Июнь 1307 года, подземелья Нарбонны
— Гюи Робине?
— Да.
— Ваше имя?
— Гюи Робине.
— Истинно ли имя ваше Гюи Робине, рожденный в Лотарингии в семье башмачника, сорока двух лет...
— Истинно...
В душном подвале находилось несколько человек: растянутый на дыбе-станке Гюи Робине, осужденный за чернокнижничество и тяжкое преступление, над ним — инквизитор папской комиссии отец де Воур, в углу — молоденький монах-секретарь с протоколом допроса. Монашек нервничал и постоянно ерзал по скамье и переставлял чернильницу с места на место. Как и положено, были два монаха-доминиканца и еще двое свидетелей из числа горожан. Палачей — тоже двое. Был еще кто-то — осужденному Гюи подсказывало обострившееся за годы военной службы чутье — некто, перед кем заискивал инквизитор и кого боялся монах-секретарь, кто-то, кто хотел оставаться в тени и был заинтересован в скандальном процессе.
— Истинно ли, что в данный момент вы состоите на службе Ордена тамплиеров в степени оруженосца в командорстве...
Краем глаза было видно, что отец Сикар де Воур, регулярный каноник собора Нарбонны, преданный слуга и доверенное лицо архиепископа Жиля Эйслена остановился и промокнул пот с лоснящегося лба белой льняной тряпицей. При этом четки на его руке глухо стукнули — когда инквизитор подходил совсем близко, был слышен едва уловимый аромат их деревянных бусин — запах свежеспиленного кипариса...
— Хей, брат Гюи!
Где-то нестерпимо далеко от белого палестинского солнца слезятся глаза.
— Сегодня послушание грузить кипарис на галеру.
Брат Рене смеется, сверкая белыми, как у мавра зубами:
— Пропитаешься бальзамом, как мумий, и будешь нетленным во век!
Горячий песок хрустит и осыпается под ногами, дробно хлюпают волны о борт тамплиерской галеры. Деревянный трап натужно поскрипывает и прогибается в такт тяжелым шагам. Капитан галеры покрикивает и просит поторопиться. Ноет плечо, сбитое кипарисовыми бревнами до синяков, а от пряного маслянистого духа кружится голова...
Голова кружилась, а распухший язык вязко прилипал к зубам. Вместо яркого неба — тяжелый глухой потолок. Закопченные камни с проплешинами известковых высолов, каждый камень за многие годы пропитался болью и страхом. Хищный, грубо скованный крюк, к которому цепью подвешена железная клетка — Гюи знал, что в таких клетках опускают в реку под лед или поджаривают над костром.
Темная суконная ряса Сикара де Воура опять пришла в движение — каноник ходил взад вперед по камере пыток. Было слышно, как он тяжело пыхтит — инквизитор страдал одышкой. Еще Гюи знал, каким будет следующий вопрос — это был третий допрос за неделю.
— Знакомы ли вы с девицей Луизой Пуйоль, дочкой фермера из Вьёсана?
— Н-не знаю... нет... может быть, видел.
— Правда ли, что вы вступили с девицей Пуйоль в греховную связь, с целью получения от неё ребенка?
— Это ложь. Я — монах.
— ...дабы использовать его...
— Нет!
— ...дабы использовать его для человеческого жертвоприношения.
— Это неправда!
Инквизитор остановился, снова отер шею и лоб. Кивнул кому-то, стоявшему у ног Гюи — палача у головы тамплиер хорошо видел. Разом заскрипели валики — к ним за веревки были привязаны ноги и руки, и дикая боль пронзила все суставы и жилы. Палач вставил шест-рычаг в углубления валика, надавил на него плечом, валик заскрипел и прокрутился. Вместе с этим стали рваться, трещать суставы и связки.
Глухой стон вырывался из груди, как бы Гюи Робине не пытался стискивать зубы. В ответ свидетели из числа мирских громко зашептались. Один спрашивал, чувствует ли боль сидящий внутри осужденного бес, второй невпопад отвечал, что чернокнижник может вылечиться разрыв-травою.
Сикар де Воур взмахнул пальцем, и палачи ослабили напор. Веревки, а вместе с ними натянутое тело Гюи провисли. Но боли не стало меньше. Вывернутые суставы начали распухать, наливаться кровью, и пульс в них застучал набатом. Наоборот, перетянутые веревочными петлями стопы и кисти рук стали покалывать и неметь, будто их вовсе нет. Зато теперь можно было дышать... и отвечать на вопросы.
— Item, — инквизитор убедительно наклонил голову: — Будете ли вы отрицать, что были в мае сего года на ферме в деревушке Вьёсан?
— Да, я сопровождал сержанта Боле по вопросу о ссуде фермеру Пуйоль, а также сбору пожертвований в соседних деревнях на строительство Собора святого Юста в Нарбонне.
— Общались ли вы с дочерью фермера Пуйоль?
— Нет.
— Присутствовали при её родах?
— Нет.
— Будете ли вы отрицать, что имели блудный контакт с девицей Пуйоль и оставались с ней на ночь?
— Последние пять лет я ночевал только в дортуарах средь братьев.
— Вот-вот! Девица Пуйоль утверждает, что, совершая паломничество с тетушками и сестрой, остановилась в вашей комтурии на ночлег в марте прошлого года.
— Орден служит паломникам и Христу... в комтурии постоянно странники, гостиница на двадцать мест и отделена от братьев. Тем более, по уставу, данному Великим Магистром Гуго де Пейеном, в спальне круглосуточно горит свет.
— Так вот, девица Пуйоль, обвиненная в незаконном материнстве до брака, указала на суде, что вы овладели ею силой. Преступление было совершено на рассвете перед началом заутрени. А именно — на конюшне комтурии, куда вы заманили девицу обманным путем. Вы обещали девице английских кружев, десять денье и платок.
Тут уж Гюи не выдержал, и лицо его исказила горестная усмешка:
— Отец де Воур, до родов прошло больше года.
Инквизитор поморщился и сделал палачу знак пальцем. Тот послушно зашаркал к жаровне, черпанул совком тлеющие угли и так же равнодушно высыпал их на грудь и живот осужденного. Тамплиер закричал, тело его забилось волнами судорог, от этого большинство углей соскользнули на пол, но некоторые остались, прожигали изодранную рубаху и въедались в кожу, оставляя на ней белые, с желто-черной серединой пятна. От каждого движения развороченные суставы простреливала адская боль. Запахло палеными волосами и плотью. Молодой секретарь стыдливо спрятал глаза в протокол, а инквизитор машинально прижал потную тряпицу к носу. Однако, замечание тамплиера отвлекло его от неприятной процедуры пытки и направило мысли к сферам, куда более интересным. Сикар де Воур замер, безучастный взгляд его сосредоточился и остановился на чем-то далеком и невидимом для остальных. Инквизитор поднял длинный белый палец кверху и с заметным увлечением заговорил — напыщенно и велеречиво:
— Природа женского тела доподлинно не известна науке, сие есть творение Господне, и оно подвержено влиянию стихий. Однако, обратившись к умам древним и по разумению вещей нас далеко обходящим, заметим, что сам Гиппократ, который был не только научным светилом, но и великим практиком, несомненно, в творении своем «De alimento» указывает, что ребенок вполне может родиться от матери через год, после совершенного ею зачатья. О том же в «De die natali» говорит Цензорин, чей авторитет для нас непререкаем...
Короткая передышка. Угли на груди и животе перегорели и остыли. Ожогов Гюи не чувствовал, они словно омертвели. Зато покрытую волдырями кожу вокруг них жгло нестерпимо.
Гюи попытался повернуть голову набок. Сделать это было немыслимо тяжело, но теперь его взгляд охватывал угол стены, начисто выметенный каменный пол и даже крысиную нору за ножкой скамьи. Еще кусок яркого пятна жаровни с тлеющими углями — чуть в стороне просыхали свежие поленья, и подол рясы инквизитора в мягких тапочках на подагрических распухших ногах. Правый тапочек был сильно стоптан и измазан сбоку известкой.
— Певец истории Гомер, в том месте, где Посейдон, как вы знаете — демон вод, совращает невинную нимфу...
Упоминание о совращенной нимфе напомнило инквизитору, что он уже изрядно отвлекся от темы, отец де Воур тряхнул головой, нахмурился и возвратился к процедуре допроса:
— Item, Гюи Робине, в ходе светского суда над незаконно понесшей девицей Луизой Пуйоль, обвиненной в добрачном сожительстве, напомню — дочкой фермера из Вьёсана, было получено чистосердечное признание оной, что она была обесчещена вами во время паломничества. А именно — на конюшне контурии, к которой вы, оруженосец Ордена тамплиеров, закреплены с одна тысяча триста второго года...
Инквизитор опять остановился и прерывисто тяжело вдохнул. Промокшая тряпица уже не впитывала обильный пот. Вероятно, причиной одышки служила водянка — живот каноника был вздут, как у незаконно понесшей девицы.
Бедная, бедная девочка с поруганной честью и жизнью. Навсегда, до конца своих дней, заклейменная непониманием и позором. Жертва чьей-то бездумной похоти или собственных страстей, глупая ярочка, быть может, в момент соития даже не понимавшая, что с ней происходит. Пристрастный допрос, ненавидящие взгляды присутствующих свидетелей и горожан, насмешливый пристав, ведущий к залу суда, жгучий стыд и нескромные вопросы. Ужас перед пыткой и мучительной казнью ломает даже мужчин.
Гюи видел фермерскую дочку Пуйоль единственный раз — еще на первом допросе — неграмотная, измученная, запуганная пятнадцатилетняя девчонка, волей судеб столкнувшаяся с несправедливостью и грехом. Впрочем, в женском монастыре она найдет утешение и защиту. Помоги ей Всевышний Господь.
— Продолжим...
Сейчас инквизитор говорил и смотрел в сторону — определенно в камере был кто-то еще — приподнять голову и разглядеть незнакомца у Гюи не хватало силы.
— Как сообщили бдительные законопослушные соседи, у девицы начал расти живот, и она всячески пыталась скрыть свою беременность, дабы не предстать перед судом за внебрачные роды. Но потом живот исчез, а ребенок обнаружен не был. Будучи задержанной, Луиза Пуйоль дала чистосердечные признания, что имела насильственную блудную связь с тамплиером в ранге оруженосца, то есть по происхождению человеком простым и лишенным рыцарского звания, родила от него младенца мужского пола и под угрозой проклятий на весь её род до седьмого колена, была вынуждена отдать дитя преступному отцу-тамплиеру для нечестивого ритуала. Которое, судя по всему, он с циничным безумством совершил в ближайшее новолуние.
Инквизитор перевел дух после красноречивой тирады, опять прерывисто глубоко вдохнул и повернулся к Гюи, распростертому на своем прокрустовом ложе:
— На основании показаний Луизы Пуйоль, мы делаем выводы, что, спустя год после совершенного вами похотливого злодеяния, и выждав, когда в чреве несчастной созреет плод, вы явились в местечко Вьёсан, под предлогом сопровождения сержанта ордена Боле по вопросу о выдаче фермеру Пуйоль, отцу потерпевшей, ссуды на пять лет в размере пятидесяти двух экю золотом под десятипроцентный рост, необходимой для покупки быков и благоустройства фермы. Пользуясь тем, что родные девицы заняты беседой с сержантом Ордена Тамплиеров Боле, вы прокрались в комнату девицы Пуйоль, где она только что разрешилась от бремени и в результате полной потери сил после перенесенных ею родов не могла ни постоять за себя, ни даже закричать, чтобы позвать добросердечных соседей...
Суетливый монашек-секретарь нервничал, не успевая за ходом мысли инквизитора. Он поминутно вздыхал, тыкал в чернильницу пером и усиленно скреб письменным ножом по пергаменту, зачищая опечатки и кляксы.
— ...отобрали у потерпевшей новорожденное чадо. Затем спрятали младенца — мы не знаем где, и следствию предстоит выяснить, был ли у вас пособник. Дождавшись ближайшего новолуния, принесли младенца в жертву демону Буффа.. Бефу...
Лицо инквизитора изобразило крайнее отвращение, он сплюнул через левое плечо, мелко и быстро осенил грудь крестным знамением и подошел к секретарю. Монашек торопливо зашелестел по столу, вытащил предыдущий протокол и ткнул измазанным коротким пальцем в нужное слово:
— Бафомет.
— Да, да, Бафомет. И принесли невинного младенца...
Инквизитор задумался, а свидетели из числа горожан испуганно зашептались, также торопливо крестясь.
— ...vere, мы не знаем, был ли за эти дни младенец крещен, или предстал в мир иной подобно язычнику или сарацину, что только усугубит перед лицом Небес ваш нечестивейший грех. Итак, со слов несчастной Луизы Пуйоль, вы похитили у неё младенца и принесли его в жертву демону Бафомету, о котором узнали из книг, купленных у колдунов-сарацинов и привезенных вами из Акры. Потому как в обмен на невинную кровь это мерзкое создание из преисподней обещало вам тайные знания. Так сказать, occultuc cognitio . А именно: в области геомантии, пиромантии, некромантии — избавь нас Всевышний Господь, керомантии , а также гаруспиции и экстиспиции . Item, сверхъестественные для человеческой натуры способности: без вреда спать под тисом, повелевать козлами, видеть сквозь стены и сквозь одежды порядочных граждан и их добродетельных жен, в постные дни превращать свиное сало в елей и обращаться кошкой.
Инквизитор перевел дух и оглядел слушателей. Несомненно, его обличительная речь произвела впечатление. Монашек-секретарь замер и перестал писать — гусиное перо в его руке так и застыло над пергаментом с готовой сорваться чернильной каплей, а глаза от ужаса распахнулись. Свидетели же из числа мирян замолчали и принялись так истово креститься, словно мнимый чернокнижник мог вот-вот встать со своей дыбы и утащить их за собой в геенну. Палачи же, напротив, были невозмутимы — в этих стенах и не такое слыхали.
Бафомет! В этот раз сиплый свист, вырвавшийся из пересохшего горла Гюи, уже нельзя было назвать усмешкой. Бред, бред, немыслимый бред. Чудовищная клевета, необходимая кому-то. Кому-то... но кому? Бафомет... Неужели в глупенькую неграмотную голову могло придти такое странное имя? А эти «мантии с гаруспицией»? Откуда неграмотная деревенская девица, которой не под силу разобраться, как пишется собственное имя, могла знать о гаданиях этрусков и греков?
— Что же... Время зачитать протокол и вынести решение. Гюи Робине, вы виновны...
Потолок стал мутным, и голос Сикара де Воур раздавался откуда-то издалека, как будто оруженосец Гюи опустил голову в воду. Стало все черно, словно на голову натянули темное одеяло. Потом — удар в лоб и отрезвляющая свежесть. На голову оруженосца плеснули кружку ледяной воды. Гюи зашевелился, пытаясь схватить пересохшим ртом капли и жадно облизал губы.
— Брат Гюи Робине, состоящий на службе Ордена тамплиеров в ранге оруженосца, признаете ли вы себя виновным в нарушении обета целомудрия, поклонения демону Бафомету и в человеческом жертвоприношении?
— Нет.
— Подсудимый отказался признать вину, брат Ксавье, занесите это в протокол. Допрос закончен. Свидетели, подпишитесь.
— Отец Сикар, прикажите позвать капеллана Ордена, я чувствую, что скоро умру.
— Мы не даем заключенным таких привилегий.
— Я должен исповедоваться, прошу вас, отец, мне нужен священник.
— Согласно закону, человек, обвиняемый в тяжких грехах лишен права последней исповеди. Вы имели возможность раскаяться во время допроса, но не воспользовались ей.
— Господи, падре, исповедайте хотя бы вы!
Веревки резко ослабли — палачи развязали их и освободили руки и ноги заключенного. Идти Гюи не смог — конечности больше не слушались его и немыслимо болели.
— А слышал ли ты что-нибудь о серебре тамплиеров? — чья-то тяжелая тень нависла над ухом. — Скажи, и будешь жить, и тебя сразу наградят и отпустят. Ты знаешь, о чем я говорю... О серебре Палестины.
Вряд ли простой оруженосец мог много знать о могущественных фигурках. И задававший этот вопрос человек догадывался об этом. Гюи покачал головой. Палачи оттащили тамплиера обратно в камеру и бросили на холодный пол. Ударившись затылком, Гюи потерял сознание.
Отец Сикар де Воур вышел на улицу и облегченно втянул ноздрями свежий воздух. До боли в легких. Потом доковылял до бочки под водостоком и умыл потное лицо дождевой водой.
— От вас ждали большего, святой отец.
Каноник остался стоять, наклонившись над бочкой и глядя, как большие капли падают на его отражение:
— Я сделал все что мог, сеньор Ногаре. В ереси этот человек не виновен. Если даже он и обрюхатил эту девчонку, им в лучшем случае, должен заниматься светский суд. Я не хочу давления со стороны тамплиеров. Мы вообще не имели права трогать его без позволения Магистра тамплиеров.
— Скандала не будет. Его святейшество благословил. Можно ли мне спуститься в темницу?
— Зачем? Ну, да, хорошо, брат Жозеф вас пропустит.