Зазвонил серебряный колокольчик. Наступило время завтрака. Анна покинула свой временный кабинет и, не прерывая беседы с секретарем, по длинной темной лестнице спустилась в гостиную.

Здесь, пройдя мимо небольшой кучки придворных, склонившихся в почтительном поклоне, направилась к столу, где обычно сидела с королем и Пьером.

Сейчас за столом никого не было. Карл не пришел, но ей сообщили, что он на охоте. Это было довольно необычно, так как весь дневной распорядок для него составляла она. И ей очень не понравилось, что с королем поехал Жорж д’Амбуаз. Прикидывая в уме, что она скажет Карлу, когда тот возвратится, Анна рассеянно накладывала в тарелку розовые ломтики ветчины и сочные клинышки тушеной оленины.

Появился Пьер и сел рядом. Они поговорили немного, так, ни о чем. Вовсе не потому, что получали удовольствие от беседы, а для поддержания образа благополучной семьи. Пьер склонил свою белокурую голову над тарелкой. Еда, похоже, не доставляла ему особого удовольствия, но раз пришел, надо есть. «Вот он весь в этом, — думала жена, и эта мысль была для нее настолько стара, что стала частью ее самой. — Если перед ним поставят тарелку грязного чертополоха, он съест это не задумываясь, и никакого вопроса не появится в его голубых глазах. Он будет думать (если вообще способен об этом думать), что кто-то (даже не важно кто) решил, что так надо. А мнению этого кого-то он доверяет больше, чем своему». Это был очень здоровый мужчина. Загорелые щеки, ясные глаза, густые вьющиеся волосы, твердая прямая походка. Он был довольно грузен, но не толст. В общем, комплекция вполне соответствующая его возрасту. И тем не менее держался он всегда робко, неуверенно, что в значительной степени снижало впечатление от вышеперечисленных достоинств. Он откровенно боялся жены, до сих пор неуверенно чувствовал себя в роли ее мужа, с приятелями вел себя настороженно, терялся с женщинами. Он выполнял то, что ему предписывали, и просил только об одном, чтобы ему разрешили бочком протиснуться куда-нибудь с наименьшими неприятностями. И так всю жизнь.

— Ты мало ешь, — сообщил он своей жене.

Она посмотрела на него и спокойно ответила:

— Ты совершенно прав.

Затем встала и покинула гостиную.

Анна возвратилась в кабинет, чувствуя неприятные ощущения в желудке, к тому же в весьма дурном настроении. Мысленно она осыпала Карла упреками, а когда выяснилось, что он не возвратился и после полудня, ее внутренние монологи стали еще более ожесточенными. Она отправила прочь секретаря, и тот с радостью скрылся, так же, как когда-то толстяк Оливер скрывался в плохие дни подальше от злых очей ее отца. Оливер был давно уже мертв. Его убили по приказу Анны. Этого от нее потребовали некоторые бароны. Они не могли простить ему тех дел, что он творил вместе с королем, ее отцом.

Анна попробовала работать, но какая-то тревога ее не покидала. Еще бы, провести весь день с Жоржем. Тот, конечно, приложит все силы, чтобы настроить Карла в пользу Людовика. И это серьезно. Во дворе послышался стук копыт, компания возвращалась с охоты. Анна поспешила из комнаты, вниз по лестницам, пышные ее юбки шуршали следом за ней по ступеням. Распахнув резные двери, она замерла на пороге. Во дворе было шумно. К прибывшим (а они только что спешились с коней) со всех сторон спешили придворные, слуги и стражники. Внутри у нее все похолодело.

Рывком она выскочила из дверей на брусчатую мостовую и оглядела двор, отыскивая глазами Карла, предчувствуя какую-то катастрофу, сама еще не ведая какую. Она увидела его, и ее дыхание стало немного ровнее. Он стоял рядом с конем и шумно смеялся. Смеялся и жестикулировал, и Анну охватил страх, когда она услышала, что к его смеху присоединился смех Дюнуа и Жоржа. А затем она остановилась, да так внезапно, что едва не потеряла равновесие. В центре живописной группы находился Людовик. Закатное солнце четко высветило его черные волосы и белое, непривычно белое лицо.

Что-то внутри него подсказало, что она где-то здесь. Какая-то часть его тела всегда реагировала на ее присутствие. И он посмотрел вперед, поверх голов восторженной группы придворных, их взгляды встретились так же, как однажды много лет назад на балу. Но не было сейчас радости в ее глазах так же, как счастья в его. Тень каменной башни Бурже стояла между ними и железные прутья клетки.

Анна не смогла выдержать его взгляд. Она резко повернулась спиной и, прежде чем кто-нибудь смог заметить ее, удалилась. Как в тумане она добралась до кабинета, начала бесцельно по нему бродить, взяла со стола пачку писем, попробовала вчитаться и тут же положила обратно, не увидев ни строчки. Начала наводить на столе порядок и тут же мигом все снова смешала. И все это время чутко прислушивалась к голосам во дворе, что постепенно затихали. А в душу ей глядели темные глаза Людовика.

Ее вдруг затошнило, заболела голова, зазнобило, и вообще она почувствовала себя полностью разбитой. Подозрение, от которого она отмахивалась уже несколько недель, к ее ужасу, подтвердилось. Она была беременна. Ее колени не выдержали страшной правды, вдруг свалившейся на нее, и подогнулись. Она упала в кресло рядом со столом и уставилась на его полированную поверхность. Ну, почему это должно было с ней случиться? Она никогда не желала детей и тщательно следила за тем, чтобы их не иметь. И вот теперь, когда ей ни в коем случае нельзя отходить от государственных дел, именно сейчас она оказалась в таком отвратительном положении.

Немного спустя явился Карл. Он привел с собой Людовика, следом шли победоносный Дюнуа и настороженный Жорж. Анна отбросила прочь мысли о беременности, отложив обдумывание своего положения на более подходящее время. Надо было срочно решать, как быть с Людовиком. Очевидно, следует подождать, пока он снова не поддастся на очередную провокацию, а до тех пор, по-видимому, придется проявить спокойствие. Карла она снова подчинит себе, это несомненно, но на это тоже потребуется время и определенные усилия, ибо он уже вкусил чуть-чуть власти. Самое главное — времени мало остается на все это. Что за тяжкая доля родиться женщиной.

Карл ввалился с торжествующим видом. То, как хвастливо он представлял результаты своей охотничьей экспедиции, не могло не покоробить почти каждого из присутствующих. Свобода Людовика означала для них слишком много, чтобы обесценивать ее подобным образом, но Карл ничего этого не понимал. Какой уж из него дипломат.

Анна заговорила холодно и официально с таким видом, как будто эта акция, предпринятая Карлом, ее нисколько не удивила.

— Монсеньор, — процедила она, не поднимая глаз, — мы надеемся, что тот опыт, неприятный опыт, что вы приобрели, пойдет вам на пользу. Мы также надеемся, что теперь, получив королевское прощение, вы наконец сможете удовлетвориться существующим положением вещей и ради своего же благополучия не станете впредь предпринимать никаких опрометчивых шагов.

Взволнованный Дюнуа что-то забормотал, на лице Жоржа застыла улыбка, но Людовик без промедления ответил:

— У меня была возможность хорошо обдумать весь мой прошлый опыт, и о многом, что тогда случилось, очень о многом, весьма сожалею.

Это было не совсем то, что могло удовлетворить Анну, но она была вынуждена принять его слова как раскаяние.

— Хотелось бы верить, что это так. У вас будет много возможностей доказать свою искренность и отблагодарить короля за дарованную вам свободу. Я призову вас из Блуа, когда мы возвратимся в Амбуаз и будем готовы вас видеть. А до тех пор мы желаем, чтобы вы оставались дома.

Карл начал было протестовать, но Анна взглядом остановила его. Он залился краской, и Людовику даже стало его жаль. Но сам Людовик был вовсе не против, чтобы оставаться в Блуа. И хотя все это прозвучало довольно унизительно, он поспешил согласиться.

— Благодарю вас. Я буду рад отдохнуть немного дома.

Он повернулся к Карлу.

— Я очень ценю ваше понимание моего стремления к покою и с нетерпением буду ждать вашего приглашения.

Карл почувствовал себя немного лучше, как-никак он король, хотя предпочел бы держать Людовика рядом с собой, при дворе. Теперь, когда он снова оказался с Анной, вся его храбрость мигом куда-то улетучилась.

Людовику позволили удалиться. Он поклонился королю и Анне и покинул кабинет, сопровождаемый Жоржем и Дюнуа. Несчастному же Карлу сестрой было предложено на несколько минут задержаться. Когда дверь за этими тремя затворилась и он остался с Анной один на один, ноги его вдруг сделались точно из мягкого теста. С минуту она пристально смотрела на него с явной неприязнью, а затем начала выговаривать:

— Что же ты наделал, жалкий болван?

И очень скоро ядовитый язычок сестрицы сделал свое черное дело. Акт, который казался Карлу столь восхитительным, превратился на самом деле в бессмысленную и опасную затею.

* * *

Людовик, Дюнуа и Жорж повернули коней в сторону Блуа и припустили в свое удовольствие, пока не взмолился толстый Жорж. Дюнуа и Людовик остановились и подъехали к нему.

Жорж, запыхавшись, часто дышал, и Дюнуа заметил, любя конечно:

— Ты выглядишь так, как будто не конь вез тебя, а ты коня.

Сам он не выказывал ни малейшей усталости, но Людовик тоже с непривычки утомился изрядно. Сказывалось долгое отсутствие физических упражнений. Он был рад, что они поскакали медленнее. Людовик делал несколько попыток выразить им свою благодарность, но друзья поднимали страшный крик и угрожали, что отвезут его обратно, если он не сменит тему.

Когда вдали появились башни Блуа, Людовик затих. Он никогда особенно не размышлял о своем доме, о его красотах, о том, как он ему дорог. Замок всегда казался ему только собственностью, которую король стремился у него отнять. Но сейчас, после всего, он смотрел на свою вотчину другими глазами. Часто, глядя из окна свой тюрьмы Бурже, Людовик мысленно видел высокие башни, вознесшиеся над ивами, тенистые сады, спускающиеся к Луаре, маленькие деревушки, прилепившиеся к каменному замку Орлеанской семьи.

Теперь вот Людовик снова дома, и все здесь так знакомо и мило, как будто никуда и не уезжал. Извилистая дорога через цветущий боярышник вела из деревни вверх на холм, к замку, и дикие зайцы разбегались из-под лошадиных копыт в разные стороны. Затем пошли ухоженные тополиные аллеи, они вели прямо во двор, куда выходили продолговатые окна замка.

И некому его было встретить на пороге. Он чувствовал присутствие матери всюду — и в анфиладах прекрасных залов, и когда садился в знакомое старое кресло, и на террасе, обращенной к реке, он видел ее молоденькой, ее длинные белокурые волосы развевались, когда она бежала за ним через маленький салон или когда играла в мяч с Марией-Луизой и Пьером. И он был рад, что видит ее такой, а не в более поздние несчастливые годы. Де Морнака здесь тоже не было. Постаревший и неспособный более надлежащим образом выполнять свою работу, он собрал все, что накопил, и отправился доживать свой век назад, домой, в Гасконию. Дюнуа нашел другого мажордома, Александра Лара, который даже отдаленно не походил на де Морнака.

Но кое-кто все же Людовика встретил. Улыбающаяся физиономия Макса смягчила горечь возвращения к родному очагу. Тот почти что расплакался, увидев, во что одет его господин. И после пришел в отчаяние, пытаясь подобрать ему подходящий костюм. Ни один из своих прежних костюмов Людовик теперь носить не мог, даже тот знаменитый с золотым дикобразом. Он очень похудел, и у него изменилась фигура. Макс успокоился, когда Людовик подарил ему большую часть своего гардероба и приказал заказать новую одежду. Первым делом Макс заказал копию чудесного алого костюма.

Людовик бродил по огромному замку, дивясь просторности помещений. Он знал этот дом с младенческих лет, но теперь, после долгих лет тюрьмы, все здесь виделось иначе. В первые месяцы после возвращения он непрерывно наслаждался вещами, которых совсем недавно был напрочь лишен, включая компанию Жоржа и Дюнуа. Он поправился на несколько фунтов и с помощью постоянных упражнений переплавил их в мускулы. А когда роскошь потеряла свою новизну (да и была она уже отныне для него не такой уж необходимой), когда Жорж возвратился к себе в Руан, а Дюнуа домой, Людовик снова начал задумываться о будущем.

Первым делом он направил гонца в Бретань с новостью о своем освобождении и словами, что через неопределенное время он прибудет туда сам, как только ему будет позволено путешествовать. Затем он написал большое теплое письмо Жанне в Линьер.

* * *

Глаза придворных округлились и расширились до самого крайнего предела, когда они заметили признаки беременности у Анны. Ведь все привыкли к тому, что для нее существуют одни лишь политические дела и больше ничего. Когда она болела (что случалось крайне редко), то тихо лежала в маленькой молельне, рядом с кабинетом. Почувствовав себя немного лучше, она с завидным хладнокровием тут же возвращалась к привычным занятиям. При дворе немедленно распространились шуточки по поводу ее, скажем так, не совсем цветущего вида.

— Готова держать пари, — шептала одна разряженная в шелка дама другой, кокетливо прикрывшись веером, — она и в самом начале не получала никакого удовольствия.

— Ну, это как сказать, — возражала другая, — никто не знает, как такие высокородные дамы получают удовольствие. Может, когда она откладывает перо и снимает свои целомудренные одежды, то становится такой же игривой и страстной, как, например, ты. Или воображает себя маленьким беленьким кроликом, которого преследует большой сильный пес. Тогда она с визгом бегает голая по спальне, а Пьер гоняется за ней.

Но смех мгновенно оборвался на верхней ноте, стоило Анне из противоположного конца комнаты поднять на них осуждающие глаза.

Наконец пришел срок. Анну ждало большое разочарование — родилась девочка. Родовые муки она перенесла почти безразлично, даже была рада, что они наконец наступили, а через неделю, туго затянутая в кружева, уже была за своим столом. Сил было меньше, чем хотелось, но в любом случае она вновь вернулась к делам, а это главное.

* * *

Теперь Анна была вполне готова вновь заниматься женитьбой Карла и пригласила Людовика в Тур.

— Монсеньор, — начала она, — вы, конечно, помните свои обещания?

Людовик их помнил, разумеется, но лучше бы их не помнить.

— Конечно, я помню, но разве мое вмешательство так уж необходимо. Я полагаю, король не пожелает, чтобы кто-то посторонний устраивал его личные дела.

— О, нет, совсем наоборот. Бретонка продолжает вести себя чрезвычайно глупо, и я думаю, возможно, придется опять вводить войска, если не найдется кто-то, как вы изволили выразиться, посторонний, кто смог бы убедить Бретонку не быть такой упрямой. Мой брат считает, что эту миссию можете выполнить вы.

Людовик обернулся к Карлу.

— А не принесет ли это вам больше хлопот, чем добра, если вы женитесь на столь строптивой женщине, да еще из такой неудобной страны?

Анна подняла брови.

— Ты видишь? Все, как я тебе говорила. Он пытается уклониться от выполнения своего обещания.

Карл нахмурился и заходил взад-вперед по кабинету, бросая на Людовика недовольные взгляды. Людовик знал, что ему грозят неприятности, но был готов к ним ради маленькой Бретонки.

— Надеюсь, вы не думаете, что я собираюсь нарушить обещания, данные моими друзьями за меня. Сам бы я таких обещаний не давал, ибо считаю этот брак неразумным. Я просто очень хорошо знаю бретонцев.

— Об этом мы прекрасно осведомлены, — холодно заметила Анна.

— Я знаю их независимый дух. У вас ничего не выйдет, только одни, повторяю, пустые хлопоты. Они поднимут бунт, если вы силой попытаетесь навязать этот брак.

Карл ожидал, что ответит Анна, но она молчала. Откинулась на спинку кресла и улыбалась.

Людовик тем временем продолжал:

— Оставьте Бретань в покое. Вы можете ее покорить, я в этом не сомневаюсь, но ничего, кроме забот и неприятностей, это вам не принесет.

Ответом ему было молчание. Анна решила переложить бремя разговора на Карла. Пусть полюбуется, каков Людовик на свободе.

— То есть вы хотите сказать, что не желаете выполнять свое обещание? — спросил наконец Карл сердито.

— Я только пытаюсь оградить вас от серьезной ошибки. У вас будет жена, которая думает только о своей стране, не о вашей. Она будет скучать по дому, постоянно будет ходить обиженной, к тому же ее не одобрит Франция. Зачем вам это? Вы получите провинцию, слишком отдаленную, чтобы содержать ее, потребуется много денег, очень много, и эта провинция все время будет угрожать вам взрывом, мятежом.

Умильный смешок Анны поставил точку на этой тираде Людовика, а Карл зло повторил свой вопрос:

— Так вы отказываетесь выполнить свое обещание?

Некоторое время стояла тишина, затем Людовик произнес неизбежное:

— Нет, Ваше Величество. Если таково ваше желание, то, по-видимому, для всех нас будет лучше, если я попытаюсь уговорить герцогиню. Хотя сомневаюсь, смогу ли.

— А вот в этом у нас сомнений нет, — заверила его Анна. — Думаю, с вашей стороны это очень разумно, если вы отправитесь в Бретань. Король желает, чтобы вы сделали это немедленно. А чтобы быть уверенными, что все идет, как надо, мой брат и я последуем за вами и остановимся неподалеку, в нашем городе Шатобриане.

Бретонский город Шатобриан отошел к Франции по условиям мирного договора.

— С войсками? — спросил Людовик, глядя ей прямо в глаза. Она выдержала взгляд, и Людовик увидел в ее глазах злобный огонек.

— Так будет спокойнее, — сказала она. — Если вы будете готовы отправиться завтра, мой брат и я выедем послезавтра. И я бы желала, чтобы вы все подробно разъяснили в Бретани, — она встала и говорила уже стоя повелительным тоном, — что мы и так уже проявили достаточно терпения. Мы ждем от герцогини немедленного, я повторяю, немедленного согласия выйти замуж за французского короля. В противном случае эта провинция будет наказана за непослушание.

Эти слова громко отдавались в его ушах, когда Людовик скакал в Бретань на встречу с герцогиней Бретонской. Анна-Мария радостно бросилась к нему, и он был приятно удивлен переменами, происшедшими в ней. Той девочки, какую он помнил, не осталось и в помине. Перед ним стояла красивая грациозная женщина. От ее призывного взгляда у него защемило в горле. Он взял обе ее руки и отстранившись принялся внимательно изучать, а она застыла под его взглядом в немом восторге, отлично сознавая, что посмотреть есть на что. Одета она была в темно-розовое атласное платье, а ее темные волосы были зачесаны так, что делали весьма привлекательным маленькое личико. Они были разделены посередине и заплетены в две косы, а косы эти были свернуты в колечки вокруг ушей.

— Что ты сделала с ней? — спросил он.

— С кем? — удивленно улыбнулась она.

— С той моей подружкой, маленькой, пухленькой и с ямочками на щеках. Все эти годы я очень много думал о ней. А теперь вижу, что ее уже нет.

— Ты разочарован?

— Да нет, не сказал бы. Но ямочек мне, пожалуй, будет очень не хватать.

Она улыбнулась, и они сразу же возникли. Не такие глубокие в круглых щечках, какими он их помнил. Это были кокетливые озорные тени на лице, облагороженном опытом и пробудившейся женственностью.

— Я редко пользовалась ими с тех пор, как умер мой отец, а ты был заточен в башню Бурже. Но теперь ты на свободе, и они появятся вновь. Поди сюда и садись, Людовик, она потянула его за руку к небольшому дивану у камина, — расскажи мне все. Боже, когда же я в последний раз тебя видела?

— Я очень переживал, что не могу послать весточку.

— Я знаю, я тоже пыталась. Видимо, мало денег давала на подкуп.

— Да нет, они все были так напуганы, что все равно бы не взяли.

— Но теперь же все позади, правда? — Анна-Мария мягко положила руку на его, и он радостно сжал пальцами ее ладонь. — Ты свободен. Скоро добьешься развода, и мы поженимся.

Анна-Мария вся засветилась, когда он медленно поднес ее руку к своим губам и нежно поцеловал. С полузакрытыми глазами она рванулась к нему, инстинктивно подставив губы, чтобы встретить его, но открыла их вновь, увидев, как он отшатнулся от нее и как окаменело его лицо. Он оставил ее руку и встал.

Воцарилось неловкое молчание. Людовик смотрел на ее юную свежую красоту и отчаянно размышлял, какие у него есть варианты. Он мог, конечно, остаться здесь и вновь поднять мятеж, послать отсюда прошение о разводе, закрыть ворота Нанта и приготовиться к осаде. Именно это ему больше всего и хотелось сделать. Но он знал (хорошо знал), что это невозможно. Французская армия возьмет Нант за две недели, а то и раньше. Они уже здесь, в Шатобриане, в сорока милях к северу. Война принесет Бретани только очередные ужасы, смерти (много смертей) и в результате еще более позорный мирный договор. Конец этой войны знаменует постыдный брак Анны-Марии с Карлом, который будет к тому же отравлять сознание еще и тем, что все это могло произойти и без кровопролития.

— Анна-Мария, выслушай меня. Я собираюсь сказать тебе ужасную вещь, и у меня нет возможности даже как-то смягчить это. Я должен тебе сказать, что король Франции послал меня сюда, чтобы я уговорил тебя выйти за него замуж.

Анна-Мария не шелохнулась. Ей показалось, что она уже никогда не сможет пошевелиться. Она оцепенела.

— Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, — угрюмо произнес Людовик. — Никто не знает это лучше, чем я. Я даже не буду пытаться успокоить тебя. Я скажу только, что это неизбежно, и когда-нибудь ты будешь рада, что не стала бесполезно сопротивляться. Будь я свободен, я бы непременно женился на тебе. Боже, как бы я был счастлив! Но я не свободен, и порой мне кажется, что не буду свободен никогда.

Он остановился. Не было смысла нанизывать слово на слово. Не в силах выдержать ее взгляд, столько в нем было боли, Людовик сел рядом и снова взял ее руку. Она была холодна и безжизненна.

Но она вырвала руку и обернулась к нему. В ее взгляде было столько обжигающего презрения, что он, в общем-то готовый ко всему, был поражен этим накалом страстей.

— Мне же давно следовало это понять! — резко бросила она. — Мне давно уже следовало знать, что ты — во-первых, француз, а уж во-вторых, мужчина. Не смог получить Бретань для себя, так почему бы не помочь другому французу прикарманить ее.

Она поднялась на ноги, краска прихлынула к ее лицу.

— Боже, как по-детски глупа я была. Наивна и глупа. Ведь повсюду у нас в Бретани так и говорят, а я забыла. Мы говорим: «Когда едешь во Францию, оставь дома свое сердце, да и все ценное тоже». Мне даже не нужно было ехать во Францию, она сама любезно прибыла ко мне.

— Надеюсь, ты понимаешь, что твои слова ранят меня, к тому же это неправда.

Она с презрением посмотрела на него.

— Уезжай отсюда и передай своему королю, что заговор полностью провалился. Ничего тебе не удалось, кроме, пожалуй, одного. Ты освободил меня от заблуждения относительно твоей персоны. На этом, я думаю, нашу встречу можно считать законченной.

Годы не прошли для нее даром. Она говорила и держалась, как настоящая правительница.

— Анна-Мария, послушай! Не надо все так сразу и намеренно портить. Не надо! Я прошу у тебя только одно — понять. Прямо следом за мной шла армия. Большая! Она только в пяти часах хода отсюда. Подумай о том, что ты вновь навлекаешь на свою страну беду. Вспомни тех, кто погиб во время прошлого мятежа.

— Я их помню. И уверена — они погибли за Бретань без всяких колебаний. Восстань они сейчас, каждый из них был бы готов погибнуть вновь. Мы будем сражаться, и если погибнем, то так тому и быть. Но трусости и страху не поддадимся, не то что некоторые.

— Ты, конечно, имеешь в виду меня, — произнес он твердо. — Очень хорошо, я стерплю и это. Но я боюсь не за себя — за тебя. Анна-Мария, у тебя только один выход. Согласись на предложение французского короля, и ты получишь много преимуществ.

— А как же. Это ведь огромное преимущество иметь мужа-дебила, жить изгнанницей во Франции и не иметь возможности участвовать в делах своей страны.

Людовик тяжело вздохнул.

— Я не смог бы сделать из Карла нормального человека, даже если бы очень постарался. Но тебя в любом случае заставят выйти за него. Именно это я и пытаюсь тебе втолковать.

— У тебя ничего не получилось все равно. Я кончаю разговор об этом раз и навсегда и прошу тебя завтра покинуть Бретань. Мои объяснения передашь королю.

Она направилась к двери. Он поспешил за ней.

— Анна-Мария, обдумай все хорошенько, прошу тебя. Давай встретимся утром, и ты объявишь свое окончательное решение.

— Я уже приняла решение, — она продолжала упрямо двигаться к двери.

— Но все же давай встретимся завтра утром.

— Если у меня будет что сказать, я дам тебе знать, — бросила она на ходу.

Он смотрел ей вслед, как ее милая фигурка порхнула вначале вниз, в просторный зал, а затем вверх по длинной лестнице. Она исчезла, так и не оглянувшись.

С тяжелой душой отправился Людовик на встречу с де Рью, который с нетерпением ждал результатов.

— Может быть, вам самому пойти и поговорить с ней? — устало произнес Людовик, сидя в кресле напротив старика. — Мои разговоры ни к чему хорошему не привели. Наоборот, стало еще хуже.

Де Рью вздохнул.

— Она слишком смела, слишком отважна. Отказывается верить, что Бретань потерпит поражение. Для меня, например, ясно, что мы уже потерпели поражение, я удивляюсь, как этого никто не видит.

Они помолчали немного. Затем де Рью с жаром произнес:

— Мы должны ее спасти, монсеньор. Вы и я.

— Но как?

Де Рью понизил голос:

— Король со своей сестрой находится в Шатобриане. Они ждут немедленного согласия на брак. Я поеду туда, — ни одна душа знать не будет, — и привезу им согласие герцогини. Я постараюсь их убедить устроить быстрое бракосочетание прямо там, в Шатобриане, завтра. Я скажу им, что вы привезете ее туда.

— Как? — еще раз спросил Людовик.

— Надеюсь, как-нибудь исхитритесь. Я уже старый человек, поймите меня, мне терять нечего, для своей Бретани я сделаю все, что в моих силах. А вам доверяю привезти Анну-Марию!

— Но она откажется, наверняка откажется.

В ответ де Рью заговорил жестко, только по глазам было видно, что он сейчас чувствует:

— Вы привезете ее насильно.

Он тяжело вздохнул, представив, как это будет происходить с девушкой, которую он считал дочерью.

— Но это единственное, что мы в состоянии сделать, — сказал он, обращаясь больше к себе, чем к Людовику. — Как, по вашему мнению, Карл будет относиться к ней?

— Ну, он горит желанием жениться, — печально ответил Людовик, — но никакой жестокости и злобы в нем нет. Вообще-то душа у него добрая. Я уверен, он приложит все старания, чтобы сделать ее жизнь приятной.

Людовик задумался на мгновение. Все, чем он жил, на что надеялся, все рассыпалось, рухнуло. Невыносимая, невозможная ситуация.

— Если он будет дурно обращаться с ней, я просто убью его! — неожиданно для себя выпалил он.

Де Рью внимательно на него посмотрел и вдруг успокоился. Потом они углубились в детали предстоящей операции.

* * *

Анна-Мария ходила по комнате, сцепив руки, да так сильно, что кольца больно впились в пальцы.

Месяцы, годы любви, годы ожидания, ожидания лишь одного — освобождения Людовика. И что же? Теперь все это оказалось замазанным грязью. Он никогда не любил меня, он любил только ее, Анну Французскую. И в Бретань он пришел просто, чтобы забыть эту любовь.

— Мне больше нечего тебе сказать, — сообщила она Людовику (этот разговор происходил вечером следующего дня). — Я бы ни за что не согласилась тебя принять, если бы не настоятельная просьба де Рью. Но начинать все сначала бесполезно.

— А разве его мнение расходится с тем, что говорил я?

— В мире нет человека, которому бы я доверяла больше, чем ему. Но он уже глубокий старик и к тому же пессимист. А что касается тебя, ты уже сказал все, что должен был сказать, я ответила, и давай на этом закончим.

Они были одни в большом зале заседаний. Он прождал ее здесь больше часа, прежде чем она явилась и, пройдя во главу стола, уселась на высокое троноподобное кресло. Она хотя и холодно поздоровалась с ним, но надела одно из своих самых любимых платьев, длинное, приталенное, из черного бархата. Квадратное декольте было столь глубоким, что обнаруживало два круглых белых бугра ее грудей. Свисающие рукава расшиты жемчугом, и шея тоже окружена жемчужным ожерельем. Высокий головной убор очень шел ее темным глазам и свежей молодой коже, а бархат на нем тоже был расшит жемчугом. На запястьях болтались тяжелые браслеты из тех же самых молочно-белых камней. Она решила — пусть он запомнит ее такой вот, красивой. Но если бы она смогла читать его грустные мысли, то прочла бы там, что жемчуг выбран очень правильно. Именно жемчуг, потому что он, Людовик, свинья. Жемчуг, выставленный напоказ перед свиньей, — очень забавно и, главное, своевременно.

Сам он был одет в дорожный костюм — оливково-зеленый жилет и камзол, бриджи, рейтузы и сапоги почти того же самого цвета. На мгновение ей показалось, что он тоже нарядился, чтобы произвести впечатление. «Если это так, — с неохотой призналась она себе, — то успеха добился». В этом костюме он ей очень нравился. «Да, мне нравится в нем все, — если признаваться себе, так уж до конца, — его шея и волосы, его глаза, его худые скулы, его смуглые запястья, прямая линия спины, белые зубы, когда он вдруг улыбается. Смогу ли я когда-нибудь забыть все это?»

— К сожалению, я должен сказать еще кое-что, — проговорил он, — и это кое-что тебе понравится еще меньше.

Анна-Мария метнула на него острый взгляд.

— Маршаль де Рью отправился в Шатобриан, чтобы сообщить о твоем согласии на брак, — Людовик торопился, пока она его не прервала. — Мы с ним долго совещались и в конце концов решили, что больше ничего не остается. Он там сейчас занят составлением брачного контракта, а ты последуешь со мной.

Он говорил спокойно, зная, что в любом случае через несколько мгновений начнется буря. И она не заставила себя ждать. «Предатель» — это был самый мягкий эпитет среди тех, коими она его наградила. Конечно, она отказывается следовать за ним и пусть не думает, что когда-нибудь согласится.

— Анна, — с горечью воскликнул Людовик, — послушай меня, хотя бы минуту, и оставь, пожалуйста, свои детские декламации. Ты ведешь себя точно так же, как я в девять лет.

Последняя фраза заставила ее остановиться. Людовик продолжал:

— Я вынужден, понимаешь, в-ы-н-у-ж-д-е-н привезти тебя в Шатобриан. Ты пойдешь сама или мне придется тебя нести?

Ее удивление вылилось в громкий смех.

— Нести меня? Ну и куда же ты меня понесешь? Думаю, не дальше этой двери. Знаешь ли ты, что произойдет, если откроется дверь и я позову стражу?

— Знаю. Они не придут. Они нас даже не заметят. Дело в том, что де Рью подобрал людей, умеющих закрывать глаза. И во дворе будет то же самое. Мы все предусмотрели, ибо прекрасно понимали, что ты будешь думать о нас и как себя поведешь. Но когда-нибудь ты поймешь, что мы были вынуждены это сделать, чтобы спасти тебя.

— Спасти меня?! — закричала она в бессильной ярости. — То есть тащить меня к моей же гибели? Я никогда не забуду эту ночь, Людовик, никогда, сколько живу. Так и знай!

— Я знаю, — печально согласился он. — Я все знаю. Знаю, что ты сейчас думаешь, потому что сам однажды так думал. И мое бунтарство привело к войне, к гибели людей, к тюремной камере. Именно от этого всего я и пытаюсь тебя оградить.

Она и вообразить себе не могла, что он может насильно отвезти ее в Шатобриан. Это было слишком фантастично. Отсюда, из ее собственного города, из ее собственного замка, окруженного ее собственной стражей. Но на всякий случай убежала от него, спрятавшись за высоким креслом.

Людовик приблизился и застыл, не в силах оторвать от нее взгляд. До чего же она была хороша в гневе. Пунцово-алые щеки, широко раскрытые темные глаза, прерывистое частое дыхание, отчего нежная грудь восхитительно вздымалась и опускалась. Это было выше человеческих сил взять вот так и отдать другому мужчине всю эту красоту, по праву принадлежащую тебе. А может быть, увезти ее к себе в Блуа? Он сразу же посмеялся в душе над этой фантазией. Нет, и там ничего не выйдет. Король и Анна вскоре доберутся и туда. Просто нет отсюда никакого выхода.

Твердой поступью он стал приближаться к ней, а она отступала все дальше и дальше, пока спиной не уперлась в стену. Тогда он рывком поднял ее на руки, путаясь в многочисленных пышных юбках. Одной рукой он обхватил ее за талию, зажав при этом обе руки, а другую засунул под колени. Стиснув зубы, она отчаянно боролась, и он, потеряв равновесие, чуть даже не уронил ее. Но все обошлось. Единственное, что он обронил, когда бежал с ней к двери, так это ее высокий головной убор. Он упал и покатился по полу. Людовик постучал в дверь, требуя открыть и надеясь, что стражник догадается поднять и убрать его. Иначе это будет против него же серьезной уликой.

Коридор и двор охраняли люди, поставленные де Рью. Но неизвестно, что будет, если появится кто-нибудь посторонний. Людовик посмотрел на Анну-Марию, на ее сжатые губы и понял — она набирает в легкие воздух. Боже, она собирается поднять крик.

— Анна-Мария, если ты сейчас закричишь, может начаться смертоубийство, — произнес он быстро, не уверенный, что она способна слышать.

— Надеюсь, что тебя прикончат первым, — произнесла она, пытаясь высвободить руки.

Тогда он перебросил ее тело повыше, и той рукой, что была на талии, через плечо и горло дотянулся до рта и зажал его. И в таком положении быстро зашагал по длинному темному переходу во двор, где уже ждали люди с лошадьми. При этом одна рука у нее оказалась все же свободной, и тут она уж постаралась. Нещадно била его стиснутым кулачком в лицо, а он, как мог, пытался увернуться, старалась оторвать его руку от своего рта. Людовик же нес ее и думал, что похищение девушки вещь не такая уж простая, как он раньше полагал. Ему сейчас явно не хватало третьей руки.

Во дворе он опустил ее на землю и прижал к себе. Посадить на коня и одновременно сделать так, чтобы она не закричала, было делом невозможным. Людовик жестом подозвал одного из двух людей де Рью и приказал ему подержать ее, пока он не взберется в седло.

Увидев сверху ее в объятиях другого мужчины, Людовик вдруг почувствовал неожиданный укол ревности. Ее темные глаза сверкали на него поверх огромной солдатской перчатки. Он нагнулся и быстро поднял ее к себе. Образовался небольшой перерыв, когда она переходила из рук в руки. Анна-Мария успела сделать только глубокий вдох, как Людовик снова плотно запечатал ей рот и прижал к себе. Конь под ним гарцевал. Они быстро выехали за ворота замка и помчались по пустынным улицам спящего города к городским воротам и без всяких препятствий выехали затем на темную дорогу.

Не останавливаясь, они поскакали вперед. Людовик во главе процессии. Сейчас появилась наконец возможность убрать ему свою затекшую руку с ее рта. Ей, видимо, тоже пришлось несладко. Усадив поудобнее и плотно прижав к себе, он заглянул в ее сердитые глаза. Холодно было в эту весеннюю ночь, ветрено, и Людовик обернулся к Дюрану, одному из людей де Рью, чтобы тот передал ему плащи. Дюран поехал рядом, держа на весу тяжелые плащи и помогая Людовику сначала обернуть один вокруг его плеч, а затем завернуть в другой Анну-Марию. Покончив с этим, Дюран отстал, и дальше они поскакали в тишине.

Анна-Мария не сделала ни малейшей попытки помочь Людовику. Вся одеревенелая, несдавшаяся, она приникла к нему, положив голову на плечо. Конечно, если бы она ехала на своем коне, то было бы быстрее, но Людовик предпочел, чтобы она была с ним.

Все ее сознание переполняло возмущение. Еще бы, какое унижение, какое насилие учинили над ней. Однако тело ее в этот самый момент нашептывало совсем о другом. Она прислонилась к нему настолько близко, что могла чувствовать каждый его вздох, и невероятное блаженство медленно начало подкрадываться к ней, окутывать ее, смирять ее гнев. «У тебя еще будет время, много времени, чтобы сердиться, — шептал невидимый голос. — А это единственные мгновения в твоей жизни быть с ним так близко. Больше такое не повторится. Возьми же сейчас то, что можешь, и забудь о том, что грядет».

Одна ее рука была теперь свободной, и она покоилась на спине Людовика. В принципе эта рука могла сражаться, сопротивляться, но она оставалась неподвижной в надежде, что он вообще ее не заметит.

Они скакали молча, не очень быстро. Темное пространство по обе стороны дороги иногда высвечивалось огоньками редких постоялых дворов. Порой низкий голос Дюрана сзади в нескольких словах указывал дорогу или предупреждал о чем-то. Затем снова наступала тишина. Издалека было слышно мычание коров и блеяние овец, да то и дело перебегали дорогу какие-то юркие зверьки.

Останавливались они лишь однажды, чтобы пересесть на свежих коней. Прошло уже два часа, и скоро должны были начаться предместья Шатобриана. Людовик пропустил группу вперед, а сам притормозил своего коня и подал голос.

— Скоро последняя смена лошадей. Ты предпочтешь въехать во двор замка на своем коне или…

Анна-Мария выпрямилась и умоляюще на него поглядела.

— Людовик, прошу тебя, не делай этого со мной! Ты будешь потом жалеть.

Его лицо напряглось.

— Я должен, Анна-Мария, должен! Это твое единственное спасение.

— А я не хочу спасения. Понимаешь? Не хочу. А ты? Когда тебя насильно женили, разве ты не знал, что будет потом?

— Знал, но…

— Ну а если бы ты был постарше, например, как я сейчас, ты бы тогда сдался?

Людовик молчал, нечего ему было сказать. Он знал, что без серьезной битвы его бы тогда не взяли. Она прочла его мысли и надавила сильнее.

— Ты, наверное, сейчас думаешь, что я не могу быть такой же храброй. Ошибаешься. Мы очень похожи друг на друга, ты и я. И если бы мы сражались вместе, то победили.

Лицо ее, залитое лунным светом, было совсем близко от его. Она обвила руками его шею и прижалась грудью так сильно, что жесткие пуговицы его жилета впились в них обоих. Губы их встретились в поцелуе. Это был дикий и одновременно невероятно сладостный поцелуй. Они застыли в нем, как им казалось, навеки. С трудом оторвавшись друг от друга, некоторое время они ехали молча, прижавшись щека к щеке. Людовик посмотрел вперед. Там впереди Шатобриан, там ждет король… Боже, он уже успел забыть об этом.

И теперь, когда он вспомнил, мятежный непокорный дух вновь начал просыпаться в нем. Оставаться предусмотрительным и холодным сейчас, в такой момент? Нет, это просто невозможно.

— Анна-Мария, а если я увезу тебя в Блуа?

— Да, — с надеждой проговорила она.

— Мы можем попытаться там выдержать осаду… с помощью моих друзей.

— О, Людовик, да, конечно, да!

— И Бретань останется нетронутой. Анне не нужно будет вводить туда войска. У нас будет преимущество во времени… мы сможем хорошо подготовиться, запастись продовольствием, оружием, мы запремся и не пустим ее, — Людовик засмеялся радостным смехом победителя, и она вторила ему.

Но уже в следующий момент он нахмурился.

— Но нас будет мало, гораздо меньше, шансы наши невелики, и скорее всего выстоять нам не удастся. Это будет очень трудно. И если что, знай, нам придется сложить головы.

— Лучше пусть у меня совсем не будет головы, чем склонить ее с позором, — горячо прошептала она.

Восхищение ею согрело его. За такую девушку стоит сражаться. Браку с малохольным королем она предпочитает смерть. А преданность, какая преданность! Да, с ней есть определенные шансы на победу. Людовик начал в спешке соображать. Они сейчас приближались к развилке дорог. Одна из них вела к замку Шатобриан, другая в город. Эскорт бретонцев уже миновал эту развилку и двигался к замку. Людовик крепко обнял Анну-Марию одной рукой, а другой правил конем. Когда они приблизились к развилке, он повернул коня на дорогу в город и резко пришпорил.

Животное отозвалось нервным рывком, а Людовик пригнулся и погнал его еще сильнее, стараясь уйти как можно дальше, пока Дюран и его спутники не заметили, что Людовик и их герцогиня выбрали неправильную дорогу. Некоторое время не было слышно ни звука, только тяжелое дыхание и стук лошадиных копыт. Но вскоре Людовик услышал шум погони. Еще сильнее пришпорив усталого коня, стараясь выжать из него все, он наклонился к Анне-Марии.

— Держись за меня крепче, следующий поворот наш.

Он почувствовал, как ее головка прислонилась к нему, а руки еще сильнее сжали спину. Людовик вынул левую ногу из стремени и, свесившись набок, на мгновение замедлил бег коня. Затем рывком обернул полу своего плаща вокруг Анны-Марии и вместе с ней соскользнул на землю. При этом напоследок он так пришпорил коня, что тот поскакал дальше, как угорелый.

Они упали на мягкую почву рядом с дорогой и, не поднимая голов, перекатывались вместе до тех пор, пока вовсе не скрылись в кустах. Там они лежали, тяжело дыша, прислушиваясь к стуку копыт убегающего коня и шуму сбитого с толку приближающегося бретонского эскорта.

Вскоре послышался крик Дюрана:

— Поворачиваем назад! Их здесь нет.

Анна-Мария согрелась (она все это время лежала почти под ним) и теперь радостно улыбалась Людовику. Он тоже улыбнулся ей, хотя лицо ее было ему почти не видно, только глаза посверкивали, да при лунном свете, проникающем сквозь листья, он успел рассмотреть знакомые ямочки. Людовик наклонился и поцеловал их по очереди, а затем рывком встал и поднял ее.

— Ты ничего себе не повредила? — мягко спросил он.

Она замотала головой, и они принялись отряхивать с себя грязь и налипшие листья. Запахнувшись в плащ, Анна-Мария ждала, пока Людовик сориентируется, куда идти.

Он быстро взял ее за руку. Сейчас дорога была каждая секунда.

— Пойдем через этот лесок. Дальше там должен быть постоялый двор. Нам надо добыть лошадей.

Людовик пощупал свой кошель с деньгами, на месте ли. Он был пристегнут к поясу и, слава Богу, полон.

— Нам потребуется не меньше четырех дней, чтобы добраться до места. Придется ехать день и ночь. Я пошлю вперед гонца, чтобы предупредить Дюнуа и всех остальных. Давай я пойду вперед и буду нагибать ветки.

Он быстро повел ее через темный лес. Под ногами что-то хлюпало, трещало, ноги цеплялись за коряги. Не прошло и нескольких минут, как ноги Анны-Марии (а они были обуты в расшитые жемчугом бархатные тапочки) насквозь промокли. Теперь этот жемчуг украшал лесную тропинку позади нее. Она порывисто и тяжело дышала. Людовик обернулся с улыбкой.

— Может, хочешь передохнуть пару минут?

— Нет, нет, — беззвучно прошептала она одними губами, — со мной все в порядке.

И это действительно так и было. С ней не только было все в порядке, она была счастлива, безумно счастлива. Кровь ее пела, текла по жилам и пела, наполненная восторгом недавних поцелуев. Это ночное приключение ее восхищало. Впервые в жизни она сейчас была одна, ночью, за пределами стен замка, без, по крайней мере, дюжины стражников, бряцающих доспехами вокруг нее. Ей представлялось, что в этом лесу она и Людовик единственные живые существа. Франция с ее армией и Бретань с ее независимостью ушли сейчас куда-то далеко, совсем далеко. Все это стало сейчас каким-то необязательным, неважным. Она удовлетворенно улыбнулась. Ничего с моими ногами не случится. Я согласна в этих тапочках идти за Людовиком хоть на край света.

И когда они вышли к опушке, ей показалось, что это и есть тот самый край света. Но они вышли к городской окраине. Дома стояли темными рядами, только несколько фонарей освещали дорогу, а в небольшом постоялом дворе мерцал огонек. Они подошли поближе. Вдруг открылась дверь, кто-то вышел в темноту, послышались голоса. Людовик с Анной-Марией быстро спрятались в тень.

— Натяни поглубже капюшон, иначе тебя узнают.

Она повиновалась, но тихо возразила:

— Кто ожидает здесь, на постоялом дворе, встретить герцогиню Бретонскую, да еще посреди ночи?

— Пожалуй, никто, — согласился он. — И в этом вся наша надежда. Но всякое может случиться. И плотнее закутайся в плащ, на тебе слишком много драгоценностей, а браслеты и кольца вообще сними, не надо искушать воров.

Она сняла все кольца, кроме одного, с большим изумрудом. Его она повернула так, чтобы была видна только широкая золотая полоска, наподобие обручального кольца.

— Теперь давай договоримся. Мы с тобой путешествуем из Нанта в Париж. Нас ограбили по дороге, увели лошадей и весь багаж. Здесь нам надо достать лошадей. Для тебя я сниму комнату, чтобы ты могла обсушиться и отдохнуть, пока я буду заниматься лошадьми.

Они уже были почти у дверей.

— А как нас зовут? — быстро спросила Анна-Мария.

— Я — граф… впрочем, лучше без титулов. Я — мсье Ролан, французский торговец. У меня кожевенное дело, два магазина в Париже.

— А я, — с восторгом заявила Анна-Мария, — мадам Ролан. Я вышла за тебя ради денег, а еще… немного виноваты в этом твои черные глаза. У нас в Париже двое детей.

Он засмеялся.

— И кто же они, мадам жена, мальчики, девочки?

— Мальчик и девочка, — она взяла его за руку. — О, Людовик, подумай, возможно, у нас когда-нибудь…

Он поцеловал ее руку.

— На все Божья воля.

Затем она взяла его под руку, и они начали подниматься по ступенькам. Все могло быть. Бретонцы могли обнаружить коня без всадника. Они могли вернуться назад и проверить постоялый двор. Они и сейчас могли быть там.

Людовик быстро соображал, как он поступит. Если бретонцы там, придется выдумать историю, как они упали с коня, а потом, немного спустя опять можно будет скрыться от них. Хозяину тоже можно что-нибудь наплести. И к тому же какие у него основания сомневаться в том, что рассказал мсье Ролан. Особенно если подкрепить этот рассказ монетами и не скупиться при этом.

Людовик отворил дверь и пропустил вперед Анну-Марию. Они попали в большое полутемное помещение. В дальнем конце был виден открытый очаг, на вертеле жарилась курица.

Несколько солдат в бретонской форме выпивали за столом и бросали кости. Два путника средних лет нетерпеливо поглядывали на готовящийся ужин. У стойки несколько крестьян пили эль и беседовали друг с другом. Им прислуживала пожилая женщина. В комнате было очень тепло.

Оглядевшись, Людовик направился к бару, Анна-Мария по-прежнему держала его под руку. Солдаты и путники внимательно проводили их глазами. Людовик подумал, что все хорошо, только осанка у его дамы уж больно царственная, не совсем подходящая для супруги скромного торговца.

Он вежливо осведомился у женщины за стойкой:

— Не скажете ли, где можно найти хозяина?

Та повернулась и что-то крикнула в сторону, по-видимому, кухни, и в следующее мгновение появился полный, весьма ухоженный человечек.

Людовик поведал ему свою печальную историю, не удержавшись от того, чтобы не послать проклятия подлым правителям, угнавшим таких прекрасных коней с серебряными стременами, дорогими седлами. В общем, большой убыток. Правда, он тут же опомнился и извинился за свою несдержанность. Хозяин был само радушие. Да, это не первый такой случай на здешних дорогах. Сколько тут бродит бродяг, просто жуть. Что-то надо предпринимать, иначе скоро будет невозможно путешествовать из города в город. Да, у него есть лошади на продажу, очень резвые, есть мягкое, хорошо обитое седло для дамы. Он может сейчас же послать человека в конюшню. Да, конечно, у него есть отличная комната для мадам, чтобы она отдохнула там, пока будут готовы кони.

Он направился вверх по лестнице, пригласив их следовать за собой. Анна-Мария, понимая, что все на нее смотрят, еще сильнее надвинула на лицо капюшон.

Солдаты-бретонцы смотрели, как хозяин наверху распахнул дверь спальни для мадам.

— Проклятые французы, вечно им достаются самые лакомые куски!

— Да, эти французы! — сказал другой, внимательно разглядывая Людовика. — Очень уж этот парень мне напоминает…

— Кого?

Второй солдат замотал головой, досадуя, что не может вспомнить.

— Да так, кого-то.

Они громко засмеялись и, когда Анна-Мария скрылась за дверью, вернулись к своей игре. Но второй солдат продолжал следить за Людовиком, все еще пытаясь что-то вспомнить.

Затопив камин и показав, какая мягкая у них постель, хозяин вышел, оставив их одних, пообещав, что снаряжение и кони будут готовы в течение часа.

Анна-Мария была смущена. Она и Людовик одни в комнате, а рядом пуховая постель. Но это было приятное смущение.

— Снимай скорее с себя все и хорошенько обсушись у огня. Нам предстоит ехать всю ночь, на дворе холодно, а ты ведь, конечно, не хочешь простудиться. Я бегу поговорить с конюхом.

Он быстро сбежал вниз и, пока проходил по нижнему залу, почувствовал, что один из бретонских солдат его внимательно разглядывает. Проходя мимо, он дружелюбно улыбнулся, и как раз в этот момент что-то изменилось в озадаченной физиономии солдата. Разговаривая с конюхом, Людовик все время думал об этом солдате. Неужели этот человек узнал его? Неужели это возможно через столько лет после осады Нанта? Ну, а если узнал, то в чем опасность? Нет, наверное, ничего опасного в этом нет. Бретонцы всегда любили и доверяли ему. Все, кроме д’Альбре и его людей. А если этот солдат как раз из армии д’Альбре? Это одному Богу известно.

Когда Людовик десять минут спустя вернулся в зал, солдата там уже не было. Ему стало не по себе. Но ничего нельзя было сделать раньше, чем будут готовы кони и обсохнет одежда.

Он был так занят своими мыслями, что позабыл постучаться, и, когда внезапно открыл дверь, Анна-Мария отпрыгнула от камина и прикрылась сорочкой. Она была почти раздета.

— Ой, извини, — смущенно сказал Людовик и собрался уходить. — Я буду ждать внизу.

— Не надо, — быстро проговорила Анна-Мария, — я просто испугалась, и все. Проходи и посуши свою одежду тоже.

Он подошел к камину, радуясь теплу. Одежда на нем вся была мокрая, и вообще он весь продрог. Как ни старался он не глядеть на нее, но все равно видел ее великолепно вышитую белоснежную сорочку, ее нежные босые ноги и лодыжки. Она только что вымыла лицо, оно было сейчас нежно-розовым, а свои косы расплела, и темные волосы были распущены на плечи.

Он снял камзол и повесил у огня, сбросил свои высокие сапоги и тоже поставил сушиться. Анна-Мария принесла бокал вина. Это было настоящее бургундское.

Для себя она тоже взяла бокал, и они молча выпили за себя и за то, чтобы им повезло. Она медленно потягивала вино, глаза ее поверх кромки бокала призывно улыбались.

— Счастливый этот мсье Ролан, какая у него чудесная жена, — произнес Людовик. — Такая смелая, красивая и…

— И что?

— И очень юная, чтобы подвергаться такой опасности, — сказал он неожиданно. — Анна-Мария, у тебя еще есть время вернуться.

— Ни за что!

Она поставила бокал и мгновенно очутилась в его руках. Пуховая постель была очень мягкая, очень. Когда он наконец поднялся с нее, то удивился, как много прошло времени, больше часа. Анна-Мария смотрела на него немного сонными глазами. Но что такое час, ведь годы потребовались ему, чтобы вот только сейчас его сознание навсегда покинула одна Анна и ее место полностью заняла другая. Анна-Мария — его настоящая любовь. Та, которая любит без оглядки и не думает о себе.

Она будет его женой. Она будет его герцогиней, а — возможно, когда-нибудь и королевой. Она будет матерью его детей… Очнувшись от этих мечтаний, он подпрыгнул. Ничего, ничего этого не будет, пока он не довезет ее до Блуа.

Людовик быстро надел сапоги и камзол.

— Лошади уже небось ждут.

Застегивая на ходу пуговицы, он открыл дверь и посмотрел вниз, в нижний зал. То, что он там увидел, заставило его резко отпрянуть назад и закрыть дверь.

— Боже, Анна-Мария, одевайся скорее. Спеши!

Она резко села.

— Что случилось?

— Д’Альбре! Он там, внизу. Наверное, он нас видел.

Анна-Мария охнула и соскользнула с постели к камину. Людовик невольно залюбовался ее стройным телом. Она начала поспешно одеваться.

— А что он может нам сделать?

— Пока не знаю, но этот негодяй способен на все. Я пошел за лошадьми, а ты одевайся. Я разведаю, есть ли тут еще один выход. Вот ведь проклятье, почему здесь устроено так, что дверь этой спальни открывается прямо на весь белый свет!

Он подошел к окну. Ого, как высоко! А внизу к тому же мощенный камнем двор. Он снова подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул. Потом оглянулся и облегченно кивнул.

— Его нет. И если даже он отправился за чем-то нехорошим, когда он вернется, нас уже здесь не будет. Выходи, и побыстрее. Я буду ждать.

Внизу он расплатился с хозяином и поспешил в конюшню. К своему ужасу он обнаружил, что кони до сих пор не оседланы. Впереди маячил конюх. Вне себя от ярости Людовик направился к нему.

— В чем дело, идиот, — начал он, и это были единственные слова, которые ему удалось произнести. Жестокий удар сзади по голове обрушился на него и еще один по плечу. Людовик пошатнулся, но не упал. Он успел оглянуться и увидел нападавших. Их было двое, и он бросился на них. Они сцепились в темноте, а конюх забрался на сиденье большой неуклюжей кареты и стегнул лошадей (они уже были запряжены). Карета с шумом выехала во двор.

Когда Анна-Мария несколько минут спустя сбежала вниз, поспешно одетая, с распущенными волосами под капюшоном, она услышала какие-то звуки, доносящиеся из конюшни, топот ног и выкрики. В это время кучер позвал ее:

— Мадам, сюда, скорее.

Дверка кареты открылась, она приподняла свои юбки и поставила ногу на высокую ступеньку, удивляясь, почему Людовик передумал и решил поехать в карете. Так ведь много медленнее и очень трясет.

Внутри было темно и пахло плесенью. Ее охватил ужас, когда из конюшни она услышала отчаянный крик Людовик:

— Анна-Мария, будь…

Тут его голос внезапно оборвался. Она отпрянула назад, но чья-то большая рука достала ее и усадила на подушки. Дверка закрылась, кучер крикнул и хлестнул лошадей. Карета затряслась по каменной брусчатке двора.

Та же самая рука прижала ее к сиденью, а когда они выезжали из ворот и факел на мгновение осветил внутренность кареты, она увидела знакомое лицо и узнала д’Альбре.

На лице мерзкая гримаса. Он взял ее за плечи и встряхнул.

— Если ты решила принадлежать французу, то это будет не Людовик Орлеанский.

— Куда ты везешь меня? — выдохнула она.

— В замок Шатобриан, там тебя ждет жених. Если он, конечно, захочет сейчас тебя взять. Ведь ты уже отдала Людовику Орлеанскому то, что должна была сохранить для своего законного супруга.

* * *

В Шатобриане д’Альбре вытянул Анну-Марию из кареты и за руку поволок по темному двору к потайному входу. Только несколько его солдат присутствовали при этом. По узкой лестнице он потащил ее дальше к маленькому кабинету наверху. И вскоре она оказалась лицом к лицу с Анной Французской. Та была одна и одета, как подобает истинной королеве. Анна кивнула д’Альбре и сделала знак удалиться.

Ни та, ни другая не проронили ни слова. Анна Французская предалась внимательному изучению герцогини Бретонской. Она рассматривала ее, оглядывая с головы до пят, не упуская ни малейшей детали. Понимающе усмехнулась ее распущенным волосам и беспорядку в одежде. Бретонка гордо стояла перед ней, как будто этот обзор не имеет к ней никакого отношения, не делая никаких попыток что-то поправить. Они смотрели друг другу в глаза, эти две женщины, которые любили Людовика и которые ненавидели друг друга. Между ними стояла та преграда, что обе они любят одного и того же мужчину.

— Мы приветствуем вас, — холодно заговорила Анна Французская. — Мы в восторге от вашего неожиданного решения согласиться на брак с моим братом.

— Никакого решения я не принимала, мадам, и никогда не приму, — резко выкрикнула Анна-Мария. — Меня привели сюда силой. Сюда меня привел мой подданный, который меня предал и теперь, по-видимому, стал вашим подданным.

Анна Французская подняла руку.

— Вы забыли, все ваши подданные — это подданные Франции, включая и вас саму.

Бретонка улыбнулась.

— Это еще нигде не записано. Я подам протест Папе и расскажу ему обо всем, что вы сейчас говорили. Я никогда не буду женой вашего брата.

Анна Французская была озадачена и пыталась понять, что же произошло в период, когда де Рью привез согласие герцогини на брак и заверил, что сама она прибудет в сопровождении Орлеанца, и моментом, когда к ней прискакал запыхавшийся гонец от д’Альбре и передал, что сам д’Альбре скоро будет здесь с герцогиней (он приведет ее силой), а Орлеанец его пленник.

— Почему вы отрекаетесь от согласия, которое привез нам Маршаль де Рью?

Анна-Мария колебалась. Если она скажет, что де Рью приехал без ее согласия, это может навлечь на него большие неприятности. Эх, если бы знать, где сейчас Людовик, где он… Она решила уклониться от ответа.

— У меня не было никаких намерений приезжать сюда.

— Понятно почему. Это все предательство Орлеанца.

— Нет. Он все время уговаривал меня принять ваше предложение. Он честно пытался выполнить то, что обещал.

— И что же все-таки заставило его изменить намерения?

— Не знаю. Может быть, мой поцелуй, — гордо ответила Анна-Мария, и улыбка осветила ее лицо.

Анну от ревности всю так и передернуло. Анна-Мария это увидела, и ямочки тут же засияли на ее щеках. Пусть эта надменная регентша знает, что победить можно по-разному и что герцогиня Бретонская сейчас не так уж беспомощна, как кажется. Людовик любит ее.

— Возможно, это был больше, чем просто поцелуй, продолжила она, — потому что Людовик и я… мы поженились.

— Поженились! — эхом отозвалась Анна. — Но это невозможно.

— Неофициально, — добавила Анна-Мария, — до тех пор, пока его брак с Жанной не будет аннулирован. Но тем не менее, — вкрадчиво сказала она, — поскольку король теперь знает, что мы с Людовиком жили, как муж с женой, он, конечно, не захочет жениться на мне.

Анну Французскую раздирали ненависть и ревность. Как смеет эта мерзкая Бретонка стоять здесь так гордо, с распущенными волосами, подбоченясь и вещать, что они с Людовиком любовники.

— Я никогда не поверю в это, — спокойно заявила Анна.

Анна-Мария рассмеялась.

— Вам просто хочется не верить. Но вы знаете, что это правда. Людовик любит меня!

Анна резко отвернулась и сделала паузу, чтобы взять себя в руки. Затем произнесла ровным голосом:

— Независимо от того, правда это или нет, вы все равно выйдете замуж за моего брата.

Анна-Мария была потрясена.

— Я жена Людовика и сама скажу королю об этом.

— Нет. Вы не скажете об этом королю. Он никогда об этом не узнает.

Анна-Мария бросилась к двери.

— Где король? Позовите его сюда!

Анна Французская не пошевелилась. Молча наблюдала она за Анной-Марией, а затем тихо произнесла:

— Хотите знать, где сейчас Людовик?

И замолчала, любуясь смятением на лице соперницы.

— Где он?

— Он по пути в Бурже. Его снова запрут в башне и… в железной клетке.

У Анны-Марии перехватило дыхание. Всю дорогу в Шатобриан, трясясь в карете, она гадала, что случилось с Людовиком. Она потребовала ответа у д’Альбре, но тот молчал. Теперь, глядя в злые глаза своего врага, она знала ответ.

— Вы убьете его?

— Возможно. За предательство.

— Да не предательство всему виной, а твоя ревность. Потому что ты все еще любишь его.

Анна окаменела.

— Швыряй свою идиотскую любовь ему под ноги, но не прикасайся ко мне.

Бретонка понимающе улыбнулась и кивнула.

— Я так и думала. Ты все еще любишь его. Ты не была бы женщиной, если бы смогла так легко его забыть.

— Знаешь что, ты мне надоела. Да если бы это было так, как ты говоришь, да я бы сгорела от стыда не только за себя, но и за всех женщин. Неужели ты думаешь, что у меня не хватит сил погасить в себе любовь, если ее объект недостоин этого? Если ты считаешь, что этого женщина сделать не в состоянии, то, значит, я не женщина.

Она подошла к Анне-Марии вплотную и проговорила, глядя ей в глаза:

— По отношению к Людовику Орлеанскому я испытываю два чувства, но ни то, ни другое — не любовь. Я тоскую по любви, что была между нами, это правда, мне ее не хватает. Но он оказался недостоин моей любви, и я его отвергла.

— Но ты предлагала ему свою любовь, я не сомневаюсь.

— Честь он, видите ли, свою бережет, — неожиданно мягко произнесла Анна. — Его нелепая гордость не признает компромиссов.

Затем гнев стал снова овладевать ею.

— Но воевать гордость ему позволяет. Тут его честь спокойна, когда он видит, как люди превращаются в зверей, как земля и все вокруг рушится по его прихоти. Честь и достоинство! — она уже почти кричала. — А все очень просто — сражайся и убивай, побеждай или умирай, и, если ты умер, значит, не прав. Вот так решаются все проблемы.

Она внезапно оборвала себя.

Анна-Мария задумчиво смотрела на нее.

— Но даже если ты убьешь его, то все равно не спасешь свою любовь. Освободи его!

— Зачем?

— Затем, — Анна-Мария глубоко вздохнула и сказала то, что не могла не сказать, — что я выйду за твоего брата, если ты освободишь Людовика.

Они стояли молча и смотрели друг на друга. Было очень тихо. Затем Анна, глядя прямо перед собой, подошла к столу, что находился в дальнем конце кабинета.

— Вот брачный контракт, подготовленный де Рью. Поставь свою подпись.

Анна-Мария покачала головой.

— Вначале освободи Людовика.

И, поскольку Анна колебалась, она добавила:

— Клянусь своей честью королевы Бретани, что выйду замуж за твоего брата в обмен на свободу Людовика.

Анна Французская метнулась к столу и достала перо с бумагой. Анна-Мария стояла за ее спиной и диктовала условия освобождения. Дату на документе ставить не надо, он должен быть действителен по предъявлению, в любое время. Он должен отменять все предыдущие распоряжения и означать немедленное освобождение Людовика. Анна Французская улыбнулась и послушно написала все это. Поскольку Бретонка все-таки выходит за Карла, то Людовика можно выпустить.

Наконец оба документа были подписаны. Анна-Мария зажала в руке бесценный свиток бумаги.

— Я поеду с этим в Бурже, сама. Прямо сейчас.

Анна Французская покачала головой.

— Ты сделаешь это завтра. А сегодня ты обвенчаешься с французским королем.

* * *

Анну-Марию проводили в салон, где ей предстояло нарядиться в свадебное платье. Оно уже было для нее приготовлено. Затем ее представили жениху.

Карл, увидев ее, пришел в восторг.

— Мадам, — заикаясь произнес он, — когда я впервые увидел ваш портрет, то подумал, что в мире нет никого красивее вас на этом портрете. Теперь я вижу, что ошибся. В жизни вы еще прекраснее.

Анна-Мария выслушала этот комплимент без улыбки. Она вспомнила о портретах Карла, которые ей доводилось видеть. Здесь контраст был обратный. Но она была слишком усталой, слишком несчастной, чтобы вести галантные беседы. Стоя рядом со своим большеголовым женихом в маленькой часовне, она содрогалась от отвращения, подумав о нем, как о своем муже. И чтобы как-то успокоить себя, она дотрагивалась до того места, где у нее была спрятана драгоценная бумага. Пусть будет, что будет. Свобода Людовика стоит этого.

При последних словах епископа, объявляющих их мужем и женой, глаза Анны Французской торжествующе воссияли. Муж и жена. Прекрасно. Эта Бретонка никогда уже не станет женой Людовика. Никогда. Анне даже захотелось, чтобы Людовик сейчас присутствовал здесь, на этом бракосочетании. Какое бы это было удовольствие посмотреть на его лицо. Она ликовала еще и потому, что ей удалось обмануть Бретонку. Ну, не то чтобы совсем обмануть. Анна сама не знала точно, что с Людовиком. Д’Альбре сообщил, что два его солдата задержали Людовика. Двух оказалось достаточно, так как они напали неожиданно. Вероятнее всего, он сейчас по пути в Бурже, под стражей, конечно.

Но это было не так. В этот самый момент Людовик неуклюже сползал набок с седла, двигаясь по дороге в Шатобриан. Конь бежал рысью, затем плелся шагом, потом снова бежал, когда Людовик на некоторое время приходил в себя и выравнивался в седле. Он истекал кровью. Она обильно сочилась из двух ножевых ран в спине и боку. Но на его одежде была не только его собственная кровь, потому что он оставил позади одного мертвого солдата, а другого рядом умирать.

Людовик упал лицом на лошадиную гриву, прильнул к ней, и руки его наконец повисли плетьми. Озадаченный конь остановился. Он тихо стоял посреди дороги, а Людовик лежал, и тоже очень тихо, не зная о том, что в часовне замка Шатобриан от него в этот миг навсегда уходит вторая в его жизни Анна, Анна-Мария.