Каждое поколение, как говорят, получает ту революцию, которую заслуживает.

В репрессивном обществе шестидесятых бунтарство означало вседозволенность, воплощением которого стало движение «детей цветов», а оформилось все в одни мокрые, распутные августовские выходные 1969 года в Бетеле, на севере штата Нью-Йорк, когда на ферме Макса Ясгура прошел Вудстокский фестиваль. За три дня там собралось полмиллиона человек, уставших от застегнутого на все пуговицы, негибкого общества и бессмысленной жестокости Вьетнама; они решили раздеться и слиться воедино.

В более либеральном обществе девяностых, однако, бунтарство означало насилие. Так что первая серьезная попытка воссоздать Вудсток в 1994 году оказалась тупоголовой, забрызганной грязью катастрофой, а в 1999 году пост-панковская американская молодежь, разозленная бессмысленной жестокостью первой войны в Персидском заливе, политически лоботомированная однобокой, выступавшей за войну прессой и опьяненная ню-металлическим нигилизмом Limp Bizkit, собралась на авиабазе Гриффисс и устроила там «Вудсток» своего поколения. Они тоже хотели создать собственный «бренд» бунтарства, как и их родители, но свобода, за которую они боролись, состояла в том, чтобы хорошенько набраться и что-нибудь разрушить.

Организация мероприятия тоже была не на высоте. Фестиваль устроили на свалке опасных для жизни отходов, промоутеры собирались заработать на нем как можно больше денег (эта философия прямо противоречила контркультурным идеям исходного «Вудстока»), цены на билеты были высокими, а приносить с собой еду и воду не разрешалось. После тщательного обыска на входе у посетителей отбирали бутылки с водой, после чего впускали на заасфальтированную территорию, где в 38-градусную жару негде было укрыться в тени, и там они обнаруживали, что официальные поставщики фестиваля берут по 4 доллара за бутылку воды, 12 долларов за пиццу и 15 долларов за пакет со льдом. Когда продавцы попросили у организаторов разрешения снизить цены, те отказались, заявив, что это лишит их прибыли. Две сцены находились на огромном расстоянии друг от друга, а туалетов для такого количества посетителей оказалось недостаточно; когда они начали переполняться, разгневанные рокеры перевернули несколько туалетов и даже вырвали из земли водопроводные трубы. Состав, опять же, тоже не вызывал особенно спокойных и любовных чувств – рядом с ветеранами Вилли Нельсоном, Dave Matthews Band, Джорджем Клинтоном и Брюсом Хорнби выступали Limp Bizkit, Metallica, Rage Against The Machine, Megadeth и Korn.

Когда Muse вышли на главную сцену в воскресенье днем – для зрителей это был финал трех мучительных и очень затратных дней, – они увидели, что фестиваль приближается к критической точке. Территория была завалена мусором и экскрементами, зрители что-то скандировали и стучали в барабаны, словно протестуя, а вдалеке даже начались драки. Костры уже разожгли, но настоящий хаос начался лишь через несколько часов, когда Limp Bizkit исполнили гимн балбесов Break Stuff, а певец Фред Дёрст катался по фанзоне на куске картонной стены, оторванной от звукорежиссерской вышки, словно на доске для серфинга. Во время сета Red Hot Chili Peppers, закрывавших фестиваль, на песне Under The Bridge загорелась одна из аудиовышек, и после этого загорелось множество костров; группа лишь подлила масла в огонь, сыграв Fire Джими Хендрикса с благословения сестры Джими. Измученная жарой, раздраженная толпа устроила настоящий погром, разрушая или поджигая туалеты и временные постройки, переворачивая и грабя торговые машины и кассовые аппараты. Техническую команду MTV эвакуировали, боясь за их безопасность; позже сообщалось о 38 арестах, четырех изнасилованиях и одном умершем.

Молодежь девяностых получила ту революцию, которую заслуживала. Muse, уехавшие с фестиваля задолго до того, как начались проблемы, позже говорили, что хорошо там повеселились, и шутили, что беспорядки, скорее всего, начались из-за басовых партий Джона Энтвистла. Но Мэтт Беллами, оглядываясь на события «Вудстока‐99», увидел в его ярости и реве слепую, быковатую Америку, которой лгали и которую полностью подчинили себе власти и пресса, разгневанную и раздраженную тем, что оказалась на самой нижней ступени общества, которое никак не может контролировать, и вымещающую свой гнев на некое расплывчатое понятие «власти» единственным известным ей способом.

И он задумался. Когда Стивен Далтон из NME в том году брал интервью у Беллами в Нью-Йорке, Мэтт пожевывал большую сигару в шикарном манхэттенском отеле, примеряя на себя мечту американской мегазвезды, и его вдруг охватили опасные мысли. Постепенно появлялась на свет новая грань Мэтта Беллами – он превратился в молодого человека, который не боялся называть себя измученным и истерзанным многочисленными горестями мира. Его сильно ошеломили события Вудстока, и он увидел нисходящую спираль в американской культуре, окружавшей его, заметил признаки надвигающегося апокалипсиса. «Вокруг очень много страха, люди пытаются его отрицать, но он есть. А когда это закончится, надеюсь, дальше будет что-то хорошее. Или это, или невероятно плохое, ха-ха-ха! И тогда закончится ВСЕ…»

* * *

Хотя во время стремительного девятидневного тура по Америке в том июле Muse не увидели больше никакого страха и ненависти, они, безусловно, заметили некоторые другие крамольные недостатки американской культуры. Самым заметным из них было безразличие. Если вы новая группа, которая не играла в каждом курятнике и амбаре Америки два последних года или не записала песни, которая звучала по радио, в саундтреке к фильму или видеоигре, вы никто. Muse осознали это, сыграв серию небольших концертов в Бостоне, Чикаго и Сан-Франциско и завершив все выступлением в «WEA-Конвеншн» в Лос-Анджелесе; они играли в залах, где собирались примерно три десятка диджеев и людей из музыкальной индустрии – собственно, единственных людей в любом городе, у которых была хоть какая-то причина знать о них. Единственным исключением стало инди-заведение «Брауни» в нью-йоркском Ист-Виллидже, где манхэттенские музыкальные воротилы наперебой записывались в список гостей, а потом просто не пришли в маленький бар их послушать. MTV зарезервировал столик, Энтони Кидис из Red Hot Chili Peppers торчал у бара. Остальную часть аудитории составила горстка представителей индустрии и два фаната, реально заплативших деньги; они принесли с собой плакатик с надписью «Тинмут».

Вторым недостатком стала самая мучительная американская гастрольная традиция – встреча с диджеями. В Америке нет единой национальной радиостанции вроде BBC Radio One, так что власть в продвижении групп принадлежит диджеям с местных и университетских радиостанций, и от гастролирующих коллективов всегда ждут, что они нанесут визит на главную альтернативную радиостанцию каждого города, где выступают, и лично поблагодарят диджеев за то, что они ставят – или хотя бы собираются ставить – их песни. Проблема была только одна: Muse об этом никто не сообщил. Строго следуя расписанию, они приехали на радиостанцию в первом гастрольном городе с гитарами, ожидая, что сыграют там акустический сейшн, но обнаружили в здании не музыкальную студию, а зал для собраний, где на длинном столе лежала куча еды. За ним сидела примерно дюжина сотрудников радиостанции, которые, не обращая на них никакого внимания, сосредоточенно жевали. Когда они спросили кого-то, где можно расставиться и куда подключиться, им со смехом ответили: «Вы не будете играть!», после чего неразборчиво поблагодарили за «проставу» пиццей. Оказалось, что Maverick представили все так, словно Muse купили еды для всех сотрудников радиостанции. Впрочем, после пары подобных казусов Maverick все-таки организовали для Muse настоящие акустические сейшны: к тому времени, как они добрались до Лос-Анджелеса, для них договорились об эфире в передаче KCRW Morning Eclectic; позже бутлег этого шоу вышел под названием Muse Live On 89.9 KCRW Radio – The Showbiz Acoustics. Они исполнили Sunburn, Falling Down, Overdue, Uno, Cave, Unintended и Muscle Museum.

После «WEA-Конвеншн» Muse полетели прямо в Германию, потому что Европа уже ждала. С тех самых пор как группа подписала европейские контракты, лейблы буквально упрашивали их провести полноценные гастроли, и Muse составили обширные планы. Это решение помогло им заработать огромное уважение и преданность европейских фанатов, которые часто обижались, что любимые британские группы игнорируют их или если и доезжают, то по минимуму, и польза оказалась видна сразу. После остановки на Rees Haldern Pop Festival в Германии они добрались до Route Du Rock в Сен-Мало, и этот фестиваль стал одним из пиков их ранней карьеры. Всего полтора месяца назад они выступали в Париже на радиошоу перед 500 восторженными зрителями; в тот день послушать их в Сен-Мало собрались девять тысяч человек. Обрадовавшись практически мгновенному успеху во Франции (особенно после разочаровывающего опыта в США), в следующие полтора года Muse устроили несколько туров по континенту, и их аудитория взрывалась благодарностями и восхищением в адрес группы, которая явно хотела вернуться и снова и снова играть для зрителей.

Поняв, что Европа – это их «вотчина», группа поехала в немецкий Кёльн и три дня устраивала там самые причудливые концерты – от вечеринки в честь пятилетия лейбла Motor до афтерпати Visions, от уличного праздника, который показывали на телевидении, до фестиваля, который так и назывался Bizarre («Причудливый»). Они с нетерпением ждали возможности исследовать эти интереснейшие новые территории, но сначала им нужно было вернуться домой. В конце концов, их там ждали неотложные дела.

* * *

В сентябре у Криса родился первый сын, Альфи Уолстенхолм. Когда его подруга Келли впервые предложила это имя, он заартачился, сказав, что оно звучит как имя какого-нибудь наркодилера, но, впервые увидев сына, Крис сразу понял по его нахальному личику, что он действительно Альфи. Сами роды довольно легко вписались в убийственный гастрольный график Muse; единственной проблемой, связанной с ними, стало то, что Крис опоздал на первое выступление группы на Редингском фестивале. Это, конечно, стало вехой для Muse (хотя пока что их карьера еще не «удалась» – они не были хедлайнерами на главной сцене), но товарищи по группе не обиделись на Криса за то, что его поезд задержался, когда он спешил к ним прямо из роддома, и пришлось сократить их дневной сет на сцене «Карлинг-Премьер» – маленькой сцене для новых групп, которую в тот день окружили восторженные фанаты, слышавшие их на «Гластонбери» и в других местах.

Если Крис, которому было всего 20, воспользовался первой же возможностью ухватиться за взрослую жизнь и остепениться еще до того, как карьера Muse стала слишком лихорадочной (еще он примерно в это же время перестал слишком много пить перед концертами, чтобы меньше лажать во время выступлений), то его товарищи по группе воспользовались успехом Muse, чтобы насладиться совсем другой стороной жизни. Фанатки, сопровождавшие группу на гастролях, обычно уходили с Домом (у него одного не было пары) и с техниками (эти ребята только открывали для себя гастрольную жизнь), Дом и Мэтт все больше склонялись к богемной жизни, полной алкоголя, травки и всевозможных забав и дурачеств.

И пока Крис закупался детскими игрушками, Мэтт засматривался на самую крутую игрушку для мальчиков. Получив первый в жизни большой чек, он купил себе ракетный ранец. По крайней мере, именно так, истекая слюной, это устройство назвала пресса. На самом деле это был парамотор – по сути, параплан, к которому приделан пропеллер, приводимый в движение 50-кубовым мотором. Надев его на спину, можно подняться вверх на три с лишним километра, если, конечно, есть достаточные запасы кислорода. Мэтт читал об этом устройстве и всегда хотел иметь такое, воображая себя Человеком-ракетой, так что, заработав первые серьезные деньги, тут же потратил на него 6000 фунтов. Он собирался летать на нем над фестивалями с огромным баннером «Приходите на концерты Muse» или взять его на американские гастроли и полететь на нем в Гранд-Каньон, подняться на восемь тысяч футов, выключить двигатель и спланировать в бездну.

В свободное между гастролями время в следующие несколько лет он ездил с парамотором на аэродром Кембл в Котсуолдс и взлетал вверх примерно на 900 метров. Сначала, поднимаясь, он кружился на месте, а потом летал, куда ему хотелось, замечательно проводя время, чувствуя, словно он на следующей ступени эволюционной лестницы, далеко впереди разносящих туалеты недочеловеков из Вудстока. Но на высоте более 900 метров перед глазами все начинало немного расплываться, и Мэтт так и не нашел времени до конца завершить инструктаж. Постепенно любимым экстремальным времяпрепровождением Мэтта вместо парамотора стал дайвинг.

Другие дела Muse осенью 1999 года были куда более приземленными. На концерте Borderline к ним подошла американская группа, тоже называвшаяся Muse; они владели правами на использование этого названия на концертах, так что Taste Media пришлось срочно заняться трансатлантическими коммуникациями, чтобы гарантировать, что американские Muse, которые собирались распадаться, отдадут британским коллегам права на название (им это удалось). Кроме того, Сафта Джеффери вел переговоры по контрактам на дистрибуцию в Японии и Скандинавии, чтобы пополнить список из уже имевшихся четырех контрактов и сделать сеть своих глобальных завоеваний еще шире. Кроме того, Muse ждало первое выступление на телестудии – в Париже, для Canal+ (они исполнили Uno), – а за этим последовал небольшой (из пяти концертов) гастрольный тур по Великобритании, который был важен с точки зрения раскрутки их песен.

Альбомная версия Cave вышла на сингле 6 сентября на двух дисках: на первом содержался ремикс Cave и Twin, переименованная перезапись Balloonatic с компиляции Helping You Back To Work Volume!; на втором – Coma с The Muse EP и Host, новая песня с уже знакомыми нотками: она звучала словно мольба отпустить из разрушающих душу отношений (или места). Когда Muse полетели обратно в Америку, чтобы провести три недели рекламных интервью в поддержку грядущего дебютного альбома (в том числе они дали один концерт в Нью-Йорке, в клубе «SOBs»), сингл тихонько собрал похвалы рок-прессы как «сингл недели» и, попав в чарты на 53-е место, подобрался достаточно близко, чтобы замахнуться и на топ‐40.

После почти целого года солидной подготовительной работы настало время большого скачка вперед. Как говорят в более драматических кругах индустрии развлечений, настало время шоу.

* * *

4 октября 1999 года дебютный альбом Muse стал громом среди ясного неба в Британии, где в это время звучит безликая и откровенно скучная рок-музыка. Альбому удалось расцветить пейзаж сразу нескольких жанров. На нем и сложные рокерские рифы и цепляющие поп-мелодии, выходит, общее настроение пластинки тяготеет к ню-металу? Если да, то группы вроде Korn, Limp Bizkit и Slipknot (вызывающая беспорядки группа рок-фриков, одетых в пронумерованные комбинезоны и адские хэллоуиновские маски и знаменитых тем, что отливали друг на друга на сцене и носили в банках мертвых ворон, чтобы нюхать, когда им хотелось попасть «в особую зону»), сделали жанр, по крайней мере в глазах мейнстримовой прессы, в лучшем случае мерзким развлечением, а в худшем – плохой шуткой в бейсболке. Muse на задней стороне обложки были одеты в черное и играли эпичную оперную гитарную музыку а-ля The Bends: они новые Radiohead? Если да, то они опоздали на четыре года – сами Radiohead уже отвернулись от такой грубой патетики, два года назад записав OK Computer, а сейчас, по слухам, они работали над экспериментальным, минималистическим, «ноутбучным» альбомом. Альтернативная музыка утратила вкус к помпезным рок-гитарам и нашла утешение в симпатичных мужчинах в кардиганах и меховых шапках. Копии альбома, разосланные журналистам, определенно привлекали внимание: компакт-диск прятался между двумя прозрачными квадратными листами плексигласа, скрепленными в центре пластиковыми гайкой и болтом, а к передней части был приклеен маленький гаечный ключик, но было совсем неудивительно, что Showbiz, пусть и не попал под полноценный удар критической рапиры, получил от нее немало уколов.

Мрачная фотография группы в черной одежде на задней обложке, а также загадочное оформление – изображение безликой космической леди в белом мини-платье, ступающей в вулканическое озерцо на далекой планете льда и огня, – вызвали обвинения в притворстве и подозрения, что группа на самом деле тайные киберготы. Одни рецензенты нашли туманные, тоскливые стихи Мэтта раздражающими, другие же отмечали их общую привлекательность: достаточно рóковые для металлистов, достаточно мелодичные для попсовиков и достаточно жалобные для фанатов инди. Регулярно упоминали Suede, Nirvana, Mansun и (о да) Radiohead; слова «вагнеровские сверхгимны» впервые появились в рецензиях на Muse именно тогда и поселились в них на ближайшие лет десять; оценки редко поднимались выше шести баллов из десяти. Showbiz получил сдержанное полуодобрение, настороженные, но заинтригованные рецензенты подходили к нему так, как подошли бы к какому-нибудь пульсирующему инопланетному созданию, сбитому на дороге.

Критики не изувечили альбом настолько, чтобы мгновенно убить карьеру группы, но в то же время и не писали восторженных, почти оргазмических рецензий, после которых Muse купались бы в обожании прессы примерно полгода, после чего исчезли бы навсегда, так что Showbiz в первую неделю выполз на 69-е место в чартах. Его купили все бешеные фанаты Muse… и, по сути, больше никто. Группа была в турне по средних размеров университетским залам на разогреве у Skunk Anansie, когда до нее дошли новости, и Мэтт, Дом и Крис постепенно начали осознавать истинное положение дел и предстоящий объем работы. Если взрывные живые концерты помогают найти новых фанатов, а их записи покупают только фанаты, то придется гастролировать и гастролировать, словно от этого зависит их жизнь. А на той развилке на неровном пути к успеху им на самом деле так и казалось.

Но, пока они переворачивали страницы гастрольных расписаний, которые присылали им все чаще, – гастроли для них уже распланировали вплоть до нового тысячелетия практически без отдыха, – до них дошла еще одна волшебная новость. Продажи во Франции – где Showbiz продавался уже целый месяц, а рецензии в журналах не такие циничные и не стремятся угодить определенной сцене, – оказались в пять раз выше британских: удалось продать уже 35 000 экземпляров, и это число только росло. Похожий спурт наблюдался и в Германии. В континентальной Европе Showbiz стал небольшой сенсацией.

Хватит уже «наращивать местную фан-базу»; пришло время отправиться в путь и дать европейским лейблам то, что они просят.

* * *

Сказать, что разнообразные европейские гастроли Muse в конце 1999-го и начале 2000 года были бурными – значит ничего не сказать. Они были волнующими, напряженными, подавляющими, пьяными, жестокими, вдохновляющими и чертовски смешными. И едва не свели Muse с ума.

Первое, что их поразило, – зрители. Огромные, орущие, кишащие толпы. Сначала они провели вместе с Pavement небольшие гастроли по Германии, потом поехали во Францию при поддержке журнала Les Inrockuptibles, и прием группу просто изумил. На концертах Pavement в клубах «Лого» (Гамбург), «Кнааке» (Берлин) и «Инкогнито» (Мюнхен) немалая часть зрителей собиралась именно на них, а не на эксцентричный альт-роковый коллектив Стивена Малкмуса, а турне Les Inrockuptibles из пяти концертов началось с аншлагов, где все скандировали их название, а закончилось откровенным хаосом. Приехав с акустического сейшна для парижского радио Oui FM 11 октября в «MCM-Кафе», где их ждал телевизионный концерт для канала MC, они обнаружили, что в зал набились 500 человек, а еще 500 собрались у входа и требовали впустить и их; на концерте едва не начались беспорядки, фанаты, зажатые толпой, были вынуждены лезть на сцену. Похожая картина была и на концерте в Virgin Megastore, куда не смогли попасть буквально сотни желающих.

Посреди всей этой шумихи Франция, возможно, упустила важный эволюционный шаг в композиторском мастерстве Беллами: на тех гастролях исполняли несколько песен, предназначавшихся для обратных сторон сингла (Recess и Do We Need This, которыми восхищаются разве что самые оголтелые мегафанаты), но прошлым вечером в Тулузе они устроили премьеру новой песни под названием Nature_1, в которой Мэтт впервые рассуждал на апокалиптические темы. Обращаясь не то к возлюбленной, не то к Богу, не то к политической говорящей голове, не то к самому себе (в зависимости от вашей интерпретации), Беллами сравнивает в песне разрушенные отношения с землетрясением, прорванной плотиной, стихийным бедствием. Повидав мир, он начал рассуждать о глобальных вещах.

Второе, что шокировало Muse, – то, насколько сильно они могут сломаться. Беллами по-прежнему сильно нервничал и отказывался общаться с людьми до концертов, но после того, как зрителей на них стало больше, он начал превращаться в настоящего «маньяка контроля». Все это сопровождалось потоками алкоголя и легких наркотиков и гастрольной дезориентацией, когда каждый день похож на предыдущий, словно в «День сурка», и попытками осознать, каково же его место в этом головокружительном новом мире рок-успехов, и в конечном итоге Мэтт стал чувствовать себя отрешенным от внешнего мира.

У него регулярно начало все плыть перед глазами, он часто уходил после концертов один – или гулять по городу с фанатами, или в свой номер напиваться, – а когда его злили ошибки, совершаемые по большому счету неопытной, а иногда и откровенно хаотичной командой техников (в основном она состояла из старых приятелей из Девона и бездомных ребят, которых группа просто пожалела), у него начинались приступы гнева: на одном концерте в Вене Мэтт со всей силы толкнул в Криса усилитель на колесиках, в товарища по группе не попал, но зато усилитель врезался в микшерный пульт, нанеся ущерб на тысячи фунтов. (После этого Muse навсегда запретили арендовать аппаратуру в Австрии и Германии.) На большинстве концертов Мэтт разбивал свою гитару и усилители и барабаны Дома, кружась по сцене, словно дервиш-разрушитель. Он никогда не планировал ломать инструменты или аппаратуру заранее, но если на концерте была злобная, разрушительная атмосфера, он часто пытался извлечь звуки чистой ярости из гитар, которые просто не выдерживали такого насилия. Аппаратура очень редко переживала европейские гастроли Muse.

Ну и, конечно, все казалось просто огромным. 16 ноября по приглашению Энтони Кидиса Muse выступила на разогреве у Red Hot Chili Peppers в парижском «Берси». Закрытые помещения больше, чем «Берси», найти очень трудно: шестнадцать тысяч мест, дальняя стена в нескольких световых годах от сцены – по сути, это настоящий стадион под крышей, где трудно играть даже самым опытным командам. Для Muse день выдался просто сумасшедшим: по пути в Париж из Кёльна (где они сыграли еще несколько концертов с Pavement) их гастрольный автобус сломался и задымился посреди леса, что вызвало у них приступ паники в духе «Ведьмы из Блэр». Все-таки добравшись до места, они зашли в гримерку к Фли (басисту RHCP), чтобы поздороваться, но обнаружили его в процессе медитации. А потом они вышли на самую большую сцену, на которой доводилось играть, собираясь снести с «Берси» крышу своими дичайшими сценическими выходками во время первой песни Uno, но начались какие-то проблемы с проводами, и им пришлось играть, не сходя с места. Тем не менее это выступление, а также другие концерты с RHCP, в «Альстердорфер Шпортсхалле» (Гамбург) и «Патинуар» (Бордо), открыло «большую группу» внутри Muse: играя перед небольшими, незаинтересованными аудиториями на разогреве у других групп на протяжении большей части года, они обратились внутрь себя, но вот перед такими огромными, в основном благодарными толпами зрителей Muse переставали сдерживаться – они могли даже посмеяться на сцене, как когда-то в спортзале Тинмутского общественного колледжа. Эхо на арене ощущалось приятным и знакомым, они чувствовали себя как дома. Если бы вы тогда сказали Muse, что спустя пару альбомов они сами выступят в «Берси» хедлайнерами, они бы рассмеялись, но, скорее всего, поверили вам.

Тогда, впрочем, они не верили своему счастью, познакомившись с Дейвом Гролом. Foo Fighters, бывшая группа барабанщика Nirvana, тоже выступала в «Берси», и восторженные Muse после концерта тут же его нашли. Ворвавшись в гримерку Foo Fighters, они выпили вместе с дружелюбным богом рока («Мне нужно, блин, набухаться хорошенько, чтобы звучать так же хорошо, как вы сегодня!» – воскликнул тогда Грол), а потом исчезли вместе с ним в неизвестном направлении на четыре часа. Когда они вернулись – перед самым отправлением автобуса в Бордо, – Мэтт был настолько пьян, что не мог говорить, Крис засыпал на ходу, а Дом ухмылялся от уха до уха, прикладываясь к бутылке Jack Daniel’s. То было начало великолепной, неуравновешенной дружбы.

Эта дикая, ставшая откровением поездка по Европе ненадолго оторвала Muse от реального мира, но вскоре им предстояло не самое приятное возвращение в Тинмут.

* * *

Они ждали, что в ноябре вернутся в Девон героями. Местными ребятами, добившимися многого, первой группой, которая начинала в Тинмуте и вышла на европейский уровень.

Неделя, в конце концов, была праздничной. Они только что отыграли для шестнадцати тысяч новых изумленных фанатов в «Берси», а за два дня до того концерта выпустили на сингле свою лучшую песню: Muscle Museum получила заслуженный релиз на двух дисках 22 ноября. Первый диск сопровождался концертной акустической версией основной песни и Do We Need This, зловещей трехаккордовой фортепианно-перкуссионной композиции, которая перерастает в характерную «мьюзовскую» риффоманию в припеве и, судя по всему, посвящена пустопорожней природе славы («She only exists when she’s on a screen»); на втором диске вышли Pink Ego Box (ранее называвшаяся Instant Messenger) и кульминационным крещендо из искаженных гитар и шума под названием Con-Science. Muse устроила марафонскую церемонию подписания синглов Muscle Museum, дав автографы почти на всех виниловых экземплярах; дошло до того, что большей коллекционной редкостью считаются неподписанные копии. Хулиган Мэтт решил подшутить и написал на нескольких копиях сингла номер мобильного телефона Дома на случай, если фанатам захочется ему позвонить; Ховарду позже пришлось сменить номер, когда ему прислали целую кучу хихикающих голосовых сообщений.

Продажи Showbiz оставались стабильными, и, понимая, что время Muse практически пришло, Taste Media и Mushroom устроили Muscle Museum большую рекламную кампанию, сняв на песню сразу два клипа: один – монтаж концертных выступлений в Европе, для попсовых каналов, которые смотрят дети, другой – для американского MTV, намного более пугающий и мрачный. Его сняли в обшарпанном школьном спортзале в Лос-Анджелесе в сентябре, во время рекламной поездки; режиссером выступил Джозеф Кан, известный в первую очередь клипами в жанрах рэп и R&B, но в ту пору уже занимавшийся и мейнстримом, он снял клипы, в частности, для Брайана Адамса и Backstreet Boys. В клипе изображались обычные люди, которые занимались своими обычными делами, а потом вдруг начинали безудержно заливаться слезами. По словам Мэтта, клип вышел «невероятно дорогим», что стало очередным признаком того, что Maverick устраивает слишком много шума и тратит слишком много денег, а это и так уже начинало беспокоить группу. И, хотя образы были довольно-таки сюрреалистичными и двусмысленными (в финальную версию видео не попали, например, кадры с обнаженными девушками на кроватях и унитазах), но даже они оказались сдержанными по сравнению с тем, что предлагали другие режиссеры – от одних идей группа отказалась, посчитав их слишком извращенными, например, от восьмилетнего мальчика, который ходит повсюду со шприцем, наполненным молоком, и брызгает им в лица прохожих, другие же просто сочла неуместными – например, начальные кадры, в которых музыканты пьют из заправочных шлангов.

Благодаря клипам и попаданию в «список C» Radio One (важнейший шаг для новых групп в Великобритании) Muscle Museum подобрался практически к самому подножию чартов (сингл дебютировал на 43-м месте). И, хотя лейбл уже наверняка хотел к этому времени большего успеха, Muse совершенно не интересовали цифры и места в чартах, и они приехали обратно в Девон, считая себя местными героями и ожидая – может быть, по наивности, – что родной город будет купаться в их новообретенной славе. Но, приехав на акустический сейшн для BBC Radio в Эксетере через неделю после концерта в Берси, 24 ноября, группа немало удивилась совсем не радужному приему со стороны местной прессы.

В тот день в газете South Devon Herald Express, которая до этого игнорировала группу, появилась фотография мэра Тинмута Винса Фаско, выбрасывающего альбом Showbiz в мусорный бак.

Тинмутским авторитетам, как оказалось, совсем не понравился комментарий Криса о городе, сделанный несколько месяцев назад. Как и положено местным политикам, стремящимся сделать эффектную фотографию, они оскорбились, услышав, что Тинмут – скучное место для детей, а также прочитав в нескольких национальных интервью, что город переполнен наркотиками. «Если говорить о наркотиках, то Тинмут не хуже любого другого города, – возмущался мэр Фаско в статье. – Говоря гадости о родном городе, в котором им многие помогали с музыкой, сейчас, добившись первой славы, они демонстрируют черную неблагодарность». Надеюсь, что журналист, записывавший это интервью, подобно тем, что присутствовали на самых смешных пресс-конференциях Комического Али, видел груженные наркотиками корабли, швартовавшиеся буквально за плечом мэра Фаско, но Muse уж точно не упали духом, услышав эти лихорадочные разглагольствования.

Отказавшись от встречи с мэром, который после этого интервью хотел пожать им руки и сфотографироваться, группа сыграла на сейшне BBC, где устроила премьеру новой песни, которую могли слушать даже бабушки – утяжеленную версию композиции Feeling Good, написанной Энтони Ньюли и Лесли Брикассом и популяризированной джазовой певицей Ниной Симон. На этом выступлении песня была исполнена под гитару, а не под фортепиано, как в более поздних версиях. Мэтт уже давно пытался написать похожую песню, потому что это была одна из любимых маминых пластинок, но, так и не сумев сравниться с оригиналом, решил просто его перепеть. Тем не менее их постметаллическая версия добавила напряженной сексуальности и силы к прокуренной чувственности оригинала – своеобразное обновление знакомого хита, благодаря которому получается современная классика и легендарная песня становится «своей» для новой группы, примерно как I Am The Walrus для Oasis или Hallelujah для Джеффа Бакли. Третий куплет Беллами спел через мегафон, что лишь добавило ощущения «красивого осквернения» классики.

Впрочем, местный седовласый контингент не удалось завоевать одной ностальгической ноткой. В интервью на пенсионерском радио в тот день Muse просто завалили жалобами об их поведении и музыке, когда открылись звонки в прямой эфир, и даже сам ведущий обратился против них, сказав, что ненавидит их альбомы, когда их сиденья в студии еще не успели остыть.

Из-за невероятного стресса Мэтт еще больше замкнулся в себе, и перед вечерним концертом в эксетерском «Лемон-Три» у него началась сильнейшая мигрень. В зале были друзья и родственники группы и небольшая армия местных фанатов, и нужно было обязательно показать, что вся эта шумиха не зря. Но зрители оказались полной противоположностью телефонных жалобщиков: зал полнился восторженными криками, песням с обратных сторон синглов аплодировали даже громче, чем самим синглам, и Muse окончательно убедились, что на родине их все же поддерживают. Атмосфера настолько воодушевила их, что Muse даже сыграли инструментал в стиле Nirvana в честь памятной встречи с Дейвом Гролом.

Этот концерт успокоил Muse. После него Крис на две недели уехал домой, чтобы побыть с семьей, а Мэтт сосредоточился на новообретенном успехе и попытался его осмыслить. Для Мэтта это было время резких перепадов, в том числе связанных с жильем – вскоре ему пришлось съехать с квартиры в Эксетере, потому что каждый раз, возвращаясь с гастролей, он обнаруживал, что в его комнате живет какой-то очередной пьяница и наркоман, которого с большой неловкостью приходилось выдворять. Кроме того, желание записать второй альбом (половину которого он уже сочинил на закулисных фортепиано, на которых играл везде, где они стояли) летом 2000 года пришлось подавить, потому что он не хотел, чтобы второй альбом вышел слишком похожим на первый. Побывав на нью-йоркском концерте Тома Уэйтса, блюзмена-экспериментатора с хриплым голосом, с чьими работами, наряду с Джими Хендриксом и Капитаном Бифхартом, их познакомил Джон Лекки во время записи Showbiz, Muse получили мощный заряд вдохновения и странные идеи для второго альбома – использовать кости в качестве перкуссии, задействовать инструменты вуду и… ну… сочинять стихи получше. Мэтт остался недоволен своими текстами на Showbiz, позже заявив, что наполовину они состояли из реального опыта, а наполовину – из чистой, незамутненной ненависти ко всему, в том числе к себе, вдохновленной темной стороной характера, которая, как он считал, есть у всех. «Вы можете либо стать жестоким и пойти убивать людей, – сказал он одному интервьюеру, – либо играть в рок-группе». Формировались амбициозные планы, и этим теориям требовалось время, чтобы хорошенько вызреть.

Помимо всего прочего, Мэтт стал на гастролях читать все более научные и колоритные книги. Когда его тексты стали отходить от проблем изгоя в маленьком городе в сторону более глобальных тем, Мэтт начал читать о теории струн, погрузившись в «Элегантную Вселенную» Брайана Грина и «Гиперпространство» Митио Каку, расширяя свои идеи о физике Вселенной далеко за пределы суеверий и спиритической доски. На последних гастролях Muse в 1999 году, где они выступали на разогреве у свирепых помп-рокеров Live в Великобритании и Европе, Мэтт изменил свое поведение: с подхалимством можно справиться; гедонизм, по крайней мере, в разумных пределах, разрешен, вечеринки, которые устраивали Red Hot Chili Peppers для своей технической команды после каждого концерта, открыли ему глаза на всевозможные экстравагантные послеконцертные выходки, и Muse были не прочь так же повеселиться в поездках вместо того, чтобы просто пропускать по несколько стаканчиков пива в «Трэвел-Инн» перед сном. Они стали приглашать на закулисные вечеринки фанатов, ходить после концертов по местным барам, осматривали достопримечательности городов, в которых выступали, и иногда просили для себя легкие наркотики – в Мюнхене Muse попросили у лейбла немного травы, а им привезли ее столько, что остатки (весьма приличных объемов) пришлось перед отъездом отдать очень благодарному Эверласту (рэперу и бывшему лидеру House of Pain).

Мэтт уже меньше страдал от стресса и нервов на последних концертах турне в Копенгагене, Стокгольме, Осло и Дюссельдорфе, и к Рождеству к нему вернулась прежняя целеустремленность и сосредоточенность; он начал привыкать к своей лихорадочной, головокружительной новой карьере и статусу восходящей поп-звезды и понимать их. Началось лучшее время в его жизни.

И, по совпадению, он писал еще и песню своей жизни.

* * *

Празднование миллениума в Англии оказалось пшиком. Фейерверки были не так хороши, как в Сиднее, человечество не откатилось обратно в темные века из-за всеобщего отказа компьютеров, а первые посетители Купола тысячелетия быстро поняли, что просто зря выкинули деньги; никто еще лет пять не понимал, что же теперь делать с этой перевернутой белой кастрюлей.

Нет, настоящие фейерверки в честь нового тысячелетия зажглись через шесть дней в амстердамском клубе «Парадизо» на 1200 человек. Во время сета из 17 песен – самого длинного в карьере Muse на тот момент, – который открылся джазовым огненным вихрем Feeling Good и в рамках которого состоялась премьера тихой, трогательной новой песни Screenager, посвященной огромному расстоянию, на которое технология раздвигает людей в поколении, попавшем в рабство к телевидению и Интернету, произошло нечто чудесное, что по-настоящему вытолкнуло Muse из аутсайдерской инди-лиги в сторону стадионной стратосферы.

Из шквала гитарного шума вырос змеящийся рифф, один из величайших в истории человечества, извиваясь по грифу гитары Мэтта Беллами, словно пытаясь вывернуться и сбежать куда-то за пределы песни. Примерно на половине восходящего, цепляющего мелодичного цикла он врезается в кирпичную стену перегруженного баса и грохочущих ударных, а потом запинается, словно споткнувшись, Мэтт подходит к микрофону и тембром, максимально приближенным к баритону, шепчет первые слова: «I’ve exposed your lies, baby…»

Никто, даже сам Мэтт (который составил текст из случайных фраз, приходивших в голову), в точности не знает, о чем песня Plug In Baby: о его гитарах, о дезорганизованном поколении Интернета, о какой-то будущей реальности в стиле «Матрицы», где человек сражается с машиной, о концепции вложения «души» в неодушевленный предмет вроде компьютера, о гастрольном образе жизни, – все эти предположения выдвигались фанатами, критиками или даже самой группой. Впрочем, одно зрители и в «Парадизо» тем вечером, и во всех залах, где Muse выступали в следующие два с половиной года, знали точно: это песня, размером и яростью напоминающая извергающийся вулкан Кракатау, а исполненный практически йодлем припев «My plug in baby crucifies my enemies/When I’m tired of giving» цепляет настолько, что не подпрыгивать под него невозможно. Plug In Baby была не просто лучшей на тот момент песней Muse: она стала первой из тех, что вошла в золотой фонд. С этого момента концерты Muse были не просто приятными – их невозможно было пропустить.

Амстердамский концерт, на котором половину аудитории составляли ярые фанаты, а половину – любопытные ребята-рокеры, которым было интересно, что за шум вокруг этой группы, должен был первоначально проходить в зале на сто мест, и в другое место его перенесли буквально в последнюю минуту. Та же история повторилась и на следующей неделе во Франции, где Showbiz прочно обосновался в чартах: все билеты на парижский концерт в «Элизе-Монмартре» были очень быстро проданы, так что организаторы быстро назначили еще один концерт, в зале «Батаклан» на три тысячи мест, после остальных французских концертов в январе. В Великобритании все билеты на февральский концерт Muse в лондонском «Юнионе» расхватали так быстро, что агент группы начал планировать подъем на следующую ступеньку лондонской концертной иерархии – хедлайнерский концерт в легендарном театре «Астория». Showbiz продавался неплохо, хотя так и не добрался до чартов, но вот слухи о том, насколько великолепна Muse вживую, явно распространились широко.

Самим Muse казалось, что они делают первые шаги на пути к настоящей большой славе. Мэтт понимал это по вниманию, которое получал от фанатов – особенно настойчивые девушки начали зажимать его в углу гримерки. Поначалу они казались вполне нормальными, но потом, когда он начинал собираться, они заливались слезами, говорили, что влюблены в него и даже бросили своих парней, чтобы быть с ним. Да и люди, с которыми они встречались, становились все более знаменитыми. До конца января они ездили по Германии на разогреве с пост-гранжевыми рокерами Bush, и один из концертов они смотрели из-за кулис рядом с Брайаном Молко и Кортни Лав, а потом, прервав тур на пару дней, чтобы вернуться в Лондон и сыграть на разогреве у ирландских богов гитарного попа Ash в «Астории», они заглянули на шоу NME Awards в театре «Русалка» 1 февраля, чтобы получить награду в номинации «Лучший новый артист» по версии читателей журнала. Изумленные, что сумели победить таких конкурентов, как Эминем и Мэйси Грэй, и тем, что в театре их со всех сторон окружали их рок-кумиры, Muse схватили награду и бегом отправились к дверям: демонстрируя дикую рок-н-ролльную экстравагантность (хотя позже говорили, что другой возможности успеть на вечерний концерт в Германии просто не было), Taste Media и Mushroom арендовали для них частный «Лиэрджет» с шампанским и буфетом, чтобы вернуться в Германию и как можно скорее продолжить турне с Bush.

Они тогда еще не знали, что получение награды за «Лучшую новую группу» едва не стало последним, что они сделали в жизни.

* * *

Начало 2000 года было опасным не только для карьеры, но и для жизни Muse. Музыканты в том январе несколько раз едва не погибли: что-то тяжелое свалилось с осветительной вышки, которую устанавливали во Франции, и едва не сделало из Криса кровавую лепешку; Дому не везло (или везло?) еще больше: однажды, не поняв, что на голландских велосипедах надо тормозить, нажимая педали назад, он едва не попал под трамвай в Амстердаме, а на концерте в «Астории» на разогреве у Ash Мэтт устроил особенно жестокое неистовство: разбил на куски микрофонную стойку, да так, что обломки долетели даже до микшерского пульта, а потом с размаху ударил гитарой по барабанной установке и едва не обезглавил своего незадачливого барабанщика. В этом реактивном полете Muse на вершину славы вторым пилотом была смерть.

Но когда Мэтт, Дом и Крис устроились в своем восьмиместном личном летающем алкогольном дворце на взлетной полосе аэропорта Лондон-Сити, направляясь в Ганновер после NME Awards, они даже не подозревали, насколько были близки к тому, чтобы пополнить статистику авиакатастроф.

Когда самолет поехал от терминала к взлетной полосе, группа заметила в иллюминаторе что-то странное. Из заднего правого двигателя сыпались искры. Чем сильнее заводился двигатель, тем больше было искр, и буквально за секунды до того, как пилот начал разгон для взлета, двигатель вспыхнул. Те несколько секунд, что самолет ускорялся, музыканты были совершенно уверены, что погибнут, и перед их глазами пронеслись траурные черно-белые снимки, которые, несомненно, будут на обложках всех еженедельных музыкальных журналов.

К счастью, пилот заметил пожар (вызванный проблемой с системой сжатия топлива) и успел отменить взлет, так что потрясенные, но целые и невредимые Muse на дрожащих ногах вышли из самолета и сделали то, что должна сделать любая уважающая себя группа, только что избежавшая смерти. Они сели в такси, поехали обратно на NME Awards, мертвецки напились на афтерпати и шутили с автором этих строк, что если бы погибли в авиакатастрофе, на следующий же день альбом разошелся бы миллионными тиражами.

Частные самолеты? Шампанское и деликатесы? Едва не погибли на заре карьеры? Напились пред лицом невероятного невезения? Muse доказали, что достойны звания истинных рок-героев, и продолжили доказывать это весь год. Когда они вернулись в Европу на гастроли с Bush, я через четыре дня встретился с группой в Вене, чтобы взять у них интервью для Melody Maker, и обнаружил, что Мэтт пропал после концерта в австрийском Граце (там его безумные выходки дошли до того, что он открутил ручку от двери своего номера) и не явился на автобус до Вены; приехав в город, группа обнаружила, что постель Мэтта в автобусе пуста, а певец прислал сообщение, что едет на концерт поездом. В конце концов добравшись до нас, он объяснил, что когда вернулся, пошел искать тур-менеджера группы, чтобы воспользоваться его телефоном, но, добравшись до ирландского бара, где, как ему сказали, все собираются, не нашел там вообще никого из технической команды, так что весь остаток вечера пил с какими-то незнакомцами, которые, – что его слегка напрягло, – симпатизировали неонацистской Австрийской партии свободы, которая тогда набирала популярность, и имели довольно плохой вкус в выборе ночных клубов. После визита в клуб, где играли хиты Supertramp, Мэтт попал на какую-то домашнюю вечеринку, где просидел до утра; в общем, когда мы в тот день встретили его в Вене, он не спал уже сорок восемь часов. Рок-н-ролльная сила переполняла его.

Фотосессия в Вене в тот день вышла странной: фотограф Melody Maker отвел нас в странный городской парк, полный сюрреалистических статуй: огромные младенцы вели за руку крошечных бизнесменов, мужчины без лиц, но с плавниками угощали чаем демонов, женщины, головы которых были раскрыты, обнажая драконьи пасти. От усталости у Мэтта кружилась голова, он был на грани нервного срыва, и в тот вечер он устроил особенно взрывной концерт в «Либро-Мюзик-Холле»: едва не снес Дому голову тарелкой, которую бросил через сцену, разбил гитару под конец 40-минутного сета и швырнул микрофонную стойку в толпу зрителей, случайно попав по затылку охраннику. Охранник, конечно же, был разъярен; за кулисами сразу после выступления тур-менеджер Muse вступил в ожесточенные дебаты с главой службы безопасности, а Мэтта нигде видно не было – его предупредили, что лучше будет сразу же сбежать из зала и ехать в аэропорт.

Двухдневные загулы, драки с охранниками, бессмысленное крушение инструментов, напряжение и раздражение, накопившиеся за долгие гастроли, требовали выхода. Участники Muse нашли его: они стали превращаться в воинствующих викингов всякий раз, когда что-то шло не так, как им хотелось. Иногда, когда Мэтт психовал, это только помогало: в мае, когда Muse поставили между Soulwax и Bush на шоу MTV Five Nights Stand в «Шепардс-Буш-Эмпайр», Мэтт решил, что зрители ведут себя как-то уныло, и начал бешено размахивать гитарой, завоевав тем самым толпу. Иногда же это едва не приводило к распаду группы; например, вскоре после этого немецкий промоутер MTV отменил их выступление на немецком аналоге шоу в последнюю минуту, и группа разгромила гримерку, построив посреди комнаты пирамиду из обломков холодильника, кресел и еды. Мэтт, все еще разъяренный, разнес еще и свой гостиничный номер, нанеся ущерба на 3000 фунтов; он был настолько расстроен всем, что произошло в тот вечер, что всерьез был готов объявить о роспуске группы. В  NME опубликовали статью под названием Muse: Reaching Burnout («Muse: синдром выгорания»), и, хотя вышла она немного поспешно, автор был недалек от истины.

Когда они пришли на влиятельное ток-шоу Криса Эванса TFI Friday на Channel Four, чтобы отметить выход сингла Sunburn 21 февраля, выступление вышло отвратительным: пианист, которого группа наняла, чтобы сыграть фортепианную партию, перепутал все, что можно было перепутать, и совершенно испортил вступление к песне. Хуже того: Крис Эванс объявил их как «группу Sunburn, которая исполняет свою новую песню Muse». Сойдя со сцены, одетый в оранжевую рубашку Мэтт, рыча, швырнул гитару в декорации (она пролетела прямо над головой Дома) и с отвращением пнул мониторы. Куда лучше группа контролировала себя, когда на той же неделе исполнила Screenager на японской радиостанции Air West и отыграла сет из восьми песен в программе Live At The Wireless мельбурнского радио JJJ, хотя не совсем ясно, ездила ли группа для этого в Австралию.

Впрочем, даже эти вспышки ярости могли им помочь. Muse получили репутацию интересной и перспективной концертной группы как раз благодаря своим диким сценическим выходкам, а в интервью, которое группа дала мне в Вене, Мэтт стал демонстрировать еще одну важнейшую грань характера – стремление раскрыть секреты, лежащие в основе науки, природы и человеческой веры. В интервью он раскрыл весьма любопытные свои черты: он заявил, в частности, что у него две личности, одна из которых хочет общаться с людьми, а вторая, более агрессивная, больше всего хочет наорать на девушек в первом ряду, которые ждут выхода Гэвина Россдейла (вокалиста Bush). Еще он сказал, что впереди ждет война, что взрывной рост населения дошел до той точки, когда конфликт неизбежен. Но, что еще интереснее, пытаясь объяснить свои мысли по поводу Sunburn, он погрузился в тайный мир мотыльков, заявив, что те всегда пользовались луной для ориентирования, так что, летя на искусственный свет, они верят, что нашли свою идею счастья, рая, но на самом деле она фальшива и нереальна. Он сравнил это с полетами людей в космос; по его мнению, они выражали стремление человечества достать до чего-то, что для нас не предназначено, в ущерб своей вере и счастью: наука разрушила важнейшие человеческие истины, опровергнув существование рая. На вопрос, что служит его личной «лампочкой», он ответил: «Женщины».

Поскольку Sunburn была одной из последних песен, написанных для Showbiz, стало ясно, что Мэтт отходит от темы Тинмута и скучной жизни в нем, и теперь, когда ему уже стало легче откровенно рассказывать о себе и песнях в интервью, Мэтт раскрывал свой уникальный интеллект и воображение для рок-прессы. Он дошел даже до того, что пренебрежительно назвал альбом, в поддержку которого группа гастролировала, «немного неуклюжим и дурацким» (первый намек на то, что группа осталась не полностью довольной тем, каким получился Showbiz; они охотно обсуждали его недостатки и собирались значительно улучшить материал на втором альбоме), и пошутил, что раз уж их поддерживает сама Мадонна, у них «деньги лезут из жопы». Этот сопливый, робкий трудный подросток из Девона все-таки оказался весьма интригующим рок-н-ролльным персонажем.

Не знаю, что именно помогло: истерика на TFI Friday, впечатляющий видеоклип на Sunburn, в котором группа играла роль угрызений совести няни-воровки, появление песни в «списке C» Radio One или безумная биологическая «теория мотылькового рая», предложенная Мэттом, – но с этим синглом Muse наконец попали в чарты на вполне респектабельное двадцать второе место, хотя вскоре после релиза Мэтт, что интересно, сказал, что для группы будет лучше, если она в чарты не попадет. На волне успеха сингла Muse поехали на аншлаговые хедлайнерские британские гастроли из десяти концертов, выступив в том числе в «Флис энд Фиркин» (Бристоль), «Принсесс Шарлотт» (Лестер) и Манчестерской академии и завершив их концертом в лондонском «Юнионе», готовясь к первой серьезной попытке завоевать Америку.

И, хотя Америка под конец этих гастролей наотрез отказалась считать себя завоеванной, глаза у Muse определенно на многое открылись.

* * *

Чем бы они ни занимались в тот загадочный вечер с Дейвом Гролом после прошлогоднего концерта Red Hot Chili Peppers в «Берси», им явно удалось произвести впечатление. Ибо после него RHCP, ставшие большими поклонниками и наставниками для Muse, сочли их идеальной разогревающей группой для совместного с Foo Fighters месячного тура по американским аренам в марте и апреле 2000 года. Они, конечно, участвовали лишь в одном сегменте пятимесячного тура (после пятнадцати лет тяжелых гастролей Red Hot Chili Peppers предпочитали экономить силы, часто играя три недели, а потом дней десять отдыхая), но сам факт такого предложения был очень важным. Они не только поехали в турне с двумя крутейшими и самыми уважаемыми рок-группами Америки – что само по себе уже повод для гордости, – но и ежевечерне выступали в огромных залах перед двадцатью тысячами потенциальных американских фанатов. Возможности для прорыва были невероятны.

Поначалу даты казались пугающими. В расписании не было городов ни Восточного, ни Западного побережья, где можно было бы хорошенько оттянуться на отдыхе; Muse и прифанкованным, пост-гранжевым рокерам предстояла поездка по «библейскому поясу» Америки и выступления в залах с такими вдохновляющими названиями, как «Дейн-Каунти-Экспоцентр» (Мэдисон), «Эрвин Дж. Наттер-Центр» (Дайтон), «Томпсон-Бойлинг-Арена» (Ноксвилл). То были ангары, такие же унылые и бездушные, как их названия: все места были сидячими, а по проходам сновали охранники, следя, чтобы люди не вставали со своих мест, и выдворяя из зала каждого, кто пытался хоть чуть-чуть отрываться. Для не слишком любопытной аудитории, в основном ждавшей главного события вечера, Muse играла, практически не сходя со своих мест и очень редко демонстрируя свои фирменные приступы безумия с летающими гитарами.

Тем не менее каждый вечер им удавалось завоевывать фанатов рока из центра США; крики становились все громче, «йе-е-ес!» более воодушевленными. Muse, чей сет в этом месяце был коротким и «по делу», обнаружили, что могут подстраивать репертуар под большую рок-аудиторию и вполне справляться. Они нашли в себе уверенность, чтобы донести свое выступление до дальней стены огромного зала, открыли в себе стадионную группу. К тому времени как они добрались до Роанока, штат Виргиния, реакция на них была уже такой бешеной, что напомнила «Вудсток» (хотя, конечно, куда более спокойную версию): зрители в буквальном смысле начали ломать лед на катке хоккейного стадиона, и Дейву Гролу пришлось отправить на сцену свою маму-учительницу, чтобы та успокоила толпу с помощью своих лучших педагогических приемчиков.

Но больше всего уроков рок-н-ролла Muse получили, конечно, вне сцены. Они узнали, что их рок-кумиры – тоже люди: хотя Дейв Грол сыграл с ними всего один концерт, в первый день гастролей он поприветствовал Криса, запрыгнув ему на спину, как старому приятелю; в течение турне барабанщик Nirvana стал их верным собутыльником. Он приходил и джемовал с ними, играя на барабанах на саундчеке, пока его собственная группа восторженно смотрела на происходящее (это было огромной редкостью, но происходило и еще более редкое событие: к ним на джеме присоединялись RHCP, и они играли, по словам Мэтта, «инопланетный фанк», нечто среднее между Nirvana и Майклом Джексоном), а после концертов всей толпой шли по барам. Ночь в Дайтоне вышла запоминающейся: все три группы пошли после концерта гулять и прошли мимо караоке-бара, где играла песня Foo Fighters. Дейв Грол ворвался в бар, прогнал от микрофона незадачливого горлодера и исполнил песню как надо, по-рокерски. Группы остались пить в этом баре до рассвета и пели рок-стандарты с пьяными местными жителями и полицейскими, которые как раз вернулись со смены, – они не могли поверить своему счастью. Как ни странно, все это время Крис, самый большой в группе поклонник Nirvana, так и не решился спросить Грола о его прежней группе – он оставил эту возможность куда более бесстыжему Мэтту.

В остальном первая большая американская гастроль открыла им глаза на противоположные концы морального спектра. Пока они ездили по «библейскому поясу» Среднего Запада, они провели немало дней за богословскими дискуссиями между собой или с верующими местными, что позволило Мэтту изложить и исследовать свои необычные взгляды на религию в общении с фанатиками, которые пытались обратить его в христианство – один фанат даже написал ему письмо на десяти страницах, в котором объяснял, что музыкой он просто пытается заполнить пустоту в своей жизни, которую должен по праву занимать Иисус. Через несколько часов, правда, начиналась более мрачная сторона гастрольной жизни: каждый вечер Red Hot Chili Peppers устраивали вечеринки для группы и техников, и это вдохновило Muse больше участвовать в «социальных» аспектах гастролей – они начали проводить за кулисы и своих фанатов и техников. На этих вечеринках Muse стали замечать группы из 30 или 40 женщин, которые ждали шанса встретиться с Энтони Кидисом или Фли и были готовы пойти абсолютно на все, чтобы добиться объекта своих плотских желаний, которые даже и не скрывали. То было их первое знакомство с явлением «организованных фанаток»: девушки, с которыми они общались на собственных гастролях, никогда не были такими нахальными и хищными. А когда девушки, которых не позвали общаться с RHCP, обращали внимание на милую разогревающую группу из Англии, их приглашения сходить в автобус и «выкурить немного травки» казались натянутыми и неловкими (как, кстати, и предложения попробовать тяжелые наркотики, которые тоже звучали в их адрес на этих гастролях). Ребята из Muse уже, в общем-то, были в отношениях, но девушки подходили к ним на гастролях куда чаще, чем раньше, и от этой неприглядной стороны рок-жизни они ощущали немалый дискомфорт.

К тому времени как их часть турне закончилась 12 апреля на «UTC-арене» в Чаттануге, Америка показалась им страшноватым, но укротимым зверем. Большинству британских групп масштабы крупнейшего в мире музыкального рынка кажутся пугающими, и они приходят в ужас, понимая, что гастролировать там придется буквально годами, но Muse стоящая перед ними задача только нравилась. Американская пресса тоже отнеслась к ним благосклонно, сравнивая со Spacehog и Bush – британскими группами, которые пережили взрыв популярности в Штатах, при этом оставаясь сравнительно неизвестными дома. Короткая поездка Muse показала им, что они – из тех групп, которая может закрепиться там всерьез, так что дальше уже начали планировать длинные и серьезные американские гастроли.

Тогда они еще не знали, что события между Maverick и Muse будут развиваться таким образом, что группа снова выступит в Америке лишь через два с половиной года.

* * *

В Англии статистика радовала глаз. Showbiz после не очень бодрого начала приближался к 250 000 проданных копий, в Европе он набрал популярность очень быстро, а вот в Великобритании – довольно медленно, но тем не менее и там проданный тираж уже приближался к 115 000 экземпляров. Концерты тоже показывали их растущий статус. Поначалу они были в ужасе, когда агент сказал, что собирается устроить концерт в «Астории» в начале июня – вплоть до того, что Мэтт попросил менеджеров отменить выступление, потому что они ни за что не заполнят зал, но потом откровенно изумились, узнав, что все билеты проданы и планируется еще и второй концерт. На него тоже продали все билеты. Muse, похоже, стали намного круче, чем даже сами могли предположить.

Чтобы подготовиться, Muse отыграли несколько концертов в Европе и Великобритании; сначала они добрались до Дублина, чтобы выступить с гаснущими звездами брит-попа Elastica в «Темпл-Баре» и на ежегодном студенческом балу Тринити-колледжа, а потом устроили двухнедельную поездку по Франции и Германии при поддержке собратьев по инди-панку, Idlewild; эта гастроль включала в том числе очень странный концерт из одной песни на Каннском кинофестивале: они исполнили Showbiz на берегу Каннского канала, где их снимал канал Nulle Part Ailleurs. На этом концерте Мэтт сыграл на необычной гитаре: Gretch Synchromatic Sparkle Jet с крутящимся гипнотическим диском, приделанным к деке. Впрочем, особенной сентиментальной ценности гитара, очевидно, для него не имела, потому что он сбросил ее со сцены, как только закончил играть.

Первый «настоящий» концерт этого турне в «Аэронефе» (Лилль) 16 мая ознаменовался тем, что начался с новой поразительной песни, сочиненной на саундчеках во время американского тура. То было жесткое, скачущее рок-чудовище с риффом, который мог перевернуть горы, еще один пример нового, «внетелесного» подхода Мэтта к написанию текстов: песня о расширении человеческого разума за пределы физической формы, похожем на следующий этап эволюции в чисто духовного «космического ребенка», как описано в конце романа Артура Кларка «Космическая одиссея 2001». Позже к ней добавили фортепианное вступление а-ля Sunburn, но сейчас это был чистый, сырой костяк New Born. Этой песней открывалось большинство концертов тура, и она была очень мощной. И в самом деле, песня придала сету такой мощи, что Дом, увлекшись в шуме «заводившейся» гитары на последней песне, разломал на сцене две барабанные установки, каждая из которых стоила 3000 фунтов. А еще на этом концерте впервые исполнили Darkshines с Origin Of Symmetry.

Еще одной характерной особенностью гастролей стало жестокое отношение к бэклайну. Мэтту было совершенно неважно, что подумают люди о его сценическом поведении; волосы он закреплял гелем в панковский «ирокез», а на аппаратуру в конце каждого концерта набрасывался, словно мясник, который очень спешит изрубить тушу. В «Ле Суммум» в Гренобле он во второй раз попытался уничтожить ту самую гитару Gretsch Synchromatic Sparkle Jet, бросив ее в усилитель; гипнотический диск отлетел от нее в толпу зрителей, и его тут же подхватил какой-то ярый фанат. И это был еще далеко не конец.

Когда Muse вернулись из Европы и отправились на гастроли, отмечая выход последнего сингла с Showbiz – Unintended – 30 мая, на разогрев они взяли восходящих звезд, своих ровесников Coldplay. Обе группы беспрестанно называли «подражателями Radiohead» – собственно, Muse все больше уставали от этого сравнения, Мэтт в какой-то момент даже воскликнул: «То, что мы сейчас делаем, по меньшей мере лет на десять опережает то, что делали они, когда начинали», – так что выбор был смелым, но, возможно, был сделан, чтобы подчеркнуть кардинальную разницу между двумя коллективами.

И она в самом деле была разительной: Coldplay оттачивали свои безупречные манеры, а Muse разносили в щепки все сцены подряд. В «Ледмилле» (Шеффилд) Мэтт убежал со сцены на пять минут, когда начались технические проблемы, а вернувшись, прыгнул прямо в барабанную установку. В «Сивик-Холле» (Вулверхэмптон) концерт закончился тем, что Мэтт сначала стал прыгать через гитарный провод, как через скакалку, а потом облил водой Дома, который лежал распростертый на обломках большого барабана, после чего все трое, изображая, что дерутся, ушли со сцены. На одном из этих концертов Мэтт умудрился застрять в одном из больших белых пластиковых конусов, расставленных по сцене в качестве декораций, из-за чего не смог самостоятельно покинуть сцену, и ему пришлось заползти под барабанный пьедестал и ждать, пока все разойдутся, прежде чем его смогли выручить. На втором аншлаговом концерте в лондонской «Астории» он по окончании концерта остался лежать на полу, окруженный обломками нескольких гитарных усилителей, и пролежал там семнадцать минут, чувствуя себя отлично, а потом пришел тур-менеджер и унес его.

Собственно, оглядываясь назад, у него были все поводы чувствовать себя отлично. Он играл большие аншлаговые концерты, на которых все собрались послушать его группу. Его сингл Unintended только что вошел в топ‐20. Он был настоящей рок-звездой.

И он реально сходил с ума.

 

Мэтт Беллами

Первое выступление в «Астории» было очень важно. Я тогда все еще встречался со своей первой девушкой, и под конец концерта мы заползли под барабанный пьедестал, и я ее целовал. Я прятался и смотрел на расходившихся зрителей, но в первом ряду стояла пара психов, которые поняли, что я там, так что мне пришлось вылезти и попрощаться. В «Астории» мы отпраздновали то, что нам удалось добраться до определенного уровня.

 

Сафта Джеффери

Вы видели, как росла группа за этот год?

Конечно. Они очень выросли на гастролях. Вскоре после того, как мы записали альбом, буквально за шесть месяцев, они стали играть лучше, чем на записи. Альбом показал их такими, какими они были в то время. Это был их саунд, они тогда играли так.

Вы видели потенциал в новых песнях вроде Plug In Baby?

Помню, я услышал Plug In Baby в Париже. Корда сидел рядом со мной, и я сказал ему: «Эта песня выведет нас на новый уровень». Он посмотрел на меня так, словно не поверил. Но я сказал: «Да, эта песня, Корда, послушай этот долбаный рифф!» У них было много песен, которые они пробовали для Origin после того, как Showbiz был готов, но я всегда считал Plug In Baby лучшей. Услышав эту песню, я понял, что именно она откроет нам двери на радио.

Какой был план после того, как вы запустили Showbiz?

Поскольку у нас были региональные договоры, мы поговорили со всеми лицензиатами и решили, чем группа будет заниматься на каждой территории. Великобритания всегда была в приоритете, но там группа продвигалась медленнее. Radio One постепенно проявляли интерес к группе, но вот во Франции все работало гораздо быстрее. С Францией мы вот как поступили: устроили ключевым журналистам поездку в Великобританию на очень раннем этапе, так что многие законодатели вкусов оказались у нас в кармане. И они начали говорить о группе во Франции, да и концерты проходили все лучше и лучше. Oui FM, в частности, реально поддерживали группу.

Как вы отнеслись к презрительной реакции на выход Showbiz?

На самом деле она была типичной для того времени. Здесь их все списали со счетов, все говорили, что они просто передирают Radiohead. Уволить Антона Брукса [пресс-офицера Bad Moon PR] оказалось нелегко. Сами понимаете. Антон – мой давний друг, и он все повторял: «Все будет. Надо просто потерпеть». После того как вышли два сингла, я сказал: «Антон, блин, я не могу уже больше терпеть, дружище! Нужно что-то реальное». Помню, мы с Кордой сидели, ежились и говорили друг другу: «Ты ему скажи», и я такой: «Ну, спасибо, Корда». Мы заменили его на Мел [Браун, Impressive PR], и она ходила на все концерты Muse, прямо в первый ряд, и говорила, какие они крутые. И я подумал: Мел, может быть, и не такая опытная и известная, как Антон, но она будет настоящим слоном в посудной лавке – и именно им она и стала. Как только мы стали с ней работать, ситуация с прессой изменилась.

Радовались ли вы, когда группа начала набирать популярность во Франции?

Ну, это была тяжелая работа, потому что мы были менеджерами группы, а еще мы были лейблом, так что мы делали все. Я пытался поддерживать отношения со всеми лицензиатами. Америка сильно на меня давила, мне говорили: «Мы, блин, вообще-то, дали вам денег, на которые вы это все смогли сделать». В общем, Гай [Осири] постоянно висел на телефоне: «Вы должны вернуться, вы должны сделать то, вы должны сделать это». Но больше всего Гая раздражало, что когда в Великобритании начало реально что-то получаться, Maverick остались не у дел. Помню, я приехал в офис Maverick, когда мы уже получили здесь золотой альбом, а он до сих пор считал их юной незрелой группкой, которую когда-то подписал. И он по-прежнему нам говорил: вы должны сделать это, то и вон то, но все это совершенно не соответствовало нашим глобальным планам.

Вы побывали на каком-нибудь из концертов в важном турне с Chili Peppers и Foo Fighters?

Это стало отличной кривой обучения для группы. Мэтт и ребята узнали, как все делается по-настоящему, как живет другая половина мира и как вообще гастролировать по Америке. Вернулись они оттуда практически совершенно другой группой. А потом мы начали разбираться с технической командой. Мы с Деннисом решили, что тут можно сделать две вещи: мы поначалу не могли себе позволить нормальную команду техников, потому что финансировали группу, по сути, вдвоем, так что решили возить их по гастролям с местными ребятами из Тинмута, которым они доверяли. Если честно, команда была разношерстная, но мы справились. На самом деле это им не особо мешало, потому что первые гастроли были буквально по туалетам, и сам факт наличия команды техников уже, если честно, был для них роскошью, потому что у большинства групп даже такого не было. Они были не лучшими, но, думаю, когда мы переросли их, то заменили как раз вовремя. Мы двигались вперед, как всегда.

Как вы справлялись с затратами? Мэтт постоянно что-то разбивал в приступах раздражения.

Мы с Деннисом постоянно искали новые эндорсерские договоры! С этим никогда не было просто, но, к счастью, тогда у нас эндорсерских контрактов было много. Жалоб нам особых не поступало, но были времена, когда я получал гастрольный бюджет и думал: «Блин, как мне с этим-то разобраться?» Каждый лицензиат на каждой территории должен был оплачивать свою часть бюджета. Так что французы платили, когда Muse гастролировали во Франции. Вот так мы все продумали, чтобы группа могла просто ехать и играть. Поскольку нам удавалось вписаться на разные гастроли на разогрев, все всегда спрашивали, особенно в ранние дни: «Как, блин, им это все удалось заполучить?» Помню, парень, который подписал контракт с Foo Fighters в Америке, спросил у меня: «Я не понимаю, как тебе удалось вписать свою группу сюда на разогрев, они, блин, моя группа, а я не смог поставить к ним на разогрев другие свои группы! Как, блин, у тебя это получилось?»

 

Глен Роу

Когда вы начали работать с Muse?

Когда вышел Showbiz. На гастроли я с ними не ездил до второго альбома, но много им помогал. Бывал на куче фестивалей. Я тогда работал на Zildjian и, по-моему, услышал их по XFM. Не знаю, как это получилось, но я подумал, что они очень крутые, так что пошел к своему начальству в Zildjian и сказал: «Этот барабанщик потрясающий». Я познакомился с Домом, помог ему подписать контракты на барабаны и постепенно начал по мелочи помогать группе на концертах. В ту пору я уже покончил с гастрольной карьерой. Я работал на Manics, а через них попал в Zildjian, а Дому нужен был на гастролях кто-нибудь, кто разбирался бы в барабанах. По-моему, официально я начал работать в турне Plug In Baby.

Какие они были как люди?

На самом деле совершенно нормальные, но очень сплоченные. По-моему, именно тогда я подумал, что Muse – настоящая группа в «классическом» понимании; я увидел их групповой менталитет и крепкую дружбу. Я таких групп еще не видел; я до сих пор работаю с группами, которые говорят: «Мы настоящая банда», хотя это на самом деле не так. Знаете, я помню, как Дом и Мэтт щекотали друг друга и смеялись, как долбаные школьники!

Они очень близки, да?

Помню, поначалу мне это казалось даже странным. Ну, я, наверное, думал, «о, как мило», но они даже сейчас проводят столько времени друг с другом, сколько могут. Мэтт сейчас уже здесь не живет, так что стало посложнее, но так странно видеть, что они по-настоящему живут жизнью друг друга, они росли вместе, когда рано умер отец Криса… В их жизни на самом деле много общего. И они все друг другу помогают. Они знают, когда кто-то из них в плохом настроении, и тогда они ненадолго его изолируют, а все остальные работают как обычно. Трио – это вообще обычно не очень удачный состав для группы, обычно кто-то один отдаляется от остальных, но с Muse так не было.

На тех гастролях с ними работала довольно неопытная техническая команда, вроде приятелей из Тинмута?

Рик работал на сцене. Рик получил работу, потому что он был звукорежиссером не то в «Каверне», не то в каком-то другом местном заведении, и вроде как однажды высказал им все, что о них думает. Они разбивали свои инструменты даже в первые годы существования группы, и Рик говорил, что реально на них наорал после того, как они разбили чьи-то микрофоны. Ну, знаете, что-то такое: «Хватит уже, блин, это делать, это не детская площадка, это реально серьезно, если хотите стать серьезной группой, надо вкалывать». В общем, тогда Рик работал на сцене, а один из их местных приятелей по имени Алан продавал футболки, и они ездили в задней части гастрольного автобуса. Они всегда чувствовали, что это будет очень круто, но никогда не боялись – им просто казалось, что они делают все то же самое, что и нормальные группы. Это было очень странно, даже страшновато немного. Мы с Мэттью всегда хорошо общались – мы оба Близнецы, а в детстве были гиперактивными; я понимал, через что ему приходится пройти. Его мозги крутились со скоростью четыре миллиона миль в час, так всегда было. Его мама рассказывала истории про детство, он всегда был таким. Он вообще не поменялся – очень умный парень, который творит потрясающие вещи.

Каково было с ними гастролировать? Тяжело?

В ранние дни они разбивали оборудование из-за раздражения. Техники поначалу у них были хреновые. Дэн, один из ребят, давал им совершенно расстроенную гитару, и Мэтт ее просто разбивал, типа, «как мне вообще хотя бы начинать играть?». Или его педалборд переставал работать. Поскольку он пытался постоянно сделать что-то технически навороченное, не имея для этого бюджета, у него никогда ничего не получалось. Педалборды были слишком сложными, не работали как надо, и он очень злился, после чего приходилось урезать набор. Потом все стало сложнее, и они начали крушить все подряд, а мы обрывали телефоны компаний, с которыми у нас были эндорсерские договоры, и говорили: «Дом тут пробил дырку в большом барабане, вообще, на самом деле, тут вся установка разломана, можете нам завтра привезти новую?», или брали аппаратуру в аренду. Все устаканилось, когда у нас наконец-то появились хорошие техники, с реальной, почти военной дисциплиной, потому что если на сцене было хоть что-то не идеально, группа разносила ее на хрен. В общем, когда у нас появились хорошие гитарные техники, они отлично понимали, что если что-то испортят, то завтра концерт будет вдвое сложнее, и старались ничего не портить.

Вы ездили на гастроли с Chili Peppers в США?

Нет, но я помню, как встретился с ними после возвращения, вот тогда-то они по-настоящему изменились в своих живых выступлениях. До этого Мэтт был малоподвижен и в основном сосредоточен на пении, но потом съездил в Америку, выступил вместе с Foo Fighersи вот после этого начал скакать по сцене и сходить, блин, с ума. Это было словно глотком свежего воздуха; они поняли, чтó можно делать и как веселиться на сцене, и вот тогда он стал тем самым Мэттом Беллами. Он взлетел.

Вы видели истеричных фанатов, особенно во Франции?

Ага. Oui FM очень поддерживали группу. Всерьез ее продвигали, считали, что открыли ее для себя. Мы приезжали на радиостанции в гребаном Бенилюксе, а снаружи собиралось по шестьсот человек, потому что в некоторых регионах Европы Muse была просто культовой, а детишки чувствовали связь с Мэттом. Магазинные концерты в Японии и Франции были безумными. Это странно, потому что обычно группа достигает большого успеха в одной стране, потом едет куда-нибудь еще, а там или тот же уровень, или куда меньше. Но вот у Muse постоянно были истерические перепады. Приезжаешь в соседнюю страну, и там все нормально, а потом едешь в тот же город через четыре месяца, а там все как с ума посходили.