Мао Цзэдуна часто сравнительно хорошо изображали в СМИ на Западе, даже во время Холодной войны. Его ранние годы изображались в героических терминах западными журналистами, такими как Эдгар Сноу, «Автобиография Мао Цзэдуна» и «Красная звезда над Китаем» которого стали стандартными текстами на эту тему. Мао считал «Красную звезду над Китаем» одной из своих самых существенных пропагандистских побед.

Когда Мао порвал с Кремлем, он был поднят на щит левыми антисталинистами и особенно опирающимися на молодежь Новыми левыми, увидевшими в нем того романтичного революционного героя, которого изобразил в своих книгах Сноу. Его портрет появлялся среди Новых левых рядом с другими романтизированными революционерами, такими как Че Гевара и Хо Ши Мин. Роберт Сервис писал об этом, что «в конце 1960-х, если бы провели опрос общественного мнения среди протестующих [французских студентов], список, вероятно, возглавили бы Лев Троцкий, Мао Цзэдун, Хо Ши Мин и Че Гевара», тогда как в отношении СССР со времен Сталина было широко распространено отвращение.

Дополнительная привлекательность среди лишенной корней молодежи Новых левых состояла в том, что Мао, как Хо и Че, мог быть изображен как часть восстания Третьего мира против Белого империализма во главе с США, в то время как СССР был «слишком Белым» для этой цели. На самом деле именно таким был образ, который маоистский Китай культивировал среди коммунистов и в Третьем мире после того, как очень немного коммунистов в западных государствах порвали с СССР, чтобы последовать за Mao.

Все же, хотя немногие из западных коммунистических партий оказались готовы отвергнуть СССР и последовать за Мао, было много представителей левого истеблишмента, готовых петь оды Мао, и быть маоистом в научнопреподавательском мире никогда не считалось позорным, в отличие, например, от того, чтобы быть консерватором. Когда Мао умер, австралийские светила Лейбористской партии увековечили его память как великого и гуманного государственного деятеля. Председатель Австралийской лейбористской партии Гоф Уитлэм сказал: «Под руководством Мао китайский народ нашел силу для потрясающего усилия революционной борьбы…, он был подлинным отцом своего народа и нового Китая». Заместитель председателя Австралийской лейбористской партии Том Юрен сказал: «Мао был великим лидером, блестящим революционным мыслителем… выдающимся патриотом… народ Китая не только уважал его, но и любил». Член парламента от Либеральной партии, а позже независимый парламентарий Билли Уэнтуорт, с другой стороны, был более точным в своей оценке Мао:

«Маоизм навязал китайцам чуждую идеологию и лишил их всей их традиционной жизни и культуры. Он потребовал отказа от всех семейных связей и принятых приличий, что достигло апогея в его атаке на конфуцианство. Религию он заменил ритуальной ерундой «Маленькой красной книжицы»…»

Ранние годы Мао

Каким типом человека был Мао, которого до недавнего времени изображали в сравнительно идеализированном виде? Каковы были черты, которые привели Мао к коммунизму и к истреблению одной десятой части населения Китая за десятилетия голода и чисток?

Мао с юности обладал чертами социопата. Он родился в «относительно богатой» крестьянской семье в 1893 году. В восемь лет он на короткое время переехал жить к своей безумно любящей его бабушке по материнской линии. Он делал «небольшую легкую работу на ферме». Тут в Мао уже проявляется одна его характерная черта: продолжавшееся всю его жизнь отвращение к физическому труду, которого он успешно избегал. Мао дошел до того, что сказал своему отцу Ичану, что старик должен делать больше черной работы, чем его сын, и это был «невероятно наглый аргумент по китайским стандартам».

Ненависть к отцу

Хотя Мао Цзэдун хорошо учился, он с самого раннего школьного возраста постоянно ссорился с учителями, и в возрасте десяти лет убежал из своей первой школы. Всего его выгоняли или просили уйти из четырех школ. Это вызвало большую напряженность в его отношениях с отцом. Мао ненавидел отца, который был трудолюбивым крестьянином, ожидавшим от своего сына усердия в учебе.

Ненависть Мао к отцу была переадресована на садизм, который нужно было причинить его противникам. Чан и Холлидей пишут:

«В 1968 году, когда он приступил к крупномасштабной мести своим политическим противникам, он сказал их мучителям, что он хотел бы, чтобы с его отцом обращались бы так же жестоко: «Мой отец был плохим. Если бы он сегодня был жив, то ему стоило бы сделать "самолет"». Так называлась пытка, когда руки человека выворачивали ему за спину, а голову насильственно нагибали вниз».

Обожание Мао своей матери и ненависть к своему отцу никогда не оставляли его. В то время как плата за обучение Мао была единственным средством, которым старик Ичан пытался влиять на своего сына, Мао использовал более острые методы, чтобы бунтовать против отцовской власти. Мао намного позже рассказывал о ссоре, который возник у него с отцом перед гостями. Его отец назвал его «ленивым и бесполезным». Мао обругал его и покинул дом, отец побежал за ним, требуя, чтобы он вернулся.

«Я подошел к краю пруда и угрожал прыгнуть, если он подойдет ближе… Мой отец отступил». Однажды, когда Мао пересказывал эту историю, он рассмеялся и добавил наблюдение: «Старики вроде него не хотели терять своих сыновей. Это их слабость. Я нащупал их слабое место, и я победил!»

То, что проявляется в юности Мао, это конфликт между отцом и сыном и презрение к фигуре отца, что является особенностью и других левых психопатов. Учитывая, что конфуцианство сделало семью основой китайской социальной структуры, марксизм обеспечил средства разрушения этой основы, как он сделал это для многих других Старых и Новых левых.

Когда Мао исполнилось шестнадцать, как только его первая жена после устроенного для него его отцом брака, умерла, он уехал из дома, чтобы продолжить свое образование, а не последовать желанию отца, который хотел отдать молодого Мао в учение в рисовую лавку. Как и для многих в западном мире, жизнь вечного студента предоставляла человеку с отвращением к черному труду возможность много лет провести, бездельничая.

Мао позже утверждал, что, когда он был мальчиком в своем родном Шаошане, его потрясло тяжелое положение бедных крестьян. Он сформулировал легенду, что он якобы пришел к социальной ответственности под влиянием мастера мельничных жерновов П'Ана, который был казнен после подавления местного крестьянского восстания. Попытки исследователей коммунистической партии идентифицировать этого П'Ана оказались неудачными. Мао как провозглашенный лидер самого большого крестьянского восстания в истории под знаменами коммунистической партии — это чистая фантазия. Скорее Мао испытывал к крестьянству одно лишь презрение. Чан и Холлидей пишут:

«Нет никаких признаков того, что Мао выводил из своих крестьянских корней какую-либо озабоченность социальными проблемами, еще меньше признаков того, что его мотивом было чувство несправедливости. В документе того времени, дневнике учителя Мао, профессора Ян Чандзичи, профессор 5 апреля 1915 года написал: «Мой студент Мао Цзэдун сказал, что… его клан… — главным образом крестьяне, и для них легко разбогатеть» (курсив наш). Мао не проявлял особого сочувствия к крестьянам».

Мао мало упоминал о крестьянстве, даже став коммунистом. Его ссылка на крестьянство в 1917 года должна была выразить восхищение подавлением Тайпинского восстания 1850–1864 годов, и методов, с помощью которых командующий правительственными войсками Цзэн Гофань «прикончил [восставших]». Здесь, мы видим выражение Мао восхищения властью как таковой. В 1919 году Мао написал студенческое эссе о людях из различных классов, с только одним скептическим упоминанием крестьянства, но с большим вниманием к якобы тяжелому положению студентов, которые якобы жили как в «море горечи». Это типичная юношеская тревога и жалость к самому себе за воображаемые страдания, дающая привилегированной молодежи чувство мученичества, которого вовсе не существовало, черта, типичная также для молодежи, ставшей базой Новых левых на Западе и нынешних движений протеста, состоящих, главным образом, из мелкобуржуазной молодежи, кто «страдает от несправедливости» опосредовано, беря на себя дело других. В тот же год, готовя список для исследования, насчитывающий, по крайней мере, 71 пункт, Мао включил в него только один пункт, касающийся труда, и наряду с ним только один из 15 подзаголовков упоминал крестьянство.

Вхождение в революционную политику

Мао начал упоминать крестьянство и труд как абстрактные понятия только после того, как присоединился к коммунистам в 1920 году. Он не проявлял сочувствия к крестьянам, чернорабочим, или кому-либо еще. В 1921 году, спустя год после того, как он присоединился к коммунистам, Мао был в страдающем от голода округе Чанша. Один его друг описал в своем дневнике нищих, которые были похожи на скелеты, обернутые в желтую кожу. Мао, несмотря на свои утверждения об обеспокоенности судьбой страдающих крестьян, даже не упоминал об этом голоде. Если кто-то, кто живет среди таких условий, никогда не упоминает об этом, как будто это не имело никакого значения, то это указывает на отсутствие сочувствия, типичное для социопата, что мы рассматриваем как существенную черту среди ведущих левых.

Когда ему было 17, студента Мао захватила республиканская революция 1911 года, и в соответствии со студенческой тенденцией он написал свое первое политическое эссе, которое он вывесил в своей школе. Впрочем, его опыт добровольца республиканской армии был коротким, поскольку ему не нравилась муштра или рутинная работа, такая как носить воду, «потому он нанял продавца воды, чтобы тот работал за него».

После нескольких месяцев в армии Мао короткое время учился в другой средней школе. Как Маркс, вместо того, чтобы получить какую-то профессию, он приятно проводил долгие часы в провинциальной библиотеке. Его отец угрожал лишить Мао денежной помощи из дома, если он не возвратится в школу. Мао пошел в педагогическое училище. Именно здесь, в училище, основанном на западных идеях, Мао впервые услышал о коммунизме. Коммунизм мог дать ему средства, которыми он мог разрушить все то, что он терпеть не мог. Его однокурсник вспоминал, что Мао однажды предложил «одним махом» сжечь все сборники прозы и поэзии после династий Тан и Сунн. Чан и Холлидей комментируют: «Это первый известный случай, когда Мао упомянул одну тему, которая должна была символизировать его правление — уничтожение китайской культуры». Это было время, когда все подвергалось сомнению, включая само существование наций, семей, брака и частной собственности.

Социопатическая идеология

В 1917–1918 годах Мао начал изучать немецкого философа Фридриха Паульзена. Пометки Мао на полях его экземпляра книги Паульзена «Система этики» свидетельствуют о безнравственности интеллектуализируемого социопата. Холлидей и Чан пишут:

«Отношение Мао к этике состояло из одной центральной идеи: «Я» сам выше всего остального: «Я не соглашусь с представлением, что быть моральным человеком, мотивами действий должно быть приносить пользу другим. Этика не должна определяться относительно других… Люди как я хотят… удовлетворить наши души в полной мере, и при этом у нас автоматически есть самые ценные моральные кодексы. Конечно, в мире есть люди и объекты, но все они там только для меня».

Мао избегал любых ограничений, которые несут с собой ответственность и долг. «У людей как я есть долг только перед нами самими; у нас нет никакого долга перед другими людьми». «Я ответственен только за действительность, которую я знаю», писал он, «и абсолютно не ответственен за что-то еще. Я не знаю о прошлом, я не знаю о будущем. Они не имеют никакого отношения к морали моего собственного «Я»». Он явно отвергал любую ответственность перед будущими поколениями. «Некоторые говорят, что каждый несет ответственность за историю. Я не верю этому. Я обеспокоен развитием только самого себя… У меня есть мое желание, и я действую ради него. Я не ответственен ни перед кем».

Мао ни во что не верил, если он лично не мог извлечь выгоду из этого. Добрая слава после смерти, говорил он, «не может принести мне радости, потому что это принадлежит будущему, а не моей собственной действительности». «Люди как я не строят достижения, чтобы оставить их будущим поколениям…»

Мао беспокоился только о настоящем моменте, и о том, как он жил в нем. Поэтому он даже не притворялся относительно идеализма и беспокойства о будущих поколениях. Эта видимость достигла колоссального масштаба, когда он возглавил коммунистическую партию и Китай. «Великие герои» истории, писал он, подразумевая, что он сам был одним из них, не были ограничены моралью, которая «должна была быть сметена огромным импульсом в их природе». Власть этих «Великих Героев» подобна урагану, поднимающемуся из глубокого ущелья, и подобна сексуальному маньяку в страсти и в поиске любовной добычи… нет никакого способа остановить их».

Это менталитет социопата, рационализированный как философия, которую Мао одобрительно сравнивает с волей к власти насильника. В марксизме, который стремится к разрушению всей нормальной морали, Мао и массы других левых нашли кредо навязчивого лгуна, вора, убийцы, и насильника, возвышенное до философского оправдания. В руках таких левых социопатов есть больше чем люди или непосредственные сообщества, на которых они могут охотиться: под их властью были целые страны и многомиллионное население, которые можно было заставить страдать ради собственного удовлетворения этих самых психопатов, во имя «свободы, равенства, братства» или «диктатуры пролетариата».

Отвергая идеал Гармонии («да тон») конфуцианства, Мао рассматривал «гигантские войны» и разрушение как не только естественное, но также и желательное; что-то, чем следует восхищаться. Чтение о войнах делает историю «большой забавой»; периоды мира являются «скучными». Снова коммунизм должен был предоставить Мао средства, чтобы устроить в Китае периоды огромного разрушения и смерти посредством продолжающихся чисток и кампаний, таких как «Большой скачок» и «Культурная революция».

Отвращение к труду

Несмотря на пропагандистские легенды о Мао и его борьбе, он всегда пытался держаться на безопасном расстоянии не только от черной работы, но также и от опасности. Даже в течение «Великого похода» (1934), столь героически восхваленного маоистской пропагандой, Мао большую часть пути несли на носилках. Мао был гедонистом, который ничего не знал о борьбе или страданиях, кроме как восхищался причинением их другим людям.

Гедонизм

Образ жизни Мао, несмотря на скромный внешний вид на публике, был типичен для правителя-мегаломаньяка и демонстрировал черты нарциссического расстройства личности. «Как только он завоевал Китай», он стал вести жизнь «королевского потакания своим слабостям, что стоило стране чудовищных денег». За время его 27-летнего правления для него было построено более пятидесяти резиденций, многие из которых никогда не использовались. Они были размещены в роскошных местах. Целые области, такие как Холмы нефритового ручья под Пекином или Западное озеро в Ханчжоу, и огромный морской курорт в Бэйдайхэ были закрыты для его личного использования. Его бассейны обогревали круглый год при огромных затратах денег и ценного топлива, на случай, если он вдруг решит поплавать.

Часто сносились исторические здания, чтобы создать место для строений, которые были защищены от пуль и обладали бомбоубежищами, некоторые даже с убежищами от атомных бомб. Все здания были одноэтажными, поскольку Мао боялся попасть в ловушку наверху, хотя они иногда строились высотой в 50 футов, отражая чувство великолепия Мао. Мао так боялся за свою собственную безопасность, что когда он летал самолетом, все другие самолеты в Китае должны были ждать на земле, и когда он садился в свой поезд, все другие поезда в этом районе останавливались. Это свидетельствует об одержимом страхе смерти Мао, который выходил за рамки разумных мер, и явно отличался от его рвения в причинении страданий другим.

Его гастрономические требования тоже достигли царского великолепия. Для него из отдаленного на тысячу километров Уханя везли особую рыбу живой в полиэтиленовом пакете, заполненном водой, и снабжали ее кислородом. Рисовую мембрану между шелухой и ядром нужно было тщательно сохранять, и однажды, утверждая, что он не мог почувствовать во рту эту мембрану, он подумал, что заболел авитаминозом. Была построена специальная ферма, чтобы выращивать рис для Мао, поскольку он думал, что вода в этой области, которая снабжала императорский двор, была самой лучшей. Были созданы другие фермы и плантации специально для обеспечения вкуса Мао молоком, домашней птицей и чаем. Всю еду проверяли и пробовали. Пожаренные в масле блюда должны были подаваться немедленно, но так как кухня была расположена на таком расстоянии, чтобы запахи приготовления не доносились к Мао, слуги должны были спешить к его столу из кухни с каждым блюдом.

При этом на протяжении 27-летнего правления Мао крестьянство жило только на уровне прожиточного минимума, Мао заявлял, что крестьяне нуждаются только «в 140 килограммах зерна, а некоторые нуждаются только в 110». Крестьяне голодали независимо от успеха урожаев. Крестьянам было предоставлено право выкупать зерно обратно у государства, но Мао постоянно ругал чиновников за то, что они позволяли «слишком много» продавать обратно, и призывал их «значительно» сократить этот объем. Ответом Мао на голодание крестьян было научить их есть меньше, «есть более жидкую кашу», и питаться листьями батата, которые традиционно использовались только для корма свиней. Этот надутый тиран, который настаивал, чтобы рисовая мембрана сохранялась ради его нёба, инструктировал, что «государство должно самым жестким способом добиться…, чтобы крестьяне не ели слишком много». В середине 1950-х годов государственные реквизиции продуктов привели к голоду, сообщалось, что крестьяне ели кору деревьев и бросали своих младенцев, многие совершили самоубийство. Позиция Мао состояла в том, что люди были без еды только «шесть… или четыре месяцев в году», так что их жалобы были не совсем оправданны. Мао потребовал, чтобы государство жестоко ответило на жалобы или сопротивление. Тем коммунистам, которые предложили мягкий подход, Мао заявил, что они проявляют «слишком много милосердия, недостаточно жестокости, что означает, что они не в полной мере соответствуют званию марксиста». «По этому вопросу у нас действительно не должно быть никакой совести. Марксизм жесток».

Мао, несмотря на свою любовь к плаванию, не любил принимать ванну или душ, и не принимал ванну на протяжении четверти века. Вместо этого слуги ежедневно протирали его горячим полотенцем. Он не любил надевать новую одежду и заставлял своих телохранителей разнашивать его новую обувь. Его купальный халат, полотенце для лица и стеганое одеяло были много раз заштопаны. Но такие причуды символизировали не простую жизнь, а жизнь «гедонистического супервластителя», поскольку штопали эти вещи самые лучшие мастера, и это стоило дороже новых вещей.

Мао установил ультрапуританское государство в сексуальных вопросах. Если кого-то ловили за занятием мастурбацией, он превращался в публично оскорбляемого преступника. Супружеским парам, разделенным ввиду требований их работы, разрешали видеться друг с другом только несколько дней в год. С 1953 года у Мао, однако, была своя собственная элитная охрана женского пола, отобранная из ансамблей Народно-освободительной армии, что министр обороны Пэн Дэхуай называл «отбором императорских любовниц». Волочиться за женщинами Мао начал в 1940-х, что очень огорчало его жену, которая жестоко переадресовывала свой гнев на своих служанок.

Культурная революция: Китай, охваченный массовой социопатией

Отказ Мао от прошлого или будущего только ради настоящего, и только его собственного настоящего, мог быть достигнут через коммунизацию Китая. В этой коммунизации разрушение традиционного конфуцианского идеала с его почитанием предков и семьи могло быть интеллектуализировано как часть некоего великого идеала ради блага человечества. Этот отказ от прошлого и от традиции подразумевает отказ от самой культуры. Это «восстание против цивилизации» в точном смысле. В Китае разрушительный импульс был высвобожден через молодежь «Красной гвардии» (хунвейбинов) в конце 1960х. Снова мотивом была социопатия Мао, перенесенная на весь народ. На руинах китайской культуры, включая ее основные исторические фигуры, такие как Конфуций, был построен культ Мао, возвышающий его к божественности.

В августе 1966 года недавно созданных хунвейбинов спустили с поводка, чтобы разрушить культуру и верования их родителей. Первым злодеянием было убийство пятидесятилетней матери четырех лет, которая возглавляла школу для девочек в Пекине. Девочки пинали ее и топтались по ней, и вылили на нее кипяток. Она была вынуждена таскать кирпичи, пока ее избивали тяжелыми кожаными армейскими ремнями с медными пряжками, и палками с гвоздями. «Красный август» продолжался в этом духе.

Одну из девочек, которая руководила этим садизмом против директора школы, похвалил сам Мао, посоветовавший девочке: «Будь жестокой», и девочка, имя которой Сон Бинь-бинь частично означало «Нежная», сменила имя на «Быть жестокой». Школу для девочек переименовали в «Школу красного насилия».

В школах началась классовая борьба даже в младших классах. Эта молодежь была армией Мао против своих родителей. 23 августа Мао объявил, что «Пекин слишком цивилизован». Хунвейбины, с их символическим оружием из палок и ремней с пряжками, напали на своих первых жертв: несколько десятков ведущих китайских авторов во внутреннем дворе пекинской организации союза писателей.

Кроме того, хунвейбины использовались как грабители для Мао и его окружения. Здесь мы снова можем видеть, что обычная преступность, хотя и в массовом масштабе, была скрыта за маской идеализма. «Красная гвардия» совершила набег на тысячи зданий, и мучила и убивала их жителей. Тонны награбленного золота, серебра, платины, драгоценностей и миллионы долларов в твердой валюте, бесценные старинные вещи, картины и древние книги были украдены. Окружение Мао могло подбирать себе ценности. «Мадам Мао выбрала 18-каратовые золотые французские часы на цепочке, украшенные жемчугом и алмазами, за которые она заплатила королевскую сумму семь юаней». Кан Шэн, один из главных архитекторов Красного террора, послал некоторых из отобранных хунвейбинов грабить редкие книги, которые потом украсили стены его особняка.

Кроме того, что она стала прикрытием для воровства, «Культурная революция» была предназначена для разрушения всех остатков традиционной культуры. Считалось опасным иметь в доме книги или что-либо еще культурной природы. Много знаменитых памятников, связанных с прошлым Китая, были разрушены, включая 4 922 из 6 843 памятников в Пекине. 24 августа была разбита первая статуя: Будда в Летнем дворце в Пекине. Дом Конфуция в Шаньдуне, который за столетия превратился во внушительный музей, был разрушен хунвейбинами, после того, как местные жители не проявили желания делать это. Чан и Холлидей комментируют, что Мао ненавидел Конфуция, потому что великий мудрец «предписывал, чтобы правитель заботился о своих подданных, и как выразился сам Мао, «Конфуций это гуманизм… то есть сконцентрированный на людях «изм»».

Руководителем этого разрушения культуры была Цзян Цин, жена Мао, которая до смерти Мао в 1976 году гарантировала, чтобы существовало только такое искусство, театр, музыка и книги, которые были пропагандистскими механизмами, расхваливающими Mao.

Мания смерти Мао Цзэдуна

В своих пометках на полях книги Паульзена Мао утверждал, что был безразличен к смерти, поскольку она — часть природы, самое великое приключение, «самая странная вещь», «замечательное, радикальное изменение». Такое мировоззрение, с типичным для социопата отсутствием человеческого сочувствия, привело к смерти приблизительно 70 миллионов человек за время правления Мао. Однако сам Мао питал очень большую антипатию к смерти и пробовал все, что мог, чтобы задержать ее. Поскольку его здоровье было сильно растрачено им всего за несколько лет, он все время думал о своей смертности и готов был жалостливо плакать. Как раз когда его жизнь ослабевала, он все еще боялся своего свержения в ходе удачного переворота и цеплялся за власть, потому и не назначал себе конкретного преемника. Он еще в 24 года написал о том, что его беспокоило только свое собственное величие в настоящем времени. И то, как он вел себя до самого конца, доказывает, что им всегда управляли человеконенавистнические доктрины, которые он сформулировал в своей юности.

С 1950–1953 годов кадрам в каждой провинции было приказано казнить любого подозреваемого в «контрреволюции». Массовые казни проводились публично, как средство стимулирования массового террора среди населения. В Пекине двести человек были проведены перед толпой, а затем им выстрелили в голову, так что их мозги обрызгали свидетелей.

Особенностью чисток при Мао была публичная демонстрация пыток и казней. Первым министром, которого 21 января 1967 года замучили до смерти, был министр угольной промышленности. Его провели перед толпами, и руки у него были вывернуты назад — «самолет». В другой раз его посадили на скамью, без рубашки, при температуре ниже нуля, пока его били и кололи маленькими ножами. Огромную железную решетку повесили ему на шею, из-за чего его голова опустилась к полу, и «его череп разбивали ремнями с тяжелыми медными пряжками». Во время этих пыток делались фотографии, которые потом показали Чжоу Эньлаю и, «несомненно, Мао».

Мао получал личное удовлетворение от пыток своих врагов, «сердечно смеясь» над описаниями широко используемой пытки «самолет».

Тридцать восемь миллионов китайцев умерли во время «Великого скачка» и голода. Отношение Мао к смертям и страданиям других оставалось постоянным с его студенческих дней. На партийном съезде 1958 года, который дал сигнал «Большому скачку», Мао заявил, что партия должна прославлять смерть. Тогда же он еще сказал, что мировая война не была бы пагубной для Китая, даже если бы половина населения была уничтожена; оставшихся в живых все еще было бы достаточно. Он ранее заявил, что гибель 300 миллионов китайцев (приблизительно половины населения) будет приемлемой. Позже в тот же год Мао сказал, что смерти крестьян оплодотворяют землю, и им был отдан приказ сеять зерновые культуры на местах захоронений, что вызвало глубокое огорчение среди крестьян.

В 1958 Мао заявил, что 50 миллионов могли бы умереть на массовых трудовых проектах, но сказал своему окружению: «Я могу быть уволен, и я могу даже потерять свою голову…, но если вы настаиваете, я должен буду только позволить вам сделать это, и вы не сможете обвинить меня, когда люди умирают». Как всегда, Мао думал только о Мао, и предупреждал, что, если бы возникла реакция против его смертоносной политики, то козлами отпущения стали бы его подчиненные.