Вернемся на планету Марка. Изменчивую планету-кунсткамеру, в каждом уголке которой тебя ожидает нечто, наличие чего ты даже не можешь предположить. Иконы на полке книжного шкафа прислонены к альбомам с коллекциями детской порнографии. Эсэсовская форма висит в шкафу рядом с арабской галабией. Старое полированное пианино превращено в бар, набитый абсентом и вином.

Марк – многоликий император этой затейливой, как балаган, планеты. Каждый день он рождается заново, чтобы стать медиумом или финансовым аналитиком, писателем или бизнесменом, журналистом-компроматчиком или специалистом по иглоукалыванию.

Агент спецслужб…

Пресс-секретарь…

Член экстремистской организации…

Черный рейдер…

Нигилист…

Бисексуал…

Мистик…

Консультант по связям с общественностью…

Продюсер…

Палач…

Монах в миру…

Частный детектив…

Коллекционер…

Телевизионный критик…

Охотник за сокровищами…

Провокатор…

Эротоман…

Абсентист…

Кулинар…

Режиссер порнофильмов…

Романтик…

Декадент…

Бандит…

Репетитор…

Киллер…

Издатель…

Эстет…

Путешественник…

Художник…

Юрист…

Криэйтор…

Он уже прожил, наверно, тысячи жизней и продолжает проживать новую едва ли не каждый день. Просыпаясь в его постели, я каждый раз не знаю, с какой из тысяч ипостасей Марка мне придется иметь дело. Это Планета-Тысячи-Превращений-Марка. Как я ее называю. И здесь не приходится скучать.

…Однажды ночью я просыпаюсь оттого, что мне становится холодно, и я понимаю, что рядом нет Марка. Тишину пустой квартиры нарушает судорожное дребезжание старого холодильника и придушенный трубами шум текущей воды и канализационных стоков. Я встаю с постели и, завернувшись в одеяло, осторожно ступаю по холодному обшарпанному паркету.

В свете желтого уличного фонаря, бьющего в окно, я вижу Марка, который скрючившись сидит у батареи и выглядывает в узкую полоску-просвет между спущенными жалюзи и подоконником.

– Пригнись, пригнись… – шепчет испуганно Марк.

Я ползу к нему по обшарпанному паркету, ощущая голыми коленками многочисленные острые песчинки и крошки, валяющиеся на полу.

– Что случилось? – спрашиваю я весело, полагая, что Марк готовится к своему очередному превращению, например в частного детектива или скрывающегося от слежки члена боевого крыла террористической организации.

– Они нашли меня! – Марк берет меня за шею и приближает мою голову к амбразуре между жалюзи и холодным белым подоконником. – Смотри! Видишь тонированную машину на другой стороне улицы? Вон там, с работающим двигателем.

Действительно, неприметная машина с затемненными стеклами и выключенными фарами стоит на улице. Выхлопная труба выдыхает в осенний воздух теплые ядовитые пары.

– Они стоят так уже третью ночь. Может быть, и дольше. Просто я заметил это позавчера. – Марк свистящим шепотом произносит слова. – Приезжают, когда уже стемнеет, встают напротив моих окон и стоят так почти до утра. Никто не выходит. Только курят иногда внутри, приоткрыв окно.

– Кто это?

– Возможно, федералы. А может быть, и нет. – Марк не шутит. – Я занимался одним делом, к которому имеют отношение очень крутые ублюдки со связями во власти. Они банкротят предприятия, отмывают миллиарды, организуют заказные уголовные дела… Там целый клубок интересов. И кое-кого мы серьезно задели. Но я не думал, что они доберутся до меня…

– Чего они от тебя хотят?

Марк держится за батарею.

– Я не знаю. Может быть, просто напугать. А может быть, завалить.

– Что ты будешь делать?

Марк долго дозванивается до кого-то по мобильному телефону и объясняет, что за ним следят. Он говорит: «Это серьезно». Он говорит: «Вы обещали помочь, если возникнет такая ситуация». Он делает ударение на словах «ВЫ» и «ОБЕЩАЛИ». Он долго слушает чей-то журчащий, как канализационная труба, голос в трубке. Он говорит: «Хорошо, я не буду выходить и позвоню, если что-то произойдет». Марк уползает в темноту и возвращается с открытой бутылкой вина. Мы сидим до утра возле теплой батареи, время от времени выглядывая в окно, за которым стоит темная машина. Иногда сквозь тонированные окна видно, как в машине загорается свет или вспыхивает огонек зажигалки.

Я прижимаюсь к теплому телу Марка. Мы передаем бутылку друг другу. Я смотрю в темноту, где в отсветах уличного фонаря желтеют бока и углы несуразных шкафов и различных предметов.

– Марк, каким ты был в детстве?

Каким-то внутренним чувством я улавливаю, что Марк несколько секунд выбирает одну из личин, которую собирается надеть.

– Хулиганом был. Уличной шпаной. Прогуливал школу, воровал сигареты, курил. Изводил родителей.

– Ты врешь, Марк… – устало отвечаю я. – Ты не похож на хулигана. Ты похож на тихого домашнего мальчика, которому не хватало игр и приключений. И вот теперь ты наверстываешь упущенное…

– Я не буду тебе ничего доказывать. Думай как хочешь… – огрызается Марк.

– Расскажи о своей семье, Марк, – не унимаюсь я. – Кто твои родители? Они живы? Почему ты не общаешься с ними?

Марк вздыхает, как будто его заставляют делать что-то тяжелое и неприятное.

– Мои родители – обычные люди. Очень простые и наивные. За всю свою жизнь они ничего не заработали и не достигли. Таких, как они, миллионы. Они хотели, чтобы и я стал таким же. Но я не хотел. Не знаю, как так получилось. – Марк делает долгую паузу. – Не общаемся потому, что так для всех лучше. Когда мы жили вместе, мы только издевались друг над другом. Постоянные истерики, скандалы, сердечные приступы у матери по поводу малейшей моей задержки или любой неприятности в жизни… Я их ненавидел. Мой отец неплохой человек, но он стал обычным алкоголиком. Больше всего на свете я хотел прикончить отца. Однажды, когда он не пришел ночевать и у матери случился очередной сердечный приступ, я нашел его в гараже. Он напился до беспамятства и валялся прямо на капоте свой старой машины, пуская слюни и сопли. Я схватил стоящую в углу щетку с длинной деревянной ручкой и вломил ему поперек спины. Он завизжал, как боров, но так и не встал. Тогда я огрел его еще несколько раз. Когда он пришел в себя, я схватил его за воротник и потащил к люку, ведущему в подвал. Подвал был глубокий, с бетонным полом и отвесной железной лестницей. Я повалил его на пол, просунул голову и плечи в дыру люка и держал так несколько минут. Я не боялся, я просто думал, сдохнет он или нет, если я сброшу его вниз, или будет лучше просто зарубить его топором. И я бы, наверно, сделал это, но прибежала мать, начала орать и плакать и оттащила меня от него. Ну вот… – Марк снова замолчал. – Я бы точно убил его рано или поздно. Но потом я уехал. И все как-то нормализовалось. Чем меньше видишься с родителями и вообще с родственниками – тем больше их любишь… И они тебя.

Мы замолкаем надолго и сидим в темноте, до тех пор пока уродливые шкафы не обретают свои реальные очертания. Машины за окном уже нет. Я сплю на плече у Марка и чувствую, как он осторожно несет меня, сонную, в постель и, прижавшись ко мне, гладит рукой мои волосы.

Планету Марка наполняет множество неожиданных и непонятных вещей, никак не связанных друг с другом. Щипцы для колки сахара. Литые старинные керосиновые лампы. Стеклянные шарики. Чемоданчики с непонятной техникой, похожей на портативные радиостанции. Старые пластинки. Связки ключей. Фотоаппараты. Гиря. Банка с болтающимся в спирте внематочным плодом.

После эпизода с черной машиной под окнами в квартире Марка появляются винтовка и пистолет. Винтовку он кладет под диван. Черный пистолет, который выглядит как игрушка, Марк оставляет на самой верхней полке в ванной. Чтобы найти его там, нужно встать на бортик ванны.

…Когда я возвращаюсь домой после съемок, Марк смотрит один из фильмов о Ганнибале Лектере. Он пересматривает их сотни раз. Особое удовольствие доставляет Марку ужинать и одновременно смотреть «Молчание ягнят» или «Ганнибал», в котором доктор Лектер скармливает федеральному чиновнику его собственные мозги. Марк гурман, и для такого ужина он готовит какие-то невообразимые блюда из мяса или потрохов. Иногда даже из мозгов. Я надеюсь, что все это он покупает в магазине или на рынке. Я уже выучила наизусть фразы из этих фильмов. «Из чего это приготовлено?» – наигранно спрашиваю я у Марка, дегустируя его очередной кулинарный шедевр. Он загадочно улыбается и произносит реплику доктора Лектера: «Если я скажу, вы не станете есть». На самом деле я не удивлюсь, если Марк когда-нибудь действительно соберет гостей и накормит их человечиной. Я уверена, что на Планете-Тысячи-Превращений-Марка рано или поздно любой приходит к необходимости стать Ганнибалом Лектером.

Планету Марка населяют люди, которые, кажется, взяты из сценариев артхаусных фильмов. Они курят и громко ругаются матом. Они могут молчать часами. Они одеты в барахло, взятое напрокат в театральной костюмерной. Для них не существует ни часов, ни времени суток. Уголовники; свихнувшиеся миллионеры; попы-расстриги; сумасшедшие гении; солдаты с «чеченским синдромом»; алкоголики-режиссеры; уличные певцы; мутные личности с одинаковыми лицами, одетые в строгие серые костюмы; поэты; скинхеды; драгдилеры; коротко стриженные парни с жестокими подбородками; манерные педерасты с депутатскими значками на лацканах итальянских костюмов; угрюмые небритые мужчины с печальными глазами и ворохом пронзительных жизненных историй; тонкие призрачные девушки в джинсах и кедах, смотрящие на мир сквозь холодный скандинавский голубой лед; молодые люди из картин Педро Альмодовара; огромные, раздутые, как водяные пузыри, существа с бритыми головами, приезжающие на больших черных джипах; подростки с глазами стариков и старухи в изящных шляпках с вуалетками.

…В солнечный осенний день Марк тащит меня на улицу. Он покупает шоколадку и ведет меня на старое монастырское кладбище. Гуляя среди могил, Марк скармливает мне шоколадку и сам с удовольствием растапливает во рту маслянистые черные пластинки. Марк останавливается возле старинных мраморных надгробий и саркофагов и с улыбкой читает эпитафии.

На вкопанных в землю желтых столбах висят таблички-указатели, которые особенно веселят Марка.

«Ряд 9, место 72. Княгиня Голицына. В ее салоне бывали Пушкин и Вяземский. Салон княгини в Петербурге с начала XIX века привлекал самые блестящие умы России. Его посещали многие французские эмигранты. Княгиня блистала на балах и была прозвана Ночной княгиней».

Марк смеется.

– Не кладбище, а бутик! Представь, что лет через сорок где-то будут лежать обладатели VIP-карточки клуба «Дягилев», а кто-то будет ходить и читать, как они блистали друг у друга на кокаиновых вечеринках и дружили с Сергеем Гулливером, Денисом Симачевым и Илиасом Меркури или Никасом Сафроновым. Ты думаешь о смерти? – неожиданно спрашивает Марк.

Мне почему-то очень неприятно думать, что меня может размазать по дороге какой-нибудь обдолбанный укурок или что мои кишки разлетятся по стенам вагона метро при взрыве чьей-то самодельной бомбы. Хотелось бы чего-то другого…

Мы молча идем по дорожкам, разбрасывая ногами опавшие желтые листья. Почерневшие мраморные ангелы и скорбные мадонны с преклоненными головами украдкой наслаждаются особой прозрачностью осеннего воздуха и холодным осенним солнцем. На границе кладбища и пустого монастырского сада Марк останавливается, берет мою ладонь и надевает на палец белое кольцо с прозрачным, похожим на застывшую слезу камнем.

– Будь моей женой. Давай хотя бы попробуем?

Я не бросаюсь ему на шею и не кричу, как героиня какого-нибудь фильма. Марк видит мои растерянно хлопающие удивленные и смущенные глаза. Он улыбается. И я просто целую его. Я думаю: Марк, я надеюсь, ты понимаешь, что все это шутка. Тебе нравится мое нежное, детское, покрытое золотистым пушком тело, ты любишь мои пухлые губки и наивные глаза маленького олененка. Но ты же не выдержишь того, что я буду постоянно просить у тебя денег на одежду, не сможешь ходить со мной в рестораны, у тебя не хватит денег и терпения потакать моим капризам и желаниям…

Мы идем молча, улыбаясь и время от времени бросая друг на друга смущенные взгляды, как будто играем в какую-то детскую игру.

На планете Марка все время идет война, с кем-то или с чем-то, неважно. Война за деньги. Война с самим собой. Война с теми, кто, по мнению Марка, разворовал страну. Война с безвкусицей. Война за тишину. Война за любовь.

Съемная квартира Марка находится на втором этаже серого кирпичного дома с тремя темными подъездами без лифта. Желтые окна квартир по вечерам светятся тусклым светом, вызывающим приступ тоски и тошноты. А на первом этаже прямо под окнами квартиры, в которой обитаем мы с Марком, находится продуктовый магазин, куда с утра до ночи весь район ходит покупать мороженые пельмени и дешевое бухло. Каждый раз, когда очередной перекошенный от этанола мужик или оплывшая баба в надетом поверх цветастого потного халата пальто заходит в быдловской супермаркет, здоровенная железная дверь на пружине с грохотом ударяет по железному косяку. Мы с Марком знаем о каждом входящем в магазин и можем сосчитать, сколько десятков человек ежедневно бывает там.

Хлопанье дверью начинается с самого утра и заканчивается только ночью. Когда грохот заполняет все сознание и становится невозможно думать о чем-то другом, я спрашиваю:

– Марк, почему ты живешь в этой помойке? Почему ты не снимешь другую, более приличную квартиру? Почему ты не купишь квартиру: ты же взрослый мужик?

Мои вопросы заводят Марка, и он разражается очередным монологом про врагов России, которые не дают нормально жить таким, как он.

– Ты ничего не знаешь о жизни, – говорит Марк. – Ты хочешь всего и сразу, а так не бывает. Десятки тысяч людей вообще снимают углы.

Когда грохот достает уже и Марка, он хватается за телефон, звонит в магазин и угрожает самыми страшными карами. Иногда это помогает, и магазинные работники привязывают к двери тряпку, которая смягчает удар. Но к середине дня тряпка перетирается, рвется, и в голове снова начинает работу невидимая кузница.

Когда Марк не выдерживает, он идет в ванную с ведром, наполняет его водой и выливает на пол под кухонной мойкой.

– Там есть щель между плитами, – говорит Марк. – Она находится прямо над отделом, где у них стоит бытовая химия.

Вода быстро уходит сквозь пол. Марк наливает второе ведро и снова выплескивает под мойку. Через несколько секунд снизу слышатся взволнованные голоса, а потом там что-то двигают и переставляют. Марк идет в ванную, чтобы наполнить еще одно ведро. Когда пять ведер вылиты на пол и окна маленькой кухни запотевают от влаги, Марк берет трубку телефона и снова звонит в магазин.

– Я живу над вами, и это я заливаю вас водой. И буду заливать до тех пор, пока вы не поставите на дверь бесшумный закрыватель или резиновую прокладку.

Война на планете Марка продолжается и ночью. За окном спальни один за другим куда-то едут тяжелые грузовики, которые, видимо, везут снаряды или продовольствие. Они рычат двигателями, гремят притороченными к бортам цепями и ведрами, подпрыгивают всем своим содержимым на ухабах и «лежачих полицейских». Дребезжат оконные стекла. Гул мчащегося на передовую груженого транспорта отдается от стен комнаты, влетает в сны, разгоняет первую самую сладостную дремоту после неспокойного тяжелого дня. Все окна в этой съемной норе выходят именно на ту улицу, по которой едут грузовики и идут, видимо в наступление, с диким ором и битьем бутылок обитатели рабочих районов. Поэтому спрятаться от войны, которая гремит на планете Марка, нельзя. Можно только накрыть голову подушкой и уткнуться в угол, чтобы хоть ненадолго заснуть и забыть, что ты живешь.

На планете Марка никогда не наступает завтра. Здесь вечноесейчасс непрекращающейся борьбой с неблагоприятными обстоятельствами и постоянная война всех против всех. В один из обычных дней – внизу хлопает дверь, за пыльным окном грохочут машины, но мне не хочется думать об этом, а хочется сидеть вместе с Марком за столиком кафе, пить ароматный напиток и смотреть, как ленивое солнце ласкает крыши, – я говорю Марку:

– Хочу детей! Марк, давай заведем ребенка. Ты будешь хорошим отцом, потому что с тобой всегда будет интересно. Наверно, я не смогу быть такой же хорошей матерью… Но я буду стараться. Я все сумею. Давай создадим настоящую семью, Марк!

Марк усаживает меня к себе на колени, обнимает и молчит. Наконец он произносит:

– Мне тоже хотелось бы иметь детей, но иногда я думаю о том, что это эгоистично и жестоко, приводить ребенка в наш безумный мир. Если бы у меня была возможность выбора, я бы не хотел рождаться в наше время и на нашей планете…

Снова грохот двери и рев грузовиков за окном. Я становлюсь такой чуткой, что слышу, как течет сверху вниз по канализационным трубам концентрированная смесь фекалий и мочи, как за стеной глухо и безразлично переругиваются немолодые и нетрезвые мужчина и женщина, как отсыхают от стен блеклые обои, как в кастрюльках булькают и испускают кислый запах дешевые пельмени… Я прикрываю ладонью губы Марка.

– Нет, нет, Марк! Лучше молчи! Не нужно ничего говорить… – Стоя посреди комнаты, я пытаюсь докричаться до него. – Прекрати этот спектакль, Марк! Засунь в задницу свои проповеди. Хоть раз позвони своим родителям и скажи им, что ты их ЛЮБИШЬ! Но даже если ты этого не сделаешь, они все равно знают, что у них есть сын, и уверена, что они счастливы. Подумай о том, что было бы, если бы они рассуждали, как ты?

Сидя на продавленном диване с выгоревшей обивкой, Марк продолжает снисходительно улыбаться в ответ на мои слова.

– Ты сама еще ребенок. И дети для тебя – это очередная игрушка. – Марк, как всегда, спокоен и рассудителен. – А ты представь, что тебе придется не спать ночами, вытирать грязную задницу, стирать обгаженные пеленки. Да и вряд ли мы сейчас можем позволить себе иметь ребенка: нужно встать на ноги. Давай подождем еще пару лет, а там посмотрим… Мы не готовы.

Но я не хочу его слушать.

– Это ты не готов, Марк! Только ты! Конечно, я ребенок. Но в моем возрасте это не так страшно, как в твоем. – Я чувствую, как саднит горло и режет глаза. – Ты же великовозрастный мальчик, который играет в игры. Ты живешь в этом клоповнике и убеждаешь самого себя в том, что это нормально. Ты боишься заводить детей и создавать семью, потому что для этого нужно быть взрослым: зарабатывать деньги, нести ответственность за своих близких…

Марк не дает мне договорить. Вскочив с дивана, он стремительно проносится мимо меня в коридор и остервенело сует ноги в ботинки. Перед тем как хлопнуть дверью, он зло выплевывает:

– Деньги! Деньги! Деньги! Ты повернута на деньгах! А это – дерьмо! У меня есть все, что мне нужно. И я не собираюсь тратить свою жизнь на ваши сраные деньги!

Звуковые волны от удара захлопнутой двери еще некоторое время расходятся по квартире. Я сижу на полу, вытирая глаза и растирая лоб, словно хочу, как фокусник, чтобы в моей голове растворился какой-то предмет, находящийся под моими пальцами. Но там только влага от крупных, как стразы, слез.