Тяжело переваливаясь и хрюкая задними амортизаторами на рытвинах разбитой дороги, белая «восьмерка» с помятым передним крылом въехала наконец на территорию Южного кладбища.

Вздрагивая корпусом на стыках уложенных в землю бетонных плит, она докатилась до «Яблоневых» участков, повернула направо и остановилась у стоящего на пригорке рагончика-бытовки.

Двери машины открылись, и все, кроме спящего на заднем сиденьи мужика, выбрались наружу.

На крыльцо вагончика вышел высокий мужчина с пышными усами. Он был одет в рабочую одежду и широкополую соломенную шляпу.

— О-о… — вскинул он руки. — Какие люди!

— Здорово, — приветствовал его Герман. — Федор здесь?

— Да был где-то давеча…

— Здравствуй, Леня, — Адашев-Гурский протянул мужчине руку.

— Алексан Васи-илич! Уважа-аемый… — расплываясь в улыбке, Леонид снял с себя шляпу и шутливо поклонился Гурскому в пояс. — Какими судьбами? На работку к нам опять? Или так, в гости пожаловали?

— По делу, Ленечка.

— А что за дело такое, дозвольте полюбопытствовать? Подсобить, может, чем? Мы же завсегда, с превеликим нашим удовольствием. Вы нам только на «красненькую», а уж мы для ва-ас…

Вениамин тем временем, открыв притертую пробку, сунул спящему в машине мужику под нос какую-то склянку. Тот дернул головой, открыл глаза и стал озираться.

— Вылезай давай, — сказал ему Веня. — Приехали.

Мужик выбрался из автомобиля, пошатываясь, оперся о капот и ошарашенно посмотрел вокруг.

— А что за товарыш-ша такого привезли вы с собой за кумпанию?

— Лень, у нас яма свободная есть? — негромко, но так, чтобы его вопрос явственно был слышен «товарыш-шу», повернулся к Леониду Герман.

— Так ведь как не быть-то, это ж, чай, клад-биш-ше… А если и нету, так мы в момент отроем. А что, гражданину время приспело? То-то я и смотрю, плох он совсем. До сумерек-то дотянет?

— Открой контейнер. Пусть он там посидит пока.

— Это нам легко. — Леонид вошел в вагончик и, вернувшись с ключами, пошел к стоящему рядом железному контейнеру.

Герман с Гурским, подхватив мужика с двух сторон, поволокли его к открывшейся со скрежетом двери. Ноги у того подгибались и совсем не слушались.

— Там место-то есть? — спросил Герман.

— Да есть чуток, — Леонид заглянул внутрь, — ему хватит. Только чтобы он тут пысаться не вздумал. Все ж таки цемент у нас тута хранится.

— Да я ж… не знаю я ничего… — слабо лепетал мужик.

— Ничего. Посиди, подумай, — Герман втолкнул его в контейнер. — Может, и вспомнишь чего. Ну а не вспомнишь — дело твое, тут тебя и закопают.

Леонид закрыл дверь, навесил на нее замок и запер на ключ.

Втроем они вернулись к вагончику.

— Ну что жа… — Леня сдвинул соломенную шляпу на затылок. — Надо ба, как говорится, со свиданьицем да за здоровице…

Он подошел к стоящей неподалеку серебристой «вольво», вынул из салона большую сумку, захлопнул дверь и, нажав кнопку на брелоке ключей, запер машину.

— Твоя? — кивнул на нее Гурский.

— А чья жа? — весело взглянул на него Леня. — Обижаете, уважаемый. Что ж мы, хуже людей?..

— Я глоточек буквально, — Адашев-Гурский, войдя в вагончик, усаживался на скамью возле стола.

— А у нас никто никого не неволит. — Леня доставал из сумки свертки с едой. — У нас каждый сам себе наливает. Обычай такой. У нас и стакан на всех один только. А, нет… вот и второй, пожалте.

— А Федор сегодня дежурит, что ли? — Герман наливал себе в стакан водку.

— Вроде того, — Леня разворачивал на столе свертки. — Завтра ж Пасха.

— Да… — Гурский вскинул брови. — Сегодня же суббота уже…

— Что, Сань? — взглянул на него Леня. — Не тянет к нам обратно? Тишина, свежий воздух.

— Тянет, — кивнул головой Гурский. — Честное слово.

— Так поговори с Федором. Тебя он возьмет. Как раз и сезон начинается. От Пасхи до Троицы самая работа.

— Пашка-то живой еще?

— Заглядывал как-то. Что ему сделается…

— Помнишь, как он лямки потерял? — повернулся Гурский к Герману.

— Чего ж не помнить. Мы их так и не нашли. Хорошие были лямки, финские. Он выпил водку и потянулся к бутерброду с колбасой.

— Федор тут как-то сухой закон объявил, — стал рассказывать Гурский доктору Вениамину, который раскрыл саквояж, вынул из него и поставил на стол оставшуюся водку. — Дескать, в рабочее время — ни глотка. А Пашка с самого утра нажрался. Ну и Федор на него наорал при всех. Лопнуло, дескать, мое терпение, все, мол, пошел на хер, ты уволен. А они же приятели старые, Федор с Пашкой, и того такая обида заела… Что ж это, мол, он с ним в таком тоне? И пошел он спьяну вешаться от такой непереносимой обиды. Лямки взял, на которых гроб в яму опускают, и — во-он там раньше лесок был — туда и пошел. Ходил-ходил, нашел дерево с суком подходящим, лямки закинул, петлю спроворил. Сейчас, дескать, я у вас тут повешусь, будете тогда знать… Присел под деревом, закурил, задумался о жизни своей, которая не задалась, и заснул. Просыпается — глядь, а напротив него гриб стоит белый. Ну… вот такого, наверное, размера. Он на него посмотрел с удивлением, сорвал и думает: «Повеситься, это я всегда успею. Надо бы мужикам гриб показать. Они ж такого никогда небось и не видели…» И вваливается к нам в вагончик с грибом этим. «Во, — говорит, — видали?» А его долго не было, мы думали, он домой уехал.

— Ты где был-то? — спрашиваем.

— Там, — он рукой в сторону леса, — вешался.

— Охренел, что ли? — мы ему говорим. Видим же, что не шутит. Короче, налили ему еще водки, он в вагончике так опять и заснул.

А уже в конце дня мы инструменты складываем и спрашиваем его:

— Пашка, а ты на чем вешался?

— На лямках, — отвечает.

— А где они?

— Там остались.

Искали мы это место, где он их привязал, искали, так и не нашли. И он вспомнить не может.

— Ну вот, — кивнул Герман. — Так они и потерялись. А хорошие лямки были, финские.

— Герман вот тоже очень строгий был командир, — Гурский плеснул на донышко стакана водки, выпил и закурил сигарету. — У такого не забалуешь. Помню — самое начало дня, я сижу, в рабочее переодеваюсь. А он в вагончик вплывает, так это, за притолоку придерживаясь, и к зеркалу. Меня при том при всем в упор не видит. Смотрит на самого себя в зеркало и говорит, строго так: «Это что? Запой? Буду наказывать. Буду бить рублем!»

— А что… — пожал плечами Герман. — Закон один для всех.

— А барышня наша чегой-то у нас не выпивает? — посмотрел на Элис Леня. У нас здесь все стерильно, не сомневайтеся…

— Выпьешь глоточек? — взглянул на нее Герман.

— Чуть-чуть…

— Ну вот, а то не по-людски как-то, — Леня пододвинул ей соль и помидоры. — А вы гражданина-то мучить будете или просто так закопать решили, без затей?

— Да Господь с тобой, Леня, — взглянул на него Гурский. — Может, он и так все расскажет. Мы же, чекисты, не звери.

— Ну, дело ваше, конечно. Я это к тому, что если только лишь на психику давить, так и сумерек дожидаться нечего. Сейчас все равно уж ни души, почитай, вокруг нету. А яма свободная у нас тут рядом, на четвертом участке. Я провожу.

— А? — вопросительно взглянул Александр на Германа.

— Ну… а чего тянуть-то? — тот встал со скамьи. — Только вы все здесь посидите. Мы с Леней вдвоем сходим. Если он не кольнется, мы его опять запрем. А потом, чуть погодя, уже ты, Сань, с ним побеседуешь. Иначе уже. Как бы по-хорошему. Чтобы у нас маневр был — я злой, а ты добрый. А потом опять я.

— Слушай, — улыбнулся вдруг Адашев-Гурский, — а представляешь себе, если Джеки в записке номер квартиры напутала?

— Ну так что ж… — развел руки Герман. — Тогда, значит, промашка вышла. Тоже бывает.

— И он вообще совершенно посторонний человек…

— Не думай об этом. Леня, пошли.

— А вы, Саша, здесь что — работали? — Ве-ня налил себе немного водки.

— Ниггерил. Лет десять назад. Мне во Францию съездить нужно было, а денег ни копейки. Ну, Федор меня и взял «негром». На сезон. С весны по осень. Поребрики лить, памятники ставить, оградки, то-се… Он уже тогда тут бригадиром был, еще при Палыче.

— А Палыч — это кто?

— Владимир Палыч? Ну… Он личность легендарная. Маузер. Он здесь ворон из маузера отстреливал. Это вот все было его хозяйство. Потом передел начался, он погиб. Очень мощная была личность.

— Саша, а… — смущенно взглянула на Гурского Элис. — Здесь туалет — где?

— Туалет? Не хотелось бы говорить банальности, но… здесь туалет везде. Найди кустики какие-нибудь. Или вон, между могилок. Элис тихонько вышла из вагончика. Адашев-Гурский достал сигарету, закурил и задумался.

В вагончик вернулся Герман.

— Что-то ты быстро, — взглянул на него Адашев.

— Леня там его запирает.

— Ну?

— Конечно, никакой он не «левый». У меня и сомнений-то на этот счет не было. Мы его к яме подвели, он в нее заглянул, а там вода на дне. У него ноги и подкосились. Но молчит. Я его туда скинул, а Леня засыпать стал. Ну, тут его и прорвало. «Не губите, — скулит. — Я не при чем. Они у меня комнату снимали». Приехали, мол, в четверг вечером, поздно, с лялькой какой-то. Переночевали и утром рано уехали. А ему, мол, если кому про них скажет, яйца обещали отрезать. Ну, он и запирался перед нами до последнего предела. Я ему, конечно, приложил раза по почкам, чтоб наперед дурку гнать неповадно было. Сказал, мол, не верю, что больше ничего не знает. Но он, когда я ему из ямы выползти позволил, в ногах валялся, клялся, что правду говорит. Я ему еще час времени дал на раздумье. Сказал, что потом закопаю, если не расколется. Он вроде поверил. Герман налил себе водки и выпил. В вагончик вслед за Леней вошел крепкий, широкоплечий, русоволосый молодой мужчина.

— Здорово, — протянул он руку Гурскому и взглянул на Леню. — Кто это у вас там парится?

— Привет, Федя, — Александр пожал его руку.

— Да так… — Герман тоже пожал Федору руку. — Придурок один.

— Еще глупей тебя, что ли? — Федор искренне засмеялся.

— Ну, не я же в контейнере сижу, — Герман закурил сигарету.

— Не зарекайся, — Федор присел к столу. — Чего пьете? Говно какое-нибудь?

— Обижаете, уважаемый… — Леня развернул бутылку этикеткой вперед.

— «Дипломат», — чуть прищурясь, прочел Федор. — «Флагман» лучше.

— А вот не скажи, — Леня посолил помидорку. — Я тут выпил «Флагмана» давеча и чуть не отравился.

— Так нечего ведрами-то жрать.

— Ничего подобного. Бутылочку всего.

— Трехлитровую?

Возле бытовки остановился милицейский «уазик». Из него вышел сержант, посмотрел в сторону контейнера с цементом, прислушался и, поднявшись на крыльцо вагончика, вошел внутрь.

— Всем привет, — сказал он. — Кого это вы там заперли?

— Привет, — ответил ему Федор. — Кого надо, того и заперли. Воспитательная мера. В связи с производственной необходимостью. Пить будешь?

Сержант взглянул на бутылки, вздохнул и сказал:

— А то…

— Ну и наливай.

Тот налил себе полстакана водки, выпил и закусил протянутым ему помидором.

— А чего это вы вообще здесь делаете? — взглянул на него Федор.

— Да тут… Дела, короче. Служба. — Сержант дожевал помидор и вышел из вагончика.

— Ну, помогай Бог, — кивнул вслед ему Леня.

«Уазик» газанул — его водитель со скрежетом воткнул передачу, — еще раз газанул и укатил.

— Гер, помоги-ка, — Федор встал и, пройдя в дальний угол вагончика, сбросил кусок мешковины с толстой плиты из белого мрамора. — В багажник ко мне закинуть надо.

— Так мы сами и возьмем, — подошел к нему Леня. — Иди машину открывай.

Федор вышел. Герман с Леней, поднатужившись, подняли плиту, вынесли ее на улицу и подошли к открытому багажнику большого черного внедорожника.

— Присаливай помаленьку, — завел над багажником край плиты Герман.

— Пальцы смотри, — Леня осторожно опустил свой край. — Во-от… и все.

— Герка, у тебя время есть? — закрыл багажник Федор.

— А что?

— Да тут… помочь бы надо. Лень, и ты.

— А как жа я хозяйство-то брошу? — бросил взгляд на вагончик Леня.

— «Как жа», «как жа»… Кончай сейчас-то хоть придуриваться, ты же интеллигентный человек.

— Так нешто кто спорит… — улыбнулся Леня.

— Это он привык перед клиентом под деревенского косить, — обернулся к вышедшему на крыльцо бытовки Адашеву-Гурскому Федор. — Мол, придурок я, какой с меня спрос? А я тоже тут с ним на этом его дурацком языке разговариваю, и в автосервисе, на днях, чисто машинально, по инерции, прошу мне «микелировочку» забацать… Представляешь, — улыбнулся он, — стыд-то какой? На меня как на идиота смотрели.

— Далеко ехать? — поправил браслет часов Герман.

— Да не сильно. Вон, Гурский пока присмотрит.

— Уважа-аемый… — . расшаркался перед. Александром Леня. — Значится, остаетис-ся тута за старшего.

— Да полезай ты, — Федор садился за руль. — Сань, дождись нас.

— Хорошо, — кивнул Гурский и посмотрел в сторону контейнера с цементом.