— Ну? И как тут у нас? — вернулся в процедурную доктор.

— Да вроде ничего. И куда это в меня столько поместилось? Адашев-Гурский, лежа на кушетке, взглянул на практически пустую банку капельницы.

— Да, собственно… туда и поместилось, — Виктор Палыч взглянул на часы, на банку и подошел к стеклянному шкафчику. — Сейчас мы вам давление померим.

Он подошел к Гурскому, вынул из вены иглу капельницы и прижал ранку ваткой.

— Согните руку, ага, вот так, и подержите. Измерил давление.

— Ну и как? — поинтересовался Гурский.

— Могло бы быть и лучше. — Доктор встал, опять подошел к шкафчику и вернулся со шприцем. — Давайте-ка другую руку.

— А это что?

— Это… — он ввел иглу в вену, — это… тоже надо. Расслабьтесь.

Адашев-Гурский прикрыл глаза.

— Не тошнит? — доктор вынул иглу, встал и убрал шприц.

— Нет, нормально. Хорошо…

— Ну вот и славно. — Виктор Палыч вернулся к кушетке и присел возле Гурского на стул. — Посмотрите-ка вот сюда, — он указал пальцем на блестящий молоточек. — Вот так. Ага… Только головой не двигайте.

Гурский послушно следовал взглядом за молоточком.

— Ну что же, — доктор встал со стула, — реакции, в принципе, нормальные. Но надо бы вам еще полежать.

Александр поднялся с кушетки и, разминая затекшие мышцы, надел рубашку.

— Доктор, а что-то у меня голова плывет…

— Это ничего, так бывает. Наверх сами сможете подняться?

— Да уж дойду как-нибудь.

— Вот и хорошо. Поспите.

— Спасибо. — Гурский вышел из кабинета, дошел до лестницы и, держась за широкие перила, стал подниматься по ступеням.

«Да, — подумал он. — Надо бы до завтра еще отлежаться, а то что-то…»

Добрел до палаты, улегся в постель и заснул.

— Прошу, — Леон отпер замок и распахнул перед Лизой дверь квартиры, проходите.

Она вошла, сняла с себя куртку и стала оглядывать прихожую, ища глазами вешалку.

— Давайте-ка сюда, — Леон протянул руку, взял ее одежду и открыл дверь большого стенного шкафа. — Послушайте, а вы что, на самом деле ничего не помните? Как были здесь, выпивали?

Лиза отрицательно покачала головой.

— Ну хоть что-то же вы должны помнить… Я за вами ухаживать, между прочим, пытался. Но не преуспел, к большому сожалению. Поскольку был не в форме. Весьма. И этого не помните?

Она опять покачала головой.

— Да… — Он повесил в шкаф свой плащ. — Однако… Послушайте, пойдемте-ка на кухню. Значит, вы не помните, как были здесь вчера, как уехали вдруг среди ночи, и что было потом, и где ваша сумка. Так?

Лиза кивнула.

— Однако… — повторил Леон, доставая из буфета початую бутылку коньяку и две чистые рюмки. Затем он заглянул в холодильник, вынул из него блюдце с остатками нарезанного лимона и поставил на стол. Наполнил рюмки коньяком. Одну придвинул Лизе.

— Я… нет… — запротестовала она.

— Ну-ну, — решительно возразил Леон, обмакнув кусочек лимона в сахар. — Я, некоторым образом, доктор. И совершенно согласен с принципами гомеопатов, которые, как известно, подобное лечат подобным.

Лиза покорно взяла коньяк, сделала глоточек и поморщилась.

— Нет-нет. Это совершенно не даст… э-э… желаемого эффекта. Необходимо сразу все, это же лекарство. И нечего смотреть на меня глазами испуганной птицы. Доктора слушаться надо. Вот так, вот… — он протянул выпившей маленькими глоточками полную рюмку девушке кусочек лимона. — Вот увидите, насколько лучше станет. Ваше здоровье! — он приподнял свою рюмку, выпил коньяк и тоже зажевал лимоном. — Да вы присядьте. Завтракать будете? Ну, впрочем, это вам еще и самой пока не ясно… Но яишенку, на всякий случаи, мы сейчас организуем.

Леон открыл холодильник и достал из него яйца.

— Так, — отметил он спустя какое-то время, когда на столе стояли две небольшие плоские тарелки с глазуньей, нарезанный пшеничный хлеб и сливочное масло. — Щеки порозовели, глаза… а глаза-то у вас, оказывается, синие! Ну все, жить будете. Теперь далее… У вас ничего не болит? Руки-ноги… прочее?

Лиза задумалась и опять отрицательно покачала головой.

— Уже хорошо. Но… есть у меня одно подозрение. Ну-ка… — Он подошел к девушке и стал ощупывать ее голову.

— Ой! — негромко вскрикнула вдруг Лиза.

— Ага. Вот оно что… У вас, милая моя, здоровенная шишка на затылке, если вам, конечно, интересно это знать. Откуда, не помните?

— Нет.

— А это значит… — Леон вернулся на свой табурет и налил в рюмки коньяк. — Это значит, что… весьма вероятно, вас вчера ограбили. Тюкнули по голове и ограбили. И амнезия эта у вас не посталкогольная, а посттравматическая. Типичная ретроградная амнезия. Поздравляю! — Он приподнял свою рюмку, выпил и принялся за яичницу. — Да вы пейте, пейте, хуже уже не будет.

Лиза отхлебнула коньяку и стала вяло ковырять вилкой в тарелке.

— А вы, простите, хоть что-нибудь помните? — намазывал Леон масло на хлеб. — Откуда родом, как маму-папу зовут?

Глядя в тарелку, Лиза отрицательно покачала головой. Губы ее задрожали, и на яичницу капнула слезинка.

— Господи! — вскочив с табурета, переполошился Леон. — Лизонька, детка, простите вы меня, идиота. Доктора все, вы знаете, такие циники, ну профессия такая, что же поделаешь, ну успокойтесь вы, пожалуйста… Ничего страшного, это у вас временное, поверьте! Это пройдет, есть миллионы случаев, честное слово! Может, завтра же и пройдет, а может, уже и сегодня, поверьте. Ну?

Она с надеждой подняла на него большие синие глаза.

— Ну вот. И… ни в коем случае нельзя плакать. Вам вообще сейчас нужны исключительно положительные эмоции. И все пройдет, вот увидите! Ну… ну хотите я вам вприсядку станцую? Вот смотрите — оп-па! оп-па! Ну вот, наконец-то улыбнулась… Ешьте-ешьте. И коньяк допивайте. Хороший коньяк, между прочим, целебный.

Лиза глубоко вздохнула, сделала небольшой глоточек из рюмки, взяла кусочек хлеба и стала есть глазунью.