Человек появляется на свет либо правшой, либо левшой. Быть правшой считалось единственно нормальным. Поэтому довольно долго левшей приучали писать и есть правой рукой, что нередко приводило их к серьезным психическим расстройствам. В наши дни признано, наконец, что быть левшой нормально.

В политике скорее все наоборот. В политическом плане люди не рождаются ни правыми, ни левыми. Это приходит позже, по мере формирования мировоззрения и политических убеждений. О том, как становятся правыми и как левыми, написаны тома. Этому посвятили свои литературные произведения лучшие перья мира. Войнич воспела левых в своем романе «Овод». Достоевский их заклеймил в «Бесах». Муссолини начинал, как главный редактор левой газеты «Аванти», центрального органа социалистической партии Италии, и называл немцев «европейскими пиратами», а закончил созданием ультраправой фашистской партии и верным союзником Гитлера. Мао Цзэдун во времена своего студенчества был убежденным сторонником конституционной монархии, но стал вождем КПК и Председателем Коммунистического Китая. Ну, и наконец, классический пример – выкормыш номенклатуры ЦК КПСС, «верный ленинец» Борис Ельцин развалил Советский Союз и запретил КПСС.

Политическую ориентацию люди меняют гораздо чаще, чем сексуальную. Есть, однако, такие стойкие убеждения, как патриотизм, который проявляется как в левой, так и правой части политического спектра. Патриотизм нередко становится политикой в результате длительного национального унижения тех, кто провозгласил его делом своей жизни. Знаменитый Мюнхенский путч наци был демонстрацией протеста против версальского унижения Германии. Ле Пен здесь не исключение, а скорее подтверждение этого общего правила. Он пережил несколько таких унижений. Ему было 16 лет, когда Гитлер оккупировал Францию. Ле Пен ушел в ряды Сопротивления, стал партизаном (маки) и доблестно сражался вплоть до освобождения своей родины.

Трудный путь «черноногих»

После Второй мировой Франция стала свободной. Но свободными захотели стать и ее колонии. Послевоенный развал империй не миновал и Французскую колониальную империю. Поначалу французам пришлось уйти из Индокитая после поражения в битве при Дьенбьенфу (март-май 1954 года). Затем они последовательно ретировались из других своих колоний в Азии, Океании и в Африке. Самым тяжелым и трагическим был для французов уход из Алжира, который они считали неотъемлемой частью Франции. Ле Пен, как японские «последние солдаты императора», которые воевали еще с десяток лет после окончания Второй мировой войны с американцами, прячась в азиатских джунглях, оставался до конца солдатом Империи.

В мирную жизнь он вернулся именно с менталитетом этого солдата и с ним же создавал свою партию, которую назвал «Национальным фронтом». Под стягом этого «Фронта» он боролся за французскую Францию и европейскую Европу. На этот раз он выступил против нашествия новых завоевателей – нелегальных иммигрантов и исламистских джихадистов, которых объявил главной угрозой европейской христианской цивилизации в XX веке.

Свои первые шаги в политике Ле Пен сделал еще в Сорбонне, где после освобождения Франции он начал учиться на факультете права. Там он примкнул к правым студенческим группам и вскоре стал одним из лидеров парижского студенчества. Тогда, после войны быть правым было не только не модно, но и опасно. В студенческом движении задавали тон коммунисты и левые социалисты. Ле Пен не всегда побеждал своих идейных противников в диспутах. Но почти всегда – в уличных драках с леваками, в одной из которых ему повредили левый глаз, к которому зрение так и не вернулось. На мир он стал смотреть только правым. В 50-е годы, получив сертификат профессионального юриста, Ле Пен окончательно сделал свой выбор, примкнув к одной из правых националистических организаций. Франция в те годы вела две войны в своих бывших колониях – одну в Индокитае, а другую в Алжире. С 1954 по 1955 год Ле Пен служил в войсках Иностранного легиона. Был офицером воздушно-десантного батальона, участвовал в военных действиях в Индокитае и Алжире. В 1955 году работал журналистом в газете La Caravelle – печатном органе легионеров.

Ле Пен (крайний справа) в Алжире

В 1954 г. после тяжелых поражений от партизанской армии Вьетмина французы оставили Индокитай. Но Франция была втянута в новую колониальную войну, на этот раз в Алжире, который был захвачен французами еще в 1830 году. С тех пор там обосновались сотни тысяч переселенцев из метрополии. К 1950 году из 9 миллионов жителей Алжира 1 миллион 200 тысяч составляли французы. В колонии их называли «pieds noirs» («черноногие»), поскольку они носили, в отличие от туземцев, кожаную обувь. Юридически Алжир не считался колонией. Его три департамента стали составной частью французского государства.

Поначалу в Алжире сторонники его независимости, среди которых немало было радикальных исламистов, не пользовались большой популярностью. Многие алжирцы привыкли считать себя французами. Требования независимости усилились во время Второй мировой войны. 8 мая 1945 года, в день Победы, который во Франции отмечают именно в этот день, алжирские националисты устроили в Сетифе массовую демонстрацию. Она переросла в бунт после того, как французский полицейский застрелил 26-летнего Бузида Сааля за то, что он нес алжирский флаг. И заполыхало. Исламисты пошли громить дома французов по всей стране. Считается, что всего в ходе волнений погибло тогда 102 европейца. Среди них было много евреев. Французская армия ответила на это бойней с применением артиллерии, танков и авиации. Репрессии продолжались несколько месяцев и унесли жизни тысяч алжирцев. Трупов было настолько много, что их зачастую не могли захоронить, поэтому мертвых бросали в колодцы, сбрасывали в горные пропасти в горах Кабилии.

Американский журналист тогда писал: «Началось, так сказать, открытие охоты на людей. Колоны (солдаты колониальных войск. – В. Б.) действовали в группах по 20 или 30 человек. Прежде чем быть расстрелянными, жертвы должны были рыть себе могилы. Алжирских заключенных из тюрем города Кеф Эль-Бумба вывозили на расстрелы за город. Вблизи Гелиополиса трупы, облитые бензином, сжигались прямо на площади или в печах для обжига извести. Иногда группы заключенных связывали цепями или веревкой и давили гусеницами танков. Грудных младенцев брали за ноги, чтобы, размахнувшись, разбить им головы о камень. Танки и артиллерия, поддержанные авиацией, уничтожали все очаги инакомыслия. Это был верх ужаса» (Martin Windrow, Mike Chappel. The Algerian War 1954–62. – Osprey Publishing/Men-at-Arms, выпуск № 312, 1997. С. 4.). Известный французский адвокат Жак Верже говорит, что самые минимальные оценки – 10 тысяч погибших, но, в соответствии с оценками американского посольства, в ходе Алжирского восстания 1945 года было убито 45 тысяч человек (Вооруженная борьба народов Африки за свободу и независимость. Под ред. Тягуненко В. Л… М.: Наука, 1974. С 170).

Пролитая кровь, особенно кровь невинных, всегда призывает к отмщению. Так и получилось. Алжирцы событий 1945 года не забыли даже после того, как их выступления были жестоко подавлены. Все это французам аукнулось в полной мере. Война в Алжире началась в ночь на 1 ноября 1954 года, когда отряды повстанцев атаковали ряд французских объектов в Алжире. Однако настоящая война развернулась после Филиппвильской резни в августе 1955, когда повстанцы впервые совершили массовое убийство мирного населения (там вырезали 123 человек, в том числе 71 европейца) в городе Филиппвиль (сейчас Скикда). Французская армия и ополчение колонов отреагировали на это так же, как и в 1945 году, убив сотни, а возможно, и тысячи алжирцев – оценки расходятся на порядок.

Конечно, это была трагедия. К началу войны в Алжире проживали уже до пяти поколений «черноногих». Из их числа вышло немало деятелей культуры и политики Франции. Самым знаменитым «черноногим» был, пожалуй, философ и писатель Альбер Камю. Вот их-то изгнания или уничтожения всех алжирских европейцев и добивались с самого начала арабы, поднявшие в 1954 г. восстание в Алжире. Требование мятежников к французам сводилось к лозунгу «Гроб или чемодан». Иначе говоря, – убирайтесь из Алжира или умрите здесь! Причем добивались этого, прежде всего, те, кому французская «колонизация» Алжира не принесла ничего кроме пользы. Влияние французского языка и культуры в Алжире было настолько велико, что до недавнего времени многие алжирцы считали его родным, а по-арабски не понимали и не говорили. Только насильственная арабизация в 90-х годах XX века сумела переломить этот тренд. За долгие годы во Французском Алжире сложился крупный (более 20 % всех арабов и берберов) слой «франко-мусульман», то есть местных арабов, полностью офранцуженных в языковом и культурном плане, отличавшихся от «черноногих» лишь мусульманским вероисповеданием.

Французы превратили Алжир в процветающую страну, по уровню развития превосходившую Испанию. Жизненный уровень арабов французского Алжира был самым высоким среди всех тогдашних арабских стран. По уровню высшего и среднего образования на душу населения алжирские арабы уже в 30-е гг. опережали такие европейские страны, как Греция и Португалия.

Французские власти предоставили алжирским арабам широкую внутреннюю автономию. Во многом именно благодаря французским энтузиастам им удалось сохранить свои культурные институты. И в немалой степени – сохранить и приумножить свой народ. В Алжире активно внедрялись все европейские достижения в области здравоохранения. При этом никакой дискриминации в этой сфере со стороны европейцев по отношению к арабам не было. В результате мусульманское население вступило в фазу демографического взрыва уже в 20-е гг. XX века. Когда французы начали завоевывать Алжир, в нем было лишь около одного миллиона жителей. К 1900 году – всего за 70 лет – число алжирских арабов превысило 3 миллиона человек, а к 1950 году их стало уже 8,5 миллиона. Французы метрополии активно поощряли и иммиграцию из Алжира. С начала XX века многие алжирцы уезжали во Францию в поисках более высокого заработка. К 1960 году в собственно Франции проживали 370 тысяч алжирских арабов.

К сожалению, жестокость с обеих сторон сделала примирение и дальнейшее мирное сосуществование арабской и европейской общин в Алжире невозможными. К тому же с самого начала мятежа в Алжире французские левые партии полностью поддержали радикальных арабских боевиков, а соседние арабские страны – Тунис и Марокко, добившиеся независимости раньше, – всячески поддерживали Фронт национального освобождения Алжира. Коммунисты Франции требовали «освободить Алжир», а троцкисты совместно с арабами участвовали в террористических актах. Знаменитый философ Ж.-П. Сартр призывал французских солдат дезертировать. Многие французы, в том числе и из числа «черноногих», поддерживали мятежников. Французские левые считали, что арабы всего лишь борются против социального угнетения. А многие из них, полагая, что восстание в Алжире есть начало социалистической революции во Франции, приняли активное участие в вооруженной борьбе против собственной страны. Состоящая в основном из французов алжирская компартия примкнула к мятежникам. Из европейцев состояли многие боевые группы мятежников, особенно в столице колонии. Среди французов метрополии широкую поддержку получили взгляды «минористов», сторонников «маленькой европейской Франции», заявлявших, что Франции лучше самой избавиться от колоний, чтобы не кормить быстрорастущее население аборигенов. Эти «уменьшители» также резко выступали против войны в Алжире.

Чем дальше уходят в историю события тех лет, тем меньше правды о них узнают последующие поколения. В 2001 году мэр Парижа Бертран Делонэ, которого во всем мире знают еще и как лидера французских гомосексуалистов, открыл мемориальную доску на мосту Сен-Мишель в память о событиях 17 октября 1961 года. О том, что тогда произошло в Париже, и в частности, на том мосту, мало кто теперь помнит. И мало кто мог подвергнуть сомнению официальную версию о «зверствах французской полиции под руководством коллаборациониста Папона, жестоко расправившейся с беззащитными мусульманами, выступившими в защиту своих прав». Для того, чтобы понять, что тогда произошло в Париже, а также, что творилось в Алжире, куда приехал сражаться за Францию Жан-Мари Ле Пен, приведу отрывок из обстоятельной статьи Сергея Лебедева (см.: С. Лебедев. «Свобода, равенство, Папон!» на сайте «АПН Северо-Запад» 19.10.2011):

Шарль де Голль

«Большинство французов считали, что Алжир – это Франция. Однако Франция уже с конца XIX столетия переживала демографический упадок. Численность населения Франции не менялась на протяжении 60 лет. Понятно, что удержать колонии, коренные обитатели которых сохранили прежний уровень рождаемости, было все сложнее. К тому же Франция переживала полный декаданс во всех сферах жизни, и к XX веку французы полностью утратили дух крестоносцев и колонизаторов. Когда в ноябре 1954 года в Алжире началось восстание арабов, то жители Франции в большинстве своем уже были не готовы сражаться за территориальную целостность страны.

По мере того, как арабов становилось все больше, а среди них резко увеличилась доля полуобразованной, но при этом очень амбициозной интеллигенции, французская власть в Алжире стала слабеть. «Почему французам должны принадлежать все эти плантации, и роскошные дома, если они построены на нашей земле?» – вопрошал текст одной из подпольных листовок, распространяемых среди арабов. О том, что именно французы и построили все эти плантации и роскошные дома, разумеется, в листовке не говорилось.

Алжирская война 1954–1962 годов была одной из самых кровавых войн XX века. Причем восставшие арабы отнюдь не были невинными овечками. Уже в первые дни восстания мятежники расстреляли автобус с французскими школьниками в городе Бон. В начале 1955 года мятежники практически поголовно вырезали все французское население шахтерского поселка близ Филиппвиля. Ни о каких правах «черноногих» речь и не шла. На поле боя восставший Фронт национального освобождения Алжира потерпел поражение, но все же пришедший к власти в 1958 году генерал де Голль решил дать Алжиру независимость. Перед национальным референдумом 1961 года по этому поводу он сказал: «У арабов высокая рождаемость. Поэтому, если Алжир останется французским, то президентом Франции однажды станет араб. Вам нравится такая перспектива? Если мы не можем дать Алжиру равноправие, то можем дать независимость».

Любопытно, что много лет спустя, в ходе своей успешной президентской кампании в 2002 году Ле Пен по сути дела подтвердил, что этот прогноз Де Голля сбылся, несмотря на то, что Франция предоставила независимость Алжиру. «Посчитайте, сколько в Европе темнокожих граждан, и вам откроется истина. Где вы здесь находите расизм? Кто кого дискриминирует? Через десять лет во Франции, – говорил Ле Пен, – будут жить люди любого цвета кожи, кроме белых. У нас миллион безработных французов, а число приезжих все растет и растет. Они пользуются всеми социальными правами и мало-помалу превращают нашу цивилизацию и культуру, весь наш быт во что-то совершенно новое и непривычное. Франция теряет свою идентичность, перестает быть самою собой. Я часто вслух говорю о том, о чем миллионы французов только думают про себя: дверь в наш национальный дом не должна быть открыта настежь перед каждым, кто хочет зайти».

Здесь отмечу, что современные русские националисты, говоря о решении де Голля «отпустить Алжир», считают его единственно верным. Если бы Шарль де Голль своим волевым решением 16 сентября 1959 г не предложил отделить Алжир от Франции, то сейчас Франция была бы уже арабской страной и жила по законам шариата, – читаем на одном из их сайтов. – Отделение дало Франции отсрочку от наплыва мусульманских иммигрантов лет на 30. При этом велась бы партизанская война совсем рядом от метрополии, не Индокитай. А ведь были те, кто даже начал террор против правительства де Голля требуя прекратить вредный для страны сепаратизм. Секретная вооруженная организация (ОАС), в которой состояли т. н. «французские националисты» и даже генералы. Ради сохранения Французского Алжира французы убивали французов. Было несколько попыток покушения на де Голля. Список жертв ОАС в Алжире насчитывал 239 европейцев и 1383 араба. Реакция была обратной. 91 % французов на референдуме 18 марта 1962 г высказались за отделение Алжира. Победил здравый смысл и демократия (сайт Национал-демократия в России» – ru-nazdem.livejoumal.com). Но вернемся к рассказу С. Лебедева.

«В начале 1961 года в курортном городке Эвиан начались официальные переговоры между правительством Французской республики и представителями некоего Фронта Национального Освобождения (FLN) Алжира, представляющего собой разрозненный конгломерат различных полуполитических, полукриминальных организаций арабов, ведущих вооруженную борьбу в Алжире. То, что Алжир получит независимость, было ясно уже из самого факта начала переговоров. Речь шла о положении «черноногих» и о статусе арабов в метрополии, которые поголовно имели французское гражданство. Делегация FLN настаивала на том, что никаких прав у алжирских французов вообще быть не может, зато арабы в метрополии должны иметь особый статус. В частности, при сохранении французского гражданства (и всех прав французского гражданина) арабы должны обладать особым правовым статусом, быть подсудными только мусульманским судам, учиться в своих арабских школах, содержать которые должно было министерство просвещения Франции, жить согласно законам шариата и получать особую компенсацию за свои страдания под французской властью.

Поскольку даже готовые на уступки власти Франции не готовы были выполнить такие наглые требования, то переговоры зашли в тупик. Тогда арабы организовали в Париже ряд терактов против полицейских. Морис Папон – шеф парижской полиции – заявил на похоронах одного из своих коллег: «На каждый полученный удар мы ответим десятью».

К тому времени 51-летний Морис Папон более трех десятилетий служил в полиции, пройдя путь от рядового постового до префекта столичной полиции, исправно служа всем периодически сменявшимся правительствам Франции. В 30-е годы Морис Папон разгонял демонстрации французских фашистов. В период оккупации Франции немцами – раскрывал подпольные группы Сопротивления. После войны Папон ловил и сажал сотрудничавших с немцами. Нет никаких сомнений, что приди к власти коммунисты – Папон осуществлял бы экспроприацию и ликвидацию французской буржуазии как класса, а новая власть, как и прежние, не исключено, ценила бы его как выдающегося профессионала.

Пост парижского префекта Папон занимал в 1958–1967 гг. Эти годы пришлись на пик алжирской войны. Еще в первых же своих воззваниях арабские мятежники объявили о том, что перенесут войну в метрополию. Это не было бахвальством. За 1957–1961 гг. сотрудники Папона нейтрализовали более 60 арабских групп общей численностью примерно в тысячу человек, пытавшихся начать в Париже террористическую деятельность. Арабы планировали устроить взрывы в метро, аэропортах, взорвать телецентр в момент трансляции речи президента республики и даже заразить городской водопровод бактериями, но их планы были сорваны.

Одной из главных причин успехов префекта было то обстоятельство, что, руководствуясь принципом «на войне как войне», он не побоялся санкционировать применение при допросах террористов пыток и психотропных веществ, а также взятие родственников заподозренных в терроризме в качестве заложников. Папон не боялся взять на себя всю ответственность. Вступая в должность, он объявил своим подчиненным: «Выполняйте свой долг и не обращайте внимания на то, что пишут газеты. За все ваши поступки отвечаю я и только я»!

Пик противостояния пришелся на октябрь 1961 года. 5 октября Папон объявил комендантский час для всех «французских мусульман из Алжира». В ответ FLN опубликовал воззвание: «Алжирцы должны бойкотировать комендантский час. Для этого, начиная с субботы 14 октября 1961 года, они должны выйти из домов массами, с женами и детьми. Им следует гулять по главным улицам Парижа». Арабские главари прекрасно понимали, что разъяренные гибелью их товарищей парижские полицейские не потерпят нарушений комендантского часа и хладнокровно рассчитали, что определенное количество арабов непременно должны были погибнуть в этой демонстрации, дабы кровь мучеников освятила все требования FLN.

Демонстрация была назначена на 17 октября 1961 года. Более 40 тысяч арабов, многие с оружием в руках, несли лозунги: «Франция – это Алжир», «Бей франков», «Эйфелева башня станет минаретом», «Прекрасная Франция, когда ты сдохнешь?» и «Парижские шлюхи – где ваш хиджаб?»

«Мирная» демонстрация быстро вылилась в погром. Арабы сначала только били витрины и поджигали автомобили, а затем ранили нескольких полицейских и прохожих. Огромная толпа арабов двинулась на остров Ситэ, где расположен знаменитый собор Нотр-Дам, а также Дворец Правосудия, желая поджечь эти ненавистные символы французской религии и правовой системы.

Но полицейские были готовы к действиям. «Если арабы хотят войны, пусть они ее получат» – заявил Папон. На старинном мосту Сен-Мишель, ведущим на остров Ситэ (этот мост – излюбленно место столкновения леваков с полицией, так как он ведет напрямую к Парижской префектуре полиции. – В. Б.), началось настоящее сражение. Демонстрантов били дубинками до потери сознания и сбрасывали с мостов в Сену. Туда же кидали убитых и раненых. Многих обратившихся в бегство арабов затоптали насмерть. Во дворе главного управления парижской полиции арестованных алжирцев избивали, часто до смерти. В итоге, 40-тысячную вооруженную демонстрацию арабов за два часа разогнали 500 полицейских, причем разогнанные были настолько ошеломлены, что побросали на месте более 2 тысяч стволов, не успев толком их использовать.

По официальным данным, погибло 40 человек, но реально речь идет о нескольких сотнях. Точное количество до сих пор не установлено. Это объясняется тем, что убитых арабов вообще не считали. Многие утонули в Сене, и их трупы не были найдены. К тому же среди арабских демонстрантов многие проживали во Франции нелегально, и установить личность многих мертвецов не было возможности.

В марте 1962 года в Эвиане было подписано мирное соглашение практически на условиях сепаратистов. Алжир получил полную независимость. «Черноногие», о правах которых так и не договорились, в панике бежали из Алжира, бросив свое имущество. Впрочем, они еще легко отделались. В июле 1962 года, в день провозглашения независимости Алжира, арабские банды ворвались в город Оран с преимущественно европейским населением и устроили там резню. Только вмешательство французских войск, командование которых, наплевав на грозные окрики из Парижа не нарушать прекращения огня, спасло жизнь нескольких тысяч оставшихся в живых французов. После событий в Оране в Алжире не осталось европейцев. Так закончилась эпоха Французского Алжира.

Морис Папон отслужил в полиции до 1967 года, а в 1978–1981 годах был министром бюджета в правительстве. В 1998 году, в возрасте 88 лет, он был осужден на 10 лет тюрьмы за то, что в период немецкой оккупации Франции он, будучи начальником полиции Бордо, способствовал аресту и депортации 1690 евреев. О разгоне арабской демонстрации 17 октября 1961 год, разумеется, ему на суде не напоминали, иначе всплыли бы имена слишком многих лиц, стоявших тогда над ним, включая де Голля. Папон вышел из тюрьмы в связи с преклонным возрастом в 2002 году, и умер спустя 5 лет. Что касается Франции, то, несмотря на старания «уменьшителей», избавившись от Алжира, она получила миллионы алжирских арабов. Похоже, французы уже становятся нацменьшинством в собственной стране. Во многих кварталах французских городов арабы и прочие иммигранты воссоздают свое прежнее общество с клановыми войнами, кровной местью, многоженством, похищением невест. О существовании Французской Республики иммигранты вспоминают только в дни получения пособий.

Сначала мусульмане добились признания полигамных семей (то есть многоженства). Затем добились себе особых прав как угнетенному меньшинству. Далее мусульмане выступили против светского характера французской системы просвещения. Вспомним, как по Елисейским полям маршировали толпы мусульманок, требовавших свободы ношения исламской одежды, скрывавшей лицо – хиджаба. Толпы вопящих теток в хиджабах шли по улицам Парижа и вслед за скандированием лозунгов горланили «Марсельезу». И никто не подумал, насколько противоречат друг другу «Марсельеза» и «хиджаб». И, наконец, великолепно организованные беспорядки в парижских пригородах в 2005 и 2007 гг. означают, что теперь Французская республика постепенно должна признать особые права пришлых жителей страны. И новые Морисы Папоны вряд ли найдутся в этой стране, где торжествуют толерантность и политкорректность. Так вслед за французским Алжиром уходит в небытие и Франция» (С. Лебедев. Цит. соч.)

И до сих пор в «толерантной» Франции о событиях тех лет правды не говорят. Со школьной скамьи, я это знаю по своим дочкам, которые выросли и получили образование во Франции, каждому французу внушают комплекс вины за колониализм, расовую дискриминацию и прочие «преступления против мусульман». Причем в мозгах это закрепляется почти на подсознательном уровне. Никакие аргументы «в пользу колонизаторов» не действуют.

Замечу, что и в современном Алжире история переписана на современный лад под диктовку правящих в стране мусульманских фундаменталистов. В школьных учебниках по истории «французский» период занимает две главы: одна – про завоевание, вторая – про «ноябрьскую революцию 1954 г.», как будто между ними была пустота: ни алжирских французов, ни колонизации, ни развития страны. Вот что там сообщают об этом периоде детям:

«Французская колонизация начинается в 1830 г. и утверждается после жестоких сражений. Французские войска высадились в Сиди Феррухе. Им оказал сопротивление Абдал-Кадер, затем было восстание под руководством шейха ал-Мохрани. Вот эпизоды этой истории. Шейх ал-Мохрани 5 мая 1871 г. погиб на поле битвы, но борьба продолжалась и после этого еще около года (…). Она завершилась кровавым подавлением, массовыми казнями, сожженными деревнями, уничтоженными посевами, уведенным скотом. Обширные земли были захвачены… Алжирцы, лишенные своего имущества, были отброшены в горы, в бесплодные пустыни. С 1920 г. алжирское движение возрождается. Основанная в 1926 г. и запрещенная в 1937 г. партия «Звезда Северной Африки» становится партией алжирского народа и провозглашает национальные требования. Активно действует основанное в 1931 г. под руководством шейха Бен Бадиса движение улемов за становление национального самосознания и культуры. Организации Демократический союз Манифеста Алжира и Движение трудящихся за демократическую свободу ведут пропаганду и участвуют в выборах. Но они терпят поражение, и Движение трудящихся за демократическую свободу основывает секретную организацию для подготовки к борьбе» (Марк Ферро. «Как рассказывают историю детям в разных странах мира». Книжный Клуб, 1992). Что ж, это очень похоже и на то, как трактуют недавнюю историю французские левые.

О французах в алжирских учебниках вспоминают еще в связи с конвенцией 1830 г., гарантировавшей свободу и собственность алжирцев, с пометкой: «Но она не соблюдалась». Говорится, конечно, о сопротивлении, о борьбе с французскими военными. Говорится о полутора миллионах погибших, о сотнях тысяч беженцев, о ставших непроходимыми пограничных районах, о том, что страна была разорена и разрушена. «Такова была тяжелая плата алжирского народа за независимость и свободу». Конечно, ни слова о том, что привнесено французами. «У алжирцев нет родины, потому что они получают в качестве таковой Францию раньше, чем могут задуматься о другой. И что мне до того, что в моем доме есть электричество, если мой дом не принадлежит мне», – говорил основатель Демократического союза Манифеста Алжира. Ф. Аббас.

Нет в алжирском школьном учебнике ни малейшего намека на то, что в течение целого века миллион французов жил в этой стране, что они рожали там детей, трудились, процветали, «пренебрегая правами и честью арабов» (см.: М. Ферро. Цит. соч.).

В общем, все это печально. И приводит не к пониманию между столь близкими не так давно народами, а к тому, что в Алжире рождаются и воспитываются со школьной скамьи в ненависти к Франции такие законченные отморозки, как «тулузский стрелок». Ну, а последствия его терактов и у французов любви к алжирцам, понятно, не вызывают.

Но вернемся к истории Ле Пена. Он, конечно же, примкнул к сторонникам французского Алжира. В 1956 г. Ле Пен стал депутатом парламента, призывая с парламентской трибуны бороться за национальные интересы Франции, а значит и за то, чтобы Алжир оставался французским. Слова у него не расходились с делом. 13 мая 1958 г. расквартированная в Алжире армия подняла восстание, требуя установления в стране «твердой власти». Ле Пен немедленно прибыл в Алжир. Мятежные генералы, правда, не оценили усердия Ле Пена и выслали его из страны. Но он продолжал защищать их дело в парламенте.

Восстание 13 мая привело к установлению во Франции нового конституционного порядка, к Пятой республике. Президентом страны стал де Голль. Но алжирский вопрос не был решен. Хотя в 1959 г. французы нанесли тяжелое поражение арабским повстанцам, война продолжалась. В январе 1961 года, как ответ на референдум генерала де Голля 8 января 1961 года о самоопределении Алжира, была создана ОАС – Секретная армейская организация (фр. Organisation de I'armée secrète). Во всех современных справочниках ее характеризуют, как «ультраправую националистическую террористическую организацию». ОАС была тайно основана в Мадриде. Среди ее основателей называют студенческого лидера Пьера Лагайарда, одного из организаторов молодежного движения правых в 1960 году, бывших офицеров Рауля Салана (участника Алжирского путча 1961 года), Жан-Жака Сюзини и других офицеров французской армии и бывших членов Французского иностранного легиона, участвовавших в Индокитайской войне (1946–1954). OAS-Métro, отделение ОАС во французской метрополии, возглавлял капитан Пьер Сержан. Ле Пен всех их хорошо знал и, не раздумывая, вступил в ОАС. Девизом ОАС стал лозунг – «Алжир принадлежит Франции – так будет и впредь» (фр. L'Algérie est francaise et le restera). Он говорит сам за себя.

Генерал Рауль Салан – лидер ОАС, по-своему трагическая фигура. Он родился на юге Франции в Рокуре, департамент Тарн в семье банковского служащего. Военную карьеру начал в 1917 в частях колониальной пехоты. Первую мировую войну закончил с ранением и наградой; всего за время службы получил 36 орденов и медалей, больше, чем кто-либо во французской армии. Выпускник престижного офицерского училища Сен-Сир под Версалем, он прошел с французской армией все ее колониальные походы XX века. Лейтенантом попадает в Сирию, позже – в Индокитай, где провел около 28 лет. В качестве секретного агента побывал в Эфиопии, Западной Африке. В министерстве по делам колоний руководил «2-м отделом империи» (военная разведка). Вторую мировую войну он закончил бригадным генералом. В 1945-м Салан стал главнокомандующим французскими войсками во Вьетнаме. Затем – главнокомандующим в Алжире. 15 мая 1958 года именно он встал во главе путчистов в Алжире под лозунгами: «На Париж!», «Да здравствует де Голль!». В тот день де Голль написал Салану: «Я считаю Вас не только верным человеком с очень большими способностями, но и своим соратником и другом». Однако пути Салана и де Голля скоро разошлись после того, как де Голль признал независимость Алжира.

Генерал Рауль Салан

В декабре 1960 года в Мадриде на встрече генералов Салана, Сюзини, Ляшруа, Лагайярда был создан антиголлистский «Мадридский договор». 21.4.1961 Салан, Жуо, Шаль, Зеппер подняли очередной путч в Алжире. Они были готовы идти на Париж, однако путч их провалился, и вскоре они были все арестованы. ОАС использовала все возможные партизанские методы, чтобы помешать Алжиру стать независимым. После Эвианских соглашений марта 1962 года, в соответствии с которыми Франция признала независимость Алжира, после чего начался массовый исход «черноногих» на историческую родину, ОАС сделала ставку на терроризм, чтобы добиться своего и заставить де Голля отказаться от признания независимости Алжира. Первой жертвой ОАС стал Пьер Попье, лидер Народного Республиканского Движения, который заявил в телеэфире, что «Французский Алжир мертв». Роже Гавури, глава французской полиции в Алжире, был убит 31 мая 1961 года Роже Дегельдром, руководителем коммандос ОАС Дельта, Клодом Пиегцем и Альбером Довекаром (они были казнены 7 июня 1962 года). Кульминацией этой волны терактов стало покушение на президента Шарля де Голля в парижском пригороде Кламар 22 августа 1962 года, организованное военным инженером Жаном-Мари Бастьеном-Тири, не входившим в ОАС, в 1962 году. Бастьен-Тири был расстрелян в марте 1963 года после того, как де Голль отказал ему в помиловании.

В январе 1960 года и в апреле 1961 года за оружие в Алжире взялись франкоалжирцы и некоторые евреи, присоединившиеся к ним после нападения Фронта национального освобождения на синагогу. Оба эти восстания были быстро подавлены, а многие руководители ОАС попали в тюрьму. Ле Пен активно поддерживал восставших с трибуны парламента (так активно, что полиция, несмотря на его парламентскую неприкосновенность, провела обыск на его квартире). Борьба за французский Алжир приняла новые формы. Главной надеждой ОАС было доказать, что Фронт национального освобождения (ФНО) тайно возобновил военные действия несмотря на Эвианские соглашения о прекращении огня марта 1962 года. В этих целях в марте ОАС взрывала более 100 бомб в день. 21 марта ОАС издала листовку, где заявила, что французские военные стали «оккупантами». Она организовывала взрывы автомобилей: 25 убитых в Оране 28 февраля 1962 года, 62 погибших в Алжире 2 мая и т. д. Затем оасовцы взяли контроль над провинцией Эль-Уэд, атаковав французских солдат и убив шестерых из них. Позднее французские военные окружили оасовские отряды. В битве погибло 35 человек, и было ранено еще 150. 26 марта руководители ОАС объявили всеобщую забастовку в Алжире и призвали «всех черноногих» прийти в Эль-Уэд, чтобы прорвать блокаду сил, преданных Республике. По демонстрантам был открыт огонь, в результате чего погибло 54 человека и было ранено еще 140.

Эмблемы ОАС

В апреле 1962 года лидер ОАС Рауль Салан был взят в плен. Несмотря на бомбардировки ОАС, ФНО оставался верным соглашению о прекращении огня, и 17 июня 1962 года ОАС также прекратила огонь. Власти Алжира гарантировали безопасность европейского населения, но в начале июля 1962 года произошла массовая резня в Оране: сотни арабов вошли в город, нападая на европейцев. Насилие длилось несколько часов, включая линчевание, изнасилования женщин и пытки во всех районах Орана. Все это творилось под защитой Армии народного освобождения – вооруженным крылом ФНО. В результате около 3000 «черноногих» пропали без вести. Фактически в 1961–1962 гг. во Франции шла малая гражданская война, в которой обе стороны в средствах не стеснялись. Официальные власти голлистской Франции закрывали глаза на то, что пленных оасовцев пытали, а спецслужбы убивали заподозренных в связях с ОАС без суда и следствия.

Некоторых руководителей ОАС похищали с территории нейтральных государств. Фактически ОАС была ликвидирована к 1963 году. Все арестованные к тому времени оасовцы были амнистированы в 1968 году. Восставшие генералы, дожившие до ноября 1982 года, были возвращены в армию: под действие этого акта об амнистии попали Рауль Салан и семь других генералов, ранее приговоренные к смерти.

Ле Пен активно сражался в рядах ОАС до конца их борьбы. Его даже обвиняли в том, что во время военной службы в Алжире он якобы лично участвовал в пытках (см.: Le Figaro. 26.10. 1991). Дальше обвинений, однако, дело не пошло. Как опытный конспиратор, Ле Пен сумел избежать ареста, но остался на время вне политики.

Правые в ретроспекции

У нас в России слово «правый» не вызывает, как правило, положительных ассоциаций. Может быть, это результат пропаганды советского времени. Но она, видимо, имеет долговременное действие. Не случайно ни одна правая партия в РФ, включая последнюю – «Правое дело», никак не раскручивается.

Во Франции быть правым нормально не только для богатых, но и для людей весьма среднего достатка. Только «ультраправый» – эпитет, часто применяемый к «Национальному фронту» и его лидерам, – звучит осуждающе. Так сложилось исторически. Для понимания этого феномена и взглядов Ле Пена и его дочери я предлагаю читателю вновь ненадолго углубиться в историю Франции.

…Ничто не вечно под Луной. Вчерашние правые могут сегодня вполне смотреться, как левые, а вчерашние левые – как правые. Французский политолог Альбер Тибоде ввел для характеристики этого процесса взаимопроникновения правых и левых такой термин, как «медленное сползание ледника». В жизни современной Франции это легко проследить. Если Марин Ле Пен цитирует Жореса, симпатизируя беднякам и социально обездоленным во Франции, то бывший президент Жискар д'Эстен, аристократ и патентованный голлист, говорит, что растущее число иммигрантов во Франции напоминает ему иноземное «вторжение». А другой президент, лидер голлистов Жак Ширак в ходе своей первой предвыборной кампании говорил с учетом царящих в стране настроений о необходимости вообще остановить, т. е. запретить иммиграцию во Францию. И Ширак, и лидер социалистов Лионель Жоспен в ходе президентской кампании 2002 года говорили, как и Ле Пен о необходимости «закрыть шлюзы», т. е. перекрыть все легальные и нелегальные пути иммиграции.

Конечно, ничто не стоит на месте, развиваются, как левые, так и правые. Но есть нечто базовое, кардинальное в правом движении Франции, которое имеет довольно древние традиции, и именно к ним, при всем своем внешнем экстремизме, апеллировал Ле Пен с самого начала своей политической карьеры. Теперь на тех же традициях и том же фундаменте его дочь Марин пытается выстроить респектабельный имидж «Национального фронта», сделать его не ультраправым, а просто правым без всяких уничижительных политических эпитетов и бирок. Правы оказались те, кто предсказывал: «Следующему председателю «Фронта» придется еще в течение долгого времени «бороться с тенью» Ле Пена внутри собственной партии». Так получилось, что этим теперь занимается его дочь.

Французский политический спектр, а затем и политический класс страны разделила на правый и левый сама Великая Французская революция. Известна даже точная дата, когда это произошло. 28 августа 1789 г. Учредительное собрание разделилось на две части по вопросу о том, какие полномочия следует дать королю. И тогда сторонники наделения монарха более широкими полномочиями сгруппировались на правой стороне зала заседаний, а те, кто был против этого, собрались слева. Так, пусть даже поначалу чисто символически, на смену трехсословному обществу Старого порядка и соответствовавшему ему протоколу рассаживания, применявшемуся до этого во время открытия Генеральных Штатов, пришла биполярная политическая структура, сложившаяся в рамках постреволюционного парламентаризма. «Однако основополагающая роль Французской революции не ограничивается созданием такого деления. После революции, на протяжении всего XIX в. именно в спорах вокруг ее наследия, ее завоеваний и памяти о ней происходила кристаллизация разных идеологических позиций. Тем более что отзвуки Французской революции до конца XIX в. звучали в непрестанном споре о том, какой политический строй необходим Франции. Этот вопрос о политическом строе на протяжении всего века оставался важнейшим, и совершенно естественно, что нарождающиеся политические кланы олицетворяли собой разные возможные ответы на него. Так, очень скоро левых grosso modo стали отождествлять с республикой, олицетворенной образом «сражающейся Марианны» (Французский ежегодник 2003. М., 2003).

Эта девушка с полуобнаженной грудью и трехцветным знаменем со знаменитой картины Делакруа стала символом борьбы за Французскую Республику против правых роялистов и партий крупного капитала. Но со временем республика окончательно утвердилась, и этот статус-кво по-своему сказался и на Марианне. Теперь это не девушка из бедных кварталов, а прекрасная дама из богатых пригородов. В каждой мэрии Франции обязательно установлен ее бюст. А для бюста позировали в молодости престижные актрисы и модели, такие, как Брижит Бардо, Катрин Денев и Изабель Аджани. Говорят, что современные «придворные» скульпторы стали присматриваться и к самой престижной модели для следующего бюста Марианны – к Карле Бруни, жене президента Саркози. Но их выбор будет определяться синхронно с выбором французов на президентских выборах 2012 года.

События в Тулузе в марте 2012 года основательно встряхнули Францию. Идя к урнам для голосования, многие французы задумывались над тем, куда приведет их страну вседоминирующая толерантность. Придут социалисты, глядишь, следующий бюст Марианны сделают с какой-нибудь чернокожей активистки из африканского пригорода. Уж лучше пригласить на роль такой модели саму Марин Ле Пен…

В конце XIX века, когда окончательная поляризация правых и левых во Франции еще не произошла, Марианна достигла полноты власти. Республике уже никто не угрожал. И это не могло не сказаться на политической жизни Франции в соответствии все с тем же «эффектом сползающего ледника». В конце XIX века во Франции появились политики и идеологи, которые стремились сочетать, казалось бы, несочетаемое – социализм и антисемитизм. В начале 1890 года в Париже под руководством Дрюмона была организована «Антисемитская национальная лига Франции», ее вице-президент Жак де Бьез называл себя «национал-социалистом» задолго до Адольфа Гитлера. Это движение вышло на улицы и стремилось распространять свое влияние среди пролетариев. Вдохновителем его был авантюрист маркиз де Моррас, глава банды «силачей Аля» (les Halles – бывший знаменитый рынок в центре Парижа («чрево Парижа»), где сейчас расположен «Форум» – подземный торговый комплекс). Во французском парламенте в Палате депутатов официально – антисемитизм тогда еще не был поставлен вне закона – действовала антисемитская группа. В ноябре 1891 года она подготовила проект закона о всеобщем изгнании евреев из Франции, и он собрал тридцать два голоса. Как и в Германии, нашлись желающие доказать арийское происхождение Иисуса, которого Жак де Бьез патриотически причислял к кельтской расе (предки французов, галлы, относились как раз к группе кельтских племен, как и бретонцы).

Республиканцы, увлеченные своей борьбой с монархистами и внутрипартийными разборками, проморгали появление на политической арене Франции новой мощной силы – националистов. «Старый бонапартизм и традиционный монархизм умирали во Франции медленной смертью, республика упрочилась, – писал А. В. Луначарский об этом периоде в политической жизни Франции. – Как вдруг, словно возникнув из недр национального сознания, особенно в Париже, мощно сказалось течение не менее опасное для господствующей во Франции государственной формы, не менее враждебное, одинаково, как оппортунистическим, так и радикальным политическим кругам, стоящим во главе общественной жизни страны, а равно и скрывающейся за ними всемогущей финансовой олигархии. Это течение критиковало политическую жизнь Франции, пожалуй, с большим ожесточением, с большей беспощадностью, чем даже социалисты. Но в то время как последние противопоставляли буржуазной республике новый идеал, коренное изменение всех общественных основ, – протестанты нового типа ограничивались критикой политической безнравственности фактических господ положения и ждали исцеления от более или менее фантастических переворотов, долженствовавших привести к плебисцитарной республике, ниспровержению власти масонско-протестантски-иудейских кругов и торжеству «истинно французского», весьма для самих националистов неясного, но, несомненно, шовинистского возрождения (выделено мной. – В. Б.)» (А. В. Луначарский. Собр. соч. Т. 5. Эссе «Морис Баррес». Впервые напечатано в газете «Киевская мысль», 1912, № 201, 22 июля. Позже включено в собрание сочинение А. В. Луначарского).

Первыми принципы той разновидности национализма, о которой писал Луначарский и который именуют в наши дни интегральным (от фр. nationalisme integrale), четко определили писатели Морис Баррес (1862–1923 гг.) и Шарль Моррас (1868–1952 гг.). Его адепты считают принципы гуманного либерализма устаревшими и готовы к любым, самым радикальным действиям ради национальных интересов (см.: Hans Kohn. Natlonalizm: Its Meaning and History, 1955. Section VI. National & «pan»-movements). В конце XIX века еще не было разного рода запретов на «экстремистскую литературу» и Моррас с Барресом открыто выступали за Францию только для французов, причем для лояльных, коренных французов-католиков. (В немалой степени такой подход перекликается и с позицией русских националистов – «Россия для русских и православных»). В те времена слово «националист» во Франции еще не было бранным. И это понятно, т. к. после позорного поражения во франко-прусской войне 1870 года Франция потеряла Эльзас и Лотарингию, не говоря уже о значительных материальных потерях. (26 февраля 1871 г. Тьер подписал в Версале прелиминарный мирный договор с Германией, а 10 мая того же года во Франкфурте-на-Майне договор был подписан окончательно). В стране были очень сильны реваншистские настроения. Именно в этих условиях Шарль Моррас выбросил лозунг: «Настоящий националист ставит свою страну превыше всего». Ш. Моррас считал, что наследственная монархия и католицизм были благом для Франции. Он был одним из первых идеологов превосходства «латинской расы» над всеми другими народами.

Морис Баррес был одним из лучших писателей Франции конца XIX века. Его называют не только великим художником, но и «первым властителем дум генерала де Голля и многих других знаменитых французов». Не принимая его националистических воззрений, А. В. Луначарский, тем не менее, восторгался им, как писателем (см.: Эссе Луначарского о Барресе. Цит. соч.). Даже самые националистические романы Барреса (имеется в виду трилогия «Культ своего Я, три идеологических романа» («Le Culte du moi, trois romans idéologiques») Луначарский считал шедеврами. Это – «Под взорами варваров» («Sous I'ceil des barbares», 1888), «Свободный человек» («Un homme libre», 1889), «Сад Вероники» («Le Jardin de Bérénice», 1891). А самого Барреса будущий советский нарком просвещения считал «одним из интереснейших наших современников, одним из самых ярких писателей и идейным вождем националистически мыслящей Франции, которую он назвал «белой Францией».

Литературный национализм Барреса закономерно перешел в политический. Вместе с Моррасом он стал в 1899 г. соучредителем националистического роялистского движения «Аксьон франсез», о котором мы уже говорили выше. Питер Альтер в своей книге «Национализм» писал, что интегральный национализм, в отличие от национализма народов, не имеющих своего суверенного государства, появляется уже после того, как нация обрела независимость и создала государство. Если прослеживать корни национализма отца и дочери Ле Пен, то их следует искать именно во французском правом движении конца XIX века. Нередко их «Национальный фронт» называют фашистской партией. Но это, конечно, недопустимая натяжка. Действительно, согласно тому же Альтеру, нацистская Германия и фашистская Италия были примерами интегрального национализма. Но такой национализм может проявляться и не в столь крайних этатических формах. До поры он действует в облике радикального экстремизма, ультраправой идеологии, в пропаганде реваншизма и милитаризма. В наши дни интегралычый национализм проявляется в арабских странах и в Иране в виде религиозного интегризма и шовинизма. Но какие бы он ни принимал формы, генезис у него один и тот же – любой интегральный национализм появляется в результате унижения нации внешним врагом (поражением в войне, военным нажимом и др.) или некоей чужеродной группой, захватившей власть в стране, с которой эта группа этнически не имеет ничего общего. Плохо это или хорошо? Россию интегральный национализм спасал не раз. И в ходе борьбы с татаро-монгольским игом, и при войне с псами-рыцарями из Тевтонского ордена, и в годы Смуты, когда страной правил ставленник поляков Лжедмитрий, и в годы борьбы с иностранной интервенцией в период гражданской войны, и в Великой Отечественной. Сталин, кстати, специально делал упор на русский национализм, когда призывал советский народ следовать примеру Александра Невского, Суворова и Кутузова, а не примерам красных военачальников от Троцкого до Буденного. И обращался он к народу не по-коммунистически со словом «Товарищи!», а по-русски: «Братья и сестры!». И это сработало.

Унижение Франции во франко-прусской войне 1870 года ранило в равной степени и правых, и левых, и республиканцев, и монархистов. Так же, как поражение Германии, зафиксированное в Версальском мирном договоре 1919 г. было воспринято немцами как национальное унижение, на чем потом сыграл Гитлер. «Баррес спокойно передает, как он рассказал своему маленькому сыну о каком-то немецком военном, плюнувшем в лицо раненому французскому офицеру, – пишет Луначарский. – «Этот плевок остался на нашем лице, – поучает папаша своего сына, – на лице Франции, он зовет к мести». Расовую глухоту и расовую ненависть Баррес считает естественным дополнением к своему коллективизму. Ему нужно не только принудительно любить, но и принудительно ненавидеть. Вот этот – то новый, второй барресизм был с восторгом подхвачен мутным потоком французского национализма. Сам Баррес отдался его течению, к великой невыгоде для себя. Его политические приключения, в общем, печальны, хотя описывающие их книги блестящи и во многом поучительны и для противника».

Когда Луначарский писал о печальных политических похождениях Барреса, он имел ввиду, прежде всего, его увлечение буланжизмом. Это популистское реваншистское движение родилось во Франции в конце 1880-х годов на волне всеобщего недовольства французов соглашениями, подписанным Тьером в Версале. Военная тревога 1886–1887 гг., связанная с мелким инцидентом на франко-германской границе, вызвала во Франции новый всплеск реваншистских и милитаристских настроений. Националистическое движение в результате стало расти, как на дрожжах (см. подробнее: Adrien Dansette, Le boulangisme, Paris, Fayard, 1946; M. Ц. Арзаканян, А. В. Ревякин, П. Ю. Уваров. История Франции. М., 2007). Это движение возглавил военный министр в правительстве Жоржа Клемансо генерал Ж. Буланже, который претендовал на роль «сильной личности», способной укрепить пошатнувшийся авторитет государственной власти. Ветеран многих войн и республиканец по своим взглядам, он пользовался поддержкой радикалов. А твердость, которую он продемонстрировал перед лицом угроз Германии в 1887 г., окончательно сделала его кумиром толпы – «генералом реванша».

В блок буланжистов вошли левые и правые националисты. «Тут были люди реванша с Деруледом во главе, для которых диктатура генерала Буланже означала возвращение силою оружия Меца и Страсбурга на лоно Франции; тут были бывшие коммунары, туманноголовые революционеры с антисемитским запашком, группировавшиеся вокруг Наке и ждавшие от генерала оздоровления демократии; тут были бонапартисты и монархисты, собиравшиеся ловить рыбу в мутной воде. Молодой Баррес со всей страстью влюбляется в Буланже, видит в этой политической интриге великое пробуждение французского национального духа» (А. В. Луначарский. Цит. Соч.).

Генерал Ж. Буланже

Но главной опорой буланжизма было националистическое движение, ведущую роль в котором играла Лига патриотов. Основанная в 1882 г. писателем Полем Деруледом и историком Анри Мартэном, она ставила целью «развитие физических и моральных сил нации», прежде всего в интересах победоносной войны против Германии. В середине 80-х гг. Лига патриотов насчитывала свыше 180 тыс. членов. Клемансо понял, чем это грозит Третьей Республике, и начал решительную борьбу против буланжистов. В марте 1888 г. Буланже был уволен из армии. Тогда он выдвинул свою кандидатуру на дополнительных выборах в Палату депутатов и был избран. В парламенте Буланже внес предложение о пересмотре конституции. Когда оно было отвергнуто депутатами, генерал вынес его на своеобразный плебисцит. Выборы в то время проводились по партийным спискам, и закон не запрещал многократно выдвигать одну и ту же кандидатуру в разных избирательных округах. Этим и воспользовался Буланже. Под лозунгами роспуска парламента, пересмотра конституции и созыва Учредительного собрания он принял участие в дополнительных выборах по разным округам, которые проводились во второй половине 1888 г. И практически везде ему сопутствовал успех. Казалось вот-вот во главе Французской Республики встанет новый военный диктатор.

В ночь на 28 января 1889 г. когда стало известно, что Буланже победил, толпы националистов вышли на улицы. Дерулед умолял Буланже брать власть немедленно, не дожидаясь всеобщих выборов, намеченных на осень. Однако Буланже отказался от государственного переворота. Республиканцы немедленно воспользовались щепетильностью генерала. Они внесли изменения в закон о выборах, отменив голосование по партийным спискам и запретив многократное выдвижение одной и той же кандидатуры. Правительство даже пошло на прямую провокацию. Министр внутренних дел Клеман распустил слух о якобы готовящемся аресте Буланже. Того явно не устраивала роль мученика, и 1 апреля 1889 г. он бежал в Брюссель. С этого момента буланжизм резко пошел на спад. В августе Сенат, заседая в качестве верховного суда, заочно приговорил Буланже к изгнанию. Преследованиям в судебном порядке подверглись и вожаки националистического движения. Лига патриотов была распущена, а Дарулед приговорен к штрафу. На выборах в сентябре 1889 г. буланжисты смогли провести в Палату депутатов лишь 38 кандидатов. Точку в истории буланжизма поставило самоубийство генерала в 1891 г.

Баррес мужественно перенес падение своего кумира. Но от политики, тем не менее, не отошел и снова активно в нее вмешался, когда во Франции началось знаменитое «Дело Дрейфуса» (1894–1906), процесс по делу о шпионаже в пользу Германской империи, в котором обвинялся офицер французского генерального штаба, еврей родом из Эльзаса (на тот момент территория Германии) капитан Альфред Дрейфус (1859–1935). Суд признал его виновным на основании фальшивых документов, Дрейфуса лишили офицерского звания и отправили на каторгу. Процесс был шумным, еще более шумной стала реабилитация Дрейфуса и осуждение антисемитской направленности этого судилища. Казалось бы – это классический пример провокации правых расистов, антисемитов и погромщиков. Но, как оказалось большинство «антидрейфусаров», как, например, Баррес, были по своим убеждениям республиканцами, хотя республика, которую они хотели установить, была авторитарной и напоминала идеал убежденного антикоммуниста де Голля, воплощенный в Пятой Республике. В ходе дебатов о «деле Дрейфуса» Баррес выдвинул такое понятие, как «титульная нация». Сейчас этот термин вошел в политический словарь, как обычное юридическое понятие, но в те времена он звучал, как вызов. Баррес понимал под такой нацией доминирующую этническую группу, язык и культура которой становятся основой для государственной системы. Титульные нации Баррес противопоставлял национальным меньшинствам (представители титульной нации, проживающие за пределами ее национального государства, например, в то время – французы в Эльзасе и Лотарингии) и этническим диаспорам (этнические группы внутри территории национального государства, например, евреи и армяне во Франции). Баррес полагал, что национальное государство может быть сильным только при наличии двух условий: национальные меньшинства и этнические диаспоры должны сохранять лояльность государству титульной нации, а титульная нация должна поддерживать «свои» национальные меньшинства за границей. (Чем-то это напоминает современную китайскую концепцию «хуацяо» (в переводе – китаец, живущий вне Поднебесной), согласно которой каждый зарубежный китаец сохраняет лояльность КНР, независимо от того, где он живет – в США, на Тайване, в Западной Европе или подрабатывает в России. В нашем же Отечестве, к сожалению, до аналогичного понимания титульной русской нации никак не дойдут ни в кремлевских верхах, ни в Государственной думе).

Дело Дрейфуса раскололо интеллигенцию на два лагеря: с одной стороны, «Лига французской родины» с Леметром, Барресом и Брюнетьером во главе, с другой – «Лига прав человека и гражданина», возглавленная Золя. Во время дела Дрейфуса Баррес выступал с откровенно антисемитских позиций, что наложило свой отпечаток на его великий «Роман национальной энергии» (1897–1902). В нем он говорит о еврейских финансистах, как о «немецких лакеях», которые «занимались тем, что торговали самой Францией».

«Дрейфусары» победили. Армия окончательно перешла под контроль республиканцев; антисемиты и воинствующие клерикалы были посрамлены. Французский национализм потерпел серьезное поражение, а его лидеры, включая Барреса, были дискредитированы. Но самое главное даже не в этом. Реабилитация Дрейфуса привела к тому, что нерушимость прав человека и гражданина была окончательно признана высшим принципом Французской Республики; этот принцип должен соблюдаться повсюду, в частности в армии. Провозглашалось, что «защита прав человека стоит впереди государственных интересов, что правда и справедливость являются абсолютными приоритетами, которые не сможет отодвинуть на второй план никакой приказ, с какой бы высокой инстанции он ни исходил» (S. Berstein, P. Milza. Histoire de la France au XX siecle. Paris, 1995, p. 31.).

Эта декларация стала тем Рубиконом, который нельзя переступить без того, чтобы не навлечь на себя обвинений в экстремизме, фашизме, расизме, предательстве демократии и самих государственных основ Французской Республики, под каким бы порядковым номером она ни существовала. Но никогда еще ни одним постановлением нельзя было отменить стремление популистских лидеров именно путем декретов и постановлений, а не народным волеизъявлением решать судьбы нации. В этом, кстати, основная слабость и причина уязвимости многих правых идеологов и правых движений, склонных по самой природе националистического «коллективизма» (Баррес) к авторитарному мышлению и образу действий.

Преемственность интегрального национализма в среде французских правых, среди которых немало талантливых представителей интеллигенции, прослеживается на протяжении всего XX века. Идеи Мориса Барреса, Шарля Морасса, Поля Деруледа и Анри Мартэна питали наиболее видных лидеров французских правых, включая генерала де Голля, равно, как и его противников из числа вишистов и откровенных коллаборационистов периода гитлеровской оккупации Франции.

Дрие Ла Рошель – один из наиболее известных французских интеллектуалов, отдавших свое перо на службу фашизму. Уже в годы Первой мировой войны Дрие, по его собственному признанию, «был законченным фашистом, сам того не ведая», а через 17 лет, вскоре после прихода к власти Гитлера и сразу же после попытки правого антипарламентского переворота во Франции (6 февраля 1934 г.) он сделал окончательный политический выбор, во всеуслышание заявив – в книге «Фашистский социализм» – о своей принципиальной приверженности фашистской доктрине. В июне 1936 года Дрие вступил в профашистскую Французскую Народную Партию, созданную Жаком Дорио, бывшим коммунистом, исключенным из ФКП за два года до этого. Вплоть до разрыва с Дорио в январе 1939 года – Дрие вел непримиримую борьбу с идеями «Народного фронта» на страницах партийного органа ФНП, газеты «Национальная эмансипация», а его выход из партии был обусловлен еще более резким сдвигом вправо – в сторону гитлеризма. Дрие переступил ту грань, за которой начиналось прямое предательство национальных интересов Франции: сразу же после капитуляции (июнь 1940 г.) он пошел на прямое сотрудничество с оккупационным режимом. Он принял предложение германского посла в Париже Отто Абеца об издании литературно-художественного журнала. Этим журналом стал его «Нувель Ревю Франсез», в течение двадцати предшествующих лет бывший рупором независимых французских интеллектуалов, а в 1940–1943 гг. благодаря руководству Дрие Ла Рошеля, превратившийся в рупор коллаборационизма. И Дорио, и Дрие – весьма убедительные примеры того почти что диалектического единства противоположностей, которые нередко наблюдаются в сфере идеологии и политическом противостоянии правых и левых. Это подметил Жюльен Бенда в рецензии на «Фашистский социализм» Дрие:

«Его фашизм – это не столько политическая доктрина, сколько моральная установка – ницшеанская воля к постоянному самопреодолению, презрение ко всему статичному, неподвижному, к мирным радостям, символом которых представляется ему демократия. Он ненавидит клерка, который жизненным опасностям предпочитает уединение в четырех стенах, где он мог бы предаваться размышлениям по совести. И, однако, этот культ героизма уживается с неподдельным сочувствием к малым мира сего. У этого фашиста социалистическое сердце. Вот в чем его драма» (цит. по. Grover F. Drieu La Rochelle. P., 1962. P. 157). Конечно, главная драма его жизни в том, что его отторгла Франция, восставшая против фашизма. Осознав это, Дрие покончил с собой, причем с третьей попытки. Первую он совершил при освобождении Франции 12 августа 1944 года, приняв смертельную дозу люминала. Его спасли. Всего через несколько дней, он уже в больнице, вскрыл себе вены. Ему опять не дали умереть. Еще через полгода, написав исповедальный очерк «Рассказ о сокровенном», Пьер Дрие Ла Рошель все же покинул этот мир 16 марта 1945 года. Он принял три упаковки снотворного и для верности открыл газовый кран (см.: Косиков Г. К. Может ли интеллигент быть фашистом? (Пьер Дрие Ла Рошель между «словом» и «делом»); Сквозь шесть столетий. Метаморфозы литературного сознания. М.: Диалог, МГУ, 1997. С. 258–276). Замечу, что Дрие до сих пор популярен в «Белой Франции». Его книги издаются. Даже в России в 2000 году вышли его «Дневники 1939–1945 гг.» в издательстве Даля.

Характерно, что довольно долго во Франции на своих должностях оставались многие из тех, кто сотрудничал с немцами во время оккупации Франции или работал в администрации маршала Петена. Префект Парижа Папон – лишь один, наиболее известный пример. Будущий президент Франции Франсуа Миттеран после побега из фашистских лагерей в 1942 г. добрался к себе домой в Жарак, в провинции Коньяк. Это еще была «свободная зона» Франции. И хотя немцы и там хозяйничали, как хотели, все же формально правил там маршал Петэн. Миттеран поступил на службу в вишистскую администрацию. Уже под конец его президентства французская пресса опубликовала немало подробностей о работе Миттерана «на режим маршала Петэна». Имя этого маршала в Первой мировой войне было символом славы французской армии – Петэн привел ее к победе над немцами. А во Второй мировой – символом позора Франции. Петэн сдался немцам в 1940 г. и возглавил коллаборационистский режим Виши. Выяснилось, что Миттеран даже был награжден Петэном какой-то медалью. После этого ежегодные церемониальные визиты Миттерана на могилу Петэна 11 ноября, когда французы отмечают день победы в Первой мировой, а маршалу по традиции отдавали почести, как автору этой победы, стали смотреться совсем в ином свете. Ширак, кстати, от этой практики паломничества к могиле Петэна отказался. Биографы Миттерана не раз опровергали все инсинуации по поводу его «сознательного коллаборационизма». Миттеран, как они пишут, долго в Виши не задержался и, нащупав связь с подпольем, выбрался к де Голлю, в Алжир. Он участвовал в Движении Сопротивления и возглавлял Национальное движение военнопленных (НДВ), и уже 1944-м стал генеральным секретарем по делам военнопленных в правительстве, в которое тогда входили и лидеры ФКП. Миттеран по своим убеждениям всегда был левым, но антикоммунистом, как и многие лидеры Социалистического Интернационала по сей день. Но, как говорили древние, что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Миттерана простили. Папона – нет.

К концу XX века противостояние левых и правых во Франции приняло как бы новое измерение. Были тому причину и внешние, и внутренние. Главная внешняя – это распад Советского Союза и «социалистического содружества» в виде СЭВ и Варшавского Договора, крах коммунизма, как идеологии, и «реального социализма», как практики. Во многих странах, а не только во Франции, отключение от «источника питания» т. н. «братской помощи» СССР и других стран соцлагеря, привело к прогрессивному хирению компартий и потере их прежнего влияния. Внутренние процессы сложнее. Французское общество в последние несколько десятилетий переживало быстрые и глубокие трансформации. С середины 1960-х годов (социологи выделяют «поворот 1965 г.») «выдержка, умеренность и предусмотрительность, – как сказал Жан-Даниель Рейно – или, другими словами, откладывание потребления на будущее» уступили место «индивидуалистическим ценностям и гедонизму». Во Франции, разбогатевшей за «Славное Тридцатилетие» (1970–2000 гг.), ослабление пресса материальной нужды повлекло за собой ослабление социального контроля. Наметился, по выражению Мишеля Крозье, «кризис традиционной системы регулирования», приспособленной к «цивилизации относительной экономической бедности и социальной нестабильности». Кризис выразился в новом коллективном поведении, в особенности, по отношению к властям, в появлении невиданной ранее солидарности с «обездоленными» (стала нормой публичная защита иммигрантов, не имеющих легального статуса и документов на проживание в стране, поддержка скваттеров, выселенных из нелегально захваченных ими зданий, а также выступлений исламской и негритянской молодежи против «произвола полиции»). Общество радикально пересмотрело свое отношение и к привычным нормам цивилизованного протеста, и к прежде принятым табу, а, значит, и к ценностям, на которых стояла прежняя Франция, в которой не было столь значительного числа иммигрантов.

«Теперь – и с этим согласны все социологи – общие ценности, объединявшие и цементировавшие национальное сообщество, оказались дважды поставлены под сомнение», – пишет Жан-Франсуа Сиринелли, профессор Института политических исследований (Париж) и директор Центра истории Европы XX в. С одной стороны, эти размываемые ценности в значительной своей части составляют основы республиканской культуры. Речь здесь идет не о том, чтобы констатировать пагубность или благотворность подобной эрозии, а о том, чтобы понять, как глубоко она поразила всю систему. Тем более что, с другой стороны, в те же 1960-е годы общество столкнулось и с другим сдвигом: стремление к сглаживанию различий, обеспечивавшее республиканское единство, частично стало уступать место осознанию неизбежности этнических, культурных и прочих различий и требованиям реализации прав на этой основе.

Перед лицом такой двойной эволюции левые оказались в более трудном положении, чем правые. Дело в том, что присущая левым роль критика установленного порядка заставляла, хотя бы частично, поддерживать протест против него, порождаемый происходящими изменениями. Т. е. левым приходилось поддерживать эволюцию, подрывавшую республиканскую политическую культуру, носителем и хранителем которой они, или, по крайней мере, их часть, были задолго до того, как эта культура стала общим достоянием правых и левых. К сказанному следует еще добавить, что уже совсем недавно, в 1980-е годы, левые или, точнее, их социалистическое крыло осуществили своего рода постепенный «Бад Годесберг», (В 1959 г. западногерманские социал-демократы на съезде в Бад-Годесберге официально отказались от марксистской идеологии. – В. Б.) После этого перед ними встала задача овладения ценностями рыночной экономики, логикой функционирования денег и законами прибыли. Задача осложняется тем, что одновременно социалистам необходимо уже без марксизма осмысливать способы перераспределения средств, вопросы социальной мобильности и социальной поддержки» (цит. по: Французский ежегодник 2003. М., 2003). Пример одного из лидеров социалистической партии Франции Доминика Стросс-Кана это подтверждает. Он известен не только своими сексуальными скандалами, но и глубоким знанием экономических и финансовых механизмов современной Франции и капиталистической и мировой экономики. Он был профессором Парижского института политических исследований и Высшей школы коммерческих исследований. В кабинетах Эдит Крессон и Пьера Береговуа он занимал ключевой пост министра промышленности, а в кабинете Лионеля Жоспена – министра финансов и индустрии (1997–1999). С 28 сентября 2007 года по 18 мая 2011 года он работал директором-распорядителем Международного валютного фонда. (Стросс-Кан лишился этой должности и перспектив выдвинуть свою кандидатуру от соцпартии на выборах 2012 г. после грязного скандала и ареста по обвинению в изнасиловании горничной в одном из отелей Нью-Йорка). Левые иной раз куда лучше управляют капиталистической экономикой, чем их правые коллеги. И здесь мы видим «эффект ледника».