В XVIII в. Россия превратилась в одну из крупнейших держав с формой правления, определяемой как абсолютная монархия. Такая форма правления была характерна для ряда стран Европы этого периода: Австрии, Испании, Пруссии, Франции и др. Абсолютизм был всегда связан с нарастанием личностного начала в системе государственного управления. Императорская власть, вытесняя традиционные институты управления сословно-представительной монархии учреждениями, непосредственно подчиненными императору, создавала вместе с тем своего рода «дублирующую систему» — фаворитов, людей, близких к монарху и выполнявших его прямые указания как через руководство государственными учреждениями, так и непосредственно. Фаворитизм — это своего рода универсальная характеристика системы управления абсолютистского государства.

Расцвет абсолютизма в России неразрывно связан с именем Екатерины II. При ней происходит расширение территории Российской империи, совершенствуется законодательная база российского абсолютизма, осуществляется ряд важных государственных реформ. Осуществление государственной деятельности в эпоху «просвещенного абсолютизма» проходило в специфических формах, тесным образом связанных с отсутствием в России четкого разделения власти на законодательную, исполнительную и судебную. Формально главой государства являлся монарх, воплощавший в себе все три ветви власти. Наиболее полное и концентрированное выражение статуса власти царя как верховного главы дается во второй главе Соборного уложения 1649 г. «О государьской чести и как его государьское здоровье оберегать». Абсолютистские черты, приобретаемые монархией, в отождествлении власти и личности царя с государством. В условиях абсолютизма монархия, стремясь осуществить свою «цивилизаторскую» миссию, заключающуюся в дальнейшей централизации государства, постепенно реформирует аппарат управления, вводя во всех его звеньях, сверху донизу, систематическое разделение труда. При этом в государстве складывается иерархия учреждений и должностей, предусматривающая подчинение низших звеньев администрации высшим, а всей армии чиновников — абсолютному монарху, находящемуся наверху пирамиды власти.

Государственный деятель — это человек, в силу своего служебного положения способный и обязанный принимать решения, имеющие общегосударственное значение. В системе абсолютистского государства чем больше он приближен ко двору и лично к монарху, тем более он эффективен. Отсюда такое специфическое состояние, связанное с государственной деятельностью, как положение фаворита. Фаворит, как правило, находится в тесных личных отношениях с государем и в связи с этим получает возможность распоряжаться частью его неограниченной власти. Уже сам перевод французского слова «favori», «favorite» (от латинского favor — благосклонность), как любимец высокопоставленного лица, получающий выгоды и преимущества от высокого покровительства, отличает его от смысла слова «фаворитка» — любовница. Фаворитизм, таким образом, не обязательно состояние любовника. Это понятие значительно шире. Мы считаем, что фаворитизм является одним из существенных инструментов в системе государственного управления абсолютизма. Его следует определять как назначение на государственные посты и должности, исходя из личной заинтересованности монарха в деятельности того или иного человека. При этом фаворитизм — всегда нарушение общего принципа назначения на государственные должности.

Если формально при прохождении ступеней государственной службы действовали как писаные законы, в частности «Табель о рангах», так и неписаные, предусматривающие занятие должностей в зависимости от возраста, соотношения со служебной карьерой своих коллег, то фаворитизм был нарушением обычного прохождения службы. Вместе с тем он сам являлся принципом функционирования абсолютистского государства. Он не имел статусного характера, не предусматривался юридически. Следовательно, лица, пользующиеся такой властью, в данном случае не имели на нее формального права, и их положение было всегда нестабильно. Впрочем, это нарушение тоже регламентировалось обычаем, имело некоторые традиции. Фаворитизм — права немногих избранных — был тем самым исключением, которое лишь подтверждало обязательность служебных правил для остальных.

Исходя из этого, фаворит мог ограничиться устройством своих личных дел, представляя собой тип «случайного человека». В то же время, обладая определенными личными качествами: умением рисковать, политической интуицией, предприимчивостью и, наконец, стремлением служить царю и Отечеству, — фаворит мог осуществлять свою государственную деятельность, соотнося ее с объективными потребностями страны, и внести значительный вклад в реализацию политического курса.

Ярчайшим образцом такого типа фаворита — государственного деятеля можно считать Г.А. Потемкина, сумевшего успешно реализовать себя в государственной деятельности и оказавшего большое влияние на развитие и реформирование Российской империи второй половины XVIII в.

Г.А. Потемкин является достаточно характерной фигурой в ряду известных государственных деятелей XVIII в.: А.Д. Меншикова, Э. Бирона, А.И. Остермана, И.И. Шувалова и др. При всем личном своеобразии и человеческой неповторимости Потемкин в принципе укладывается в определенные политические традиции, связанные с осуществлением государственной деятельности фаворитом. Исполняемые им обязанности сложно разнести по конкретным сферам государственной деятельности. Занимая определенные посты, Потемкин в то же время участвовал в обсуждении и решении практически всех вопросов законодательства, внутренней и внешней политики, реформирования государственного аппарата и армии, создания Черноморского флота и т.п. По сути, он являлся вторым лицом в государстве, а по мнению некоторых биографов — даже соправителем императрицы.

Исторический опыт создал институт фаворитизма как часть государственного механизма, когда рядом с абсолютным монархом находился человек, облеченный особым доверием, занимавший почти все главные посты в государстве и связанный с правителем личными отношениями. Как любой абсолютный монарх, Екатерина считала, что эффективное царствование зависит в первую очередь от управителей, «и как все на свете держится людьми, то люди могут и управиться…». Она ничуть не сомневалась, что «в замечательных людях никогда не бывает недостатка, так как люди зависят от обстоятельств, а обстоятельства зависят от людей. Мне никогда не приходилось отыскивать людей, — говорила императрица, — но у меня всегда под рукой находились люди, которые мне служили и всегда служили хорошо. Кроме того, я по временам люблю новых людей: работа идет хорошо, когда они работают вместе и рядом с прежними». Апогей развития этой системы мы наблюдаем в последней четверти XVIII в., когда Потемкин, уже утратив место фаворита как такового, оставался фактически соправителем Екатерины на протяжении многих лет и не потерял ни одного своего поста. Некоторые объясняют это его тайным браком с Екатериной. Нельзя исключать влияние этого возможного фактора. Но нельзя забывать, что и с Григорием Орловым ее связывали достаточно сильные узы — десятилетняя связь и общий ребенок, но Орлов не достиг таких вершин в государстве. Скорее всего, сила личной привязанности Екатерины к Потемкину совпала с ее убежденностью в его способностях и незаменимости; ее уверенность укреплялась по мере раскрытия его всесторонней натуры. Действительно, неимоверно быстро прошедший ступени высших административных и военных должностей, делом доказавший свое соответствие им, выученный императрицей, Потемкин стал самой могущественной и влиятельной фигурой екатерининского времени.

4 февраля 1774 г. Григорий Потемкин прибыл в Царское Село. Начинается его сближение с Екатериной, о чем свидетельствует, например, письмо Д.И. Фонвизина к A.M. Обрескову: «Здесь у двора примечательно только то, что камергер А.С. Васильчиков выслан из дворца и генерал-поручик Потемкин пожалован генерал-адъютантом и в Преображенский полк подполковником». Об этом же новшестве, происшедшем в покоях императрицы, пишет мужу, новгородскому генерал-губернатору, Е.К. Сивере: «Новый генерал-адъютант дежурит постоянно вместо всех других… Говорят, он очень скромен и приятен».

Давнишний знакомый Потемкина поэт Василий Петров восторженной одой отозвался на пожалование Потемкину столь значимого при дворе генерал-адъютантского чина. Строки эти долгие годы были известны только специалистам, а теперь и вы можете познакомиться с традиционным для блестящего XVIII в. образчиком литературы, призванным воспевать доблести и таланты знаменитых личностей, героев («ироев») и знаменательные торжества:

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

С получением символического чина генерал-адъютанта Потемкин начинает открыто бывать во дворце, войдя в узкий круг самых доверенных людей Екатерины. Уже 7 марта Екатерина сообщает А.И. Бибикову, командированному для подавления Пугачевского восстания, о приближении к себе Потемкина, которого он хорошо знал: «Во-первых, скажу Вам весть новую: я прошедшего марта 1-го числа Григория Александровича Потемкина по его просьбе и желанию к себе взяла в генерал-адъютанты, а как он думает, что Вы, любя его, тем обрадуетеся, то сие к Вам и пишу. А кажется мне, что по его ко мне верности и заслугам немного для него сделала, но его о том удовольствие трудно описать. А я, глядя на него, веселюсь, что хотя одного человека совершенно довольного около себя вижу».

Двор пытается разгадать нового фаворита, понять, какой политики от него ожидать, надолго ли он, каков. Все обсуждают генерал-адъютанта, его внешность, манеры, поведение, поступки. Те, кто давно с ним знаком, сразу становятся любимы в обществе как возможные протеже. По сообщениям надежных информаторов, английский дипломат Гуннинг заметил в одной из своих депеш, что, «если рассматривать характер любимца императрицы, которому она, кажется, хочет доверить бразды правления, нужно бояться, что она кует себе цепи, от которых нелегко освободиться». Григорию Александровичу Потемкину с этого времени пришлось научиться жить на виду у множества людей, критически оценивавших каждый поступок, каждое слово, каждый взгляд вельможи.

Представитель прусского короля Фридриха Великого при дворе Екатерины II граф Сольмс 4 марта 1774 г. представил своему правительству подробный отчет о событиях жизни императрицы. Они, по его мнению, сильно осложняли принятие каких-либо важных политических решений в России: «…при дворе начинает разыгрываться новая сцена интриг и заговоров. Императрица назначила генерала Потемкина, недавно вернувшегося из армии, своим генерал-адъютантом, а это необыкновенное отличие служит вместе с тем признаком величайшей благосклонности, которую он должен наследовать от Орлова и Васильчикова. Потемкин высок ростом, хорошо сложен, но имеет неприятную наружность, так как сильно косит. Он известен за человека хитраго и злаго, и потому новый выбор императрицы не может встретить одобрения». Говоря о вхождении Потемкина в орбиту ближайших людей Екатерины, Сольмс опасается столкновений его с Орловыми и предполагает развитие ситуации: «Хотя теперь Орлов и не разчитывает уже на прежнюю благосклонность к нему императрицы, однако нет оснований предполагать, чтобы он желал разстаться со своим первенствующим значением, и так как новый любимец, по-видимому, настолько же честолюбив, насколько тщеславен, то надо думать, что эти два соперника согласятся разделить между собой влияние на дела». Наблюдая за двором со стороны, прусский дипломат не мог знать о действиях опытной в управлении Екатерины, которая сумела иначе решить вопрос между Потемкиным и Орловым.

Положение, занятое Г.А. Потемкиным при дворе, было совершенно особое, ни прежде, ни после никто не достигал подобных успехов. Это отмечали и современники князя: «Любимцы ее (Екатерины II. — Н.Б.) не имели до сего никакого важного значения в правительстве…» «Никогда еще ни при дворе, ни на поприще гражданском или военном, — писал французский посол граф Л.-Ф. Сегюр, — не было царедворца более великолепного и дикого, министра более предприимчивого и менее трудолюбивого, полководца более храброго и вместе нерешительного». Положение Потемкина не зависело от того, кто именно занимал в Зимнем дворце ближайшие апартаменты к внутренним покоям императрицы — А.П. Ермолов или А.Д. Ланской, A.M. Мамонтов или кто-то другой. Оно было основано прежде всего не на интимной связи, и потому было значительно серьезнее, прочнее и не прекращалось с окончанием фавора — оно коренилось как в согласии государственных идей и политических целей, так и в тождестве взглядов и намерений. Об этом писала и сама Екатерина: «У князя Потемкина были качества, встречающиеся весьма редко и отличавшия его между всеми другими: смелый ум, смелая душа, смелое сердце. Вот почему мы всегда понимали друг друга».

Так началась блистательная карьера Г.А. Потемкина, состоявшаяся благодаря его разносторонним способностям. Екатерина II сумела увидеть их и оценить. В марте 1774 г. Г.А. Потемкин получил чин генерал-адъютанта и был назначен подполковником Преображенского полка, в мае — членом высшего совещательного органа — Совета при высочайшем дворе, генерал-аншефом и вице-президентом Военной коллегии, в декабре награжден орденом Св. Андрея Первозванного, 10 июля 1775 г. возведен в графское достоинство, в 1776 г. пожалован в поручики Кавалергардского корпуса и 27 февраля того же года стал князем Священной Римской империи с титулом светлейшего.

Екатерина II очень довольна, когда удается порадовать своего любимца знаками государственных наград. «Здравствуй, миленький, и с Белым Орлом, и с двумя красными лентами, и с полосатым лоскутком, который, однако, милее прочих, ибо дело рук наших. Его же требовать можно как принадлежащий заслуге и храбрости», — веселится довольная императрица, поздравляя Потемкина с получением синей ленты польского ордена Белого Орла, двух красных лент орденов Св. Анны и Св. Александра Невского, носившихся через плечо, а полосатый лоскуток (черно-оранжевая ленточка) принадлежал к боевому ордену Св. Георгия 3-й степени, полученному Потемкиным еще в 1770 г. Боевые награды, говорит Екатерина, несоразмерно дороже, чем парадные награждения.

Назначение Потемкина подполковником Преображенского полка, полковником которого была сама Екатерина, показало двору, что это не временное увлечение императрицы, что Потемкин нечто более серьезное, чем один из фаворитов. «Все странною манерою идет, — сообщает графиня Е.М. Румянцева своему мужу, бывшему командиру Потемкина фельдмаршалу П.А. Румянцеву о переменах при дворе, — не так, как прежде, в публике сдержана благопристойность, так что и отмены никакой нету, а больше все старых менажируют, подполковничество гвардии их (Орловых. — Н.Б.) с ног срезало и доказывает, что он преодолел, потому что Алексей Григорьич здеся и в бытность его при нем определяется другой в полк. Григорий Александрыч теперь ту методу ведет, что сказывает, что во всех ищет дружбы… Граф Чернышев весьма смутен, ходит и твердит, что в Ерополец жить поедет… Я теперь считаю, что ежели Потемкин не отбоярит пяти братов, так опять им быть великим. Правда, что он умен и может взяться такою манерою, только для него один пункт тяжел, что великий князь не очень любит, и по сю пору с ним ничего не говорил, как и приехал из армии; да не мудрено это будет, вперед все сделается, сын с материю на такой ноге нонеча, что никогда так не бывали, он может к ней идти, коли хочет, и сам обо всем с нею говорить… И графа Панина состояние или кредит стал гораздо лучше; он нонеча так делался, что и мало ездил в эти дни, когда такая перемена делалася у двора и по наружности никакого виду, а Григорий Александрыч с ним очень хорошо…»

Екатерина Михайловна Румянцева, занимая должность обер-гофмейстерины при малом дворе наследника престола Павла Петровича, была прекрасно осведомлена в придворных интригах, и ее письма к мужу чем-то напоминают реляции о событиях военной кампании. Действительно, она показала, что Потемкин повел правильную политику при дворе — старается быть другом всем. И еще один урок придворной жизни дала ему сама Екатерина II: «Только одно прошу не делать: не вредить и не стараться вредить Кн[язю] Ор[лову] в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, которого он более мне хвалил и, по-видимому мне, более любил и в прежнее время, и ныне до самого приезда твоего, как тебя. А есть ли он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне непригоже их расценить и разславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь. Вот те нравоученье: умен будешь — приимешь; неумно будет противуречить сему для того, что сущая правда». Потемкин понял — после своего назначения подполковником Преображенского полка он посетил своего предшественника Алексея Григорьевича Орлова, брата прежнего фаворита Григория, и беседовал с ним о делах полка. Уже 25 сентября 1774 г. в письме из Пизы, куда он отправился выполнять важнейшую государственную миссию по захвату самозванки Таракановой, Алексей Орлов одобрял меры, разработанные Потемкиным для восстановления состояния Преображенского полка, выказывал ему дружеские чувства, жаловался на плохое здоровье. Орловы должны были принять нового любимца императрицы, которого они давно и хорошо знали.

Особо доверяя Потемкину, Екатерина советовалась с ним при подготовке официальных писем к Орловым и ставила своего ближайшего помощника в известность о характере переписки: «Голубчик, при сем посылаю к вам письмо к графу Алексею Григорьевичу Орлову. Есть ли в ортографии есть ошибка, то прошу, поправя, где надобно, ко мне возвратить». Ровные отношения с Орловыми сохранил Потемкин и в последующие годы, когда уже занял крупные посты в государстве. 21 августа 1788 г. Алексей Орлов благодарил его за заботу о своем воспитаннике — внебрачном сыне Александре Чесменском (тот состоял в штате князя). «При сем случае, — продолжал герой екатерининских времен, — посылаю к вашей светлости лучшаго из моих кипрского вина двенадцать бутылок за печатею моею, которое я в бытность мою в Санкт-Петербурге обещал вашей светлости по приезде вашем в Москву… желаю от сердца моего оное употребить во здравие».

Приехав ко двору и вступив в покои императрицы, сумел Потемкин сблизиться и с графом Н.И. Паниным, поддержавшим его в противовес влиянию своих противников — Орловых и З.Г. Чернышева. Об этом свидетельствуют донесения иностранных дипломатов. Представитель прусского короля Фридриха Великого при дворе Екатерины II граф Сольмс, с каждым днем меняя свое впечатление от Потемкина, сообщал в своей депеше от 7 марта 1774 г.: «…перемена любимца, по-видимому, не тревожит Панина. Напротив того, мне кажется, он доволен ею и надеется извлечь из нее некоторые выгоды. Более того, он разсчитывает на то, что это событие повлечет за собою падение Орловых и уменьшит влияние князя Григория Григорьевича на императрицу… Пока еще Потемкин не имеет ни доверия, ни партии, ни друзей. Если для приобретения тех и других он будет придерживаться графа Панина, то скорее будет хорошо, чем дурно… Боюсь только, чтоб Потемкин, имеющий вообще репутацию лукаваго и злаго человека, не воспользовался бы добротою Панина». Ему вторит и английский дипломат Гуннинг: «Г. Потемкин продолжает поддерживать величайшую дружбу с г. Паниным».

Спустя несколько дней граф Сольмс окончательно убеждается в том, что Потемкин обладает небывалым влиянием на Екатерину и прочно вошел в политическую элиту: его правительство должно учитывать этот факт при подготовке каких-либо дипломатических проектов. 18 марта, комментируя произведение Потемкина в подполковники Преображенского полка, прусский представитель приходит к следующему заключению: «По-видимому, Потемкин сумеет извлечь пользу из расположения к нему императрицы и сделается самым влиятельным лицом в России. Молодость, ум и положительность доставят ему такое значение, каким не пользовался даже Орлов. Григорий Григорьевич будет скоро забыт, и вся фамилия Орловых ниспадет в общий уровень». А 24 марта Сольмс сообщает, что «они (Орловы. — Н.Б.) во всеуслышанье говорят, что уже утратили доверие и намерены совершенно удалиться от двора. Камергер Васильчиков очистил свое помещение во дворце, и теперь там по-прежнему будет собираться Совет. Князь Орлов также очищает свои покои во дворце, куда переселится новый любимец, помещавшийся до сих пор в дежурной генерал-адъютантской комнате».

Стране и сохранению государства в это время угрожает самое крупное социальное потрясение XVIII в. — восстание под предводительством Емельяна Пугачева, отличавшееся массовостью, большей организованностью, четко выраженными целями. Наряду с казаками в восстании приняли участие различные группы населения, каждая из которых преследовала свои цели: крестьяне и заводские рабочие Урала боролись против крепостного права, борьба нерусских народов Поволжья носила национально-освободительный характер. Антиправительственная пропаганда Пугачева находила отклик среди простого народа, положение которого было действительно тяжелым: несмотря на филантропические призывы Екатерины II к умеренности и терпимости, эксплуатация крестьян и работных людей на заводах с каждым годом становилась все невыносимее. В ходе восстания Пугачев, объявивший себя счастливо спасшимся императором Петром III, и его сторонники создавали органы управления, подобно существовавшим в России того времени, самозванец подписывал указы, составленные на манер царских, и жаловал своих приближенных дворянскими титулами, создавая, таким образом, параллельные государственным институты власти и иерархию чинов.

Волна восстания, сопровождавшаяся обильным кровопролитием и проявлениями варварства и вандализма, катилась по просторам Российской империи, наводя ужас на дворянское общество. Жертвами недовольных стали тысячи дворян, чиновников, священников, горожан, простых солдат, не подчинившихся самозванцу.

С первых же шагов своего возвышения Потемкин не только постоянно дежурит во дворце, но и становится единственным докладчиком по военным делам. По его рекомендации против Пугачева в Оренбург Екатерина все-таки отправляет А.В. Суворова; Потемкин же советует ей обратить внимание на тех или иных способных людей, которых знает по действующей армии. Екатерина писала ему: «Батинька, пошлите повеление в обои армии, чтобы, оставя самое нужное число генералов при войсках для возвращения полков в Русь (после заключения мира с Турцией. — Н.Б.), прочие генералы-поручики и генералы-майоры ехали каждый из тех, коим повелено быть при дивизии Казанской, Нижегородской, Московской и прочих бунтом зараженных мест… и чтоб каждый из них взял с собой невеликий эскорт и везде бы объявляли, что войска идут за ними…» Это должно было внушить надежду сторонникам стабильности и самодержавной власти и страх сочувствующим самозванцу Пугачеву.

Самое деятельное участие принял Потемкин в назначении П.И. Панина в «спасители отечества» летом 1774 г., когда стране угрожало восстание Емельяна Пугачева. Считаясь с влиянием Н.И. Панина, он с его помощью рассчитывал еще более укрепить свое положение при дворе. Уже 7 марта Павел Панин в ответ на сообщение своего племянника князя А.Б. Куракина о фаворе Потемкина, высказывает мнение о неординарности нового любимца императрицы и предполагает, «что сей новый актер станет ролю свою играть с великой живностью и со многими переменами, если только утвердится». Потемкин, несомненно, прилагал все усилия к тому, чтобы занять ведущее место в системе власти, участвовать во внутренней и внешней политике и активно влиять на разработку и реализацию важных государственных проектов. 9 апреля 1774 г. скончался А.И. Бибиков, и войска, действовавшие против Пугачева, остались без начальника, в то время как бунт, охвативший всю заволжскую сторону, начал принимать все более и более грозные размеры. Перед этим П.А. Румянцев ослушался приказа Военной коллегии и не отпустил из армии А.В. Суворова под предлогом того, что тот находился «на посту в лице неприятеля». В начале июля 1774 г. Екатерина решилась поручить начальство князю П.М. Голицину, но курьер, ехавший с этим приказом, был остановлен в Нижнем Новгороде по причине небезопасности дороги.

Тем временем обстановка накалялась, пугачевщина грозила захватить все большие территории. В этих трудных обстоятельствах Екатерина решила собрать чрезвычайное заседание Совета при высочайшем дворе, членом которого уже стал Потемкин. Письмо графа Никиты Ивановича Панина своему брату Павлу в Москву живописует это заседание. Открылось оно заявлением самой императрицы о решении принять личное начальство над войсками и ехать «для спасения Москвы и внутренности империи». «Безмолвие между нами было великое, — пишет Никита Панин. — Государыня ко мне одному обратилась и с большим вынужденней требовала, чтоб я ей сказал, хорошо или дурно она сие сделает. Мой ответ был, что не только не хорошо, но и бедственно в рассуждении целости всей Империи…» Граф Панин сказал, что волнение «презрительной черни» не заслуживает столь решительных мер. Желание Екатерины поддержал Потемкин. Панин решился на следующий шаг для отвращения императрицы от ее решения. «После обеда, — продолжает Никита Панин, — взял новаго фаворита особенно и, облича дерзость его мыслей, которой ни лета, ни практика ему не могут дозволить, и повтори резоны, мною сказанные, угрожающие разрушением Империи, объявил ему, что на отвращение сего я решился ехать против Пугачева или ответствовать за тебя… Вот, мой любезный друг, каковым образом жребий твой решился». Панин-старший поспешил известить брата о его назначении, сообщив ему эту новость как решенное дело. Тем не менее Екатерина еще не отказалась от идеи ехать самой в Москву, видимо, Панин выставил определенные условия назначения своего брата во главе войск, вызывавшие у нее настороженность и опасения. Свидетельством этого является ее письмо к Потемкину, где звучит обеспокоенность далеко идущими планами Панина: «Увидишь, голубчик, из приложенных при сем штук, что господин граф Панин из братца своего изволит делать властителя с беспредельною властию в лучшей части империи…» Но Потемкин находит выход: он предлагает перехватить у Панина инициативу выдвижения его брата, и 29 июля 1774 г., в тот самый день, когда Екатерина подписывает полномочия Панину, направляет ему письмо. Потемкин напоминает генералу об их беседе в январе в Москве, когда Петр Панин говорил о своем желании «охотно принять команду войск, отряженных против бунтовщика и государственного злодея Пугачова», и сообщает, что именно он рекомендовал его императрице, а Н.И. Панин подтвердил желание своего брата. В этом же письме Потемкин предлагает не только помощь в политическом решении вопроса, но и напоминает о своих возможностях: «Ежели я найдусь к чему ни есть вам потребен, не щадите меня: я всякое ваше приказание с охотою исполню».

Реакция Екатерины и противодействие Потемкина не остались незамеченными для Н.И. Панина. Вслед за письмом фаворита он посылает тревожное сообщение брату, где пишет, что необходимость прибегнуть к его помощи против Пугачева воспринимается «внутренно крайним и чувствительным себе уничтожением, и следовательно, разстроганное сим чувствие обратилось все против меня…». Никита Панин высказывает недоумение изменением отношения к нему Потемкина, совсем недавно искавшего дружбу, но опытный политик видит в этом желание фаворита стать самостоятельной политической фигурой: «…а тот, которому бы надобно было мне служить подпорою уже от некотораго времени, забыл все свои предо мною обеты, и хотя, как я думаю, не сделался мне еще врагом, но по последней мере по рвению своего высокомерия и надменности оставил меня так, как и многих других, в которых увидел он, что более ему нет собственной нужды». Никита Панин чувствует угрозу своему положению при дворе с усилением влияния Потемкина. Возлюбленный Екатерины постепенно осваивался при дворе, подбирал команду верных сторонников, создавал себе придворную партию, которая стала бы гарантом его самостоятельности и независимости как политического деятеля. «Я уверен, мой любезный друг, — заключает он в письме в Москву с описанием назначения Павла, — что ты собственным своим прорицанием уже довольно постигнешь, в каком критическом положении я теперь и как очевидно извлекают меня из участвования в твоем деле, как будто бы в возмездие тому, что крайность привела к употреблению тебя, а из сего выходит самое притеснение и всем моим делам…»

При общих распоряжениях по усмирению Пугачевского бунта не забыты были и косвенные средства: два агента были посланы по непосредственному распоряжению Потемкина в Оренбург со значительной суммой денег. После решительного сражения Михельсона с мятежниками казачьи атаманы арестовали самозванца и выдали его отряду правительственных войск. С поимкой Пугачева восстание быстро угасло. Екатерина смогла убедиться в правильности своего выбора: Потемкин не только оказал ей должную помощь в скорейшем подавлении восстания, но и сумел нейтрализовать братьев Паниных. Их последующая переписка свидетельствует о постепенном охлаждении между Паниными и Потемкиным, чье положение к этому времени значительно укрепилось.

Докладные записки Потемкина этого периода на имя Екатерины с ее собственноручными резолюциями свидетельствуют о его большой осведомленности и участии в мероприятиях по поводу волнений в крестьянском сословии, в раздаче наград лицам, отличившимся во время подавления Пугачевского восстания. Имея большой опыт работы с депутатами-«иноверцами», Потемкин и тут хлопотал о назначении наград и льгот некоторым «инородцам» по аттестациям покойного генерала Бибикова и генералитета, причем на все предложения Потемкина императрица дала положительные резолюции.

Потемкин как наиболее приближенное лицо к Екатерине II был посвящен в секретные дела, связанные со следствием по восстанию Пугачева: он знакомился с материалами Казанской тайной комиссии, и императрица требовала от него не только высказывания своего мнения, но и действий. Пленный пугачевец, назвавшийся Мамаевым, заявил на допросе поручику Г.Р. Державину, что яицкие казаки послали в Петербург доверенных людей с ядом, чтобы отравить Екатерину и наследника Павла Петровича с женой. Императрица писала своему фавориту и советнику по этому поводу: «Я думаю, что гора родила мышь. Однако есть ли где сих шалунов отыскать должно, то чаю здесь, в Царском Селе… А приметы при сем посылаю». К этому же мнению пришел и Потемкин, сообщавший генерал-прокурору Сената князю А.А. Вяземскому (первому министру правительства Екатерины II) о своих планах в отношении опасных слухов, связанных с серьезнейшим политическим преступлением — покушением на жизнь членов императорского дома: «Мне кажется, что это не новое и, хотя больше на вздор, нежели на дело походит, однако ж в столь важнейшем пункте, как драгоценному здоровью касающемуся, не худо сделать строгое изыскание, что я здесь произвесть не оставлю».

Еще 10 мая Гуннинг доносил в Лондон: «Потемкин действительно приобрел гораздо больше власти, чем кто-либо из его предшественников». К великому удивлению большинства членов Совета при высочайшем дворе, куда входили самые важные лица империи, имевшие чины 1-го и 2-го классов (согласно «Табели о рангах»): граф Н.И. Панин, оба князя A.M. Голицины, граф З.Г. Чернышев, граф К.Г. Разумовский, князь Г.Г. Орлов, князь А.А. Вяземский, Потемкин занял место среди них. Когда он первый раз появился в Совете, 5 мая, у него был еще чин 3-го класса, но уже 30 мая 1774 г. последовал указ о назначении его вице-президентом Военной коллегии с чином генерал-аншефа. Хорошо осведомленный Гуннинг спешит донести в Лондон 21 июня: «Генерал Потемкин присоединен к графу Захару Чернышеву в Военный департамент. Это такой большой удар, нанесенный последнему…», причем дипломат считал именно Чернышева главной пружиной всех придворных интриг.

Потемкин сам просит Екатерину доверить ему какую-нибудь работу в Совете, и она находит повод: «Миленький, как ты мне анамнесь говорил, чтоб я тебя с чем-нибудь послала в Совет сегодни, то я заготовила записку, которую надлежит вручить кн. Вяземскому. Итак, есть ли идти хочешь, то будь готов в двенадцать часов или около того».

Первоначально Совет при высочайшем дворе был учрежден в 1768 г. Екатериной II для решения всех дел, связанных с начавшейся русско-турецкой войной. Собрания Совета обычно проходили два раза в неделю и чаще, по мере надобности. Каждый член по вверенной ему части должен был предлагать к рассуждению нужное по обстоятельствам, а прочие члены должны были «оговаривать предложенное своими мнениями и суждениями, не перебивая один другому речь и начиная в подавании голосов обыкновенно с младших членов, а при разсуждении, как кому придет мысль». В Совете, особенно в первое время его существования, довольно часто присутствовала сама императрица, а также присылала собственноручные записки, выражавшие ее волю или обращавшие внимание членов Совета на определенный интересующий ее вопрос. Совет являлся только совещательным органом, не имевшим никакой исполнительной власти, но выполнение его постановлений возлагалось на разные правительственные места и лица, причем те были обязаны сообщать о результатах.

Поступавшие в Совет бумаги разделялись на два разряда: одни для сведения, другие непосредственно для обсуждения. Последние поступали в Совет от разных учреждений или чиновников и касались всех наиболее важных вопросов внутренней и внешней политики России. По ходу обсуждения и принятия решений составлялись протоколы, которые в отсутствие Екатерины в Совете подносились ей на высочайшее рассмотрение.

Совет не принимал участия в разработке важнейших законодательных актов, но тем не менее они ему предъявлялись и принимались благожелательно. Таким образом, Совет занимался в основном текущими административными делами, и целью совещаний являлось осведомление административной верхушки о важнейших событиях и соотношение действий учреждений и должностных лиц.

Как свидетельствуют протоколы Совета, Потемкин неоднократно участвовал в прениях и высказывал свои предложения по вопросам размещения войск в Крыму, финансового управления, дипломатических отношений России с Турцией после заключения Кючук-Кайнарджийского мира. О заслугах Потемкина в заключении мира с Турцией двенадцать лет спустя вспоминала Екатерина II в беседе со статс-секретарем А.В. Храповицким: «Кн[язь] Вяземский, гр[аф] За[хар] Чернышев и Н.И. Панин во все время войны разные делали препятствия и остановки; решиться было должно дать полную мочь г[рафу] Румянцеву, и тем кончилась война. Много умом и советом помог к[нязь] Г.А. Потемкин. Он до бесконечности верен, и тогда-то досталось Чернышеву, Вяземскому, Панину…»

Потемкин был хорошо осведомлен о ходе переговоров с Турцией благодаря письмам своего армейского приятеля генерал-поручика Николая Васильевича Репнина. Его послания настолько насыщены информацией, что, по его словам, «церемониально уже негде кончить, места не осталось, а люблю Вас искренно»; старинный приятель мог позволить именовать могущественного фаворита «мой друг сердечной». 15 сентября 1774 г. Репнин сообщал из Фокшан, что по прибытии застал фельдмаршала Румянцева и его помощников больными лихорадками и горячками, которыми славился южный климат в XVIII в., да так сильно, что «из всего города сделалась больница». Наряду с описанием состояния дел, связанных с заключением 10 июля Кючук-Кайнарджийского мира с Турцией и завершением посольства, Репнин сообщает, что проездом через Тулу «купил Вам, то есть шефу драгунскому, ефес палашной, а козаку запорожскому (Потемкин получил титул гетмана Запорожской Сечи, реорганизованной спустя несколько лет. — Н.Б.) Григорию Потемкину огниво, так нужную казаку вещь»; кроме этого приятель «из любопытства» посылал Потемкину из Севска чубуки из говяжьих костей, глиняные трубки, платок и мешок для табака — все это изготовляли жившие там пленные турки.

Преданный товарищ, храбрый военачальник, способный политик, талантливый государственный деятель — именно в Потемкине Екатерина нашла столь необходимое ей сочетание ума и верности. В письмах к нему и ко многим своим корреспондентам императрица не переставала восхищаться деловыми качествами своего любимца, его фантазии и инициативе, творческому подходу в решении тех или иных вопросов. «Генерал, у меня голова кружится от вашего проекта, — писала Екатерина однажды Потемкину. — Вы не будете иметь никакого покоя от меня после праздников, пока не изложите ваших идей на письме. Вы человек очаровательный и единственный; я вас люблю и ценю от всего моего сердца».

25 октября 1774 г. Совет при высочайшем дворе рассуждал по представлению Потемкина о местах, где необходимо расположить остающиеся в Крыму войска второй армии «для содержания татар в страхе», и счел нужным оставить 3 тысячи в Еникале и Керчи, а прочие расположить в Таганроге. Следующее заседание по этому вопросу состоялось 1 декабря, и в целях побуждения Турции к выполнению трактата «рассуждено» было, опять же по представлению Потемкина, расположить остающиеся около Крыма войска второй армии на зиму в новороссийских селениях. Участвовал Потемкин и в обсуждении реляций генерал-фельдмаршала графа П.А. Румянцева о полученных им сведениях, касающихся до военных приготовлений Порты Оттоманской против венского двора, а также министерских депеш. При рассмотрении 11 мая 1775 г. реляций Румянцева о неизбежной потери части денег, причитающихся России от Порты, в случае их перевода через Голландию, Потемкин представлял, «что лучше было бы оставить сии деньги для обращения в торговле, нежели отправлять теперь отсюда наши товары, и особливо железо, которое за всем облегчением дорого стоить будет, не зная еще точно, что из них там (в Порте. — Н.Б.) нужнее и потому выгоднее продано быть может, и, что отправляя в таком случае суда наши в Константинополь пустыми или с малым числом товаров, можно будет и на них отвезть несколько турецких пленных». Совет принял решение поручить А.А. Вяземскому рассмотреть этот вопрос более подробно, чтобы оставить хотя бы половину денег для торговли, а затем доложить императрице.

Участие Потемкина в реальном государственном управлении в 1774–1776 гг. контролировалось и регулировалось непосредственно самой Екатериной. Среди множества любовных записочек этого периода встречаются лаконичные замечания или указания императрицы, поручения, связанные не только с его прямыми обязанностями, но и дающие ему своеобразные уроки управления, поощряющие его инициативу. «Возись с полком, возись с офицерами сегодня целый день, — пишет ему Екатерина в марте 1774 г. и продолжает уже о личном, — а я знаю, что буду делать: я буду думать об чем? Для вирши скажешь: об нем». В другой записочке указание на неизвестное письмо Потемкина, в котором Екатерина «об Обрезкове все вычернила, а только оставила то, чтоб с канцелярией остался в фельдмаршалской диспозиции». (A.M. Обресков принимал деятельное участие в Фокшанском конгрессе. Когда Румянцев получил полномочия на ведение переговоров, он медлил с приездом и опоздал в деревушку Кючук-Кайнарджи, где был подписан мирный договор.) Коротенькое послание Екатерины: «Посылаю вам бумаги, которые вы желаете. Интерес, который вы к ним проявляете, может причинить мне лишь радость» — говорит о том, что она всячески поощряла желание Потемкина помогать ей и участвовать в решении насущных вопросов государственного управления. Однако фаворит все более и более времени уделял делам, что не раз служило помехой свиданиям. Об этом несколько записочек раздосадованной Екатерины: «Я искала к тебе проход, но столько гайдуков и лакей нашла на пути, что покинула таковое предприятие к вышнему моему сожалению…», и в другой раз: «Сердце мое, я пришла к вам, но, увидав в двери спину секретаря или унтер-офицера, убежала со всех ног. Все же люблю вас от всей души».

Фаворит и даже, возможно, тайный муж для Екатерины четко отделялся от чиновника, которому она, иногда и в достаточно резкой форме, давала уроки государственной деятельности и четкие рекомендации в решении тех или иных вопросов внутренней политики. Именно этим объясняется своеобразие ее посланий Потемкину. Недаром она называла его своим лучшим «выучеником». Одно из писем Екатерины II накануне награждения Потемкина орденом Св. Александра Невского (21.04.1774 г.) начинается обращением: «Миленький, здравствуй. Надобно правду сказать, куда как мы оба друг к другу ласковы», а затем уже о делах: «При сем прилагаю записки, кои я сегодни заготовила для объявления сего же дня. Прошу их ко мне возвратить, есть ли в них не найдешь, чего поправить. А есть ли что переменить находишь, напиши, милуша, душа моя». Упоминаемые документы относились, по-видимому, к заседанию Государственного Совета, состоявшемуся 24 апреля, где заслушалась реляция Бибикова об успехах правительственных войск и рапорт генерал-поручика князя Ф.Ф. Щербатова о смерти Бибикова и о принятии им команды. А вот и наставление государыни, основанное на житейском опыте и вызванное, вероятно, каким-либо неудачным высказыванием или поступком Потемкина: «Великие дела может исправлять человек, дух которого никакое дело потревожить не может. Меньше говори, будучи пьян. Нимало не сердись, когда кушаешь. Спечи дело, кое спеет трудно. Принимай великодушно, что дурак сделал».

Анализируя послания Екатерины к Потемкину за 1774–1777 гг., создается впечатление, что он не только выполнял свои обязанности по полученным должностям, но и являлся фактически личным секретарем императрицы, занимаясь ее различными деловыми поручениями. Посылая Потемкина в Совет, она давала ему распоряжения о передаче своих записок обер-прокурору Сената А.А. Вяземскому, изучении докладов Казанской тайной комиссии, советовалась по назначениям в Синоде, памятуя о работе Потемкина в этом учреждении; он участвовал в подготовке манифеста, объявлявшего «о преступлениях казака Пугачева» и манифеста о Мировиче. К этим манифестам относится резкая записка, в которой Екатерина отчитывает Потемкина за промедление в работе: «…понеже двенадцатый час, но не имели в возвращении окончания Манифеста, следственно, не успеют его переписывать, ни прочесть в Совете. И посему он остановит еще на несколько дней других. И до того дня, буде начертания наши угодны, просим о возвращении. Буде неугодны — о поправлении». В работе не должно быть промедления, он должен все успевать и на должном уровне, ведь сама Екатерина, начиная с раннего утра, занималась вопросами управления государства. Причем императрица должна была вникать абсолютно во все и не терпела, даже от близкого человека, когда что-либо оставалось вне ее поля зрения. Она писала фавориту в конце 1774 г.: «А репортиции без меня и, не показав мне, выпустить не должно… Да и ни один шеф Военной коллегии сие делать не мог. Я тебя люблю, а репортиции прошу казать». Екатерина не безрассудная женщина, выполняющая все предложения фаворита, она самодержавная монархиня, и ее решение должно быть единственным и окончательным.

Еще один пример практического «обучения» можно найти в переписке Екатерины и Потемкина. В марте 1775 г. императрица назначает родственников фаворита — братьев Михаила и Павла Сергеевичей Потемкиных — «для исследования и щета соляных дел». Соль была важной статьей дохода государственной казны. Военные расходы на борьбу с Портой и разорение губерний, охваченных пугачевским восстанием, привели к серьезному напряжению финансов России. И все же Екатерина решила сделать «подарок» населению, сбавив цену с продаваемой соли. Изучить состояние дел и было поручено братьям Потемкиным. Далее, как можно предполагать, сам Потемкин составил указ (он не сохранился), касающийся разбора злоупотреблений, связанных с солью, но он был критично оценен Екатериной: «…указ о соляном разбирательстве весьма пространен. Это первый его порок. Другой есть то, что дело еще до кончания века не кончится тем обрядом, и столько винных по всей империи сыщем, что более будет крика, нежели добра… И так, дабы добро зделано было, а вред, колико возможно, отвращен был, мое мнение есть указ переписать коротче и просто сказать, что как мое желание есть видеть устройство и порядок во всех частях и доходах и того для…» В заключение императрица сообщает, что поручила А.А. Вяземскому составить указ по этому вопросу и, по получении его проекта, «…который мне понравится, того и подпишу, или же из обеих сочиню своим лаконическим и нервезным штилем, в котором обыкновенно более дела, нежели слов». Как ни любит, как ни ценит Екатерина Потемкина, она ясно дает ему понять, что в делах государственных ему не будет послабления. Он должен совершенствовать свои способности и стремиться как можно лучше и организованнее исполнять порученные дела, превнося при этом свои инициативы и предложения. Но Потемкин, несмотря на преподанный урок, настаивал на своем варианте указа, где, по словам Екатерины, было некое «противуречие»; на это Екатерина довольно резко отвечала: «Прошу, написав указ порядочно, прислать к моему подписанию и притом перестать меня бранить и ругать тогда, когда я сие не заслуживаю». Последнюю точку в споре поставила императрица, издав 21 апреля 1775 г. указ о ставке «с продажи соли, с каждого пуда по 5 копеек», а накануне она велела Потемкину больше не возвращаться к этому вопросу.

Принимал участие Григорий Потемкин и в подготовке «Учреждения для управления губерний» — крупного и значительного законодательного акта екатерининского времени. Восстание Пугачева и его стремительное распространение по России показали несовершенство губернского управления, и всю весну и лето 1775 г. Екатерина работала над губернской реформой, привлекая к этому труду многих заинтересованных и опытных государственных деятелей. В числе них был и наш герой, которому в дальнейшей работе пришлось заниматься и непосредственной организацией местного управления на основе «Учреждения о губерниях». Уже на последнем этапе подготовки этого государственного акта Екатерине особенно важно было мнение фаворита, она писала: «Просим и молим при каждой статье поставить крестик таковой +, и сие значить будет апробацию вашу. Выключение же статьи просим означивать тако — #. Переменение же статьи просим прописать точно». Но императрица, вопреки мнению многих, не беспрекословно подчинялась воле Потемкина. Не он властвовал над ней, а Екатерина была абсолютной монархиней, самодержицей Всероссийской; ни один государь, стоявший во главе империи, никогда не отдавал своей власти фаворитам, они лишь позволяли пользоваться близостью к монарху. Получив от Потемкина бумаги по губернской реформе с его пометками и ознакомившись с его замечаниями, Екатерина поступает так, как считает необходимым: «вторые бумаги, касательно губерний, я тоже читала и об оном приказала с тобою объясниться, ибо число жителей по уездам некоторым вышло из прилагаемой препорции. Луче оные, то есть уезды, умножить».

Во время торжеств в Москве по случаю заключения Кючук-Кайнарджийского мира Потемкин получил знаменательную должность — он был назначен руководить Оружейной палатой в Кремле. 24 января 1775 г. состоялся указ о поручении «в главное смотрение» Потемкину «производимый разбор в Мастерской Оружейной палате». Вполне возможно, что назначение фаворита на этот пост носило парадный характер, но Екатерина прекрасно знала об увлечении Потемкина старинными вещами и редкими книгами. Князь был широко образованным человеком, знал несколько языков, увлекался музыкой, поэзией, философией; он был знаком и помогал многим деятелям культуры, литературы, искусства. В одном из писем Екатерина (наверное, после посещения 6 апреля 1775 г. Патриаршего дома, «где бывает мироварение») предлагает Потемкину: «Батинька, я тринадцать лет назад приказала Коллегии экономии, чтоб все, что мироварению надлежит, зделать серебряное. И теперь вижу, что варят в серебре, а понесут в церемонии всенародно миро в оловянных премерзких сосудах. Пришло мне на ум на сей случай: пока поспеют серебряные, не можно ли дать взаймы из Мастерской или Оружейной кувшины серебряные, но с тем, чтоб опять поставлены были в Грановитую к праздникам мирного торжества? И буде мысль моя Вам нравиться, прикажи по ней исполнить, слышишь, душа».

Торжества в Москве, посвященные подписанному 10 июля 1774 г. в болгарской деревушке Кючук-Кайнарджа мирному договору, должны были поставить Екатерину II в ряд чтимых народом законных монархов, действовавших на славу России. Мир с Портой Оттоманской закреплял новую расстановку сил на международной арене, увеличивая роль и влияние России на европейские дела. Значение этого события подчеркивала пышная церемония, продолжавшаяся несколько дней. Екатерина и весь двор заблаговременно прибыли в Москву и проводили время в работе, поездках, развлечениях. Московский генерал-губернатор князь Михаил Никитич Волконский почти каждый день докладывал императрице посредством «полицейских записок», часто через Григория Потемкина, о малейших происшествиях, случавшихся в эти дни в городе: 23 мая 1775 г. загорелась кровля на доме сенатора Маслова из-за искры, выскочившей из трубы; 23 и 24 мая вдруг пошел снег и покрыл все кровли, ударил небольшой мороз, но «болыпева вреда цвету не зделано», однако уже 25 мая ночью мороз «на деревьях цвет побил, мало нынешной год яблок будет»; 2 июня ночью в доме княгини Гагариной за Никитскими воротами в людских покоях от «небрежения поставленной пред образом лампады сделался пожар». Но в большинстве писем Потемкину говорится, что в городе, слава Богу, все спокойно, и приложенные «полицейские записки» должны проинформировать фаворита и императрицу о благополучном состоянии древней столицы и хорошей организации городского управления.

Во время отъезда императрицы в село Тайнинское в Москве случилось неприятное происшествие. О нем 19 мая генерал-прокурор Сената А.А. Вяземский известил письмом Григория Потемкина и просил передать приложенную реляцию Екатерине. Что же так обеспокоило высоких чиновников? По отъезде императрицы «один сумасшедший надворный советник Рогов» зашел в Московскую контору Синода и «писал странные указы». Вяземский был уверен в безумии этого человека, но проступок слишком серьезен — покушение на абсолютное право государыни издавать указы, а в те времена политический сыск работал очень тщательно, и по малейшему подозрению заводилось дело. В связи с этим Вяземский сообщает ближайшему к императрице человеку — Потемкину — о своих действиях: с Рогова и регистратора, видевшего «указы», взята подписка о неразглашении, приказано «сведать» у жены и слуги провинившегося, с кем он знаком и кто к нему «хаживал». На следующий день в 10 часов поутру московский генерал-губернатор князь М.Н. Волконский сообщил Григорию Потемкину, что знает провинившегося Рогова и он уже совершал странные поступки: «Этот самой тот Рогов, что по дежурстве моем вынимал шпагу пред караульным фрунтом во дворце».

Начало празднования заключения Кючук-Кайнарджийского мира ознаменовалось торжественным въездом 9 июля 1775 г. Екатерины II в Москву в золоченой карете, запряженной восьмеркой богато убранных лошадей, в сопровождении наследника престола Павла с супругой и двора. Вечером состоялась всенощная служба в Успенском соборе древнего Кремля. На следующий день императрица и весь двор присутствовали на торжественной церемонии литургии и благодарственном молебне в Успенском соборе Кремля, а затем прошло награждение героев войны в Грановитой палате. По окончании церемонии пышный кортеж отправился в Пречистенский дворец. Ехавший за каретой Екатерины II верхом, в красном плаще, Григорий Потемкин — тоже герой этой войны — разбрасывал в народ серебряные памятные жетоны с надписями: «Мир с турками» и «Приобретен победами».

Москвичи и гости из других городов, приехавшие посмотреть на грандиозный праздник, были ослеплены блеском двора Екатерины II, величием монархини, оглушены пушечной «салютацией», громом оркестров, многоголосьем московских колоколов и в первую очередь подвешенного накануне самого большого колокола звонницы Ивана Великого. Для народных гуляний, начавшихся 21 июля 1775 г., было подготовлено Ходынское поле. Сценарий придумала сама императрица, а для постройки комплекса увеселительных сооружений призвала необычного архитектора — знаменитого Василия Баженова. Свои идеи о порядке празднования победы над Оттоманской Портой Екатерина изложила иностранным корреспондентам, чтобы и просвещенная Европа узнала о достижениях русского оружия.

Самое подробное письмо с описанием предстоящего праздника было адресовано, конечно же, барону Гримму, в котором Екатерина передавала свой разговор с архитектором В.И. Баженовым: «…в трех верстах от города есть луг; вообразите себе, что этот луг — Черное море, что из города доходят до него двумя путями; ну, так один из этих путей будет Дон, а другой — Днепр; при устье первого вы построите обеденный зал и назовете его Азовом, при устье другого вы устроите театр и назовете его Кинбурном. Вы обрисуете песком Крымский полуостров, там поставьте Керчь и Еникале, две бальные залы; налево от Дона вы расположите буфет с вином и мясом для народа, против Крыма вы зажжете иллюминацию, чтобы представить радость двух империй о заключении мира. За Дунаем вы устройте фейерверк, а на той земле, которая должна представлять Черное море, вы расставите освещенные лодки и суда; берега рек, в которые обращены дороги, вы украсите ландшафтами, мельницами, деревьями, иллюминированными домами, и вот у вас будет праздник без вымыслов, но зато прекрасный, а особливо естественный… Направо от Дона будет ярмарка, окрещенная именем Таганрога». Эту идею государыни Баженов и его команда воплотили в жизнь с блеском и поразительной фантазией. Они устроили на Ходынском поле турецкие крепости и европейские дворцы, минареты и колокольни, причудливые павильоны и галереи, построенные в различных архитектурных стилях, морские суда, с которых зрители смотрели фейерверк и иллюминацию, «изобретенные» мастером Матвеем Мартыновым и исполненные Михаилом Немовым. Несколько поколений москвичей вспоминали об этом празднестве, вернувшем на время городу его древнюю славу столицы, рассказывали детям и внукам о фонтанах вина и пива, пирамидах с жареными быками и прочей снедью, предназначенных для угощения простого народа, о выступлениях балансеров, канатоходцев, искусных театральных представлениях и пышном маскараде.

Григорий Потемкин был поражен великолепным исполнением грандиозного замысла Екатерины. В XVIII в. формируется традиция отмечать знаменательные события и путешествия государей по стране великолепными торжествами, несущими в себе и определенные идеологические функции представления в художественном виде подданным и соседним государствам величия и могущества Российской империи, незыблемости и значимости самодержавия. Опыт, полученный в 1775 г. в Москве, Потемкин с блеском использовал во время разработки сценария путешествия Екатерины II в Новороссию и Крым в 1787 г., после чего его фантазии досужие иностранцы назвали «потемкинскими деревнями». Приметил Потемкин во время посещения Ходынского поля в свите императрицы и еще один важный момент: силуэт Крымского полуострова, обрисованный на поле песком, навел его на мысли об опасности существования такого соседа у южных границ России. «А вот если бы дойти до моря, чтобы оно разделяло нас с Турцией, так и безопаснее будет и земли там плодородные», — задумался тогда Григорий Потемкин.

10 октября 1775 г. в Кремле состоялся парадный прием турецкого посла, вручившего Екатерине II грамоту о вечном мире и подарки от султана. В день аудиенции в Кремле от Никольских ворот до Красного крыльца Кремлевского дворца была расставлена казацкая конная команда, лейб-гусарский эскадрон и лейб-гвардии гренадерские роты под предводительством Юрия Владимировича Долгорукова. Обыкновенный во дворце лейб-гвардии караул был умножен элитной гренадерской ротой лейб-гвардии Преображенского полка, и фрунт стоял у Красного крыльца, а кавалергарды расположились в Грановитой палате по обеим сторонам от дверей до трона без ружей и в богатом уборе. В передней комнате до Грановитой палаты, там, где должен был пройти турецкий чрезвычайный и полномочный посол, также были поставлены лейб-гвардии Преображенского полка гренадеры без ружей.

Уже утром в Кремлевский дворец в силу учиненных повесток съехались статс-дамы, фрейлины и прочие знатные дамские особы, одетые в так называемое русское платье и робронды, знатное духовенство, придворные кавалеры, первых пяти классов мужские особы и состоящие при дворе чужестранные министры, военные штаб и обер-офицеры, знатное дворянство — кавалеры были в обыкновенном цветном платье. Двор ждал приезда посла, Их императорские высочества Павел с супругой в начале второго «изволили пойти на золотую решетку в тайник», чтобы оттуда наблюдать церемонию аудиенции. Когда объявили, что прибыл посол, его торжественно препроводил в Грановитую палату обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин, где на троне под балдахином восседала Екатерина II во всем императорском уборе, в малой короне. Слева от нее стоял Ее императорского величества генерал-адъютант, Военной коллегии вице-президент и разных орденов кавалер его сиятельство граф Григорий Александрович Потемкин. На троне с правой стороны от императрицы был поставлен специальный стол, покрытый золотой парчой, для «положения приемной от посла Султанской грамоты». Несколько поодаль от трона полукругом расположились приглашенные персоны. Церемония аудиенции окончилась в 3 часа дня.

Вечером Екатерина, переодевшись в русское платье, осматривала султанские подарки, а на следующий день в честь турецкого чрезвычайного и полномочного посла был дан бал, во время которого, как отмечает «Камер-фурьерский журнал», он несколько раз выходил в комнату «для отдохновения», курил табак и имел беседу с генерал-фельдмаршалом П.А. Румянцевым-Задунайским. 27 ноября в Пречистенском дворце состоялся маскарад, посол и его свита прибыли в турецком платье. Их потчевали «конфектами, кофеем и сорбетом», затем посол был «трактован вечерним столом». Во время посольского трактования (приема) Ея императорское величество «соизволила из дверей смотреть в маске малое время». Екатерина и ее двор веселились на этом маскараде до 4-го числа пополуночи.

Подарки турецкого султана пополнили коллекцию Оружейной палаты. Сохранившаяся коллекция документов XVII— XVIII вв., известная под названием «Архив Оружейной палаты», представляет великолепную возможность не только для изучения состава музея, но и для исследования процесса управления этим учреждением Григорием Потемкиным. Особого внимания заслуживают журналы и протоколы заседаний присутствия палаты, благодаря которым мы имеем информацию обо всех словесных приказаниях Потемкина и их исполнении. Уже через два дня после своего назначения он посылает в порученное ему ведомство по принятой системе управления «Предложение», в котором «предлагает» представить ему подлинники книг и описей «всем имеющимся в палате вещам», а также собрать всех мастеров, необходимых для осмотра, оценки и исправления вещей, хранящихся в Мастерской и Оружейной палатах. В тот же день в журнале конторы записано решение о посылке рапорта Потемкину с приложением описных книг и реестра мастеров, служителей и купцов серебряного ряда, определенных для оценки. 27 января Потемкин прибыл лично и осматривал «государственные регалии и знатныя богатыя разных уборов вещи», а на другой день «смотрел Уложение Алексея Михайловича в серебряном ковчеге». Надо полагать, что осмотр царских регалий был непосредственным образом связан с подготовкой торжеств по случаю заключения мира, и на Потемкина была возложена задача их организации. 30 января последовало новое «предложение» князя конторе, в котором он сообщает о разделении комиссии о разборе вещей на две экспедиции: первая должна была работать под руководством лейб-гвардии Преображенского полка секунд-майора Толстого, вторая поручалась полковнику Колюпанову. При этом на все время «разбора» в палатах должен был быть выставлен караул Преображенского полка. В заключение Потемкин приказывал о «всем порядке и целости обоих палат» докладывать ему.

Под руководством Потемкина (он занимал пост «главного смотрителя» Мастерской и Оружейной палат до самой смерти) началась работа по приведению в порядок и изучению церковной утвари, образов, уникальных вещей, старопечатных и рукописных книг, некоторые из которых, как свидетельствуют документы, князь брал к себе для прочтения. В 1784 г. выяснилась необходимость создания новой, более полной описи рукописных книг, которая была составлена асессором Новоселовым и охватывала в хронологическом порядке 1103 книги за 1589–1722 гг.

Отличительной чертой Мастерской и Оружейной палат под управлением Потемкина было совершенствование функций государственного хранилища ценностей и зарождение музея «Оружейная палата», что выражалось в увеличении количества посетителей сокровищницы. По несколько часов в день продолжались осмотры «государственных регалий и прочих богатых вещей» знатными персонами, иностранными послами, иногда в сопровождении самого Потемкина. Так, за 11 октября 1775 г. есть запись в журнале о его словесном распоряжении: «чтоб в Мастерской, и Оружейной, и в Грановитой палатах везде очистить для того, что завтрашний день в десятом часу пополуночи изволит смотреть вещей Ее императорское величество». В тот же день должен был быть допущен в палаты и знаменитый архитектор Василий Баженов, для «рисования булав, буздыханов, пернатов, топориков и протчих… вещей». Документы Оружейной палаты сохранили любопытное свидетельство о посещении и осмотре царских сокровищ императором Священной Римской империи Иосифом II, приехавшим в Россию для встречи с императрицей под именем графа Фалькенштейна. «Июня 7 дня, воскресенье, — зафиксировал журнал Оружейной и Мастерской палат за 1780 г., — надворный советник Райкович прибыл пополуночи в 8-м часу и находился в Казенной Мастерской и Оружейной полатах, что в Московском Кремлевском дворце вверху за золотою решеткою, в которую прибыл его светлость генерал-аншеф государственной Военной коллегии вице-президент, Мастерской и Оружейной полат верховный начальник и разных орденов кавалер князь Григорей Александрович Потемкин пополуночи в 9-м часу. И осмотря хранящиеся во оных полатах короны и скипетры, и прочия регалии, и золотую и серебряную посуду, и все вещи, сколько во оных полатах есть, и спрося, все ли в готовности и в тех полатах, кои со оружеными и конюшенными вещми, вышел в Успенский собор, в котором тогда отправлялась Божественная литургия. И по тем и паки во 2-м часу пополудни во оные прибыл с прибывшим в Москву графом Фанкенштейном (Фалькен-штейном. — Н.Б.) ис его свитою, причем были генерал-порутчик и кавалер Михаила Михайлович Измайлов и генерал-порутчик и губернатор граф Остерман, и сенатской обер-прокурор князь Волконский, и прочие генералы и его преосвещенства Платон Московский и Калужский. И как во оных так и в состоящих к Потешному дворцу со оружейными и конюшенными вещми казенных полатах оной граф Фанкенштейн все находящиеся вещи изволил смотреть. И вышли из оных полат пополудни в 3-м часу, и те полаты заперты и запечатаны казенною надвороного советника Райковича печатьми. Определено о том записать в журнал впредь для ведома». Столь важная миссия Г.А. Потемкина лишний раз показывает, насколько сильным было его положение при дворе и сколь велико его участие не только в решении внутриполитических, но и внешнеполитических задач, стоящих перед Российской империей. Посещение Оружейной палаты в сопровождении Потемкина, осмотр хранилища и особенно знаменитой грамоты императора Максимилиана, адресованной русскому царю Ивану III, где он обращался к русскому царю — «цесарь», позволили укрепить союз государств и впоследствии создать антитурецкую коалицию Австрии и России.

Особый интерес проявлял Потемкин к церковным вещам и книгам, находящимся под его «смотрением». Еще в 1774 г. он брал для переделки ризу Чудова монастыря, а находясь во главе Оружейной палаты, князь заботился о сохранности и описании церковной утвари. По предложению Потемкина часть ветхих вещей, которые, по его мнению, «столь обременяют смотрителей, что и взыскать не можно», были розданы по церквям, а для «украшения “большого Успенского собора” из Оружейной палаты отданы образа».

20 декабря 1775 г. Екатерина и императорский двор отправились в Петербург, в Царское Село императрица прибыла в ночь с 23-е на 24-е, причем последние 164 версты от Новгорода она ехала без остановки, разместившись в дорожных почивальных санях; впереди посменно сидели два кавалергарда, а сзади — по два придворных лакея. Уже в конце января 1776 г. в отношениях Екатерины с Потемкиным начался кризис, не оставшийся без внимания сторонних наблюдателей. В это время императрица сближается со своим новым секретарем П.В. Завадовским, рекомендованным именно Потемкиным. Любопытно, что он сумел сделать самостоятельную карьеру уже после окончания фавора: много занимался вопросами просвещения и организацией системы образования, а при Александре I стал первым российским министром образования. Английский поверенный в делах Оак доносит в Лондон в январе 1776 г.: «Императрица начинает видеть в другом свете вольности, которые позволяет себе ее любимец…» Читая переписку Екатерины с Потемкиным за февраль — июнь 1776 г., понимаешь, что это один из самых драматичных моментов, во всяком случае в жизни фаворита: он не раз срывается, угрожая уйти со всех постов, или настаивает на удалении Завадовского. Проявляя поразительное терпение, Екатерина делает все, чтобы сохранить Потемкина в системе власти: «Прочитав, душатка, твои письмы, нетрудно решиться: останься со мною. Политичны же твои предложения все весьма разумные»; и в другом письме: «Когда ни поступки, ни слова не могут служить доказательством, тогда или воображение наполнено пустотою и своенравием, либо подозрением равномерно пустым, как бы то ни было, не имев на сердце, ни за душой оскорбительной для тебя мысли, пребываю в надежде, что бред сей наискоре кончится, чему истинная пора». Надо признаться, Потемкину было чего опасаться: он хорошо знал всемирную и русскую историю, да и видел судьбу Григория Орлова и других. Он мог лишиться всего.

Трагичность ситуации, нерешительность Потемкина и его неровное поведение было замечено многими при дворе. Эти смутные дни в жизни фаворита Екатерина Михайловна Румянцева описывала в письмах к мужу, им небезразлично было положение Григория Александровича при дворе — уйдет он, и неизвестно, чего ожидать от нового фаворита. «…Ты, батюшка, пишешь, чтобы я тебе писала, что найду примечательного, — докладывает фельдмаршалу графу Румянцеву 27 февраля 1776 г. из Царского Села его жена, пристально следящая за придворной жизнью, — истинно сказать, что так мудрено, непонятно здесь видеть, а заочно, чаю, и мудренее кажется. Григорий Александрыч по наружности так велик, велик, что захочет, то сделает. Третьего дня, в вечеру уже это было, на братнином дежурстве, чтобы конную гвардию отдали в команду, что как полк весь этот опустился. Это было поутру, что дала приказ писать, а там остановили, опять в вечеру послали, а многие уверяют, что горячность уже прошла, та, которая была, и он совсем другую жизнь ведет; вечера у себя в карты не играет, а всегда там прослуживает, у нас же на половине такие атенции в угодность делает, особливо по полку, что даже что на покупку лошадей денег своих прислал 4000 р., и ходит с представлениями, как мундиры переменять и как делать и все на апробацию. Вы его бы не узнали, как он нонеча учтив предо всеми. Веселым всегда и говорливым делается, видно, что сие притворное только; со всем тем, чего бы он ни захотел и ни попросил, то, конечно, не откажут». Потемкину не только не отказывали в просьбах, но Екатерина искала всяческие способы, чтобы смягчить горечь разрыва. 2 мая 1776 г. она писала русскому посланнику в Варшаве графу Стакельбергу: «Желая отблагодарить князя Потемкина за заслуги, оказанные им государству, и намериваясь предоставить ему герцогство Курляндское», далее следовала инструкция императрицы о том, как довести дело «до объявления герцогского стула вакантным». Но проект этот так и не был реализован.

Екатерина II — мудрая самодержица и опытный руководитель — не хотела терять столь способного «выученика», чей потенциал обещал большие выгоды для России. Свидетельством окончательного примирения и понимания Потемкиным своего положения является его письмо Екатерине, где он сам формулирует свое жизненное кредо: «Моя душа бесценная, ты знаешь, что я весь твой и у меня только ты одна. Я по смерть тебе верен, интересы твои мне нужны, как по сей причине, так и по своему желанию. Мне всево приятнее твоя служба и употребление заранее моих способностей…»

Фаворит не упал, как ожидали многие, его могущество и влияние возрастало соразмерно производимым успехам в решении вопросов государственного управления, внутренней и внешней политики, проведения военных реформ. С каждым днем Екатерина получала новые подтверждения правильности своего выбора.

Продолжал исполнять Григорий Потемкин при дворе и должность генерал-адъютанта, представляя нередко, как когда-то его Григорий Орлов, новых любимцев Екатерине II, но теперь почти все они были его протеже. В целях обеспечения безопасности и спокойствия в покоях императрицы в сентябре 1779 г., во время своего дежурства во дворце, он сообщил капралу караульного Кавалергардского корпуса «Дворцовый приказ»: «Строжайше наблюдать, чтоб в той комнате, где кавалергардский пост состоит, от приходящих в оную, какого б звания и чина ни были, подобающее двору благочиние соблюдаемо было, и чтоб не токмо ни малейшаго безчинства, но и шуму не происходило, в чем как самому господину капралу и часовым строго смотреть, и есть ли бы кто выходить стал из благопристойности, то о таковых немедленно докладывать дежурному генерал-адъютанту». К приказу был приложен список почти из 200 человек, допускаемых во дворец, в том числе разрешалось «во время балов и концертов пропускать во внутренния комнаты княгиню Дашкову и детей ея, дочь и сына Семеновскаго полку капитана», — Потемкин неизменно благоволил к Екатерине Романовне.

Незыблемость положения в окружении императрицы, его политическое влияние и значение постепенно становились аксиомой придворной жизни, и при всех тех колкостях, которые позволяли себе многие вельможи и фавориты Екатерины II в переписке с другими лицами, в официальной жизни и письмах к светлейшему соблюдалась необходимая почтительность и соответствующий пиетет. В 1778 г. сменивший Потемкина в покоях императрицы П.В. Завадовский пишет П.А. Румянцеву из Петербурга о том, что «князь ГП (Григорий Потемкин. — Н.Б.) не имеет против себя балансу». Неизменность доверия Екатерины и продолжение ее благосклонности удивляют многих, такого еще не бывало при дворе: меняется фаворит, прежний уходит в тень. А здесь Потемкин получает все новые и новые знаки внимания императрицы, Завадовский пишет о добрых словах Екатерины по случаю заложения города Херсона и ее желании изготовить специальную медаль на память этого происшествия. Не без тени зависти он замечает: «Во все века редко Бог производил человека столь универсального, каковым есть князь Потемкин: везде он и все он…»

Часто сопровождал письма Екатерины к Потемкину в 1783–1784 гг. своими записочками очередной фаворит императрицы — 22-летний конногвардеец Александр Дмитриевич Ланской. Отличавшийся скромностью и мягкостью, он находился «в случае» с конца 1770-х годов и имел огромное влияние на Екатерину, испытывавшую к нему самые нежные чувства. Скромностью и сентиментальностью отличаются его коротенькие записочки к всесильному вельможе, обращения — самые почтительные: «любезнай дядюшка», «батюшка князь». Александр Ланской сообщает Потемкину о состоянии здоровья императрицы, интересуется самочувствием князя, поздравляет с праздниками, благодарит за письма и присылаемые фрукты, подчеркивает свою «истинную привязанность» к Потемкину. Это письма не соперника в мнении Екатерины, а преданного союзника, понимающего значение и влияние светлейшего. Снова императрица берется за переделку покоев для нового фаворита в одном из дворцов, оставляя комнаты и для Потемкина, еле заметным на бумаге красным карандашом она набрасывает поручения дворцовым чиновникам: «1. чтоб протопить зимой мои новыя комнаты и те, кои подо мной, чтоб не сыры были; 2. средней комнаты между спалны нынешной князя Потемкина и А. Дм. Ланс[кого] зделать двери в сад, дверей же общих; вышесказанные спален в той средней комнаты закладывать кирпичей… 5. картины, кои над диваном поставить по будущей леты под новыми моими комнатами в покои А. Дми. Ланс[ого] в третьей комнате от дверей дома. В той же комнате отградить для постели место перегородкою, как в Петербурге у него спальня отгорожена».

Летом 1784 г. Ланской опасно заболел и умер от «злокачественной горячки в соединении с жабой» на двадцать седьмом году жизни. Эта смерть так поразила сердце могущественной государыни, что многие ее приближенные опасались за жизнь Екатерины. Именно Потемкин с графом Федором Орловым, как писала императрица барону Гримму, утешали ее: «Они начали с того, что принялись выть заодно со мною, тогда я почувствовала, что мне с ними по себе, но до конца было еще далеко». В продолжение целого года носила императрица траур по своему любимцу. Горечью потери делилась она с Гриммом: «Это был юноша, которого я воспитывала, признательный, с мягкой душой, честный, разделявший мои огорчения, когда они случались, и радовавшийся моим радостям»; любящая женщина надеялась, что он «будет опорой моей старости».

15 июля 1786 г. начался роман Екатерины с 28-летним адъютантом всесильного князя Потемкина Александром Матвеевичем Дмитриевым-Мамоновым. Еще 12 февраля 1784 г. отец будущего фаворита Матвей Дмитриев-Мамонов благодарит светлейшего за пожалование сына в генерал-адъютанты и «особливую милость» к сыну. 27 февраля 1785 г. он снова пишет к князю: «Все, что имеет сын мой со дня определения ево в службу и до нынешняго настоящего времени, то имеет он от Вас единаго, и Ваша светлость были ему покровителем, что и обязывает не только меня, но и всю мою семью к вечной Вам благодарности». Рекомендованный Потемкиным фаворит пришелся по душе императрице, ей нравится характер Дмитриева-Мамонова, его склонность к занятиям музыкой и гравированию. Он также с неизменным почтением писал к своему светлейшему покровителю: «…беру я смелость повторить Вам прежние мои уверения о том наисмерейшем почтении и совершенной преданности, с коими во всю жизнь мою пребуду вашей светлости милостивого государя всепокорнейшим слугою». В записочках к Екатерине Дмитриев-Мамонов не раз говорил о своей любви и адресовал к ней самые нежные слова. «Скажи мне, — обращался к императрице фаворит, — что меня очень любишь, и верь, что я с моей стороны верно, искренно и нежно люблю тебя».

Но и в этом романе Екатерина не нашла успокоения: фаворит увлекся 15-летней фрейлиной Дашенькой Щербатовой. Верный помощник Потемкина Гарновский, неизменно информировавший князя о придворной жизни в столице, когда тот занимался делами на юге России, в начале 1789 г. настойчиво просит князя приехать в Петербург. Князь выступил миротворцем, и на время отношения Екатерины с фаворитом восстановились, но вскоре выяснилось, что Дмитриев-Мамонов обручился с княжной Щербатовой, и императрица настояла на свадьбе. Сердце ее вновь страдало: сила ли обстоятельств, обманчивость ли мужчин или недостатки характеров, но Екатерина все время оказывалась одна. Только Потемкин по-прежнему оставался верным, преданным другом и помощником, все знающим и все понимающим человеком, на которого она всегда могла положиться. Ему будет поручено решение важнейших стратегических вопросов внутренней политики: освоение бескрайних южных земель, строительство городов и портов, превращение этого района в мощную сельскохозяйственную и промышленную область страны. Его деятельность будет способствовать постепенному расширению территории Российской империи до берегов Черного моря — естественных границ, а это, в свою очередь, решит и важнейшие внешнеполитические задачи укрепления мощи государства. Теперь Екатерина выпустила своего «выученика» на простор государственной деятельности, и он должен доказывать каждый день, что способен и может успешно управлять огромным краем, быть крупным политическим и государственным деятелем.