себестоимости, ну с уплатой налогов и так далее. А мы в отличие от них, не получим доступ к их технологиям не только по себестоимости, но даже по рыночной цене. Потому что они оставляют свое право, как бы какому-то предпринимателю, как бы какому-то предприятию и хотелось бы, не было бы выгодно, конечно, нам продать те или иные технологии. Президент США и соответствующее должностное лицо Европы оставляют свое право вносить запрет, и они запрет держат и сейчас в отношении нас, на передачу тех или иных технологий. То есть это, очевидно, не равноправное партнерство. Мы им отдаем все свои ключевые козыри в глобальной мировой игре, а они нам в ответ не дают ничего. Значит, конечно, по большому счету, моя оценка, это прямое предательство стратегических национальных интересов, точно такое же как было и с Европейской энергетической хартией в конце 90-х, и с СРП в начале и середине 90-х. Разница только в том, что тогда было кому сопротивляться, а сейчас получатся, не в парламенте, не в Совете федерации похоже нет силы, которая могла бы противостоять.

М. Калашников: Я должен, наверное, пояснить нашим дорогим зрителям, что речь идет, и вы говорите, о третьей попытке, а именно о вступлении, об интеграции Российской Федерации во Всемирную торговую организации.

Ю. Болдырев: Присоединение это считается.

М. Калашников: Да, присоединение к ВТО, по которому, в котором есть важнейшее условие. Снятие, собственно говоря, экспортных пошлин на вывоз отсюда углеводородного сырья, сырья прежде всего, да и прежде всего — углеводородного, так сказать, при повышении акцизов внутри страны. Понятно, что у этого шага, который прокляли все несырьевые производственники, наверное — в тихую, может быть, в кулуарах, не открыто, но все говорят, что это гибель для нашей индустриализации, для нашей страны, потому что одновременно снять барьеры на вывоз сырья и одновременно же снять барьеры на пути завоза сюда готовой продукции, это все, это просто покончить с индустриализацией…

Ю. Болдырев: Не покончить, а не допустить.

М. Калашников: Да. Вообще не допустить… Вопреки словам Путина, о том, что у нас новые приоритеты…

Ю. Болдырев: Вопреки красивой риторике.

М. Калашников: Здесь, опять же, поясним нашему зрителю, что здесь у этой политики снятия барьеров на пути вывоза сырья отсюда есть два, получателя, бенефициара, как сейчас говорят. Это Запад, который получает дешевое сырье, и вторая группа людей, которая, собственно говоря, имеет дело с торговлей углеводородами, там нефтью и газом, а это известный кооператив «Озеро» или «Путин Инкорпорейтед», включая там Тимченко с его «Гунвор» там офшорным холдингом, который торгует третью, собственно говоря, углеводородов, поставляемых на запад. То есть, здесь конкретные, чисто конкретные интересы, и эти интересы уже модно назвать коррупционными, то есть интересы… Коррупция, в данном случае верхушки, заставляет принимать их решения, которые будут прямо уничтожать экономику Российской Федерации. Плюс к тому еще один момент: если ты заменяешь ввозные пошлины на нефть и газ акцизами внутри страны, налогами на добычу полезных ископаемых, эти акцизы привязаны к мировым ценам на нефть, ты одновременно нашего русского производителя ставишь, так сказать, начинаешь убивать тем, что эти акцизы растут вместе с ростом цен мировых на нефть, и наши крестьяне, наши производители вынуждены платить налоги очень высокие, потому что стоимость углеводородов внутри страны растет, и наше преимущество полностью исчезает. Вот, казалось бы, полный пример того, как коррупция в широком смысле, продажность верхов начинает идти вопреки национальным интересам страны. В 90-е, я почему спросил, в начале передачи, в 90-е была некая идеология — надо было, срывая ногти, рваться в Европу, быть рыночными. Там еще это еще диктовалось пафосом идеологическим, а вот сейчас уже идет, по-моему, просто шкурный интерес.

Ю. Болдырев: Вы знаете, в чем-то, может быть, мог бы согласиться, а в чем-то либо добавить, либо частично, на уровне версий, опровергнуть. Дело в том, что вот все те масштабные интересы, о которых Вы говорите, все те игроки, условно скажем, и бизнесы, они сегодня не ущемлены. Строго говоря, если стоит вопрос о том, как им заработать денег еще больше, или как им украсть денег еще больше, как им отколоть, отвести денег от государственного пирога, от того, что должно возвращаться государству, еще больше; у них сейчас возможности эти практически так и не ограничены. Именно поэтому, я подозреваю, что здесь речь идет не просто о таком экономически… прямом экономическом, как следствие, коррупционном интересе, а я больше склонен считать, что речь идет о масштабном предательстве, завязанном на всю совокупность интересов отношений, хранение элитой денег за рубежом и так далее, и так далее.

М. Калашников: Дети учатся там, активы там…

Ю. Болдырев: Я еще раз подчеркиваю, дело в том, что это тот случай, когда даже самый коррупционер, не когда он здесь на три дня, а потом придут другие, и ему нужно успеть как можно быстрей, как можно больше схватить. А в ситуации, когда все вроде бы в их руках и вроде бы надолго, даже он начинает мыслить рационально, стоит ли сдавать миллион, для того, чтобы украсть три копейки. Вот масштаб того, что происходит с ВТО, это сдавать миллион, чтобы украсть три копейки. Мне кажется, такого рода действия осуществляются не ради этих трех копеек, а ради того, чтоб, может быть, сохранить предыдущие миллионы, вытащенные из нашей страны.

М. Калашников: То есть понравиться главному хану, хозяину, а для них хозяин — это Запад…

Ю. Болдырев: Можно так. Может, потому что оказывают жесткое давление, угрожают, что иначе применим санкции, отберем ваши деньги, там не знаю, что еще. Вот. Но еще раз, я хотел бы подчеркнуть, что масштаб вопроса, что применимо и к СРП тогда, тогда ведь тоже речь шла, можно говорить, идеология не идеология. Но какая идеология у Ельцина? Когда власть в его руках или не в его руках. А под властью он уже к этому времени понимал, что вот-вот мы, все и все вокруг меня, или я непонятно кто и непонятно что, да? Это уже не вопрос идеологии, это вопрос, какую цену ты готов заплатить за личную власть. Вот Ельцин для меня представлял какой-нибудь смысл, интерес, со всеми ошибками, преступлениями, до того, как он по существу сдал стратегические интересы страны — очевидно уже, безусловно сдал стратегические интересы страны за личную власть. Значит, одни считают, что это случилось еще во время Беловежских соглашений. Я, отматывая назад, должен сказать, что, может быть, и с этим надо бы согласиться, хотя я тогда так не понимал, может быть. Но то, что было в сентябре-октябре 93-го, это безусловно, и главное то, что он после этого подписал эти «Вопросы соглашения разделения продукции», это уже безусловно и он сам понимал, что он просто сдает ключевые стратегические интересы. Так же, как когда он подписал соглашения о продаже США нашего ядерного оружейного урана.

М. Калашников: В 93-й год.

Ю. Болдырев: В США снимают с боевого дежурства, разбирают, складируют и хранят…

М. Калашников: Боеголовки, да. Боеприпасы.

Ю. Болдырев: Да, все остается в возможности будущего использования. А чтоб Россия не могла сделать также, весь уран отдает вроде как на топливо, да еще как установила тогда, я подчеркиваю 1997–1998 годы, мы этим занимались, как установила счетная палата, продавали по цене существенно дешевле, чем нам стоит снова выработать такое же количество урана. То есть даже не по рыночной цене, хотя нет рыночной цены…

М. Калашников: То есть…

Ю. Болдырев: Не по себестоимости, а в ущерб себе…

М. Калашников: Юрий Юрьевич, то есть тогда была логика, Ельцин совершил государственный переворот, захватил власть в Думе. Вот эта вот банда мародеров уселась, в октябре 93-го расстреляли они парламент и захватили полную власть, и он за признание Западом сдавал, он подписывал договор, Соглашения о разделе продукции, закон, отдавал оружейный уран.

Ю. Болдырев: К счастью, этот закон не смог подписать, потому что Совет Федерации его остановил…

М. Калашников: Да, но во всяком случае, он пытался это сделать. То есть тогда логика была извращенная… У меня, кстати, друзья брали тогда мэрию, вытаскивали документы, кстати, те вот отпилы и откаты, о которых сейчас стали говорить Навальный и прочие, он были и в 93-м году…

Ю. Болдырев: Да, да. Все тоже самое.

М. Калашников: Просто пирог-то был поменьше. От него и откаты были физически меньше.

Ю. Болдырев: Да.

М. Калашников: А так привычки были те же самые.

Ю. Болдырев: Да.

М. Калашников: Вот вы говорите, у Ельцина была хотя бы логика, извращенная, борьбы за власть. Ради власти я сдам все, сохранить бы личную власть. А сейчас получается логика не та.

Ю. Болдырев: Вот я не зря провел эту аналогию. Дело в том, что некоторые люди, вроде уважаемые, вроде которые обращались к нам с патриотическими речами, поддержавшие Путина на последних выборах, теперь пытаются объяснить, а почему он идет на такие шаги, вот создает то базу НАТО в Ульяновске… И они объясняют это так, что это такой вынужденный маневр, потому что у нас такие сложные отношения с Западом, и вот для того, чтобы Запад вынужден был согласиться на то, что Путин снова приходит, а страшнее зверя для Запада, чем Путин нет, вот ради этого он вынужден пойти на такой тактический маневр, который радикально ничего не меняет, а он зато получит возможность… и дальше сказка о том…

М. Калашников: То есть и база, и ВТО — так же объясняется вступление в ВТО, присоединение к ВТО, вернее.

Ю. Болдырев: Я понимаю, что жизнь полна компромиссов, но есть компромиссы, которые делают бессмысленным то, большое дело, ради которого вы вроде идете на компромисс. Значит предоставление территории России по существу под базы НАТО, вступление в ВТО, а наши люди ведь большинство не понимают, что такое ВТО. ВТО — это не международная организация, в рамках сознанного после Второй мировой войны, после Великой Отечественной войны мироустройства.

Вот есть Организации Объединенных Наций, есть масса организаций созданных при Организации Объединенных наций, в том числе экономических. Культурные — ЮНЕСКО и так далее, они оттеснены в сторону. С одной стороны наша власть кричит: «Смотрите, пересматривают итоги Второй мировой войны, вот в Эстонии памятник солдату, вот так СС марширует! Почему все молчат?», а с другой стороны, Россия, еще подавая заявку на присоединение к ВТО, признала, что ООН, в котором один из официальных языков русский, в котором Россия имеет как наследник СССР право вето в единственном органе принимающем решения, я подчеркиваю. Да? Это все побоку, а теперь вот есть некоторая организация ВТО, в которой русского языка как официального нет вообще, не говоря о каком бы то ни было праве вето России и так далее, значит создается она группой государств, на каких-то взаимоприемлемых только для них условиях, а дальше они начинают нагибать всех остальных, и причем каждого следующего по принципу: пока не пойдешь на все уступки к старикам, вот термин «дедовщина» очень актуален здесь, пока «деды» не выжмут из тебя все, что захотят, перечень вопросов обсуждаемых ничем не ограничен, можно выдавливать любые условия, требовать любых уступок, пока ты не пойдешь на все уступки, которых требуют «деды», «деды» никуда не спешат, мы тебя не примем…

И вот сам факт, что Россия сначала подала заявку на вступление в такую псевдомеждународную организацию. Не международную организацию, в соответствии с принципами мироустройства после Второй мировой войны, по существу подменяющую собой ООН, я специально это подчеркиваю. Дело в том, что, казалось бы ООН, какая важная организация, решает вопросы войны и мира, а тут всего лишь торговая организация. Но современные вопросы войны и мира решаются прежде всего научно-техническим и оборонным дробь наступательным потенциалом, и организация, которая определяет не просто наши взаимоотношения, кто кому «Боржоми» или вино поставит, а определяет вопросы самой возможности регулирования нами самими ключевых козырных карт, которые у нас есть в глобальной мировой игре, а для нас это наши природные ресурсы, определяют нашу принципиальную способность и возможность удерживать, сохранять, защищать свой внутренний рынок. Это организация, которая определяет в вопросах войны и мира, оказывается, больше теперь, чем ООН, со всем нашим право вето. Вот ведь с чем ситуация.

М. Калашников: Вот что, вы здесь назвали ключевой момент. Ведь нам, де, как представляют, что ВТО — это клуб с едиными правилами, на самом деле — это организация по уголовным, или по понятиям дедовщины…

Ю. Болдырев: По понятиям дедовщины.

М. Калашников: Да, тех кто был первыми, установил себе идеальные условия, они нагнули тех, кто пришел вторыми. Дальше, кто пришел третьими их нагнули и паханы-деды, и их шестерки, и сделали их шестерками два, в квадрате. И так далее. То есть, ВТО — это чисто уголовно-дедовщинная структура, где кто позже вступает, тот нагибается глубже-глубже-глубже, ниже-ниже-ниже. И Российская Федерация вступила в четвертую очередь…

Ю. Болдырев: 155-й.

М. Калашников: 155-й, то есть, уже просто шестерка в кубе. То есть, то, что позволено членам ВТО старшим и чуть-чуть помладше для Российской Федерации невозможно. Козыри из наших рук выбиваются.

Ю. Болдырев: Совершенно верно вы сказали. Организация по единым правилам, это организация не по единым правилам.

М. Калашников: Она по понятиям.

Ю. Болдырев: По понятиям…

М. Калашников: По старшинству.

Ю. Болдырев: …Люди говорят, ну Китай же вступил, Индия вступила, и хорошо развиваются. Люди знайте, Китай вступил по ряду ключевых позиций на принципиально иных условиях нежели, якобы добились российский переговорщики. Это надо знать, я готов аргументировать, обосновать.

И второе, что не менее важно, ВТО — это организация по взламыванию всего мирового правопорядка, по взламыванию международного права, на примере ООН я частично уже показал, и по взламыванию суверенитета и правовой системы прежде правовых государств. Приведу всего лишь один пример. Что такое международный договор Российской Федерации? Вообще какое отношение к этому делу имеет Государственная Дума? Государственная Дума ратифицирует международный договор Российской Федерации. Сейчас все говорят: «Как может быть, что в Думу будет вноситься документ, а до сих пор нет перевода на русский язык?»

М. Калашников: Да, протокола процедур ВТО…

Ю. Болдырев: Вдумайтесь. Обращаю ваше внимание на то, что во-первых, его нет, потому что такая странная организация, междусобойчик, в которой русский язык не является официальным… Из чего не делается вывод, что на всех конференциях международных должна быть трансляция на трех языках, английском, испанском, французском, из чего делается вывод, что все документы об условиях присоединение каждого следующего государства можно не оформлять на языке договаривающихся сторон. Грузия с Россией ведет переговоры, и ничто не оформляется… можно и нужно ничто не оформлять на русском и на грузинском языке. Вдумайтесь, да.

Идем дальше. А причем здесь вообще вопрос о том, есть или нет перевод? Есть вопрос о том, можно ли признавать международным договором Российской Федерации документ, исходно не оформленный на русском языке. Это вопрос к Конституционному суду, если бы у нас был настоящий, независимый Конституционный суд. Но на будущее, если когда-то власть сменится, это может быть серьезным основанием для того, чтобы признавать вот эти документы ВТО, будь они хоть трижды сейчас ратифицированы Государственной думой, тем не менее, подписанными антиконституционно.

М. Калашников: Не согласен.

Ю. Болдырев: Это шанс. На будущее, если власть сменится.

М. Калашников: Юрий Юрьевич, ну вот мы действительно все-таки пришли к выводу, что коррупция, скажем так, она превысила некоторый уровень, который действительно приводит к таким шагам, действительно уже антиконституционным, антигосударственным, антинародным. Мы все наслышаны о том, что в год коррупция пожирает до трехсот миллиардов долларов, а наносит ущерб, наверное, не меньше, чем еще на такую же сумму; что она экономику уже задушила, задушила уже все, что можно. 20 лет продолжается эта вакханалия. Хотелось бы спросить ваше мнение, можем ли мы вообще, в принципе, справиться с коррупцией без крови, без скальпеля? Мое-то мнение, экстремиста все знают. Кровь пускать придется. А вот вы как считаете? Понимаю, что очень трудный вопрос, но все-таки давайте попробуем на него ответить.

Ю. Болдырев: Значит, первая часть, касающаяся ущерба от коррупции. Есть вещи, которые можно посчитать арифметически. Они считаются, цифры страшные, пугающие. А есть вещи, которые можно оценить только качественно. Реальный ущерб от них радикально больше, чем от того, что можно посчитать. Я имею в виду искажение всей мотивации деятельности политиков, высших должностных лиц, всего государственного механизма, государственного аппарата, предпринимательского сообщества и общества вообще. Вот это искажение мотивации, оно дает нам ущерб несопоставимо больший, нежели все, что можно посчитать арифметически. Это первое. Что в этих условиях делать? Вы заговорили о скальпеле. Дело в том, что ведь коррупция искажает мотивацию массово, не отдельных коррупционеров…

М. Калашников: А всего общества.

Ю. Болдырев: Массово. И потому главная проблема не в том, применить скальпель или нет, в том, что некому его в руки взять. Некому скальпель взять в руки в наших общих, а не своих коррупционных же интересах.

М. Калашников: Чтобы не появились очередные коррупционеры, которые просто вырежут тех, прежних, и устроят тоже самое, переведя их собственность на себя.

Ю. Болдырев: Что значит, чтобы не появились? Дело в том, что в рамках глобальной, мировой игры, скальпель в руках, это такой же обычный инструмент, как и все прочие. И среди планов, которые рассматриваются, всегда есть план, а что если нашему провокатору Пете дать в руки скальпель, правильно его мотивировать, правильно организовать, правильно направить, чтобы он в наших интересах порезал-почикал вот здесь и здесь, и это будет как будто бы тут революция, как будто бы что-то изменилось. Такие планы всегда тоже рассматриваются игроками. В этом смысле, конечно, наша ситуация очень тяжелая.

К счастью, не от нас с в вами сейчас здесь зависит, будет ли что-то страшное, будет ли какое-либо кровопускание. Но у вас, я знаю, дети, да? Вы уже человек там близко к пятидесяти годам, да? Я за 50. Мы знаем, что в истории вожди революции — это, как правило, люди либо молодые, либо очень большие авантюристы. Почему? Молодые могут быть истинными революционерами. Молодой подходит к дырке, к забору видит дырку и хочет заглянуть. Пожилой, в возрасте, умудренный опытом человек, видит дырку в заборе и хочет обойти стороной. В этом смысле люди в возрасте, в нашем с вами возрасте, уже понимают, какова цена. Проблема заключается в том, что молодость этого не видит и не знает, и к счастью, мы не может ее остановить. Если у молодости будут мотивы на радикальные решения, мы-то знаем, что вероятность радикального решения в пользу общества не велика. Но, с другой стороны, а может быть, им удастся.

К счастью, мы не можем их остановить, мы можем только пытаться влиять своим миропониманием, миропредставлением, донося смыслы того, что ради чего если стоит делать, то стоит, то есть что, ради чего стоит делать. Мы можем донести свое миропонимание того, что представляет собой современный мир, наша страна. А уж какие методы изберут молодые, следующие поколения для решения этих проблем, ну… это будем решать не мы. Единственное, хочу еще раз добавить, если это будут делать люди нашего возраста, скорее всего, это будут, надо признать, либо провокаторы, либо авантюристы.

М. Калашников: Ну, с другой стороны, есть другой образ. Страшнее всего воевали люди как раз нашего возраста с вами.

Ю. Болдырев: Что такое, страшнее всего воевали?

М. Калашников: То есть они не склонны были бы к броскам безрассудной атаки. Для немцев бойцы нашего возраста, думаю, были очень серьезными противниками. И, думаю, наши, Юрий Юрьевич, с Вами задачи — дать молодым понятие механизма будущего очищения. Попробовать их, посоветовать им. Понятно, мы уже другое поколение. И я бы не списывал наше поколение со счетов.

Ю. Болдырев: Я не говорю, о списании со счетов, я говорю о том, что не мы будем решать быть революции или не быть, и не мы ее возглавим, если она будет. В данном случае Вы совершенно правы, у молодых много своих достоинств, у людей умудренных опытом много своих достоинств. Надо честно признать, что основную-то часть своей жизни люди нашего поколения, мы уже прожили. Мы, наше поколение, в период своей самой активной деятельности, скажет от 30-ти до 50-ти, не смогли пресечь, свернуть, ограничить, перенаправить глобальный деградационный процесс. Основной вектор, применимый к нашей стране, хоть это все называется «планы развития», это все деградация. До сих пор. Сможем ли мы донести до молодых, в том числе, и наш печальный опыт, почему на самом деле, вследствие каких качеств нашего поколения мы не смогли ничего сделать… Это тоже важная правда, ее надо суметь донести.

М. Калашников: Но, тем не менее, из ваших слов следует еще один вывод, что само по себе это государство не может очиститься, слишком загрязнено оно коррупцией. Нужна некая сила помимо государства, вот это мое глубокое убеждение. Некая опричнина. Я имею ввиду… контруправление.

Ю. Болдырев: Под государством вы имеете в виду государственный механизм или все общество?

М. Калашников: Нет, государственный механизм.

Ю. Болдырев: Нет, государственный механизм самоочиститься может только в том случае, если вопреки всей логике этого нашего государственного механизма, наверху, на вершине окажется человек с совершенно противоположной мотивацией. Мотивацией, противоположной логике этого коррупционного предательского государственного механизма. Значит, теоретически такое случиться сможет. Мы можем на это надеяться, не можем рассчитывать. Нам неоткуда считать, что оно почему-то должно так взяться. Все механизмы выстроены исключительно для того, чтобы такой случайности не произошло. Чтобы вопреки этой унии, извините, предательской, продажной власти в унии с олигархатом, ничто иное к власти прийти не могло. На это все настроено. Трава прорастает через асфальт, никому не дано знать, какова будет мораль следующих поколений, как бы их не растлевали целенаправленно, всегда есть надежда, что следующее поколение может почему-то самоочиститься и захотеть жить иначе. Я надеюсь на это.

М. Калашников: Ну, что же, на этой оптимистической ноте завершаем передачу, но не завершаем тему. До следующей встречи, дорогие друзья.