Глава первая

АГАДИР

Касба Аит Бибаван выглядела маловнушительно по сравнению с силой, пришедшей против нее. Закончились весенние дожди. Ущелье и крутые склоны гор стали ярко-зелеными от молодой листвы олив, аргана и дуба, и золотыми от цветов акации. Хотя почти вся дорога была еще покрыта грязью, от нее уже поднимался густой запах Африки.

Дик расположил основную армию прямо перед касбой, вдоль дороги на Марракеш, послав вперед агентов-провокаторов, шепотом сообщавших о том, что сила его не так уж и велика, что его вполне может одолеть вождь, чьи симпатии принадлежат противоположному лагерю. Согласно его указаниям атакующие беспорядочно прыгали и метались, выказывая всяческое замешательство, словно всего лишь намеревались усилить гарнизон Таруданта, и сопротивление, оказанное им в таком глухом месте, совершенно их деморализовало. Пока защитники Бибаван потешались над беспорядком на фронте, Дик провел одно крыло за их спины, через восточный проход Амизмиз, а рыжий Майк Маллиган — эль-Ахмар с огненной бородой — двинулся через Танаут во главе другого. В тылу у веселящихся осажденных они захлопнули челюсти капкана — и мятежное племя пало.

После этого Дик с нетерпением начал ожидать подхода армии, обещанной Исмаилом, потому что с горсткой людей, находящейся под его командованием, не решился бы пробиваться ни через узкие скалистые проходы на верхних склонах, ни через лесные заросли на флангах у подножия гор, а тем более продвигаться в глубину враждебной территории навстречу сильно превосходящим войскам противника. Дни проходили и сложились в неделю. Неделя превратилась в две, потом в три, потом в четыре. Первоначальные надежды Дика уступили место нетерпению, нетерпение сменилось раздражением, раздражение переросло в бессильный гнев. Все надежды на внезапность померцали и угасли в течение первой недели, а к концу второй Дик, понял, что все его расчеты рухнули.

Прошло немногим больше четырех недель, прежде чем мощная армия протиснулась, наконец, через горный проход, и, даже разъяренный, Дик не мог не признать, что Исмаил умел держать слово; он прислал отлично вооруженную, полностью снаряженную, превосходной выучки армию почти в сто тысяч бойцов! Кроме того, другая армия, чуть поменьше, спускалась через Тагундафт, чтобы соединиться с ними перед Тарудантом.

Вместе с армией пришли верблюды, навьюченные шатрами с домочадцами Дика: женами, наложницами, детьми и рабами. Прибыло и все его имущество — под присмотром сурового и насупленного Лерона Сола. Ясно было, что Исмаил не ожидает закончить кампанию немедленно. Но Дик был рад видеть свое семейство и Азизу во главе дома; как бы то ни было, она по традиции и по распоряжению своего повелителя оставалась в его отсутствие править хозяйством.

Как только обширная армия подтянулась, Дик снова приказал выступать. Они двигались к цели через крутые, скалистые проходы, вокруг которых высились черные вершины, увенчанные шапками белых снегов. Во главе шли сильные передовые отряды, фланги охранялись с обеих сторон — тем самым исключалась возможность внезапного нападения, — усиленный арьергард замыкал колонну. Армия растянулась, словно гигантская змея, извивающаяся между скалами. Им понадобилось два дня, чтобы добраться до дубрав и кедровых лесов, растущих на более пологих склонах. Еще через четыре дня воины увидели простирающиеся на многие мили зеленые заросли финиковых пальм, окружающие Тарудант.

В этот последний день огнцы из верхней армии встретились с Диком и доложили, что подкрепление уже достигло Бер Рахила и имело стычку с племенами по дороге из Тифнута, взяв Тафелнут и помешав неприятелю соединиться с защитниками Таруданта. Командир доложил, что войска встретятся на следующий день и армия тогда будет почти в сто пятьдесят тысяч человек!

Дик решил, что в Таруданте тоже, несомненно, уже знают эту новость. Тем не менее, он не позволил ложному чувству безопасности убаюкать себя и на следующее утро двинулся вперед, готовый ко всему. Армия достигла серо-зеленых оливковых зарослей, окаймлявших густые пальмовые сады, и развернулась веером. Стремительные батальоны кавалерии разведывали положение впереди и на флангах, а основная масса войск двигалась десятком широких колонн прямо через сердце огромного оазиса.

За деревьями замаячили крыши и минареты, потрепанные годами стены и укрепления города. А затем воины внезапно оказались на широком пыльном утоптанном пространстве наподобие огромного плац-парада в добрых полумили шириной, тянувшемся вокруг внешних стен. Здесь уже встали лагерем части, спустившиеся с холмов, и Дик и его офицеры могли видеть их строй до самых Баб Хамис — ворот, от которых извилистая дорога уходила в горы по направлению к Марракешу.

Казалось, что войск у неприятеля почти столько же, и Дик почувствовал легкий трепет от предвкушения боя, всегда посещавший его в таких обстоятельствах. Но на сей раз боя не было — ни одной атаки. Из рядов выехала небольшая группа людей, одетых в белое, и быстро двинулась к ним, сохраняя достоинство и протягивая руки в знак мирных намерений. Дик ждал и, пока они приближались, узнал некоторых. Глауи, гундафи и каида М'Туга он прежде видел в Мекнесе; были и другие: каид Хавара, Аит бу-Амрам и шейх Байрук — с ним он познакомился позже. Глауи говорил от лица всех. Он поклонился в седле, но, как отметил Дик, спешиваться не стал.

— Добро пожаловать, йа сиди Хасан эс-Саид! Наши посланцы сообщили нам, будто ты прибыл сюда, чтобы править здесь как паша Суса, халиф султана. Мы питаем надежды, что ты пришел с миром.

— Мир и тебе, Глауи, — Дик скосил глаз на выстроенные харка, — если твое сердце наполнено миром, хотя должен заметить, что люди, которых ты с собой привел, выглядят весьма воинственно.

Глауи вспыхнул, но промолчал.

— Где Зайдан? — спросил Дик.

— Его здесь нет, йа сиди. Он в Агадире — по крайней мере, так нам сказали.

— В Агадире?

Этого Дик не ожидал. Стало быть, он услышал об их приближении и сбежал? Не похоже на Зайдана.

— Да, господин мой Хасан, — настаивал Глауи. — Он уехал больше лунного месяца назад, и с тех пор мы ничего не слыхали о нем!

Дик нахмурился, решив, что за этим стоит нечто большее, чем сказано, и резко сменил тему.

— В этом году вы не послали в Мекнес налоги и Дань — ни ты, Глауи, ни один каид из Суса и из более южных мест.

— Нас ввели в заблуждение, йа сиди! — Глауи явно сердился и смотрел обиженно.

— В это я охотно поверю, господин мой Глауи! — улыбнулся Дик. — Но вы прекрасно знаете, как длинна и сильна рука султана. Однако я не буду очень суров с тобой и с другими. Возвращайтесь, но советуйтесь и передайте людям, что я приказал всем разойтись и вернуться в свои касбы. Соберите дары и недостающие налоги и доставьте их ко мне — я сразу же отправлю их в Мекнес. Если это будет сделано, скажи, что я не потребую других сборов, поскольку так же, как и вы, хочу, чтобы здесь был мир.

Галуи был удивлен.

— Да будет так, йа Хасан! — произнес он и начал было разворачивать коня, но Дик протянул руку и остановил его.

— Это мой приказ, Глауи. Если ваши люди подчинятся, между нами будет мир.

Глауи снова поклонился, и на этот раз в глазах его не светилась обида.

— Так и будет, йа Хасан!

Тарудант, столицу провинции Сус, Дику удалось взять легко, чем он особо гордился, потому что местные жители отличались воинственным нравом. Город находился в центре большого зеленого оазиса, на огромном плоском острове посреди реки. Рощи, цветники и сады были связаны между собой голубыми нитями оросительных каналов. Речная вода проходила за толстые стены города через каналы и глиняные трубы, добегая до самых укромных уголков. Повсюду слышались журчание и плеск фонтанов.

Многолюдные базары и улицы были узки и затенены решетками, обвитыми виноградом. Жилые кварталы были застроены обычными домами с глухими белыми стенами и дверями из толстых досок, густо обитых гвоздями. В садах кое-где мелькали яркие пятна бугенвиллеи и других цветущих лиан. В городе имелось пять ворот, две надежные тюрьмы, в одном из кварталов массивная касба. К северу, за укрепленными стенами, окруженная обширными садами, располагалась резиденция паши, Дар эль-Бейда — Белый Дом. К югу, за рощами и рекой, линия холмов переходила в резко поднимающуюся гряду скалистых хребтов, над вершинами которых виднелись в тумане далекие острые вершины, подобные голубоватому облаку. К северу, откуда они пришли, за колышущимися пальмами начинались отроги могучего Атласа: на нижних склонах — песочно-желтые, выше — зеленовато-синие; венчали это великолепие сверкающие снежные вершины. Теперь Дик отчасти понимал, почему Сус чувствовал себя почти независимым от остальной империи.

Ему было чем заняться. Поскольку Дик не мог немедленно отправиться сам и не хотел, чтобы Зайдан снова ускользнул, — а это, без сомнения, ему здесь удалось, — он послал ударный отряд под командой Майка Маллигана захватить и удержать Агадир. Вместе с ним Дик отправил Лерона Сола, уступив его настойчивым просьбам и зная, что мулат никогда не даст ускользнуть Зайдану. Пообещав друзьям вскоре отправиться следом, он сразу же после их отъезда обратился к другим делам: надо было принять под свое начало городские войска и старейшин, обеспечить безопасность города и оборону на случай нападения и устроить свою семью. Воинственные отряды, стоявшие за городскими стенами, словно испарились, и домочадцы Дика были вполне довольны своим новым жилищем в Дар эль-Бейда.

Жизнь вокруг постепенно налаживалась и успокаивалась, и Дик, решив, что пора действовать, напомнил себе, что у него еще есть неотложные дела. Отправившись немедленно, он успеет добраться до Агадира, изучить положение, оставить указания и снова вернуться в Тарудант, чтобы принять первую дань и налоги. Он был не склонен к долгим размышлениям, а потому собрал восемьсот закаленных воинов из своего табора и на следующее же утро выехал впереди отряда на замечательном белом коне Шайтане. Через два дня безумной гонки он, наконец, поднялся на гребень высоких холмов и посмотрел вниз, на ослепительно белую касбу и крыши Агадира.

Майк распорядился превосходно. Город надежно удерживался и крепко охранялся. Дик добрался до крепостных ворот, бросил повод ожидавшему стражнику, повернулся ко входу-арке и еще не успел войти внутрь, как знакомая рыжебородая фигура бросилась навстречу, будто приветствуя его.

— Дорогой! — вопил он. — Входи! Входи и посмотри — все это великолепие теперь твое!

Причины для восторга были, хотя Майк имел в виду всего лишь касбу. Казармы, темницы, кухни, помещения для рабов и прислуги располагались внизу, а на главном этаже все приемные и залы для гостей выходили на город, гавань и сияющее море. Выше размещались террасы, спальни и женские покои, пока пустые. Дик не поднимался туда, но был уверен, что вид из окон этих комнат тот же самый. Вполуха слушая бормотание Майка, рассказывавшего, как они напали на город и захватили его, он, поглаживая каштановую бороду, шел за ирландцем, в большую восьмиугольную комнату в основании башни на внешнем углу здания, где из больших арочных окон открывался вид во все стороны. Подушки и трубки были уже готовы, и Лерон Сол, серьезный, как всегда, заваривал неизбежный чай. Дик улыбнулся, поприветствовал его радостно, но несколько устало — путь был далек и долог — и опустился на мягкие кожаные подушки.

— Отлично! Ну что ж, давайте поглядим на него!

При взгляде на их огорченные лица его охватило внезапное холодящее предчувствие.

— Так вы схватили его? — требовательно спросил он.

Майк просяще взглянул на Лерона.

— Может быть, лучше ты ему скажешь?

— Что скажешь? — закричал Дик, уже почти догадавшись.

Лерон Сол сердито взглянул на Дика.

— Нет его здесь!

— Ты имеешь в виду, что он бежал, скрылся от вас?

Сол покачал головой.

— Его здесь и раньше не было! Он в море, там две или три шебеки под его командованием — готовится пиратский налет, как говорят.

— Скорее всего, он сбежал! — яростно перебил его Дик. — Если ветер донес ему о нас…

— Нет, — снова покачал головой Сол. — Это действительно налет. Испанские корабли с серебром из Гаваны заходят на Канары, прежде чем идти в Кадис. Зайдану сообщили об одном из них, прибывающем в Тенериф, и он отплыл, чтобы перехватить его — это было две полных луны тому назад!

— Две?

Дик умолк и в изумлении уставился на него.

— Еще до того, как мы взяли Бибаван?

— Вот именно, — кивнул Сол.

— Тогда он должен уже вернуться!

Лерон пожал плечами.

— Если не зашел в какой-нибудь другой порт и не узнал там о нашем походе. Или если не попал в море, или если его не заметили с британского фрегата, патрулирующего побережье, и не поймали.

— Британского?

Дик умолк, изумленный, и погрузился в долгое задумчивое молчание. Майк и Лерон Сол вопросительно смотрели на него. Наконец он встряхнулся, словно проснувшись.

— Ладно, это неважно! Зайдан может вернуться сюда, и мы должны быть готовы к этому.

Потом они ели и пили, и вскоре Дик пожаловался на усталость. Лерон Сол проводил его в покои, выходившие на склон холма, расположенные в другой такой же огромной восьмиугольной башне, как та, где они совещались. Дик, зевая, пожелал ему спокойной ночи, но в постель направился не сразу. Сон не шел к нему. Снаружи был балкон, огибавший половину башни, и Дик, несмотря на усталость, загасил огонь, вышел, и, перегнувшись через парапет, долго смотрел над городскими крышами на простор океана, где лунный свет проложил серебряную дорожку по поверхности воды, а широкий горизонт, казалось, купался в светящейся дымке.

Ему здесь нравилось. Воздух был свежий и благоуханный, не слышалось ни единого звука, кроме плеска волн, набегающих на узкий пляж далеко внизу. Легчайший бриз доносил запах морской соли, и Дик, жадно вдыхая его, вспоминал, как давно он в последний раз ощущал этот вкус.

И вдруг, по непонятной причине, он обнаружил, что думает об Эжени — вспоминает ее не как туманную фигуру из другого мира, но живую, страстную. Он не думал о ней так с тех пор, как Абдаллах вытащил его из заточения под конюшнями Дар эль-Хамра. Дик ясно видел ее, словно она стояла перед ним, совершенно такая же, как в тот последний день на зеленой лужайке на вершине холма над голубой бухтой. Тогда легкий морской ветерок перебирал ее блестящие каштановые волосы, огромные, широко раскрытые, темные как ночь глаза смотрели мягко и ласково.

На мгновение ему почудилось, что Эжени стоит рядом, и он знал; несмотря на все, что произошло с ним, он до сих пор любит ее, любит больше жизни или смерти, больше всего в этом мире и за его пределами. Время воздвигло между ними туманную преграду, но любовь была сильна как прежде, стоило только призвать на помощь память.

Эта мысль вдохновила его, но и озадачила. Что с ним? Почему именно сейчас в тумане появился просвет? Почему непрошеное воспоминание снова вернулось в его сердце? В поисках ответа Дик припоминал события дня и дошел до совещания в комнате внизу. Что же друзья сказали ему? Да, правильно, фрегат — британский фрегат патрулирует побережье.

Вот оно! Ничто другое не могло так задеть его. Все очень просто. Нужно только засесть в этой высокой касбе и внимательно следить за кораблями. Как только фрегат появится — а рано или поздно он появится — что может быть легче, чем добраться до него под настоящим флагом — для торговли, обмена или передачи сообщения. Оказавшись на борту, он отошлет людей, которые его доставят, откроется капитану, уплывет свободным человеком и снова станет англичанином!

Но даже приняв такое решение, Дик, вернувшись на свое ложе, почему-то никак не мог заснуть. Он думал, что это от волнения, но дело было в другом. Настоящая причина, однако, не доходила до него, пока он не задремал, и вот тут-то заговорили голоса совести.

«А как же Азиза и Зобейда? — взывали они. — А Йакут, Амина, Рабба? Ты же отвечаешь за них! Они оплели своими жизнями твою!»

Дик подсознательно возражал, что эти женщины тут ни при чем. Всех, кроме Азизы, он купил или захватил в плен.

«Может быть, у остальных и не было выбора, — укоряли голоса. — Но у Азизы-то был! Она протянула руку и вырвала тебя у смерти. Она отдалась тебе полностью, она обожает тебя, любит всем сердцем; неужели ты покинешь ее теперь?»

Дик не знал, что ответить, и обвиняющие голоса продолжали звучать.

«А как же маленький Мохаммед, и Юсуф, и Али? А Рахма, Айеша и Джохра? Они же все твои! Они — звенья цепи, которую ты сковал сам. Ты не можешь убежать и бросить их ради чего бы то ни было! Как бы ты ни любил Эжени! Что станет с ними? Как они будут жить без тебя?.. Так как же, а?»

Пытаясь найти выход, Дик спорил и боролся с собой даже на обратном пути в Тарудант. Он разведется с женами и продаст наложниц! Он пошлет их в Мекнес, велит Якубу эль-Аббасу избавиться от них; он разделит между женами свое весьма уже значительное состояние. Кто не полюбит богатую вдову!

Но Дик знал, что не сможет заставить себя осуществить эти планы. Под влиянием момента — да, может быть, — но после он горько пожалеет о содеянном. Однако обдумывать спокойно не было сил. Сама эта мысль приводила его в ужас. На обратном пути в Тарудант он был грубоват и резок со своими спутниками и нелюбезен с каидами, пришедшими с гор и из пустыни с дарами и налогами. Дома жены и наложницы нашли его раздражительным и ворчливым, на детей он постоянно сердился. И хотя Дик запретил себе размышлять над своим планом, он словно зачаровывал его. Поспешно, во многом поверхностно, он навел порядок в Таруданте и назначил каида Омара бен-Брахима своим заместителем до возвращения рыжебородого Ахмара. Покончив с делами, он собрал свою личную гвардию, сел на коня и опять отправился в Агадир.

Дик настойчиво твердил себе, что поступил так только потому, что самое главное задание всего похода — поимку Зайдана — можно было выполнить только там. Но когда на пятый день после его прибытия наблюдатели доложили, что к гавани несутся две шебеки, преследуемые высоким фрегатом, он неотрывно смотрел только на него. Даже когда корабль загнал пиратов почти до самых береговых батарей. Только когда два тяжелых ядра в огне, дыму и грохоте пронеслись совсем рядом, фрегат с достоинством удалился, а Дик пришел в себя.

Он уже открыл было рот, чтобы гневно спросить, по чьему приказу стреляют, но вовремя вспомнил, кто он и где находится, и понял, что если бы канониры батареи не взяли на себя ответственность открыть огонь, отдать такой приказ было бы его обязанностью. Резко отвернувшись, словно захлопнув в сердце какую-то дверь, он рассеянно навел подзорную трубу на шебеки, подходившие среди скал к якорной стоянке.

Можно было обойтись и без трубы. Только слепой не отличил бы, какое из судов принадлежит Зайдану. Они еще не встали на якорь, а Дик уже подозвал Воленса Липарри и дал ему исчерпывающие инструкции. Ему следовало взять сильный отряд, может быть, два хорошо вооруженных зарка, спуститься в гавань и разогнать народ. Если на шебеках есть пленные, их, скорее всего, пошлют на берег первыми. Пленников нужно принять и отправить в тюрьму, как ни в чем не бывало. Если у Зайдана и его приближенных не возникнет подозрений, они сойдут на берег, и тут их всех, включая команду, нужно схватить.

Очевидно, Зайдан не имел ни малейшего понятия о том, какую встречу для него готовят. Дик, наблюдая из окна башни, ругался про себя, глядя, как пленников, осыпая пинками и ударами, выгнали на палубу, а потом бесцеремонно поскидывали в ожидающую баржу. Через несколько минут на палубе появились хорошо одетые, ухоженные приближенные. Он навел на них трубу. К его удивлению, Зайдана там не было, как и нигде на судне. Потом Дик внезапно увидел его: смуглый человек со злым ртом и узкими быстрыми глазками вышел из главной каюты ближайшего судна, ступил на палубу, быстро закрыл за собой дверь и повернулся — Дик не сразу понял, что он делает. Потом до него дошло, что тот запирает дверь!

Мрачно улыбнувшись, Дик отложил трубу, прошел в середину комнаты, сел в кресло и приготовился принять «гостей». Через десять минут Зайдан и двое его капитанов стояли перед ним. Увидев Дика, Зайдан рванулся вперед, но стражники схватили, удержали его.

— Что это значит? — взревел он. — Клянусь бородой Аллаха…

Дик не обратил на него внимания и сделал знак стражникам, приведшим двух капитанов, подождать вместе с их пленниками в соседней комнате. Затем повернулся к Зайдану.

— Это значит то, мой старинный враг, что ты больше не халиф Суса, не правитель Агадира, не амир аль-вахр этого порта — все это отдано мне! Слишком уж часто ты выделывал свои фокусы! Султан, Мулаи Исмаил, устал от них и желает положить им конец.

— Хо! — Зайдан попытался укрыться под бравадой. — Вот таким, значит, способом? Тогда мне нечего бояться, собака-руми, потому что я умею говорить и из всего выпутаюсь!

Дик намеренно зевнул.

— Боюсь, на этот раз нет, Зайдан! Твой отец сыт по горло!

— Да брось! Я убегу! — выпалил Зайдан, хотя уверенность Дика явно испугала его.

— Попробуй — ты доставишь мне большое удовольствие! А то иначе я не могу убить тебя на месте, а очень хотелось бы. Тем более что мне даны такие приказания.

Зайдан промолчал, и Дик сменил тему.

— Сколько пленников ты захватил в этом плавании?

Глаза Зайдана сузились, словно он почуял надежду.

— Там было… Шестьдесят один, — ответил он, и ухо Дика уловило в его голосе легкое колебание. — И большие богатства, которые станут твоими, если ты освободишь меня!

Дик махнул рукой стражникам.

— Зайдан! — воскликнул он. — Ты мне надоел! Все сокровища на свете не помогут тебе купить у меня свободу!

Когда бывшего амира, брыкающегося и изрыгающего проклятия, уволокли, ввели первого капитана. Дик холодно обратился к нему:

— Один вопрос, раис аль-бахр. И не лги, не то я отправлю тебя живьем на корм крабам. Сколько пленных вы взяли?

Капитан побледнел. Ему пришло в голову, что здесь-то и кроется причина неприятностей, обрушившихся на него: султан каким-то образом узнал, что от него скрывают пленных.

— Шестьдесят два, мой господин! — поспешно ответил он. — Тридцать два на моем корабле и тридцать на другом.

Дик приказал ему отойти к стене и позвал второго капитана, чтобы задать тот же вопрос. Капитан заколебался.

— Шестьдесят два, йа сиди, — сказал он наконец, почесывая в раздумье затылок. — Их было двадцать девять на моем корабле и тридцать два на другом.

Дик недобро усмехнулся.

— Что-то сумма не сходится, капитан! Шестьдесят два — это тридцать и тридцать два! Может быть, есть еще один пленник? Он заперт в каюте, которую занимает сиди Зайдан, так?

Второй капитан чуть не упал в обморок, увидев, что выпустил джинна из бутылки! Тут не обошлось без дьявола, иначе откуда бы этот паша со стальными глазами узнал?

— Да! Да, сиди Хасан! — засуетился он. — Правда, я забыл! Как только мы их захватили, сиди Зайдан намотал на руки ее волосы и заявил: «Она моя! Я буду держать ее в своей каюте!» Я слышал, она настоящая львица, которая не покоряется никому, но кусает, бьет и царапает каждого, кто осмелится приблизиться. Это видно по лицу моего господина Зайдана с того самого дня!

Дик приказал страже увести капитанов и взглянул на Лерона Сола.

— Пойду на шебеку.

— Увидеть эту женщину?

Дик кивнул.

— И пока меня нет, Лерон, — продолжал он, — позаботься о том, чтобы в женских покоях приготовили первую комнату.

Сол удивленно уставился на него.

— Ты что, с ума сошел? — спросил он, забыв всякую почтительность.

— Да нет! — улыбнулся Дик. — Если это правда и женщина благородного происхождения, я думаю, она оценит нашу деликатность. Где еще она найдет такое обхождение?

— Ты считаешь, это разумно?

— Какая разница? Делай, как тебе сказано!

На борту шебеки Дика со всеми церемониями встретил офицер охраны. Охваченному нетерпением Дику казалось, что доклад его бесконечно длинен и бессодержателен, однако вежливо слушал. Как только офицер ушел, Дик поспешно достал огромный ключ, который забрал у Зайдана.

В каюте его глазам предстал полный разгром. Постель, одежда и множество разных вещей валялись по полу, а вся мебель была сложена в углу в подобие баррикады. Едва Дик вошел, мелькнула белая рука, и в его голову полетела массивная ножка от стула — он едва успел пригнуться.

— Полегче! Полегче! — негромко сказал он по-английски, потому что его испанский оставлял желать лучшего. — Не надо так волноваться.

В углу изумленно охнули, должно быть, оттого, что он говорил по-английски. Хорошо, что женщина узнала английскую речь и, по-видимому, понимает ее. Странно, но сердце его отчаянно забилось.

— Я не вижу вас из-за этой кучи. Разрешите взглянуть на вас? Может быть, я смогу вам помочь.

Он сообразил, что говорит глупости. Дурацкий тон, и слова не лучше… В углу, за кучей мебели, произошло какое-то движение: сначала появились каштановые волосы, отливающие медью, словно поверхность спокойного моря под лучами заходящего солнца, потом белый лоб и широко раскрытые, черные как ночь глаза. Дерзкий носик истончился, а прежде румяные щеки впали и побледнели от голода. Потом он увидел ротик, стиснутый от боли и возмущения, но губы были по-прежнему ярки, горячи и желанны!

На мгновение глаза их встретились, женщина смерила его взглядом с головы до ног — борода, сапоги, широкие красные штаны, зеленый кафтан, высокая феска… Она видела перед собой всего лишь еще одного мавра, пусть хорошо одетого, и лишь в глазах его было что-то притягивающее, почти знакомое.

— Кто вы? — спросила она.

Но ему спрашивать было не нужно.

— Эжени! — выдохнул он. — Эжени!

 

Глава вторая

ЭЖЕНИ

Ее глаза, расширенные от голода, округлились еще больше, когда он произнес имя. Женщина выпрямилась за своей баррикадой, от волнения позабыв о том, что ее одежда изорвана и в беспорядке.

— Вы?.. — она озадаченно нахмурилась, и, словно от испуга, прижала пальцы к губам. — Вы знаете мое имя?

— Вы… Не узнаете меня? — недоверчиво спросил он.

Она медленно покачала головой, изумленно глядя на него и явно пытаясь поймать какое-то ускользающее воспоминание.

— Нет… Да, что-то знакомое…

Дик резко отвернулся. Горло его болезненно сжималось, он был жестоко разочарован, но сейчас было не время для объяснений.

— Ладно! — отрывисто сказал он. — Возможно, попозже мы сможем рассказать друг другу свои истории. Но сейчас самое главное — доставить вас в безопасное место. Вы доверитесь мне?

Она кивнула, все еще удивленно распахнув глаза.

— В таком виде я не могу забрать вас на берег! — воскликнул он.

Эжени спохватилась и попыталась прикрыться лохмотьями платья. Дик поспешно оглядел разгромленную каюту и, заметив в дальнем углу встроенный шкаф, удовлетворенно воскликнул:

— То, что надо!

Он распахнул дверцу, обнаружив многочисленные одеяния Зайдана, подал ей гандур и селхам, а потом хаик, и показал, как пристроить его на голове так, чтобы один край спускался до самых бровей, а другой проходил под переносицей, оставляя открытыми только огромные влажные глаза. Сверху он набросил еще белый шерстяной селхам, скрестив углы на ее плечах и надвинув капюшон поверх хаика, чтобы можно было придерживать края изнутри, оставив только щелку для одного глаза.

— Отлично! — одобрил он.

Ни одна часть ее тела не виднелась, и даже единственный глаз, которым можно было смотреть, скрывала тень капюшона.

— Вы очень добры, мсье. Вы так хлопочете обо мне — не понимаю, почему.

Дик резко повернулся и направился к двери.

— Не все ли вам равно? — проворчал он.

Эжени послушно двинулась следом. На палубе только стражник взглянул на них с любопытством, все остальные готовы были принять любой каприз халифа как должное.

— Похоже, наш друг Зайдан кое-что для себя припрятал, сухо сказал Дик, мотнув головой в сторону закутанной фигуры. — Я обнаружил эту женщину в его каюте.

— Понятно! — ответил молодой офицер. — Послать ее на берег под стражей?

— Не надо, — отмахнулся Дик. — Я сам обо всем позабочусь.

Вопросов больше не возникло. В касбу он провел ее через садовые ворота, где легче было остаться незамеченными. Через прохладные изразцовые коридоры первого этажа и вверх по лестнице они прошли в женские покои, из зарешеченных окон которых открывался вид на сад и на море.

— Вот! Здесь вы в полной безопасности. Я пошлю за вещами.

Выскользнув из селхама, она распутывала шелковый шарф, закрывавший лицо. Дик хлопнул в ладоши. Тут же явилась старая мавританка с острым взглядом черных глаз, сияя радостной беззубой улыбкой.

— Это Кадижа, — объяснил Дик. — Она дожила до старости, будучи рабыней в этом доме, и видела многих правителей. Но еще в детстве ей отрезали язык, так что она ничего не может рассказать о них. Вам нужна более подходящая одежда — и, конечно, поесть. Я прикажу принести чаю — нельзя сразу слишком много есть.

Девушка покраснела.

— Пожалуйста… Мне бы нужно теплой воды. И если бы я могла немного поспать…

Дик улыбнулся.

— Конечно. Она обо всем позаботится. А когда вы отдохнете…

— Погодите! Разве вы не скажете мне?

Дик снова улыбнулся. Пока они добирались с берега, до него дошло, что Эжени совершенно не помнит его.

— Это не к спеху, — ответил он, — поговорим позже.

Спускаясь, он встретил на лестнице Лерона Сола. Тот заговорил быстро и сердито, явно очень недовольный.

— Это сумасбродство! — заявил он по праву старого слуги.

— Может быть, и так, — нетерпеливо отмахнулся Дик. — Но я не могу поступить иначе!

Сойдя с лестницы, он свернул к восьмиугольному залу для приемов. Лерон Сол последовал за ним. По пути Дик как можно проще объяснил, где и когда познакомился с Эжени, кем она была для него. Хотя он не сказал, что она значит для него сейчас, Сол, по-видимому, догадался, потому что протестовать перестал, хотя выражение, его лица свидетельствовало о том, что он все-таки не одобряет такой поступок. Войдя в зал, Дик повернулся к нему.

— Хватит об этом, Лерон. Пора заняться другими важными делами. Позови Воленса Липарри, и сам останься — есть кое-что и для тебя.

Когда управляющий вернулся вместе с Липарри, Дик предложил им сесть и сразу начал:

— Не будем тратить время на церемонии. Вы оба знаете, что султан приказал мне схватить Зайдана и его главных приспешников. Это мы уже сделали. Вот остальные указания: по особому распоряжению Мулаи Исмаила я должен отправить Зайдана и его людей в Мекнес — в оковах, под усиленной охраной. Их ждет приговор самого султана.

У Лерона Сола отвисла челюсть, и он вскочил, негодуя.

— Нет! Нет, Дик! Неужели ты позволишь ему сбежать снова?

Дик усадил его.

— Вряд ли он сбежит на этот раз. Зайдан зашел слишком далеко, и Исмаил настроен решительно.

— Ты в этом уверен? Султан уже бывал настроен решительно, но этот скользкий тип уговаривал его. Он и сейчас отвертится, с помощью матери.

Дик покачал головой.

— Не думаю. В любом случае, у меня нет выбора, потому что таковы приказания, полученные от Исмаила. Не подчиниться я не могу, и вы это прекрасно понимаете. Зайдана приказано доставить живым, если только он не попытается бежать или если на конвой будет совершено нападение. В таком случае Зайдана надо застрелить на месте и доставить его голову в Мекнес как свидетельство смерти.

— Ага!

Лицо Лерона Сола просветлело.

— Нет, специально ничего не делайте. Но я хочу, чтобы вы оба имели это приказание в виду.

— Оба?

Дик кивнул.

— Оба. Липарри, ты будешь командовать стражей, состоящей из двух харка — четыреста человек по твоему выбору. Сол, зная твою ненависть к пленнику и ее причины, даю тебе специальное задание. Ты будешь лично охранять его: поедешь рядом с ним с обнаженкой саблей, по ночам станешь стелить свое одеяло подле, него. И помни, при первой же угрозе бегства или нападения… — Дик выразительно провел рукой по горлу. — Сдав пленных, вы задержитесь только для того, чтобы узнать у Якуба эль-Аббаса столичные новости. Потом возвращайтесь в Тарудант, и как можно быстрее.

Незадолго до заката Дик поднялся в женские покои. Эжени уже успела выкупаться, немного отдохнуть и слегка утолить отчаянный голод. Но, услышав его приближающиеся шаги, девушка схватила селхам, принесенный из каюты Зайдана, и укрылась под ним на низком ложе среди груды подушек, заулыбавшись, приветливо и смущенно. Дик в недоумении поглядел на нее.

— В чем дело?

— Эта одежда, мсье… — Эжени зарумянилась. — По-моему, она чересчур легкая — нет?

Она на мгновение приподняла уголок селхама, и Дик успел заметить тонкие, полупрозрачные шаровары, какие обычно носили в гареме и которые Кадижа, конечно, сочла вполне подходящими.

— Несколько откровенная, — усмехнулся он и хлопнул в ладоши, вызывая старуху.

Он приказал рабыне пойти в его комнаты и выбрать среди вещей легкий шелковый кафтан и пару тонких шерстяных хаиков. Будет великовато, но, по крайней мере, Эжени почувствует себя одетой и сможет свободно двигаться. Утром он позаботится о том, чтобы Кадижа доставила что-нибудь более основательное.

Кадижа принесла одежду, Дик отпустил ее и подал вещи Эжени.

— Вот, возьмите, Я подожду у окна. Скажите, когда можно будет повернуться.

Эжени взглядом поблагодарила его. Дик отвернулся, и она, убедившись, что подглядывать он не намерен, сбросила селхам и поднялась на колени, обнаружив на мгновение безупречные линии гибкого молодого тела. В следующий миг золотисто-желтый кафтан скользнул на нее, словно защитная скорлупа, скрыв соблазнительные изгибы и молочно-белую кожу. Она быстро застегнула пуговицы спереди, высвободила из-под воротника волосы, набросила на плечи хаик и поднялась, критически оглядывая себя. Кафтан был длинноват, но выглядел достаточно скромно, хотя был очень легкий и чуть просвечивал. Удовлетворенная, Эжени молча подошла к своему спасителю, удивляясь своим ощущениям и не особенно одобряя их. Именно сейчас ее должно одолевать горе, а вовсе не интерес к этому мавру. Однако он явно привлекал ее — и сильно. Рядом с ним Эжени чувствовала себя в безопасности. Хотелось бы думать, что он нравится ей только поэтому, но в глубине души она знала, что это не так.

Стоя у окна, Дик через сложные узоры решетки смотрел, как садится солнце. Смотрел, но не видел. Усмехаясь над собой, он думал, что Эжени все еще не узнала его, гадал, когда же это, наконец, случится, и какова будет реакция. Это напоминало игру, но, он не собирался затягивать ее.

— Ох! Как красиво!

Он обернулся.

Эжени быстро продолжала:

— Мне нравится эта комната. Я рада, что вы предоставили ее мне. Спасибо!

— Я тоже рад, но благодарить меня не за что.

Край солнечного диска коснулся линии горизонта, и сразу же по всему городу с минаретов раздались голоса муэдзинов. Расстояние смягчало резкость голосов и напевов. Сначала Эжени удивилась, а потом пришла в восторг.

— Очаровательно! — вздохнула она и подняла на него глаза. — Что это?

— Магриб, — ответил он, улыбаясь. — Заход солнца сзывает на молитву.

— А вы? — она смотрела серьезно. — Я, наверное, отвлекаю вас?

Он покачал головой. Белые зубы блеснули в улыбке среди густой, темной с рыжиной бороды.

— Будь я внизу и на людях, в мечети или на приеме, я опустился бы на молитвенный коврик, твердя Сунны и Фард Риках вместе с ними. Но здесь, наедине с вами, где никто другой не видит, вы простите мне, если я не стану притворяться? Я мусульманин, потому что вынужден быть им, но не мавр!

И снова тень удивленного полуузнавания проскользнула в широко раскрытых глазах Эжени.

— Но я ничего не понимаю. Вы только что упомянули о приеме. Вы кто?

Дик отвернулся, чтобы скрыть уклоняющийся взгляд, взял с ложа несколько подушек и разместил их в нише окна.

— Давайте сядем здесь и поговорим, пока уходит день.

— Кто вы? — повторила она настойчиво.

Он улыбнулся и сел рядом с ней.

— Я? Я правитель этой провинции, это мой дворец. Меня прислали заменить того злодея, который взял вас в плен, хотя я рад, что он привез вас именно сюда, а не в другое место!

При упоминании о Зайдане Эжени вздрогнула.

— Я боюсь… — начала она.

Дик успокаивающе накрыл ее руку своей.

— Не надо. Теперь вы в безопасности. Я исполнил приказ султана и арестовал его. Завтра он отправится в Мекнес, чтобы понести наказание за свои преступления.

Эжени улыбнулась, успокоенная.

— Но вы все же не сказали мне…

Дик быстро поднял на нее глаза.

— Нет, сначала расскажите о себе. Как случилось, что вы оказались на борту испанского судна, у берегов Африки? И что с вашим отцом, виконтом де Керуаком? Он жив?

Боль затуманила взор девушки, как будто Дик ударил ее ножом.

— Мой отец? — прошептала она. — Он погиб! Его убили… Он дрался, чтобы защитить меня… Его убили ваши люди!

Она свирепо взглянула на него. Дик покачал головой.

— Не мои люди, Эжени! — серьезно сказал он. — Если пожелаете, я прикажу казнить их всех!

Она покачала головой.

— Этим его не вернешь.

— Нет, конечно, нет. Жаль, Эжени. Он был смелым человеком.

— Вы знали его?

Он кивнул.

— Немного. Но объясните мне. Это был испанский корабль. Почему вы оказались на нем?

Эжени пожала плечами, и губы ее дрогнули.

— Так уж получилось. Мы долго были в Луизиане и в Мобиле, где отец являлся официальным представителем короля. Потом он получил приказ возвращаться домой — во Францию, и мы отправились в Гавану, куда за нами должен был прийти французский фрегат. Там мы ждали и ждали, а фрегат не приходил, а тут большой испанский корабль должен был идти в Кадис через Канарские острова. Отец уже потерял всякое терпение, и мы решили отправиться на нем. Остальное вы знаете.

Она умолкла, переполненная ужасом при воспоминании о страшном побоище. Дику так хотелось обнять и успокоить ее, но он не решался — по крайней мере, сейчас.

— А ваш муж? — спросил он наудачу. — Он тоже был…

— Нет! — Эжени выпрямилась и почти с презрением подняла подбородок. — Нет у меня мужа. Никогда, никогда я не выйду замуж. Я всем отказывала, хотя отец очень сердился.

— Правда?

Удивленный ее горячностью, он пытался сдержать свои чувства, хотя сердце прыгало от радости.

— Неужели такая красавица, как вы, может оставаться незамужней? Мне бы очень хотелось знать, почему!

Эжени опустила взгляд на руки, лежавшие на коленях, не понимая, почему готова открыть ему свое сердце. Он для нее посторонний, хотя и был добр к ней, первый добрый человек, который встретился ей среди этих Дикарей. Может быть, все дело в этом?

— Это было давно — много лет назад, когда мы впервые покинули Францию, — начала она. — Сначала мы поехали в Акадию — еще до того, как ее отдали англичанам и они назвали ее Новая Шотландия. Британцы издали закон, по которому люди, которые хотели там остаться, должны были присягнуть на верность их королеве Анне, но многие не хотели становиться англичанами. Тогда наш король Людовик дал моему отцу поручение поехать к ним и набрать желающих переселяться в новые французские колонии — на юг, в Луизиану. Вам понятно?

Дик кивнул.

— Я же говорил: я не мавр.

Немного удивившись, она продолжила:

— Загрузив корабли, мы отплыли на юг. Но едва мы миновали мыс Кодфиш, как попали в такой ужасный шторм, что для ремонта пришлось стать на якорь Хэмптоне.

— Дальше, — торопил он.

— И вот там-то, пока мы ремонтировались, — теперь Эжени говорила очень тихо, почти шепотом, — я и встретила человека, которого полюбила больше всех на свете, даже больше, чем отца, наверное. Это был английский юноша, из Вирджинии, веселый и красивый! Он был… Он был — нет, я не стану описывать его. Довольно сказать, что он тоже полюбил меня, и мы решили поговорить с нашими отцами.

Она вздохнула.

— И не поговорили? — спросил Дик, хотя сам прекрасно знал, что было дальше.

— Нет, по несчастью, — она покачала головой. — Прежде чем мы смогли сделать это, наши отцы поехали на охоту и застали нас в лесу в объятиях друг друга. Мой отец разозлился, его тоже, папа отправил меня на корабль, и мы почти сразу же отплыли. С тех пор он все время хотел выдать меня замуж. Но я отказывалась… Я всегда помнила слова этого юноши. Он говорил, что очень любит меня, и если что-нибудь разлучит нас, он обязательно придет за мной, даже если будет очень, очень далеко!

Дик почувствовал боль раскаяния, но решил еще немного порасспрашивать.

— И вы никогда больше не видели его?

— Никогда!

Девушка с любопытством всматривалась в лицо Дика — видимо, его взволнованный голос привлек к себе внимание.

— Нет, никогда. Я все надеюсь, что однажды он придет… Но больше я даже не слыхала о нем, и иногда думаю, что я, наверное, глупая. Скорее всего, он забыл меня.

— Нет! Нет, Эжени! Не думайте так! Он не забыл — просто не имел возможности…

Она уставилась на него, почти догадываясь, но не решаясь поверить.

— Что? Почему вы так говорите?

Дик стремительно повернулся к ней, сбросил высокую феску, упал на колени и воскликнул:

— Потому что, Эжени… Посмотри на меня! Ты не узнаешь меня — даже теперь? Если сбрить эту проклятую мусульманскую бороду, убрать загар с лица — кого ты увидишь перед собой?

Недоверчиво, с легкой улыбкой удивления, смешанного с сомнением, Эжени протянула руку, коснулась его лица и прошептала:

— Дик? Мой Дик?

— Да, да, да, Эжени! Твой Дик! Твой Ричард!

Они упали в объятия друг друга, губы искали губ…

— Ах, Дик, Дик, Дик! — шептала она, обнимая его.

— Эжени, моя дорогая! А если я завтра проснусь и обнаружу, что все это сон?

— Это не сон! Смотри на меня! Потрогай меня! Поцелуй меня! Почувствуй меня! Я настоящая, мой милый — ах, и ты тоже.

Они скользнули в груду подушек и долго лежали рядом, зная, что в эту ночь никто и ничто не помешает им.

— Не могу поверить, что это правда, — пробормотал он.

Эжени поднялась, опираясь на локоть, погладила его по щеке, села и стала приводить в порядок одежду, сразу засмущавшись.

— Правда, мой Ричард! Мой верный возлюбленный! От рук твоих остались следы, и я чувствую ожоги там, где ты прикасался ко мне. Значит, я не сплю. И даже живот у меня заболел, потому что я вдруг очень проголодалась, и это тоже вполне реально, скажу тебе!

Он вскочил с внезапным восклицанием.

— Ах, я дурак! Готов прекрасный обед. Но я забыл о нем, потому что так изголодался по тебе! Ты простишь меня, Эжени? Я сейчас же пошлю за ним!

Она засмеялась.

— Пожалуйста! Боюсь показаться бесцеремонной, но я ужасно голодна! А пока мы едим, может быть, ты расскажешь мне о себе? Так многого, мой Ричард, я не понимаю! По твоим словам, ты мусульманин, но не мавр, правитель этого места. Но я ничего не понимаю!

В тот момент Дик вызывал Кадижу и, услышав вопросы Эжени, замер, словно от удара. Еще мгновение назад он обнимал свою любимую, а теперь слова Эжени напомнили о том, что он находился в мире снов, а она рак резко вернула его к действительности.

Выражение его лица и встревожило ее.

— Что такое, мой Дик? Тебе плохо?

— Нет, нет! — Он покачал головой. — Все в порядке!

— Так ты расскажешь мне?

— Да, да, конечно! — Дик кивнул, думая, как же объяснить ей, так, чтобы она поняла его. — Но давай сперва поедим.

Кадижа принесла большой котел кускуса, блюда с острым жарким из ягненка, подносы с экзотическими фруктами и овощами, сладостями и засахаренными фруктами, горячий чай, маленьких жареных голубей и огромных креветок. И только после ее ухода Дик начал говорить — медленно, осторожно, подробно, начав с самого начала и рассказывая обо всем без утайки. Эжени имела право знать все!

Она закричала от восторга, когда он рассказал, как его отправили на «Единороге», заявив, что это подкрепило ее уверенность в том, что он непременно последовал бы за ней, если бы ничто ему не помешало. Она завопила от возмущения, когда он поведал о захвате «Единорога». Когда он дошел до спасения Абдаллаха из-под копыт белого жеребца и приема на службу к его двору в качестве награды, она хлопала в ладоши и смеялась. Но когда Дик объяснил, что условием получения такой награды было принятие ислама, Эжени расстроилась.

— Но, мой Ричард, ты не должен был делать этого!

Он поднял на нее страдальческий взгляд.

— Если бы я отказался, Эжени, то бы не сидел здесь с тобой.

— Ох, нет, Дик! — воскликнула она в ужасе.

— Да, Эжени! — ответил он с нажимом. — Если я не сумел объяснить тебе, как жестоки эти люди, значит, я зря старался! Им так же просто оторвать у человека руки, как крылышки у мухи!

— Вот и еще одна причина, мой Дик, по которой ты не должен был становиться одним из них.

Он покачал головой.

— Не все мавры так плохи. И необязательно подражать самому дурному. Во всяком случае, живой мавр лучше мертвого христианина. И я никак не мог бы убежать к тебе, если бы не сохранил жизнь.

На это было нечего возразить. Дик почувствовал, что Эжени поняла и простила его, хотя и не одобрила такого поступка. Он продолжил рассказ, и, когда дошел до женитьбы на Азизе, она снова запротестовала, обиженно и недоверчиво.

— Нет, Ричард, ну нет же!

Дик объяснил ей, что этот брак ему навязали — сам он не добивался его.

Больше Эжени не спорила с ним, а молча слушала, и выражение ее лица не предвещало ничего хорошего. Не следовало рассказывать ей так много. Но он не хвастался: Эжени должна знать о нем все — и хорошее, и плохое.

— Вот, значит, как? — бросила она свирепо, когда он закончил свой рассказ. Значит, став такой важной персоной, ты очень хочешь произвести впечатление на маленькую французскую девочку! Теперь я вижу, что ты любишь девочек — и не одну, а всех сразу! И, увидев, как туго мне пришлось, ты сказал себе: ага, я сорву и этот цветочек — крошку Эжени!

— Остановись, остановись, Эжени! — Ему пришлось кричать, чтобы заставить ее услышать. — Прекрати! Это неправда! Я люблю тебя, Эжени! Я всегда любил тебя и хочу быть только с тобой!

— Вот еще! Значит, ты думаешь, что если ты бросишь этих несчастных, даже не оглянувшись, я тут же кинусь в твои объятия?

— Да не думаю я так, Эжени.

Губы его улыбались, но глаза были полны боли, как у побитого пса.

— Однако рад слышать, что так думаешь ты! Скажи только слово, и я оставлю их и пойду за тобой, — потому что люблю тебя! Но не стану притворяться — вряд ли я смогу уважать себя после этого, как, впрочем, и тебя, Эжени. И, если нам не суждено быть вместе, хочу, по крайней мере, сохранить в своем сердце любовь к тебе, живой и настоящей. И хочу, чтобы ты меня хотя бы уважала!

Эжени растерянно уставилась на него.

— О чем ты? Я не понимаю…

— Ты полагаешь, что до сего дня я тысячу раз не думал об этом? Не мучился? Весь месяц, с первого дня, как я приехал в Агадир, искушение одолевало меня!

Он невесело засмеялся.

— Разве это не стало бы насмешкой судьбы? Я устремился бы на поиски — а тебя привезли бы сюда пленницей Зайдана!

Горечь его тона пронзила ее до глубины души.

— Я… О, мой Ричард, я…

Он покачал головой.

— Нет, Эжени! Сейчас я позволил мечтаниям увлечь себя. Посмотрим правде в глаза. Цепь, которая привязывает меня к этой стране, начала коваться, когда мне было велено жениться на Азизе. Все остальные — лишь дополнительные звенья, удерживающие меня здесь. И я отвечаю за них. Они зависят от меня, и — ты и сама это понимаешь — не могу покинуть свою семью.

Эжени смотрела на полные блюда. Она съела совсем мало, но мучительный голод исчез.

— Дик! — прошептала она. — Дик, я…

В нем шевельнулась слабая надежда.

— Но есть выход, Эжени!

— Выход? — воскликнула она в нетерпении. — Какой же?

— Я не решаюсь сказать.

— Нет, скажи!

Эжени взволнованно подалась вперед.

Дик нервно теребил бороду. Это была последняя, отчаянная попытка.

— Хорошо, раз ты настаиваешь… Тут чужая страна, Эжени, совсем другой мир, не похожий на тот, где мы родились. Здесь мужчина может иметь четырех жен в гареме и столько женщин в кадеме, сколько пожелает. Никто не осудит его: ни другие мужчины, ни его жены, ни дети. Здешним женщинам чужда ревность. Они уважают друг дружку и своего повелителя. Они…

Лицо Эжени снова окаменело.

— Подожди! — взмолился он. — Сейчас мы здесь оба по-своему в плену. По собственному горькому опыту я знаю, что бегство отсюда почти невозможно. Но раз у нас нет другого выбора и мы действительно любим друг друга, почему бы не последовать совету, который мне дали давным-давно? Надо принять обычаи страны и людей, с которыми приходится жить рядом! Стань мавританкой, Эжени, последуй моему примеру — тогда я смогу жениться на тебе и взять тебя в свой дом.

Она вскочила на ноги, глаза ее горели.

— И делить тебя с этой конюшней породистых кобыл? Как ты можешь делать мне — Эжени де Керуак — такое предложение?

Дик с мрачным лицом поднялся на ноги и уныло поклонился. Даже борода не могла скрыть горечи на его лице, он даже не пытался спрятать отчаяние, застывшее в глазах.

— Я же говорил, что не решаюсь предложить это, — сказал он хрипло. — Но другого выхода нет. Если ты не желаешь…

— Уходи! — Она яростно выплевывала слова. — Убирайся!

— Я уйду, — произнес он с трудом, — и больше не стану тебя беспокоить. Я не вернусь сюда, пока не найду безопасного способа переправить тебя к твоему народу. Это я тебе обещаю. Но до тех пор мне придется просить тебя оставаться здесь. В этой части дворца ты в безопасности, потому что сюда могу входить только я. Но за ее пределами — предупреждаю тебя! — можешь столкнуться с опасностями и бедами гораздо хуже тех, с которыми ты когда-либо сталкивалась! Спокойной ночи, Эжени!

 

Глава третья

ИНШАЛЛА

Верный своему слову, Дик больше не ходил к Эжени. Он полностью предоставил девушку самой себе, но Кадижа по его приказанию заботилась о том, чтобы у нее было достаточно еды, одежды и всего прочего, что помогло бы скоротать время. Первое время он с трудом удерживался от того, чтобы не ворваться к ней, не схватить и не трясти до тех пор, пока она не признает его правоту, но постепенно, с течением дней и ночей, овладел собой и принялся искать средства к исполнению своего обещания.

Простейшим, да, впрочем, и единственным, был тот же способ, какой он в свое время планировал для себя: дать сигнал французскому, британскому или даже испанскому военному кораблю, курсирующему вдоль берегов, и отвезти ее на борт под флагом мира.

Что в таком случае будет с ним самим по возвращении на берег, Дик предпочитал не обдумывать. Сейчас это не особенно его волновало. Выставив на башнях наблюдателей, он сам осматривал пустынное море каждый день и иногда по ночам, не замечая хода времени и бессовестно пренебрегая своими обязанностями. Возрастающая дерзость, недобрые взгляды горожан не трогали его, и хотя слухи о беспокойстве и мятежах среди горных племен, сначала смутные, à потом все более настойчивые, множились, его уши были глухи к ним.

Но европейские корабли нечасто посещали здешние воды. В основном они их избегали. Английский фрегат куда-то ушел, а других не появилось. И только гонец от рыжебородого Ахмара, примчавшийся на взмыленном коне и привезший Дику чудовищное послание, резко повернул его ко всем неожиданностям реального мира. Послание гласило:

«К Хасану эс-Саиду, халифу Суса, F паше Таруданта, каиду Агадира — от всех присутствующих. Весь Сус в брожении, и здесь говорят, что ты пренебрегаешь своими обязанностями ради пленницы, которую спрятал в касбе и не послал к султану. Лерон Сол и Липарри вернулись из Мекнеса на той неделе с плохими вестями. Необходимо, чтобы ты приехал сюда немедленно!

Мустафа эль-Ахмар, Майкл Маллиган (Рыжая Борода)»

Подписуюсь:

Дик выругал себя за небрежность и слепоту. Следовало быть настороже. Ясно, что ехать надо как можно скорее. Но сначала он принял все возможные меры предосторожности: установил у дверей гарема усиленную стражу, приказав не пускать никого, кроме Кадижи, и послал Эжени записку с предупреждением и успокоением, обещая вернуться по возможности скорее. Затем он взял свой отборный отряд и помчался в Тарудант.

Двумя днями позже, еще до полудня, они перевалили через гребень скалистого хребта, смотревшего на Тарудант с запада.

Огромный ирландец, рыжебородый Ахмар, выскочил навстречу Дику и заключил его в могучие объятия прежде, чем тот успел сделать десяток шагов. За спиной Майка, в затененной арке, мелькнули смуглое мрачное лицо Лерона Сола и встревоженные черные глаза Воленса Липарри. Прежде чем Дик успел что-либо сказать, Майк схватил его за плечи и, держа на расстоянии вытянутых рук, радостно заорал, — больше для сторонних наблюдателей, чем для них самих.

— Дорогой ты мой! Не могу на тебя наглядеться! Мы уж начали думать, что ты вообще никогда не вернешься!

Когда они проходили через дверь между колоннами в большой прохладный зал, Дик заметил, что лица Сола и Липарри отнюдь не светятся радостью. В зале был Омар бин-Брахим, тоже смотревший тревожно и отчасти с укоризной.

— Эс салму алейкум, йа сиди Хасан, — пробормотал он.

— Ва алейкум эс-салам, йа сиди Омар, — ответил Дик коротко, избежав потока цветистых приветствий, которые непременно последовали бы, дай он повод.

Он взглянул на Сола и Воленса Липарри.

— Мне сказали, что вы меня ждете.

— Я же говорил тебе, что это безумие! — обвиняюще воскликнул Сол.

Дик стремительно повернулся к нему, но прежде, чем он успел произнести хоть слово, снова вмешался рыжебородый:

— Но, может быть, поговорим чуть позже, когда ты навестишь свое семейство?

— Потом! — бросил Дик почти свирепо. — Сначала я должен выслушать, что они хотят сообщить мне.

Майк Маллиган несколько смутился, но лица остальных явно просветлели — они убедились, что прежний огонь еще не погас.

Дик огляделся по сторонам и направился в ближайшую комнату, вполне годившуюся для совещания.

— Ближе к делу! Вы передали пленника в руки султана, Липарри?

Венецианец поклонился.

— Все было сделано точно по вашему приказанию, йа сиди Хасан. Он не пытался бежать, на нас никто не нападал, и мы доставили его живым в Мекнес.

Дик облегченно вздохнул.

— Значит, он мертв?

Но ответ Воленса Липарри словно начисто вышиб ветер из его парусов.

— К сожалению, нет, йа сиди!

— Как? Как же это? — задохнулся Дик.

— Такова правда, йа сиди! — Воленс Липарри склонил голову. — Султан Мулаи Исмаил стареет и дряхлеет, и приближенным стало гораздо проще повлиять на него. По слухам лалла Зидана, его фаворитка, мать этого самого Зайдана, просто веревки из него вьет. И болтают также, что, нашептав ему кое-что про тебя, она вернула своему сыну милость султана и настроила его против тебя.

— Говорил же я, что оставлять эту женщину в своем доме — безумие, — повторил Лерон Сол.

— Так, значит, люди не лгут? — возмущенно воскликнул Майк Маллиган. — Ты действительно забрал у Зайдана его пленницу, французскую красотку, и оставил эту девку себе?

Омар бин-Брахим помрачнел, но острый язык Дика сразу привел всех в чувство.

— Один момент, джентльмены! Одну минутку! Ахмар, чтобы я больше не слышал никаких гадостей по поводу лаллы Эжени — ни от тебя, ни от кого-либо другого! И для вашего собственного благополучия запомните: леди, спасенную мною от издевательств Зайдана — он ведь тоже не отправил ее в Мекнес! — я знал еще задолго до того, как попал в Марокко, и любил ее больше жизни. Именно поэтому, во имя нашей давнишней дружбы, я сделал для нее то, что сделал, чего бы это мне ни стоило!

— Йа Аллах! — восторженно воскликнул Омар бин-Брахим. — Ты поступил правильно! Сердце верного друга так просто не выбросишь!

— Пусть будет так, — согласился Воленс Липарри. — Но все же я боюсь, что дружба с этой женщиной дорого обойдется тебе, йа Хасан. Султан совсем плох, а после его смерти Зайдан войдет в силу! И тогда горе тебе! Он не успокоится, пока не изничтожит тебя и все, связанное с тобой!

— Иншалла! На все шля Аллаха!

Дик склонил голову.

— Я не позволю страху ослабить мое сердце. Ахмар! В твоем послании ты, кажется, намекал и на другие, более близкие неприятности?

— Намекал!

Майк Маллиган заволновался. В этой области он чувствовал себя увереннее.

— Повсюду в провинции волнения и неудовольствия — люди говорят, что ты пренебрегаешь обязанностями кади.

— Аит Абузеба задолжали дань за две полные луны, — решился вмешаться бин-Брахим.

— И Аит бу-Амран, — добавил Воленс Липарри.

— И Хамед бу-Муса!

— И Аит Байрук!

Теперь все говорили сразу.

— Надо бы тебе показаться им! — предложил Ахмар.

— На это понадобятся месяцы, нет у нас столько времени.

Дик невесело усмехнулся, увидев на лицах друзей тень разочарования.

— Но есть другой, более быстрый способ разобраться с ними со всеми одновременно! С теми силами, которые находятся под нашим командованием, мы можем выйти с полдюжиной маневренных армий, и еще достаточно сил останется для защиты города на случай нападения. Воленс, ты возьмешь на себя Илидж и Аит бу-Амран. Оуэн Конвей управится с Тизнитом и Аит Абузеба. Здесь можно объединить силы. Була Никко может напасть на Акка и Татта и поставить на колени Аит Байрук.

Остаток дня он провел, составляя диспозиции и набрасывая планы стремительных вылазок. Суждения его были здравыми и безошибочными, что поднимало боевой дух у всех — кроме Майка Маллигана. К данному моменту рыжебородый убедился, что Дик превосходит его как командир, что это послано ему в наказание, и к концу дня окончательно впал в тоску, столь характерную для ирландцев.

В Таруданте Дик провел три дня и три ночи — не больше. Но каждый из этих дней показался ему вечностью — вечностью, полной опасности. Его переполняли дурные предчувствия, он словно улавливал в воздухе веяния приближающихся бедствий и отчаянно боялся, что удар по Агадиру будет ударом и по Эжени, и потому трудился как безумный, торопясь закончить свои диспозиции, назначить командиров и оставить подробные указания заместителям в Таруданте.

Большую часть времени Дик проводил за работой, но несколько часов все же принадлежали семье; и впервые за все эти годы он почувствовал к домашним некоторое охлаждение. Вспоминая спор с Эжени и теории, которые сам выдвигал, Дик старался подавить и сгладить отчуждение, но это ему не очень удавалось. Невозможно было отделаться от чувства, что, если бы не семья и не узы, связывающие его с нею, он мог бы умчаться с Эжени в любое доступное для него безопасное место. Однако семья неотступно была при нем, воздвигая невидимую, но непреодолимую стену между ним и Эжени.

Дети были еще слишком малы, чтобы почувствовать перемены в настроении отца, разве что он стал несколько ворчливее, но женщины не могли не заметить этого. Он по-прежнему считал своим долгом приходить к ним, и быть для каждой мужем и повелителем, но его не покидало чувство, ранее незнакомое, что он всего лишь жеребец-производитель, обслуживающий на пастбище стадо кобыл! Дик был прямо-таки одержим такой мыслью, и ни он, ни его женщины не получали никакого удовольствия от близости. Но лишь Азиза решилась заговорить об этом.

В последнюю ночь его пребывания в Таруданте Дик снова пришел к ней, поскольку Азизу он посещал первой и последней. Чувствуя себя чудовищно усталым, — в тот день он своротил гору неотложных дел — он тяжело опустился на роскошное широкое ложе и с облегчением вздохнул, предвкушая отдых. Жена прилегла рядом с ним почти робко, что вообще было не в ее привычках.

— Ты очень устал, господин мой Хасан! — прошептала она ласково.

— Аллах знает, — буркнул он.

— Ты обеспокоен в душе, муж мой?

Он не ответил.

— Это из-за женщины-франги в Агадире, которая приворожила тебя?

Он остро взглянул на нее, приподнявшись на локтях.

— Откуда ты знаешь о ней? — спросил он сердито.

— Это не секрет, — Азиза улыбнулась. — Все об этом знают.

— Тогда пусть все забудут! — воскликнул он раздраженно. — Она вовсе не привораживала меня!

— Но ты же любишь ее, — просто сказала Азиза.

Дик не отрицал этого и не стал бы, даже если бы и мог.

— А если и так? — спросил он с вызовом.

— Тогда почему бы тебе не жениться на ней, о мой господин, муж? Женись на ней, раз она так желанна для тебя, и привези ее сюда, пусть живет с нами.

Дик нетерпеливо передернул плечами, словно отметая ее слова.

— Она франги. Она не станет одной из нас. Я не могу жениться на ней.

— Тогда привези ее как рабыню.

Он бросил на нее свирепый взгляд.

— Когда же Аллах успокоит твой болтливый язык?

Азиза отшатнулась, отвернулась от него, и, упав на живот, спрятала лицо в груде подушек. Дик вдруг понял, что она тихонько плачет, и тут же почувствовал раскаяние.

— Азиза! — прошептал он. — Азиза, малышка! Прости меня! Я не хотел тебя обидеть — я говорил так грубо….

Жена тут же повернулась к нему, улыбаясь, обрадованная даже этой малой нежностью; ее руки обвили его шею, мокрое от слез радостное личико обратилось к нему.

Утром он отдал последние указания Омару бин-Брахиму, назначив его халифом до своего возвращения. Затем вызвал Ахмара с его воинами и сам вскочил в седло, на своего могучего белого жеребца Шайтана. Он чувствовал себя несколько отдохнувшим и даже проникся теплым чувством к Азизе, дававшей ему так много и так мало просившей взамен. Пусть даже его первая жена — примитивная маленькая дикарка, она была преданной, понимающей женщиной, и в этот миг он просто обожал ее. Двинувшиеся вслед за ним Ахмад и эскорт сначала вытянулись в линию, потом сомкнулись и, сформировав строй, поехали быстрым аллюром.

На пути в Тарудант Дик вел отряд легким галопом, но на обратной дороге времени не терял. Они мчались во весь опор, остановившись только перекусить и переночевать и изредка давая коням возможность отдышаться. Как и в прошлый раз, люди и животные были измучены до предела задолго до того, как выбрались из холмов по извилистой дороге и увидели башни и минареты Агадира, встающие над обрывом, за которым простиралось синее море.

Спускаясь к городу, Дик ощущал на своих плечах весь груз этого нелегкого предприятия; его люди, гордые доблестью своего командира, были уверены, что в Таруданте он не терял времени ни днем, ни ночью. Рядом с ним, чуть позади, сгорбясь от усталости и мрачных мыслей, ехал Майк Маллиган — Рыжая Борода. На всем пути из Таруданта Дик, словно окутанный темной тучей невеселых размышлений, редко нарушал молчание.

В действительности, однако, он молчал, потому что думал, взвешивал, старался сообразить, что же делать с Эжени дальше. Было совершенно ясно, что нельзя больше медлить, ожидая корабль, который может так и не приплыть. Зато в любой момент может появиться Зайдан — или во главе мощной вооруженной группировки, или как одинокий мститель, побуждаемый природным злонравием. Дик не боялся его, но даже не сомневался в том, что тот первым делом примется искать Эжени. Так что надо было торопиться и поскорее убирать Эжени из Агадира. Но куда? В какое место можно отослать или увезти ее, чтобы обеспечить безопасное пристанище хотя бы на время? Юг и восток исключались — в этих направлениях лежала обширная пустыня. На западе простирался океан, но без кораблей и моряков от него было мало пользы.

Оставался только север. Но там располагался Мекнес, самое сердце Марокко, которого следовало избегать прежде всего.

Сначала Дик отказался от мысли о северном направлении — зачем совать голову в пасть льва? Но идея продолжала блуждать в его голове, и вскоре он вернулся к ней, спрашивая себя: а почему бы и нет? В самом деле, почему бы и нет? Несомненно, центр страны будет последним местом, где Зайдан вознамерится искать Эжени. Предположим, Дик отправит ее в Мекнес, но где она сможет там укрыться? У Клюни, конечно! Клюни Гленгарри с радостью сделает это для него, если не ради такой женщины, как сама Эжени.

Оставалась только одна проблема — переправить ее туда. Когда они перевалили через холмы и перед ними впервые блеснуло море, Дик обернулся, чтобы обратить внимание Майка Маллигана на прекрасный пейзаж, и при виде его рыжей бороды ответ нашелся сам собой. Кроме верного друга Клюни, можно безоговорочно положиться только на рыжебородого ирландского гиганта. Он вдруг понял, что подспудно все время думал об этом и потому-то и настаивал на том, чтобы Майк оставался при нем.

На последней остановке, прежде чем войти в город, Дик подозвал Майка. Мрачное лицо ирландца тут же осветилось, и тяжесть печали слетела с его плеч, словно плащ, сорванный ветром. Он вскочил на ноги и поспешил к Дику.

— Значит, ты больше не сердишься на меня? — закричал он.

Дик удивленно посмотрел на него.

— Я думал, что ты не позволил мне ехать с остальными потому, что рассердился на меня.

— Ну что ты! — Дик улыбнулся. — Я оставил тебя при себе, Майк Маллиган, для сверхважного задания.

— Скажи же, какого? — торжественно вопросил Майк.

— Это может потребовать серьезных жертв, — предупредил Дик.

— Глупости! О каких жертвах ты говоришь? Мы же друзья!

Дик улыбнулся.

— Тебе придется сбрить бороду.

— Мне?

Великан уставился на него, побледнев под огненной щетиной. Он бесконечно гордился своим украшением, приводившим в восхищение женщин, и теперь нежно поглаживал бороду, словно она была частью тела, которую собирается отрезать безжалостный хирург.

— Сбрить мою замечательную бороду? Дорогой мой, ты не это имел в виду! А-а, погоди, я, кажется, понял, что ты собираешься делать! Но зачем же такой ценой?

— Дело требует того, чтобы тебя не узнали, а твоя огненная борода прославила тебя до самого Тимбукту! Я пока не могу сказать тебе, в чем состоит задание. Но в мире есть всего лишь три человека, которым я доверяю: ты, Клюни Гленгарри и я! Клюни тут нет, сам я должен оставаться здесь. Вот почему, Майк, я прошу тебя, хотя и понимаю, что это будет тебе дорого стоить!

Могучий ирландец презрительно фыркнул.

— Да брось ты! Подумаешь, пучок рыжих волос! Я их один раз отрастил, отращу и другой! Для тебя, парень!

Дик ухмыльнулся и хлопнул его по плечу.

— Я знал, что могу рассчитывать на тебя, Майк! Но не спеши. Не срезай ни единого волоска до особого указания.

— Можешь быть спокоен — ни за что! — торжественно заверил его ирландец.

У Дика еще оставались некоторые сомнения в успехе этого предприятия, но, когда они прибыли в касбу, все опасения рассеялись, едва друзья спешились у входа. Не успели они перешагнуть порога, как прямо вслед за ними во двор влетел всадник на взмыленном коне. Когда он спустился на землю, колени его дрожали и подгибались. Спотыкаясь от усталости, гонец поднялся по ступенькам, и Дик узнал синий кафтан и широкие коричневые штаны гвардейцев Клюни. Он понял, что гонец примчался прямо из Мекнеса. От усталости тот едва бормотал.

— Сиди Хасан? Скажи, где найти правителя?

— Я и есть правитель.

— Ох, слава Аллаху! — выдохнул человек, вытаскивая из-под одежды туго свернутый свиток. И не дожидаясь ответа, заснул прямо на ногах и упал бы ничком, если бы Майк Маллиган не подхватил и не удержал его легко, словно ребенка.

Пока Майк уносил измученного гонца, Дик развернул свиток и взглянул на послание.

«Хасан — привет. (Дик усмехнулся. Клюни предельно краток, как и всегда. Он терпеть не мог писать.) Исмаил мертв! В Марокко новый султан, и прескверный, если ты спросишь, кто. Бокхари — Черное Войско — взбунтовались и посадили пьяницу Ахмада эд-Дахеби править на месте старика. Он закадычный друг Зайдана, который учит его, что делать, и поклялся быть твоим врагом до самой смерти. Зайдан уехал с Сиджилмассу, где собралось войско. Он может напасть на тебя от Дра. Так что берегись. Хочу предупредить тебя. Сделай необходимые распоряжения и беги, если можешь, потому что Дахеби объявит тебя вне закона, если потребует Зайдан. В городе большие волнения, но кровь еще не пролилась. Если надо, я готов действовать.

Клюни».

Дик свернул письмо и направился к лестнице. Около двери, ведущей в гарем, он задержался и приказал одинокому стражнику:

— Ступай вниз и найди Ахмара — рыжебородого. Передай, что я прошу его подняться и ждать меня здесь.

Когда он вошел, Эжени стояла у окна, задумчиво глядя на море, залитое солнечным светом. Она была одета в прозрачные, подобные дымке, гаремные одежды — несмотря на сезон, стояла жара. Дик стиснул зубы. Отступать было поздно, и, честно говоря, когда она повернулась в ответ на стук, уже не хотелось. Дик даже на мгновение отшатнулся, пораженный ее красотой. Сон, хорошее питание, забота и комфорт сотворили чудеса, и теперь она гораздо более походила на ту Эжени, которую он обнимал в Вирджинии. Щеки и все тело налились плотью, лицо снова обрело мягкие краски, яркие глаза сияли. Груди натягивали легкую ткань, и Дик разглядел очертания нежных сосков, напрягшихся при виде его от невольного желания. Небольшие бедра мягко круглились, плечи, руки, ноги вернули свои нормальные изящные формы. Он заметил, что теперь на руках и ногах Эжени не видны выступающие кости и синие вены.

Но все эти мысли пронеслись в его мозгу, словно вспышка. Должно быть, Эжени тоже позабыла, как охотно приняла его обещание не приходить к ней, поскольку радостно воскликнула «Дик!», и радость в ее голосе была неподдельной.

— Эжени, дорогая моя! — услышал он собственный голос, и, когда они встретились на середине комнаты, губы их прильнули друг к другу с нетерпеливой страстью, которую невозможно было скрыть.

Только задохнувшись, они прервали поцелуй и подняли головы, смеясь как дети от восторга, что снова вместе. Дик улыбнулся.

— Я не ожидал подобного приема!

Он держал ее руки в своих, она устремила на него смеющиеся глаза, но, казалось, внезапно вспомнила, что у него есть, по крайней мере, еще две жены.

— Я не должна была… — запротестовала она, но совсем не убедительно, и Дик снова привлек ее к себе.

Эжени не сопротивлялась. Ее руки обвили его шею, и теплое тело плотно прижалось к нему.

— Дик! Дик! — бормотала она. — Куда ты ушел? Почему тебя так долго не было? Я здесь так одинока, а делать совершенно нечего. Целыми днями сижу и гляжу в окно на океан!

Он сочувственно заглянул ей в глаза.

— Ты не боялась?

Она в раздумье покачала головой.

— Нет, просто тут очень скучно, одиноко! Мне жаль, что мы поссорились, ведь я прекрасно знаю, что люблю тебя и ты любишь меня. Теперь мы снова вместе… Ты больше не оставишь меня одну?

Глаза его чуть затуманились. Дело может оказаться сложнее, чем представлялось. Но нельзя подвергать ее бессмысленному риску. Он покачал головой.

— Боюсь, что на некоторое время наши пути должны разойтись, моя дорогая. Очень жаль, но так нужно.

— Но почему? Почему, Дик?

Она еще крепче прижалась к нему.

— Я не могу остаться с тобой, Эжени.

Он мягко расцепил ее руки.

— И не могу ничего объяснить — нет времени, Очень скоро…

Он умолк, впервые осознав, что под прозрачными тонкими одеждами ничего нет. Эжени отчаянно покраснела.

— М-м-м!

Он улыбнулся, восхищение в голосе и во взгляде сгладило бесцеремонность.

— Одиночество пошло тебе на пользу. Ты очаровательна. Но через минуту у нас появится компания — один джентльмен, истинный джентльмен, моя дорогая, который будет сопровождать тебя в Мекнес. Там, я думаю, мы лучше всего сможем спрятать тебя. Ох!

Дик выскользнул из своего легкого селхама и завернул в него Эжени. Она растерянно глядела на него.

— Мекнес?

— Позже я объясню тебе все. А сейчас…

Он вдруг вспомнил, что все еще сжимает в руке послание Клюни, и подал ей свиток.

— Вот! Прочти, а я схожу за Майком. Может быть, это письмо кое-что объяснит тебе.

Не дожидаясь ответа, Дик вышел. Эжени развернула свиток и прочитала письмо. Она поняла, что старый султан умер, и теперь правит новый, что Дик в опасности и ужасный Зайдан угрожает ему. Вернулся Дик в сопровождении огромного человека с огненно-рыжей бородой — таких она никогда в жизни не видела. На великане были селхам и феска, лицо было выдублено солнцем до цвета старой седельной кожи, но борода выдавала его происхождение, а голос и черты лица были типично ирландскими.

— Это Майк Маллиган, моя дорогая, — Дик улыбался. — Он лучше известен здесь под именем Ахмар — Рыжая Борода.

— Понятно, почему. Мсье Маллиган!

— Майк будет сопровождать тебя в Мекнес, Эжени. Майк и еще сотни четыре солдат — но командовать будет он.

Рыжебородый явно собирался что-то сказать, но, услышав слова Дик, лишился дара речи. Челюсть у него отвисла, и он застыл, разинув рот, очевидно, впервые услыхав об этом.

— Вот какое поручение я имел в виду, — ухмыльнулся Дик. — А это мадемуазель де Керуак — ты уже слышал о ней от меня.

Рыжебородый пришел в себя и поклонился.

— Честное слово, я не в силах выразить свое удовольствие от встречи с вами, мисс! — провозгласил он, и, заметив, что на девушке поспешно наброшенный селхам Дика, бросил на друга понимающий взгляд. — Если бы я знал, чего он хочет от меня, я бы сразу согласился. Но он ничего не сказал мне до этой минуты, я и понятия не имел, о чем пойдет речь.

— Мне кажется, Ричард любит быть таинственным, мсье! — улыбнулась Эжени.

— Ладно, больше не буду напускать на себя таинственность, — пообещал Дик, вынул свиток из пальцев Эжени и подал его могучему ирландцу. — Вот, прочти.

Он подождал, пока Майк старательно разбирал по буквам письмо.

— Ну, теперь ты все понял? Сейчас больше, чем когда-либо, важно забрать ее отсюда как можно быстрее, и дом Клюни в Мекнесе будет самым надежным укрытием, пока я не смогу приехать за ней.

— Конечно, ты прав, приятель. И даю тебе слово, что отнесусь к этому со всей серьезностью!

Дик кивнул.

— Хорошо. Теперь внимательно послушайте меня, оба, потому что поступить надо именно так, как я скажу. Наш план должен удаться, ради Эжени — и ради меня, потому что я люблю ее больше самой жизни!

Она вспыхнула и потупила глаза, но друзья не заметили ее смущения. Дик объяснил, что он имел в виду, и дал Майку самые четкие указания. Он должен был взять два эскадрона — харка — все силы, оставшиеся в Агадире. Воинам следовало снять форму, даже ту, что предназначалась для боевых действий, и одеться по собственной прихоти, чтобы выглядеть достаточно пестрой толпой. Если их спросят, они могут выдать себя за ополченцев, направляющихся в столицу на военную службу. Эжени, переодетая, поедет вместе с ними — это вызовет меньше подозрений. Широкий джеллаба скроет ее фигуру, длинные волосы спрячутся под тюрбаном, лицо, руки и нога надо затемнить ореховым соком — тогда она станет совсем неотличимой от мавра. По прибытии в Мекнес Майку надлежит лично передать Эжени под опеку Клюни, объяснить ему — только ему одному — положение дел и попросить спрятать девушку до прибытия Дика.

Затем воинам предстоит разойтись и найти квартиры — каждому для себя, рассредоточившись по всему городу. Дик полностью исключал возможность того, чтобы преследованиям подвергся целый полк. Они должны будут, однако, держать через офицеров связь с Майком до того дня, когда могут понадобиться Дику, чтобы помочь ему и Эжени добраться до Сусы на севере.

Закончив свою речь, Дик ухмыльнулся.

— Вот так, Майк. Теперь беги и быстро выбирайся из-под этого рыжего куста. На рассвете встречаемся на нижнем дворе — я провожу вас в путь.

Эжени не могла удержаться от восклицания:

— Ты хочешь, чтобы он сбрил такую замечательную бороду?

— Она сияет, как костер на вершине горы!

Майк Маллиган бросил на Эжени ехидный взгляд.

— Разве вы не знаете, мисс, об ужасных вещах, которые мужчины требуют от тех, кто их любит?

Он подмигнул и вышел. Эжени засмеялась, но вскоре внезапно посерьезнела и подошла поближе к Дику.

— Ричард, — сказала она жалобно, — почему ты не можешь поехать вместе с нами?

Он осторожно взял ее лицо в ладони.

— Ты забыла о моих обязанностях?

Она на мгновение прикрыла глаза, пытаясь скрыть боль, затаившуюся в них.

— Я не покину своих, любимая, — вымолвил он. — Сейчас они больше, чем когда-либо, нуждаются во мне. Но я не оставляю надежд на наше будущее, моя дорогая.

— Не понимаю…

Она жадно глядела на него.

— Я попытаюсь перевезти их в Мекнес. Тогда я стану для них источником опасности, а не защитником, потому что новый султан, эд-Дахеби, уже объявил меня вне закона. Если меня схватят, а вместе со мной и их, — то и женщин, и малолетних детей, предадут той же смерти, которая уготована для меня. Вот почему я хочу передать их под защиту Абдаллаха. Затем я исчезну из поля зрения обитателей этой страны. Хасана эс-Саида больше не будет. И мы, любовь моя, обретем свободу!

Она потянулась к нему.

— Я рада, что ты сам заговорил об этом. Теперь я спокойна.

Он коснулся ее щеки и снял свой селхам с ее плеч.

— Оставайся в этой одежде, дорогая. Разреши мне только забрать свой селхам. Я пойду вниз и соберу вещи, необходимые тебе для путешествия. К заходу солнца я вернусь и мы вместе пообедаем, а потом останемся в этой комнате до тех пор, пока не услышим, как муэдзин призывает на рассветную молитву!

Призыв на закатную молитву раздался в тот момент, когда Дик открыл наружную дверь и шагнул обратно в уединенные пустынные помещения гарема. Он принес с собой два больших узла, бросил их на ложе, сжал Эжени в объятиях и с жадностью прильнул к ее губам. Колени девушки дрожали, ноги подгибались, она всем телом приникла к нему. Эжени казалось, что горячие язычки нежного пламени лижут ее напряженные и жаждущие бедра, живот и грудь. Она и не заметила, как сильные руки любимого бережно уложили ее среди подушек, только внезапно всем телом ощутила его, и в ушах загремели тысячи водопадов. Безграничное наслаждение охватило все ее естество. Потом они долго лежали в объятиях друг друга. Дик целовал и нежно ласкал ее грудь, щеки, плечи, губы. Эжени отвечала ему тем же.

Должно быть, прошло немало времени, прежде чем они поняли, что уже темно. Тогда Дик поднялся, принес медные лампы, похожие на ту, какой пользовался Алладин, чтобы вызывать джинна, и зажег их. Эжени развязала принесенные им узлы и оглядела одежду: короткие штаны, туфли-шлепанцы без каблуков, серый кафтан, мешковатый коричневый джеллаба, красную феску и длинное белое полотнище для тюрбана.

Эжени тут же пожелала примерить все это и, не смущаясь тем, что он не отвернулся, выскользнула из гаремного прозрачного одеяния и натянула узкие белые штаны. Она гордилась своими длинными ногами, плоским животом и высокой крепкой грудью. Дик помог ей облачиться в гандуру и кафтан, а потом показал, как через голову надеть джеллаба и расположить на плечах как положено, с искусной небрежностью. Со всей серьезностью он объяснял ей, что специально приобрел одежду попросторней, чтобы очертания ее груди были незаметны под платьем. Эжени рассмеялась и звучно поцеловала его за находчивость, а потом он показал ей, как накручивать тюрбан и подоткнуть конец так, чтобы он не разматывался.

Эжени так и не могла потом вспомнить, что они ели на ужин. Она запомнила только то, что Дик превзошел самого себя, заказывая блюда, а стряпня Кадижи была выше всяческих похвал. Когда ужин был окончен, блюда унесли и старуха ушла, Эжени медленно поднялась, одну за другой сняла одежды мальчика и расстегнула пояс. Белые штаны соскользнули по гладким бедрам и упали на пол. Дик задул лампу. Они ощупью нашли друг друга, их теплые тела встретились, и Дик поднял любимую на руки и понес на широкое ложе.

Уже миновала полночь, но до рассвета еще было далеко. Эжени проснулась, нежно коснулась щеки Дика, и он тут же открыл глаза.

— Дик! — прошептала она. — Мой Дик! Ты не сказал мне, когда ожидать твоего возвращения.

— Сейчас уже почти начало Раджаба. Следующий месяц — Шаабан, потом придет Рамадан, месяц мира и поста, когда по ночам с крыш доносятся звуки рога. Дело может занять больше двух месяцев. Так что слушай рога Рамадана. Услышав их в первый раз, ты будешь знать, что я недалеко. Я приеду за тобой прежде, чем прозвучит последний рог!

— Я буду ждать, Ричард! — прошептала она.

Утром они проснулись раньше, чем запели муэдзины. Дик встал и втер темный ореховый сок в ее лицо, шею, руки и ноги, потом помог ей одеться и намотал тюрбан — Эжени клялась, что не снимет его до самого Мекнеса, потому что ни за что не сумеет намотать снова.

Больше они не могли придумать ничего, оправдывающего задержку, и потому вышли из комнаты, спустились по лестнице, все больше и больше замедляя шаг на каждой ступеньке, и, наконец, оказались во дворе. Серый рассвет только начинал шарить в темных уголках. Укрывшись за толстой колонной, они обменялись последним долгим и страстным поцелуем и спустились в нижний двор, где их уже ждал Майк Маллиган, гладко выбритый — пришлось дважды взглянуть на него, прежде чем они узнали своего друга. Майк держал в поводу двух коней. Повод одного он передал Эжени. Дик помог ей подняться в седло. Когда верхом сел и Майк, было уже достаточно светло, чтобы различать лица.

— Надо отправляться.

Майк кивнул Дику и приветственно поднял руку.

— Береги себя!

— Береги ее! С Богом!

Майк резко взмахнул рукой, и копыта застучали по каменным плитам. Они тронулись друг за другом, проехали через ворота, и Дик видел, как Эжени подъехала к огромной арке, повернулась в седле и махнула ему рукой. Он помахал в ответ. В следующий миг тьма под воротами поглотила ее.

 

Глава четвертая

ЧАША БЕЗУМИЯ

После их отъезда Дик еще долго неподвижно стоял на ступенях касбы, глядя на черный проем арки, напоминавший замочную скважину, где исчезла маленькая пестрая процессия. Ему казалось, что в тишине голубого рассвета стук копыт словно в насмешку ясно доносится до него из-за стен. Он прислушивался, а звуки становились все тише, неразборчивее, расстояние приглушало их, и, наконец, они превратились в едва различимый шорох. А потом и его не стало слышно.

Тогда он повернулся и побрел назад в касбу — без цели, просто позволяя ногам нести его. Звенящая пустота наполняла высокие комнаты и выложенные плиткой коридоры нижнего этажа. Наверху, в комнате с балконом и в теплых помещениях гарема сами стены, казалось, дразнили Дика, смеясь над его одиночеством, словно спрашивая, как он себя чувствует теперь, когда сердце опустело, словно раковина, как и это покинутое, полное видений место.

Неудивительно, что в таких обстоятельствах Дик с трудом смог собраться с мыслями и обратить ум на решение проблем, которые — он прекрасно знал это — требовали неотложного вмешательства. Эжени уехала, и больше всего ему хотелось запереться в комнате, где они вкушали счастье, и наплевать на все остальное. Но он не имел права так поступить.

Начал Дик с того, что разослал гонцов — следовало вернуть войска, отправленные из Таруданта во время его прошлого приезда. Это даст для защиты Суса еще пятнадцать тысяч человек в придачу к уже имеющимся восемнадцати тысячам, что составит войско, достаточное для любого командира. Однако его одолевали странные предчувствия. Кто же враг? Хотел бы он знать это. Дик был уверен, что может встретиться с Зайданом один на один и одолеть его. Но с Зайданом, за спиной которого силы всей империи? Здесь он уже не был так уверен в себе.

Он послал известие Омару, сообщив, что решил отозвать отряды в Тарудант, чтобы сгруппировать силы в одном месте, и предложил ему призвать для защиты города и окрестностей племена, на которые можно положиться. Только после того, как гонец умчался на восток, ему пришла в голову мысль: если сообщение Клюни эд-Дахеби правдиво, его действия могут быть истолкованы как подготовка мятежа против ненадежного султана.

Эта мысль заставила его напряженно искать новые пути. Но пока делать больше было нечего. В любом случае лично он, несомненно, уже объявлен вне закона!

Дик не сразу утвердился в своих предположениях и несколько дней размышлял об этом, но затем решил немедленно вернуться в Тарудант. К тому времени все отряды, кроме разве что Ханса Эдлемана из Вадинуна, наиболее отдаленного места, уже вернутся. Ему пора быть на месте.

Когда он готовился к отъезду, примчался взмыленный гонец из отряда Майка Маллигана и принес прескверные новости.

При виде его Дик побелел как полотно, но сдержался и провел гонца в уединенную комнату в башне — он не доверял оставшимся в касбе так, как доверял своим.

— Что случилось? С вами приключилась беда?

— Истинная чертовщина, ваша честь! — ответил гонец с таким акцентом, словно только что вылез из ирландских болот. Дик понял, почему Майк выбрал именно его. — Все шло превосходно. Мы добрались аж до Могадора, и никто нас ни о чем не спросил! Но там мы узнали, что сам эд-Дахеби во главе огромного войска вышел из Марракеша и направился на юг.

— Что? Что ты говоришь?

— Истинная правда! — заверил его гонец со всей серьезностью.

Нахмурясь, Дик подергал себя за бороду. Если все обстояло именно так, это значило только то, что Зайдан — у Ахмада эд-Дахеби не хватило бы ума — вырвал лист из его книги. Именно Зайдан убедил нового султана выступить против Хасана эс-Саида. Убедив эд-Дахеби в его измене, он, судя по всему, сам собирается столь же молниеносно нанести удар с востока — из Сиджилмасса.

— Абдаллах тоже с ним? И эль-Аббас?

Гонец покачал головой.

— Прежде чем послать меня, Майк все выяснил. Понятно, что Абдаллах сейчас не самый любимый брат эд-Дахеби, раз уж они идут войной против его же зятя! Нет, ваша честь, Абдаллах поддерживает порядок в Мекнесе, и эль-Аббас, его человек, остался вместе с ним.

Дик кивнул. Хитрость Зайдана даже восхитила его. Они с эд-Дахеби умели хранить тайну — Клюни явно не имел ни о чем понятия, отправляя своего гонца.

— Полковник Маллиган говорит, — продолжил гонец, — что теперь уже ничего не поделать, и что, простите, ваша честь, вы слепы, если не видите этого. Возвращайтесь! Возвращайтесь вместе со мной. Он велел уговорить вас, и мы все поедем в Мекнес или еще куда-нибудь!

Дик улыбнулся, но покачал головой.

— Поблагодари полковника Маллигана, но передай, что об этом не может быть и речи. Скажи ему, что у меня есть обязанности в Таруданте. А из-за таких известий моя поездка туда еще более необходима. Пусть он едет в Мекнес как можно скорее и выполняет мои приказания.

Дик отправился в путь на следующее утро, на рассвете. Предварительно он вызвал начальника гарнизона и приказал закрыть городские ворота и во время его отсутствия удерживать город в случае нападения. Темная тень, скользнувшая по лицу начальника, свидетельствовала о том, что он уже знает больше, чем Дик. Выехав за ворота и пустив Шайтана быстрым, прямо-таки пожирающим мили аллюром, Дик признался себе, что происходящее сильно потрясло его. Если с севера надвигается эд-Дахеби и в любой момент перед ним может захлопнуться дверь в Агадире, все оказывается гораздо сложнее, чем он предвидел. С одной женой, даже с двумя можно было бы, замаскировавшись, проскользнуть через сужающееся кольцо. Но с целым домом — с женами, наложницами, детьми, рабами, не говоря уже о Соле — это будет нешуточная задача!

Дик беспокоился не только о семье, поскольку приказал своим воинам вернуться в Тарудант, и, по-видимому, почти все были уже в городе. Неужели он завел их в ловушку?

Он мчался всю ночь, остановившись лишь на час, чтобы подкрепиться парой холодных бобовых лепешек, завалявшихся в седельной сумке, глотнуть воды из фляги и дать передохнуть Шайтану.

Во время этой поездки, несясь во весь опор, Дик не видел ни оборотней, ни дьяволов, его не беспокоили грабители с большой дороги. Правда, раза три до него донесся хриплый, рычащий кашель черногривого льва, и однажды этот звук раздался так близко, что Шайтан шарахнулся, а Дик решил, что зверь преследует его. Луна была на ущербе, и не раз, когда дорога углублялась в темное, скалистое ущелье, где Дик не мог разглядеть собственной руки, ему ничего не оставалось, как доверить свою голову Шайтану и, закрыв глаза, положиться на надежные ноги жеребца.

От Аггадира до Таруданта двадцать лиг — и Дик, выехав на рассвете, за один день добрался до скалистого хребта в трех лигах от городского оазиса. Ночная тьма сгущалась перед рассветом. Ничего не было видно, лишь впереди смутно вырисовывался гребень гор. Дик предоставил усталому Шайтану самому выбирать дорогу среди огромных камней. Преодолевая этот последний барьер, они поднимались невыносимо медленно.

Веки Дика опустились, и он задремал, хотя ни за что не признался бы в этом. Но когда они начали спускаться, что-то разбудило его, заставив выпрямиться и насторожиться в седле. Он не улавливал никакого звука. Ответ дало обоняние. Это был дым — в этот час и в таком месте не должно быть дыма от костра. Но дым поднимался в воздухе — много дыма. К нему примешивались и другие запахи, знакомые Дику по множеству сражений: запах человеческой крови и плоти, целый день пролежавшей под палящим солнцем, запах поля битвы, откуда никто не потрудился убрать трупы. Успевшие уже посинеть, вздуться и лопнуть от газов разложения. Ночной воздух был тяжелым и тошнотворным.

Дик перевалил последний холм и, прежде чем приблизиться к городскому оазису с дальнего края, подъехал к тому месту, где дорога изгибалась, описывая дугу в добрую милю вокруг скалистого отрога. Стало светлее, скалы вокруг отсвечивали металлическим блеском, словно призраки, но долину и город внизу скрывала тьма; их озаряли лишь слабые красноватые отблески от подножия холмов с севера. Дик не мог разобрать, городские ли это огни или бивуачные костры армии, разбившей лагерь вне городских стен. В любом случае, это не сулило ничего хорошего. Холодная рука ужаса сжала его внутренности — не за себя, а за тех, кто ждал там в страхе и надежде, — повинуясь внутреннему голосу, он остановил коня и наклонился вперед, приглядываясь и пытаясь понять, что же там происходит.

Слева произошло какое-то слабое движение, как будто шевельнулся бесформенный камень.

— Кто здесь? — рявкнул он.

Скала, к которой он обращался, оставалась неподвижной, но справа и слева, впереди и сзади, зашевелились другие камни, и призрачные фигуры медленно двинулись вперед. Быстро оглядевшись по сторонам, Дик вытащил тяжелый ятаган. Было ясно, что его окружали. В памяти промелькнули истории о грабителях, нападавших на ночные караваны — несомненно, это они, если внизу уже произошло побоище.

— Это ты, Дик? — донесся из серой тьмы свистящий шепот, и Дик опустил оружие.

— Конвей! Какого черта?

— Мы узнали твоего белого коня, — последовал ответ. — Мы так и думали, что ты приедешь этой дорогой — специально караулили.

Призрачные фигуры приблизились, и Дик соскочил с коня, почувствовав мгновенный прилив бодрости. Конвей! Хитрый уэльсец! Он припомнил, что Конвей отправлялся усмирять Тизнит и Аит Абузеб. Несомненно, возвращаясь, он заметил, что внизу что-то не в порядке, и засел со своим отрядом среди скал, чтобы дождаться Дика. Конвей вышел из темноты.

— Боже, как же я рад, что мы нашли тебя! — Дик отметил, как устало и грустно звучит его голос. — Там внизу какая-то чертовщина!

Дик кивнул.

— Этого я и боялся. Но у нас здесь почти целое войско. Конечно, силы неравны, но если мы воспользуемся старой тактикой… Я рад, что вы не спустились.

— Что?

Дик не видел выражения лица Конвея, но догадываясь, что тому почему-то не по себе, нетерпеливо заговорил:

— Если ты дошел сюда из Тизнита и твой отряд не понес урона…

Он замолчал. Наступила долгая напряженная тишина.

— Отойдем, — вымолвил Конвей, взял Дика за локоть и повел между скал.

Они прошли около сотни ярдов, через гребень и вниз по западному склону, и теперь были скрыты и от дороги, и от города. Здесь, в небольшом природном углублении среди нагромождения скал, горел маленький костер. Подошел человек, взял Шайтана за повод, отвел в сторону. Только теперь Дик заметил с десяток людей, неподвижно лежавших на одеялах ногами к огню. С полдюжины других — их головы, тела, руки и ноги были перевязаны окровавленными тряпками — сгрудились подальше, потому что от боли не могли спать. Не больше двух десятков человек подошли к костру вслед за Диком и Конвеем.

Дик оглядел молчаливую кучку людей, и сердце его упало: не больше пяти-шести человек были из отряда Конвея.

— Что это? — спросил он, заранее зная ответ.

— Все, что осталось! — мрачно ответил Конвей.

— Не может быть…

Колени Дика подогнулись, и он почти упал на землю у костерка.

— Рассказывай!

Дело обстояло еще хуже, чем он представлял. Все воины вернулись в город, по его приказу — все, кто успел: Конвей из Тизнита, Липарри из Илига, даже Ханс Эдлеман из Вадинуна. Тридцать тысяч воинов усилили гарнизон Таруданта, хотя это ничему не помогло! Зайдан, ставший правой рукой нового султана, совершил стремительный марш, напомнивший прежние атаки самого Дика. Он привел превосходящие силы из Тафилелта и Сиджилмасса, ударил через Акку и Татта и разгромил отряды Була Хукко и Хоао Перрейры, словно простые бандитские шайки, прежде, чем они успели понять, кто на них напал.

Позже, когда Омар бин-Брахим приказал запереть ворота Таруданта и засесть в осаду, шестнадцать тысяч солдатских голов забросили катапультами через городские стены — в предупреждение защитникам, какой милости им следует ожидать. Обезглавленными телами были забиты почти все каналы, по которым в город поступала вода из реки, а та, что просачивалась в ничтожных количествах, была отравлена трупным ядом.

Однако держались они стойко и удержали не только город, но и Дар Бейда. Конвей считал, что можно было даже продержаться до появления Дика, и он, несомненно, повел бы их в отчаянную, сокрушительную атаку, что, возможно, позволило бы одолеть силы Зайдана. Но прежде чем они успели подготовиться к осаде, из горных ущелий вырвалась армия эд-Дахеби, в два раза превышавшая по численности армию Зайдана, — против нее осажденные устоять не могли. Простым превосходством сил враг проломил стены и преследовал защитников по улицам и аллеям, на базарах и даже во дворе самой крепости. Двадцать четыре часа продолжалось жестокое кровавое сражение внутри городских стен. Невозможно было сделать и шага, чтобы не споткнуться о тело или не испачкаться в крови, а в стенах Дар Бейда мощеный двор стал таким скользким, что сражающиеся едва могли удержаться на ногах! Там стоял гвардейский полк, и именно там схватка была наиболее отчаянной.

Дик с трудом обрел дар речи.

— А моя семья?

Оуэн Конвей прервал рассказ на полуслове и проглотил комок, застрявший в горле.

— Ну же? — закричал Дик, потеряв самообладание.

Он никогда не повысил бы голоса на валлийца, не будь так потрясен.

— Говори! Я спросил о моей семье!

Конвей с состраданием взглянул на него.

— Все мертвы, — ответил он коротко.

— Мертвы?

Дик с ужасом осознал, что во всем виноват он.

Конвей покачал головой.

— Ты бы ничем не мог помочь им, — сказал он тихо.

— Ну нет! — свирепо прошептал Дик и поднял на Конвея страдающий взгляд. — Моя… Моя жена, мои жены?

Конвей сжал губы.

— Мертвы.

Он не хотел говорить больше, Дик ясно видел это.

— А мои женщины? — едва слышно спросил он.

— Все — все мертвы.

— А дети?

Дик еще цеплялся за надежду.

Но Конвей отвел взгляд от его измученного, искаженного болью лица.

— По крайней мере, с ними разделались быстро! — сказал он.

— Нет! Боже мой, нет! — простонал Дик. Он долго молчал. Потом спросил с горечью: — А Сол? Лерон Сол тоже?

Конвей повесил голову. Это должно было изображать кивок.

— Все! Все, кто жил в твоем доме или служил в нем! Мне очень жаль…

Дик закрыл лицо руками, подавленный страшным известием. Воцарилось долгое молчание. Затем Конвей бесстрастным тоном поспешил довести свой доклад до конца.

Немногим, очень немногим — только горстке людей, которую Дик сейчас видел — удалось пробиться к дверям, потом, медленно отступая, в коридоры дворца, пока не стало ясно, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Они слышали, как люди Зайдана вламывались в верхние комнаты — но описать это невозможно — и именно тогда убедились в том, что сражаться дальше бессмысленно, остается только спасаться. Только немногим счастливчикам удалось скрыться: четверо сумели уйти через уборные и выплыть по канализации, несколько человек спрыгнули со стен, остальные забаррикадировались в башне и спустились вниз по веревкам, связанным из нарезанных полосками ковров. Когда стемнело, они разыскали друг друга и, поскольку знали о скором приезде Дика, поднялись сюда, чтобы задержать его и помешать угодить прямо в смертельную ловушку — ведь именно он был тем главным призом, о котором мечтал Зайдан. Обнаружив, что Дика в городе нет, он вылетел на двор крепости, весь в крови, изрыгая страшные ругательства.

Дик с трудом дослушал до конца и поднялся.

— Я пойду туда! — мрачно сказал он. — Я дам ему возможность убить и меня — если не убью его первым! Ведите сюда моего коня!

— А какой в этом смысл? — возмущенно воскликнул Конвей. — В долине двести тысяч солдат, и каждый из них только и высматривает тебя и твоего белого коня! Тебе не добраться до него — во всяком случае, с саблей в руках, уж поверь мне!

— Я должен отыскать мою семью, моих детей и достойно похоронить их!

Конвей покачал головой.

— Твои намерения делают тебе честь, но это бесполезно. Ты не найдешь от них и кусочка. Думаешь, Зайдан не позаботился об этом?

Но Дик, разгневанный, не признавал разумных доводов.

— Ведите же моего коня, черт возьми!

Он повернулся и шагнул в сторону часовых, скрывавшихся у подножия холма в тени деревьев. Конвей, встревоженный безумным блеском его глаз, незаметно кивнул полудюжине людей, стоявших возле Дика. Они поняли, что его необходимо остановить, и, хотя все это им совсем не нравилось, набросились на него, скрутив руки так, чтобы он не мог дотянуться до оружия. Дик пытался вырваться, но под их весом упал навзничь. Спина его выгнулась, голова с неприятным стуком ударилась о каменистую землю. На мгновение ему показалось, что голубое утреннее небо, туманный воздух, высокие желтые скалы, бородатые лица людей, удерживавших его, — все завертелось стремительной каруселью. Потом все исчезло в ослепительной вспышке и наступила умиротворяющая тьма…

Открыв глаза, Дик обнаружил, что лежит среди скал возле костра. Солнце стояло выше, но ненамного — наверное, прошло часа два. Вокруг никого не было, кроме Оуэна Конвея, сидевшего неподалеку. Дик мог поклясться, что утром уэльсец был выбрит. А теперь его лицо украшала густая кудрявая бородка, еще не особенно большая, но начало было неплохое.

Но борода Оуэна Конвея волновала Дика сейчас меньше всего. Ему казалось, будто голову раскроили индейским томагавком, а потом предоставили ветру выдуть все ее содержимое. Он сел и застонал, обхватив голову руками. Конвей взглянул на него и ухмыльнулся.

— Привет! Наконец-то ты очухался.

— Наконец?

Дик с сомнением посмотрел на небо.

— Взгляни на солнце. Не прошло и двух часов. Что случилось?

— Ты приложился головой, когда упал, и тут же отключился. Болит голова? Пожалуй, стоит тебе сказать, что это случилось три дня назад!

— Три дня?

Дик попытался встать на ноги, но от усилий голова у него пошла кругом.

— Легче, легче! — удержал его Конвей. — Да, три дня.

— Я должен… — начал Дик, но никак не мог сообразить, что же он должен сделать.

— Ты должен похоронить своих? — закончил за него Конвей. — Ты все время твердил одно и то же — после того, как стукнулся головой. Надо ли напоминать тебе о том, что я уже говорил: Зайдан хорошо позаботился об этом, и, приехав в Тарудант, ты не найдешь от них и следа? Нет, нет, Дик! Запомни, что я скажу: твоих близких больше нет, и ты ничего не можешь для них сделать, разве только молиться.

— Есть еще Зайдан, — упрямо сказал Дик.

Конвей кивнул.

— Это да. И, если я не ошибаюсь, он получил ночью какое-то известие, потому что утром мы видели, как он отправился в путь.

— Как отправился? Куда?

— Сегодня утром он уехал в Агадир.

— Агадир! — воскликнул Дик, внезапно все вспомнив.

— Должно быть, он рассчитывает найти там тебя, — предположил Конвей.

Дик не ответил. Он думал. В свете нового поворота событий остальное было неважно. Все прошло, погибших не воскресить. Но теперь возникла новая опасность! Прошло почти три недели с тех пор, как отряд Майка покинул Агадир. Но они, вынужденные двигаться медленно, еще не успели достичь Мекнеса. Если Зайдан доберется до Агадира и узнает, куда они направились, — Мекнеса им не увидеть никогда!

С другой стороны, если Зайдана задержать, они успеют добраться до столицы и залечь на дно. Но с такой горсткой людей нечего и надеяться на это, да он и не имел права просить их, рисковать собой. Нет! На сей раз придется идти одному против двенадцати тысяч человек — именно столько Конвей насчитал в отряде Зайдана. Дик мрачно усмехнулся, понимая, что, хотя в глубине сознания забрезжил план, любой план, где один человек должен выступить против тысяч врагов, может очень легко провалиться.

В течение дня пульсирующая боль в голове ослабела и прошла окончательно. Лазутчики, вернувшись, сообщили, что противник, очевидно, исчерпал всю свою скорость в рывке от Сиджилмасса, потому что прошел сегодня не больше трех лиг. Дик приободрился. В таком случае Зайдану понадобится не меньше недели, и у Дика будет время осуществить свой план.

Один из людей подошел, таща за углы селхам, нагруженный оружием и одеждой.

— Все прошло удачно? — поинтересовался Оуэн Конвей.

Тут до Дика дошло, куда все исчезли и в чем заключалась цель этого дня. Был совершен набег.

— Удачно! — воскликнул человек. — Смотри сам, Оуэн! Хотя, честно сказать, это было нетрудно. Внизу страшная толчея. Мне кажется, там больше любопытных и бродяг, чем воинов. В таком беспорядке человеку, знающему, что ему нужно, остается лишь ходить среди них, брать, что надо, и спокойно удаляться. Часовые зевают по сторонам — никакой дисциплины!

Вечером у костра они обсудили дальнейшие действия, и никто не стал возражать, когда Оуэн сказал, что пора двигаться с места. У всех были кони и оружие, а набег на лагерь Зайдана обеспечил воинов таким количеством одежды, что они смогли избавиться от последних остатков формы. Кроме того, удалось раздобыть немного золота и даже кое-что из продовольствия. Оставалось только выбрать направление. Все решили — кроме Дика, не принимавшего участия в обсуждении, — что лучше всего двигаться на юг. Но некоторые считали, что разумнее отправиться по караванной тропе на Тимбукту, поскольку оттуда ведет несколько дорог на побережье. По мнению других, безопасней и надежней двигаться по более незаметным дорогам через Вадинун к югу, прямо вдоль побережья до устья Сенегала, где, несомненно, стоят корабли из Европы. Они так и сяк обсуждали это, пока Оуэн Конвей не обратил внимание на то, что Дик молчит.

— А ты, Дик? — спросил он. — Что скажешь?

Все умолкли и уставились на него. Дик заговорил медленно, осторожно выбирая слова, чтобы его правильно поняли и не сочли неблагодарным.

— Выбирая для себя, я бы выбрал дорогу вдоль берега — ведь если море все время справа, заблудиться почти невозможно. К тому же я слышал, что на этом пути больше колодцев.

Конвей удивленно посмотрел на него.

— Разве ты не идешь с нами?

Дик покачал головой.

— У меня есть одно неоконченное дело! Мне нужно в Мекнес…

Люди возмущенно зашумели, некоторые заспорили, но Дик поднял руку, и все стихло.

— Вы не заставите меня передумать, — улыбнулся он, — и я не стану просить никого из вас идти со мной — это могу сделать только я сам. Ступайте своей дорогой, и да благословит вас Бог и поможет успешно добраться до дома. Приведите моего коня, дайте какую-нибудь одежду, чтобы сменить эту форму, и спасибо вам за все. Прощайте!

Ему подвели белого коня, взамен яркой формы дали простой, потрепанный шерстяной джеллаба и грязный серый тюрбан, вручили широкий нож-кумийу, короткую саблю и хороший ятаган с прочным лезвием. Огнестрельного оружия у них не было. Они настояли, чтобы Дик взял небольшой запас бобовой муки и сушеной баранины. Утром воины выехали все вместе, скрываясь между скал от неприятельской армии, и доехали до развилки дороги на Тизнит. Здесь Дик простился с товарищами; они повернули на юг и исчезли среди унылых скал.

Когда последний из них, помахав рукой, скрылся из виду, Дик свернул вдоль реки, направляясь к возвышенности, господствующей над долиной, и ехал вперед, пока долина, расширившись, не превратилась в сравнительно большую луговину. На другой стороне горы Атласа поднимались, словно длинные пальцы, а между ними — он знал это — бесчисленные безымянные горные потоки стремились через препятствия, чтобы слиться с Квед Сус. В дальнем конце луговины извивалась ненаезженная дорога, уходя зигзагами к северу, на Ифгиг и Тизи Маху, а дальше на Марракеш. Дорога была узкой, поднималась на кручи, проходила по узким карнизам и считалась весьма опасной, но это был кратчайший путь в Мекнес.

Просторные, богатые водой луга были излюбленным местом привалов, и Дик, оставив пока Зайдана в покое, расстелил одеяло в тени раскидистого дерева между парой валунов, почти на вершине холма. Он догадывался, что армия Зайдана тоже встанет здесь лагерем — по крайней мере, еще на одну ночь тайного перехода к Агадиру.

Ждать пришлось почти двое суток. Наконец, на закате дня, появилась голова длинной змееподобной колонны, втягивающейся в долину и растекавшейся по лугу. Из своего укрытия Дик видел высокую мощную фигуру самого Зайдана, ехавшего на гнедом коне впереди всех.

Они разбили лагерь почти прямо под тем местом, где он лежал, поставили шатры, расставили часовых и развели костры, намереваясь готовить ужин. Неудивительно, что его товарищи неуважительно отзывались о дисциплине в войске Зайдана — Дик еще никогда не видел такого беспорядка и суеты! Шатры были поставлены полукругом, наподобие полумесяца, рога которого доходили до самой линии часовых. Там же были привязаны и все лошади. Дик с усмешкой смотрел на это, заметив также, что большой черный шатер главнокомандующего, самого Зайдана, установлен далеко слева от центра.

Он выжидал до сумерек, запоминая, где стоит каждый часовой, где кончаются линии пикетов, а когда сгустилась тьма, поднялся, оседлал Шайтана, осторожно свел его вниз с холма к броду, сел в седло и беззаботно, с плеском, поехал через реку.

Добравшись до другого берега, он поехал по направлению к низовьям, проскользнув мимо лагеря за прибрежными кустами. Ивовые заросли образовали здесь густую спутанную чащу. Дик нырнул туда, ведя за собой Шайтана, потом привязал коня в надежно скрывших его кустах и снова выбрался наружу.

Не тратя времени на разведку, он направился к первой линии коновязей и стоявшим рядом шатрам проституток. Коновязи располагались в три линии, в каждой около сорока лошадей. Шагая мимо, Дик ухмылялся. Все складывалось идеально! Из шатров доносилась оглушительная музыка, кони нервничали и рвались, а часовые с линии пикетов ушли поглазеть на танцовщиц. Дик шел не спеша, останавливаясь и наклоняясь у каждого колышка, к которому была привязана лошадь, словно офицер, проверяющий, все ли в порядке. Никто не заметил ножа в его руке. В потрепанном джеллаба и грязном тюрбане он ничем не отличался от прочих.

Подрезав все три линии коновязей с одного конца, он зашел с другой стороны и проделал то же самое, потом сбросил джеллаба, держа его обеими руками, словно плащ матадора, устремился к ближайшим лошадям и резко взмахнул им. Кони шарахнулись и бросились в разные стороны. Он взмахнул еще раз, кони кинулись ко второй линии, перепугав других, потом к третьей. Через несколько секунд все сто двадцать животных метались, ржали, вставали на дыбы и неслись на лагерь.

Мгновенно все смешалось. Одни в панике разбегались в разные стороны, другие, напротив, пытались остановить лошадей. Три шатра рухнули под аккомпанемент диких криков и ругани, а перевернутая лампа в одном из них довершила картину.

Дик проскользнул обратно в кусты и отвязал Шайтана. Никто не заметил его, даже тогда, когда он въехал прямо в лагерь, приблизился сзади к шатру Зайдана, скользнул на землю и привязал повод к растяжке. Вытащив канджар — обоюдоострый короткий меч — он прорезал стенку шатра сверху донизу и вошел внутрь.

В этот момент внимание Зайдана было отвлечено суетой в дальнем конце лагеря: он стоял у входа, вытянув шею и пытаясь рассмотреть, что случилось. Дик хрипло окликнул его:

— Зайдан!

Высокий человек небрежно глянул через плечо, слегка повернулся и, все сразу поняв, подскочил и бросился за оружием.

Дик встретил его на полпути, и сталь ударилась о сталь. Зайдан был ловок, как хищная рыба, и гораздо более скользок. Дик почувствовал, как лезвие кинжала противника скользнуло по ребрам, под рукой. К счастью, рана оказалась неглубокой. Дик извернулся, стремительным ударом отбил руку Зайдана, пока тот еще не обрел равновесие после нанесенного удара, и с удовлетворением отметил, что лезвие глубоко вошло в плоть и рука Зайдана ослабела.

Но тут враг обрел голос.

— Убийца! Убийца! — завопил он. — Стража! Стража!

У входа показался офицер с испуганным лицом и потянулся к сабле. Дик сделал последний резкий выпад и с удивлением увидел, как Зайдан замахал руками и согнулся пополам.

Неужели удар смертелен? Но задерживаться было некогда, и Дик, выскочив через прорезь, бросился в седло Шайтана. Жеребцу, отлично выученному, не требовалось ни шпоры, ни понуканий, — достаточно было движения колена. Шайтан рванулся вперед, распугав людей, сбегающихся со всех сторон. Но кто-то узнал белого коня и поднял крик. Дик ринулся через толпу, направляясь в сторону гор. Лишь один из оставшихся позади часовых собрался с духом поднять мушкет и выстрелить, но пуля просвистела в стороне, а в следующий миг он был уже далеко.

Вырвавшись из лагеря и устремившись по дороге на Ифгиг, Дик пустил коня иноходью. Пучком листьев он обтер от крови клинок, вспоминая последний удачный удар: Зайдан, похоже, был ранен тяжело, и все же Дику показалось, что клинок вошел не так уж глубоко.

Услышав первые звуки погони, он усмехнулся про себя и прислушался, прежде, чем пустить Шайтана во весь опор. Да, не все в лагере Зайдана были полными дураками!

У основания последнего горного отрога перед дорогой на Ифгиг Дика осенило. Он повернул коня, поехал вдоль восточного склона горы и немного в стороне от дороги остановился, слушая, как погоня проносится в темноте мимо. Это позабавило его. Преследователи будут мчаться сломя голову, как демоны, пока до них не дойдет, что они не догоняют его, несомненно, решат рассмотреть следы и поймут, что по этой дороге он не проезжал. Тогда они повернут назад и попытаются найти место, где он свернул в сторону.

Возможно, они не найдут этого места до утра. К тому времени Дик успеет проложить для них путь далеко по восточному склону. Когда они достаточно далеко углубятся по ложному следу, он переедет на западный склон, проложит двойной след к тому месту, где сможет спуститься и пересечь овраг, потом поднимется на следующий склон, к безумным зигзагам дороги на Ифгиг. Преследователи, конечно, устремятся по оставленным следам, но, только добравшись до того места, где он пересечет овраг и вернется по своим же следам, поймут, что их обманули. К тому времени, если все пойдет хорошо, Дик будет уже далеко на пути в Ифгиг, и дальнейшее преследование станет бесполезным!

Сначала все шло так, как он и предполагал. В темноте люди Зайдана не смогли найти то место, где он свернул от реки, и им пришлось ждать до рассвета. Тем временем Дик закончил свой маневр на вершине холма и спустился на противоположную сторону, так что, пока погоня пошла по его следам, ведущим все выше и выше по восточному склону, Дик пересек овраг и снова поднялся по противоположной стороне к наезженной дороге. К тому времени, когда запыхавшиеся преследователи, утомленные спешкой, добрались до того места, где Дик вернулся по своим следам, он уже давно гнал на пределе скорости по дороге в Ифгиг, понимая, что чем скорее он покинет предгорья и поднимется выше в горы, тем в большей безопасности окажется.

Однако слишком торопиться не следовало — дорога была крутой, узкой и не особенно надежной. Дик уже давно миновал предгорья, и теперь путь вился по восточному склону высокой горы. Слева поднималась круча — каменистая, обмытая дождями, почти отвесная. Под ногами лежала тропа, не достигавшая и шести футов в ширину, а иногда сужавшаяся до трех. Правый склон горы, усеянный валунами и редкими колючими кустами, уходил вниз не очень круто, на какие-нибудь тридцать футов. Здесь человек мог кое-как удержаться на ногах. Но затем начинался обрыв в добрую тысячу футов до самого дна ущелья, где среди деревьев разносилось неумолчное эхо от бормотания маленькой горной речки. Противоположная сторона ущелья вздымалась несколькими уступами, поросшими кустарником, к голому, выметенному ветрами плато, где утром он так тщательно запутывал следы.

Здесь не требовалось ни повода, ни шпор — следовало предоставить выбор Шайтану. Животное, выросшее в горах, пронесет через них всадника, если он сам выберет аллюр и путь. Дик понимал, что на этой узкой дороге враги могут подобраться к нему только сзади. Шум горной реки действовал умиротворяюще, и он, почувствовав себя в безопасности, не увидел на противоположной стороне ущелья маленького отряда всадников, думая только о том, как ловко он одурачил своих преследователей. Если бы не белая масть Шайтана, слишком яркая на сумеречном фоне, они тоже не заметили бы его. Но командир, краешком глаза уловив какое-то движение на дороге, пролегающей по противоположному склону, махнул рукой, остановив отряд, присмотрелся — и указал всем.

На мгновение преследователи замешкали, словно не веря своим глазам, а потом на их лицах медленно возникли мрачные усмешки. Если бы они шли по его следу все время, Дик оказался бы на несколько миль впереди них, но из-за петли, которую ему пришлось сделать, он находился прямо напротив врага, в каких-нибудь полутора сотнях кама!

Командир маленького отряда спокойно отдал команду. С десяток воинов спешились и взяли длинные мушкеты, лежавшие поперек седел. Стрелять было далековато, но Зайдан отбирал хороших стрелков-горцев — мушкет в их руках был серьезным оружием.

Дик не слышал выстрелов, пока тяжелые пули, летящие быстрее звука, не задели его. Одна пробила джеллаба и обожгла плечо, остальные пролетели мимо. Шайтану не повезло гораздо больше — он был приметной целью, и воины метили в него. Одна из первых пуль попала жеребцу в грудь, он попятился и встал на дыбы, отбиваясь копытами от невидимого врага, больно жалящего его. И тут же две следующие пули угодили ему в живот.

Шайтан пронзительно заржал, развернулся на узкой тропе и бросился вниз, не разбирая дорога. Дик, еще мгновение назад грезивший наяву, удержался в седле, даже когда конь рванулся вперед. Первый же прыжок понес их вниз по склону, поросшему кустарником, потом ноги Шайтана подогнулись, и он на краю отвесного обрыва перекувырнулся через голову.

В короткое мгновение, прежде чем задние ноги коня сорвались, Дик отчаянным рывком бросился в сторону. Ноги его без задержки вылетели из стремян, и копыта прошли лишь в дюйме от его виска. Когда он катился вниз, ему подвернулся куст можжевельника, и он, вцепившись в него руками и ногами, удержался на склоне. Белый жеребец продолжал катиться вниз, крича, как испуганный ребенок, а потом, переворачиваясь, полетел в пропасть.

Долго — Дику казалось, что несколько часов — он пролежал неподвижно, оглушенный. Кровь капала на благословенный куст можжевельника. Он не решался даже поднять головы, потому что теперь ясно видел своих преследователей и удивлялся, как же это не заметил их сразу. Они заглядывали в ущелье, туда, где исчез белый конь, явно полагая, что всадник улетел туда же. Если они и заметили его, то посчитали за обломок скалы благодаря замусоленному джеллаба. Но шевелиться нельзя — он может привлечь их внимание, и враги не уйдут, пока не покончат с ним.

Казалось, прошла вечность, пока люди на той стороне повернулись, сели на коней и поехали дальше, осторожно выбирая дорогу. Дик рискнул двинуться не раньше, чем они скрылись из виду.

Осторожно отыскивая опору для рук и ног, он постепенно, дюйм за дюймом, ухитрился вползти обратно на тропу, словно червяк. Только тогда потрясение охватило его, и он упал на дорогу, спрятав лицо в ладонях. Шайтан! Потеря жеребца была сродни потере друга, и Дик не пытался сдержать слез печали и гнева. Но за происшедшее следовало винить только себя.

Лишь к концу дня он смог достаточно овладеть собой, чтобы сесть и собраться с мыслями. Осмотрев себя, он нашел, что раны, к счастью, были лишь поверхностными, хотя и болели. Они не будут особо досаждать ему, если не загноятся. Самой серьезной потерей был Шайтан, и не только потому, что он лишился друга и оказался пешим: почти все — продовольствие, запасная одежда, ятаган — было приторочено к седлу. Даже тот небольшой запас денег, которым он располагал, оказался в седельной сумке! Хорошо хоть, что у него еще есть кумийа, каджар, и ноги целы!

Идти до Мекнеса далеко, но добраться можно. Сначала следует обзавестись хорошей дубинкой — для защиты от грабителей, обезьян и бродячих львов. Ножи надо припрятать под джеллаба. Теперь нужно разодрать одежду, перепачкать бороду грязью, растрепать ее и смотреть дикими глазами. Он станет блаженным, марабутом — приплясывающим, орущим, несущим всякую чушь, плюющимся и ругающимся. К оборванному фанатику, здоровенному попрошайке, требующему у всех подаяния, паломнику, отправившемуся в хадж в Мекку, никто не решится приставать!

 

Глава пятая

РОГА РАМАДАНА

В тот год Рамадан наступил весной, когда кончились дожди. Дни и ночи снова стали свежими, теплыми и ясными. По христианскому календарю эти двадцать восемь дней приходились на конец апреля и большую часть мая. Об их начале возвестили бой барабанов и рев длинных рогов, раздававшийся с крыш домов. Обычно Рамадан — нелегкий месяц для крестьян и всех, занятых тяжелым физическим трудом, поскольку от восхода и до заката ни кусочка пищи и ни глотка воды не должно попадать в рот человека. Таков закон Пророка и, хотя это нелегкое испытание, его соблюдают строго.

Однако все было неплохо, п что стояли еще не слишком длинные и не слишком жаркие дни и светлые, приятные ночи. Нищие тоже находили, что Рамадан — хорошее время, потому что Пророк приказал всем в этот месяц быть особенно щедрыми, и попрошайки на улицах и у ворот мечетей собирали на закате богатый урожай.

Один из них, явно новичок в Мекнесе, не знавший самых доходных мест, накануне Аид эс-Сахира, Маленького Праздника, завершающего месяц молитв и поста, занял место там, где дерб Бинтил-хата выходит из Киссарийи. Это был исхудалый, но крепкий человек, с серо-голубыми глазами и темной всклокоченной бородой. Те, кто вздумал бы приглядеться к нему, могли заметить, что он кого-то высматривает.

С десяток воинов прошли мимо, а нищий даже не взглянул на них, хотя они явно были из состоятельных. Но когда из-за угла вышел огромный чисто выбритый человек, почти такой же бедный, как попрошайка, — на нем были лишь истрепанный джеллаба, грязный тюрбан и изношенные туфли на босу ногу — оборванец вытащил свою чашку и обратился к нему.

— Подаяния, господин! Подаяния, во имя Аллаха!

Тот прошел бы мимо, поворачивая с Киссарийи на улицу проституток, но назойливый нищий ухватил его за рукав.

— Подаяния, ради Аллаха! — завопил он. — Мир тебе, Рыжебородый!

Великан остановился и удивленно уставился на нищего, потому что бороды у него вовсе не было!

— Что… — начал он и внезапно умолк, встретив взгляд серо-голубых глаз. Лицо у него словно одеревенело, он порылся в кармане, достал монетку и бросил ухмыляющемуся оборванцу.

— Вот! Ищи себе место в доме Хури на улице шлюх с красной дверью, над которой тройная рука Фатьмы.

С этими словами он повернул на Дерб Бинтилхата и исчез. Нищий еще некоторое время посидел, ни к кому не обращаясь, затем встал, осмотрелся, сунул чашу под джеллаба и нырнул в веселую улочку.

Он без труда нашел дом с красной дверью. Женщина из Улед Наил впустила его, глядя неприязненно, словно знала, что от него не дождаться ни денег, ни удовольствий, но ей было приказано не задерживать его. Через мгновение в задней комнате, где девицы обычно предлагали клиентам свои услуги, Дик и рыжий Майк Маллиган упали в объятия друг друга, радостно хлопая друг друга по спине.

— Приятель! Что же с тобой приключилось? — кричал великан. — В городе говорили, что ты убит — я сам, словно Христос, успокаивал девушку.

— Значит, она здесь? Ты все сделал, как я велел?

Майк Маллиган изобразил оскорбленное достоинство.

— Наилучшим образом! Клюни прекрасно присматривает за ней, но я должен сказать, что ты явился как раз вовремя! Надеюсь, ты помнишь, что до конца месяца всего два дня, и бедняжка вне себя от страха, что ты не появишься!

— Вот как?

Сердце его дрогнуло. Значит, Эжени ждет его.

— Так я уже здесь. Но ты верно говоришь, нельзя терять время! Расскажи, как обстоят дела в городе и в Дар эль-Махзене — должен признаться, что нищий слышит меньше новостей, чем многие думают.

Дик на самом деле не знал, сколько событий пропустил, изображая бродягу. Только теперь он узнал, что Бокхари, которым надоел беспутный Ахмад эд-Дахеби, восстали и свергли султана в пользу его тупого и глупого брата, Абд эль-Малика, и что формируется сильная партия сторонников Абдаллаха.

От этой новости у него захватило дух — все могло обернуться гораздо хуже. Но Майк Маллиган объяснил, что к чему.

— Между ними мало разницы. Зайдан, понимая это, сидит на заборе как раз посередине между тем и другим, Абд эль-Маликом и эд-Дахеби.

— Зайдан? Значит, я не убил его?

— Этого скользкого гада? Нет, тебе не повезло! Ты уложил его надолго, но все-таки не навсегда!

Дик покачал головой.

— Вот чего я и опасался, — вздохнул он.

— На самом деле, — рассудительно продолжал Майк, — для тебя все складывается удачно, потому что все они объединились, чтобы заманить пса сюда.

— Сюда? — испуганно воскликнул Дик.

— Успокойся, — ухмыльнулся Майк. — Девушка в безопасности, в надежных руках — по крайней мере, пока. Конечно, Клюни человек Абдаллаха, и это становится опасным. Но Зайдану пока не пришло в голову связать тебя с ним — и слава Богу. Однако чем скорее ты заберешь ее отсюда, тем лучше для всех.

— Я тоже так думаю! — серьезно кивнул Дик.

— Еще бы!

Майк многозначительно ухмыльнулся.

Дик предпочел не обратить на это внимания.

— А ты что будешь делать, Майк?

— Я? — великан изобразил удивление, как будто такая мысль не приходила ему в голову. — С моей бородой не скроешься. Если не возражаешь, я отправился бы с тобой, — и, думаю, не я один.

Серьезное лицо Дика расплылось в широкой улыбке.

— Я надеялся услышать это! Мне понадобится помощь, и каждому, кто согласится сопровождать нас до испанских пределов в Сеуту, я обещаю свою поддержку, как только мы попадем туда. Слушай, план такой…

Через полчаса он выскользнул из дома с красной дверью и направился в верхний город, к кварталу Баб Тизми и дому Клюни Гленгарри. По дороге Дику пришло в голову, что прежний паша города был близким другом Исмаила, а сейчас, несомненно, его заменил кто-то другой, более расположенный к нынешнему правителю. В таком случае дом Клюни весьма притягателен для врагов Дика, и в его окрестностях есть риск повстречаться не с одним из них. Но Дик знал, что замаскировался хорошо, — если даже собственные офицеры его не узнают, то случайные знакомые тем более не узнают.

Так вроде бы и было. Между Макзеном и Дар эль-Паша Дик встретил троих офицеров, которых мог бы назвать по именам, но они смотрели на него равнодушно, а один даже дал монетку. Когда он пересекал площадь перед дворцом, все лица казались ему знакомыми. Но никто не обратил внимания на оборванного марабута, и он прошел мимо них и нырнул в Дерб эль-Кубба.

Однако, похоже, Дик был слишком самоуверен. Приближаясь к аллее, на которую выходили ворота дома Клюни, он заметил впереди с полдесятка хорошо вооруженных всадников, направлявшихся к нему. Большинство из них были ему незнакомы, но одного он знал слишком хорошо. Это был Зайдан.

Возможно, стоило отступить и укрыться у дверей какого-нибудь дома, но такое движение показалось бы слишком заметным и подозрительным. На Дерб эль-Кубба в этом месте не было тени, ближайшая дверь находилась шагах в пятидесяти позади него, а всадники уже миновали полдороги, и Дик решил, что лучше вести себя дерзко. Он поднял чашу, и, слегка припрыгивая, как настоящий полубезумный марабут, затянул свою заунывную песнь.

— Подаяния, господа! Подаяния во имя Аллаха и моего господина Абд эль-Кадера эль-Джилани!

Зайдан прорычал:

— Пошел вон!

Но остальные, более легковерные, были настроены вполне доброжелательно. Брошенные ими монетки зазвенели в медной чаше, и он поднял глаза, благодаря их.

— Да наполнит Аллах ваши сумки! — пробормотал он. А затем, побуждаемый дерзостью, послал Зайдану проклятие нищих: — А тебе, йа сиди, пусть Аллах подаст, чтобы ты мог давать!

Маленькая кавалькада к тому времени уже проехала мимо, и Зайдан больше не взглянул бы на него, если бы не эта насмешка. Он повернулся в седле.

— Да разрушит Аллах чрево бесстыжей шлюхи, твоей матери! — начал он и резко умолк.

Дик, слишком поздно опустивший глаза, отвернулся, торопливо устремляясь через Дерб эль-Кубба. Увидев, как сузились, а потом широко раскрылись черные глаза Зайдана, он понял, что тот почти узнал его. Что-то во взгляде Дика задело в его памяти некие струны, а интуиция довершила остальное.

Дойдя до аллеи, Дик свернул в нее. Первые ворота оказались воротами дома Клюни, и он нетерпеливо забарабанил в них. Теперь дорога каждая секунда! Отчаянно необходимо было попасть внутрь, исчезнуть из виду прежде, чем вернется Зайдан, чтобы убедиться в своих догадках. Он снова постучал, но ни Клюни, ни его слуги открывать не торопились. Зайдан не поверил собственным глазам — только это помешало ему немедленно вернуться — и вновь появился в конце аллеи лишь тогда, когда его отряд уже проехал полсотни ярдов по Дерб эль-Кубба. Но Фатах, почтенный управляющий Клюни, еще только открывал ворота, и, возможно, не впустил бы оборванного нищего, если бы Дик не оттолкнул его и не захлопнул ворота изнутри.

— Что… — начал рассерженный чернокожий.

Дик оборвал его.

— Придержи язык, дурень! — прошептал он, опасаясь, что Зайдан услышит его снаружи. — Твой хозяин знает меня — я Брахим ибн эль-Хамдуш! — Он назвал первое попавшееся имя, пришедшее в голову. — Доложи ему, что я здесь!

Фатах, озадаченный, все же не решился возразить и поспешно удалился, а Дик, заложив ворота на засов, припал к ним ухом и затаил дыхание.

Стук копыт затих. Всадник, по-видимому, колебался. Похоже, он был один. Наверное, Зайдан вернулся без сопровождающих. Эта мысль — вернее, факт — принесла Дику надежду. Вскоре копыта застучали снова, и звук их постепенно заглох. Появился Фатах вместе с Клюни.

— Что за чертово имя ты сказал? — вопил шотландец. — Кто к нам вломился, что за Брахим ибн эль-Хамдуш? Я никогда…

— Клюни! — прервал его Дик. — Ради Бога, успокойся. Разве ты меня не знаешь?

Услыхав свое христианское имя, Клюни умолк.

— Что ты сказал? Бог ты мой, это же Дик!

Дик засмеялся и поднял руки.

— А кто же еще? Я просто назвал первое попавшееся имя. Прежде всего, разреши мне воспользоваться твоей ванной, а потом уж подходи ко мне. А то мои маленькие друзья переберутся и к тебе.

— Дик… О, Аллах! — охнул Клюни. — Мы так тебя ждали!

— Мы? — улыбнулся Дик. — Но погоди. Необходимо ее предупредить.

— Предупредить?

— Да, прежде чем дело не зашло слишком далеко. Меня видели, когда я входил в твой сад, и это не сулит ничего хорошего ни тебе, ни Эжени. Ведь она здесь?

Клюни улыбнулся.

— Да, и ждет тебя, парень. Ради нее медлить не стоит.

Дик облегченно вздохнул.

— Нет, нет! Конечно, нет! Не надо скрывать от нее правду дольше, чем следует. Но нам нужно торопиться — и ради нее, и ради нас самих. Что будем делать?

— Что делать? — Клюни задумчиво поскреб бороду. — Кто же положил на тебя глаз?

— Сам Зайдан! — Дик кратко пересказал события. — Я уже виделся с Майком. Мы договорились, что он соберет из бывшего полка всех, кто захочет присоединиться к нам. Мы встречаемся у Ксар Фараон, а потом все вместе едем на север, в Сеуту у пролива. Это ближайший испанский город.

Клюни одобрительно кивнул.

— Хороший план! Остатки нашего полка обеспечат тебе достаточную поддержку.

— По крайней мере, для того, чтобы преодолеть преграды, которые могут попасться на нашем пути. Правда, лучше было бы встретиться здесь — похоже, мне придется драться прежде, чем я рассчитывал!

Клюни покачал головой.

— Нет. Все запланировано как надо. Такой большой отряд здесь бесполезен, а ускользнуть незаметно всем вместе нелегко. Разреши, я управлюсь сам. Я позову своих парней и устрою их здесь, в саду. Но ты не ошибся? Зайдан действительно узнал тебя?

— Похоже на то, ведь он вернулся за мной! Мне повезло: в этот момент я уже был за воротами, хотя он видел, куда я вошел.

— Тогда сомнений нет, — согласился Клюни. — Он догадывается, где ты и кто ты! По-моему, тут два варианта: или он недостаточно уверен в этом, чтобы вламываться в мой дом, или отправился за подмогой. Но скоро мы обо всем узнаем.

— В таком случае, нас не должно здесь быть, когда он вернется! — воскликнул Дик. — Иначе тебе придется несладко.

— Нет, — возразил Клюни. — Честный человек поехал бы прямо к паше и привел отряд из Макзании, но Зайдан, судя по всему, предпочтет все держать в своих руках, по крайней мере, до тех пор, пока не заполучит девушку и не решит, как рассчитаться с тобой. Если дело обстоит именно так, он вернется с личной стражей. И тогда для тебя нет более безопасного места! Пока это дело частное, я тоже вправе противостоять любым попыткам войти в мой дом. Разве не так?

— Это шанс!

Клюни был настроен философски.

— Конечно, и мы должны использовать его, потому что Зайдан, безусловно, уже выставил человека наблюдать за домом, и незаметно вывести тебя отсюда до наступления ночи невозможно! Давай-ка извлечем из этого как можно больше пользы и, в первую очередь, отмоем тебя, чтобы ты мог как следует поздороваться с подружкой! Не думаю, что ей будет так же легко удержаться от тебя на расстоянии, как мне!

Несмотря на все тревоги и опасения, Дик по-настоящему наслаждался ванной. Уже целых три месяца он мыл только лицо и руки, и теплая ароматная вода казалась настоящей роскошью. На сей раз гурий не было: по молчаливому соглашению Клюни не стал звать Заиду и Хабибу, а могучая старуха Ямина едва ли подходила для такой роли. Клюни тоже не составил ему компании — проводив его в покои для гостей, он сразу же извинился и ушел собирать своих молодцов.

После мытья личный цирюльник Клюни подстриг Дику волосы и бороду. Он начал перебирать одежду, принесенную Клюни — шотландец якобы вынес ее из его дома. Потом дом захватили… Правда, Дик не помнил, чтобы что-нибудь оставлял там.

Однако платье сидело хорошо, как будто было специально сшито для него. Дик с удовольствием надел чистую гандуру, шелковый кафтан, набросил на плечи легкий шерстяной селхам. Позади него открылась дверь.

— Я не могу больше ждать! Дик, любовь моя!

Он обернулся.

— Эжени!

Она оказалась в его объятиях прежде, чем он осознал, что протянул ей руки.

— Клюни велел подождать в другой комнате, но я не в силах. Я уже достаточно долго ждала — хватит! Ох, дорогой мой!

У стены стояла кушетка, на которой Дик впервые начал знакомиться с обычаями этой страны так много лет назад. Пора возвращаться — начинать путешествие назад, к собственным обычаям.

— Эжени! — прошептал он снова, нагнулся и поднял любимую на руки, внезапно ощутив тепло ее тела.

Солнце уже садилось, когда звук двери, открывавшейся в главной комнате, заставил их подняться. Дик вскочил и поспешил к двери. Эжени села, торопливо приводя себя в порядок.

Посереди главной комнаты покоев для гостей ожидал Клюни, смущенно улыбаясь.

— Прости, что помешал тебе, парень, но есть новости. И пора ужинать.

— Клюни! Дик вернулся… — все еще недоверчиво произнесла Эжени за его спиной.

Дик с улыбкой привлек ее к себе.

— Он знает об этом. Боюсь, Клюни, что извиняться за задержку надо нам. В чем дело? Что за новость?

Клюни нервно крутил бороду.

— Давайте лучше сначала поужинаем! — воскликнул он и улыбнулся Эжени, но Дик видел, как озабочен друг. Однако успело стемнеть, блюда опустели, и только тогда они продолжили разговор.

— Не тяни, Клюни! — потребовал Дик. — Какая у тебя новость? Что еще случилось? Говори же! Или мы с Эжени сами должны пойти и выяснить, что ты скрываешь?

— Я бы не советовал!

— Нет? Так в чем же дело? Неужели Зайдан оказался честным человеком?

— Не совсем, но вроде того. Как мы и предполагали, сам он расположился в воротах дома напротив, а по углам моего дома расставил стражников — в полосатых джеллаба, из его личного полка. Мои молодцы удерживают аллею. Полчаса назад он перебросил через стену камень с привязанной к нему запиской. Вот, читай сам!

Он протянул сложенный кусок пергамента, покрытый вязью арабских букв.

«Якуб эль-Аббас, приветствую тебя! В моем сердце нет желания причинить тебе вред, но изменник Хасан эс-Саид находится под твоей крышей, и женщина-франги тоже. Ты знаешь, что Макзен ищет их. Твой дом окружен, и эти двое не смогут убежать. Выдай их мне до полуночи, и я не стану совать твою шею в ту же петлю. Однако в случае отказа я не премину назвать тебя вместе с ними. Жду ответа — до полуночи я не стану докладывать в Дар эль-Махзен. Будь благоразумен и да благословит тебя Аллах!

Сиди М'Хаммед Абд эль-Кадер

Дик перевел это послание Эжени, у нее перехватило дыхание.

— Достаточно откровенно! — Он взглянул на Клюни. — Зайдан объявил нам войну. Что же ты ответил?

— Я?

Клюни выглядел оскорбленным.

— Что же, по-твоему, я мог ответить? Конечно, ничего!

Улыбнувшись, Дик покачал головой.

— Ценю твою преданность, Клюни, но это послание требует ответа.

— Не понимаю…

— Сейчас нам важно войти с ним в контакт, — втолковывал ему Дик. — Можешь ли ты ответить, скажем, так: «Дай подумать». Или: «Закон Пророка не позволяет, чтобы я открыто предал своего гостя. Но если ты соизволишь один последовать за лысым нищим, который подойдет к тебе, он приведет тебя в его укрытие».

Клюни потянул себя за бороду.

— Конечно, могу! Но я ничего не понимаю.

Дик мрачно усмехнулся.

— Поймешь, поверь мне. Мы поймаем эту рыбку на ее собственный крючок. Сделай, как я говорю, Клюни, и вели цирюльнику еще раз зайти сюда.

Шотландец озадаченно нахмурился.

— Правильно ли это? — проворчал он с сомнением и вышел.

Эжени испуганно взглянула на Дика.

— Я не понимаю, Ричард, что все это значит? Ты собираешься…

Он кивнул.

— Совершенно верно! Зайдан все ясно написал. Если Клюни нас не выдаст, он нанесет удар — своими силами или позовет людей из Макзании — в любом случае нам придет конец. Поэтому нам остается только напасть на него первыми, воспользовавшись его собственной тактикой.

— Дик! — воскликнула она в ужасе, но тут пришел цирюльник, и Дик повернулся к нему.

В эту ночь луна взошла рано, превратив Дерб эль-Кубба в медленно текущую реку серебра. Человек с острым взглядом мог, приглядевшись, заметить смутные фигуры на углу Эникет Ахмад бен-Кадра и сзади в затененном дверном проеме, наискосок от дверей дома Якуба эль-Аббаса.

Откуда появился сгорбленный нищий, никто потом объяснить не мог — он возник внезапно, бредя по середине улицы, прошел мимо ворот, у которых прятался хмурый Зайдан, шепотом препираясь со старшими командирами. Лунный свет осветил худое узкое лицо нищего и голову, начисто лишенную волос, похожую на свежеснесенное яйцо. Зайдан рассеянно смотрел на него и не видел, пока тот не забубнил:

— Подаяния, подаяния, йа сиди Зайдан! Подаяния для Хасана эс-Саида!

Зайдан дернулся и уставился на него, но нищий, хромая, плелся по улице дальше. Зайдан поспешно дал указания офицерам и догнал его.

— Куда ты ведешь меня? — прошипел он.

— В ад, если ты не один, — прошептал нищий.

— Я приказал моим людям остаться и наблюдать за домом эль-Аббаса! — проворчал Зайдан. — Так где мне найти Хасана эс-Саида?

— Я отведу тебя к нему, йа сиди. Но тише! Он очень осторожен!

Над их головами мрачно завыл один из длинных рогов Рамадана, и Зайдан невольно вздрогнул.

— Отлично, — буркнул он. — Будь по-твоему. Но имей в виду; за измену ты заплатишь жизнью!

— Я поведу тебя прямо, йа сиди! — пообещал нищий.

Но это было не совсем правдой, потому что путь от дома Якуба эль-Аббаса по темной и безлюдной Дерб эль-Кубба к опустевшему гулкому дому Хасана эс-Саида никоим образом не был прямым. Однако тому были причины, люди Зайдана бродили по всем прилегающим улицам и аллеям. Так что пришлось кружить: обойти Баб Джедид, вернуться к мечети Ахмад бен-Кадра и снова выйти вдоль Зникет Бердан прямо к садовым воротам.

На продолжении всего пути было темно, впрочем, свет и не требовался. Яркий блеск луны позволял выбирать направление среди узких улочек, но его было недостаточно для того, чтобы рассмотреть смутно белевшее лицо нищего. Зайдан мог видеть только прямой нос, бросавший тень на щеку, тяжелый подбородок и бритую голову, сверкающую под луной как неморгающий глаз. Глядя на него, Зайдан и в мыслях не имел опознать в этом скрюченном, ковыляющем, безволосом существе крепкого, дерзкого, заросшего нахала, осыпавшего его оскорблениями только сегодня днем.

Однако у ворот сада на Зникет Бердан он резко остановился, насторожившись от внезапного подозрения.

— В чем дело? — прорычал он. — Ведь это же дом самого Хасана!

— Правильно, йа сиди!

Нищий склонился еще ниже, опираясь на посох, и это движение помешало Зайдану заметить, как одна его рука скользнула под истрепанный джеллаба.

— Совершенно верно, мой господин! Сегодня днем Хасан искал прибежища у моего господина Якуба эль-Аббаса. Но догадавшись, что ты узнал его, он ускользнул прежде, чем ты успел расставить сети. Что могло быть естественнее, чем прийти сюда?

— А женщина?

— Она с ним, йа сиди! Ах, какая приманка в ловушке!

Нищий протянул руку, и садовые ворота легонько скрипнули. Однако Зайдан медлил, полный подозрений.

— Оставайся здесь и карауль, — приказал он. — Я пойду и позову на подмогу моих людей.

— Нет, мой господин! Нет!

Нищий костлявой рукой коснулся плеча Зайдана.

— Времени очень мало. Они собираются бежать из города, когда прозвучит Сухир, а это произойдет с минуты на минуту. Сейчас он один, а женщина ему не помощница. Ты вполне справишься с обоими. К тому же, ради твоего спокойствия, я мог бы помочь тебе — скажем, за пятьдесят риалов.

Зайдан пытался приглядеться к нему в лунном свете, но человек стоял в тени ворот, и только лысая голова блестела.

— Пятьдесят! — вскричал он возмущенно, оскорбленный в лучших чувствах. — Ты вор и сын вора! Это не стоит больше десяти!

Нищий явно намеревался удалиться.

— А по-моему, гораздо дороже, йа сиди, — с обидой сказал он. — Я показал тебе, где Хасан, и бесплатно больше ничего делать не стану.

— Погоди!

Зайдану это показалось разумным. Любой нищий всегда ухватится за возможность запросить побольше.

— Даю двадцать пять!

Человек повернулся, но теперь Зайдан стоял ближе к воротам и должен был входить первым.

— Хорошо, мой господин, давайте мои деньги!

— Когда дело будет сделано! — буркнул Зайдан и устремился в заброшенный и заросший травой сад, залитый лунным светом.

Следом вошел нищий и тихонько закрыл ворота. Порыв увлек Зайдана на десяток шагов в глубь сада, прежде чем он заметил, что ни одна травинка не примята, ни одна ветка не сломана. Ясно было, что нога человека не ступала сюда уже многие месяцы! Он резко остановился.

— Что…

Нищий отбросил посох и выпрямился. Теперь луна ярко освещала его лицо. Даже в потемках Зайдан увидел холодный блеск серо-голубых глаз. На таких знакомых губах играла улыбка предвкушения, а рука, прежде осторожно скользнувшая в складки изношенной одежды, сжимала зловеще изогнутый, острый как бритва нож — кумийу.

— Хасан эс-Саид! — охнул Зайдан и потянулся за оружием.

— Да, Зайдан!

Дик бросился на него и ударил.

— Ну как? Жаль, что приходится убивать тебя так быстро — я бы с радостью продлил удовольствие. Но мы не можем так рисковать!

Клинок вонзился в живот и скользнул кверху. Зайдан издал булькающий звук, резко оборвавшийся, когда нож был вырван и внешняя сторона изогнутого лезвия полоснула по горлу. Традиционный прием арабской рукопашной схватки — удар в живот снизу вверх, а потом по горлу, чуть ли не отсекающий голову — оказался смертоносным, как и во все времена.

Горячая кровь потекла по руке Дика и брызнула в лицо. Голова Зайдана запрокинулась, и крик захлебнулся. В тот же миг внезапный громкий рев рогов Рамадана, провозглашающих Сухур, заглушил последние звуки.

Дик положил еще дергающееся тело на землю и вытер клинок и руки полой селхама убитого.

Клюни метался по саду взад и вперед; двое его людей в тревоге ждали. Когда Дик скользнул через ворота, шотландец вопросительно взглянул на него. Дик кивнул, и Клюни обернулся к офицерам.

— Все в порядке, господа! Забирайте своих людей и принимайтесь за дело. Очистите улицы! Если эти мерзавцы будут задавать вопросы, велите им найти хозяина и получить приказание от него лично — надеюсь, это займет их на некоторое время.

Ухмыляясь, он повернулся к Дику.

— Что ж, парень! Покажись девушке — пусть убедится, что ты еще жив! И пора отправляться, ведь если ты не забыл, мы еще не покончили с делами этой ночи!

До рассвета оставалось около часа. Небольшой отрад всадников в сапогах со шпорами пробирался сквозь тьму, спускаясь с невысокого холма к руинам древнеримского Волюбилиса. Шпоры звенели в ночи, возвещая об их приближении, и когда всадники достигли нагромождения камней, перед ними, словно призраки, выросли с полдюжины фигур.

— Кто идет?

Дик почувствовал внезапный прилив огромного облегчения, только теперь осознав, в каком напряжении он находился последние несколько часов.

— Майк! Это мы, Майк, — Дик и Эжени, живая и здоровая, и Клюни с отрядом.

— Так это вы, значит? — раздался в темноте голос Майка Маллигана. — Я уж начал думать, что вы никогда не приедете. Спускайтесь вниз и присоединяйтесь к моим людям — они у костра за холмом. Надо перекусить — день предстоит длинный.

Они осторожно спускались. Эжени крепко цеплялась за локоть Дика, но костра нигде не было видно. Ни малейшего отблеска. Только когда Майк провел их через гребень невысокого холма на другую сторону, стало ясно, почему они не заметили его раньше. Дрова в костре весело потрескивали. Майк и остальные устроились в бывшем просторном амфитеатре, и задняя стена древней сцены надежно скрывала их из виду, если не смотреть прямо спереди. Майк хихикнул.

— Здесь нас почти пять сотен, — сказал он гордо. — Но кто об этом догадается?

Клюни кивнул.

— Такое место стоит запомнить! Буду иметь его в виду!

Они подошли к главному костру, присели рядом. С помощью кинжала Майк вытащил из огня котел, поставил перед ними и поднял крышку. Соблазнительный запах мяса напомнил путникам, как они проголодались.

— Ничего особенного мы предложить не можем, — улыбнулся он, — но приглашаем отведать это блюдо! И расскажите же мне, пока едите, что вы делали до сих пор. Как вам удалось бежать, что вы видели по пути сюда?

Клюни дул на ломоть дымящегося мяса.

— По крайней мере, Зайдана нет, — задумчиво сказал он. — Можешь не волноваться.

— Что ты имеешь в виду? — вскричал Майк. — Он ушел?

Клюни пожал плечами.

— Да, можно сказать и так. Ушел, и надолго, если Дик сказал мне правду. Осмелюсь предположить, что пройдет немало дней, прежде чем его найдут!

— Что? Как? — закричал Майк. — Ну давай же, рассказывай!

Дик почувствовал, что Эжени рядом с ним вся дрожит.

— Потом, — отмахнулся он. — Сейчас важно только то, что он не стоит у нас на пути. Поскольку только Клюни и его люди знают, что мы были возле города, у нас нет причин опасаться погони.

— Совершенно верно! — согласился Клюни. — И дорога перед вами лежит прямо в Сеуту — там вы не столкнетесь с неприятностями! Испанский губернатор будет рад такому пополнению своего небольшого гарнизона и сделает все, чтобы убедить вас служить ему! Те, кто не пожелает остаться, найдут британского агента в нижнем городе, и он, окружив вас заботой, проводит через Гибралтар.

— Нас?

Майк в изумлении глядел на него.

— А ты не отправишься с нами, так что ли?

Клюни с улыбкой покачал головой.

— Уж больно старый я пес, ребята! Я так долго жил вдали от цивилизации, что не знаю, как положено вести себя в Шотландии, если бы мне довелось снова попасть туда. Вы уж простите меня, друзья, но лучше я останусь здесь, в своем доме.

Было еще темно, но первый слабый отсвет серебристой полосы рассвета уже появился на востоке — над неровной линией Джебель Зернуна. Клюни поднялся.

— Мне пора возвращаться. Да поможет вам Бог!

Дик быстро встал, а вместе с ним и Эжени.

— Мы проводим тебя до того места, где остались лошади, — сказал Дик.

Они поднялись по склону холма и вошли в небольшую лощину, где их впервые встретили люди Майка, а теперь в ожидании сидели стражники. Клюни взялся за повод своего коня и оглянулся. Эжени потянулась к нему и сжала его лицо в ладонях.

— Я всегда буду думать о вас с благодарностью в сердце — и вспоминать в молитвах, Клюни! У меня не хватает слов выразить свои чувства… Я вам так обязана, но никогда не сумею отплатить — и не только за себя, но и за моего Ричарда! Пусть Господь никогда не отвернется от вас, Клюни!

— Ладно, ладно! — засмущался тот. — Пусть Бог позаботится о вас, а вы — о своем Дике! А я уж сам о себе позабочусь!

Он торопливо поцеловал ее и повернулся к Дику.

— Прощай, парень! Береги себя и ее!

— Прощай, Клюни!

Дик пожал ему руку.

— И запомни — если когда-нибудь судьба занесет тебя в Вирджинию…

— Конечно, конечно! Даю торжественное обещание, что запомню твои слова! Да хранит Господь вас обоих!

Больше им ничего не нужно было говорить друг другу, хотя оба знали, что вряд ли когда-либо свидятся снова. Клюни улыбнулся, взглянул на занимающийся восход и прыгнул в седло. Он еще раз помахал им рукой, повернул коня, и вместе со своим маленьким отрядом поскакал прочь по каменистой тропе.

Дик и Эжени стояли плечом к плечу, прижавшись друг к другу, и прислушивались к удаляющемуся стуку копыт до тех пор, пока его еще можно было различить. И даже тогда, когда звук стал не громче биения пульса, они не сдвинулись с места. Вдруг Дик резко поднял руку.

— Слушай!

Эжени чуть повернула голову и безошибочно уловила отдаленное гудение рогов в разных тональностях, смешивающееся с едва слышным пением муэдзинов.

— Что это, Дик? — взволнованно прошептала она.

Он улыбнулся, глядя на нее сверху вниз.

— Наступил Катиб. Мулаи Идрис, священный город мавров, находится сразу за холмом, на отроге Зернуна. Это утренний призыв на молитву, предупреждающий всех добрых мусульман, что уже достаточно светло, чтобы отличить серую нитку от белой.

— А что, это важно? — неуверенно спросила она.

Дик наклонился, быстро поцеловал ее и повел назад в лагерь.

— Важно, моя дорогая! Хотя бы потому, что сегодня утром ты в последний раз слышишь рога Рамадана! Нам давно пора домой!

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.