Феминизм, возникший в конце 1960-х и в начале 1970-х среди Новых левых, обеспечил оба пола их сторонников дополнительным подкреплением к их соответствующим неврозам. Для женщин он придал дополнительное измерение их страхам, которое сделало все другие проблемы вторичными. Мужчин он обеспечил еще одним измерением вины, в этот раз за то, что они родились мужчинами, в дополнение к тому, что они были белыми и из среднего класса. Для еврейских подростков мужского пола это означало снова подчиниться матриархату, после того как они присоединились к Новым левым, чтобы избежать своих властных матерей. Феминизм открыл новую эру самокритики в Новых левых, когда радикалы-мужчины страдали из-за своей генетической принадлежности к капиталистическому патриархату привилегированных белых мужчин.

Среди Новых левых и Будущих левых, таких как из Движения «Оккупай» не все являются психопатами и социопатами, хотя многие из лидеров и бойцов явно как раз такие. Масса последователей этого лагеря, как можно заметить, являются обычными разнообразными невротиками. Их крики, визги и вопли оскорблений в адрес какой-то авторитарной фигуры, будь-то в виде реально присутствующей полиции, или виртуально, абстрактно присутствующей концептуальной фигуры «истеблишмента», такой как политический лидер, или еще более абстрактно, в форме правительства или идеологии, являются самотерапией под руководством социопатов.

Многие из вовлеченных в левые движения являются истериками, и непропорциональная потеря ими контроля над собой ввиду любой предполагаемой ими несправедливости, причиненной им, такой как арест за нарушение общественного порядка, блокирование движения или вандализм, вызывает преувеличенную реакцию и преувеличенную эмоциональную демонстрацию мученичества. Те, кого арестовали за нарушение закона, будь это блокирование дороги или бросание «коктейля Молотова», или тренировка с оружием, приобретают статус мучеников среди своих поклонников, которые в состоянии стать опосредованными «революционерами», проводя кампании против мнимой «несправедливости» ареста.

Обычный неприметный активист переадресовывает свои чувства разочарования и неадекватности на политические цели, так же как социопат направляет свой гнев, разочарование и чувство неадекватности, более яростно как насильник, серийный убийца или отчужденный подросток, который может взять оружие в школу, или уволенный служащий, который будет стрелять в своих бывших боссов и товарищей по работе.

И невротик с проблемами гнева и неудовлетворенности, и психопат с более сильными импульсами, могут сублимировать и рационализировать свои чувства и действовать в соответствии с ними через левую политику, и радикальность движения или доктрины зависит от того, является ли их сторонник психопатом, готовым убить ради своей цели, или просто невротиком, желающим «выпустить пар», распевая лозунги и выкрикивая оскорбления.

«Политика гнева»

В попытке проанализировать «политику гнева» с социологической точки зрения профессор Мэри Холмс из Абердинского университета привлекла «вторую волну» феминистской литературы, особенно из Новой Зеландии. Холмс цитирует некую «Пэм», описывающую свой растущий гнев, сублимированный и усиленный через феминистскую идеологию, от своей начальной инерции до увеличивающегося негодования:

«Я стала щепетильной к замечаниям/отношениям, нацеленным на женщин, которые я никогда не замечала прежде как разоблачающие предубеждения против женщин… Чем больше я читаю об освобождении женщин, тем больше обиженный и сердитой я становлюсь, и тем меньше я способна высказаться самостоятельно на эту тему, или даже понять мои собственные чувства о том, что я хочу сделать со своей жизнью… Я спорю с другими об освобождении женщин и почти отчаялась из-за укоренившегося отношения к женщинам, как во мне самой, так и в других».

Как заявляет Холмс, гнев принес Пэм не понимание, а «замешательство». Холмс заявляет, что двойственное отношение среди феминисток к гневу вызвано распространенностью «представлений среднего класса». Здесь можно заметить, что, во-первых, «Пэм» — женщина с противоречивой личностью, ищущая смысл в доктрине. Этот внутренний конфликт приводит к расстройству, которое вызывает гнев. Вместо гнева как ответа на разочарование, понимание как отрицание, феминистки, или более широко левые, рассматривает его как положительное и нуждающееся в канализировании и укреплении. Более созерцательная, умозрительная позиция в отношении попытки решить внутренние конфликты расценивается в типично марксистской манере как «средний класс» и нуждается в вычистке из чьего-либо характера. Поэтому каждый подвергается самокритике, чтобы очистить себя от старых позиций.

Во время этой «второй волны феминизма» (1970-е — 1980-е годы) в Новой Зеландии радикальные феминистки маори начали оказывать влияние на левых. Одна посетительница на феминистском конгрессе наблюдала конфликт между гневом лесбиянок и гневом полинезийских феминисток:

«Мне напомнили, как притеснение может «вывихнуть» людей: лесбиянки в этой группе были высокомерны, а не горды, неуверенны и напуганы, а не уверены, вредны и нетерпимы к их сестрам, а не женщине — любовь… На заключительной сессии полинезийские женщины выступили против расистской природы соглашения. Их гнев был бескомпромиссным все же удостоенный, и прямо на цели… В то время как мое внимание было отвлечено лесбийским вандализмом, я пренебрегла подлинным угнетаемым меньшинством на съезде».

«Между двумя фракциями был конфликт интересов, одна из которых была основана на расе, которая с того времени начала становиться заботой левых. Полинезийские феминистки считали белых лесбийских феминисток, которые были, по-видимому, преобладающей фракцией на съезде, высокомерными, неуверенными, напуганными, вредными и нетерпимыми».

Однако среди феминисток была также тревога относительно того, является ли гнев адекватным феминистским ответом, или он — симптом патриархальной агрессии. Но возражение на гнев часто состояло в том, что он должен быть направлен на «других» (то есть, на мужчин), а не среди женщин. Холмс пишет:

«Различение политизированного и персонифицированного гнева было трудным в общественных движениях, особенно в феминистском движении, которое объявило личное политическим. Однако интерпретации этого лозунга менялись. Некоторые чувствовали, что феминистская политика должна дать чувство личного удовлетворения, потому что это видение, помимо того, чтобы бросать вызов структурам власти, должно было включать и личные изменения, чтобы развиваться».

Следовательно, можно было бы прийти к заключению, что феминизм наряду с другими левыми движениями — это персонифицированный гнев, политизированный и рационализированный доктринальными интерпретациями. Левый феминизм был личной терапией, сформированной в политическое движение, что объединяло его с другими левыми движениями. Чувства гнева, неполноценности, подчинения, и т. д. были спроецированы не только на мужчин, но и на «структуры власти», идентифицированные как «патриархальные» или управляемые мужчинами. Левые взгляды как терапия были описаны некоторыми теоретиками феминизма как концентрирующиеся на «проблемах, которые объединяют женщин, обеспечивая личную способность проникновения в суть их притеснения», «из чего можно было вывести более широкие политические последствия». Этот еще больше углубило конфликт внутри феминизма, и привело к расколу в первоначальном новозеландском феминистском журнале «Broadsheet» между лесбийским и гетеросексуальным штатом, «и несколько лесбийских участниц оставили коллектив «Broadsheet» после споров вокруг разногласий в политике и преданности между гетеросексуальными и лесбийскими феминистками.

«Лесбийские феминистки были обвинены в слишком близком соединении их личной жизни (и в особенности их сексуальной жизни) с их политикой. Гетеросексуальные члены коллектива чувствовали, что стало почти невозможным критиковать политику лесбийских участниц, чтобы при этом не критиковать их личную жизнь. Сердиться из-за чего-то и спорить с кем-то — это стало уже почти невозможно различать. Это превратилось в вопрос уважения или неуважения к людям и/или группам».

Высокий уровень нарциссизма среди левых делает неизбежными частые расколы, и фракции внутри феминизма следовали тем же курсом. Можно отметить дальнейшие признаки распространенного и преобладающего нарциссизма:

«Согласно Энн Макфарлейн, «сердитые сепаратистские женщины» нападали на любого, кто говорил, и было нежелание говорить после зрелища «сильных, доведенных до слез». К 1980 году существовала группа конференции, названная «Десять лет освобождения женщин в Новой Зеландии». Она вовлекала, по словам Пилар Альбы, феминисток, которые чувствовали, что их опыт освобождения женщин был в значительной степени опытом того, что на них лично нападали и оскорбляли».

Холмс приходит к заключению, что «политику можно понять лучше, если учитывать эмоции, и особенно гнев, не только как мотивацию, но и как наличие противоречивой и движущей роли в политике». С точки зрения психоистории, это признак неврозов, психозов и социопатии, рационализируемых как политическая активность. Результатом этой «социологии гнева» слева часто является не только жестокая фракционность среди левых по самым педантичным мелочам доктрины, но когда они приходят к власти, этот нарциссизм приводит к массовой резне или заключению в тюрьмы их противников.