«Всякое добро происходит от просвещенного разума, а напротив того зло искореняется» — провозглашал указ императрицы Елизаветы Петровны от 12 января 1755 г. об учреждении Московского университета и двух гимназий при нем. Монархиня обещала свое особенное покровительство университету и выгоды по службе его достойным питомцам. 26 апреля 1755 г., на другой день после празднования дня коронации императрицы Елизаветы Петровны, в доме бывшей аптеки у Куретных или Воскресенских ворот состоялось торжественное открытие университета, первого и на многие века главного на бескрайних просторах Российской империи. В восьмом часу утра в преображенном доме собрались учителя с учениками, родители студентов, знатные особы, иностранцы, именитое купечество. Первые молитвы Богу принесены были наставниками университетскими и их воспитанниками перед началом учения в рядом стоящей церкви Казанской Богоматери. Вместе с матушкой Дарьей Васильевной, крестным Григорием Матвеевичем Козловским и его сыном Сергеем в университетской зале находился юный Григорий Потемкин. Среди первых воспитанников он узнавал своих приятелей по пансиону Литкена, да и сам учитель прохаживался между преподавателей. Очень внимательно, с нескрываемым интересом вслушивался Григорий в речь магистра А.А. Барсова о пользе учреждения Московского университета. Особо среди наук, столь необходимых умственному и нравственному развитию юношества, оратор выделил философию: «Она приобучает разум к твердому познанию истины, чтоб оный напоследок знать мог, в чем наше истинное благополучие заключается, рассматривает силы и свойства наших душ, и из того определяет наши должности в рассуждении Творца нашего, в рассуждении населяющих с нами землю человеков, в рассуждении высших, низших, равных, своих, чужих, кровных, знаемых, приятелей и неприятелей». «Да, да, — жадно внимал словам магистра Григорий, — я хочу знать многое, я хочу быть нужным своему Отечеству! Именно в университете я смогу получить приготовление к службе государственной». После Барсова говорили речи: латинскую — магистр Поповский, французскую — учитель Лабом, немецкую — учитель Литкен, но погруженный в свои размышления юноша слушал их не столь внимательно.

Веселость возраста взяла свое — когда кончились торжественные речи, великолепная иллюминация привлекла внимание Григория. Она изображала Парнас, где Минерва ставит обелиск во славу императрицы Елизаветы. У подошвы обелиска многие младенцы упражняются в науках. Один из них пишет незабвенное имя ближайшего друга ее, основателя и первого куратора Московского университета — Ивана Ивановича Шувалова. Рог изобилия и источник вод тут же как символы будущих плодов учения. Ученик с книгой всходит по ступеням к Минерве, которая принимает его с любовью. С пальмового дерева младенец ломает ветви и держит в руке венцы и медали: награды всегда готовы для достойных. Все университетские покои и башня до самого верха оказались освещены и внутри и снаружи. Зрелище грандиозное. Музыка инструментальная, трубы, литавры слышны были целый день, «как звук радостного и всем любезного торжества». Гостей ждало богатое угощенье. Внутри покоев галерея с портиками была убрана грудами конфет. Между столбов располагались фигуры младенцев с разными математическими инструментами, книгами, географическими картами и глобусами в руках, посреди галереи — настоящий фонтан, на фронтонах ее сияли имя и герб Ивана Шувалова. Целый день и почти всю ночь до четырех утра несчетное количество народа теснилось около университета. Так праздновала вся Москва вместе с торжеством коронации Елизаветы Петровны и рождение своего университета.

Мысль об учебе в Московском университете не оставляла Потемкина, и уже 30 мая 1755 г. с дозволением не являться в Конный полк он стал студентом. Любопытную картину представлял собой Московский университет в первые годы своего существования. Сюда отдавали детей в первую очередь малоимущие дворяне, затруднявшиеся дать им хорошее домашнее образование. Родители видели в гимназиях при университете отличное решение проблемы поисков толковых учителей.

Вскоре после открытия университета его директор коллежский советник Алексей Михайлович Аргамаков получил подробную инструкцию от Шувалова о порядке организации учебного процесса, согласно которой в дворянской гимназии, куда поступил Потемкин, 50 человек должны были содержаться на жалованье Ее императорского величества, остальные же «на своем коште»; всякий, «кто желает детей своих или порученных себе под опеку отдать для обучения, должен оных представить в университетской директории при доношении, в котором объявить ученика, его звание, лета и чему он прежде учился». Шувалов отмечал, что при обучении гимназистов особо следует наблюдать, чтобы «разными понятиями не отягощать и не приводить их память в замешательство, а всякова по склонности во всякой науке стараться прилежно обучать, разве кто особливое понятие и склонность ко многим разным учения окажет», определенных на жалованье «школьников» стараться скорее научить латыни, «чтобы можно было чрез непродолжительное время сделать их способными к слушанию профессорских лекций, и начинать с Божиею помощию университет, которой единственно за неимением знающих латинской язык ныне начаться не может».

Согласно уставу университет был разделен на три факультета: юридический, медицинский и философский, в них предполагалось десять профессоров. На юридическом изучали юриспруденцию всеобщую, российскую и политику; на медицинском — химию с применением аптекарской, т.е. натуральной, истории, анатомию; на философском, привлекшем, наверное, особое внимание Потемкина, — философию, логику, метафизику и нравоучение, физику экспериментальную и теоретическую, красноречие (оратории и стихотворство), историю всеобщую и русскую с вспомогательными науками — древностями и геральдикой.

В дворянской гимназии одновременно с Потемкиным на студенческой скамье сидели многие будущие знаменитые деятели государства, науки и культуры второй половины XVIII в.: просветитель и издатель Н.Н. Новиков, писатель Денис Фонвизин и его брат Павел, дипломат Я.И. Булгаков, С.Г. Домашнев, архитекторы В.И. Баженов и И.Е. Старов, профессор М.И. Афонин, поэты В.Г. Рубан и Е.И. Костров и многие другие. Их преподавателями были известные профессора Антон Алексеевич Барсов и Николай Никитич Поповский, которые уделяли большое внимание воспитанию своих подопечных и поощряли их первые литературные опыты. О начальных годах Московского университета красочно рассказал в своем автобиографическом произведении «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях» писатель Денис Иванович Фонвизин, автор известного «Недоросля». Надо заметить, что в высказываниях он не стеснялся и писал весьма нелицеприятно о студенческой жизни:

«Остается мне теперь сказать об образе нашего университетского учения; но самая справедливость велит мне предварительно признаться, что нынешний университет уже не тот, какой при мне был. Учители и ученики совсем ныне других свойств, и сколько тогдашнее положение сего училища подвергалось осуждению, столь нынешнее похвалы заслуживает. Я скажу в пример бывший наш экзамен в нижнем латинском классе. Накануне экзамена делалося приготовление; вот в чем оно состояло: учитель наш пришел в кафтане, на коем было пять пуговиц, а на камзоле четыре; удивленный сею странностию, спросил я учителя о причине. “Пуговицы мои вам кажутся смешны, — говорил он, — но они суть стражи вашей и моей чести: ибо на кафтане значут пять склонений, а на камзоле — четыре спряжения; итак, — продолжал он, ударя по столу рукою, — извольте слушать все, что говорить стану. Когда станут спрашивать о ком-нибудь имени, какого склонения, тогда примечайте, за которую пуговицу я возмусь; если за вторую, то смело отвечайте: второго склонения. С спряжениями поступайте, смотря на мои камзольныя, и никогда ошибки не сделаете”. Вот каков был экзамен наш! В бытность мою в университете учились мы весьма беспорядочно. Ибо, с одной стороны, причиною тому была ребяческая леность, а с другой, нерадение и пьянство учителей».

При всем скепсисе в оценке университетских будней Фонвизин нашел слова искренней благодарности альма-матер за развитие его творческих способностей, пробуждение пера и слова. Студенты занимались арифметикой, латынью, немецким языком, словесными науками. Особое внимание уделялось изучению иностранных языков как основы для получения дальнейших знаний и благополучного прохождения ступеней государственной службы. «Как бы то ни было, — писал удачливый сочинитель, — я должен с благодарностью воспоминать университет. Ибо в нем, обучась по латыни, положил основание некоторым моим знаниям. В нем научился я довольно латинскому языку, а паче всего в нем получил я вкус к словесным наукам». Каждый студент смог проникнуть в глубь неизведанного, узнать новые книги, выучить языки — врата науки, осознать свои пристрастия, способности и предназначение.

Для московских жителей стали привычными встречи на улицах со студентами, одетыми в мундиры зеленого цвета с красным воротом и обшлагами, при шпаге. Помещение в доме у Воскресенских ворот скоро оказалось тесным для университета, и в мае 1756 г. для него приобрели еще дом Главной аптеки на Моховой улице в приходе церкви Дионисия Ареопагита. С июля 1756 г. москвичи могли посещать университетскую библиотеку, а в книжной лавке продавались разнообразные книги, русские и иностранные. В стенах университета устраивались публичные лекции с демонстрацией опытов, «любители наук» приглашались на экзамены л диспуты студентов и учеников, среди них был и юный Потемкин. К сожалению, о внутренней учебной жизни Московского университета в первые десятилетия его существования мы знаем слишком мало, чтобы реально оценить достижения Потемкина. Опустошительные московские пожары 1812 г. уничтожили университетский архив, и о студенческих годах нашего героя мы узнаем только из отрывочных и уже ставших легендарными рассказов его университетских приятелей, сложившихся под впечатлением образа могущественного вельможи, светлейшего князя, в которого со временем вырос дворянский юноша Григорий Потемкин.

По свидетельствам современников, именно в студенческие годы появились и первые литературные упражнения Потемкина — сатиры и эпиграммы на преподавателей и университетское начальство. Тяга к чтению, проявившаяся у Григория Потемкина еще в детском возрасте, получила свое дальнейшее развитие. Сохранилось множество преданий о необычайных способностях Потемкина, проявившихся у него уже на студенческой скамье. Любимый его приятель поэт Ермил Иванович Костров рассказывал, как однажды Григорий взял у него десять книг различного содержания и возвратил уже спустя пять дней. «Да ты, брат, — сказал Костров на это, — видно, только пошевелил листы в моих книгах. На почтовых хорошо лететь в дороге; а книги — не почтовая езда». «Ну! — возразил товарищ, — пусть будет по твоему, что я летел на почтовых, а все-таки я прочитал твои книги от доски до доски. Изволь! Профессорствуй! Вскочи на стул вместо кафедры. Раскрой какую хочешь из книг своих и вопрошай громогласно, без запинки». «И в самом деле, — делился с собеседниками своими впечатлениями Костров, — Григорий Александрович не только читал, но и вчитывался в каждую книжку живою памятью. Он все мне пересказывал, как будто заданный урок». Все отличали особое прилежание, необыкновенную быстроту ума, память и непомерное честолюбие Потемкина.

Однажды один из его товарищей, Михаил Афонин, которого в годы величия Григорий Александрович вызвал к себе на юг для устройства Екатеринославского университета, нарочно для него и на последние деньги купил «Натуральную историю» Бюффона, только вышедшую в свет. Потемкин взял презент и, перебирая один за другим листы, бегло пробежал все знаменитое творение. Товарищ, обиженный таким невниманием, не скрыл своего разочарования от Григория, но как же он был удивлен, когда тот подробно пересказал ему содержание Бюффоновой истории и тем самым доказал, что прочел ее с величайшим вниманием и все удержал в памяти. Тронутый вниманием приятеля, Григорий Алексеевич на долгие годы сохранил ту книгу, и, когда Афонин прибыл к нему в распоряжение на юг, князь первым делом привел его в библиотеку, где среди множества книг указал на дорогой сердцу подарок друга.

Потемкин довольно хорошо учился, любил древних поэтов, овладел греческим и латынью, знал наизусть оды Ломоносова. Наиболее прилежных учеников по уставу Московского университета ждали поощрения: упоминание в рапорте, награждение медалями, книгами, математическими инструментами и др. Среди достойных наград не раз значилось и имя Григория Потемкина. Ровно через год после торжественного открытия Московского университета, 26 апреля 1756 г., преподаватель и студенты праздновали это знаменательное событие. После молитвы в Казанском соборе посетители наполнили университетскую залу, где все начиналось. Теперь Потемкин по праву стоял среди своих друзей-студентов. Профессор Поповский прочитал речь, обращенную к родителям учеников и наполненную осознанием пользы, силы и влияния университета: «Толикое множество детей вашим тщанием, вашими советами и повелениями толь ревностно и почти ежедневно в сие место стекающихся довольно показывает, коль истинное и высокое мнение, коль великое почтение и любовь к учению имеете. Бесчисленные тысячи нашего потомства, — предрекал профессор, — прежде еще своего рождения сим благодеянием уже обязаны… Дождемся блаженного оного времени, когда из сего премудрою государынею учрежденного места произойдут судии правду от клеветы отделяющие, полководцы на море и на земле спокойство своего Отечества утверждающие; когда процветут здесь мужи, закрытая натуры таинства открывающие». Сердце Потемкина наполнялось гордостью за себя и товарищей, он чувствовал свое предназначение и мысленно обещал оправдать надежды, возлагавшиеся на них императрицей, государством, преподавателями. На торжестве прилежным студентам и ученикам публично были розданы золотые и серебряные медали, присланные Шуваловым из Петербурга. За свои дарования и успехи в учебе ученик Григорий Потемкин был удостоен золотой медали. Награждаемым было объявлено: «Ея императорское величество всемилостивейшая государыня и самодержица в знак высочайшего своего благоволения жалует вас сими медалями за вашу прилежность».

15 июня 1757 г. с разрешения Шувалова новый директор Московского университета Иван Иванович Мелиссино отправился в Петербург «для исправления некоторых самонужнейших университетских дел». В награду за успехи и прилежание он взял с собой для представления куратору и при дворе лучших студентов и учеников дворянской гимназии, среди которых был и наш герой. 11 июля на куртаге — дне, когда совершался выход при дворе, все эти юноши, заслужившие высочайшего внимания своими успехами, были представлены Шуваловым венценосной покровительнице университета императрице Елизавете Петровне. Государыня жаловала их к руке, а некоторые были удостоены ее беседы. Это летнее воскресенье в Петергофе Елизавета Петровна и Их императорские высочества Петр Федорович и Екатерина Алексеевна начали с обедни, которую слушали в большой церкви. Еще 18 июля в полицию и к церемониальным делам посланы были повестки, а придворным гофмейстерине, статс-дамам, фрейлинам и кавалерам через придворного лакея объявлено: «Ея императорское величество соизволила высочайше указать, что в Петергофе при дворе Ея императорского величества в приходящее воскресенье, то есть сего июля 20-го числа, быть куртагу, также и впредь по воскресным дням, доколе в Петергофе императрица присутствие иметь изволит». На второй летний куртаг в предместье Петербурга по установленному правилу, пополудни с 7-го часа, начали съезжаться иностранные министры, генералитет, знатное дворянство. Придворные чинно шествовали в большой зал, где в 10 часов в присутствии Елизаветы Петровны и Их императорских высочеств начался куртаг, в продолжение которого играла итальянская инструментальная вокальная музыка. После куртага наверху в галерее был накрыт стол для Их императорских высочеств и приглашены чужестранные послы, посланники, знатные вельможи, а придворные кавалеры и фрейлины ужинали в нижней галерее за маршальским столом.

Денис Фонвизин в тот раз не оказался в числе представленных при дворе, но великолепно описал свои впечатления от другой поездки учеников вместе с Мелиссино в Петербург: «Чрез несколько дней директор представил нас куратору. Сей добродетельный муж, которого заслуг Россия позабыть не должна, принял нас весьма милостиво и, взяв меня за руку, подвел к человеку, которого вид обратил на себя почтительное мое внимание. То был бессмертный Ломоносов! После обеда в тот же день были мы во дворце на куртаге; но государыня не выходила. Признаюсь искренно, что я удивлен был великолепием двора нашей императрицы. Везде сияющее золото, собрание людей в голубых и красных лентах, множество дам прекрасных, наконец, огромная музыка, все сие поражало зрение и слух мой, и дворец казался мне жилищем существа выше смертного». Можно представить, какие чувства охватили Потемкина при виде великолепия двора Елизаветы Петровны, важных сановников и нарядных дам. Он жадно прислушивался к разговорам вельмож о политике, недавнем взятии прусского города Мемеля (его ключи и знамена привез майор Романиус 6 июля), положении российской армии, сношениях с другими государствами; юноша с нескрываемым любопытством разглядывал иностранных дипломатов, важных чиновников, бросал смущенные взгляды на молоденьких фрейлин. Возможно, именно здесь, на придворном куртаге, впервые встретились взглядом прилежный ученик Григорий Александрович Потемкин и супруга наследника престола, цесаревна Екатерина Алексеевна, урожденная Софья Фредерика Августа принцесса Анхальт-Цербстская. Меж ними в тот раз не пробежало искры чувства: он был увлечен учебой, она — придворными интригами; история их любви еще впереди. Но не заметить прекрасную принцессу Григорий не мог. Много лет спустя Екатерина вспоминала балы при дворе Елизаветы Петровны и не без удовольствия писала, что «ухищерения кокетства были тогда очень велики при дворе», и она всегда умела выделиться нарядом среди придворных дам. На один из маскарадов Екатерина Алексеевна придумала надеть гродетуровый белый корсаж, выгодно подчеркивающий ее тонкую талию, и такую же юбку на очень маленьких фижмах. «Я велела убрать волосы спереди как можно лучше, — возвращалась в давние времена императрица в своих “Записках”, — а назади сделать локоны из волос, которые были у меня очень длинные, очень густые и очень красивые; я велела их завязать белой лентой сзади в виде лисьего хвоста и приколола к ним одну только розу с бутонами и листьями… другую я приколола к корсажу; я надела на шею брыжжи из того же газу…» Едва принцесса появилась на балу, все взоры обратились к ней, вельможи зачарованно провожали ее стройную фигуру взглядами, дамы с завистью разглядывали наряд, а императрица Елизавета Петровна, имевшая хороший вкус, при виде Екатерины воскликнула: «Боже мой, какая простота! Как! Даже ни одной мушки?»

После столь запоминающейся для Потемкина поездки в Московский университет из Петербурга пришло извещение о награждении воспитанников чинами, в том числе и Григория, в «гвардию капралами для лутчего ободрения и поощрения учащемуся юношеству в науках». Однако дальнейшие события трудно объяснимы: в 1760 г. по решению университетской конференции Потемкин был исключен из гимназии «за леность и нехождение в классы», о чем было публично пропечатано в 34-м номере «Московских ведомостей». Следует отметить, что подобная формулировка отчисления мало свидетельствует об истинных способностях учащегося, вместе с Григорием Потемкиным был исключен и Николай Новиков, ставший спустя годы известным просветителем, писателем и издателем книг в университетской типографии. Некоторые биографы объясняли такое решение университетского начальства тем, что Потемкин вместо участия в регулярных занятиях увлекся самостоятельными работами, чтением книг и другими интересами; другие замечали, что он много времени проводил в беседах с духовенством Заиконоспасского и Греческого монастырей о религиозных предметах. Кто знает, о чем думал Григорий в те дни, но в мыслях он не раз возвращался к приему при дворе императрицы; он грезил о карьере, он жаждал славы, и, возможно, в один прекрасный день Потемкин наконец понял, что слишком долгой будет дорога с университетской скамьи к подножию престола. Чтобы сделать карьеру, добиться власти и славы, чтобы служить Отечеству и быть ему нужным, в те времена следовало искать другой, более верный путь. Так или иначе, но на всю оставшуюся жизнь Потемкин сохранил теплые воспоминания об альма-матер, назначил для преумножения университетского капитала ежегодные доходы с одного из своих имений, дружил и оказывал покровительство бывшим соученикам и преподавателям, привлекал выпускников и студентов к различным работам. Со временем он стал почетным членом Вольного российского собрания и всегда посещал его торжественные заседания, бывая в Москве. Потемкин, как никто другой, понимал необходимость получения образования для будущих государственных служащих и прилагал в дальнейшем все усилия для того, чтобы на службу Отечеству приходили знающие и подготовленные люди. Спустя много лет, будучи уже на вершине славы, Потемкин встретился с профессором Барсовым, чью речь он так внимательно слушал при открытии университета. «Помните ли, — сказал всесильный вельможа бывшему своему наставнику, — как вы меня выключали из университета?» «Ваша светлость тогда этого заслуживали», — ответил Барсов. Потемкин посетил Московский университет 23 сентября 1775 г. В это время он был в зените фавора у императрицы. Профессора и студенты преподнесли ему специально напечатанные в университетской типографии стихи на греческом, латыни, немецком, французском и итальянском языках. Посвящение гласило:

Помнишь ли, читатель, как Потемкин не раз повторял товарищам: «Хочу быть непременно или архиереем, или министром»? Теперь он точно знал свое призвание. Первый, кому открылся юноша в своих намерениях, был Крутицкий и Можайский архиепископ Амвросий, его чаще всего посещал Григорий. (Амвросий принял мученическую смерть от неистовой черни в трагические дни «чумного бунта» 1771 г. в Москве.) Получив архипастырское благословение и 500 рублей денег на дорогу, Потемкин отправился покорять столицу.