34

— Это все, мисс Беннинг?

— Да, — едва смогла вымолвить я — горло как будто сдавила чья-то сильная рука. — Все.

Инспектор Роберт Таскер, высоко подняв брови, взглянул на меня, поморщился и, обхватив голову руками, помассировал виски большими пальцами. Сквозь скрещенные пальцы в меня вперился взгляд его покрасневших от усталости карих глаз. В подобной ситуации я уже много раз бывала ранее. Я ждала.

— Когда прибыла полиция, — заговорил он, — она обнаружила вас сидящей у тела миссис Баклер. Ни малейших признаков того, что вы пытались реанимировать ее.

— Я как раз прекратила это делать, — ответила я.

— Именно в тот момент? — Таскер притворно громко вздохнул и опустил глаза на лежащие перед ним бумаги. — В начале шестого утра нам позвонила соседка миссис Баклер и сообщила о шуме в соседней комнате.

Он посмотрел на меня.

— У нас есть свидетель, который видел, как приблизительно в это время вы пересекли лужайку и направились к дому миссис Баклер. Однако, когда мы прибыли спустя двадцать минут, она была уже мертва — заметьте, мертва, — а вы просто сидели рядом, словно ангел смерти. Как долго вы применяли реанимационные меры? Сколько времени?

За спиной у Таскера часы, висевшие высоко на стене, сообщили мне, что уже почти полдень. Шестью часами ранее меня арестовали по подозрению в убийстве и доставили из Дома Виолетты прямо в полицейский участок. Тут мне зачитали мои права и попросили пройти медицинское освидетельствование. Мне предложили воспользоваться услугами адвоката, но я отказалась, и меня препроводили в камеру. Приблизительно в половине одиннадцатого меня вызвали на допрос и допрашивали без перерыва больше часа, а мне хотелось только одного: свернуться калачиком и поспать. Хорошо хоть в камере я была одна.

— Под запись: подозреваемая отказывается отвечать на поставленные вопросы, — проговорил мужчина, сидящий рядом с Таскером, констебль Стивен Ноулз.

Ноулз был старше, приземистее и полнее Таскера. На его голове почти не осталось волос, чего нельзя сказать об остальном теле, судя по черным завиткам, выбивающимся из-под ворота и манжет его рубашки.

— Она была уже мертва, — выдавила я через несколько секунд. — Я пыталась спасти ее, но тщетно. Не имею ни малейшего понятия, когда начала и когда закончила реанимировать ее.

Таскер и Ноулз переглянулись. Я протянула руку, взяла кувшин с водой и поняла, что едва могу удержать его. Я вылила из него воду в стакан и залпом выпила. Когда начался допрос, кувшин был полон, а пила только я; по-видимому, лишь на меня окружающая обстановка действовала гнетуще. В кабинете, где мы сидели, не было ни кондиционера, ни окон — за час тут стало невыносимо жарко. Слишком яркий электрический свет, слишком казенная мебель, к тому же здесь воняло холодным потом и затхлым дымом. На стенах висели плакаты «Не курить», но полицейские принесли этот запах с собой, он въелся в их одежду и явился сюда, словно незваный гость.

— Похоже, в поселке вы подружились со многими стариками, мисс Беннинг. Это правда? — спросил Таскер.

— Боюсь, у меня в поселке нет друзей, ни молодых, ни старых, — честно ответила я.

— А как же миссис Баклер?

— Мы недавно познакомились.

— Это вы так утверждаете. И при этом столько денег потратили на ее собаку!

На мгновение я удивилась: откуда они узнали про Бенни? Неужели Салли рассказала? Или Мэт? Ни первое, ни второе предположение оптимизма не вселяло.

— Она была пожилой и немощной, — сказала я. — Я ничем не могла ей помочь и помогала хотя бы ее псу.

— Я бы сказал, пожилой и уязвимой, — уточнил Таскер. — Мисс Беннинг, сколько, по-вашему, стоит ее дом?

— Прошу прощения, что вы сказали? — Этот вопрос застал меня врасплох.

— Сейчас он в плачевном состоянии, но после ремонта за него можно получить тысяч двести. Может, и больше. Что скажете?

— Понятия не имею.

— Ой, бросьте! Насколько я знаю, вы и другие жители поселка постоянно получаете письма от риэлторской компании, предлагающей продать дом.

— Они никогда не называли цену.

— Тем не менее дом чего-нибудь да стоит, верно? Вряд ли дом заложен. Женщина в ее возрасте…

У меня на языке вертелся вопрос: «А какое отношение это имеет ко мне?», но я видела, что Таскеру не терпится объяснить, какое именно это имеет ко мне отношение.

— Миссис Баклер была одинокой, — сообщил Ноулз. — Вы знали об этом?

— Догадалась. Думаю, именно поэтому пес столько значил для нее.

— У мистера и миссис Уитчер тоже не было близких родственников, так?

Я заметила, что сижу, напрягшись, готовая к удару.

— Пожалуй, — был мой ответ.

— Вы с ними тоже довольно близко дружили, верно?

— Время от времени я общалась с Уолтером, когда пробегала мимо его дома. С Эделиной мы едва были знакомы. Они не принадлежали к числу моих друзей.

— Однако у нас есть свидетели, которые видели, как вы постоянно беседовали с Уитчерами. Некто миссис Стринджер утверждает, что часто по утрам видела, как вы болтаете с Эделиной у ворот ее дома.

Какая несправедливость! Меня настигли разговоры, которые я ненавидела, которые заставляла себя вести.

— После смерти Уолтера она стала поджидать меня у ворот, — призналась я. — Выбор у нее был невелик.

— Когда человек умирает, не оставив завещания, всегда возникает путаница. Хорошо, когда есть завещание. Миссис Баклер составила завещание?

— Откуда, черт возьми, мне знать? Мы лишь недавно познакомились.

Таскер откинулся на спинку своего кресла.

— Я расскажу вам, Клара, что меня беспокоит. При такой работе, как наша, становишься циничным. Когда узнаешь, что молодые люди заводят дружбу с беззащитными стариками, всегда задаешься вопросом: зачем?

Я закрыла глаза и покачала головой: какая ирония судьбы! Меня, именно меня, обвиняют в неуместном дружелюбии!

— А как насчет Джона Эллингтона? — продолжал Таскер. — Того человека, который умер в прошлую пятницу от змеиного укуса? Насколько хорошо вы были знакомы с ним?

— Никогда не встречала его.

— Уверены?

— Разумеется, уверена. — Я никогда не встречала Джона Эллингтона, пока он не нашел последний приют в больничном морге. Можно ли считать это встречей, если один из ее участников — труп?

— Но у мистера Эллингтона была семья, разве нет? Он был не один-одинешенек во всем мире, как Уитчеры. Или миссис Баклер.

Я хлопнула руками по столу, достаточно громко, чтобы оба полицейских вздрогнули.

— Объясните мне, на что вы намекаете? — потребовала я, больше не в силах мириться с нелепыми инсинуациями. — Уолтер был славным стариком, но застенчивым. Мы были знакомы лишь шапочно. Эделина мне вообще не нравилась, я всячески старалась избегать встреч с ней. Виолетту я считала милой, но мы познакомились всего несколько дней назад. К чему все эти вопросы?

Мне показалось, что между двумя полицейскими проскочила искра. Один расправил плечи, второй подался вперед, их взгляды встретились, глаза заблестели от возбуждения, когда они поняли, что добились своего: после двухчасового допроса они таки вывели меня из себя — значит, дело сдвинулось с мертвой точки.

— Давайте поговорим о вчерашнем вечере, вы не против? — предложил Ноулз. — О тайных ходах и старых меловых шахтах. Мы все проверим.

— Вы их обязательно обнаружите, — вздохнула я с облегчением — беседа продолжалась. — В этих местах мел добывали еще со времен неолита. Большинство древних разработок уже не имеют выхода на поверхность. И лишь некоторые из них обозначены на карте. Сейчас уже никто не знает о расположении и половины древних шахт.

— Может быть, вы и правы — относительно шахт, — согласился Таскер, скрестив руки на затылке, как будто мы трое просто сидели, болтая, в кафе. — Был один случай в шестидесятых. В Кенте. Однажды посреди главной улицы — как гром среди ясного неба! — открылся ствол шахты. В него упали женщина с ребенком. Тел так и не нашли.

Ноулз, который до этого лишь угрюмо слушал, подался вперед.

— Да, да, удивительно! Ну и вечерок у вас выдался, мисс Беннинг!

Я промолчала.

— Под запись…

Ради всего святого!

— Что вы имели в виду, произнося последнюю фразу, констебль Ноулз? Должно быть, я что-то пропустила.

Ноулз опять ухмыльнулся — как будто выводить из себя подозреваемого означает продвинуться в расследовании.

— Дело в том, мисс Беннинг, — ответил Ноулз, — что вчера мы побеседовали с тремя братьями Кич. И еще с Джейсоном Шортом, Кенни Брауном и Кимберли Эплин. Эти свидетели с готовностью согласились сотрудничать с нами. И их показания сильно отличаются от вашей версии.

Мне не понравился тон, каким было произнесено «вашей версии», но я сдержалась.

— Только не рассказывайте мне, что в девять часов все они мирно спали в своих кроватках.

— Нет. Они сами признались, что ночью гуляли. Видимо, они получили разрешение на отстрел кроликов в поместье Клайва Вентри.

— Они ловили ужей, — заявила я.

— Вот это они категорически отрицают.

— Разумеется — ведь ловля змей запрещена законом, — отозвалась я.

А уверена ли я сама в том, что говорю? В конце концов, двое мужчин, которых я вчера видела в поле, не очень-то походили на подростков.

— Дело в том, что доказательств этому нет: вы утверждаете одно, а они — другое. Но их все-таки шестеро.

— Они напали на меня, угрожали и преследовали. Шестеро против одной — мне было очень страшно.

— Да-да. Но, видите ли, они утверждают противоположное.

— Этого следовало ожидать.

Ноулз опять вернулся к своим записям.

— Все шесть свидетелей утверждают, что вы внезапно возникли из кустов, когда они возвращались в поселок. Они не смогли скрыть своего удивления, а вы повели себя неадекватно. Ударили ногой Натана Кича в пах, причинив ему значительные повреждения, ударили кулаком в живот его старшего брата, а потом ногой по голени, после чего убежали.

— Они схватили меня за волосы. И преследовали.

— Они говорят, что тревожились за вас. Нам известно, что у вас репутация чудаковатой особы. Они увидели, как вы исчезли под мостом, и забеспокоились. Они искали вас, но вы исчезли. Ребята еще некоторое время поискали, а потом отправились по домам.

«„Мы нужны ему“, — сказали они и покинули туннель. Кому „ему“? Клайву Вентри? Давно потерянному брату Уолтера, Солу Уитчеру? Или кому-то другому?»

— Вы уже не в первый раз угрожаете этим подросткам, не так ли, мисс Беннинг?

— Что-что?

Очередной взгляд на записи. Он перевернул страницу, потом еще одну.

— «Я училась в медицинском, — прочел он, — и точно знаю, куда нужно бить, чтобы глазное яблоко выпало из глазницы».

Он посмотрел на меня.

— Это ваши слова, мисс Беннинг? Вы говорили это 25 мая, в прошлый понедельник?

— Это они мне угрожали.

— Угрожали? Каким образом?

— Не давали мне прохода. Они угрожали мне словесно.

— Что именно они говорили?

Ерзая на стуле из-за испытываемой неловкости и молясь, чтобы полицейские не заметили моего смущения, я все рассказала им. Таскер отвернулся, Ноулз впился в меня взглядом.

— Они об этом не упоминали. Сказали, что увидели, как вы околачиваетесь у дома Уитчеров. Им стало любопытно. Они утверждают, что вы частенько этим занимаетесь. Околачиваетесь у дома Уитчеров.

Молчание.

— Мисс Беннинг!

— Молчание вам не поможет, мисс Беннинг, — заявил Ноулз.

Таскер подался вперед и положил руки на стол. Вероятно, это был жест, призванный охладить пыл Ноулза.

— Поговорим о собаке, вы не против? — спросил Таскер. — О собаке миссис Баклер. Берти, кажется?

— Бенни, — поправила я его и закрыла глаза, чтобы отогнать внезапно возникшее передо мной видение. Из холщового мешка вываливается Бенни, мертвый и мокрый.

— Омерзительный поступок, согласны? Засунуть пса в мешок со змеей. И бросить мешок в реку. Кто на такое способен?

— Древние римляне, — предположила я за неимением лучшего варианта.

Таскер поднял голову и стал сверлить меня взглядом.

— Была такая форма казни, — пояснила я. — Осужденных преступников сажали в мешок. По-видимому, в кожаный. Туда же помещали животных. Собаку, змею и кого-то еще. Кажется, обезьяну. А может, петуха. Думаю, каждое животное что-то означало, но не помню, что именно.

Я попыталась оживить в памяти уроки римской истории, но это было так давно!

— Это не все, — продолжила я, припоминая детали. — Голову осужденного обматывали шкурой волка или медведя, на ноги надевали деревянные сандалии. Каждая вещь весьма символична.

Пока я говорила, перед глазами внезапно возникла спальня доктора Эмблина. Мертвая гадюка, игрушечная обезьяна.

— И что мог натворить этот бедолага? — поинтересовался Ноулз. — Должно быть, что-то очень серьезное.

— Извините, не помню.

В этот момент раздался резкий щелчок диктофона. Закончилась четвертая по счету тридцатиминутная кассета. Таскер потянулся в кресле.

— Ладно, сделаем перерыв.

Через пятнадцать минут допрос продолжился, оба полицейских с новыми силами после порции никотина и кофе принялись за дело. Ноулз включил диктофон и сел напротив меня. Таскер остался стоять.

— Эти змеи, — начал он, опираясь о стену. — Я постоянно ломаю над этим голову.

Мы оба ожидали продолжения. Ноулз понял намек.

— Змеи появляются по всему поселку. В спальнях, в детских люльках. Я даже обнаружил одну сегодня утром у вас в погребе, мисс Беннинг. Лежала, свернувшись в клубок, в одном из ваших контейнеров. Домашний любимец, да?

— Никаких змей в моем доме не было, — заявила я.

— Тогда как она туда попала?

— Кто-то вламывается в дома и оставляет после себя змей, — сказала я. — Я видела у себя в доме незваного гостя. Я полагаю, этого человека зовут Сол Уитчер. Думаю, он зол на всех жителей поселка, а живет в своем старом доме…

— Да-да, — закивал Таскер, — но откуда они берутся, все эти змеи? Насколько я понял, большинство — это местные дикие ужи. Их в магазине не купишь.

— Кто-то их отлавливает, — ответила я. — Кто-то, кто знает их повадки и отлично ориентируется в поселке. Человек, который знает, где и когда будут ползти ужи, и места, где можно отловить гадюк.

— В вашей мусорной корзине мы обнаружили еще одну гадюку, — заявил Ноулз. — Дохлую. Это вы ее туда выбросили?

Следует отдать им должное — полиция неплохо поработала.

— Несколько дней назад я обнаружила ее прибитой к входной двери, — призналась я. — Я сочла это хулиганской выходкой. У нас в поселке бывают случаи хулиганства, иногда кто-то зло шутит. Я не думала, что об этом стоит заявлять в полицию.

— Несмотря на все то, что происходило в вашем поселке, вы решили, что не стоит обращаться в полицию по поводу очередного инцидента со змеей?

Неужели придется сообщить этим двум мужчинам истинную причину моего нежелания вызывать полицию? Озвучить то, что было написано у меня на двери белой краской? Нет, ни за что!

— Это как-то связано с семьей Уитчеров, — вновь попыталась я пояснить ситуацию. — Поговаривали, что у одного из братьев, Альфреда, был дар общаться со змеями. Может быть, Сол тоже унаследовал его. Думаю, вам следует поискать его…

— А та, другая змея — тропическая. Как вы ее называете?

— Это папуасский тайпан.

— Да, вы и раньше имели с ними дело, по свидетельству заместителя начальника полиции Хоара. Вы изучали их.

— Несколько лет назад я имела дело с австралийскими видами, но, насколько мне известно, папуасские змеи и австралийские очень похожи.

— Значит, вы знаете, как с ними обращаться?

Я отрицательно покачала головой.

— Люди не трогают тайпанов. Если только у них есть голова на плечах.

Похоже, Таскер меня не слышал.

— Дело в том, мисс Беннинг, что, по нашему мнению, единственным человеком, который знает, где найти змею, как ее содержать и брать в руки, являетесь вы, — заявил он.

Повисло молчание. Оба полицейских не сводили с меня глаз. Я сосредоточенно вглядывалась в точку на стене, как раз над головой Таскера, понимая: дело пахнет керосином.

— Что случилось с вашим лицом, мисс Беннинг? — негромко спросил Таскер.

Вот оно! Этого вопроса я ждала. Сделала глубокий вдох…

— Несчастный случай, — ответила я. — Много-много лет назад.

Мой многократно отрепетированный ответ. Обычно его оказывалось достаточно, только не сегодня.

— Какой несчастный случай?

— Я не помню. — Я мысленно приказывала себе не кипятиться. — Я была совсем крошкой.

Минутная пауза — полицейские собирались с мыслями. Таскер первым нарушил молчание.

— А когда вы повзрослели, — произнес он, — поняли, что не такая, как все, и, должно быть, поинтересовались, в чем причина. Ожог? Авария? Что?

— Мои родители никогда об этом не рассказывали. А я не спрашивала.

И первое, и второе — чистая правда. Мне не нужно было спрашивать. Ванесса сама рассказала — еще до того, как мне в голову пришло, что в моем уродстве кто-то виноват. Давным-давно я осознала, насколько разрушительным для жизни может стать необычный вид кожи и плоти. Еще до того, как я поняла, что не похожа на других, Ванесса все мне рассказала.

— И вам никогда не было интересно? — не поверил Таскер. Он подался вперед, не сводя взгляда с левой половины моего лица. — Старым пердунам, как мы с Ноулзом, все равно, как мы выглядим. Но молодой девушке… Зная свою дочь, я делаю вывод, что внешность для женщины — все. Поэтому если девушка не просто дурнушка — я вынужден произнести это, — а серьезно обезображена… Для молодой женщины, по-моему, это полный крах.

— Неужели никогда не задумывались? — подлил масла в огонь Ноулз.

Я почувствовала, как рука тянется к левой стороне лица. Это был бессознательный жест, который выработался за многие годы: я брала прядь волос и прикрывала ею лицо. Я заставила себя опустить руку. Спокойно, это не может длиться долго.

— Почему вы не сделали пластическую операцию? — продолжал Таскер. — Сейчас хирурги творят чудеса.

— Под запись: свидетель не отвечает, — констатировал Ноулз.

— Вам делали пластическую операцию? — спросил Таскер.

— Мне сделали несколько операций, — сказала я, понимая, что ответить придется. — Первую — когда мне был год, последнюю — в шестнадцать лет. Врачи полагают, что проводить еще какие-либо вмешательства нецелесообразно.

Я разглядывала свои руки. Казалось, вся кровь отлила от конечностей. Как будто они были сделаны из воска.

— Значит… — Голос Таскера раздался где-то у меня над головой. — Значит, они сделали все возможное?

Руки, напрягшись, превратились в клещи. Мне необходимо было что-то схватить.

— Если только не произойдет настоящий прорыв в пластической хирургии. Врачи считают, что риск не оправдывает возможного положительного результата. — Я слово в слово процитировала заключение последнего врача. Витиеватый вариант фразы: «Да, мы сделали все возможное».

— Вы советовались с кем-нибудь? С консультантом? С психиатром? С человеком, способным помочь вам примириться с этим? — Таскер понизил голос, нагнулся ко мне, возможно чтобы выразить сочувствие. Но когда я подняла взгляд, глаза его выдали: он от души веселился!

— Моя мать водила меня к разным специалистам, когда я была ребенком, — ответила я. — Подробностей я не помню.

Я слишком хорошо все помнила. Два психиатра, пять консультантов и специалист по коррекции поведения. Лишь покинув родительский дом, я освободилась от контактов с бесчисленным множеством специалистов и от помощи матери, страдающей комплексом вины. Помогли ли они? Честно сказать, не уверена. Не знаю, в каком бы состоянии находился мой рассудок без этой избыточной терапии.

— Я, помнится, где-то читал, что очень уродливые люди — простите, мисс Беннинг, я не хотел вам нагрубить — через какое-то время после несчастья стараются казаться невидимыми, — проговорил Таскер. — Стоит людям ощутить на себе первые любопытные взгляды, и они вообще перестают поднимать голову.

Таскер замолчал и посмотрел на Ноулза; тот, поняв намек, продолжил:

— Люди утверждают, что вы мало с кем общаетесь, мисс Беннинг. У вас нет друзей-ровесников, вы никуда не ходите, к вам никто не ходит. Очевидно, жениха у вас тоже нет.

И дальше в том же духе. Когда один замолкал, второй подхватывал. Каждый раз, нанося очередные оскорбления, они извинялись: «Простите, мисс Беннинг, но вы должны понять, такова наша работа…» Человека недалекого их сопереживания могли бы обмануть: ему сочувствуют, его понимают, вместо того чтобы беспощадно выбивать признание, как обычно ведут себя с подозреваемым козлы копы. Но мне пришли на помощь годы отработки навыков отражать подобные удары — ни один мускул не дрогнул на моем лице. Если бы дрогнул, они бы прекратили сей поток красноречия, достигнув намеченной цели.

— Если бы я всю жизнь страдал от такого обращения, я наверняка не сдержался бы и заставил всех заплатить за это.

— Чтобы хоть как-то «уравнять счет».

— Почему бы и на вашей улице не наступить празднику?

— Законом не возбраняется составлять завещание в вашу пользу. И с точки зрения закона попросить человека оставить вам все свои деньги — не преступление. Если только речь не идет о принуждении. Вы понимаете, к чему я веду?

Они оба замолчали. Хотели, чтобы заговорила я. Не уверена, что голос меня не подведет.

— Я… я никогда не просила Виолетту… — начала я. А остальных? Забыла? Ну, конечно. — Ни Уолтера, ни Эделину о деньгах. Мы о деньгах никогда не разговаривали. Мне и в голову не могло прийти, что у них есть деньги. Поверьте, не о деньгах я пеклась.

— Вы принуждали миссис Баклер составить завещание в вашу пользу?

— Нет.

— Вы предлагали ей это? Возможно, в ответ на вашу заботу о ее собаке?

— Нет.

— Вы предлагали подобное Уитчерам? В доме должно было остаться завещание? Вы его ищете?

— Я была в их доме лишь однажды. С мистером Хоаром. Мы искали Сола Уитчера, а не клочок бумаги.

— Я полагаю, вы искали завещание. Завещание, составить которое вы уговорили мистера и миссис Уитчер. А когда не нашли, решили, что попробуете провернуть это еще раз, с миссис Баклер. Видимо, она передумала, вы повздорили. Это всего лишь моя догадка — что вы убили ее собаку, желая напугать старушку. А потом попытались заставить ее подписать бумагу. Вероятно, она противилась, и вы убили ее.

Мне совершенно нечего было ответить. Такого не могло быть. Неужели они действительно думают, что…

Таскер медленно открыл лежащую на столе папку. Из нее он достал лист бумаги, помещенный в прозрачный конверт. Взглянул на него, потом повернул ко мне. Бумага была особая, хорошего качества, желтовато-кремовая, я тут же ее узнала. Я покупаю такую бумагу в Сомерсете, в судебном архиве. Насколько мне известно, больше такую нигде не достать. У меня в кабинете лежит пачка такой бумаги.

Передо мной был оригинал, доходчиво составленный документ, который я прочла за пять секунд. Последняя воля и завещание, выражаясь псевдоюридическим языком. По-видимому, его составлял человек, имеющий лишь отдаленное представление о том, каковы положения закона. Документ не имел законной силы — я поняла это за те же пять секунд. Во-первых, он не был заверен, это были просто какие-то каракули, нацарапанные дрожащей рукой Виолетты Баклер. Все свое имущество она завещала мне.

 

35

Я стояла на улице. Воздух казался солоноватым, и, судя по запаху, недалеко находилась булочная. Несколько минут я просто стояла и вдыхала свежий воздух.

Мне не было предъявлено никакого обвинения. Через несколько минут после предъявления липового завещания допрос прервали, и инспектор Таскер, к моему крайнему изумлению, заявил, что меня отпускают под залог. Еще через полчаса я вышла через парадную дверь на парковку перед полицейским участком.

Не имея ни малейшего понятия, куда идти, я направилась к выходу со стоянки. Услышала звук мотора, и через секунду со мной поравнялась машина.

Знакомый голос сказал:

— Садись.

Черноволосый сероглазый мужчина в очках, сидевший за рулем, был облачен в одежду, в которой я никогда раньше его не видела: черные брюки, галстук и белая рубашка с погонами. Он перегнулся через сиденье и открыл дверь со стороны пассажира.

— Я отвезу тебя домой, — сказал он.

Я отрицательно покачала головой. Что я чувствовала в этот момент? Не могу сказать. Стыд? Злость? Понемногу и того и другого, и еще нечто совершенно противоположное. Казалось, испаряется последняя капля надежды.

Мэт вздохнул. Он выглядел уставшим и постаревшим.

— Клара, — проговорил он, — не хочу показаться грубым, но меньше чем через три часа похороны твоей матери. Тебе нужно ехать домой. Садись.

Он был прав. Я забралась на пассажирское сиденье и закрыла дверцу. Он выехал на дорогу и порулил к поселку.

— Почему меня отпустили? — спросила я, когда мы остановились на светофоре у выезда из города. — Почему мне не было предъявлено обвинение?

Мы опять тронулись.

— У Таскера для этого недостаточно улик, — ответил Мэт, не сводя глаз с дороги. — Сегодня он понадеялся на удачу. Попытался прощупать, что тебе известно. Стандартный подход.

— Мне велели прийти через два месяца, — сказала я.

Интересно, а Мэт слышал, как меня допрашивали Таскер и Ноулз? Слышал ли он все, что мне говорили?

— Так положено. Если возникнут новые обстоятельства, тебя сразу же вызовут.

— Я не убивала Виолетту. — Я замолчала.

Похоже на мольбу о пощаде. Боже, пожалуйста, не дай мне пасть так низко! Мэт не отрывал глаз от дороги, даже несмотря на то что ехали мы не очень быстро. Раньше мне всегда было тяжело смотреть ему прямо в глаза.

— Ты считаешь, что Виолетту убила я? — задала я вопрос. — Это из-за тебя меня арестовали?

Не успели слова слететь с моих губ, как я поняла: услышать ответ я не готова.

— Нет, — после паузы произнес он. — Но я не могу просто так отмахнуться от доводов инспектора Таскера. Ты заработала репутацию отшельницы, но вдруг стала общаться с пожилыми людьми из поселка. С Виолеттой, Эделиной, Уолтером. С людьми, которые вскоре умерли.

— Уолтер, похоже, не умер, — сказала я, понимая, что хватаюсь за соломинку.

— Если это так, мы его обязательно найдем. Я уже послал людей.

— Я обзвонила примерно два десятка домов престарелых и лечебниц…

Мэт оторвал один палец от рулевого колеса.

— Мы знаем, как искать пропавших людей, — заявил он. — Но ведь тебе многое известно о змеях. Ты умеешь их ловить и управляться с ними. Большинство людей не знают даже, как к ним подступиться. Положение усугубляется еще и тем, что у тебя в подвале обнаружена живая гадюка, а в мусорном ведре — дохлая. А в холодильнике противоядие… Знаю-знаю, это распространенная практика — иметь противоядия в ветклиниках, где занимаются дикими животными. Мы проверяли.

— Но всего этого недостаточно! — возразила я, переходя на крик, но осознавая, что не в силах себя контролировать. Я и так долго сдерживалась — все то время, пока Таскер в паре с Ноулзом издевались надо мной. Теперь я уже вышла из себя. — Даже мне это известно. Да, я знаю о змеях, а еще меня видели, когда я разговаривала с двумя старушками.

— У него есть еще завещание, несомненно составленное Виолеттой, в котором она называет тебя своей наследницей.

— Этот документ — явно жалкая фальшивка! Любой мог выкрасть у меня бумагу. Все дело в моей внешности. Таскер считает меня психопаткой, потому что у меня обезображено лицо. Он полагает, что я задалась целью отомстить всему роду человеческому.

— Не стоит так переживать.

— Он уже все для себя решил. Он больше не будет никого искать. Почему он не ищет Сола Уитчера? Почему не ищет Альфреда?

— Сол Уитчер мертв.

— Что-что? Откуда ты знаешь?

— Мы проверили. Я велел ребятам уточнить это еще в тот день, когда мы обыскивали дом. Он умер в 1976 году в Кингстонской тюрьме. Его осудили в 1969-м за убийство жены.

— Элис, ее звали Элис, — подсказала я. Мэт удивленно поднял брови и искоса посмотрел на меня. Я решила рассказать Мэту о своих находках. Потом поняла, что не имею ни малейшего желания это делать. Сол умер. А я почти не сомневалась… И уже без всякой надежды спросила: — А Альфред? Полиция…

— Такого не было.

— Нет, был. Виолетта упоминала о нем. И Руби Моттрам тоже.

— Мы проверили метрические книги, документы в бюро записей актов гражданского состояния. Человек по имени Альфред Уитчер не рождался ни в этом, ни в соседних графствах. Вероятно, Виолетта и Руби ошиблись.

— Поговори с Руби.

— У тебя в ногах красная папка. Можешь достать?

Я потянулась и нашла на полу машины папку.

— Открой.

Я открыла папку и обнаружила большой портретный снимок.

— Узнаешь этого мужчину? — спросил Мэт.

Я вгляделась в цветное фото пожилого мужчины. Где-то под семьдесят. Густые седые волосы на затылке коротко подстрижены, а длинная челка падает на лоб. Раскосые голубые глаза под тяжелыми веками. Пухлые губы. В молодости он явно был красивым мужчиной. Да и сейчас остался привлекательным.

— Этот человек вломился к тебе в дом в понедельник? — спросил Мэт.

Я знала, что это не он, но тянула время. Еще раз посмотрела на снимок, прочла напечатанное в углу рост приблизительно 185 сантиметров.

— Нет, — неохотно призналась я. Ко мне в дом вломился совершенно другой человек, и лицо, которое я видела в окне дома Уитчеров, не имеет ничего общего с лицом человека на снимке. — А что?

— Это Арчи Уитчер, — пояснил Мэт. — Мы обнаружили его следы. Последние тридцать лет проживает в Южной Каролине, основал там церковь. Мы распечатали фото с церковного сайта в Интернете.

— Что значит «следы»?

— Пока не удалось установить его точное местонахождение. Однако мы наткнулись на заметку о скандале в его церкви. По-видимому, длительный пост — важная составляющая религиозного культа именно для этой церковной общины. Он призывает людей обходиться без еды по нескольку недель. Как бы то ни было, погибла молодая девушка, ходили слухи, что ее держали связанной. Ее родители за решеткой, и выдан ордер на арест Арчи. Его теперешнее местонахождение неизвестно. Существует вероятность, что он вернулся домой. Ты уверена, что видела не этого человека?

Я еще раз посмотрела на снимок, но ответ был тем же.

— Нет, — повторила я. — Человек, которого я видела, был не таким высоким. Он больше похож на Уолтера.

— Ладно, мы свяжемся с полицией штата и проверим иммиграционные карточки. Если Арчи Уитчер вернулся домой, мы его найдем. Но, честно признаться, я не думаю, что это прояснит ситуацию. Он был прав.

— Аллан Кич со своей бандой, — сказала я. — Они были там вчера ночью. Вероятно, это они ловили змей. Зачем им этим заниматься, если…

— Почему ты мне не позвонила? Я же сказал тебе: в случае чего звони мне. Разве бегать от преследователей по туннелям и заброшенным меловым шахтам не значит «в случае чего»?

— Уже было поздно. — «И с каждым разом мне все больнее и больнее с тобой разговаривать».

— Мы уже выяснили, что я «сова». — Мэт усмехнулся.

Я хотела что-то ответить, но не смогла.

Мы уже въехали в поселок и свернули на Бурн-лейн. Дальнейший путь мы проделали в молчании. Мэт остановился у моего дома.

— Спасибо, — пробормотала я, потянувшись, чтобы открыть дверцу.

И почувствовала, как его рука тронула меня за плечо. Мэт молчал, поэтому я обернулась к нему.

— Хочу дать тебе совет, — сказал он. — Не для протокола.

Я ждала.

— Прежде всего ты должна уехать, несколько дней побыть с семьей. Возьми отгулы на работе, сообщи нам, где тебя искать, но держись подальше от поселка. Дай полиции время все выяснить.

— Ладно. — Это предложение казалось довольно разумным.

— Второе, и самое важное: держись подальше от Шона Норта.

Это было настолько неожиданно, что мне требовались объяснения.

— Шона Норта не было в стране больше полугода, — сказала я. — Он вернулся только в субботу. Он не мог…

— Нет, мог.

— Не мог! На встречу со мной он приехал прямо из аэропорта. Чтобы опознать тайпана.

— Норт прошел таможенный контроль в аэропорту Хитроу еще неделю назад, в среду. С тех пор не покидал пределы Соединенного Королевства. И прибыл он не из Индонезии, а из Сингапура.

— Значит…

— В Сингапуре он делал пересадку. А вылетел из Порт-Морсби.

Мэт поднял на меня глаза, ожидая моей реакции, но название мне ни о чем не говорило.

— Это столица Папуа-Новой Гвинеи, — объяснил он.

 

36

Становилось жарко. Цвет безоблачного неба был ярко-голубым, что характерно для начала лета. Прогноз погоды обещал к обеду грозу, но пока не было и намека на непогоду. Даже ветерок стих, солнце как раз стояло в зените. Какое облегчение — укрыться в пахнущей ладаном прохладе нашей старой церкви!

«Мы сегодня собрались, чтобы проводить в последний путь нашу сестру Марион, — заговорил Эндрю, епископ Винчестерский, стоя на ступенях у алтаря, — уповая на Бога, подателя жизни, воскресившего из мертвых Господа нашего Иисуса Христа».

В церкви было полно народу — не каждый день хоронят жену архидьякона, — и все головы повернулись к пышному, усыпанному цветами гробу, который медленно везли на каталке по проходу. У алтаря каталка остановилась, и мы, идущие за гробом, заняли свои места. Только тогда я осознала, что около двух сотен пар глаз смотрели, как я иду по проходу за гробом своей матери, и продолжают смотреть.

«Христос воскрес из мертвых, — цитировал епископ, — первенец из умерших. Ибо как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых».

Служба была долгой, уверена — красивой и волнующей, но я мало что слышала. Я не отрывала взгляда от кафельного пола. От старой квадратной, местами терракотово-красной, местами темно-коричневой плитки. На каждой шестой или седьмой плитке имелся простой рисунок: круг с четырьмя исходящими из него черточками, похожими на мечи, равноудаленными друг от друга.

Четыре расходящихся луча, объединенные общим центром. Четыре человека, которые в последнее время вошли в мой закрытый мирок, либо умерли, либо были к этому очень близки. Джон Эллингтон, Виолетта Баклер, малышка София Хьюстон и обитатель длинного дома. Двое стариков всю жизнь прожили в этом поселке, но София совсем еще крошка, ее семья недавно сюда переехала. У Паулсонов тайпан был обнаружен в детской спальне. Если существует какая-то связь, реальный эквивалент общего центра, то я этого не вижу. И сами жертвы, и способ воздействия кажутся совершенно не связанными между собой.

И чем больше я над этим думала, тем меньше взаимосвязей находила. Джона Эллингтона лишили жизни намеренно. Если предположение Шона верно, Эллингтона ударили по голове и вкололи ему змеиный яд, после чего он утонул. В случае с Софией гадюку просто подбросили в колыбельку: девочка могла умереть, а могла и избежать смерти. Воля случая. В доме у Паулсонов обнаружена дохлая гадюка, а пожилой доктор Эмблин получил травму головы. Неужели он должен был умереть так же, как и Джон Эллингтон? Сначала ударили по голове, чтобы обездвижить, потом вкололи бы смертельную дозу змеиного яда… Неужели убийце помешали и ему пришлось бежать? Однако тайпан был обнаружен в детской комнате. Все могло закончиться трагически, но, к счастью, этого не произошло. Воля случая. Никакой связи.

Но Виолетту лишили жизни уже преднамеренно. Я абсолютно уверена, судя по ранке и отекам, что женщину укусила змея. Причем это больше похоже на укус гадюки, чем тайпана (исходя из картины отравления, описанной Шоном). Неужели Виолетте тоже вкололи большую дозу яда? Полагаю, вскрытие покажет. С другой стороны, Виолетта старше, она более хрупкая, чем Джон Эллингтон, — может, ей и не нужна была такая большая доза? И потом, на подушке, у ее головы, — следы крови и рвотных масс, на той подушке, которая, возможно, «помогла» ей быстрее расстаться с жизнью. В смерти Виолетты нет никакой случайности, я знала это. Убийца действовал наверняка.

Но если рассмотреть эти нападения в совокупности, они кажутся… не связанными друг с другом, не просматривается никакой закономерности. Никакой видимой связи. Похоже на поступки человека с помутненным, больным сознанием.

«Если бы я решилась убить четырех человек, Мэт Хоар, я бы намного лучше подготовилась!»

В церкви стало тихо, и на секунду мне показалось, что я выкрикнула эти слова вслух, но никто не обращал на меня ни малейшего внимания. И тут ожил орган. Прихожане встали и запели. Гимн выбирала Ванесса — один из маминых любимых. Я не могла присоединиться к поющим. Не могла оторвать взгляда от кафельного пола.

Четыре меча, четыре подозреваемых. Первый — Аллан Кич, а его пособники — банда брата. Они оболгали меня, заявив, что видели, как я околачиваюсь у дома Уитчеров. Мерзкая компашка, я почти не сомневалась, что дохлая гадюка на моей входной двери — их рук дело. Но действительно ли они способны на убийство?

Второй — старик, которого, кроме меня, никто не видел. Он влез в мой дом, оставил после себя змею. Разумно предположить, что именно он орудовал в остальных домах. Я решила, что этот старик, учитывая его возраст и внешность, — один из братьев Уитчеров. К тому же я видела его в доме Уитчеров. Это не Сол и не Гарри — оба, несомненно, мертвы. На Арчи он абсолютно не похож. Альфреда никогда не существовало. Оставался только Уолтер.

Третий — Шон Норт, этого очень хотел бы считать виновным Мэт. К огромному моему облегчению, Мэт не желал видеть меня в роли убийцы. Но относительно Шона он ошибается. Сердцем я это знала. Чем бы Шон ни занимался в Папуа-Новой Гвинее, он бы никогда не мучил так змей, как это происходило с ними в нашем поселке. На людей ему и правда наплевать, но Шон Норт никогда бы не обидел животное.

А кто четвертый? По-видимому, я. Таскер и Ноулз считают, что я враг человечества номер один. Психопатка, желающая отомстить за страдания, испытываемые с детства. И делаю я это, чтобы привлечь к себе внимание, которого мне так не хватает. Я паразит, который охотится на немощных стариков, обещая им уход и помощь взамен на земные блага. Против меня и улики есть: две гадюки, живая и дохлая, которых нашли у меня в доме, моя ДНК на теле Виолетты, не говоря уже о фальшивом завещании.

Все это дело представляет собой непонятную комбинацию продуманных шагов и случайных событий. Умение получить яд гадюки, а потом шприцом ввести его человеку свидетельствует о крайней изощренности преступника, не говоря уже о навыках обращения с самой ядовитой в мире змеей. Однако тот, кто напал на дома Хьюстонов и Паулсонов, полагался на удачу. Кого мне искать? Умного убийцу? Или наоборот?

А бедняжка Бенни, вынужденный сражаться один на один с ядовитой змеей, после того как их вместе бросили в реку! Что, скажите на милость, все это значит? И зачем ловить гадюк, если у убийцы в распоряжении есть тайпан, а может, и парочка этих змей? А что, если он приберегает папуасскую змею для эффектного финала?

На этой стадии размышлений узор под ногами меня уже практически загипнотизировал. Четыре меча — четыре подозреваемых, четыре жертвы. Круг в центре рисунка знаменовал собою страдания, которым подвергли жертв. Эфесы мечей почти соприкасались, образовывая внутренний круг. Неужели между жертвами есть связь, которую я не могу определить? И если я смогу это сделать, выведет ли она меня на настоящего преступника?

Мы опять встали. Мой зять и пятеро прихожан подняли гроб на плечи и понесли назад по проходу, на солнечный свет и еще немного через церковное кладбище. Короткий, медленный путь. Мамин последний.

«… прах к праху, земля к земле, имея надежду на воскрешение к жизни вечной».

Папа читал молитву над телом своей жены, которое опускали в могилу. Ванесса бросила на гроб распустившуюся белую розу и кивнула — Джессика и Абигейл сделали то же самое, только их розы были еще в бутонах. Подобным мелочам Ванесса уделяет особое внимание. У меня в руках цветов не было, поэтому я наклонилась к краю могилы, чтобы взять в руку горсть суглинистой земли.

— Клара, мы приготовили это для тебя.

Ванесса опустилась возле меня на колени, испачкав новое черное шелковое платье. Она что-то протягивала мне, я сначала не смогла разобрать что…

— Девочки собрали их сегодня утром, — сказала она. — Твои любимые, не так ли? Раньше были…

Я прищурилась и взяла составленный дома букет. Ванесса помогла мне подняться, как-то мне удалось протянуть руку и разжать пальцы. Я не видела, как упали в могилу стебли с крошечными голубыми цветочками.

Все, стоявшие вокруг могилы, стали бросать горсти сладко пахнущей земли, которая согреет последний приют моей матери. Я безудержно рыдала на плече у старшей сестры, люди останавливались, бросали землю, и казалось: каждый отдает частичку себя, чтобы мама упокоилась в своем долгом одиноком сне.

И когда почти все закончилось, когда незабудки скрылись под слоем земли, я поняла, что наконец сделала для мамы хоть что-то. Я простила ее.

 

37

Все приглашенные на поминки разошлись, даже Ванесса с семейством вернулась к себе домой, оставив нам с отцом полный холодильник оставшейся еды и полный дом печали. После позднего ужина, во время которого ни мне, ни отцу еда не лезла в горло, отец отправился отвечать на соболезнования. Его кабинет располагался в задней части дома, окна выходили в сад. Оттуда он не мог видеть, что напротив нашего дома дежурит полицейская машина. Несмотря на заверения Мэта, я понимала, что остаюсь для Таскера главной подозреваемой.

Я поднялась в свою прежнюю спальню. Как и советовал Мэт, я взяла на работе отпуск на неделю и уже стала задумываться над тем, чем же теперь буду заниматься. Работать, спать и бегать. Это было мне знакомо. Я открыла свой ноутбук, вошла в поисковую систему «Гугл» и ввела словосочетание «пытки римлян». Как и предполагал Мэт, ниточка «Уитчеры» никуда не привела. Нужно было подойти к делу с другой стороны.

Система выдала множество ссылок, но ни одна не оказалась полезной. Тогда я набрала на клавиатуре «собака, змея, обезьяна» и, ни на что особо не надеясь, дала команду «найти».

И увидела латинскую фразу, которую тут же вспомнила, несмотря на то что прошло столько лет. «Poena cullei» — наказание кожаным мешком. Как я и думала, подбор животных — змея, собака, обезьяна и петух — имел глубоко символическое значение. Змея, как правило гадюка, считавшаяся одной из самых страшных тварей в Древнем Риме, была выбрана потому, что у этих рептилий рождение потомства часто знаменовало смерть матери. Собака в те времена являлась презренным животным, поэтому самым страшным оскорблением для римлян были слова «хуже собаки». Петух, предположительно, — птица, лишенная всяких родственных чувств, в то время как обезьяна символизировала полностью деградировавшего человека. Презрение? Деградация? Причина смерти собственной матери? В этом был некий страшный смысл, потому что наказание «poena cullei» применяли к осужденным за отцеубийство. Убийство самого близкого кровного родственника — несмываемый грех.

Не слишком-то приятное чтиво, особенно в день похорон матери.

Но какое отношение это могло иметь к Виолетте? Неужели кто-то считает, что она убила близкого родственника? И какое отношение это имеет к происходящему в поселке? Джона Эллингтона нашли в своем пруду, по пояс в воде. Его укусила змея (а может, и не укусила), потом его чуть не утопили. Но…

Я долго ломала голову над этим, но смысл ускользал от меня. Может, ниточка «Уитчеры» никуда и не привела, но «poena cullei» вообще не дала мне ни малейшей зацепки.

Две жертвы плюс две предполагаемые жертвы. Пока малютку Софию оставим в покое (я понятия не имела, как она вписывается в картину происходящего). Но я не могла избавиться от ощущения (о местонахождении тайпана подумаю потом), что истинной целью убийцы в ту ночь был Эрнест Эмблин, самый старший член семьи Паулсонов.

Я вспомнила крики, пронзившие ночную тишину, вспомнила, как Паулсоны стали выбегать из дома: дети плакали, отец едва мог идти, дед пребывал почти в невменяемом состоянии. Всего за несколько часов до этих событий Эрнест Эмблин сидел в доме у Клайва Вентри, был один из той пятерки стариков, что расположились у дальнего конца стола. На их лицах была написана тревога. Нет, не тревога — страх.

Неужели разгадка связана с этими стариками? Таскер и Ноулз интересовались, не охочусь ли я на стариков, не втираюсь ли к ним в доверие. А что, если они правы и на стариков открыта охота? Только с мотивом ошиблись?

Было четыре случая нападения змей. Джон Эллингтон, Виолетта и Эрнест Эмблин — пожилые люди. Я вспомнила кафель на полу церкви, четыре эфеса, образующих круг. Что-то случилось давным-давно, в далеком прошлом, с этими людьми — что-то такое, что их объединило.

«Не спрашивайте меня о той ночи, дорогая. Я так и не узнала, что произошло».

«Что-то странное было в том пожаре».

Я опять вернулась к пожару 1958 года, в результате которого — сразу или чуть позже — погибли четыре человека, а три брата Уитчер покинули поселок. Что же произошло той ночью, отозвавшись эхом пятьдесят лет спустя? Я порылась в сумочке и нашла блокнот. Несколько дней назад в библиотеке я сделала выписки из газетных заметок о пожаре и о смерти Джоэля Моргана и Ларри Ходжеса. Я просмотрела свои записи, потом сошла вниз, прошлась по дому, который казался слишком тихим, и постучала в дверь отцовского кабинета. Открыла ее. Отец повернулся ко мне и попытался улыбнуться. Перед ним лежал чистый лист бумаги. Он не написал и слова.

— Привет.

— Привет, солнышко. Прости, я не должен был оставлять тебя одну, тем более в такой день.

Горе легло на плечи отца тяжким грузом. Казалось неподобающим думать и говорить о чем-то другом, кроме как о маме. Но разве у меня был выбор? Мне тоже было тяжело.

— Можно задать тебе вопрос? — спросила я, усаживаясь рядом с ним. — Это не касается… нашей семьи. Но это очень важно.

Он кивнул, даже немного посветлел лицом, как будто был рад отвлечься. Я рассказала о пожаре, о погибших людях, а потом спросила у отца, чем именно в пятидесятые годы в дорсетской глубинке мог заниматься американский проповедник-пятидесятник.

— В Соединенных Штатах много чего происходило на рубеже двадцатого века, — ответил отец, не решаясь смотреть мне прямо в глаза. Он чуть нахмурился, как будто погрузился в воспоминания о давно забытом. — Образовывались новые течения, происходили расколы, радения «возрожденцев». Появилось много харизматических церквей. Истоки движения пятидесятников, несомненно, следует искать именно там.

— Но пожар случился полстолетия спустя.

Отец поднял руку — проверенный годами жест, требующий, чтобы я замолчала.

— Через какое-то время эти движения умирали, — пояснил он. — Некоторые группы подвергались гонениям, а позже, году в 1945-м, мы стали свидетелями возрождения некоторых движений. Это стало следствием Второй мировой войны. Некоторые секты видоизменились, но всем им были присущи энтузиазм, граничащий с фанатизмом, очень узкое, буквальное понимание положений Библии и вера в то, что Господь Бог наделяет человека сверхъестественными способностями. Ты знаешь, что такое «искра Божья»?

— Дар, если не ошибаюсь. Божий дар.

Отец кивнул.

— Члены этих сект веровали в то, что такой дар ниспослан человеку Богом. Некоторые группы называли это знамением, но все имели в виду одно и то же.

— А что это за дар, что за знамение?

Отец пожал плечами.

— Дар исцелять больных, например. В основном безобидные вещи. Дар разговаривать на непонятном языке — об этом известно многим.

— Значит, когда люди в церкви вскакивают со своих мест и начинают горланить какую-то тарабарщину — это и есть дар Божий, знамение?

Отец улыбнулся.

— По поводу языков написана целая гора литературы. С одной стороны, есть люди, которые считают, что слова святого Павла, когда он повествует об апостолах, говорящих на странных языках, — это всего лишь свидетельство умения говорить на разных языках, необходимого для распространения учения Христа.

— Логично.

Отец кивнул.

— Эти люди верят в то, что дар Божий был ниспослан человечеству на короткий период времени, сразу после смерти Христа, и что сегодня нелепо говорить о каком бы то ни было Божьем даре. С другой стороны, есть люди, верующие в искру Божью, в знамения. Эти знамения, по их утверждениям, вечны, и то, что ты называешь тарабарщиной, — на самом деле язык ангелов.

— Знаешь, слово «знамение» я где-то слышала. — Я потянулась и вытащила записную книжку. Пролистала, нашла эпитафии, высеченные на могиле четверых погибших мужчин. — Взгляни, вот эпитафия на могиле Ларри Ходжеса. «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения».

— Это Евангелие от Марка, если мне не изменяет память. Да, эта надпись явно свидетельствует о том, что тогда в вашем поселке образовалась секта, члены которой верили в «искру Божью».

— В этом было что-то необычное?

— Необычное — несомненно, но не неслыханное. Чьи это надгробия?

Я подалась вперед. Отец разглядывал эпитафию на могиле преподобного Фейна. «Но он придет к нам и, как поздний дождь, оросит землю».

— Вот теперь я вспомнила, — сказала я. — В газетах тоже говорилось о том, что он был членом церкви Позднего дождя. Зачем, какой…

Я запнулась. Мне не понравился взгляд отца. Он снял очки для чтения и откинулся на спинку кресла.

— Скажем так, данное название заставляет насторожиться, — наконец произнес он. Он взял со стола очки и полез в карман брюк. — Церковь Позднего дождя была основана в сороковых годах в Канаде. Время приблизительно то же.

Он достал из кармана носовой платок.

— Этот преподобный Фейн, вероятно, один из первых ее служителей.

— Никогда не слышала о «Позднем дожде». Что это означает?

— «Поздний дождь» означает летний дождь, способствующий созреванию урожая, — пояснил отец, протирая одну линзу, затем вторую. — В данном контексте это означает последние дни перед концом света. Люди, организовавшие это движение, верили, что в последние дни на земле будет множество знамений. Верование это и по сей день остается незыблемым.

— Эта церковь существует до сих пор?

— Представь себе! Со временем ее первоначальная доктрина стала не такой жесткой. Наиболее благоразумные последователи отделились и основали новые движения, отказавшись от наиболее спорных канонов. Широко известно, что эти люди объективно положительно влияли на харизматическую церковь и церковь пятидесятников. Церковь Позднего дождя живет и процветает. Я бы сказал, ею руководят в основном набожные, исполненные благих намерений люди, которые крепки в своей вере и делают много добра.

— Значит, если преподобный Фейн был представителем церкви Позднего дождя, это не значит, что он совершал что-то дурное?

Отец отрицательно замотал головой.

— То, что я тебе рассказал, относится к сегодняшней церкви. Конец сороковых — начало пятидесятых был периодом становления этой церкви. А это совсем другая история.

— Расскажи.

— К движению примкнули несколько очень сомнительных личностей. Это были люди, которые искренне верили — или делали вид, будто верят, — что конец света не за горами. Лидеры движения называли себя спутниками Илии-пророка, по всеобщему мнению избранными Богом святыми, ниспосланными указать путь праведникам в последние дни мира. Они верили, что обычные правила жизни больше неприменимы.

— Культ конца света?

Отец водрузил на нос очки.

— Я обычно не люблю применять слово «культ» по отношению к церкви, но что касается твоего преподобного Фейна, то он, скорее всего, был опасным человеком. Идеологи этого движения, как известно, использовали очень необычные обряды, имеющие отношение к оккультизму.

Он встал. На мгновение мне показалось, что он потерял интерес к беседе. Или решил, что на сегодня уже довольно разговоров не о маме. Но отец прошел в другой конец кабинета и открыл двойные дверцы одного из книжных шкафов, стоящих вдоль южной стены. Полки были заставлены коробками. Через пару минут он вытащил одну из коробок, принес и поставил ее на стол и сдул с нее пыль.

— Уже двадцать лет не открывал ее, — сказал он. — В конце семидесятых я читал курс лекций о харизматических церквях. Собрал образцы весьма необычных изданий. Очень мне запомнился один парень. А вот и его творение. Что скажешь?

Он протянул мне черно-оранжевую брошюру. На обложке я увидела небрежный набросок, изображающий пожар. В брошюре было пятьдесят листов. Ее написал преподобный Франклин Холл. Я взглянула на заглавие, потом посмотрела на отца.

— Рецепт воскрешения мертвых? — удивилась я.

Отец усмехался.

— Перед тобой пример одной из крайностей, — пояснил он, — в какие впадали приспешники церкви Позднего дождя во времена становления этого движения. У нас есть свидетельства того, что они пытались излечивать больных при помощи поста, увлекались астрологией, левитацией, твердили, что огонь и дым — высшие воплощения. И изгоняли демонов.

Я подняла глаза.

— Изгнание нечистой силы? — переспросила я, вспомнив рассказ Виолетты о том, что произошло с Альфредом. Впрочем, никакого Альфреда, если верить Мэту, не существовало.

— Если полагаться на свидетельства преподобного Холла. Он рассказывает о том, что творилось в Сан-Диего в 1946 году. Тысячи людей соблюдали строгий пост, в некоторых случаях длившийся около двух месяцев. По словам Холла, демоны изгонялись, помешанные исцелялись, раковые опухоли рассасывались, калеки начинали ходить, а мертвые возвращались к жизни.

— Ничего себе заявление!

— И не он первый. Основателем этого движения считается некий Уильям Бренем. Описывается случай, как он в Финляндии в сороковых годах воскресил из мертвых ребенка. Мальчик погиб в результате аварии. А Бренем его оживил.

«Его оживил». Почему от этих двух простых безобидных слов мне стало не по себе? Если бы я была наделена даром оживлять людей, воспользовалась бы я им?

Я взглянула на брошюру, которую дал мне отец, и стала неторопливо ее листать.

— И как это делается? — спросила я, толком не зная, зачем мне это нужно.

— Никакого дьявольского секрета, — ответил отец. — Любой, кто тешит себя надеждой спуститься в склеп и устроить там некое действо, будет весьма разочарован. Насколько я помню, главная идея состоит в том, что, когда Христос говорил о воскрешении, он имел в виду не духовное, а физическое воскрешение.

— «Я верую в воскрешение тела», — автоматически процитировала я.

— Точно, — кивнул отец. — Но пойми главное: я по нескольку раз в неделю повторяю в церкви то же самое. Однако преподобный Холл идет дальше и утверждает, что, обладая достаточной верой, после прохождения целого ряда испытаний можно воскресить мертвых здесь, на земле. И не нужно ждать второго пришествия.

— А он объясняет, как это проделать?

— В детали он не вдается, но, если мне не изменяет память, ключ к успеху — усердная молитва и постная литургия.

— Постная литургия?

— Значительный период времени, чуть ли не несколько недель, следует голодать и молиться. Не могу сказать, что мне самому это очень бы нравилось.

Я вспомнила, что Мэт рассказал мне об Арчи Уитчере, о его непомерно долгих постах в Южной Каролине, об умершей вследствие этого молодой девушке. Выходит, последователей наиболее радикальной ветви Позднего дождя хватает и в наше время.

— Ты выглядишь уставшей, милая, — сказал отец.

Я улыбнулась ему. Вряд ли у меня был такой же усталый вид, как и у моего отца.

— Еще один вопрос, и я отстану. — Я сунула свой блокнот прямо ему под нос. — Остальные эпитафии, что они означают? Имеют ли отношение к этой секте Позднего дождя?

Отец несколько секунд изучал надписи.

— Подай мне, пожалуйста, большую черную книгу, — попросил он.

Я потянулась через стол и взяла огромную Библию в кожаном переплете. Сколько я себя помню, эта книга всегда лежала на одном и том же месте на письменном столе отца. Он стал листать страницы.

— А, вот, нашел. Как я и думал. Это Евангелие от Марка. Полный текст звучит так: «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здо…» Что? — Отец внезапно перестал читать. Его поразило выражение моего лица. — Клара, в чем дело?

— А что ты скажешь об этом? Об эпитафии на надгробии Питера Морфета? «Се, даю вам власть». Узнаешь?

— Кажется, это из Евангелия от Луки. — Отец опять стал листать страницы. — Нашел. Глава десятая, стих девятнадцатый: «Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам». Ты скажешь мне, что все это означает?

— Преподобный Фейн был укротителем змей.

Отец казался встревоженным.

— Опять змеи?

— Одна старушка, Виолетта, упоминала о змеях, когда мы говорили о церкви. Я тогда не поняла, что она имела в виду, но теперь мне все ясно. Фейн мог привезти с собой из Штатов ядовитых змей. Тогда, в пятидесятых годах, таможенный контроль был не настолько строг, как теперь. Но что-то пошло не так, и погибли люди. Двое умерли предположительно от сердечной недостаточности. Держу пари, не это причина смерти. Могу поспорить, что оба умерли от укусов змей.

— Нет никаких свидетельств того, что члены церкви Позднего дождя укрощали змей. Люди, которые этим занимаются, принадлежат к совершенно другому течению.

— Но оба эти течения — ответвления от церкви пятидесятников. Это же одно из знамений, верно, — власть брать змей? Если эти люди верили в знамения, могли же они попытаться?

— Клара, это случилось пятьдесят лет назад. Какое это может иметь отношение…

— У некоторых хорошая память. — Я встала. — Спасибо, папа, ты выдающаяся личность. Пойду поищу в Интернете, посмотрим, что удастся накопать.

Отец вздохнул.

— Официальное название секты, укрощающей змей, — Церковь Божья с Сопровождающими Знамениями, — сказал он. — Клара, ты уверена, что сейчас именно над этим нужно ломать мозги? Нам всем нужно время для скорби. Ты ничего не хочешь мне сказать?

Я отчаянно желала убраться из кабинета, но лицо отца выражало озабоченность.

— Мне кажется, я уже давно скорблю о маме, — призналась я. — И думаю, что еще долго буду скорбеть. Но сейчас мне нужно переключиться. А сказать мне нечего.

Отца совсем не обрадовал мой ответ, но что он мог поделать? Удержать меня силой? Я вернулась в спальню, и на мой первый запрос о Церкви Божьей с Сопровождающими Знамениями в Интернете нашлись сотни ссылок. Движение возникло почти одновременно в двух разных регионах США. В начале двадцатого века преподобный Джордж Хенсли во время воскресной мессы в штате Теннесси схватил живую гремучую змею. И это было только началом.

Примерно тогда же в Алабаме проповедник по имени Джеймс Миллер продемонстрировал то же самое. Движение распространилось в южных штатах. Джордж Хенсли умер в 1955 году от укуса гремучей змеи.

Я вспомнила саркастическое замечание Мэта, что укротители змей погибают от змеиных укусов. И настойчивые расспросы доктора Эмблина о том, откуда к нам мог попасть тайпан. Он интересовался, не мог ли тайпан быть завезен сюда из Северной Америки. И немного успокоился, когда мы заверили его, что не мог. Стоило раньше попытаться узнать о том, что происходило в 1958 году.

Укрощение змей, изгнание дьявола? Я кое-что вспомнила. Схватила блокнот и листала, пока не нашла биографию преподобного Джоэля Фейна. Он изучал в университете античную культуру. И знал о «poena cullei». Фейн умер пятьдесят лет назад, но, похоже, его дело живо до сих пор.

Часы показывали девять вечера. Я знала, что вскоре отец отправится в постель и проведет несколько часов за чтением. Я подошла к окну. Полицейская машина без опознавательных знаков не сдвинулась с места. Мне очень хотелось пойти прогуляться, я чувствовала себя попавшей в ловушку. Взяла мобильный телефон, проверила сообщения на домашнем. Как ни странно, сообщений было несколько, все оставлены сегодня рано утром. Два от Ванессы, одно от папы, одно из клиники. Коллеги выражали надежду, что погребальный обряд был совершен надлежащим образом и что скоро я вернусь (когда буду готова, конечно) к работе. Следующее сообщение было от Салли.

«Клара, привет, — зазвучал ее голос. — Знаю, что у тебя голова занята совсем другим, но, мне кажется, это важно. Эрнеста Эмблина сегодня выписали, я заглянула к нему. Мы заговорили об Эделине, и Эрнест вспомнил, что раньше она убирала во многих богатых домах поселка. И всегда оставалась там дольше, чем требовалось. Так сказать, сверхурочно. По-видимому, жаждала компании, но потом целыми неделями не появлялась на работе и вообще в поселке. Эрнест подозревает, что она страдала серьезным умственным расстройством, но ему так и не удалось убедить ее обратиться к врачу. Разумеется, в то время люди относительно мало знали об умственных расстройствах. Как бы то ни было, Уолтер в одиночку пытался справиться с ее состоянием. Вероятно, держал взаперти. С этой стороны большинство людей Уолтера не знали».

Салли помолчала, переводя дух.

«Ну ладно, — продолжила она. — Надеюсь, что сегодня все пройдет как подобает. Я столкнулась с Мэтом, и он сказал, что ты уехала на несколько дней. Позвони, если понадобится моя помощь».

Салли, казалось, уже собиралась закончить, но все же заговорила опять: «Помнишь, я сказала, что Эделина убирала в домах? Люди слышали, как она хвасталась, что у нее есть ключи от большинства домов поселка. Так что, если хозяева не сменили замки и если эти ключи все еще находятся в доме Уитчеров, — это объясняет, как преступник пробирается в дома».

Салли попрощалась, раздался сигнал отбоя. Еще два сообщения. С кассеты зазвучал знакомый и очень характерный голос. «Клара, это Шон Норт. Сейчас четверг, восемь утра…»

В восемь утра в четверг меня уже арестовали. Интересно, а Шон знает, что его тоже подозревают? «Можешь мне перезвонить? — спросил он. — Мне нужно с тобой поговорить. Или заезжай, я сегодня весь день буду дома, и большую часть завтрашнего дня. До встречи».

Я нажала на кнопку, чтобы прослушать последнее сообщение.

«Мисс Беннинг, это Дениз Томпсон из приюта Паддоке. Прошу прощения, что не смогла перезвонить раньше, но у нас тут возникли неотложные дела и ваше сообщение затерялось. Вы спрашивали о пациенте Уолтере Уитчере. Часы посещений у нас с десяти до двенадцати и с двух до четырех. Уолтеру в последнее время нездоровится. Не хотелось бы вас пугать, но, если желаете с ним повидаться, поторопитесь».

 

38

Я заскочила в кухню и схватила с крючка ключи от старой маминой машины и от гаража (в четырехстах метрах от дома), где она стояла. Припарковаться на нашей оживленной улице всегда было нелегко, а если учесть, что у нас у всех четверых были автомобили, — вообще невозможно. Понадобился еще один гараж. Я припустила через сад, открыла калитку, прошла по узкому берегу реки и оказалась в соседском саду. Пересекла лужайку и проскользнула через калитку на улицу. В полицейской машине никто не шевельнулся. Я нырнула в переулок и вскоре была в нашем гараже.

Спустя час я уже парковала машину. Был прилив, я слышала, как волны разбиваются о скалы внизу, метрах в пятидесяти. Маленький домик, казалось, был погружен во мрак, но мне почудилось, что в глубине мерцает свет. Я обошла вокруг дома, гравий хрустел у меня под ногами. За домом в траве стояли деревянный стол и два кресла. На столе горела свеча. Сад был небольшим, лужайка — метров двадцать, за низким заборчиком — обрыв. Высокий мужчина, сидевший за столом, ждал, пока я подойду. Когда я приблизилась настолько, что смогла увидеть отблеск лунного света в его черных глазах, он произнес:

— Мне нельзя с тобой разговаривать.

Он поднес маленькую бутылочку ко рту и сделал глоток.

— А мне посоветовали не общаться с тобой, — призналась я, переходя на «ты».

Он поднял бутылочку.

— Будешь? — спросил он.

— Ты в субботу прилетел вовсе не из какой-то Индонезии, — заявила я. — Ты прилетел из Папуа-Новой Гвинеи. Полиции известно, что тайпан прибыл именно оттуда.

Шон еще глубже утонул в кресле.

— Об этом известно только потому, что я так сказал. И какая разница, откуда я прилетел? В самолет живую рептилию контрабандой не пронесешь.

Если Шон и был виноват, то он невероятно умело это скрывал.

— Значит, ты был в Папуа-Новой Гвинее? — уточнила я.

— Был. Провел там целых десять дней со своим директором, планируя снять очередной цикл фильмов. Цикл из шести программ, все об островах.

— Зачем же ты сказал, что был в Индонезии?

Шон вздохнул.

— В Штатах есть парень, тоже герпетолог, который вот уже много лет вынюхивает, каковы мои планы. Каждый раз, когда он узнает о задуманных мною проектах, старается меня опередить. Он, разумеется, все делает задешево, поэтому может «десантировать свои войска» намного быстрее меня. Он снимает дерьмовые передачи, но стоит ему затронуть актуальную тему — и мне уже нет смысла ее раскручивать. Отсюда и выдуманная поездка в Индонезию. Просто пытаюсь сбить его со следа.

— Да?

— Поверь мне, Клара, с моей внешностью через таможню не пронесешь и маникюрные ножницы, что уж говорить о смертельно опасной змее. Длинноволосого мужчину в джинсах и футболке останавливают и обыскивают перед каждым полетом. Съемочная группа постоянно шутит: чтобы пройти со мной таможню, нужно выезжать заранее.

Он поднес бутылку ко рту, не сводя с меня глаз. Полиция проверит его показания, поговорит с директором, установит, существует ли герпетолог-конкурент. Мне это ни к чему. Я и так знаю, что он сказал правду.

— Будешь? — снова предложил он.

Я задумалась. На пару секунд.

— Буду, пожалуй.

Он встал, жестом пригласил меня присесть и исчез в доме. Вспыхнул свет, через приоткрытую дверь я видела очень маленькую аккуратную кухоньку. Я повернулась, чтобы посмотреть на океан, и услышала, как хлопнула дверца холодильника. Чайки летели на север, к морю, и, пролетая, отбрасывали черные тени на лужайку.

Жара сменилась прохладой, но воздух был недвижим. Я слышала, как вернулся и занял свое место Шон. Он протянул мне бокал и бутылку с ликером янтарного цвета. Я поставила бокал на стол и глотнула прямо из горла, как это делал Шон. Легкий, изысканного вкуса напиток ожег мне горло, это ощущение застигло меня врасплох. Я ожидала чего-то более густого, крепкого.

— В холодильнике у меня есть вино, если хочешь, — предложил Шон.

— И ликер сгодится. Мне нравится, — честно призналась я. И через секунду добавила: — Моя первая бутылка спиртного.

— За вечер? — Шон придвинул свое кресло таким образом, чтобы сидеть напротив меня.

Я продолжала разглядывать темное небо, хотя чайки уже улетели.

— В жизни, — ответила я.

Шон молчал, но когда я повернулась к нему, его взгляд был устремлен на меня.

— Моя мать пила, — объяснила я. — Много лет, еще до моего рождения. Она оставила профессиональные занятия музыкой и вышла замуж за сельского священника, на двадцать лет старше нее. А потом поняла, что такая жизнь не по ней.

Шон по-прежнему хранил молчание, но глаз с моего лица не спускал. Видимо, из-за сгущавшихся сумерек я была не против его взгляда.

— Она старалась изо всех сил, — продолжала я, отдавая матери должное. — Лечилась, постоянно лежала то в одной, то в другой больнице. Бывали времена, когда она по нескольку месяцев могла обходиться без выпивки, но рано или поздно все равно срывалась. Тяга к спиртному была непреодолимой.

Шон положил свою руку на мою, я даже подпрыгнула от этого неожиданного жеста.

— Холодает, — произнес он, превратно истолковав мою дрожь. — Пошли в дом.

— Нет-нет, все отлично, — быстро возразила я. — Мне уже пора. Я кое-что хотела у тебя спросить.

Он неохотно, как мне показалось, убрал руку.

— Спрашивай.

Я изложила ему свою гипотезу об американском проповеднике, который в конце пятидесятых годов занимался в моем поселке укрощением змей. Однажды ночью что-то пошло не так, и в результате была разрушена церковь и погибли четыре человека.

— Знаю, что это было давным-давно, — сказала я, — но мне кажется, что последние события в нашем поселке как-то связаны с тем пожаром в церкви. Похоже, что жертвами являются старики, жившие в поселке в 1958 году.

— И если ты узнаешь больше, то, возможно, поймешь, кто за это в ответе?

— Я видела фильм, который ты снял. Об укрощении змей, — заявила я. — Может быть, ты можешь мне рассказать что-нибудь важное?

— Например?

— Во-первых, как это делается. Как этим людям удается брать в руки гремучих змей? Почему они их не кусают?

— Кусают. Смертельные случаи — не редкость.

— Да, но не столь многочисленны, как можно было бы предположить. Ходят слухи, что либо гремучкам удаляют ядовитые клыки, либо извлекают яд перед началом службы, либо им что-то вкалывают. Ты не думал об этом, когда снимал фильм?

— Конечно же думал. В одной церкви нам позволили осмотреть змей перед службой. Десять взрослых особей, целые и невредимые, никакого постороннего вмешательства. Все смертельно опасны. Мы видели, как люди поднимают их высоко над собой, обматывают вокруг шеи, передают другим верующим. Думаю, в некоторых церквях проделывают ловкие трюки, но не везде. В той, где я снимал, никакого обмана.

— Но как? Как они это делают?

Шон улыбнулся.

— Что ж, у меня есть своя теория. Хочешь послушать?

Я чуть не улыбнулась в ответ, но вовремя опомнилась.

— Да, с удовольствием.

— Когда-нибудь слышала об офитах?

— О ком?

— Об офитах. Их еще называют «люди-змеи». Была такая гностическая секта в Северной Африке в десятом веке нашей эры.

— Гностики… Древние еретики, которые хотели получить больше духовных знаний, чем могла предложить официальная церковь?

— Дочь священника, да? В то время образовывалось множество подобных сект, но их всех объединяло то, что они считали важной роль змея в истории Адама и Евы. Для них библейское Древо познания в райском саду символизировало гнозис, или знание. А змей был стражем этого Древа, стражем знания, если хочешь. Для них змея символизирует понимание и просвещение.

— Ладно, кажется, я поняла. Это совершенно противоречит библейской версии, по которой змий-искуситель символизирует дьявола.

— Именно! Офиты считают змея главным действующим лицом истории, божественной фигурой, а вот лишить Адама и Еву доступа к знанию пытаются злые силы. — Он откинулся на спинку кресла. — Если ты поразмышляешь над этим абстрактно, поймешь их точку зрения. С одной стороны, тебе предлагается понимание, мудрость. С другой — ты находишься в неведении, словно дитя неразумное. Что для тебя зло?

— Тебе стоит подискутировать с моим отцом.

— С большим удовольствием. Как бы то ни было, эти секты почитают змея, даже боготворят его. По их мнению, змей открыл Адаму и Еве в раю Истину. И по многочисленным свидетельствам, укрощение змей — часть их ритуала. Например, змей обматывают вокруг священного хлеба.

Я открыла было рот, чтобы возразить. Это все было интересно, но я не понимала, к чему он ведет.

— И еще одна причина, почему офитов не жаловала ортодоксальная церковь, — продолжал Шон, не дав мне возможности произнести хоть слово. — Это их распутство. Несложно увидеть символическую значимость змеи в подобного рода действиях. Зайдем в дом — уже довольно прохладно.

Шон опять попытался встать, но я подняла руку, останавливая его.

— Хочу заметить, что современные секты не боготворят змей. Для них змея — воплощение дьявола, чье искушение они могут преодолеть, если их вера достаточно сильна.

— Вот тут и кроется главная ошибка. Несмотря на то что их мотивы разнятся, они, когда берут в руки змей, ощущают, как в них просыпается нечто первобытное.

— И?

— Традиция брать в руки змей в церкви уходит корнями в глубину веков. Задолго до Джорджа Хенсли, взявшего в руки гремучую змею, североамериканские индейцы хопи проводили ежегодные ритуалы укрощения змей, и это был залог хорошего урожая. Известно об укрощении змей во многих регионах Африки и Азии. Даже Олимпия, мать Александра Великого, умела, по слухам, обращаться со змеями.

Я задумалась.

— Ладно, это понятно. Но мой вопрос остается. Как, каким образом они берут змей и те не причиняют им вреда?

— Вернемся к гностицизму. Современные гностические церкви — духовные наследники офитов, если хочешь. Так вот, там змей руками не трогают. Но, думаю, они приблизились к разгадке того, как это сделать.

— Продолжай.

— Гностические церкви делают упор на познание через личный опыт. Особое внимание они уделяют воссоединению с так называемой Плеромой.

— Шон, я теряю мысль.

Я в темноте почти не видела его лица, лишь по блеску глаз поняла, что он опять улыбается.

— Остановимся на этом подробнее, — сказал он. — Плерома представляет собой все Божественное в нашей Вселенной, нечто вроде внутреннего ядра всякого предмета. Если ты воссоединяешься с Плеромой, то видишь и чувствуешь Божественное во всем. Моя теория состоит в том, что эти укротители змей, удачливые укротители, чувствуют в змее Божественное начало. И становятся с ней единым целым. Как это практикуется в бесчисленном количестве других мировых культур. Поэтому змеи их и не кусают.

— Господи!

Теперь он откровенно скалился.

— Да, именно так, — сказал он.

— Я начинаю уже жалеть, что спросила. Значит, ты утверждаешь, что эти укротители, сами о том не подозревая, контактируют с некой космической, Божественной энергией, которая присуща змее?

— Я знал, что ты в конце концов поймешь.

— Да брось ты…

— Клара, только западные цивилизации, где преобладают иудейско-христианские религии, считают змею воплощением зла. Возьми любую другую культуру — индуистскую, греческую, скандинавскую, североамериканских индейцев, — в мифологии змея появляется чаще любого другого животного на планете. И, как правило, в качестве силы добра. Змея олицетворяет собой мудрость, бессмертие, жизнь, плодовитость, знание.

Мой мозг больше не мог воспринимать информацию.

— Шон, это всего лишь змеи. Пресмыкающиеся, существа без ног.

Шон покачал головой.

— Тогда почему во всех культурах змея фигурирует в мифах о создании мира? Во многих из них бог является в образе змеи: Кетцалькоатль в Центральной Америке, Айдофедо в Западной Африке. В Камбодже каменные изваяния змей охраняют храмы. А в греческом мифе говорится об Эскулапе, чьи змеи-хранительницы ночью заползали на тела больных людей и вылизывали их, после чего люди выздоравливали.

— Какая гадость!

— В том же мифе сказано, что человек начинал слышать и прозревал, после того как его уши или глаза лизала змея. Почему, как ты думаешь, змея является одним из символов современной медицины?

Я вздохнула.

— Ты удивишься, но эта информация нисколько не помогла мне понять, почему сгорела деревенская церковь.

— Я рад, что ты сама заговорила об этом. Заметь, несмотря на сказанное в Книге Бытия, змея как символ добра присутствует и в христианском учении.

— Где?

— В Евангелии от Иоанна: «И как Моисей вознес змия в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому».

— Слишком расплывчато.

— Книга «Числа».«И сказал Господь Моисею: сделай себе [медного] змея и выставь его на знамя, и [если ужалит змей какого-либо человека], ужаленный, взглянув на него, останется жив».

— Пока мимо…

— Евангелие от Матфея: «Итак, будьте мудры, как змии, и просты, как голуби». Кстати, это говорит сам Господь Бог.

— Ладно, ладно, убедил.

— Ты слышала о гематрии — учении, как определять числовые значения букв и вычислять сумму-ключ слова?

— Гм! — Я не слышала, но выглядеть полной дурой не хотелось.

— Согласно гематрии, числовой эквивалент древнееврейского слова «змея» — 358. Догадайся, какой числовой эквивалент имеет слово «мессия»?

Бессмысленно отсрочивать неотвратимое.

— 358, да?

— Точно. Была когда-нибудь в Милане?

— Нет.

Шон встал.

— Пошли в дом. Я тебе кое-что покажу.

Уже совершенно сбитая с толку, я подождала, пока Шон прихватил обе бутылки, и двинулась за ним следом. Мы прошли через кухню и повернули направо. Он толкнул дверь в конце коридора и пригласил меня войти. Это была его спальня.

Я остановилась в дверном проеме и уставилась на огромную картину над его кроватью. Шагнула в комнату и подошла ближе. Это была репродукция цветного витража Голгофы. В центре был изображен доминирующий над всем громадный крест, а у его подножия — поверженные фигуры, но на кресте находился не Христос. Крест обвивал громадный змий-искуситель.

— Оригинал витража сейчас находится в музее, а эта копия была сделана специально для собора, — сказал Шон, в его голосе звучало удовлетворение. — Се… Распятый Змий!

 

39

Я не могла отвести глаз от полотна над кроватью. Христос в образе змия? Я знакома с положениями христианства лучше, чем большинство прихожан, но с подобной трактовкой никогда раньше не встречалась.

— Потрясающе! — выдохнула я.

— Чем-то помог?

— Еще не знаю.

Я подошла ближе, заметив, что Шон следует за мной по пятам. Даже без его познавательной лекции я кое-что знала об огромном влиянии змеи, или змия, на мифологию разных народов, но и представить себе не могла, что оно столь велико. Змий, обвивающий крест, на котором был распят Христос, — это кощунство. Однако витраж был создан для одной из самых известных церквей в Европе!

— В Сикстинской капелле есть фреска, где змий изображен на столпе, — гнул свое Шон. — Присутствует этот мотив и в известной картине Рубенса. Если уж быть точным, там изображен посох Моисея с медным змием, но образ один и тот же. Змий на столпе, змий на кресте. Нетрудно уловить взаимосвязь.

— Значит, люди, которые умеют обращаться со змеями, становятся с ними одним целым? — уточнила я.

— Я наблюдал подобное не раз.

Я на секунду оторвалась от картины.

— А ты можешь?

— Нет. Меня они кусали столько раз, что и не сосчитать! Но я видел, как вождь одного племени обматывал трех черных папуасских змей вокруг полуобнаженной девушки в канун ее свадьбы. Невеста пребывала под воздействием снадобий, но сам вождь — нет. Змеи не кусали ни его, ни девушку. В Индии я видел, как дети часами носят за шаманами смертельно опасных кобр, пока те совершают обряды. Эти укротители змей, о которых ты говоришь, — лучший пример. Вся паства передает змей из рук в руки. Змеи обычно кусают человека, когда он теряется или нервничает, но и тогда случаи укусов не настолько часты, как можно предположить. Сомневаюсь, что мне удастся это доходчиво объяснить, но при определенных обстоятельствах — например, по ходу религиозного обряда — между человеком и змеей возникает связь.

Должна признаться, хотелось бы мне на это посмотреть! А еще лучше — попробовать самой! Если преподобный Джоэль Фейн умел так контактировать со змеями, как описал Шон, если смог передать это умение своей пастве, он имел колоссальную власть над этими людьми. Теперь другой важный вопрос: к чему еще он мог склонять свою паству?

У меня за спиной послышалось топтание Шона, и я отступила от картины. Только тогда я оглянулась. Спальня была небольшой. На полу — покрытый лаком дубовый паркет, а единственный предмет мебели — кровать. Одна стена стеклянная, и днем отсюда открывается удивительный вид на океан. Ради такого стоит открывать глаза!

Я резко повернулась и чуть не наступила на ногу Шону, который не сводил глаз с картины. Он тоже повернулся и направился в другой конец дома. Я последовала за ним. Когда мы покинули спальню, мое сердце перестало учащенно биться.

Мы прошли по коридору мимо кухни. Шон распахнул дверь и отступил, пропуская меня в главную комнату своего дома. Я остановилась на пороге и вопросительно посмотрела на него. Он пытался скрыть самодовольство, но это ему не очень-то удавалось. Протянул руку и включил свет. Свет тут же из приглушенного белого стал переходить в темно-красный, играя на стенах бликами. Я прошла в центр комнаты и остановилась, оглядываясь.

— Ого! — восхитилась я, медленно обводя взглядом комнату. — Потрясающе!

Комната оказалось огромной, она занимала большую часть дома. Я поняла, что остальные комнаты — кухня, спальня и ванная — намеренно сделаны такими маленькими и строго функциональными. Именно эта комната являлась сердцем дома.

Как и в спальне, одна стена была стеклянной и выходила на море. Остальные три стены от пола до потолка занимал громадный, застекленный спереди виварий. Весь пол вивария был усыпан темно-красным песком, камнями ярких окрасок и выбеленными солнцем древесными обломками. Повсюду раскинули ветви тропические растения замысловатой формы, с широкими бархатистыми листьями. Скрытое освещение придавало буйной растительности изумрудный, золотистый и желтый оттенки, а на задней стене располагались репродукции фрагментов древней наскальной живописи.

Застекленные емкости с тропическими растениями, горными породами и древесными обломками изумляли уже сами по себе, даже без их длинных грациозных обитателей, свешивающихся с веток, свернувшихся вокруг камней и не сводящих с нас глаз.

Я подошла к самому большому отсеку. Змея, находящаяся внутри, около трех метров длиной, поднималась с пола, пока ее голова не оказалась на одном уровне с моей. Мы посмотрели друг другу в глаза. У змеи был золотистый окрас с необычно крупным у основания головы узором, рисунок вдоль хребта представлял собой зигзаг с острыми углами. Не сводя с меня глаз, рептилия чуть качнулась вправо, потом влево. Я чуть было не сделала то же самое. Я почувствовала, что у меня появилась резь в глазах, — несколько секунд я не моргала.

— Это кобра? — спросила я, понизив голос.

— Это Така, четырехлетняя королевская кобра, — подтвердил мою догадку Шон. — Ее задержали на таможне, когда она была еще малышкой. Она сильно пострадала во время путешествия, и ни один из зоопарков не решился ее взять. Похоже, ты ей понравилась.

— Откуда ты знаешь?

— Она не надувает капюшон.

Я стала обходить комнату по периметру, прошла мимо тонкой ярко-зеленой змеи — это, как объяснил Шон, была белогубая куфия, обитающая в тропических лесах и бамбуковых зарослях Азии. В отсеке, где было много воды, я увидела полутораметровую африканскую гадюку-носорога, яркую, желто-голубого с красным окраса, с двумя чешуйчатыми выступами на носу, похожими на рога. При инфракрасном свете змеи вели себя активнее, чем обычно они ведут себя в серпентариях. Обходя комнату, я замечала повсюду медленное, плавное движение.

Когда я все рассмотрела, всем восхитилась и познакомилась со всеми семью обитателями жилища Шона, я повернулась к хозяину. Впервые с момента моего приезда он перестал на меня глазеть. Виварий загипнотизировал его также, как и меня, несмотря на то что он видел змей каждый день.

— Почему ты так любишь змей? — поинтересовалась я.

Он повернулся на звук моего голоса.

— Змеи самые неотразимые, самые красивые создания на земле, — сказал он, как будто ответ был очевиден.

— Да, змеи симпатичные, но…

— Симпатичные? — Он обхватил меня за плечи и подвел к клетке с гадюкой-носорогом. — Они как бриллианты, чем дольше любуешься, тем великолепнее они кажутся.

Мы стояли, наблюдая, как змея медленно скользит по бревну.

— Красивые, но холодные, — заметила я, переходя к соседней клетке и пытаясь таким образом сбросить его руку. — Их морды ничего не выражают, они живут сами по себе, не показывают, что узнают хозяина. Когда берешь их в руки, они становятся агрессивными.

Я спорила из принципа — в глубине души я была полностью согласна с Шоном, что змеи — удивительные создания. Мне просто нравилось слушать то, что хозяин говорил о своих питомцах.

— Меня, по крайней мере, никогда не узнавали, — добавила я.

— Не женское это дело. Только мужчина способен по-настоящему оценить змею.

Я искоса взглянула на него: он что, смеется? Это такая топорная шутка во вкусе дедушки Фрейда? Но Шон был совершенно серьезен, он не сводил глаз с крошечной пестрой змеи, которая наполовину зарылась в песок.

— Змей содержат исключительно мужчины, — заявил Шон. — Мне кажется, мы ощущаем их власть.

Шона почти загипнотизировала свернувшаяся клубочком, извивающаяся передней частью тела змейка. Если бы Шон не заговорил, я решила бы, что он забыл обо мне.

— Змеи замечательные охотники, — продолжил он. — Такая скорость и сила! Есть в этом нечто загадочное. Их жертвы просто исчезают у них внутри, с костями и шерстью. Змея, пожалуй, олицетворяет саму смерть. Приходит время, и змеи сбрасывают собственную кожу и являются миру обновленными. Словно возрождаются. Жизнь и смерть. Все просто, как дважды два.

Он вновь повернулся ко мне.

— Но ты больше любишь ящериц. — Он дразнил меня, но чуть-чуть — на самом деле он не имел ничего против того, что я предпочитаю других рептилий. — В дикой природе, — сказал он, оглядываясь на высунувшейся из песка пестрый хвост, — даже в тех местах, где я побывал, змею заметить невероятно трудно. Они такие быстрые, такие недоверчивые! Лишь поймав змею, можно в должной мере оценить ее. Но змеи никогда не станут ручными.

— Тебя привлекает все таинственное, — заметила я.

Он оглянулся.

— Всегда, — был ответ.

Я почувствовала, что зарделась.

— А где же тайпан? — спросила я, осматриваясь, — вероятно, я его не заметила.

— Шипящая Клара во флигеле, это с тыльной стороны дома. Смешно, но кто-то пытался прошлой ночью забраться туда.

— Что-что?

— Не волнуйся, — сказал он, заметив испуг на моем лице. — У меня отличная «служба безопасности». Я не успел даже вылезти из постели, а злоумышленник уже смотался.

— Спасибо за то, что показал дом, — поблагодарила я Шона.

— Не за что. Присаживайся.

Прямо посреди комнаты стояли два кресла, оба большие, обтянутые кожей, вращающиеся. Между ними находился маленький столик. Я представила, как Шон здесь сидит. Смеркается, он смотрит на море, а потом поворачивается, чтобы увидеть еще более удивительное зрелище внутри комнаты. Я поневоле задалась вопросом: а кто обычно сидит во втором кресле? Я опустилась в мягкое кожаное нутро и поняла: можно нервничать в присутствии мужчины и… не хотеть уйти. Потом мой взгляд привлек документ, лежащий на кофейном столике. Я взяла его.

— Что это?

Шон повернулся на кресле ко мне лицом.

— Это твоя автобиография, — ответил он.

— Я это и сама вижу, — буркнула я. — Только вот что она здесь делает?

— Роджер переслал мне ее по электронной почте, — признался Шон. — Хотя ты его об этом не просила, верно?

Я ждала продолжения, понимая, что даже не пытаюсь скрыть гнев.

— До того как нам обоим вменили в обязанность являться пред ясны очи местного полицейского начальства, я оставил тебе сообщение, чтобы ты мне перезвонила. Я не знал, полу…

— Получила, — оборвала я его. — Сегодня вечером. Зачем тебе моя биография?

— Я всегда изучаю биографию людей и узнаю об их квалификации, прежде чем предложить им работу. Насколько я понимаю, это обычная практика при подборе сотрудников.

Я на секунду задумалась.

— Какую работу? — переспросила я, решив, что ослышалась. — Тебе нужен исследователь?

— Ну, в твои обязанности и это будет входить. Но на самом деле мне нужен второй ведущий. Режиссер хочет, чтобы им стала молодая женщина — в идеале квалифицированный ветеринар. Тайпаны в Папуа-Новой Гвинее нападают на домашний скот: коров, овец, коз. Если пострадавших животных можно будет вылечить, местные жители сэкономят кучу денег. Разумеется, тебе будет необходимо пройти пробы…

Я опустила глаза на документ в моей руке. Дальше слушать я не стала. У меня внутри образовался какой-то холодный ком.

— Ты хочешь, чтобы я появилась на телеэкране? — прервала я его разглагольствования.

— Давай начистоту: звездой все-таки останусь я, но и ты будешь мелькать на экране.

— У твоих программ падают рейтинги? — тихо спросила я, не поднимая глаз.

— Прости?

— Ядовитыми змеями зрителей уже не испугаешь, да?

— Клара…

Я повернулась к нему лицом, увидела в его глазах тревогу и даже обрадовалась.

— У меня есть идея получше, — со злостью сказала я. — Почему бы тебе не пригласить жертву пожара? Человека с серьезными ожогами. На экране он будет смотреться просто шикарно.

Я уже не сидела, а стояла, не заметив, как поднялась с кресла. А между нами лежал перевернутый кофейный столик. Шон тоже встал и отступил назад с таким выражением лица, как будто взбесился его любимый пес.

— Или безрукого и безногого, — продолжала я, слыша, как звенит мой голос. — Он станет ползать по земле, совсем как змея. Или…

Вокруг меня зашевелились змеи, реагируя на внезапный, необычный звуковой фон. Я и не заметила, как Шон преодолел разделяющее нас расстояние и схватил меня за плечи.

— Прекрати, — спокойно сказал он.

Я сбросила одну его руку, потом другую.

— Благодарю за выпивку и информацию, — съязвила я. — Больше я тебя не побеспокою.

И рванулась к двери. Даже успела сделать два шага, прежде чем Шон схватил меня за руки.

— Подожди! Просто успокойся и выслушай меня.

— Я хочу уйти.

— А мне плевать! Ты ведешь себя как обидчивая дуреха. И ты выслушаешь меня, даже если мне придется продержать тебя здесь всю ночь.

Я сильно втянула воздух носом.

— Как, черт возьми, человек с моей внешностью может показаться на экране?! — завопила я, теряя всякий контроль над собой. — Я всю жизнь пытаюсь избегать любопытных взглядов, а ты хочешь, что бы я «блистала» на телевизионных экранах? Чтобы совершенно незнакомым людям становилось плохо от одного взгляда на меня? О чем ты, черт тебя дери, думаешь? Как ты можешь…

И все. Батарейка села. Похоже, до сего момента я не понимала, что значит «иссякнуть».

— Все сказала? — спросил Шон.

Я молчала. Сил ответить не было. Я устала.

— С моими рейтингами все в абсолютном порядке, — сказал он. Пока я бесновалась, Шон оставался унизительно, раздражающе спокоен. — Мы считаем, что привлечение еще одного ведущего расширит зрительскую аудиторию. Ты слишком переживаешь по поводу своего шрама — это всего лишь шрам. Мы можем снимать тебя в таком ракурсе, что его не будет видно. Мы можем снимать тебя вполоборота, со спины, справа. Дадим тебе просмотреть отснятый материал, и ты внесешь коррективы, прежде чем мы будем монтировать окончательную версию.

Я больше не спорила. Он ничем не рисковал, зачислив меня в свою съемочную группу.

— Думаю, через некоторое время ты станешь более раскованной, но последнее слово за тобой. Я предлагаю тебе эту работу потому, что ты отличный ветеринар и имеешь опыт работы с тропическими пресмыкающимися. И — да, ты права — частично из-за твоей внешности тоже. Уверен, что я не единственный в мире мужчина, который считает тебя красавицей.

В комнате воцарилась гробовая тишина. Мне показалось, что даже змеи прислушиваются.

«Это всего лишь шрам… Уверен, что я не единственный…»

Это просто смешно. Он жестоко насмехается надо мной по какой-то необъяснимой причине. Дальнейший спор лишен смысла. Я должна просто развернуться и уйти. Его хватка ослабла — как раз подходящий момент. Гневный взгляд напоследок, поворот на каблуках — и прочь из дома. Он протянул левую руку и пальцем провел по моей правой щеке.

— Ты красавица, — сказал он. Теперь он говорил шепотом. Палец двинулся вниз по подбородку, потом вверх — по искореженной левой щеке. — Но с изъяном. Поэтому еще более интригующая.

В комнате уже было темно, моих ушей достигал только один звук — шум океана в пятидесяти метрах от нас. Шон чуть отступил, наклонился ко мне, и я не сразу поняла, что он меня целует.

Я вся дрожала, потрясенная, не зная, что сказать, что сделать. Я даже не могла ни о чем думать. Его руки обвивали меня, я ощущала его тело — всего в нескольких сантиметрах от меня, наши щеки соприкасались. Я уже и забыла, что он пахнет тропическими джунглями на рассвете.

— Останешься? — прошептал он.

— Зачем? — едва выдавила я, так как в горле стоял ком.

И мой глупый вопрос разрушил таинство момента, как молоток разбивает хрусталь.

Шон засмеялся и опустил руки. Чуть отступил, качая головой.

— Я надеялся, мы займемся любовью, но если у тебя на уме что-то другое…

Я обхватила лицо руками. Какой я, должно быть, выгляжу идиоткой!

— Может, в другой раз? — предложил Шон.

— Прости, но мне нужно идти. Я не должна была… — Я повернулась, и на этот раз он меня не удерживал.

Я чуть не бегом бросилась из комнаты в кухню и уже взялась за ручку двери черного хода, когда он окликнул меня:

— Подожди. Я должен тебе кое-что дать.

Я остановилась, не решаясь взглянуть на его лицо, но услышала, как он хлопнул дверцей холодильника. Краешком глаза я увидела, как он мне что-то протягивает. Это был маленький ящичек с несколькими крошечными бутылочками. Я взяла его, прочла надпись на этикетке и вопросительно взглянула на Шона.

— Это высококачественное противоядие на яд тайпана, — сказал он. — Мне достал его по своим каналам один мой приятель из Лондонского зоопарка. Если тебя укусит змея, тебе нужно будет побыстрее добраться до больницы. Если же это будет невозможно… Надеюсь, ты сможешь сделать себе укол, если придется? У тебя есть шприцы и лекарства?

Я кивнула.

— Это единственное, на что пока можно рассчитывать, — продолжил Шон. — Я связался с Лондонским и Ливерпульским центрами, но у них нет противоядия, применяемого при укусе тайпана. Теперь, когда где-то свободно ползает тайпан, они послали заказ, но пройдет несколько дней, пока его доставят. Храни в прохладном месте, чтобы было всегда под рукой. Если тайпан укусит, у тебя будет всего несколько часов, ты же знаешь, верно?

— Шон, тебе это нужнее, ведь ты ухаживаешь за тайпаном.

— Шипящая Клара совершенно безвредна. Со змеей в клетке я справлюсь. Но у меня было время исследовать кожу, которую ты привезла. Она явно принадлежит тайпану, но не Кларе. Этот экземпляр чуть крупнее, и окрас другой. По поселку, по всей вероятности, ползает еще один тайпан. Пожалуйста, будь очень осторожна.

Я вышла из дома и медленно побрела к машине. Шон пошел меня провожать, молча открыл передо мной дверцу автомобиля и, когда я забралась внутрь, положил свою руку поверх моей, лежащей на руле.

— В Папуа-Новой Гвинее тайпаны стали появляться возле жилых домов, — сообщил Шон. — Кажется, змеи поняли: где люди, там и еда. Это один из вопросов, которые предстоит выяснить, когда мы туда поедем.

— Но змеи избегают контакта с человеком.

— Обычно избегают. Но в Азии есть районы, где змей постоянно видят в деревнях. А в Папуа-Новой Гвинее такое их поведение стало настоящей проблемой.

— Значит, если где-то есть еще один тайпан, нельзя надеяться, что он не станет приближаться к людям?

— Не стал бы на это рассчитывать.

Я на минуту задумалась о последствиях появления смертоносных змей в домах.

— Будь осторожна, — опять предостерег он.

Я кивнула, и он, отступив, захлопнул дверцу. Стекло было опущено, поэтому его слова я расслышала хорошо.

— Кстати, мое предложение остается в силе.

— Которое? — не подумав, спросила я. — О работе или…

Шон нахмурил брови, но его губы растянулись в улыбке.

— Похоже, вы со мной флиртуете, мисс Беннинг. Прогресс очевиден! — Он повернулся и направился к дому. — Оба! — крикнул он через плечо. — Оба предложения остаются в силе.

Я ехала около часа и остановилась на старой проселочной дороге, где меня, я точно знала, никто не побеспокоит. Забралась на заднее сиденье и укрылась пальто. Я лежала, прислушиваясь к ночным звукам, и размышляла — не о змеях и привидениях, а о событиях, которые загнала в самые дальние уголки своей памяти. Это случилось лет семнадцать назад.

Я тогда училась в средней школе. Однажды я вышла из кабинки в женском туалете и увидела шестерых поджидающих меня мальчишек. Они были старше меня. Двое из них держали вырывающегося двенадцатилетнего школьника. У того по щекам ручьем текли слезы. Когда трое ребят подошли ко мне, я заметила одну из своих одноклассниц, стоящую в дверях. Еще одна знакомая девочка вышла из кабинки, увидела, что происходит, опустила глаза и поспешила прочь. Мальчишки прижали меня к стене.

— Ну же, поцелуй ее, и мы тебя отпустим, — подстегнул пленника один из державших его ребят.

Старшим крепким ребятам пришлось вчетвером тянуть щуплого, хилого на вид мальчишку. Даже когда он оказался достаточно близко ко мне, одному из школьников пришлось держать его голову и силой придавливать мокрое от слез и соплей лицо к моему лицу. Меня крепко держали за волосы. Я не вырывалась. Какой смысл? Я закрыла глаза и мысленно унеслась в другое место. Когда я их вновь открыла, в туалете никого не было. Я умылась и вернулась в класс.

И потом, за все время моего пребывания в школе, тот пятиклашка даже ни разу не взглянул в мою сторону. Равно как и другие, которых постигла та же участь. Нельзя сказать, что меня травили, нет, это я сама была наказанием для других жертв.

И так продолжалось много лет, об этом я не рассказывала ни единой живой душе. Но до сегодняшнего дня при слове «поцелуй» всплывало в памяти воспоминание об этой мерзости, а за ними обо всех последующих. Ни в реальной жизни, ни по телевизору я не могу смотреть на целующихся людей. Я с трудом читаю это слово в книгах, потому что, когда эти воспоминания начинают стучаться в дверь, все мое тело хочет сжаться от стыда.

Мои глаза закрылись, и звезды потускнели. Уже засыпая, я предавалась воспоминаниям. Но теперь я была уже не в женском туалете, а в доме на Андерклифф. В моей голове шумели разбивающиеся о скалы волны, жесткая мужская щека прижалась к моей щеке — горечь, длившаяся семнадцать лет, ушла.

Когда я проснулась, вовсю светило солнце. Пора было навестить человека, которого все считали умершим.

 

40

Уже мысленно приготовившись увидеть очередной дом престарелых, производящий гнетущее впечатление своей антисанитарией и навевающей сплошное уныние обстановкой, я была приятно удивлена, увидев приют Паддокс. Приют располагался на возвышенности, окна выходили на долину реки.

Перед самым поворотом на подъездную аллею я проехала мимо конюшни, а когда вышла из машины, увидела, что угодья вокруг приюта обнесены забором и превращены в загоны для животных. Сразу за садом на лугу паслись четыре лошади. Еще три — на лугу справа от меня. Стройная серая кобылица, которой не хватало только рога, чтобы выглядеть настоящим сказочным единорогом, пустилась ко мне легким галопом. Остальные лошади последовали ее примеру, и, когда они приблизились, я почувствовала, как под весом их тел дрожит земля.

Я вошла через главный вход. На террасе сидели несколько пациентов, они любовались лошадьми и наслаждались солнечным утром.

Я толкнула массивные двустворчатые двери и вошла.

«…Это всего лишь шрам».

Женщина за стойкой администратора подняла на меня глаза и улыбнулась.

«Уверен, что я не единственный в мире мужчина, который считает тебя красавицей».

Сосредоточься!

Через пять минут сиделка вела меня по современному зданию, залитому солнечным светом. Большая часть окон была открыта. Я чувствовала аромат свежего кофе и недавно скошенной травы.

— Красивое место, — признала я, когда мы свернули за угол и пошли по короткому коридору.

— Спасибо, — ответила моя проводница. — Мы открылись всего полгода назад. Уолтер — один из наших первых подопечных.

— В своем сообщении вы намекнули, что он очень болен. Она остановилась у выкрашенной в белый цвет двери и взялась за ручку.

— Боюсь, так оно и есть. Он поступил сюда, когда только-только оправился от осложненной пневмонии. Честно признаться, мы не ожидали, что он здесь надолго задержится. Вы же не родственница, верно? Он сказал, что родственников у него нет.

Я покачала головой.

— Просто друг, — ответила я. — Мы живем в одном поселке.

— Что ж, ему только на пользу пойдет, если наконец его кто-нибудь навестит. За полгода вы первая.

В ее голосе слышалось осуждение, но любые слова оправдания могли привести к долгому спору. Теперь, когда дело осталось за малым, я почувствовала, что очень нервничаю, стоя перед дверью в его палату.

— Ваши пациенты когда-нибудь покидают приют? — спросила я, не совсем понимая, как верно сформулировать вопрос. — Навестить родных, друзей. Просто соседи говорили, что видели Уолтера в поселке.

Сиделка энергично помотала головой.

— Это абсолютно невозможно! С тех пор как Уолтер попал сюда, он не ходит. Без посторонней помощи он даже встать не может. Хотя он находится в здравом уме и твердой памяти, так что вы сможете с ним поговорить. Прямо сейчас. Уолтер, доброе утро! К вам молодая леди.

Это был он. Мой старый друг. Мой призрак. Мой главный подозреваемый в ужасных преступлениях, совершенных в моем доме. Ох, Уолтер, если бы я знала!..

Его бледно-голубые глаза следили за мной, пока я шла к кровати. Он совсем не изменился. Простое добродушное лицо с крупноватыми носом и подбородком, тонкие пряди седых волос на макушке и возле ушей. Тот же Уолтер, но он стал чуть меньше, вероятно из-за того, что похудел и ослаб. Казалось, что с каждой минутой из него утекают жизненные силы.

— Привет, — выдавила я, чувствуя, как ком подкатывает к горлу, как начинает сводить скулы. — Вы меня помните?

Я услышала звук закрывающейся двери и поняла, что мы с Уолтером остались наедине. Он шевелил губами. Пытался что-то сказать, но безуспешно. Я догадалась, что у него сели голосовые связки. Я нагнулась пониже, чуть ли не распласталась на кровати.

— Наверное, кролик, которого вы подлечили, уже слопал мой салат, — прохрипел он.

Возглас, слетевший с моих губ, был наполовину смешком, наполовину всхлипом. Я села на стул у кровати Уолтера и взяла старика за руку. Помню, когда-то это была большая крепкая рука настоящего садовника. Она и сейчас была большой, но очень слабой.

— Я вчера ночью была в вашем саду, — призналась я. — Выглядит он замечательно. Много роз. Их аромат чувствуешь, едва свернув в переулок. Особенно пахнут желтые, которые растут у ворот.

Я еще несколько минут продолжала в том же духе, чувствуя, что для Уолтера новости о его драгоценном саде важнее всего. На его губах появилось подобие улыбки, он несколько раз кивнул. Когда иссякли темы о саде, я извинилась, что не смогла проведать его раньше.

— Я не имела ни малейшего понятия, где вы, — сообщила я, понимая, что не смогу сказать ему, что его жена распространила слух о его преждевременной кончине. — Похоже, об этом никто не знает. Уверена, в поселке найдутся люди, которые с удовольствием бы вас навестили, если бы знали, что вы здесь.

— Знаете, Эделина умерла, — сказал он. Интересно, а ему известно, что она наболтала о нем? — В ноябре.

— Я знаю, примите мои соболезнования.

Я постаралась забыть, как я сердилась на Эделину из-за ее поступка, попыталась вспомнить, что именно она мне сказала. Употребила ли слово «умер»? Или просто это мы ее превратно поняли?

— Я была на ее могиле несколько дней назад, — сообщила я, ощутив внезапное раскаяние из-за того, что, возможно, заблуждалась насчет Эделины. — Хотите, я положу на ее могилу цветы от вас? Помнится, она рассказывала, что в ее свадебном букете были розы из вашего сада. Ей бы понравились розы, верно? Или я могу купить цветы в магазине, как скажете…

Уолтер лишь кивнул.

— Красные, — сказал он. — Те, что растут возле фруктовых деревьев. Она всегда любила красные. Они так шли к ее темным волосам.

Насколько я помнила, у Эделины волосы были седые, но я улыбнулась и согласилась: да, удивительно шли.

— Эделина была очень красивой женщиной, когда я женился на ней, — сказал Уолтер, который, казалось, в очередной раз прочитал мои мысли. — Самой красивой девушкой в округе. Одно лицо с Арчи. Оба высокие, густые гривы темных волос, большие карие глаза. Эти двое получили семейные гены красоты.

Но Эделина породнилась с Арчи, только выйдя замуж за Уолтера, разве нет? Какие семейные гены? Уолтер, должно быть, заметил мое замешательство.

— Эделина была нашей кузиной. А ты не знала?

Я отрицательно покачала головой. Нет, не знала.

— Да-да, двоюродной сестрой. Ее мать была родной сестрой нашего отца. Некоторые по этой причине отговаривали нас от брака, но в то время подобное случалось сплошь и рядом. Тогда-то ведь было не уехать в дальние края, не то что сейчас! Разве со столькими людьми можно было раньше познакомиться!

— Я понимаю, — откликнулась я. — Двоюродные братья и сестры и сейчас женятся.

— Я думал лишь о том, какая она красавица. И почему она вышла замуж за меня, а не за Арчи или кого-то из тех, что ухлестывали за ней.

При этих словах лицо Уолтера помрачнело. Он отвел взгляд и устремил его в распахнутое окно.

— По-видимому, люди были правы, — продолжил он. Похоже, он думал о чем-то своем. Старые воспоминания, не слишком приятные. Потом опять перевел взгляд на меня. — У нас никогда не было детей, возможно поэтому…

Мысль осталась недосказанной. Я подождала — на случай, если он захочет ее закончить, но он казался совершенно довольным, держа меня за руку и глядя в окно. Спустя некоторое время я решилась задать ему вопрос:

— Уолтер, а у кого-нибудь из ваших братьев были дети? У вас есть племянники? Племянницы?

Я не совсем понимала, зачем спросила его об этом. Я была уверена, что незваный гость, которого я видела, — человек пожилой, а не средних лет, правда, очень похож на Уолтера. Мне необходимо было докопаться до разгадки этой тайны.

— У Сола и Элис был сын, — ответил Уолтер. — Они переехали, вы знаете, после… после всего, что случилось.

— А что случилось? — отважилась я на следующий вопрос, почти не надеясь на успех.

Уолтер покачал головой.

— Милая, это события столетней давности. Гарри, Сол и Арчи — все они умерли. Не стоит ворошить прошлое. — Он вновь посмотрел на меня, и я осознала, что больше он мне ничего не скажет. Никогда.

— А что случилось с сыном Сола? — поинтересовалась я.

По словам Мэта, через десять лет после изгнания из поселка Сол убил Элис, за что и был приговорен к пожизненному заключению. Их девятилетний сын остался один-одинешенек.

— После смерти его матери к нам приходили из отдела опеки. Хотели, чтобы мы забрали ребенка. Сказали, что мы его единственные родственники.

Я внимательно слушала, не отпуская руку Уолтера, желая, чтобы он продолжал свой рассказ.

— Я вынужден был отказаться, — признался Уолтер. — Эделина к тому времени… она была нездорова. Мы не смогли бы дать мальчику должное воспитание. Его отправили в приют… нет… в детский дом, так они сказали. Но, думаю, это одно и то же. Непорядочно с моей стороны? А что мне было делать?

В глазах Уолтера читалась мольба, но я совершенно ничего не понимала. Уолтер о многом умолчал. «Они переехали… после того, что случилось». Ему известно что-то о событиях 1958 года. И об Эделине он чего-то недоговаривает. Но он так слаб! Как мне расспросить его, не сделав ему больно?

— Значит, вы больше ничего о нем не слышали? Что с ним стало?

Ребенок родился приблизительно в 1960-м, сейчас ему лет пятьдесят. Слишком молод для моего незваного гостя.

— Он приезжал к нам несколько лет спустя. Было ему тогда лет семнадцать. Покинул детдом и просил немного денег, чтобы уехать за границу. Я дал ему, сколько мог, но сумма была невелика. Мне парень не понравился — вылитый отец. Поведал нам о том, как ему жилось в детдоме. Хотел, чтобы мы почувствовали свою вину.

— Несладко ему пришлось?

— Так он утверждал, но я не поверил его россказням. Я считаю, что Сол заморочил ему голову.

— Он продолжал видеться с отцом?

Уолтер кивнул.

— Парень навещал его в тюрьме. Они поощряли эти визиты, воспитатели в детдоме. Полагали, что для мальчика лучше, если он будет поддерживать связь с отцом. Но Сол рассказывал сыну небылицы, он искажал правду: вроде бы поселок ополчился против него и они с мамой вынуждены были уехать. Он утверждал, что именно из-за этого его мать и умерла. Разумеется, это была ерунда, Сол получил по заслугам, но мальчик попался на эту удочку. В нем взрастили ненависть к нам, ненависть к жителям поселка, повинным, по его мнению, в несчастьях, случившихся с его родителями.

— И долго он здесь пробыл?

— Нет, не долго. Он уехал, когда понял, что больше от нас ничего не получит. С тех пор мы о нем ничего не слышали.

— А не помните, как его зовут?

— Его назвали Сол. Как и отца. Как его отца.

Я невольно вздрогнула. Еще один Сол Уитчер, затаивший злобу на поселок.

Блеск в глазах Уолтера стал угасать. Наше общение его утомило.

— Уолтер, в поселке поговаривают об Альфреде. Я тут подумала…

Рука, сжимавшая мою руку, напряглась. Я ошибалась, назвав ее немощной. Старик был еще довольно силен.

— Мы сделали для Альфреда все, что было в наших силах. Никто не смог бы… Понимаете, он был нездоров. Родился больным. С годами ему становилось только хуже. Не видел, не слышал, не говорил. Но он был таким сильным! Я не мог с ним справиться. И он с Эделиной… Как я мог их остановить? Я никого не мог остановить.

Я зашла слишком далеко. Уолтер сильно разнервничался. Я, чтобы его успокоить, накрыла его руку обеими своими руками.

— Уолтер, все в порядке. Это было давным-давно. Не стоит…

— А после того… что они с ним сделали…

В палате Уолтера не было никакой медицинской аппаратуры, но я была совершенно уверена, что его пульс опасно участился, старик начал задыхаться.

— Уолтер, я уверена, что это был несчастный случай. Прошу вас…

— Я был вынужден его отослать. Нам помог доктор Эмблин. И священник. Нашли для него место. Там ему было неплохо. У них были доктора и санитары-мужчины. Они могли о нем позаботиться.

— Я уверена, с ним все отлично. Вы правильно поступили.

Дыхание Уолтера немного успокоилось. Я ждала, чтобы расслабились напряженные мышцы его лица.

— Полагаю, вы могли его навещать? — спросила я, когда решила, что опасность миновала.

Уолтер назвал психиатрическую лечебницу километрах в восьмидесяти отсюда, уже в Девоне. Я несколько раз повторила про себя название, чтобы не забыть.

— Мы ездили туда пару раз, — признался он. — Увидели, что ему там хорошо, за ним ухаживают. Даже позволили завести змею. Похоже, он тяготился нашим присутствием. Наши визиты были бессмысленны, поэтому мы перестали ездить.

— А он все еще там? Он до сих пор жив?

— Я не слышал, чтобы он умер, дорогая. Думаю, он там.

 

41

Время приближалось к одиннадцати часам утра, когда я направила свою машину в переулок, ведущий к черному ходу лечебницы Святого Франциска. Еще несколько сотен метров — и я въехала в открытые ворота, припарковала мамину машину прямо у изгороди. Вышла, закрыла ворота и припустила по аллее. До лечебницы оставалось еще несколько минут ходьбы.

Все вокруг меня, казалось, застыло. Полная неподвижность. Атмосферное давление упало, смолкли птицы, даже чайки попрятались. Где-то там, за горизонтом, сгущались тяжелые тучи — природа готовилась к буре.

Я перелезла через забор и направилась через поле, где мы держали нашего идущего на поправку оленя. Интересно, как обходилась без меня моя маленькая команда? Я очень редко куда-нибудь уезжала, а если подобное и случалось, то обычно звонила дважды в день. Раньше я так надолго не исчезала. В этот час персонал должен делать обход и кормить пациентов. Если повезет, пройду незамеченной. Держась поближе к изгороди, я направилась к пристройке с тыльной стороны лечебницы, где стояли два наших «лендровера». Запасные ключи от обеих машин и от гаража всегда болтались в моей связке.

Мне удалось открыть гараж, не подняв шума. Я выбрала «лендровер», который знала лучше, и включила зажигание. Выехала во двор, потратила драгоценное время на то, чтобы выбраться из машины и запереть ворота гаража. Если не будет вызова на спасательную операцию — а такие вызовы случались не каждый день, — то отсутствия автомобиля никто и не заметит.

Полиция уже поняла, что я упорхнула из семейного гнезда. С помощью отца — в этом я не сомневалась — полиция узнает, что я взяла мамину машину. Воспользовавшись другим автомобилем, я уменьшила свои шансы быть остановленной автоинспекторами, но все равно придется пробираться объездными путями. А это значит, что мой путь будет длиннее.

Старое здание приюта, построенное в викторианском стиле, было массивным: его стена из красного кирпича протянулась почти на сотню метров. Приют располагался в низине, со всех сторон окруженной холмами, поросшими мрачноватым буковым лесом. Даже в солнечные дни сюда не проникал свет.

Подъезжая к приюту, я пыталась расставить по полочкам полученную только что информацию. Но мысли мои путались, словно вещи в сушильном барабане. Уолтеру что-то известно о пожаре в церкви. Вероятно, он добровольно ничего не расскажет, а у меня не хватит совести на него надавить. Но он что-то знает! Это означает, что я могу узнать подробности, если найду подходящий источник информации.

С Эделиной что-то было не в порядке. Виолегта намекала не просто на ее неразборчивость. Уолтер упоминал об отношениях между Эделиной и Арчи, но, по словам Виолетты, Эделина спала со всеми братьями Уитчер. Как она сказала? Никогда нельзя было знать, из какого дома утром выйдет Эделина.

Какой роковой сценарий! Четыре брата Уитчер: Уолтер, Арчи, Гарри и Сол, каждый жил в одном из четырех домов, принадлежащих семье Уитчер, пока дома не соединили. Эделина официально была замужем за одним из братьев, но у всех вела хозяйство и оказывала другие, интимные, услуги остальным братьям. Разве женщина — даже с большими сексуальными аппетитами — способна на такое? Разве это не указывает на больное сознание? На нарушенную психику сразу у нескольких людей?

Но самое важное — я узнала, что Альфред существовал. Мэт не слишком тщательно провел расследование. Альфред проскочил через паутину Мэта, и теперь его не найти.

Мне вспомнилось выражение лица Уолтера, когда он сказал: «А после того… что они с ним сделали…», и я ощутила, как меня пробрала дрожь. Но что бы они там ни сделали с Альфредом, его не убили. Уолтер, Эрнест Эмблин и викарий отправили его в лечебницу, к которой я как раз подъезжала. Уолтер навещал его. И ему не сообщали о смерти Альфреда. Вероятно, он все еще здесь. А может быть, и нет. Возможно, он вернулся в свой поселок и слоняется у своего старого дома.

Когда я припарковала машину, то почувствовала, что волнение нарастает. Вот и разгадка, скорее всего. Опасно больной Альфред, один из братьев Уолтера, с которым много лет назад случилось нечто ужасное. Я подошла к парадному входу — двустворчатые двери из старого массивного дуба, обитые железом. Они были широко распахнуты. Табличка сообщила мне, что я прибыла в государственную психиатрическую лечебницу двух графств, основанную в 1857 году. Переступив через порог, я толкнула внутренние стеклянные двери и вошла внутрь.

Мужчина в комбинезоне мыл пол шваброй с длинной ручкой, что-то напевая себе под нос. Проходя мимо него к стойке администратора, я заметила, что он обут в комнатные тапочки. А в ведре нет воды.

За стойкой никого не было. Я огляделась, увидела звонок и нажала на кнопку. Ничего не произошло. Минуты три или четыре я наблюдала, как мужчина «моет» пол, потом опять нажала на кнопку звонка. Двери кабинета за стойкой открылись, и оттуда вышла женщина лет сорока пяти с удивительно черными волосами. В руках она держала кружку.

— Прошу прощения, — извинилась она. — Я только-только заварила чай. Не люблю пить остывший. Чем могу вам помочь?

— Я хочу навести справки об одном пациенте, — сказала я.

— Вы родственница? — поинтересовалась она, ставя чашку на стол.

Я не продумала свою легенду.

— Нет, не родственница, — выпалила я первое, что пришло в голову, — но я только что общалась со старшим братом пациента. Тот очень болен. Было бы неплохо, если бы я смогла переговорить с вашим руководством. Или с кем-то из персонала.

От пара, поднимающегося над чашкой, стекла ее очков запотели.

— Обычно мы не… — начала она.

— Я могу вам помочь? — раздался голос за моей спиной.

Я обернулась и увидела в другом конце коридора еще одну женщину, худую и необычайно высокую. Несмотря на вежливую фразу, по виду этой женщины нельзя было сказать, что она хочет помочь. Она подходила все ближе, пока не нависла надо мной. Я вновь почувствовала себя ребенком, глядящим снизу вверх на злого взрослого. Я поборола искушение отступить назад.

— Я ищу одного пациента, — сказала я, — который лечится у вас уже несколько лет. Я только что видела его брата. Мне нет нужды с ним встречаться. — Я не могла себе объяснить почему, но мне не хотелось видеть Альфреда. — Мне просто необходимо знать, что он еще жив.

Женщина нахмурилась.

— Когда наш пациент умирает, мы всегда сообщаем родственникам.

— Именно так я и думала. Но уже давно никто ничего не слышал о нем. Ему уже лет семьдесят с лишним. Единственное, что от вас требуется, — подтвердить, что он жив.

— Как его зовут?

— Альфред Уитчер.

Женщина удивленно подняла брови и покачала головой.

— Это имя мне незнакомо.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но она шагнула назад и поманила меня за собой. Открыла дверь справа по коридору, и мы прошли в еще один коридор. Приемное отделение, в котором мы только что находились, было отделано пластиком, стены выкрашены в нежно-желтый цвет, но стены коридора, по которому мы сейчас шли, были из такого же темно-красного кирпича, что и наружная стена здания. Справа и слева, через равные промежутки были расположены двери, но ни одна не была распахнута. По всей длине потолка — лампы дневного света. Некоторые мигали, когда мы проходили под ними. Вдалеке я периодически слышала диссонирующие звуки: людские крики и стук падающих тяжелых предметов.

Мы достигли конца коридора и повернули. Слева от меня за стеклянной дверью виднелся кабинет, который и был пунктом нашего назначения. Моя высокая спутница открыла дверь, мы вошли внутрь. За столом, ссутулившись, сидел мужчина в темно-синей рубахе и брюках, пил кофе и читал газету. Когда мы вошли, он поднял глаза. Еще здесь была женщина, ниже и плотнее, чем моя провожатая, она сидела за компьютером и тоже взглянула на нас.

— Нам необходимо проверить списки пациентов, — сказала моя провожатая, не обращаясь ни к кому конкретно. — Никто из вас не помнит некоего…

Она запнулась и взглянула на меня.

— Альфреда Уитчера, — подсказала я.

Толстушка застучала клавишами.

— Как пишется? — через несколько секунд уточнила она.

Я произнесла имя и фамилию по буквам, и она вновь забарабанила по клавишам. Где-то в глубине здания плакал мужчина.

— Нет такого, — через пару минут сказала толстушка.

Моя провожатая посмотрела на меня — она явно была удовлетворена ответом.

— Я так и думала, — заявила она. — Я работаю здесь уже десять лет и помню большинство пациентов.

— Давайте попробуем написать по-другому, — предложила толстушка. — Иногда фамилию изначально записывают неправильно, а потом никто не удосуживается исправить.

— Спасибо, — искренне поблагодарила я.

— Мы не можем искать по имени, к сожалению, программа на это не рассчитана. Жаль. Думаю, вряд ли нашлось бы много Альфредов.

— Да, имя необычное, — согласилась я. — Он должен был поступить году в 1958-м, может быть в 1959-м. Это поможет?

— Узнаем через минуту… Такого нет.

— Несколько лет назад у нас лечился Уишарт, — вмешался в разговор санитар. — Но его выписали. Его звали Рэг. Мужчина лет пятидесяти.

— Альфред значительно старше, — сказала я.

Мое отчаяние нарастало с каждым щелчком клавиши. Неужели очередной тупик?

— Зайдем с другой стороны. Я открыла список поступивших в 1958 году, — сообщила толстушка. Она не сводила глаз с экрана монитора. — Тогда больница была переполнена, много людей поступило и много выписалось.

Мы все окружили толстушку. Она подвела курсор в конец списка, туда, где начинались фамилии на «У». Уотерс, Уильямс, Уоттрен. Уитчеров нет. Никого даже с похожей фамилией.

— Ладно, посмотрим 1959-й, — не унывала девушка.

Через несколько минут мы вынуждены были сдаться. В этой больнице Альфред Уитчер не лечился. Никогда.

— Извините, что забрала у вас драгоценное время, — сказала я.

Уолтер меня обманул. Какие могут быть еще объяснения?

— А вы уверены, что обратились в ту больницу? — Я обернулась и увидела, что ко мне обращается моя провожатая.

Я кивнула.

— Уверена, что именно эту больницу назвал его брат. А здесь есть поблизости другие психиатрические лечебницы?

Моя призрачная надежда тут же рухнула под сокрушительным ударом. Собеседница покачала головой.

— Нет, поблизости нет. А тогда уж точно и быть не могло. В викторианскую эпоху приюты намеренно строили очень большими, чтобы можно было принимать больных со всей страны. В нашем случае — из двух графств. Если человек проживал в Дорсете, в 1958 году его могли поместить только сюда.

— Не буду больше отнимать у вас время. Огромное спасибо за то, что проверили.

Моя высокая провожатая, немного смягчившаяся по отношению ко мне, вела меня по коридору в обратном направлении. Откуда-то сверху доносился смех, который становился все громче и истеричнее, пока не перешел в визг. Я невольно вздрогнула.

— С непривычки жутко, — заметила моя провожатая.

— А сколько у вас сейчас пациентов? — спросила я, когда мы подошли к двери.

— Около сотни, — ответила она, открывая дверь и улыбаясь уборщику в тапочках. — Выглядит изумительно, Эрик, отличная работа. Нам необходимо более современное оборудование, — продолжила она, вновь повернувшись ко мне, — но денег, как всегда, не хватает. Прошу прощения, больше мы вам ничем помочь не можем.

— Премного благодарна вам за то, что попытались.

— Меня зовут Роза Скотт, — представилась она, протягивая визитную карточку. — Позвоните, если еще что-нибудь вспомните.

Оказавшись на улице, я едва смогла дойти до машины — силы иссякли. Почему Уолтер меня обманул? Неужели и он виновен в смерти Альфреда? Уолтер хороший человек, но даже лучшие из нас совершают ошибки. Вероятно, произошел какой-то ужасный несчастный случай, и теперь Уолтер, как и остальные, намеренно скрывает это. Особо ни на что не надеясь, я набрала номер приюта Паддокс.

— Мне очень жаль, — сказала дежурная медсестра, когда меня соединили. — Я же вас предупреждала, что Уолтер очень слаб.

— Что-то случилось?

— Он пока жив, но после того, как вы ушли, впал в бессознательное состояние. Нам кажется, что больше он не придет в себя.

Я не могла говорить, но медсестра понимала, что я все еще на проводе.

— Ни в коем случае не вините себя. Мы ожидали чего-то подобного уже несколько дней. Мы рады, что он повидался с вами. Хоть что-то приятное перед смертью.

Перед смертью? Неужели опять тупик? Был уже полдень, а версии таяли на глазах. Я завела машину и, не имея ни малейшего понятия, куда ехать, скорее по привычке, включила радио. Музыку я не воспринимала, слышала только, как заколачивают гвозди в крышку моего гроба.

«Полиция разослала описание местной жительницы, которую хочет допросить в связи со смертью жителя Дорсета, скончавшегося сегодня рано утром. Клара Беннинг. Рост 160 сантиметров, худощавая, волосы длинные, темно-каштановые. Левая сторона лица обезображена. Полиция просит не приближаться к мисс Беннинг, а немедленно сообщить о ее местонахождении. Человека, который скончался сегодня, звали Эрнест Эмблин, 78 лет, бывший врач. Его тело обнаружили сегодня утром в поле недалеко от его дома. Говорят, что он отправился на ночную рыбалку. Его смерть выглядит подозрительной. С полицией можно связаться по телефону…»

Как мне удавалось вести машину, не знаю. Я не могла перестать думать о том, что знакомые, услышав это сообщение, станут считать меня причастной к смерти человека. Мой отец, сестра, коллеги по работе, Салли, Мэт… если только… Это мог сделать только Мэт. Он дал добро на объявление, он превратил меня в преступницу, которую разыскивает полиция.

Эрнест Эмблин, этот нервный, сварливый старикашка, умер. Его убили сегодня рано утром, когда я, ослушавшись однозначного приказа Мэта оставаться с семьей, провела ночь в машине. У меня нет абсолютно никакого алиби.

Ради всего святого, что происходит? Три пожилых человека мертвы. Кто-то убирает их, одного за другим. А полицейские, ведущие это дело, вероятно, и не ищут виновника. Потому что считают виновницей меня.

Моя следующая поездка заняла чуть больше двадцати минут. На этот раз я прошла не через парадный вход. У меня было такое чувство, что, если я попрошу разрешения на посещение, мне будет отказано. Поэтому я обошла здание с тыльной стороны.

Удушающая утренняя жара спала. Поднялся ветер, и наконец появились грозовые тучи. Они нависли над горизонтом на западе и надвигались сюда, низкие и черные. Я дошла до знакомой части сада и проскользнула в застекленную дверь.

— Здравствуйте, Руби, — поприветствовала я женщину, сидящую в кресле возле кровати. Та испугалась.

При виде меня Руби попыталась встать. Она не сводила глаз с кнопки вызова медсестры, расположенной у изголовья кровати. Я подошла к кнопке и прикрыла ее рукой.

— Прошу прощения, — сказала я, когда она снова опустилась в кресло, — но пока не время. У меня есть к вам несколько вопросов.

Она молчала, и я подошла ближе, остановившись прямо перед ее креслом.

— Руби, людям угрожает опасность. Джон Эллингтон, Виолетта Баклер, Эрнест Эмблин — они все погибли. Не хочу вас пугать, но кто-то убивает пожилых людей, которые когда-то посещали церковь Святого Бирина. Вы обязаны мне помочь, ради вашей же собственной безопасности.

Руби, как и прежде, избегала смотреть мне в глаза. Она вся дрожала, ее испуганный взгляд метался под жиденькими ресницами. Я нагнулась, чтобы мое лицо оказалось на уровне ее глаз, заставив тем самым взглянуть на себя.

— Вы считаете, что я отвратительна, верно? Но дело в том, что мне на это плевать. У нас есть более важные темы для разговоров, чем обсуждение моей внешности.

Руби несколько раз метнула взгляд в сторону кнопки вызова, но не сделала попытки дотянуться до нее.

— Давайте поговорим об укусах змей, — предложила я. — Вам известно, что происходит с плотью, когда в нее проникает змеиный яд? Известно? Позвольте я вам расскажу, Руби. Этот шрам на моем лице покажется пустяковой царапиной по сравнению с последствиями змеиного укуса.

Руби вжалась в кресло, пытаясь отодвинуться от меня, но пожалеть ее я себе позволить не могла.

— Сперва плоть начинает распухать, — сказала я. — Вы видели руку, похожую на воздушный шарик? Раздутую настолько, что кожа и мышцы начинают лопаться и рваться? И рука становится красной, фиолетовой и в конце концов черной. Очень часто, даже если вовремя вводят противоядие и пациент выживает, плоть продолжает отмирать. Конечность приходится ампутировать. А что, по-вашему, происходит с человеком, если змея укусила его в лицо? Каково это — иметь лицо, напоминающее надутый черный шар? Лицо не ампутируешь, Руби, можете мне поверить.

Я пыталась говорить шепотом — не хотела, чтобы кто-то из персонала, проходя по коридору, услышал меня и пришел Руби на помощь. Я еще не закончила.

— Сейчас в нашем поселке кто-то содержит чрезвычайно ядовитых змей и натравливает их на людей. Яда, выделяемого при одном укусе этой змеи, достаточно, чтобы убить пятьдесят человек. Пятьдесят! У ребенка шансов выжить нет. Я знаю, вам что-то известно о происходящем в поселке. Вы можете мне рассказать некоторые подробности о событиях 1958 года. И пока вы не расскажете, я не уйду.

Она в очередной раз бросила взгляд на кнопку.

— Пожалуйста, Руби, — мягко добавила я.

Она посмотрела на меня. Пожалуй, наши взгляды встретились впервые. Потом она нагнулась. Я слышала, как хрустнули ее суставы, когда она наклонялась, увидела розовый голый череп, проглядывающий между космами седых волос. Она задрала подол ночной рубашки. У нее были худые ноги, казалось, пергаментная кожа вот-вот отслоится. Лопнувшие капилляры образовали густую сетку. Колени в синяках.

Уже не испытывая былой уверенности, я даже чуть подалась назад, но сорочка продолжала медленно, но неуклонно подниматься, открывая то, что осталось от ее сморщенных ног.

Обнажив ноги до середины бедра, она остановилась. Опять посмотрела на меня — мне показалось, что в ее глазах горел настоящий триумф. Ее правое бедро было обычным для женщины ее возраста. А левое вообще едва ли можно было назвать бедром.

Под старческой кожей угадывались истерзанные мышцы. Казалось, что страшный зверь огромной лапой вырвал кусок ее плоти. Оставшуюся кожу натянули на рану и кое-как заштопали это место — было похоже на по-детски неловкую попытку сшить одеяло из лоскутов. Рана была старой, но местами все еще красной, даже фиолетовой. В сотню раз страшнее, чем мой шрам. К счастью для Руби, находилась она в том месте, которое несложно спрятать.

— Кто это сделал? — негромко спросила я.

Мы больше не были врагами. Как по мне, так никогда и не были, просто не сразу поняли друг друга. Она покачала головой.

— Не знаю, — ответила она. — Их были десятки. В основном коричневые. Несколько серых. С узором вдоль спины, а хвостом они издавали странные звуки. Звуки, напоминающие…

— Погремушку? — подсказала я, а сама подумала: «Конечно, а что же еще?»

Она кивнула.

— Именно. Погремушку. Мы все побежали, когда они выползли, и, должно быть, напугали их. Они были повсюду. Эта настигла меня у двери. Никогда не думала, что можно испытывать такую боль.

Я нагнулась к собеседнице.

— Мне очень жаль. Правда. Значит, вы понимаете, насколько важно то, что вы знаете. Вы должны мне рассказать, что произошло той ночью.

Она долго-долго смотрела на меня.

— Я умирала от голода, — наконец произнесла она. — Честно признаться, голода уже не чувствовала, и боли тоже, но сил совершенно не осталось. Я даже думала с трудом. Казалось, я спала стоя.

Церковь, которая морит паству голодом. Я вспомнила, отец говорил, что в церкви Позднего дождя поощряется многонедельный пост и молитва. Вспомнила о девушке, которая умерла в Южной Каролине. Она была прихожанкой церкви Арчи Уитчера.

— Но у меня было столько надежд на ту ночь! — продолжила Руби. — Я думала, что это наконец со мной случится. Я стану говорить на разных языках и смогу взять в руки змею.

Она приподнялась, вытянула шею и громко начала цитировать:

— «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы…»

— Руби!

Она опять смотрела на меня, но секунду назад выражение ее лица меня напугало. Я уже не была уверена, что имею дело с психически здоровым человеком. Но я не ушла и выслушала историю о том, что случилось воскресной ночью пятьдесят лет назад.

 

42

Воскресенье, 15 июня 1958 года.

В переулке темно, но не тихо. Все молчат, однако воздух наполнен низкими звуками, плечи задевают изгородь, камни хрустят под ногами, над головами хлопают крылья. На растущем неподалеку дереве ухает сова. Некоторые из жителей поселка несут фонари, но их света недостаточно. Многие люди присоединяются к идущим, пока процессия медленно и неуклонно приближается к церкви.

Они идут по аллее, обсаженной липами. Самая юная из них, двадцатилетняя Руби Баклер, едва не теряет сознание после того, как ей назначили пятидневный пост. Девушка спотыкается и чуть не падает. Сзади ее подхватывают сильные руки и ставят на ноги, а потом мягко подталкивают вперед.

Каменная церковь кажется огромной. Тусклые витражи похожи на неограненные самоцветы, за ними мелькают едва различимые огоньки. Тропинка делает поворот, процессия жителей поселка тоже поворачивает. Северные двери церкви уже распахнуты.

Прихожане, один за другим, молча переступают порог. Вскоре на скамьях не остается свободных мест. Посторонний может подумать, что здесь собрался весь поселок, но Руби знает, что это не так Некоторые не смогли прийти, например ее подруга Виолетта, которая осталась дома присматривать за младшими братом и сестрой. Другие, и это известно Руби, никогда не придут. Даже после всего, что они видели и слышали, находились те, кто отказывался слышать истинное слово Божие. И они не хотят иметь ничего общего с преподобным Фейном.

Руби щурится, в глазах печет от дыма. Она чувствует в воздухе какой-то запах, но это не чад от свечей. Что-то резкое, незнакомое, удушающее. У входа в церковь возникает огромная фигура в черном. У Руби сосет под ложечкой. Это стоит преподобный Джоэль Морган Фейн.

— В его присутствии, в присутствии преподобного Фейна, всегда было так, — призналась Руби. — Возникало ощущение — я даже не могу это объяснить, — как будто по телу проходит электрический ток. Почти невозможно было усидеть спокойно на месте. Хотелось вскакивать, кричать, бросаться на землю и предлагать себя Господу.

— Он был красив? — спросила я.

Руби протянула руку и взяла мою.

— Самый красивый мужчина на земле, — заявила она, и глаза ее заблестели. Большим пальцем она чертила круги на моей ладони. — Высокий и стройный, как молодой дубок. Густые черные волосы, глаза — как зимнее небо.

Я потянула руку, и мне удалось освободиться от хватки Руби. Даже мне понятна разница между религиозным экстазом и сексуальным возбуждением. Руби захватило яркое воспоминание пятидесятилетней давности.

— Он ждал, пока мы войдем внутрь, — продолжала она. — Стоял перед алтарем. Он казался воплощением духа, парящим над нами в облаках.

Руби погружалась в воспоминания. Или…

— Свет в церкви горел? — спросила я.

Она покачала головой.

— Только свечи, — ответила она, ее глаза снова заблестели. — Повсюду свечи. Там было столько дыма, что дышать было трудно. И я чувствовала еще какой-то запах. Божественный фимиам.

Никогда не слышала, чтобы пятидесятники пользовались ладаном. Неужели в церкви в ту ночь жгли какие-то галлюциногенные снадобья?

— Руби, а Уитчеры были в церкви? — спросила я.

Выражение лица Руби изменилось.

— Была Эделина, — зло сказала она. — Сидела прямо перед алтарем, вскидывала голову, волосы у нее рассыпались по плечам. Я всегда считала, что она не верит, а только притворяется.

Руби наклонилась ко мне. Я едва смогла сдержаться, чтобы не отпрянуть.

— Почему господин всегда расстегивал пуговицы на ее блузке? — требовательно спросила она. — Понимаете, она всегда падала первой. И всегда возле преподобного Фейна.

Старики, похоже, солидарны в своей оценке жены Уолтера. Но меня интересовала не Эделина.

— А остальные? — спросила я. — Братья Уитчеры? Уолтер?

— Уолтер никогда не ходил в нашу церковь, — ответила она, едва заметно покачав головой. — Уолтер был хорошим человеком.

Я не сводила с нее глаз.

— А остальные? — настаивала я, прежде чем она осознает, что уже сказала. — Сол? Арчи? Гарри? Альфред?

Выражение ее лица снова изменилось, и я почувствовала, что на этот раз отпрянула она. Руби взглянула на дверь.

— Скоро принесут чай, — сообщила она. — Чай с печеньем. Две штучки, если хорошо себя ведешь.

— Руби, прошу вас, рассказывайте дальше.

Какое-то время служба идет своим чередом. Преподобный читает проповедь, прихожане молятся. Очень часто прихожане, на которых снизошел Святой Дух, вскакивают с мест и начинают выкрикивать хвалу Господу. За спиной у Руби впадает в транс Флоренс Эллингтон. Интересно, когда же лишится чувств сама Руби? Она бросает взгляд на пол — удостовериться, что в том месте, где она упадет, на холодном каменном полу лежит коврик для молитв.

Я хотела было спросить, имеет ли какое-то отношение Флоренс Эллингтон к Джону, но решила не перебивать Руби.

— И вы упали? — поинтересовалась я. — Я имею в виду, впали в транс?

Она кивнула.

— Это было несложно, — призналась она. — Особенно если пять дней ничего не есть. Делаешь глубокий вдох и задерживаешь дыхание. В глазах темнеет, и ты падаешь.

Я услышала движение в коридоре. Где-то далеко, но я почувствовала, что время мое на исходе.

— А змеи, Руби? Людей кусали змеи, ведь верно? Не только вас? В ту ночь погибли люди?

Гремучих змей держат в огромном деревянном сундуке с резным орнаментом в виде роз и листьев плюща. Лежа на полу, Руби видит, как Гарри Уитчер выносит сундук из ризницы. Руби встает на колени и заползает на скамью, молясь, чтобы на этот раз — сегодня ночью — она получила дар от Святого Духа и смогла прикоснуться к змее.

Преподобный Фейн лезет за пазуху и вытаскивает змею: метра полтора длиной, коричневую с черным узором, толстую. Со змеей в руках он движется к прихожанам. «Се, — говорит он, — даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам».

Голос Руби окреп, стал слишком громким. Кто-нибудь мог нас услышать и, внеся чай и два печенья, положить конец нашей бредовой беседе.

— Евангелие от Луки, глава десятая, стих девятнадцатый, — гордо возвестила она. — Вот что он говорил, когда нес змею, призывая всех, на кого снизошла сила, коснуться змеи.

Я попыталась представить, как он мог ввести нормальных, разумных людей в такое состояние, что они позволяли носить среди них гремучую змею.

— И люди брали ее в руки? — поинтересовалась я.

Руби кивнула.

— Лишь посвященные. Те же, на кого просветление не снизошло, склонив головы, молились.

«Ну конечно же», — подумала я.

— Кто еще касался змей?

Преподобный Фейн уже три месяца был с ними, и несколько жителей поселка получили дар управляться со змеями. Руби видит, как к ящику подходит Джон Доддс и запускает туда руку. Он достает змею, чуть меньше, чем у преподобного, серого окраса, и вешает ее себе на шею. Он стоит там, наслаждаясь обращенными к нему восхищенными взорами, а змея соскальзывает вниз по его телу, обвивается вокруг его правой руки. К ящику подходит Питер Морфет, за ним Реймонд Гиллард. Руби хочет посмотреть, что будет дальше, но к ней приближается преподобный Фейн. Сейчас или никогда.

Она встает, смотрит в его зимние глаза и чувствует, как по ее телу, начиная от паха, проходит электрический ток. Это и есть знак, которого она ждала. Она протягивает обе руки, преподобный наклоняется, и она уже держит в руках змею. Она ожидала, что ошутит нечто мокрое и скользкое, и удивлена, чувствуя теплое мускулистое тело змеи, которое скользит по ее пальцам. Не думая ни о чем, она смотрит на преподобного, опускает взгляд чуть ниже ремня, и что-то начинает шевелиться у нее глубоко внутри. Лицо заливает краска стыда, она возвращает змею преподобному. Он улыбается, шепчет благословение и двигается дальше. Руби падает на колени.

— Я никогда не была так счастлива, — призналась Руби. — На меня снизошел Святой Дух, благословил меня одним из своих даров. Мне хотелось молиться, молиться и…

— Когда сбежали змеи? Когда покусали людей? Служба уже окончилась?

Она посмотрела на меня как на слабоумную.

— Вы не слышали ни слова из того, что я говорила, да? Это была не обычная служба. Это было только начало. Мы собрались, чтобы воскресить Альфреда.

— Воскресить? — переспросила я, надеясь, что ослышалась, и в то же время побаиваясь, что поняла правильно. Я вспомнила кабинет отца. Оранжевую с черным брошюру, написанную преподобным Франклином Холлом. «Формула…»

— Да, воскресить его, — повторила Руби. — Из мертвых.

Змей убрали, но забыли запереть стоявший у алтаря сундук. Питер Морфет и Реймонд Гиллард отпирают огромный деревянный люк, находящийся перед ступенями, ведущими к алтарю. Прихожане опять хранят молчание, не молятся и не читают псалмы. Все смотрят, как отпирают висячие замки, отодвигают задвижки и крышку люка. Руби вытягивает шею и видит со своего места стоячую черную воду, мерцающую при свете свечи.

Один из многочисленных подземных ручьев, текущих в поселке, наполнил недавно выкопанный бассейн для крещения. Руби наблюдала за тем, как последние три месяца здесь крестили односельчан, и ждала, когда окрестят ее. Она не может избавиться от мысли — хотя и понимает, что это богохульство, — холодная ли там вода? Живет ли кто-нибудь в ее глубинах?

Распахивается дверь в ризницу, оттуда появляется странная процессия. Первым выходит Арчи Уитчер, высокий красавец, чем-то похожий на преподобного Фейна, особенно в рясе священника. За ним — Сол Уитчер, зажав концы двух толстых жердей под мышками. Сол приближается к алтарю, и прихожане, все как один, вытягивают головы, чтобы лучше видеть. К жердям ремнями привязано старое, но добротно сделанное кресло. Теперь Руби видит Гарри Уитчера, который поддерживает жерди с другого конца. Между ними, подобно древнему королю, захваченному в плен во время сражения, сидит Альфред. От лодыжек до шеи он привязан толстыми веревками к креслу. Рот заткнут голубой тряпкой, а глаза хотя и открыты, но бегают, взгляд затуманен.

Руби крепко сжимает руки и заставляет себя продолжать молиться. Внутри у нее понемногу поднимаются тревога и страх.

Под предводительством Арчи Сол и Гарри медленно идут к алтарю, подходят к ступенькам. Альфред пытается вырваться, натягивает веревки, которые держат его так крепко, что он едва может пошевелиться. Руби вдруг испытывает сильное желание убежать, оказаться подальше от церкви, не смотреть на то, что произойдет дальше. Она пытается молиться еще истовее, но не может вспомнить слов даже простой молитвы.

Ей все объяснили. Альфред одержим дьяволом. Поэтому он не слышит и плохо видит, поэтому издает странные и страшные звуки. Поэтому обладает странной властью над змеями. Но не власть, дарованная Господом, дает Альфреду силу держать в руках змей без вреда для себя. Так объяснил преподобный Фейн. Сила Альфреда — от Змия из райского сада. От самого дьявола.

«Отче наш, — молится Руби, — Отче наш». Если бы она могла вспомнить последующие слова молитвы, было бы не так страшно. А если она закричит, потребует, чтобы они прекратили?

Преподобный после своего появления в их поселке много раз пытался изгнать из Альфреда дьявола, но демон, сидевший в том, был силен. В прошлое воскресенье преподобный Фейн объяснил, что существует лишь один способ спасти нашего брата Альфреда — освободить его от бренной плоти. Тогда демону придется возвратиться в ад. Потом по воле Божьей Альфред воскреснет, как воскрес Христос, и дух его будет чист и свободен. Он сможет видеть, слышать и разговаривать. Он станет избегать змей, как всякий добрый христианин. Они делают это ради Альфреда. Потому что любят его. Впервые услышав такое объяснение, Руби испугалась. Она обвела глазами церковь, ожидая, что люди начнут возмущаться. Но…

Сол и Гарри опускают кресло на пол. Демон, живущий в Альфреде, испуганно смотрит мутными, полуслепыми глазами Альфреда. Преподобный Фейн — возвышая голос, чтобы перекрыть ужасные звуки, издаваемые Альфредом, — помогает братьям, укрепляя их дух молитвой. Руби пытается молиться, но не может. Голос ее больше не слушается. Она смотрит вокруг себя, и увиденное пугает ее еще больше: совсем немногие ужасаются происходящему, как и она. Питер Морфет обхватил голову руками, Флоренс Эллингтон упала на колени и, похоже, плачет. Ее муж Джон не сводит глаз с двери. Со своего места поднимается священник Стэнси. Остальные неотрывно смотрят остекленевшими глазами на четырех мужчин, собравшихся вокруг узника возле бассейна для крещения. Прихожане бормочут слова, которые Руби больше не считает молитвой.

По сигналу преподобного Гарри и Сол наклоняются. Гарри спотыкается и чуть не падает. Они опять берутся за концы жердей. Альфред вопит, Руби хочет заткнуть уши, чтобы не слышать этих ужасных звуков. Альфред так не может кричать, это, должно быть, демон, сидящий внутри него, — знает, что его собираются изгнать, потому что сам Альфред, бедный безумный Альфред явно не понимает, что происходит.

Гарри и Сол одновременно резко выдергивают ту жердь, что оказалась ближе к прихожанам, и Руби с ужасом наблюдает за тем, как самодельный портшез опрокидывается и Альфред оказывается под водой.

Больше его крики не слышны, но столб пузырей, вырвавшийся на поверхность, свидетельствует о том, что он продолжает вопить. Руби не в силах смотреть дальше. Она отнимает руки от ушей и закрывает лицо; вспоминает слова молитвы, просит о том, чтобы все это прекратилось, чтобы кто-нибудь положил этому конец. Они же не всерьез, не взаправду? Они же не собираются…

Но сквозь пальцы она видит. Она не может смотреть, но и не в силах оторвать взгляд. Кресло начинает бешено раскачиваться, жерди стучат о плиты. Гарри и Сол надавливают сильнее, Руби видит, как на их обнаженных руках вздуваются вены. Пузырей на поверхности все меньше. Арчи опускает Библию, делает шаг вперед, вглядывается в воду.

Руби вскакивает сместа, открывает рот.

— Прекратите! Ради всего святого, вытащите его оттуда!

Это кричит не Руби. По проходу к бассейну шагает Джим Баклер. Руби кажется, что она сейчас потеряет сознание из-за испытываемого облегчения. Встает Питер Морфет с побагровевшим лицом и присоединяется к Джону. Выражение лиц присутствующих говорит о том, что они потрясены. Некоторые озлоблены, другие разочарованы, остальные испытывают огромное облегчение.

Преподобный Фейн становится в проходе, и двоим мужчинам, бросившимся спасать Альфреда, приходится его обходить. Но Сол с Гарри — самые сильные мужчины в поселке, они уже справились со своим делом. Кресло больше не двигается, поверхность воды не пузырится.

— Умоляю, кто-нибудь, помогите нам! — кричит Питер, и Руби кажется, что она видит, как поднимается еще один мужчина.

Гарри бросает жердь. Сол что-то ему кричит, но Гарри качает головой и отступает. Эделина занимает место Гарри и вопит, когда Питер Морфет хватает ее и пытается оттащить. Джим Баклер схватился с преподобным Фейном, они толкают и пинают друг друга, но преподобный намного сильнее, и Джиму не удается пройти вперед. Двери в церковь с грохотом распахиваются, Руби поворачивает голову, надеясь увидеть тех, кто пришел на помощь. Но это покидают церковь прихожане, бегут отсюда в темноту.

Несколько мужчин и даже кое-кто из женщин подходят к бассейну. Завязывается драка, Руби с ужасом видит, как кулак преподобного врезается Джиму в нос. Кровь брызжет во все стороны, и капли ее крошечными рубинами падают на каменный пол церкви.

Люди кричат. Некоторые молятся. Руби бросает взгляд на дверь и шагает в проход. Шум перекрывает высокий вой, Руби против воли оглядывается назад. Двое мужчин схватили Эделину за волосы и пытаются оттащить ее от бассейна. Эделина брыкается и лягается, воет и настолько грязно ругается, что Руби уверена: ее тут же постигнет кара, потому что никому не дозволено произнести подобные речи в церкви и остаться живым.

Эделина высвободилась. Мужчины преграждают ей путь, не давая подойти к бассейну, разъяренная женщина оглядывается. Потом бросается вперед. Мужчины бегут за ней, но она уже добежала до сундука со змеями. Он не заперт. Она тянется к нему, дергает, и сундук переворачивается. Крышка открывается, и гремучие змеи вываливаются на каменный пол. Секунду они лежат не двигаясь, потом начинают извиваться, пытаясь найти укрытие. Раздаются новые крики. Руби бросается к двери, но какая-то бегущая женщина сбивает ее с ног.

Тело Руби пронзает боль. Она сильно ударилась спиной, упав на что-то острое. Она чувствует запах гари. Чувствует жар и понимает, что горят ее собственные волосы. Руби вскакивает на ноги, хлопает себя по голове и кричит также громко, как и все вокруг. Она видит, что загорелся один из ковров. Видит, как огонь перекинулся на деревянные скамьи. Руби мечется из стороны в сторону, бежит в конец центрального нефа, сбивая по пути еще одну стойку со свечами. Змея поджидает ее на крыльце. Она угрожающе поднимается над плитами, изгибаясь наподобие латинской буквы S. В следующую секунду у Руби мелькает мысль: какая змея красивая! И тут змея нападает.

 

43

— Спасибо, — поблагодарила я Руби. — Спасибо, что рассказали.

Я сидела на ее кровати, рядом с креслом. Правой рукой Руби сжимала подлокотник кресла, левой — мою руку. Я тоже сжимала ее руку как можно крепче, надеясь, что это поможет унять ее дрожь.

— Мне показалось, что я сгорю, — призналась Руби. — Огонь был повсюду. Все кричали, куда-то бежали. Никто не остановился, чтобы помочь. Я билась в агонии, но мне пришлось выползать самой.

— Должно быть, вы были не в себе от страха, — машинально сказала я.

Мысли разбегались. Итак, той ночью Альфред не утонул, его убили — с молчаливого согласия половины поселка. Это было последнее несчастье в череде трагических событий.

В поселке появился харизматичный, но с больной психикой человек — и взбудоражил тихую, размеренную жизнь английской глубинки своей устрашающей, маниакальной манерой читать проповеди. Паства — в большинстве своем нормальные, добропорядочные люди — увидела в этом избавление от своего монотонного существования и ухватилась за эту возможность. Она последовала за своим поводырем, и вначале дорога казалась безобидной: службы были немного волнующими, обряды — может, и необычными, но уж точно безобидными. Но постепенно путь становился все мрачнее и повернул, куда никто из них не ожидал.

В ту последнюю ночь вынужденный пост и, готова спорить на что угодно, наркотические вещества, галлюциногены, выявили самые темные утолки сущности этих людей. Я была рада узнать, что даже в этой ситуации большинство проявили человечность. Некоторые прихожане в ту ночь попытались спасти Альфреда. Другие, среди них и Руби, не решились вмешиваться, но пришли в ужас, осознав, что происходит.

Я больше не удивлялась тому, что свидетели событий, случившихся 15 июня 1958 года, не хотят о них говорить. Если бы я была тогда в церкви, я бы попыталась стереть из памяти такое воспоминание. Я понимала, почему Уолтер солгал мне. Прекрасно зная, что его братья и жена сделали с самым беззащитным членом семьи, он решил, что лучше представить все так, будто Альфреда отправили в больницу.

Рука Руби продолжала дрожать, в комнату через открытое окно стал врываться прохладный вечерний ветерок.

— Принести вам кофту? — предложила я.

Она взглянула на меня, выражение ее глаз изменилось.

— Что это было? — спросила она. — Зм…

Она запнулась. Я не сразу поняла, что она имеет в виду.

— Нет, — ответила я. — Меня не кусала змея.

Руби протянула руку и коснулась моей левой щеки. Я даже не попыталась ее остановить.

— Я так и не вышла замуж, — сказала она. — По поселку поползли слухи о моем уродстве. О ноге с отметиной. Никому не было до меня дела. После войны женихов на всех не хватало. Повезло только красавицам, таким как Виолетта и Эделина, они вышли замуж.

Руби отняла руку от моей щеки и накрыла ею мою кисть.

— Моя мама пила, — призналась я. — Она была женой архидьякона, но несмотря на это — а может быть, именно поэтому — безбожно пила. Забеременев, она на время бросила пить, но потом не смогла смириться с тем, что сидит в четырех стенах с двумя маленькими детьми. Однажды вечером она, моя сестра и я сидели в гостиной. Я была совсем крошкой, даже года не исполнилось. Она посадила меня на ковер перед камином. Она пила с самого утра, а потом… уснула.

Руби впилась в меня взглядом. Она, похоже, успокоилась, но руки дрожать не перестали.

— Думаю, Ванесса поиграла, поиграла со мной, и ей стало скучно. Она ушла в другую комнату.

За окном небо, такое голубое еще час назад, приобрело странный желтоватый оттенок — быть буре.

— А потом из кухни выскочили два маминых терьера — вероятно, сестра забыла закрыть дверь, не знаю. Собак целый день не кормили. И утром не выгуливали. Они были голодными и беспокойными. Вбежали в гостиную, услышали, какя попискиваю на ковре, и пришли в возбуждение. Понимаете, они привыкли забавляться с игрушками-пищалками. Они решили, что я игрушка. Стали катать меня по комнате… думаю, что чем громче я кричала, тем больше они распалялись.

— Собаки могли вас загрызть, — прошептала Руби.

— Сестра услышала мои крики и прибежала в гостиную. Она, конечно, и сама закричала, а на ее крик прибежал отец.

Это длилось всего несколько минут, но, когда отец поднял меня с пола, собаки уже изгрызли…

Я замолчала. Мне потребовалось меньше двух минут, чтобы наконец хоть кому-то рассказать, каким образом перевернулась моя жизнь. Двадцать девять лет — и всего две минуты.

— Самое ужасное — я все помню. Я понимаю, что это может показаться ложным воспоминанием, — мне ведь было всего девять месяцев от роду. Что я могла запомнить? В детстве меня мучили кошмары, вероятно, с этого все и началось. Но воспоминания такие яркие! Я помню горячее дыхание собак на своем лице, даже ощущение, как бежит по моему подбородку их слюна. И звуки, которые они издавали, — лай и визг, ведь они все больше увлекались игрой. Я помню мать, лежащую в полубессознательном состоянии на диване. Она разговаривала с собаками, думая, что они просто играют, даже подбадривала их. Не имея ни малейшего понятия, что их игрушка — это я…

Теперь руки дрожали у меня.

— Мою сестру тоже мучили кошмары, — сказала я. — Еще долго я слышала, как она кричит по ночам. Даже сейчас она не может выносить вида крови. В тот день в гостиной все было в крови.

Я знала, что тогда и у меня, и у Ванессы остались рубцы. Но внимание семьи было всецело приковано к ребенку, пострадавшему физически. А четырехлетняя Ванесса осталась один на один со своими страхами.

— Вот она боится собак, — продолжила я, наконец осознав, куда уходит корнями этот необъяснимый, истерический страх. — А я — нет. Я собак люблю, а Ванесса даже близко к ним не подойдет. Бедняжка.

— А ты когда-нибудь жалела, что не умерла? — спросила Руби, переходя на «ты». Она вновь посмотрела на мой шрам. — Такой шрам, если ты женщина, рушит всю твою жизнь.

Я взглянула на Руби: она задала вопрос, которым я и сама неоднократно задавалась: а жалею ли я, что собаки меня не убили? И клянусь, в тот момент я увидела, как передо мной распахивается дверь; казалось, что печальная хрупкая фигурка Руби — это мое собственное будущее. Минуту-другую я смотрела на призрак того, что станет со мной через пятьдесят лет, — одинокая, нерастраченная, снедаемая горечью. И я приняла решение.

— Это всего лишь шрам, — ответила я. — Мою жизнь он не разрушит.

Оказавшись на улице, я прислонилась к боку «лендровера» и закрыла глаза. Я наконец рассказала правду о том, что со мной произошло, и поняла: придет время, и я буду рада, что сделала это. Хотя пока я не чувствовала ничего, кроме усталости. Особенно потому, что, чем больше я узнавала, тем меньше понимала. Я все-таки узнала правду об ужасном пожаре в церкви. Но это случилось давным-давно. Даже если кто-то захотел отомстить за то, что сделали с Альфредом, даже если этот человек имел достаточно оснований, зачем было ждать пятьдесят лет? Кому это надо? Его невестка и двое из четырех братьев умерли, о третьем вот уже много лет ничего не слышно, оставшийся, четвертый, уже сам на пороге смерти.

Не стоит ходить вокруг да около. Я не могла найти связь между настоящим и прошлым, и я оставалась главной подозреваемой.

Я забралась в машину и поехала. Я не знала куда, но мне просто необходимо было двигаться. Держалась дорог «Б», где могла, ехала прямо по полям; так прошел час. Я пыталась понять, что мне предпринять дальше, но была не в силах не думать об ужасной истории, которую только что поведала мне Руби.

Мы, по-видимому, никогда не узнаем, что привело сюда преподобного Фейна: то ли он бежал из Соединенных Штатов, то ли им двигал религиозный пыл нести свои идеи в другие уголки мира. Но его появление в результате погубило тех людей, которые приняли его с распростертыми объятиями. Даже через пятьдесят лет происшедшее тогда вызвало во мне волну гнева. Я знаю харизматичных священников, мой отец сам принадлежит к их числу. Успех священника у паствы во многом зависит от его личности. Но я никогда раньше не слышала, чтобы священник использовал свой дар в таких губительных целях.

Благодаря подробному рассказу Руби я ясно представила себе Джоэля Фейна: молодой, красавец, высокий, загадочный, с холодными голубыми глазами. В рясе священника — внушительная фигура у алтаря. Пятьдесят лет назад его звучный голос с мелодичным алабамским акцентом звучал необычно для жителей Дорсета. И, если честно, его физическая привлекательность особенно меня раздражала. Джоэль Фейн был высок и красив и пользовался этим, зная, что его внешность помогает затягивать доверчивых прихожан в темные глубины.

Я стала главным подозреваемым в деле об убийстве в основном из-за своей внешности. А вот Джоэлю Фейну все поклонялись и уважали его. Даже Руби, жизнь которой была исковеркана в результате действий Фейна, до сих пор вспоминает о нем с любовью. А еще Эделина, темноволосая красавица, пользовавшаяся своей красотой для удовлетворения необузданной страсти. И Арчи, который унаследовал, как и Эделина, семейные гены привлекательности. Я так старалась всю свою жизнь не завидовать людям, чья внешность облегчает им жизнь, но…

Внезапно меня осенило, причем непонятно почему.

Я связывала моего незваного гостя с семейством Уитчеров большей частью из-за его внешности: среднего роста и комплекции, крупные резкие черты лица, чуть отвисшая челюсть, тусклые глаза, редкие остатки волос вокруг макушки. Уолтер, Гарри и Сол в молодости были похожи и, вероятно, остались похожими и в старости. Но не все Уитчеры имели такую внешность. Арчи и Эделина выглядели абсолютно иначе: высокие, атлетически сложенные, темноглазые красавцы, их даже не портил чуть крючковатый нос.

Я остановила машину, сверилась с картой и поехала дальше.

А что, если Сол Уитчер-младший, мальчик, которой остался сиротой в девять лет, когда мать убили, а отца посадили в тюрьму, вернулся? А что, если он жаждет отомстить всем тем, кто изгнал его родителей из поселка, кто, по крайней мере по его мнению, раскрутил маховик событий, приведших к тому, что он осиротел и был помещен в детский дом, где царили жестокость и насилие? Сол Уитчер-младший может быть психически нездоров и опасен. И у меня есть предположение, кто он на самом деле.

Я заехала в близлежащий городок и нашла публичную библиотеку. Когда я вышла из машины, накрапывал дождь. Библиотекарь обслуживала читателей, когда я прошла мимо ее стола, и, казалось, не заметила меня. Я нашла компьютеры, предназначенные для общего пользования и имеющие выход в Интернет. Запустила поисковую систему, набрала имя, пришедшее мне на ум. Нашлось несколько ссылок, включая информацию о нефтедобывающих компаниях и разработке месторождений. Эти компании принадлежали человеку, которого я искала. Южноафриканская компания, владеющая контрольным пакетом акций, сообщила скупые сведения о своем основном акционере, особенно о его личных данных. Но мне удалось отыскать несколько газетных публикаций, в которых выражалась обеспокоенность вопросами, касающимися защиты окружающей среды и условий труда на многочисленных предприятиях холдинга.

Никаких упоминаний о его детстве и юности. Лишь краткая справка о том, что он женился на коренной жительнице ЮАР и получил гражданство этой страны. Я узнала, что он владеет нефтедобывающими компаниями в Анголе, Нигерии, Нигере, Ливии и Южно-Африканской Республике. Эти предприятия специализируются на повторной разработке недр там, где не повезло его предшественникам, используя новейшие технологии. Если наличие нефти подтверждалось, он получал лицензию на бурение, а потом либо сам разрабатывал месторождение, либо продавал свои права более крупным нефтяным компаниям. Кроме нефтедобывающих компаний ему принадлежали несколько шахт в Австралии, на Тасмании и в Папуа-Новой Гвинее.

Папуа-Новая Гвинея.

В последние годы, имея на счетах миллионы долларов, он увлекся парусным спортом, ходил на яхтах на дальние расстояния. Он совершил несколько одиночных кругосветных плаваний, став чем-то вроде звезды в кругу яхтсменов. Шон был уверен, что яйца тайпана не могли прибыть в Англию по воздуху. Он призвал проверить наземные маршруты, небольшие коммерческие суда и частные яхты.

По словам Уолтера, сын Сола и Элис эмигрировал. Если Сол Уитчер-младший и человек, сведения о котором я изучаю, — одно и то же лицо, значит, он вернулся с достаточным количеством денег, имея довольно высокий статус, чтобы гарантированно влиться в общество, ненавидеть которое имел веские причины.

Я сидела и размышляла. Его брак с местной жительницей позволил ему получить гражданство ЮАР. После брака относительно несложно изменить имя и фамилию законным порядком. Спустя несколько лет явиться сюда — с новым именем и национальностью, с новым акцентом: кто узнает в преуспевающем бизнесмене того мальчишку, который и приезжал-то всего на пару дней?

Меня посетила еще одна мысль. Я ввела в поисковую систему запрос о бракосочетаниях. Было несколько компаний, которые предлагали осуществить за вознаграждение поиск записей актов гражданского состояния. У меня была с собой кредитная карточка, и после небольшой заминки (пока регистрировались мои данные) я набрала: «Сол Уитчер, 1957 год».

Через десять секунд я уже просматривала список людей с фамилиями, начинающимися на «Уит», которые зарегистрировали брак в 1957 году. На первой странице я ничего не нашла, поэтому перешла на вторую. На третьей обнаружила то, что искала. 13 апреля 1957 года Сол Клайв Уитчер, уроженец Дорсета, женился на Элис Оливии Вентри, дочери Грэма Вентри.

Девичья фамилия Элис — Вентри, второе имя Сола — Клайв. Клайв Вентри, владелец местного особняка, миллионер, который выбился из низов, известный яхтсмен — урожденный Сол Уитчер.

 

44

Значит, Сол Уитчер вернулся в поселок, где жили его родители, под новым именем и никому не сообщил о своих корнях. Я распечатала несколько страниц, выключила компьютер и выбежала на улицу под проливной дождь. На улице было шумно: разбрызгивая лужи, по дороге неслись машины, а по тротуарам, укрывшись под зонтиками, спешили пешеходы. Мне нужно было время, чтобы успокоиться, привести в порядок мысли. Я побежала к машине, села за руль и рванула с места.

Проехала пару километров до следующего городка. Вероятно, повинуясь инстинкту или в силу привычки, направилась к колокольне, что возвышалась над крышами домов, и обнаружила, что уже выезжаю из города в сторону побережья. Я остановилась на маленьком пятачке перед церковью, почти у самого обрыва. За исключением моего «лендровера» и старенького голубого «Форда Фиеста», на парковке машин не было. Я не стала выключать радио, прежде всего потому, что хотела узнать, как продвигается расследование по делу об убийстве Эрнеста Эмблина. Хотя я и так знала, что полиция пока не обнаружила свою главную подозреваемую.

Обо мне — ни слова. Вместо этого в новостях сообщалось, что на всем юго-западе погода сильно ухудшится. По всей территории ожидаются штормы и ливни. Уже в нескольких городах и поселках пострадали линии электропередач; как и предсказывали, некоторые реки вышли из берегов, дороги были заблокированы поваленными деревьями, а людям советовали по возможности не выходить из дому.

Не успела я набрать номер, как на том конце уже взяли трубку.

— Мэт Хоар.

— Это Клара.

Собеседник резко вдохнул.

— Ты хоть, черт возьми, понимаешь… — Он запнулся. Я слышала, как он дышит, и ждала продолжения. Наконец он спросил: — Ты где?

— Неподалеку. Пожалуйста, выслушай меня. Дай мне пять минуг.

И Мэт, надо отдать ему должное, поступил так, как я его просила. Он слушал, не перебивая, пока я рассказывала о встрече с Уолтером, о моей неудавшейся попытке найти Альфреда в психиатрической клинике. Я описала, как смогла, то, что произошло 15 июня 1958 года, в ночь убийства Альфреда, — со слов Руби. Выложила все, что узнала о Клайве Вентри (он же Сол Уитчер), о том, как над ним, по-видимому, издевались в детском доме.

— Он винит жителей поселка в том, что они изгнали его родителей, — сказала я. — В ту ночь в церкви были десятки людей, но остальные, похоже, изменили свое отношение к братьям Уитчер, им пришлось…

— Клара…

— У Клайва Вентри есть предприятия в Папуа-Новой Гвинее. Змее, которую мы поймали, месяца четыре. Обычно тайпаны вылупливаются из яиц через два месяца. Если держать яйца в прохладном месте, кладка может пролежать сотню дней. Вернемся на семь месяцев назад, и, держу пари, мы выясним, что Клайв наведывался на одно из своих предприятий в Папуа-Новой Гвинее.

— Клара, замолчи!

Я замолчала.

— Я хочу знать, где именно ты находишься.

Я сказала.

— Хорошо, я высылаю за тобой человека. И не смей двигаться с места.

— Только не Таскера. Он считает, что Виолетту убила я. Я вернусь в поселок и сама сдамся полиции.

— Лучше слушай, что я говорю. Мы получили результаты графологической экспертизы завещания Виолетты. Писала не она и не ты. На бумаге имеются отпечатки пальцев Виолетты, но не в тех местах, где должны быть, если бы она просто держала завещание в руках. Похоже на топорную попытку тебя подставить. Но неужели преступник считает, что его обман не раскроют?

— А мои отпечатки?

— Их нет. Тому, кто украл у тебя бумагу, не повезло. Нам удалось снять с документа отпечатки пальцев еще одного человека. Бумагу держал кто-то третий.

Я дышала с трудом. Неужели все кончилось?

— Мы также получили заключение патологоанатома, — продолжил Мэт уже тише. — В ее крови обнаружена высокая концентрация яда гадюки, но умерла она от удушья. Ее задушили подушкой.

Молчание. Я слышала, как он дышит на том конце провода. Вероятно, он тоже слышал мое дыхание.

— Ты как, держишься? — спросил Мэт.

— Да.

— Это еще не все. Похоже, перед смертью она сопротивлялась. Под ногтями у нее обнаружены частички кожи. Нам удастся получить ДНК убийцы. И у того, кто это сделал, на теле остались заметные царапины.

Сразу после ареста меня осматривали врач и женщина-полицейский. На моем теле обнаружили множество царапин — у меня их всегда полно, — но ни одна из них не была оставлена ногтями человека. Результаты ДНК снимут с меня все подозрения. Мэт продолжал что-то говорить. Мне с трудом удалось сосредоточиться.

— Эрнеста Эмблина обнаружил его сын около полуночи. Тело старика лежало на берегу реки. Эмблин захлебнулся, но патологоанатом обнаружил у него на плечах синяки. Кто-то силой удерживал его голову под водой. — Мэт помолчал, потом вновь заговорил, в его голосе звучал металл. — Как я понимаю, у тебя на вчерашний вечер имеется алиби.

— Да, я была… — Я запнулась.

— У Шона Норта. Я знаю. Он помогает нам в расследовании с самого утра. Но разве я не говорил, чтобы ты держалась от него подальше? — Мэт повысил голос, он едва не кричал на меня.

— Его подозревают?

Очередная пауза. Глубокий вдох.

— К сожалению, нет. До твоего приезда он целый час общался по телефону с режиссером своей телепередачи. После твоего отъезда звонил в Австралию. В телефонной компании подтвердили, что оба звонка он сделал из своего дома. Он никак не мог находиться возле Эмблина, когда на того напали. А теперь слушай, у меня мало времени.

Мэт куда-то шел. Я слышала шорох гравия у него под ногами и вой ветра в кронах деревьев. Хлопнула дверца машины.

— Я негласно уже некоторое время присматриваюсь к Клайву Вентри, — признался Мэт. — Он владелец нефтедобывающей компании, которая год назад обратилась к правительству за разрешением провести разведочное бурение в разных местах вокруг поселка. Очевидно, когда-то давно тут уже проводились разработки, и его компания решила их возобновить. У меня под ногами, возможно, находится 600 миллионов баррелей нефти — самое большое прибрежное нефтяное месторождение в Европе.

Я услышала звук мотора, шорох шин по камешкам.

— Ему дважды отказывали, — продолжал Мэт, — в основном из-за сильного сопротивления местного населения. Но Клайв, похоже, не из тех, кто легко сдается. Он уже скупил много земли. За этими письмами с предложениями продать землю, которые мы все получаем, стоит его компания. Мы также полагаем, что его прихвостни запугивают население. Все эти хулиганские выходки, обрезанные телефонные провода и так далее. Мы считаем, что он пытается как можно больше усложнить жизнь людям, чтобы они продали свои участки земли и…

— Чтобы сопротивление наконец ослабло, — закончила я за него. — Аллан Кич и компашка его брата работают на него, да?

— Мы так предполагаем. Мы обнаружили у них в гараже что-то вроде притона. Похоже, там собирается вся компания. Обнаружили там краску, которая очень похожа на ту, что ты недавно отдирала со своей входной двери. И двух ужей в ящике. По-видимому, именно эти ребята подбрасывают змей в дома.

Подростки берут в руки змей, не говоря уже о тайпане, и змеи их не кусают? Подростки убили трех стариков? Я вздохнула с облегчением, поскольку уже не была главной подозреваемой, но подростки — маловероятно!

— Я не подозревал, что Вентри как-то связан с Уитчерами, но, если ты права, это в корне меняет дело. Ладно, я еду на радио. За тобой через десять минут приедут.

— Ой, пожалуйста, давай я поеду домой. Обещаю, что отправлюсь прямо в поселок.

— Это невозможно. Час назад проклятый дуб-великан упал прямо на дорогу. Сегодня никто не попадет в поселок и никто не выедет из него.

— А ты где сейчас?

— В поселке. Я только что ездил туда, посмотрел, можно ли убрать дерево. Никак нельзя. Потребуется мощное подъемное устройство. К счастью, Вентри тоже здесь. А поскольку его вертолет не может взлететь при таком ветре, он застрял в поселке на неопределенное время. И не спорь. Я прикажу, чтобы тебя никто не допрашивал, пока я сам не приеду в участок. Возможно, тебе придется ночь провести в камере. Мне очень жаль, но тебе это, черт возьми, послужит уроком — не надо было сбегать.

— Ладно, — согласилась я, поняв, что улыбаюсь.

Я убеждала себя, что улыбаюсь потому, что больше не являюсь подозреваемой. В любом случае, я так устала, что провести ночь в камере не считала большой проблемой. Я усну, как только захлопнется дверь.

Еще одна секундная пауза, потом я поняла, что у меня сперло дыхание.

— Я рад, что с тобой все нормально, — сказал Мэт. — До скорого.

В трубке щелкнуло, и голос Мэта исчез, связь оборвалась.

Я сидела в машине; из-за проливного дождя, который застил лобовое стекло, ничего не было видно, и каждые несколько секунд в кузов автомобиля ударяли резкие порывы ветра. Прошло десять минут, но патрульная машина за мной так и не приехала. Глаза у меня стали закрываться. Мне казалось: все наконец закончилось. Остались, конечно, кое-какие мелочи, но пусть этим займется полиция. Это не моя работа, меня это не касается. Я могу вернуться к своей размеренной жизни, лечить раненых животных, прятать лицо от людей.

«Это всего лишь шрам».

«Я рад, что с тобой все нормально. До скорого».

Мои глаза открылись. Двадцать пять лет я возводила вокруг себя стену, которую считала нерушимой и неприступной, как стена крепости. Но события последних дней развалили ее, словно динамит — песочный домик. Двадцать пять лет я играла с судьбой в прятки, но жизнь в конечном счете меня настигла. Нет, даже больше того. Жизнь схватила меня за шкирку и вытянула, упирающуюся и сопротивляющуюся, на дневной свет. А теперь… неужели я снова нырну в тень?

Прошло двадцать минут с тех пор, как Мэт закончил говорить по телефону, — ни намека на патрульную машину. Я решила, что у патрульных из-за бури работы выше крыши, но вскоре они все же за мной приедут.

Я отогнула солнцезащитный козырек над водительским сиденьем и посмотрела в зеркало, которым раньше никогда не пользовалась. И долго, пристально разглядывала свое лицо — впервые в жизни настолько придирчиво.

Не такое уж оно и страшное. Я не была красавицей (но все равно спасибо, Шон), да и хорошенькой меня не назовешь (спасибо, Виолетта, на добром слове), но реальность, если говорить откровенно, не имела ничего общего с тем уродливым чудовищем, которое я сама придумала. Со времени последней пластической операции прошло десять лет, но наука не стоит на месте, возможно, сейчас врачи могли бы сделать больше. И я смогу купить пристойную одежду, в которой Милдред, тетушке Мэта, не стыдно было бы и в гроб лечь. При этой мысли я уже улыбалась своему отражению — чего тоже никогда не делала раньше. Может, стоило бы и косметику купить. Черт возьми, я даже пойду к Шону на телепробы!

От стука в окно я вздрогнула. Обернулась, надеясь увидеть полицейского в форме, боясь, что это может оказаться Таскер, но не сомневаясь, что смогу поставить его на место. Но увидела я худого пожилого мужчину в мокрой голубой куртке поверх мокрого черного костюма. Намокшие пряди редких волос прилипли к лицу. Я перегнулась через сиденье и открыла дверцу со стороны пассажира.

— Клара! — сказал он, глядя на меня. — Вы хотя бы понимаете, что полстраны вас ищет?

Я обернулась и еще раз взглянула на голубой «Форд Фиеста», припаркованный неподалеку. Если бы я пригляделась получше, когда приехала, тут же узнала бы машину. В конце концов, я ведь находилась возле церкви! Преподобный Персиваль Стэнси, вне всякого сомнения, навещал одного из своих коллег.

— Почему вы меня обманули? — спросила я, выпрямляясь и глядя ему прямо в глаза. Я всегда считала этого маленького, одетого в черное старика милым, старомодным, возможно чуть эгоистичным, но в целом хорошим человеком. Мое мнение теперь изменилось. — Зачем вы сказали, что вас не было в поселке в 1958 году? Вы были в церкви в ту ночь, когда она сгорела. Мне рассказала Руби. Она видела, что вы сидели в задних рядах.

Преподобный Персиваль Стэнси вздохнул.

— Кажется, дождь стихает, — сказал он. — Может, немного прогуляемся, дорогая?

Я вылезла из машины, нашла свою куртку. Мне не показалось, что дождь стихает, скорее наоборот, но было наплевать. Персиваль жестом пригласил следовать по дорожке, усыпанной гравием, к вершине утеса. Я пошла за ним. Неужели я еще не все знаю?

— В 1958 году я был приходским священником, — начал преподобный Перси, когда мы подошли к невысокой стене, отделявшей парковку от каменистой дорожки, идущей вдоль края утеса. — Кажется, здесь есть ворота.

Мы повернули и пошли вдоль стены.

— Я жил тогда не в поселке, — продолжал он. — Мой приход находился в пятнадцати километрах от него. Услышал о преподобном Фейне, и мне стало любопытно. Поэтому однажды вечером я сел на велосипед и посетил его службу.

Мы подошли к воротам. Персиваль открыл их и жестом предложил мне пройти. Я секунду поколебалась. Край утеса был так близко, а поверхность неровная, каменистая. Совсем неподходящее место для прогулки семидесятилетнего старика. Особенно в такую погоду.

— Это было 15 июня? — спросила я.

— Нет-нет, несколькими неделями ранее. Проходите, моя дорогая.

Я вышла за ворота, стараясь держаться поближе к стене. Хотя я уже и не главная подозреваемая, меньше всего мне хотелось бы объяснять полицейским, почему пожилой священник, находившийся в моей компании, разбился насмерть.

— В церкви царила истерия, — рассказывал Перси. — Люди кричали, размахивали руками, что-то несвязно бормотали и громко пели. На мой взгляд, полнейший абсурд. Я доложил об этом своему начальству, которое попросило меня приглядеться к этой церкви. Поэтому я стал ездить туда пару раз в месяц, чтобы мы знали, что там происходит.

— И что вы скажете о преподобном Фейпе?

Перси переместился ближе к стене, оттеснив меня к краю обрыва. Взял меня за руку, и мы пошли дальше. Капли дождя закатывались мне за шиворот, а из-за сильного ветра слов было почти не разобрать. Однако Перси, казалось, не замечал непогоды.

— Очень сильная личность. Яркая индивидуальность и настоящий красавец. Я считал, что он имел на людей огромное влияние, невзирая на то, представлял он силы добра или зла.

— И на чью сторону он встал?

Преподобный Перси вздохнул.

— На сторону зла, конечно. Такие люди всегда выбирают зло.

— Но, похоже, он повел за собой весь поселок. — Мне показалось или преподобный Перси действительно чуть сдвинулся влево, подталкивая меня к краю обрыва?

— Нет, нет. Я бы сказал, гораздо меньше, чем половину поселка. Но прежде чем винить этих людей, вспомните, что им пришлось пережить затяжную чудовищную войну. А тот, кто был постарше, пережил даже две войны. Проповеди Фейна поражали, он говорил о знамениях, предвещающих конец света, о том, что мы живем на этой земле последние дни, но тогда его речи звучали убедительно. Фейн утверждал, что он последователь Илии-пророка — из тех праведников, которых Господь послал на землю, чтобы привести своих настоящих детей в царство Божие. По его словам, у него были свои причины приехать в Англию. Он считал себя живым святым. Должен признаться, его слова можно было принять за чистую монету.

Мы остановились. Быстрый взгляд налево — и я поняла, что стою всего в полуметре от обрыва.

— Когда умирают миллионы людей, — продолжил Перси, — не нужно быть слишком религиозным, чтобы увидеть знамения Апокалипсиса.

— Я понимаю, что тогда было совсем другое время. Но зачем голодать по многу дней? Брать в руки ядовитых змей? Как церковь допустила такие вещи?

— Церковь и не допускала, но нам приходилось действовать осмотрительно. Он не нарушал английских законов. В приходе не было священника, и жители поселка имели право проводить богослужения в помещении церкви.

Преподобный улыбался, но как-то грустно, и отводил взгляд. Подымался ветер, и мне стало очень неуютно у края высокого обрыва.

— И что вы сделали? — спросила я, размышляя над тем, как бы мне отодвинуться, чтобы это не выглядело глупо.

Стэнси стоял слишком близко ко мне и постепенно придвигался все ближе и ближе.

— Мы написали своим знакомым в Соединенные Штаты, пытаясь узнать побольше о Фейне. В то время во многих штатах было запрещено укрощение змей, и мы задавались вопросом, не нарушил ли он закон и не поэтому ли находился в бегах.

— Вы писали письма, — укорила я его, не удержалась и оглянулась. Мне в лицо ударил порыв ветра. — А пять человек погибли.

Стэнси схватил меня за плечо.

— Мы не могли предположить, что все зайдет так далеко. В ту ночь события вышли из-под контроля.

— Еще бы! — воскликнула я, отступая от края обрыва. — Вы понимаете, что каждого, кто находился в ту ночь в церкви, можно считать соучастником убийства?

Стэнси замер.

— Господь с вами, о чем вы говорите?

— Альфреда убили, — заявила я. — Ни один здравомыслящий человек не мог всерьез верить, что можно убить человека, а потом воскресить его из мертвых.

— Думаю, вы… — Он шагнул ко мне.

Я отступила к стене.

— Я знаю, что вы и еще кое-кто пытались остановить происходящее, но, ради всего святого, как вы допустили это?

— Клара…

Я прижалась спиной к кустам утесника.

— Вы позволили связать и утопить психически больного человека.

— Что именно вам рассказала Руби?

Стэнси приблизился. Чтобы обойти его и куст, мне пришлось ступить почти на край утеса.

— Что сделали с телом? — спросила я. — Он похоронен где-то на церковном кладбище? В безымянной могиле?

В этот момент земля поехала у меня из-под ног. У меня внутри все похолодело, когда я начала соскальзывать вниз. Я слышала, как далеко внизу осыпаются камни. Я взмахнула руками и ухватилась за Перси. С удивительной для такого немолодого человека силой он схватил меня за руку и потянул на себя. На секунду мне показалось, что все, конец. Но все же мои ноги нащупали что-то твердое, я оттолкнулась и навалилась на священника.

Мы оба упали на невысокую каменную стену. Ни один из нас не мог говорить, мы пытались отдышаться. Первым заговорил Перси.

— Похоже, не очень хорошая идея — прогуляться здесь, — сказал Перси. — Давайте вернемся к машинам.

Мы опять прошли в ворота, и мне наконец удалось восстановить дыхание.

— Когда вспыхнул пожар, многие убежали, — рассказывал Перси, но оборвал свою речь — его стал душить приступ кашля. — Нам с Эрнестом Эмблином удалось пробраться к алтарю, к бассейну для крещения. Мы вытащили Альфреда и освободили его.

Я опять схватила Перси за руку.

— Он был…

— Он уже не дышал. Эрнесту не удалось нащупать пульс.

Я сама едва дышала, но не осмеливалась перебить.

— Эрнест показал, как делать массаж сердца. А сам принялся делать искусственное дыхание. Сейчас это называется «сердечно-легочная реанимация». А вокруг нас горела церковь.

Я пыталась представить происходящее: жар, треск пламени, крики и стоны. Перси накрыл мою руку своей ладонью.

— Иногда мне кажется, дорогая, что, если я попаду в ад, уже ничему там не удивлюсь, — признался он. — В ту ночь я побывал в аду.

— Вы его спасли? — выдавила я после минутного молчания.

— Да. Через несколько минут он глубоко вздохнул, изо рта хлынула вода. Нам удалось вынести его из церкви, отнести домой. Видите, Клара, можно сказать, что мы тогда все же воскресили человека из мертвых.

— А что произошло потом?

— О нем позаботился Уолтер, устроил в какую-то больницу. Очень предусмотрительно с его стороны. Солу и Гарри настоятельно рекомендовали подыскать другое место жительства. Арчи уже уехал, больше его никто никогда не видел, но он прислал деньги, чтобы оплатить надгробие на могиле преподобного Фейна. Эделине разрешили остаться — из уважения к Уолтеру. И с тех пор больше никто не вспоминал о той ночи. Думаю, многие считают, что Альфред на самом деле умер.

Мы подошли к стене, и мне пришлось отпустить руку Перси.

— Вскоре пришло письмо из Штатов, — продолжил он. — Разумеется, было уже слишком поздно.

— И что же в нем сообщалось?

— Ужасная история. Джоэля Фейна судили за убийство собственного отца. По-видимому, Фейн-старший застал своего сына, уже тогда посвященного в сан, на церковном погосте. Тот с другими служителями своей церкви раскопал свежую могилу. Сразу было понятно, что они собирались делать. По крайней мере пытались. Отец потерял голову, набросился на сына, запер его в доме. А потом отец пропал. Его нашли через неделю — в запертой лачуге в чаще леса.

— Мертвым? — спросила я.

— Мертвым. Его заперли там с гремучей змеей. Смерть его была долгой и мучительной.

— Фейн предстал перед судом?

— Он настоял на том, что будет защищать себя сам. В те дни только об этом и говорили. Обвиняемый постоянно ссылался на Цицерона, на его первый суд, когда известный римский философ и оратор защищал молодого человека, которого обвиняли в подобном преступлении.

— В отцеубийстве?

— Именно. Известно, что Фейн считал себя знатоком античности. Как бы то ни было, мать Фейна наняла адвоката, пытаясь убедить суд, что ее сын невменяем. Если бы его признали виновным, то его ждала бы казнь на электрическом стуле. Вероятно, мать считала, что единственный способ спасти сына — признать его невменяемым. Должно быть, им повезло, потому что Фейна перевели в соответствующую лечебницу, откуда он сбежал. Считали, что ему помогла сбежать мать, что она где-то прятала сына. Но, как мы уже знали, сына она не прятала, а лишь помогла ему уехать в Англию.

Фейн убил собственного отца! И такой человек имел власть над целым приходом!

— Если бы мы узнали об этом раньше, — сказал Перси, — мы бы спасли тех троих, что погибли вместе с ним. Хотя не могу избавиться от мысли, что Альфреду все это пошло на пользу. Ему была просто необходима помощь специалистов.

Я покачала головой.

— Нет-нет. Все равно не вижу никакого смысла.

Мы пришли на парковку. Я остановилась и повернулась лицом к священнику.

— Уолтер не умер, — сообщила я.

Перси удивленно посмотрел на меня.

— Он жив, — подтвердила я. — Я видела его сегодня утром. Он сказал, что отправил Альфреда в психиатрическую больницу, — это сходится с тем, что вы мне рассказали, — но я ездила туда, к ним никогда не поступал больной Альфред Уитчер. Они проверили все записи с 1958 года. Проверили тщательно. Никакого намека на пребывание Альфреда.

Перси выглядел раздражающе спокойным.

— Конечно, не нашли. Но, тем не менее, он там. Раньше и я туда ездил, навещал его.

— Я не…

— Фамилия Альфреда — Додвелл. Он Уолтеру не родной брат. Он брат Эделины.

 

45

— Додвелл? Фред Додвелл? Вы его имеете в виду?

Фред? Альфред! Вот оно что! Я никак не могла сосредоточиться на дороге, поэтому свернула с главной дороги и остановилась.

— Да, думаю, да, — сказала я, держа телефон у уха, и заглушила мотор. — Прошу прощения, что сегодня угром отняла у вас время. Возникло недоразумение. Значит, вы знаете Фреда Додвелла?

— Конечно! Я бы сразу ответила вам, если бы вы назвали правильную фамилию. Кто не знает Фреда?! Он поступил сюда в начале шестидесятых годов, живет здесь дольше нас всех, а может даже…

— В 1958 году? — негромко подсказала я.

— Возможно, — согласилась она.

— Значит, он все еще у вас? Он все еще… — Я с трудом подбирала слова. Молилась только о том, чтобы она сказала, что Альфред тихо скончался несколько лет назад. Но я знала, что она так не скажет. На другом конце провода повисло молчание. Я сидела, слушая шелест листьев на ветру. Ветер все крепчал.

— Миссис Скотт? — позвала я.

— Понимаете, существует такое понятие, как врачебная тайна. Единственное, что я в таких случаях могу сообщить, — это то, что мистер Додвелл поступил к нам и до сих пор является нашим пациентом. Но вам будет необходимо получить разрешение на посещение.

— Я понимаю. — Я ждала, чувствуя, что ей есть что добавить.

— Не могли бы вы объяснить, почему интересуетесь этим пациентом? — наконец спросила она.

Я на секунду задумалась. Что я теряю, говоря правду? Или, по крайней мере, половину правды?

— В поселке видели странного человека, — призналась я. — В том доме, где мистер Додвелл жил до поступления в лечебницу. Кто-то вламывается в дома, в том числе и в мой дом. Я видела этого человека и, кажется, узнала.

— Вы знакомы с Фредом?

— Нет, нет. Я считала, что видела другого мужчину, которого зовут Уолтер. Но Уолтер и Фред — двоюродные братья. Возможно, они похожи.

Роза Скотт молчала.

— Возможно, он живет в своем старом доме, — продолжала я. — Он пугает людей, даже причиняет им вред.

Я помолчала.

— Этот Альфред — Фред — он помешан на змеях, — добавила я.

— Ох!..

Я ждала. Пожалуй, довольно долго.

— Миссис Скотт! — позвала я. — Вы меня слышите?

— Вы можете к нам приехать?

Времени у меня не было. Чтобы добраться до лечебницы, понадобится не меньше часа. Если существует хотя бы небольшая вероятность того, что Альфред все еще жив, я должна сообщить об этом Мэту.

— К сожалению, нет. Мне нужно кое с кем переговорить. У вас есть что мне сообщить? Это может как-то помочь?

Она помолчала.

— Ладно, — в конце концов протянула она. — При сложившихся обстоятельствах, я думаю, мы можем немного нарушить правила. Фреда поместили в лечебницу, когда он был еще молодым мужчиной. Эта лечебница — для него весь мир. Согласно истории болезни, его доставили сюда в ужасном состоянии. Докторам так и не удалось установить истинную причину его заболевания.

— Я понимаю, — сказала я, а сама подумала: «Я и сама не сразу об этом узнала». И продолжила, не обращая внимания на холодок под ложечкой: — Кажется, он был инвалидом. Мне сказали, что он был слепым, глухим и немым. И что он был… как бы это сказать… умственно отсталым.

Мой голос оборвался, я не подобрала более корректного названия болезни.

— Фред не умственно отсталый. Я бы сказала, что его умственные способности чуть ниже средних. Но он очень хитер, особенно когда дело касается его собственных интересов. И он не слепой. Когда его доставили, у него была запущенная катаракта обоих глаз. В семидесятых ему сделали операцию. Пусть у него и не стопроцентное зрение, но видел он довольно хорошо. Хотя остался совершенно глухим.

Человек, который забрался в мой дом, не слышал, как я спускалась по лестнице, никак не отреагировал, когда я уронила стакан и тот разбился.

— Он читал по губам, — продолжала Роза Скотт. — И мы научили его разговаривать, но, если человек никогда не слышал звуков, его речь отличается от речи нормального человека. Он всегда путает интонацию, не соблюдает мелодику.

Я вспомнила странные гортанные звуки, доносившиеся ночью из моего подвала, и глухой стон, который мы с Мэтом слышали в доме Уитчеров. Я также отметила, что Роза говорила об Альфреде в прошедшем времени.

— Он никогда не входил в число наших легких пациентов, — продолжала Роза. — Вы разбираетесь в медицине, мисс Беннинг?

— Да, но… Я ветеринар.

— Отлично. За несколько десятилетий отношение к болезни Фреда много раз менялось, возникали новые теории, мы узнавали больше о психических заболеваниях. Сравнительно недавно, в начале девяностых, ему поставили такой диагноз: две различные формы расстройства контроля над побуждениями. Он страдает парафилией. У него также диагностировали перемежающееся эксплозивное расстройство. Не знаю, знакомы ли вам эти термины.

Я напрягла память.

— Парафилия означает извращенное сексуальное поведение, я права?

— Крайне извращенное. У Фреда наблюдались симптомы как эксгибиционизма, так и фроттеризма. Мы однажды обнаружили его… ну, вам не нужны эти подробности. Но больше всего нас беспокоило второе расстройство. Перемежающееся эксплозивное. Разумеется, ему было предписано лечение: комбинация антидепрессантов и стабилизаторов состояния. Несколько месяцев он мог оставаться совершенно спокойным, послушно выполнял все, что от него требовалось, а потом, без всякой на то причины, внезапно впадал в ярость. Когда такое происходило, мы вынуждены были надевать на него смирительную рубашку. Он был очень сильным. И, похоже, совсем не понимал, какой вред причиняет окружающим.

Я ждала, чувствуя, что это еще не все.

— Мы не оставляли его наедине с пациентками и даже с медсестрами и санитарками.

— Он все еще у вас? — отважилась спросить я, внезапно вспомнив ту ночь, когда оказалась один на один с незнакомцем, пробравшимся в мой дом. Как он смотрел на меня, как касался!..

— Эти змеи… — Похоже, Роза Скотт меня не слышала. — Это было самым странным. Он чувствовал их. Он шел в лес, подходил к месту, где, как ему казалось, находились их норы, распластывался на земле, как будто прислушивался, что они делают. Если не считать того…

— Что слышать он не мог, — закончила я за нее.

— Именно. Он умел с ними обращаться. Приносил с собой гадюк, пугал нас, но его змеи никогда не кусали. Ни разу.

Интересно, Шон тоже будет утверждать, что Альфред стал со змеями одним целым? Слился в Божественном единстве? Я была уверена, что все это чепуха, мне не понравилась сама мысль о том, что человек может держать в руках ядовитых змей и не бояться, что его укусят.

— А он все еще… — Когда я приезжала утром, двери психиатрической больницы были широко распахнуты. Да и вокруг никакого забора я не заметила.

— В истории болезни сказано, что у него нет родных. — На этот раз миссис Скотт меня точно услышала. Она намеренно избегала ответа на вопрос. — Когда пациенты остаются у нас на длительный срок, мы регулярно общаемся с близкими родственниками, но в случае с Фредом мы много лет не получали никаких известий от родных. За все время моей работы в лечебнице к нему лишь однажды приходил посетитель. Совсем недавно. Высокий, по виду волевой человек.

Клайв Вентри был высоким и очень волевым человеком. Он познакомился с Альфредом. Я с трудом сдержалась, чтобы не оборвать разговор с Розой и не позвонить Мэту прямо сейчас. Я хотела тут же завести мотор и отправиться в поселок. Черт, я даже Таскеру позвоню, если не будет другого выхода! Я приказала себе успокоиться. Чем больше Роза мне расскажет, тем лучше.

Она продолжала говорить.

— Он сказал, что сам он не англичанин. Говорил с акцентом. Он дал Альфреду несколько яиц. — Розу, похоже, не смущало мое молчание. Должно быть, она чувствовала, что я ловлю каждое ее слово. — По-моему, шесть. Размером с гусиное, но с более жесткой скорлупой. Сказал, что это змеиные яйца. Он собрал их во время своих путешествий. Заявил, что зародыши мертвы, и подчеркнул это. Мы не могли запретить Альфреду оставить у себя эти яйца.

Я поняла, что оглядываюсь, рассматриваю дорогу впереди и позади себя. После того как я целую ночь и большую часть дня провела, скрываясь от полиции, сейчас я бы все отдала, чтобы за мной приехала патрульная машина. Ну же, Роза, давай, продолжай!

— У Альфреда уже была змея. Пятнистый полоз, маленькая змейка, совершенно безобидная. Мы надеялись, что теперь он перестанет ловить змей. Он положил яйца в клетку, где сидел полоз. Как он объяснил, чтобы они согрелись. Мы не стали возражать — мы ведь знали, что яйца мертвые.

— Когда это было?

— Не очень давно. Прошлой осенью. Мы через какое-то время попытались связаться с посетителем, просто на случай если ему что-нибудь известно. Но, написав по адресу, который он оставил, мы ответа не получили. Даже полиция не смогла его найти.

— Полиция?

— Да. Мы их тут же поставили в известность. Фред не преступник, но ему было рекомендовано постоянное медицинское наблюдение, даже если бы у него и была семья, которая могла бы о нем позаботиться.

— Альфред больше не у вас, я права?

На этот раз долгое молчание.

— Да, к сожалению, не у нас, — наконец призналась она. — В ноябре он пропал. Понимаете, многие наши пациенты остаются в больнице добровольно. Если они хотят, то могут свободно уходить и приходить. У нас никогда никто не пропадал. Но однажды Фред пошел в лес и больше не вернулся. Мы искали его несколько часов, прежде чем поставить в известность полицию. Вероятно, он пошел в город, а там сел на автобус. Потому что он просто исчез. А с ним и змеиные яйца.

 

46

— Полиция его искала? — Я снова вела машину, зажав телефон между ухом и левым плечом.

Учитывая погоду, это было чрезвычайно опасно, не говоря уже о том, что я нарушала правила. Но на дорогах никого не было. Буря разогнала людей по домам.

— Разумеется, его ищут как уязвимого и потенциально опасного больного. Полиция приняла чрезвычайные меры.

Мысли мелькали у меня в голове. Лечебница находится в Девоне, вне юрисдикции ребят Мэта. Его подчиненных могли и не задействовать в поисках. Вероятно, им просто сообщили о том, что разыскивается пропавший больной, но у полиции не было причин связать Фреда Додвелла, уже давно находящегося на излечении в психиатрической больнице, с Уитчерами.

— Мы написали на его последний известный нам адрес, но письмо вернулось с пометкой «адресат выбыл».

— Его сестра умерла, — сказала я. — А шурин — в доме престарелых.

— Это все объясняет, — согласилась Роза. — Фред до сих пор числится пропавшим, но полиция через несколько месяцев свернула поиски. О нем никто ничего не слышал, никто его не видел. Офицер, ведущий это дело, решил, что Фред, вероятно, умер где-нибудь на улице.

Ах, если бы!

— Он не умер, — возразила я. — Он живет в своем старом доме. Я думаю, он убил троих людей.

— О Боже! — Роза замолчала, пытаясь осмыслить мою последнюю фразу, но у меня не было времени, чтобы помочь ей справиться с потрясением.

— Мне сейчас нужно ехать дальше. Миссис Скотт, вы не могли бы связаться с полицейским, ведущим это дело, и сообщить ему то, что я только что рассказала вам?

— Конечно, но он захочет побеседовать с вами лично. Вы не могли бы приехать?

— Мне нужно домой. Я дам вам свой адрес.

— Но… вы говорили, что живете с ним в одном поселке. Мисс Беннинг, Фред Додвелл уже несколько месяцев не принимает лекарств. Он может быть очень опасен. Пожалуйста, скажите, что не…

Я нажала на кнопку «отбой». Роза Скотт могла бы меня и не предупреждать, что Фред Додвелл очень опасен. Я и сама это знала. У меня не было времени слушать ее продиктованные лучшими побуждениями увещевания держаться от него подальше. Я и не собиралась приближаться к Альфреду.

Я нашла клочок бумаги, который дал мне Мэт, взглянула на номер мобильного телефона и, держа руль одной рукой, набрала номер.

В ноябре прошлого года Альфред сбежал из психиатрической больницы и вернулся домой! У меня в ухе звучали короткие гудки — связи не было. Я набрала домашний номер Мэта.

Слова Розы Скотт о состоянии Альфреда заставили меня вспомнить мрачные намеки Уолтера. «Я не мог с ним справиться. Ион с Эделиной. Как я мог их остановить? Я никого не мог остановить».

Эделина и Альфред — родные брат и сестра. Сексуальная распущенность — это понятно, но спать не только со всеми братьями мужа, но и со своим родным братом?! Неудивительно, что Уолтер не захотел оставить у себя племянника. Эделина не из тех женщин, кого можно подпускать к детям.

Спустя несколько недель после побега Альфреда из больницы умерла Эделина. Неужели виной всему ее брат?

Длинные гудки. Я опять пытаюсь набрать номер мобильного телефона Мэта.

Джон Эллингтон был в церкви в ту ночь 1958 года. Эделина активно помогала убивать брата. А если Альфред хотел отомстить за то, что с ним произошло? Эти двое явно могли стать его жертвами. Однако Виолетты в церкви вообще не было. А Эрнест Эмблин спас Альфреду жизнь. Зачем ему их убивать?

Чем больше я размышляла, тем бессмысленнее мне все это казалось.

Альфред мстит своим ровесникам, людям, которые, хотели они того или нет, причастны к случившемуся с ним. Он психически нездоров, а поэтому очень опасен.

А мог ли психически нездоровый человек подделать завещание Виолетты? Ввести шприцом змеиный яд Джону Эллингтону?

Альфреда навещал мужчина — без сомнения, Клайв Вентри, он же Сол Уитчер. Не приложил ли он руку к исчезновению Альфреда? Неужели Клайв разворошил прошлое, раздул искры обиды в душе Альфреда, пока его желание отомстить не воспылало так же сильно, как и желание самого Клайва-Сола? Неужели Клайв использовал Альфреда как орудие собственной мести? Или это обычная жадность? Может быть, Альфреда Клайв использовал в кампании против местного населения? Пока все — о ужас! — не вышло из-под контроля?

Неужели Клайв решил повесить всех собак на меня, так как почувствовал, что мы с Мэтом вот-вот выйдем на Альфреда? Неужели он сделал это лишь для того, чтобы выиграть время, пока правительство не даст ему добро на бурение?

По мобильному с Мэтом все еще не было связи. Я опять позвонила ему домой. Те же длинные гудки. Должно быть, гроза повредила телефонные провода в поселке. Если оборвало провода по всей округе, местные жители будут пользоваться только мобильными телефонами. Неизвестно, смогу ли я вообще дозвониться.

По словам Мэта, огромное дерево упало на единственную дорогу, ведущую в поселок. Она может быть заблокирована несколько часов, возможно и всю ночь. «Сегодня никто не попадет в поселок и не выедет из него».

Если Мэт считает, что поселок отрезан, он не станет просить помощи. Он дождется утра, тогда приедет подкрепление, и они арестуют Клайва Вентри. Но Мэт не знает о другой угрозе, о еще большей опасности, таящейся в поселке. Не знает об Альфреде. А что, если Мэт решит еще раз осмотреть дом Уитчеров?

Ладно. Есть еще вариант. Я могу отправиться в ближайший полицейский участок, сдаться дежурному и убедить полицию в том, что Альфред представляет настоящую опасность. Они должны немедленно отправиться в поселок.

А если мне не поверят? А что, если со мной не захотят разговаривать? А что, если меня запрут в камере на несколько часов?

Мэт сказал: никто не попадет и никто не выедет. Он вырос в поселке, еще мальчишкой играл в округе. Но, по-видимому, он последние четыре года не совершал ежедневных пробежек вокруг поселка, не изведал все дороги, тропинки, тропочки и горные тропы. Он не проводил целые выходные над картами, пытаясь отыскать новые пути, где возможность встречи с человеком равняется нулю. Он не раскатывал каждую неделю по полям, лесам и долинам в поисках раненых животных.

Я знала все старые проселочные дорога, многие из которых теперь не используются, все горные троны, тропинки, где можно проехать только на велосипеде или пройти пешком. Знала, какие реки судоходны, где можно проехать на обычной машине, где только на полноприводной, а где автомобиль вообще не пройдет. Знала кратчайший путь из пункта А в пункт Б, знала такие пункты А и Б, о которых никто и не догадывался. Несмотря на заверения Мэта, я не сомневалась: чтобы попасть в поселок, не обязательно ехать по основной дороге.

Не доезжая километров трех до поселка, я свернула на старую проселочную дорогу, ведущую к заброшенному меловому карьеру. Я направлялась на север, по хорошо знакомому мне пути. Я ездила здесь совсем недавно, когда мы с Крэгом и Саймоном спасали лебедя-шипуна.

Конечно, ехать днем в хорошую погоду с двумя подручными-мужчинами — одно дело, и совсем другое — ехать одной, в грозу, когда тьма сгущается с каждой секундой.

Дорога к карьеру тянулась почти на километр, последние метров двести она совсем заросла вереском и утесником. В конце дороги стояли полуразвалившиеся лачуги, где когда-то рабочие хранили инструменты, и в склоне холма зияла огромная дыра — все, что осталось от старой горной выработки. Я не собиралась здесь задерживаться. Слева от меня находились массивные железные ворота, запертые на навесной замок. Обычно, когда мы ездили по этой дороге, брали с собой ключ, которого сегодня у меня не было, но подобные мелочи не могли меня остановить.

Три дня назад мы заметили в заборе прогнившую секцию, всего в нескольких метрах от ворот. Терновник по ту стороггу забора был негустым. Я развернула машину таким образом, чтобы она оказалась как раз напротив прогнившей секции, и, прежде чем протаранить ее «лендровером», переключила двигатель на первую передачу и убедилась, что колеса достаточно хорошо держат на дороге.

Когда я притормозила у забора, собираясь с духом, невольно вспомнила ту ночь, когда мы стояли с Мэтом у ворот дома Уитчеров. Я напомнила ему: «Хода нет». Он усмехнулся и достал ключ, которым за считанные секунды открыл замок. «Теперь есть», — сказал он, осклабившись. Я вжала в пол педаль газа, «лендровер» рванулся на забор и с ужасным треском протаранил его. На секунду обломки деревянного штакетника взметнулись перед лобовым стеклом, я услышала, как кусты стали царапать днище автомобиля, потом планки отлетели в сторону и я оказалась по ту сторону забора. «Теперь есть», — сказала я себе, но мне было не до смеха.

Еще с километр я ехала по лесу. Это была старая буковая роща, некоторые деревья достигали больше двадцати метров в высоту. Этим вечером они раскачивались, словно одержимые, сильно наклоняясь к земле. Обычно говорят, что деревья шелестят или шепчутся. Сегодня они выли и кричали на меня, а ветер рвал их кроны, обламывал ветви, гнул стволы деревьев, которые за свою жизнь пережили множество гроз и ураганов. Я бы не стала ставить деньги на кон, что всем им удастся выстоять этим вечером.

Сломанные ветки падали на «лендровер», барабанили по крыше, по крыльям, ударялись о лобовое стекло, чуть не разбивая его. Один раз мне даже пришлось резко затормозить, чтобы не врезаться в рухнувшее дерево. Ему было, наверное, лет триста — огромный ствол и густое переплетение ветвей, распластавшихся по земле подобно паутине. Я сдала назад и объехала его.

Я ехала через буковую рощу, прекрасно понимая, что «лендровер» получил серьезные повреждения и мне придется это как-то объяснять. Но потом вспомнила, что меньше всего меня должно волновать объяснение с начальством. Теперь ехать стало чуть легче, но опять начался проливной дождь, видимость была никудышная, земля размокла. Если я застряну, все кончено.

Но «лендровер» был сконструирован именно для такого бездорожья, и я не застряла. Я проехала еще в одни ворота, на этот раз не запертые, и оказалась на земле Клайва Вентри. В этом месте дорога разветвлялась. Если бы я повернула налево — приехала бы к реке, как когда мы ехали с Крэгом и Саймоном, чтобы спасти лебедя. По ней можно было попасть в поселок, но у меня была надежда отделаться малой кровью. Поэтому я погасила фары и повернула направо, направляясь вверх по холму. Проехала по одному полю, потом по другому, размером побольше. Теперь я была в непосредственной близости от усадьбы. Дом был погружен во тьму. Чтобы выехать на дорогу в поселок, нужно было пересечь лужайку, примыкающую к торцу дома Клайва. Поэтому я остановила машину и выбралась наружу.

На секунду окружающий меня пейзаж озарила молния, мне показалось, что стало видно как днем, и я почувствовала себя беззащитной. Потом опять все погрузилось в темноту и послышались раскаты грома. Буря усиливалась.

Я обежала машину и открыла задний откидной борт. Никогда не знаешь, куда тебя вызовут и кого надо будет спасать, поэтому в наших «лендроверах» всегда имеются веревка, проволока, фонари, необходимые инструменты и лекарства. Я взяла самый мощный фонарь, свою медицинскую сумку, бинокль, острый нож и гаечный ключ. После этого направилась в сторону дома, чувствуя естественное желание, свойственное всем живым существам: сесть на корточки и сжаться, укрываясь от бури, — но я заставила себя продолжить путь.

К этому моменту дождь напоминал уже тропический ливень, струи с шумом падали с неба, и мне пришло в голову, что тайпан, окажись он на свободе, чувствовал бы себя в такой ливень как дома. Интересно, где он теперь? Спрятался где-нибудь в доме? Или притаился в кустах? Я тут же пожалела, что не надела вместо кроссовок прочные сапоги, желательно выше колен.

В нашем поселке не было уличного освещения, и с наступлением ночи все погружалось во тьму. Можно было рассчитывать только на фонари во дворах соседей. Обычно этого достаточно, но сейчас ни одна лампочка не горела — и в нашем поселке пропало электричество. Я прокралась мимо дома, пробежала через сад перед домом. Вокруг сада разрослась тисовая изгородь, но я была уверена, что смогу пробраться сквозь нее. По ту сторону изгороди передо мной виднелись лишь темные очертания домов. Я опять кинулась бежать, беспрестанно оглядываясь по сторонам. Сегодня меня не застанет врасплох Аллан Кич с дружками — да и никто другой, если уж на то пошло.

Я пересекла лужайку, не смогла побороть дрожь, когда увидела еще более густую темноту под мостом, и решила, что никакая сила на земле больше меня туда не загонит. Вокруг не было ни души. Я вбежала на холм, за которым был мой дом, и перед самой Бурн-лейн повернула и припустила по узкой, обсаженной лаврами аллее, ведущей к дому Мэта. У дома стояла машина, зеленый «хэтчбек». В окне рядом с входной дверью мерцала свеча. Я постучала в дверь и услышала звук шагов по кафельному полу. Звук отодвигаемой задвижки. Дверь медленно приотворилась.

— Я не смогла тебе дозвони… — начала я и смолкла на полуслове.

— Здравствуйте, — приветствовала меня женщина, стоящая на пороге дома Мэта, словно прекрасный страж у тех ворот, за которые мне путь заказан. — Вы ищете Мэта?

Мне удалось кивнуть.

— Ему пришлось уйти, — сказала она. — Но он должен был уже вернуться. Я приготовила ужин.

Что-то внутри меня встрепенулось, что-то, вызывающее растерянность и наводящее ужас, но я была вынуждена погасить зарождавшуюся панику, не то она могла разрастись и поглотить меня.

— Он сказал куда? — прохрипела я.

— Зайдите на минуту, на улице льет как из ведра.

Она отошла от двери, и мне ничего не оставалось, как принять ее приглашение. За несколько секунд я успела заметить, что у Мэта большая прихожая, стены отделаны камнем. Горел камин, плитки на полу были старыми и потрескавшимися, а вот картины на стенах — на удивление современными. А сама я не могла оторвать глаз от женщины, от которой пахло сандаловым деревом и индийскими пряностями. Она была довольно высокой, стройной как тростинка, с копной рыжих вьющихся волос.

— Это срочно? Может, я смогу помочь? — спросила она.

— Вы служите в полиции? — поинтересовалась я, уже прекрасно зная ответ.

— Нет. Меня зовут Рэчел. Я девушка Мэта.

Я сама напросилась.

— Что-то случилось? — продолжала допытываться она. Значит, вот оно как бывает, когда чувствуешь, что сердце разбито! Господи, Клара, сосредоточься!

— Не знаю, — начала я. Что я могла ей рассказать? — Можно позвонить ему на работу?

— Нет. Час назад оборвало телефонные провода. После того как Мэту позвонили. Ни один мобильный не работал. У Мэта есть рация, но он, конечно, взял ее с собой.

— Послушайте, это очень важно. Вы знаете, кто ему звонил и куда он ушел?

Рэчел нахмурила брови, ей передалось мое беспокойство, и она уже, наверное, жалела, что пригласила меня войти.

— Да, — спокойно ответила она. — Я брала трубку. Звонил этот, как его… Крис, Колин…

— Клайв? — подсказала я. Нет, пожалуйста, нет!..

— Точно, Клайв. Голос звучал очень взволнованно. Хотел немедленно встретиться с Мэтом. Мэт поговорил с ним минуту-две и сразу ушел. Взял машину, вероятно потому что идет дождь. Но он же не мог выехать из поселка, верно?

— Это дело непростое, — пробормотала я, усердно размышляя. — И это произошло час назад?

— Примерно. Послушайте, мне нужно…

— Пробуйте звонить на мобильный. Попытайтесь связаться с коллегами Мэта. Попросите детектива Таскера. Скажите, что Клара Беннинг вернулась в поселок. Он тут же примчится. — Рэчел пару секунд смотрела на меня, потом повернулась к маленькому столику. Там лежали ручка и блокнот, она стала что-то писать. — Передайте ему, чтобы связался с коллегами из девонской полиции по поводу Альфреда Додвелла. И с психиатрической лечебницей. Вы запомнили?

— Клара Беннинг. Альфред Додвелл. Психбольница. Записала. — Рэчел выглядела настороженной: может, она пригласила зайти в дом сумасшедшую?

— Спасибо. Скажите ему, чтобы ехал к карьеру в Рикстоуне, а потом по моим следам на северо-восток, так он сможет добраться до поселка.

— Ладно. — Она отошла от стола и направилась к двери. Хотела меня спровадить. Но, скорее всего, она сделает то, что я попросила.

— Если кто-то постучит в дверь, не открывайте, пока не убедитесь, что знаете этого человека.

— Не волнуйтесь, не открою, — заверила она, энергично качая головой.

Вниз по холму, через лужайку, по подъездной аллее Клайва Вентри — я бежала так, как будто за мной гналась стая собак. Мэт уже час как уехал. Ему позвонил встревоженный Клайв, и Мэт исчез. Я подбежала к каменному своду усадьбы и промчалась по вымощенному булыжником двору. Потом заставила себя остановиться, восстановить дыхание и оценить ситуацию.

Меня окружали средневековые здания. Со всех сторон таращили черные глазницы окна в стиле Тюдоров. За любым из них могли скрываться внимательные глаза. В небольшом саду столетние лавровые деревья были подстрижены и напоминали высокие грибы. Много удобных местечек для того, кто хочет спрятаться. Я насчитала четыре массивные дубовые двери, включая и двустворчатые двери парадного входа. Любая из них могла открыться через секунду.

У входной двери стояли три машины. Темный «ягуар», который я сама видела разъезжающим по поселку, — он, скорее всего, принадлежал Клайву Вентри. Маленький серебристый «хэтчбек», очень похожий на ту машину, которая следовала за мной ночью, когда я впервые приехала к Шону в Андерклифф. Неужели за мной следили обитатели этого дома? Тут же стоял и черный «гольф». Вчера Мэт вез меня домой на похожем темном «фольксвагене». Я подошла к водительской двери «гольфа» и открыла ее. Здесь имелась рация — значит, вряд ли автомобиль принадлежал кому-то из штатских. На полу — знакомая красная папка. Это была машина Мэта.

Быстро преодолев мощеный двор, я подошла к дому. Стала вглядываться в окна. Дом, казалось, был полностью погружен во тьму, я не заметила даже отблеска свечи.

Все мои инстинкты кричали: обойди дом с тыльной стороны. Ты понятия не имеешь, что внутри. Если придется туда войти, пусть этот момент наступит как можно позднее.

«Но ты только этим и занимаешься, — утверждал другой голос, спокойный тихий голос, который, как мне показалось, я узнала, но в таком взвинченном состоянии я не была уверена в этом до конца, — отсрочиваешь момент. Почему бы тебе не вернуться домой, если не собираешься входить?»

Парадная дверь с огромной круглой железной ручкой была сделана из массивного дуба. Ручка легко повернулась, и дверь открылась. Я вошла в дом.

 

47

В холле что-то мерцало и двигалось, но это были не живые существа, которых я боялась, а игра света, проникающего с улицы. Прошло несколько секунд, прежде чем я поняла, где его источник, а потом увидела через одно из небольших стекол тюдоровского окна, что взошла полная луна. Небо местами прояснилось, гроза закончилась, а тучи неслись по небосводу, отчего свет луны дрожал и метался по комнате. Большое зеркало над камином и десятки оконных стекол отражали лучи в разных направлениях.

Я стояла, вглядываясь поочередно во все углы огромного помещения, и наконец убедилась, что каждое движение — всего лишь игра света, что в тени не притаился противник. Прямо передо мной находилась лестница, по которой меня вынудили взойти чуть больше недели назад.

Слева от меня стоял массивный дубовый стол, вокруг которого заседали жители поселка. На нем стояла различная оловянная посуда, но никто не обвивался вокруг нее. Я нагнулась, проверила пол, ножки стульев — внимательно осмотрела все, что внушало мне тревогу и казалось здесь неуместным. Лишь тогда я решилась отойти от двери.

Остановилась в центре помещения и прислушалась. Только звук дождя и протестующее поскрипывание старого дома из-за сильного ветра. Откуда начать поиски? Дом огромный. Руководствуясь лишь наитием, я повернула направо, к резной дубовой двери у подножия лестницы.

Я натянула рукава, чтобы не браться за ручку двери голой рукой, и осторожно повернула ее. Дверь открылась, я вошла внутрь и оказалась в гостиной, уставленной резной мебелью черного дерева. В другом конце комнаты я увидела старинный камин. От сквозняка в воздух взметнулось облачко пепла. Я обошла комнату по периметру, опасаясь, что кто-то — или что-то — может подкрасться ко мне сзади, если хоть на секунду повернусь спиной к двери. Распахнутая дверь в дальнем конце комнаты вела в кромепнгую тьму. Я включила фонарь и увидела еще одну большую, обшитую дубовыми панелями комнату — это был кабинет. Вдоль стен стояли книжные полки. Шторы на всех трех окнах были опущены. Я прошлась по комнате, освещая каждый уголок фонарем, пока не оказалась у письменного стола Клайва Вентри.

Несколько телефонных аппаратов, современнейший компьютер и настольный принтер соседствовали на антикварном столе с разбросанными бумагами. Я посветила на стол, просмотрела счета, сведения о прибылях и убытках, отчеты геологов, где было много специфических терминов, — я ничего не поняла. Ни один документ не привлек моего внимания. Мне было не по себе, я не могла оставаться так долго на одном месте. Я уже собиралась было повернуть назад, когда свет моего фонаря выхватил из тьмы письмо на бланке, показавшееся мне интересным. Это было официальное письмо от департамента по делам предпринимательства и реформы системы управления, бывшего министерства торговли и промышленности.

Краем фонаря я подвинула письмо так, чтобы смогла его прочитать целиком. Оно было коротким, всего три абзаца, и подписано начальником департамента по изысканию источников энергии. «Дорогой Клайв» — с такого обращения начиналось письмо, а дальше следовали «хорошие новости»: министр наконец дал разрешение на бурение.

Несмотря на протесты местного населения, Клайв Вентри все-таки получил разрешение на разведочное бурение вокруг поселка. Если под поселком находится большое нефтяное месторождение, как полагал Мэт, Клайв заработает на этом миллионы. В придачу к уже имеющимся.

А затем, словно следуя за ходом моих мыслей, свет фонаря упал на другое письмо, на этот раз от местного стряпчего. В нем адвокат подтверждал согласие встретиться с Клайвом на следующей неделе. Клайв намеревался пересмотреть завещание. Во втором абзаце адвокат объяснял, что при сложившихся обстоятельствах имущество Клайва перейдет к ныне живущим родственникам, долю каждого наследника определит суд. Его бывшей жене, пояснялось в письме, с учетом щедрых отступных, полученных ею при разводе, вряд ли хоть что-нибудь достанется.

Я обошла уже весь дом, нужно было поворачивать назад. Я выключила фонарь и, пока шла по темным комнатам, невольно размышляла над тем, кому Клайв собрался оставить свои миллионы. Может, и его дядя Альфред значится в списке наследников? Потом я вспомнила еще одного его дядю. Неужели перспектива получить наследство заставила преподобного Арчи вернуться домой?

Я вернулась в прихожую и выглянула в окно. Машина Мэта все еще стояла на улице. Я прошла мимо огромного дубового сгола, мимо буфетов, заставленных оловянной посудой и фарфором, мимо угла, где недавно нервно жались друг к другу пять стариков. Двое из пяти, Виолетта и Эрнест, уже мертвы. Скольким еще придется умереть, прежде чем Альфред почувствует себя удовлетворенным?

В дальнем левом углу холла три маленькие ступеньки вели к сводчатому проходу. Там царила тьма и метались тени. Я хотела было включить фонарик, но поняла, что тогда стану легкой мишенью. Средняя ступенька скрипнула, но, похоже, кроме меня, этого никто не услышал.

Я находилась в коридоре в задней части дома, в месте, где раньше сновали слуги. Наверх вела деревянная винтовая лестница. Конца коридора я не видела, но вдоль стен висели пальто и шляпы, на полу стояли сапоги. Я подождала несколько секунд, чтобы убедиться, что никто не прячется среди пальто, шляп и сапог. Потом двинулась дальше.

Комната, открывшаяся моему взору, оказалась столовой. Опять массивная мебель мореного дуба, опять фарфор, стеклянная посуда и серебро. Неужели здесь живет один человек? Очевидно, этот человек, вышедший из низов, страдал манией величия, раз купил и содержал такой особняк только для себя, любимого.

Я решила, что в столовой все стоит на своих местах, и сделала шаг назад. Теперь я крайне осторожно — мне очень не нравился этот ворох пальто — прошла еще несколько шагов по коридору. Дверь справа вела в кухню. У одной из стен стояла громадная плита, напротив нее — раковина. Тут были еще большие кухонные шкафы, и я понимала, что стоило бы заглянуть и туда, но мое сердцебиение, и без того учащенное, просто зашкалило. В кухне я ощутила запах — слишком хорошо мне знакомый.

«Поосторожнее, Клара, ты подошлауже очень близко», — шептал знакомый рассудительный голос в моей голове.

Дверь слева от меня вела в еще одну кухню. Люди, знакомые с планировкой особняков, называют эту комнату буфетной, помещением для мытья посуды — для меня же она была второй кухней. Тут находились раковина, нечто, похожее на большую посудомоечную машину, полки, забитые стеклянной посудой и разными приборами. Еще один коридор, очередная комната.

Не успела я пройти по коридору и двух метров, как увидела блестящую темную лужу на полу и поняла, что обоняние меня не подвело. Тут явно пахло свежей кровью.

«Осторожно, Клара! Успокойся, — приказывал голос. — Еще несколько шагов».

Я не помнила, как сделала эти шаги. Я понятия не имела, сколько прошло времени, прежде чем я поняла, что сейчас увижу. А потом, стоя уже в третьей кухне особняка, я включила фонарь и посветила на то, что когда-то было человеком.

 

48

Не помню я, и как вновь очутилась на улице. Я стояла, опершись о машину Мэта, дождь — ледяной ливень как из ведра — лил мне на голову, но я была даже этому рада. Подняла голову и увидела, как с бескрайнего неба падают мне на лицо дождевые капли. Я подставила им лицо, желая, чтобы дождь омыл меня и изнутри, вымыл из памяти воспоминания, из ноздрей — оставшийся там запах. Но даже тогда я прекрасно понимала, что это невозможно.

На подкашивающихся ногах я прошла через сад и снова подошла к дому, но уже с тыльной стороны. Мне казалось, что я навидалась всякой жестокости, какую только может животное под названием «человек» причинить себе подобным. Но я ошибалась.

У человека, лежащего на полу в кухне, не было головы; просто бесформенное месиво, кости и мясо. То, что когда-то было головой, — частички мозга, лица, клочья волос — было разбросано по полу. Как будто ее разорвало изнутри.

Мерзкий привкус во рту и непроизвольное сокращение мышц живота дали понять, что меня вот-вот вырвет. Я остановилась, согнулась пополам и начала блевать, но я целый день ничего не ела, поэтому рвала одной желчью. Когда я смогла выпрямиться, опять подняла лицо к небу, желая — впервые за свою сознательную жизнь — найти слова, чтобы искренне помолиться, от всего сердца. Потому что именно сейчас мне просто необходима была вера.

«Осторожно, Клара». Опять этот голос! Такой навязчивый, успокаивающий, знакомый, от которого хотелось свернуться в клубочек и прижаться к чему-то теплому и безопасному, к тому, что олицетворял собой этот голос. «Спокойно, — продолжал голос, — ты знаешь, что тебе нужно делать».

Я стала пересекать лужайку, примыкающую к тыльной стороне дома.

«Так тебя заметят, Клара, прижмись к изгороди».

Я повернула к живой изгороди, окружающей лужайку по периметру. Она, казалось, была далеко. Внезапно в мозгу пронеслось воспоминание: человеческий глаз, выскочивший из глазницы, откатился на добрый метр от тела и закатился под стол. Я упала. Стояла на четвереньках в мокрой траве, руки увязали в грязи.

«Клара, не останавливайся».

Я не могу.

«Нет, можешь! Бедолага, которого ты видела, — не Мэт». Я заставила себя подняться. На кухонном полу, среди всего этого жуткого месива, нигде не было видно продолговатых очков в черной оправе. На шее у жертвы при свете фонарика блеснула тоненькая золотая цепочка, а на мизинце левой руки — перстень-печатка. Мэт украшений не носил. К тому же и одежда на нем была не та, да и мужчина этот был выше и плотнее Мэта. Я тут же поняла, что передо мной останки Клайва Вентри. Если бы там лежал Мэт, я бы, наверное, до сих пор продолжала стоять над трупом.

Это не Мэт, не Мэт. Повторяя про себя эти слова, будто молитву, я добралась до конца лужайки и взобралась на каменную стену, отделяющую сад Клайва от остальных его угодий. Только теперь эти земли Клайву не принадлежали. Они перешли в собственность двух его дядей: крайне опасного Альфреда, давным-давно запроторенного в психиатрическую лечебницу, и Арчи, который уже один раз пытался убить своего двоюродного брата.

Убить близкого родственника. Арчи, Сол-старший, Гарри и Эделина пытались убить Альфреда. Первым троим он приходился двоюродным братом, а последней — родным. Достаточно ли это близкое родство? Если Альфред решил наконец отомстить, не этим ли объясняется древнеримский символизм, который просматривается в его преступлениях? Но откуда человек с интеллектом ниже среднего, практически без образования, узнал о poena cullei? Что-то не сходится. Сол-младший, конечно, совсем другое дело. Если он полагал, что все жители поселка повинны в смерти его родителей, он мог бы прибегнуть к самосуду, подражая древним казням. Но был он главным дирижером последних событий или нет, больше он уже никому не причинит зла.

«Лендровер» стоял там, где я его припарковала. Мобильная связь по-прежнему отсутствовала. Приходилось лишь надеяться, что Рэчел повезет больше, чем мне. Я стянула мокрую куртку и забралась на водительское сиденье.

Куда ехать?

«Конечно, в дом со змеями».

Я уронила голову на руки, при этом больно стукнувшись о рулевое колесо. Почему? Почему, Господи Боже мой, я должна туда ехать?

«Потому что туда отправился Мэт. Он обнаружил тело Клайва и решил выследить и задержать Альфреда. От Мэта уже больше часа нет никаких вестей».

Я подняла голову. Альфред будет начеку. Он заметит, как я приближаюсь.

«Но есть еще один ход. Ты знаешь где. Недавно узнала».

Не могу.

Молчание. Но я узнала этот голос; я отлично знала, кому он принадлежит, и мне было известно, что, если начинала с ним спорить, всегда проигрывала.

Тогда зачем терять время?

Прошло еще пятнадцать минут, прежде чем я добралась до реки. Рискуя увязнуть в грязи, сдала назад, пока машина задним бампером едва не коснулась воды, и заглушила мотор. Я нашла и натянула на себя болотные сапоги, непромокаемые штаны и спасательный жилет. Даже в тихую погоду (что уж говорить о сегодняшней буре) течение в реке было очень сильным. Кроме того, нам в головы спасатели вдолбили железное правило (я действовала на автомате): работаешь возле воды — надевай все, что положено.

Я набросила на плечи легкую непромокаемую куртку и выбралась из машины. Одной тянуть и спускать на воду спасательную шлюпку было неудобно, но я справилась. Положила сумку с инструментами на дно, забралась сама и что было сил оттолкнулась от берега.

Мое подсознание наконец разгадало загадку, мучившую меня несколько дней. Если кто-то живет в старом доме Уитчеров, как он может входить туда и выходить, как может передвигаться по поселку, чтобы его никто не видел? Теперь я знала ответ. Он передвигается по воде и заброшенным меловым шахтам. Этим вечером я последую его примеру.

В нашем поселке ручьев, вероятно, больше, чем дорог. Я и понятия не имела, сколько рукавов имеет река Лиффин, но вдоль почти каждой дороги проходит небольшой, выложенный кирпичами судоходный канал. Через каждый переброшено множество мостиков, часто под дорогами пролегают туннели, по которым бегут ручьи. Любой человек мог лазать по этим туннелям, не рискуя быть увиденным, особенно ночью. А там, где нет ручьев, есть меловые шахты.

Сперва я плыла по течению, река сама несла меня, поэтому весло я использовала только как руль. Однако вскоре пришлось плыть против течения, я вовсю заработала веслом, чтобы попасть в заросшую запруду с быстрым течением.

В ночь, когда мы с Мэтом обыскивали жилище Уитчеров, я почувствовала: дом обитаем. Мэт списал это на девичью нервозность, но вонь в туалете, теплая стена на первом этаже, шум, который я слышала, — все это убедило меня в том, что дом не заброшен, как мы раньше полагали.

«Мы тщательно обыскали весь дом, — напомнил мне Мэт. — Ни единой живой души».

Значит, обыскали недостаточно тщательно. В третьем доме осталась комната на первом этаже, в которую нам так и не удалось попасть. Единственная дверь была заложена кирпичом, но я почувствовала, что кирпичи теплые. Где-то был вход.

Я достигла нижнего мыса острова, где мы спасали лебедя. Пришло время узнать, насколько сильные у меня руки. Я резко развернула шлюпку и погребла назад, против течения, на этот раз огибая остров.

Течение было сильным, но кроны деревьев, нависая над заводью, худо-бедно спасали от дождя. Я опустила голову и сосредоточилась на том, чтобы работать веслами синхронно.

Узкий ручей был завален всякими обломками: ветками, мусором, даже трупами утонувших животных. Некоторые обломки бились о шлюпку, от тех, что покрупнее, шлюпку качало, я боялась, что меня отнесет назад, прежде чем я успею выровнять шлюпку. Мои руки уже давно устали, но я продолжала налегать на весла.

Ночью с реки сложно разглядеть окрестности, но я помнила, что из воды торчала коряга. Я дождалась момента, когда проплывала мимо этой коряги, побросала весла в шлюпку и ухватилась за ветки ивы, свисавшие перед моим лицом.

Река стала тащить меня назад, как будто не одобряя взятого мной направления. Я уцепилась за одну ветку и рискнула ухватиться за следующую, как можно дальше. Так я и продвигалась — хватаясь за ветки и подтягивая шлюпку вперед; меня скрывали ивы и темнота. Я нашла место, где можно было пристать к берегу, и привязала шлюпку веревкой к стволу дерева.

Тяжело дыша, я окинула придирчивым взглядом окрестности, но тщетно: берега были слишком крутыми, а меловая порода тускло светилась сквозь растительность. Густые нестриженные ивы и редкие черные тополя росли так близко к воде, что, казалось, вот-вот упадут. Мне нужно было определить, где именно я нахожусь. Я отыскала фонарик и посветила вокруг.

Я плыла по быстрой узкой речушке всего в сотне метров от мелового обрыва, на котором стоял дом Уитчеров. Берега по обе стороны от меня, насколько я могла видеть, густо поросли утесником, орешником и ежевикой. Заросли почти непроходимые. Единственный способ подобраться к дому — по воде.

А это было, похоже, делом нелегким. Плыть приходилось вверх, против сильного течения. Я посветила фонариком на берег и заметила на скалах зазубрины, сделанные каким-то примитивным орудием. Я решила, что нахожусь в одной из древних выработок, а не в природном проходе.

Здесь работать веслами не представлялось возможным, придется преодолевать ручей вброд. Я использовала корни дерева в качестве опоры и шагнула в воду. Воды оказалось по пояс. Я отвязала шлюпку от ствола и вскинула ее на плечо. Если придется срочно уходить, шлюпка, несомненно, мне пригодится. С тяжелым сердцем я выключила фонарик, но мне нужно было оставаться незамеченной да и самой привыюгуть к темноте.

Я начала свой нелегкий путь, держась середины ручья, чтобы шлюпка не цеплялась за берег, и стараясь не обращать внимания на холодную воду, на то, что меня неуклонно тянет назад. Каким бы извилистым ни был этот путь, я знала: это единственный способ попасть к дому.

С той ночи, когда я услышала крик лебедя-шипуна так близко у дома Уитчеров, я знала, что где-то недалеко должна быть вода. Уолтер, как никто другой, должен был об этом знать. Так что уловить связь между необычным течением и заводью реки Лиффин было лишь вопросом времени. Я поняла, что в этом месте в реку впадает еще один ручей. Ручей, который течет через весь поселок, проходит под большинством домов и выходит на поверхность лишь у мелового карьера под домом Уитчеров.

Карабкаясь по наклонной плоскости, я заметила, что деревья растут почти перпендикулярно склону, из-за недостатка света ветви у них тонкие и длинные, а листьев практически нет. Одно дерево упало поперек ручья, образовав живой полог над водой.

Миновав упавшее дерево, я обнаружила, что дно становится все круче, берега — все ниже, а света — больше. Всего метрах в двадцати, на самом краю мелового обрыва, я увидела дом Уитчеров. Когда я смотрела на него с этого места, мне стало понятно, почему никто в поселке не догадывался о существовании огромной пещеры в карьере, всего в четырех метрах от фундамента дома. Из этой пещеры черным пенящимся потоком выбегала река.

Приблизившись, я решила, что это место давным-давно следовало признать непригодным для проживания. И не только потому, что дом находился на самом краю осыпающегося мелового карьера; он еще и располагался прямо над старыми шахтами, которые изрешетили грунт под поселком.

Теперь, когда темень уже не была такой густой, я смогла различить растущие на берегу папоротники и больше не запутывалась в отломанных ветках, которые несло на меня течение, смогла заметить крошечные глазки, со страхом взирающие на незваную гостью, вторгшуюся на их территорию. Справа, в том месте, где камни обвалились в воду, я увидела узкую тропинку, ведущую от края воды и скрывающуюся в подлеске. На пару секунд я остановилась и посмотрела на раскисшую тропу. Неужели следы? Или все смыл дождь? Трудно было определить, а у меня совершенно не было времени размышлять над тем, не это ли еще один путь в дом. Я пошла дальше, и с каждым шагом похожая на пещеру дыра, ведущая под дом, становилась все шире и шире.

Ручей мельчал, а напряжение в ногах свидетельствовало о том, что подъем был довольно крутым. Казалось, передо мной в темноте раскрывалась в предвкушении громадная пасть, и у меня появилось ощущение, что там лежит и поджидает меня нечто прожорливое. И оно знает, что я уже близко.

Впервые с тех пор, как я покинула особняк, ведомая своим внутренним голосом, я задумалась, что ждет меня впереди, в старом доме Уитчеров. В змеином доме, как я стала его про себя называть.

Альфред Додвелл в те годы, когда формировалась его личность, сторонился и опасался людей. Над ним смеялись, его дразнили и в конце концов над ним надругались самым ужасным образом. Он попал в больницу молодым мужчиной и провел там целых пятьдесят лет. Даже после того, как благодаря постоянному медицинскому уходу частично восстановилось его зрение и он смог общаться с окружающими, Альфред продолжал избегать людей, ища утешения у диких животных. Он намеренно выбрал компанию созданий, таких же скрытных, непонятых и пугливых, как он сам.

Мне следовало помнить, что человек, с которым я готовилась встретиться, не имеет моральных принципов. Что он воспринимает всех жителей поселка, включая меня, как своих врагов. И мне не стоило делать скидку на его возраст. Мужчины, преодолевшие семидесятилетний рубеж, совсем не дряхлые. Альфред все еще сильный и хитрый. Он научился передвигаться заброшенными шахтами и водным путем. Он двигается бесшумно, способен видеть в темноте. И он обладает удивительной, непостижимой властью над змеями. Он — дитя ночи.

Я достигла тени под обрывом. Еще несколько шагов — и я окажусь под домом, в логове сумасшедшего. Спрячусь от дождя. Выберусь из этой реки, может быть, хоть чуточку согреюсь. Я уже промерзла до костей. Но этот близкий мрак в скале так непрогляден! Отважусь ли я?

Я сбросила на воду шлюпку. Если я сейчас в нее запрыгну, река унесет меня назад, в безопасное место. Но я знала, что мой внутренний голос (который так долго молчал) тотчас же оживет, как только я начну колебаться. Он скажет мне, как поступить с Альфредом. Напомнит, что я молодая и сильная, что у меня отменное зрение, чуткое обоняние и острый слух. Но еще важнее было то, что я привыкла к темноте, знала, как оставаться невидимой, как преследовать испуганных, враждебно настроенных существ. Так что я в какой-то мерс тоже дитя ночи. Я шагнула во мрак пещеры, и тьма поглотила меня.

 

49

Несколько секунд, показавшихся вечностью, темнота представлялась мне такой же плотной, как окружающие меня стены пещеры. Я почти осязала ее, чувствовала, как она протягивает ко мне лапы, гладит по лицу. Потом, чересчур медленно, темнота стала рассеиваться, проступили смутные очертания пещеры, больше похожей на расщелину, которая тянулась далеко вперед, вглубь карьера. Я подняла голову: каменный свод навис всего в метре надо мной, постепенно принимая форму узкого мелового выступа, на котором стоял дом. Справа в породе было грубо вытесано некое подобие причала, а за ним я могла разглядеть лестницу. Я вылезла из воды, не отпуская шлюпку, и заметила небольшое железное кольцо, вбитое в скалу. Кто-то привязывал здесь лодку.

Я вернулась к входу в пещеру. Дождь все еще не утих, а из пещеры его потоки вообще казались водопадом. Поблизости были заросли бузины и ежевики. Я нагнулась, отыскала ветку потолще, чтобы привязать к ней шлюпку. Затем спрятала ее в зарослях ежевики. Если кто-то приплывет сюда ночью, под проливным дождем, лодку он не заметит.

Лестница, стоявшая в расщелине у стены, была очень старая, ржавая. Похоже, ею когда-то пользовались добытчики мела. Когда-то через каждые полметра были приделаны поручни. Они давно уже отвалились, остались только штыри. В полуметре надо мной в свод был вмурован деревянный люк Осторожно, стараясь не шуметь, я взяла лестницу и попыталась приставить ее клюку. К счастью (или так и было задумано), расщелина оказалась шире люка, и края лестницы легко скользнули в пространство между скалой и деревом. Я попробовала, устойчиво ли стоит лестница, и начала взбираться.

Оказавшись наверху, я прижалась лицом к люку; он был сухим и значительно теплее, чем я ожидала. Я не слышала ни звука. Пошарив рукой, я обнаружила маленькую железную задвижку. Открыла. Люк упал на меня. Я опустила его, потом полезла вверх.

Не обращая внимания на вонь, я вытащила фонарик и включила его. Посветила в каждый утолок, на каждую тень, оценила размеры помещения, поискала тайники, ловя малейшее движение. В комнате кишела жизнь, но людей в ней не было. Я поднялась еще на одну ступеньку и выбралась из люка.

Комната оказалась маленькой, когда-то она была частью дома. На стенах — остатки штукатурки, в местах, где некогда висели лампочки, торчат провода. К одной из стен приставлена узкая лестница без перил. У противоположной стены лежат матрас и гора грязных одеял, которые отчасти и являются причиной этой ужасной вони.

Я прошла вглубь комнаты, мимо заплесневевших остатков консервов и прокисшего молока в бутылках, которое, как я догадалась, было украдено с порогов домов. В комнате было жарко из-за четырех газовых обогревателей, стоящих в каждом углу и включенных на полную мощность. Вдоль стены стояли пустые газовые баллоны. Мне не верилось, что Альфред смог принести их сюда один, без посторонней помощи. Возможно, они были здесь еще до его возвращения, может быть, Уитчеры по одной им ведомой причине хранили их в этом помещении. На случай внезапных перебоев с электричеством? На случай конца света? Или как очередное доказательство того, что Альфреду помогает нечистая сила?

Альфред, естественно, использовал газовые обогреватели для того, чтобы содержать свой зверинец. Я как будто вновь очутилась в доме у Шона, только в кошмарном параллельном мире. Повсюду стояли сделанные на скорую руку виварии: большой садок для рыбы с крышкой из фанеры, пластмассовые ящики, металлические ведра, даже коробки для обуви. Я осторожно приподняла крышку на одной из них и обнаружила штук шесть извивающихся молодых ужей.

Я обошла комнату, заглядывая в клетки, осторожно приподнимая крышки сосудов и коробков. В одном из ведер я обнаружила мертвую гадюку и еще одну, которой тоже скоро суждено было сдохнуть. В пластмассовом ящике лежали восемь змеиных яиц. Ужам еще слишком рано откладывать яйца, но, по-видимому, жара в комнате нарушила цикл размножения.

Все животные были больны. Их содержали в недопустимых условиях — в тесноте и грязи. В комнате было слишком жарко для местных видов змей. Интересно, когда их последний раз кормили? Я вспомнила своих птенцов и наконец поняла, какая участь их постигла. Я продолжила осматривать комнату, пока не удостоверилась, что заглянула в каждую коробку, в каждый ящик. Обнаружила лишь местных змей. Половина из них были дохлыми или вот-вот должны были погибнуть.

Тайпана нигде не было. Равно как и следов пребывания здесь Мэта. Делать нечего — придется проверить остальную часть дома.

Я погасила фонарик и направилась к лестнице. Впереди была сплошная темень. Уже на середине пути я услышала какой-то шум, и это был не шум дождя снаружи. Я замерла, но звук не повторился, и я продолжила путь. Я теперь не различала ступенек, ничего не видела впереди. Карабкалась на ощупь, вытянув одну руку перед собой, а другой цепляясь за стену. Я медленно ползла вверх.

Уже наверху, борясь с желанием вновь включить фонарик, я ощупала то, что меня окружало. С обеих сторон кирпичные стены. Я шагнула вперед, вытянув обе руки. Дерево. Мои пальцы коснулись его шершавой поверхности, а через секунду оно подалось — я толкнула дверь. Вглядевшись в темноту, увидела знакомую комнату. Именно в ней мы стояли с Мэтом за секунду до того, как на первом этаже разбился аквариум. Вдоль одной стены от пола до потолка стояли шкафы. Мэту не удалось открыть ни один из них, он решил, что дверцы перекосились от времени. Нет, не перекосились. Они были заперты изнутри, и я как раз выходила из недр одного такого шкафа.

Опять тот же шум, на этот раз громче, явственнее. По деревянному полу тянули что-то тяжелое. Глухое мычание, а потом — о Боже! — тихий стон. Я была уверена, что узнала голос. Нечто двигалось в мою сторону, оно было в соседней комнате. Я слышала тяжелые медленные шаги, слышала, как что-то тянут, как это что-то задевает углы, потом перемещается легче.

В вонючем, кишащем змеями логове Альфреда спрятаться было негде. Я бы еще успела вскочить в люк, но тогда не узнала бы, что происходит у меня над головой. Нужно посмотреть, что — или кого — тащит Альфред. Я шагнула назад в шкаф, прикрыла дверь и отступила в сторону. Если, на мое счастье, шкафы, которые тянутся вдоль всей стены, сообщаются друг с другом, мне удастся спрятаться в самом укромном уголке, подальше от прохода и лестницы.

Но моего счастья для этого оказалось недостаточно. Я сделала всего лишь пару-тройку шагов и уперлась в деревянную стену. Я порылась в кармане в поисках ножа. Никогда не могла представить, что применю нож против человека, но я не собиралась сдаваться и складывать лапки. Дверь «моего» шкафа распахнулась.

Я затаила дыхание, вжалась в стенку шкафа и увидела бесформенную тень. Лишь по негромкому бормотанию я поняла, что передо мной человек Он постоянно повторял что-то похожее на «хазза тон мэн». Что хотел сказать Альфред, мне было неведомо. Тут он нагнулся, и я услышала ворчание, когда он за что-то взялся и стал заталкивать это в шкаф, к лестнице.

Его ноша была тяжелой, дышал Альфред с трудом, часто. При каждом выдохе из его груди вырывался свист. Семь месяцев жизни отшельника в доме Уитчеров не пошли ему на пользу. Он закрыл дверь, и темнота стала кромешной. Он стоял не шевелясь и глубоко втягивал воздух носом. Потом затих — задержал дыхание.

Мы стояли с ним в кромешной тьме, которая напоминала космический вакуум, и я поняла, что он чувствует присутствие постороннего. Шли секунды, а он не двигался. Что он делает? Точно не прислушивается — Альфред не слышит. Надеется разглядеть что-нибудь? Зная, что меня может выдать блеск глаз, я заставила себя закрыть глаза. Неужели он ощущал мой запах, как я его? А может, он ощупывал стены и ждал, когда я выдам себя неосторожным движением? Теперь я не смогу вытащить нож, но я крепко держала в руке фонарик. Если Альфред шагнет ко мне, я изо всех сил ударю его фонариком по голове. Я больше не могла стоять с закрытыми глазами, поэтому приоткрыла их на миллиметр. Судя по застывшим очертаниям, самый опасный человек из всех, с кем мне доводилось сталкиваться, не двигался, он стоял всего в метре от меня.

Когда я, чтобы не закричать, начала мысленно считать до десяти, он шевельнулся, напряжение спало.

Я слышала, как он медленно, тяжело спускается по лестнице и тащит за собой свою ношу. С каждым шагом чье-то тело — а это, скорее всего, было тело — с глухим стуком билось о ступеньку, и я поняла, что во мне нарастает не столько страх, сколько ярость. Неужели это голова Мэта так глухо, с силой бьется о деревянные ступеньки? Сколько ударов может выдержать голова? А если будет сотрясение мозга? А если человек умрет?

Я шагнула вперед, думая лишь о том, что могу прыгнуть сверху и вцепиться в него, выдавить ему глаза…

«Не смей!»

Нужно было что-то делать. Я не могла просто стоять и…

«Клара, ради всего святого! Он намного сильнее тебя. Подожди, подумай».

Меня била дрожь, и я с трудом удерживала себя на месте, опасаясь быть замеченной с лестницы. Шум внизу говорил о том, что Альфред теперь двигается легко. Он больше ничего — или никого — не тащил. Потом скрип дерева и дрожь стены, о которую я опиралась, сообщили мне о том, что Альфред поднимается по лестнице. Я шагнула назад. Он возвращается за мной?

Я закрыла глаза, опустила голову и затаила дыхание. Если он меня схватит, я буду биться как тигрица. У меня есть фонарик, а в кармане нож — почему я его не достала, когда была возможность?

Альфред вскарабкался по лестнице. Он на мгновение остановился, втянул носом воздух, и я поняла: все кончено. Я кожей чувствовала, что он смотрит прямо на меня. Я была готова прыгнуть на него. Но тут я услышала скрип петель — дверцы шкафа вновь открылись. В сумеречном свете, льющемся из комнаты, я увидела, как Альфред шагнул из шкафа и закрыл за собой дверь.

Я прислушалась к звуку удаляющихся шагов.

«Что ж, настало время для решительных действий!»

Ладно, ладно! Я шагнула вперед и включила фонарик. За секунду я нашла деревянные щеколды, которые надежно запирали шкафы изнутри. Я задвинула их.

Отдавая себе отчет, что запертые дверцы для Альфреда отнюдь не проблема, я повернулась и стала поспешно спускаться по ступеням. Со светом было намного проще. Внизу я сразу налетела на лежащее ничком у стены тело. Мне не нужно было заглядывать в лицо, чтобы понять, кто передо мной. Я когда-то надевала эту куртку.

Я схватила Мэта за плечо. Когда я разворачивала его к себе лицом, он тихонько застонал. Сначала я испытала громадное облегчение от того, что он все еще жив, но через секунду увидела его заплывшие кровью серые глаза. Кровь сочилась и изо рта. С губ слетали отрывистые хриплые звуки, и я поняла, что ему трудно дышать.

— Мэт!

Глупо было вести разговоры, шуметь, но я не могла ничего с собой поделать. Мэт сфокусировал взгляд на мне. Его губы опять задвигались.

— Рука, — выдохнул он.

Я попыталась повернуть его так, чтобы можно было осмотреть правую руку.

Мне удалось стянуть с него куртку и освободить руку. Рубашка была красной от крови. Я наконец нашла нож и разрезала пропитавшуюся кровью ткань, пока не добралась до тела.

Это не был укус гадюки. Если бы даже не было обильного кровотечения, я все равно сразу поняла бы чей. Тайпан укусил его в плечо. Кожа вокруг укуса начала опухать и синеть. Его плоть умирала у меня на глазах. Яд, распространяясь в организме, разъедает внутренние органы, постепенно перестают выполняться жизненно важные функции. Через некоторое время Мэт не сможет самостоятельно дышать. К утру его внутренние органы разложатся. Он превратится в оболочку, наполненную гнилью.

«В случае укуса у тебя есть всего несколько часов, так?»

Мэт вышел из дому чуть больше часа назад. Время еще было. Из одного из бесчисленных карманов своей куртки я достала контейнер с пузырьками, которые дал мне Шон, и шприц, взятый мною из аптечки «лендровера». Обычно я беру шприц, когда нужно ввести транквилизатор крупным млекопитающим. Я посчитала Мэта крупным млекопитающим. Бросила взгляд на инструкцию на контейнере. Вводить противоядие необходимо медленно, желательно через капельницу. Сейчас не тот случай, но осторожность соблюдать нужно. Я набрала жидкость в шприц, нашла вену и затем неимоверно медленно, следя за секундной стрелкой на своих часах, ввела Мэту единственное в мире средство, способное его спасти. Взяла второй пузырек и проделала то же самое. Потом пришлось подождать.

Я не могла ввести Мэту противоядие без перерыва. Это наверняка убило бы его. Я дала ему шанс выжить, но его необходимо было срочно доставить в больницу. Я нашла в его куртке внутренний карман, намереваясь положить туда остальные пузырьки, но для этого мне пришлось вытащить оттуда сложенный лист бумаги. Я бы не стала читать, что там написано, если бы не заметила имя Клайва Вентри и адрес в левом верхнем углу листа.

Я знала, что теряю драгоценное время, но все же развернула бумагу и посветила фонариком на отчет из генетической лаборатории, адресованный Клайву. Вначале ему выразили благодарность за присланные образцы, а затем сообщалось, что эти образцы тестировались по методу короткого концевого повтора полиразмерной цепной реакции ДНК — самому современному и надежному методу. По результатам анализа с долей вероятности в 99,99 % можно утверждать, что объект А не имеет никаких биологических связей с объектом Б.

Уж не об этом ли Клайв хотел сообщить Мэту? Вполне вероятно, но я понятия не имела, что все это значит. Я понимала, что времени у меня в обрез, поэтому засунула документ в свой карман, положила противоядие в карман куртки Мэта и потом авторучкой написала на его лбу слово «карман». Ни на что не надеясь, проверила мобильный. Сигнала не было.

Дышал Мэт неглубоко, с трудом и очень часто. Он страдал от невыносимой боли. А дальше будет еще хуже. Но он должен был встать и идти.

Я положила нож в карман брюк и, подхватив его под мышки, подтянула к себе. Он находился в сознании, но в любую минуту мог впасть в забытье.

— Ну, давай же, — бормотала я настолько громко, насколько могла себе позволить. — Нужно убираться отсюда. Нужно ехать в больницу.

Я рванула его на себя, пытаясь поднять, но он был слишком тяжел. К моменту, когда мне все-таки удалось его усадить, я чуть не рыдала от безысходности. Мне ни за что не спустить его по лестнице, ни за что в одиночку не вытащить из пещеры! Я обхватила его голову, заставив смотреть на меня.

— Мэт, Шон дал мне противоядие. — Его лицо было всего в нескольких сантиметрах от моего. Я по глазам видела, что он меня понимает. — Если удастся доставить тебя в больницу, все будет в порядке. Но если ты останешься здесь — умрешь. Тебе необходимо встать.

И, слава Богу, он встал. Он сделал невероятное усилие — как только выдержало его бедное сердце, ослабленное ядовитым коктейлем, который неизбежно распространялся по всему организму! — и всем своим весом навалился на меня. Ему даже удалось какое-то время удержаться на ногах. Но потом он упал на четвереньки, но и это было хорошо. Он смог ползти. Я подталкивала его вперед, постоянно подгоняя, пока мы не достигли люка.

Как я, скажите на милость, могла одна спустить его вниз?

«Клара, ради Бога, включи мозги! Как ты поднимаешь косулю?»

Веревка! Я уверена, что видела веревку. Обернувшись, я обнаружила ее. Тонкая нейлоновая веревка, вероятнее всего бельевая, но и она подойдет. Я схватила ее, продела у Мэта под мышками и завязала на груди беседочным узлом. Потом я поискала что-нибудь прочное, чтобы уменьшить нагрузку на руки. Ничего подходящего не было видно, оставалось воспользоваться лестницей. Я перекинула веревку через верхнюю ступеньку, а конец обвязала вокруг своей талии. Затем подтолкнула ноги Мэта, пока они не стали свободно свисать в отверстие люка. Мы встретились взглядами.

— Здесь мне понадобится твоя помощь, — сказала я.

Губы его искривились, он протянул руку и взялся за верхнюю ступеньку. Потом он провалился в люк, и нейлоновая веревка глубоко впилась мне в талию и руки.

Я оказалась не готова к этому, тело Мэта своей тяжестью увлекало меня за собой. Я обеими ногами уперлась в верхние ступеньки лестницы. Теперь Мэт болтался в воздухе, а веревка впивалась мне в тело, разрезая его пополам. Я стала потихоньку отпускать веревку. По сантиметру. Мэт уже приближался к скале внизу. И тут в глубине дома послышалось движение. Альфред вернулся!

Я рискнула выпустить побольше веревки. Лестница скользнула в сторону, и Мэт кулем свалился на землю. Он чуть не утащил меня за собой, но в последний момент я бросила веревку вниз.

Самое плохое было позади, я выровняла лестницу и за считанные секунды спустилась к Мэту. Обрезала веревку, связывающую Мэта, и, оставив его лежать, где упал, побежала за шлюпкой и вытащила ее из зарослей ежевики. Затащила шлюпку в пещеру, привязала к вмурованному в скале железному кольцу и на секунду задумалась: а как же погрузить туда Мэта?

— Прости, Мэт, — прошептала я, понимая, что это единственный способ.

Я рывком потянула его на себя, держа за плечи, потом за спину, опять за плечи, таким образом перекатила через каменную пристань и, прикрывая его голову, сбросила в шлюпку. Убедилась, что его ноги и руки в шлюпке и голова защищена.

Пока все шло хорошо. Мне осталось только отвязать канат, забраться в шлюпку — и вода сама отнесет нас к тому месту, где я оставила «лендровер». Потом доеду до ближайшего отделения «Скорой помощи», и врачи введут оставшееся противоядие. Люди выживали после укусов тайпана, если им вовремя вводили противоядие и доставляли в больницу. С Мэтом все будет хорошо.

Через секунду я учуяла новый запах — запах трубочного табака.

«Клара, осторожно!» — громко прокричал голос мамы в моем мозгу. Я отпустила канат и с силой оттолкнула шлюпку. В дело вступила река, шлюпка поплыла прочь из пещеры, в лощину. Я обернулась как раз в тот момент, когда знакомая коренастая фигура была уже на нижней ступеньке лестницы, и поняла, что именно Альфреда я видела на поле возле дома Вентри, когда он ловил змей, а не братьев Кич. Альфред включил фонарь и направил его прямо на меня. На секунду я задумалась, не прыгнуть ли мне в воду и не поплыть ли вниз по течению за шлюпкой с Мэтом? Был ли хоть крошечный шанс, что меня не поймают? Я шагнула назад.

Если той ночью в поле был Альфред, то с кем?

В следующее мгновение я, похоже, услышала гром. Вероятнее всего, мне на голову опустился тяжелый камень. Все зарябило перед глазами, как кадры старого фильма на обветшалом экране. Потом и это исчезло.

 

50

Открывать глаза не хотелось. Как я могла испытать такую боль и остаться в живых? Мне, должно быть, раздавило череп, иначе как еще можно объяснить нестерпимую головную боль? Меня тошнило, я знала, что меня вот-вот вырвет, но не могла пошевелиться. Я так и умру здесь, на этом мокром каменном полу, задохнувшись собственными рвотными массами, и это покажется мне благословенным избавлением.

Я не вырвала. Рвать было нечем, но внезапный приступ кашля вынудил меня открыть глаза. Шершавый меловой пол пещеры изменился. Здесь камень был гладко обтесан, а этот ужасный пронзительный писк стоял не в моих ушах. Его издавали десятки крошечных существ, круживших высоко над моей головой. Я находилась в старой церкви.

Пряжка спасательного жилета впилась мне в грудь. Я попыталась вытянуть одну руку, чтобы чуть приподняться, ощупать голову и оценить повреждения, но не смогла. Мои руки были привязаны вдоль тела той же нейлоновой бельевой веревкой, которую я использовала, чтобы спустить Мэта в пещеру из дома.

Лежа ничком на каменном полу, я мало что видела. Даже двигая глазными яблоками, я испытывала боль. Но я видела, что лежу у центрального нефа. С одной стороны я чувствовала запах застоявшейся воды в крестильном бассейне, в том самом, где чуть не утопили Альфреда. И уже стала различать несколько рядов скамей: некоторые перевернуты, другие на своем месте. Я увидела и самого Альфреда, всего в каких-то трех метрах от себя. Он спокойно сидел в первом ряду.

Я моргнула и сфокусировала на нем взгляд. Очень похож на Уолтера. Только глаза чуть меньше и подбородок резче очерчен. У Альфреда волос было больше, чем у Уолтера, и он сам был чуть крупнее. В остальном они были как родные братья. Их, при неярком освещении и на расстоянии, легко можно было перепутать. Вот только я не смогла бы представить, чтобы у Уолтера на коленях (как сейчас у Альфреда) лежал тонкий папуасский тайпан. Я увидела, как заскорузлые пальцы погладили змею, пробежались вдоль всего ее тела. И змея позволяла себя гладить, она и не думала убегать или защищаться.

«Лежи тихо», — велела я себе, вновь закрывая глаза. Пока Альфред думает, что я без сознания, он меня не тронет. Если Рэчел удалось дозвониться в полицию и в точности передать мои слова, они вот-вот подоспеют. Возможно, они уже в поселке, идут по моим следам или даже направляются за Мэтом в дом Клайва Вентри. Они найдут тело Клайва. Станут искать Мэта. И меня.

Но последний раз, когда я пыталась позвонить, сигнала не было. После обнаружения тела Клайва Мэт, должно быть, запросил помощь по рации. Поскольку речь шла об очередном убийстве, полиция, если нужно, доберется в поселок и пешком. Но это в том случае, если Мэт видел Клайва. Если он заметил лишь выходящего из дома Альфреда и решил за ним проследить, тогда он подмогу не вызывал. Господи!..

Роза Скотт, администратор психиатрической лечебницы! Она должна забить тревогу, сообщить властям, что Альфред появился в своем родном поселке. Так или иначе, помощь не за горами. Должно быть, не за горами. Меня найдут, это лишь вопрос времени.

Какое-то движение в церкви. Шаги. Но Альфред сидел на том же месте. Забыв приказать себе лежать не шевелясь, я напряглась.

— Кажется, вы проснулись, дорогая моя.

Губы Альфреда не двигались, но я бы никогда и не подумала, что это мог произнести он. В тихом, хорошо поставленном голосе человека, который обращался ко мне, не было и намека на деревенский говор. Арчи Уитчер, говорящий со всеми оттенками и модуляциями речи коренных жителей своей второй родины — южных штатов США, — наконец вернулся домой.

Я подогнула под себя ноги и, рывком перевернувшись, встала на четвереньки. Капающая с головы кровь уносила с собой боль. Я смогла разглядеть говорящего — передо мной стоял высокий, со все еще прямой спиной, старик.

Арчи был красив, как я уже слышала, намного красивее, чем на фотографии. В молодости он, должно быть, был настоящим красавцем, настолько идеальными были черты и пропорции его лица. Белую кожу покрыла сеточка морщин (как и должно быть у человека его возраста), но лицо оставалось пленительным, притягивало взгляд, особенно глаза — добрые, светло-бирюзовые, окаймленные черными ресницами. Он отлично сохранился для своих семидесяти с лишним лет. А после того, как унаследует состояние своего племянника, оставшиеся годы жизни вообще покажутся ему раем.

Но меня все-таки точил червячок разочарования. Неужели все это задумывалось ради денег? Неужели Арчи вернулся домой, избежав скандала и возможного приговора на своей второй родине, в Америке, только для того, чтобы получить огромное состояние, которое унаследует в случае безвременной кончины племянника?

— Мне очень жаль, мисс Клара, что вы претерпели некоторые неудобства, когда вас переносили, — сказал Арчи, глядя на меня с высоты своего огромного роста. — Если хотите, могу дать воды.

Я кивнула, прохрипев: «Да, пожалуйста». Мне нужно было выиграть время. Бегство невозможно, но помощь уже близка. Я должна продержаться.

Арчи повернулся и пошел прочь, а я вспомнила поселковое собрание в доме Клайва Вентри, состоявшееся ровно неделю назад. Тогда я заметила, как высокая фигура, вся в черном, скрылась в коридоре второго этажа. Роза Скотт рассказывала мне о том, что Альфреда навещал импозантный мужчина, который говорил с акцентом. Я решила, что это был Клайв, но ведь с таким же успехом это мог быть и Арчи.

Когда Арчи исчез из виду, я стала размышлять над тем, чья же рука нанесла Клайву удары, оборвавшие его жизнь. Альфред продолжал рассеянно гладить змею; он казался всего лишь печальным, немного озадаченным стариком. Явно это он тогда забрался в мой дом и напугал меня до смерти, но… Шаги возвращались.

Альфред, следует признать, той ночью не причинил мне никакого вреда. Ему представился еще один шанс несколько дней спустя, в меловой шахте. Я стояла от него на расстоянии вытянутой руки, чувствовала его дыхание, но он меня не тронул. Неужели это Альфред убил четырех человек? Или Альфреда использовал его кузен Арчи? Это он помог Альфреду убежать из больницы? Он спрятал его в их старом доме, снабжал едой и топливом? Неужели появление Альфреда в поселке — всего лишь прикрытие и это Арчи организовал инциденты со змеями, будучи уверенным, что все подумают на Альфреда?

Арчи подошел ближе, нагнулся так, что его лицо оказалось почти на одном уровне с моим. На нем были черная рубашка и брюки, но я заметила десятки блестящих темных пятнышек на его одежде. Из-за руки, державшей стакан, вода имела красноватый оттенок. Его рука напоминала руку мясника. Я взглянула на Альфреда. Одежда на нем была грязной, но, насколько я видела, пятен крови на ней не было. Я, кажется, поняла, кто из этих двоих превратил голову Клайва Вентри в кровавое месиво.

Но вся вина падет на Альфреда. Я теперь понимала и суть уловки. Альфреда, если его признают виновным, просто отправят назад в больницу, где он прожил последние пятьдесят лет. Но зачем Арчи, помимо своего богатого племянника, убивать еще троих? Какая ему польза от смерти Джона Эллингтона, Виолетты Баклер и Эрнеста Эмблина?

Арчи поднес стакан к моим губам, я стала пить. Холодная вода облегчила мое состояние.

— Спасибо, — поблагодарила я каменный пол, когда стакан убрали от моего рта. — Я могу… могу задать вам вопрос, преподобный Уитчер? Пожалуйста.

Я продолжала смотреть в пол и говорила очень тихо. Он не должен заподозрить, что я представляю хоть какую-то угрозу для него.

— Конечно, дорогая моя.

Дыхание Арчи имело резкий кисловатый запах, как у человека, который долгое время ничего не ел. Говорил он шепотом. Мы негромко разговаривали в Богом забытой церкви, а за ее стенами бушевала гроза. О чем я могла спросить, не вызвав у него опасений? Наконец придумала.

— Почему… зачем Альфред оставил змею в детской кроватке? — спросила я, не решаясь поднять глаза.

Арчи покачал головой — воплощение скорби.

— Я благодарил Господа, что вы успели вовремя, мисс Клара, — сказал он. — Могла случиться настоящая трагедия. Милая невинная крошка…

— Но… трагедия… Он не хотел причинять малышке вред?

— Разумеется, нет. Родители малютки разводят кур. У них недавно вылупились цыплята. Альфреду они понадобились, чтобы… — Он смотрел на меня так, будто врожденная деликатность не позволяла ему выразиться яснее.

— Кормить змей, — подсказала я, опять опуская глаза.

— Да, именно. Как я понял из его слов, родители малышки проснулись, когда он забрался к ним в дом. И он в спешке выронил змею, свою любимицу. Так же произошло и в случае с тайпаном в доме доктора Эмблина. Милый Альфред обладает массой талантов, но на него не всегда, к сожалению, можно положиться.

Значит, он не собирался убивать малышку Софию и детей Паулсонов. Они просто подвернулись под руку.

— Как Альфред проникает в дома? — Это было первое, что пришло мне в голову. Я знала, как он попал в мой, но как в остальные? — Пользуется старыми ключами Эделины?

Подняв глаза, я увидела, что Арчи улыбается и едва заметно качает головой.

— Милый Альфред такой изобретательный, — сказал он. — Даже не знаю, как у него все это получается, мисс Клара. Старые ключи Эделины, разумеется, помогли, но у Альфреда настоящий дар проникать куда бы то ни было. Едва ли в округе найдется дом, который был бы ему незнаком. Понимаете, он вырос в этом поселке.

Но и сам Арчи тоже здесь вырос. И что-то в его акценте не давало мне покоя. Пусть даже прошло пятьдесят лет, но неужели его речь стала звучать настолько по-американски? И дело не только в произношении, он полностью впитал ритмику речи и фразеологию другой нации.

Он вновь нагнулся ко мне.

— Кстати, мисс Клара, что вы сделали со вторым тайпаном? Понимаете, Альфред очень привязан к своим змеям. Он в доме в Лайм-Андерклиффе?

Несколько дней назад на Андерклиффе Шон удивился, встретив пожилого американского туриста, который, по его словам, искал орхидеи. Через два дня кто-то пытался забраться к нему в дом. Теперь все стало на свои места. Арчи следил за мной, знал, что я выведу его на тайпана. Он хотел вновь получить свое смертоносное оружие.

Я чуть повернула голову, чтобы видеть Альфреда. Он внимательно наблюдал за нами, а когда я говорила, не сводил глаз с моего рта.

— Она в полной безопасности, твоя красавица змея, — медленно проговорила я, продолжая смотреть на Альфреда. — О ней хорошо заботятся.

Маленькие глазки Альфреда еще больше сузились, а пальцы, поглаживающие змею, задрожали.

— Ты ведь поэтому забрался в мой дом, да? Искал ее? Я могу ее вернуть.

Арчи качнулся на каблуках, готовясь встать.

«Спроси его о чем-нибудь. Пусть продолжает говорить».

— А почему мы в церкви? — поинтересовалась я, когда Арчи поднялся. — Теперь, когда вы вернулись, будете здесь отправлять службы?

Он не ответил, а подошел к ступеням перед алтарем, поднялся по ним и опустился на колени позади алтаря.

«Заставь его говорить».

— Мой отец архидьякон, — в отчаянии прокричала я, понимая, что очень скоро узнаю ответ на свой вопрос и мне он не понравится. — Ему бы было интересно узнать о вашей церкви. О вашей работе в Америке.

Я не видела, что делал Арчи, но слышала звук застегиваемой «молнии», какой-то шорох.

— Уверовавших же будут сопровождать сии знамения! — выкрикнула я. Как там дальше? Черт возьми, как там дальше? — Именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей… и… и…

Бесполезно, совершенно бесполезно, он не возвращался, сейчас что-то тяжелое опустится мне на голову и мозги брызнут во все стороны. А пол он вымоет водой из бассейна? Я открыла рот, чтобы закричать.

Сзади меня схватили за плечи.

— Вы впустили в свое сердце Господа нашего и спасителя Иисуса Христа, мисс Клара?

Я поняла, что неистово киваю головой.

— Я очень рад. — Теперь он стоял совсем близко. Я чувствовала запах трубочного табака, исходящий от его одежды, ацетоном пахло его дыхание, и присутствовал едва ощутимый запах крови. Его руки стали массировать мои плечи. — В эти последние дни на земле, когда все истинно верующие будут спасены, а грешники будут гореть в геенне огненной, я так рад, что вы, мисс Клара, пришли к Господу.

Я чувствовала, что место сковывающего меня изнутри ужаса занимает разрастающийся гнев. Я знаю, кто такой Божий человек. Это человек, принявший сердцем Христа, и он не имеет ничего общего с дьяволом, прикасающимся ко мне сейчас своими ручищами.

— Да будут благословенны ученики Ильи-пророка, да будут благословенны святые, которые без устали трудятся над искоренением греха и разврата в эти последние дни. — Он наклонялся все ближе, тонкая кожа на его щеке касалась моей щеки, он наваливался на меня всем телом. Его руки опустились ниже. А я с каждой секундой злилась все сильнее. Я не хотела, чтобы меня лапали, он-то уж во всяком случае.

— Именно поэтому мы и в церкви, моя дорогая, — произнес он, опять понижая голос до шепота. — Пусть наш друг Альфред еще поживет в своем старом доме. Если вас найдут там, мисс Клара, жилище тщательно обыщут. Обнаружат его убежище, его маленькую коллекцию. Этого пока не должно произойти.

Арчи выигрывал время. Совсем как раньше, когда попытался свалить вину на меня. Когда подкинул гадюку в мой подвал, состряпал поддельное завещание на моей бумаге и оставил его в доме у Виолетты. Выигрывал, насколько мог, время. Зачем? Что это чудовище еще собиралось сотворить?

Во мне боролись злость и страх, но я понимала, что лучше бы победил страх. Страх парализует меня, делает покорной, а это поможет мне сохранить жизнь. Альфред, все еще сидевший в первом ряду и по-прежнему поглаживавший тайпана, не сводил с нас глаз.

— Я вижу, вы беседовали с Руби Моттрам, — сказал Арчи. — Где она, мисс Клара?

Победила злость. Неужели эта немощная старушка станет очередной жертвой? Я вскинула голову и посмотрела на Арчи.

— Вы не сможете остаться в стороне… — начала было я. Взглянула в эти холодные голубые глаза — и все стало на свои места. «Глаза, словно зимнее небо». О Боже! Должно быть, мои собственные глаза расширились от ужаса, может быть, я невольно дернулась назад. Как бы то ни было, он заметил происшедшую во мне перемену.

«Клара, нет! Молчи! Хуже будет».

Он впился в меня взглядом. Я не собиралась отводить взгляд. Он открыл было рот, но настал мой черед говорить.

— Вы не Арчи Уитчер, — заявила я.

Голубые глаза превратились в щелочки.

— Я Арчи Уитчер. Кто же еще, мисс Клара?

«Клара, он безумец. Не зли его».

Я намеренно пыталась говорить медленно, не кричать.

— Арчи Уитчер покоится на церковном кладбище. Он лежит там уже пятьдесят лет. В могиле, на которой написано ваше имя. Вы даже заплатили за надгробие.

— Моя дорогая…

— Вы не из Дорсета. — Я попыталась встать, он не препятствовал мне. — Человек родом из Англии никогда не будет говорить так, как вы. Даже если проживет в Америке сто лет.

Почти получилось, почти встала. Он все еще не мешал мне. Он подымался вместе со мной.

— И знаете что? — продолжала я. — У Арчи Уитчера были карие глаза. Темно-карие. Несколько человек упоминали об этом. Вчера в участке я видела вашу фотографию из досье, цветную. Я должна была сразу догадаться. Карие глаза не становятся голубыми. Даже спустя пятьдесят лет.

При этих словах он наконец шагнул ко мне. Такой высокий, настоящий великан. Схватил меня за плечи и притянул к себе.

— Арчи Уитчер той ночью сгорел заживо, — прошипела я ему в лицо. — Той ночью, когда вы чуть не убили Альфреда. Ваши змеи укусили троих. Двое умерли. Вы знали, что полиция будет проводить расследование, вам предъявят обвинение, поэтому сбежали на родину. Но вы не стали возвращаться под собственным именем, на родине вас тоже разыскивала полиция — за убийство собственного отца. Поэтому вы украли жизнь у Арчи. Вы пятьдесят лет выдавал и себя за другого человека, а теперь вернулись, чтобы украсть деньги его племянника.

Он куда-то направился, увлекая меня за собой. Я вынуждена была уцепиться за него, чтобы не упасть. Мы обошли бассейн для крещения, проходя в опасной близости от него. Со скамьи первого ряда, не выпуская из рук тайпана, поднялся Альфред.

— Вот почему умерли эти люди! — Мой голос перешел на визг. — Джон Эллингтон, Виолетта, доктор Эмблин. Они вас знали. Могли бы узнать. Вы убиваете людей, которые знают, что вы не Арчи.

«И теперь ты одна из них. Ох, Клара, когда ты поумнеешь?»

Мы остановились. Он, продолжая крепко сжимать мое плечо, нагнулся, и его лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от моего. Мне показалось, что краешком глаза я увидела, как Альфред шагнул вперед.

— И кто же я, Клара? — прошептал он. — Если я не Арчи, тогда кто?

— Джоэль Фейн, — выдавила я без всякого почтения к его возрасту. — Ты преподобный Джоэль Морган Фейн. Ты пятьдесят лет назад был священником в этой церкви. Люди доверяли тебе, шли за тобой, а ты…

Я не могла продолжать. Фейн изменился. Он отпустил меня, выпрямился и глубоко вздохнул. Закрыл глаза, по его телу пробежала дрожь. Когда его глаза вновь открылись, передо мной, я готова была поклясться, стоял другой человек, как будто размытый кадр наконец стал виден в фокусе. Глаза его горели, он даже стал выше ростом. Заговорил, и даже голос у него стал молодым и крепким.

— Спасибо, Клара, — сказал он. — Так приятно слышать звук собственного имени.

Я отступила назад, но потеряла равновесие и схватилась за перила у алтаря. Джоэль Фейн шагнул ко мне. За его спиной двигался Альфред, подходя к нам все ближе и ближе.

— Я слышал о тебе, Клара, — прогудел Фейн. — Даже укрывшись в стенах дома Вентри. Слуги и жители поселка поговаривают о красавице со шрамом, которая прячется здесь от всего света. Судачат о твоей матери, о том, что ты с ней сделала. Ты убила собственную мать, Клара. Она напивалась до смерти, потому что не могла видеть тебя. Верно?

Голос мамы в моей голове молчал. Успокаивающие мудрые слова, которые вели меня по жизни, извратились в устах Джоэля Фейна. Однако я признала его правоту. Смерть матери на моей совести. Она тянулась к бутылке всякий раз, когда смотрела на меня. Фейн протянул руку и провел ею по моей щеке со шрамом.

— Клейми грешника, — прошептал он, — несущего Каинову печать.

Где-то в подсознании билась мысль.

— Ты знаешь, что случается с теми, кто убивает своих родителей, Клара? — Он продолжал меня касаться.

— Их наказывают, — захныкала я и почувствовала, что щеки стали влажными.

Фейн поднял руку, и мы оба смотрели на следы слез, блестевшие на обагренных кровью жертв пальцах. Потом он нагнулся и кончиком языка провел по моей щеке к уголку глаза, вдоль линии волос, слизывая слезы, как будто наслаждаясь вкусом боли. Я изо всех сил старалась сдержаться, не откинуть голову и не завыть. Потом он отстранился. Он не сводил с меня взгляда, но я уже не была уверена, что он меня видит.

— Наказывают, наказывают, — повторил он, — как наказали меня.

В мгновение ока он расстегнул рубашку и буквально сорвал ее с себя. Местами кожа на некогда отлично сложенном теле обвисла, местами виднелись багровые, искорежившие тело шрамы от сильных ожогов. Он протянул мне свои руки, чтобы я их рассмотрела. Еще шрамы, но уже не от ожогов.

— Мой отец держал мою голову под водой, ты знала об этом, Клара? Держал, пока я не ощущал, что мое тело вот-вот разорвется от боли. Но я не умер. Мое тело горело в этой церкви, но я не умер. — Он протянул мне обе руки. — Змеи, эти ползучие гады, много раз кусали мою плоть и отравляли ее, но я не умер. Глашатаи смерти не могут причинить мне вред, Клара. Господь Бог дал мне силу над смертью. Я истинный ученик Ильи, я глашатай последних дней царства Божия!

Он внезапного шума мы оба вздрогнули. Одна из летучих мышей летала между труб органа, она размахивала крыльями, издавая звук, похожий на завывание ветра в старых колоколах. Услышат ли люди в поселке? Вероятно, нет, но…

Я повернулась и побежала прочь от алтаря. Налетела на кафедру, но мне как-то удалось удержаться на ногах, и я бросилась за хоры. Там я подпрыгнула и упала лицом на клавиши органа. Давным-давно молчавшие трубы ожили, звук разнесся по церкви. Летучие мыши начали пищать, перепуганные грачи метались по нефу. Схватив меня сзади за волосы, свободной рукой Фейн зажал мою шею. Он рванул меня к себе, потащил по полу, вниз по ступеням перед алтарем, к бассейну. Мы остановились, и он поставил меня на ноги.

— Я видел, как восстают умершие, Клара, — сказал Фейн, но его взгляд больше не встречался с моим. — Я могу воскресить тебя, если вера твоя сильна. Воскресить? Может, мы вместе воскресим твою мать?

— Прекрати.

Пузырьки пены появились в уголках его рта.

— Может, воскресим твоего красавчика полицейского?

— Он жив! — Не успели слова слететь с моих губ, как я поняла, какую глупость совершила.

Фейн и Альфред примутся искать Мэта, как только со мной будет покончено. И найдут, уж будьте уверены.

— Пока жив! Тайпан — самое ядовитое пресмыкающееся на земле. Этот глупец Вентри понятия не имел, что привез с собой из путешествия. Он думал, что яйца мертвые. Я отнес их Альфреду. Я знал, что, если кто-то и сможет сделать так, чтобы из яиц вылупились змееныши, так это только он.

Мы стояли у края бассейна, возле ступеней перед алтарем. Насколько я могла видеть, Альфред не сводил с нас глаз. Я нагнула голову, чтобы он видел мои губы.

— За все содеянное тобой ответит Альфред, — заявила я. — Таков был твой план, верно? Ты помог ему бежать, потому что знал: рано или поздно люди поймут, что старики умирают не сами по себе. Потом обнаружат мое тело, тело Мэта, Клайва Вентри. Все решат, что это дело рук Альфреда. Он вернется в психушку, а ты получишь все деньги Клайва.

Фейн наваливался на меня сверху, пытаясь прижать к полу. Я сопротивлялась, но понимала, что надолго меня не хватит. Он был очень сильным, к тому же руки у него не были связаны.

— И все его змеи погибнут! — прокричала я для Альфреда. — Они уже погибают. Ты же не станешь заботиться о них, верно?

— Что за… — Терпение Фейна лопнуло.

Он наотмашь ударил меня по лицу. Потом подбил мои ноги так, чтобы я упала. Я чуть не потеряла сознание от боли в спине, когда ударилась о каменный пол. Но краешком сознания я поняла, что лежу на пластике. На большом черном пластиковом мешке с «молнией» посредине. В подобных мешках в моргах хранят трупы. Только этот мешок, судя по размерам, был предназначен для трупов животных, более крупных, чем человек. Такие мешки есть в зоопарках. У нас в ветклиникетоже есть такие, на случай если погибнет, к примеру, олень. И у меня в подвале есть такие. Я умру в своем собственном мешке.

Я, извиваясь, поползла от бассейна. Фейн ногой ударил меня в живот, и я затихла.

Как сквозь туман я наблюдала за Фейном, а он протянул руку и взял большой камень, отвалившийся от стены. Он положил его у меня в ногах и пошел к алтарю. Альфред подошел ближе и стал смотреть в бассейн, на его лице был написан ужас. Фейн приблизился к Альфреду и протянул руку, чтобы взять змею. Альфред шагнул назад и, казалось, еще крепче прижал к себе тайпана.

Я видела, как Фейн покачал головой и что-то сказал Альфреду, но я слышала лишь звенящую тишину. Кажется, я видела, как Альфред слегка ударил змею по голове, но не уверена. Потом он передал тайпана Фейну, и тот направился ко мне.

От меня, лежащей на каменном полу, не способной пошевелиться, до мужчин, передающих один другому змею, было всего несколько метров, но Фейн, казалось, шел ко мне целую вечность. Потому что я успела о многом подумать: о том, что змея, которая укусила Мэта, сейчас укусит и меня, и это непостижимым образом связывало нас с ним. Что, если Мэт не утонет в реке, если не погибнет из-за бури, если доберется до больницы вовремя, он будет всегда меня помнить, потому что нелегко забыть человека, принявшего твою смерть.

А потом я подумала, что должна была умереть именно так. Должна познать муки poena cullei, потому что Фейн прав. Я стала причиной смерти матери. Из-за меня она спилась до смерти.

И последнее, что мне пришло в голову, когда Фейн опустился возле меня на колени и положил тонкое, почти невесомое тело змеи мне на грудь: Шон будет очень, очень зол на меня.

Тяжелый камень из кладки стены помещен внутрь мешка, «молния» застегнута. Я не двигалась. Не двигался и тайпан. Я едва ощущала его вес, такой легкой была змея, но я знала: ее голова всего в нескольких сантиметрах от моего лица. Потом меня схватили две сильные руки. С силой толкнули, и я с каменного пола соскользнула в воду.

 

51

И нас потянуло вниз, двух существ, которым судьбой было уготовано погибнуть вместе. Все глубже и глубже — туда, откуда ничего не видно, ничего не слышно. Не двигаясь, мы опускались все ниже, у меня в ушах зашумело. Я почувствовала, как мир вращается вокруг меня, как все, что я любила, несется вверх, будто уплывает прочь сама жизнь. И мне захотелось броситься за ней, притянуть ее к себе, потому что еще никогда мне не было так одиноко.

Ощутив себя в этом аду, таком холодном и всепоглощающем, я поняла, что больше не тону. Подо мной было каменное дно. И в моем аду воняло пластмассой.

Я все еще могла дышать.

Плотный полиуретановый мешок, в который запихнул меня Фейн, оказался водопроницаемым — мне поведали об этом пробивающиеся сквозь швы холодные струйки воды, — но пока он выдерживал давление воды, и внутри него осталось немного воздуха, которым я и мой пресмыкающийся друг могли дышать.

Блеснул лучик надежды — но я пока не решалась пошевелиться. Если змея меня укусит, мне конец. Противоядие уплыло вместе с Мэтом, да и было его немного — доза рассчитана на один укус. К моему удивлению, змея тоже не шевелилась. Но если пошевелюсь я, она занервничает и станет защищаться.

Столб воды давил на мешок, и мне все же пришлось медленно повернуть голову набок, чтобы продолжать дышать. Змея не шевелилась. Я стала из-за спины вытаскивать правую руку, пытаясь дотянуться до брючного кармана, где хранила нож.

Моя рука лежала вдоль тела. Как раз на кармане. Но тело мое было крепко стянуто веревкой, и с каждым движением силы покидали меня.

Тут змея пошевелилась.

Я почувствовала, как она поползла по мне вверх. Ей не понравился мой мокрый, возможно, и холодный спасательный жилет. Она направлялась туда, где было потеплее. Я чувствовала, как она заползает — такая невесомая, такая смертельно опасная — ко мне на плечо.

«Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам».

Неужели это мой голос? Или мамин? Я не знала. Но слова стучали у меня в висках, а пальцы пытались забраться в карман.

Шелковистая кожа тайпана коснулась моей щеки, змея замерла. Я приготовилась к невыносимой боли, к ощущению впивающихся в мою плоть клыков — я осознала, что потеряла. Я, казалось, чувствовала змеиное дыхание. Потом змея снова поползла и коснулась моего лица.

Пальцы нащупали холодную рукоятку ножа. Еще несколько секунд, и я смогу его достать. Но мешок быстро наполнялся водой. А самая опасная в мире змея обвилась вокруг моей шеи, положив голову мне на лицо.

«…и ничто не повредит вам».

Я схватила нож, осторожно вытащила руку из кармана и попыталась разрезать ближайший виток веревки. Перерезать бельевую веревку оказалось делом недолгим. Я перерезала еще один виток, затем еще один, пока не смогла согнуть руку в локте, и тогда я нацелила острие ножа на пластиковый мешок прямо над своим лицом. Как можно глубже вдохнула — возможно, это мой последний вдох! — и резанула ножом вдоль мешка. На меня хлынула вода. Я все еще оставалась связанной и не могла плыть, но я нащупала шнурок на спасательном жилете (Фейн даже не догадывался, что он на мне) и потянула за него изо всех сил.

Спасательный жилет наполнился воздухом, и я вылетела на поверхность, как пробка из бутылки. Мне показалось, что голова сейчас лопнет от гула, стоящего в церкви. Откуда, черт побери, доносился этот ужасный шум? Неужели рушилось здание? Веревка ослабла. Освободившись от пут, я потянулась к кромке бассейна, с силой оттолкнулась от воды и снова оказалась на каменном полу. Не обращая внимания на головную боль и грохот, сотрясающий церковь, я поднялась на ноги, испытывая одно желание — добраться до выхода. К тому же смертельно опасная змея, которая всего минуту назад делила со мной могилу, выплыла на поверхность и медленно поплыла в мою сторону. «И ничто не повредит вам».

Я, пошатываясь, попятилась. И увидела Альфреда, который одной рукой вцепился в трубу органа, а другой бил по клавишам, и Фейна, сжимавшего своими сильными пальцами горло несчастного.

Не нужно было звать на помощь — громкие, диссонирующие звуки церковного органа сделали все за меня. И знаете что? Думаю, здесь не обошлось без участия моей мамы. Тайпан выползал из бассейна, его чистые янтарные глаза смотрели прямо на меня. Но ни одна змея не может догнать человека.

Я повернулась и побежала: мимо темной воды, где и Альфред, и я едва не окончили свою жизнь, вдоль длинного прохода, где пламя настигло Ларри Ходжеса и погиб настоящий Арчи, на крыльцо, где змея укусила Руби. Я продолжала бежать. В ночь, по аллее с древними липами, быстрее за ворота.

Прямо в объятия детектива Роберта Таскера.

 

52

Старое дерево разлетелось как хрупкое стекло. Три удара топором — и замок отлетел, дверь стала свободно болтаться на петлях. Констебль в форме вошел внутрь и закрепил ее, чтобы она не закрывалась.

Один за другим вошли эксперты-криминалисты и разбрелись по старому дому: что-то измеряли, записывали, фотографировали. Мы вошли последними, поскольку были менее важными специалистами — нас пригласили только для того, чтобы мы позаботились о живности.

Переступить порог для меня оказалось несложно, но оставаться там, вновь вдыхать тошнотворный воздух — самое ужасное, что мне приходилось делать за свою жизнь.

— Впервые вхожу сюда через парадную дверь, — проговорила я, не узнавая собственного голоса.

— Подожди в машине, — предложил Шон. — Мы с Крэгом сами справимся.

— Твоя машина опасна для жизни, — отрезала я. Сделала шаг вперед, и запах, казалось, сделался гуще.

— Что ни говори, это местечко как раз для больных, которым предписан постельный режим, — пробормотал Крэг, замыкающий нашу троицу.

— Куда, мисс? — поинтересовался полицейский, которому было приказано нас сопровождать.

Стараясь не мешать экспертам, я прошла по комнатам первого этажа, по коридорам, где уже не царила темнота — все было залито светом, — вниз по лестнице в берлогу Альфреда. Повсюду было шумно, горели электрические лампочки, словно ножами прорезая темноту. Только с вонью полиция ничего поделать не могла.

— Ни хрена себе! — раздался за моей спиной голос Шона, когда мы вошли в потайную комнату. — Клара, извини.

— Черт! — пробормотал Крэг при виде открывшейся картины. — Прошу прощения, леди.

Я уже хотела было признаться, что и сама не сдержалась минувшей ночью, но поняла, что не могу произнести ни слова. Молодая женщина в защитном комбинезоне брала соскобы с пола, где были пятна крови. Крови Мэта.

Я обернулась и увидела, что Шон медленно обходит комнату, совсем как я несколько часов назад, заглядывает в ящики и контейнеры. На его лице читались ужас и сострадание. Я заметила, что он подавил зевок, и через секунду сделала то же самое. Он не спал почти целую ночь. Я же вообще не ложилась.

Когда я, выбравшись из церкви, смогла говорить, я рассказала детективу Таскеру, где найти его начальника. На поиски отрядили десяток констеблей, и через час Мэта доставили в дорсетскую больницу. Как раз вовремя. Через десять минут у него отказали легкие, он перестал дышать. Его оставят на аппарате искусственного дыхания до тех пор, пока он будет парализован, — если, конечно, он выйдет из этого состояния. По моему настоянию Шона вытащили из постели в два часа ночи, чтобы он проследил за тем, как местные доктора вводят Мэту оставшееся противоядие.

Шон из больницы связался по телефону со специалистами по ядам из Сиднея. Австралийские врачи, имеющие опыт в этой области, продолжали консультировать местных докторов, лечащих Мэта. Было сделано все возможное, но не меньше чем через сутки станет ясно, будет ли он жить.

Как же мне пережить эти сутки? Я не знала. Но ближайший час я могла посвятить своей работе — позаботиться о змеях.

Шон и Крэг уже пересадили несколько ужей в вентилируемые контейнеры-переноски, которые мы используем для транспортировки мелких животных. Крэг взял три контейнера, наш помощник-полицейский — еще три, и они поднялись по лестнице, чтобы погрузить их в ожидающий «лендровер». Я нагнулась, взяла еще один контейнер и протянула его Шону. С помощью петли он достал из старой картонной коробки больную на вид гадюку и опустил ее в контейнер. Взглянул на меня, потом опять на змею.

— Нам не спасти и половины, — пробормотал он, наклоняясь, чтобы осмотреть рептилий в следующем ящике. Потом выпрямился. — Как Фейн это проделал? Как ему удалось приручить человека, которого он когда-то мучил и даже пытался убить?

— Я не уверена, что он его приручил, — возразила я. За последние несколько часов я не раз задумывалась над тем, каким образом Фейн влиял на окружающих его людей. — Вначале, вероятно, это были страх и зависимость. Я думаю, Альфред боялся Джоэля Фейна. Кажется, он помнил, какую власть Фейн имел над людьми, когда они оба были молодыми. И все те ужасные вещи, которые Фейн заставил односельчан сделать с Альфредом… Откуда нам знать, чем Фейн ему пригрозил?

— Он явно снабжал его едой, — заметил Шон, бросая взгляд на остатки консервов и разбитые бутылки с прокисшим молоком.

— И топливом, — согласилась я, кивая на баллоны с газом. — Здесь открытый огонь не разведешь. И, разумеется, оба помешались на змеях.

Шаги сообщили о возвращении Крэга и полицейского. Мы молча принялись пересаживать живых особей в контейнеры. Когда Крэг и полицейский вновь ушли, Шон посмотрел на меня.

— Мы закончили, — сказал он. — Мне нужно осмотреть церковь, возможно, я найду старшего брата Шипящей Клары. Сомневаюсь, что он далеко уполз в такую бурю. А тебе нужно поспать.

— Если удастся. Детектив Таскер опять хочет со мною побеседовать, а с самого утра папа и сестра каждые полчаса оставляют сообщения на автоответчике.

— Ну, полицейские могут и подождать. Я отвезу тебя домой.

Я покачала головой.

— Я поеду в больницу, — сказала я. — Хочу посмотреть, как он.

Шон поджал губы.

— Ничего не прояснится по крайней мере до вечера, — ответил он. — Тебе придется долго ждать.

— Я имела в виду: посмотреть, как Альфред.

Вчера Фейн пытался задушить Альфреда, но парни Таскера подоспели вовремя. Альфред незамедлительно был доставлен в больницу и теперь находился в палате недалеко от палаты интенсивной терапии, где лежал Мэт. Фейна поместили в тюремную камеру.

— Альфред обладает тем даром, о котором ты мне рассказывал, — сказала я, когда теплые руки Шона коснулись моих плеч. — Он имеет власть над змеями. Я уверена, вчера он что-то сделал с тайпаном. Я знаю, это звучит смешно, но именно поэтому змея меня не укусила.

— Я был свидетелем и более странных вещей. Пошли, мы здесь уже достаточно насмотрелись.

Я стала взбираться по лестнице. Оказавшись наверху, я позволила Шону вывести меня по коридору, вниз по лестнице, прочь из дома со змеями.