Нет мира вне дворца

Решение важной внутридинастийной проблемы никак не влияло на более серьезные опасности для целостности мусульманского государства. После недавнего подавления алидских восстаний оставалось неистребимое хариджитское движение. В Северной Африке хариджиты держали в своих руках территорию к западу от Ифрикии (современный Тунис). В центре Халифата в Верхней Месопотамии то и дело появлялись хараджитские отряды, а в Средней Азии на базе маздакизма, буддизма и иных местных верований незаметно складывались новые учения, ратовавшие за восстановление домусульманского образа жизни.

А в год, когда ал-Мансур мог радоваться успешному исходу вопроса о престолонаследии, в Закавказье через Дарьяльский проход вторглось многочисленное хазарское войско под предводительством Астархана. Первый удар они нанесли по Тифлису, который был захвачен и разграблен. В плен была захвачена даже царевна Шушаник. Из Грузии хазары направились на юго-восток, в Арран. Наместник Арминии не смог с наличными силами противостоять хазарам, и на помощь ему были посланы войска из других областей, в том числе и те, что были предназначены для борьбы с хариджитами в Верхней Месопотамии. Это войско, столкнувшееся с хазарами в Ширване (на севере современного Азербайджана) потерпело поражение и бежало, погибли и некоторые крупные военачальники. Хазары не воспользовались этим, чтобы преследовать разгромленное войско за Курой. Ал-Мансур направил для изгнания хазар из Закавказья новое войско во главе с энергичным Хумайдом ибн Кахтабой, но хазары к этому времени ушли на весенние пастбища в своих землях (765 г.).

Уход хазар не означал наступления мира. В том же году в районе Мосула восстал один из хариджитских предводителей и объявил себя халифом. Он, правда, вскоре потерпел поражение, отступая на юг, разграбил и сжег рынок в пригороде Мосула, ушел в Ракку и уплыл по Евфрату в труднодоступные болотистые низовья. Оттуда он попытался договориться с хариджитами Синда, но те не приняли его. В этой истории примечательно то, что отряд мятежников беспрепятственно проделал более чем тысячекилометровый путь по реке, плотно заселенной по обоим берегам и не встретил сопротивления. Возможно, что из-за неустойчивого положения в Северной Месопотамии, арабское войско, собравшееся в Северной Сирии для похода на Византию, так и осталось в месте сбора. Наконец, в 770 г. в устье Тигра пристали какие-то морские разбойники, захватить Басру им не удалось, и они отступили на остров Харак.

Серьезнее оказались события в Хорасане в 767 г. В районе Герата произошло восстание, возглавленное неким устадом Сисом. Это был не мятеж военачальника или вождя арабского племени, а серьезное народное движение. Об этом можно судить и по иранскому имени его руководителя, и по многочисленности участников (хотя цифры могут быть преувеличены). Об идеологии восстания и их лозунгах ничего не сообщается. Скорее всего, восставшие руководствовались желанием восстановить образ жизни, существовавший до арабского завоевания.

Восставшие, числом будто бы до 300000, что явно преувеличено, двинулись к верховьям Мургаба (Мерверуд). Арабские переселенцы и регулярное войско оказали им жестокое сопротивление, но были разгромлены. Угроза была так серьезна, что ал-Махди перебрался из Реййа в Нишапур, чтобы быть поблизости от центра событий. Здесь он собрал новое войско из 22000 воинов и назначил решительного командующего, предоставив ему право смещать и назначать старших военачальников. Прибыв в район Мерверруда, этот командующий пополнил свое войско беглецами из разгромленного и соорудил лагерь, окруженный широким рвом.

Повстанцы не решились идти к Мерву и начали осаду лагеря. Однажды, когда им удалось ворваться через одни из ворот, командующий отрядил часть войска, которое нанесло удар по нападавшим с тыла. В жестоком бою повстанцы были разгромлены, 70000 из них якобы были убиты, а 14000 сдавшихся в плен, казнены. Устад Сис с остатками своих сторонников укрылся в какой-то горной крепости и долго сопротивлялся, пока часть сторонников не пошла на сговор с арабами. Изменники были награждены, а устад Сис с родственниками и последними приверженцами был закован в кандалы и уведен к ал-Махди. Дальнейшая его судьба не известна.

Подавление этого восстания на время отодвинуло возможность нового открытого проявления недовольства иранского и тюркского населения Средней Азии, но не могло подавить скрытого брожения в умах и душах этих людей, в которых смешались элементы различных религий с добавлением в том числе и ислама. Постепенно накапливалась энергия нового взрыва, но пока Хорасан успокоился.

Значительно хуже была ситуации в Ифрикии. За пять-шесть лет правления ал-Мансура в Ифрикийи сменилось семь правителей. Одних ставило над собой войско и жители Кайравана, другие захватывали власть силой оружия, убивая предшественников. Междоусобицы арабской верхушки позволили ибадиту Абу-л-Хаттабу в 759 г. захватить Кайраван, жители которого присягнули ему как халифу. Только теперь ал-Мансур, занятый отражением более близких угроз, вроде конфликта с равандитами в 758 г. решил вмешаться в дела этой беспокойной провинции и послал туда Мухаммада ибн ал-Аш‘аса с надежным войсковым сопровождением (143/759–60 г.). Прибыв в Кайраван, Ибн ал-Аш‘ас казнил ибадитского узурпатора, и в Ифрикии на четыре года установилось относительное спокойствие. Но военную верхушку Ифрикии не радовало подчинение человеку со стороны, и она, в конце концов, в 764 г. подняла мятеж и изгнала Мухаммада ибн ал-Аш‘аса. Ал-Мансур назначил наместником Ифрикии ал-Аглаба ибн Салима, одного из участников движения Абу Муслима. Он прибыл в Кайраван в августе 765 г., не встретив сопротивления. Выступивший было против него хариджит-ибадит Абу Курра, видя устойчивость положения ал-Аглаба, отступил без боя. Воодушевленный успехом, ал-Аглаб решил совершить поход до Танджи (Танжера) и собрать налоги с берберов. Однако воинам не хотелось идти 1200 километров по землям враждебно настроенных берберов, и значительная часть войска возвратилась в Кайраван. Затем последовал еще один удар в спину: комендант Туниса, некий ал-Хасан ибн Харб сговорился с кайраванцами и занял город.

Впрочем, когда ал-Аглаб собрал подкрепление, мятежник сам оставил город, и ал-Аглаб возвратился в него в июле 767 г. Через два месяца ал-Хасан с новыми силами подошел к Кайравану. В кровопролитном сражении погиб ал-Аглаб, а затем и ал-Хасан. Победители распяли ал-Хасана и с почетом похоронили ал-Аглаба, получившего титул мученика (шахида).

Новый наместник, Умар ибн Хафс, прибыл в марте 768 г. с 500 воинами. Он был потомком знаменитого ал-Мухаллаба ибн Абу Суфры, прославившегося борьбой с хариджитами в Южном Иране. Умар быстро снискал расположение местной арабской верхушки щедрыми дарами и чувствовал себя уверенно, когда по распоряжению ал-Мансура пошел восстанавливать и укреплять город Тубну, в десяти переходах от Кайравана. Но стоило ему уйти из Кайравана с основными силами, как к столице подошло объединенное войско хариджитов. Заместитель, оставленный Умаром, вышел им навстречу, но потерпел поражение и пал в битве.

В то же время берберы племени зената подошли к Тарабулусу (Триполи). Силы были неравны, и комендант города отошел в Кабис (Габес). Умар ибн Хавс оказался отрезанным от основных баз, а объединенное войско хариджитов и зената, численностью будто бы до 70000, подошло к Тубне.

Умар ибн Хавс хотел по совету своего окружения подкупить вождя ибадитов Абу Курру и предложить ему 60000 дирхемов, если он уйдет. Старый хариджит ответил: «Не для того меня 40 лет называли халифом, чтобы я продал свое право воевать с вами за малую толику мирских благ». Его младший брат оказался сговорчивее и увел свою часть войска за 4000 дирхемов. После этого и Абу Курра последовал за ним. Наконец решительный удар был нанесен предводителю берберов зената, Абдаррахману ибн Рустаму. Его иранское имя демонстрирует, какая запутанная обстановка сложилась в Магрибе.

Во время этих событий, происходивших в 770 г., небольшой гарнизон Кайравана в течение восьми месяцев упорно отбивал атаки осаждавших его хариджитов и берберов. Когда в городе кончились все припасы, съели не только коней, но и всех собак. Умар ибн Хафс в это время погиб, ждать помощи было неоткуда, и брат Умара Джумайл ибн Сахр вступил в переговоры с Абу Хатимом. Абу Хатим, представлявший берберскую сторону, обещал не отвергать ал-Мансура, Джумайл от лица государства гарантировал неприкосновенность имущества местных жителей. Некоторые источники характеризуют это не как соглашение, а как пощаду (аман), данную Абу Хатимом.

Стало очевидно, что ни один наместник не может удержаться в Ифрикии, опираясь только на группы, лояльные халифу, не имея в своем распоряжении верного ему войска. Ал-Мансур остановил выбор на Йазиде ибн Хатиме ибн Кубайсе, успешно управлявшем Египтом в течение четырех лет. К тому же он горел желанием отомстить мятежникам за гибель своего двоюродного брата Умара. Йазид привел с собой многочисленное войско, говорится о 50 или 60 тыс. и что на его снаряжение и отправку было израсходовано 60 млн дирхемов. Но это очень сомнительно – в Египте было трудно собрать такое войско, а о сборе войска в Палестине или Сирии не упоминается.

Абу Хатим хотел дать бой Йазиду перед Тарабулусом, но часть войска отказалась идти с ним. Столкновение произошло гораздо ближе к Кайравану, у Кабиса (Габес). Ему удалось отбросить отряд, посланный туда Йазидом, но в генеральном сражении в раби I 155 г. х. (10.II-11.III.772) армия Абу Хатима потеряла будто бы 30000 человек и разбежалась, погиб и Абу Хатим. В расправе с беглецами особенно беспощадны были мухаллабиты, заявившие, что это месть за Умара ибн Хавса. Эта расправа с хариджитами надолго усмирила Ифрикийу.

 

Внутренняя политика и изменения в земельном налоге

Конечно, история огромной империи Аббасидов в первую четверть века существования не сводилась к непрерывным войнам и восстаниям, но о повседневной жизни ее подданных средневековые историки сообщают очень скудные сведения, и даже об изменениях государственных структур в годы правления ал-Мансура можно скорее догадываться. А изменения эти, несомненно, происходили.

Процесс интернационализации ислама на основе уравнения в нем и арабов и неарабов, приведший в результате восстания Абу Муслима к власти Аббасидов, безусловно, активно шел при ал-Мансуре, шел не потому, что ал-Мансур был его активным проводником, а потому, что власть его опиралась на поддержку многочисленных хорасанцев разного происхождения. Они были и в окружении халифа, и в армии, пришедшей их Хорасана. Эти люди часто упоминаются особо, именно как хорасанцы. Они появляются даже в администрации Египта и Северной Африки, чего ранее не случалось. Из хорасанского ополчения постепенно складывалось войско, подчиненное непосредственно халифу, которого не было у Умайадов. Такие воинские контингенты становятся все многочисленнее. Как происходил этот процесс, нам неизвестно, но в исторических сочинениях исчезают упоминания о вооруженных конфликтах между племенными вооруженными группировками.

Вместе с этим лишали жалования (ата) тех, кто, будучи занесены в войсковой реестр (диван) Куфы, Басры, Фустата и других гарнизонных городов, уже не выходили в завоевательные походы.

Ал-Мансур упорно шел по пути превращения из имама, первого среди равных в общине, в настоящего самодержца. Он беспощадно расправился с Абу Муслимом, который мог стать соперником во власти, и с равандитами, поклонявшимися ему как воплощению божества, чтобы не оказаться в какой-либо зависимости от них. На этом пути он не остановился перед нарушением клятвы, лишив своего двоюродного брата Ису ибн Мусу права на престол.

Он не позволял своим наместникам засиживаться на одном месте, чтобы они не становились слишком сильными и опасными для его власти. Редко кто из них оставался на одном месте более двух лет, хотя, конечно, в каких-то случаях их смещали из-за неспособности справиться со сложными ситуациями. Так в беспокойной Басре за 20 лет правления ал-Мансура было 17 наместников и даже в духовной столице Халифата, Медине, за то же время сменилось 6 правителей. Представители династии в этой череде властей не были устойчивее – их, пожалуй, еще опаснее было надолго оставлять на одном месте.

Вместе с тем ал-Мансур приближает к себе людей, происхождение которых не позволяло бы им претендовать на власть, и которые зависели от его воли. Самой заметной фигурой в его окружении становится Халид ибн Бармак, сын главного жреца храма огня (или настоятеля буддийского храма) в Балхе.

Концентрация власти в руках одного лица неминуемо должна была вести к появлению центральных органов и высших представителей бюрократии, функционеров государства, а не представителей племенной верхушки. Ал-Мансуру приписывали такой перечень основных лиц государства: у трона четыре опоры – судья, сборщик налогов, начальник полиции и начальник почты. Однако, из названных лиц, пожалуй, никто, кроме начальника почты, не управлял соответствующей системой в масштабе государства. Судей в провинциях назначали либо наместник, либо по воле халифа при смене наместника, а уж начальников полиции точно назначали наместники.

В этом перечне государственных мужей отсутствует важнейшая фигура – глава гражданской администрации – вазир, появление которого иногда приписывается правлению ал-Мансура, и первым его вазиром называется Халид ибн Бармак, хотя упоминаний о нем в этом качестве у ранних историков не имеется.

Единственное конкретное мероприятие административно-финансового характера, проведенное ал-Мансуром, которое упоминается ранними мусульманскими авторами, это введение в 772 г. нового метода взимания земельного налога не по твердой ставке, а из доли урожая. В этом году в Верхней Месопотамии была проведена всеобщая опись имущества, земель, построек и скота. При этом жители (не указано, кто именно) попросили халифа ввести издольный налог, харадж мукасама, что и было исполнено после какого-то неясного «раздела пополам». Как проводилась замена одной формы налога на другую, каких земель и культур он касался и на какой территории был введен остается загадкой.

Впрочем, несколько отрывочных сведений, связанных с этой реформой позволяют судить о подходах к налогообложению. Как уже говорилось, существовали две ставки налога: налог с покоренного населения, харадж, который составлял половину урожая или его стоимости, и привилегированный налог, ушр (одна десятая), который платили мусульмане, и который определялся как закат с земли.

На первый взгляд все настолько ясно, что никаких пояснений не требуется, и всюду в востоковедной литературе мы встретим утверждение, что покоренные народы отдавали половину урожая, а мусульмане – одну десятую. Однако, в тексте сообщения о введении издольного хараджа говорится, что ушр равнялся одной пятой после раздела половины. Дело в том, что никто из мусульман за пределами Аравии не обрабатывал землю сам, в любом случае, покупал ли он землю или получал в пользование государственную землю (кати‘а), обрабатывали ее местные крестьяне, потомственные арендаторы. По самым несомненным сведениям, арендатор, выполнявший весь цикл работ собственным инвентарем, на своем тягле и со своими семенами, получал половину урожая – хозяин земли получал вторую половину и из нее платил соответствующую долю в виде налога. Частный землевладелец отдавал половину из своей половины, а пользователь кати‘а – 1/10 общего от всего урожая из своей половины, что равнялось 1/4 его доли. Таким образом, частному землевладельцу оставалась 1/4 урожая, а пользователю кати‘а – 0,4.

Эта необычная трактовка распределения доходов между участниками владения и совладения землей подтверждается тем, что по совершенно неоспоримым указаниям мусульманских юристов производственные затраты исключались из обложения. И в первом, и во втором случае оплата труда земледельца рассматривались как производственные затраты. Пользуясь терминологией классической политэкономии, можно сказать, что норма эксплуатации земледельца равнялась 50 %, а с точки зрения собственника земли соответствовала производственным расходам.

К сожалению, этот важный и интересный вывод из сообщения о введении издольного хараджа, не описывает процедуры перехода с одного вида хараджа на другой, тем более что налог по твердым ставкам продолжал свое существование.

Кадастрирование было встречено местным населением враждебно, были какие-то волнения, которые пришлось подавлять вооруженной силой. Эти события упоминает только один христианский автор, мусульманские источники не упоминают ни о кадастре, ни о волнениях. Эти волнения, скорее всего, были вызваны не введением земельного налога, а составлением нового кадастра, который выявлял не учтенные прежде обработанные участки и какие-то иные объекты, избегавшие обложения. Вспомним, что очередной кадастр, проводившийся при Абдалмалике, воспринимался, чуть ли не как пролог к пришествию Антихриста. На деле раздел зерна происходил следующим образом.

Зерно в Ираке было не просто продуктом питания, но и чем-то вроде резервной валюты. Огромные массы зерна выбрасывались из халифских амбаров на продажу. Из государственных амбаров (дар ар-ризк) выделяли продуктовые пайки (ризк) воинам и другим лицам, занесенным в диваны. Это зерно, сохраненное до времени сева, когда поднимаются цены на него, приносило дополнительную прибыль, а в голодные годы появление его на рынках смягчало социальную напряженность.

Другой областью обширного зернового хозяйства был Египет, из него часть зерна отправляли в приморские города Сирии, в Медину и Мекку. Остальное оставалось на месте, реализовывалось и в денежной форме вместе с другими денежными сборами поступало в Багдад.

В Ираке раздел урожая происходил следующим образом: сжатую пшеницу и ячмень из определенного округа или селения свозили на общий ток, строго следя за тем, чтобы возчики не просыпали зерно по дороге и чтобы крестьяне не подбирали его. Таких токов в центральной части Ирака (без областей Басры и Мосула) было 635. На току снопы пшеницы и ячменя расстилали по земле, и пара быков, таща за собой волокушу, размельчала колосья и солому. Провеянное зерно складывали в амбаре в большую кучу, и чиновник определял количество зерна. Затем происходило настоящее взвешивание зерна на больших весах. И чиновник, и весовщик получали свою толику из этого зерна. Халифское и государственное зерно свозилось в центральные амбары, а землевладельцы и крестьяне делили оставшееся между собой на месте. По данным географа конца IX в. Ибн Хурдадбеха, восходящим к 204/819–20 г. в Ираке было собрано в виде налога 72550 курров пшеницы и 26 100 курров ячменя (курр равнялся 29,25 ц), что составляет 2122102,5 ц и 2810250 ц. Курр пшеницы в эти годы стоил 600 дирхемов, а курр ячменя 300 дирхемов, то есть все собранное в виде налога зерно стоило 72360000 дирхемов. Налогов, собиравшихся деньгами, было значительно меньше 9924000 дирхемов.

Автор начала X в. Кудама приводит несколько иные цифры: 177200 курров пшеницы и 99721 курр ячменя. Стоимость всего зерна он определяет в 100851150 дирхемов, а деньгами было собрано 8095800 дирхемов. И по этим данным стоимость собранного зерна была во много раз больше, чем налоги, собранные деньгами.

Эти средства поступали в государственную казну. Каковы были сборы с личных владений халифа в это время, мы не знаем, но, несомненно, они исчислялись миллионами дирхемов. Налоги, собранные в провинциях, пересылались в центр не целиком, а за вычетом местных расходов, составляя примерно половину. Так известно, что примерно из 5 млн динаров, собиравшихся в Египте, в Багдад пересылалась около 2,5 млн динаров (75 млн дирхемов). Точно определить, какая часть денег пересылалась из других провинций, сказать трудно. Во всяком случае, сверх поступлений из Египта, можно говорить примерно о 200 млн дирхемов.

Определенных сведений об увеличении налогового гнета при ал-Мансуре нет, хотя, конечно, иногда злоупотребления налоговых чиновников вызывали серьезные восстания, как это было в Египте в 150/767 г. и в 155/772 г.

Способов обобрать налогоплательщиков было достаточно: обман при обмере участков, обвешивание, обман при пересчете денег на монеты теоретического веса, незаконные поборы на оплату работы землемеров и весовщиков, махинации с недоимками. Налог платили не земледельцы, а землевладельцы, но они, в свою очередь, старались переложить часть своих тягот на своих арендаторов. Сборщики налогов обманывали вышестоящие власти, с чем, конечно, последние старались по мере возможности бороться.

В «Истории Мосула», написанной во второй четверти X в., процитировано письмо из халифской канцелярии наместнику Мосула, направленное 3 шавваля 152/9 октября 769 г. по поводу денег, присвоенных чиновниками при сборе налогов за 148/765 г. «Дошла до амира верующих записка с жалобой на некоторых финансовых чиновников (умм) амира верующих в округах Мосула и их помощников, и их сборщиков налогов, их монетных контролеров, и им подобных, что деньги присваиваются (букв, "отсекаются")». Далее наместнику предписывалось строго отнестись к обманщикам, наказать и отобранные деньги отослать в казну (байт ал-мал) Багдада.

В том, что чиновники утаивали часть собранных налогов, нет никакой сенсации, здесь интересно то, что при этом упоминаются денежные контролеры, которые обычно остаются в тени в подобных случаях, и то, что финансовые чиновники названы чиновниками амира верующих; формулировки такого рода при Умаййадах не встречались. Этот оборот в документе можно было бы счесть случайностью или ничего не значащей формулировкой, но вот как определил свое положение ал-Мансур в проповеди на Арафате во время одного из своих паломничеств: «О люди! Воистину я султан Аллаха на его земле, который управляет вами по его указаниям, его одобрению и его руководству по праведному пути, и хранитель его сокровищницы…»

Здесь ал-Мансур заявляет о себе не как о заместителе посланника Аллаха, а как о представителе Аллаха на земле. В том же духе переосмыслена им роль главы государства как распорядителя государственной казны. Обычно халиф рассматривался как глава общины, которому доверены средства, дарованные мусульманами в виде налогов с покоренных, даней и военных добыч – ал-Мансур же заявил себя казначеем Аллаха, без упоминания того, что он распоряжается достоянием всей общины на благо ей.

О взаимоотношении верховной власти и подданных, по представлению ал-Мансура, красноречиво говорит одно из его наставлений своему сыну ал-Махди: «Не будет благополучия у султана без силы и не будет благополучия у его подданных без повиновения; не будет процветания страны, если нарушена справедливость, не продлится благо султана и повиновение его подданных без денег». Конечно, эти формулировки ничего не меняли в финансовой системе Халифата, но свидетельствовали о том, что глава государства-религиозной общины превращается в обычного самодержца.

Представление ал-Мансура о всемогущем царе и безропотных подданных, ждущих от него милости и благоволения, явно родилось в его голове не самостоятельно, а под влиянием иранцев в его окружении, вроде Халида ибн Бармака. И в этом свете не выглядит случайным его распоряжение о ремонте Белого дворца сасанидских царей в Ктесифоне.

Несмотря на очевидное влияние иранской административно-политической традиции, ал-Мансур не был иранофилом. Сообщается, что, когда ал-Махди, проживший в Реййе несколько лет, возвратился в 768 г. в Багдад в иранском одеянии, отец заставил его одеться по-арабски и носить суданские сандалии вместо сапог. Как выглядела эта одежда, сказать невозможно, так как нет ни одного изображения арабов, относящегося ко второй половине VIII в. Во всяком случае, наше представление о халифе и его приближенных, сидящих в чалмах, совершенно неверно: в действительности они носили остроконечные шапки, калансувы, которые при ал-Мансуре были, видимо, чем-то вроде форменной одежды, как для служивших в Османской империи – феска. Это следует хотя бы из того, что ал-Мансур в 770 г. приказал носить очень высокие калансувы, так что их приходилось набивать камышом. По этому поводу один из поэтов сочинил двустишие:

О значимости калансувы говорит и то, что в рассказе о смотре войска в 774 г., когда ал-Мансур явился в доспехах, отмечается, что шлем на нем был надет на калансуву. Так что второго аббасидского халифа надо представлять в высокой черной шапке, а не в чалме.

Наиболее наглядно и убедительно концентрацию политической и экономической власти в руках халифа демонстрирует развитие Багдада. Ни одна из резиденций Умаййадов не была настоящей столицей – главным городом государства. Ни Дамаск, ни Зайтуна, бывшая 19 лет резиденцией Хишама, не обрели такого статуса. Иной была судьба Багдада.

Завершение строительства Круглого города ал-Мансура было лишь первым этапом формирования аббасидской столицы. Буквально через три года на северном берегу Тигра в местности ар-Русафа возник новый обширный район. Здесь в 151/768 г. остановился ал-Махди со своим войском, возвратившись из Хорасана. К 771 г. здесь возник новый город, окруженный оборонительной стеной и рвом, с большой мечетью и базарами. Из Диялы к нему был подведен канал. Через Тигр был наведен наплавной мост и, конечно, пространство между городом ал-Мансура и городом ал-Махди, за которыми закрепилось название Аскар ал-Махди («Лагерь ал-Махди»), стало интенсивно застраиваться.

Вместе с тем, Круглый город ал-Мансура, задуманный как идеальный «Город благополучия», перестал полностью удовлетворять халифа. В дополнение к большому дворцу с золоченой дверью и диковинным для своего времени изразцовым куполом, ал-Мансур начал строить другой дворец недалеко от моста, получивший название ал-Хулд («Вечность»), законченный в 774 г. В том же году из Круглого города было выдворено торгово-ремесленное население, размещавшееся в кольце между внешней и внутренней стеной. Причиной будто бы стало замечание византийского посла, которому ал-Мансур демонстрировал свою столицу, что опасно иметь рядом с резиденцией беспокойное торгово-ремесленное население, особенно мясников с их длинными ножами.

Выселенные торгово-ремесленные кварталы разместились к востоку и юго-востоку от Круглого города, в районе ал-Карх, где и до этого находились базары. Здесь были проложены просторные магистральные улицы, шириной в 40 локтей (20 м), старые невзрачные постройки безжалостно сносились, и строились новые лавки, мастерские и жилые дома. Расходы на эту реконструкцию ал-Мансур взял на себя. Словом, через десять лет после постройки Круглого города Багдад вырос по площади в несколько раз, превзойдя другие центры Халифата.

Ал-Мансур не ограничился этим. В 770 г. он поручил ал-Махди перестроить Ракку. К этому времени позднеантичные города с четкой планировкой и прекрасной архитектурой после исчезновения муниципальной организации, следившей за порядком в городе, утратили былую упорядоченность: промежутки в многочисленных колоннадах закладывались и превращались в лавчонки и мастерские, никто не соблюдал красной линии застройки улиц, снаружи у городских стен беспорядочно лепились различные постройки.

Было приказано расчистить улицы и перед городской стеной снести все постройки на расстоянии 40 локтей от нее. Горожане воспротивились сносу, прекратили торговлю, возможно даже, что доходило до применения оружия – во всяком случае, работы прекратились и было решено строить рядом новый город, получивший название ар-Рафика.

Любопытно, что ал-Манур, будто бы, просил найти ему какого-нибудь отшельника, который бы по своим древним книгам указал, где должен быть заложен новый город. Обращение к христианским отшельникам за ответом о каких-то проблемах будущего упоминается и в некоторых других случаях – уважение к мудрости древних христианских книг было в то время естественным.

В том же году были окружены стеной и рвом Басра и Куфа. При этом в Куфе ал-Мансур якобы выдал деньги, узнал по списку получателей подлинное число взрослых жителей, а затем обязал всех за свой счет возвести эту стену.

Строительная активность конца шестидесятых начала семидесятых годов, естественно, требовала дополнительных расходов, но об этой стороне жизни Халифата мы знаем меньше всего.

 

Последний год ал-Мансура

Свой шестьдесят первый год ал-Мансур встретил активно и начал с того, что покинул недавно построенный и дорого ставший дворец в Круглом городе и переселился в новый дворец на берегу Тигра, с многообещающим названием ал-Хулд. Ал-Махди он послал в Ракку, назначив его эмиром этого города, который, по-видимому, рассматривался форпостом халифской власти на сирийском и византийском направлении. Одновременно наместником Мосула был назначен Халид ибн Бармак, получивший одновременно распоряжение достать через три дня три миллиона дирхемов. Эту своеобразную плату за назначение на высокий пост Халид все-таки сумел собрать у родственников и близких людей. Деньги, несомненно, требовались, чтобы пополнить казну, опустошенную стройками предыдущего года.

Затем ал-Мансур отправился с ревизией поместий в район Диялы и канала ан-Нахраван. В ал-Мадаине осмотрел начавший разрушаться Белый дворец Сасанидов со знаменитым арочным залом (иван, айван), распорядился собрать обвалившийся кирпич и начать ремонт.

Оттуда ал-Мансур спустился к устью канала ан-Нахраван, и здесь, в городке Джарджарайа, с ним случилась неприятность – он упал со своего тяжелого иранского коня (бирзаун) и в кровь разбил лицо. Это было неприятно, но вряд ли опасно для здоровья. Пришлось прервать поездку и возвращаться в Багдад. Приближался рамадан (23 июня – 22 июля 775). Он вызвал ал-Махди из Ракки, и они вместе провели месяц поста.

Отпраздновав завершение поста, ал-Мансур в августе стал собираться в хаджж. За три дня до конца шаввала (30 августа) у дворца Авдавайхи к нему присоединился военный эскорт, а через три дня в Куфе подошел сборный караван паломников. Здесь у него появились первые приступы какого-то желудочно-кишечного заболевания. Врачи, среди которых был и индийский врач, временно восстановили здоровье.

В день отъезда он будто бы позвал ал-Махди, чтобы передать ему в наследство богатство и власть (ал-мал ва-с-султан). Достоверность сказанных ал-Мансуром слов весьма сомнительна, особенно в самом начале. Ал-Мансур будто бы передал ал-Махди ларец, в котором лежали две тетради, а в них, по словам ал-Мансура, «знание твоих предков», содержащее сведения о том, что было прежде и что случится в будущем, до самого «дня воскресения». Заглянув в них в трудную минуту, можно узнать, что следует предпринимать. Это какой-то отголосок легенды о передаче «желтого свитка» с заветом Пророка, в котором имамат перешел от Алидов к Аббасидам. Легенда подобного рода была важна для придания династии бесспорной легитимности.

Поручиться за достоверность дальнейших слов ал-Мансура трудно, но они, по крайней мере, совершенно конкретны: «Позаботься об этом городе и берегись отвернуться от него. Это дом твой и твое величие. Я собрал в нем для тебя такое богатство, что, если у тебя будет десять лет харадж в расстройстве, хватит тебе на пайки (арзак), на расходы и жалование (ата) и на обеспечение порядка на границах. Береги это, ты велик, пока полна казна. И как я думаю, ты это [сделаешь].

И завещаю тебе твоих родственников, показывай их достоинство и выдающееся положение, и умножь благоволение к ним. И возвеличь их, и смягчай этим людям наказания, и предоставь им мимбары, ведь их слава – твоя слава, и их упоминание – для тебя. И о чем я подумал – сделай. Обрати внимание на своих мавлов и благоволи им и их близким, и пусть они будут многочисленны, так как они – твое подкрепление силы, если ослабнешь. Как я думаю, ты это сделаешь.

И даю тебе завет о хорасанцах, относиться к ним хорошо, ведь они твои ансары и твои сторонники (ши‘атука), которые расточают свое состояние для твоего государства и проливают свою кровь вместо тебя. И не уйдет любовь к тебе из их сердец, если будешь благоволить им.

Оказывай им добро и ограждай от зла и сохраняй в том состоянии, как они были, и оставляй того, кто умер из них у семьи и родителей. Думаю, что ты это сделаешь».

Завет заботиться о хорасанцах, которые привели к власти Аббасидов, совершенно понятен, за исключением совета отдавать умерших родственникам. Видимо, ал-Мансур имел в виду не арабов, а иранцев, которые, приняв ислам, сохранили иные обычаи погребения.

В завершение, ал-Мансур посоветовал сыну не заниматься строительством города на восточном берегу Тигра, потому что он его не завершит, не прибегать к помощи суламитов и не принимать советов женщин в своих делах.

Действительно ли аль-Мансур чувствовал себя так плохо, что решил выразить предсмертную волю перед отправлением в хаджж, зная, что он может умереть в пути? Для нас в этом завещании важно то, что, по мнению современников, мог сказать готовящийся к смерти халиф.

Путь от Куфы до Мекки занял больше месяца. Несмотря на все старания врачей, болезнь все усиливалась. Наконец, вечером 5 зу-л-хиджжа (6 октября 775 г.) он остановился в поместье Бир ал-Маймун, на границе священной территории (харам) Мекки. Понос совершенно изнурил его, он призвал своего верного мавлу ар-Раби‘а, отдал ему последние распоряжения и умер в ночь на субботу 6 зу-л-хиджжа (7 октября). Последний вздох его принял тот же ар-Раби‘а.

Присутствовавший при этом очевидец рассказывал своему сыну, что вернувшись из Мекки с предутренней молитвы он понял, что происходит что-то необычное: в шатре, служившем прихожей перед шатром халифа, у центральной подпоры стоял внук халифа ал-Хади, а начальник полиции прерывал разговоры присутствовавших. Рассказчик сел с остальными, и вдруг услышал из шатра громкий вопль. Стало ясно, что случилось что-то чрезвычайное. Тут из шатра халифа вышел чернокожий евнух ал-Мансура с воплем «Ой. Повелитель верующих!» Все заплакали. Затем вышел ар-Раби‘а с длинным свитком папируса и стал читать: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного. От Абдаллаха ал-Мансура, амира верующих, тем, кто остался после него из приверженцев его из хорасанцев и всех мусульман». Тут ар-Раби‘а заплакал и выронил свиток. Все завопили. Подобрав свиток, ал-Раби‘а дочитал послание: «Воистину, написал я это письмо, когда я был последний день на этом свете и в первый день мира вечного. И я желаю вам благополучия и прошу у Аллаха, чтобы он не забывал вас после меня и не ослеплял бы вас групповыми пристрастиями, и одни из вас не принижали бы доблесть других, о хашимиты, о хорасанцы…» Далее очевидец просто пересказал: ал-Мансур просил быть слугами ал-Махди и присягнуть ему, и о том какое вознаграждение ожидает их в День Воскресения.

Перейдем к более сухому изложению источника. Ар-Раби‘а пригласил присутствующих прощаться с умершим. Первым вошел, конечно, ал-Махди, затем Иса ибн Муса и далее – родственники, в порядке возраста и близости к покойному. Затем началась присяга ал-Махди как халифу и Исе ибн Мусе как его преемнику, которой также руководил ар-Раби‘а. Шла она чинно, по порядку. Когда присягнули все хашимиты, присягать начали военачальники. И тут произошел скандал: Али ибн Иса ибн Махан, человек, близкий ал-Махди, отказался присягать Исе ибн Мусе, якобы из-за того, что он ночью пытался раньше времени присягнуть ал-Хади. Один из Аббасидов, Мухаммад ибн Сулайман, со словами: «Это что еще за инородец?» – влепил ему такую оплеуху, что у того потекла кровь. Возмутителю спокойствия пришлось смириться и присягнуть. Когда присягнули все, кто был в Бир-Маймуне, ал-Махди послал двух уполномоченных в Мекку для приведения к присяге ее жителей. Тело халифа на том же ложе, на котором он скончался, на руках пронесли за шесть километров в Мекку, где также началась присяга новому халифу. Она проходила возле Ка‘бы и закончилась к вечеру. После омовения покойного, прошел обряд стрижки, на котором присутствовало войско. Молитву перед положением в могилу читал по завещанию Иса ибн Муса.

Двадцатилетнее правление ал-Мансура отмечено не только превращением халифа из уполномоченного ведать делами общины в подлинного самодержца, но и таким важным этапом развития арабо-мусульманской культуры как формирование из бессистемной массы юридических предписаний, рассеянных в хадисах, первых двух юридических школ. Их формирование шло стихийно.

В мусульманском обществе VII–VIII вв. имелось три источника для решения юридических проблем: 1) непреложные и неоспоримые предписания Корана и 2) столь же неоспоримые конкретные предписания Пророка, зафиксированные только памятью сподвижников Пророка, его слова и решения (хадисы) и 3) обычное право, локальное и племенное. Первый источник был бесспорен, но не охватывал все стороны жизни многочисленного населения Халифата, дополнять его должны были хадисы. Собирание и изучение их стало одним из важнейших элементов интеллектуальной жизни мусульманского общества. Было их огромное множество (некоторые собиратели говорили, что собирали до ста тысяч). Знать хадисы, которых не понимали другие, было предметом гордости, и их нередко просто сочиняли. Чтобы отсеять недостоверные хадисы, постепенно вырабатывалась определенная методика: нужно было сказать, от кого был услышан тот или иной хадис, и мог ли слышать Пророка этот информатор. Так выстраивалась цепочка из нескольких звеньев передатчиков (иснад). Одновременно таким путем вырабатывались зачатки биографических сочинений.

Из числа людей, хорошо знавших Коран и решения Пророка и хадисы, назначались судьи (кади), но это запрещало остальным вырабатывать на тех же основах свои представления о правовых нормах. В результате оказывалось, что наряду с официально назначенными судьями, появлялись авторитетные правоведы. Тем не менее, родоначальниками двух первых юридических школ, складывавшихся в Медине и Куфе с середины VIII в. стали не кади, а частные лица, интерес которых к вопросам права был своего рода хобби в свободное от основной профессии время, и, что примечательно, решительно отказывались принять на себя официальное положение судей.

Естественно, что колыбелью одной из первых четко сформулированных систем права или школы (мазхаб) стала Медина, духовная столица тогдашнего мусульманского мира. Ее творцом был Малик ибн Анас (712–795), сын мастера по изготовлению стрел, разбогатевший на торговле тканями и превратившийся в самого авторитетного правоведа Медины. Отстаивая независимость своих мнений, он отказывался от любых должностей и (что более удивительно) сумел остаться в стороне от участия в политической борьбе той бурной эпохи. По его убеждениям, халиф должен избираться из курайшитов советом авторитетных мединцев, как истинных носителей заветов Пророка, но бороться за осуществление этой идеи он не считал необходимым, так как по его мнению вред от правителя-притеснителя все-таки меньше, чем от мятежей. Основой правовых взглядов Малика и его учеников стал его сборник хадисов «ал-Муватта», в котором хадисы были расположены по темам. Когда точно появился этот сборник и когда можно говорить о сложении меликитского мазхаба, сказать трудно.

Помимо Медины школа Малика получила широкое распространение в Египте, откуда во всей Северной Африке и Андалусии. В Ираке и Иране в это время утвердилась другая юридическая школа, связанная с именем Абу Ханифы ан-Ну‘мана, ханафизм. Сказать точно, какая из этих юридических школ утвердилась раньше, очень трудно, тем более что это был длительный процесс.

Абу Ханифа ан-Ну‘ман (699–767), как и Малик, был торговцем шелком. Это совпадение не случайно. Специальные исследования биографий крупных юристов и теологов показали, что наибольший процент составляют именно торговцы тканями, а далее следуют финансисты. Но Ханифа не был арабом. Так же как и Малик, он отказывался от официальных постов, из-за чего в 747–48 г. вступил в серьезный конфликт с наместником Ирака Ибн Хубайрой. Отстраненность от политики позволила ему остаться нейтральным в политической сумятице умайадской Куфы и самим собой после прихода Аббасидов. Каким-то образом он участвовал в строительстве Багдада и будто бы изобрел способ учета количества кирпичей с помощью тростниковой палки (видимо, просто измерял кубатуру штабелей кирпича). Затем он отказался стать кади Багдада, чем вызвал гнев ал-Мансура, был арестован и умер в тюрьме в 767 г.

Сочинения Абу Ханифы (если только они существовали в письменном виде) не дошли до нас. Главным его трудом, видимо, было большое теологическое сочинение «ал-Фикх ал-Кабир», которое дошло до нас в цитатах и ссылках его учеников. То же можно сказать и о его юридических решениях, свода которых, возможно, и не было. Для Абу Ханифы было характерно более широкое использование собственного суждения: в тех случаях, когда решение по аналогии противоречило практике и здравому смыслу, он допускал самостоятельное решение «выбор лучшего» (истихсан), которое, однако, не должно было становиться прецедентом. В соответствии с этим он допускал широкое использование обычного права (‘урф).

В завершенном виде обе школы предстали уже в трудах первого поколения учеников Абу Ханифы и Малика в начале IX в.

В годы правления ал-Мансура начинает приобретать определенные жанровые формы и арабская историография, суммируя мелкие разбросанные записи и сообщения. Первое большое сочинение этого периода, дошедшее до нас – «Житие Посланника Аллаха» («Сирату расули ал-Лахи»), принадлежит Мухаммаду ибн Исхаку (ум. 767). Дед Ибн Исхака еще юношей был взят в плен в Айн ат-Тамре, и Ибн Исхак оставался мавлой рода ал-Мутталиба, которому принадлежал и сам Пророк, его потомки и ближайшие родственники. Находясь в таком окружении, было естественно заняться сбором воспоминаний о времени пророка. Однако мединцы косо смотрели на то, что этим благочестивым делом занимается потомок раба-иранца. Его обвиняли в недобросовестности, в том, что в его собрании хадисов есть ссылки на неизвестных людей и даже глухие замечания «я слышал, что…», в том, что сходные по теме хадисы он сводит в один текст. Ярым критиком его за это был Малик ибн Анас. В 737 г. Ибн Исхак покинул Медину и уехал в Египет, а затем перебрался в Ирак, был в Куфе и Мосуле, занимался сбором и передачей хадисов и сведений о жизни пророка, встречался с ал-Мансуром, пожелавшим, чтобы он написал жизнеописание пророка. Поэтому «Житие Посланника Аллаха» можно безоговорочно отнести к эпохе ал-Мансура. Дошло это сочинение до нас в переработке Ибн Хишама (ум. 822 г.).

Кроме «Сиры» Ибн Исхак написал историю халифов, несколько десятков ссылок на которую имеется в сочинениях более поздних авторов. Наиболее поздняя ссылка касается событий 53 г. х. (27.XII.672–15.XII.673).

Хорошее представление о том, как формировались большие исторические сочинения, дают работы другого историка того же времени – Абу Михнафа Лута ибн Йахии. Он был, пожалуй, первым арабским историком, пришедшим к истории не от изучения хадисов, а от интереса к политическим событиям. Его отец был главой аздитов Куфы и принимал активное участие в политической жизни Ирака, участвовал в сражении при Сиффине на стороне ибн Абу Талиба и, вероятно, не стоял в стороне от других событий бурной политической жизни Ирака второй половины VII в. Абу Михнаб, естественно, интересовался всем этим.

Единого сводного исторического сочинения ему не удалось создать. Источники разного рода упоминают более сорока небольших сборников (Китаб), посвященных отдельным важным событиям. Из них сохранились рукописи двух сочинений о гибели ал-Хусайна и о восстании ал-Мухтара.

Значительная (и наиболее значимая) часть его материала была собрана, что называется по горячим следам, либо непосредственно из уст участников событий, либо через одного посредника. По существу, он был современником многих событий: последний эпизод, записанный им, – рассказ о гибели хариджитского вождя Шабиба ибн Абдал‘азиза в 129/746–47 г.

Современником Абу Михнафа был Абу Исма‘ил Мухаммад ал-Азди, от которого дошла ценная «История завоевания Сирии». О нем известно только, что он происходил из Басры, даже времени смерти его мы не знаем. О том, что он был современником Абу Михнафа, свидетельствует одинаковая длина цепи передатчиков информации о завоевании Сирии.