Вот уже вторые сутки Воин был не в духе. И хотя главнокомандующий не покидал приемный покой, почти ничего не требовал и дремал там же — над картами и тайными депешами с границ — солдаты в казармах чувствовали себя неуютно. Шли толки. И как только представилась возможность угодить старику, ею не преминули воспользоваться.
Писарь внес бумаги на серебряном подносе, чего не случалось с ним за все время службы, и возвестил торжественно:
— Мой генерал, ваш приказ выполнен!
Марк поднял затуманенный усталостью взгляд. Эти дни он бездумно перебирал донесения, терзаясь единственной мыслью, и не сразу сообразил, о каком приказе идет речь, и почему солдат так напыщенно горд. А когда вспомнил отданное в сердцах распоряжение, усмехнулся собственной горячности. Однако бумаги лежали на серебряном подносе, и подписей под ними, очевидно, ждали во всех казармах.
— Ну, давай сюда.
Воин пробежал глазами первые строки.
— Из того самого обоза, что ли?
— Точно так!
— Везет нам, — усмехнулся Марк, — что ж... это даже лучше. Зови.
Воин покосился на ухмылявшегося солдата, представил свой доклад Ллерию и небрежное замечание о чести, оказанной преступнику — свидетельстве служебного рвения главнокомандующего и готовности лично исполнять высочайшие указы. Стило покачивалось над бумагой, Воин не решил еще, куда именно он отправит служить новобранца. Нужно было выбрать между южными пустошами и западными горами. На западе — горцы не давали покоя поселениям, да редко, в особо суровые зимы, спускались к границам снегов стаи голубых барсов. Юг был знаменит ордами диких кочевников, да редкими караванами в далекий Накан. Поговаривали, будто над Пустошью царствует морок, который и гонит кочевников атаковать границы, но разговоры эти не шли дальше смутных слухов да вовсе уж фантастических баек.
Писарь направился к двери, потирая руки. Придав лицу строгое выражение, он приоткрыл створки и официальным голосом вызвал:
— Капитан Вадимир, рядовой Сокол.
В приемной послышался стук сапог, бряцание амуниции и, игнорировав едва успевшего отскочить писаря, в залу, печатая шаг, промаршировали капитан и рядовой. Капитан щелкнул каблуками, единым движением снял шлем, расположив его на сгибе локтя под строго выверенным углом, и с истинно солдатской грацией опустил ладонь на рукоять меча, выражая готовность служить и защищать. Все это было выполнено с автоматизмом опытного офицера.
Рядовой, бодро прошагав до середины комнаты, честно попытался щелкнуть каблуками, издал какое-то шарканье, довольно чисто проманипулировал со шлемом и, после секундного раздумья, накрыл ладонью пустые ножны. Капитан Вадимир хмуро изогнул бровь в его сторону. Тот пожал плечами смущенно. Оба щеголяли свежими синяками под глазом, но не это удивило Воина.
Глядя на высокого, поджарого молодого человека, чье лицо с черной, едва оформившейся бородкой, обрамленное темными локонами, было хорошо схвачено загаром, Марк, впервые за два дня, почувствовал, как уходит напряжение из плеч. Он улыбался, наслаждаясь представляющимся зрелищем. Рядовой вдруг улыбнулся в ответ. Писарь замер, насторожившись, ожидая гнева своего вспыльчивого генерала. Вадимир ткнул подопечного локтем, но еще минуту Марк и Никита смотрели друг на друга с улыбкой.
Наконец, Воин разгладил лежащий на столе документ и с особым чувством наиполнейшего удовлетворения собственноручно вписал в пустые строки место назначения рядового Сокола. Писарь принял бумагу, пробежался по строчкам и вскинул удивленный взгляд. Улыбка Марка подтвердила — он не ошибся. Не вполне понимая, что происходит, но чувствуя, что угодил главнокомандующему даже больше, чем планировалось, писарь прочистил горло.
— Согласно высочайшему повелению его величества Ллерия, державного властителя сорока восьми провинций королевства Далион и белокаменной Мадры, распоряжением генералиссимуса Марка разбойника Сокола Никиту зачислить рядовым в гвардию Его Величества.
Подняв глаза на Вадимира, Воин добавил:
— Позже будет составлен приказ о вашем переводе в штат охраны дворца. Я желал бы, чтоб вы лично следили за обучением и службой рядового. — Он склонился к капитану и, придав голосу оттенок конфиденциальности, продолжил, — Рядовой Сокол — первый, кого мы зачисляем в ряды нашей доблестной армии по особому указу короля Ллерия. Его величество печется о моральном облике каждого своего подданного. И только такой бравый солдат, — Вадимир выгнул грудь колесом и снова прищелкнул каблуками, — может подать достойный пример и взять на себя нелегкое дело перевоспитания.
Капитан всем видом своим выразил понимание всей тяжести свалившейся на него ответственности и готовность погибнуть при исполнении высочайшего указа. Рядовой Сокол имел на лице выражение крайнего любопытства, граничащее с неприличием. Писарь являлся воплощением удивленного недоумения.
Марк был доволен.
***
Мягко ступая по темному граниту сводчатых зал, минуя бесконечные коридоры, коротко отвечая на любезные приветствия придворных, Горбун чувствовал себя неуютно. После почти полувека службы в Синдикате сподобиться такой чести, быть удостоенным приглашения на личную встречу с казначеем его величества Ллерия и правой рукой Мастера — легендарной главы Синдиката. Не многие добивались такого доверия. Горбун был и горд, и напуган. И потому шаги его невольно замедлялись, взгляд черных глаз внимательно скользил по сторонам, отмечая и новые детали убранства зал, и новую деловитую поспешность придворных.
Прекрасно понимая, что все эти перемены вызваны воцарением Ллерия, Горбун инстинктивно чувствовал, что причина их глубже и видел в них признаки того, как начал меняться мир.
И пока Горбун был снедаем сомнениями и страхом, ноги его, прекрасно знавшие дорогу, уже привели его на место. Высокие двустворчатые двери покоя охранялись двумя стражниками, и один взгляд на них заставил Горбуна застыть в изумлении.
Если первый был типичным образчиком гвардейца, немого, глухого и слепого, словом, вышколенного служаки, то второй, даже прилагая все свои силы, таковым не был. Его стройной фигуре не хватало окаменелости, в позе проскальзывала непростительная небрежность, и, хотя подбородок был поднят достаточно высоко, глаза были безобразно скошены к переносице в попытке рассмотреть Горбуна. Причем под левым красовался свежепоставленный фонарь.
— А! Господин Зор! День добрый!
Горбун с трудом оторвал взгляд от стражника, чтобы ответить на приветствие. Ему широко улыбался Воин. Гвардеец при виде главнокомандующего принял-таки более-менее надлежащий вид.
— Мои лучшие пожелания, генералиссимус.
— Любуетесь моим новым гвардейцем? Последний набор, по особому указу его величества Ллерия. Сокол!
Подойдя к стражнику вплотную, Воин заботливо поправил шлем, съехавший на бок, пробежался пальцами по кожаным ремням перевязи.
— Вот так мы создаем образцы честных и преданных воинов, добропорядочных граждан из любого, даже самого неподходящего материала. Каково?!
— Впечатляет... — Горбун едва нашелся, что ответить. Мысли его неслись наперегонки. Он?! Здесь?! В дворцовой охране?! И, похоже, не обошлось без вмешательства Воина. Тысячи вопросов вертелись в голове Зора, и ему стоило большого труда удержаться от них. Горбун заставил себя вежливо улыбнуться.
— К сожалению, сейчас я спешу на аудиенцию к королевскому казначею. Но я искренне надеюсь, что мы с вами еще встретимся и в самом скором времени.
Сопроводив свои слова достаточно выразительным взглядом, Горбун ступил в покои.
Бескрайний стол, заваленный бумагами, массивное кресло, стило, с легким скрипом плетущее воздушные петли по шуршащей бумаге, посетитель, робко мнущийся в дверях. Эта картина была знакома Горбуну прекрасно. Вот только сейчас он смотрел на нее с несколько другой стороны, чем привык смотреть обычно.
Господин казначей Его Величества соизволил, наконец, заметить вошедшего. Улыбка, осветившая черты господина королевского казначея, выразила такую гамму эмоций, что Горбун, не получи он накануне приглашения на аудиенцию, подписанного казначеем лично, подумал бы, что возможность лицезреть у себя господина Зора является для господина казначея полной, хотя и приятной неожиданностью.
— Господин Зор! Наконец-то я вижу у себя того, чье усердие в делах Синдиката стало притчей во языцех!
Вновь обретя почву под ногами, Зор свободно окунулся в такую привычную атмосферу лицемерия и легкой, ни к чему не обязывающей лести.
— Мог ли я надеяться, что даже эти, явно преувеличенные слухи о моих скромных успехах достигнут когда-нибудь вашего слуха? Лишь счастье находиться в вашем обществе позволяет мне поверить в реальность происходящего и дает новый повод для гордости.
— Полно-те, господин Зор! Тут и гордиться-то нечем. Все мы лишь слуги Его и всегда останемся вторыми по отношению к первому.
Оба они склонили головы и погрузились в непродолжительное молчание, как и следовало при упоминании Мастера.
— Господин Зор, — прервал Казначей затянувшуюся паузу, — вместе с приглашением на аудиенцию вы получили также кольцо — символ власти Мастера — дающее вам некоторое право... распоряжаться ресурсами Синдиката. Как материальными, так и людскими.
Зор потупился, давая понять, как высоко ценит он оказанную ему честь, и как мало ее заслуживает.
— И прежде чем я назову причины такого решения, я хотел бы рассказать вам одну историю...
***
Старенькая серая лошадка, ведомая под уздцы мальчиком-подростком, едва переступая ногами, двигалась по узкой лесной тропке. На лошадке восседал старец, облаченный в серое рубище из грубой, но добротной ткани. Мальчишка, вынужденный подстраиваться под тихий ход лошадки, слегка подпрыгивал при каждом шаге и поминутно вертел головой, обращаясь к старцу с вопросами. Странное сходство отличало их. Снежно-белая от природы макушка мальчишки и седые волосы старца. Одинаковые, удивительной чистоты и ясности, бирюзовые глаза.
— А, правда, нам в этот раз много всего дали, деда? И крупы, и хлеба, и капусты, а мне в мешок еще и яблок кинули.
— Правда, милый, — беззубо улыбнулся старик.
Они прошли много селений, и только в одном из них им были рады. Пока старик ухаживал за больной девочкой, ее мать баловала его внука. Бойкий, худенький мальчишка наконец-то хоть чуть-чуть поправился. Но, несмотря на набитые едой седельные сумки — подарок щедрой хозяйки — старик думал о мальчике с грустью. Им нужны были деньги. Любая одежда горела на внуке как на огне, а зима не заставит долго себя ждать.
— Я теперь буду готовить нам кашу. А мы теперь куда идем?
— Есть тут один замок. Говорят, там живет богатый лорд.
Старик опустил голову, задумавшись. Мысль, что о лорде том не было ни слуху, ни духу уже более полувека, и что замок его пользуется в селении крайне дурной славой, тревожила.
— Здорово! Я еще ни разу лорда не видел... Даже бедного. Ведь тот богатый купец, который купил у нас амулет, он не был лордом?
— Нет, конечно.
— Я так и думал.
Мальчишка попытался представить, как же должен выглядеть богатый лорд, и некоторое время его светлая макушка подпрыгивала в молчании.
...
Чужое присутствие. Всего лишь легкая рябь по черной маслянистой поверхности, но покой уже был нарушен. Уничтожить? Но оно еще не чувствовало в себе достаточной силы. Оно еще могло быть покорено.
...
Темные остовы, закопченные трубы, серый пепел, вздымающийся под ногой легким облачком. Старик и мальчик шли молча, будто боялись нарушить мертвое безмолвие пожарища.
Перекошенные балки, обгоревшее тряпье, силуэт дверного косяка на прозрачном фоне голубого неба. Старая лошадка вышла из своего полудремотного состояния: ноздри тревожно ловили свежий вечерний воздух, уши чутко прислушивались к хрусту ржавых гвоздей под копытами да зловещему крику одинокого ворона.
Ни зимняя стужа, ни весенние грозы, ни летняя сушь, ни осеняя слякоть не смогли скрыть следы разложения. И лишь топь, упорно подмывающая каналы и подползающая все ближе и ближе, обещала предать погребению давно умершее селение.
Мальчик резко вздрогнул и остановился, услышав холодный, чавкающий звук. Легкий след, оставленный его ногой, медленно заполнялся водой.
— Что здесь случилось, деда?
— Еще не знаю, милый, еще не знаю.
— Давай уйдем отсюда.
— Ночь, на дворе уж холодно. Нам нужно где-то переночевать. Хорошо бы найти замок до того, как совсем стемнеет. Должен же быть у лорда замок?
Повернув на широкую — когда-то главную — улицу, они увидели то, что искали. Цитадель высилась на холме — огненным силуэтом на фоне заходящего солнца. Пожар, поглотивший все селение, не тронул ее каменных стен. Подъемные мосты всех четырех башен были опущены. Как и селение, Цитадель была мертва. Мальчик и старик медленно пересекли осыпающийся, затянутый тиной ров. Звонким эхом отдалось цоканье копыт в просторном внутреннем дворе, в центре которого тянулась вверх сама Цитадель. Четыре внутренних моста крестообразно пересекали темнеющее небо.
— Когда-то, много лет назад, я видел такую же штуку. Очень давно... и очень далеко отсюда. — Старик обвел глазами двор. Вздохнул, задумчиво покачал головой. — А теперь помоги-ка мне спуститься, милый. Надо бы пройтись, посмотреть, что здесь и как. Помню, здесь должен был быть вход в башню.
Старик едва протиснулся в приоткрытую дверь. Насквозь проржавевшие петли не позволяли распахнуть ее шире. Мальчишка ужом проскользнул следом.
— Темно-то как.
— Тут, деда, лампа висит, прямо у двери.
— Засвети ее, что ли.
Тихое шуршание, резкий щелчок кремня, искорки, разгорающиеся в слабое пламя, лицо мальчишки, сосредоточенно раздувающего фитиль.
— Ишь ты, лампа совсем полная, как будто сейчас заправили.
— Ну-ка, дай-ка сюда.
Подняв над головой тускло мерцавший огонек, старик шагнул вперед.
Тьма, много лет царившая в этом склепе, нехотя отступила, открыв взору содержимое караулки. В углу, на широкой кровати, лежал человек, дальше, за ящиками с вином и сваленными у стены алебардами, за столом сидели еще трое. Оловянные кружки, битое стекло, бочонок с высаженным дном и початая бутыль.
— Они здесь пировали, — сказал старик, подходя ближе и рассматривая багровые пятна на руках и лицах трупов.
Мальчик стал рядом. Обманчивый свет скрывал то, что хорошо было видно вблизи. Жидкие волосы, темные глазницы, зубы, просвечивающие сквозь пергаментно-желтую кожу, длинные ногти, висящая мешком одежда.
— Что это, деда? — Мальчик без страха взирал на иссохшие, покрытые паутиной мумии.
— Чума, милый. Нам нечего бояться. Это было очень много лет назад. Она уже ушла.
— Уйдем и мы, деда.
— Как только рассветет, милый. Как только рассветет...
...
Наблюдая за продвижением этих двоих, Топь вспоминала, как все началось. Тогда, сотни лет назад, это была всего лишь разбойничья шайка, нашедшая в лесах покинутую неведомыми хозяевами Цитадель и решившая обосноваться в ней. Многочисленные набеги на близлежащий тракт принесли славу и процветание. Атаман превратился в лорда Старой Дороги, шайка — в свиту, набеги — в пошлину. Выросла и окрепла деревенька при Цитадели. Был вырублен лес, распаханы поля.
Топь смотрела на все это безучастно. Людям не было до нее дела. Каждый год пропадали охотники, лесорубы, дети. Но ведь это было в порядке вещей? Да... только до определенного момента.
Деревня разрослась настолько, что могла бы зваться маленьким городом, земли стало не хватать. И вот тогда впервые была потревожена колыбель, в которой веками дремала Топь.
Глубокие каналы прорезали землю, местные гончары занялись изготовлением труб для планировавшейся дренажной системы, дети кидали камушки в страшную черную воду. Впервые Топь испытала нечто очень похожее на панику. Лишь подавив первый приступ страха, она смогла трезво оценить ситуацию. Хищник, притаившийся в глубинах болота, чувствовал, что сейчас ему не помогут ни его мощь, ни смертельная хватка: город нельзя было взять голой силой. И Топь принялась искать ответ. Не надеясь на свой собственный опыт, она обратилась к опыту тех, кто был погребен на ее дне. И ответ был найден. Дальше? Дальше все было просто...
Ласковые руки матери расчесывали густые, цвета умирающего солнца волосы Ренаты. Черная пушистая кошечка, урча, терлась о ноги хозяйки. Но зеленые глаза девушки под бровями вразлет, казалось, готовы были заплакать. Первая красавица в городке чувствовала себя отвергнутой и покинутой. И ради кого? Ради Азы?!
— Будет, будет тебе, доченька. Да разве мало парней для такой красавицы?
— Ах, мама!
Рената гордо выпрямилась и топнула ногой, сердясь на себя за готовые хлынуть слезы, метнувшись в комнату, заперлась изнутри. Мать, вздохнув, накинула платок козьей шерсти и присела у окна, глядя на мерцающие огни домов на склонах холма, на яркий свет стрельчатых окон в башнях Цитадели. Так она и заснула чутким, беспокойным сном немолодой, усталой женщины.
Горестные вопли, стук в закрытые на ночь ставни, и толпы на улицах еще до рассвета разбудили город. Крики " Ведьма!" переходили в дикий вой. Толпа, отдирая от заборов доски и поднимая с земли камни, потекла к окраине — к домику Ренаты, стоявшему на отшибе, почти у самого болота. Двери дома были мгновенно выбиты. Полуодетую девушку выволокли на улицу. Мать, скрюченными пальцами хватавшая подол ее сорочки, была отброшена в толпу. Другая старуха, страшная, растрепанная и обезумевшая, вцепилась в роскошные волосы Ренаты. Рядом, безучастно глядя на слезы несчастной жертвы, стояла смуглая, темноглазая девушка. Лицо ее было спокойно, тонкие пальцы перебирали длинные черные косы. Толпа одобряюще гудела, глядя на истязание, люди тесно толклись в маленьком дворике, стремясь подобраться поближе, крикнуть погромче, ударить посильнее.
Где-то на улице послышался свист плети и крики «Разойдись!». Вельможа, не сумев пробраться сквозь толпу, загородившую ворота, резко натянул поводья. Вороной жеребец взвился на дыбы, забил копытами и, повалив ветхую ограду, ступил во двор. Люди шарахнулись в стороны, давя друг друга, кто-то вскрикнул жалобно. Конная свита, не жалея ударов плетью, продолжала расчищать дорогу. Священник, яростно колотя пятками, пытался заставить своего ослика переступить упавший заборчик. «Лорд!», — послышалось в толпе.
— Что здесь происходит?
Старуха, наконец, отпустила волосы девушки, и Рената обессилено упала под ноги гарцующего коня.
— Эта женщина — ведьма, милорд! — Глаза старухи светились яростью. — Она убила моего мальчика, моего сына. Люди слышали, вчера она желала ему смерти, а сегодня-а-а...— слова старухи перешли в вой, — он задохнулся во сне, она задушила его своими рыжими космами!
Аббат, оставивший упрямое животное по ту сторону забора, смог, наконец, присоединиться к своему господину.
— Это очень серьезное обвинение, женщина. Подумай хорошенько. Есть ли следы совершенного преступления, отпечатки на шее?
— Никак нет. Не было. — Местный лекарь, настойчиво подталкиваемый горожанами, нехотя вышел вперед. — Спокойно так лежал, и одеяло не сбито, и лицо вроде как даже умиротворенное... Может, сам помер?
Аббат, раскрывший было рот для следующего вопроса, был прерван криком:
— Кошка!
Владелец мясной лавки выскочил на крыльцо, высоко над головой держа маленький черный комок. Зверек яростно шипел и извивался в руках мучителя. Смерив взглядом поникшую девушку, аббат произнес:
— Да, ведьма могла послать вместо себя кошку, или сама обернуться кошкой. Это вполне в их обычае.
— Побить ее камнями, — едва слышно прошептала черноволосая Аза.
Чуткое ухо священника уловило сказанное.
— Нет. Мы не позволим вам вершить самосуд. — Он поднял глаза на лорда. — Ведьму будут судить публично и сожгут на площади.
— А если она не при чем? — лекарь сам испугался своей дерзости.
— Господь не допустит неправого суда, — аббат внимательно обвел взглядом селян, заставив лекаря отступить на полшага, — если девушка невиновна, отец небесный сам спасет её.
При этих словах зверек, особенно сильно крутнувшись, расцарапал физиономию мясника и, внезапно очутившись на свободе, под ногами толпы, под копытами коней миновал двор и припустил к городу.
— Десять золотых тому, кто отыщет проклятую тварь! Их сожгут вместе. — Лорд не был намерен упускать хоть одну деталь в предстоящем развлечении. — Ведьму в — темницу, пока не будут окончены приготовления к казни.
Рената не чувствовала рук, грубо поднимавших и толкавших ее. Она повторяла имя того, кто был уже мертв...
Топь присутствовала на казни. Она имела сотни глаз: толпы, пришедшей с корзинами, полными еды, бутылями вина и козьего молока и расположившейся прямо на мостовой; владельцев домов, выходивших на площадь, и их гостей, выложивших большие деньги за места на балконах, окнах и даже крышах; лорда и его вассалов, томно зевавших на специальных, наспех сооруженных трибунах и, конечно же, Ренаты.
Темница, переполненная площадь, бессвязное бормотание аббата, вопросы и ответы невпопад, руки, туго скрученные веревками, танцующие языки пламени, имя, падающее с губ...
Топь научилась у людей любопытству. Она была с Ренатой почти до конца и почти узнала, что такое смерть.
А черный пушистый зверек, ярко сверкнув зелеными глазами, скрылся в чаще леса, все дальше и дальше удаляясь от несущего смерть города.
Топь рассмеялась бы, если б могла. Ведь это действительно было забавно.
***
Сидя за пустым прилавком, хлеботорговец горестно подсчитывал убытки. Владелец мясной лавки, войдя в широко распахнутые двери, грохнул на прилавок корзину.
— Как живем-можем?!
— Убирайся отсюда! — Маленький человечек в долгополом фартуке яростно набросился на румяного великана.
— Да ты что?! Белены объелся?
— С тех пор, как ты и твои ребята перебили всех кошек в городе, я каждый день теряю все больше и больше! У меня нет места в амбаре, где не было бы крысиной норы! А кто мне за это заплатит?
Топь рассмеялась бы, если б могла. Ведь это действительно было забавно.
***
Мать, прижимая к груди рыдающего ребенка, ворвалась в комнату. Отец и сыновья поднялись ей навстречу.
— Немедленно заделайте все норы в подвале! Малыша укусила крыса!
Топь рассмеялась бы, если б могла. Ведь это действительно было забавно.
***
В город, оставленный без защиты, ринулись крысы. С ними пришла и «Черная Смерть».
Одни ушли сразу. Другие еще цеплялись за свою землю. Собирались добровольные дружины, сжигались зачумленные дома. Однажды, ветреным утром пламенем занялся весь город. И если до этого люди сохраняли еще крупицы надежды, то теперь каждый знал: пришла пора или уходить, или умирать.
И вот теперь, спустя много лет, покой был нарушен вновь. Топь осторожничала. Она хотела знать, кто эти чужаки, и не придут ли за ними другие.
И когда наступила ночь, Топь протянула свои щупальца в поисках их спящего сознания. Она легко коснулась разума старика, мощного, острого, заключенного в таком дряхлом теле. Она потянулась дальше в поисках мальчика, но вокруг было пусто...
Вырванный внезапно из глубокого сна, старик резко поднялся и широко распахнул глаза. Опустив ноги на каменный пол, он огляделся. Это была зала, в которой накануне вечером они нашли потрепанную тахту и кресла и остались на ночь. Мальчик мирно спал. Движением, доведенным до автоматизма, старик положил поверх одеяла упавшую руку мальчика, поправил мешок под головой, дотронулся до покрытого испариной лба. Мальчик был тут. От его легкого дыхания дрожали ворсинки на одеяле. Вот он по-детски прерывисто вздохнул и чуть повернул голову. Старик закрыл глаза — мальчика не было.... Открыл — мальчик был тут...
Утром, наблюдая за хлопотами внука и вдыхая аромат гречневой каши, старик спросил:
— Где ты был, милый?
— Как где? Спал.
Мальчик замер с солью в руках, недоверчиво улыбаясь. Старик на минуту склонил голову, будто прислушиваясь.
— А что тебе снилось?
Помешивая ложкой в котелке, мальчик задумался. Каша начала закипать, но мальчик уже ничего не видел и не слышал. Медленно, слегка растягивая слова, он начал.
...
Образы приходили расплывчато, хаотично. Некоторые детали терялись в дымке, другие представлялись ясно и четко, во всех мелочах. Озеро. Нежно-голубой свет, пронзающий хрусталь. Конское ржание, вьющаяся кольцами грива. Длинные крылья, пух, загорающийся под пальцами. Огромная кошачья голова, ласково трущаяся о ноги, шелест перьев. И вдруг — ярко, резко, контрастным пятном на сетчатке — образ: синие глаза, темные, слегка вьющиеся волосы, открытая улыбка. Дымка. Неясные призраки людей, домовых, гномов — бесконечная череда, теряющаяся во мраке. Сам мальчик и его дед. На ладони старца, сверкая, перекатываются перстни. Ощущение сухого ветра и песка, сыплющего в глаза. Жарко. Режущее глаз сияние хрустального яйца, и, темными пятнами, следы ладоней на его округлых боках.
И будто откровение, весть, предназначенная одной лишь Топи — высокий человек, поток золотого песка, стекающий на плечи, резкий смех и безумный огонек в глазах цвета стали.
***
— ... и откроет то сокровище, которое воры не могут похитить, на которое тираны не смеют посягать.
Выпущенный из рук пергамент свернулся трубочкой, не успев даже коснуться стола.
— Чтобы узнать то, о чем я вам только что рассказал, потребовались годы работы и жизни многих. Кое-что остается неясным и по сей день. Можно только догадываться, чем является это самое сокровище. Роль странников тоже не вполне понятна. По их собственным словам, они готовят Путь. Уже более семисот лет они ждут того, кто пройдет по Пути, дабы открыть то, что всегда было и будет, не может быть украдено и присвоено.
Казначей низко склонился к Горбуну, тяжелая золотая цепь кольцами свилась на столешнице, голос господина Всеволода понизился до хриплого шипения.
— Путь начат. Найдите того, кто придет с другой стороны, чтобы пройти его. Найдите того, в чьих руках Ключ, и тогда он приведет нас к этому сокровищу.
Покинув покои господина королевского Казначея, Горбун не смог сдержать истерического смешка. Гвардеец при входе покосился удивленно. Открыв глаза, Горбун обнаружил себя стоящим одной ногой в бездне и сейчас, ступая по тоненькому стыку двух мраморных плит, он боролся с желанием широко раскинуть руки, чтобы сохранить равновесие.
***
Продев флейту в петлю на поясе, девушка бережно взяла кобру, и, повесив ее себе на шею, позволила той свернуться ожерельем. Старуха, перемежая речь шутками-прибаутками, ходила по кругу с жестяной миской. Истертые, потерявшие форму монеты звонко падали на дно жестянки. Огромный черный кот, расположившийся на старухином плече, равнодушно позволял себя гладить. В просторной зале собралась большая часть дворцовых гвардейцев. Это были едва ли не единственные свободные полчаса во всем расписании казармы, позволявшие встретиться и поговорить почти с каждым солдатом дворцовой охраны. Нинель и ее бабка — древняя слепая старуха — были здесь, кажется, своими людьми. Девушка ничуть не удивилась, увидев Никиту в казарме, видно Анатоль, как и обещал, успел уже зайти в трактир и предупредить Рола обо всем случившемся. Никита порадовался возможности лишний раз связаться с домовым и кивнул девушке.
Ремни амуниции распутывались с трудом. Пальцы не гнулись, а внимание предательски рассеивалось. Хотелось снять меч и, наконец, расслабиться. Каменная стена казалась неправдоподобно уютной, о нее так и тянуло опереться.
Никите даже не дали освоиться в новой обстановке. Едва успев получить амуницию, он был вызван на аудиенцию к самому главнокомандующему и сразу же был определен в ряды королевской стражи. Распоряжением десятника вторую половину дня он стоял в карауле. Никогда еще его рабочий день не был столь однообразен и скучен. После краткого инструктажа он четыре часа проторчал у высокой сводчатой двери, даже не догадываясь, что же он охраняет.
Дворец был поразительно пуст. За все время караула мимо прошмыгнула лишь пара-тройка страшно расторопных придворных и всего один посетитель переступил порог охраняемых покоев. В свое время успешное окончание аспирантуры освободило Никиту от несения службы, к сожалению, здесь он не мог даже заикнуться об этом. Из разговоров в казарме он понял, что ему невероятно повезло. Не один год примерной службы требовался, чтобы пробиться в штат королевской охраны, и никогда еще до этого вольнонаемный дружинник не становился гвардейцем — элитой Далионской армии. Капитан Вадимир — крестьянский сын — совершил небывалый шаг по карьерной лестнице всего лишь сменив казармы дружинников на казармы гвардейцев. И новые назначения стали главной темой толков и пересудов.
Кожаный ремень, наконец, скользнул в кольце, и Никита чуть не уронил оружие на пол. Никто не заметил его промаха. Положив меч рядом на стол, как здесь делали многие, Никита устало опустился на широкую лавку. Его напарник, с которым он делил все четыре часа на карауле — молодой крепкий парень, младший отпрыск провинциального барона, сызмальства готовившийся к службе в столице — прошел между столами, кивнул вопрошающе на место рядом. В руках он держал деревянное блюдо с парой мисок и кусками разваливающегося, дышащего паром хлеба. Кивнув в ответ, Никита с тоской подумал о том, что ему тоже надо бы сходить за своей долей. Присев за стол, Алан принялся за еду.
— А ты чего? Смотри, еще полчаса и вечерняя поверка. Сейчас не поешь, до утра голодным останешься.
— Веришь? — сил нет.
Живо мелькавшая ложка замерла в воздухе.
— Да ладно... Ты ж, считай, не делал ничего. Это ведь тебя в оборот еще не взяли, некогда всем. Да и десятник осторожничает, уж больно тобой главнокомандующий интересуется... сокол. — Ухмыльнувшись, Алан снова уткнулся в миску, считая тему исчерпанной.
Никита нехотя поднялся и побрел на раздачу, получать свою пайку. У длинной стойки его перехватил Вадимир.
— Ты где сел? Разговор есть.
Алан уже успел очистить блюдо и теперь стоял у открытого очага, внимательно слушая общую беседу. Вадимир сел напротив, неодобрительно скользнул взглядом по мечу: уходя за едой, Никита так и оставил его на столе.
— Почему оружие без присмотра бросил? Может тебе его вовсе не надо? Еще раз увижу — пеняй на себя.
— Больше не повторится, — Никита почувствовал как, обдав жаром, прилила к лицу кровь.
— Я, брат, тебя не видел сегодня... Занят был... Но ты тут под моим присмотром и под моей ответственностью, завтра я примусь за тебя всерьез. — Вадимир надолго замолчал, пристально глядя в глаза, и Никита не смел отвести взгляд. — Да ты ешь, время-то идет... Ну и как служба? Что делал?
— На карауле стоял. — Никита разломил хлеб.
— Что, сразу? — Вадимир заметно удивился. — Главнокомандующий приходил, что ли?
— Приходил. Хвалил.
— Тебя? — капитан ухмыльнулся недоверчиво.
— Да нет... вообще. Гвардию.
— А. — Вадимир вновь о чем-то задумался. Солдаты и офицеры вокруг пришли в движение, кто-то сметал со столов крошки, кто-то поправлял амуницию, было видно, что эти пол часа относительно свободной жизни скоро закончатся. Никита торопливо доедал подостывшую кашу, поглядывал на ушедшего в себя капитана. Тот пристально всматривался в столешницу — не видя, по лицу совершенно невозможно было угадать его мысли.
— Вот что, года рождения не знающий и родства не помнящий, ты ведь не из Белгра... Страт все про тебя наврал.
— Наврал, — Никита отложил ложку в сторону, выпрямился на скамье. Этот разговор должен был состояться рано или поздно, и он корил себя за то, что не потратил четыре часа в карауле на составление правдоподобной легенды. Но Вадимир не задавал вопросов.
— И грабителем с большой дороги ты никогда не был и оружия в руках — не держал.
— Да.
— И в столице ты впервые.
— Да.
Вадимир снова замолчал надолго. Никита не смел перевести дух.
— А молодой этот... Он кто?
— Анатоль? Друг.
— Давно познакомились?
— Дня два.
— Как?
— Работали вместе, переписчиками при библиотеке.
— Переписчиками? Значит, и грамоте научен, и пишешь бойко?
— Есть такое дело.
— Ладно. — Будто выяснив для себя что, капитан поднялся, одернул рубаху, — Ну, смотри, завтра начинаются для тебя тяжелые солдатские будни. Что грамоте обучен — хорошо это. Скажешь десятнику, чтоб вместо занятий грамотой ко мне тебя посылал. Я тебя другой науке учить стану.
Проводив Вадимира взглядом, Никита кинулся убирать со стола. Его десятник уже созывал людей на поверку.