Увидеть его и умереть

«Увидеть Париж и умереть!» — сколько раз я слышал это здесь от своих соотечественников. Средней упитанности мужчина лет сорока пяти, основатель первой в своем волжском городке частной страховой компании, явно не собирается помирать ни в самом Париже, ни после него. Он просто где-то эту фразу услышал и предъявляет ее, как справку, свидетельствующую о том, что он тоже не лыком шит.

«Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли Москва», — цитирует Маяковского бывший партработник, а ныне «новый русский» неведомой нам ранее профессии: он не то риелтор, не то брокер. На том месте, где положено находиться пряжке ремня, у него висит сотовый телефон, а чуть пониже — поясной бумажник, набитый долларами. Он тоже не хочет умирать в Париже. У него обширная программа. Надо посетить «Лидо», «Мулен руж» и, конечно, салун «Крейзи хорс», в общем, все те места, где «»девочки танцуют голые и дамы в соболях…» и которых теперь, наконец, можно смотреть сколько угодно, не рискуя потерять за это партийный билет.

«Красота какая! Умереть можно! Одно слово — Париж!», — вздыхает по-русски от восторга на смотровой площадке Монмартра девушка лет восемнадцати. Ну и ей, конечно, еще жить да жить.

Это, как в пьесе Оскара Уйальда:

«— Хорошие американцы, когда умирают, едут в Париж.

— А плохие американцы?»

— Плохие? О, они едут в Америку…»

Так и русские — едут «умирать» в Париж. Ибо обмереть, умереть в Париже, от Парижа — это, наверное, и означает вдохнуть жизнь полной грудью. А по-настоящему умирать надо ехать в Россию…

У каждого из нас свой Париж, свое представление о Франции и французах, а уж о француженках тем паче. «Покажи мне Королевскую площадь», — просит меня мой давний знакомый. Просит так, будто там, на этой площади, живет девушка его мечты. Я мысленно просматриваю карту Парижа, прикидывая, о какой же именно Королевской площади он ведет речь: на сегодня в Париже есть только Королевский мост, который соединяет оба берега Сены у Лувра, как раз напротив дома, в котором умер Вольтер: есть Королевская улица, рю Руаяль, где находится ресторан «Максим’с». А вот Королевских площадей в Париже раньше было несколько, в том числе и нынешняя площадь Согласия, а сегодня нет ни одной. И только потом, учинив моему приятелю деликатный допрос, я выясняю, что узнал он об этой площади в «Двадцать лет спустя» у Дюма: это был пароль Д'Артяньяна и его друзей-мушкетеров. Тут я соображаю, что речь идет о нынешней Площади Вогезов, самой старой в Париже. Там, действительно, когда-то, несмотря на все запреты Ришелье, по поводу и без повода, с утра до вечера рубились на дуэлях мушкетеры короля и гвардейцы кардинала… И только тут я понимаю, что мой знакомый всю свою жизнь мечтал посмотреть именно Париж Д'Артаньяна и Людовика XIII. Мы гуляем с ним по дворцу Пале Руаяль, где жил великий кардинал. Он недоумевает, как это французы позволили нарушить такую красоту инсталляцией Буррена. Я пытаюсь спорить и говорю, что черно-белые колонны Бюррена как бы символизируют собой развалины некоего античного комплекса с колоннами… Он смотрит на меня с недоуменным протестом и все повторяет свое: «Как же было можно?!» Потом я услышу ту же фразу во дворе Лувра, где он увидит модерновую стеклянную Пирамиду Пэя. Он не сможет понять, почему кто-то посмел посягнуть на тот его Париж, который он столько лет, мечтая попасть сюда хоть раз в жизни, носил в себе. У каждого свой Париж. Чтобы утешить его, веду его через Королевский мост к улице дю Бак, где в доме номер один и жил в XVII веке капитан мушкетеров Шарль де Батц Кастельмор д'Артаньян. А потом мы поедем с моим любителем Дюма под Фонтенбло, в замок Буррон, где живут сейчас потомки этого легендарного мушкетера и где, как утверждают, по сей день хранится шпага д'Артаньяна…

В советские времена каждый наш турист обязательно посещал кладбище Пер-Ляшез и знаменитую стену Коммунаров, у которой они были расстреляны. И еще музей В. И. Ленина на улице Мари-Роз. Сейчас гиды больше рассказывают о том, что на Пер Ляшез похоронены Эдит Пиаф и батька Махно, а Музей Ленина и вовсе захирел, и французские коммунисты его закрыли, т. к. содержать его было больше не на что, да и никто уже туда из России не ходит. Французы мудрее относятся и к своей, и к чужой истории. Парижская мэрия, независимо от того, правый там мэр или левый, выделяет средства на Общество Парижской коммуны, а очень правый мэр Лонжюмо, где Ленин и Крупская когда-то держали знаменитую партийную школу, по-прежнему не снимает мемориальную доску с того здания, в котором она находилась. Наверное, многому французов научила сама их история, достаточно кровавая, чтобы никому не жаждать крови инакомыслящих.

У многих из нас в истории Франции были и свои любимые уголки: слишком много точек соприкосновения у наших двух стран и народов, хотя и нет соседства географического. Ну кто из мальчишек не представлял себя Д'Артаньяном, а кто из девчонок не мечтал о похождениях Анжелики. Кто не млел, слыша волшебные имена: Принц Кондэ, Герцог Гиз, Королева Марго, графиня де Севиньи, мадам Помпадур. Сколько ни воспитывали классовую ненависть к аристократии, не помогло…

Когда я показал одной своей дальней родственнице, приехавшей в Париж, как это принято, «увидеть и умереть», (причем то и другое вместе с магазинами за два дня), место, где казнили Марию-Антуанетту и рассказал, как потом по распоряжению Людовика XVIII разыскивали в общей могиле на Мадлен останки королевы и ее мужа Людовика XVI, она разрыдалась и долго не могла успокоиться. Будто все это двести с лишним лет назад произошло с ее прапрабабушкой. Оказалось, что виной тому Стефан Цвейг с его известным романом об «Австриячке», как звали Марию Антуанетту не любившие ее при жизни французы. Детское впечатление от гениально описанной Цвейгом сцены казни королевы вернулось к моей родственнице бумерангом на Площади Согласия двадцать лет спустя…

Конечно, у всех нас, русских, о Париже представление восторженное до тех пор, пока мы его как следует не узнаем. Непрост этот город и далеко не всегда гостеприимен. Но это понимаешь, только помыкавшись здесь вволю и став немного парижанином. Но к туристу Париж расположен и благосклонен. И разочарования у туриста возникают в этом городе, скорее, по недоразумению, чем по чьему-то недоброму умыслу.

На Елисейских полях гид увлеченно читает нараспев «Гимн Франции» Пьера Ронсара в русском переводе нашим туристам:

«Вась, — говорит один из наших. — Брешет этот стихоплет. Третий день в Париже, ни одной красивой француженки еще не видел. Вчера положил на одну глаз, так оказалась наша, русская…»

Вася соглашается, кивая головой в раздумье. Действительно, где же они, очаровательные Анжелики и Королевы Марго?!

«Ну, — беседую я мысленно с Васей и его другом, — если говорить о Королеве Марго, то при всей своей сексуальности и бесчисленном количестве любовников, которыми она услаждала свою плоть до старости, она была достаточно некрасива. Но, как говорится, чертовски мила. Не столько красивой, сколько очаровательной была, например, Брижжит Бардо в лучшие свои годы. Классически красивые француженки есть. Но, во-первых, если они по-настоящему красивы, как Катрин Денев, то, понятно, что по улицам Парижа они пешком не ходят. А во-вторых, их, увы, мало. Французы сами об этом, кстати, знают. В одном рекламном ролике рекламировалось «все французское». Хозяин дома с гордостью показывает телевизор, холодильник, кухню, светильники, компьютер и мебель, приговаривая: «Все сделано во Франции!» В этот момент входит блистательно красивая хозяйка дома. «Конечно, француженка?», — уверено говорит гость. «Ну что ты, итальянка!», — отвечает хозяин. Действительно, гораздо чаще красавиц встретишь на юге Франции поближе к Италии, но не в северных ее краях. В массе своей не отмеченным классической красотой француженкам красивую внешность вполне заменяет шарм. Это чисто французское понятие. Тургенев был без ума от Полины Виардо до конца своей жизни. По свидетельству современников, она была чуть-чуть посимпатичнее Квазимоды. Но, как только она начинала разговор или принималась играть на фортепьяно, все забывали о том, что она удивительно некрасива. Главное, чтобы женщина сама себя чувствовала неотразимой и остальное приложится. Француженки в этом, как правило, уверены на сто процентов.

  

«Француженки не стесняются открывать шею и плечи перед мужчинами, но стесняются это делать перед солнцем».

(Марина Цветаева)

Перед поездкой во Францию люди любознательные обязательно почитают хоть что-нибудь о Париже. У одних — это еще дореволюционная интеллигентская традиция, усвоенная от бабушки от прадедушки. У других — синдром различных выездных комиссий, где ушедшие на пенсию активисты могли задать кандидату на выезд самый каверзный исторический вопрос. Самые благодарные туристы будут потом, попав в Париж, радоваться каждой живой иллюстрации почерпнутого ими из книжек. Самые дотошные будут мучить своих гидов, уличая их в «невежестве». Шукшинский герой из рассказа «Срезал» в Париже, увы, гость нередкий. Хотя гораздо чаще все прочитанное наспех и плохо усвоенное еще в школе, а затем в вузе и просто из газет, журналов и книжек перемешивается в головах приезжающих сюда россиян в такую окрошку из имен, дат и анекдотов, что это, скорее, мешает воспринимать реальный Париж, чем помогает. Говорят, что покойный генерал Лебедь всерьез готовился к своей поездке во Францию и проштудировал при этом не один том. Но когда его спросили в ходе совместной телепередачи с Алэном Дэлоном, знаком ли он с его творчеством, Лебедь не вспомнил ничего. Но, чтобы показать, что все же этого актера знает, напел популярную в свое время песенку «Наутилуса Помпилиуса»: «Алэн Делон, Алэн Делон, не пьет одеколон…» Вот так и с Парижем.

Один мой коллега замучил меня, требуя разъяснить ему разницу между названиями Сен-Жермен и Сен-Жермен-де-Пре… Как я понял, его не интересовала ни история аббатства Сен-Жермен-де-Пре, где хоронили королей из династии Меровингов, ни бульвара Сен-Жермен. Просто он услышал разговор на эту тему в какой-то интермедии Ширвиндта и Державина и задал мне «вопрос на засыпку».

И все же хорошо, что Парижем и Францией у нас, пусть даже через анекдоты, но интересуются все. Прекрасно, что появилась возможность, скопив относительно немного денег, увидеть Париж собственными глазами, а не глазами чиновника от журналистики, который доверительно сообщал в телекамеру: «Нелегкая журналистская судьба забросила меня на берега Сены». И не дрожать при этом вплоть до самого взлета самолета, что где-то кто-то и за что-то тебя может «не выпустить» или потом куда-нибудь «не впустить»…

Я радуюсь, когда приезжий мой соотечественник хоть что-то знает о Франции. Если даже он процитирует мне только одно известное ему изречение Генриха IV (1553–1610): «Париж стоит обедни» и не перепутает это слово с обедом. Я даже не буду уточнять, что в более адекватном переводе это звучит, как: «Париж стоит мессы». Я не стану пояснять, что Генрих Наваррский, не вошел бы в Париж королем, не став католиком. Он переменил веру, чтобы спасти Францию от самоуничтожения в религиозных войнах, но остался верен своим друзьям-протестантам. И уж наверняка не скажу, что никто не знает точно, сказал это сам Генрих IV про Париж и мессу либо автор этого знаменитого изречения — его министр Сюлли.

Я печалюсь, когда сталкиваюсь не просто с невежеством, а еще и с невежеством воинственным. Хоть и редко, но такие встречи, увы, бывают. У здания Парижской оперы останавливается машина. Оттуда с сознанием собственного достоинства выдвигается на тротуар многоцентнерная супружеская пара «новых русских». Гид рассказывает им про историю строительства Оперы во времена Наполеона III и добавляет, что уже в наше время потолок Оперы был расписан Шагалом. «Чем-чем расписан?» интересуется разукрашенная золотом монументальная госпожа-туристка… Тут впору провалиться сквозь землю, в то самое подземное озеро, что кроется под зданием Оперы…

Выйдя из российского посольства, по бульвару Ланн фланирует группка высокопоставленных приезжих, которых сопровождает молодой дипломат. Указывая на старый дом на противоположной стороне, он сообщает, как о чем-то сокровенном: «А вот это — дом Эдит Пиаф». Московский гость осведомляется: «А он что делал?» — «Он пел», — не растерявшись, отвечает юный дипломат, прислушиваясь, не содрогнулась ли под ним парижская земля.

Толпа туристов окружила гида на Площади Согласия. По виду — наши. Это неистребимо. Я узнаю их даже когда они во всем от Версаче. Гид рассказывает, что установленный в центре площади обелиск рассказывает о египетском фараоне Рамзесе Первом. Из толпы следует вопрос: «А чего этот Рамзее в Париже делал».

«Все смешалось в этом доме, — добродушно постукивает молодого человека по лбу его седовласая соседка по автобусу. — «Бедная Лиза» и «Мона Лиза», Джоконда и Анаконда, Карамзин и Леонародо да Винчи, Париж и Мухосранск…» Все смеются. Слышно, как позвякивают утренние льдинки фонтанов Лувра. И кажется, что стеклянная Пирамида Пея тоже подрагивает от хохота…

А Карамзин… Он, кстати, бывал в Париже, почти 200 лет назад. Но первое его от него впечатление очень сходно с ощущением и современного русского человека, который оказался в Париже впервые:

«Я в Париже! — писал автор «Истории Государства Российского». — Эта мысль производит в душе моей какое-то особливое, быстрое, неизъяснимое приятное движение… “Я в Париже!” — говорю я сам себе и бегу из улицы в улицу…» По Парижу надо ходить: из машины его не поймешь и по-настоящему не увидишь. Бежать же приходится, потому что хочется, как можно больше увидеть. А, как правило, дней в Париже у туриста — раз два и обчелся. К счастью, Париж — город, относительно небольшой, и обежать его достопримечательности за пару дней все же можно. Во всей Франции — 56 миллионов жителей. А посещают ее ежегодно 65 миллионов туристов. Причем большая их часть непременно едет в Париж, Версаль и Евро-Диснейленд. Последний по популярности побил уже Собор Парижской Богоматери, Версаль и Эйфелеву башню. В гостях у Микки-Мауса ежегодно бывает не меньше 13 миллионов человек. На Эйфелеву же башню поднимаются всего 8 миллионов. Чуть побольше, чем на Монмартр.

Моя московская знакомая абсолютно уверена в том, что теперь в Москве ну почти все так, как в Париже. «Назовите мне, — требует она от меня с не терпящим возражений патриотизмом, — ну чего у вас тут в Париже есть такого особенного, чего у нас нет в Москве? У нас, — бросает она на весы затеянного ей же самой спора самый весомый аргумент, — даже киви есть. Ну а этого вашего сыра рокфора, так вообще завались. Сыра теперь в каждом магазине сортов по тридцать. Вино французское есть, духи французские есть, бутиков — счета нет. Хоть от «Нины Риччи» одевайся, хоть от Кардена. Были бы деньги, из «Шанели» номер пять ванны можно принимать». Она так мне хочет доказать, что в Москве уже «полный Париж!», что даже говорит в рифму к своему собственному удивлению, и это ей лишь прибавляет уверенности в ее правоте. Я и не спорю. Действительно, были бы деньги. И все же в Москве нет главного. Нет Парижа!

«Чего нас, русских, так сюда тянет?», — спросил меня как-то один мой знакомый. — Ну что мы потеряли в этом Париже?»

На эту тему написаны тома. Подолгу жившие здесь русские писатели, бывало, и брюзжали, лениво поругивая Париж и его нравы, но, покинув его однажды, при первой же возможности вновь стремились сюда попасть. Эрнест Хемингуэй точно определил этот город, как «праздник, который всегда с тобой».

Русский поэт Иван Дмитриев уточнил: «В Париже всех не покидает какое-то стеснение в груди… Все начинают дышать по-новому, следовательно, надеяться…» На что? А неважно, на что конкретно. Здесь хорошо, легко, радостно. И хочется надеяться, что так будет всегда. Париж уже поэтому надо посмотреть хотя бы однажды. Ну а потом можно когда-нибудь и умереть с чистым сознанием выполненного долга.

Да, у каждого у нас свой Париж. И у меня — свой. И я охотно о нем расскажу.

 

Пора отпусков

Я люблю Париж в августе, в пору отпусков. Я люблю его, когда он пустеет, когда прекращается на время его вечная, деловая суета и его улицы освобождаются от тромбов автомобильных пробок. По Парижу бродят толпами туристы, постигая с каждым пройденным километром объективную истину: чтобы понять красоту французской столицы и ее особый «амбьянс» (т. е. ее атмосферу, ее очарование, ее дух), Париж хотя бы раз в жизни надо обойти пешком. Единственное в эту пору неудобство — зависающий над городом смог. Даже ветер на время августовского отпуска останавливается, и в парижской котловине, образованной тысячелетиями прорывавшейся к океану Сеной, воздух застывает без движения так, что в иные дни становится трудно дышать. Мэрия Парижа советует тогда автомобилистам без надобности из дома на машине не выезжать.

Это искушение, однако, очень трудно преодолеть, потому что именно в августе по Парижу ездить одно удовольствие: обычно забитые улицы, да так, что машины стоят по их обочинам бампер в бампер на парковочных стоянках, освобождаются. Без проблем можно запарковаться. И к тому же в августе за это не надо платить. Уходят в отпуск даже назойливые дамы из парковочной полиции. Они круглый год только и стерегут тот момент, когда вы отлучитесь от своей машины, не заплатив за стоянку, или поставите ее в неположенном месте, чтобы тут же прилепить вам на ветровое стекло талончик со штрафом в двух экземплярах, или хуже того — увезти на «фурье», т. е. «штрафную площадку». Парижане этих «голубых ангелов» ненавидят. Про них рассказывают самые злые анекдоты и распускают всяческие слухи. Говорят, например, что в парковочную полицию специально набирают бывших проституток, которые вымещают свою злобу на добропорядочных граждан, выписывая им штрафы, и даже, простите, получают при этом оргазм. После того, как я оставил машину на Пасси буквально на пять минут, а ее за это время успели увезти на «фурье», я и сам готов был в это поверить…

Августовский Париж удивительно умиротворен и спокоен. К августу все спешат завершить свои дела. Налоговое управление рассылает повестки об уплате налогов за прошлый год. С намеком, чтобы не потратили в отпуске то, что надо отдать государству. Заканчиваются парламентские заседания. В магазинах в соответствии с жесткими сроками, установленными законом, завершаются soldes («сольды») — распродажа товаров по сниженным ценам…

 

«Сольды»

Самые крупные сезонные «сольды» проводятся дважды в год: в июле-августе, когда летняя одежда уступает место новым осенне-зимним коллекциям, и после Рождества до середины февраля. Это очень выгодно для всех: магазины освобождают свои склады и полки, не давая залеживаться товару. Сольды эти изматывают парижан почище любой сверхурочной работы. Дело в том, что по стабильным ценам французы покупают только продукты. Но не одежду и обувь. Они ждут сольдов. Часто наши туристы, побывав впервые в Париже, удивляются, почему так скучно и немодно одета парижская толпа. Да, Париж — город мировой моды. Но, ох, как трудно «одеться» в Париже! По-настоящему фирменные вещи остаются недоступными из-за высоких цен до тех пор, пока не начнутся спасительные распродажи. В эти дни творятся чудеса. Платьице от «Нины Риччи» уже в первый день сольдов можно купить не за 5 тысяч евро, а всего за 500, а в последний день и за 50 евро отдадут. Вот тут-то и начинается ажиотаж. Как-то в сольды я заглянул на Пасси в фирменный магазин «Франк э'фис». Обычно к его товарам не подступишься. А тут все сметали с прилавков по дешевке. Примерочных не хватало. И я своими глазами видел, как солидные буржуазные дамы, сбросив с себя при всем честном народе верхнее платье, примеряли сольдируемые наряды. Свой шанс никто упускать не хотел, и тут уже было не до политеса.

Продавцы все это учитывают и вроде бы по сольдируемой цене подсовывают покупателю вместе с фирменными вещами низкосортицу. Это касается не только маленьких бутиков, но и больших универмагов типа «Галери Лафайет», «Прентам», «Саморитен». Даже там найти «стоящую» вещь во время сольдов не так-то легко. И все же после сольдов парижане выглядят куда наряднее, чем обычно. Обновки не держат в сундуках. Надевают сразу и хоть недолго, но все же походят по последней моде сезона…

 

Отдых — это святое

В августе настроение улучшается: у одних потому, что они едут в отпуск, оставив все заботы и проблемы до возвращения на работу, у других потому, что можно оставить все дела, включая поиски работы, ибо в августе, а, если еще точнее, практически до середины сентября, когда дети возвращаются с каникул и идут в школу, просто не с кем разговаривать по делу. С того самого момента, когда из Парижа в курортных направлениях начинают вытекать медленно, как густые потоки из кратера грязевого вулкана, автоколонны отпускников, в головах у ответственных и безответственных работников совсем другие заботы. Они мыслят категориями отелей и кемпингов, пляжей и ресторанов, рыбалки и гольфа. Они забывают на время деловой язык и говорят на языке отпускников, который универсально понятен, потому что это в основном язык жестов. Прежде всего, это жест отчаяния: «Ох, как я устал!», который тут же сменяет жест восторга: «Ох, как прекрасно, что можно, наконец, отдохнуть!»

Я редко кому из французов рассказывал, что лучше всего отдыхаю в августе в Париже. Знал, что не поймут. Ведь август — это святое. Надо разбиться в лепешку, взять на худой конец кредит в банке, но вывести все семейство хотя бы в Нормандию на океан. Даже консьерж в нашем доме уезжал на август куда-то со всем семейством и своими двумя собаками. Человек, который этого не делает, а остается в Париже в августе, тем самым подает сигнал окружающим, что дела у него идут не лучшим образом, а, скорее всего, самым худшим. Так что, если меня спрашивали: «А чего это ты сидишь в Париже?», я объяснял, что у русских не так, как у французов, и что у нас принято отдыхать в сентябре. А в Париже в августе я в свободные от работы дни выезжал в лес в Рамбуйе или на рыбалку в карьеры у Сены. Да и до океана от моего дома всего двести километров. А Париж в августе лучше видишь и чувствуешь. Это один из тех немногих вечных городов планеты, где прошлое и настоящее сосуществуют, будто в сообщающихся сосудах, хотя и не смешиваются.

Надо встать рано утром, когда только открываются кафе и брассри и в булочных выпекают первый хлеб. Утренняя прохлада пахнет геранью, хрустящей корочкой знаменитого парижского хлеба и кофе…

 

Статуя Свободы

Когда я выхожу к Сене из своего квартала, то непременно попадаю на мост Гренель, который ведет к Дому радио. Одна из опор этого моста упирается в остров посреди Сены, на котором высится Статуя Свободы, как две капли воды похожая на ту, что установлена на острове Бедлоу при входе в нью-йоркскую гавань. Далеко не все американцы знают ее историю. В уже упоминавшемся «гиде по Франции», изданном для американских военнослужащих в 1944 году, в ответ на вопрос: «Один француз говорил мне, будто они подарили нам Статую Свободы! Что вы на это скажете?» — сообщается, что на американскую Свободу собирали деньги 180 французских городов и 40 генеральных советов. Собрано было около 250 тысяч долларов. Остальные необходимые 280 тысяч собрали американцы.

Парижская Свобода много меньше той, что в Америке. Хотя автор ее — один и тот же французский скульптор Франсуа Бартольди, и оригинал этой знаменитой статуи он лепил со своей матери. Сооружение Бартольди было действительно огромным. Нью-йоркская Свобода имеет рост 46 метров, а с цоколем — 71 метр. Потребовалось почти пять лет, чтобы отлить ее по частям и перевезти в США из Франции. В нью-йоркской гавани она была установлена в 1886 году на каркасе, созданном Густавом Эйфелем, а ее уменьшенная парижская копия встала у Моста Гренель даже на год раньше, в 1885-м году. Это был подарок Парижу от имени поселившихся здесь американцев. Когда Сена выходит из берегов, Свобода стоит по колено в воде, почти как в нью-йоркской гавани. В Париже есть еще две копии этой Статуи Свободы: одна в часовне Музея искусств и ремесел, а другая — в Люксембургском саду. Кстати, до сих пор идет спор, какую же из этих двух статуй следует считать оригиналом Бартольди. А уж по Франции этих копий не счесть. Они есть практически в каждом крупном городе. Это ли не доказательство того, что превыше всего на свете французы ценят свободу!

…Я люблю приходить сюда пешком и спускаюсь по лестнице на остров к самой воде. От самого постамента Свободы рыбаки-любители забрасывают в Сену свои спиннинги. Здесь берут на блесну судак, окунь и щука. Французы их вылавливают, потом освобождают от блесны и выбрасывают обратно в Сену. Рыба эта из-за многолетних сбросов городской отравы в Сену несъедобна. Даже кошки ее не едят…

  

В самом сердце Франции — в Париже на восточной части Лебединного острова стоит статуя Свободы — «младшая сестра» американской статуи Свободы, подаренной США на 100-летие со дня подписания декларации, провозглашающей независимость страны

 

Эйфелева башня

С моста Гренель лучше всего фотографировать Эйфелеву башню. До нее от нашего дома по набережной Сены идти минут пятнадцать. Незадолго до своего окончательного отъезда из Парижа в Москву я написал ей лирическое послание, которое потом было опубликовано в моей книге стихов «Заветные тетради». Вот оно:

ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ

Я не кривил душой. Я ей ответил взаимной любовью. Всегда, возвращаясь в Париж, говорил ей, как живой: «Привет, Башня!» К ней тянет, словно магнитом. Особенно вечером, когда ее железные кружева подсвечены изнутри тысячами огней. Парапсихологи утверждают, что под ней можно даже «зарядиться», если постоять между ее гигантскими полукруглыми опорами и поглядеть снизу, сосредоточившись, на уносящиеся к 300-метровой высоте лифты.

Башня гигантская, но не давит на человека. Она учит его парить. Может быть, в этом ее главная прелесть. Один из современников ее создателя, французского инженера Гюстава Эйфеля (1832–1923), говорил: «Перед этим колоссом человек ощущает себя одновременно и гигантом, и лилипутом, и великим, и ничтожным…»

У ее подножия чувствуешь почти физически соприкосновение времен. Может быть, именно здесь, на Марсовом поле прошлое переходит в настоящее, а настоящее — в будущее. Чтобы в этом не осталось сомнений, надо прийти сюда в грозу и услышать, как беснуется ветер, пойманный в эту загадочную, перевернутую Воронку Времени.

Ощущение от встречи с ней непередаваемо. Это бал, карнавал, хеппенинг, где она — главный затейник, и невозможно не поучаствовать в этом вечном празднестве по имени Париж, которое продолжается вокруг нее вот уже более ста лет. Она воспета в тысячах песен и стихов. Она отразилась на полотнах художников и на миллионах, если теперь уже не сотнях миллионов, фотоснимков. И все равно в ней живет загадка, разгадав которую только и можно объяснить, почему она стала символом и Парижа, и всей Франции.

Странно говорить об этой металлической конструкции, как о чем-то живом. Но иначе о Башне и непременно с большой буквы никто и не говорит. Железо ржавеет. Башня то и дело умирает и оживает. По замыслу Эйфеля, ее собрали из 18 тысяч металлических деталей, соединенных 2,5 миллионами заклепок. С годами все эти части заменили, чтобы избежать эрозии. Башня, по сути дела, все время омолаживается. Ее красят каждые 7 лет специальной краской — смесью хромовой, желтой охры и окиси железа.

Ощущение ее легкости — не только дань воображению. Оно имеет и техническое решение. При весе ее металлоконструкции в 7 300 тонн она оказывает на землю не большее давление, чем человек, сидя на стуле, — 4 кг на квадратный сантиметр. А если поместить башню в цилиндр с воздухом, то ее вес вместе с каменной кладкой (это уже 10 тысяч тонн) не превысит веса заключенного в цилиндре воздуха. Это, действительно, чудо.

Башня — живое свидетельство того, что во Франции умеют работать. Всего 50 инженеров по 5 300 чертежам, часть которых в натуральную величину деталей создавал сам Эйфель, сработали Башню на бумаге. Сто рабочих в кратчайшие сроки эти детали отлили. Эйфелю понадобилось только 132 монтажника и 16 гидравлических домкратов, чтобы все это собрать. Только один рабочий сорвался и разбился во время этой стройки. И то, говорят, по собственной глупости.

К тому моменту, когда в 1886 году Эйфель выиграл со своим проектом башни первую премию среди 700 претендентов, представивших свои проекты к парижской Всемирной выставке 1889 года, он уже был признанным метром «металлической архитектуры». За свои 55 лет он построил десятки мостов и виадуков, а в историю уже вошел, соорудив в 1886 году в Нью-Йорке внутренний каркас для Статуи Свободы. Но всемирная слава пришла к Эйфелю только с Башней. Если по справедливости, то он был не столько ее автором, сколько руководителем проекта. Но о его «соавторах», которые отказались от своих прав в его пользу, теперь уже мало кто помнит. Башня, как и слава, принадлежат Эйфелю. Может быть, подобную башню построили бы и без него. Не на Марсовом поле, так где-нибудь в другом месте. Но такую мог построить только он. И она оставалась самым высоким зданием в мире долго, до тех пор, пока в Нью-Йорке не поднялся над Манхэттеном небоскреб Эмпайр-стейт-билдинг.

Эйфель, действительно, был не только талантливым конструктором, но и гениальным организатором. Строительство Башни заняло всего два года, два месяца и пять дней. Уже 31 марта 1889 года Эйфель смог принять на третьем уровне на высоте 300 метров своих друзей, в своем маленьком кабинете, куда первым посетителям пришлось карабкаться по лестнице, как альпинистам. До сих пор в этом кабинете на третьей площадке башни продолжают беседовать Эйфель и изобретатель электрической лампочки Эдисон, правда, восковые. Лифты заработали только в середине мая, а сама башня была официально открыта президентом Франции Сади Карно только 10 июля, за четыре дня до столетия Великой Французской революции.

Как и водится, причем не только в России, но и во Франции, гениального Эйфеля тут же облили помоями. Вот отрывок из письма протеста против сооружения Эйфелевой башни, подписанного среди других композитором Шарлем Гуно, создателем здания Парижской оперы архитектором Шарлем Гарнье, писателями Александром Дюма и Ги де Мопасссаном:

«Мы протестуем против этой колонны, обитой листовым железом на болтах, против этой нелепой и вызывающей головокружение фабричной трубы, устанавливаемой во славу вандализма промышленных предприятий. Сооружение в самом центре Парижа этой бесполезной и чудовищной башни Эйфеля есть не что иное, как профанация…»

Эйфель не переживал. Он получил башню в аренду на 20 лет. Она окупилась ровно через год, хотя ее строительство и обошлось в 8 миллионов франков. Первоначальный план разобрать ее к 1909 году был провален сразу же. Но, как только срок контракта Эйфеля закончился, враги Башни снова пошли на нее в атаку с такой силой, что ее, действительно, едва не снесли в 1913 году. И все же предсказание поэта Верлена о том, что «эта скелетоподобная каланча долго не простоит», не сбылось. К счастью.

С годами Башня все увереннее входила в Вечность. Ее рисовали П. Серо. М. Руссо, М. Утрилло, П. Бонар, Р. Делоне, П. Пикассо, Р. Дюфи и М. Шагал — это, если упомянуть только классиков. Ей посвятили любовные строки Луи Арагон, Гийом Аполлинер, Ролан Бартес и многие другие поэты, включая русских. Музыку в ее честь создавали Дебюсси и Тиффани. Менее известные композиторы посвятили ей симфонию, сонату, несколько баллад, не говоря уже о многочисленных поэтических серенадах французских шансонье, об обрушившихся на нее признаниях в любви в виде блюзов, вальсов, танго, фокстротов, свингов и рок-н-роллов.

Башня дает работу сотням парижан. И внутри ее самой, где работают десятки рабочих и служащих на всех трех уровнях, и у ее подножья, и в администрации Компании Эйфелевой башни, которая управляет этим «предприятием» на паях с мэрией Парижа. И по соседству. Рядом с ней выступают бродячие актеры и музыканты. Десятки фотографов зазывают гостей к объективам своих «полароидов», из которых тут же появляются мокренькие и весьма далекие от совершенства кадры. Но кто устоит от соблазна сняться на фоне знаменитого творения Эйфеля? Время от времени здесь проходят гигантские шоу, когда вся башня превращается в эстрадную площадку и над ней мечутся лазерные лучи и прожекторы, ее осыпают гирлянды салютов всех цветов радуги и из ее динамиков гремит на весь Париж музыка.

Кто только не пытался приобщиться к ее величию. Одним из первых на нее поднялся и сфотографировался вместе с президентом Франции в 1889 году шах Персии. Затем тут не раз бывали и представители других царствующих домов, включая Романовых, императора Австро-Венгрии и бея Джибути. В 1941 году, заявившись в оккупированный Париж, Гитлер первым делом поспешил к Эйфелевой башне, чтобы сфотографироваться на память со всем своим генеральным штабом. Потом там фотографировались фашисты рангом пониже, но регулярно, вплоть до того момента, как их вышибли из Парижа и бойцы Сопротивления сбросили с вершины Башни флаг со свастикой. Башня снова передавала в эфир позывные «Марсельезы»…

Как всякое великое творение, Башня манит к себе и людей слабых, желающих сгореть в ее пламени, как мотыльки сгорают в пламени свечи. Самая высокая точка Парижа притягивает самоубийц неодолимо. За сто с лишним лет существования башни с различных ее уровней (1-я площадка на высоте 57 м, 2-я площадка — 115 м и 3-я — на высоте 276 м) бросились вниз 369 человек. Выжили из них только двое. Это рекорд для Парижа. С Собора Парижской Богоматери за 800 с лишним лет его существования бросились вниз и погибли только 23 человека. Теперь возведена решетка на всех трех уровнях Башни. Но самоубийцы все лезут и лезут вверх.

Самоубийцы иного типа тоже любят Башню. В 1926 году летчик Леон Колио попытался пролететь между ее нижних опор, разбился и ослеп. Его последователи были более удачливы, но эти полеты все же настолько опасны, что их вынуждены были запретить специальным законом. С Башни прыгали с парашютом, на канате в свободном прыжке, с нее даже съезжали на велосипеде. В 1989 году, в год ее столетнего юбилея, известный канатоходец прошел на ее первый уровень по канату, натянутому от террасы Дворца Шайо, что у площади Трокадеро.

Башня живет, как и Париж, напряженной жизнью. До часу ночи светятся ее огни, ходят в ажурных шахтах гидравлические лифты, сконструированные в соответствии с фантастическими идеями Жюля Верна. Время от времени где-то на ее вершине мигнет огонек и кажется, что она зовет к себе. И идешь на ее свет…

Я перехожу через мост Иены. Воробьи, голуби и чайки плещутся у фонтанов Трокадеро, забивших впервые ко Всемирной выставке 1937 года. Между этими фонтанами и нынешним Музеем человека во время той выставки разместили павильон СССР, у которого установили скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница». Ту самую, что потом «прописалась» у ВДНХ. Несколько месяцев она провела в самом центре Парижа. Я поднимаюсь по ступеням к площади Трокадеро, откуда лучше всего смотреть на Башню и Марсово поле. Утренняя дымка кажется дымкой Времени. Из нее возникают образы, навеянные Историей. Наверно, именно поэтому я люблю бродить по Парижу утром. У меня свой излюбленный маршрут. От Трокадеро я иду к Триумфальной арке по Авеню Клебер, а оттуда — на Елисейские поля…

 

Елисейские поля…

Это мы так называем по-русски Champs Elysees, ту улицу, о которой пел Джо Дассен. В Париже просто невозможно пройти мимо нее. Когда-то здесь, действительно, были поля, где сеяли пшеницу. Как-то в конце 90-х годов французские фермеры напомнили об этом парижанам. Они привезли несколько гектаров переносного грунта со специально выращенной к этому случаю пшеницей и уложили его на асфальте, а потом на виду у изумленных жителей и туристов убрали зерно своими комбайнами. Самым лучшим сувениром в тот день на Champs Elysees была солома…

Можно спорить, с чего начинаются Елисейские поля. Одни считают, что чуть ли не от Площади Согласия, на которую «Поля» выходят. А другие утверждают, что с Триумфальной арки. В Рождество Елисейские поля, однако, начинаются с Рон Пуан, с Пятачка, в переводе, который отделяет созданные еще пейзажным архитектором Ленотром сады, аллею Марселя Пруста, Гран Пале (Большой дворец) и Птит Пале (Малый дворец) от собственно Елисейских полей. Вокруг сквера у Рон Пуан каждую субботу работает уникальный рынок филателистов, а в аллеях Ленотра парижские власти регулярно устраивают выставки скульптур под открытым небом. Поля так изящны, что даже тысячепудовые толстяки скульптора Ботеро казались на их фоне миниатюрными.

В Рождество Рон Пуан превращается в Площадь Зимней Сказки. Рядом с фонтанами устанавливают огромные елки и запорошенные «снегом» блесток, когда настоящего снега нет, березы. С «Пятачка» как бы начинается рождественский лес: отсюда идут украшенные гирляндами деревья до самой Триумфальной арки.

Вплоть до XVIII века Елисейские поля улицей не были. Там просто парижане гуляли. В конце 80-х годов Жак Ширак, когда еще был мэром Парижа, а не президентом, решил вернуть этой улице ее первоначальный смысл. Убрали под землю загромождавшие ее парковки, выложили пешеходные дорожки шириной в тротуар, посадили новые деревья.

Так Елисейские поля вновь стали пешеходной зоной. Там гуляют. Круглосуточно. В кафе и ресторанчики не пробиться. Столики и стулья нарасхват. Толпами идут парижане и туристы в «бутики» и фирменные магазины, которые занимают все первые этажи старинных домов XIX–XX веков. Как правило, в них никто не живет: там только офисы, учреждения, show-rooms.

Елисейские поля по праву считают самой красивой улицей мира. В ней есть уникальная изысканность, которую создать могли только парижане.

По полям не только гуляют. Здесь отдыхают, присматриваются к новым товарам и модам. Здесь можно подобрать себе автомобиль в одном из фирменных автосалонов либо диск любимого певца и любую книгу в огромном магазине «Virgine», побродить по бутикам знаменитых торговых галерей и осведомиться о том, что сейчас в моде, а что из нее уже вышло. Кажется, что Поля хожены-перехожены и ничего там нового для себя уже не найдешь после стольких лет жизни в Париже. Ан, нет, иногда какой-нибудь старый парижанин пригласит тебя поужинать в кафе «Фуке» и между делом так скажет: «А вот за этим столиком, кстати, в 30-е годы писал свои первые рассказы Хемингуэй…»

 

Фобург Сан-Оноре

Я люблю, свернув с Елисейских полей, пройти по авеню Матиньон, где расположены самые роскошные художественные галереи Парижа, и затем еще раз повернув направо, выйти на Фобург Сан-Оноре. По странному совпадению там расположены резиденция французских президентов — Елисейский дворец, который когда-то принадлежал знаменитой мадам Помапдур, министерство внутренних дел Франции, посольство Японии и лучшие бутики всех модных домов Франции.

Два раза в год каждый модный дом обязан предъявить публике свою коллекцию. Одни это делают на своих площадках, но чаще — в Лувре, где под это приспособлено несколько залов в левом крыле, где некогда размещалось Министерство финансов, или в близлежащих пятизвездочных отелях. Это незабываемые спектакли, очень разные, как сами модельеры, как их подход к искусству моды. Платье в них не просто наряд, а «образ». Помню, как в 1996 году в набитом битком зале отеля «Интерконтиненталь» показывал одну из своих последних коллекций «Ив Сен-Лоран». 97 моделей. По сложившемуся уже правилу многие из них можно было сразу же запускать в производство. Но лишь около дюжины — это то высокое искусство, которое присуще подлинным художникам. Когда вышла на «язык» стройная, темнокожая манекенщица в вечернем платье из черного муслина, с открытыми плечами, зал затаил дыхание, а потом взорвался аплодисментами. Неистово хлопали даже фотографы и кинооператоры, забыв, что они находятся там совсем не для этого.

Елисейский дворец — резиденция президента Французской республики в Париже (VIII округ, Фобур Сент-Оноре, д. 55). В зале Мюрата происходят также заседания Совета министров Франции. В садах дворца вечером 14 июля (ранее день взятия Бастилии) устраиваются празднества по случаю дня Французской республики

Верно писала Элен де Туркайм: «Почему женщины, когда они смотрят демонстрацию вечерних платьев «Ив Сен-Лоран», вдруг чувствуют, как сжимается их сердце, возникает волнение, по телу пробегает легкая дрожь, как если бы речь шла о чем-то интимном или неожиданно ярком? Из-за присутствия в этих платьях мечты, поэзии, фантазии и даже безумия? Из-за воспоминаний, навеянных оперой, живописью, романами, фантазиями, легендами?

Да потому, что они ощущают, что здесь не играют в форму ради формы, в пустой эстетизм, в дешевую ностальгию; что художник не занимается просто художеством, красивостью, дивертисментом; что в глубине смелого декольте, вдоль прекрасно подчеркнутых линий, в кажущейся строгости смокинга, за прозрачной кокетливостью муслина, за старинной грацией бантов из тафты или за романтизмом кружевной шали кроется неожиданный взгляд на женщину, почтение к ней, интуитивное осознание ее желания освободиться от чувства неудовлетворенности, быть немного вызывающей, более скрытой, более интересной, более свободной, более романтичной, подчас более таинственной и всегда более прекрасной — иными словами, быть героиней…»

Ив Сен-Лорана считают Президентом Высокой моды Франции. И по праву. Именно он ввел современный стиль одежды деловой и раскрепощенной женщины, позволив ей впервые одеть брюки и двубортный пиджак и не лишив ее при этом женственности. Напротив, его героини — женщины роковые и загадочные. Российские модницы очень быстро научились ухватывать самые последние тенденции haut couture. И на Фобург Сан-Оноре теперь практически в каждом бутике есть продавец, который говорит по-русски. В России появилась даже специальная разновидность туризма — бутиковая. Людям со средствами бывает иной раз дешевле купить билет на самолет, заказать номер в гостинице на уик-энд и слетать в Париж, чтобы подкупить себе обновки в полюбившемся бутике, чем одеваться в бутике с таким же названием, но в Москве. Много воды утекло с тех пор, когда у нас была в моде песенка ансамбля «Комбинация»:

В фирменном магазине «Ив Сен Лоран — Левый Берег», неподалеку от Елисейского дворца, Мэа Фенвик, директриса модных магазинов Ив Сен-Лорана, показывает мне модели осенне-зимнего сезона. «Ив Сен Лоран, — замечает она, разглядывая выставленную “деловую” тройку, — верен себе. Обратите внимание на этот костюм: казалось бы, тафта и шерсть не сочетаются. Но вот на тебе: у Ив Сен Лорана — это естественный ансамбль. Он работает на парадоксах, сопоставляет несопоставимое. А это, как столкновение кремня и кресала, дает искру…» В магазине «Левый берег» меня ждал сюрприз. Его директрисой оказалась мадам Вирджиния Беляева, отец которой совсем ребенком попал в Париж из Санкт-Петербурга после революции. Ее мать родом из Голландии. И поэтому трудно определить, в кого Вирджиния уродилась блондинкой — в отца ли, русого славянина, либо в свою нордическую мать.

«К сожалению, — говорит она, — мы потеряли нашу родословную. Я даже не говорю по-русски…»

Я напеваю ей песню группы «Комбинация». Вирджиния смеется: «Не думаю, чтобы он шил сарафаны. Но в главном певица права. Для того, чтобы быть модной, надо одеваться у Ив Сен-Лорана».

Но вот Ив Сен-Лоран закрыл свой модный дом. Но модным девчонкам на Фобург Сан-Оноре всегда можно найти ему если не адекватную, то достойную замену…

 

Maxim's

С Фобург Сан-Оноре я выхожу на Rue Royale, т. е. Королевскую улицу, которая идет к Площади Согласия. Когда-то эта площадь была Королевской, во времена Великой Французской стала Площадью Революции, но после всех тех казней, которые совершили там именем этой революции, парижане решили назвать ее нынешним именем. В знак согласия между французами установили на площади символические женские статуи главных городов Франции, т. к. город по-французски (la ville) — женского рода. В дни монархических праздников, которые не все французы отмечают, только родовитые, Rue Royale украшают синими флагами с белыми королевскими лилиями и штандартами дома Бурбонов и Герцогов Орлеанских. Именно по этой улице идет обычно процессия к статуи города Руан, к месту казни Людовика XVI на площади Согласия в день поминовения короля и его королевы Марии-Антуанетты. И долго еще после этого остается на площади островок из живых белых лилий. Улица соединяет площадь Согласия с Храмом Мадлен (Магдалины), напоминающим греческий Парфенон. Связь эта отмечена трагизмом Истории: рядом с этим храмом, на месте нынешнего цветочного рынка была братская могила тех, кого гильотинировали на площади Согласия, бывшей в то время площадью Революции. Именно там нашли во время Реставрации обезглавленный труп Марии-Антуанетты.

В доме № 3 по Rue Royale расположено заведение, о котором у нас в России знают даже те, кто никогда не бывал в Париже, — знаменитый ресторан Maxim's. Когда-то на этом месте некий итальянец Имода открыл кафе-мороженое. И вот по какой-то причине через 20 лет после окончания франко-прусской войны 14 июля 1890 года в День взятия Бастилии Имода вывесил в витрине своего кафе прусские флаги. Это вызвало такой взрыв патриотических чувств, что возмущенная толпа парижан-патриотов разгромила заведение Имоды, и ему ничего не оставалось делать, как покинуть столицу Франции. Но свято место, как говорят, пусто не бывает. Предприимчивый официант Максим Гайар решил подремонтировать заведение Имоды и открыть на этом бойком месте бар. 23 апреля 1893 года он и открыл его под вывеской на английский манер, как было тогда в моде Maxim's. В вольном переводе это могло означать и «У Максима», и «Максимов бар», и просто «Принадлежащий Максиму». В парижский, а затем и в международный обиход со временем это название вошло без всякого перевода — Maxim's».

Расположенный между Большими бульварами, с одной стороны, и площадью Согласия — с другой, Maxim's в конце XIX века оказался на маршруте загулов парижской золотой молодежи. Неминуемо один из ее наиболее ярких представителей Арно де Контад должен был сюда заглянуть. Когда это случилось, то Максим Гайар понял по количеству выпитого, что здесь к его бару надо срочно пристраивать ресторан. Это и было сделано довольно быстро. Уже 21 мая 1893 года ресторан Maxim's открыл свои двери и с тех пор их больше не закрывал. Заведение Гайара превратилось в клуб любивших покутить аристократов, стало символом шикарной парижской жизни. Обаятельный метрдотель Корнюш и маг французской кухни шеф-повар Шаво умели принять высоких гостей и поэтому шампанское здесь лилось рекой, изысканные блюда просто не успевали готовить, а скрипка не умолкала до утра. Гайар незадолго до своей смерти успел подновить фасад ресторана и переделать его внутри. Избранная его художниками тема возврата к природе — разрисованные цветами потолки и украшенные бронзовой листвой двери и террасы стали классикой декора конца XIX века и не осыпались до сих пор.

С Maxim's связаны не только звучные имена французской аристократии — принц де Саган, барон Лепик, граф де Монтескье, маркиз де Дьон, герцог Морни, но и русские имена: здесь гуляли наши великие князья, богатейшие промышленники и купцы, их любимые певцы и певицы, балерины и танцовщицы. Денег у них было куда больше, чем у разорившейся французской аристократии, и дела наследников Гайара быстро пошли в гору. В наши дни все это повторяется.

Владельцы Maxim's оказались оборотистыми и научились использовать торговую марку. Слово Maxim's стало появляться на предметах роскоши и таких символах статуса, с которыми у широкой публики всегда ассоциируется элита. Рождался уже целый стиль жизни Maxim's. Выработавшая его денежная аристократия должна была уже и обедать в стиле Maxim's, и одеваться в том же стиле, и жить в роскошных отелях Maxim's. Maxim's все более отождествлялся с французским искусством жить, с хорошим вкусом и высокой модой. Окончательно этот имидж Maxim's утвердил знаменитый кутюрье Пьер Кардэн, когда в конце 80-х годов приобрел всю империю, основанную Максимом Гайаром, включая знаменитый ресторан и расположенный у Елисейских полей отель «Residance Maxim's». И там теперь снова едва ли не ежедневно звучит русская речь. Гуляет новая денежная аристократия России, копируя привычки нашей аристократии родовой.

 

Храм Музыки и Танца

С Rue Royale поворачиваю направо, на Большие бульвары, воспетые Ив Монтаном, прохожу мимо Мадлен, известного на весь мир концертного зала «Олимпия» и уже через несколько минут, миновав Café de la Paix (Кафе Мира), попадаю на площадь «Оперы». Имя ей, как и авеню Опера, и метро с таким же названием дало роскошное здание Парижской оперы, выполненное в стиле ампир Второй империи со всей присущей ей помпезностью. Скульптурные группы по фасаду, потрясающие аркады, внутренний декор, к которому уже в XX веке добавился расписанный Марком Шагалом плафон, бог Апполон и музы на куполе — все, что только можно было взять из символов красоты и гармонии, было взято в этот храм Музыки и Танца. Зрительный зал на 2 500 мест никогда не пустует, хотя цены здесь далеко не всем доступны. Но выступить на сцене Парижской оперы престижно, и сюда поэтому издавна стремились все мировые звезды оперы и балета.

Оперу строил архитектор Шарль Гарнье, и поэтому нередко ее называют его именем. Когда выкопали котлован, обнаружили, что на месте, выбранном для Оперы, существует небольшое подземное озеро. Гарнье хотел было уже перенести строительство, но Наполеон III приказал ему строить там, где он ему велел. Тогда Гарнье нашел уникальное архитектурное решение — прикрыл подземное озеро «крышкой», что впоследствии и дало уникальный резонанс, которым славится Парижская опера. Теперь там расположена еще и Национальная академия музыки и танца. С 1989 года собственно Опера отсюда переехала в новое здание на площади Бастилии, построенное к 200-летию Французской революции при президенте Миттеране, а здесь, в центре Парижа, у Бульвара Капуцинов осталась балетная труппа. Но в общем-то все это единый театр, хотя помещения и два.

Для нас Опера связана, прежде всего, с историей русского балета. На сцене Дворца Гарнье танцевали Нижинский и Преображенская. Здесь пели Шаляпин и Собинов. В Париже до сих пор вспоминают «Дягилевские сезоны» начала века, названные так по имени русского балетмейстера Сергея Дягилева, который руководил балетной труппой Парижской оперы. Русская традиция утвердилась здесь надолго. После смерти Дягилева в 1929 году его сменил Сергей Лифарь, родившийся в Киеве. А его уже — Рудольф Нуриев, который незадолго до смерти поставил на сцене Гарнье свою любимую «Баядерку». И в театре на Бастилии эта традиция живет: там ставили балет С. Прокофьева «Ромео и Джульетта», оперу Чайковского «Евгений Онегин». Парижане помнят добро: площадь, прилегающую к служебному входу в Оперу, напротив универмага «Galerie Lafayette», назвали Площадью Сергея Дягилева. Даже березки там пытались посадить в больших кадках. Но не выдержали аристократки нашего леса парижского смога и автомобильной гари — засохли. Пришлось высаживать в этих кадках туи.

 

Вандомская площадь

Если от Оперы идти к Лувру по улице Мира, то на первом повороте направо улица поведет вас к Вандомской площади. У нее есть и другое название — Площадь Ювелиров. Здесь открыты офисы и магазины самых престижных ювелиров Франции, работы которых известны во всем мире. Площадь — неправильный восьмиугольник — окружена полукругом драгоценностей. По фронтону магазинов идут названия ювелирных домов, заставляющие сердце каждой понимающей в этом толк женщины биться сильнее: «Ван Клеф и Арпельс», «Шоме», «Александр Реза», «Клужи Буцелатти», «Картье», «Репосси»… Конечно, сейчас они почти все открыли свои филиалы в Москве, как «Ван Клефф» в Столешниковом переулке. Но все же Париж — это Париж.

Даже в августе двери ювелирных салонов не закрываются: в сезон каникул самый клиент. У дверей «Ван Клеф и Арпельс» симпатичный парень в униформе привратника с переносным телефоном бдительно следит за всеми, кто приближается к дверям фирмы. За дверью — тоже охрана. Неудивительно: драгоценные украшения стоят немало. Миловидная девушка, поглядывая на своего спутника, который предпочитает держаться подальше от фотообъектива, примеряет фантастической красоты золотое колье с гранеными рубинами и бриллиантами. Легким движением руки она вдевает в уши серьги с такими же камнями. Отсвет зеркал в кроваво-красных гранях рубинов играет дьявольскими огнями. Кажется, что в камнях этих искрится колдовское вино самого Вакха.

Каждое украшение с Вандомской площади — уникальное произведение. Больше ни у кого в мире ничего подобного нет. Ведь камни, как и люди, неповторимы. Площадь и сама по себе драгоценность. Она строилась в XVII веке по проекту знаменитого французского архитектора Ардуэна-Мансара. В те времена существовал закон, по которому рядом с Лувром нельзя было строить здание выше луврских трех этажей (по нынешним стандартам, это все шесть.) И зодчий нашел оригинальный выход: пробил в крыше окна. Вот такую форму последнего этажа и стали назвать в его честь «мансардой». Конечно, даже мансарду снять на этой площади дорогого стоит. Особенно если она расположена в роскошном «Отеле Ритц», одно название которого связано с самыми престижными международными форумами деловых людей и политиков, звезд мировой величины. Именно в «Ритце» всегда останавливается, наезжая в Париж, Шарон Стоун. Отсюда, кстати, выехала навстречу своей гибели английская принцесса Диана в ту роковую августовскую ночь…

Название площади пошло от имени герцога Цезаря Вандомского, у которого когда-то были здесь владения. Но они перешли к королевской семье, и в знак утверждения этих прав здесь установили памятник Людовику XIV. В годы Великой Французской революции статую «тирана» скинули и по распоряжению Наполеона Бонопарта установили знаменитую Вандомскую колонну. Отлили ее из 1 200 пушек, захваченных во время сражения под Аустерлицем. Это своего рода бронзовая панорама наполеоновских походов 1805–1807 годов. Наполеон решил увековечить и себя лично. Наверху колонны установил свою статую в одеянии римского цезаря. Но и его статую тоже потом скинули в Реставрацию при Бурбонах и только при Луи-Филиппе восстановили. Шутники утверждают, что именно в память Наполеона, а точнее, названного его именем «Кодекса Наполеона», одного из наиболее толковых уложений законов Франции, мало изменившихся по сей день, на площади прописалось и Министерство юстиции.

Площадь удивительно красива ночью, когда подсвеченная Вандомская колонна стоит как бы в лунном луче. Тогда кажется, что площадь заполняет тихая музыка. Впрочем, это неудивительно. В доме 12 на Вандомской площади в октябре 1849 года скончался великий польский композитор Фредерик Шопен. В этом доме до переезда в бывший особняк Ришелье «Hotel cTEstre» на рю Гренель, 79 располагалось Посольство России, Может быть, Шопен и оставил этой площади свой знаменитый Ноктюрн № 5…

 

Лувр

От Вандомской площади иду по Rue Rivoli, где когда-то жили и работали Салтыков-Щедрин, Тургенев, Лев Толстой. Именно с этой улицы, а не с набережной Сены и не из подземного паркинга, как туристы, я люблю заходить в Лувр. Для туристов — это объект обязательный. Побывать в Париже и не посетить Лувр нельзя. Это непростительно. Также непростительно, как побывать в Санкт-Петербурге и не зайти в Эрмитаж. Хотя бы на часок. Лувр — это не просто художественный музей. Это — символ и Парижа, и Франции, и Искусства. Я бывал там сотни раз и научился воспринимать его, хотя и не сразу, не по залам, а целиком. Это место настолько уникальное, что его энергетика ощущается почти физически.

Лувр — один из крупнейших и самый популярный музей мира (9 334 435 посетителей в 2013 году, третий в мире по занимаемой площади: 160106 квадратных метров, из которых на 58 470 располагаются экспозиции). Музей расположен в центре Парижа, на правом берегу Сены, на улице Риволи, в 1-м округе столицы

Поначалу Лувр возник как крепость. Ее принялся строить в 1200 году Филипп-Август из династии Капетингов на берегу Сены, в том самом слабом месте обороны Парижа, где располагалась деревушка Лупара. Впоследствии это простецкое название переделали в более благозвучное «Лувр». Филиппу-Августу было не до эстетики. Король построил мощную квадратную крепость с огромной круглой башней посередине. Она простояла почти 300 лет, пока ее не снес король Франциск I. Но он не первый приложил руку к перестройке Лувра. Первые дворцовые здания на базе «Квадратного двора» («Кур каре») строил еще архитектор Карла Пятого (1364–1380) де Тампль. Но именно Франциск I вдохнул дух Ренессанса в будущий дворец всех французских королей. В 1546 году архитектор Пьер Леско сооружение де Тампля снес и почти 30 лет при различных Валуа возводил на его месте дворец.

Лувр строили и перестраивали практически до конца XIX века, когда уже и королей не было. Поначалу он соединялся с дворцом Тюильри, который строил архитектор Филибер Делорм. Он же по заказу Екатерины Медичи строил Малую и Большую галереи Лувра. В XVIII веке были достроены Западный корпус и часть Северного. Со стороны рю Риволи встала знаменитая Колоннада Перро, восточный фасад. Лувр замкнулся в классическом дворцовом каре. И только пожар 1871 года, уничтоживший дворец Тюильри, открыл ту самую перспективу вплоть до Триумфальной арки, которой раньше не было. Нет худа без добра. Пожар открыл ось Парижа. Она проходит через центр Двора Наполеона, вокруг которого буквой «П» расположен собственно музей Лувр, а оттуда идет через малую Триумфальную арку к пику Луксорского обелиска в центре Площади Согласия, оттуда ось идет через Елисейские поля к Триумфальной арке Наполеона и уж затем по Авеню Гранд'Арме — к арке-небоскребу в суперсовременном квартале Дефанс.

Знаменитую коллекцию скульптур и картин Лувра собрали, конечно же, короли. Без Франциска I, который приютил у себя великого Леонардо да Винчи, не было бы у Франции, да и всего человечества, если поглядеть на это шире, знаменитой Моны Лизы. Искусство нуждается в покровителях. Так что без них не было бы ни Ники Самофракийской, ни Венеры Милосской, ни «Рабов» Микельанджело, ни других шедевров мирового искусства. Без Наполеона и его завоевательных походов, прежде всего Египетского, не пришли бы в Лувр древнеегипетские статуи. История по-своему балансирует несправедливость и добродетель, добро и зло. Народное достояние ведь тоже кто-то должен сначала накопить.

С улицы Риволи можно въехать через арку прямо в Лувр. От этого трудно удержаться, особенно ночью, когда стеклянная Пирамида во Дворе Наполеона, через которую теперь входят в Лувр, подсвечивается изнутри. Атмосфера праздника ощущается тогда в каждой ее переливающейся грани. Подсвет бассейна создает полное ощущение, что Пирамида поднимается из воды. И вдруг начинают бить фонтаны точно так, как это было в те далекие времена, когда еще были короли, строились дворцы и замки и было можно, не торопясь, десятилетиями выращивать в океане Времени такую жемчужину, как Лувр. В такие минуты там так красиво, что я тоже, грешный, любил проехать через Лувр затемно, хотя и удивлялся, почему парижские власти разрешают заезжать туда автомобилям и даже автобусам. К 1989 году, 200-летию Французской революции, стенам дворца вернули их первоначальную белизну с помощью специальных лазеров и пескоструек. Лувр, отбеленный за миллионы бюджетных евро, стал еще прекраснее. Но ненадолго: выхлопные газы, дожди и парижский смог быстро вернули ему привычный сероватый оттенок. Одним отбеливанием юбилейные инновации в Лувре, однако, не ограничились. Уже в 1983 году туда двинулись экскаваторы, бульдозеры и бетономешалки, а над прежде неприкосновенным Двором Наполеона поднялись подъемные краны. Парижане пришли в ужас, когда увидели вывернутую столетнюю брусчатку и выдранные с корнем деревья того же возраста. По мере того как углублялся котлован под будущую стеклянную пирамиду, которая должна была подняться к 1988 году между Павильоном Ришелье и Павильоном Денона, нарастал общенациональный скандал вокруг объявленного президентом Ф. Миттераном проекта «Большой Лувр».

Директор Лувра Андре Шабо подал в 1983 году в отставку, заявив, что планы расширения Лувра невыполнимы, а строительство пирамиды чревато «архитектурным риском». В Департаменте исторических памятников официальные лица открыто ворчали: «Пирамида в центре Лувра — это нелепость. Она лишит гармонии перспективу — вид на Триумфальную арку через парк Тюильри и Елисейские поля от центрального павильона дворца!»

Бывший госсекретарь по вопросам культуры М. Ги начал персональный поход против автора проекта луврской пирамиды американского архитектора И. М. Пея. Он создал «Ассоциацию за обновление Лувра» и заявил, что вход в Лувр через пирамиду Пея — это нечто «напоминающее атмосферу концентрационного лагеря». Скандал приобретал международный оттенок. Возмутились архитекторы как французские, так и зарубежные: почему именно Пей получил контракт на строительство своей пирамиды, которое обошлось в 330 миллионов долларов, без всякого международного конкурса?

Я хорошо помню Лувр во времена той уникальной новостройки. Во временном административном здании, расположившемся рядом с миниатюрной триумфальной аркой, ведущей в парк Тюильри, за столом, заваленным бумагами, меня встретил элегантно одетый, подтянутый мистер И. М. Пей — автор проекта. Он смотрит на меня изучающе сквозь толстые стекла своих очков и с загадочной восточной улыбкой говорит: «Конкурса, действительно, не было… Когда меня пригласил во Францию президент Миттеран, он хорошо знал не меня, а мои работы. Мы очень мило поговорили, мы, кстати, с ним почти ровесники, и я сказал ему: “Господин президент, мне пошел 71-й год. И еще одного архитектурного конкурса я просто не выдержу…”»

И. М. Пей родился в Китае, образование, в том числе подготовку как архитектор, получил в США. Известность пришла к нему довольно поздно — в 1962 году. Ф. Миттеран, судя по всему, принял решение предложить ему работу над «Большим Лувром» после того, как увидел в Вашингтоне построенное Пеем «Восточное здание» Национальной галереи искусств. Пей известен и как архитектор «Конвеншн сентер» в Нью-Йорке, концертного зала в Далласе и многих других сооружений. Интервью он дает очень редко, но мне почему-то не отказал.

— Вы сразу согласились с предложением президента, мистер Пей? — спрашиваю его.

— Нет, — отвечает он, слегка поразмыслив. — Я попросил, чтобы мне дали возможность поближе ознакомиться с Лувром. Мне дали три месяца. Представляете, целых три месяца! И это несмотря на то, что с проектом торопились: ведь строительство должно быть завершено к концу 1988 года. Я работал день и ночь. Проект, конечно же, задевал мое честолюбие. И не потому, что реализация его трудна технически. Нет, мне приходилось строить комплексы и сложнее. Трудность заключалась в том, что это Лувр. Здесь все сплетается воедино: история, культура народа, непрерывность его тысячелетней традиции. Лувр как раз все это и воплощает…

— Лувр переделывался практически постоянно. Вы не первый. Выходит, вы просто продолжаете традицию…

— Не совсем так. Вплоть до завершения в 50-х годах XIX века Нового Лувра, где сейчас расположена картинная галерея, Лувр рос вширь, у меня он растет вглубь.

— И все же чем это вызвано?

— С 1793 года, с того момента, как декретом Конвента Лувр был превращен в национальный художественный музей, да и даже раньше, когда его помещения использовались для нужд Французской академии художеств, он предназначался для размещения и показа художественных коллекций. Места для работы художников, реставраторов, историков в нем практически не было. Я уже не говорю о подсобных помещениях, ресторанах, кафе, туалетах, наконец.

— Ну нельзя же превращать художественный музей в большой супермаркет!

— Нельзя. И особенно Лувр. Франция — не Америка. У французов высокое чувство истории, традиции. Все французские студенты, например, обожают историю, а об американских этого не скажешь. И тем не менее вот вам цифры. Лувр сейчас посещают 2,7 миллиона человек в год. 75 процентов из них — иностранцы. А Центр Помпиду (современный музейно-выставочный и научно-библиотечный комплекс) — 8 миллионов человек, большинство из них французы. Музей «Метрополитен» в Нью-Йорке посещают в год 6 миллионов человек, а Национальную галерею в Вашингтоне, которую мы строили вместе с сыном, — 8 миллионов человек. 6–8 миллионов для такого музея, как Лувр, — нормальная цифра. Но, увы, ее нет. А посмотрим на продолжительность. В «Метрополитен» посетитель проводит в среднем 3,5 часа. В Лувре — 1 час 15 минут. Почему? Ведь коллекция богатейшая. Есть что посмотреть…

Да, коллекция действительно богатейшая. В Лувре традиционно 6 отделов: античного искусства, египетских древностей, восточных древностей, скульптуры, живописи и рисунка, прикладного искусства. Шедевры мирового искусства — Ника Самофракийская, которая встречает посетителей прямо при входе в Лувр на вершине парадной лестницы, Венера Милосская, «Маркиза де ла Солана» Ф. Гойи, помимо «Моны Лизы» есть еще и «Мадонна в скалах» Леонардо да Винчи, уникальные полотна Рафаэля и Тициана, целый зал Рубенса, работы Монтеньи, Веласкеса и Эль Греко, Дюрера и Ван Дейка, Боттичелли и Фра Анджелико. Богатейшая коллекция французской живописи XVII–XIX веков — де Ла Тура, Пуссена, Риго, Давида, Делакруа, Милле, Курбе… В современном каталоге Лувра более 200 тысяч названий. За год не обойдешь!

— А все ли видят посетители? — продолжает Пей. — Далеко не все, конечно. Лувр не приспособлен к длительному noceщению. Родители, когда приходят сюда с ребенком, стремятся поскорее пробежать по наиболее известным залам и вернуться на автостоянку, которая к тому же далеко от Лувра. Туриста тянет поскорее в спасительный отель. Одинокий посетитель без экскурсовода просто в Лувре теряется. Экспозиция устроена бестолково и напоминает лабиринт, из которого невозможно найти выход…

— Так как же вы задумали решить эту проблему…

— Вот вам каска строителя и самый лучший гид по Большому Лувру — мой сын и партнер. Ди-ди, — зовет он. (По-китайски это значит что-то вроде «сынок».).

Пей-младший представляется: Чей Чан Пей и деловито осведомляется: «Сколько у нас времени?»

— Немного, — отвечает отец. — Я тороплюсь, а нам надо еще поговорить.

К моменту нашей встречи Пирамида уже поднялась над Дворцом Наполеона, и на специально устроенной площадке для посетителей ее можно было увидеть целиком. Строительство вступило в завершающий период. Шли отделочные работы. Рабочие настраивали эскалаторы, по которым теперь посетители спускаются в огромный «Зал встречи». Рядом с большой пирамидой — еще три маленьких. Через размещенную слева от ее центра отчетливо виден Павильон Ришелье — парадный вход в Восточный корпус, который тогда все еще занимало Министерство финансов, а теперь там — раздел скульптур. Через ту пирамидку, что установлена справа, — вход в Западный корпус. Если смотреть прямо перед собой, видишь вход в знаменитый «Кур каре», то есть «Квадратный двор» — самую древнюю часть Лувра, где издавна размещался отдел прикладного искусства. В «Большом Лувре» старинный «Кур каре» открылся посетителю по-новому: он увидит найденные здесь при раскопках остатки крепости Филиппа-Августа и первые дворцовые постройки, возведенные двести лет спустя Карлом V.

— Вы замечаете разницу между обычным стеклом и тем, которое покрывает пирамиду? — спрашивает Пей-младший.

— Да, покрытие практически бесцветно.

— Верно. Обычное стекло, если приглядеться, имеет зеленоватый оттенок. Мы делали стеклопокрытие по старинному способу — в печах, а уже потом полировали. Это дало ту идеальную прозрачность, которая позволяет видеть Лувр таким, как он есть…

Под землей Пей и его сын разместили целый город. Тут и рестораны, и кафе, и коммерческий центр, конференц-зал на 420 мест, столовая для персонала, многочисленные рабочие помещения, наконец — огромный подземный гараж, куда прямо с улицы заезжают автобусы с туристами, из-за которых было не проехать по набережной Сены у Лувра, и личные авто. Над этим паркингом ушла в землю четвертая, перевернутая пирамида, через которую лучи солнца проникают на значительную глубину, освещая новое дворцовое подземелье. 60 тысяч квадратных метров дополнительной площади получил Лувр под землей. Работа проделана огромная.

Я стою в самом центре «Зала встречи», проверяя на себе, прав ли был бывший госсекретарь по вопросам культуры, господин Ги насчет той самой зловещей «атмосферы»… Нет, конечно. Пирамида создает ощущение удивительной легкости. И не только потому, что относительно легка сама — всего 180 тонн. В подземных сооружениях всегда ощущаешь, как давит толща земли на каждый сантиметр и помещения, и тела… Не случайно поэтому у многих возникает клаустрофобия — боязнь замкнутого пространства. Здесь видишь небо, видишь все три корпуса дворца, не теряешь ориентации, и поэтому давящего ощущения нет.

Когда я рассказал об этом Пею-старшему, он улыбнулся как-то застенчиво и очень по-китайски, а потом сказал: «Спасибо. Для архитектора — это самая лучшая оценка. Приятно, когда говорят, что понимают замысел, его оправдывают. Но вот когда говорят, что в построенном тобой здании «ничего не давит», — это приятно вдвойне…»

В своем временном кабинете, куда он приезжал наездами из США раз-два в месяц, Пэй открыл мне еще один секрет своих пирамид.

— Главная задача, которая перед нами стояла, — сказал он, — это сделать Лувр настоящим музеем.

— То есть?

— Да, да, не удивляйтесь. До недавнего времени Лувр был сооружением многофункциональным. Это и дворец, и музей, который занимает всего половину его площади, и административное здание, включая Министерство финансов. Поэтому с самого начала работы над проектом «Большой Лувр», а наша пирамида — это лишь часть его, было решено, что Лувр будет музеем и только, а все другие учреждения и службы, включая Министерство финансов, переселятся отсюда в другое место.

— Короче говоря, вернутся к решению Конвента, объявившего Лувр «музеем и только»?

Да, но создать надо музей современный. А в нем положено иметь 50 процентов площади для экспозиции, другую же половину отдать под подсобные и служебные помещения. Вопрос вставал, где их взять? При условии, если в современном Лувре служебные помещения составляют всего 7–8 процентов его площади. Переезд Министерства финансов в новое здание из Восточного корпуса, который передан музею, дает эти искомые 50 процентов. Но разместить в самом дворце служебные помещения, которые музею необходимы, невозможно. Здание старое. Планировка его годится для выставочных залов, но, увы, не для размещения современной техники и разного рода реставрационного оборудования. Не меняя плана дворца, построить 60 тысяч квадратных метров дополнительных сооружений было нереально. Тогда и пришло решение — сохранить Лувр в неприкосновенности, добавить музею 50 процентов освобождаемой Министерством площади, а служебные помещения перенести под землю. Единственным местом для этого был Двор Наполеона, где до начала строительства размещалась автостоянка. Именно в этом дворе, как говорим мы, архитекторы, размещен центр тяжести Лувра. Здесь и должна была встать Пирамида.

— И все же, почему именно пирамида?

— Сложность проекта заключалась вот в чем. Из-за близости Сены котлован не мог быть глубже 8 метров. Но такая глубина недостаточна для вентиляции, не позволит пробиться в подземные здания необходимому для них в таком сооружении дневному свету. Они не смогут то, что называется соприкоснуться с небом. Для меня главное было — это свет. Отсюда — идея прозрачной пирамиды. Она давала свет, простор, объем. Снизу видно, где находишься, с самого начала знаешь, что ты в музее. Этому еще поможет и соответствующее оформление «Зала встречи», где будут продаваться входные билеты, будет размещена схема музея, по которой, стоя в центре пирамиды, будет предельно легко сориентироваться в экспозиции…

— Пирамида. С этим всегда ассоциируется Древний Египет…

— Общее — только форма. Но пирамида существует и в самой природе. Каменные, тяжелые пирамиды для фараонов в Египте — это здания для мертвых. Моя пирамида стеклянная, легкая, она для живых. Через нее видно небо.

— Парадокс. Пирамида — это вроде бы нечто древнее. Ваше сооружение в виде пирамиды, наоборот, ультрасовременное. Отсюда и шла вся критика: считали, что соседство древнего Лувра с таким модерном неестественно.

— Архитектура и стиль новых сооружений в проекте «Большой Лувр», я согласен, должны были быть нейтральными. Особенно в том, что касается построек во Дворе Наполеона. Но пирамида — это и есть как раз наиболее нейтральная форма, к тому же позволяющая достичь беспрепятственного обзора и легкости. С квадратным сооружением это невозможно. Более того, пирамида в том виде, в каком она была задумана, не нарушала традиций французской «архитектуры пейзажа», классиком которой был Ленотр.

Стеклянная пирамида Лувра во дворе Наполеона служит главным входом в Лувр и является одним из символов Парижа. Строилась с 1985 г. по 1989 проект создал знаменитый американский архитектор китайского происхождения Бэй Юймин

Покидая тогда луврскую новостройку, я не мог сказать самому себе окончательно, что я «принял» Пирамиду Пея. Аргументы разбивались о контраргументы. Ну вот взять хотя бы столетние деревья во Дворе Наполеона… Мне потом объяснили, что их убрали потому, что это не соответствует традиции. Французы, оказывается, любят видеть архитектурное сооружение без помех, и поэтому парадные дворы дворцов — без единого деревца, разве что скульптуры можно установить. Они и были установлены рядом с Пирамидой, в том числе снесенная во время революции 1789 года статуя Людовика XIV. И все же…

«Принять» Пирамиду все же проще, чем Францию, ее народ, его обычаи, нравы. Пей-старший говорил о «тысячелетней истории Франции в ее непрерывности». На мой взгляд, это своего рода ключ к пониманию уникальности французов как нации, которую русская нация, тоже тысячелетняя, всегда воспринимала с известной долей ревности. Отсюда и перепады в нашем к ней отношении на протяжении веков — то отрицание всего французского, то, напротив, — слепое копирование. Истина все же посередине.

 

Собор

В Париже десятки храмов, но меня всегда тянуло больше всего в один — в Нотр-Дам де Пари, Собор Парижской Богоматери на острове Сите посреди Сены. Cite в переводе с французского означает «Город». Здесь и построили на заре новой эры, где-то в I-м веке галло-римский город Лютеция. По римской традиции остров был укреплен, порт на реке Сене углублен, а местное галльское племя, именовавшее себя «паризиями», было постепенно оримлено и быстро приучилось к тому, что в жизни помимо хлеба и мяса требуются еще вино и зрелища. Для этого по левому берегу Сены римляне вместе с паризиями построили арены, термы и форумы, остатки которых можно найти неподалеку от Сите в современном Париже (имя французской столицы, скорее всего, и произошло от племени паризиев), а в самой Лютеции строили дворцы, храмы и крепостные стены.

Век шел за веком, один, как говорят археологи «культурный слой» накладывался на другой, и все то, что когда-то римляне и паризии видели воочию, ушло под землю и потребовались раскопки, чтобы обнаружить заново когда-то процветающий римский город. В Средние века термы разобрали на укрепления, арены — на мостовые, амфитеатры — на храмы.

В 1163 году на Сите был заложен первый камень того удивительного собора, который мы в соответствии с переводом известного романа Виктора Гюго (1831 г), знаем, как «Собор Парижской Богоматери». Собственно, только благодаря Гюго французы и вспомнили об этом соборе, который к моменту опубликования его романа совсем захирел и растерял свою паству. Король Луи-Филипп настолько растрогался, прочитав этот роман, что издал декрет, по которому началась первая реставрация храма. Продолжалась она 20 лет, и к тому времени на французский трон сел уже Наполеон III, который начал реконструкцию Парижа с помощью своего градокомандующего, префекта Парижа барона Османа. Барон снес старые постройки вокруг Нотр-Дам и тогда-то творение средневековых архитекторов открылось во всей своей красе и в перспективе.

Две башни главного фасада собора, по которым когда-то карабкался легендарный Квазимодо, создают особый рисунок этого храма, весьма редкий в средневековой архитектуре. Шпили и неф отнесены на второй план. Их, когда подходишь к собору, не видно. В глаза бросаются сразу, как единый мощный аккорд этой каменной симфонии, три портала: портал Девы Марии, центральный портал Страшного суда и портал Святой Анны. Они живут своей особой жизнью, повторяя библейский рассказ в сотнях изваяний, потемневших от времени. Лишь к 200-летию Великой Французской собор почистили, и лики святых просветлели. Во всей красе предстали 28 статуй библейских царей и пророков на аркаде главного фасада и даже знаменитые химеры стали куда симпатичнее, чем прежде.

В соборе тихо, хотя через него проходят десятки тысяч туристов и парижан. Нотр-Дам действует, как и положено храму. В нем верующие и священники творят молитву и мысленно говорят с Богом. А для этого нужна тишина. Ее нарушают лишь удары колокола, который в наше время раскачивает уже не уцепившийся за металлический язык служка, а механический звонарь. Когда идет служба, здесь звучит мощный орган, который приезжают послушать любители музыки даже из-за границы. Нигде не услышишь «Реквием» Моцарта в таком звучании, как под сводами Нотр-Дам де Пари.

Собор повидал за 800 с лишним лет своей жизни многое. Здесь короновался Наполеон Бонопарт в 1804 году. Здесь отпевали самых знаменитых и знатных людей Франции. Но главное все же не в этом. Когда входишь в Нотр-Дам и вслушиваешься в трепет пламени свечей, горящих днем и ночью перед мраморной статуей Святой Девы Марии, понимаешь, почему храм очищает душу. Здесь можно напрямую обратиться к Богу и его земной Матери без посредников. Достаточно прочитать молитву про себя и вслушаться в ее эхо.

Перед Собором есть небольшой круг. Если ты впервые в Париже и хочешь сюда вернуться вновь, надо на этом круге с минуту постоять. Такова примета. Это центр Парижа. Отсюда идет отсчет расстояния до него по всем дорогам Франции, от точки, где Париж начинался 2000 лет назад.

Когда я еду в Сите, то всегда ставлю машину в паркинге под площадью перед Нотр-Дам. Вход туда совместили со входом в Археологический музей, где можно увидеть остатки самых первых зданий и древней крепости, охранявшей Сите. Крепость эта выдержала не одну осаду: варяги поднимались вверх по Сене на своих ладьях к Парижу вплоть до X века. До сих пор напоминает об этом мемориальная табличка при входе в музей: доблестный герцог Гед когда-то именно здесь и погиб, защищая Париж во время очередного набега…

Из паркинга я выхожу прямо к памятнику Карлу Великому, основателю Священной Римской империи, послужившей, как считают специалисты, прообразом Евросоюза. Чем-то этот император на бронзовом коне всегда напоминал мне нашего Илью Муромца…

 

Букинисты, каштаны и греческий сандвич

Вдоль острова Сите то и дело плывут посмотреть на Собор речные трамвайчики с туристами. На набережной Сены с раннего утра букинисты открывают свои лавочки в виде навесных железных ящиков, которые устанавливаются на парапете, и любители печатного антиквариата самозабвенно роются в этих сокровищницах. Там можно найти все что угодно — от игривых открыток XIX века до афиш концертов Эдит Пиаф времен оккупации Парижа, от прижизненных изданий классиков начала XX века до советских плакатов 30-х годов. Рабочий день у них не нормированный. Когда хотят, тогда и открывают. А в августе многие лавочки букинистов закрываются.

Как только наступает осень, на набережных Сены, как и в центре, чаще всего рядом с такими большими универмагами, как «Самаритен», появляются продавцы каштанов. Съедобные каштаны (в отличие от «конских») напоминают чем-то по вкусу сладкий картофель… Их поджаривают на переносных жаровнях и предлагают прохожим в небольших фунтиках на пробу. Одна из таких жаровен встречает меня у входа в Латинский квартал. И если я не очень голоден, то фунтика с каштанами вполне хватает, чтобы заморить червячка.

Если свернуть направо и перейти на другую сторону набережной, можно войти в Латинский квартал через самую старую и самую маленькую улицу, которая называется Le Chat qui peche («Кошка ловит рыбку»). Она такая узкая, что в ней с трудом разойдутся два человека. Когда выходишь из нее, сразу же попадаешь на улицу пошире, сплошь забитую маленькими бистро и ресторанчиками. Здесь у меня есть любимая лавочка, которую держит курд Мустафа. С утра до вечера он обжаривает на своем электрическом вертеле тонко нарезанные куски баранины. От этого гигантского шашлыка настругиваются поджарочки. Их укладывают на небольшой лаваш, добавляют жареной картошки, лука, салат и помидоры и поливают все это белым острым соусом или кетчупом. По сути, это шаурма — типично восточное блюдо. Но в Париже его называют «греческий сэндвич». Почему, никто объяснить не может. Врачи говорят, что регулярное употребление этого блюда в пищу ведет к ожирению и нарушению обмена веществ. Но устоять перед этим искусом в исполнении Мустафы невозможно. Объедение! Главное, удержаться после этого от приглашения в расположенные поблизости ресторанчики и кафе, которые держат греки. Они предлагают уже меню более солидные: прямо в витринах жарятся на вертеле поросята и тигровые креветки, на подносах со льдом лежат устрицы, крабы и лобстеры. Как это все выносят бедные студенты Сорбонны, которые живут здесь же на верхних этажах в своих общежитиях?!

 

Все дороги ведут к Монмартру

Когда я в первый раз приехал со своей женой в Париж в 1982 году, мы несколько раз поднимались на Монмартр пешком. Тогда нам это не казалось утомительным путешествием: первое знакомство с Парижем подарило нам крылья.

Уже по пути из аэропорта Шарль де Голль в Париж можно увидеть на высоком холме белоснежный храм с вытянутыми куполами. Это базилика Сакре-Кер («Священное сердце»), построенная в начале нашего века на вершине холма Монмартр. Он, правда, пониже Эйфелевой башни (высота холма всего 130 метров), но и отсюда видна прекрасная панорама Парижа.

Монмартр обладает каким-то странным притяжением. Сюда тянет, как магнитом. Место — святое. Ведь Монмартр в переводе «холм мучеников». По преданию, варвары казнили здесь парижского епископа Дионисия. А он, держа в руках свою отрубленную голову, прошел шесть с лишним километров до нынешнего парижского предместья Сен-Дени, где потом было построено аббатство его имени и усыпальница, в которой похоронены все французские короли (за исключением Людовика Святого).

В Сакре-Кер регулярно проходят мессы, и с учетом наплыва туристов священники исповедуют здесь верующих на всех европейских языках. Даже те, кто в церкви гость редкий, обязательно пройдут вокруг алтаря этого храма со сводов которого их провожает взглядом Спаситель. Коренные парижане по разному объясняют, почему их предки собирали деньги на этот храм, кстати, единственный в Париже, построенный на средства прихожан. Одни говорят, что он поставлен в память о погибших в войне с немцами 1870 года. Другие утверждают, что Сакре Кер напоминает о погибших коммунарах: ведь именно здесь, на Монмартре, стояла в 1870-м последняя баррикада Парижской коммуны, уничтоженная артиллерией Тьера. Оставшихся в живых здесь же и расстреляли. Сейчас об этом вряд ли кто вспоминает.

Туристов тянет сюда слава того Монмартара, который стал символом парижской богемы, артистов, художников и поэтов, по традиции селившихся в квартале Монмартр. И потому, что здесь была привычная для них атмосфера, и потому, что стоило это тогда недорого. Не то, что теперь.

Монмартр — это не только сам холм, но и целый район с таким названием, куда входят прилегающие к холму улицы и площади: Пигаль, Бланш, Клиши. Там, как и на заре века, лишь вечереет, кипит ночная жизнь, крутится красный ветряк знаменитого мюзик-холла «Мулен Руж», мелькают зазывные огни эротических шоу и секс-лавок. Этих шоу и лавок на заре века не было. Но зато были бродячие театры и цирки, артистов которых так любили рисовать парижские живописцы. Полистайте альбомы классиков — и вы в этом убедитесь. Монмартр навечно связан с творчеством художников-символистов Дега, Тулуз-Лотрека, Ван-Гога, Сера, Мане и с голубым периодом тогда еще юного кубиста Пикассо.

На одной из улочек холма у последнего сохранившегося в Париже виноградника приютилось увитое плющом и лозой кабаре «Лапэн Ажиль». Над входом в него вместо вывески — веселый заяц с бутылкой в руке. Рассказывают, что первый хозяин этого кабачка попросил местного художника Андре Жиля нарисовать ему что-нибудь веселенькое на фасаде для привлечения посетителей. Жиль нарисовал Зайца, по-французски — «lapin» и подписался «А Жиль», но точку между инициалом и фамилией не поставил. Так и получилось «Lapin Agile», что значит по-французски «Загулявший заяц».

С этим кабаре у Пикассо связаны две картины. Одна так и называется «В Lapin Agile», а вторая — «Свадьба Пьеретты». Последняя ушла в 1989 г. с торгов на аукционе «Сотсбис» за 45 миллионов долларов. Ну кто на заре XX века из посетителей монмартрского кабачка мог подумать, что измазанный красками лупоглазый парнишка создает у них на глазах такое сокровище? В кабаре, как и во времена Пьеретты, стоят простые столы и скамейки. Хозяин угощает посетителей вишневой настойкой. И вдруг кто-то часам к девяти вечера затянет за столом старую французскую песню. А другие посетители ему подпоют. И тут уже трудно разобрать, где артист поет, а где вокалист-любитель. Так начинается ежедневное представление в «Lapin Agile».

На вершине холма на площади Тертр, около которой жили в разные годы Огюст Ренуар, Эмиль Бернар, последние символисты — Морис Утрилло и Рауль Дюфи, днем и ночью трудятся художники. Ночью, правда, работают в основном приезжие, прежде всего моменталисты, среди которых — японцы, сербы, поляки, русские. А днем тут можно встретить и очень недурных французских художников и даже купить у них не так дорого оригинальный рисунок акварелью или маслом, свеженький, потому что создают его по традиции на глазах у всей честной публики.

Холм гудит с утра и до утра. Еще с начала прошлого века. Невозможно представить, сколько здесь выпивают вина и пива, кофе и чая. Туристы посостоятельнее, конечно, идут в рестораны и кафе, чтобы послушать музыку, а то и потанцевать. Но молодежь предпочитает все это делать на открытом воздухе. Парни и девушки со всего мира собираются сотнями, а в иные дни и тысячами на ступенях лестницы, которая ведет от фуникулера к подножию Сакре-Кер. Там до рассвета сидят, обнявшись, влюбленные. Там поют свои песни будущие звезды эстрады и уже признанные бродячие барды. Там хорошо дожидаться первых лучей солнца, пока оно не высветило повсюду разбросанные пивные банки и тысячи обсосанных до фильтра «бычков». Там, перефразируя стихотворение Пушкина «Кавказ», можно сказать: «Париж подо мною…» С той лишь разницей, что в монмартрской вышине одному остаться попросту невозможно.

 

По русским адресам

Я никогда не чувствовал себя одиноким в Париже. У меня было много друзей. И французов, и русских. И еще я всегда ощущал почти физически ту невидимую ниточку истории, которая связывает Францию с Россией. Я немало нашел доказательств ее существования, бродя по Парижу.

На площади Трокадеро напротив смотровой площадки, откуда лучше всего смотрится Эйфелева башня, есть кафе «Малакофф». Если я иду от центра Парижа домой, я здесь всегда останавливаюсь передохнуть. Знакомый официант приносит мне чашку кофе и тающий во рту круассан с маслом. «Малакофф» — это Малахов курган в Севастополе. И названо так кафе в память о его штурме французами в Крымской войне в прошлом веке. Из кафе видно кладбище Пасси, над которым высится русская православная часовенка. Это могила прекрасной русской художницы Марии Башкирцевой. Она рано умерла, оставив по себе несколько картин, вошедших во все художественные энциклопедии. Говорят, что в нее был влюблен Мопассан. И не только он…

Рядом еще в конце XIX века была деревенька Пасси, которая теперь влилась в престижный XVI аррондисман Парижа. А в начале века там жили оказавшиеся в эмиграции русские писатели и поэты — Цветаева, Бунин, Мережковский, Гиппиус, Шмелев, Зайцев, Иванов. Они говорили: «У нас, на Пасях…»

 

У моста Александра III

Тысячи нитей связывают Францию и Россию. Это ерунда, что мы принадлежим скорее Азии, чем Европе. Россия и начиналась-то как европейское государство. Сибирью, по словам Ломоносова, она «прирастала». Мой друг Франсуа Корнильо, историк и поэт, переведший на французский трудно переводимого и далеко не всем доступного Тютчева, принес мне как-то альманах «Слово», который издает его Центр русских евразийских и сибирских исследований. В «Слове» была опубликована, по сути, целая его книга «Огонь скифов и князь славян». Франсуа сказал мне: «Знаешь, это очень важно сейчас напомнить о связях славян и прежде всего Древней Руси со скифами, древнейшей европейской цивилизацией. А то ведь сейчас всюду вслед за упоминанием слова русские следует слово «азиаты»… Как это у Блока: «Мы — скифы…» В том же альманахе я обнаружил исследование известного французского слависта Жана Брийара «Карамзин и Франция». Главным образом, оно посвящено влиянию французской культуры и языка на творчество нашего великого соотечественника, прежде всего на языковую структуру его произведений. А это уже связи самого глубинного порядка…

Кафе «Малакофф» в центре Парижа названо в честь Малахова кургана в Севастополе, в память о его штурме французами в Крымской войне

Что знают сейчас обо всем этом мои соотечественники? В Париже их с каждым годом все больше — до 250 тысяч человек за один сезон только в Париже. Русская речь здесь не просто звучит, она звучит очень громко. Даже в ресторанах высокой кухни появились меню на русском языке.

От Трокадеро иду к Площади Альмы (название ее связано с Крымской войной, о чем позже), в центре которой над туннелем, где погибла принцесса Диана в последний день августа 1997, года стоит копия факела Статуи Свободы в Нью-Йорке. Туристы здесь с раннего утра. Факел превратился в мемориал Диане. Он облеплен написанными от руки «дацзыбао» ее поклонников. С утра им удается безнаказанно (полиция за это гоняет) спуститься в тоннель под мостом и коснуться рукой его 13-й опоры, о которую ударился ее автомобиль. Кто-то нарисовал на этом столбе красное сердечко.

Если идти дальше по набережной Сены к Площади Согласия, не минуешь мост Александра III — самый красивый в Париже. С моста виден купол храма Дома Инвалидов, под которым похоронен Наполеон в саркофаге из карельского мрамора. Его изготовили в России и везли сюда почти три месяца. Какой поворот истории! Россия простила Бонопарта посмертно таким образом за его русский поход, погубивший и его, и его «великие армии», и его империю. Чудом сберегли Францию…

Саркофаг Наполеона провезли через Триумфальную арку. Ее строили к его возвращению из русского похода, но проехал он под ней только уже мертвый, когда его прах везли в Париж с острова Святой Елены. До сих пор на арке имена покоренных им русских городов: Смоленск, Полоцк… К 200-летию Французской революции в Париже позолотили купол Дома Инвалидов, статую Гения Свободы на бронзовой колонне в центре Площади Бастилии и совсем уже не революционный мемориал — крылатых коней и скипетры в руках каменных богинь, установленных на мосту, который носит имя российского императора. Если смотреть на Дом Инвалидов от Гран Пале, то по левую сторону моста увидишь надпись, свидетельствующую о том, что первый камень в основание моста заложили российский самодержец Николай II и вдовствующая императрица Мария Федоровна в 1896 году. Уже в 1900 году об этом говорит надпись по правую сторону моста: президент Франции Эмиль Лубе торжественно открыл мост Александра III, по праву считающийся самым красивым из всех мостов, перекинутых через Сену. Почему же русскому царю по сей день оказывается такой почет в республиканской Франции?

С его именем связана новая глава в истории франко-русских отношений, сменившая тяжелую неприязнь и недоверие времен Наполеона III, которого в ходе франко-прусской войны 1870–1871 годов Бисмарк разгромил наголову. Сам император попал в плен, а Франция потеряла в результате Эльзас и Лотарингию. Железный канцлер не скрывал, что ему вообще не нравится французская государственность. И кто знает, как сложилась бы история Франции, если бы монархию не сменила окончательно республика.

В те годы разыгрывалось множество карт, которые впоследствии привели к Первой мировой войне. Во Франции благоразумно поставили на карту русскую. Впервые была осознана очевидная геополитическая реальность: без России Франция будет поглощена Германией. В России тоже уяснили, что ориентация на Францию развязывает русским руки в их отношениях как с Германией, так и с Англией. И вот в период 1891–1893 гг. заключается серия франко-русских договоров, в том числе соглашение о военном сотрудничестве. Россия пошла на союз с республиканской Францией и потому, что надо было вытаскивать хромавшую вовсю нашу экономику. Царю нужны были деньги для развития сети железных дорог и подготовки к обороне страны, на которую зарились и Германия, и Япония. Вот почему в июле 1891 года Александр III с непокрытой головой выслушивает «Марсельезу» при встрече французской военной эскадры в Кронштадте. Памятная метка об этом событии оставлена на карте Парижа: с 1895 года в столице Франции существует рю Кронштадт. Поборникам дружбы с Россией этого показалось мало, и в том же году они создают «Общество за наименование одной из улиц Парижа Франко-Русской». Просуществовало оно до 1911 года, когда, добившись своего, самораспустилось после торжественного открытия авеню Франко — Рюсс неподалеку от Эйфелевой башни. В отличие от обычно прямых, как стрела, парижских улиц, эта напоминает по своему рисунку сапог, что в чем-то, если учесть частые зигзаги в наших отношениях, символично. В основном тут жилые дома буржуазного, как говорят во Франции, типа. Народ на Франко-Рюсс живет состоятельный. Не исключено, что есть тут и потомки основателей того общества, первого Общества франко-русской дружбы во Франции, которому авеню обязана своим названием.

То время было отмечено небывалым расцветом общения между русскими и французами. Именно тогда в Париже побывал Лев Толстой, о чем напоминает сейчас мемориальная табличка на рю Риволи, где жил также и Тургенев. Дом Тургенева, кстати, сохраняется до сих пор под Парижем, а в столице Франции на бульваре Сюше есть Сквер Толстого, где установлен поясной бюст нашего великого писателя, участника Севастопольской битвы. В Париже в те годы побывали Чехов, Куприн, Бунин. После революции во Францию приехали и остались здесь Мережковский и Гиппиус, Марина Цветаева и Бальмонт, Ремизов, Сомов, Зайцев, Рахманинов, Иван Шмелев — цвет русской интеллигенции, не принявшей большевиков, но никогда не порывавшей духовной связи с Россией. Навряд ли Франция стала бы для них второй родиной, не будь своевременно возведен «мост» Александра III.

 

Улица Петра Великого

Петр Первый побывал в Париже в 1717 году, во время царствования Людовика XV. Французы очень любят рассказывать о том, что во время этого визита русский царь посетил могилу кардинала Ришелье (1583–1542), у которой он якобы сказал:«Овеликий человек! Я бы отдал тебе половину своих земель, чтобы ты научил меня управлять другой половиной!» Говорят, что именно эта фраза привлекла в Россию тысячи французских специалистов и искателей счастья, каждому из которых хотелось показать себя при российском дворе немножечко Ришелье.

Почему рю Пьер ле Гран (улица Петра Великого) появилась именно в восьмом аррондисмане Парижа, сказать трудно. Дата крещения этой улицы — 1884 год. Как раз к тому времени отношения России с Францией начали теплеть вновь. Настолько, что рядом с улицей Петра Великого появляется улица Нева. В сочетании со знаменитым русским православным Свято-Александро-Невским собором на рю Дарю, в которую упирается улица Петра, этот уникальный для столицы Франции «петербургский» перекресток складывается в маленький русский район Парижа, что особенно явственно ощущаешь здесь во время Святых праздников: на Рождество, Пасху, Троицу…

Собор полон редких икон, которые подарили ему из своих фамильных коллекций те, кому удалось вынести их из опаленной революцией России. Слава Богу, здесь они уцелели. Посмотрите на эти святые образа, и они расскажут вам печальную историю жизни потомков самых древних русских родов вдали от Родины. Помолитесь за них…

По парадоксу истории православный русский собор построили на улице, названной в честь Пьера Бруно Дарю, который был государственным секретарем Франции и готовил русскую кампанию Наполеона Бонапарта.

Неподалеку от храма — книжный магазин, где можно купить и церковную литературу, и свежие газеты из Москвы, и, конечно, «Русскую мысль», которую начали издавать в Париже после войны русские эмигранты. Ее редакция от храма неподалеку — на Рю дю Фобург Сент-Оноре, дом 217. На рю Дарю есть еще одна русская точка — небольшой ресторанчик «В городе Петрограде» с русской кухней. Тут тебе и борщ с ватрушками, и пельмени, и русская водка. И, конечно, селедочка и соленый огурчик, а для страдающих поутру всегда найдется даже рассол, приготовленный «по рецепту Петра Великого». Но это, господа, уже экзотика.

 

Rue Petrograd-Leningrad-St.Petersbourg

На площади Клиши перед Монмартром установлен памятник защитникам Парижа. Здесь была последняя баррикада, которую взяли штурмом казаки генерала Платова и отряд калмыков, штурмовавших Париж в 1814 году на верблюдах. С высоты этих кораблей пустыни они легко выковыривали пиками защитников баррикады. Символы вражды и дружбы здесь соседствуют. От площади Клиши к центру Парижа, словно стрела, устремляется рю Санкт-Петербург. Через нее, как в ворота, въезжаешь в восьмой аррондисман. Она доходит до самой площади Европы, а пересекают ее улицы тоже с городскими названиями: рю Флоранс (т. е. улица Флоренции), рю Лондр (Лондон), рю Константинополь и рю Моску. Появилось название Санкт-Петербург на карте Парижа почти одновременно с улицей Кронштадт, и связано сие событие все с тем же Александром III. Название это продержалось вплоть до 1914 года. Когда началась Первая мировая война, Николай II решил, что Санкт-Петербург звучит слишком по-немецки и переименовал свою столицу в Петроград. Его патриотические чувства учли в Париже, и в том же году Рю Санкт-Петербург стала Рю Петроград. Но тут грянула революция и большевики переименовали Петроград в Ленинград. В Париже, однако, это учли много позже. Только в 1926 году на Рю Петроград сменили таблички на Рю Ленинград. Во время войны и оккупации Парижа немцами улице вернули название Рю Петроград. Но по ночам, как рассказывают ветераны Сопротивления, подпольщики не раз прикручивали таблички «Рю Ленинград», что доводило фашистов до бешенства. Сразу же после освобождения «советское» название восстановили, и оно просуществовало еще 45 лет. Но вот и в России Ленинграда не стало, и уже в октябре 1991 года по примеру Собчака мэр восьмого аррондисмана принял решение вернуть улице ее самое первое название, данное ей еще при Александре III и больше его не менять. Сделать это было, однако, не так-то просто сразу. На улицу приходит до 45 тысяч писем в день, особенно в мелкие магазинчики и фирмы, которых там немало. Местные бизнесмены попросили придумать компромиссное решение. И, действительно, почти полгода висели рядом две таблички: Рю Ленинград и Рю Санкт-Петербург. Потом «советскую» табличку сняли.

 

Place Stalingrad

Для граждан России, где Сталинграда уже давно нет, увидеть на улице Парижа указатель с надписью («Сталинградская площадь») и впрямь диво. Такая площадь действительно существует в 19-м аррондисмане Парижа с 1945 года. Площадь издалека узнаешь по ротонде, в которую с одной стороны упирается отводной канал, а с другой — авеню имени Жана Жореса. Народ здесь живет в основном небогатый, много иммигрантов-арабов и африканцев. Для многих из них название площади ничего не говорит. Но для коренных французов и особенно парижан слово «Сталинград» свято. «Без Сталинградской битвы, — говорят они, — победа над фашизмом была бы невозможной». «Только узнав о разгроме немцев под Сталинградом, — говорили мне не раз ветераны Французского Сопротивления, — мы окончательно поверили в то, что Франция снова станет свободной». Символично поэтому, что к Пляс Сталинград ведет Улица 8 мая 1945 года. Ее не минуешь, если ехать сюда через Бульвар Севастополь и Восточный вокзал. Мы-то празднуем День Победы на сутки позже, потому что союзники наши тогда поторопились и приняли капитуляцию немцев в Реймсе 8 мая. По требованию Сталина эту церемонию пришлось повторить в Потсдаме на более высоком уровне уже 9 мая. Но различие в дате Победы так и осталось, как и в названиях улиц. Главное, однако, другое: главное, что Победа была общая. Пляс Сталинград — тому вечное напоминание.

 

Rue Moscou, Rue Odessa и другие «крымские» улицы

В 1864 году при Наполеоне III несколько бульваров в Париже были названы именами наполеоновских маршалов, участвовавших в русской кампании: Нея, Мюрата, Сюше, Понятовского. Наполеон III Россию не любил патологически и стремился любыми путями досадить русскому царю, что доставляло ему особенное удовольствие после поражения русских в Крымской войне.

В 1867 году одна из улиц неподалеку от вокзала Сен Лазар получает название Рю Моску. Наполеон III таким образом отметил 55 годовщину вхождения своего знаменитого дядюшки в горящую и покинутую жителями Москву. Примерно через десять лет после этого небольшой поселок у подножья Монмартра был назван Сите Москова. К самой Москве, нашей столице, это все имеет отношение отдаленное. «Москова» по-французски означает река Москва. И именно сражением на Москове называют французы Бородинскую битву, которую, как утверждает это запись на стенах гробницы Наполеона, французы вроде бы выиграли, что всех русских туристов, мягко говоря, удивляет. По нашему счету французы в той битве потеряли 58 тысяч человек убитыми и ранеными, а русские — 44 тысячи. По французской статистике, это русские потеряли 60 тысяч человек, а французы с союзниками — только 30 тысяч. По той же логике и особо отличившийся под Бородино наполеоновский маршал Ней получил от Бонапарта титул Князя Московского. Поэтому ясно, что в России появлению «улицы Москвы» в Париже уже никто не аплодировал. Но была и другая причина. Дело в том, что незадолго до 55-й годовщины Бородино, 6 июня того же 1867 года, народоволец Березовский выстрелил у водопада Булоноского леса в императора России Александра II, который приехал на открытие Парижской Всемирной выставки. В окружении царя это вообще восприняли как продолжение Францией Крымской войны (1853–1856 гг.) только другими средствами. Ну а уж «крещение» улицы в «Рю Моску» было и вовсе понято, как выстрел императору в спину. Немудрено, что российско-французские отношения снова зашли в тупик.

Наполеон III все свои победы отмечал на карте Парижа. Крымская война, которую Франция вела против России в 1853–1856 гг. вместе с Англией и давно уже не существующим Королевством Сардиния, в этом плане доставляла ему особое удовольствие…

Площадь Альма — одна из красивейших площадей Парижа. По ночам она мерцает каким-то загадочным светом, и кажется, что он стекает сюда с близлежащих роскошных улиц. С авеню Монтеня, где днем и ночью горят витрины модных домов Нины Риччи, Кристиана Диора и Унгаро. С авеню Георга V, где глаза слепят люкс-отели, офисы в стиле модерн и знаменитое на весь мир кабаре «Крейзи хорс». Огни улиц соединяются с отблесками цветных прожекторов парижских речных трамвайчиков, по-парижски «бато-муш» («корабликов-мух»). Они уходят в свои ночные экскурсии по Сене как раз отсюда из-под одноименного моста Альма.

Мало кто догадывается, что название и площади, и моста — русское. Альма ассоциируется с чем угодно, даже с США: в 1989 году тогдашний мэр Парижа, а ныне президент Франции Жак Ширак установил здесь торжественно американский подарок к 200-летию Великой Французской революции — позолоченную копию факела Статуи Свободы в натуральную величину. Ну, как в таком соседстве вспомнить о небольшой речке Альма, что берет начало в Крыму, неподалеку от Бахчисарая, и впадает в Черное море у мыса Лукул. Именно там 20 сентября 1854 года французская армия под командованием маршала Сен-Арно и английская во главе с лордом Регланом нанесли поражение князю Меньшикову. И не только потому, что князь как полководец был, что называется по-французски, «зеро», т. е. нуль без палочки. Но и потому, что россияне отстали тогда от Запада основательно: у союзников уже были ружья-штуцеры, с помощью которых они безнаказанно расстреливали русских солдат с дальнего расстояния, а у русской армии на вооружении все еще состояли гладкоствольные, стрелявшие всего на 120 метров. Предупреждению знаменитого Левши, который блоху подковал, как известно, не вняли.

Мост Альма — 150-метровый арочный мост через Сену в Париже, названный в честь победы французов над русскими в Альминском сражении Крымской войны. Он был открыт близ площади Альма императором Наполеоном III 2 апреля 1856 года, а к Всемирной выставке 1900 года его длина была увеличена вдвое за счет пристройки пешеходного мостика

От Альмы Меньшиков, не сумев удержать противника, отошел к Бахчисараю, а Севастополь бросил на произвол судьбы…

 

Бульвар Севастополь

Boulevard Sebastopol в Париже начинается у моста Менял и площади Шатле, где на знаменитую Колонну Победы (победы, конечно, в Крымской войне) смотрят два театра: «Театр Шатле» и «Городской Театр», более известный, как «Театр Сары Бернар». Не удивляйтесь, но это тоже русские адреса. В «Театре Шатле», одном из самых крупных в Париже (3 600 мест) в начале 20-х годов знаменитый Сергей Дягилев ставил свои балеты, потрясшие Париж. Здесь танцевали Анна Павлова и Тамара Карсавина. Со сцены театра звучал не раз голос Федора Шаляпина. Бульвар Севастополь начинается от средневековой башни Сен-Жак, которая когда-то служила колокольней теперь уже исчезнувшей церкви. С этой башней связаны трагические события Варфоломеевской ночи и опыты Блеза Паскаля, который доказал на ее вершине существование атмосферного давления. Теперь об этом напоминает его статуя, установленная в пролете основания башни. Boulevard Sebastopol идет почти до Восточного вокзала, откуда уходят поезда на Страсбург. В 1855 году, когда бульвар получил свое название, здесь находилось знаменитое Чрево Парижа. Теперь на месте скотобоен, мясных и рыбных, колбасных и сырных лавок — суперсовременные структуры подземного города «Форум де Аль» и Центр Помпиду.

Центр был открыт 2 февраля 1977 года. Тогда по поводу его архитектурного решения (по проекту итальянца Ренцо Пьяно и Ричарда Роджерса из США все трубопроводы, эскалаторы и лифты, вся система обеспечение здания были вынесены наружу и покрашены в кричащие цвета) было не меньше споров и возмущения, чем в свое время вокруг Эйфелевой башни. Теперь парижане Центр Помпиду полюбили и как мощнейший культурный центр, и как место встреч — до глубокой ночи здесь играет музыка, поют песни. Рядом с этим центром — студии художников, построенные парижской мэрией для них бесплатно. В одной из таких студий обосновался Оскар Рабин, один из столпов советского авангарда, едва не погибший во врем разгона знаменитой «Бульдозерной выставки» в Москве.

Есть в Париже и Rue Odessa. Узнав об этом, одесситы приходят в восторг и просят их обязательно туда отвезти. Но и здесь не надо иллюзий. Rue Odessa так наречена потому, что в 1855 году Одессу очень удачно обстреляли с моря французские корабли. Парижская тезка Одессы невелика. В ней не будет и 500 метров. С бульвара Монпарнас в нее входишь, как в ущелье. Тут почти всегда тень. Кажется, что она падает от 55-этажного небоскреба, который своей архитектурной нелепостью давит весь Монпарнас, в том числе и вечно переполненное «Кафе Одесса» в самом начале этой «русской улицы», а на деле — типично парижской. Она очень узенькая, с односторонним движением, вся в кафе и магазинах, занявших первые этажи, вдоль которых сплошняком, бампер в бампер стоят машины, не запаркуешься. На полукилометре Rue Odessa есть все, что нужно для жизни. Отель, кинотеатр, прачечная, бюро путешествий, авторемонтная мастерская с бензозаправкой. Тут две пиццерии, аптека, парикмахерская, пивная, бар, турецкая баня и даже салон «Эротика», который, как утверждали злые языки, держат два крутых джентльмена с Дерибасовской.

Еще одна «крымская» улица в Париже — это Rue Traktir, расположенная на перекрестке Триумфальной арки, авеню Виктора Гюго и авеню Фош. Часто считают, что название это — дань неким дореволюционным загулам французов в русских трактирах и кабаках. Но к заведениям гостинично-питейного типа а-ля рюсс улица не имеет никакого отношения. Названа она была так в 1865 году в честь еще одной победы французских войск в Крыму в августе 1855 года на речке Черная у села Трактир…

Время сглаживает шрамы былых распрей и войн. И Малахов курган для парижан сегодня ассоциируется скорее с хорошим турецким кофе «по-крымски» в «Кафе Малакофф», чем с кровопролитной осадой Севастополя. А москвич, попав в Париже на рю Моску, обязательно там сфотографируется, и история русского похода Наполеона ему при этом в голову не придет. Это, кстати, при всем при том, что историю забывать не надо.

 

В моем квартале

Жители Парижа умеют организовывать жизнь в своих жилых кварталах так, чтобы она была предельно удобной. Годами в каждом квартале складывается свой микроколлектив. Мелкие лавочки, занявшие все первые этажи, создают отработанную годами систему жизнеобеспечения. Наш квартал — где-то около пяти гектаров 15-го аррондисмана — это неправильный четырехугольник между авеню Эмиля Золя и отходящей от него Rue des Enterpreneurs (улицей Предпринимателей), Rue Convention и Rue Saint Charles. Там к услугам жителей двенадцать булочных, шесть кондитерских, два рыбных магазина, пять мясников, три сырные лавки и три молочных, шесть аптек, семь кулинарий, включая одну китайскую и две иранские, дюжина пивных баров, десятка два ресторанов, в том числе один русский, один «Макдональдс» и четыре китайских, четыре специализированных винных магазина, а ко всему этому вдобавок — два супермаркета, включая один по продаже «экологически чистых продуктов», восемь газетно-книжных магазинов и киосков, магазин электротоваров, три компьютерных салона, специализирующихся на «Интернете», большой хозяйственный, где можно найти все, что только придет в голову мастеру на все руки, великое множество парикмахерских салонов и «институтов красоты», ювелирных и часовых лавок, магазин парфюмерии и плавательный бассейн, сотни кабинетов частных врачей всех специальностей, госпиталь, лаборатория по приему медицинских анализов, кинотеатр, боулинг, биллиардная, восемь фотоателье, три магазина овощи-фрукты, восемь цветочных, две антикварные лавки, две автоматические прачечные, три химчистки, культурный центр, почта, десяток банков, шесть отелей, пять жилищных контор, три бензозаправки, автомастерские, автопрокат «Авис», магазин похоронных принадлежностей… В общем, всего не перечтешь. Добавлю только, что каждый вторник и пятницу здесь с шести утра до часу дня на Rue Saint Charles работает продуктовый рынок. Всего в нашем квартале проживает пять-шесть тысяч человек. И все друг друга знают. Поэтому просто невозможно пройти по улице, не поздоровавшись со «своим» парикмахером, который, завидев тебя, на минуту бросит клиента и примется расспрашивать, как твои жена, дети и все остальные близкие, а заодно сообщит, как у него дела на том же фронте. Та же самая история в разных вариантах повторится с булочником, молочником, мясником, аптекарем… И все это воспринимают с пониманием и живым интересом, а намыленный клиент будет внимательно прислушиваться к вашей беседе и по мере возможности в ней поучаствует Даже в августе, в пору всеобщих каникул, ты не чувствуешь себя одиноким в своем квартале, хотя большинство знакомых лавок закрывается. Две булочных рядом с моим домом, газетный киоск, цветочник, химчистка и сырная лавка — в отпусках. Но до других таких же лавок — рукой подать. Заводишь новых знакомых. И уже к концу августа половина квартала знает, почему я не поехал в отпуск, когда все нормальные люди отдыхают…

 

Булочная (Boulangerie)

Мой день начинается с булочной. До Франции я даже не мог себе представить, что такое французский хлеб. Французы себя без него не мыслят. Хлеб на завтрак — непременное блюдо. Пышный, хрустящий длинный с полметра батон — «пэн», т. е. в переводе хлеб, или батон поменьше — «багет» хороши только свежие. Потому они либо быстро черствеют, либо, если их хранить, теряют свою лакомую корочку. А на свежий, еще теплый из булочной намазать масло или варенье, или то и другое вместе — объеденье.

«Багет» в продовольственном магазине редко кто покупает, хотя и там он продается. Но это — не то. Настоящий «багет» можно купить только в настоящей парижской булочной. Она есть в каждом квартале Парижа. Иной раз по десятку их на квартал. И парижане четко знают, где вкуснее всего «багет», где «пэн». Я любил ту, что держали на Rue Saint Charles две очаровательные сестры Бриго, у которых руки просто золотые. Все, что они пекли, было вкусно, не придерешься. Каждая булочная на чем-то специализируется. В одной пекут такой воздушный «кампань», т. е. крестьянский хлеб с добавкой ржаной муки, что все его любители спешат туда с утра, а то не хватит всем. В другой пекут потрясающие калачи по-нашему, а по-французски «буль». Причем пекут по-разному: как в провинции Авернь либо, как в Бретани. В третьей выпекают мини-багеты «фисель». В четвертой специализируются на круассанах и крендельках с изюмом и шоколадом. Есть даже художественные булочные, чьи владельцы создают целые скульптурные композиции из разных сортов хлеба.

Булочные эти все частные, и держат их энтузиасты. Как правило, это бизнес семейный. Уже потому, что нелегкий, и еще потому, что семейные секреты выпечки хлеба передаются по наследству. Надо очень любить эту профессию, чтобы вставать ни свет, ни заря: ведь уже к шести утра на прилавке должен быть свежий хлеб. Он должен быть теплым, похрустывать корочкой и вместе с тем оставаться нежным, как первый снег.

В своей булочной парижанин найдет домашнее печенье и набор пирожных, круассаны и булочки с изюмом, с шоколадом и марципаном, яблочный пирог и бутерброд на обед, и тающий во рту «венский» багет. Единственно, что найти в Париже трудно, так это ту «французскую булочку», которую у нас в России стали называть «городской». Таких здесь просто не делают…

 

Газетный киоск (Presse)

С утра, запасшись хлебом на завтрак и обед, я непременно заходил в «свой» газетный киоск, над которым висела желтая вывеска с надписью «Presse» («Пресса»). В России нечто подобное появилось только в постсоветские времена, да и то в основном в аэропортах и пятизвездочных гостиницах. В Париже — это целая сеть, созданная ADP (Ассоциацией распространителей печати), которая стала монополистом: без ее услуг не обходится ни одна газета, ни один журнал. Самое ценное для них в таком магазинчике — это возможность показать товар лицом. Покупателю не надо рыться в кучах газет и журналов, чтобы найти нужное издание. Все разложено по полочкам и по темам. Хочешь экономический журнал, хочешь эротический. Я выбрал свой киоск на рю Жавель, в двух шагах от моего дома. Там всегда продавали парижскую «Русскую мысль» и «International Herald Tribune», своего рода дайджест ежедневной американской прессы, издание очень удобное, где публикуют все важные новости, вплоть до курса русского рубля. В Париже эти газеты найдешь не во всех киосках. Если мне нужно было что-то уж «очень русское», то я ехал в магазин русской книги «Глоб» (Globe) на бульвар Бомарше рядом с площадью Бастилии. Пьер, хозяин киоска, милейший парижский интеллигент, помимо прессы поторговывал еще и последними книжными новинками, и от него мы в первую очередь узнавали, какой в Париже роман в моде. В изобилии у него были гороскопы на каждый день и всяческие канцелярские товары, к которым у меня всегда была слабость с моего послевоенного детства, когда все это было в дефиците. Он прекрасно знал всех членов моей семьи и непременно держал что-нибудь для моих дочек, предоставлял им кредит и знал все, что им может понадобиться в лицее, а потому уже и в институте. Пьер дорожил мной как постоянным клиентом и время от времени старался сделать мне что-нибудь приятное: как-то подарил мне старую пластинку с записью выступления Ансамбля песни и пляски Советской Армии под руководством Александрова. Через некоторое время я ему в отместку подарил пластинку с записью Мэррей Матье, исполнявшей «Марсельезу» в сопровождении того же ансамбля…

 

Брассри

Чтобы прописаться в своем квартале, парижанину непременно нужно выбрать свое брассри. Именно там он найдет своих друзей и знакомых и обретет в квартале соответствующую репутацию. Свое «брассри» я выбрал не сразу. Но потом как-то привык к одному, что на углу моей улицы Rue Lourmel и Rue de Convention, где всегда подавали мое любимое пиво Leff. Брассри — это нечто среднее между парижским кафе и английским пабом, о чем я расскажу подробнее ниже. Обычно там тихо, можно взять чашечку кофе либо стакан пива и сидеть хоть целый день с газетой или журналом, либо конспектом. Моя дочь Ксения, как правило, готовилась к экзаменам в своем брассри. Это — нормально. В брассри никто не упрекнет тебя в скромном заказе и никто не навяжется тебе с предложением разделить одиночество. Но человеку невоспитанному, который забудет сказать, зайдя в «брассри», «Бонжур» и не попрощается, уходя, всегда напомнят, как звучит по-французски «Здравствуй» и «До свидания».

«Брассри» в Париже бесчисленное множество. Их даже больше, чем булочных и аптек. На некоторых из них вывеска в форме гробика, на которой написано «Табак» (Tabac). Это означает, что в таком «брассри широкий выбор сигарет, Табаков, зажигалок и лотерейных билетов. Здесь же можно купить и почтовые, и гербовые марки всех видов, телефонную карту и парковочную кредитку, т. к. в Париже практически уже нет автоматов оплаты парковки наличными. Их то и дело взламывали бомжи и наркоманы, и власти решили, что пластик надежнее. Жизнь в этих стеклянных «аквариумах» со столиками и барами начинается с раннего утра. «Брассри» часто открываются в шесть, а иные, как «Кафе де Пари», не закрываются всю ночь до позднего вечера.

Сервис в брассри обычно ненавязчивый. Когда вам принесут то, что вы заказали, под ваш бокал положат кассовый чек, по которому надо будет перед уходом заплатить. Официант рассчитается с вами с точностью до сантима. Из сдачи обычно ему и дают чаевые, как правило, не больше одного евро. Ко всему этому со временем привыкаешь. И с удивлением смотришь, как на чудака, на тех, кто этих правил не соблюдает. Это означает, что ты стал завсегдатаем, и у тебя появилось «свое» брассри. А раз так, то у тебя наверняка появятся там новые друзья. Именно в «моем» брассри мы и познакомились с «моим» парикмахером Жоржем.

 

Шоу парикмахера Жоржа

Первое, что он сообщил мне о себе в третьем лице, было: «У Жоржа Тирьона часто стригутся русские. Потому что Жорж — мастер». Оказалось, что у него масса причуд и хобби, в том числе художественная аппликация, благодаря которой он стал известей даже среди галерейщиков. А начинал Жорж с того, что закончил самые престижные курсы парикмахеров во Франции, завоевал множество призов, и, скопив немного денег, открыл свой собственный салон на рю Жавель. Если бы он работал по найму в каком-нибудь салоне, денег у него было бы куда больше. Но Жорж предпочел пусть трудную, но самостоятельность «миддла» и стал гордо называть себя «предпринимателем». Когда-то он был очень красив. Вылитый Жан Маре. Но жизнь его сильно помяла. Было у него две жены, и обе его бросили. Старший сын стал успешным музыкантом, но с отцом почти не общается. А младшего оставила ему на воспитание сербская красавица Виолетта, изменившая Жоржу с его лучшим приятелем. За самостоятельность «предпринимателю» пришлось платить такие налоги, что он не вылезал из долгов. Несколько раз он был на грани разорения и все же умудрялся сохранять свой маленький салон и свою клиентуру. Все это он мне сразу выложил в первый же день, едва я сел в его кресло. Его любят в нашем квартале, потому что у него душа артиста. Стрижка для Жоржа, прежде всего, мизансцена с его собственной режиссурой, шоу с соответствующей музыкой для каждого клиента. Жорж пританцовывает вокруг клиента, пока его стрижет, поет, умудряясь при этом еще и посылать воздушные поцелуи мимо идущим женщинам. Все это действо у него называется по-английски «Hair Show» («Волосяное шоу»). И впрямь, это спектакль. В его салоне есть и соответствующие декорации, от древних рапир и ружей до собственных мини-коллекций Жоржа, где особо ценной считается набор фирменных жестяных крышечек, прикрывающих пробки в бутылках с шампанским. Жорж утверждает, что попробовал все разновидности французского шампанского, и его крышечки это подтверждают. «Советское Шампанское» ему не нравится. Он всегда предпочитал русскую водку. Поэтому я знаю, что ему привезти из Москвы.

Париж, rue Javel. 1900 г.

Жорж любит поболтать с клиентами, пока их стрижет. А с некоторыми и после — в брассри, которое рядом. Там он им расскажет все. И про своих сыновей. И про суку Виолетту, которая раз и навсегда отбила у него вкус к славянкам. Кто-то слушает его в пол-уха, кто-то ему сочувствует. В любом случае его клиенты — это его друзья. Их легко узнать. Фирменный знак «Волосяного шоу» неповторим. Это модная стрижка и вместе с тем, действительно, мужская. Панков и прочих «чудиков» Жорж не признает. Он предпочитает деловых людей, политиков, журналистов и актеров. Это, кстати, его основная клиентура. Когда я его спросил, почему он стрижет только мужчин, Жорж ответил: «Потому что я к женщинам неравнодушен. А для хорошей стрижки надо сосредоточиться…» Однажды побывав в его салоне, участник «Волосяного шоу» обязательно туда вернется и уже никогда не пройдет мимо, не обменявшись парой слов с Жоржем. А Жорж к тому же всех своих клиентов перезнакомил.

Жорж часто приглашал меня к себе, бывал в гостях и у меня. У французов есть хорошая привычка — никогда не одалживаться. И поэтому у них принято приходить в гости с бутылкой пусть не роскошного, но по-настоящему хорошего вина. И чаще всего, когда я шел в гости к Жоржу либо к кому-то еще, я заходил в магазин «Николя» по соседству с моим домом.

 

У «Николя» (Nicolas)

Сеть винных магазинов «Николя» покрывает всю Францию. В Париже их по несколько штук в каждом аррондисмане. Хотя Франция и стоит на первом месте в мире по потреблению вина на душу населения, далеко не все винные магазины и винные погреба в этой стране процветают. Успех «Николя» объясняется, прежде всего, высоким качеством товара. После вина, которое купишь в магазине с такой вывеской, голова гарантированно не болит. Если, конечно, не пить его по несколько литров за один присест или, если не мешать красное вино с белым, «бургундское» с «бордо» и «бужоле», а все это — с водкой, пивом, коньяком и джином. Во Франции пьют что-то одно за обедом или ужином. Скажем, если вы приглашаете гостей, то покупаете «бордо» не разных марок, а одной и той же, из одного «замка», одного и того же года. Каждая марка имеет свою особенность, и каждый год — свою прелесть.

Перед обедом во Франции принято подавать «аперетив». Это может быть и сок, и виски, и водка, и пиво, и джин с тоником, и шампанское. Но не больше 50–100 грамм. Затем уже идет вино к «основному блюду». После обеда вам могут предложить «дижестив», т. е. напиток, способствующий пищеварению. Как правило, «дижестив» весьма крепок. Это может быть и сливовая, грушевая, и малиновая водка крепостью до 50 градусов, и арманьяк, и кальвадос, и куантро, и портвейн.

С учетом всего этого и выстраиваются витрины в магазинах «Николя». Ряд шампанского и крепких напитков от водки до текильи. Столовые вина — белые и красные, и розовые отдельно, «бордо» отдельно, далее, «бургундское», «божоле», «кот дю рон», «помрой», «сотерн», «бюзе», «медок». Можно найти, кстати, не только французские вина, коньяки, ликеры и шампанское. Но и импортные напитки, от водки «Абсолют» и «Столичной» до итальянского «Кьянти» и шотладских «виски». Покупателю не надо рыться в поисках того, что ему надо. Даже по цене различаются полки: снизу подешевле, сверху подороже, а уж на самых верхних полках вина коллекционные. У «Николя» есть свои виноградники и свои винные заводы. Тут можно купить вино не только в бутылках, но и в упакованных в картон баллонах из специальной фольги по 3–5 литров, в которых можно привезти неплохое французское вино для хорошего российского застолья. Это, кстати, куда удобнее, чем вести вино в бутылках. Хотя, конечно, высококачественные марочные вина в баллоны не разливают. Как правило, молодые. В «Николя» опытный продавец вам всегда поможет подобрать, что нужно и к столу, и для дружеской беседы с приятелем. Жан-Пьер, владелец «моего» магазина «Николя», со временем прекрасно усвоил мои вкусы и понял мои скромные возможности. Встречая меня, он затаенно улыбался и говорил: «Я припас для вас бутылочку вашего любимого вина. Сант-Эмильон, месье…» Эта разновидность бордо требует и соответствующего сыра. И я всегда знал, где его найти.

 

Сырная (Fromagerie)

Уинстон Черчилль как-то сказал де Голлю: «Я поражаюсь, как вы можете управлять страной, где производят 325 сортов сыра!» Де Голль, как утверждают, заметил в ответ на это, что единство французов в разнообразии. Сейчас Франция производит около 500 сортов сыра. В сырной лавке на Rue Saint Charles, напротив булочной сестер Бриго, которую держит Франсуа, фермер из Нормандии, их не так много, меньше сотни. И все равно глаза разбегаются. Хочется купить и съесть все.

Французы считают, что цивилизация возникла только с появлением первых сыров примерно 7 тыс. лет назад, о чем свидетельствуют многочисленные археологические находки. С развитием торговли сыры начинают свое путешествие наравне с амфорами оливкового масла и вина. Уже в 5 веке до н. э. греки освоили новый метод обработки молока, используя лист фигового дерева, который способствовал быстрому свертыванию молока. Что касается римлян, то им по вкусу пришелся сыр провинции Овернь еще в I веке. И позднее всем легионерам полагалось включать в рацион 27 грамм этого сыра в день.

В средние века во Франции отдавалось предпочтение сметане, маслу, жирным сырам, неизвестным еще другим народам, жившим у Средиземного моря. Именно в то время появилась знаменитая нормандская порода коров. В эпоху Каролингов (751–987) развиваются монастырские пастбища, что приводит к огромному перепроизводству молока. Чтобы его переработать, монахам приходилось напрягать воображение, выдумывать все новые и новые сорта сыров. Производство их становилось почти конвейерным. Сыры экспортируют во все страны Европы. Аббатства, возникшие около 1000 года н. э., дали свои имена знаменитым сырам: Бельваль, Клюни, Мюнстер, Ливаро, Рокфор, Маруаль и т. д.

Но эволюция продолжалась. В XV веке появляются первые молочные «кооперативы», и французский «сырный пейзаж» становится богаче, но по-прежнему хранятся в секрете способы производства и рецептура. Настоящую революцию в области консервации молока и сыров произвели открытия Пастера.

К французским сырам я привык не сразу и не сразу понял, зачем их так много. Франсуа как-то прочел мне лекцию на этот счет и разъяснил, что, сыры различают, прежде всего, по способу приготовления и аффинажа. Их можно разделить на пять основных групп.

1. Мягкие сыры, творог.

2. Мягкие сыры с зацветшей белой корочкой (различные камамберы, бри, куломье, сан-марселин и др.)

3. Мягкие сыры с мытой корочкой (эпуасс, лангр, ливаро, маруаль, мюнстер, вашрэн)

4. Сыры с внутренней плесенью (рокфор, бле овернский, бле косский, бле жекский, монбрийон и др.)

5. Сыры прессованные с вареной и невареной корочкой (канталь, сан-нектэр, салэр, реблешон, бофор, контэ, эменталь).

Настоящие знатоки учитывают и сезоны, когда рекомендуется есть тот или иной сорт сыра. Например, в январе, феврале и марте предпочтение следует отдавать маруалю, лангру, вашрэну, мюнстеру, морбле и некоторым видам камабера бри.

В апреле, мае, июне хорошо идет свежий козий сыр, пелардон, брусе прованский.

Июль, август и сентябрь — это время выдержанных козьих сыров. Самые из них знаменитые — это пикодон, рокамадур или шевиноль.

В сентябре, октябре, ноябре следует чаще есть сыры с зацветшей корочкой, т. е. бри, камамберы, старые сыры, выдержанные более 6 месяцев, такие, как канталь, савойский томм, первые вашрэны и мюнстер. В течении всего года можно употреблять все виды бле, рокфоры, эменталь, бофор.

Огромное значение придают французы выбору вина под сыры. Это целая наука. Несмотря на то, что сейчас модно, например, сочетать рокфор с портвейном, настоящие знатоки стараются придерживаться классических сочетаний. Надо запомнить основной принцип: сочетать сыры и вино одной провинции, одного региона. Например, эльзасское вино Гевюрстраминер — с сыром мюнстер.

Второй принцип: выбирать вина близкие или дополняющие по вкусовому букету сыры: легкое красное туренское вино прекрасно сочетается с шабишу с быстро улетучивающимся запахом, а терпкое, насыщенное бургундское — с сырами типа маруаль или ливаро. В остальном — дело вкуса каждого, но, как считает Франсуа, для того, чтобы по-настоящему оценить сыр, не надо ждать конца обеда или ужина, когда предложат на выбор сыр или десерт. Дело в том, что после еды небо менее восприимчиво к ароматам сыров и букету вин.

Чтобы испытать подлинное блаженство, устроить пир духа, надо сделать ужин только из сыров. Я не раз следовал этому совету Франсуа. И уверяю, нет ничего лучше хрустящей корочки багета, мякиша деревенского хлеба в его сочетании с сыром и хорошим вином, например, с моим любимым Saint Emillion.

 

«В 15-м», у Антуана…

Мы все очень любим Антуана. И переживаем за него. Потому что каждый день и каждый вечер видим, как он стоит у дверей своего ресторана, разместившегося в соседнем с нами доме, и ждет посетителей. Ресторан называется по имени нашего аррондисмана — «В 15-м». У ног Антуана вертится добрейшая Сюзетта. Хотя она и злой породы — ротвейлер, ластится ко всем, особенно к детям. Моим дочкам Антуан уже обещал щенка, и поэтому они переживают за Антуана вдвойне. Ведь в иные дни он закрывает свое заведение, так и не обслужив ни одного посетителя…

— Как ты думаешь, — спрашивают они меня, когда мы подъезжаем на машине к дому, — у него сегодня есть народ?

В детском вопросе свой смысл: Сюзетте надо будет особенно хорошо питаться, когда появятся щенки, а без посетителей ресторана…

За занавесками не видно, что там, «В 15-м». Только мелькнет силуэт официанта, увеличенный огнем свечи до размера целого этажа, а это уже верный признак, что хотя бы за одним столиком ужинают…

Поэтому я с уверенностью отвечаю:

— Все в порядке, есть…

«В 15-м» достопримечательность нашего квартала уже потому, что так назван. Знаменит он еще и тем, что однажды здесь отобедал в бытность свою мэром Парижа, президент Франции Жак Ширак. Об этом свидетельствует фотография, выставленная в витрине Антуаном рядом с меню, где блюда все изысканные, а потому далеко не каждому доступные. Антуан специализируется на старой французской кухне. Он сам из-под Нанси, а там толк в хорошей еде знают…

Наш 15-й аррондисман — не последний в Париже, но сказать, что здесь живут люди богатые, значит, погрешить против истины. Живет средний класс. Но много и таких, кто куда ниже среднего.

— Мои проблемы, — говорил мне Антуан около года назад, когда мы только с ним познакомились, — те же, что и у всех жителей 15-го. У них нет денег. Они не могут постоянно ходить ко мне обедать или ужинать. Времена сейчас тяжелые. Все экономят. А у тех, кто считает каждый сантим, какая еда?..

Антуан понял, что не у него одного — трудные времена. Даже у его коллеги, известного киноактера, который содержит по соседству свой знаменитый на весь Париж ресторан, «кворум» далеко не каждый день.

Поэтому однажды, он сообщил мне, что больше не намерен стоять в гордом одиночестве у своего изысканного меню для гурманов. Чтобы выжить, объяснил он, нужен «вал», посетитель не штучный, а массовый. Так в его витрине рядом с фотографией Жака Ширака появилось, как здесь говорят, «дневное» меню. Цены в нем вполне доступные и все вкусно: старое французское блюдо «петух в вине», говядина по-овернски…

— Теперь, — сказал я Антуану, — твой ресторан можно рекомендовать даже небогатым русским туристам.

— Пусть приходят, — ответил он. — Если большая компания, я делаю скидку. Но все же лучше порекомендуй меня богатым русским. По вечерам у меня, как ты знаешь, просто роскошно…

Проходя мимо «15-го», я непременно справлялся у Антуана, прибавилось ли у него посетителей? Спрашивать принято утвердительно, с упором на то, что все хорошо. Вот так:

— Как дела, Антуан, получше?

— Да, немного получше, — отвечает он. — Если бы только не налоги…

— И сколько ты платишь?

— Если посчитать, так пальцев не хватит. Налог с дохода, с оборота, отчисление за моих официантов и шеф-повара в фонд социального страхования, налог с помещения, с недвижимости, профессиональный налог…

— Душит фиск (так сокращенно именуют французы фискальные органы. — Авт.) вашего брата-капиталиста?

— Какой я капиталист, одна слава.

— Все же владелец ресторана…

— Точнее, совладелец. Как все началось? Я и двое моих приятелей сложились и внесли пятьдесят тысяч франков в банк, чтобы нам позволили зарегистрировать свою компанию с ограниченной ответственностью. Без этого у нас не получишь патент на право открытия ресторана. Во Франции пятьдесят тысяч — взнос минимальный. Но приятели у меня в ресторане не работают и не знают, что это такое. А здесь надо уметь все. И закупить продукты, ведь я готовлю только из свежего, ничего консервированного или замороженного и быть не может, иначе лицензию отберут тут же. Далее. Надо закупить вино и уметь его хранить. И, конечно, уметь еще и готовить. Шеф-повар у меня работает практически только днем. Вечером встаю к плите сам — у меня-то рабочий день не ограничен. Кроме того, надо быть еще механиком, электромонтером, водопроводчиком. Если из-за каждой мелкой неполадки будешь кого-то звать — разоришься…

— А где же помощь со стороны государства молодым рестораторам? Об этом я где-то читал.

— Есть такая программа. Но не очень-то выгодное это дело. А потом, пока оформишь эту помощь, не захочешь ее и получать. Надо собирать огромное досье, кучу справок. И помогают нам вовсе не безвозмездно. Получается что-то вроде ссуды, которую надо, в конце концов, вернуть.

— Ну, хорошо, а после вычета налогов, выплаты зарплаты тебе с приятелями ведь что-то остается?

— Остается. Хватает, чтобы свести концы с концами. Хорошо еще, что не плачу за квартиру: она у меня куплена вместе с помещением ресторана. Ну и на питание не трачу. Только на сигареты. На это, верно, хватает. В общем, пока не прогораю, но и прибылями не могу похвастать.

— Короче, то, что зарабатываешь, тратишь на содержание ресторана? Тогда зачем огород городить?

Он отвечает точно, как тот еврей, который продавал на вокзале вареные яйца по той же цене, по которой покупал сырые:

Во-первых, я при деле. А во-вторых, ни от кого не завишу, живу сам по себе.

Антуан — романтик и в душе поэт. Говорит, никогда не думал, что станет предпринимателем. После школы изучал испанский язык. И надеялся, что он станет его профессией.

— Почему ты учил испанский?

— Не знаю, — отвечает, — Наверное, потому, что люблю все испанское.

Он читает нараспев стихи Гарсии Лорки:

Конечно, поехать так далеко у Антуана, как и у великого испанского поэта, нет ни времени, ни денег. Вот такая жизнь у Антуана. Встает он в шесть утра. Едет за продуктами. Потом принимает доставленный ему товар. Затем начинается подготовка к обеду, а после небольшого перерыва — к ужину, который, бывает, затягивается и за полночь, ведь желание клиента — закон. И независимо от того, придет к нему кто-либо или нет, надо быть готовым принять гостей, так, чтобы никому не отказать в обозначенном в меню блюде. И сохранять при этом хорошее настроение, со всеми, кто придет, поговорить, сказать каждому доброе слово. Ведь в ресторан французы идут не только поесть. Это — как выход в гости, к добрым старым знакомым…

Рынок Marche d’Aligre

Так рабочий день нашего «капиталиста» растягивается иной раз до четырнадцати часов в сутки. Зато он «сам по себе».

Во французских ресторанах оркестры, как правило, не играют. А тут как-то вечером слышу: у Антуана гремит музыка. Оказалось — свадьба. Одна за другой к ресторану подъезжали нарядные пары. Совершенно потерявшая от такого многолюдья голову Сюзетта тявкнула на невесту и тут же была отправлена на кухню. Антуан, весь торжественный, в смокинге и бабочке, сам больше походил на жениха, чем на владельца ресторана. Он был возбужден, весел и, судя по всему, счастлив, что так занят, что все кругом улыбаются. Прекрасно, когда твою работу ценят и ты, действительно, нужен людям. Может быть, это и есть счастье?

А мы, его соседи и болельщики, тоже радовались за него: наконец-то «В 15-м», что называется, негде яблоку было упасть.

 

Аптека (Pharmacie)

Теперь и в России на аптеках, как и на французских «фармаси», ставят зеленый крест. Он мигает либо горит только тогда, когда аптека работает. Ночами гаснет. Французы, в отличие от нас, сами лечиться не любят и не умеют. Мощная система медицинского страхования отдала их целиком и полностью на откуп врачам, а те передали их в руки аптекарей. «Пациент перед смертью потел? — спрашивает врач. — Ну, хорошо…» Этот анекдот я всегда вспоминал, наблюдая за тем, как в моей аптеке очередной месье Дюпон набирал полную авоську лекарств. Французы обожают лечиться на соцстраховскую халяву и берут все, что им по этой части положено, даже с верхом. В результате никто не остается в накладе: ни врачи, ни аптекари, ни больной. За все платит французское социальное государство.

Большинство лекарств отпускают только по рецепту врачей. Даже если это рецепт от российского врача, при условии, что название вашего «любимого» лекарства написано по-латыни. С одним аптекарем в моем квартале мы подружились на почве его любви к России: когда-то он там побывал, влюбился в русскую женщину, а заодно и во все русское и после этого всю оставшуюся жизнь предавался ностальгии, т. к. больше никогда нашу границу не пересекал. Имени я его не называю и адреса тоже, т. к. он регулярно совершал немыслимое по французским понятиям преступление — отпускал мне кое-какие невинные лекарства без рецепта либо по старым рецептам, что позволяло мне экономить деньги на врачах, а в советские времена — привозить домой друзьям дефицитные лекарства. У него в аптеке работали потрясающие фармацевты. Стоило сообщить им название нужного мне снадобья, как они тут же ныряли в подсобку и через минуту-две выходили с готовым тюбиком или упаковкой. Советы в таких аптеках, как правило, не подают, если только речь не идет о косметике, зубной пасте или витаминах. Но мой знакомый консультировал меня лучше любого врача. Так у меня появился еще один друг в нашем квартале. И время от времени, как это и принято, мы отправлялись с ним в один из местных ресторанчиков, где чудно проводили время за хорошей едой и ни к чему не обязывающим разговором. Так как он очень любил все русское, я его иногда приглашал в «Князь Игорь», один из немногих оставшихся во Франции по-настоящему русских ресторанов. Те знаменитые загульные кабаки, которые были в Париже до войны и потом еще кое-как держались до 70-х — 80-х годов, давно исчезли либо превратились в своего рода русские кабаре, как ресторан «Распутин» у Елисейских полей.

 

«Князь Игорь»

Этот ресторан от нашего квартала неподалеку — рядом с Эйфелевой башней, на авеню де ля Бурдонэ, 43. Сюда, конечно, приходят не только русские. По фотографиям, которые по традиции украшают витрины парижских ресторанов, можно понять, что в «Князе Игоре» гуляли американский кинорежиссер Роман Полански, первый муж Брижит Бардо, режиссер Роже Вадим, французская актриса Мари Лафоре и даже… бывший президент Польши генерал Ярузельский.

Тут загадка разрешается просто: владелица этого русского ресторана мадам Вейман, урожденная пани Ани Яблоньска. Она — сама гостеприимность. И встретит, и усадит, и присядет за столик с гостем (здесь не говорят ни клиент, ни посетитель) поговорить, поможет выбрать и русское блюдо, и, если гость из России, французское. Тут кухня на все вкусы, но все же в основе своей местная. Впрочем, когда все это сопровождается замороженной в глыбе льда русской водочкой, то все блюда становятся международными. Хочется пищи не для тела, а для души. А это уже специальность Алеши Ершова, в прошлом — солиста Ленконцерта, а с конца 80-х — одного из самых популярных русских певцов во Франции. Он пел в «Князе Игоре» до глубокой ночи. У него были свои поклонники и в России, которые, приезжая в Париж, непременно заходили туда не столько поужинать, сколько послушать Алешу. Мы с моим аптекарем всегда заказывали там пельмени, а Ани наливала нам из-под полы не польскую водку, которую гнал во Франции ее муж, а нашу, родную, «Столичную». Заполночь, обнявшись по-русски, мы возвращались с моим аптекарем домой в наш родной квартал. Он говорил, что жена его не поймет, и пел по этому поводу одну из лучших эмигрантских песен Алеши: «Все теперь против нас, будто мы и креста не носили…»

После такого загула мяч оказывался на половине поля аптекаря, и недели через три он приглашал меня в свою любимый семейный ресторан «У Франсиса» в нашем квартале. Ресторанчик маленький, человек на тридцать, не больше, столики там стоят впритык друг к другу. Но от посетителей отбоя нет. Кухня отличная, хотя меню и не пестрит разнообразием. Зато говяжью отбивную с кровью лучше, чем там, редко где отведаешь. Винный погреб «У Франсиса» не шикарный, дорогих вин нет, да их бы и не стали заказывать его завсегдатаи, народ, как правило, небогатый, как мой аптекарь.

 

В обеденный перерыв

Француз любит вкусно поесть, погурманствовать. Поэтому процедура обеда (эквивалент этого слова во французском языке означает по-нашему ужин) затягивается в ресторане, особенно, если это обитель высокой кухни, на несколько часов. Одно обсуждение меню со всеми подробностями занимает не менее получаса. А потом уже начинается диалог с официантом, который подробно разъяснит, что на нынешний вечер заготовил шеф-повар. Потом подойдет сомелье, в переводе — «виночерпий», который пояснит, какие шедевры хранятся в винном погребе ресторана и что подойдет лучше всего к избранным господами блюдам. Только после этого заказ поступает на кухню, и начинается священнодействие во славу французского желудка.

В ресторанах, отмеченных в путеводителе «Мишлен» даже одной звездочкой, не говоря уже о трех, категорически запрещается иметь какие-то полуфабрикаты. Все готовится с нуля. Из всего свежего и только. Если инспектор, даже не от «Мишлена», а от санитарного контроля обнаружит в холодильнике замороженное мясо или рыбу, кары на ресторан обрушатся немыслимые: от крупного штрафа вплоть до лишения лицензии на право держать ресторан. А уж то, что все мишленовские звезды снимут, так это точно.

Французы не любят «фаст фуд» по-американски, и, если заходят в «Макдональдс» либо в какой-нибудь «Chicken», то чаще всего в дальней дороге. Поэтому и расположены эти американские обжорки в основном вдоль автострад и в крупных коммерческих центрах. Жизнь, однако, есть жизнь. Далеко не все могут в обеденный перерыв провести два-три, а то и все четыре часа в ресторане высокой кухни. За отведенные час-полтора на обед надо успеть, если не вкусно поесть, то хотя бы вкусно подкрепиться. И французы нашли свой «ответ Чемберлену», т. е. «Макдональдсу». И как ни странно, с помощью русских в те времена, когда о таком понятии, как «fast food», еще и слыхом не слыхивали.

На Монмартре есть старинный ресторанчик «La Mere Catherine» на Пляс де Тертр. Это самое первое бистро во Франции, о чем свидетельствует маленькая мемориальная табличка перед входом, которая информирует посетителей, что слово «bistro» пошло от казаков, которые в 1814 году после разгрома Наполеона стояли на Монмартре биваком и, посещая ресторан матушки Катрин, понукали официантов окриками «Быстро! Быстро!», требуя, чтобы те быстрее приносили вино и пиво.

Весьма консервативный толковый словарь французского языка «Ларусс» не признает этого объяснения. Он дает расшифровку слов «bistrot» или «bistro», что одно и то же, как а) недостаточное количество выпивки; б) хозяин кафе. И в том, и в другом варианте крики казаков «Быстро» можно расшифровать и по мемориальной табличке на стене «Матушки Катрин», и по пункту «а», и по пункту «б». В более поздних изданиях «Ларусса» приводится такое понятие, как «стиль бистро» в меблировке, когда употребляются предметы декора интерьера кафе в начале XX века.

Этот стиль в неприкосновенности сохранился в парижском бистро «Relais Odeon» в Латинском квартале (одним углом выходит на бульвар Сен-Жермэн, другим — на Rue de l'Ancienne Comedie). Бистро это было основано в 1900 году и до сих пор весьма популярно у парижан. Хозяева его бережно сохраняют мебель, светильники, витражи и оборудование бара самого начала XX века. Лучше всего подойти к нему через Рю де л'Ансьян комеди, очаровательный переулочек, в котором расположилось знаменитое «Кафе Прокоп», где Робеспьер и другие отцы Великой Французской революции вместе с тогдашним послом США во Франции Бенджамином Франклином писали Декларацию прав человека и гражданина. В переулочке этом сохранилась даже старинная брусчатка, которой не меньше двухсот лет. Есть особый шик в том, чтобы выпить в этом бистро пива из старинных фарфоровых кружек и представить себя на минуточку среди посетителей «Реле Одеон» начала XX века. Среди дам в длинных до полу платьях и среди элегантных мужчин в цилиндрах, в точности, как на известной картине Манэ…

Что же в этих бистро подают? Чем они вообще отличаются от ресторанов? Прежде всего, конечно, тем что обслуживают там, действительно, раза в два быстрее. Но достигается это не в ущерб качеству. Просто блюда, которые выбирают шефы бистро, быстрее готовятся. Из мясных блюд — это, как правило, татарский бифштекс, стейк на гриле либо знаменитый «паве» — хороший шмат рамштекса (конечно, без всякой панировки), который готовят на гриле или раскаленной сковороде без масла и непременно с кровью. Основное меню в бистро практически не меняется годами. Выбор «блюд дня» невелик. В некоторых бистро, например, («Матушка Катрин») предлагают «блюда этой недели». Отличительная особенность карт-меню бистро — комплексные обеды с небольшим выбором закусок, горячих блюд и десерта (3–4 варианта, не более), из которых можно взять только одно. Остальное — за дополнительную плату. Вино и другие напитки в цену комплексных обедов не включаются, заказывают напитки отдельно. В картах четко забраны в квадраты все группы блюд, от сэндвичей до десерта, что помогает, особенно туристам — иностранцам, быстрее делать заказ. В некоторых парижских бистро разрешается во время приема пищи играть оркестру. За это берется дополнительная плата.

Зайдем в «Матушку Катрин» на Монмартре. Как и почти двести лет назад, в самом центре этого бистро возвышается стойка с тремя пивными кранами. Столики покрыты аккуратными бумажными скатерками, которые быстро убираются после каждого клиента и меняются на новые. Быстро, чисто, удобно, красиво. В любое время любители пива могут заказать здесь добрую пол-литровую кружку пива, которую называют здесь «барон», а в обед выбрать себе по вкусу блюдо либо из постоянного меню, либо из «меню дня», либо как-то из комплексных обедов.

Вот меню «Дантон», например. Что предлагается? Закуски на выбор: либо салат из горячего козьего сыра, либо знаменитый французский луковый суп под сырной корочкой, либо маринованные мулии. На второе предлагали по тому же меню либо лосось на гриле по-беарнски, либо котлеты из барашка на гриле, либо курицу в кокотнице «Матушка Катрин». В бистро этом, как правило, неплохие десерты, хотя выбор их и не так велик. В меню «Дантон» можно взять пирог с фруктами либо мороженое, флан в карамельной подливе с роскошным названием «Плавающий остров». Меню «Катрин» подороже. Но там уже предлагается на закуску кастрюлька с улитками (эскарго), а на второе — морской язык на гриле по-ниццеански, что уже недешево, либо грудка утки в персиках. Побогаче и десерт.

Помимо комплексных обедов и дежурных блюд, дежурных только в том смысле, что они постоянно фигурируют в карте, а не потому, что их делают из полуфабрикатов или разогревают в микроволновой фуре, шеф-повар «Матушки Катрин» готовит и блюда недели. Официант доверительно сообщит посетителю, что из таких сюрпризов он может взять, например, яйца в мешочке по-наваррски, что значит не просто в мешочке, но еще и с грибами, а на второе — седло барашка на гриле с тмином или омара в лесных травах. Порекомендует он и вина недели, т. е. новейшие поступления в винный погреб «Матушки Катрин». По карте «Матушки Катрин» легко понять основной принцип, положенный в основу быстрого обслуживания в такого рода ресторанах. Готовят в них блюда, не требующие высокого мастерства и полета фантазии. На их изготовление уходит минимум рабочего времени. Ну вот, например, вечный салат по-ниццеански. Что это такое? Прежде всего, свежие томаты и огурцы, зеленый салат, черные оливки, анчоусы либо селедка в небольшом количестве для «подсола». Туда же добавляют сыр моцарелла типа сулугуни, только помягче, тунец из банки в натуральном соку и сладкую кукурузы, тоже консервную. Все это вместе с мелко порезанным репчатым луком солят, перчат, заливают оливковым маслом и подают, украсив сверху разрезанным на четыре части крутым яйцом. На приготовление такого салата у профессионала уходит не больше 15–20 минут.

Быстро готовится и эскарго по-бургундски в чесночном масле. Улиток используют здесь в специальных упаковках, нередко уже заправленных маслом, остается их только разместить на специальной формочке с углублениями, сунуть в духовку на десять минут и подавать с пылу с жару. То же самое с ляжками лягушек по-провансальски — колдовать особо не надо. Ну а что такое луковый суп? Я видел, как это делается. Берете три граненых стакана нарезанного мелко репчатого лука. Три столовые ложки сливочного масла. Три столовые ложки муки. Шесть стаканов мясного бульона. Один лавровый листок. Несколько горошинок черного перца. Шесть ломтиков белого хлеба. Полтора стакана тертого сыра. Репчатый лук помещают вместе со сливочным маслом в разогретый сотейник либо гусятницу и обжаривают до коричневого цвета. Затем добавляют муку, а потом — мясной бульон. Затем добавляют поочередно лавровый лист, перец, ставят на слабый огонь и варят 30 минут, пока бульон не станет густо-коричневым. После этого подсушивается хлеб, суп разливается по шести чашкам. В них кладется хлеб и его посыпают тертым сыром, чашки накрывают крышечками либо керамическими блюдцами и ставят на несколько минут в духовку. Когда из духовки их вынешь, они уже с корочкой. Дело нехитрое и все быстро. Конечно, грудка утки в персиках или турнедо «Мэр Катрин» (говяжье филе, которое берется с круглой части ноги), или шатобриан в беарнском соусе занимают времени побольше. Но и здесь не нужно особого мастерства: это блюда «накатанные». По этому принципу их и подбирают при составлении карты меню как в «Матушке Катрин», так и в других бистро. Везде, правда, есть своя специфика.

В «Матушке Катрин», например, неплохой винный погреб, хотя и небольшой, семь наименований шампанского, три сорта бочкового пива, обычный набор напитков для бара, коктейли, минеральная вода. В других бистро и меню пожиже, и вина послабее.

В конце 80-х годов в Париже и других городах Франции была создана цепь ресторанов «Bistro Romain» («Римское бистро») на базе французской и итальянской кухонь, причем последняя представлена в основном различными carpaccio как сырыми, так и приготовленными в духовке. Эти бистро имеют одинаковые фасады и внутренний декор (сочетание бордового цвета и бело-розовых клетчатых скатертей и занавесок). Рестораны имеют салоны для курящих и некурящих. Обслуживание идет очень быстро. Можно пообедать за 45–65 минут.

Основной «гвоздь» этих бистро — недорогой комплексный обед. Когда они начинали, он стоил (в зависимости от сменяемых по сезонам ингридиентов) 79,9 франка, т. е. порядка 25 евро. В стоимость обеда не входят спиртные напитки, равно, как и напитки безалкогольные (сок, кофе, чай).

Ресторан «La Mere Catherine» был открыт Катрин Лемуан в 1793 году. Благодаря русским казакам, взявшим со штурмом в 1814 году высоты Монмартра, заведение стало первым бистро во Франции и лучшим примером для других заведений подобного типа. Голодные военные не хотели ждать, пока приготовится какое-то изысканное блюдо и орали: «Быстро! Быстро!»

В комплексном меню особых выкрутасов нет. На закуску предлагается либо салат «Римский» с семечками сосны, либо паштет из лосося, либо (при небольшой доплате) дольки дыни с копченой ветчиной по-пармски, либо fois gras (жирная печень) утки, либо филе макрели, замаринованное в белом вине.

Самая привлекательная часть — вторые блюда. Здесь предлагается два вида карпаччио: из говядины в базилике и из лосося в укропе. И то и другое — нарезано прозрачными ломтиками чуть толще папиросной бумаги. И то, и другое можно за одну и ту же цену повторить несколько раз, при условии, что ты берешь полный обед и заказываешь вино. На гарнир — и тоже вволю — подают картофельную соломку во фритюре либо спагетти, либо салат. По-русски это звучит практически, как «халява, плиз». В том же меню предлагают филе говяжье либо грудку утки, либо эскалоп из индюшки с зеленым перцем по-нормандски. Но эти блюда повторять нельзя. Только карпаччио. В «Бистро роман» на площади Терн, как мне рассказали, был установлен рекорд: карпаччио из говядины повторили 42 раза. Правда, при этом любитель сырого мяса выпил три бутылки «божоле» и бутылку минеральной воды. Но такие заказы редки. Как правило, повторяют два-три раза. Так что бистро в накладе не остается, выигрывая на разнице в себестоимости и ресторанной цене закусок, вин и безалкогольных напитков. В меню «Bistro Romain» таких меню комплексных обедов несколько. Но есть и постоянные фирменные блюда, и любители итальянской и савойской кухни отдают им должное. В такие бистро обожают ходить дети и сладкоежки. Им всегда предложат до 15 сортов сливочного и фруктового мороженого, различные десертные блюда: груша в вине, «снег» из яичных белков, профитроли в шоколаде, пироги с фруктами, крем-брюле и т. д. стоимостью от 12 до 35 франков. Нельзя уйти оттуда, не попробовав итальянскую горгонзолу или козий сыр в пепле костра. Выбор вин небогат. Как правило, предлагаются традиционные французские вина недорогих марок: Cotes du Liberon (rouge et rose), Sauternes, бордо Chateaux le Dragon, Chateaux Labegorge Margaux и др. Есть вполне доступные для среднего француза итальянские вина Valpolicella, Santico, Lambrusco, Chianti. В конце обеда подается в качестве дижестива рюмка траппы.

«Бистро Роман» чрезвычайно популярны. Практически в каждом аррондисмане Парижа они есть. Даже на престижных Елисейских полях. Там действительно «дешево и сердито». Очень уютно. Официанты вышколены прекрасно. И, как в хорошем мишленовском ресторане, в конце обеда к вам непременно подойдет метрдотель и спросит, ну как вам понравилось? И, когда уже совершенно расслабленный от многочисленных скидок и повторов клиент подойдет к выходу, ему поднесут поднос с бесплатными конфетками, отбивающими запах. На случай проверок на дорогах.

«Реле Одеон», о котором мы говорили, помимо соответствующего декора поддерживает свою репутацию доступности даже для студенческого контингента. Ведь это бистро расположено в Латинском квартале. А там не шикуют. Поэтому «Реле Одеон» работает, как «кафе — брассри — бистро» и даже как бутербродный бар. С учетом того, что студент заходит просто выпить чашечку кофе или угощает коктейлем подружку, в «Реле Одеон» разработали целую систему напитков для такой клиентуры. Тут и кофе эфиопский, и кенийский, кофе из различных смесей, декафеиновый кофе, и кофе с алкогольными напитками — «ирландский кофе» (с виски) и французский (с коньяком). Цена безалкогольных напитков в три-четыре раза дешевле. А выбор богат: венский кофе, тропический нектар, коктейли из соков, тонизирующих баночных напитков, ароматизированного молока, йогурта…

Для любителей пива тут выбор достаточный — семь сортов бочкового пива: французское пиво «Мютциг», «Хейнекен», ирландское «Битбергер пиле», «Гиннес», немецкое «Мюнхенское коричневое», бельгийское «Крик фудройвант» и «Персиковое».

Пиво в бутылках — до 15 сортов, включая импортное бельгийское «Гез», мексиканское «Корона», безалкогольное «Баклер» и др. Из алкогольных напитков есть практически все — от шампанского до текилы. Ну и, наконец, в зимнее время подают горячее вино, чаи натуральные и из трав, грог из рома, горячий пунш.

Бистро «Реле Одеон» интересно тем, прежде всего, что рассчитано на потребителя, который дома вообще даже не завтракает. Учтены и иностранные студенты, которых в Сорбонне и других вузах Латинского квартала немало. Поэтому здесь есть и калифорнийский завтрак (яичница с бэконом, йогурт, чай или кофе, тосты с маслом и конфитюром, сок апельсина) и французский завтрак (круассан и кофе либо горячее молоко, либо чай). На ланч студент, да теперь и не только студент, но и молодой специалист, живущий на зарплату, больше сэндвича себе позволить не может. Специалисты в области маркетинга из «Реле Одеон» прекрасно это усвоили. И вот бистро предлагает 8 видов сэндвичей, включая один горячий сэндвич с говядиной, приготовленной по — бургундски. Также сэндвичи из копченой утки с зеленым салатом, сэндвич с татарским бифштексом с каперсами, травками и луком, сэндвич с тунцом, томатами, яйцом и майонезом, сэндвич с белым куриным мясом, сэндвич вегетарианский с сырыми овощами и сэндвич с ростбифом говяжьим, салатом и майонезом. Можно заказать сэндвич только с паштетом, только с колбасой, только с камамбером, ветчиной, сыром эмменталь. И все это недорого — от 3 до 7 евро. Примерно в той же ценовой категории и многочисленные омлеты, и закуски-салаты. В обеденный перерыв французы нередко берут именно такие салаты и какой-нибудь напиток или кофе, поедая при этом много бесплатного хлеба, т. к. салаты очень сытные и недорогие и вполне заменяют собой второе блюдо.

А вторые блюда в этом бистро тоже есть, хотя еще и менее сложные, чем у «Матушки Катрин». Стейк, ростбиф, говядина в вине по-бургундски, говяжья вырезка с луком, поросенок в вине, жареная курица… Даже гамбургер по типу Макдональдс и франкфуртские сосиски. При бистро действует весьма забавное «Общество друзей-любителей аутентичной сосиски».

В сезон, т. е. в те месяцы, в названии которых есть буква «р», можно в этом бистро найти устрицы 7 сортов, отведать блюдо «Дары моря», поесть креветок, крабов, полакомиться лангустинами, ракушками… И все это также недорого и подается также быстро.

Когда французы объясняют иностранцам, почему они гораздо реже других европейцев выезжают за границу во время отпуска, они обычно говорят, что нигде нельзя так хорошо поесть, как во Франции. Другие кухни, включая русскую, французы не любят. Тем не менее вместе с ростом числа иммигрантов в Париже и его окрестностях растут как грибы заведения fast food американского типа («McDonalds», «Burger King», «Quick»). Популярны и небольшие рестораны типа «бистро» на базе национальной кухни европейских, азиатских стран (прежде всего, ливанских и иранских, а также Китая, Японии и стран Индокитая, стран Африки, особенно Туниса, Алжира и Марокко). И все же наиболее популярными и в Париже, как и по всей Франции, остаются небольшие рестораны типа «Irish Pub», именуемые во Франции «restaurant-brasserie». «Брассри» — это в буквальном переводе пивоварня. По традиции во Франции при пивоварнях действовали небольшие кафе-закусочные. До ресторана они не дотягивали, но специализировались на производстве горячей пищи для любителей пива. Из Эльзаса в Париж пришли брассри с фирменным шукрутом (блюдо с кислой капустой и различными колбасками, сосисками, кусочками ветчины, корейки и сардельками). Это под пиво незаменимо. В Париже существует целая сеть таких ресторанчиков «Chop d'Alsace» («Кружка пива из Эльзаса»). Словарь «Ларусс» дает еще одно пояснение брассри — это «ресторан, в котором подают напитки и холодные блюда либо быстро приготовляемые горячие».

Брассри в Париже на каждом шагу. Устроены они все примерно одинаково. В центре зала стоит мощная пивная стойка с несколькими кранами для бочкового пива и баром, в котором бутылки уже висят горлышками вниз со специальными отмерными пробками. Здесь же — аппарат для производства экспресс-кофе. В некоторых брассри существуют маленькие табачные киоски, в которых можно помимо сигарет и прочих табачных изделий приобрести лотерейные билеты, телефонные карты, марки как почтовые, так и акцизные, и налоговые.

В массе своей французы во время ланча (dejeuner) питаются в брассри. Основное их требование: пища должна быть, хоть и быстро поданной, приготовлена в присутствии клиента, а не из полуфабрикатов, которые только разогревают, как в «Quick» и др. К тому же кухня должна быть французской. Меню в таких брассри, как правило, пишется мелом на грифельных досках, установленных в залах заведения, так, чтобы написанное было видно посетителям для заказа, либо доска переносится к столику на время заказа блюд.

В брассри более высокого класса меню дня вписывается от руки либо на пишущей машинке (на компьютере) в карту со стандартным меню. Необходимость ежедневного обновления меню диктуется как поступающим свежим товаром, ценами на рынке, так и потребностями постоянной клиентуры. В каждом аррондисмане Парижа, других региональных центров, и особенно в небольших городах Франции, брассри имеют, как правило, постоянную клиентуру. Вкусы ее хозяину брассри известны и средства тоже, как и финансовые возможности. Да и как может быть иначе, если основной костяк посетителей и завтракает в таком брассри, и обедает, и ужинает, да еще в перерыве забегает попить туда кофе или пропустить рюмочку или кружку пива. Если перефразировать известную поговорку «каждый сверчок знай свой шесток», то можно сказать: «Каждый парижанин обедает в своем брассри». Неподалеку от Елисейских полей есть довольно престижное брассри Chez Edgard («У Эдгара») по адресу 4, Rue Marbeuf. Питается там в обед в основном высший средний класс. Шеф там поэтому тоже классом повыше, чем в обычном брассри. Об этом можно судить не по стандартным блюдам, которые в карте «Эдгара» всегда присутствуют, а по «меню дня». В разделе карты «Шеф приготовил для вас сегодня» закуски несложные и недорогие — салаты, паштеты, супы-пюре. Но вот в разделе «Горячие блюда» перечень блюд куда серьезнее. Это бараньи языки в соусе «лубетт», фрикассе из птицы по-шартрезски, вырезка в луке шарлотт, шашлык из мяса меч-рыбы и морской язык на гриле и т. д.

Винный погреб «У Эдгара» небогат, как и во всех брассри. Вина там скорее ширпотребные и ординарные, чем высоких марок. Одна деталь, которую необходимо знать, если хочешь вовремя пообедать во Франции: обеды (ланч) подаются только с 12 часов дня до трех. После этого кухня закрывается. Лишь в «Бистро Роман» делают исключения. Ну и, конечно, в «Quick», «McDonalds» и т. д. Появились в Париже и рестораны «Cambridge Tavern» («Кэмбриджская таверна»). Там в необеденное время обслуживают, зная французские порядки, причем с 50 процентной скидкой. Но таких таверн пока очень мало.

В каждом брассри, если оно более-менее популярно и не только, скажем, в своей округе, но и далеко за его пределами, есть какая-то своя специализация, есть специальные устричные брассри, где, как карпаччио в «Бистро Ромэн», блюдо устриц можно повторить несколько раз по цене одного. Есть шукрутные, есть брассри типа бельгийского «У Леона», где подают к пиву горячие мидии по-рыбацки или с сыром рокфор.

В брассри рангом пониже обычно предлагается бесхитростный комплексный обед в трех-четырех вариантах. Дежурные меню, написанные мелом на грифельных досках, выставляются прямо на улицу, чтобы посетитель, еще не заходя в брассри, мог подсчитать, во сколько ему обойдется обед. В летнее время столики в обед выносят на улицу, и, когда идешь мимо, это срабатывает лучше всякой рекламы и рефлекса Павлова. Запахи божественные. И парижане очень аппетитно уплетают свои комплексные обеды. Жаль, конечно, что в таких брассри нет меню на русском языке: наши туристы поэтому, не зная, как прочитать написанное мелом, идут по привычке в Макдональдс и едят все ту же американскую жвачку, вместо хоть и быстро приготавливаемой, но все же чисто французской пищи.

И наконец, «creperie». Это в переводе блинная. Как ни странно, блины во Франции едят и активно. И не только на масленицу, а круглый год. Это традиция, которая пришла из провинции Бретань, некогда бывшей отдельным королевством. Блины делают с ветчиной, с грибами, с лососем и селедкой, с ягодами, с медом, заливают их горящим арманьяком и кальвадосом. Одна такая блинная есть на Монмартре, у самого храма «Сакре-Кэр». Там можно увидеть, как делаются блины во Франции: на специальную электрическую конфорку кладется тонкий слой блинного теста, и через десять-пятнадцать минут аппетитное блюдо завернутым блинным листиком вам подают. Что там «Макдональдс»!

Рестораны и кафе быстрого обслуживания во Франции очень прибыльны. Разоряются их владельцы куда реже других мелких собственников, хотя работа там нелегкая: остается только удивляться, когда они спят: брассри, например, закрывается заполночь. А в шесть утра уже готовится горячий завтрак! Принцип этой рентабельности известен: товары широкого спроса куда прибыльнее, чем коллекционные. Российским рестораторам неплохо было бы этому у французов поучиться. В Москве пока ресторан слишком дорогое удовольствие, чтобы просто там пообедать, а не совершить «выход». Во Франции же нередко и гостей приглашают в ресторан, чтобы не сидеть дома.

 

Ночная жизнь

Говорят, что ночную жизнь каждый понимает в меру своей испорченности. Для одних — это район Пигаль с его эротическими театрами, стриптизами и секс-шопами или таинственные аллеи с ночными дивами, что в наше время небезопасно. Для других — это странствия до утра по изысканным ресторанам. Для третьих — это парижские кабаре и мюзик-холлы, такие, как «Лидо», «Мулен Руж», «Фоли Бержер», «Крейзи Хоре». Там действительно, как поется в известной песне, «девочки танцуют голые». Точнее, полуголые, «топлесс». Но кого сейчас смутит обнаженная женская грудь, если эта красота в изобилии демонстрируется на всех пляжах Франции от Ла-Манша до Лазурного берега?! Зритель идет в эти кабаре, прежде всего, на шоу. Они держатся подолгу, иной раз по два-три года. Но зал всегда полон, и представление идет по два-три раза в день. Посетить Париж и не побывать на таком шоу, не посмотреть знаменитый парижский кан-кан настоящий мужчина просто не может. Даже если он приехал в Париж исключительно по делу. Кстати, в деловом мире это хорошо понимают. По статистике, самые удачные сделки заключались с иностранными клиентами именно после того, как они побывали в «Крейзи хорс», «Мулен Руж» или в каком-то еще мюзик-холле. По крайней мере, после этого заезжий бизнесмен всегда возвращался в Париж хотя бы еще раз.

 

Самые обнаженные и самые недоступные

Репортаж из кабаре «Crazy Horse»

Мало кто в начале пятидесятых годов знал Алена Бернардена. И все же в ресторане «Поль и Вирджиния», который он держал в центре Парижа на площади Марше-Сен-Оноре, была своя клиентура, были свои звезды, в том числе и американский певец Бинг Кросби. Привлекала их не только кухня. Бернарден по субботам обычно приглашал в ресторан певцов и джазовых музыкантов. Тогда во Франции еще не кривились при звуках «Янки дудль!» Америка была по тем послевоенным временам в большой моде. В Фонтенбло под Парижем размещалась штаб-квартира НАТО, и Пентагон разместил там весьма внушительный контингент американских войск. Не без расчета на эту клиентуру Бернарден купил в 1951 году старые винные подвалы в здании на Авеню Георга V и переоборудовал их в кабаре, а точнее, в салун в стиле американского Дикого Запада.

Рождение «искусства ню»

Салун — это заведение соответствующей репутации. Во времена освоения Дикого Запада в салунах до утра гуляли золотоискатели и авантюристы всех мастей, там танцевали падкие на золотой песок девочки и устраивались кровавые разборки, знакомые всем нам по голливудским вестернам. Еще одно американское изобретение — бурлеск, где девочки танцуют нечто напоминающее канкан и раздеваются под веселую музыку, увлекло Бернардена, у которого с детства богиней была Афродита.

В салуне «Crazy Horse» (в переводе «Бешеная лошадь»), который открыл Бернардэн в бывших винных погребах, были и швейцары в крагах и красной форме а-ля шериф, и хлопающие двери, которые любили распахивать движением ноги ковбои перед тем, как начать палить изо всех стволов, и девочки. Все было так, как на Диком Западе, как в вестернах, заполонивших после войны экраны Европы. И тем не менее было не совсем так, не по-голливудски. А по-французски. Сам Бернардэн рассказывал об этом без ложной скромности: «Это я создал в Париже первое ревю в жанре американского бурлеска. Слово «стриптиз» вообще здесь не существовало до 1951 года. Я первым поставил здесь стрип-спектакль в кабаре. До этого в парижских кабаре обязательными были певичка, жонглер или фокусник и исполнительница русских народных песен. Голую грудь показывать не решались. А я… Я рискнул».

«Crazy Horse» — знаменитое парижское кабаре, основанное в 1951 году

Он рискнул и не проиграл. И не потому, что в «Crazy Horse» он пригласил и известных тогда стриптизерок и воспитал еще лучших «в своем коллективе». Он выиграл только потому, что на базе бурлеска, действа вульгарного в самой своей основе, как и вся американская индустрия развлечений, он создал особый, изощренный стиль «Crazy Horse», стиль неоспоримо французский, который получил название Lart du nu — искусство обнаженного, искусство «ню».

Это пришло не сразу. Первые его шоу были сугубо американскими — с непременными ковбойскими песнями в духе «кантри» и певицами, которые свои куплеты пели исключительно со стойки бара. Дань американизму отдали даже такие актеры, как Жан Маре, начинавший в первом шоу «Crazy Horse» в ковбойском костюме и шляпе с загнутыми полями. Сам Шарль Азнавур пел в том же шоу. Но пел он тогда не французские песни, которые принесли ему славу несколько лет спустя, а американские шлягеры.

Успех был поначалу скромен. Не произвели сенсации даже приглашенные из-за морей стриптизерши. Публика вежливо похлопала мисс Фортунии, смешанных польско-гаитянских кровей, которая исполнила нехитрую пьеску «Я ищу блоху». Суть номера сводилась к тому, что стриптизерша в поисках нахального насекомого снимала одну за одной одежды, пока не оказывалась нагишом перед почтенной публикой. Серьезный успех принесла «Crazy» мисс Памела, показав известный в американских шоу номер «Игривая вдова». Это стриптиз с кисточками, которые приклеивают на нашлепках на самые интимные места, таким их образом прикрывая. Ну, а затем, вращая груди, раскручивают. Но и этого было мало для Бернардена.

Только через два года Бернарден нашел ключ к своему будущему успеху, случайно увидев рекламу американского киносериала «Танцовщицы влечения», в котором показывали лучшие номера американских бурлесков. Бернардэн сказал: «Эврика!» Так же, как и в бурлеске, танцовщицы должны обрушиваться на публику сразу же после традиционного для кабаре номера комика. Но каждая, действительно, вызывать влечение у мужчины и обнаженным телом, и танцем. «Влечение, — уточнил про себя Бернарден, — не влекущее за собой обладания». Он даже не осознал, что сформулировал эстетическое кредо «Crazy Horse».

Одежду шьет свет

Шоу с ансамблем из пяти стриптизерш дало сбор и публику. Танцовщицы были на диво хороши, но, как признала одна из них, Рита Ренуар, впоследствии, все они «тянули одеяло на себя», подсматривали друг за другом, чтобы перехватить у соперницы наиболее удачный трюк или жест. Ансамбля не было.

Два открытия сделали «Crazy Horse». Первое было связано со знаменитой Лили Ниагарой, обладательницей роскошного тела цвета белого мрамора. Бернарден однажды шутки ради взял проекционный аппарат и начал с его помощью «одевать» Лили в картинки со слайдов с декоративными рисунками. Так он соединил «оптическое искусство», или «оп-арт» со стриптизом. Конечно, это у «отца» «Crazy Horse» получилось не просто так. То было время серьезных поисков в искусстве авангарда, где задавали тон американцы. Это направление «нео-дада», неореализм, поп-арт, а также привлекший Бернардена оп-арт. Женское тело стало для него, как писал французский искусствовед Пьер Рестани, тем же, чем холст для живописца. С помощью художников и профессиональных осветителей Бернарден выработал целую систему «лепки» женского тела с помощью проецируемого на танцовщицу света. Хореограф «Crazy Horse» Софиа Бальма разъяснила мне суть этой техники:

— С помощью проецируемого света мы акцентируем формы тела, его округлые линии, не искажая при этом женского тела. Так что свет не столько одевает, сколько подчеркивает силуэт тенью. Но здесь тоже нельзя перебарщивать с игрой света и теней.

Я потом вспоминал слова Софии, когда увидел в спектакле «Какая жара» знаменитое «Адажио». Тема кладбища там решается неоновым силуэтом гроба и проецируемым узором крестов, которые служат и занавесом, и одеждой девушек-привидений, и под конец — покрывалом, целиком скрывающим их наготу.

Crazy Horse переходит в галоп

София Бальма, которую Бернарден называл «Верной» — еще одно его открытие. Он понял, что для успеха ему нужны не отдельные стриптизерши, а ансамбль, нужен был стрип-балет, в котором кордебалет, и соло, и па-де-труа, и па-де-катр составят единое целое. Единственное, что в «Крейзи хорс» исключалось сразу же, — это па-де-де с мужским партнером. В салуне танцевали только девочки. София Бальма принесла в «Crazy Horse» хореографию, без которой настоящего танца нет. Уже потом в «Crazy» стали приезжать знаменитые балетмейстеры, такие, как Давина, и ставить свои танцы для Бернардена. А затем уже появились балетные спектакли Софии Бальмы и Молли Моллой, в том числе «Какая жара».

Каждый вечер в половине девятого и в половине двенадцатого на сцене салуна звучит на английском языке команда:

«Ten-shan!» (Сми-ирна!) Для встречи справа! На-кра-ул!» Занавес вверх. Появляются «лошадки» Бернардена в точно таких же медвежьих шапках, как у королевских гвардейцев у Вестминстерского дворца. Но вот только ниже шапок — форма прозрачная, и обалдевшие мужчины, еще не понимая, то ли над ними шутят, то ли соблазняют всерьез, принимаются наблюдать за тем, как профессионально маршируют роскошно сложенные девочки, только грудки дрожат в такт…

Так начинался спектакль «Какая жара!». Его начали готовить еще при жизни Бернардена. В него, конечно, вошли и многие классические номера салуна, такие, как «Ротор» и финальный марш-парад «Ты меня возбуждаешь!» Но многое сделано заново. Этот спектакль — уже классика найденного Бернарденом стиля. Здесь традиции французского кабаре соединены с бурлеском наиболее органично. И фокусник, и куклы работают вместе с танцовщицами-стриптизершами. Но это не просто стриптиз. Это — синтез балета, современного танца, стриптиза художественной гимнастики. И все это так изрядно сдобрено юмором, что Эрос отступает на задний план перед Афродитой.

София Бальма, которую Бернарден называл «Верной», принесла в «Крейзи хорс» хореографию, без которой не может быть настоящего танца. Она убедила Бернардена, что для подлинного успеха нужны не отдельные стриптизерши, а ансамбль, стрип-балет с солистками и кордебалетом. Единственное, что исключалось в таком балете, так это па-де-де с мужским партнером. В салуне танцевали только девочки. Мужчин на эту сцену допускают только в качестве фокусников и комиков. Даже артистические уборные с солистками у них разделены непроницаемой для противоположных полов стеной. Просто стоит охрана. Соответственно проинструктированные французские качки.

Идея Бальмы дала свои плоды не только в том, что касается хореографии. «Crazy Horse» понемногу переставали воспринимать, как просто стрип-шоу. В дом 12 на Авеню Георга V в Париже потянулись серьезные хореографы и балетмейстеры, такие, как Давина. Появились первые балетные стрип-спектакли, поставленные Бальмой и Молли Моллой. Бернарден был в восторге от всего этого. Он не жалел ни сил, ни денег на то, чтобы поставить свое детище еще на одну ступень выше. Теперь он был уверен, что у него нет конкурентов, что он создал, шоу уникальное в своем роде.

У сильных людей случается такое: бывает, что они добровольно уходят из жизни, казалось бы на самом гребне успеха. Трудно объяснить почему так поступил Бернарден. В 1996 году он застрелился у себя в кабинете, в салуне. После него не осталось ни письма, ни даже прощальной записки. Бернарден ушел. Но «Crazy Horse» продолжает жить. Попытки его жены Ловы Мур унаследовать это кабаре были отбиты. Уже довольно солидный бизнес отца взяли в руки его дочь Софи и сыновья Дидье и Паскаль. «Crazy Horse» становится не просто кабаре и стрип-театром. Это — брэнд, Великая марка в теперь уже высоком искусстве по имени Lart du nu. Но вместе с тем — это и бизнес. Дети Бернардена стали организовывать специальные спектакли для ведущих корпораций Франции, когда на весь вечер закупаются все места сразу. Есть и другие нововведения. Раньше салун из Парижа никуда не выезжал. Но теперь филиал «Crazy Horse» действует в Казино Монте-Карло и в Лас Вегасе. Поговаривают о новых проектах, в том числе в Москве. Но пока это только слухи…

«Ну и страсти!»

В символике «Crazy Horse» много игривой двусмысленности. Как и должно быть в любовной игре. Даже в псевдонимах танцовщиц — загадка на загадке. Лова Мур, которая стала женой Бернардена, прямо из шоу. Волга Московская, Нара Кардиган, Луга Белуга. Все они вошли в историю становления Crazy. Бернардэн был неистощим на выдумки и каламбуры, обладал потрясающим чувством юмора. Именно он придумал сценарий смены стрип-караула а-ля Вестминстер в «Crazy Horse». Он назвал этот номер «God save our bareskin», что означает: «Боже, спаси нас, голеньких», что перекликается с названием государственного гимна Великобритании: «Боже, спаси Королеву», по-английски «God Save the Queen». Работа над этой заставкой к спектаклю «Какая жара!», название которого можно перевести и как «Ну, и страсти!», началась при жизни Бернардена, а уже после его смерти премьера состоялась. И эта заставка утвердилась и в других последующих спектаклях: в шоу под английским под названием «Teasing», что в переводе означает «Заигрывая», «Поддразнивая», «Раззадоривая» и даже «Кадрясь» (двусмысленностей такого рода в английском языке еще больше, чем во французском). Так присутствие покойного мастера ощущается постоянно.

В «Teasing» вошли многие классические номера салуна, такие, как «Ротор», «Искусство соблазна» и «Я — хорошая девочка! И, конечно, финал «Ты меня возбуждаешь!». Но многое было сделано заново. Этот спектакль стал классикой Lart du nu. В «Кадрясь», самом ключевом танце спектакля, когда танцовщица показывается публике со спины, прикрытая до талии занавесом, работают только бедра и ноги, наиболее четко выражено его кредо — вызвать влечение, не влекущее за собой обладания ни в какой форме. Один раз мне пришлось быть на спектакле, на который пришли сильно подвыпившие американцы. Каждый номер они встречали, как принято в их бурлесках, воплем и гоготом. Служителям это быстро надоело, и янки тихо вывели из салуна. «Смотреть можно, — объяснили им. Восторгаться тоже, но лучше молча. Орать нельзя. Это мешает другим».

«Teasing» весьма тонкий спектакль. Его главная героиня — это Женщина-Соблазнительница, образ которой создается в каждом сольном номере и дополняется штрихами кордебалета. В этом образе женщина роковая, «femme fatale», как говорят французы, далеко не обязательно главенствует. В «Соблазнительнице» Софии Бальмы есть много и от озорной девчонки, которая может задрать юбку и показать мальчишкам голую попку точно так же, как язык. Спектакль сам по себе — это синтез балета, современного танца, стриптиза в его лучших формах и художественной гимнастики. И все это так изрядно сдобрено юмором, что Эрос отступает на задний план перед Афродитой.

Та же линия выдержана и в юбилейном спектакле «Taboo» («Табу»). Его поставила Софи Бальма к 50-летию салуна. К этой дате более комфортабельными сделаны места для VIP-посетителей, подновили интерьер. Бальма ввела немало новшеств в спектакль, но классика — «Отношение», «Ротор», «Страсть весталок», «Я — хорошая девочка», «Ложись, лазер, ложись» и другие — осталась.

Конечно, я бы погрешил против истины, если бы сказал, что парижский салун «Crazy Horse» — это невинное заведение для девственников. Конечно, нет. Эрос здесь поселился надолго и прочно. Но именно Эрос, а не Сатир и не Фавн. Похотливым козлам это шоу не понравится. Когда смотришь, как работает красавица Лола Фрагола в сценке «Каторга», понимаешь, какой удивительной силы может достичь экспрессия женского тела и какой черт сидит в каждой настоящей женщине. Сцена проходит как бы в тюрьме, из которой страстная женщина-грешница рвется к своему возлюбленному. Но как рвется! Каждой клеточкой своего тела. И Лола умеет это показать. Вспоминаешь наше, российское: «Старый муж, грозный муж…»

Эрос и балет

За всем этим видна огромная работа. И поэтому я так ждал встречи с Софией Бальмой. И вот в один из дней мне позвонила Николь Бжезинская из секретариата «Crazy» и сказала, что Бальма готова меня принять. В зале, где не раз я уже смотрел ее спектакли, меня ждала хрупкая, изящная женщина с такой гибкой и выточенной, как статуэтка из эбенового дерева, фигурой, что не веришь ее же собственным словам: «Я работаю в “Крейзи хорс” вот уже более 30 лет. Сначала я танцевала на этой сцене почти 18 лет, а затем стала работать здесь балетмейстером…» Мы встретились незадолго до начала репетиции. Времени было мало. И все же мы поговорили. София многое помогла мне понять в этом феномене современного искусства по имени «Crazy Horse». Как она пришла в этот салун? «Сначала, — говорит София, — я специализировалась на классическом танце. Любила современный танец. А потом меня позвал Бернарден. И с тех пор…»

Я привожу буквальную запись нашего интервью. Тут, как говорится, ни прибавить, ни убавить.

— Вы танцевали «nu» т. е. обнаженной?

— Да. Все 18 лет.

— Как вы воспринимаете Fart du nu?

— Это экспрессия тела. Очень тонкая. В это надо вкладывать много духовного. Да-да, духовного, — настаивает она. — Танцовщица должна уметь много сказать именно телом, не говоря при этом ни слова. Искусство «nu» очень коварно. Надо быть очень внимательной всегда. Если переступить определенную грань, танец обнаженной женщины может стать просто вульгарным. Женщина в таком танце должна манить, но допускать к себе не должна. Даже предположить, что она доступна, она не имеет права. Нужно уметь поэтому работать на нюансах.

— Для этого, однако, не всякое тело годится.

— Вы правы. Надо поэтому работать не только над телом, но и над выражением лица. Намерение выражает лицо, выражают глаза. Не только танец.

— Есть танцовщицы, которые соблазнительны по самой своей природе, а есть…

— Есть танцовщицы, которые способны танцевать только в кордебалете. Они хорошие танцовщицы, но недостаточно артистичны для соло. Поэтому иногда мы выбираем девушек, которые даже хуже танцуют, но они могут танцевать сольный танец. Тут нужна определенная порочность, если хотите, для того, чтобы быть одной на сцене и сразу же взять публику. Это дано не каждой.

Бернардена однажды спросили, как он «угадывает» в ходе просмотров танцовщиц, кто подойдет для его салуна, а кто нет. Он сказал: «Я руководствуюсь правилом старых циркачей. Они, когда просматривали кандидатов в клоуны, говорили: «Рассмеши меня!» А я говорю танцовщице: «Соблазни меня в танце!» По-своему Бернарден работал по системе Станиславского. Ему надо было поверить артистке.

— С какого возраста может танцевать артистка в «Крейзи Хоре»? — спрашиваю я Софию.

— Это все индивидуально. Сейчас идет новое поколение. Они начинают танцевать рано. В 16–17 лет.

Мимо нас проходят две девчушки. На вид совсем еще школьницы. «Привет, дети мои», — говорит им Софиа. И продолжает: — Ну вот, вы видели этих двоих. Им по 17, они только начинают у нас работать. Но очень способные девочки.

— Это работа тяжелая, между тем.

— Да, весьма. Очень тяжелая.

— Они работают без выходных?

— Нет, отдыхают, конечно. Но не по календарным выходным. По очереди. Каждый вечер четыре танцовщицы у нас в отгуле.

— Мне рассказывали, у вас весьма жесткие требования к танцовщицам. Утверждают, что если кто-то из них поправился на полкило и за три дня вес не сумел сбросить, то таких увольняют.

Публика в предвкушении шоу

— Врут. По контракту у нас они имеют право изменять свой вес на два-три кило. Или больше, или меньше. Если по своему росту танцовщица не добирает веса, то ей разрешают поправиться на три-четыре килограмма. Но не больше. Но, если она набирает, допустим, вес выше разрешенного по контракту, ей предоставляется отпуск, чтобы она привела себя в форму. Но обычно с весом проблем не бывает, потому что им физически приходится много трудиться. У нас не поправишься.

— Есть ли какие-то особые требования к ним у вас в салуне?

— Они всегда должны быть в форме. Это утомляет, конечно. Раз в неделю у нас генеральная репетиция. Мы не стремимся к тому, чтобы воспитать здесь звезд балета. Но наши девушки должны быть хорошо натренированы, обладать нужной для нашего дела мускулатурой, быть в тонусе и обладать выносливостью. Они работают каждый день с восьми часов вечера до часу ночи. И к тому же репетиции. Генеральная идет три часа. И еще мы репетируем отдельные номера. Работы хватает.

Свет, как скульптор лепит тело танцовщиц. Особенно четко видишь их вроде бы незаметную в ярком свете мускулатуру в танце «Страсть весталок». Свет придает обнаженным телам то оттенок бронзы, то старого мрамора и поэтому каждая мышца рельефна. Видишь, что девочки крепкие, здоровые и хорошо тренированные. А в здоровом теле, как говорили древние, должен быть непременно здоровый дух.

На сколько времени заключается контракт с танцовщицей?

— Мы следуем французским законам. Сначала на восемь-десять месяцев. А затем он практически бессрочный. По этому контракту, однако, танцовщица, если она почувствовала, что не может дальше работать или не хочет, должна предупредить нас за месяц. Таков закон.

— У вас тем не менее строгостей немало.

— Мой патрон (она так до сих пор называет Бернардена. — В.Б.) говорил: «Суров закон, но это — закон». И он был прав. Мы требуем, чтобы танцовщицы приходили на работу вовремя, не опаздывая. Им запрещено после спектакля прохаживаться перед салуном, их доставляют домой наши специальные такси. Есть у нас и служба охраны. Наши девочки не имеют права разговаривать с публикой, особенно с мужчинами. У нас строгая дисциплина. Но разумная. Нет строгостей ради строгостей. В праве на личную жизнь им никто не отказывает. Но это вне салуна. Здесь они работают.

— Вы работали вместе с Беранрденом. Каков был его стиль?

— У него была отлично развитая интуиция. И он умел чувствовать людей. Он точно знал, кого на какой номер поставить. Он умел слушать свой внутренний голос. Он знал, какая танцовщица будет в танце выкладываться до конца, какую лучше использовать в ритмическом танце, какую в медленном. И, как правило, первое впечатление его не обманывало. В хореографии мы не можем навязывать себя танцовщице. Мы должны приноровиться к тому, что танцовщица может сделать и что создать. Мы обязаны иметь, по меньшей мере, четыре танцовщицы для каждого сольного танца, чтобы не возникало ненужных проблем. Но для каждой хореография своя. Это все индивидуально. Этому учил меня Бернарден.

— Вы срабатываетесь с новыми владельцами «Crazy Horse»?

— Да, особенно с моей тезкой, Софи Бернарден. У нее тонкий вкус, ибо она помимо всего прочего хорошая художница. Мы с ней говорим на одном языке.

— А что делает Лова Мур?

— Поет.

— Сколько нужно репетировать для постановки одного номера, сольного танца?

— Три-четыре месяца. А потом репетиции, чтобы поддерживать девочек в форме. Здесь тоже все индивидуально. Есть танцовщицы, которые очень быстро входят в танец и держат нужную хореографию при всей своей индивидуальности, а есть такие, которые сначала входят в танец, а потом начинают свои импровизации, и их каждый раз приходится возвращать к исходным позициям. Все индивидуально. Есть такие, кто быстро все осваивает. А с другими надо больше репетировать, больше объяснять и больше с ними разговаривать. Одним надо уметь смотреть в зал, чтобы понять, какое они производят впечатление, другие и так себя видят на сцене в силу присущей им интуиции. Одним надо говорить, как поставить голову, как посмотреть через плечо, как держать спину, попку. Другие и так это чувствуют. Но над всем надо работать. Даже ставить дыхание. Это так же важно, как и экспрессия.

— Несколько лет назад я видел в одном кабаре на Западе «Танец Исидоры Дункан». Танцевала его обнаженная женщина, единственной одеждой ее было красное шелковое знамя. Это была своего рода дань русской революции и той революции в искусстве, балете, которую потом «отменили» сталинские пуритане. Действительно ли Исидора Дункан, жена нашего великого поэта Сергея Есенина, была основоположницей «искусства ню»?

— Во многом, да. Она обладала необычной экспрессией тела. И для своего времени Исидора Дункан была авангардисткой в хорошем смысле этого слова. Я ее очень люблю. Вы видели в нашем спектакле танец с черными вуалями. Это своего рода дань Исидоре. Немножко «ретро».

— Что общего у вашей хореографии, искусства «ню» вообще с современным балетом типа, например, балета Баланчина в США?

— Баланчин был почти на всех наших спектаклях. И ему они нравились. Так же, как и нам его балет. Мы часто ездили к друг другу. Баланчин бывал даже на наших репетициях. Но я должна сказать, что наше искусство достаточно своеобразно, и мы не можем себе позволить ни удариться в чистый балет, ни опуститься до вседозволенности. Мы не можем себе позволить все движения в танце, потому что всегда ощущаем близость той грани, о которой я вам говорила. У искусства «ню» своя эстетика.

— Поговорим подробней об этом. Несколько лет назад в Австралии я видел в стрип-баре «Бэррел» такую сцену: на кругу работала стриптизерша из США. Круг был практически в зале, и в первом ряду расположились приехавшие в Сидней погулять фермеры. Конечно, пиво там лилось рекой и им было не до эстетики. И вот, когда один из них потянулся, чтобы похлопать по попке стриптизершу, та закричала: «Не мешайте мне, я работаю». Фермер был очень разочарован. Для него это была не работа, а секс.

— Я его не осуждаю. Для него это, действительно, был секс. А в «Барреле» просто перешли ту грань, которую переступать нельзя. И более того, разместили сцену прямо среди зрителей. Мы никогда не позволяем танцовщице танцевать в партере, где у нас тоже подают спиртные напитки. И не только шампанское. Она у нас на землю не спускается. Танцует только на сцене. Это золотое правило. Если танцовщица спустится на землю, к публике, она опустится до ее уровня. А она должна парить над ней.

— А публика «Крейзи хорс» на что настроена, когда она сюда приходит? Ее привлекает красота танца и женского тела или она идет сюда в поисках острых ощущений, изощренного секса?

— Нет, у нас нет спектаклей, которые привлекали бы публику такого сорта. Для того, чтобы увидеть секс в наших шоу, надо их смотреть под весьма определенным углом зрения. Сюда, кстати, приходит много женщин.

В спектакле «Taboo» снова появился тот самый вращающийся круг, наклоненный под углом в 30 градусов, что и в Австралии. Только на этот раз он был на сцене и прикрыт потоком воды, который нарисовал на сцене лазер. Это номер «Ложись, лазер, ложись!» Тара Карамболь, которая исполняла на этом круге соло, была действительно, как говорила София, и в меру порочной, и не в меру соблазнительной. Но даже если у кого-то и могло возникнуть желание ее потрогать, оно было бы невыполнимым.

Тара парила над залом в своем потоке. Она была мечтой, недоступной и тем более желанной.

Недоступность, конечно, достаточно условное понятие. Жизнь есть жизнь. Уже после того, как Лова Мур стала женой Бернардена, другая «лошадка», Александра Полкашникова, выпускница училища Большого театра, тоже удачно вышла замуж, а украинка Зина Белуган, известная по афишам «Крейзи» как Белуга, стала женой американского миллиардера. Я спрашиваю Софию:

— Вы танцевали вместе с Ловой Мур, с такими известными танцовщицами, как Зина Белуга, Руби Монтана. Это все, конечно, псевдонимы, как и ваш тогдашний «София Палладиум». Много ли переменилось с тех пор?

— Конечно. Это была другая эпоха. И зал был другой. Когда мы начинали, даже зал был сработан под стиль «вестерн». Мы сохранили только американские двери.

— И музыку тоже…

— Конечно. Иначе бы это не был салун.

— А как родился этот знаменитый номер со сменой караула у Вестминстерского дворца, с которого начинается спектакль «Какая жара»?

— Именно у этого дворца и родилась идея его поставить. Бернарден увидев, как меняют караул, вдруг сказал мне: «Слушай, это же великолепно. Это танец! Костюмы прекрасные. Это нам надо взять на открытие нового спектакля.

Дальше уже были детали. Мы подобрали музыку, создали стилизованные костюмы и пригласили на репетицию из Лондона майора королевской гвардии.

— Как он себя чувствовал?

— Поначалу он был весьма смущен. В такой аудитории, как вы сами понимаете, нелегко отдавать приказы. Но он хотел, чтобы наши девочки подчинялись ему, как солдаты. И он орал на них, как в казарме. Отдавал команды в голос.

— А девочки, как реагировали?

— Он не одну довел до слез. Им трудно было, конечно. Он их заставлял маршировать часами. Но потом ничего, подружились.

— А потом — то он видел на сцене, что получилось?

— Видел. И был очень доволен и горд собой. Позже я увидел этих юных француженок, которых София назвала «детьми», на сцене «Крейзи» во время репетиции. София работает с ними с такой полной отдачей, что иногда даже сама выходит на сцену и «входит» в танец, как в былые времена. «Лошадки» послушны ее мановению руки: «И… Раз два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь…» Счет тут идет почему-то на восемь. Репетируется финал. Под музыку «Ты меня возбуждаешь». Каждый в зале, конечно, должен почувствовать, что это утверждение адресовано персонально ему. Для этого и нужна экспрессия тела. Но при этом, конечно, «лошадки» держат дистанцию. А то, ведь, не дай бог, кто неправильно поймет «искусство ню».

— Какие у вас отношения с труппой? — спрашиваю я Софию в перерыве.

Прекрасные. Девочки мне доверяют, я им. Это главное. Многих я воспринимаю, как своих детей. Особенно молодежь.

У Бальмы уже начиналась репетиция, и все же я успел задать ей несколько вопросов на прощание:

— Как вы находите ваших танцовщиц? В разных странах?

Да, мы устраиваем просмотры непосредственно в тех странах, балет которых нас интересует. И, думаю, устроим такой просмотр однажды в России. Там прекрасная школа танца. Если мы кого-то отбираем, то заключаем контракт, по которому оплачиваем все расходы танцовщицы по переезду в Париж, ее устройству здесь на первое время. Здесь, конечно, тоже она проходит просмотр, гораздо более строгий. И, если она нам подходит, мы начинаем работать с ней. Так мы нашли наших «звезд» в Лондоне, в Швейцарии, в Польше.

— Из России пока никого у вас?

— Из России, увы, нет. А из Восточной Европы их у нас четверо. Они весьма серьезны и хорошо работают. Одной из них мы дали имя Волга. Волга Московская. Она из Польши.

— А почему тогда Волга, а не Влтава?

— Мне больше нравится Волга.

Волга Московская

София знакомит меня с восходящей звездой труппы — Волгой Московской.

Она необыкновенно хороша. И так близко, что вводит меня в некоторое смущение. Все же она в рабочем «костюме». А это практически стопроцентное «ню». Тем не менее задаю вопросы, нравится ли ей работать в «Крейэи».

— Обожаю! — говорит Волга.

— А как ты сюда попала?

— Я закончила балетное училище три года назад в Познани.

И меня заметили. Я работаю здесь уже восемь месяцев.

— А ты замуж собираешься?

— Конечно, у меня есть жених.

— Француз, или поляк? Он видел тебя на этой сцене? Ему нравится то, что ты делаешь?

— Он поляк. И он много раз видел меня на этой сцене. Ему не просто нравится. Он в восторге.

Она отлично работает, — говорит София — Очень серьезная девушка».

Наверное, в этом — главный секрет «Крейзи хорс». Современный стрип-балет — дело серьезное. Тут надо много и упорно работать. И не только телом, но и душой.

Ну, а иначе разве сказал бы Ален Делон про этот салун такое: «Моя жизнь, как все знают, прошла под знаком кино. Но мало кто знает, что в другой своей части жизнь моя прошла и под знаком «Крейзи хорс». Для того, чтобы понять Алена Дэлона, надо хотя бы раз увидеть воспитанниц Бернардена на сцене. Этого уже не забыть никогда.

По обе стороны сцены в «Крейзи хорс» скульптуры вакханок. В древности, очевидно, не представляли себе праздника не только без вина, но и без танцев. Вспомните сцену Вальпургиевой ночи в опере «Фауст» и слова Мефистофеля, обращенные к Бахусу: «Божок, вина!» Вино бьет фонтаном и танец неистов. Как в «Крейзи хорс».