Одной из ближайших сторонниц Екатерины Алексеевны, активной участницей заговора и верной подругой на протяжении многих лет была Екатерина Романовна Дашкова, родная сестра фаворитки Петра III Елизаветы Воронцовой, женщина своеобразная и замечательная. Их дружба, в которой некоторые историки элементы куртуазной игры XVIII в. принимали за нечто большее, переживала разные периоды: то искренней привязанности, то политической необходимости, то охлаждения; впрочем, любая женщина, имеющая подругу, прекрасно понимает перипетии и всю сложность женской дружбы.
Во время переворота 1762 г. Екатерина Дашкова и Григорий Потемкин принадлежали к разным партиям его участников, познакомились они только спустя несколько лет. Потемкин как гвардеец вошел в так называемый «секрет» великой княгини, т.е. в узкое число посвященных в заговор, они во время переворота должны были направлять и координировать действия гвардейских полков, а Дашкова, в силу родства, принадлежала к партии придворных аристократов. Екатерина Романовна даже не знала тогда имени Потемкина среди заговорщиков, но в последующие годы их связали приятельские отношения двух ближайших к императрице людей.
Сама Екатерина II, управлявшая заговором и всеми партиями в нем, в письме 2 августа 1762 г. (спустя некоторое время после дворцового переворота) к своему некогда горячо любимому мужчине польскому вельможе Станиславу Понятовскому дала любопытное «описание поведения каждого из начальствующих лиц».
О братьях Орловых императрица писала, что они «блистали своим искусством управлять умами, осторожною смелостью в больших и мелких подробностях, присутствием духа и авторитетом, который это поведение им доставило. У них много здравого смысла, благородного мужества. Они патриоты до энтузиазма и очень честные люди, страстно привязанные ко мне, и друзья, какими никогда еще не был никто из братьев; их пятеро, но здесь только трое было».
Екатерина II с иронией рассказывала о желании княгини Дашковой, младшей сестры фаворитки Петра III, занять главную роль в дворцовом перевороте. Она, по словам императрицы, очень хотела приписать себе всю честь, так как была знакома с некоторыми из главарей, но сама «не была в чести вследствие своего родства и своего девятнадцатилетнего возраста и не внушала никому доверия». Екатерина писала, что «хотя она уверяет, что все ко мне проходило через ее руки, однако все лица имели сношения со мною в течение шести месяцев, прежде чем она узнала только их имена… Приходилось скрывать от княгини пути, которыми другие сносились со мной еще за пять месяцев до того, как она что-либо узнала, а за четыре последних недели ей сообщали так мало, как только могли». Только императрица знала всех и обо всем, только ей принадлежит первенствующее право, а Екатерина Дашкова «очень умна, но с большим тщеславием, она соединяет взбалмошный характер и очень нелюбима нашими главарями; только ветреные люди сообщали ей о том, что знали сами, но это были лишь мелкие подробности». Уже тогда образованная и дорожащая мнением европейских мыслителей Екатерина II испытывает первый укол ревности по отношению к Дашковой: ей сообщили, будто бы И.И. Шувалов написал Вольтеру, что девятнадцатилетняя женщина переменила правительство этой империи, и она просит Понятовского вывести из заблуждения великого писателя.
Две Екатерины, как их часто именуют — Большая и Малая, познакомились еще зимой 1759 г. Тогда великокняжеская чета приехала на Садовую к канцлеру Михаилу Илларионовичу Воронцову, в доме которого с четырехлетнего возраста жила и воспитывалась его племянница Екатерина Романовна. Усадьба Воронцова в центре Петербурга славилась не только великолепным дворцом, но и прекрасным английским парком. Во время первой встречи Екатерине Воронцовой было только 15 лет — вдвое меньше, чем великой княгине. Но, несмотря на возраст, девушка обнаружила в себе свойства прекрасного собеседника, начитанность и глубокий ум.
Екатерина Алексеевна, следуя правилам этикета в ведении светской беседы, обратилась к девушке: «Милая сударыня! Я много слышала о вас и давно хотела с вами познакомиться. Посвятите меня, как вы проводите время? Я в восторге от вашего парка». Очарованная великой княжной, Екатерина Дашкова охотно вступила в беседу: «Вы правы, ваше высочество. Я люблю гулять по дорожкам парка ранним утром, когда еще дрожит роса на листочках и птицы, не боясь людей, поют свои песни, приветствуя новый день и меня, — застенчиво улыбнулась девушка. — У меня есть свои любимые цветы, которые ждут моего прихода, и я сама за ними ухаживаю». Екатерина Алексеевна, довольная, что нашла в младшей племяннице влиятельного канцлера приятную собеседницу, продолжает: «Я рада, что у нас есть общее увлечение. У меня тоже есть свои любимцы в ораниенбауманском саду. Мне многие говорили, что вы много времени проводите за серьезным чтением. Я тоже отдаюсь этой страсти. Кого вы предпочитаете, милая Катерина, Вольтера или Гельвеция?» Общие литературные пристрастия, политические взгляды и взаимная симпатия, для достижения которой Екатерина Алексеевна приложила все свои усилия, сблизили этих двух женщин на многие годы. Дашкова спустя годы вспоминала, что очарование, исходившее от великой княгини, в особенности когда она хотела привлечь к себе кого-нибудь, было слишком могущественным, чтобы подросток, каким она была в день знакомства, мог ему противостоять.
Поговорив о литературных новинках, Екатерина Алексеевна спросила у девушки: «Но ведь у вас есть и любимая книга?», на что Дашкова, не колеблясь ни минуты, ответила: «Конечно, это героическая поэма “Генриада”». Великая княгиня с радостью обратилась к ней: «Я тоже ее перечитала несколько раз после того, как хвалебные строки посвятили ей наши сочинители Сумароков и Тредиаковский. У нас с вами столько общих интересов и увлечений! Я надеюсь на вашу дружбу. Буду рада видеть вас при нашем дворе. Но одно пристрастие вы все же скрыли от меня, а оно как раз может скрасить наши долгие зимние вечера. Я видела вас в италианской опере. А дядюшка ваш под большим секретом поведал мне, что вы, милая барышня, прекрасно поете и сами пишете стихи и даже сочиняете к ним музыку. Я была бы вам благодарна, сударыня, если бы вы познакомили меня с ними». Екатерина Дашкова со смущением протянула великой княгине свой альбом, та внимательно перелистала его и выбрала стихи на свой вкус, чтобы услышать их из уст собеседницы. Слегка замешкав, но глядя прямо в глаза Екатерине, девушка продекламировала:
Приняв эти слова как должное почтение к своей персоне, Екатерина Алексеевна задумчиво произнесла: «Как вы счастливы, милая Екатерина, с вашей вдохновенной любовью к поэзии. Ведь это могущественное из всех изящных искусств».
Последующее происшествие показывает, какое неизгладимое впечатление произвела великая княгиня на 15 -летнюю девушку, каким поклонением та прониклась к Екатерине. Уходя, гостья уронила свой веер, который с поспешностью подняла Екатерина Воронцова. Екатерина Алексеевна с благодарностью поцеловала восхищенную девушку, подающую ей веер, и сказала: «Прошу вас, оставьте его у себя на память о нашей первой встрече. Это будет началом замечательной дружбы». С тех пор две молодые женщины стали неразлучны. Английская компаньонка Екатерины Дашковой Мэри Уилмот вспоминала, с какой трепетностью она относилась к этому первому залогу дружбы великих людей. «Эту ничтожную вещь, — писала она, — княгиня ценила больше, чем все другие подарки, принятые впоследствии от императрицы; она хотела положить ее с собой в могилу».
Итак, мы познакомились с некоторыми действующими лицами, принадлежащими к разным партиям в заговоре 1762 г. Гвардейские полки, аристократия, решимость сторонников Екатерины — все было готово к последнему акту семейно-политической драмы. Многие ее участники оставили нам подробные описания событий, происходивших в последний день царствования Петра III и первый — Екатерины II, но не забывайте, что они писали свои мемуары, когда все уже случилось, когда следовало предложить потомкам свою версию событий и определить собственную роль в этом знаменательном для России событии. Участники переворота — воспитатель наследника престола Павла Петровича граф Никита Иванович Панин, Екатерина Романовна Дашкова, сама Екатерина — в своих версиях событий считали себя главными виновниками успеха. Первоначально заговорщики планировали захватить Петра III в его покоях, как сделали некогда сторонники Елизаветы Петровны с принцессой Анной Леопольдовной и ее детьми, но император уехал в Ораниенбаум, и им пришлось импровизировать соответственно ситуации.
Екатерина Дашкова в своих «Записках» сохранила воспоминания о том накале эмоций и страстей, который сопровождал события 27 и 28 июня 1762 г., когда все свершилось «по мановению руки Провидения, исполнившего расплывчатый план людей, мало связанных между собой, не понимающих друг друга, объединенных лишь одним желанием…». За несколько часов до события никто не знал, когда и чем оно закончится, но это были дни трепета и счастья для заговорщиков, тогда, по словам современницы, «был разрублен гордиев узел, завязанный невежеством, различием мнений, разнообразием взглядов на основные условия готовящегося великого свершения».
27 июня 1762 г. столица заволновалась: среди гвардейцев распространился слух о мнимом аресте императрицы. В полдень фаворит Екатерины Алексеевны Григорий Орлов привез Дашковой известие об аресте одного из активных участников заговора капитана Пассека, это и подтолкнуло заговорщиков к решительным действиям. Промедление грозило провалом всей затеи, арестом императрицы и ее сторонников, а далее знатоки истории могут себе представить, что ожидало участников неудавшихся заговоров, будь это в России или Европе.
Утром 28 июня 1762 г., в день своих именин, Петр III выехал из Ораниенбаума в Петергоф, где его должна была ждать Екатерина, чтобы вместе отпраздновать столь знаменательное событие. Но ночью из Петербурга в Петергоф прискакал Алексей Орлов, брат ее фаворита. Оставив карету на дороге, по едва различимой в белом тумане северной летней ночи тропинке он пробрался сквозь кусты ароматных роз к боковому входу павильона Монплезир, где остановилась императрица в ожидании супруга. Проходя через гардеробную, Алексей Орлов заметил уже с вечера приготовленное придворное парадное платье для встречи Петра III и подумал, что вряд ли состоится их свидание. Растолкав слуг, он дал распоряжение камеристке Шаргородской: «Будите императрицу!» На уверения о том, что Екатерина Алексеевна изволит почивать и они не смеют нарушить ее покой, гвардеец воскликнул: «Будите же скорее. Дело не терпит отлагательства, ожидание может погубить и ее, и нас. Скорее!» Встревоженной Екатерине, вышедшей к нему спустя несколько минут, Алексей Орлов сообщил, что медлить и откладывать переворот далее нельзя: арестован один из заговорщиков, и надо скорее отправляться в Петербург.
Сомневалась ли в тот миг немецкая принцесса, в которой не было ни капли романовской крови, не имевшая никаких прав на престол? Кто знает, какие видения славы ли, позора пронеслись в ее воображении за те несколько секунд, пока не было принято окончательного решения: ехать. Она была уверена в своей победе, в решимости сторонников и слабости противника. Она так хотела быть императрицей и мечтала о власти много лет, что сомнений не оставалось: ехать. Все получится.
И вот она, «даже не помывшись», спешно одевается с помощью дрожащей от волнения камеристки. Вслед за Алексеем Орловым женщины пробираются по той же тропинке, что привела его, к карете. Розы шипами впиваются в платье, будто пытаясь остановить их, но теперь уже никакая сила не способна на это. Карета мчится к Петербургу, и Орлов, сидящий на козлах рядом с кучером, время от времени оборачивается, нет ли погони, и все торопит кучера: «Гони! Гони!» Радостное волнение, страх погони и предвкушение успеха будоражит сидящих в карете, известие о том, что горничная потеряла туфлю на тропинке, вызывает у Екатерины хохот. У нее самой на голове — ночной чепчик с кружевами. Очень удачно, что на дороге они встретили парикмахера Мишеля, направляющегося в Петергоф делать ей прическу, в карете он наспех уложил ей волосы, смятые чепчиком. Но что это? Карета замедляет ход, затем резкий толчок, и она вовсе остановилась. Лошади, галопом преодолевшие путь из столицы в Петергоф и без отдыха отправившиеся обратно с нагруженной каретой, изнемогли, одна из них падает и с трудом поднимается. Предприятие под угрозой, Алексей Орлов злится при мысли, что он не позаботился о перекладных. Выдержат ли лошади обратный пути или затея, так удачно начатая, провалится? Но вот из утреннего тумана появляется крестьянская телега, запряженная двумя деревенскими лошадками. Они-то и решили судьбу Российской империи, благополучно доставив Екатерину до окраин столицы, где уже поджидал князь Барятинский с открытой коляской. Сердце беглянки забилось быстрее: она видит около коляски верхом своего горячо любимого и верного Григория Орлова. Удостоверившись, что его блистательная подруга благополучно ступает по пути славы, пришпорив горячего коня, он галопом скачет в Измайловский полк подготовить ее встречу.
В семь утра с минутами барабанный бой встречает коляску с императрицей. Скрывая волнение, Екатерина, одетая в траурное платье, идет к солдатам, от которых зависит ее судьба. Григорий Орлов, привстав на стременах, отдает ей честь саблей. Тишина прерывается мощным криком: «Матушке Екатерине — ура!» Все решилось, солдаты на ее стороне, опасения напрасны. Полковой священник осеняет ее крестом и благословляет. Офицеры преклоняют колена и целуют полы ее плаща, а граф Кирилл Григорьевич Разумовский — глава Измайловского полка, брат фаворита императрицы Елизаветы Петровны — Алексея, сквозь крики радости провозглашает Екатерину единовластной самодержицей Российской империи и произносит клятву верности. С искренней благодарностью она смотрит на Разумовского, пусть он не был активным участником заговора, сохраняя политический нейтралитет, но сейчас граф на ее стороне, не подвел. Ее признательность выразится в пожаловании «по пяти тысяч сверх жалованья», а с 2 ноября 1762 г. пансиона в размере 5000 руб. Спустя год, вспоминая эти важнейшие в ее жизни дни, Екатерина II 28 июня 1763 г. послала Разумовскому письмо с высказыванием своего благоволения, как она писала, памятуя, «сколько вы усердия имели» в событиях прошлого года.
Дальнейший путь Екатерины Алексеевны лежал к казармам Семеновского полка. Священник в торжественном облачении идет впереди, вокруг открытой коляски, едва сдерживая лошадей и собственное волнение, едут верхом Григорий Орлов, Кирилл Разумовский и некоторые офицеры. За ними ликующая толпа измайловцев, которые, узнав об обещанных наградах и стопке водки, кричат: «Vivat! Ура матушке Екатерине! Готовы за нее и смерть принять!» Семеновцы с энтузиазмом подхватывают крики и смешиваются с Измайловским полком, образуя огромную человеческую реку, несущую своим потоком, как казалось издалека, коляску с новой самодержицей Всероссийской. Людская толпа двигалась к Зимнему дворцу, вбирая в себя все новые и новые полки, разрастаясь и умножаясь с каждой минутой. Заговорщики в полках постарались на славу, подготовив умы солдат и офицеров.
Григорий Потемкин в эти дни был в самой гуще событий. Долгие и задушевные разговоры с солдатами и офицерами принесли свои плоды, Конная гвардия во главе с князем М.Н. Волконским встала на сторону новопровозглашенной императрицы. Конногвардейцы присоединились к шествию между Аничковым дворцом и Казанским собором, как вспоминала Екатерина, «они были в таком восторге, какого я еще не видывала, и кричали со слезами, что Отечество освобождено». Среди ликующих был и Потемкин: ведь он вместе с другими офицерами, будучи в «секрете», завоевывал симпатии к Екатерине среди низших чинов полка. Со слов Орловых она знала о стараниях Григория, а в письме Станиславу Августу Понятовскому от 2 августа 1762 г. прямо говорит о той роли, которую он сыграл в подготовке переворота: «В Конной гвардии, — писала императрица, — один офицер по имени Хитрово 22 лет и один унтер-офицер 17 лет по имени Потемкин всем руководили со сметливостью, мужеством и расторопностью». Правда, Екатерина немного ошиблась в возрасте Потемкина, но это простительно великим людям.
Около 9 часов утра Екатерина Алексеевна уже появилась у Казанского собора, где свершилось торжественное провозглашение ее самодержицей, а Павла — наследником престола, в присутствии архиепископа Новгородского Дмитрия Сеченова и представителей политический элиты: графа Разумовского, Брюса, Строганова, князя Волконского, Панина и других сановников. Недолгое царствование Петра III прекратилось, началось победное шествие императрицы в Зимний дворец. Она рискнула и победила.
Переворот почти не вызвал противодействия, что показывает не столько хорошую его подготовку, сколько готовность общества или, по крайней мере, его верхушки к изменению политического курса и смене монарха. Знаменитый русский поэт Гавриил Романович Державин в это время служил в Преображенском полку, том самом, который пытался сдержать майор Воейков, напоминая солдатам и офицерам о присяге Петру III. Едва не став жертвой их ярости, майор бежал, а полк с криками «ура!» пришел присягнуть Екатерине, говоря: «Виноваты, что последние пришли: офицеры нас не пускали; зато четырех мы арестовали и привели в доказательство нашего усердия, потому что мы того же хотим, чего наши братья». Вместе с преображенцами, конногвардейцами и другими гвардейцами Державин попал во дворец, где рядом с ним, возможно, оказался и наш герой, быть может, они там и познакомились или просто наблюдали за происходящим. Но тем не менее в дальнейшей служебной карьере великому поэту не раз помогал бывший гвардеец Григорий Потемкин.
Разобравшись по ранжиру, роты гвардейцев с трепетом целовали Святой крест, подносимый каждому рядовому архиепископом Новгородским, и это была присяга в верности службы императрице Екатерине. День соответствовал значимости события, небо было безоблачным, и ярко, будто желая, чтобы все увидели торжество немецкой принцессы, светило солнце. Державин вспоминает, что нескончаемым потоком приходили во дворец армейские полки и, присягнув, примыкали к полкам гвардии, «занимая места по улицам Морским и прочим», даже до отдаленного района Петербурга — Коломны.
Завершив триумфальный объезд казарм, где Екатерина каждый раз встречала восторженный прием, она прибыла в Зимний дворец. Ее верная подруга и соратница Екатерина Дашкова, узнав о происходящем в столице, надела парадное платье и поспешила присоединиться к императрице. В карете она подъехала к площади перед дворцом, заполненной гвардейцами, многие из которых уже успели переодеться в невесть как сохраненную форму петровского образца, скинув ненавистную прусскую амуницию, и армейскими полками. «Я хотела пересечь площадь, — вспоминала Екатерина Романовна, — некоторые офицеры и солдаты меня узнали, подняли и понесли над толпой». Остановились они только перед покоями Екатерины. Измятое платье, растрепанная прическа, румянец на щеках и горящие глаза — такой предстала перед императрицей Дашкова. Они бросились в объятия друг к другу, повторяя: «Слава Богу! Слава Богу! Слава Богу!» Это все, что они могли сказать. Когда спало волнение, императрица рассказа о своем побеге из Петергофа и о том, с каким восторгом ее встречали полки, а Дашкова посетовала, что не могла приехать сразу, так как не был готов ее мужской костюм.
Прибытие юного наследника Павла Петровича, доставленного во дворец прямо в ночной рубашке, было встречено радостными криками толпы, проникшими в покои сквозь растворенные окна. По приказу Екатерины все двери во дворец открыты: каждый может приблизиться к своей императрице. Члены Священного синода, сенаторы, высшие сановники, придворные вельможи, послы, купцы, горожане — все спешат выразить свои верноподданнические чувства, поздравить ее величество, коснуться края одежды. В течение нескольких часов Екатерина, во всем блеске своего обаяния, радостная и сияющая, принимает поздравления высокопоставленных лиц и простолюдинов. Время от времени она отдает вполголоса распоряжения своим верным сторонникам: проследить, чтобы известие о перевороте как можно позже достигло Петра III, перекрыть все въезды в город и дорогу на Ораниенбаум, послать сообщение о смене власти в полки, стоявшие в окрестностях столицы, и на базу военно-морского флота в Кронштадт, вернуть из Нарвы войска, отправленные в Данию, во избежание беспорядков строго контролировать раздачу спиртного… Все происходившее до мельчайших подробностей контролировалось Екатериной, все решения принимались ею, она теперь глава государства. На улице тем временем огласили манифест, отпечатанный ночью. В нем императрица объявляла причины, толкнувшие ее на такие решительные действия, только они и могли спасти Россию от уничтожения православной веры, порабощения славы российского оружия после заключения мира с Пруссией, нарушения «внутренних порядков». «Того ради, убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностью, — объявляла Екатерина II, — принуждены были, приняв Бога и его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступили на престол наш всероссийский и самодержавный, в чем и все наши верноподданные присягу нам торжественно учинили».
В это время ничего не подозревающий Петр III в сопровождении своей любовницы Елизаветы Воронцовой, придворных кавалеров и дам в парадных туалетах приезжает из Ораниенбаума в Петергоф. Остановившись у павильона Монплезир, где он ожидал найти свою супругу, облаченную для встречи с ним в парадное платье, Петр поражается тишине, которая его пугает. Двери и окна закрыты, не видно суетящихся слуг, никто не спешит проводить императора в покои. Наконец подходит офицер охраны и сообщает: «Дом пуст. На рассвете императрица бежала». Петр с криками «Катерина, Катерина!» вбегает в комнаты, словно желая отыскать в пустом доме обманувшую его супругу, пробегает через зимний сад, китайский кабинет, приемную, оттуда в музыкальный салон — ее нет, это не шутка, она не прячется от него, как бывало во времена их отрочества. Канцлер Михаил Воронцов сообщает Петру III о сведениях, только что полученных от тайного агента в Петербурге: Екатерина провозглашена императрицей. Петр не находит в себе сил сопротивляться, не готов сражаться, не хочет выступать с голштинским войском на столицу; он сломлен.
Неудачей обернулась и попытка сторонников свергнутого императора привезти его в Кронштадт. 29 июня в час ночи императорской яхте, вошедшей при свете летнего неба над Финским заливом на рейд морской крепости, не позволили пришвартоваться. «Нет больше императора. Да здравствует императрица, — прокричал вахтенный офицер. — Возвращайтесь в море!» На рассвете судно причалило у летней резиденции в Ораниенбауме. Петр не слушает советов, он не хочет принимать никаких решений, единственное, что ему надо, — забыть, лечь спать, никого не видеть.
В то время как свергнутый император направлялся в Кронштадт, его супруга после легкого обеда, отдав необходимые для защиты города распоряжения и переодевшись вместе с Дашковой в позаимствованные у верных гвардейских офицеров мундиры, во главе войска направилась в Ораниенбаум, чтобы самолично арестовать неудачливого супруга. По традиции императорской семьи, она приняла на себя звание полковника Преображенского и Конного полков. Выйдя из дворца по наружной лестнице на площадь, Екатерина приняла первый парад своего царствования.
Именно с ним связана и знаменитая легенда о темляке, якобы благодаря которому императрица обратила внимание на Григория Потемкина. Легко вскочив в седло белого породистого рысака, императрица заметила, что на сабле нет темляка. Потемкин, находившийся в свите императрицы, услышав об этом, сорвал свой и поднес ей, обратив на себя внимание. Но, как мы уже поняли, Екатерина не только знала Потемкина, но и заметила его «сметливость, мужество и расторопность». Кроме этого Потемкин как унтер-офицер не имел темляка.
Из столицы полки выступили обыкновенным церемониальным маршем, повзводно, под барабанный бой. Во главе — императрица в мундире на белом коне с обнаженной шпагой в руках. Она лихо усмиряет приплясывающего от нетерпения горячего коня, длинные каштановые волосы, вырывающиеся из-под собольей шапки с венком из дубовых листьев, развеваются на ветру. Зрелище было величественным и завораживающим: эта женщина в мужском мундире, олицетворяющая силу и грацию, вызывала всеобщее восхищение и желание следовать за ней на край света. Она хорошо продумала и политический эффект своего появления в гвардейском мундире во главе армии — это торжество над жалким противником, спрятавшимся под юбкой фаворитки. Возгласы восхищения и одобрения перекрывают грохот барабанов и звуки флейт.
Через двадцать лет Державин, вспоминая этот величественный день триумфа Екатерины, поэтически обращаясь к великому художнику прошлого Рафаэлю, просил его:
Идущая сквозь летнюю ночь, армия во главе с богиней войны спустя несколько часов достигает небольшого местечка Красный Кабак, где объявляется привал. Княгиня Дашкова вспоминает, что в скверном доме, оказавшемся жалким постоялым двором, нашлась всего лишь одна широкая кровать. Застелив ее офицерским плащом, женщины смогли отдохнуть, не раздеваясь, несколько часов, но в пять утра 29 июня они вновь вскочили в седла. По дороге в Ораниенбаум парламентарии Петра III передают Екатерине его предложения о начале переговоров и условиях разделения власти, которые она отклоняет. Ей нужна только полная победа.
Гаврила Романович Державин вспоминает, как ранним утром полки подошли к Петергофу, находившемуся всего в девяти верстах от Ораниенбаума, и «чрез весь зверинец, по косогору, увидели по разным местам расставленные заряженные пушки с зажженными фитилями» под прикрытием нескольких армейских полков и голштинских батальонов. Немедленно доложили Екатерине. Но, не сделав ни единого выстрела, все они отдались государыне в плен и принесли ей присягу верности. Вернувшись спустя несколько часов (но каких!) в Монплезир, Екатерина продиктовала текст отречения, его должен был подписать свергнутый император.
В ожидании ответа Петра III Екатерина садится за стол с офицерами, но даже среди торжествующих сторонников ее не оставляют размышления о том, что должно свершиться. Что, если он откажется подписать отречение? Встречаться ли с ним, когда его привезут? Как решить судьбу супруга, ведь он всегда будет напоминанием о ее незаконном восшествии на престол? Вопросы без ответов.
После обеда, часу в пятом, мимо расположившихся в Петергофе полков проследовала большая четырехместная карета в сопровождении конного конвоя с завешенными окнами, с вооруженными гвардейцами на запятках, на козлах и по подножкам. Привезли отрекшегося от престола Петра III. Все кончено, теперь Екатерина может торжествовать: она победила. На просьбу встретиться с женой свергнутый император получает отказ, с него снимают награды, шпагу и военный мундир, дав взамен гражданскую одежду. С его любовницы Елизаветы Воронцовой толпа солдат сорвала все украшения. Никита Панин объявляет Петру III волю императрицы — отныне он государственный узник и будет жить в загородном дворце в Ропше, недалеко от Санкт-Петербурга, в ожидании решения своей участи. Его увозят в той же карете в сопровождении Алексея Орлова и конвоя из преданных сторонников Екатерины, среди которых оказался и Григорий Потемкин.
Войска в седьмом часу пополудни тронулись из Петергофа в обратный путь на Петербург, как вспоминают участники этого знаменательного похода, шли они всю ночь «и часу по полуночи в двенадцатом прибыли благополучно вслед императрицы в летний деревянный дворец», где, простояв часа два, были распущены по квартирам.
Большая четырехместная карета, запряженная несколькими лошадьми, доставила свергнутого императора в сопровождении конвоя в место его последнего приюта — по словам Екатерины II, «местечко, называемое Ропша, очень уединенное и приятное». Окошки были также плотно зашторены, на запятках, козлах и подножках по-прежнему находились вооруженные гренадеры. Вместе с Петром III был оставлен только камер-лакей Маслов, а с фавориткой Елизаветой Воронцовой его разлучили навсегда. За каретой скакал конвой во главе с Алексеем Орловым, с ним было еще четыре обер-офицера и сто человек унтер-офицеров и солдат.
Начальник стражи, Алексей Орлов, в письме, посланном 2 июля самой императрице, упоминает имя Потемкина, находящегося в составе команды наиболее доверенных лиц: «Матушка милостивая, государыня, здраствовать Вам мы желаем нещетные годы. Мы теперь по отпуске сего письма и со всею командою благополучны, только урод наш очень занемог и схватила его нечаенная колика, и я опасен, штоб севоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил. Первая опасность, што он действительно для нас всех опасен для тово, што он иногда отзывается, хотя в прежнем состоянии быть. В силу имяннова вашего повеления я салдатам деньги за полгода отдал, також и ундер-офицерам, кроме одного Потюмкина, вахмистра, для того, што он служит без жалованья». Это говорилось уже после смерти Петра III, тайна которой будоражит многих историков до сих пор.
Тот факт, что Потемкин, еще не имевший офицерского чина, оказался среди активных участников переворота, весьма примечателен. Еще одним немаловажным свидетельством участия Потемкина в перевороте 1762 г. являются награды, их он был удостоен за услуги, оказанные при этом случае Екатерине II. Многие офицеры Конного полка были пожалованы следующими чинами. В июле от полка был представлен доклад о произведении в корнеты вахмистров Конной гвардии, а против фамилии Потемкина императрица написала: «быть порутчиком»; кроме этого он получил 400 душ крестьян и 10 000 рублей.
Местечко Ропша, куда доставили Петра III, было подарено ему теткой императрицей Елизаветой Петровной и являлось прекрасным образцом русского барокко. Удачно вписанная в красивый природный ландшафт, дворцовая Ропша считалась одной из красивейших пригородных императорских резиденций. В прудах, окружавших дворец, разводили форель, карпов, карасей — опальный император, как и его тетушка, был любителем рыбной ловли. В парках, незаметно переходивших в густые еловые и лиственные леса, водились медведи, волки, специально выпущенные олени, зайцы и прочее зверье.
Около восьми вечера карета с Петром III замедлила ход и, свернув с петергофской дороги, оказалась на аллее Верхнего парка. Спустя несколько минут она остановилась перед дворцом. Солдаты окружили его, у каждого окна были поставлены часовые, а при дверях даже по двое. Охрана распахнула дверцы, и пленника провели через внутренний садик в покои. Его поместили в спальне, где стояла широкая кровать с балдахином. К спальне примыкала маленькая комната, в которой Петр III, как он писал к Екатерине, едва мог передвигаться. При свергнутом императоре неотлучно находился охранник, ни на минуту не покидавший пленника, что очень смущало его — об этом он тоже писал к супруге. В своих посланиях он просил прислать к нему Елизавету Романовну, а с нею любимую собачку, негра Нарцисса и скрипку. «Но, — сообщала Екатерина своему бывшему фавориту Станиславу Понятовскому в Польшу, — боясь произвести скандал и усилить брожения среди людей, которые его караулили, я ему послала только три последние вещи».
В комнатах при свергнутом императоре постоянно находились только офицеры, поэтому вряд ли мог унтер-офицер Григорий Потемкин стать свидетелем тех неприглядных сцен, устраивавшихся в дворцовых покоях и сохранившихся в рассказах современников. О том, что происходило в Ропшинском дворце, многие могли только гадать. 1 июля в Петербург прибыл курьер с известием, что бывший император нездоров, только спустя два дня лейб-медик Лудерс отправился в «скверном русском экипаже» вместе с любимым мопсом и скрипкой Петра Федоровича в Ропшу.
Через несколько дней Екатерина получила печальное известие от Алексея Орлова: «Матушка милосердная государыня. Как изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть; но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка — его нет на свете. Но никто сего не думал. И как нам задумать поднять руку на государя! Но, государыня, совершилась беда. [Мы были пьяны, и он тоже.] Он заспорил за столом с князем Федором, не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единаго виноваты, достойны казни. Помилуй меня для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил, прогневили тебя и погубили души навек».
В письме к бывшему фавориту Станиславу Понятовскому Екатерина излагает иную версию смерти Петра III: у свергнутого императора случился приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу, два дня он был в этом состоянии, потом последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он «испустил дух, потребовав (перед тем) лютеранского священника». По словам Екатерины, она, опасаясь, не отравили ли пленника офицеры, приказала произвести вскрытие тела, но не было обнаружено «ни малейшего следа (отравы)»; Петр III имел совершенно здоровый желудок, но умер он от «воспаления в кишках и апоплексического удара». «Его сердце, — замечает овдовевшая Екатерина Алексеевна, — было необычайно мало и совсем сморщено».
Верная подруга императрицы Екатерина Дашкова спустя годы вспоминала о том трагическом дне, когда государыня получила известие о смерти Петра III: «Я нашла императрицу в совершенном отчаянии; видно было, под влиянием каких тяжких дум она находилась. Вот что она мне сказала: “Эта смерть наводит на меня ужас; этот удар меня сокрушает”». Верный статс-секретарь императрицы Храповицкий в своем дневнике подробно рассказал, как Екатерина II беседовала с ним о перевороте 1762 г. Она говорила, что ее восшествие на престол нельзя сравнить с переворотом, возведшим на трон императрицу Елизавету Петровну. «Тут не было неустройства, но было единодушие… Меня знали 18 лет прежде», — сказала Екатерина.
Многие годы историки пытаются разгадать тайну смерти Петра III: был ли это приказ Екатерины II или инициатива Орловых, знала ли она или нет, искренне соболезновала и переживала или надела маску и лицедействовала, чтобы оправдать себя? Навеки стены Ропшинского дворца спрятали ответы на все эти вопросы. Трудно поверить, что Екатерина II, только что захватившая власть, была настолько уверена в незыблемости своего нового положения, что распорядилась о расправе с низвергнутым императором. Приказала ли Екатерина умертвить свергнутого императора и супруга или нет, нам неизвестно, но его смерть избавила ее от опасности нового дворцового переворота в пользу заточенного монарха и постоянной оппозиции, поддержкой которой мог стать живой Петр III. Однако образ супруга еще долгие годы преследовал Екатерину, то там, то здесь на обширной территории Российской империи появлялись самозванцы, выдававшие себя за чудом спасенного царя, а самым опасным стал Емельян Пугачев.
Вот так, поставив все на карту, рискнув не только собственной судьбой и жизнью, но и многими другими, немецкая принцесса из небогатого Анхальт-Цербстского рода стала самодержицей громадной Российской империи, повелительницей многих и многих народов, населявших ее. Позже она напишет барону Гримму об этих трагических днях переворота 1762 г. в ее жизни и судьбе России: «Все дело заключалось в том, чтобы или погибнуть вместе с сумасшедшим, или спастись вместе с народом, который хотел избавиться от него. Если бы он вел себя благоразумнее, с ним бы ничего не случилось». Постепенно Екатерина уверила и себя, и окружающих в том, что она единственная была спасительницей великой Российской империи. Страна с радостью приняла узурпировавшую власть Екатерину, которая благополучно процарствовала 34 года и вошла навеки в российскую историю как Екатерина Великая. «Счастье не так слепо, как его себе представляют, — напишет она позднее в своих «Записках». — Часто оно бывает следствием длинного ряда мер, верных и точных, не замеченных толпою и предшествующих событию. А в особенности счастье отдельных личностей бывает следствием их качеств, характера и личного поведения».