Человек лежал ничком, не шевелясь, на узкой полоске земли между круто уходящей вверх стеной оврага и весело звенящей Рьянкой. Он лежал долго: солнце успело высушить темные волосы, и они закручивались легкой волной. Кожа на обнаженной спине покраснела. Рокти невольно задержалась взглядом на этой спине: широкой, рельефной, без капли жира под светлой, едва схваченной загаром кожей. Потом тряхнула головой, прогоняя посторонние мысли, и сделала еще один шаг ближе.

Человек вдруг застонал, и охотница замерла, чуть сильнее натянув тетиву лука.

Жало стрелы смотрело прямо в эту широкую спину.

Человек приподнялся на локте, взглянул на воду перед собой.Другой рукой провел по лицу, убирая назад упавшие на глаза волосы. Посмотрел на собственную ладонь. Рокти увидела испятнанные кровью пальцы. Перекатился на бок и с еще одним тихим стоном сел, вытянув ноги вперед. Принялся отряхивать плечи от присохшей грязи.

Рокти продвинулась еще на шаг.

Скользнула взглядом по кожаному ремню на поясе. Справа, под рукой, заметила характерную петлю, очевидно предназначавшуюся для оружия, но пустую сейчас. «Все, как и сказал брат», подумала охотница, не спеша, впрочем, прятать стрелу в колчан. «Безоружен и полугол».

Так и не сумев толком почиститься, человек встал, пошатнувшись, сделал шаг к реке и вдруг резко, всем корпусом обернулся, присев на полусогнутых и выставив руки так, будто собрался драться на кулачках.

«Чуткий!», невольно восхитилась охотница.

От резкого движения его снова повело, он запнулся и чуть не упал. Тряхнул головой, будто отгоняя головокружение, стер ладонью набегающую на глаза кровь, выпрямился, безвольно уронив грозно сжатые кулаки, смерил ее взглядом и пробормотал:

— Драсссь-те.

Она изогнула бровь и подняла лук повыше, нацелившись чужаку точно в сердце. Этот человек был намного крупнее нее, и она вдруг почувствовала себя неуютно. До сих пор ей не приходилось сталкиваться с людьми вот так, нос к носу. Торговцы, навещавшие клан, знали обычаи ктранов, и не позволяли себе лишнего, хотя она не раз ловила масляные взгляды на своих голых коленях, едва прикрытых коротким платьем. От этих взглядов хотелось одернуть подол пониже. Но этот человек не пялился. Не получив ответа, он пожал плечами и, развернувшись, снова шагнул к реке.

— Ты! — выдохнула она, не находя от возмущения слов.

— Что? — спросил он, присев у края воды и принявшись умываться. Шумно втянул воздух сквозь сцепленные зубы, когда снова тронул пальцами свежую рану.

— Не смей поворачиваться ко мне спиной! — выкрикнула она, и сама поняла, как смешно, тонко и звонко звучит ее голос.

Он бросил взгляд через плечо, ухмыльнулся криво и, шлепнувшись на задницу, принялся разуваться.

Стоя перед ним с натянутой тетивой, которую не собиралась уже спускать, Рокти вдруг почувствовала себя невероятно глупо. Резко выдохнув через нос, она отправила в колчан и стрелу, и лук. Отошла в сторону, взгромоздилась на торчавший у воды валун. Откинулась на руки и уставилась на чужака, постукивая о камень плоской подошвой маленьких сапожек. Зеленая, в тон платью, треугольная шапочка с фазаньим пером упала с головы, и девушка тряхнула короткими каштановыми локонами.

Человек мыл в реке свою странную обувь и поглядывал на охотницу с едва заметной улыбкой.

Она невольно улыбнулась в ответ.

— Теперь я верю, — сказала она.

— Веришь? Во что? — он вылил воду из своих тряпочных ботинок и принялся обуваться.

— Ты шел одной тропою с братом и пил с ним из одного ручья. Не испугался следопыта клана и посмел повернуться ко мне спиной, когда жало моей стрелы смотрело тебе прямо в грудь. У тебя сердце волка.

Он сокрушенно покачал головой.

— Если верить данным последнего медицинского освидетельствования, сердце у меня — вполне человеческое, здоровое, без пороков и следов ожирения. Брат — это волк? Откуда ты знаешь, что я делал ночью? Ты следила за мной все это время?

Она опешила от такой лавины глупых вопросов. Но он не лгал. Чуть прикрыв веки, Рокти потянула ноздрями воздух, благо, человек стоял с наветренной стороны, и она читала его, как раскрытую книгу.

— Волк — это волк, брат — это брат, — сказала она, спрыгнув со своего насеста. Подошла, уже ничего не боясь, стала совсем близко, пытливо глядя в глаза. Но не посмела коснуться его рукой. Он не нарушил законов, а значит, она не могла прикоснуться к нему без его на то разрешения. — Давай перевяжу? — спросила она робко, кивнув на глубоко рассеченный лоб.

— Давай, — беспечно согласился он, и даже присел обратно на землю, чтобы ей с ее маленьким ростом, не пришлось тянуться к его голове.

Ошарашенная, она замерла на секунду, а потом быстро, пока он не передумал, потянула из поясной сумки туго скрученный бинт.

Рана была не серьезной. Но Рокти работала не спеша. Трогала пальцами горячую кожу и вновь убеждалась: чужак не врет, в нем нет зла, он ее не боится. Но что-то его беспокоило.

— Скажи-ка, — спросил он, когда она очистила, наконец, рану и принялась бинтовать голову, — а далеко отсюда до тракта и куда к нему надо идти?

Ее руки замерли на миг.

— Что тебе тракт? Тракт петляет. Отсюда до Торжка ближе... или тебе к границе надо?

Он уловил эту легкую заминку. Ухмыльнулся мрачно. Твердо ответил:

— Мне надо на тракт, — и Рокти снова почувствовала, что он говорит правду. Граница его не интересовала. — Там вчера стычка была, утром. Может, знаешь? Я... оставил там вещь.

Она расхохоталась. А он вдруг вздрогнул.

— Тогда забудь. Ничто не залеживается на тракте. Кто-нибудь уже давно присвоил твою... вещь. — Рокти не стала уличать его в этой маленькой лжи. Ей хотелось, чтоб он сам рассказал ей всю правду.

Он верно истолковал поставленную ею паузу.

— Хорошо. — Набрал полную грудь воздуха. — На самом деле, я оставил там друга, даже нет, не друга... маленького человечка, за которого несу ответственность. Я встретил в лесу девочку, и мы шли вместе, потом попали под облаву, там было много людей, вооруженных и озлобленных. Девочка скрылась, меня приняли за грабителя, заковали в цепи. Целый день я шел вместе с обозом, а потом бежал... мне помогли бежать... те самые разбойники. А сейчас я должен вернуться и найти ее, чтоб отвести домой. Только не спрашивай, что маленькая девочка делала в лесу одна, когда до поселений так далеко, и почему бандиты помогли мне бежать. Этого я объяснить все равно не смогу.

Он выдохся. Сидел молча, смотрел со страхом. Он боялся, что она не поверит ему. Но ее руки все еще лежали на его голове, и она знала, все только что сказанное — правда.

— Какой ты чудной... — прошептала она. — Ты не боишься леса, но вздрагиваешь, когда рядом смеются. Твоя ложь похожа на правду, а правда кажется ложью. Тебе нужна помощь, но ты ни за что не станешь просить о ней... — Она вдруг резко кивнула. — Хорошо. Я отведу тебя туда, поищем твою спутницу вместе... кем бы она ни была, и как бы вы здесь ни оказались.

Волна облегчения прокатилась по его телу. Расслабилась каждая мышца, а Рокти вдруг почувствовала терзавший его зверский голод и внезапно наваливавшуюся усталость.

Она отдернула пальцы, как от огня, так неприятно было это внезапное чувство.

— Погоди, я тебя покормлю. — Бросила она, спешно выпутываясь из лямок заплечного мешка. Голод парня чувствовался даже на расстоянии. Он не ел, должно быть, не меньше суток. — Надевай, — Рокти сунула ему в руки косоворотку Ясеня, брошенную в мешок перед самым уходом.

Не хотелось просить Ясеня даже о таком малом одолжении, но едва ли кто в клане мог похвастаться шириной плеч как у него. Парень благодарно кивнул, но когда продел руки в рукава, косоворотка едва не затрещала по швам. Ворот так и остался расстегнутым: пуговица не сходилась с петелькой. Потом Рокти вытащила завернутое в тонкие лепешки мясо и услышала, как громко и голодно сглотнул парень.

Села на пятки, дожидаясь.пока он утолит первый голод. Отцепила с пояса и протянула ему флягу с чистой родниковой водой.

Он ел жадно, но очень аккуратно. «Нет, не деревенщина», снова подумала Рокти.

— Мне не совсем тракт нужен, — чуть насытившись, он расслабился. Позволил себе опереться о тот самый валун, на котором недавно сидела она. — Там в лесу хибара есть...

— С подземными лабиринтами? — спросила Рокти, почувствовав внезапно вернувшийся к нему страх.

— Точно. — Он посмотрел на нее растерянно, будто ожидал совсем другой реакции. — Тебя это не пугает?

Она прыснула.

— Чего там бояться? Обыкновенные гномьи лабиринты. Не ходи туда, и ничего с тобой не случится.

— А если пойти? — Страх в его голосе усилился многократно. Она перекатилась с пяток, сев на бок, чтобы ветер теперь шел мимо, и все равно четко слышала этот удушающий запах дикой, неконтролируемой паники. — Что случится, если спуститься туда? Что это за гномьи лабиринты?

***

Монсегюр был осажден. Почти год крестоносцы стояли под стенами, ночью – освещая узкую долину кострами, днем – ворочаясь неспокойно всей своей десятитысячной массой. Еще под Рождество предатель провел христово воинство секретными тропами на восточный хребет. Огромные валуны, выпущенные тяжелой катапультой, медленно и до умопомрачения легко прошивали ярко-синее небо, играючи крошили каменную кладку. Пятиугольник крепостных стен оседал под размеренным, неспешным обстрелом. Горы гудели умноженным эхом. Девять месяцев держал оборону замок. Сотня воинов, не больше. И едва ли во всем замке осталось свыше сотни Совершенных, когда Бертран Марти решился, наконец, капитулировать.

Глядя с крепостной стены вниз: на хозяйничающих во дворе замка рыцарей в белых плащах с черными крестами – Кламен нервно теребил фибулу. Простая оловянная вещица, украшенная изображением пчелы, всегда вселяла в него уверенность, одно прикосновение к ней поддерживало в самые трудные минуты осады. Сегодня олово казалось особенно холодным, и жар дрожащих в лихорадке рук не мог согреть его.

Они пообещали жизнь… за отречение. Перережь глотку псу – и ступай на все четыре стороны, ты свободен! Добрые католики... Плечи его дернулись конвульсивно, он чуть пошатнулся.

Кламен дрожал: то ли от гнева, то ли от холодного, остужающего горячий пот, ветра. Смирить клокотавшее бешенство не удавалось, разум казался как никогда ясным, дух же – смятенным. Будто это ярость сжигает его изнутри, кипит, сотрясая тело грудным кашлем.

Амьель подошел неслышно сзади, положил руку на плечо, испугав. Кламен прикрыл глаза, перевел сбившееся было дыхание.

– Тебе хуже? – друг внимательно вглядывался в лицо, молчал, терпеливо ожидая ответа. Кламен едва собрался с силами, усмехнулся криво.

– Хуже уже не будет. А если холод станет нестерпим, меня согреет огонь аутодафе.

– Не шути так, – все же он улыбнулся облегченно. Мертвые не шутят, а шутники не спешат умирать. – Нас ждет комендант. Кажется, для нас найдется еще одно, последнее дело, а у тебя еще будет возможность умереть в бою. – Тронув за рукав, Амьель заспешил вниз по ступеням узкой каменной лестницы.

– Совершенные не держат в руках оружия и не проливают кровь… Я бы лучше взошел на костер, – прошептал Кламен еле слышно.

И все же он развернулся и тяжело зашагал следом.

Это все уже было. Много лет назад он пришел в Лангедок – самую богатую и благополучную провинцию Юга – за женщинами и мандолинами. Устав от войн, он хотел нагнать уходящую юность, отдохнуть и телом и душой. Но нашел отдохновение в ином. Тулуза удивила его. Ни в одном городе на Севере он не видел подобного. Достаточно было ступить в черту крепостных стен. Улицы были необычайно чисты, люди – любезны и улыбчивы. Весь день он бродил по городу, не задерживаясь нигде надолго, но часто останавливаясь, прислушиваясь к разговорам. Кого он только не видел: ремесленники работали прямо во дворах, под ласковым южным солнцем, купцы на базарах вынимали из тюков удивительные по красоте, не всегда ясного предназначения вещи, студиозусы в садах читали толстые фолианты и перезрелые мандарины падали на траву рядом, а на просторных площадях, мощеных светлым камнем, трубадуры бесплатно демонстрировали свое искусство всем желающим и продавали свитки с мадригалами – всем влюбленным. Каждый был одет чисто и ярко. А наряды женщин ослепляли обнаженностью тонких нежно-оливковых рук.

Он навсегда запомнил их танец. В дремавшей таверне, куда он зашел далеко за полночь, когда понемногу утихла кипучая жизнь города, юная девушка танцевала меж лавок, напевая сама себе песенку на удивительном провансальском наречии. Ножка, обутая в легкий башмачок, вздымала облако муаровой ткани, мелькала на миг загорелая лодыжка, и стройный стан гнулся под тяжестью длинных локонов оттенка спелой сливы.

Он присел на скамью у двери и смотрел на танцовщицу до тех пор, пока не уронил голову на руки, усталый. Утром, разбудив, она предложила ему умыться.

Лаис умерла в первые годы после начала Альбигойского крестового похода. Нет, она не пала, пронзенная мечами наемников Симона де Монфора, но каждый день, выходя на дворцовую площадь послушать новости, она возвращалась домой погрустневшая. Кожа ее стала прозрачной, словно промасленный пергамент, и сухой, как сожженный осенью лист, вялые пальцы нехотя надламывали хлеб и не доносили до рта – рука падала на стол – и так Лаис долго сидела, глядя в распахнутое окно на изрядно опустевшую улицу. Она умерла, потеряв жажду жить.

А Кламен, приняв Слово, встал на защиту Совершенных. Тридцать лет назад он выехал из Тулузы на Север, к границам Франции, чтобы повернуть крестоносцев назад. Он провел много времени, наблюдая за общинами: пил и ел рядом с ними, спал под одной попоной, сражался плечом к плечу и повторял про себя их тихие молитвы – пока не вступил в общину сам, как Верующий. Жизнь, простая и праведная, привлекала его. В той праведности было много ума и правды и ни капли – лицемерия.

Хотя долг обязывал его по-прежнему держать в руках меч, желание проливать кровь вспыхивало все реже, все чаще его посещало сострадание. В сердце своем он стремился стать Совершенным, но понимал, что как воин принесет больше пользы. Он начал много читать, и не только Библию – ее он знал и раньше. Он жалел об одном – слишком поздно узнал он этих людей, к которым принадлежала и которым так сострадала его любимая. Порой ему страстно хотелось вернуть тот умиротворенный, живой покой, что увидел он в первый свой день в Тулузе.

Тулуза давно уже осталась позади. Отступая под натиском крестоносцев, Cовершенные сдавали город за городом. Этот поход был приравнен папой к походам в святую землю, и многие примыкали к отрядам де Монфора не ради того, чтоб искоренить ересь, но со слабо скрываемым стремлением избежать долговой тюрьмы. Такие не стеснялись грабежа и убийства, и – в отличие от рыцарей ордена – не слишком заботились о благочестии и вере. Именно они устроили страшную трехдневную резню в Безье. Совершенные же ни за что не стали бы убивать.

Когда Кламен ступил в пределы крепостных стен столицы Лангедока во второй раз, произошедшие перемены поразили его до потери речи. Он ходил по улицам, заглядывая во дворы. Старухи, закутанные в черное, бродили у разрушенных, полусожженных домов, вороша брошенный хозяевами хлам. Дети, обносившиеся и немытые, мелькали серой тенью и прятались в развалинах, сверкая оттуда большими, голодными глазами. От мандариновых садов остались куцые пни. К своим людям он вернулся далеко за полночь. Его ждали попона и ломоть черного хлеба. Развернувшись, он ушел прочь – и до рассвета оплакивал город, в котором был счастлив когда-то.

Но и это было давно. Монсегюр стал последним прибежищем последних Совершенных. И Монсегюр пал. Они держались, сколько могли: нужно было дать коменданту возможность вывезти сокровища Совершенных. Книги и свитки. Выводить людей было некуда. Каждый знал, чем все кончится.

Комендант Арно Роже де Мирпуа ждал лишь вестей от каравана, ушедшего горными тропами в тайные убежища. Когда почтовый голубь закружился над двором замка, невольный вздох облегчения вырвался у многих. Люди устали сражаться, и завтра они готовились взойти на костер. Двести шестьдесят один человек: мужчины, женщины, старики и дети. Кламен не мог смирить ярость. Чем ближе подходили они к башне, тем сильнее клокотало в груди. Битва была проиграна. Чего Арно хотел от них? Как весь его воинский опыт сможет помочь Монсегюру?

Кламен сам не заметил, как развернулись его плечи, прояснился затуманенный неотвязной болью взгляд, рука крепче сжала едва теплое олово фибулы. Под своды башни он вошел твердой походкой, нагнав почти Амьеля.

Слова епископа заставили его упасть на колени.

– Сегодня ты станешь Совершенным, Кламен.

Не в силах поверить, он поднял взгляд и сцепил молитвенно пальцы. Слезы выступили на его глазах.

К епископу подошел Арно Роже, его ослабленные голодом руки дрожали под тяжестью огромного кованного ларя.

***

– Что было в том ларце? Грааль?

Они скорым шагом шли по лесу. Несмотря на свой малый рост, охотница так ловко пробиралась сквозь чащу, что Никита едва поспевал за ней. Темно-зеленое платье и богато расшитый замысловатым цветочным орнаментом коричневый жилет легко терялись на фоне леса, и лишь мелькали впереди полные загорелые икры. Эта девушка вообще отличалась приятной округлостью во всех нужных местах, но была так мала ростом, что невольно на ум приходила Юлия. Высокая жгучая брюнетка с идеально правильными чертами лица, не захотевшая ехать за ним из Москвы к черту на кулички.

– В Далионе, говорят, что Грааль. – охотница остановилась, взгляд блуждал по густому перелеску, она чуть склонила голову. – То, что Совершенные не могли отдать никому. Кламен стал Совершенным, потому что жизнь его как жизнь воина завершилась. Он стал Хранителем Ключа. Еще трое должны были защищать его от врагов, ведь Кламен оставил свой меч. Но Амьель и Гюго погибли при входе в катакомбы, они дали время Кламену и Экару, чтобы те успели скрыться. Говорят, Экар был ученым мужем, воином и могущественным колдуном. Он должен был сопровождать Хранителя и реликвию. Гномы вручили Кламену Ключ, чтобы тот смог открыть лабиринт и перенести реликвию из древнего мира сюда, в Новый Эрин. Экар не сумел защитить их. Кламена тоже убили. И Ключ, и реликвия – все было утеряно.

– Кажется, я видел картинки в лабиринте…

– Видел?! Ух, ты! – охотница вскинула голову, – А правда, будто в подземелье стены – говорят?

– Можно сказать и так.

– Здорово! - В голосе ее звучало неподдельное восхищение. – Говорят, Ключ потом еще несколько раз появлялся в старом мире, и тогда Хранители Ключа вели сюда, в Новый Эрин, тех, кто хотел свободной жизни и свободной веры. Но вот уже сотни лет лабиринты закрыты для всех. Любой, кто туда сунется, сгинет бесследно, застрянет в междумирьи. Нужна огромная сила, чтобы пройти с одной стороны на другую. Ни один колдун не способен на это в одиночку. И только адепты Белгра рискуют соваться туда… им там прямо как медом намазано.

Она снова двинулась вперед и чуть в сторону, и Никите пришлось прибавить шагу, чтобы не потерять ее за кустом багульника. Она так ловко подныривала под низкие ветки, что порой он вообще не видел ее, слышал только едва различимый шелест листвы да хруст подламывающихся под ногами веток.

– А гномы? – спросил Никита, цепляясь за последнюю надежду попасть домой. – Они строили эти лабиринты, они ведь должны знать, как они работают?

Она резко остановилась, оглянулась удивленно. Потом закусила губу и тронулась дальше.

- Извини, все время забываю, что ты не отсюда. Гномов с тех самых пор никто и не видел. …лет семьсот уже. Я думаю, они остались в горах старого мира. Они-то людей никогда не боялись, им бежать было не от кого. Не то, что нам.

– Нет, - Никита покачал головой, – в горах старого мира гномов нет. Уж поверь мне на слово.

– Может быть, они ушли глубоко в недра? – Тонкие пальцы заправили за ухо каштановую прядь. – Вот твоя поляна.

Он тут же забыл о царапнувшем слух слове “нам”.

Они и вправду пришли. Никита шагнул дальше, сразу узнал поломанные кусты, взрытую землю, камни, кучно брошенные туда, где потом его избивали. Кинувшись к хибаре, он в три шага достиг ее, распахнул дверь, зная уже наверняка, что там никого нет. Ему понадобилась еще пара минут на пороге, чтоб осознать это вполне. Голос сел.

– Её нет здесь.

– Я вижу. По-моему, ты тоже увидел это сразу. – Охотница тронула его за плечо, заставив оторваться от созерцания полутемной хижины, освещенной косыми лучами солнца, прошивающего её щелястую стену. – Вы ушли, и больше здесь никого не было.

– Ее напугала толпа… Она прячется в лесу, боится вернуться. Нужно найти ее. – Он в смятении колупал пальцами дверной косяк, неснятая кора отслаивалась длинными лентами, мелкая труха забивалась под ногти.

– Оставь. Ты испугался больше, я вижу это. А она убежала, но у нее была цель.

Это казалось бредом. Это казалось бредом даже на фоне последних его злоключений – о жизни, которая осталась далеко, за гранью подземных лабиринтов, он уже даже и не вспоминал. Он смотрел, как девушка обходит поляну кругом, трогает скомканные, побуревшие уже листья, свезенный множеством ног дерн, вертит головой, отслеживая видимые лишь ей передвижения.

– Идем! – она прошла за избушку, остановилась точно там, где он видел девочку в последний раз.

– Куда? – он перевел взгляд. За яркими, почти белыми полосами света, заполненными мелкой, тихо кружащейся пылью, ход в подземелье едва угадывался. Захотелось вдруг шагнуть внутрь, под низкие каменные своды. Захлопнуть за собой небрежно сколоченный ряд перекошенных, разбухших от влаги досок. Он заставил себя шагнуть вбок и захлопнуть наружную, выбеленную солнцем дверь. Он не имел права возвращаться один.

– Ты ведь хочешь узнать, что здесь произошло после того, как тебя увели к обозу? – Девушка угадала его заминку. Она вообще как будто видела его насквозь.

– Да. Конечно.

– Вот и отлично. Идем. И не лезь вперед, следы затопчешь. – Он сбавил шаг, пропуская охотницу. – Смотри, вот тут девочка остановилась, подпрыгнула, взобралась на две ветки по стволу вот этого дерева. Ловко взобралась, подошва у нее хоть и плоская, но твердая, кору не свезла, но придавила. Она сидела, держась здесь за вот ту ветку, и смотрела на поляну. Ноги съезжали, у нее неудобная обувь.

– Сандалии. – Голова у Никиты шла кругом.

– Да. Может быть. Она ждала, пока пройдут солдаты, здесь пробежало человек шесть, не меньше. Сапоги одинаковые, ноги только разные - значит сапоги из форменного обмундирования. Сидела тихо, как тать, – от этого слова Никиту передернуло, – но не вытерпела, не дождалась последнего. Начала слезать и потом, когда он услышал шорох – обувка у нее не по деревьям лазить – просто спрыгнула ему на спину, приложив по голове…. чем-то. Не пойму. У нее было с собой что?

– Нет. – Голос прозвучал глухо. Никита понял, что губы его запеклись. – Ничего не было. Все вещи в хибаре остались. Кроме куртки.

– Если что и было, она забрала это с собой. Она придушила солдата, когда тот упал.

– Что?!

– Да. Думаю, да. Смотри, он упал навзничь, пытался встать, потом вдруг вырвал дерн вместе с землей, вскинул руку, дерн отлетел далеко в сторону, потом рука упала обратно, уже безвольно. Здесь… да. Возможно, шнурком его же плаща.

– Дай воды, - прохрипел он, и охотница, не глядя, сдернула флягу с пояса. – И что потом? – спросил он, тщетно пытаясь свинтить крышку. Опустил взгляд. Горлышко фляги было заткнуто пробкой.

– Что? Она перевернула его на спину и обчистила! Взяла нож из-за голенища, смотри, здесь нога дергалась как марионеточная, видно, не сразу вытянула. – Охотница выпрямилась, стряхивая с ладоней жирную землю, – Однако, сильна твоя девочка. Управиться с молодым здоровым парнем… Как она выглядела?

– Ростом с тебя, чуть ниже, пожалуй. Круглое лицо, большие голубые глаза, ногти обгрызены, коленка разбита. Егоза. Не из пугливых. Волосы рыжие, яркие, ниже плеч.

– Не человек это, Никита. Ктран. Как я.

– Кто?! – Он вытаращился на нее во все глаза.

Смотрел на нее сверху вниз, на маленькую, тоненькую зеленоглазую охотницу. Она странно, до наваждения, помрачающего рассудок, напомнила вдруг девочку. Круглое, почти детское личико, стройная, невесомая фигурка. Взгляд, по-детски не ведающий ни страха, ни сомнения. Такому взгляду принадлежит мир. Как в бреду, он коснулся пальцами тугоскрученного каштанового локона. Детски мягкие волосы были горячо нагреты солнцем. Он зажмурился – настолько реальной казалась иллюзия узнавания.

– Как ее зовут? - спросила вдруг девушка.

– Я… не знаю, – ответил он, осознав вдруг, что действительно не знает имени девочки.

– А как меня зовут? – снова с нажимом спросила она.

– Я не знаю, - выдохнул он обессиленно.

– Это ктран, Никита. Такой же как я. …кстати, меня зовут Рокти, - добавила охотница после секундной заминки.

– Это ребенок, Рокти. – Он вспомнил пожатие маленькой руки, прикосновения, смех, – клянусь, это ребенок. Не девушка, как ты, не женщина. Ребенок.

– Она не стала убегать, она взобралась на дерево и смотрела, как тебя бьют. Откуда вы пришли? Здесь давно никого не было. – Охотница провела ладонью по свезенной, сочащейся соком ссадине на коре дерева, – Очень давно.

– Она пришла со мной, и я уверен, она не отсюда. Она выглядит как нормальный ребенок, как любой человек там, откуда пришел я.

– Ты сказал, вы шли лабиринтом не больше суток. Можешь считать, вы прошли по прямой. В таких лабиринтах плутают неделями. И редко кто сохраняет рассудок и память. Эта твоя “девочка”, - она криво ухмыльнулась, - провела тебя сквозь. Если она - не могущественная колдунья, и не приносила тут кровавых жертв, значит у нее есть Ключ..Значит она же может и провести тебя обратно. Один ты будешь бродить сутками, без надежды выбраться. Хотя бы на поверхность.

– И что же мне делать? - спросил он в отчаянии, не зная уже, кому верить.

Казалось, она ждала этого вопроса, взяла за руки, заглянула в глаза глубоко, произнесла проникновенно:

– Пойдем в клан! Мы поможем тебе. Пока не поздно. Пойдем!