Мэтт Беллами узнал много полезных советов из учебника по выживанию после ядерной катастрофы под названием Dare To Prepare («Решись и подготовься»). Одним из таких советов стало руководство по очищению воды: в случае ядерной катастрофы незагрязненная вода будет в невероятном дефиците, так что уважающий себя выживальщик оборудует систему очистки. Куча больших мусорных корзин, наполненных камнями, землей и специальными очистительными таблетками, с отверстиями внизу, чтобы все примеси остались внутри, а чистая вода вышла. Еще нужно жить в доме с большим подвалом, заполненным огнестрельным оружием, консервированными бобами и сухими макаронами. Если вы заполните серебристые мусорные пакеты подобной едой, принесете в подвал баллон с азотом, накачаете азот в мешки и запечатаете их, такая еда пролежит десять лет.

И самое главное: расположение, расположение, расположение. Поскольку Америка – самая вероятная цель для нападения террористов, да и Британия с Испанией не намного отстают, лучше быть где-нибудь в другом месте, в какой-нибудь глубинке континентальной Европы. Мэтт предпринял определенные шаги по обеспечению будущей безопасности в июне 2005 года, перебравшись из Лондона в Италию: он купил виллу близ Мольтразио, в нескольких милях от Милана, и поселился там с Гайей. Мэтту нравились те места: он провел там немало времени в последние пару лет, навещая Гайю: она отучилась на психолога в Лондоне и переехала обратно в Италию, чтобы начать в местном госпитале работу над докторской диссертацей. Там было невероятно живописно; все виллы встроены прямо в горы, стоящие над озером Комо, и Джордж Клуни регулярно там бывал, проводя время на огромной, хорошо защищенной яхте. Виллой Мэтта когда-то владел сицилийский композитор Винченцо Беллини, там проводил отпуски Фрэнк Синатра, и, показывая происхождение некоей «мьюзовской» симметрии, Уинстон Черчилль пользовался ею в качестве укромного уголка, когда ему нужно было отдохнуть от стрессов и напряжений Второй мировой войны и нарисовать пару пейзажей.

Чтобы вписаться в итальянскую жизнь, Мэтту для начала пришлось преодолеть свою сильнейшую арахнофобию – местность буквально кишела пауками, а в своей постели, отходя ко сну, Мэтт каждый день находил сороконожек размером с ладонь, – научиться местному языку и дать Гайе поработать над новым, изысканным стилем одежды; теперь Мэтт носил черные рубашки с белыми подтяжками. А потом настала пора заниматься музыкой: в здании был огромный, больше похожий на пещеру подвал, который Мэтт решил переоборудовать в студию, чтобы записываться там с группой. К сожалению, несмотря на обещания строителей, работы так и не удалось завершить к сентябрю, когда настало время записывать четвертый альбом, так что Muse пришлось искать другое, такое же уединенное место. Где-нибудь подальше от влияния друзей или коллег, чтобы расширить свои музыкальные горизонты, в каком бы направлении ни пришлось двигаться, по-новому взглянуть на свою совместную игру как трио и, что важнее всего, не попасть под бомбардировку, когда начнется Третья мировая война.

Шато Мираваль в Провансе – замок XVII века, отрезанный от мира наклонными садами и акрами свежих виноградников. Когда-то это место было монастырем и, похоже, даже тайным убежищем тамплиеров (и там до сих пор водились их призраки), а если заглядывать еще глубже в мифическую историю региона, – домом, где скрывалась Мария Магдалина после смерти Иисуса. Несколько веков им владела семья Орсини, и в конце концов замок превратился в один из самых прославленных виноградников региона, производя замечательные вина с 1850 года и по сей день. Джазовый пианист Жак Лусье построил там студию звукозаписи, которой в семидесятых и восьмидесятых пользовались Стинг, The Cranberries и Шаде – и именно там Pink Floyd записали свой масштабный шедевр мрачности и изоляционизма, The Wall, и, возможно, тьма, окружавшая этот альбом и распад группы, случившийся вскоре после него, сказалась и на студии, потому что к 2005 году она уже довольно давно не использовалась. К тому времени замок полностью сосредоточился на производстве вина.

Для Muse, впрочем, место было идеальным. Побывав в замке один, Мэтт затем убедил всю группу, что это идеальное место для сочинения и записи, и они втроем принялись уговаривать владельцев замка снова открыть студию и разрешить им там записываться. Они с неохотой согласились (хотя Muse чувствовали, что им там не рады; весьма бесцеремонный владелец постоянно прерывал их репетиции и запись), и группа в сентябре переехала туда на два месяца, полная идей и готовая исследовать новые направления. Они сформулировали для себя следующее правило: если начнут песню и она будет звучать хоть сколько-нибудь похоже на то, что они уже играли, то просто выбросят её и попробуют что-нибудь новое.

Мощный текст, который Мэтт сочинял для Take A Bow (рабочее название Hex), заставил их сочинять не менее навороченную музыку, и, отбросив временные ограничения и беспокойства по поводу того, как играть новый материал вживую, Muse почувствовали себя полностью свободными, перестраивая группу в любой форме, которая им нравилась, сочиняя музыку для себя – точно так же, как до Showbiz. Ничего не было слишком заезженным или слишком дурацким, чтобы не попробовать; они не боялись идти по совершенно любой доступной дороге. Записывая репетиции в виде демо-версий в концертной комнате и одновременно готовясь к более «формальной» записи, как только песни обретут форму (чтобы переход от репетиций к сочинению вышел максимально безболезненным, по крайней мере, такой был план), они буквально фонтанировали идеями для альбома под рабочим названием Equilibrium, записав много материала, но так ничего как следует и не закончив. Для одного трека они воссоздали целый «пьяный военный оркестр», а восьмиминутные песни стали нормой: группа видела перед собой множество новых направлений, но даже не представляла, какое из них верное и по какому можно добраться до законченного, связного альбома. Группа вдохновлялась галопирующими арпеджио южноевропейской народной музыки из Сицилии и Неаполя – именно она, поняли они, стала первоисточником мексиканской музыки мариачи, – и привлекла курившего, как паровоз трубача по имени Франко, с которым познакомилась в баре, чтобы тот сыграл вступление к Knights Of Cydonia, песне, которая постепенно превращалась в мегалитическое чудовище, потому что Мэтт хотел вставить в нее космическую серф-гитару в стиле Джо Мика, как на отцовском хите Telstar. В качестве дани уважения величайшему достижению Джорджа Беллами Мэтт попытался заставить свою гитару во вступлении звучать точно так же, как клавиолин на Telstar, давно вышедший из моды монофонический переносной клавишный инструмент на батарейках, а еще он хотел передать атмосферу Дикого Запада из саундтреков фильмов Клинта Иствуда, которые вся группа регулярно смотрела в студии. Группа столько всего запихнула в эту песню – трубы, взрывы, топот несущихся лошадей, секции с вокодером, мощнейшую металлическую коду, – что она угрожала стать длиной минут двадцать.

Над другими песнями экспериментов было не меньше. У группы были «лабораторные дни», на которые они приносили старое музыкальное оборудование, купленное на eBay до записи, и перечитывали руководства по эксплуатации, стараясь заставить их работать разными интересными способами. Одним из таких инструментов стал Buchla 200e, дьявольски сложный для игры синтезатор, разработанный одним из первопроходцев этой отрасли Доном Бьюклой в 70-х. Из-за того, что Бьюкла пропускал электричество по самым разнообразным и неожиданным местам синтезаторов – и называл их, к примеру, Source of Uncertainty («Источник неуверенности»), – понадобилась целая неделя «лабораторных дней», чтобы разобраться в этой конструкции, но Мэтт оказался достаточно упорным, и Buchla 200e издал самый первый звук, который мы слышим на альбоме Black Holes And Revelations.

После нескольких недель музыкальных излишеств, отличного вина и исследования собственных параметров как группы Muse посмотрели на записанный материал… и просто не поняли его. Он был рассредоточенным и странным – классические джазовые пьесы, превращающиеся в темы из «Джеймса Бонда», 10-минутные фортепианные интерлюдии а-ля середина Butterflies And Hurricanes, растянутая до непомерной длины, или скронк-роковые джемы на самых дальних границах современной электроники. Треки оказались скорее результатом попытки расширить музыкальные горизонты, чем записать готовые песни, и они просто не сочетались друг с другом и выглядели совершенно бессмысленными. Какое-то время Muse размышляли, не записать ли двойной или даже тройной альбом: на первом диске будет выродившаяся в прогрессивный джаз рок-музыка, на третьем – странные синтезаторные импровизации, которых они записали множество, а между ними – нормальная рок-музыка. А некоторые песни были просто слишком далеко затянуты в трясину вдохновения: трек с рабочим названием Supermassive Black Hole оказалось довести до ума едва ли не сложнее, чем любое другое произведение Muse. Они вдохновлялись настолько разными вещами – от риффов Rage Against The Machine до бельгийского рока dEus, Millionaire and Soulwax, от Канье Уэста до фанка в духе Принса и электронной музыки, и все это просто не складывалось в связную песню. То была попытка соединить бельгийский рок с Джеймсом Брауном или Соломоном Бёрком, но им нужно было отдохнуть от нее, зайти с более энергичного, «городского» направления. В общем, Muse оказались зажаты между своей поверхностной, «попсовой» стороной, которая помогала им сочинять замечательные цепляющие мелодии, и склонностью придумывать длинные концептуальные произведения, которая угрожала превратить альбом в прог-джазовый опус из четырех треков, растянутых на 90 минут. Примерно как недавние работы The Mars Volta. Собственно, они угодили в когти известного клише о «трудном четвертом альбоме».

Кроме того, от изоляции в Шато-Мираваль они просто сходили с ума. Там не ловили мобильные телефоны, не было Интернета и телевидения, они два месяца даже SMS ни от кого не получали, так что оказались полностью отрезаны от общества. Спутниковая тарелка, которую они арендовали, чтобы заказывать с eBay инструменты и проверять электронную почту, работала настолько смехотворно медленно, что была по сути бесполезной; пока через несколько недель репетиций не приехал Рич Кости, чтобы руководить записью, они были совершенно одни. Поначалу далекий замок стал для них игровой площадкой: они охотились на призраков в подземных катакомбах, изучали мертвых летучих мышей, морды которых напоминали лицо Сатаны, и издевались над местной живностью. Они играли в бадминтон, используя вместо воланов живых шершней, а найдя в кустах неподалеку от студии богомола, они привязали его к сборной мини-ракете с прикрепленной камерой, которой можно делать снимки с большой высоты, и отправили его в полет. Они плавали в бассейне, помогали готовить вино и начали новый джазовый сайд-проект, исполняя свои хиты в джазовом стиле для собственного развлечения.

Но шли недели, настроение становилось все мрачнее, и в их замкнутый мирок постепенно проник страх. Крис занимался бегом на подъездной дорожке виноградника, но даже через час не добрался до ворот, потому что дорога была длиной пять миль; из-за этого он ощутил себя потерянным и попавшим в ловушку, словно Форрест Гамп, оказавшийся в фильме «Сияние». А тексты Мэтта отражали намного более интровертный настрой: он заглядывал внутрь себя и читал книгу «Пересекая Рубикон» Майкла Рапперта, бывшего инспектора наркополиции Лос-Анджелеса, который обратился к раскрытию правительственных заговоров. «Пересекая Рубикон» была названа по идиоме, обозначающей «пройти точку невозврата» (ее происхождение связано с Юлием Цезарем, который в 49 году до нашей эры пересек реку Рубикон, объявив тем самым войну Риму); в книге описывается все растущая потребность Америки вести войны пред лицом беспрецедентного экономического кризиса, который начнется после истощения мировых запасов нефти. Там говорится, что нефтяной век подходит к концу – нефтяные месторождения иссякают, и американская экономика, которая в огромной степени зависит от нефти, после кризиса будет повергнута на колени, что заставит ее применять еще более драконовские и немыслимые методы войны, контроля над населением и репрессий, когда промышленная цивилизация со скрипом остановится. Рупперт, впрочем, на этом не останавливается; в книге он утверждает, что после упадка производственной индустрии США вся экономика страны держится на нелегальной торговле оружием и наркотиками с плантаций опиума и коки, которые держат спонсируемые ЦРУ военные диктаторы, а весь Уолл-стрит – просто огромная система отмывания доходов от оружия и наркотиков. Мы говорим об обширных, отчаянных, неконтролируемых сражениях за последние запасы нефти, обмене ядерными ударами, голоде, болезнях и смерти – о конце света.

Вот на какие темы Мэтт каждый день говорил за ужином в Шато Мираваль. Иракская война, правда о том, кто стоит за терактами 11 сентября, неизбежная Третья мировая война, военное положение, тайное мировое правительство, которым манипулирует МИ6 или ФБР, промывание мозгов, будущее, в котором разрозненные племена будут сражаться друг с другом за самые элементарные ресурсы, как в «Безумном Максе». Музыканты отрастили бороды, запаслись дровами, стали опасливыми, потакали своей паранойе, даже подумывали, не купить ли скот, чтобы прокормить себя, когда настанет конец света, – или, может быть, он уже настал, но они слишком сильно отрезаны от мира и новости до них еще не дошли? Мэтт начал беспокоиться за душевное здоровье, потому что паранойя, которой он начал страдать, с виду в точности совпадала с симптомами шизофреников, с которыми работала его подруга в итальянском госпитале, а его тексты стали еще более замкнутыми в себе и полными гнева – он чувствовал себя совершенно бессильным пред лицом таких масштабных манипуляций. Он представлял себе альбом о человечестве, которое пробуждается и забирает контроль над своей судьбой из рук таинственных кукловодов. Там будут песни о личных и политических откровениях, извлеченные из чернейших дыр его воображения.

Впрочем, если бы они еще задержались в Миравале, то записали бы очень мрачный, длинный и утомительный альбом прогрессивного рока.

Нет, чтобы завершить Black Holes And Revelations, Muse нужно было вернуться в мир людей.

* * *

В Нью-Йорке Muse снова ожили. Воодушевленные внезапной близостью тел и шумом вполне живой цивилизации, днем они в компании нью-йоркца Рича Кости занимались записью под высокими деревянными потолками студии «Аватар» в Манхэттене, где записывались буквально все, от Дэвида Боуи, U2 и Игги Попа до Селин Дион, Бритни Спирс и The Last Shadow Poppets, или в студии «Электрик Леди» в Гринвич-Виллидж, открытой Джими Хендриксом в 1970 году и обставленной подобно психоделическому звездолету, что подходило для Muse идеально. А по ночам они танцевали; Мэтт знал одну девушку-диджея, которая пару дней в неделю играла в баре в Нижнем Ист-Сайде, и она водила группу по клубам в центре города, неподалеку от места, где они поселились. Она научила Мэтта основам диджейства, и, хотя в кроссфейдинге и скрэтчинге он так и не разобрался, процесс ему очень понравился; он ставил песни Depeche Mode, Бека и Eurythmics и беспечно курил. К нему подходили девушки и говорили, как им нравится его сет, а Мэтт принимал благодарность за чужие песни с кривой ухмылкой. В Манхэттене никакого кризиса цивилизации не было – все танцевали ночи напролет, и позитивное настроение отразилось и на группе.

В студии в основном звучали электропоп и R&B, а во время записи Take A Bow в студию заглянул Дэвид Боуи, чтобы поздороваться с Кости («В последний раз я здесь был, когда записывал что-то с Джоном Ленноном, – сказал Худой Белый Герцог потрясенным Muse), так что оставаться мрачными в оживленном миллионном городе просто невозможно. Грувы, услышанные на танцполе, практически мгновенно смягчили атмосферу музыки, которую они записывали; дурацкие электроэксперименты, которые они начали в Миравале, вдруг стали осмысленными, а когда к Supermassive Black Hole добавили немного грува с Нижнего Ист-Сайда, это практически мгновенно оживило песню. Разрозненная куча идей и подражаний внезапно превратилась в одну из лучших их электророковых композиций, самой «немьюзовской» из когда-либо написанных песен Muse. В нью-йоркских клубах они услышали, как электронная и гитарная музыка соединяются в работах американских танцевальных групп вроде The Rapture и, и с радостью впитали их влияние, получили, как говорится, грув. В Нью-Йорке Muse с головой погрузились в бурные воды, протекающие между танцевальной музыкой и роком, и выловили из них жемчуг.

Между октябрем и концом декабря 2005 года подход к записи стал куда более тщательным, свежим и решительным, так что альбом постепенно принимал законченные очертания. Из Мираваля они уехали с записями 18–20 сочиненных песен, но лишь два трека были завершены – Take A Bow и Invincible. Многие песни были перезаписаны в нью-йоркской жаркой атмосфере, и к возвращению домой на Рождество почти весь альбом был уже готов. Группа была настолько довольна тем, как продвигается работа, что решила поставить себе весьма смелый срок сдачи – записалась хедлайнерами на главной сцене Carling Weekend 2006, на то самое место, о котором ребята мечтали много лет назад.

Впрочем, даже позитивный и успешный 2005 год все равно не обошелся без трагедии. 26 декабря, в День подарков, возвращаясь домой изрождественского отпуска вместе со своим парнем и Томом Кирком, сестра Тома Хелен Кирк – актриса, долго дружившая с группой, – испугалась машины, обогнавшей ее, резко вывернула руль и столкнулась со встречным «Фольксвагеном». Том и ее парень выжили, но вот сама Хелен погибла. Ей было всего 24 года. Так что празднества, которые обычно устраивали в честь Нового года и дня рождения Авы, дочери Криса, оказались омрачены похоронами Хелен, на которых присутствовала вся группа. Они почтили ее память, став спонсорами Helen Foundation, благотворительной организации, которая помогает молодым актерам и художникам, проводя конкурсы. Грядущий альбом тоже был посвящен ей; в буклете поместили строчку «Памяти Хелен Кирк, 1981–2005».

* * *

Четвертый альбом Muse был завершен в течение четырех-пяти недель в начале 2006 года в миланской студии «Оффичина-Мекканик». Группа поселилась на вилле Мэтта; студия в подвале виллы так еще и не была готова, и весьма неторопливые строители, которые, когда Мэтт изредка заглядывал, чтобы проверить их работу, чаще отдыхали возле бассейна, пообещали завершить ее лишь в сентябре. Записав в Италии последние вокальные партии, они завершили работу над альбомом с самым большим чувством удовлетворения; на прошлых альбомах они покидали студию, чувствуя, что им что-то помешало и пришлось идти на компромисс, но на этот раз, после самой прилежной работы над записью и самых длительных душевных исканий, им казалось, что все-таки удалось все сделать правильно. Тем не менее они не были уверены, что альбом выйдет цельным, пока не свели его в лондонской студии «Таунхаус»; лишь услышав весь альбом целиком, они изумились, как широко им удалось раздвинуть музыкальные границы и как много различных стилей музыки освоить. Даже самые жесткие критики – они сами – молчали; альбом в самом деле получился замечательным.

Black Holes And Revelations был не просто отличным альбомом – он вышел еще и по-настоящему универсальным. Если социально-политические подтексты Absolution оказались скрыты под квазирелигиозными разглагольствованиями Мэтта и его неуверенностью в будущем, то здесь перед слушателями предстало намного более солидное и прямолинейное описание недугов мира и страхов простых людей, завернутое в блестящие электронно-роковые мелодии. Взяв на себя роль человека в самом низу пирамиды глобального контроля, в этих песнях Мэтт смотрел наверх, на кучку эгоистичных безумных людей, которые решают судьбу гневной беспомощной толпы, и рычал во всю мощь своих «женских» легких.

Споры по поводу того, какой именно песней открывать Black Holes And Revelations, вышли довольно жаркими. Одни считали, что начать с Knights Of Cydonia будет самым смелым ходом, самым потрясающим способом познакомить слушателей с совершенно новым, огромным саундом Muse; другие же утверждали, что это станет для карьеры настоящим самоубийством. В конце концов группа остановилась на Take A Bow, песне не менее огромной по масштабам – длинное, неуклонное нарастающее крещендо, в котором невозможно выделить ни куплета, ни припева, вдохновленное хоровой музыкой Палестрины, – но тем не менее она была на две минуты короче Cydonia и прокладывала своего рода «мостик» между этим альбомом и Absolution. Песня была написана под конец записи прошлого альбома и передавала тот же апокалиптический дух; топающие гитарные риффы напоминали марширующее стадо Годзилл, а Мэтт кричал: «You will burn in Hell for your sins». Впрочем, вместо того, чтобы оплакивать некое несуществующее и бессильное божество, как в Apocalypse Please, это было политическое проклятие, адресованное коррумпированным политикам и мировым лидерам, которые лгали своему населению, злоупотребляя властью и принимая решения, за которые они лично не будут нести никакой ответственности; Мэтт предупреждал, что их ждет расплата – или в этой, или в следующей жизни. Революционная тема, электронная прелюдия перед вступлением гигантских гитар – песня стала великолепным мостом между помпезностью и экономичностью Absolution и политизированной электромишурой «новых Muse».

Take A Bow, которую временами сравнивали с композициями Филипа Гласса из-за интенсивной, кинематографической атмосферы, стала, пожалуй, самой навороченной на тот момент песней Muse; первоначально это была классическая фортепианная пьеса, но затем к ней приросли техносекции и хэви-металлические вальсы, и она превратилась в аллегорию эволюции всей музыки. И хотя фанаты Muse считали ее еще одной, более прозрачной атакой на Трехстороннюю комиссию в духе Ruled By Secrecy, на самом деле Мэтт открыл для себя еще более старую группу кукловодов: Бильдербергский клуб, собрание ста тридцати самых влиятельных людей в мире, которые регулярно встречаются начиная с 1954 года; в него входят банкиры, эксперты по обороне, медиамагнаты, премьер-министры, королевские особы и международные финансисты. Медленно с помощью песен Muse сбрасывали завесы с людей, которые на самом деле контролируют нашу жизнь, открывая спрятанную демонократию, которая, по мнению Мэтта, граничила с фашизмом.

К счастью, песня закончилась в тональности си мажор – в той же, в которой начинается Starlight, – и на ближайшие несколько песен Мэтт отошел от политического пафоса, чтобы поддаться другой своей музыкальной страсти: любовным песням со слегка научно-фантастическим колоритом. Starlight – это песня о жизни вдали от дома и тоске по близким, исполненная от лица космонавта, которого отправили в неизвестность, возможно – до конца жизни, в поисках откровений о природе черных дыр (в припеве песни звучит название альбома). Подтекст был очевидным – теряя контакт с домом, ты теряешь контакт и с тем, кто ты на самом деле, – но вот для рядовых слушателей (которых были миллионы) он казался незначительным по сравнению с откровенно торжествующим тоном песни. Начиналась она с жужжащего баса, барабанного ритма, которому так удобно хлопать в такт на стадионе, и сверкающего космического фортепиано, и отчасти представляла собой 12:51 от The Strokes, отчасти – космические синтезаторы Abba, отчасти – шум замедляющегося космического корабля, но все вместе это стало классическим поп-хитом; эта песня звучит так, словно вас несет на ракете в эфир со скоростью света с каждым шепотом «I just wanted to hold you in my arms». Песня была написана на репетиции еще в конце 2004 года, и в Миравале ее записали медленной и нежной балладой, но, к счастью, нью-йоркские танцполы вдохновили Muse сделать прифанкованную глэмовую аранжировку, и с тех пор этот грув прочно занял свое место в сердцах фанатов инди.

Как и Supermassive Black Hole, та самая песня, которую оказалось сложнее всего довести до ума, но при этом обладавшая самым большим чартовым потенциалом со всего альбома. Группа уже не раз неудачно пыталась объединить R&B и рок, сделать амальгаму из dEus, Бека, Джастина Тимберлейка и Franz Ferdinand, но на этот раз все «щелкнуло» просто волшебно. Использовав метафору огромной черной дыры в центре Вселенной, которая осталась от Большого взрыва и в которую когда-нибудь Вселенную снова засосет, чтобы описать разрушительные отношения, от которых невозможно скрыться, песня шагает вперед, словно армия андроидов, страшноватый поп-фальцет звучит как у Принса, если бы он был вампиром, а металлический фанковый рифф – будто ожила та самая 30-футовая статуя Майкла Джексона. В Миравале песня звучала как эксперимент, который группа даже не хотела включать в альбом; в законченном виде она стала несомненным кандидатом на первый сингл.

Map Of The Problematique в самом деле была проблематичной; одна из электронных песен, которая родилась из забав с синтезаторами и ритмическими клавишными патчами, которые не сработали в Миравале, но в городской танцевальной среде Манхэттена буквально расцвели. Muse считали ее своей одой рейв-сцене, потому что фортепианная партия – чистый эйсид-хаус, но на самом деле она больше напоминает электронную готику Depeche Mode конца восьмидесятых или первопроходческие инди-техно работы New Order, чем чисто танцевальную композицию. Название («Карта проблематики»), впрочем, несло в себе главное послание альбома: это оптимистическая работа, которая вдохновляет нас всех встретить проблемы мира лицом к лицу и бороться с угнетением – точно так же, как до нее Butterflies And Hurricanes. Песня отсылает нас к книге «Пределы роста», заказанной Римским клубом в 1972 году; в ней рассматривается «карта проблематики», глобальных проблем, которые, скорее всего, проявятся в будущем из-за быстрого роста населения мира и истощения природных ресурсов (которые, как предсказывала книга, закончатся к 2070 году), а также некоторые методы предотвращения этих результатов. Впрочем, название скорее было теоретическим тотемом, который никак не связан с реальным текстом, в котором Мэтт оказывается потерян в буре безысходности и отчаяния, вызванных одиночеством, если, конечно, это не персонаж, которого охватили «страх и паника» человечества, пытающегося выжить. Интернет-фанаты также предположили, что в строчке «fear and panic in the air» («страх и паника в небе») на самом деле имеются в виду спутники Марса, Фобос и Деймос, греческие боги страха и паники. Что вполне уместно, песню использовали в трейлерах фильма 2006 года «Дитя человеческое», в котором общество скатывается в насилие и отчаяние, когда женщины вдруг лишаются возможности зачать детей. Это лишь одна из возможных неожиданных катастроф, о которых, вполне возможно, думал Мэтт.

Центральную пару, Soldier’s Poem и Invincible, Мэтт описывал как отрицательную и положительную сторону одной и той же песни, сердце альбома: одна из них о потере надежды, другая – о поиске ее в себе. Soldier’s Poem изначально хотели выпустить еще на Absolution, записав в намного более тяжелом и эпичном стиле, но она оказалась одной из песен, которой изоляция и паранойя Мираваля пошли на пользу. Вдохновившись (I Can’t Help) Falling In Love With You Элвиса Пресли, Мэтт полностью переписал текст и аранжировку, и песню записали на студии «Аватар» всего на четыре микрофона: Мэтт играл на старой акустической гитаре, Крис – на контрабасе, а Дом стучал по потрепанной старой установке; они передали атмосферу свинга сороковых и пятидесятых, при этом не забыв и о пышных гармониях Beach Boys времен расцвета, сопровождавших нежную арпеджированную мелодию. Песня чем-то напоминала Blackout, но этот новый стилистический подход вместе с электронными элементами Starlight, Supermassive Black Holes и Map Of The Problematique показал слушателям совершенно новую, экспериментальную Muse; название, впрочем, оказалось обманчивым. Она не была, как многие первоначально посчитали, посвящена иракской войне: это песня о сочувствии к людям, которые думают, что сражаются за правое дело, хотя на самом деле они просто бездумные пешки в несправедливых войнах. Написанная от лица пленного солдата, которого бросила разваливающаяся страна, Soldier’s Poem стала обжигающим посланием в адрес тех людей, которые послали его воевать, а сами остались на родине.

Ее потрясающая противоположность, Invincible, по иронии судьбы, родилась в самых приземленных обстоятельствах: остановившись в каком-то ужасном мотеле, где не было даже телевизора, в занесенном снегом американском городке на Великих озерах во время турне Campus Invasion, группа решила провести выходной на рыбалке и взяла напрокат лодку, но во время рыбалки погода резко испортилась. Мэтта подкосили простуда и морская болезнь, и ему было так скучно в мотеле, что он сочинил оптимистичное вступление, чтобы развеселить себя. Записана песня была во время одного из приступов раздражения в Миравале – группа была очень недовольна, что у них никак не получается нормально записать Take A Bow; Invincible уже тогда была практически готова, лучась энергией. Тем не менее группа считала ее одной из самых слабых песен, записанных в то время, пока Мэтт не сыграл соло; одно из самых невероятных и сложных проявлений виртуозности, когда-либо записанных вне хвастливого жанра «хайр-метал», оно звучало так, словно его играет пятирукий инопланетный гитарный бог. Когда к этому добавили звук приближающейся армии барабанщиков (для этого микрофон поставили возле открытого окна и маршировали к нему, стуча в барабаны) и роскошные атмосферные гитарные звуки от Мэтта, песня превратилась в одну из наивысших точек альбома, трогательную, воодушевляющую композицию, которая взяла военную тему предыдущего трека и превратила ее в невероятно утешительную, оптимистичную песню.

Текст на самом деле несколько раз менялся; Invincible поначалу была намного более политической песней, в которой звучали даже призывы сжечь Парламент, но потом Мэтт выбросил этот текст и сочинил новый, бесхитростную любовную песню. Конечный результат оказался где-то посередине: в песне говорится о предстоящих трудностях и фундаментальных переменах, необходимых обществу, но вместе с тем она дает понять, что эти перемены должны претворяться в жизнь группой людей, а не каким-то отдельным человеком.

Впрочем, поджигатель Парламента в Мэтте все равно никуда не делся, и он проявил себя, рыча на Assassin и сжимая по коктейлю Молотова в каждой руке: «The time has come for you/To shoot your leaders down/And join forces underground». Мэтт говорил, что это песня об изучении повадок «террориста» (ему не нравилось использовать это слово в применении к песне, потому что, по его словам, главный герой не вписывался в «классическую» модель терроризма), доведенного до крайности и готового выстрелить в президента, но гнев и страсть в подаче говорили о том, что сам Мэтт твердо верит в революцию. Раньше Мэтт говорил о том, как найти силы и справиться с надвигающимися проблемами мира, но призыв Assassin «уничтожить демонократию» казался самым конкретным руководством к действию. А еще эта песня стала самой хэви-металлической на Black Holes And Revelations: грохот в духе Deftones, на который также повлиял андеграундный американский нойз-дуэт Lightning Bolt, помог им сохранить связь с истерическими хард-роковыми корнями, хотя все вокруг превратилось в электро-фламенко-фанковое сумасшествие.

Нью-йоркский фанк вернулся на Exo-Politics: практически полностью проработав песню на гастролях Campus Invasion, Muse пришла в студию уже с готовой композицией, которой понадобилась разве что пара экспериментальных студийных трюков: барабаны, например, записали в шахте студийного лифта, а в аккомпанемент добавили немного дешевых космических шумов. Смысл песни, однако, значительно поменялся в сравнении с довольно невинной версией, которую исполняли в США в 2005 году. Читая о комплексе HAARP, Мэтт наткнулся на теорию о большом заговоре правительства и прессы. В следующие десять лет, гласила теория, посредством фильмов и прессы широкой публике будут сообщать все больше и больше о возможности существования инопланетной жизни, и дойдет до того, что политики, участвующие в экзополитике – новой отрасли политических отношений, связанной с общественно-политическими последствиями любых прошлых, нынешних и будущих контактов с внеземными существами, – вскоре начнут выступать за вывод мощных вооружений в космос на случай, если на Землю когда-либо нападут инопланетные захватчики (в песне их называют «Дзетами»). Эти военные программы с огромным бюджетом, похожие на «Звездные войны» Рональда Рейгана, по мнению конспирологов, являются всего лишь прикрытием для того, чтобы направить практически незаметное и недосягаемое оружие на вполне земных врагов, потому что будущие войны между странами, скорее всего, будут вестись в космосе. Или же спутники будут использовать для облучения Земли психотронными волнами.

Голова уже идет кругом, но в колоде Black Holes обнаружились и еще более «дикие» карты. Последние три песни с альбома можно назвать эпическим триптихом в жанре спагетти-вестерна. City Of Delusion снова возвращается к теме насильственной революции из Assassin, но на этот раз – в вихре фламенко-гитар, арабских струнных и интерлюдий с трубачами-мариачи, а сам Мэтт предстает в образе этакого Че Гевары с Дикого Запада. На самом деле это была самая старая песня на Black Holes: ее сочинили на саундчеке в Японии года три назад. От нее едва не отказались, но Мэтт познакомился в Италии с аранжировщиком струнных, любителем арабской музыки, и попросил его сделать оркестровку; его «турецкая» партия спасла песню.

Hoodoo сыграла роль дымовой завесы-интерлюдии между City Of Delusion и завершающим прог-безумием; почти неосязаемые клубы испанской гитары и знойных струнных, которые постепенно перерастают в буйство скрипок, фортепиано и оперных щедрот, а потом снова превращаются в неторопливый джаз. Необязательная вроде бы причуда, но она сыграла важнейшую роль на записи: казалось, что она почти ничего не значит, просто дает облегчение от всех зловещих теорий и политических рассуждений, и это в самом деле прежде всего передышка, в которой мы, черт возьми, в самом деле нуждались.

Гул инопланетного левитационного луча. Фырканье и галоп апокалиптических лошадей. Вой сирены. А затем – кульминационная барабанная дробь и фальцетный хор ангелов, ковбоев, марсиан или банши. Даже еще до того, как грохочущий трек, в котором Telstar встречается с «Доктором Кто», начинается по-настоящему, песня уже становится самым невероятным, эпическим, прогрессивным и кинематографическим моментом для Muse, в том числе и из-за названия. Мэтт излагал несколько разных версий происхождения нашей Солнечной системы, пытаясь объяснить смысл песни, но, по сути, все сводилось к теории Ситчина о связи между расположением великих пирамид в Гизе и Северной Африке, которые, если смотреть на них из космоса, напоминают гигантскую карту туманности Ориона, а также очень похожие пирамидальные образования в марсианском регионе Кидония. Еще в той области видно что-то очень похожее на человеческое лицо и следы древних водоемов, что доказывает, что на Марсе когда-то была жизнь.

Современные исследования Марса показали, что «лицо» – это просто игра света на камнях, но Мэтту очень нравилась идея, что на самом деле НАСА все выдумывает, чтобы скрыть факты, что на самом деле это здание было построено на планете древней цивилизацией, равно как и пирамиды, точно такие же, как земные, чтобы указать на наших небесных творцов. До него дошли слухи, что Земля и Марс когда-то были на одном расстоянии от Солнца, когда Земля была меньших размеров и еще не расширилась, чтобы океаны заполнили промежутки между континентами. На Марсе тогда существовала жизнь, а вот на Земле нет, и в песне описывается воображаемый марсианский ландшафт; жители планеты вели войну фазерным оружием, а потом в Солнечной системе появилась Венера, которая тогда была кометой, и вытянула с Марса всю воду. Планета стала необитаемой, и марсианским армиям пришлось перебраться на близлежащую Землю.

Конечно же, буквально через несколько часов после того, как он с совершенно серьезным лицом распространялся на эти темы одному интервьюеру, другому журналисту Мэтт говорил, что название на самом деле шуточное, и они сочиняют музыку точно так же, как «Монти Пайтон» придумывает комедийные скетчи. Но неважно, нравится ли вам научно-фантастический колорит или элементы фэнтези, подобные Yes: так или иначе, это великолепное проявление рок-фривольности. Музыка вполне вписывается в концепцию «вестерна космической эпохи», а вот стихи о том, как дураки становятся лидерами, больше соответствуют антигосударственной тональности предыдущих треков. Но когда звучит последний рифф, который нацелен на то, чтобы спровоцировать максимальный погром в фестивальных фан-зонах, все разговоры о прог-излишествах просто разлетаются в прах под мощью одной из самых громких рок-концовок Muse; это нечто вроде Bohemian Rhapsody в версии от «Кловерфилда». Позже Крис назвал эту песню «40 лет истории рока, уместившиеся в шесть минут». То, что американский лейбл решил выпустить Knights Of Cydonia первым синглом в США, казалось одновременно безумным и смешным; то, что именно с этой песни начался настоящий успех Muse в Штатах – она вышла на десятое место в категории «Современный рок», – было и вовсе невероятно.

На этом Black Holes And Revelations закончился. Никаких больше грандиозных заявлений, никаких подрывных политических идей, тяжелее тоже уже было не стать. Альбом сам по себе стал откровением, показав, что Muse освоили новые жанры, которые обогатили их звучание и отправили их осваивать совершенно новые музыкальные территории – R&B, фанк, фламенко, мариачи. Он сделал их не только одной из самых крутых британских рок-групп, но еще и одной из самых экспериментальных и смелых – это признак долгого, плодотворного будущего, в котором они ни за что не попадут в накатанную колею, как многие другие знаменитые рок-группы, которые выпускали похожие пластинки до тех пор, пока фанатам не стало скучно.

Конечно же, обложка должна была стать не менее эпичной, так что группа снова обратилась к Сторму Торгерсону; на этот раз он придумал сюжет с четырьмя всадниками Апокалипсиса, которые сидят за столом на фоне пустынного красного марсианского пейзажа. Фотографию сделали в Испании, в полумиле от основного испытательного полигона испанских ВВС. На столе перед всадниками паслись четыре коня разных мастей, слишком маленькие, чтобы на них можно было ездить – это обозначало, что грехи всадников намного переросли их лошадей. Бледный конь изображал смерть, рыжий – войну, черный – голод, а белый – Антихриста, и на каждом из всадников были надеты костюмы, символизирующие недуги человечества. Апокалипсис по Сторму был очень современным: сами четыре всадника изображали жадность, паранойю, религиозную нетерпимость и нарциссизм; если вы заметили, у Жадности коней больше, чем у всех остальных всадников.

Изображения в буклете были не менее важными и провокационными: фотография комплекса HAARP на Аляске, эллиптическая галактика M87 в созвездии Девы, которая привлекла внимание Мэтта, потому что из нее выходил столб материи, скорее всего, появившейся из сверхмассивной черной дыры, и, наконец, синий инверсионный след от самолета в отсутствие самого самолета – намек на секретный гиперзвуковой самолет «Аврора». Black Holes And Revelations содержал в себе массу намеков, подсказок и скрытых смыслов, в которых увлеченному уму можно было копаться очень долго.

А теперь – что иронично для пластинки, настолько заполненной секретами, – им нужно было всего лишь несколько месяцев подержать ее при себе.

* * *

Меры безопасности, окружавшие релиз Black Holes And Revelation, были не хуже, чем в Форт-Ноксе. Большие альбомы стали регулярно «сливать» в Интернет еще до релиза, и лейблы убедили себя, что это очень сильно сказывается на продажах, так что применялись самые разнообразные планы и трюки, чтобы до релиза доступ к музыке могли получить только рецензенты. По самой меньшей мере на компакт-диски наносили водяные знаки, чтобы их можно было отследить, если они вдруг всплывут в сети, и такие диски всегда упаковывали в картонные коробки с желто-черными диагональными полосами (намекая на полицейские заграждения) и предупреждениями о том, что за распространение музыки ждут суровые кары. Среди других мер – рецензентам разрешали слушать альбомы только под наблюдением в офисе лейбла или же устраивали специальное групповое прослушивание для журналистов (например, Radiohead устроили такое для Kid A; многие на этом мероприятии играли в «виселицу», а один журналист вообще уснул).

Меня наняли писать биографию для пресс-релиза Muse в рамках рекламной кампании Black Holes And Revelations , так что я услышал альбом одним из первых «простых смертных», не принадлежавших к окружению или менеджменту группы, и к диску, который мне выдали (Take A Bow на нем все еще называлась Hex, а Assassin – Demonocracy) в марте 2006 года, прилагался контракт, который я обязан был подписать; по его условиям Muse, по сути, получали право вырезать мои внутренности и отдать их на корм гиенам, если музыка всплывет в сети. Использовались самые современные меры безопасности: когда альбом все-таки выпустили для прессы, он был загружен в наушники – MP3-плееры, которые по нажатию клавиши проигрывали только Black Holes и с которых – как считала группа – скачать песни будет невозможно.

Впрочем, такие бешеные (и технологически продвинутые) фанаты, как у Muse, к тому времени были готовы пойти на все, чтобы как можно скорее услышать новую музыку. Группа впервые за десять месяцев, прошедших с Live 8, выступила вживую на шоу One Big Weekend от Radio One, прошедшем в Кемпердаун-парке в Данди 13 мая; в сет из семи песен вошли и три композиции с Black Holes: Starlight, Supermassive Black Hole и Knights Of Cydonia. Muse были ошеломлены, увидев, что на Knights зрители с ума посходили; они остались очень довольны тем, что такой вроде бы неудобоваримый трек сразу же пришелся зрителям по вкусу, а конечный рифф очень хорошо «зашел». А затем через несколько недель они снова поразились, увидев, что в Интернете появилась версия Knights Of Cydonia, но исполненная не Muse. С одного этого выступления какой-то фанат выучил песню с пугающей точностью и записал собственную версию, которую выложил публично.

Группа была немного не в форме из-за длительного отсутствия гастролей, но концерт в Кемпердаун-парке, где они выступили вместе с Razorlight, Bloc Party, Primal Scream и Dirty Pretty Things, стал запоминающимся по нескольким другим причинам. Во-первых, раздумывая над тем, как исполнять новые песни вживую, Muse поняли, что в составе трио их сыграть просто невозможно, так что пригласили четвертого участника, Моргана Николлса, который играл на басу, пока Крис в 2004 году лечил травмированную кисть, играть на синтезаторах и крутить всякие ручки а-ля Kraftwerk. Кроме того, именно там впервые появилась новенькая, дорогущая прозрачная акриловая барабанная установка Доминика – после того как Мэтт стал заказывать у Хью Мэнсона гитары индивидуальной конструкции, которые все больше походили на космические корабли (на этом концерте Мэтт впервые представил «Kaoss-Мэнсона» со светящимся тачпадом), Дом тоже захотел иметь собственный футуристический подписной инструмент. Так закончились славные дни, когда Мэтт мог спокойно громить установку Дома после концерта, отлично зная, что по пути на следующее выступление они легко купят такую же.

Исполнение Supermassive Black Hole под фонограмму на телепередаче Quelli Che il Calcio в Милане, пожалуй, стало провалом всех мер безопасности. Буквально через несколько дней после выступления в Интернете уже стала циркулировать версия в хорошем качестве, и у начальства Muse не осталось иного выбора, кроме как выложить песню в идеальном качестве на сайте для скачивания, чтобы подставить подножку пиратам: они понимали, что из-за такого хода могут потерять немало продаж для чартов, но в то же время и осознавали, что фанаты Muse подняли вокруг песни такой шум, что все равно скачали бы ее нелегально. Так что песню сначала выложили для платного скачивания (вместе с рингтоном) в ту же секунду, как она впервые прозвучала по радио, и она пряталась на дне чартов (в которых теперь учитывали и «официальное» скачивание) шесть недель до полноценного релиза 19 июня – в сопровождении любимой концертной песни 2005 года, Crying Shame.

Если фанаты Muse уже давным-давно скачали Supermassive Black Holes, то вот интенсивная ротация по национальному радио нашла огромную разношерстную аудиторию: фанковые грувы и фальцеты а-ля Бек понравились дневным радиослушателям, которые, возможно, даже и не подозревали, что Muse – хард-роковая группа. Кроме того, в апреле в Лос-Анджелесе был снят слегка пугающий клип; режиссером выступила Флория Сигизмонди – группе понравились ее клипы для Мэрилина Мэнсона, а также на Blue Orchid, песню White Stripes. Для Muse она сняла видео, в котором участвовали танцоры, одетые в лайкровые костюмы, закрывавшие даже их лица, а у группы, одетой в черное, на белые маски проецировались изображения их лиц. Все выглядело странно и зловеще, но песня поднялась на четвертое место в британских чартах, несмотря на слив в Интернете. Muse больше не надо было полагаться на напоминавшую культ фан-базу, которая раскупает каждый сингл в нескольких форматах, чтобы добраться хотя бы до первой десятки чартов; они по-настоящему прорвались в мейнстрим.

7 июня (этого было не избежать) в Интернет слили моноверсию всего альбома, которая звучала так, словно ее записали с одного MP3-наушника. Но Muse уже задумали слишком много планов до релиза, чтобы все бросить и спешно отправить альбом в магазины. В июне у них было запланировано семь телевизионных, радио- и интернет-шоу: на TRL в Падуе, на Canal+ в Париже, а в Лондоне – концерт для AOL в Ковент-Гарденском госпитале, а также выступления на T4, Top Of The Pops и Friday Night With Jonathan Ross. В день слива альбома у них был полноценный разминочный концерт в миланском «Роллинг-Стоуне», где они впервые исполнили вживую Invincible и Map Of The Problematique. А еще им предстоял специальный концерт для фан-клуба в «Шепардс-Буш-Эмпайр» 28 июня, на который билеты раздавали на сайте Muse бесплатно в качестве благодарности для самых лояльных последователей. Учитывая, насколько близки они были со своим онлайн-сообществом, концерт для Muse был невероятно важным, и, если честно, лишь стихийное бедствие могло помешать группе выступить…

* * *

Немецкий фестиваль Hurricane в 2006 году вполне соответствовал своему названию – «Ураган». За день до него Muse дали свой первый полноценный фестивальный концерт в году, выступив хедлайнерами на Southside в Нойхаузен-об-Экке, и все прошло лишь с несколькими мелкими помарками – Мэтт ошибся во вступлении New Born и концовке Stockholm Syndrome, а на Feeling Good отказался работать мегафон, – так что на Hurricane группа прибыла в боевом настроении, готовая завоевать мир. К сожалению, у мира были другие планы. Когда группа вышла на сцену, чтобы отыграть свой хедлайнерский сет, небо внезапно почернело от грозовых туч, мощный ветер просто оторвал от сцены задник, и за тридцать минут на Шессель, близ Гамбурга, вылились двадцать сантиметров дождя; буря была поистине библейских масштабов. Группа была готова выступать даже в таких условиях, но организаторы из соображений безопасности все-таки отменили концерт и эвакуировали группу, а техники Muse отчаянно боролись с штормовками и канатами, пытаясь спасти потрепанную аппаратуру. Небо, похоже, все-таки было готово устроить Muse апокалипсис, который они так давно просили.

Кое-какая часть аппаратуры вышла из строя из-за дождя, так что Muse даже не были уверены, что именно будет работать, а что нет, выходя на сцену «Шепардс-Буш-Эмпайр» для фан-клубовского концерта под названием Empire Strikes Back. Для группы этот концерт был очень важен: они не только собирались сыграть бóльшую часть нового альбома (всего прозвучало восемь песен) для своих самых ярых поклонников, а также съемочной группы MTV, но и впервые показать сценические декорации, которые будут сопровождать их по всем фестивалям вплоть до Carling Weekend. У них впервые было достаточно времени между окончанием записи и началом гастролей, чтобы по-настоящему распланировать сценическое шоу. Три огромных экрана обрамляли сцену, показывая отлично подобранные визуальные образы: фейерверки в кульминации Invincible, марширующие и танцующие на шестах роботы на Supermassive Black Hole, галактики, несущиеся на сверхсветовых скоростях, на Starlight. Черные ящики выпускали потоки света, а ряд прозрачных трубок, оплетенных светящимися неоновыми пружинами, стоял вдоль задника сцены, словно пробирки безумного ученого; поначалу Мэтт – в тот вечер одетый в черную рубашку с белыми подтяжками и покрасивший несколько прядей в прическе в красный цвет – хотел поместить в них манекены, чтобы все выглядело похожим на кибернетические матки, но группа решила, что это будет как-то слишком. Вся сцена очень напоминала китчевый, в духе шестидесятых, капитанский мостик космического корабля.

Несмотря на повреждения от дождя, шоу вышло триумфальным: начался концерт с Take A Bow, а потом Мэтт вставлял классические хиты вроде Bliss, Hysteria, New Born и Plug In Baby между треками с  Black Holes And Revelations , к которым (уже даже удивляться не стоит) публика знала все слова. Для Feeling Good и сольного исполнения Soldier’s Poem Мэтту вывезли на сцену фортепиано, а Knights Of Cydonia, гимн, уже прославившийся как доблестный убийца фестивалей, получил в закрытом помещении такой же восторженный прием, как и на открытом воздухе. Мэтт закончил песню в позе эмбриона, поцеловав сцену.

Приближался день выхода Black Holes And Revelations, и Muse отправились восстанавливать концертную форму и отрабатывать новый сет-лист, выступая хедлайнерами на фестивалях – Rock Werchter в Германии, Eurockeenness во Франции, Quart в Норвегии, среди прочих, – а в прессе стали появляться первые интервью об альбоме, которые дали в мае и июне. А в них, среди разговоров о марсианских пирамидах и правительственных заговорах, Мэтт излагал свои политические идеи, воодушевленный политической открытостью и честностью альбома.

Он считал, что нам осталось всего несколько месяцев до Третьей мировой войны. Что демократия – это ложь, а новости – постановка, создающая фальшивую реальность, в которой мы живем, словно пленники; что разница между обычной жизнью и реалиями мира такая же резкая, как в «Матрице». Что быть «обычным» – значит быть частью системы, которая обращает тебя в рабство со школы; тебя забирают у родителей в самом впечатлительном возрасте, кормят ложью, заставляя поверить, что западная цивилизация справедлива, праведна и стабильна, хотя на самом деле это не так, и ты превращаешься в раба банкиров. На самом деле, чтобы самому освободиться от этого рабства, Мэтт держал почти все свои деньги либо наличными, либо покупал на них что-то, либо просто раздавал. Он читал «Искусственный террор» Вебстера Тарпли (да, этот парень явно предпочитал не женские романы; собственно, он искренне считал, что за книги, заказанные на Amazon, ФБР уже внесло его в какой-нибудь список), в котором говорилось, что настоящую информацию о том, что происходит, всячески скрывают, что при прямой поддержке государств проходит множество операций под «ложным флагом»: они сами помогают террористам, планируют или даже просто выдумывают террористические акты, чтобы заставить население поддержать их военные маневры. Он считал, что 11 сентября тоже подходит под эту категорию – явная «работа изнутри», которой либо никто не мешал, либо ее помогли провести в рамках заговора под названием «Проект нового американского века»: этот план составили правые неоконсервативные писатели в девяностых, утверждавшие, что Америке нужно событие уровня Перл-Харбора, чтобы оправдать вторжение на Ближний Восток, и политика Джорджа Буша идеально ему соответствует. Он говорил, что всем нам скоро вживят микрочипы, что идентификационные карточки – это всего лишь первый шаг к обществу «Большого Брата». А еще он утверждал, что есть очень простые средства, которые могли бы решить все проблемы человечества с энергией, но энергетические компании скупили их и скрывают всю информацию.

Иногда поведение Мэтта казалось по-настоящему параноидальным. Он заявлял, что The Beatles – это организация прикрытия для мозгового треста, который промывал мозги американской молодежи. Он надевал для интервью амулеты, утверждая, что их для него сделал ученый, чтобы защитить его от электромагнитных лучей; он не знал, как они работают, но на радиационных изображениях людей, носящих эти амулеты, виден невидимый энергетический щит вокруг них. А еще с совершенно серьезным лицом он рекомендовал книгу бильярдного комментатора Дэвида Айка, ставшего мистиком-визионером, под названием «Истории из петли времени», говоря, что первая половина книги состоит из теорий заговора, которые выглядят вполне осмысленными, но даже ему трудно поверить в заявление Айка, что Джордж Буш – родственник королевы Елизаветы II по линии рептилоидов, которая непрерывно длится тысячи лет, с тех времен, когда Землей правили разумные ящеры.

Мэтт точно знал, что делает, поддерживая свой имидж главного безумца рока: через несколько недель, во время долгой серии интервью в Нью-Йорке, очень усталому Мэтту требовался отдых, так что он убедил представителей лейбла, которые за ним присматривали, что прослышал, что метеорит вот-вот уничтожит Манхэттен гигантским цунами, так что он не может никуда выходить из комнаты в ближайшие сорок восемь часов. А когда он все-таки вышел из номера, то настоял, что все интервью в тот день будет давать на борту вертолета, летящего над городом – на случай, если волна все-таки ударит.

А поскольку Black Holes привлек еще более лихорадочный, чем когда-либо, интерес прессы, со страниц журналов стало слетать огромное количество интересных фактов. Теории заговора привлекли на концерты Muse буквально сотни нью-эйджеров с хрустальными шарами и картами таро. Мэтту нравилась идея слетать на Марс, чтобы записать альбом в невесомости, и он даже обратился к одному другу, основателю X Prize (фонда, который предлагает награду в миллион долларов за инновации, полезные для человечества), чтобы тот помог ему достать один из первых билетов на Virgin Galactic. Доминик только что вернулся из отпуска на Виргинских островах и не проводил в Тинмуте больше трех дней подряд уже лет десять. У него на рингтоне стоит фортепианная пьеса, похожая на одну из вещей Мэтта; на автоответчике Мэтта – пукающие звуки, и ему пришлось сменить номер телефона после того, как итальянские фанаты узнали, где он живет. На Криса недавно накинулась толпа семилетних поклонников, когда он забирал детей из школы. Несмотря на нестабильные отношения, из-за которых они чуть ли не каждый день расставались, Мэтт безумно влюблен в свою подругу, с которой они вместе уже три года, и собирается провести свадьбу под водой. Его раздражает телесериал «Остаться в живых», но просто потряс первый в жизни стадионный концерт в качестве зрителя – он сходил на U2 в Милане. Они не играют вместе в покер с тех пор, как после одной игры не разговаривали три дня. У них коллективный нервный тик, из-за которого они много зевают перед концертами, и они часто хохочут, как школьники, над своими дурацкими выходками. У Мэтта девять штрафных баллов в правах из-за неправильных поворотов направо, он купил два классических американских автомобиля, потому что страховка на них очень недорогая (хотя в Италии он водит «Фольксваген Жук» своей девушки), и не может жить без чая с лимоном. Они недавно перестали останавливаться в гостиницах под фальшивыми именами: Мэтт обычно называл себя «Гектор Берлиоз», а любимым именем Дома было «Серджо Джорджини», имя, которое выдумал Дэвид Брент из сериала «Офис», когда начальник спросил его, кто дизайнер его кожаной куртки. Мэтту нравятся The Strokes, потому что он считает, что они звучат как Muse. Дом хочет заняться дайвингом, а Мэтт – купить скутер, чтобы быстрее передвигаться по огромным залам, где они сейчас играют. Они считают себя самой уникальной группой Великобритании и несравненными на современной рок-сцене; они согласны, что, скорее всего, являются лучшей концертной группой в этом рукаве Млечного Пути, но не готовы утверждать то же самое в масштабах всей Вселенной, потому что там может найтись какая-нибудь совсем уж странная хрень.

Невинные обрывки в большой заговорщицкой схеме, но любая мелочь была полезна. К тому времени как Black Holes And Revelations вышел на Warner Bros Records в Великобритании 3 июля 2006 года, его предшественник Absolution разошелся огромным тиражом 2,8 миллиона экземпляров. Но даже эта цифра вскоре показалась карликовой. За первую неделю в Великобритании было продано 100 000 копий Black Holes, и альбом провел две недели на первом месте. Позже он вышел на первые места в семи странах, в том числе Австралии и Ирландии, и попал в топ‐10 на всех территориях, где выходил, не считая Бельгии, где занял одиннадцатое место. Потрясающее достижение, но в одной стране Muse почувствовали это особенно сильно.

* * *

День, в который Muse вышли на сцену «Дизайн-Центра» в Сан-Франциско, чтобы начать первый аншлаговый тур по пятнадцати городам США и Канады, который длился с 18 июля по начало августа, стал своеобразной небольшой победой для Великобритании. Ожидалось, что дебютный альбом Тома Йорка из Radiohead The Eraser выйдет успешным, и он оправдал эти ожидания, дебютировав на втором месте в чарте Billboard, но в ту же неделю в первую десятку пробилась и еще одна британская группа; впервые более чем за год два британских исполнителя дебютировали в топ‐10 американских чартов за одну неделю. Ибо на девятом месте в чарте крупнейшей музыкальной территории Земли шел альбом Muse Black Holes & Revelations, продажи которого в первую неделю составили 48 000. Если помнить, что Absolution в 2004 году занял в американских чартах 107-е место, а Origin Of Symmetry, вышедший в прошлом году, тоже особых лавров не снискал, то семь лет спорадических попыток Muse пробиться в Америке наконец-то сделали их мгновенной сенсацией.

Концерты оказались под стать их новому положению «Новой британской надежды». 19 июля Muse отыграли самое большое на тот момент американское хедлайнерское шоу в Америке в 5700-местном «Грик-Театре» в Лос-Анджелесе, и звезды на самом деле засияли. Джастин Тимберлейк, Хэйли Джоэл Осмент из фильма «Шестое чувство» и Пэрис Хилтон прошли на концерт бесплатно, чтобы увидеть типичное убойное выступление Muse, на котором Мэтт отыграл все соло к Plug In Baby, держа гитару на голове. Muse, впрочем, не особенно впечатлило внимание гламурной молодежи; когда Пэрис Хилтон попросила о встрече с группой за кулисами, они ей отказали, заявив, что их уже ждет частный самолет, потому что они должны сегодня ночью выступить в Тулузе. Хэйли Джоэл Осмент же остался настолько впечатлен концертом, что умудрился перевернуть свой автомобиль Saturn 1999 года, наехав на столбик на обратном пути.

На вершине сет-листа менялись Take A Bow, Knights Of Cydonia и Map Of The Problematique; Muse за месяц гастролей по США довела до ума просто убойный сет. Типичный порядок песен на американских гастролях был таким: Take A Bow, Hysteria, Map Of The Problematique, New Born, Assassin, Butterflies And Hurricanes, Supermassive Black Hole, Sunburn, Soldier’s Poem, Starlight, Invincible, Plug In Baby, City Of Delusion, Stockholm Syndrome, Time Is Running Out, Knights of Cydonia, хотя иногда звучали также Apocalypse Please, Hoodoo, Forced In и Bliss. Они побывали в Денвере («Филлмор-Аудиториум»), Чикаго («Арагон-Болрум»), Детройте («Стейт-Театр»), Торонто («Докс-Концерт-Театр»; возле зала Дом, Крис и Том Кирк нашли картодром и устроили гонку под аплодисменты фанатов, собиравшихся на концерт) и Нью-Йорке («Хаммерстейн-Болрум»), приводя в восторг в среднем по четыре тысячи фанатов за вечер, а потом отправились в Японию, чтобы выступить на фестивале Summer Sonic, проходившем на двух стадионах; они сыграли на разогреве у Linkin Park, но выше My Chemical Romance. В Японии Black Holes And Revelations за месяц уже разошелся бóльшим тиражом, чем Absolution – за два года, и, уже привыкнув в шуму и немыслимой скорости японской жизни, группа решила устроить себе праздник, так что они позвали подруг и родных (Доминик был особенно рад подарить маме эту поездку, потому что в день ее 60-летия выступал в Монреале и не смог поздравить ее лично), побывали в древних святилищах в Киото, опустошили запасы лучшего алкоголя в «Бар-Роке» в Осаке вместе с Lostprophets, а Дом все это время носил ярко-желтые, почти канареечные брюки.

К сожалению, сами концерты получились не настолько приятными. 12 августа, в первый вечер на «WTC – Стадионе» в Осаке (по сути – огромной парковке, окруженной гипсокартонной стеной), у Мэтта возникло сразу несколько технических проблем с гитарой, так что он в конце концов бросил ее на пол своему технику, не стал играть Map Of The Problematique и ушел со сцены раньше времени. В микроавтобусе, возвращаясь в гостиницу (машину окружили фанаты, фотографируя музыкантов на мобильные телефоны через окна), он сказал, что это, пожалуй, самое близкое к плохому концерту Muse, что было на его памяти. На следующий день на «Марин-Стадионе» в Токио все прошло лучше, но даже тогда группу едва не постигла катастрофа. Через несколько часов после того, как они ушли со сцены, стадион пострадал от землетрясения – еще одной попытки богов рока поразить этих земных язычников.

Еще четыре европейских фестиваля – Frequency (Австрия), Switzerland Open Air (Швейцария), Lowlands (Голландия) и Eden Project (Корнуолл); последний был достаточно близко к «Сомиллс», чтобы местные потом могли утверждать, что слышали Supermassive Black Hole, – и Muse уже готовы были взять очередную карьерную веху, возможно, самую важную в жизни.

После испорченного неполадками шоу 24 августа на стадионе «Мидоу-бэнк» в Эдинбурге, где собрались шестнадцать с половиной тысяч шотландцев (со сцены Мэтт списал все на нового гитарного техника), Muse поехали на юг, чтобы подготовиться к своим легендарным хедлайнерским сетам на Carling Weekend. Другие хедлайнеры 2006 года тоже выкидывали свои трюки – Franz Ferdinand заполнили сцену барабанщиками, а Pearl Jam, ну, надели интересные футболки, – но Muse вложили в планирование шоу больше всего усилий. В конце концов, именно там, на концерте Rage Against The Machine на Редингском фестивале, родилась мечта, так что нужно было устроить нечто особенное. Они хотели выпустить на сцену гигантского робота (менеджеры отказались). Потом они попросили разрешения сбросить на зрителей миллион гигантских шаров или подвесить на вертолете прожектор в форме космического корабля (промоутеры запретили из соображений безопасности). Тогда они задействовали всю стадионную пиротехнику, до которой удалось добраться: языки пламени перед сценой, которые, сработав, обожгли Крису лицо, фонтан фейерверков на заднике и гигантский экран шириной во всю огромную сцену. Когда во время выступления Muse в Лидсе на следующий день началась сильнейшая гроза, многие подумали, что это спецэффекты. В Рединге было много разговоров по поводу того, что в субботу развернется битва между Muse и Arctic Monkeys, выступавшими перед ними, за корону «Лучшей группы фестиваля». Достаточно было посмотреть на счет, выставленный Muse за фейерверки, чтобы понять, что Arctic Monkeys снесло со сцены так далеко, что им даже не пришлось брать гастрольный автобус, чтобы добраться до Лидса.

Мэтт провел день перед концертом в Рединге в лондонском Гайд-парке: он читал газету, успокаивал нервы возле Серпантина, не думал о том, что в тот день ему предстоит играть главный концерт своей жизни перед 50 000 зрителями в Рединге. Но вот вечером он просто вырвал все поле из земли с корнями. Начался сет с Knights Of Cydonia для максимального отжига, закончился на Take A Bow для мощной оперной кульминации, а сам Мэтт надел футболку с надписью Google Video: Terror Storm, имея в виду весьма противоречивый документальный фильм американского режиссера Алекса Джонса, в котором тот объявляет террористические акты «работами изнутри»; в общем, Muse нанесли самый мощный нокаутирующий удар всего уик-энда. NME объявил это выступление «Лучшим концертом нового тысячелетия», и Мэтт понимал, как они себя чувствовали; он и сам был настолько возбужден после сета, что просто не смог уйти со сцены перед вторым выходом на бис, где они сыграли Time Is Running Out, Stockholm Syndrome и Take A Bow, и остался стоять, наслаждаясь аплодисментами.

А когда Muse наконец ушли со сцены, исполнив свою величайшую мечту – выступить хедлайнерами на главной сцене Рединга, – можно было биться об заклад, что Дом, по традиции Muse, спросил Мэтта, удалась ли карьера.

И Мэтту пришлось ответить, что удалась. Muse в самом деле добились всего, чего хотели.

А теперь пора ставить новые цели.

 

Мэтт Беллами

Лондон, весна 2006 года

Как вам было в Миравале?

Уединенное место, отрезанное от мира, да еще и винный сезон, а это очень хорошо. Еще это бывший замок тамплиеров, и мы увидели некоторые секретные проходы, которыми они пользовались. Там жила целая куча странных летучих мышей, которые возвращались каждую ночь; ты их не слышишь, они просто летают повсюду. Одна из них врезалась в столик для настольного тенниса, и я посмотрел ей в лицо. Вы когда-нибудь видели близко морду летучей мыши? Жуть полнейшая. Она похожа на дьявола. Пока мы там жили, Дом читал «Код да Винчи», и мы решили, что стоит здесь поискать Грааль – разжечь факелы и немного поиграть в Индиану Джонса; единственная проблема – в этих секретных проходах воды по пояс, так что слишком далеко мы не ушли. Если уж на то пошло, мне эти места очень напомнили Девон. Большинство песен было написано там – в тихом месте, полностью отрезанном от нашей обычной жизни, когда мы постоянно в дороге. Мы вернулись к более простому образу жизни, происшествие на «Гластонбери» заставило нас так сделать.

Во французской студии у нас не было телевидения, только Интернет. Так что мы слушали интернет-радио – это очень интересно, потому что мы слушали радио из Индии, Ирана или таких мест, о которых и не знали раньше. Мы немало времени потратили, слушая и пропуская через себя другую музыку. Когда я жил на севере Италии, я познакомился со скрипачом по имени Мауро, и тот познакомил меня с южноитальянской музыкой XIX и XX веков, этакой смесью ближневосточной и западной музыки, и мне это показалось интересной концепцией. Когда люди слышат Эннио Морриконе, первая ассоциация у них – Клинт Иствуд, стреляющий из пистолета, и у меня тоже так было, но я понял, что южноитальянская музыка напоминает нам о пустынях. Я нашел это интересным – не только потому, что тогда происходило в мире, – и это была одна из новых вещей, которые я узнал.

Думаю, южноевропейские элементы определенно появились в нашей музыке потому, что мы жили во Франции и ездили туда-сюда – до моего дома в Италии было лишь несколько часов езды. Три последние песни на альбоме точно бы не появились, если бы мы там не жили. А еще жара, мы впервые в жизни работали в солнечной стране, это совершенно другой опыт. Ну а поездка в Нью-Йорк стала противоположным опытом. Если бы мы остались во Франции и закончили альбом там, у нас бы определенно вышел настоящий прог. Песни вроде Knights Of Cydonia были бы длиной минут двадцать. Поездка в Нью-Йорк почему-то заставила нас, что называется, подтянуться, и в музыке стало больше грува. В песнях вроде Starlight, Supermassive Black Hole и Synthetic Dreams [на альбоме вышла под названием Map Of The Problematique] был совсем другой грув, они радикально изменились, когда мы приехали в Нью-Йорк; не знаю, может быть, это все из-за атмосферы города или еще чего-то такого. Контраст получился отличный, потому что, если честно, из-за изоляции мы уже начинали потихоньку лезть на стенку. Это было важно, потому что мы смогли усвоить новые веяния и удалиться подальше от своего прошлого и каких-либо ожиданий; все необычные элементы были придуманы в Миравале, но вот основная запись проходила в Нью-Йорке. Вокруг кружил дух Хендрикса, а однажды Боуи зашел к нам поздороваться. Это было как-то связано с пятидесятым чего-то-там Джона Леннона, он зашел, и нам было очень приятно получить одобряющий кивок от старика. У нас была запланирована партия шейкера и акустическая партия, но мы подумали, что раз уж он пришел послушать, то просить его что-нибудь сыграть будет немного дурным тоном.

Вы начали альбом с Take A Bow, чтобы обозначить своеобразный переход от Absolution?

Поначалу мы хотели этой песней заканчивать альбом, но потом решили, что будет хорошо начать с самой пафосной и навороченной вещи, которую мы сделали, как с текстовой, так и с музыкальной точки зрения. Песня просто нарастает от начала до конца, а заканчивается, как по мне, смешной кульминацией. Это словно концовка – потом нам легко оказалось перейти к чему-нибудь другому, потому что в какой-то мере это заключение прошлого альбома. Есть определенные элементы, на которые повлияли идентификационные карточки и прочее подобное, и, конечно же, это связывается с книгой Откровения. В песне говорится о времени, когда люди ничего не смогут купить, не имея номера, или даже не смогут существовать без номера. Вся вот эта история с идентификационными картами задает настроение: вместо того, чтобы звать тебя на собеседование, они просто возьмут у тебя карточку. Они получат твою медицинскую историю, финансовую историю и вот это все. Возвращаясь к песне – это одна из причин, по которой ад поднимется на землю, как говорится в Откровении, но эта песня адресована тем, кто наверху – тем, кто заключает сделки по оружию, энергии, фармакологии…

На альбоме поднимаются темы войны, смерти, восстания, лжи, сражений, злого рока…

Как обычно, а? Есть что-то от Нового мирового порядка, да. Чувство бессилия маленького человека, ну, примерно, «Черт возьми, какая у нас власть есть хоть над чем-нибудь? Делает ли вообще государство хоть что-то?». Я не знаю. Я даже уже не знаю, за что именно голосую, когда иду на выборы. Все вот эти вещи двигаются в направлении… ну, я бы не сказал, что прямо апокалиптическом, но в сторону больших перемен. Если сложить вместе всю эту огромную кучу вещей, то возникает ощущение, что что-то произойдет в ближайшие десять лет. Страхи и надежды, связанные с этим, определенно появляются – это первый альбом, на котором я на самом деле верю, что мы движемся в этом направлении. Изменения климата, нефтяной кризис, войны повсюду, причем никто не понимает, почему они начинаются – некоторые из них, очевидно, ради нефти или еще чего-то такого. Но видится в этом организованный хаос, который специально создан по какой-то причине. Я не из тех людей, кто скажет: «Нужно что-то менять», для этого слишком поздно.

Assassin – песня о восстании?

Думаю, да. Мне кажется, мы уже приближаемся к этому времени. Посмотрите на протесты во Франции – масштабы и уровень протестов на самом деле мало связаны с тем, против чего они протестуют. Мне кажется, за всем этим есть что-то, что люди интуитивно ощущают, особенно молодое поколение. Нам кажется, словно мы родились в какой-то заранее созданной ситуации, в которой мы на самом деле ничего не сможем контролировать. Еще у нас стареет население, и этот фактор контроля немного раздражает. В этом альбоме я выразил свой пессимизм и раздражение, но при этом я не против революционных ходов, и мне даже не будет стыдно, если я разожгу небольшой бунт, если он будет для доброго дела.

Что вызвало у вас такие анархические идеи?

Зависит от того, насколько глубоко копать – если вы хотите поговорить о том, что происходит вне планеты… На самом деле во многом меня спровоцировали книги об энергетическом кризисе. Я почитал несколько книг о выживании – купил книгу «Решись и подготовься», в которой рассказывается, как хранить еду двенадцать лет и очищать воду от урана, вот такое, и теперь я знаю, как все это делается. Это направило меня по опасной дороге; изменения климата – это реальная большая проблема, я смотрю на то, что происходит с погодой, и некоторые люди всерьез верят, что погодой уже начали управлять. К тебе движется большой шторм, а тут появляются две огромные вилки, щекочут огромный ураган, и он уходит к морю. Происходят какие-то странные вещи. Контроль над погодой, пандемии, все такое. Можно посмотреть на это все, и тебя охватит страх, или ты скажешь, что этим всем специально управляют, чтобы люди не высовывались. Или подумаешь: «Да хрен со всем этим, пошли бухать». Мы, как группа, объединяем в себе все три эти реакции. Сначала у тебя желание сражаться и что-то менять, потом ты пытаешься объяснить всем, что нам конец, а потом хочешь напиться, посмеяться и забыть об этом всем, просто раздолбать гитару и посмеяться. Все эти реакции заметны на альбоме.

Через сколько времени Muse перестанет быть группой и превратится в военное движение? Вы смогли бы когда-нибудь стать Председателем Мэттом?

Надеюсь, что нет, я уж точно не хочу быть публичным политиком. Мне очень неловко и почему-то стыдно, когда я вижу эти знакомые лица; все знают, кто они, эти любители проповедовать и притворяться, что меняют мир. Для меня сам тот факт, что эти люди имеют состояния в 400 миллионов фунтов, и есть главная проблема Земли. То, что эти люди говорят о проблемах, я считаю неприятным, постыдным и невероятно лицемерным, так что я определенно надеюсь, что никогда не попаду в эту категорию.

В Starlight космос используется в качестве метафоры для эмоционального вакуума?

Космос там потому, что, во‐первых, мы явно именно оттуда появились, и, во‐вторых, именно туда мы уйдем. Нам в школе столько всякой чуши рассказывают о космосе – посмотрите просто на Землю. Все думают, что Земля когда-то была Пангеей, большим комком суши с одной стороны планеты. Глупости. Земля растет. Это увеличивающаяся сфера. Если посмотреть на континенты, то они сходятся друг с другом со всех концов, а если сжать Землю обратно в маленький шарик, то все континенты совместятся и не будет воды. Вода появилась, потому что, когда Земля росла, континенты оторвались друг от друга, стали накапливать газы и все такое. Вот и с космосом то же самое: мы считаем, что владеем базовыми знаниями о разных вещах, но на самом деле это все неверно. Это, собственно, основа многого в нашей жизни: мы считаем, что все так, а потом оказывается, что все куда страннее и необычнее. Кроме того, все религии на Земле – это, по сути, интерпретации различных взаимодействий с инопланетянами, случившихся в последние несколько сотен тысяч лет. Я считаю, что мы пришли из космоса, наш дом – не этот маленький комочек.

Религия сводится просто к страху смерти, разве не так?

Никто не может сказать, что это на сто процентов верно, и страх – это, конечно, большой [элемент], но мы не знаем, с чем еще могли объединиться эти идеи, и я хочу в это верить. Так интереснее. Так просто лучше, чем верить, что все это появилось из ничего, из страха. В таком случае это, блин, скукота просто. Я точно уверен, что религии – это результат контактов.

Что такое сверхмассивная черная дыра?

Такая штука в центре галактики, которая засасывает в себя все звезды и планеты. На самом деле это довольно дешевая песня, простенькая. У меня есть девушка, и у нас проблемы, мы постоянно ссоримся, и поневоле начинаешь думать: «Как долго еще могут продолжаться эти ссоры?» Три-четыре года еще можно терпеть, но эта песня, возможно, в какой-то степени и о том, почему меня привлекает это сражение с женщиной. Почему я, блин, бьюсь башкой о стену? За этим что-то должно стоять.

Map Of The Problematique звучит так, словно Depeche Mode играют кавер на Queen для фильма о Джеймсе Бонде.

Есть такое чувство, которое появляется ближе к концу гастролей: неважно, сколько вокруг тебя народу, ты все равно чувствуешь одиночество, все начинает плыть перед глазами, казаться ужасным, и хочется поскорее от этого сбежать.

Центральные вещи альбома – две военные песни, Soldier’s Poem и Invincible, где говорится о войне как о взаимоотношениях.

Поначалу они были, по сути, одной песней – это сердце альбома, человек совершенно теряет надежду. Можно сказать, что Soldier’s Poem исполняется от лица солдата, который не понимает, за что сражается, людям, за которых он сражается, наплевать, и стране, за которую он сражается, тоже наплевать. Тяжкое ощущение. Большинство войн ведется за природные ресурсы, и стране, за которую сражается этот солдат, на самом деле наплевать, людям, за освобождение которых он сражается, наплевать, или они даже ненавидят его, а правительству все равно, выживет он или умрет. Я решил, что это будет хорошая тема – потеря надежды, отчаяние. А следующая песня – почти фантастический оптимизм, странный, почти мечтательный оптимизм. Эти песни связаны между собой: одна летит под откос, другая взлетает обратно.

Что такое Exo-politics?

Это песня о возможности якобы вторжения инопланетян, запланированного Новым мировым порядком. Некоторые люди считают, что в следующие десять лет случится вторжение инопланетян. Точнее, не вторжение, но инопланетяне появятся. Точнее даже, не появятся, но пойдут об этом разговоры. В Канаде уже были разговоры об экзополитике, их завел бывший министр обороны, он уже обсуждает возможность вывода в космос вооружений, чтобы защищаться от инопланетян, которые прилетят к нам. Можно посмотреть на это с двух сторон. Во-первых, нам действительно может грозить вторжение инопланетян, и мы должны делать оружие. Во-вторых, это может быть просто выдумкой, с помощью которой государства оправдывают наращивание военного бюджета. В Америке уже кончаются отговорки и оправдания, потому что все их тайные операции финансируются военными, и им нужно наращивать и наращивать бюджет, чтобы хватило на все секретные проекты. В общем, если вы увидите в новостях упоминания инопланетян или разговоры о необходимости размещать оружие в космосе, обязательно спросите себя: они просто все выдумывают, чтобы делать новое оружие, или же это все всерьез? Так или иначе, это, блин, страшно.

А как насчет City Of Delusion?

Это песня о мультикультурализме, его хороших и плохих сторонах.

А Hoodoo?

Это воспоминания о прежних отношениях. Я впервые смог оглянуться на свои первые отношения как на давно забытую вещь. Очень странно, когда начинаешь забывать подобное, и, мне кажется, это песня о том, как человек может прийти в твою жизнь, оставить в ней серьезнейший след, а потом просто уйти. Это, если хотите, песня об упущенных возможностях.

Knights Of Cydonia?

Это попытка объективного описания взлета и падения цивилизаций, как они появляются и пропадают. Это часть цикла. Если посмотреть в прошлое, так было всегда, но в конце песни говорится: давайте остановим все это, пусть в этот раз такое не произойдет. Эта песня для меня довольно личная, потому что на нее немало повлияла папина группа… Она затрагивает во мне что-то глубокое. Особенно гитарная партия в начале, это такой намек на связь с Джо Миком. Я просто на самом деле не задумывался об этом, когда рос, особенно в первые годы группы – я не думал о том, что делал папа. Мне кажется, эта песня – как раз связь с его работами. Когда мы делали альбом, нам всем понравилась эта песня, потому что она такая странная и забавная, и мы решили, что не вредно будет выпустить что-нибудь такое. Некоторые другие песни, вроде Supermassive Black Hole или Starlight, немного более прямолинейные, вертикальные, если хотите. Хорошо, что на альбоме есть и другие песни, вроде Take A Bow или Knights Of Cydonia, они более странные.

 

Доминик Ховард

Лондон, весна 2006 года

Сочиняя песни, ты показываешь, кто ты есть, и это потрясающее чувство – понимать, что вы можете объездить весь мир друг с другом в одном автобусе, но люди все равно меняются, и ты этого не замечаешь. Так что было очень приятно собраться и открыться друг другу. Мы очень сблизились и открылись музыкально. Многие наши альбомы уходили в разные жанры, но на этот раз все куда экстремальнее. Мы пробовали самые разные способы исполнения песен, постоянно делали радикальные повороты, смотрели, как лучше всего играется. Если что-то неправильно, ощущаешь определенный дискомфорт. Когда мы только начинали, это была куда более рóковая пластинка, от начала до конца. Это странный альбом, потому что он не показывает определенное направление для группы, а, скорее, смесь всего того, на что мы способны. [На] прошлом альбоме мы были близки к созданию «типичного» звучания группы, и на этот раз типичные элементы тоже есть, но есть и много всего другого. Мы стали еще разнообразнее.

У вас было много материала для работы?

Мы думали, не сделать ли двойной альбом, у нас было восемнадцать или двадцать песен, и мы думали, не записать ли два диска. Но чем больше работаешь над песнями, тем больше одни тебе начинают нравиться больше других. Когда мы решили записать очень разнообразный альбом, то поняли, что двойной альбом разнообразным сделать не получится. Мы купили кучу старых джазовых инструментов и стали пробовать играть на них разные песни… и даже, для смеха, наши старые песни. Под конец мы даже стали шутить: «Хорошо, давайте станем джаз-бандом!» Мы могли бы записать целый джазовый альбом как фортепианное трио, и я очень хочу это сделать, сыграть пару вечеров в клубе Ронни Скотта.

Чувствовали ли вы клаустрофобию во время записи?

Мы были настолько далеко от мира, что это вызывало еще больший страх. Мы говорили о том, как выжить после Третьей мировой войны. А потом внезапно оказались в нью-йоркском клубе и танцевали там.

 

Крис Уолстенхолм

Лондон, весна 2006 года

В прошлый раз было довольно очевидно, каким выйдет альбом, но на этот раз все было не так, в том числе потому, что музыки было очень много. Для нас важно было уделить каждой песне достаточно внимания, потому что в прошлом у нас бывали песни, которые не добирались до альбома, но потом переслушиваешь их и думаешь: «Если бы у нас было время их закончить, звучало бы отлично». Обычно мы торопимся, потому что у нас запланировано турне, но на этот раз мы решили дать себе достаточно времени, чтобы поработать над всеми песнями. На этом альбоме точно нет никакой фигни, сделанной второпях.

 

Глен Роу

Запись последнего альбома была странной, потому что я посадил их на свою репетиционную студию под моим офисом в Патни, а они там ничего не делали! Я спускался к ним по лестнице, а они сидели там: «Мы застряли, мы разговариваем». У них были репетиции, которые так ни к чему и не привели; они просто сидели, болтали о разном, спрашивали меня: «Как назвать наш лейбл?» – у них в ту пору была вся эта катавасия с Уорнерами, и когда они собрались в Мираваль, у них вообще не было никаких идей, они все еще обсуждали. Помню, Мэтт сказал мне: «Что думаешь о песне из вестерна, только в духе диско восьмидесятых?» Я ответил: «Звучит круто!» Но я не провидец, я не могу услышать или представить себе, что с этим можно сделать. Но он такой: «Эннио Морриконе и мощный дискотечный бит!» Он уже знал, чего хотел, и сказал мне: «Мы хотим записать альбом, где каждая песня передает разные эмоции, разные вещи». Я такой: «Разве эмоций не всего три?» Вы знаете, сколько всего есть эмоций? Они говорили и говорили друг с другом, потом Дом повредил палец, потом мы с ним съездили на велосипедах от Лондона до Брайтона, потому что это был первый День отца с тех пор, как его отец умер, и мы сделали это для благотворительности. Я не ездил на велосипеде уже несколько лет; а этот маленький гад каждый день проезжал на нем двадцать миль до репетиционной студии и обратно, чтобы привести себя в форму. Помню, я чувствовал себя взрослым парнем, которого обгоняет сопляк – младший брат, а потом еще и ждет, пока я его догоню! От Лондона до Брайтона в самый жаркий день с 1964 года! Добрался туда, выпил пару пинт, обратно мы поехали на такси, сходили на концерт Mötley Crüe, а потом поели карри. Замечательный был день. И я подумал, что это был идеальный способ прославить жизнь его отца, сделав что-нибудь сумасшедшее. Это было очень эмоционально – несколько раз, пока мы ехали на велосипеде, я смотрел на Доминика и сочувствовал ему. Он это делал в первую очередь для себя.

Какой была атмосфера в Миравале?

Мрачной, но я приезжал только в самом начале записи, мы с Домом болтали про барабаны, а еще пробовали ставить их на улицу, чтобы посмотреть, как они там звучат. Звучали они, кстати, ужасно. Даже не пробуйте такого никогда, звучит как говно, так барабаны записывать не надо. А потом, когда они все оборудовали, я уехал. Они были готовы отлично провести время и записать крутой альбом, но получилось у них не слишком много. Было как-то мрачновато, как-то странновато, они просто говорили. Говорили о том, не распустить ли группу и какой будет жизнь после Muse.

Они говорили всерьез?

Думаю, такие разговоры никогда не закончатся. Думаю, они достаточно умные ребята и понимают, что вечно это не продлится, но я лично не представляю, что они остановятся. Мне кажется, им просто нужно периодически проверять: «Где мы? Что мы делаем? Правильно ли поступаем? Так ли надо продолжать дальше?»

Что вы помните о Рединге?

Помню, я смотрел Arctic Monkeys, и в сравнении они выглядели просто как куча дерьма! [Muse] были созданы для этого дня. Вот когда я увидел плоды славы. У Мэтта был собственный автобус. Я позвонил ему и спросил, где он, а он был в Гайд-парке! Все было так странно: он приехал буквально в последнюю минуту. У Криса был собственный гастрольный автобус с семьей и няней, я зашел к нему в автобус поиграть с детьми и увидел, насколько это круто – приезжать на фестиваль с собственной гостиницей! Дом был в автобусе группы, который тогда возил только Дома, Моргана, Тома и кое-какие вещи, но если бы Мэтт приехал на своем автобусе, это были бы три пустых сосуда. Но потом пришел Крис, словно джентльмен на семейной прогулке, и день был нормальный. Помню, атмосфера была очень забавная. Они просто смеялись, никаких нервов. А потом приехал Мэтт, слегка нервничавший, и я собирался уйти. Он сказал: «Нет-нет, все нормально, заходи. Это просто концерт, и все». Это было очень волнующе, но они все еще пытались осознать тот факт, что выступают хедлайнерами на Редингском фестивале. И они отыграли его на десять из десяти. Просто невероятно. Концерт становился все мощнее, мощнее и мощнее, до сумасшествия. Это на самом деле один из моих любимых концертов Muse.

 

Мэтт Беллами

Мадрид, октябрь 2006 года

(Печатается с любезного разрешения IPC Media)

Как прошел Рединг?

Хорошо, это был важный момент для нас, потому что мы из Уэст-Кантри, так что не слишком часто бывали в Лондоне. Мы ездили на фестивали, потому что там можно посмотреть все группы, которые хочешь увидеть, за очень короткое время. Я ездил в Рединг как фанат где-то четыре-пять раз, на «Гластонбери» тоже, но в Рединге, помню, я увидел Rage Against The Machine и подумал: «Хочу выйти на сцену и тоже так выступить». В общем, этот концерт помог мне представить себя одновременно среди зрителей и на сцене. Я точно знал, каково мне было, когда я смотрел выступление группы, так что, играя, я вспоминал это чувство.

Вы выступили хедлайнерами на Carling Weekend. Теперь вы больше не аутсайдеры рока?

Думаю, мы до сих пор аутсайдеры, чужаки, но если мы и стали бы большой, известной группой, то обязательно на наших собственных условиях. Я не думаю, что нам когда-нибудь захочется играть то, что сейчас популярно, или притворяться, что мы в какой-то определенной тусовке с другими группами. Если группа становится известной, очень приятно, когда удается сделать это на своих условиях, создать свой мир. Концертная музыка снова в моде, и сейчас для британской музыки наступило отличное время, но я горжусь и тем, что нет ни одной группы, которая звучала бы так же, как мы.

В этом году вам, похоже, удалось разрушить барьеры и объединить воюющие инди-племена.

В начале девяностых я любил рейв, я ходил на The Orb и размахивал светящимися палочками, и сейчас это снова началось, мне очень нравится такая атмосфера – она теперь есть и на живых выступлениях групп вроде The Klaxons. Но еще мне нравится очень сырой, жесткий, искренний рок вроде Rage Against The Machine, да и Franz Ferdinand я люблю, их артистичную, угловатую гитарную работу. Я даже не знаю, почему у нас такие широкие музыкальные вкусы. В поколении MySpace сейчас столько групп, что им кажется, что нужно обязательно создавать очень узкую нишу, как в имидже, так и в музыке, чтобы привлечь внимание. Они думают: «Вот, мы такие, давайте делать это снова и снова, как можно больше, преувеличивать это, сделаем имидж, который подаст нас в наилучшем виде». Группы сами себя готовят, выполняют работу лейблов лучше, чем сами лейблы. Все эти молодые группы становятся экспертами по маркетингу еще до того, как напишут хоть одну песню, потому что проводят кучу времени в Интернете, узнавая, как создать себе нишу.

Что вы думаете о состоянии современной музыки?

Состояние здоровья [современной музыки] можно оценить по желанию людей ходить на концерты, а концерты сейчас популярнее, чем когда-либо. На все фестивали билеты разлетаются еще до того, как люди узнают, кто вообще там играет, и многие группы выступают на все более больших площадках; в следующем году, возможно, мы впервые за долгое время увидим стадионное выступление какой-нибудь другой группы, кроме U2. Пора уже чтобы еще хотя бы пара групп вышла на тот же уровень. В восьмидесятых и начале девяностых стадионная атмосфера и «большая» концертная музыка пережили определенный спад, но сейчас, похоже, все возвращается. Это здоровый признак, потому что мне интересны больше всего именно концерты, живая музыка. Для меня это главное… Я всегда хотел давать большие концерты в старом добром духе, я всегда ждал этого с нетерпением, и, как мне кажется, пришло время, чтобы несколько хороших новых групп, а не только старые классики вроде U2 и Bon Jovi, вышли на этот уровень. Я буду очень рад увидеть новое поколение больших концертных групп. Я вижу, что люди хотят ходить на концерты, просто, блин, выходить из дома, перестать смотреть телевизор и сидеть дома, ничего не делая.