В отличие от статистической физики, позаимствовавшей многое от социальных наук, экономическая теория конца XIX века не спешила ответить такой же любезностью. Да и могла ли экономика претендовать на точность и строгость физики? Можно ли сформулировать для переменчивого поведения людей четкие законы, сравнимые с закономерностями движения атомов? Не является ли само словосочетание «экономическая наука» оксюмороном? Поэтому, когда известный историк Томас Карлайл ь называл экономику мрачной наукой1, он вовсе не подразумевал, что она является «плохой» наукой, а всего лишь хотел отметить, что она часто приводит к неприемлемым выводам. Впрочем, и сами экономисты мрачно взирают на разногласия между предлагаемыми ими моделями и реальным миром торговых и промышленных отношений.

Фрэнсис Эджуорт неустанно повторял, что экономисты не должны от- носиться к своим результатам слишком серьезно и даже не должны желать особой точности, утверждая, что их научная цель состоит «не в том, чтобы целиться и попасть в конкретную птицу, а в поиске наиболее интересной для охоты стаи птиц»2. В своей книге Математическая физика (1881) он настаивал, что вера в «социальную механику», как он называл математическую экономику, частично сродни религиозным убеждениям, находящим моральную основу в очевидной эффективности применения законов физики ко всему на свете. Он писал:

«Социальная механика» выглядит менее привлекательной, чем ее старшая и знаменитая сестра (небесная механика), лишь для тех вульгарных любителей науки, которые относятся к знанию как к элементу чистой веры. Первая являет прелесть статистики, вторая — загадочные трансформации каких-то чудесных форм. Но математике необходимо пройти еще очень долгий путь, прежде чем она научится описывать объекты и события, которые не относятся к миру атомов (кстати, именно грубые и статистические методы, используемые в физике, могут применяться в социальной математике). Невидимая энергия электричества проявляется в прекрасных теориях Лагранжа, невидимая энергия удовольствия может быть описана аналогичным образом 3 .

Эджуорт любил поражать читателей необычными сравнениями и образами, поэтому он использовал слово удовольствие в весьма необычном смысле, подразумевая некое чувство превосходства, испытываемое социально значимыми личностями (в его терминологии «колесничими»), которые взаимодействуют друг с другом подобно атомам. Затем он анализировал экономику, рассматривая человеческое общество как «множество атомов, соответствующих единству принципов физики»4.

В этом отношении Эджуорт повторял своего современника Альфреда Маршалла (кстати, преподавателя Джона Кейнса в Кембриджском университете), который тоже пытался построить экономику из «первых принципов». Маршалл сделал в экономике то, что Максвелл и Больцман сделали в термодинамике, то есть применил в ней «увеличительное стекло» и попытался проанализировать индивидуальные действия отдельных частиц и результаты их деятельности, что, кстати, можно считать моментом зарождения микроэкономики, лежащей в основе множества современных социальных теорий.

Экономика, по мнению Роберта Хейлбронера:

относится к действиям людей или их объединений, напоминающих объединения атомов, описываемых статистическими закономерностями и законами теории вероятностей. Таким образом, с точки зрения профессионального ученого, она связана с идеей равновесия — состояния, к которому рынок стремится в результате случайных столкновений интересов отдельных людей, желающих добиться максимальной выгоды для себя лично, и это позволяет нам объяснить многие тенденции социальной Вселенной 5 .

Во многих других отношениях развитые Эджуортом и Маршаллом теории значительно расходятся. Маршалл отличался практическим подходом к жизни, в то время как Эджуорт (по мнению Кейнса) всегда не столько искал применений своих теорий в реальной политике, сколько пытался сформулировать «общие теоремы, относящиеся к интеллектуальным и эстетическим проблемам»6. Впрочем, читатель легко найдет примеры такого противоречия и в современных научных исканиях.

Экономика начала XX века уже представляла собой вполне зрелую науку, готовую к использованию аналогий с законами статистической физики, развитой в работах Максвелла, Больцмана и Гиббса. Проблема состояла в нахождении правильных аналогий, поскольку, как уже отмечалось выше, физики концентрировали свое внимание на описании равновесных состояний, в результате чего экономисты также «зациклились» на стабильности рынка, сотрясаемого лишь слабыми внешними эффектами, напоминающими шумы в экспериментах физиков. В действительности практически любая экономическая система почти всегда является неравновесной, и современным теоретикам еще предстоит сформулировать различия между поведением физических и экономических систем и их состояний.

Тем не менее некоторые экономисты, вдохновляемые аналогией между беспорядочно мечущимися частицами и случайными поступками отдельных людей, по-прежнему стремятся соревноваться с физиками в создании статистических моделей, и именно этому посвящена данная глава книги.

 

РАЦИОНАЛЬНЫЙ ТОРГОВЕЦ

В двадцатом веке очень многие ученые из смежных дисциплин жаловались на бесцеремонное вторжение физиков в их замкнутые области науки, доходя до выражений типа «физическая зараза». В то же время они часто мечтали о том, чтобы их занятия обладали такой же философской глубиной и математической строгостью обоснований, которую с гордостью демонстрируют им физики. Особенно не повезло в этом смысле экономистам, поскольку их наука всегда изучала сверхсложные явления и объекты. Пол Кругман любил рассказывать историю об одном индийском экономисте, который излагал студентам собственную, неортодоксальную теорию реинкарнации примерно в следующей формулировке: «Если вы в этой жизни являетесь хорошим экономистом, то возродитесь в будущем физиком, но если вы плохой экономист, то вас ждет участь социолога»7.

Блестящую математическую технику, использованную Эджуортом, можно считать своеобразной психологической компенсацией, демонстрирующей физикам, что экономисты тоже могут получать какие-то немыслимо точные результаты, т.е. «одеваться по последней моде». Подход Маршалла также отличается именно своим сходством с физикой, где теоретические предпосылки возникают из фундаментальных представлений, однако он сам предостерегает от использования этой аналогии и пишет, что «экономику нельзя сравнивать с физикой, поскольку она имеет дело с постоянно меняющимися и тонкими особенностями человеческого поведения». Эту мысль развивает и Хейлбронер:

Существует непреодолимая пропасть между поведением субатомных частиц и поведением людей, которое и составляет предмет изучения всех социальных наук... Помимо чисто физических законов в действиях людей всегда проявляется нечто, именуемое волей, — непредсказуемая способность к изменению поведения в самый последний момент. Имея же дело с элементами природы, мы всегда можем быть уверены по крайней мере в том, что эти элементы не станут «капризничать» и менять свои намерения 8 .

Это высказывание содержит в себе целый ряд неочевидных утверждений. Разумеется, Хейлбронер прав относительно того, что люди имеют возможность осуществлять выбор поведения в отличие от частиц материи (хотя некоторые специалисты в квантовой физике и приписывают частицам такую способность). Однако возникающая из-за этого неопределенность вовсе не означает, что социологи должны отказаться от попыток создать модели массового поведения, некоторые из них были описаны ранее. Еще первые статистики понимали, что при изучении крупных групп населения проявляются определенные закономерности.

Кроме этого, Хейлбронер не учитывает, что во множестве реальных ситуаций люди имеют лишь очень ограниченный выбор линий поведения и весьма стеснены в принятии решений, вследствие чего при длительном изучении достаточно больших групп людей всегда можно выявить статистические закономерности, несмотря на индивидуальность поведения и свободный выбор каждого отдельного человека в группе. Вспомним описанные в 6 гл. модельные эксперименты Дирка Хелбинга, где изучался процесс возникновения «тропинок» через свободное пространство, когда люди могут пересекать его, начиная движение из любой точки по периметру. Вначале паттерны отсутствуют, но впоследствии, как только обозначаются некоторые «входы» и «выходы», движение упорядочивается. Примерно так же обстоят дела и в экономике: торговцы на рынке, конечно, формально полностью свободны в своих поступках, но ясно, что свобода их выбора весьма ограничена, поскольку речь идет о покупке или продаже обычно лишь довольно ограниченного ассортимента определенных товаров в определенный момент времени.

Можно понять сомнения Хейлбронера по поводу того, что экономика может стать точной наукой, ведь мы уже видели, каким непредсказуемым и странным может быть поведение рынка. Однако, по иронии судьбы, экономическая мысль чаще всего впадает в другую крайность. Теорети- кам-экономистам следовало бы в отчаянии заламывать руки, размышляя о непредсказуемости человеческого поведения и капризах моды, а они вместо этого продолжают вновь и вновь создавать модели, в которых люди ведут себя совершенно предсказуемым образом подобно рациональным автоматам. В этом отношении вторжение физиков в экономику следует всячески приветствовать, так как сейчас именно физики настаивают на разработке более реалистических моделей человеческого поведения.

Что побуждает экономистов рассматривать людей в качестве автоматов? Единственное объяснение, на мой взгляд, состоит в том, что только так теоретики могут заставить свои модели хоть как-то работать. Это замечание не является ни издевательским, ни циничным, а лишь отражает истинное положение дел. Вплоть до самого последнего времени не существовало практически никаких разумных моделей, отражающих случайность поведения в рассматриваемых системах. Интересно, что к изгнанию человеческого фактора из экономической науки приложили руку именно математики. Ведь первые экономисты, от Адама Смита через Джона Стюарта Милля до Карла Маркса, рассматривали себя в большей степени в качестве моральных и политических философов, их исследования экономики капиталистического рынка были неразрывно связаны с анализом социального и политического поведения людей. Точно так же, в сущности, поступали и многие крупнейшие экономисты XX века, например, Кейнс и Шумпетер. Однако основное направление развития, то, что сейчас называется мейнстримом академической экономики, лежало в иной плоскости. С легкой руки Эджуорта экономисты занимаются созданием не связанных с политикой очень элегантных и абстрактных математических моделей, в которых, к сожалению, не учитываются беспорядочность и суета реальной жизни. Некоторым авторам кажется, по-видимому, что включение «шумов» является оскорблением «интеллигентности» и разумности предлагаемых ими математических моделей рынка.

Интересно, каким образом экономистам удается «выбить» из общепринятой теории пресловутую свободную волю? Дело в том, что в теории долгое время негласно предполагалось, что отдельные рыночные агенты или посредники — трейдеры, покупающие и продающие товары или акции, — являются как бы типичными личностями по Гоббсу. Это означает, что они не связаны непосредственно с этими товарами или акциями, а совершают лишь манипуляции с конкретными объектами, стремясь получить от своих сделок и операций только прибыль в виде денег или каких-либо других преимуществ, называемых экономистами обобщенно utility — полезностью или прибылью. Такой подход представляется вполне разумным и даже очевидным. Что еще может заставить трейдера работать, кроме стремления к прибыли? Однако эта простая проблема неожиданно осложняется, как только мы пытаемся понять механизм, в соответствии с которым отдельный трейдер пытается добиться максимальной прибыли в своей конкретной деятельности. Традиционный подход подразумевает, например, что трейдер является, попросту говоря, правильно запрограммированным и хорошо работающим компьютером, четко представляющим себе рациональные пути к достижению цели. Предполагается, что торговый или биржевой агент в каждый момент времени прекрасно понимает положение на рынке и может рассчитать правильный «ход», подобно тому как это делает компьютер «Дип Блю» фирмы IBM, играя в шахматы против Гарри Каспарова. Грубо говоря, в экономических моделях рыночные и биржевые дельцы всегда выступают в качестве очень информированных и умных «рациональных максимизаторов прибыли».

Теоретики-экономисты пользуются этим привлекательным и простым представлением лишь потому, что поведение таких агентов очень легко моделируется математически и четко определяется предписанными теорией правилами игры. Традиционные экономические модели учитывают влияние на уровень цен только внешних факторов, как бы считая, что любые флуктуации совершенно не зависят от действий и желаний трейдеров. Это предположение и позволяет, собственно говоря, считать рассматриваемые колебания случайными, т.е. гауссовскими. В таких моделях трейдеры выступают лишь в качестве экспертов, оценивающих рост или падение цен, а затем пытающихся проанализировать ситуацию и извлечь из нее максимально возможную прибыль в конкретный момент.

Хотя цены флуктуируют действительно непредсказуемо, это вовсе не означает (в рамках стандартных теорий), что их изменения содержат в себе нечто таинственное. Считается, что изменения цены отражают изменения (возможно, непредсказуемые) так называемых фундаментальных величин — причинных сил рынка. Фундаментальной характеристикой компании, например, является суммарный объем дивидендов, которые она может выплатить за время своего существования. Считается, ято цена акции компании определяется этой величиной.

Но не кажется ли это несколько странным? Кто может точно знать развитие компании в будущем и соответственно величину дивидендов в этом самом будущем? Разумеется, никто не знает, а стандартные микроэкономические теории лишь создают видимость строго математического описания. Еще более сомнительным является неявно содержащееся в теории представление о том, что информация о фундаментальных величинах немедленно и в полном объеме становится известной всем участникам рынка и непрерывно отражается в изменении цен.

Эта избыточная вера в информированность и точность расчетов трейдеров поддерживает упомянутую гипотезу эффективного рынка, в основе которой лежит еще одно предварительное условие, а именно вера в то, что цены меняются лишь с изменением фундаментальных параметров, например, с получением новой и важной информации. С некоторой долей ехидства стоит отметить, что если бы вся нужная информация была действительно доступна всем агентам одновременно и точно, то ни один из них не смог бы извлечь особенной пользы, так как все агенты начали бы максимизировать доходность по одинаковой схеме. Рынок в этой ситуации как бы не дает никому никаких преимуществ.

Упомянем о еще двух аспектах подобных моделей (далее мы рассмотрим их подробнее). Во-первых, предполагается одинаковость всех торговых агентов, все они являются «рациональными максимизаторами», действующими по одинаковой программе. Во-вторых, считается, что все агенты имеют фиксированные предпочтения, т. е. никогда не меняют своих стратегий и решений.

Легко заметить, насколько упрощены эти предположения, но они по-прежнему закладываются во множество моделей и теорий, что, кстати, совершенно понятно и нормально. Упрощение сложных проблем всегда было одним из важнейших приемов науки, и даже очень серьезные ученые часто упрощали постановку задач до абсурда (для стороннего наблюдателя) и... получали отличные результаты. Эйнштейн по этому поводу как-то сказал, что научная теория должна быть проста, насколько это возможно, но не проще этого. В каком-то смысле простота — показатель «хорошей» теории, так что не стоит торопиться упрекать традиционные микроэкономические модели в излишней карикатурности образа рынка, так как именно карикатуры часто передают необходимую информацию. С другой стороны, ясно, что единственным настоящим критерием состоятельности научной теории остается ее способность выдержать количественное сравнение с реальностью. Ответ на этот вопрос зависит от того, по какому параметру производить сравнение, что измерять.

В современной теоретической микроэкономике, называемой еще неоклассической, доминирует концепция рациональной личности, пытающейся максимизировать свою прибыль и располагающей правильным прогнозом. Именно на этом основана так называемая теория реальных деловых циклов (real business cycle theory, RBC), претендующая на объяснение наблюдаемых на рынке спадов и подъемов.

Исходные положения этой теории выглядят неубедительными и даже загадочными. Причинами экономического цикла в ней считаются экзогенные, т. е. внешние факторы, которые воздействуют на рыночную систему через последовательность случайных «толчков», обусловленных научно- техническим прогрессом. Реакция рынка в этой модели выступает всего лишь автоматическим и простым ответом на такие воздействия. Недостатком теории выглядит то, что она как бы возвращает исследователей на исходные позиции. Мы уже говорили, что статистические характеристики флуктуаций рынка очень сильно зависят от степени их «случайности». Обычным и наиболее простым является предположение о чистой случайности, то есть о гауссовской форме функций распределения. Именно эти математические закономерности определяют дальнейшие процессы, в которых проявляются реальные рыночные цены и показатели. На первый взгляд теория RBC предлагает правдоподобные кривые распределения для неравномерных флуктуаций цен, однако при более строгом рассмотрении выясняется, что теоретические кривые являются неточными, так что, например, автокорреляционные функции (о которых шла речь ранее) не совпадают с реальной статистикой.

Еще более серьезной критике подверг теорию RBC экономист Роберт Шиллер, который в 1980-х годах показал, что ошибочным является одно из важнейших положений всей теории, а именно — требование о связи цен активов с их «фундаментальной» стоимостью, т. е. предполагаемой «истинной» стоимостью на равновесном рынке. Цены оказываются более неустойчивыми (экономисты предпочитают в этих случаях говорить: более подвижными ), чем фундаментальные показатели.

Если цены активов могут меняться при неизменных фундаментальных показателях, то что может служить причиной их изменения? Почему покупатели платят разную цену за одни и те же товары при сохранении всех основных показателей ценообразования? Ответ почти очевиден и заключается в том, что торговые агенты вовсе не столь разумны и рациональны, как считает экономическая теория.

И действительно, нам даже не стоит прибегать к статистике, чтобы убедиться в нерациональном поведении многих агентов. Если какой-то товар на рынке «переоценен», т.е. цены на него превышают уровень, диктуемый реальными обстоятельствами и условиями рынка, то логика и здравый смысл должны подсказывать всем трейдерам, что этот товар покупать не следует. Проблема состоит в том, что обычно они поступают наоборот! Такие поступки, вместо того чтобы возвращать рынок к равновесному состоянию, определяемому законами спроса и предложения, уводят его еще дальше в сторону. Представляется, что рынок буквально насыщен иррациональными поступками.

Это, конечно, не является сюрпризом для экономистов. Не надо думать, что они ничего не знают об иррациональности человеческого поведейия. Экономисты прекрасно понимают, что в теории рынка многого не хватает, что люди п6 природе — нерациональные существа и склонны принимать неверные решения на основе неполной информации, что они, в конце концов, отличаются друг от друга9. Вопрос в том, каким образом все это можно учесть?

 

НЕВЕЖЕСТВО И ВЕРА

Сказанное, возможно, объясняет, почему представители других наук любят насмехаться над экономистами и считают, что те просто пренебрегают сложностями человеческой психологии и иррациональностью поведения. Недавно один из критиков (кстати, не физик) писал следующее: «Главенствующая экономическая теория, как легко заметить в бесчисленных учебниках, основывается на предположении, что поразительно умные мужчины и женщины всегда принимают рациональные, основанные на полной информации решения, что покупать, что продавать и по какой цене. Это исходное положение — полная чушь!»9

Справедливости ради приведем достойный ответ на это обвинение экономиста Джона Кэя: «Дела обстоят именно так. И именно поэтому основная экономическая теория не обсуждает ничего подобного. Экономика неполной информации является важной темой исследования, возможно, важнейшей темой экономической науки за последние 30 лет»10. Ответ можно считать вполне удовлетворительным. Многие экономические модели разрабатываются в настоящее время в терминах «ограниченного рационализма» — проблемы принятия решения в условиях очевидного недостатка информации.

Кроме этого, мы должны еще найти ясные и точные определения терминов «неполная» или «неопределенная». Можно говорить о рациональности принятия решений при недостаточной информации, когда наилучшее решение ищется на основе оценки вероятностей проявления неизвестных факторов или их серьезности. Неудивительно, что подсчет рисков торговых и рыночных операций при недостатке информации является центральной проблемой в трудах большинства ведущих экономистов мира, включая Нобелевских лауреатов Гарри Марковица, Джозефа Штиглица, Джорджа Акерлофа и Майкла Спенса. Однако следует с горечью констатировать, что, несмотря на все их усилия в данной области, не существует оптимальной (и, таким образом, рациональной) стратегии правильного поведения по отношению к флуктуациям цен на рынке.

Некоторые экономисты сейчас даже полагают, что неопределенности, возникающие перед торговцами и бизнесменами, настолько сложны, что не стоит даже пытаться находить оптимальные решения, а необходимо искать просто достаточно хорошие действия для конкретных ситуаций, исходя из некоторого набора критериев. Например, следует бороться не за максимизацию прибыли, а всего лишь за ее «удовлетворительный» уровень, однако и в этом случае необходимо вырабатывать рациональную стратегию, вновь связанную с тонкими расчетами между неопределенностью и реальным состоянием дел, не говоря уже о том, что разница между максимальным и удовлетворительным иногда бывает весьма расплывчатой.

Кейнс вообще сомневался в способности людей не только к оптимальному, но и даже к просто рациональному выбору и писал по этому поводу: «Большая часть того, что мы называем положительными действиями, зависит не столько от математического расчета, сколько от неосознанного оптимизма... от спонтанных поступков, а не от бездействия, и уж никак не от результата перемножения усредненных данных о размерах прибыли и соответствующих вероятности»11.

Другими словами, мы можем пользоваться всеми сколь угодно сложными формулами для расчетов, однако в решающий момент все мы, включая трейдеров, поступаем, повинуясь своим порывам и импульсам, которые Кейнс называл животным инстинктом. В самых больших корпорациях важнейшие решения на высшем уровне — общая политика компании в области найма, капиталовложений, диверсификации производства или инвестиций в новые области — принимаются не на основе сложных расчетов, связанных с экономической целесообразностью, а исходя из чисто субъективных суждений и предпочтений руководящего персонала, выработанных многолетним опытом работы.

Интересно в связи с этим упомянуть мнение одного из известнейших экспертов и «пророков» американской экономики Торстейна Веблена, истинного сына грубой, кулачной экономики Нового Света. Он считал мир бизнеса иррациональным и даже варварским, поведение в котором определяется скорее обычаями и всеобщей тупостью, а вовсе не планированием и логикой. Предприниматели, по мнению Веблена, с восторгом приветствуют непредсказуемость рынка, поскольку она сулит им прибыли, немыслимые при стабильном состоянии экономики.

Действительно, что на бирже преуспевают вовсе не холодные и осторожные аналитики, а люди с волчьей хваткой и импульсивным поведением. Возможно, наиболее продуктивным путем оценки вклада иррациональности в рынок был бы анализ, как эти индивиды, обладая одной и той же информацией, ведут себя на рынке. Сложность такой постановки проблемы, однако, состоит в том, что их поведение, подобно поведению большинства людей, является чаще всего неосознанным, т. е. иррациональность проявляется скорее всего именно в твердой уверенности в том, как следует поступать в данных обстоятельствах.

Таким образом, нам остается только констатировать, пользуясь физической терминологией, гетерогенность рынка, т. е. признать ошибочным положение об идентичности (или одинаковости) всех агентов, используемое в экономических моделях. Некоторые экономисты уже стали вводить человеческий фактор в свои модели, придавая виртуальным торговым агентам способность принимать собственные решения и, естественно, придумывая таким моделям наукообразные названия, например, теория дискретного выбора, что не меняет сути подхода.

Таким образом, рациональности не нашлось места в экономической науке, и она оказалась на «ничейной» территории между требованиями академических авторов и поведением реальных коммерсантов. Первые традиционно предпочитают иметь дело с усложненными абстракциями и идеализированными представлениями в духе упоминавшегося Эджуорта, но создаваемый ими уютный академический мир не имеет ничего общего с реальным рынком, в котором господствуют жестокие стервятники, описанные Вебленом. Теоретики неоклассической экономики по-прежнему продолжают верить в возможность существования устойчивого и равновесного рынка, на котором цены стремятся к некоторым разумным значениям, а сами торговцы не «раскачивают» рынок, чтобы ловить рыбку в мутной воде. Уже упоминалось, что на идеальном теоретическом рынке, где все агенты обладают полнотой информации, прибыль будет минимальной, так как все будут применять одну и ту же оптимальную стратегию. На реальном рынке каждый из них применяет собственные ухищрения и неожиданные махинации, не говоря уже о том, что большинство агентов стремятся разбогатеть и верят в возможность стремительного обогащения. Интересно и забавно, что многие трейдеры относятся к рынку как к живому существу, обладающему индивидуальностью и собственным характером (вре- менами рынок бывает напряженным и нервным, временами — доверительным и спокойным). Многие биржевые игроки презирают академическую экономику. Непререкаемый авторитет в «практической» экономике, финансист Джордж Сорос, писал: «Мне кажется даже странным, что эта заведомо ложная теория [общепринятая неоклассическая теория экономики] получила столь широкое распространение»12.

Одним из первых экономистов, осмелившимся ввести в теорию понятия веры и выбора, был француз Алан Кирман, который в 1990-х годах предложил разделить рассматриваемых в модели агентов на две большие группы, соответствующие особенностям их поведения. Фундаменталисты , они же традиционалисты, верят в то, что цены определяются фундаментальными показателями. Чартисты предпочитают более эмпирический подход, они полагают, что будущие цены могут быть предсказаны на основе анализа их прошлого поведения. Одни делают свой выбор случайным образом, другие верят в свою интуицию, третьи пытаются применять сложные математические формулы и теорию вероятностей. Объединяет эту группу, возможно, лишь то, что все они по натуре оптимисты в том смысле, что не хотят «ждать милостей» от чисто случайных флуктуаций рыночных цен. Чартистов иногда называют даже продавцами шума, что отражает их веру в то, что во флуктуациях цены (шуме) содержится важная информация, которую можно оттуда извлечь, если знать как.

Для моделирования такого иррационального поведения агентов Кирман не стал вводить гетерогенность в микроэкономическую теорию, а использовал несколько нестандартное для экономики, но известное в психологии понятие подражания. Если трейдеры имеют набор вариантов поведения, рассуждал Кирман, то естественно предположить, что на их выбор будет влиять, возможно бессознательно, то, как в этой ситуации поступают другие трейдеры. Тем самым Кирман ввел в неоклассическую экономическую теорию новый фактор, который сразу перевел экономическую теорию в обширный мир систем, описываемых статистической физикой. Этот фактор называется взаимодействием.

 

СЛЕДУЙ ЗА СОСЕДОМ!

Экономическая система является существенно интерактивной. Чаще всего агенты воздействуют друг на друга непосредственно, например, уговаривая немедленно купить или продать какой-то товар и т.д., причем их поведение при этом отличается хитростью, рациональностью и обдуманностью. При этом многие из нас видели по телевизору сцены паники на бирже, когда толпы людей ведут себя совершенно бессмысленно и совершают какие-то нелепые сделки, подчиняясь стадному инстинкту и страху. Обычные микроэкономические модели полностью игнорировали факторы паники и страха на бирже, полагая, что каждый финансовый крах вызывается некоторой внешней, не зависящей от рынка причиной, которую принято называть экзогенной флуктуацией. Причина считается неконтролируемой, а сходство поведения агентов при крахе объясняется лишь тем, что все они находятся в похожей ситуации.

Иногда взаимное влияние агентов носит непрямой характер. Выбор действий одним агентом влияет на цены, что, в свою очередь, определяет выбор или поведение других агентов. В этом случае, как говорят инженеры, действует сильная обратная связь. В традиционных моделях всегда предполагалось, что агенты выбирают свою (рациональную) стратегию, исходя из колебаний цен, вызываемых внешними причинами, но в реальной жизни агенты часто пытаются сами установить цены или определенным образом реагируют на действия своих коллег.

Здесь опять существует опасность нарисовать карикатуру на систему мышления экономистов. Мысль о необходимости учета психологии тоже не оригинальна, и Джон Кэй по этому поводу писал: «Идея о том, что поведение игроков на рынке или бирже зависит от того, что непосредственно происходит на самом рынке, обыгрывалась буквально в тысячах книг и статей, посвященных экономике»'3. Так что физики, которые вот уже более столетия серьезно занимаются исследованием поведения систем из множества частиц, могут предложить экономистам не столько новые идеи относительно изучаемых процессов, сколько новые методы и средства их изучения. Конечно, было бы глупо считать, что физические методики можно сразу и легко перенести в экономику и найти соответствующие эквиваленты используемых понятий, однако, с другой стороны, было бы странным, если бы тщательно изученные физиками массовые явления не нашли никаких аналогий и сходных форм в экономической деятельности.

Первым человеком, который ввел взаимодействия в микроэкономику, был математик Ганс Фельмер (из Боннского университета), занимавшийся одновременно и физикой, и экономикой. В 1974 году он рассмотрел систему «взаимодействующих агентов», основанную на принципах модели Изинга для магнитных материалов, о которой рассказывалось в гл. 4. Напомню читателю, что в этой модели магнитные атомы (или соответствующие им спины) располагаются в ячейках регулярной решетки, причем каждый спин может принимать одно из двух возможных направлений (вверх—вниз). При этом выбор в какой-то мере является вынужденным, поскольку его вероятность связана с направленностью спинов в ближайшем окружении, воздействующих друг на друга своими магнитными полями. В модели Фельмера каждому атому соответствует торговый агент, имеющий возможность выбора в операциях купли-продажи, но с учетом поведения окружения. Сейчас эта теория активно разрабатывается экономистами и эконофизиками, которые подобно Алану Кирману пытаются обобщить традиционную микроэкономику, вводя разные модели и условия взаимодействия между агентами и пытаясь угадать реальное развитие рынка, варьируя эти условия.

Фельмеру удалось показать, что его модель позволяет получить на макроэкономическом уровне более чем одно устойчивое состояние (подобно тому как модель Изинга предлагает два устойчивых состояния для системы взаимодействующих магнитов). Даже этот результат теории можно считать значительным достижением, поскольку предыдущие модели предсказывали только одно равновесное состояние рынка.

Подход Фельмера был развит в 1990-х годах американскими экономистами Уильямом Броком и Стивеном Дурлофом (примечательно, что оба автора были связаны с современной физикой), которые предложили модель взаимодействия с бинарным выбором, похожую на модель Пьера Вейса для описания магнитных явлений, обнаруженных Пьером Кюри (см. гл. 4). Модель Вейса—Кюри физики называют приближением «среднего поля», так как предполагается, что поведение каждого атома определяется усредненным воздействием всех остальных атомов системы, а не только ближайших. В физике такой подход считается излишне упрощенным, и поэтому его используют обычно лишь для описания поведения систем в непосредственной окрестности критической точки. Однако в экономике такое «глобальное» взаимодействие представляется гораздо более реальным. Действительно, биржевые агенты в отличие от старых времен уже давно не общаются друг с другом только на одной биржевой площадке, так как развитие телекоммуникаций позволяет им сейчас почти немедленно находить партнеров в любой точке мира, от Нью-Йорка до Токио. Строго говоря, теория среднего поля для экономики представляется весьма реалистичной моделью.

Ту же идею о среднем поле, когда каждый отдельный агент некоторым образом знает об общем поведении остальных и может как-то реагировать на него, можно обнаружить в попытках некоторых экономистов использовать в их моделях теорию игр. Эта теория позволяет получать математическое описание поведения людей при принятии решений в так называемых конкурентных играх (о которых будет подробнее рассказано в гл. 17), где участники пытаются угадать будущее поведение своих партнеров. Обращение к теории игр позволило выявить некоторые очень интересные аспекты нерационального характера рыночных операций, однако подход в целом не дает объяснений возникновению флуктуаций цен и их особенностей.

При более тщательном рассмотрении нельзя не отметить, что представления о среднем поле тоже не могут дать полной картины поведения рынка. Действительно, никто не обладает всей полнотой информации о состоянии рынков по всему миру. Кроме того, существуют реальные ограничения, локализующие степень взаимодействия между агентами. В частности, естественно ожидать, что трейдер будет руководствоваться в своих решениях состоянием дел на рынке его товара, независимо от географического положения, но не ситуацией с ценами на другие товары, торговля которыми происходит по соседству.

Учитывая все эти соображения, Алан Кирман занялся изучением механизмов распространения данных, связанных с торговлей и состоянием рынков, т.е. информационной структурой: «Мне кажется, что одним из важнейших вопросов функционирования экономической системы является структура сети передачи данных»и. В некоторых микроэкономических моделях ранее использовалось предположение о случайном характере связей между взаимодействующими агентами, т. е. считалось, что каждый агент может с равной вероятностью связываться с другим. Причем влияние на поведение индивида оказывали только такие личные контакты. В такой модели коммуникационной сети, предложенной и изученной Кирманом в 1983 году, неожиданно стала проявляться «кластеризация», т.е. в сообществе агентов стали формироваться группы, предпочитающие заключать сделки только внутри ограниченного круга, практически не обращаясь к другим агентам.

В гл. 15, где будут рассматриваться сетевые структуры, читатель сможет увидеть, что предположение о случайном характере соединений является недостаточным и плохо отражает процессы формирования социальных и деловых сообществ.

Помимо кластеризации такие взаимодействия приводят к эффекту, получившему название стадности и означающему тенденцию к копированию поведения друг друга. В истории экономики можно обнаружить поразительные примеры бессмысленного поведения торговцев и биржевых агентов, напоминающие массовое помешательство. Один из классических примеров такого рода относится еще к XVII веку, когда вся Голландия буквально помешалась на выращивании тюльпанов и спекуляциях, связанных с фантастическими ценами на эти цветы.

В рассмотрении этой проблемы Джон Кейнард Кейнс вновь опередил других ученых, когда в 1930-х годах сравнил экономические рынки с конкурсами красоты, которые тогда входили в моду и широко освещались прессой. Репортеры часто предлагали читателям принимать участие в голосовании, не только сообщая собственное мнение о «красотках», но и пытаясь угадать, кому отдаст предпочтение большинство голосующих. Победитель получал приз, но легко сообразить, что такая процедура значительно отличается от просто выбора «самой красивой», поскольку от участника голосования требуется прежде всего умение угадать общее настроение. Кейнс предполагал, что примерно так же происходит «выбор» при стадном поведении агентов, но ему не удалось дать достаточно точную теоретическую формулировку этого явления.

В 1980-х годах к этой задаче обратился Роберт Шиллер, пытавшийся количественно оценить воздействие стадного поведения агентов на динамику рынка. В первую очередь его интересовали вариации в объеме торговых операций. Оказалось, что на рынке наблюдаются периоды «взрывной» активности с большим количеством совершаемых сделок, перемежающиеся с относительно спокойными периодами. Весьма вероятно, что эти взрывы активности связаны именно со стадным поведением, когда все большее количество трейдеров впадают в «торговое безумие».

Но по-прежнему остается без ответа главный вопрос: каким образом возникают сами флуктуации?

 

НИЧЕГО ФУНДАМЕНТАЛЬНОГО

Уже отмечалось, что многие современные экономисты придерживаются теории реальных экономических циклов, что заставляет их буквально изгонять представление о флуктуациях из своих моделей и рассматривать их в качестве чисто внешних факторов, не связанных с рынком. Флуктуации в таких теориях всегда остаются заданными извне какой-то внешней причиной, например, изменениями в технологии. Однако модели с взаимодействующими агентами уже позволяют находить эндогенные, внутренние объяснения появления флуктуаций, которые, кстати, могут возникать в показателях цен или других экономических индексов даже тогда, когда на систему действует только самый обычный, гауссовский шум (рис. 8.2, а). Алан Кирман отмечал в этой связи, что «модели, учитывающие прямое взаимодействие между агентами, позволяют нам описать макроскопические последствия взаимодействий на микроскопическом уровне и убедиться, что макроэффекты вовсе не являются увеличенной копией микроэффектов»15. Иными словами, флуктуации экономических индексов биржи, возникающие в результате деятельности тысяч агентов, не повторяют форму тех флуктуаций, которые управляют поступками самих агентов.

Это утверждение было наглядно доказано результатами совместного исследования немецкого экономиста Томаса Люкса (ранее работавшего в Боннском университете, а сейчас в Кильском университете) и физика Мишеля Марчези из университета города Кальяри в Италии. В 1998 году они использовали и развили модель Алана Кирмана (с разделением биржевых агентов на фундаменталистов и чартистов) и попытались выяснить на ее основе механизм возникновения колебаний цен активов. При этом чартисты были дополнительно разбиты на две группы, получившие условные названия оптимистов, которые скорее купят лишнее, надеясь заработать на повышении цены, и пессимистов, которые соответственно продают даже больше активов, чем следует из расчетов, поскольку мрачно ожидают падения цен. Обе группы чартистов знали о характере поведения своих партнеров и учитывали это, принимая решения. Чартисты могли переходить из группы в группу, меняя характер и поведение при сделках, проявляя признаки стадного поведения и стараясь учитывать мнение большинства. Например, если число оптимистически настроенных агентов возрастало, то среди пессимистов возникала тенденция к более «светлой» оценке ситуации. Более того, они могли переходить в состав фундаменталистов (и наоборот). Каждый раз решения о переходе принимались на основе информации о прибыльности произведенных операций, т.е. на оценке стратегии собственного поведения и поведения других членов сообщества. Заложенное в модель стремление следовать более успешной группе представляется совершенно естественным и разумным.

Изменения цен активов определялись поступками агентов, исходя из нормальных законов спроса и предложения, в то время как движущей силой изменений (истинной причиной) являются изменения фундаментальных параметров, колебания которых Люкс и Марчези считали гауссовскими. Авторов не интересовало, отражает ли такая постановка задачи положение на реальном рынке, поскольку они ставили своей целью проверку лишь одного, но очень важного утверждения, занимавшего едва ли не центральное положение в обычных микроэкономических теориях. Специалисты в этой области всегда молчаливо предполагали, что флуктуации цен каким-то образом отражают флуктуации основных активов и принципиальных основ деятельности компаний, акции которых представлены на рынке (гипотеза эффективного рынка). Если все эти предположения были справедливы, то Люкс и Марчези, заложившие в свою модель гауссовские колебания фундаментальных параметров, должны были получить такие же гауссовские флуктуации цен активов.

С учетом сказанного можно было ожидать, что предложенная модель будет описывать немыслимую в экономике ерунду, однако она неожиданно стала почти точно угадывать макроэкономические тенденции. В течение больших промежутков времени рынок оказывался эффективным, то есть колебания цен акций действительно более или менее соответствовали колебанию фундаментальных показателей, как показано на рис. 9.1, а. Однако при малых временах моделирования ситуация существенно изменялась, и изменения цен описывались негауссовским распределением (рис. 9.1, б). Другими словами, взаимодействие трейдеров каким-то образом может преобразовывать гауссовское распределение на «входе» системы (фундаментальные показатели) в «выходной сигнал» (цены или доходность) с иными статистическими особенностями. Более того, негауссовское распределение на коротких временах по мере возрастания интервалов измерения плавно переходило в гауссовское, что и наблюдается на практике.

Рис. 9.1. Экономическая модель Люкса и Марчези демонстрирует, каким образом случайные изменения фундаментальных показателей, определяющих изменения цен, приобретают «неслучайный» характер в изменениях цен из-за взаимодействия торговых агентов .Долгосрочные колебания цен (сплошная линия) параллельны колебаниям фундаментальных показателей (пунктирная линия), демонстрируя разумность и правдоподобность модели (а). С другой стороны, краткосрочные колебания имеют негауссовское распределение (6), и соответствующие флуктуации не являются случайными, так как им соответствуют слишком сильные выбросы.

Люксу и Марчези удалось выявить характерные для реального рынка «взрывные» процессы, характеризующиеся большим числом сделок и сильными колебаниями цен. При этом периоды большой подвижности рынка (больших флуктуаций) соответствовали тем ситуациям, когда большинство трейдеров оказывались чартистами, и, следовательно, свойственная преимущественно им стратегия поведения приводила к резкой дестабилизации рынка. Модель содержала и некий механизм компенсации таких смещений, позволяющий восстанавливать устойчивость системы. При очень больших флуктуациях, когда цены значительно отрывались от «фундаментальных», чартисты пытались следовать общей тенденции роста цен и покупали товары и акции, надеясь заработать еще больше, в то время как фундаменталисты стремились продавать и быстрее зарабатывать (хотя бы меньшие суммы) на разнице. При довольно длинных периодах моделирования стратегия фундаменталистов оказывалась разумнее и эффективнее, в результате чего некоторые чартисты переходили в их лагерь. Такое поведение трейдеров, естественно, способствовало устойчивости рынка и снижало его «дикие» тенденции.

Модель Люкса и Марчези продемонстрировала, что характеристические флуктуации могут возникать по эндогенному, внутреннему механизму, связанному с самой системой. Пол Ормерод построил схожую модель «взаимодействующих агентов», пытаясь описать колебания гораздо б

Standard&Poor 500. Уже отмечалось, что общепринятая теория реальных деловых циклов дает неверное описание статистических свойств таких колебаний. Модель Ормерода, основанная исключительно на гауссовском шуме, дает тем не менее результаты, более близкие к реальности. После модификации модели и учета в ней распределения предприятий по масштабам производства статистические характеристики кривых модели не изменяются, а наблюдаются лишь некоторые вариации в амплитуде: иногда пики становятся более выраженными или, наоборот, сглаженными. Если рассматриваемое распределение фирм по масштабам производства становится, как говорят математики, асимметричным, т. е. в нем начинают преобладать несколько очень крупных компаний, то амплитуда колебаний начинает возрастать, а в противном случае (система из большого числа мелких фирм) кривые становятся более гладкими и предсказуемыми. Возможно, промышленникам и банкирам следовало бы внять этим разумным статистическим фактам и ограничить создание сверхкрупных и сверхмощных концернов. Статистика свидетельствуют, что экономика, основанная на небольшом числе промышленных гигантов, подвержена очень сильным и глубоким спадам. В любом случае диверсифицированный рынок с большим числом мелких фирм обеспечивает более «здоровый» рынок и устойчивое экономическое развитие.

Следует отметить, что пока не существует единого подхода к моделированию столь сложного объекта, как переменчивое, а временами и просто иррациональное поведение рыночных или биржевых агентов. В основе такого поведения лежит психология, сложная смесь слепой веры, несбыточных надежд, точного расчета, прошлого опыта и многого другого, что чрезвычайно трудно, если вообще возможно, выразить в математических терминах. Но все это не суть важно. На одном из недавних семинаров по проблеме «сложности» экономики, организованных Брайаном Арчером и его коллегами, было заявлено даже следующее: «Собственно говоря, не очень важно, каким образом отдельные агенты принимают решения, так как результаты их действий в значительной степени зависят не от решений, а от системы взаимодействий и согласований в структуре самих агентов. Поэтому для нас важнее выяснить, как они взаимодействуют друг с другом — кто, с кем и по каким правилам»16.

Большинство исследований с учетом взаимодействия агентов показывает, что исключение представлений о трейдерах как «разумных максимизаторах» подрубает на корню миф о равновесной экономике и заменяет его чем-то, куда более похожим на реальность: с рынками, флуктуирующими «диким» образом, и ко всему прочему склонным к крахам. Например, Арчер и его сотрудники разработали очень интересную модель с различными типами агентов, способных не только иметь несколько целей и применять набор разных стратегий, но и постоянно менять манеру взаимодействия и поведения. Удачные стратегии сохраняются и усиливаются, а неудачные отвергаются. Если поведение агентов меняется (точнее говоря, переключается) редко, то поведение экономической системы соответствует рационалистическим неоклассическим теориям, однако стоит ввести в модель близкую к реальности частоту переключений, как описываемый моделью рынок буквально «оживляется», переходит в беспорядочное, переменчивое и плохо предсказуемое состояние, которое, кстати, весьма напоминает обычную деловую жизнь рынка. Короче говоря, все новейшие модели говорят о том, что в экономике рациональность играет вовсе не самую важную роль.

 

ПУСТЬ ТАК И БУДЕТ?

Из сказанного следует следующее, малоприятное для экономистов, но важное заключение. Если неожиданные взлеты и падения рынка действительно объясняются взаимодействием между торговцами или компаниями, то все попытки предсказать поведение рынка, сгладить его всплески и спады или вычислить хотя бы некоторые конкретные параметры поведения на заданный промежуток времени (не важно, на день, неделю или больший срок) выглядят глупо. Тем не менее многие правительства полагают, что регулирование рынка не только возможно, но и желательно. Вполне вероятно, что попытки такого рода не только отнимают время и средства, но и представляют опасность для экономики.

Не стоит и говорить о серьезных социальных и экономических последствиях резких колебаний рынка, особенно при неожиданном спаде экономических показателей страны. Экономический рост традиционно связан с ростом занятости населения, а рецессия или застой — с ростом безработицы и связанных с ней последствий. Еще Кейнс доказывал, что в периоды длительного и глубокого упадка экономики (например, во времена Великой депрессии в США после краха 1929 года) правительство обязано энергично «закачивать» деньги в экономику страны, стимулируя ее возвращение в стадию роста и развития. Кейнс опасался, что без вмешательства государства экономика будет все глубже погружаться в хаос и упадок, результатом чего может стать ее полный коллапс и неспособность вернуться к нормальному циклу активности.

По всей видимости, Кейнс был прав, и правительственные инвестиции действительно могут стать неплохим противоядием при экономической рецессии. В последний раз США столкнулись с этой проблемой в 1987 году, когда значительные финансовые вливания в экономику со стороны Федеральной резервной системы смогли предотвратить кризис в национальном масштабе. Однако специалисты до сих пор спорят о том, в какой степени и как именно эта так называемая кейнсианская интервенция на рынке повлияла на очень сложную ситуацию. Споры ведутся именно относительно обсуждаемых нами вопросов, т.е. экономисты не могут определить, каким образом эти не очень большие по сравнению с огромным объемом экономики США финансовые вливания смогли повлиять на гигантский американский рынок. Многие эксперты считают, что важнейшую роль сыграло не столько государственное вмешательство в дела рынка, сколько связанные с ним политические и экономические ожидания деловых кругов. Сложности и подробности этой истории описаны в прекрасной книге Пола Кругмана с символическим названием Процветание вразнос (Peddling Prosperity, 1994).

Рецессии или спады являются, конечно, редкими и экстремальными событиями, но играют очень важную роль и, естественно, требуют принятия быстрых и решительных мер. В рассматриваемых микроэкономических моделях обычно предполагается, что в этих ситуациях бессмысленно предпринимать краткосрочные правительственные меры, особенно относящиеся к борьбе с резкими флуктуациями занятости населения. Колебания уровня занятости населения являются составной частью всей действующей системы, так что правительству следовало бы в этих случаях не строить сложных моделей, а просто облегчить тяготы безработицы быстрыми и энергичными мерами. Необходимо, чтобы общество поняло неизбежность колебаний своего экономического состояния, а правительство перестало бояться обвинений в оппортунизме, когда оппозиция начинает спекулировать на трудностях, обусловленных временным спадом экономической конъюнктуры внутри страны, забывая при этом о похожих проблемах, когда она сама находилась у власти. Такая позиция означает не капитуляцию перед трудностями, а более трезвое отношение к ним и возможность более разумного использования ресурсов. По этой же причине можно весьма скептически оценивать различные кратковременные правительственные кредиты, выдаваемые с целью временного улучшения экономической обстановки, поскольку такие меры практически никогда не бывают эффективными.

С другой стороны, нельзя увлекаться и популярной сейчас идеей, что рынку вообще противопоказаны любые вмешательства извне. В предыдущей главе я уже говорил об экономических фундаменталистах, полагающих, что наилучшей экономической политикой является отсутствие всяких воздействий и интервенций, без которых экономика сама будет приходить к устойчивому состоянию. Такие теоретики считают, что в этом «блаженном» состоянии все цены установятся на «правильном» уровне в соответствии с законами спроса и предложения Адама Смита, в результате чего все товары и услуги будут распределяться самым эффективным образом, принося максимальную социальную пользу.

Все эти теории и призывы к обеспечению того, что в Англии обычно называют французским термином laissez-faire — невмешательство, непротивление, попустительство, имеют очень давнюю историю. Еще за десятки лет до написания Богатства народов Чарльз Давенан считал, что «торговля является свободной по своей сущности, что позволяет ей самой находить собственные проливы и течь подобно потоку по своим законам»17. Интересно отметить, что в попытке описания механизма достижения ценами своего уровня автор еще тогда использовал гидродинамическую метафору, ставшую затем нривычной для экономики! Адам Смит чувствовал, что его требование полной свободы торговли может приводить к прямому нарушению правил справедливости и порядка, однако все же настаивал, что «часто полное бездействие может означать выполнение всех требований справедливости»18. Если это не laissez-faire, тогда что это?! Консервативно настроенный Эдмунд Берк вообще полагал, что любое регулирование торговли «является бессмысленным, варварским и просто безнравственным»19, и такой же точки зрения придерживаются многие современные экономисты правого толка, хотя они и выражаются сейчас более сдержанно.

На самом деле, как видно из сказанного, ошибочна сама идея о равновесии рынка. Ни один процесс, протекающий в этой, как говорят физики, сильно неравновесной и флуктуирующей системе, не может рассматриваться в качестве стремления к какому-то равновесию. Более того, мы даже не можем говорить, что колебания системы связаны с внешними воздействиями, как бы выводящими из равновесия хорошо определенную и сбалансированную систему, поскольку самые современные микроэкономические модели демонстрируют, что причины нестабильности экономических систем являются внутренними и заложены в механизмах самих систем.

Разумеется, на это можно возразить, что рынок часто реагирует на изменения настолько гибко и быстро, что почти сразу приходит в оптимальное состояние, т.е. продолжает распределять товары с максимальной эффективностью, но даже этот довод не спасает привлекательное и столь живучее представление Смита об «эффективном рынке». Разработанная Джошуа Эпштейном и Робертом Акстеллом из Института Брукингса в Вашингтоне новейшая, очень сложная и интересная экономическая модель (названная Sugarscape ) с взаимодействием агентов, о которой рассказывается в гл. 14, наглядно демонстрирует несостоятельность представления о равновесии рынка вообще. Авторам модели удалось показать, что в модели с реалистичным представлением об агентах (которые не являются ни всесильными, ни всезнающими, ни вездесущими) распределение товаров и услуг всегда остается менее эффективным, чем теоретически возможное. Другими словами, часть просто не может продать, а другая часть, соответственно, купить безусловно необходимые обеим сторонам товары или услуги.

Более того, из модели Sugarscape вытекает, что, хотя торговля увеличивает «несущую возможность» земли, т. е. свободный обмен товарами позволяет тому или иному региону прокормить большее население, она в то же время способствует еще более неравномерному распределению богатства. Проще говоря, любая торговля приводит к концентрации все больших богатств в руках все меньшего числа людей, и эта проблема будет подробно рассмотрена в следующей главе.

Возможно, сказанное и представляет собой ту цену, которую мы должны платить за развитие капитализма, поскольку исторический опыт показал, что страны с жестко контролируемой экономикой (например, бывший СССР) проигрывают одновременно по показателям и общего благосостояния населения, и эффективности производства. Этот результат, кстати, тоже можно предсказать на основе моделей эконофизики. Сорин Соломон и его коллеги из Иерусалимского университета доказали, что попытки глобального выравнивания благосостояния могут привести к тому, что средний уровень будет уменьшаться до нуля. В модели с взаимодействующими агентами, разработанной Здиславом Бурдой и его коллегами в Ягеллонском университете (Польша), были рассмотрены механизмы социалистической экономики с жесткими ограничениями торговли. Авторы доказали, что такая экономика постепенно деградирует, а общее богатство концентрируется в руках одного человека, в рамках модели это означает, что такая система создает более богатые возможности для коррупции. Принято считать, что коррупция связана с личным преступлением человека против долга и нравственности, но иногда кажется, что некоторые экономические системы создают особые условия, способствующие ее порождению и развитию.

Очевидно, что столь же опасной является идея «предельно развитого» капитализма, при котором возникают гигантские транснациональные корпорации (типа Enron или WorldCom ), наглядно демонстрирующие, что коррупция может процветать не только при социализме. Соломон и его группа показали, что глобализация рынка тоже повышает риск концентрации мировых богатств в руках небольшой кучки магнатов. Не говоря уже о моральной стороне проблемы, такая ситуация грозит самому рынку, который при такой «конденсации богатств» должен потерять всякую гибкость и испытать катастрофический коллапс. По мнению разработчиков модели, им удалось доказать, что «капитализм и социализм в своих крайних формах одинаково контрпродуктивны и исключительно опасны»20.

Конечно, модели, на которых основаны описанные исследования, можно назвать схематическими и даже грубыми, однако они содержат в себе важную информацию. Должны ли мы полностью доверять этим моделям? Позвольте мне несколько по-иному сформулировать вопрос, чтобы лучше передать свою мысль: существуют ли какие-либо доводы, помимо чисто идеологических и политических, которые позволяют оправдать существование ничем не ограниченного рынка? Несомненно, существование свободного рынка чрезвычайно выгодно некоторым игрокам на бирже, но эти люди не имеют права заставлять всех остальных верить в полезность этой безудержной свободы. Эпштейн и Акстелл считают глубоко ошибочной точку зрения некоторых экономистов, верящих в магические возможности рынка и выступающих против любого правительственного вмешательства в его дела, считая, что все такие вмешательства лишь мешают проявлению его способностей к саморегулированию и прибыльности, и пишут по этому поводу: «К сожалению, этой точки зрения придерживаются многие крупные правительственные чиновники, хотя она не имеет под собой никакой эконометрической или другой научной основы»21. По-видимому, сейчас уже наступило время признать очевидные факты, свидетельствующие о значительных ошибках и неверных суждениях, относящихся к политике правительственного вмешательства в экономику, налогообложению и законодательству.

В наши дни философия свободного предпринимательства весьма глубоко укоренилась в сознании американских «экономистов» (я обозначаю этим термином множество людей, обладающих реальным влиянием на выработку экономической политики, включая ведущих телевизионных аналитиков, обозревателей Wall Street Journal , членов разнообразных «мозговых центров» и очень многих советников в Белом доме, но не академических экономистов). Сторонники свободного рынка почему-то уверены, что они сами смогут избежать катастрофического краха биржи, даже если он произойдет за время написания очередного научного опуса. Такие теоретики всегда найдут виновников краха где угодно (коррумпированные чиновники, неверная политика правительства, изменение настроения мелких инвесторов, профсоюзы или левые радикалы с их ошибочными теориями), но только не в самом рынке. Если бы таким теоретикам дали возможность действовать на настоящей бирже, они без малейших колебаний взвинчивали бы стоимость акций.

С особой уверенностью авторы таких глупых теорий обычно любят выступать в периоды относительного благополучия — по-видимому, сторонники свободного рынка все же чувствуют себя лучше при экономическом расцвете, полагая, что это как-то связано с проповедуемыми теориями. О спадах они предпочитают говорить лишь в прошедшем времени, особо подчеркивая неизбежность будущего подъема и т. д. Правда заключается в том, что экономические спады и подъемы являются характерной особенностью всей капиталистической экономики и не могут быть «изгнаны» из нее никакими идеологическими ухищрениями. Эти спады и подъемы подчиняются некоторым естественным законам, которые должны быть обнаружены и поняты, в этом и состоит истинная задача науки. Модели, связанные с новейшими достижениями физики, возможно, помогут нам избежать будущих потрясений, а не дожидаться их в неподвижном состоянии подобно легендарному английскому королю Кнуту Датчанину, который сидел на берегу моря и безучастно смотрел на набегающие волны прилива.