Джей Болтон

Ледовая сага

Узкая изжелта-серая лента горной дороги мелькала под копытами лошадей, звеня ночным ледком на многочисленных лужицах.

Заснеженные вершины сиротливо высились за спиной всадника, позади остался последний пройденный перевал на единственном тракте между Бритунией и Гипербореей, пробитый в западных кезанкийских отрогах еще в незапамятные времена.

Огромного роста всадник, с головой закутанный в плащ и шемский бурнус, безжалостно гнал коней, управляя верховой одними пятками и коленями на туранский манер. Тревожный взор горящих голубых глаз его был устремлен к далекому северному горизонту.

Обе лошади: верховая — тонконогий заморийский иноходец и заводная — более тяжеловесный, широкогрудый бритунский рысак, — выглядели смертельно уставшими, словно бежали всю ночь. Густое облако пара в прозрачном морозном воздухе раннего утра окутало коней, и удивленным стервятникам, терпеливо следовавшим за ними, с высоты своего полета казалось, что по горному серпантину стремительно катится снежный ком. Внезапно облако распалось, и птицы приветствовали эту остановку радостным клекотом, почуяв скорую поживу. Пока они планировали вниз, медленно сужая круги над белеющим телом павшего иноходца, человек успел переседлать рысака и, не оглядываясь, погнал коня вперед.

Всадника звали Конан-киммериец. Он выглядел сильно уставшим, с пепельно-бледным лицом и свинцовыми мешками под глазами, будто не спал уже несколько ночей кряду, как это и было на самом деле, Конан утолял голод, не покидая седла.

Неблизкий путь от Шадизара до гиперборейской границы он проделал всего за четырнадцать дней, загнав не менее дюжины лошадей по дороге в Халогу.

Киммериец очень спешил, и на то у него были весьма основательные причины…

Трясясь в седле, Конан вспоминал ту почти сказочную ночь на самом дорогом постоялом дворе Шадизара. Он с блаженством сытого кота, утопая в шелковых подушках, нежился на мягких перинах и медленно погружался в сон. Теплый ночной ветерок проникал в распахнутые настежь окна и легкими прикосновениями ласк его могучее тело. Прекрасная Юлдаза — наложница главного визиря — совсем недавно упорхнула из его постели, и Конан с улыбкой думал о ней.

И тут он явственно услышал голос, который, казалось, шел из такого невообразимого далекого далека, что неустрашимое сердце варвара затрепетало от одной только мысли о нем. Черная ночь в золотых россыпях звезд заполнила сознание затаившего дыхание киммерийца, и сильный властный голос обратился к нему из вечности, будто само время взывало из бесконечной пустоты мироздания.

Услышав первые слова, металлом зазвеневшие в голове, Конан ни на миг не усомнился, кто же решил с ним заговорить…

«Иди на север Гипербореи, в Тапио, сын! Дети Младших Богов, безымянных отпрысков Игга, собираются в стаю. Ты должен их остановить, пока еще есть время, но его мало, очень мало! На границе лесов и тундр найди старую норну Унну, она поможет тебе. Но торопись — цена задержки слишком велика!»

Голос резко оборвался, будто кто захлопнул Дверь в тот неведомый мир. Конан вскочил, обливаясь холодным потом. Случившееся казалось невероятным — сам Кром-Отец разговаривал с ним!

К рассвету киммерийца уже не было в Шадизаре.

— Конан стряхнул наваждение и подхлестнул усталого коня, который, воспользовавшись отрешенным состоянием своего седока, перешел на размеренный, убаюкивающий шаг.

И вот, не щадя ни себя, ни коней и не жалея золота на их замену, Конан преодолел многие сотни лиг из Заморы до гиперборейской Халоги, куда добрался за двадцать дней непрерывной скачки.

В середине последнего дня он въехал в открытые ворота Халоги, гордо выпрямившись в седле низкорослой гиперборейской лошадки, которую купил вчера в Похиолле. Суровые, мрачного вида стражники у ворот проводили странно одетого чужака недобрыми, подозрительными взглядами, но остановить его не пытались.

Город ничуть не изменился с тех давних пор, как помнил его киммериец. Те же серые городские стены из дикого камня, узкие, разбитые бесчисленными колесами и конскими копытами немощеные улочки, утопающие в грязи, покосившиеся дома, брехливые собаки и любопытные взгляды зевак. Знакомой дорогой Конан уверенно направил коня к харчевне «Бурый Бык» недалеко от гладиаторских казарм, намереваясь наконец дать себе краткий отдых.

Он сам позаботился о замученной лошадке и только после этого ступил на порог харчевни.

На миг он задержался в дверях, пока глаза не привыкли к полумраку зала, с удовольствием вдыхая сладковатый запах тепла, свежеиспеченного хлеба и душистый пивной аромат. Народу в зале было много, преимущественно воинов — разноплеменных наемников со всех сторон Хайбории — громкоголосое, веселое сборище, готовое с одинаковым удовольствием заливать в себя пиво или звенеть мечами на бранных полях. Конан шумно потянул носом трактирный дух, сразу почувствовав себя в родной стихии, и ни на кого не глядя, направился к пустующему столику в центре зала.

На нового гостя почти никто не обратил внимания, за исключением зорких хозяек заведения, ужасно располневших с годами сестер — Амалофриды и Амалаэунты, без устали обслуживающих своих нетерпеливых клиентов.

Старшая толкнула сестрицу в бок, и через несколько мгновений Амалазунта появилась перед киммерийцем с пенной кружкой в руках. В жарко натопленном зале Конан скинул с себя бурнус и теперь с непокорной черной шевелюрой и пронзительным взглядом орлиных глаз, в меховой куртке-безрукавке поверх распахнутой кожаной рубашки, какие обычно носят под панцирем туранские конные латники, уже больше походил на себя самого. Во всяком случае, Амалазунта сразу определили, откуда он родом.

— Привет тебе, киммериец, — любезно обратилась к нему хозяйка, поставив кружку на стол. — Эта за счет заведения, но если хочешь еще — только позови.

— Незачем откладывать, Амалазунта, — ответил Конан. — Все самое лучшее и побольше.

— Я знаю тебя? — женщина пристально посмотрела ему в глаза.

— Разве это имеет значение? — Конан брякнул на стол пару серебряных монет заморийской чеканки и заговорщически подмигнул хозяйке. — Если ты поторопишься, я добавлю к ним еще одну.

Немного обиженная, женщина молча взяла монеты и, не задавая лишних вопросов, ушла на кухню. Вскоре киммериец получил то, чего так давно жаждала его душа и желудок, и с нескрываемым наслаждением впился зубами в сочный бараний бок.

Он ел, с интересом наблюдая за состязанием, которое развернулось за длинным столом прямо напротив него. Какой-то тощий плюгавый хвастунишка, совсем еще желторотый гонец, поспорил с бородатым саженным в плечах асиром, что победит любого на руках. Их разговор услышали соседи, и тут же завертелась карусель. Нашлись свидетели и судьи из числа вояк, всегда охочих до веселых зрелищ и забав, задвигались столы и лавки.

Противники сели друг против друга, сцепив в железной хватке кисти рук. Судья грохнул кружкой по столу, подавая сигнал.

Сразу вздулись жилы на руках борцов, и в воцарившейся могильной тишине заскрежетали зубы побагровевшего асира.

Конан думал, что тут же услышит хруст костей зарвавшегося юнца, но к немалому удивлению, тот, будто играючи, уложил своего соперника под восторженный гомон зрителей.

И тут киммериец случайно поймал взгляд юноши и почувствовал в нем скрытый вызов. Вслед за посрамленным асиром парнишка завалил еще троих. И всякий раз после победы нагло смотрел на киммерийца, широко скалясь в сверкающей белозубой улыбке.

Конан уже отставил блюдо с бараниной в сторону, но пока только хмурился и мрачнел. Последняя победа молокососа окончательно вывела его из себя. Он поднялся, широким шагом двинулся к столу и решительно занял пустующую скамью напротив наглого выскочки. Конан закатал рукав и публика взорвалась ликующим ревом, по достоинству оценив стальные мышцы киммерийца. Без разговоров он схватил руку юноши, утонувшую в его кулаке. Кисть парнишки оказалась на удивление мягкой и нежной.

Глаза юноши по-прежнему улыбались, раздражая киммерийца. Раздался сигнал.

Конан с медвежьей силой сдавил кисть противника, намереваясь проучить его и навсегда отбить охоту к бахвальству. И тут ему показалось, что у парня вообще нет костей. А между тем, юноша приналег и рука киммерийца, дрогнув, качнулась к доскам стола. Ценой невероятных усилий Конан выровнял положение, что само по себе уже можно было считать победой, ибо все претенденты до него сдавались после первого же натиска.

Парнишка больше не улыбался. Конан воспрянул духом и перешел в наступление, но ни на йоту в этом не преуспел. Киммериец тяжело сопел и обливался потом, а его противник внешне совершенно не изменился. Только над переносицей у него залегла тонкая, еле приметная складочка.

Поединок затянулся, а соперники все еще не уступали друг другу.

В конце концов, судьи объявили ничью к великому облегчению Конана, силы которого уже начали иссякать. Откуда ни возьмись, появилось пиво, воспринятое всеми с немалым воодушевлением. Конан же гордо вернулся к своей остывшей баранине.

— Мир, киммериец!

Конан медленно поднял взгляд. Ухмыляющийся юнец стоял перед ним с кружкой в одной руке, а другую нагло протягивая ему через стол. Тощий, хрупкий, почти как девчонка, с тонкой линией чувственных губ, глубокими, широко распахнутыми карими глазами дикого олененка и белой полупрозрачной кожей, еще не знавшей прикосновения бритвы.

— А ведь я тебя знаю. Ты — Конан, верно?

В набычившемся было северянине проснулось любопытство, к тому же он с уважением отнесся к силе своего бывшего противника. Но знакомиться со всяким встречным у него просто не было времени.

— Ну, и что с того? — не слишком дружелюбно бросил он в ответ.

— Хочешь помериться силой с отродьями Младших Богов? — небрежно бросил паренек, делая вид, что не замечает, как побелели костяшки пальцев киммерийца, намертво вцепившегося в столешницу.

Первой мыслью Конана было зарубить наглеца на месте. Но он подавил это жгучее желание, решив сперва расспросить странного паренька. Убить — дело нехитрое.

Нарочито небрежно он пожал протянутую руку и кивком головы указал на место напротив себя.

Молча преломил свой хлеб и предложил половину юноше в знак примирения и доверия.

— Благодарю, — улыбнулся тот, принимая краюху.

— Откуда тебе известно о детях Младших Богов? — подозрительно спросил киммериец.

— От Игга, конечно, откуда же еще, — беспечно ответил собеседник, пожимая плечами. — Ты пустился в этот путь по слову Крома. У меня тоже, что и у тебя, дело, только поручил мне его Игг. Видишь, я откровенен с тобой.

— И чего же ты хочешь от меня, юноша, не называющий своего имени? — Конан потянулся за своей кружкой.

— О, прости! Я был неучтив. — В первый раз за этот вечер киммериец заметил тревогу, промелькнувшую на лице своего собеседника. — Мое имя Дуна.

— Откуда же ты, Дуна? Ты не ванир, и на асира не очень похож. Выговор у тебя странный, не гиперборейский, — заметил киммериец.

— Что правда, то правда, я родом из Тапио, как вы называете наши края, если, конечно, вообще о них слышали.

Конан поперхнулся пивом, услышав ответ. Откашлявшись, он повторил свой первый вопрос. Подозрительность его только возросла:

— И что же тебе нужно от меня?

— У нас одно с тобой дело, Конан. И оба мы избранники богов. Так почему бы нам не объединить усилия. Тебе нужна прорицательница Унна — едем вместе, я покажу дорогу, — без колебаний предложил юноша.

— А почему я должен тебе верить? Ты сам сказал, твой бог Игг. Безымянные — его порождения, а те, против кого иду я — дети их… Кром, запутаешься в этом родстве! Зачем же Иггу губить своих внуков?

— Ты не понимаешь, Конан, какое это страшное зло. Дети младших богов перестали чтить своих отцов и открыто выступили против них. Между ними была страшная битва. И к нашему общему горю, Младшие ее проиграли. Высшие боги не могут открыто вмешиваться в людские дела. Но мы еще можем остановить демонов… Поверь мне, Конан, я твой друг! — горячо заговорил юноша.

Киммериец надолго задумался.

Уж больно складно все выходит. И откуда этому мальчишке известно так много о делах богов, да и о нем самом тоже? Может, и правда Игг нашептал?..

С другой стороны — он говорит, что родом из Тапио. О тех местах Конан кое-что слышал, но ничего толком не знал, и честно себе признавался, что понятия не имеет, куда ему идти после Халоги.

Так почему бы и не согласиться? Только нужно будет приглядывать за этим пареньком.

— Хорошо, я согласен, — решил он наконец, и невольная усмешка заиграла на его губах, видя как по-детски наивно просиял в ответ юноша.

Они допоздна засиделись в «Быке» за кружкой доброго пива и разговором о предстоящем походе. А потом вместе пошли спать в дом кожевенника Торда, у которого Дуна снимал комнату.

Рано утром они запаслись провизией на несколько дней и выехали из Халоги через северные ворота. Конан собирался купить себе запасную лошадь, но Дуна, одевшийся по-походному практично и просто, с коротким мечом на поясе и длинным луком за спиной, уговорил его не делать этого.

— Там, куда лежит наша дорога, лошади не понадобятся. Тапио — это дремучие леса и непроходимые болота. Очень скоро и этих-то придется продать, — уговаривал он.

Три дня они ехали по дикой, почти безлюдной местности, где вековые смешанные леса, преимущественно из берез и сосен, чередовались с холмистыми полями и обширными зелеными луговинами. Дуна прекрасно знал эти места и уверенно вел своего спутника по едва приметным тропам и лесным дорогам. Он знал все броды и переправы на многочисленных речушках и ручьях. И лишь по одному ему известным приметам безошибочно находил дороги в болотах и топях. Люди здесь встречались редко, селясь на небольших хуторах, прячущихся по лесам, и в хорошо укрепленных деревушках за прочными частоколами. На проезжих чужаков они смотрели косо — на киммерийца так и вовсе, как на врага. Неохотно продавали еду, а ночевать под крышей путникам довелось только раз. Да и то в дом их хозяин не пустил, но разрешил воспользоваться сараем — бывшим курятником.

Несмотря на то, что лето стояло в самом разгаре, ночи были холодные, стылые и дождливые. Под утро путники просыпались, стуча от холода зубами. Даже привыкший к походной жизни Конан с каждым днем становился все мрачнее и молчаливее. Он с легкой досадой замечал, что его юный спутник легче переносит все тяготы и трудности пути.

На четвертые сутки под вечер, когда путешественники уже присматривали среди густого ельника удобное место для предстоящего ночлега, вдали послышался одинокий волчий вой, на который откликнулось еще несколько голосов с другой стороны леса. Конан не обратил на них внимания, но Дуна вдруг забеспокоился, тревожно озираясь по сторонам.

— Нам нужно бы поскорее покинуть этот лес, — не скрывая своего волнения, заговорил юноша.

— Волков испугался? — презрительно скривился киммериец.

— Это не волки, Конан. Так завывают оборотни, сегодня ведь полнолуние! Ты где-нибудь слышал, чтобы волки собирались в стаи летней порой?

Киммериец прикусил язык, мальчишка был прав. Вой прокатился снова, на этот раз став значительно ближе — долгий, протяжный, тоскливый. Конан невольно содрогнулся.

— За мной! — крикнул Дуна, хлестнув своего скакуна.

Конан галопом припустил за ним. Эту бешеную скачку по темному лесу ему никогда не забыть. Запад еще багровел тонкой кровавой полоской, но в лесу было уже темно. Давно наезженная лесная дорога, вся в кочках и выбоинах, представляла немалую опасность при такой гонке.

Киммериец спиной почувствовал, что их настигают, а потом увидел, как Дуна снял лук и, развернувшись в седле, наложил первую стрелу. Конан оглянулся через плечо, и руки сами потянулись к мечу. Было очень темно, но шагах в ста позади он увидел несколько огромных пар глаз, висящих, казалось, над дорогой. Они горели кровавым пламенем и приближались к ним с каждым мгновением.

Звонко хлопнула лучная тетива.

Неясный шум за спиной — и одним преследователем стало меньше. Лошади, чувствуя у себя на хвосте демоническую погоню, летели вперед, обезумев от ужаса, почти не касаясь копытами земли. Холодная тяжесть клинка в руке успокаивающе подействовала на киммерийца. Он снова оглянулся и выругался. Оборотни их настигали. Прогудела вторая стрела.

Конан резко осадил коня, заставив его подняться на дыбы, и развернулся лицом к преследователям. Как раз вовремя, чтобы прервать прыжок огромного волчьего тела. Удар отшвырнул зверя в сторону, и раненое чудовище, скуля, покатилось по траве. Лошадь была испугана и не желала слушаться седока. Тогда он с такой силой стиснул коленями ее бока, что бедное животное, дико заржав, рухнуло на колени. Киммериец свесился с седла, почти касаясь земли, и хлестко рубанул наскакивающего монстра по морде — спасибо вольнице с Запорожки, научивший его этому приему.

Конан откинулся в седле, почти касаясь спиной крупа лошади и, рванув коня за узду, заставил его встать с колен. Дорога казалась пустынной. Он немного проехал вперед, нашел несколько волчьих тел, из потухших глазниц которых торчали концы стрел, застрявших в черепах почти по самое оперение.

— Конан! Эй, киммериец! — раздался позади громкий крик Дуны. — Хвала богам, ты жив!

Конан хмыкнул, пожимая плечами. И тут они снова услышали этот проклятый вой, исторгнутый из нескольких десятков звериных глоток.

— Бежим! Нам не справиться с ними!

Конан зло плюнул в ночной мрак и дал шпоры своему скакуну.

Видно, в тот день сами боги следили за ними с небес и направляли бег их лошадей. Они мчались до самой полуночи и потом еще долго ехали шагом пока не убедились, что их не преследуют, и только тогда остановились на ночлег. Костер решили не разводить — зачем лишний раз к себе внимание привлекать?

— Ты ложись первым, а я посторожу, — предложил Дуна.

— Хорошо. Разбуди меня, когда луна поднимется вон над теми елями, — согласился киммериец и тут же завалился на подстилку из лапника.

Проснулся он на заре — бодрым и отдохнувшим.

— Почему ты не разбудил меня?! — накинулся он на юношу, который, увидев яростное лицо киммерийца, не на шутку перепугался.

— Прости, Конан. Просто мне не спалось, и я решил не тревожить тебя, — удивляясь внезапной вспышке своего товарища, залепетал он, оправдываясь.

Конан лишь заскрежетал зубами и поклялся себе, что больше ни за что не ляжет первым.

К полудню они выехали на вершину невысокого пригорка. На северо-западе, насколько хватало глаз, громоздились холмы и горы, поросшие густыми девственными лесами. У подножия холма, где они стояли, бежала мелкая речушка, на берегу которой раскинулась крохотная деревенька.

— Тапио, — Дуна неопределенно махнул рукой в сторону горизонта. — А здесь мы сможем оставить наших лошадей.

Конан молча кивнул и направил коня вниз по склону.

Прошло еще несколько дней. Конан и Дуна пробирались сквозь лесные чащобы, карабкались через буреломы, лезли по гладким гранитным скалам, которыми изобиловала эта земля. За все время пути им не встретилась ни одна живая душа, только дикие, никем не пуганые звери.

Чтобы не сбиться с верной дороги в этом безбрежном зеленом океане. Луна каждый день взбирался на макушки высоких деревьев с проворством и ловкостью белки, поражая даже Конана, считавшего себя мастером в таких делах.

Спустившись раз со своего наблюдательного пункта, довольный собой мальчишка сообщил:

— Сегодня будем спать под крышей.

— Что, рядом есть люди? — скептически поинтересовался киммериец.

— Нет, лучше. Мы совсем недалеко от дома старой Унны.

Конан, казалось, остался равнодушен к этому известию, хотя в душе он был доволен. Болота, комары и буреломы до судорог ему опротивели. Дуна обиделся, надулся и всю дорогу не разговаривал с ним.

«Ну, мальчишка и только», — качал головой киммериец.

Во второй половине дня они выбрались на берег лесного озера. Один край его упирался в болото, другой был высокий, скалистый с золотистыми стволами сосен на плоской вершине.

Ветхая бревенчатая избушка пряталась в непролазных зарослях бузины. Вросшая почти наполовину в болото, словно замшелый пень, с маленьким оконцем на уровне земли и крышей, крытой дерном, на которой росли высокие заросли крапивы. Конан дважды обошел вокруг дома, но только со второй попытки нашел вход, причем дверь оказалась приоткрыта. Изнутри пахло сушеными травами и грибами.

Дуна тихонечко постучал. Не дождавшись ответа, постучал еще раз — сильнее. Осторожно заглянул за порог и обречено покачал головой.

— Нет никого. Не повезло нам.

— Войдем, подождем хозяйку внутри, — предложил Конан.

— Не хорошо как-то, без приглашения, — засомневался юноша.

— К Сету все эти церемонии! Я не собираюсь торчать у порога.

Согнувшись пополам, киммериец решительно шагнул в дом, резко выпрямился и больно ударился головой о притолочную балку.

— Осторожно, а то весь дом мне разломаешь! — послышался старушечий бесцветный голос из глубины помещения. — Погодите, сейчас огонь разведу.

Конан готов был поклясться, что еще мгновение назад в доме не было никого. В правом углу избушки сухо щелкнуло огниво, водопадом посыпались искры, и игривые язычки пламени заплясали в каменном очаге, слабо осветив крохотную коморку.

Никакой мебели в доме не было. По полу громоздились вороха ветоши, корзинки, плетенки и берестяные короба. Все стены были увешены сушеными вениками пахучих трав, гирляндами свисающими с потолка. Что-то живое и мягкое суетливо шмыгало под ногами.

— Ну вот, теперь входите, — закряхтела старуха-карлица, жестом приглашая их в дом. — Признаться, я вас позднее ждала.

Лица колдуньи Конан не разглядел, вся она была какая-то нескладная, закутанная в рванье неопределенного происхождения, с сучковатой клюкой в руках.

На плече колдуньи совершенно неподвижно сидела огромная жирная ворона.

— Не ты ли будешь Унна, известная норна? — вежливо спросил Конан, но Дуна предупреждающе дернул его за рукав.

— Поздорову ли, матушка? — заговорил он.

— Спасибо на добром слове, поздорову, не жалуюсь, — ответила старушонка.

— По делу мы к тебе, — перебил Конан и вновь был одернут своим спутником.

— Можете не рассказывать, — старуха вышла из своего угла, и северянин невольно отшатнулся. Колдунья с любопытством рассматривала их в упор пронзительным единственным глазом. — Все про вас знаю. Ты Конан-киммериец, а ты… Дупа — стрелок из Тапио. Отвечу я на ваши вопросы, но всему свое время. Ты киммериец, поздоровее будешь, сходи-ка дров наруби. А ты, дружок, воды принеси. Я вас ужином угощу — на сытый желудок и разговор легче стелется.

Конан весь закипел, но все-таки пошел, стиснув зубы.

Дуна же, наоборот, был рад такому ходу событий и вприпрыжку побежал к озеру, размахивая на бегу берестяными ведерками. Потом они долго сидели молча в избушке, пока старуха колдовала над глиняным горшком, весело булькающим на огне.

Грибная похлебка пришлась киммерийцу по вкусу, хотя он и подумывал с тоской о мясе.

— Большое вы задумали дело, — без предисловий завела разговор старуха. — Не просто будет справиться с детьми Младших Богов.

— Так подскажи, норна, как нам их остановить? — задал Конан единственный интересовавший его вопрос.

— Норна?.. Это по-вашему — норна, а по-нашему наречница я, или бродница. Так, о чем это я?.. Ах да, есть много способов дивов извести, мечом и стрелой тоже можно, но не всякое на то железо годится…

— И где же нам такое оружие взять? — нетерпеливо спросил киммериец.

— А и не надо ничего искать — ваше сгодится. Но чтобы дива в бою сразить, клинки ваши сперва должны древней крови испить, что текла в жилах тех, кто обитал на этой земле еще до Старых Богов…

Конан досадливо пожал плечами.

— Чудное ты говоришь, бабушка, — заявил он, нимало не смутившись тем, что Дуна предостерегающе наступил ему на ногу. — Как это я свой меч окуну в кровь того, кто сгинул давным-давно?

— Кто сгинул, а кто нет! — сверкнула глазом наречница. — Дослушай до конца, а уж потом языку волю давай, торопыга!

Конан сердито засопел, но промолчал, сам удивляясь своему долготерпению.

— Так вот, есть один… злыдень, тьфу, иначе и не скажешь! Брагой-великаном зовется. Отсюда семь дней пути до его пещеры. Идти вам на полночь, через леса заповедные, нехоженые. Но под конец дорога легче станет: раньше в тех местах люди жили, пока этот Брага там не объявился. Разорил всю округу, осинок двухголовый! Нелегко будет вам его одолеть!.. Ну, да и тут я вам помогу. Вот, возьмите этот пузырек. В нем настой из трав. Выпейте его перед битвой с великаном, не раньше — почувствуете в себе силу великую.

Старуха вручила Конану маленький глиняный пузырек — ровно на два глотка. Киммериец со смешанным чувством недоверия и презрения повертел его в руках, поморщился и отдал своему спутнику.

— Спасибо, матушка. И еще скажи, где нам после логово дивов найти? — спросил юноша.

— Еще дальше к северу, за Озерный край. Там, среди инеистых лесов стоит в снежных холмах одинокая ледяная гора посередь озера. То и будет их дом. И те места людные были, — вздохнула веденья. — Ну, а чтобы вам не плутать Терес вас проводит.

Старуха похлопала ворона по крылу. Птица, услышав свое имя, завертела головой с длинным, тяжелым клювом, заворочалась на хозяйском плече.

— Куда он полетит, туда и вы ступайте

— Скажи, матушка, — помолчав, спросил Дуна. — Зачем нам все-таки кровь великанья? По дороге к тебе бились мы с волками-оборотнями и многих побили, а они ведь тоже дети Младших Богов.

— Волколаки-то? Вестимо, на этих и обычный топор сгодится, а то и слово заветное. Слабы они. Меня вот за три лиги обходят, боятся, — старушонка пакостно захихикала, но тут же снова стала серьезной. — Но есть и другие — и вот с ними-то вам и нужно будет встретиться, имея оружие, отведавшее Древней Крови.

Конан уже откровенно зевал. Колдунья это заметила и сама предложила прилечь, устроив прямо на полу некое подобие ложа. Уговаривать его не пришлось.

Рано утром Дуна растолкал киммерийца, и, перекусив на скорую руку и простившись со старой Унной, приятели продолжили свой путь.

Семь дней пролетели, как один миг. Двое отважных путников упорно пробирались на север, следуя за быстрым на крыло вороном, через заповедные, древние как сам мир, дебри Тапио. Дуна, даже ночью не расстававшийся со своим луком, снабжал отряд свежим мясом, без туда добывая дичь в борах и на болотах.

Терес, надолго исчезающий куда-то в течение дня, демонстрируя людям свою независимость, неизменно возвращался к дележке добычи. Садился на ветку чуть в сторонке и терпеливо ждал подачки, вращая иссиня-черными бусинками глаз. Если птица считала, что доля ее слишком мала, она спрыгивала на землю и с громким недовольным карканьем принималась скакать вокруг костра.

Привыкший к осторожности Конан невзлюбил ворона, поднимавшего столько шума, что киммерийцу казалось, что вот-вот сюда сбежится вся нечисть, какая только есть в округе. Ему доставляло огромное удовольствие поддразнивать птицу, вертя у нее перед клювом лакомыми кусочками мяса, на что рассерженный ворон отвечал целой бурей негодования. Правда, в долгу он оставался ненадолго, норовя в полете нагадить киммерийцу на голову, и северянину все время приходилось быть начеку.

На пятый день пути лес стал значительно реже, уступив место голому камню, поросшему мхом и лишайником. Идти стало быстрее и легче. О том, чтобы лезть в лоб на скалы, не могло быть и речи, крутые склоны сопок казались неприступны. И тут, если бы не Терес, вряд ли путникам удалось бы выбрать правильную дорогу среди бесчисленных расщелин и каньонов. Теперь ворон все время оставался в поле зрения, свободно паря высоко над землей, лишь ненадолго покидая людей, чтобы совершить небольшую разведку.

По расчетам киммерийца выходило, что логово Браги должно бы уже находиться где-то неподалеку. Он немного задержался, наблюдая за полетом Тереса, когда его резко окликнул ушедший вперед Дуна.

— Эй, Конан, подойди-ка сюда!

Киммериец приблизился к спутнику, вопросительно глядя на него. Юноша кивком головы указал на что-то между громадных валунов, громоздившихся на каменной тропе. Конан опустил взгляд и надолго застыл, прикусив губу.

Это был след — четкий след гигантской человеческой ступни. Не менее пяти футов в длину и трех в ширину, и почти в локоть глубиной.

«При таких размерах, — прикинул в уме северянин, — роста в нем никак не меньше семи-восьми ярдов, а то и больше!..»

Дуна и киммериец молча посмотрели в глаза друг друга. Оба казались спокойными и сосредоточенными, хотя волнение, охватившее обоих, им едва удавалось скрывать.

Удвоив осторожность, приятели двинулись дальше.

Ничто не предвещало беды, как вдруг необычайно разволновался Терес и с громким карканьем закружил над лесом. Друзья притаились среди скал, наблюдая за странным поведением птицы. И тут рядом с вороном, словно сорвавшаяся с исполинской пращи, стремительно пронеслась целая скала, едва не задев, закувыркавшуюся в воздухе птицу. За первой последовала вторая и третья, но птица уже выровняла полет и, сообразив что к чему, благоразумно ретировалась.

Дуна весь как-то осунулся, плечи его поникли. Конан ободряюще сжал руку товарища, хотя ему самому было не по себе.

— Быстрее! — шепнул киммериец.

Пригнувшись, он бросился под прикрытие скал, увлекая за собой юношу. В беспорядочном нагромождении камней, среди густых зарослей низкорослых елей и можжевельника укрыться было легко. Будь у великана хоть десять пар глаз, вряд ли он смог разглядеть двух людей, притаившихся среди скал, несмотря на то, что было еще светло. Летом на севере солнце не спешит уходить с небосвода, будто желая как можно больше напоить эту суровую землю теплом, которого ей так не хватает зимой.

— Лишь бы не учуял, — пробормотал Конан, осторожно выглядывая из-под ветвей разлапистой елки, приютившейся к гранитному боку скалы.

Дуна молча ждал рядом. Лицо парня было белее молока.

Брага шел прямо на них. Распластавшийся на камнях киммериец всем телом ощущал его могучую поступь. Трещали сучья, и гомонили птицы, раскачивались макушки деревьев, отмечая путь великана. Уже за лигу слышалось его тяжелое сопение и невнятное бормотание.

Друзья лежали, прижавшись к земле, среди тенистых елей, над каменной тропой через долину. Поэтому, когда великан вышел из леса, они имели возможность рассмотреть его во всей красе. Дуна из белого стал зеленым. На побледневшем лице Конана старые шрамы казались черными; пальцы киммерийца судорожно сжали ветку несчастной елки с такой силой, что на землю закапал смолистый сок.

Древняя Кровь… В незапамятные времена, о которых говорила наречницз, земля, наверное, была больна, если населяющие ее твари были размером сродни великану. В каком-то десятке шагов от друзей стояла сама первозданная мощь — дикая, страшная, непобедимая которую им надо было как-то одолеть.

Брага был не просто огромен, как того ожидал киммериец. Роста в нем было не более пяти ярдов. Мощные короткие ноги с растоптанными плоскими ступнями, каждая чуть ли не в обхват толщиной. Огромное брюхо свешивалось за пояс рваной набедренной повязки, а ширина плеч была просто чудовищной: на них запросто могла уместиться избушка Унны, и еще бы место осталось.

И на этих исполинских плечах сидело две уродливых головы, обе размером с гранитную глыбу, за которой скрывались друзья. Лица были безобразные: толстогубые, широконосые, с узкими неподвижными глазками. Одна из голов — левая, с большой волосатой бородавкой на грязной щеке, показалась киммерийцу особенно отвратительной. В то время как правая голова с отсутствующим видом ковырялась в ноздре заскорузлым пальцем, левая водила носом по сторонам, шумно к чему-то принюхиваясь.

Конан перестал дышать. Дуна ничем не отличался от равнодушного гранита и, наверное, был таким же холодным.

Великан чуть замедлил шаги, но тут правая голова что-то рыкнула, и толстенные ноги быстро протопали дальше. Вскоре Брагу скрыли деревья, но еще долго друзья слышал удаляющийся шум его грузных шагов.

Наконец настала минута, когда о присутствии древнего исполина напомнила только вонь, пропитавшая, казалось, даже камни вокруг. Конан поднялся и облегченно выдохнул. Дуна перевернулся на спину и с тоской устремил взгляд своих карих глаз в посеревшее вечернее небо.

— М-да… — промычал Конан, чтобы как-то прервать затянувшееся молчание.

— Кар-р! — бодро приветствовал их появившийся откуда-то Терес Птица уселась на вершину скалы и склонила голову набок, насмешливо поглядывая на киммерийца. Конан пожалел, что камни, пушенные великаном, пролетели мимо этого пернатого наглеца.

— Что делать будем? — зло буркнул он.

— Для начала подумаем. — Дуна сел, скрестив ноги. На его щеки понемногу возвращался румянец. — У Браги две головы, но и у нас не меньше. А рук и ног даже больше в два раза. Надо использовать это преимущество.

* * *

Через четыре дня Конан лежал, укрывшись плащом, в высоких зарослях кипрея, который буйно разросся в старом неглубоком карьере. Когда-то отсюда брали камень — серый в прожилках мрамор — для невесть каких нужд. Поверх плаща были накиданы еловые лапы, березовые ветки и прочий хлам. К тому же предусмотрительный Дуна натер его какой-то пахучей травой, от которой у Конана невыносимо разболелась голова. Со стороны он был совершенно невидим.

Киммериец приготовился к схватке. Все четыре дня он изнывал над решением задачи: как убить великана? Кидаться на него с мечом было сущим самоубийством, а ничего хитрого на ум не шло.

Без дела друзья не сидели. Целыми днями они по очереди следили за Брагой и за его пещерой, исползали всю округу в поисках тайных троп, по которым он ходит, и знали их наперечет. В лесу им часто встречались дороги, поросшие совсем еще молоденьким вереском. Несмотря на то, что ими уже не пользовались, они довольно хорошо сохранились, как будто совсем еще недавно по ним громыхали телеги, мчались верховые и топали многочисленные пешеходы. В этих местах, действительно, жили люди, и не какой-нибудь там хутор в три-четыре дома, а целый маленький город в лесу.

Селение — вернее то, что от него осталось, они приметили еще издали: остатки стен и сиротливо торчащие печные трубы виднелись на взгорке, лигах в двух от того места, где Брага соорудил себе берлогу. Картина страшного опустошения увиденная ими в разоренном городище потрясла обоих. Великан погулял здесь на славу, не оставив и камня на камне.

Улицы были завалены превращенными в щепки бревнами, мраморным щебнем фундаментов, и помятой домашней утварью, и всюду, всюду, куда ни кинь глаз, разбитые человеческие кости и черепа. Мужчины, видимо, пытались защищаться — город напоминал огромное поле битвы, но справиться с великаном им не удалось, а после Брага не пощадил никого: ни стариков, ни женщин, ни детей. Вытоптанные заросшие бурьяном огороды, отвоеванные людьми у леса, разбитые колодезные срубы, уничтоженная городьба, и не преданные земле человеческие останки — все это угнетающе подействовало на двух друзей, и в сердцах их закипела благородная жажда мести.

План, который придумал Дуна, Конану сразу не понравился.

Во-первых, с точки зрения киммерийца, он был чересчур ненадежен, а во-вторых, связан с колдовством. Но выбирать было не из чего.

Ворожить собирался, к изумлению варвара, сам Луна. Варвар даже не пытался скрыть гримасу отвращения, когда узнал, что его товарищ немножко чародей.

Побагровевший, с пунцовыми пятнами на щеках, смущенный юноша, заикаясь, попытался ему объяснить:

— Конан, ты неверно понял меня. Я не чернокнижник и невесть какой маг. Да и не маг я вовсе! Здесь, на севере, в Тапио, многие люди занимаются ведовством. Погоду там предсказать, боль унять, лешего отвести, от зверя спастись… Да мало ли чего! А я ведь родился и вырос тут! Гиперборейцы считают нас чуть ли не дикарями, и они правы в том смысле, что от наших лесов, озер, болот мы никуда не ушли. Ведь это все — Дуна махнул рукой, — наш родной дом! Это магия самой природы! А сильных колдунов у нас немного, как и в цивилизованном мире, наверное. Старая Унна — одна из самых могущественных. И самых неприветливых, кстати. Ее все знают, но приходят за помощью, когда уж совсем припрет. Побаиваются. Я, честно говоря, чуть со страху не умер, когда ты на нее рычал. Думал, она на тебя ка-ак цыкнет…

— И вовсе я на нее не рычал! — огрызнулся Конан.

— Лес открыл ей все свои тайны. Ей ничего не стоило превратить тебя в жабу… или в мокрицу какую.

— В мокрицу? Меня?! Послушай, Дуна, почему бы этой могучей бабке самой не расправиться со всей этой нечистью?

— Она не может, — с досадой ответил юноша. — И не спрашивай почему.

— Ладно, — недовольно пробурчал Конан. — Давай о нашем…

Суть предложенного юношей плана была такова. Друзья к некоторому удивлению для себя выяснили, что Брага каждый день проводит в карьере какое-то время и там работает — разбивает камни. Видимо, у великанов такое странное понятие о труде. И Брага трудился в поте лица по несколько часов кряду. Круша мрамор и кидая его в воздух, он каждый раз сосредоточенно наблюдал за полетом огромных глыб, и то радовался будто ребенок, то злился без причины и топал ногами.

В остальное время Брага бесцельно бродил по лесу или занимался своим огородом, где росла исключительно репа. Раз друзья увидели, как великан охотится. Безотказно и просто. Взял камень, швырнул в зазевавшегося лося — и готово. Вечером две головы о чем-то беседовали между собой, а вчера, например, дружно завыли. Дуна сказал — запели. Долго друзья этого пения вынести не смогли и бежали подальше от пещеры великана, но и там они чуть ли не полночи слышали отдаленное завывание, то переходящее в утробное ворчание, то поднимающееся до визга. Душа, а может две души великана, разгулялась не на шутку.

Ночью Брага спал, завалив вход в пещеру огромным валуном.

Теперь, зная точно, как великан проводит день, друзья готовились нанести удар. Утром, в дальнем карьере.

Как-то Конан посетовал: почему бы одному из камней не упасть Браге на голову… лучше на левую. Дуна подумал и сказал, что это вполне возможно. Тут-то и выяснилось, что парень может чародействовать. Но юноша опасался, что не сумеет проникнуть, как он выразился в душу камня.

— Они очень древние, эти скалы, — пояснил он, — чудовищно непостижимо древние. Они родились, когда не было не то что там людей, а даже деревьев и травы. Были только огонь и камень. Поэтому для заклятия мне нужно будет развести хотя бы маленький костер. Тогда, возможно, камень, вспомнив свое родство со стихией огня, очнется от сна и ответит.

— А если не получится? — спросил его Конан.

— Буду стрелять по глазам, — не задумываясь, ответил юноша.

— Не думаю, что стрела, даже попав в глаз, уложит Брагу, — с сомнением покачал головой киммериец. — Здоров он больно. Зато разъярит — это точно. К тому же у него две головы. А чтобы полностью ослепить великана тебе надо выстрелить четыре раза. Я знаю, ты отличный стрелок, но… Может, наколдуешь чего со своими стрелами?

Дуна вспыхнул — на этот раз от гнева, но тут же остыл.

— Конечно, ты не можешь этого знать, но у нас в Тапио никто не станет заговаривать орудие убийства.

Конан с готовностью согласился.

— Хорошо, я все понял… Что ж, пусть Кром и Игг даруют тебе силу и меткость!

Дуна улыбнулся, но улыбка вышла какая-то жалкая вымученная. «Боится мальчишка, нервничает», — заметил Конан и тихо вздохнул про себя.

Киммерийцу отводилась главная роль — убить великана. Трудно было рассчитывать, что каменная глыба прихлопнет Брагу до смерти. Придется добивать, и тут уж Конану представится шанс показать все, на что он способен. Дуна все же решился дать ему несколько дельных советов:

— Главное даже не убить его. Достаточно, чтобы он кровью истек. Тебе бы только пустить ее — и можно убегать!

— Чего? — грозно сдвигая брови, переспросил Конан.

— Знаешь куда бить в таких случаях? — не обращая внимания на мрачный вид своего собеседника, спросил Дуна. — Вот сюда, — парень неожиданно залился краской. — Между ягодиц, то есть. Можно в печень, если достанешь. Об остальном уже не говорю, высоко… Если, конечно, он с ног не свалится.

— Ты забыл еще об одном месте, — ухмыльнулся киммериец.

— Каком же?

Конан, ни сколько не смущаясь, похлопал себя чуть пониже живота. И снова юноша залился стыдливым румянцем и что-то замямлил в ответ. «Краснеет, точно девка…» — с недоумением подумал варвар, но тут же резко вскочил на ноги и насторожился.

— Тихо!.. Он идет. Давай беги на место и да пребудет с тобой сила богов!

* * *

… И вот Конан лежит кустах кипрея, прислушиваясь к обманчивой тишине. Обнаженный меч прикрыт полой плаща. Брага уже близко- Ходит великан медленно, тяжело. «Главное кровь пустить», — твердил киммериец напутствие Дуны.

Наконец Брага предстал перед варваром во всей своей безобразной красе и тут же начал заниматься своим излюбленным делом. Глыбы он легко разбивал огромной каменной палицей из цельного куска черного гранита и с самозабвением забрасывал их в небеса. Те, что были поменьше и не годились для дела, он просто крошил, сжимая в кулаке.

Краем глаза Конан заметил над отвалами белесую струйку дыма.

Последующие события произошли в течение нескольких мгновений, хотя для Конана и Дуны они превратились в один бесконечный кошмар.

Брага подбросил вверх очередную глыбу. Взлетев локтей на тридцать-сорок, она вдруг повисла в воздухе. Задравши головы в небо, великан, удивленно хрюкнул, и вдруг стремительно развернулся в сторону дыма. В ту сторону, где на вершине насыпи застыла тоненькая фигурка с воздетыми вверх руками.

Повисшая в воздухе глыба сместилась и снова застыла — уже прямо над Брагой.

Конан вскочил, стряхивая с себя мусор. Меч — Браги бы таким только в зубах ковырять — блеснул в руках варвара. Киммериец видел лицо Дуны — страшно искаженное, посиневшее от напряжения, с полуприкрытыми глазами.

Руки юноши дрожали, а тело непостижимым образом откинулось назад, будто надломанное в пояснице.

Брага приготовился метнуть в него свою палицу.

— Бросай! — заорал Конан, ринувшись к великану.

Глыба, со свистом сорвалась с невидимой нити, поддерживающей ее в небе, и рухнула на левую голову великана.

Треск разлетевшихся каменных осколков и треск костей…

В следующее мгновение на пошатнувшегося Брагу обрушился удар киммерийца. Двуручный меч варвара наискось рубанул его по голени, глубоко погрузившись в плоть великана, но едва задев кости. Конан вложил в удар всю свою силу; таким приемом он разрубал людей пополам, но колоннообразную ногу чудовища перерубить не смог.

Палица все-таки вырвалась из рук великана и ударила в скалу рядом с Дуной. Град каменных осколков со свистом хлестнул по юноше, и тот упал. Конан рванул меч на себя, с огромным трудом вырывая его из раны, и тут же отскочил в сторону.

Брага оглушительно заревел. И в этом неистовом крике слились боль и отчаяние, и дикая первобытная ярость. И еще Конану послышалась в нем страшная, невыразимая, неземная тоска.

Левая голова, бесформенная, залитая кровью, бессильно упала на плечо. Руки великана рванулись к ней, пытаясь, наверное, поддержать… а может обнять?

Правая голова, вся в слезах, с нежностью смотрела на своего близнеца. Нога Браги подломилась, и он упал на одно колено.

Меч Конана вонзился великану в печень. Киммериец с ловкостью тигра сделал прыжок, ударил и в мгновении ока отпрыгнул, оставив в боку врага длинную рану, из которой широкой струей хлынула кровь.

Брага попытался одной рукой схватить киммерийца — вторая все еще поддерживала и ласково гладила левую голову — но не успел. Бар-вар оказался проворнее, и его меч до середины клинка погрузился во внутреннюю сторону бедра великана.

Струей крови толщиной в руку Конана чуть не сбило с ног. Отскочив, киммериец вытер лицо и опустил меч.

Дело было сделано. Брага беспомощно возился в луже собственной крови, пытаясь подняться, но было ясно, что эти движения уже бессмысленны.

Жизнь стремительно уходила из тела древнего исполина. Великан уже не кричал, а лишь хрипел, беспомощно вращая глазами.

Конан машинально сорвал траву, собираясь по привычке вытереть клинок, но, вовремя спохватившись, отбросил пук в сторону.

«Дурак, — обругал он себя, глядя на покрывающую меч Древнюю Кровь. — За этим ведь и шли.»

Обернувшись, Конан увидел Дуну, который шел к нему, шатаясь и сильно прихрамывая. На лбу у юноши красовалась огромная лиловая шишка, левая щека была оцарапана.

— Живой?

— Живой, — эхом отозвался Дуна.

— Тогда, доставай стрелы, мочи наконечники, да про меч не забудь.

Конан медленно побрел прочь. Но, сделав три шага, оглянулся.

— Молодец, парень. Здорово у тебя получилось.

— И у тебя… Ты знаешь, я чуть не надорвался! Думал, у меня все внутри лопнет! Честное слово, даже слышал, как кости захрустели…

— Ты молодец, — снова повторил Конан и, повернувшись спиной к Дуне, зашагал к недалекому озеру.

Дуна недоуменно и обиженно смотрел ему вслед.

Юноша обернулся к Браге и встретил застывший взгляд уже ничего не видящих остекленевших глаз великана. Брага умер. На обезображенную левую голову с довольным карканьем опустился Терес.

* * *

Озерный край был озерным краем. Конан доходил до белого каления, когда по десять раз на дню приходилось огибать затерянные в вековечных лесах бесчисленные озера с прозрачной, как северное небо, водой.

Глупая птица Терес летела на север по прямой и, обнаружив где-то на середине озера, что люди зачем-то огибают его стороной, начинала возмущенно орать, кружа над головами двух друзей.

Конан поклялся, что свернет ворону шею, как только они доберутся до места.

Беспорядочные нагромождения скал остались далеко позади. Теперь путники шли, утопая по щиколотку в мягком бело-зеленом мху. Высоко над ними шумели кроны золотых, прямых и звонких, как струны, сосен. Пахло хвоей и багульником, дышалось легко и свободно.

Часто попадались невысокие, с пологими склонами, песчаные увалы, с вершин которых взору открывалась величественная картина бескрайнего лесного простора. Киммериец достаточно ходил по свету, повидал и пиктские дебри далеко на западе, и джунгли Кхитая и крайнего юга. Южные леса, полные опасностей, тоже можно было назвать океаном — буйным, свирепым, предательским, но им не хватало этого величественного северного спокойствия и стихийной непредсказуемости. Мудрость, незыблемость и не выставленное на показ, но ясно чувствующееся ощущение своей непоколебимой, неизмеримой мощи. Эта древняя земля, дышала доисторической силой. Здесь тоже таились опасности, но источником их был не сам лес. Он просто позволял им быть, пока они держатся в рамках неизвестных никому, кроме Леса, законов.

Иногда путники выходили на старые дороги и несколько раз видели заброшенные хутора.

Однажды поздно вечером, устраиваясь на ночлег на берегу большого живописного озера с двумя островками, они услышали далекий женский смех и обрывки человеческой речи. Здесь жили люди. Затерянные в безбрежном лесном океане, не одичавшие варвары, как сначала казалось киммерийцу, а освободившиеся от гнета цивилизации и открытые, с мужественными и отважными сердцами.

Дорога вверх-вниз бежала по увалам, в обход озер, часто в заболоченных берегах. Вечерами, перекусив подстреленной Дуной дичиной, сразу заваливались спать, доверяя охрану стоянки Тересу.

Ворон один раз, когда парень заснул во время своего дежурства, поднял дикий гвалт — из-за деревьев высунулась любопытная медвежья морда.

Дуна потом ходил сам не свой, что-то мямлил и чуть не плакал. Конан попытался было неуклюже его успокоить — мол, ладно, все обошлось, но юноша успокаиваться не желал, и киммериец махнул рукой.

В общем, путешествие было даже приятным, несмотря на трудности дороги.

Как-то они остановились передохнуть на берегу очередного — Кром только знает какого по счету — озера с живописными скалистыми берегами. Черный камень почти не отражался в темной воде; озеро казалось огромной лужей дегтя и производило тягостное впечатление, о чем юноша и сообщил киммерийцу.

— Подумаешь! — Конан сплюнул в воду и посмотрел на небо, по которому ползли угрюмого вида грозовые тучи. — Меня больше волнует, что скоро будет дождь. И холодает к тому же.

— Мы зашли очень далеко на север, — ответил Дуна. — Не удивительно, что здесь так холодно. Тут мало кто бывал из моих земляков.

— Но люди-то здесь живут?

Дуна неопределенно пожал плечами.

— Мне кажется, что люди живут везде. Но кто живет здесь, не знаю. Легенды говорят, что в этих местах жил народ Руг, от него ничего не осталось. Правда, тапийцы считают себя потомками этого легендарного племени, только Игг знает в каком колене.

Дуна долго смотрел на черное зеркало воды, потом поднял голову и встретился взглядом с киммерийцем.

— Скажи, Конан… — он замялся, затем выпалил единым духом. — Скажи, только честно — я не являюсь для тебя обузой?

Не ожидавший такого вопроса, Конан ответил не сразу, но вполне искренне:

— Не дури, парень. — И про себя подумал: да что же это с ним происходит, в конце концов?..

Дуна, если честно, был уже не тот, что в начале пути. Могучий киммериец, словно лось, шел вперед, не обращая внимания ни на погоду, ни на тернистую дорогу, а юношеский пыл Дуны почти иссяк. Он начал сдавать после сражения с великаном, но ни разу не позволил себе даже намека на хныканье. Конан не раз подмечал обильный пот на осунувшемся лице товарища и прерывистое дыхание даже на не слишком трудных подъемах. Невольно он замедлял шаг, позволяя юноше не отставать от него.

— У меня после того карьера будто что-то внутри оборвалось, — взвешивая каждое слово, сказал Дуна. — Ничего мне не хочется. Ноги с трудом заставляю себя переставлять. Прежде чем птицу подстрелить, сто раз подумаю.

— Однако не промахиваешься, — возразил ему Конан. — Надо бы денек отдохнуть, отоспаться. Потерпи до вечера, — решительно заявил он.

— Нам спешить надо, — тихо ответил юноша, не глядя на варвара. — Я чувствую. Здесь даже воздух уже не тот.

— Как это, не тот?

— Что-то изменилось… Словно тень наползает с севера, какое-то зло.

Конан молчал и пристально глядел на своего спутника. Обычно остро чувствующий опасность, варвар на этот раз не ощущал ничего. Все как обычно — небо, лес, озеро… Даже ветра не слышно.

И вдруг тишина раскололась, разбилась вдребезги от громового звериного раската. Рев ударился о скалу и рассыпался глумливым эхом на сотню прыгающих от камня к камню звуков.

И вновь все стихло. Конан уже сжимал меч в руке и напряженно всматривался в зеленую стену молодого березняка у подножия невысокого гранитного утеса, острым углом вдававшегося в озеро. Киммерийцу показалось, что рев исходил именно оттуда.

— Сейчас посмотрим, кто это там горло дерет, — процедил Конан и легким охотничьим шагом направился к утесу.

Миг тишины — и пронзительный крик Дуны хлестнул Конана, как бичом.

— Медведь!

Киммериец резко развернулся. От увиденного у него перехватило дыхание.

Эхо сыграло с ним злую шутку. Утес отразил рычание огромного бурого гиганта, и Конан, до сих пор не имеющий причин не доверять своему слуху, обманулся. Будучи в полной уверенности, что враг засел в березняке, он и подумать не мог, что хозяин леса идет к ним с другой стороны — совсем не прячась и предупреждая их грозным ревом о своих намерениях. Какой-то неправильный медведь, необычный.

Мысль об этом только мелькнула у него в голове и тут же исчезла. Бурая громада уже нависала над съежившимся Дуной, пальцы которого нервно нащупывали рукоять меча.

Времени почти не оставалось. Конан рванулся на помощь, и тут ему опять не повезло — нога запнулась о корень, и киммериец упал. Меч вылетел из руки. Вскочив на ноги, Конан не стал его поднимать, понял, что не успеет. Мышцы варвара сжались в тугой комок, и киммериец мощным прыжком бросил свое тело вперед.

Он успел. Дуна отлетел от его толчка и с громким плеском исчез в водах озера, а в смертельные объятия медведя вместо щуплого юноши угодил гигант-варвар, с перевитыми, огромными и твердыми, как гранит, мускулами.

Лапы медведя опустились на плечи человека, длинные когти рванули туранскую кожаную безрукавку. Конан покачнулся, но устоял; сам зарычав, как медведь, он обеими руками вцепился в мохнатую шею зверя.

Вынырнувший на поверхность озера Дуна с ужасом уставился на застывших в напряжении борцов. Юноша подплыл к берегу и, весь дрожа от холода и страха, замер на берегу, не зная как помочь киммерийцу.

Медведь снова зарычал, но на этот раз тяжело, с натугой.

Его налитые кровью маленькие глазки заметались, словно он искал кого-то, кто бы пришел ему на помощь. Конан, стиснув зубы, усилил нажим, и голова зверя помимо его воли пошла влево и вверх, будто медведь хотел посмотреть, что у него за спиной.

Сухой треск, будто ветка под ногой хрустнула, заставил Дуну вздрогнуть. Обмякшая туша осела бесформенной грудой у ног киммерийца. Конан бессильно уронил руки. Он тяжело дышал, лицо блестело от пота. Дуна бросился к другу.

— Не сильно я тебя? — еле ворочая языком, спросил киммериец.

— Н-нет, — пролепетал Дуна. — А… а ты?

— Живой, — усмехнулся Конан. Посмотрел на тушу медведя, покачал головой. — Да, это труднее, чем свернуть шею дикому быку.

— Ты не ранен?

— Нет. Но клянусь Кромом, сейчас бы я с удовольствием выпил чего-нибудь покрепче озерной воды.

* * *

Через два дня путники стали замечать, что лес изменился. Ставшие привычными высоченные сосны и могучие ели почти исчезли, уступив место низкорослым березкам. Чаще приходилось пересекать открытые, поросшие мхом пространства, половина из которых мало чем отличалась от болот.

Здесь, далеко на севере, уже чувствовалось дыхание осени. На березах желтела листва, а по ночам вода покрывалась тонкой корочкой льда. Но днем солнце еще могло отогреть эту стылую землю, и при ходьбе становилось невыносимо жарко.

Край был совершенно дикий, нехоженый. Огромные стаи птиц — гусей, уток журавлей — совсем не боялись людей, так что без обеда путники не сидели.

У лосей начинался гон, волки собирались а стаи, и по ночам была слышна их заунывная песня. Зайцы выпрыгивали прямо из-под ног. Лисы, спешащие по своим делам, не обращали на двух приятелей никакого внимания. Несколько раз друзья сталкивались с медведями, но расходились миром, уступал друг другу дорогу. Жизнь била ключом. Такого изобилия непуганого зверья Конан не видел нигде.

И вдруг, как отрезало. Конан и Дуна словно пересекли невидимую границу, за которую не было хода ничему живому. Лишь изредка со страшным шумом взлетит испуганный глухарь, да в каком-нибудь ручье плеснет хвостом уходящая на глубину выдра. Один раз вдалеке Конан заметил огромную рыже-бурую тушу мамонта, почти незаметную среди желтой листвы.

Киммериец удивился, увидев такое чудо, но как-то мельком, отстранение, встревоженный неожиданным исчезновением прочих животных. Так что сворачивать с пути, чтобы вблизи полюбоваться этим осколком минувших эпох, не стал.

Своей тревогой киммериец поделился с Дуной.

— А что тут думать? — пожал тот плечами. — Понятно, что сюда захаживают Дети Младших Богов. Звери боятся. Дивы хотя и носят звериную личину, но животные все равно чувствуют в них чужаков.

А еще через пару дней они шли уже по совсем мертвой местности.

Казалось, только они вдвоем, да Терес, летящий над их головами — единственные живые существа в этих местах. Даже деревья, даже мох под ногами казались мертвыми: на ощупь будто вырезанными из холодного железа, или нарисованными на серо-зеленом призрачном холсте каким-то бездарным живописцем. Ночью теперь всегда оставляли часового — в помощь Тересу, который из нахальной и упрямой птицы вдруг превратился в ласкового и преданного друга. На стоянках он ни на шаг не отходил от Дуны, пытался фамильярничать и с Конаном, но киммериец на заискивания не реагировал, а заваливаясь однажды спать, чуть было не придавил ластившегося к нему ворона, после чего долго ругался на помятого Тереса, который нахохлившись сидел на плече у Дуны и даже не пытался возражать.

Борон был явно напуган. Угроза чувствовалась в самом воздухе, который казалось давил на людей, леденя души и сжимая сердца.

Как-то под вечер, шедший как всегда впереди Конан, вдруг резко остановился. Киммериец закинул голову вверх и замер, принюхиваясь.

— Что случилось? — спросил догнавший его Дуна.

Позади был трудный переход через болото, залитое ржавой водой, так что и не разберешь, куда ставить ногу. Каждый раз, когда нога проваливалась по колено, а то и выше, сквозь моховую подушку и погружалась в холодную, дурно пахнущую жижу, у Дуны замирало сердце. Но друзьям везло: за весь долгий день никто из них не угодил в предательские «окна». Однако Дуна устал, как никогда. Промокший и грязный, он выглядел жалко. Тонкая кожа, обветрившаяся за время путешествия, казалась прозрачнее кхитайского шелка.

После того как Конан спас ему жизнь, заняв место Дуны в объятиях косолапого, юноша чувствовал себя в долгу перед киммерийцем. И так от природы довольно застенчивый, паренек почти перестал разговаривать, но зато непременно подсовывал Конану самые жирные куски дичины. Киммериец, которому и в голову не приходило, что эти куски оказываются у него не сами по себе, невозмутимо съедал все до крошки.

Впрочем последние несколько дней им приходилось питаться только сухарями да грибами, чем Конан был весьма недоволен. Отчаявшийся Дуна поклялся себе, что сегодня-то он точно добудет к ужину мяса, только бы встать пораньше на ночлег…

— Я чувствую запах дыма, — сказал Конан.

— Пожар?

— По такой сырости?

— Тогда что?

Голубые глаза киммерийца сузились.

— Деревня, — глухо бросил он.

Дуна с понимание кивнул, чувствуя, как в животе начинает сжиматься холодный тугой комок.

— Или костер, — бросил он небрежным голосом.

Конан поглядел на него как на убогого.

— Деревня, — повторил он.

На этот раз Дуна промолчал.

Конан постоял, подумал, потом, пожав плечами, двинулся вперед.

— Ясное дело, что недобрые люди живут в таком месте, — на ходу объяснил он юноше. — Наверное, и не люди вовсе. Но взглянуть надо, только тихо…

Местность понемногу повышалась. Болото осталось позади. Друзья осторожно шли по пологому склону, поросшему жесткой, как солома, травой. Вскоре они вошли в густой ельник.

Невысокие деревья были покрыты серым мхом чуть не до самых вершин, будто какой-то великан укутал лес своей седой бородой. Ни один звук не нарушал тишины — у Дуны даже заложило уши.

Среди молодых елочек попадались и довольно высокие деревья. Возле одного из таких Конан остановился.

— Ну-ка! — кивнул он Дуне.

Юноша тут же сбросил с плеч мешок, снял перевязь с мечом и лук.

— Я мигом!

Взбираться было легко. Вскоре Дуна уже удобно устроился в развилке ветвей почти на самой верхушке дерева. Холодный ветер мигом высушил капли пота, выступившие на лице за время подъема. Юноша поежился, но тут же забыл о холоде. Прищурившись, он глядел на север.

Конан был прав — до деревни было не больше полулиги. Вернее, до хутора — всего-то несколько подворий. Хутор как хутор: крепко рубленые дома с двускатными крышами из корья, плетни, колодец, из труб дымок вьется…

Но хутор этот Дуне не понравился. Конечно, ясно — добрые люди в таких местах жить не будут, тут Конан прав.

Но было и еще кое-что, вернее не было: сколько Дуна не прислушивался, он не услышал ни лая собак, ни мычания коров, ни других обычных для людского жилья звуков. Если бы не дым, хутор казался бы вымершим.

Дуна решил проверить, хотя и так все было понятно. Он закрыл глаза, привычно отрешаясь от зримого мира, и потянулся своими вдруг необычайно обострившимися чувствами к недалеким строениям.

Обычно это получалось у него легко — видеть далекое, осязать то, до чего рукой не дотянешься… словом, то, что Конан неприязненно называл колдовством, являлось для Дуны скорее игрой.

Он был способен от природы, да и учителя у него попались хорошие, но никогда он и в мыслях не держал пойти далее по тропе тайного знания, стать кудесником, магом и, как следствие — отшельником. Как Унна, к примеру. Нет уж! Забавляться и дурачиться, как тогда в Халоге, когда он на спор ломал руки дюжим воякам в «Буром быке», чтобы привлечь внимание Конана — вот это сколько угодно!.. Однако ведовство помогло им в схватке с Брагой, и сейчас он пытался применить свое знание для дела, а не баловства…

«Интересно, Игг, явившись именно мне, рассчитывал на мою волшбу или на что-то иное?.. А на что же еще, — сам себе ответствовал Дуна. — хотя, волшебник-то из меня не ахти какой… Но без нее, без волшбы, я бы давным-давно ноги протянул в этих топях. И боюсь я… ох, как боюсь! Игг все-таки мог бы и понадежней кого найти…

Сопротивление Дуна почувствовал сразу, однако не направленное конкретно против него, а… словом, было такое чувство, будто продираешься сквозь густой кисель.

Ничего не видно, не слышно, и каждый шаг дается с трудом. И еще было ясное ощущение угрозы. Опять же не к нему — а угрозы вообще, ко всему живому.

Дуна вздрогнул и открыл глаза. Попытка его была слабой, и хвала Иггу, ее не почувствовали.

«А если бы почувствовали!?»

Дуна содрогнулся. Можно было только гадать, что предприняли бы те, кто скрывался за этой завесой, но им с Конаном точно бы не поздоровилось…

«А ты на что другое рассчитывал? За этим и шли…»

Дуна вдруг почувствовал, что основательно промерз, сидя верхом на ветке. Порывы северного ветра раскачивали высоченную ель, как тростинку. Спуск будет потруднее подъема: когда он лез наверх, такого ветра не было.

Постукивая зубами от холода, Дуна начал спускаться. И не успел он пройти и половины, как снизу послышался неясный шум.

До земли было далеко.

Путаница мохнатых ветвей и сгущающиеся сумерки мешали разглядеть, что происходит внизу. Юноша бесшумно скользил по стволу. Ноги сами собой находили опору — голова была занята совсем другим: «Конан!»

А Конан стоял, прижавшись спиной к шершавому стволу и выставив перед собой меч.

Три волка-оборотня тоже замерли в обманчивой неподвижности в нескольких шагах от киммерийца. Оскаленные пасти с огромными желтыми клыками и горящие жутким багровым огнем глаза не предвещали человеку ничего хорошего.

А рядом с ними — на шаг ближе к Конану — стояла юная девушка, тонкая и хрупкая, как молодая березка, с длинными светлыми волосами до плеч, одетая в зеленое платье, стянутое в талии серебряным пояском.

Большие серые глаза пристально смотрели на киммерийца. В них ясно читалось любопытство… и что-то еще, Конан никак не мог понять, что же именно. Возможно, красный отблеск заката, порой вспыхивающий искрой в девичьих глазах, мешал ему.

Еще один волколак — самый нетерпеливый — валялся в стороне с перебитым хребтом.

— Зачем ты убил Хаму, человек? — голос девушки был глубок и звучен, как у зрелой женщины.

Вопрос не требовал ответа. Конан не сомневался, что перед ним враг — беспощадный, страшный, который ждет малейшего неверного движения, чтобы вцепиться ему в горло. И киммериец понял наконец, что светилось в глазах этой девицы, помимо любопытства.

Желание. Вожделение. Она хотела его. Десятки женщин смотрели на могучего киммерийца, и в их глазах он тоже видел желание, но несколько иного рода. Те женщины видели в нем мужчину, а эта… о, Кром, иного слова, чем «пища» и не подобрать! И огонь в ее узких зрачках отнюдь не отсвет заходящего солнца!

«Как там Дуна? Лучше бы ему посидеть на дереве, пока все не кончится… впрочем, только боги знают, что тут лучше…»

Стоящий рядом с девушкой волк глухо заворчал и подался вперед.

— Стой!

Волк даже присел на задние лапы от этого крика, красный огонь в его глазах погас, и в них появился страх. Слуга ослушался господина!

— Отчего же ты молчишь человек?

— Ты — из Детей Младших Богов? — медленно спросил Конан, хотя и так знал ответ.

«Оборотни — тоже из Детей, да не из тех…» — вспомнились ему слова Унны. А сейчас перед киммерийцем стояла одна из «тех».

— Люди нас так называют? По-моему слишком длинно. Мое имя — Толара. Как зовут тебя, человек?

Она неожиданно приблизилась — Конан и глазом не успел моргнуть — на пару шагов, порыв ветра взметнул ее светлые волосы, и красный огонь, таящийся в глубине ее глаз, стал ярче, будто стремясь вырваться наружу.

И, словно отвечая на этот демонический блеск и на ее улыбку, холодную, как вода северных озер, белым пламенем полыхнул клинок двуручного меча, испившего Древней Крови. Волки-оборотни взвыли и прянули назад. Отшатнулась и Толара. От улыбки на ее лице не осталось и следа. Она что-то пронзительно взвизгнула и раскинула в стороны руки.

Конан не был бы самим собой, если бы не попытался воспользоваться растерянностью противника. Варвар прыгнул вперед, занося над головой пламенеющий меч. Тут же один из волков, презрев опасность, бросился на киммерийца. Удар, предназначенный Толаре, достался ее слуге. Рассеченное пополам серое тело вспыхнуло нестерпимо ярким пламенем. Одновременно облик Толары стал быстро и жутко меняться: очертания девичьего тела словно размылись, вокруг Дочери Младших Богов заклубился багровый туман, и из этого клубящегося «нечто» начало расти невообразимо уродливое членистое, покрытое слизью тело с гигантскими клешнями, способными перекусить пополам корабельную мачту.

И эти клешни потянулись к киммерийцу.

В следующее мгновение послышался хлопок тетивы, и длинная стрела, свистнув в вечернем стынущем воздухе, исчезла в центре полупрозрачной фигуры-

Вспышка яростно взметнувшегося вверх пламени — и на том месте, где стояла Толара, остался лишь обгоревший мох.

Рванувшийся вперед Конан поразил еще одного волколака, а вторая стрела Дуны испепелила последнего оборотня.

Все было кончено. И все только начиналось.

* * *

Они убегали в ночь, стремясь как можно дальше уйти от выжженной поляны и того жуткого безмолвного хутора. Трудно было предполагать, что живущие там поселяне, кем бы они ни были, не заметили сполохов пламени, но друзей никто не преследовал, никто, кроме темного ужаса.

Хриплые испуганные вскрики невидимого в ночи Тереса, летящего где-то над их головами, свист ветра, бьющего в лицо, и вызывающее холодный пот между лопаток чувство незащищенности — вот, что запомнилось Дуне от этого безумного бега.

Конан, бежавший впереди, вдруг резко остановился.

— Клянусь Кромом! — заревел он, оборачиваясь. — Я не позволю гонять себя, как кролика!

Черные волосы варвара стояли дыбом, глаза метали молнии, огромная рука грозила в темноту невидимым врагам, пальцы другой с силой сжимали эфес меча.

Дуна со всхлипом повалился на землю.

— Я больше не могу! — простонал он, задыхаясь.

— Вставай, парень! Сражайся, как подобает воину!

Дуна сжал голову руками. Конан поворачивался то в одну, то в другую сторону, глухо рыча. Где-то истошно вопил Терес.

— Спокойно, спокойно… — шептал Дуна.

В небе мертво скалилась ущербная луна, и ветер буйствовал в кронах деревьев, то издевательски хохоча, то злобно завывая, как стая голодных волколаков.

— Ну, где же эти твари?! — голос Конана звучал твердо, хотя и вибрировал от ярости.

— Конан, их нет, — прошептал Дуна. — Никого рядом нет! Это магия! Я чувствую чары… Они пытаются одолеть нас страхом!

— Чем? Страхом?

Меч киммерийца опустился. Лезвие тускло светилось, отражая свет звезд, а не пламенело, как если бы рядом были оборотни.

Конан вдруг расхохотался.

— Ну, этим меня им не победить! — смеясь, сказал киммериец. — Напустить туман страха и не спрятать в нем дюжину клинков — как глупо с их стороны! Хотя поначалу мне и вправду казалось, что за нами гонится целая стая, — признался он. — Как ты думаешь, Дуна, они знают, где мы?

— Лучше нам с тобой не рассчитывать, что они потеряли наш след — Юноша медленно поднялся на ноги, все еще дрожа и пугливо озираясь. — К тому же я собираюсь сотворить укрепляющее заклинание, а волшба сразу укажет врагам, где нас искать…

— А зачем тогда нужно твое заклинание? — нахмурившись, спросил Конан.

— Чтобы рассеять страх.

— Вот еще! И тем самым навести на нас оборотней? В своем ли ты уме, парень?

— Я не могу больше! — чуть не плача крикнул Дуна. — Я задыхаюсь от ужаса, я готов кататься по земле и выть, понимаешь — выть?! Я не такой толстокожий, как ты!

— Ты же мужчина! Крепись!

— Да не мужчина я! Не парень! Неужели ты до сих пор не понял?!

Вдруг стало очень тихо. Даже Терес, поперхнувшись, замолк.

Ветер перестал дуть, а луна спряталась за набежавшие тучи. В полной тишине прозвучал напряженный голос киммерийца:

— Не понял…

Он был совсем близко, хотя почти невидим во мраке; она слышала его дыхание. Большой, сильный, уверенный в себе. Девушке захотелось прижаться к этому могучему телу, к широкой, мощной груди. Она вдруг поверила, что Конан может уберечь ее от самой грозной опасности, что обессиливающий страх исчезнет, как только она протянет к нему руки…

Что она и сделала.

— Теперь понятно, — пробурчал киммериец, обнимая прижавшееся к нему юное девичье тело.

* * *

— Кажется, пришли, — сказал Конан, останавливаясь на опушке леса и вглядываясь в даль.

То ли им действительно удалось запутать следы, то ли по какой-то другой причине, но в течении нескольких дней, прошедших после схватки с Толарой и ее слугами, они не встречали Детей Младших* Богов. Конан, как всегда подозрительный, был склонен думать, что враги готовят ловушку.

Несколько раз им встречались небольшие поселения, так же, как первое, издалека казавшиеся вымершим. Их они обходили стороной.

Сейчас перед путниками простиралась ледяная гладь замерзшего озера, а вдалеке виднелся остров, на котором высилась одинокая гора.

— Это колдовское место, — сказала Дуна. — Конечно, довольно холодно, но не настолько, чтобы вода могла замерзнуть.

Сразу же после своего признания девушка поняла, что темный ужас, посланный на них злыми силами, больше не властен над нею. Она снова превратилась в того живого и немного взбалмошного спутника, каким была вначале их путешествия.

— На острове, наверное, и растет этот проклятый Ледяной Лес, — задумчиво произнес Конан.

— А гора и есть наша цель, — добавила девушка. — Что мы там найдем?

— Чего гадать? Пойдем да посмотрим. — Конан ступил на лед. Тот выдержал вес его гигантского тела, даже не затрещал. Дуна поспешила за ним, держа наготове лук и стрелы.

Стрел осталось мало: как ни берегла их девушка, все-таки подрастерялись за время долгого пути.

Отойдя на несколько шагов, она оглянулась.

Нахохлившийся Терес сидел на ветке корявой сосны и глядел им вслед. Сердце девушки невольно защемило. Она поняла, что ворон считает свою задачу выполненной, — и остается. Он довел их до места, оставшуюся лигу или две они пройдут без него.

Помахав птице рукой, Дуна резко отвернулась и поспешила за ушедшим вперед киммерийцем.

— Терес остался на берегу, — сообщила она.

— Хвала Крому, — буркнул Конан. — Я давно мечтал об этом миге.

Больше они не разговаривали, пока не достигли острова.

Берег представлял собой ледяную ступеньку идеально прямоугольной формы. Его линия тянулась шагов на двести, потом резко исчезала, наверное, тоже под прямым углом. Ясно, что этот «остров» был творением не природы, а человеческих рук. Или магии — последнее более вероятно. И на этом льду рос лес. Ледяной лес.

Издалека деревья даже напоминали живые.

Подойдя поближе, Конан и Дуна увидели, что на их пути растут не деревья, а причудливые ледяные сосульки. Иные действительно напоминали заиндевевшие сосны и ели: та же морщинистая кора, та же хвоя, все в точности походило на настоящее, с одной лишь разницей — они были из чистого льда. Но были здесь и огромные, рвавшиеся ввысь ледяные обелиски, и низкие, напоминающие медвежьи капканы, злобно оскалившие ледяные торосы. А между этими гигантами и карликами — невообразимая мешанина ледяных кружев. Сосульки сплетались самым непостижимым образом, образуя сложную паутину невиданной формы. Казалось, пар от дыхания восьми ветров, столкнувшихся здесь, на этом колдовском острове, застыл, замороженный навеки каким-то неземным, иномировым холодом.

Конан и Дуна осторожно пробирались между сосульками, стараясь не зацепить ледяные ветви. К счастью, они шли по какому-то подобию тропинки, где ледяной лес рос не так густо. Вокруг царило безмолвие, которое все сильнее и сильнее действовало киммерийцу на нервы. Он чувствовал, знал, что схватки не избежать! И сам стремился к ней! Ноздри варвара раздувались, голубые глаза горели мрачным огнем. Так что когда дорогу им преградил невесть откуда взявшийся медведь, Конан даже обрадовался этой встрече. С шага он перешел на бег. Выхваченный из ножен меч полыхнул белым пламенем.

Медведь был не простой. Медведь-оборотень, о котором и сказок-то нет, как нет и тех, кто видел его и остался в живых. — Конан, сзади!

Зазвенела тетива лука, свистнули стрелы. Киммериец краем глаза заметил, что и с боков стали возникать темные расплывчатые фигуры — до этого момента остававшиеся невидимыми. Но сейчас перед ним был медведь, первый, на свою беду, вылезший под удар не знающего промаха меча.

Конана не смутило, что вставший на задние лапы бурый исполин движется отнюдь не по-звериному: ловко уклоняясь то вправо, то влево, очень быстро… дьявольски быстро! Но киммериец был все же стремительнее: взмах, удар, рев — и вспышка пламени. И звонкие капли мгновенно растаявших ледяных ветвей. Кто-то бросился снова — маленький, серый, — и снова вспышка, жар на лице, и водяные брызги, остудившие опаленную кожу.

— Надо быть осторожнее, — пробурчал киммериец, не переставая вращать мечом. — Как бы самого себя не поджарить!.. Дуна, не отставай!

Но через сотню шагов остановиться все-таки пришлось. Всей мощи киммерийца не хватило, чтобы пробиться через ряды оборотней. Презрев смерть, на них непрерывно лезли волки, рыси, лисы — и люди тоже!

Мужчины и женщины, хотя и немногочисленные, бросались на двух посланников Старших Богов, расталкивая своих собратьев в звериных личинах.

Лица чудовищ в человеческом обличье были искажены дикой злобой и немногим отличались от оскаленных морд хищников.

Разные по виду, но одинаковые по сути, оборотни гибли десятками, так как малейшее прикосновение клинков Конана и Дуны к их телам превращало Детей Младших Богов в кучки пепла. Но оборотней было слишком много.

Хозяева этого края даром времени не теряли. Дав грозно вооруженным врагам свободно подойти к Ледяному Лесу, тут они приготовили им достойную встречу, собрав огромную армию чуть ли не со всей Гипербореи.

Конан и Дуна встали возле высоченного ледяного обелиска — спина к спине.

Девушка отчаянно отмахивалась своим коротким мечом.

— Нам не пробиться! — крикнула она.

— Поколдуй, может получится! — проревел в ответ киммериец и расхохотался. Его дикий хохот, казалось, озадачил нападавших, чем Конан тут же и воспользовался, будто огненной косой пройдясь по первому ряду оборотней.

И, хотя Конан дал свой совет, явно издеваясь, Дуна уцепилась за его слова — другого выхода просто не было.

«Игг, отец мой, помоги, надоумь!»

«Ветер!» — грянуло в ее сознании.

Заклинание было несложным и всплыло в памяти сразу.

Выбросив вперед руку, Дуна выкрикнула прямо в оскаленные морды несколько слов, которые сначала не произвели никого эффекта, но уже через несколько мгновений резкий порыв ветра стегнул, будто плетью, по разъяренной стае.

Конан и Дуна оказались в центре гигантского смерча, который сбивал с ног визжащих чудовищ, тащил их по гладкому льду, где не было никакой возможности зацепиться за что-либо.

Беснующийся ветер с хрустом и звоном ломал ледяные ветки, и острые осколки, летя по воздуху с огромной скоростью, вонзались в мохнатые тела, раня, калеча, убивая…

— Бежим! — крикнула Дуна, хватая Конана за руку. — Ветер долго не продержится, заклинание слишком слабое!

— Я бы так не сказал! — удовлетворенно прорычал Конан, озираясь по сторонам.

Они понеслись к теперь уже недалекой, вздымающейся над лесом горе. Там их ожидали. Ветер, долетев до подножия ледяной громады, внезапно стих.

За спиной еще бушевал ураган, оттуда, из леса, доносились вопли и взвизги разметанной стаи, а здесь царила тишина, словно ветер, вызванный Дуной, разбился о мрачную неподвижность стоявших у горы фигур.

— Дивы! — прошептала побледневшая девушка.

Их было немного, десятка полтора, может — два. Порождения ледяного тумана и недомыслия Старших Богов, пасынки природы и, родители ужаса. Враги всех, кто не походил на них, кто не умел надевать личину птицы, зверя, чудовища…

Они ждали — молча, неподвижно. Людям некуда было бежать. Громадные и приземистые, вооруженные клешнями, рогами, копытами, жалами… Два десятка тел — иные в костяной броне, иные сочащиеся слизью — преградили вход в пещеру — черный провал в грязно-сером теле горы.

Конан и Дуна остановились, не зная толком, что делать.

«Слушай, сын мой! — в голове киммерийца вновь прогремел голос, который он уже слышал однажды, в далеком душном Шадизаре, и, повинуясь которому, он пришел сюда, на край света, — Есть еще один вход в пещеру. Узкий лаз, справа от главного входа.»

— Дуна, лук!

— У меня всего одна стрела!

— Бей в крайнего справа — и бегом! Так, как никогда еще не бегала!

Свистнула стрела, и монстр, чем-то напоминавший паука с десятью мохнатыми лапами и огромными жвалами на жутком, почти человеческом лице, исчез в вспышке белого пламени.

— Бежим скорее! — заорал киммериец, бросаясь вдоль склона. Но твари оказались слишком быстры. Конан, возможно, и проскочил бы, но Дуна отстала. Киммериец был вынужден остановиться и встретить грудью атаку чудовищ. А из леса к врагам уже спешила подмога — толпа освободившихся от чар оборотней.

— Беги! — рявкнул варвар. — Там есть лаз…

Девушка промчалась мимо него, а Конан отразил удар ледяного копья — огромной сосульки, что попытался всадить ему в живот первый из нападавших: гигант с двумя человеческими руками и двумя щупальцами, которые тянулись к киммерийцу.

Он увернулся и отскочил, одновременно рубанув мечом. Монстр отдернул щупальца, и Конан, развернувшись, помчался вслед за Дуной.

Девушка уже стояла возле расселины и подпрыгивала от нетерпения, поджидая его.

Расселина была так узка, что Конан еле в нее протиснулся.

— Хвала Крому! — прорычал он. — Этим чудищам ни за что здесь не пробраться!

— Они могут пройти в главный ход! — возразила девушка. — Поспешим!

Ход был извилистым, он то расширялся, то сужался. Обнаженные мечи здесь, внутри чрева горы, снова засветились, освещая дорогу, так что люди бежали, не рискуя расшибиться в этой ледяной кишке.

В пещеру они ворвались неожиданно. Потолок вдруг резко взметнулся вверх и исчез в полумраке, который не мог рассеять даже блеск их клинков, а стены раздались в стороны и вспыхнули тысячью искр, отражая призрачный свет мечей.

— О, Кром! — прохрипел Конан. — И что нам тут делать?

Дуна замерла на мгновение — тонкая, вытянувшаяся во весь рост, высоко подняв над головой руку с мечом.

Откуда-то слышалась тяжелая поступь и пыхтение погони, а со стороны узкого лаза, которым только что прошли Конан и Дуна — крики и топот.

— Они разделились! — крикнул киммериец. — Будем драться! Ты у расселины, а я встречу их у главного входа!

«Нет! — услышали они одновременно. — Разбейте зеркала!»

— Зеркала? — пробормотал Конан, озираясь.

Стены пещеры были сложены изо льда. Гладкого, как зеркало, только черного. Черные ледяные зеркала… Сотни, тысячи зеркал!

«Дуна, заклинание разрушения!» — раздался крик Игга.

Они поняли и взглянули друг Другу в глаза.

— Торопись, — буркнул киммериец. — Одному мне долго не устоять.

Дуна опустилась на колени и закрыла глаза, сосредотачиваясь на заклинании, которое должно было сорваться с ее губ и уничтожить силу Детей Младших Богов. Сейчас для нее не существовало ничего и никого: ни чудовищ, стремящихся покончить с ними, ни Конана, ни даже Игта. Она начала произносить заветные слова и, когда упало последнее, стены пещеры вздрогнули.

Яростный крик дивов эхом заплясал под ледяными сводами. Черные зеркала выгнулись, будто под напором изнутри, но устояли. Девушка не чувствуя пота, ручьями льющегося по лицу, начала читать заклинание снова. И тут же ощутила сильное противодействие, знакомое ей еще по встрече с Толарой, «кисель», через который она не могла пробиться.

Сквозь плотно сжатые веки пробился сполох огненной вспышки, а в уши ударил рев: Конан вступил в бой.

В отчаянье Дуна стиснула кулаки и застонала.

«Склянка! Пузырек, что дала Унна!» — напомнил ей Игг.

Рука девушки скользнула за пазуху.

Тяжелое дыхание, свист меча и новая вспышка…

Настойка оказалась горькой и противной.

Непроходимая преграда вдруг исчезла, будто ее и не было. Невыразимая легкость наполнила все существо девушки. И вместе с ней пришло сознание своей силы — своей, а не данной извне, не выпитой из склянки Унны. И сила эта была громадна. Дуна чувствовала, что могла бы и саму гору разнести на камешки, не только эти проклятые зеркала.

Сила опиралась на знание. Знание было связано с силой пониманием. В один короткий миг Дуна поняла, почему Игг выбрал именно ее для этого опасного похода.

Резкая боль в плече — и наслаждение собственной мощью исчезло без следа.

Теперь ее глаза были открыты, но не видели яростной, страшной битвы, которую вел Конан — один, против тьмы монстров и обезумивших оборотней. Киммериец изнемогал под их натиском и дрался из последних сил, не подпуская чудовищ к стоящей на коленях девушке. Один кривой коготь уже смог дотянуться до ее тела, а таких когтей оставалось еще много… А оборотни, скинувшие звериные личины и превратившиеся в людей, очень ловко орудовали ножами и палками…

Первое слово заклинания упало тяжелым молотом, и теперь-то уже было ясно, что зеркала не устоят, если только удастся произнести заклинание до конца.

Вой, в котором смешались страх и ярость, едва достиг сознания Дуны.

Она продолжала читать заклинание и чувствовала, как ширится, растет, ломая все и вся на пути необоримая мощь, многократно усиленная древними, заветными словами.

Меч Конана обломился у самой рукояти, и киммериец голыми руками вцепился в горло ближайшего монстра. Остальные, уже не обращая на варвара никакого внимания, ринулись к девушке.

И тут будто судорогой свело ледяное чрево горы. Своды пещеры закачались. Зеркала снова выгнулись, и на этот раз не выдержав, брызнули во все стороны мириадами ледяных осколков. Страшный крик рванулся к невидимому в темноте потолку и увяз там, утонув в нарастающем грохоте.

Гора рушилась. Конан, отбросив бездыханного противника, метнулся к девушке, перепрыгивая через корчившиеся на полу тела. Дуна медленно завалилась на бок. Киммериец подхватил ее на руки и бросился к выходу из пещеры. Пол уходил из-под ног, стены тряслись, обрушиваясь огромными каменными глыбами. Гигантскими прыжками Конан с Дуной на руках несся к смутно белеющему вдалеке пятну. Там — выход, там — спасение…

Но, выбежав из недр горы, Конан понял, что, избежав гибели от камнепада, они угодили в другую беду: остров стремительно таял, прямо на глазах. Ледяной Лес исчезал — оседал, съеживался, исходя потоками талой воды.

Киммериец стремительно бежал по разваливающемуся острову, когда страшный грохот возвестил о том, что проклятая гора рухнула, рассыпалась, исчезла.

Конан даже не оглянулся. Спрыгнув на лед озера, он побежал дальше к чернеющему вдалеке настоящему лесу — такому родному, такому желанному, где сидит на ветке дурак Терес, где можно, наконец, упасть на мягкий мох и перевести дух…

Лед трещал, повсюду змеились трещины. Возле самого берега Конан ухнул таки в воду, не удержался на ногах, окунулся с головой, хотя глубина-то была всего по пояс.

Тяжело дыша, он выволок Дуну на берег и сам упал рядом с ней.

Он долго не мог отдышаться. Потом медленно приподнялся и сел, оглянулся через плечо на простиравшуюся позади ровную, незамутненную гладь озера — сколько он таких озер повидал! И принялся приводить Дуну в чувство.

* * *

Проснувшись наутро, Конан увидел Дуну, сидевшую возле костра и отрешенно смотревшую на огонь.

Киммериец легко поднялся и, с наслаждением потянувшись, сел рядом с ней на поваленное дерево.

Девушка была очень бледна. Ее лицо осунулось, губы запеклись. На Конана она даже не посмотрела.

— Как плечо? — спросил киммериец.

— Ничего, — тихо ответила она. — Конан… Ты… ты на юг? В Халогу?

— Конечно. Там дальше посмотрим. А ты что, на север собралась? — засмеялся киммериец.

— Да.

Смех оборвался. Конан внимательно посмотрел на Дуну, помолчал, потом спросил коротко и резко:

— Зачем?

— У меня свой путь. Иной, чем у тебя… у других.

Конан пожал плечами. Лицо его было бесстрастным, но голубые глаза потемнели.

— Тебя проводить?

— Нет, Конан, ты помнишь ту склянку, которую нам дала Унна? Я выпила из нее… и мне открылось… сначала как озарение, а потом ночью… я не спала… и вот… поняла.

Девушка подняла на него глаза, и Конан поспешно отвел взгляд — он терпеть не мог женских слез.

— Поняла, почему Игг обратился ко мне. Видишь ли… я… я тоже из них. Из Детей Младших Богов. Ну, не совсем из них… То есть — все это так сложно…

— Кром! — в сердцах выкрикнул выведенный из терпения Конан- Может, все-таки объяснишь толком?!

— Помнишь, я рассказывала тебе о том, что многие жители Тапио владеют началами магии? И я была обычной девчонкой… ну, может только чуточку более сведущей в ведовстве, оно мне легко давалось. А вчера я поняла, что сила во мне огромна, и что она не должна лежать под спудом. Игг и выбрал меня из-за нее. А силу мне дала кровь моих предков, тех, кто когда-то были больше, чем люди, и которые пожелали стать просто людьми. А те, кто не пожелал, остались Детьми Младших Богов.

Повисло молчание. Конан жевал травинку и смотрел на подернутые золой уголья.

— И что ты будешь делать на севере? — наконец спросил он.

— Искать и учиться, — коротко ответила девушка. — Потом вернусь. Может быть мы еще встретимся, Конан из Киммерии!

Оставшись один, Конан долго сидел у догоревшего костра. Потом встал, запахнул плащ и, закинув за плечи дорожный мешок, обернулся к Тересу:

— Слушай, приятель, мне-то нянька не нужна, а вот ей… — он кивнул головой в ту сторону, куда ушла Дуна. — Успеешь еще к своей старухе. Проследи пока лучше за девчонкой. Да и ей с тобой веселей будет. А если ты сейчас же не полетишь, то, клянусь Кромом, на голодный желудок мне и старый ворон покажется дичью!..