Ему быстро удалось найти пустой дом. Хозяева бежали, очевидно, напуганные мародёрами. Горбун скоро миновал разоренные комнаты первого этажа — большую гостиную и маленькую кухню — поднялся выше, в спальни. Хозяева сдавали жилье. Две большие спальни были перегорожены мебелью и тоненькими досочками на узенькие комнатушки, места в которых хватало лишь для кровати.

Горбун полез ещё выше, справедливо полагая, что в таком доме и чердак будет обитаем. Он не ошибся. Крохотная комнатка под крышей могла принадлежать лишь студиозусам или школярам. Тесня постеленные прямо на пол матрасы, стояли рядом две конторки с подпиленными ножками. Писать на них можно было сидя прямо на полу. Это было достаточно удобно для него.

Горбун уселся, кряхтя, на матрас. Сдвинул трухлявые конторки, отслужившие, верно, уже свой век в городской библиотеке, вместе так, чтоб между ними остался малый зазор, и вынул из мешка, водрузил в получившуюся подставку Вороний Глаз.

Камень. Черный осколок горного хрусталя. Первая его удача. Единственная на многие и многие годы. Он — совсем ещё мальчишка тогда — трудился переписчиком в королевских архивах. И прослужил бы так всю свою жизнь, может быть даже став бы со временем архивариусом, но не умея сделать себе дальнейшей карьеры без денег и связей, если бы не пропадал в хранилищах денно и нощно, ища других способов заполучить власть, помимо смазливого лица, да богатого папеньки.

Однажды, он снял с полки очередной фолиант. И уже через год упорного труда над пожелтевшими страницами он притащил в одну из башен пойманного в университетском саду ворона и украденный в музее кусок хрусталя.

Глупец! Он использовал его весь, целиком, не понимая, как повезло ему, и что второго такого осколка он будет искать не один десяток лет и продаст, в конце концов, за него свою душу.

Он убил ворона. Задушил, с содроганием и потаенным возбуждением ощущая, как бьется в руках тело. Губы шептали слова заклинаний, а прозрачный горный хрусталь наливался, клубился аспидно-черною тьмою. Он любил свою птицу. Он никого не любил кроме неё. Скопив денег, он заказал Лучшему другу висельника стальные когти и клюв. А потом едва не сошел с ума, осознав, что не всякий камень годится стать ловушкой.

Воспоминания причиняли боль.

Он встряхнул пальцами рук, сбрасывая напряжение, отгоняя суету. Соединение требовало сосредоточенности. Он закрыл глаза, откинул голову, выдохнул медленно.

Когда он, открыв глаза, посмотрел в черный вороний зрачок, то увидел кабинет Марка, и крик, дикий крик ударил по его ушам, заставив отшатнуться.

Он упал на спину, пытаясь отдышаться, собраться с мыслями. Что-то творилось во дворце. Что-то, к чему никто из них не был готов. Горбун помедлил прежде, чем попробовать во второй раз.

Рато бесновался так, как не бесновался даже на вершине холма этой ночью. Девочка пыталась скрутить его. Горбун глядел, не веря своим глазам. Но когда мальчишка заорал, коснувшись спиной постели, когда прозвучало слово «нож»... Он снова отшатнулся от камня. Тронул лоб, покрытый мелкими бисеринками пота. Ему нужно было время, чтобы осмыслить увиденное. Его захлёстывали эмоции. Чувства и мысли, которые пугали его самого. Он боялся эту тварь. И хотел её в свою коллекцию. Хотел, как ни одно живое существо до сих пор. Это чувство едва могло сравниться даже с желанием обладать женщиной.

Он лежал, пялясь незряче в щелястую крышу, сквозь которую в иные дождливые ночи, вода капала прямо на головы спящих, превращая отдых в изощренную пытку, и представлял себе, как он заполучит его. Аккуратно задушит мальчишку, постаравшись в целости сохранить его тело. Юное, здоровое, сильное — это было много лучше, чем эта жуткая развалина Сет, больше похожая на мертвеца чем все мертвецы, что у него до сих пор были. Мальчик прослужит ему долго. Очень долго. Может быть так же долго, как ворон. Он будет беречь его. Первого. Самого сильного в круге. Такую мощь. Скрытые, невообразимые способности.

Он улыбался, поглаживая спрятанный в кармане плаща осколок. «Ты улизнул от меня раз. Второго шанса не представится». Наконец он поднялся, с трудом вынырнув из водоворота грёз. Нужно было заниматься делом. Никто не преподнесет ему Рато, если он сам не пойдет и не возьмет себе его душу.

Воин и девочка шли к тронной зале. Лучший друг висельника, покачиваясь, сидел на плече Воина. Горбун узнал этот путь, сам не раз ходил по нему ещё на приемы к королеве-матери. Одна из самых древних зал замка, тронная зала была мрачна, как черный камень её пола и стен. Иссиня-чёрный с редкой искрой внутри. Говорят, он играл на свету дивными красками. Но стрельчатые проёмы высоко наверху, через которые должен бы был падать вниз свет, были давно заколочены досками и забраны драпировками. Факелы в стенах давали лишь кровавые отсветы где-то в самой глубине черного камня тронной залы.

— Когда вы с Сирроу найдете его, уходите из города на Юг. По старому тракту и дальше. Наша цель где-то там. Хранитель сам поведет тебя, ты знаешь. Я велел обучить его драться. Надеюсь, он сможет защитить себя хотя бы от диких животных. Но вы с Сирроу все равно должны его оберегать.

— А как же ты? — она была ребёнком. Она была совершеннейшим ребёнком. Но только рядом с Марком или волком. И только один из них любил её по-настоящему. Вот и сейчас дрожала губа, а в глазах стояли слёзы. Так мило.

— Я дал Ллерию клятву. Как ты думаешь, король отпустит меня?

Она поникла. Тихо качнула головой.

— Эдель, — он опустился перед ней на колени, взял за плечи, приподнял подбородок. — Ну, девочка моя, детка. Ну, послушай. Ты и Рато, вы вдвоем самые сильные в круге. Вы справитесь, доведете его, защитите. Юродивый поможет вам. Сирроу никогда не бросит тебя. Ну? — Она запрокинула голову, силясь остановить бегущие слёзы. Кивнула, соглашаясь. — Умница.

Он поднялся, скользнув пальцами по её щеке. Развернувшись, пошел дальше. Ворон повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как она закусила губы.

— Ллерий жаждет крови. Его пытались убить нынче ночью, и, кажется, наш Хранитель этому помешал. Я с лёгкой душой отдам ему Вадимира. Он действительно мутил народ в казармах. Единственное, чего я боюсь, — Марк сбавил шаг, дождался, пока Эдель нагонит его, сказал уже тише, — как бы Ллерий не удумал казнить заодно и своего брата. Я участвовал во многих войнах. Я участвовал во всех войнах этого мира. Это дурная забава, поверь мне на слово. И пока ещё можно обернуть всё вспять. Поэтому Вадимира я отдам ему позже. Пусть сперва переговорит с братом... Ну, вот мы и пришли. — Он снова опустился на одно колено. Погладил её по ярко-рыжим волосам. — Ступай, узнай как там Рато. Как только Сирроу найдет Никиту, уходите, не дожидаясь меня. Юродивый найдет вас сам.

— Он всегда сам находит тех, кто ему нужен, — ответила девочка заученной фразой и улыбнулась вымученно. Он подмигнул ей.

— Мы с Ведьмой будем скучать за вами.

Кивнув, она припустила прочь по коридору, а он зашел за угол, где стоял, охраняя сдавшегося в плен князя, тройной караул гвардейцев. Каблуки щелкнули одновременно. Гвардейцы вытянулись на своем посту, а один вынул ключ, отпер замок.

Марк прошел мимо и прикрыл за собой дверь.

Носовой платок в руках князя Николая был скручен как пеньковая верёвка на шее повешенного, и так же взмылен. В остальном князь выглядел отдохнувшим, успокоившимся и, наконец-то, чистым. Действительно похожим на принца.

— Итак, — Воин привалился к двери, скрестив руки на груди, — чего вы хотели бы от короля, Ваше Высочество? Помимо ответа за поступки вашего отца. Если мне будет позволено... я советовал бы Вам не слишком настаивать на суде или иных каких формальностях. Все вздохнут свободней, когда дело уладится полюбовно. Сотни лет у нас не было открытых стычек, и сам я желал бы продолжить эту традицию.

— Вы смеете советовать мне? — Он усмехнулся, но выглядел бледно. — Хотя... Вы же Марк. Тот самый Марк, что, говорят, участвовал ещё в битве при Эдгаровой Топи, командуя левым флангом войск короля Орланда. Хотя вас тогда, кажется, звали ещё по-другому... Как же? Может быть... Экар?

— Благодарю вас, — Воин склонил голову. — Признаться, я давно не слышал этого имени.

— Полагаю, очень давно?

— Весьма.

Они помолчали с минуту. Пальцы Николая, на которые он накручивал платок, сперва покраснели, а после стали белыми.

— Если обмен любезностями завершен, — Николай встал. Его носовой платок остался лежать на подлокотнике кресла, — я желал бы быть препровожденным пред очи брата моего, короля.

— Прошу, — Воин распахнул дверь.

— Это ваша птица? — спросил Николай, проходя мимо. — Очень красивая.

— Благодарю.

— Хотя я никогда не стал бы носить на плече дохлую падаль.

Горбун отшатнулся. В третий раз. А лучший друг висельника сорвался с плеча Марка, хлопнул крыльями и через минуту первым влетел в тронную залу. Сел высоко под потолком. Там, где прямо над центром идеального круга висела огромная, в сотни свечей чугунная люстра.

***

Эдель знала, что комната пуста ещё до того, как войти внутрь. Но она распахнула дверь, чтоб убедиться. Рато исчез. Бросилась под кровать, вытащила, перевернула запыленный сапог. Из голенища выпало старое мышиное гнездо. Крысу крысёныш забрал с собою.

Она выругалась. Перевела взгляд на аккуратно прикрытое окно. Книги и карты были сняты с подоконника и сложены стопкой рядом.

— Будь ты проклят, зверёныш! — выругалась она, стягивая маленькие охотничьи сапожки. — Ну, погоди. Доберусь я до тебя.

Став в проеме окна, она глянула вниз. Кабинет Марка располагался на третьем этаже. Достаточно высоко от земли, чтобы свернуть себе шею. Но ещё два этажа отделяли её от крыши, по гребню которой маленьким четырёхруким зверьком из Накана скользила черная тень Крысёныша. Она следила её далеко внизу — на сбитом сотней армейских сапог песке плаца.

— Проклятая мартышка, — пыхтела она, пальцами рук и ног ища опоры в каменной кладке, — только попадись мне, уж я тебя взгрею, век будешь помнить...

***

Он двигался по гребню крыши, наслаждаясь солнцем, разливающимся по его коже, болью в натруженных подушечках пальцев, урчанием в пустом желудке. Он жил. И не верил уже, что совсем ещё недавно снова побывал мёртвым. Воспоминание стиралось как ночной кошмар, вытеснялось невольно гибким детским сознанием, и требовалось усилие, чтоб сохранить его, хорошенько запомнить.

Он снова был юн. И какая-то часть его знала теперь — это не продлится вечно. Жизнь, которая была для него когда-то длинна, скучна и предсказуема, стала вдруг мимолетна, но ярка как... как море во всем его буйстве. Он хотел бы, как и раньше, жить вечно. Но при этом вечно помнить о смерти. Потому что лишь смерть придавала смысл каждодневному течению жизни. Он понял это нынче как никогда четко, и упивался своей маленькой мудростью. Он разгадал великий секрет бытия, над которым тщетно бился тысячелетия.

Прямо под ним, на три этажа ниже Воин сопровождал князя Николая в тронную залу, а где-то позади — ниже уже всего на этаж — по стене замка за ним карабкалась Эдель. Он встревожился не на шутку. Не хватало ещё, чтобы девчонка сорвалась, размозжив голову о камни. Коснулся её нежно-нежно, бережно-бережно, на уровне рефлексов подсказывая, как надо двигаться, куда поставить ногу. Они нужны были ему. Они все нужны были ему, ибо теперь он чувствовал себя как никогда сильным. А ещё — ловким! И умным! И смелым! Он захохотал, скаля крупные белые зубы, щуря серо-голубые глаза. Хотелось перекувыркнуться через голову. Голову, которая не болела теперь, даже если он дергал за ниточки весь город. Ему было хорошо. И он щедро вернул жителям толику той беспечной радости, которую отняла у них поставленная Тринадцатью защита.

Каждый на улицах вздрогнул. Оторвался на секунду от дел и поднял голову, улыбаясь поднимающемуся над крышами солнцу. Отразившись и умножившись в тысячах сердец, радость теплом разлилась по его груди. Он замер, вслушиваясь в это новое для себя ощущение разделенной с кем-то радости. Никто из них, прежних, никогда не чувствовал ничего подобного. Хотя... может быть Топь.

— Аврора, — сказал он вслух, и побежал скорее дальше, сосредоточенный. Нужно было поскорей завершить все дела, чтобы вернуться к ней, как он и обещал. Она скорбела о нём по пути к гроту. Их гроту, в котором они купались вдвоем. Её плечи пригибало к земле тело Сета. Она хотела похоронить его там, на вершине скалы. Он поежился. Это ощущение — мёртвого, холодного, одеревеневшего себя — было неприятно. Но это тоже было воспоминание о смерти. И он бережно запомнил его. Отложил отдельно, чтобы вернуться потом.

Узкие стрельчатые проёмы в смыкавшемся над тронной залой куполе были когда то застеклены, но после — заколочены досками. К его счастью, дерево сгнило, превратившись в труху, и легко ломалось под пальцами. Крыса вынырнула из-за пазухи и помогала ему зубами и маленькими ловкими лапками.

***

Сосны покачивались, поскрипывая тихонько. Высокие, стройные. Пушистые лапы дурманили голову густым хвойным духом. Длинные иголки покалывали кожу даже сквозь плотную ткань паруса. Она нарочно надавливала ладонью и чувствовала, как упруго они гнутся и распрямляются под пальцами. Долгие годы она помнила это ощущение. Сосны на севере были низкорослы и слабы. Их иглы легко ломались от легчайших прикосновений. В Белгре им пришлось бы долго искать подходящих деревьев, здесь новенькие вёсла, сработанные наспех, но прямые, длинные и крепкие лежали уже готовые рядом. Оставалось срубить только мачту.

Поев, Ярослав заснул у неё на коленях. Она гладила его по голове. Потом — вынула гребень и принялась расчёсывать его длинные, уже подсыхающие волосы.

***

Её муж стоял посреди тёмной залы. Она не сразу узнала это место. Раньше сверху падали многочисленные лучи света, и в такой ясный день зала была бы ярко освещена, а иссиня-черный камень переливался бы перламутром, подобный черному жемчугу. Сейчас желтый огонь факелов вызывал из его глубин лишь редкие кровавые искры. Её плечи конвульсивно дернулись, а гребень запутался в волосах сына. Она осторожно вынула его. Принялась пальцами разбирать маленький колтун.

Николай стоял, сцепив руки за спиной. Говорил тихо, спокойно, будто во время шахматной партии с одним из своих чудаковатых друзей.

— Нет. Я ничего не знал, и не догадывался о намерениях своего отца. Мы не останавливались в городах по пути в Мадру, и я думал, это продиктовано желанием избежать лишних волнений. Когда же меньше чем за день пути я увидел зарево над столицей... Я, не раздумывая, бросился в седло и к утру был уже здесь.

— Хорошо ли обращались с вами, брат мой?

Его двоюродный брат. Её родной. Они были похожи как близнецы. Только её муж был старше на добрый десяток лет. Она смотрела, силясь разглядеть в Ллерии того маленького мальчика, которого помнила смутно. Ничего не осталось. Ни ясного, светлого взгляда, ни мягких льняных волос, ни маленьких тонких ручек, которые он, бывало, протягивал к ней. Она не знала его.

— Да, благодарю.

Они замолчали, и молчание вышло неловко. Ллерий смотрел так же внимательно, изучающе, с явным удивлением вглядываясь в собственные черты. В его руках Бронислава увидела вдруг платок. Тот накручивал его на пальцы так, что они краснели сперва, а потом становились белыми. Холодок прошёл у неё меж лопаток.

— Всё это чушь! — сказал Ллерий поднявшись вдруг. Сбежал по ступеням трона, нетерпеливыми движениями руки сгоняя с низенькой скамеечки у подножия какого-то человека, выглядящего не достаточно хорошо, чтобы сидеть в ногах короля, но, очевидно, имеющего на это право. — Прошу, Изот, уступи место принцу. Присаживайтесь, князь. И вы, и я... Мы оба прекрасно знаем, кто виноват в событиях сегодняшней ночи. Я ценю ваше благородство, я просто восхищен... Но это всё пустое, и вовсе не вас желал бы я видеть здесь и сейчас. Не вас, а свою сестрицу. Прошу меня покорнейше простить.

Её муж повёл ладонью, отметая все извинения, и она почувствовала, как захлёстывает, горячей волной поднимаясь от сердца, ярость. Опустив взгляд, она увидела, что маленький узелок в волосах сына давно уже распутан, и она пальцами перебирает шелковые пряди. Она снова взялась за гребень.

Николай подошел к скамеечке, но не спешил сесть, поскольку Ллерий принялся нервно вышагивать, то поднимаясь по ступеням к трону, то спускаясь вниз.

— Сегодня утром, в личной беседе Марк, главнокомандующий моей армии, сказал, что мир с этого дня изменится, и уже ничто не сможет вернуть его в прежнее русло. — Высокий воин в форме простого гвардейца, выглядящий точно так, как и тридцать с лишним лет назад, щелкнув каблуками, склонил голову. Она смотрела на него, не веря. Какую-то долю секунды. Потому что Николай тут же отвёл взгляд. — Увы, я вынужден с ним согласиться. Но! — Подняв палец, Ллерий подошел так близко, она глядела ему прямо в глаза. — За одним только «но»... Кто будет стоять во главе этих изменений? Сможет управлять ими? Неужели вы не чувствуете в себе достаточно сил? Подумайте, что можем мы, объединившись. Два смелых, благородных человека?

Она захохотала. Моряк, ловивший у берега рыбу, поднял голову.

— Два смелых, благородных человека? — кричала она, захлёбываясь от смеха. — Трусы! Оба трусы! Благородные трусы!

Гребень в её руках мелькал всё быстрей. Она смеялась, глядя, как покачнулся вдруг Николай. Как потянулись к виску пальцы. Он застонал, и в её ушах стон прозвучал музыкой. Ллерий подскочил к нему — слишком расторопный, слишком предупредительный для короля. Похожий в этом на своего дядю — Ссарома четвертого — вечно оглядывающегося, не заденет ли он кого своими решениями? Слабы, слабы и ни на что не годны люди, выросшие в постоянном страхе за свою жизнь. Орланд не боялся. И умер не дрогнув. Она сама, сама держала его за руку по пути на эшафот, на его ступенях и там, у плахи, под топором палача, пока ладонь не дернулась, сжавшись, сотрясаемая последними конвульсиями обезглавленного тела. Потом палач долго разжимал его успевшие закоченеть пальцы, а она сидела, на мокрой от крови соломе, силясь унять дрожь, не сорваться, заревев в голос. Она сберегла честь брата. Все эти годы она берегла его честь. И если когда-то её колотило — то только от ярости. От ярости, сдерживать которую с каждым годом становилось всё трудней и трудней. Вот и сейчас её била крупная дрожь. Зубы стучали друг о дружку. Взгляд Николая туманился, она убивала его своим гневом. Хлопая по щекам, склонился над ним Изот. Ллерий стоял, заглядывая испуганно через плечо, а Марк положил ладонь на лоб. Точно так же, как сделал это когда-то давно, в ночь после казни, когда она металась на постели, не в силах уснуть.

— Опомнись, Бронислава. — Услышала она его голос. Прямо тут. У себя в голове. — Ты убиваешь собственного сына. Разве ты хочешь стать похожей на свою мать?

Она отшатнулась в ужасе. Открыла глаза.

Матрос тряс её за плечи, так, что зубы стучали друг о дружку. Кричал, чуть не плача:

— Что вы делаете?! Моя госпожа! Что вы делаете?!

Когда взгляд её опустился к коленям, она увидела, что волосы на голове её сына стали дыбом, наэлектризовавшись, а из носа его сплошным потоком хлещет кровь.

Закричав, она отбросила гребень, припала губами ко лбу своего мальчика.

***

Николай кашлял, захлёбываясь, никак не удавалось остановить хлещущую носом кровь, но ему уже стало лучше.

— Лежите, лежите, — приговаривал примчавшийся на зов королевский лекарь, и, взявшись двумя пальцами за кисть, считал удары пульса.

Впрочем, князь Николай и не пытался встать. Лежал, запрокинув голову, повторяя как в бреду: «Мой сын! Мой сын!».

— Это ужасно, ужасно... — Ллерий смотрел на залитую кровью манишку принца, и судорога пробегала по его плечам. Ллерий и Николай. Они были очень похожи внешне, и Воин гадал, что именно представляет себе король, глядя на истекающего кровью брата.

«Вадимир обречен», понял Марк. Кивнул стоявшим поодаль гвардейцам, приказывая привести страта.

Подмастерья королевского лекаря тем временем раскладывали мягкие носилки. «Должно быть, у него кружится голова», думал Марк, глядя, как стонет князь Николай. Наконец его понесли прочь из тронной залы. Изот суетился рядом — князю стало легче после того, как личный секретарь Его Величества отхлестал того по щекам. Это же внушало теперь Изоту смутные опасения. Он никогда еще не поднимал руки на членов королевской семьи и не на шутку испугался, что своим поступком создаст себе теперь дурную репутацию в высшем обществе. Его и так не слишком жаловали за низкое происхождение, а теперь и подавно станут называть мужланом и деревенщиной, не знающим деликатного обхождения.

— У Изота есть связи в священном Синоде. — По лицу короля, Воин понял, что Ллерий думает о том же самом. Его советник был уже не достаточно хорош для него. Хотя и полезен. — Я велю ему связаться с Белгром. Думаю, монахи будут сговорчивы. Его сын... Ярослав. Интересно, каков он?

«Так же слаб и разбит сейчас, как и его отец» — подумал Марк, но не сказал этого вслух.

— Ваше Величество, вы хотели видеть того страта, что мы схватили нынче ночью...

— И капитана Вадимира, рядового Сокола, — завершил за него король. — Да. Давайте продолжим, — оглянулся на кровавое пятно, которое затирали уже ученики лекаря, — покончим с этим скорее.

— Ваше Величество!

— Да, — Ллерий замер на пол пути к трону. Обернулся, вопросительно вскинув бровь.

— Рядовой Никита Сокол не найден ещё, — сказал Марк, радуясь тихо, что говорит чистую правду, — мои люди ищут его.

Ллерий скорчил недовольную гримасу. «Никому ничего нельзя поручить» — прочёл Воин в его глазах.

— Но вы хотя бы отдали распоряжение о казни? — спросил он вместо этого.

— Разумеется, — ответил Марк, до последнего надеявшийся, что казни все же не будет.

Он обернулся и кивнул ещё двоим гвардейцам.

Через несколько минут Ллерий сидел на своем троне. Пальцы его перетягивал туго насквозь мокрый носовой платок, глаза неотрывно следили, как шагает точно в центр залы, под огромную чугунную люстру, горящую сотней свечей, разжалованный, лишенный оружия, чести и звания капитан. Церемониальные алебарды чуть подталкивали его в спину. Как, спотыкаясь на затекших ногах, растирая запястья, плетется следом белгрский монах, конвоируемый еще парой гвардейцев. И как помощники палача тянут в центр залы тяжёлую дубовую плаху, а тот на ходу снимает чехол с топора, обнажая остро заточенное лезвие.

«Рубить голову простолюдину», — думает Ллерий, глядя брезгливо на грязные спутанные волосы капитана, на его разбитую скулу и рассеченную бровь, на повязку, перетягивающую его грудь. Тот дрался нынче ночью на улицах. «Как было бы славно вздернуть предателя» — мысли бегут своим чередом, но он знает наверняка, что не сможет спать спокойно, пока жив этот человек с опустошенным взглядом темно-карих глаз.