Глава первая

Этим тихим утром жалкая выжженная деревня, некогда бывшая процветающим городом, столкнулась с двумя не связанными друг с другом, но очень серьезными проблемами, которых не заметил ни один из жителей.

Со всех сторон раздавался стук молотков и дребезжание пил. Люди деловито перекликались друг с другом. Теплый ветерок разносил запахи дыма, смолы и компоста. Работа кипит, ведь ею движет чувство обновления – а может, даже надежды. Беспощадно жаркое лето, до которого оставался месяц-другой, еще не выжгло дикие розы чероки, обильно распустившиеся вдоль заброшенных железнодорожных путей, а небо было высоким и лазурным, как яйцо малиновки, – такое небо бывает в здешних краях лишь в последние недели скоротечной весны.

Возбужденные резкой сменой режима и возможностью постройки нового демократического общества на руинах чумы, жители города Вудбери в штате Джорджия – в прошлом крупного железнодорожного узла в пятидесяти милях к югу от Атланты, ныне сократившегося до нескольких опаленных пожаром зданий среди разбитых, растрескавшихся и забросанных мусором дорог, – воспроизводили сами себя, как спирали ДНК, формируя более крепкий и более здоровый организм. Лилли Коул сыграла не последнюю роль в этом возрождении. Худенькая, миловидная, закаленная в боях молодая женщина с выцветшими на солнце рыжевато-каштановыми волосами и острым подбородком поневоле стала лидером этого поселения.

Теперь ее голос был слышен в каждом квартале, он разносился над городом, сильный и властный, пролетая над верхушками дубов и тополей, растущих вдоль аллеи к западу от гоночного трека. Из каждого открытого окна, из каждого переулка, из каждого закоулка арены прекрасно было слышно ее речь, в которой она предлагала гостям небольшой поселок с пылом риелтора из Флориды, желающего продать клиенту дом с видом на море.

– Сейчас защищенная зона не слишком велика, если честно, – рассказывала она неизвестному слушателю, – но мы планируем расширить ее и перенести вон ту стену на один квартал севернее, а вот эту – на два-три квартала южнее, так что в итоге у нас получится город внутри города, безопасное место для детей, которое однажды, если все будет хорошо, станет полностью замкнутым и автономным районом.

Пока звонкий голос Лилли эхом отражался от стен и трибун грунтового гоночного трека, где когда-то царило безумие в форме кровавых маршей смерти, застрявший за сливной решеткой человек повернул на звук свое обугленное лицо, сделав это с механической резкостью спутниковой тарелки, принимающей сигнал из космоса.

Некогда жилистый фермер с мощными мускулами и густой копной соломенных волос, этот обожженный оживший труп оказался зажат в сломанной канализации во время хаоса и пожара, которые еще недавно бушевали в городе, и остался там практически на неделю, барахтаясь незамеченным в насквозь провонявшем темном коллекторе. По его синюшному мертвому лицу и истрепанному джинсовому комбинезону – ткань была такой старой и грязной, что ее с трудом можно было отличить от разлагающейся плоти чудовища, – ползали мокрицы, жуки и клопы.

Этот отбившийся от стада ходячий, который раньше был одним из жестоких гладиаторов, блиставших на арене, окажется первым из двух весьма неприятных обстоятельств, совершенно не замеченных ни одним из жителей города, включая Лилли, чей голос становился все громче с каждым шагом к треку, пока кто-то нетвердой походкой следовал за ней.

– Теперь, наверное, вы задаетесь вопросом: «Мне привиделось или в этом городе и правда украдкой приземлилась гигантская летающая тарелка?» На самом деле перед вами Гоночный трек ветеранов Вудбери – полагаю, вы сочтете его очередным пережитком счастливого прошлого, когда люди по пятницам мечтали лишь о ведре жареных крылышек и треке, полном гоночных машин, на которых шоферы то и дело подрезали друг друга, загрязняя атмосферу. Мы до сих пор не решили, что с ним делать дальше… но из него, пожалуй, получится прекрасный парк.

Мертвый фермер в зловонном канализационном коллекторе изошел слюной при приближении свежего мяса. Его челюсти задрожали и принялись с громким треском клацать, он уперся в стену и слепо уставился на дневной свет, проникающий сквозь решетку. Через узкие щели в крышке люка мертвец заметил приближающиеся тени семерых человек.

Тут ходячий случайно поднял правую ногу и попал стопой в трещину между старыми плитами.

Мертвецы не умели карабкаться по стенам и не имели иных целей, кроме поглощения пищи, и иных чувств, кроме голода, но в этот момент неожиданно появившегося упора ходячему хватило, чтобы неосознанно поднять свое тело и приблизиться к искореженной решетке, сквозь которую он не так давно попал внутрь. Как только его мутные белые глаза оказались на одном уровне с проемом, мертвец устремил свой дикий взгляд на ближайшего к нему человека – на маленькую девочку в лохмотьях. Ей было лет восемь или девять, ее перепачканное лицо было серьезно. Девочка деловито шагала рядом с Лилли.

На мгновение ходячий в канализации сжался, как пружина, и испустил низкий рык, похожий на тарахтение двигателя. Его мертвые мускулы задергались, получая рефлекторные сигналы от ожившей нервной системы. Его почерневшие губы разомкнулись, и он обнажил грязные зеленоватые зубы, пожирая жертву молочно-белыми глазами.

– Рано или поздно до вас все равно дойдут слухи, – говорила Лилли своим изможденным слушателям, проходя возле решетки. Ее туристическая группа состояла из одной семьи, семьи Дюпре, в которую входили исхудавший отец лет сорока, назвавшийся Келвином, его потрепанная жизнью жена Мередит и трое маленьких голодранцев Томми, Беттани и Лукас двенадцати, девяти и пяти лет. Накануне вечером клан Дюпре пересек границу Вудбери на помятом и проржавевшем «Форде Эл-Ти-Ди». Все они умирали и сходили с ума от голода. Лилли впустила их. Вудбери нужны были люди – новые жители, новые работники, способные помочь в восстановлении города и в тяжкой задаче постройки здорового общества. – Поэтому мы обо всем расскажем сами.

Лилли сделала паузу. На ней были толстовка Технологического института Джорджии и драные джинсы, руки ее лежали на портупее. Ей было лишь немного за тридцать, но весь ее вид говорил о том, что повидала она немало. Рыжевато-каштановые волосы Лилли были собраны в тугой хвост, ее карие глаза блестели, в них светились мудрость и спокойствие закаленного воина. Она оглянулась и посмотрела на седьмого человека в их группе.

– Боб, расскажешь о Губернаторе?

– Уж лучше ты, – улыбнувшись усталой улыбкой, ответил мужчина постарше. Его лицо было исчерчено морщинами, темные волосы зачесаны назад, пропитавшуюся потом рубашку защитного цвета пересекал патронташ. Боб Стуки был высок и крепок, но нес на себе несмываемую печать бывшего пьяницы, коим он и был. – Ты в ударе, малышка Лилли.

– Ладно… Что ж… Большую часть года, – начала Лилли, по очереди встречаясь глазами с каждым из Дюпре и тем самым подчеркивая важность своего сообщения, – этот город, Вудбери, был в руках крайне опасного человека по имени Филип Блейк. Его все называли Губернатором, – она тихонько усмехнулась, и в этой усмешке промелькнуло отвращение. – Знаю, знаю… Та еще ирония, – она вздохнула. – В общем… Он был истинным социопатом. Параноиком. Ненормальным. Но он умел решать вопросы. Мне горько это признавать, но… Многим из нас он казался неизбежным злом – по крайней мере, некоторое время.

– Простите… э-э… Лилли, верно? – Келвин Дюпре выступил вперед. Невысокий светлокожий мужчина с крепкими мускулами полевого работника, он был одет в грязную ветровку, которая, казалось, служила фартуком какому-то мяснику. Его глаза были ясны, открыты и полны тепла, несмотря на его сдержанность и бог знает сколько месяцев изнурительных скитаний по окрестным лесам. – Я не очень понимаю, как это относится к нам? – он взглянул на жену. – Поймите меня правильно… Мы, конечно, ценим ваше гостеприимство и все такое, но к чему вы клоните?

Его жена Мередит разглядывала тротуар, кусая губы. Кроткая миниатюрная женщина в изодранном сарафане, она не сказала и трех слов – только «хм-м» и «ага» – с момента появления семьи Дюпре в городе. Накануне вечером их покормили, после чего Боб оказал им первую помощь и отправил всех отдыхать. Теперь Мередит переминалась с ноги на ногу, ожидая, пока Келвин исполнит свой патриархальный долг. Позади нее топтались дети – испуганные, потрясенные, ничего не понимающие. Девочка Беттани стояла совсем рядом со сломанной решеткой канализации и посасывала большой палец, держа под мышкой старенькую куклу. Она не замечала двигающуюся внизу тень.

Несколько дней распространявшуюся из канализации вонь – характерную вонь протухшего мяса ходячего – принимали за смрад застоявшихся нечистот, а тихие хрипы – за эхо тарахтящего генератора. Теперь живой труп сумел просунуть скрюченную руку сквозь просвет в решетке и полуразложившимися пальцами пытался дотянуться до подола платья девочки.

– Я понимаю ваше замешательство, – сказала Лилли Келвину, встретившись с ним глазами. – Вы нас не так давно знаете. Но я просто подумала… понимаете… Политика гласности. Губернатор использовал эту арену для… ужасных вещей. Здесь проходили бои гладиаторов с кусачими. Мерзкие битвы во имя развлечения. Некоторые жители до сих пор немного нервничают из-за этого. Но теперь мы отвоевали город и предлагаем вам убежище, безопасное место для жизни. Мы приглашаем вас остаться. Навсегда.

Келвин и Мередит Дюпре снова переглянулись, после чего Мередит опустила глаза и с трудом сглотнула. У Келвина на лице было написано странное чувство – почти тоска, почти вожделение. Он повернулся к Лилли и начал говорить:

– Лилли, это очень щедрое предложение, но скажу честно…

Вдруг раздался скрежет ржавой решетки, маленькая девочка закричала от ужаса, и все бросились к ней.

Боб выхватил револьвер калибра 357.

Лилли уже была на полпути к ребенку.

Время, казалось, остановилось.

Эпидемия началась почти два года назад, и с тех пор изменение поведения выживших происходило так медленно, так постепенно, так трудноуловимо, что его было практически невозможно заметить. Залитые кровью первые дни Обращения, которое сначала казалось лишь временным – и отражалось в газетных заголовках «МЕРТВЫЕ ИДУТ», «ВСЕ В ОПАСНОСТИ» и «НЕУЖЕЛИ ЭТО КОНЕЦ?», – в какой-то момент превратились в рутину, хотя никто не заметил, когда именно это произошло. Выжившие все эффективнее боролись с обрушившейся на них чумой, рубили направо и налево без задней мысли и без всяких церемоний, уничтожали мозги наступающих на них трупов всем, что попадалось под руку – сорванными со стен дробовиками, садовыми инструментами, спицами, разбитыми бокалами, семейными реликвиями с каминных полок, – пока это жуткое занятие не вошло у них в привычку. Эмоциональные травмы потеряли значение, тоска, печаль и тяжесть потерь затопили весь мир, а потом общество словно впало в оцепенение. Но солдаты знают одну скрытую истину, знают ее и детективы из убойного отдела. Медсестры «Скорой помощи», парамедики, фельдшеры – все знают отвратительный секрет: легче не становится. Все это проникает внутрь тебя. Каждая травма, каждый ужасный образ, каждая бессмысленная смерть, каждый дикий, кровавый акт насилия во имя самосохранения – все это оседает на дне человеческого сердца, пока тяжесть этого осадка не становится невыносимой.

Лилли Коул пока держалась – и в следующие несколько секунд она докажет это семейству Дюпре, – но уже была близка к срыву. Она была в нескольких бутылках дешевого бурбона и в паре бессонных ночей от полного падения духа, поэтому ей и нужно было пополнить ряды жителей Вудбери, поэтому ей и нужен был контакт с людьми, ей нужно было общество, ей нужны были тепло, и любовь, и надежда, и милосердие, и она искала их повсюду. И поэтому она озлобленно бросилась на вонючего мертвеца-фермера, когда он вырвался из коллектора и схватил маленькую дочку Дюпре за изодранный подол.

Лилли в два огромных прыжка пересекла те пятнадцать футов, которые отделяли ее от девочки, одновременно вытащив «ругер» двадцать второго калибра из небольшой кобуры у нее на ремне. Это был пистолет двойного действия, и Лилли быстро сняла его с предохранителя. Он был заряжен магазином на восемь патронов, готовых в любой момент вылететь из дула, а еще один всегда ждал своего часа в стволе – оружие было не слишком убойным, но патронов хватало, чтобы поразить цель, – и теперь Лилли на бегу поднимала пистолет, чувствуя, как зрение сужается в тоннель, пока она летит к визжащей девочке.

Мертвец из канализации вцепился скелетированной рукой в клетчатое платье Беттани, из-за чего она пошатнулась и упала на бетонный тротуар. Не переставая кричать, она пыталась отползти в сторону, но ходячий не отпускал ее и клацал зубами совсем рядом с ее кроссовкой – его грязные клыки щелкали, как кастаньеты, и он подбирался все ближе к нежной плоти левой лодыжки Беттани.

За мгновение до того, как Лилли открыла огонь, – живущие в чумном мире люди уже привыкли к моментам, когда время на секунду останавливалось, как во сне, – остальные взрослые и дети отпрянули от девочки и хором ахнули, Келвин потянулся к охотничьему ножу, висящему у него на ремне, Боб навел пистолет, Мередит закрыла рот рукой и застонала от ужаса, а мальчишки испуганно попятились, смотря на сестру огромными глазами.

К этому моменту Лилли уже оказалась рядом с ходячим и успела прицелиться из «ругера». Носком ботинка она придержала девочку подальше от опасности и одновременно поднесла ствол прямо к голове мертвеца. Кусачий все еще не отпускал подол платья Беттани, ткань рвалась и трещала, пока девочка ползла по тротуару все дальше.

Раздалось четыре быстрых сухих щелчка, пули вошли в череп ходячего.

В воздух взвилось облако кровавого тумана, фрагмент кости размером с печенье отлетел в сторону. Бывший фермер осел на землю. Из-под его раздробленного черепа во все стороны заструилась черная кровь. Лилли попятилась от разливающейся лужи, моргая и пытаясь восстановить дыхание, аккуратно опустила курок и снова поставила пистолет на предохранитель.

Беттани все еще причитала, и Лилли увидела, что рука ходячего, сведенная предсмертной судорогой, до сих пор сжимала подол ее платья. Девочка всхлипывала и глотала воздух, как будто после стольких месяцев ужаса у нее никак не получалось заплакать. Лилли подошла к ней.

– Все хорошо, милая, не смотри.

Лилли отложила пистолет и погладила Беттани по голове. Остальные столпились вокруг. Мередит опустилась на колени рядом с дочерью, а Лилли тем временем прижала руку мертвеца ногой.

– Не смотри, – она оторвала кусок подола. – Не смотри, милая.

Девочка наконец разразилась слезами.

– Не смотри, – едва слышно повторила Лилли, словно разговаривая сама с собой.

Мередит заключила дочь в крепкие объятия и тихо зашептала на ухо Беттани:

– Все хорошо, Беттани, дорогая, я с тобой… Я рядом.

– Все позади, – голос Лилли стал ниже, как будто она обращалась к себе. Она болезненно вздохнула. – Не смотри, – снова велела себе она.

И все же Лилли посмотрела.

Наверное, давно пора было прекратить смотреть на убитых ходячих, но она ничего не могла с собой поделать. Когда их мозг наконец-то умирал, когда темное влечение покидало их лица и на них возвращалось пустое забытье смерти, Лилли видела тех людей, которыми они были прежде. Она видела фермера, мечтавшего о больших свершениях. Он, наверное, получил всего восемь классов образования, а потом занялся восстановлением гибнущей фермы отца. Она видела полицейских, медсестер, почтальонов, продавцов, механиков. Она видела своего отца Эверетта Коула, лежащего среди шелковых драпировок гроба и мирно ожидающего похорон. Она видела всех друзей и любимых, которые погибли, пока чума бродила по земле: Элис Уоррен, доктора Стивенса, Скотта Муна, Меган Лафферти и Джоша Хэмилтона. Она вспомнила еще об одной жертве этого мира, как вдруг хриплый голос вывел ее из оцепенения.

– Малышка Лилли? – голос Боба. Тихий. Как будто доносящийся издалека. – Все хорошо?

В это последнее мгновение, смотря на мертвое лицо фермера, Лилли подумала об Остине Балларде, о красивом, как рок-звезда, стройном юноше с длинными ресницами, который принес себя в жертву на поле боя, чтобы спасти Лилли и половину населения Вудбери. Не был ли Остин Баллард единственным мужчиной, которого она по-настоящему любила в своей жизни?

– Лилли? – голос Боба стал немного громче от беспокойства. – Ты в порядке?

Лилли тяжело вздохнула.

– Все хорошо… Со мной все хорошо.

Она резко встала на ноги, кивнула Бобу, подняла пистолет и сунула его обратно в кобуру. Облизав губы, она посмотрела на остальных.

– Все в порядке? Ребята?

Двое мальчишек медленно кивнули, смотря на Лилли так, словно она только что набросила аркан на луну. Келвин сунул нож обратно в ножны, встал на колени и погладил дочь по голове.

– С ней все хорошо? – спросил он у жены.

Мередит кратко кивнула ему, но ничего не ответила. Ее глаза казались стеклянными.

Вздохнув, Келвин поднялся и подошел к Лилли, которая как раз помогала Бобу оттащить труп под навес, чтобы разобраться с ним позже. Она выпрямилась, вытерла руки о джинсы и повернулась к Келвину.

– Простите, что вам пришлось это увидеть, – сказала она. – Как девочка?

– С ней все будет хорошо, она не робкого десятка, – ответил Келвин и встретился с Лилли глазами. – Как вы?

– Я? – Лилли вздохнула. – Я в порядке, – она вздохнула еще раз. – Просто устала от этого.

– И не говорите. – Келвин наклонил голову. – А вы неплохо обращаетесь с пистолетом.

Лилли пожала плечами.

– Без этого теперь никуда, – она посмотрела в сторону центра. – Нужно быть начеку. В последнее время город пережил немало потрясений. Мы потеряли целый кусок стены. Еще не всех ходячих убили, но ситуация уже под контролем.

Келвин устало улыбнулся.

– Я вам верю.

Лилли заметила на шее у него цепочку, на которой висел крупный серебряный крест.

– Так что скажете? – спросила она.

– О чем?

– О том, чтобы остаться. Чтобы поселиться здесь всей семьей. Что скажете?

Келвин Дюпре сделал глубокий вдох и повернулся к жене и дочери.

– Врать не буду… мысль не из плохих, – он задумчиво облизал губы. – Мы давно колесим по дорогам, а для детей это нелегко.

Лилли посмотрела на него.

– Здесь они будут в безопасности, смогут вести счастливую нормальную жизнь… более или менее.

– Отказываться я не буду, – сказал Келвин, взглянув на нее. – Но прошу вас… дайте нам время подумать, помолиться.

– Конечно, – кивнула Лилли.

На мгновение она задумалась о желании Дюпре «помолиться» и представила, каково будет иметь в своих рядах святошу. Несколько парней Губернатора, бывало, болтали всякую чепуху о том, что Бог на их стороне, и пытались представить, что бы сделал Иисус на их месте, но в этом не было истинной веры. У самой Лилли времени на религию не было. Да, она безмолвно молилась пару раз после начала эпидемии, но ей казалось, что это не считается. Как там говорится? В окопе атеистов нет. Она взглянула в серо-зеленые глаза Келвина.

– Не спешите, – Лилли улыбнулась. – Осмотритесь, побродите по городу…

– В этом нет нужды, – перебил ее новый голос, и все повернулись к тихой женщине, которая склонилась над своим дрожащим ребенком. Мередит Дюпре гладила дочку по голове и не смотрела на остальных. – Мы ценим ваше гостеприимство, но уедем сегодня же после обеда.

Келвин опустил глаза.

– Милая, мы ведь даже не обсудили, что собираемся…

– Нечего обсуждать, – женщина поднялась на ноги. Ее глаза исступленно блестели, потрескавшиеся губы дрожали, бледные щеки вспыхнули румянцем. Она была похожа на хрупкую фарфоровую куклу, расколотую пополам невидимой трещиной. – Мы уезжаем.

– Милая…

– Не о чем больше говорить.

Повисла тишина, и неловкий момент стал практически нереальным. Ветер колыхал верхушки деревьев и свистел на трибунах гоночного трека, а мертвый фермер тихо лежал на тротуаре в нескольких футах в стороне. Все, кто был рядом с Мередит, включая Боба и Лилли, смущенно потупили взгляд. Через некоторое время Лилли нарушила молчание и пробормотала:

– Что ж, если передумаете, мы вас не прогоним, – никто ей ничего не ответил. Лилли кривовато улыбнулась. – Иными словами, предложение в силе.

Лилли и Келвин украдкой переглянулись, и за краткий миг обменялись невероятным количеством информации – и намеренно, и ненамеренно, – не произнеся при этом ни слова. Из уважения Лилли не стала ничего говорить, чувствуя, что семейство еще вернется к обсуждению этого вопроса. Келвин посмотрел на беспокойную жену, которая обнимала их дочку.

Мередит Дюпре напоминала привидение. Ее тревожное лицо было так бледно, так напряжено и так испугано, что казалось, будто она постепенно исчезает.

В этот момент никто еще и подумать не мог, что эта оборванная миниатюрная домохозяйка – совершенно непримечательная и ничем не выдающаяся – станет второй и более серьезной проблемой, с которой рано или поздно придется столкнуться Лилли и остальным обитателям Вудбери.

 

Глава вторая

К полудню столбик термометра поднялся выше семидесяти, и яркое солнце озарило поля западной части Центральной Джорджии. Плантации табака и фасоли к югу от Атланты пришли в запустение или превратились в настоящие джунгли, заросшие просом и хвощом. Окаменелые останки сельскохозяйственной техники поросли листвой, проржавели и погнулись, как истлевшие скелеты динозавров. Именно поэтому Спид Уилкинс и Мэттью Хеннесси только ближе к вечеру заметили странный островок на поле к востоку от Вудбери.

Двое молодых ребят, которых Боб утром послал на поиски топлива в брошенных машинах и на разграбленных заправках, выехали из города на пикапе Боба, но теперь шли пешком, так как машина застряла в грязи.

Они мили три прошагали по глубоким колеям проселочных дорог и в конце концов остановились на холме, который возвышался над просторным лугом, заросшим осокой и высокой травой и забросанным старой листвой. Мэттью первым увидел в отдалении темно-зеленый островок, затерянный среди буйно разросшегося неухоженного табака.

– Попридержи коней, – пробормотал он, поднял руку и замер на обрыве. Приставив ладонь ко лбу и сощурив глубоко посаженные глаза, он смотрел на далекие табачные поля, которые колыхались в лучах жаркого солнца. Поджарый рабочий из Валдосты с татуировкой в виде якоря на предплечье, Мэттью был в классическом облачении каменщика: в пропотевшей майке-алкоголичке, серых штанах и пыльных высоких ботинках. – У тебя бинокль рядом?

– Держи, – Спид залез в рюкзак, вытащил оттуда бинокль и передал его Мэттью. – Что там? Куда ты смотришь?

– Пока не знаю, – бросил Мэттью, поворачивая колесико и осматривая окрестности.

Спид стал ждать более конкретного ответа, то и дело почесывая комариные укусы на мускулистой руке. Влажная от пота футболка с логотипом группы REM прилипла к его широкой груди. Коренастый двадцатилетний парень в последнее время похудел и уже не тянул на прежние двести десять фунтов – скорее всего, виной этому была низкокалорийная диета из с трудом добытых консервов и жидкого кроличьего рагу, – но крепкая шея до сих пор выдавала в нем бывшего футбольного защитника.

– Ого! – Мэттью присмотрелся. – Это еще что за хрень?..

– Что там?

Не отнимая бинокля от глаз, Мэттью задумчиво облизал губы.

– Если я не ошибаюсь, мы только что сорвали куш.

– Топливо?

– Не совсем, – рабочий передал бинокль товарищу и улыбнулся. – «Топливом» это, пожалуй, еще никто не называл.

Они спустились с холма, перебрались через пересохший ручей и вступили в море табачных листьев. Их обволок запах навоза и перегноя, сильный и опьяняющий, как в теплице. Было так влажно, что на коже выступала испарина. Большая часть высоких кустов стояла в цвету, и Спиду с Мэттью приходилось вытягивать шеи и идти на цыпочках, чтобы не терять ориентир. Они вытащили пистолеты и сняли их с предохранителей – просто на всякий случай, – хотя Мэттью и не видел иного движения, кроме колыхания листьев на ветру.

Затерянный в зелени островок был ярдах в двухстах впереди, за рощей высоких дубов, стоящих, подобно стражам, среди табачного поля. Сквозь заросли Мэттью разглядел ограду, которой были обнесены запретные растения. Хихикнув, он сказал:

– Да ладно! Вот блин, глазам своим не верю!

– Это то, о чем я думаю? – спросил Спид, когда они подошли вплотную к ограде.

Выйдя из табачных джунглей, они смотрели на длинные зубчатые листья, которые окружали вкопанные в землю ровными рядами деревянные колья и проржавевшую сетку. В восточном углу площадки виднелась узкая, заросшая сорняками тропинка, по которой когда-то, возможно, ездили мопеды и мотовездеходы.

– Мать моя женщина! – с трепетом пробормотал Мэттью.

– Опаньки, сегодня в городе намечается горячая ночка! – Спид бродил вдоль высаженных рядами кустов и внимательно оглядывал их. – Черт, да нам этого до скончания века хватит!

– А какое качество, – заметил Мэттью, понюхав лист. Он растер кусочек между пальцами и вдохнул густой горьковатый запах с нотками цитруса. – Ты только посмотри на этого лохматого типа!

– Точняк, дружбан! Мы прямо в лотерею выиграли!

– Ага, – Мэттью похлопал по карманам и скинул рюкзак. Его сердце заколотилось в предвкушении. – Давай-ка найдем какую-нибудь трубку.

Келвин Дюпре шагал из стороны в сторону по заставленной мебелью комнате в задней части ратуши Вудбери. В руке у него был зажат серебряный крестик со свернутой мотком цепочкой. Он немного прихрамывал и был так худ, что напоминал пугало. Мятые штаны висели на нем мешком. Голова кружилась от переживаний. Сквозь мутное стекло единственного окна он видел, как трое его детей играют на маленькой детской площадке, по очереди качая друг друга на ржавых качелях.

– Я просто говорю, – он потер губы и вздохнул, – что нужно подумать о детях. Где им будет лучше?

– Я думаю о детях, Кел, – натянуто ответила с другого конца комнаты Мередит Дюпре. Она сидела на складном стуле, маленькими глотками пила воду из пластиковой бутылки и смотрела в пол.

Накануне вечером каждый из них выпил по банке витаминного коктейля в госпитале у Боба, чтобы восстановить пищеварение, а утром они позавтракали овсяными хлопьями, порошковым молоком, арахисовым маслом и крекерами. Пища восстановила их физические силы, но они все еще не могли оправиться от того, что чуть не погибли от голода в пути. Несколько минут назад Лилли выделила им отдельную комнату, а также снабдила их едой и водой и предоставила им время на то, чтобы прийти в себя и собраться с силами.

– Где лучше нам, – пробормотала Мередит, не поднимая головы, – там лучше и им.

– Почему ты так думаешь?

Мередит посмотрела на мужа. Ее глаза покраснели и увлажнились от слез, растрескавшиеся губы едва не кровоточили.

– Знаешь, в самолетах всегда показывают инструкцию по безопасности на борту?

– Да, и…

– В случае разгерметизации салона вам следует сначала надеть кислородную маску на себя, а затем помочь детям.

– Я не понимаю. Чего ты здесь боишься?

Мередит многозначительно взглянула на него.

– Да ладно, Кел… Ты ведь прекрасно понимаешь, что случится, если они узнают о моем… о моем состоянии. Помнишь тот лагерь?

– Там были одни невежи и параноики, – Келвин подошел к ней, опустился на колени и ласково положил руку ей на ногу. – Сам Господь привел нас сюда, Мер.

– Келвин…

– Правда. Послушай меня. Это место – настоящий подарок. Господь привел нас сюда и хочет, чтобы мы остались. Может, у того медика – у Боба, кажется, – есть для тебя лекарства. Сейчас не Средние века.

Мередит покачала головой:

– Нет, Кел… сейчас как раз Средние века.

– Милая, прошу тебя.

– Тогда они просверливали дыры в головах душевнобольных – а сейчас все и того хуже.

– Здесь никто не будет тебя травить. Эти люди такие же, как мы. Они точно так же испуганы. Они просто хотят защитить то немногое, что имеют, сделать этот город безопасным для жизни.

Мередит поежилась.

– В том-то и дело, Кел… Поэтому они и поступят именно так, как поступила бы я на их месте, узнав, что у кого-то из них проблемы с головой.

– Хватит! Хватит так говорить. Нет у тебя никаких проблем. Господь милостив, Он помогал нам до этого момента и готов помогать и дальше, Он направит нас…

– Келвин, не надо.

– Мер, помолись со мной, – он взял ее руку, накрыл ее своей мозолистой ладонью и склонил голову. Его голос стал тише. – Боже милостивый, мы просим тебя помочь нам в эти трудные времена. Боже, мы верим тебе… ты наш оплот и наша защита. Укажи нам путь.

Мередит опустила глаза, ее лицо исказилось от боли, на глазах выступили слезы.

Ее губы шевелились, но Келвин точно не знал, произносит она слова молитвы или проговаривает что-то гораздо более личное и сокровенное.

Спид Уилкинс резко сел, разбуженный нестерпимой вонью ходячих. Он потер налившиеся кровью глаза и попытался прийти в себя – попытался заставить отключившийся разум понять, как он смог заснуть под открытым небом, забыв обо всех предосторожностях в этой пустынной местности. На солнце было жарче, чем в доменной печи. Он спал несколько часов. Он весь вспотел. К уху вдруг подлетел комар. Поморщившись, Спид отогнал его прочь.

Он осмотрелся и понял, что отключился на краю заросшего табачного поля. Все суставы ныли – особенно колени, которые до сих пор побаливали от старых футбольных травм. Великим спортсменом он не был. В первый год выступлений в третьем футбольном дивизионе за «Пьемонт Колледж Лайонс» в Афинах он не продемонстрировал выдающихся результатов, но не терял надежды отличиться на следующий год – а там случилось Обращение и все планы рассеялись, как дым.

Дым!

Вдруг он все вспомнил – он вспомнил, чем занимался, пока не отрубился среди переросшей травы, – и его захлестнула волна противоречивых чувств. Его одновременно одолели стыд, смущение и веселье, как частенько случалось с ним после большого кайфа. Он вспомнил, как они с Мэттью обнаружили к северу отсюда затерянную в листве плантацию марихуаны – настоящую сокровищницу, настоящий травяной рай среди кустов переросшего табака, этакую ботаническую матрешку, сокрытую от остального мира каким-то предприимчивым фермером-укурком (видимо, перед самым Обращением, которое обломало всем кайф).

Спид взглянул на землю и увидел самодельную трубку, которая еще недавно была перьевой ручкой, коробок спичек и темный пепел.

Он хохотнул – нервным смехом наркомана – и тотчас пожалел о том, что привлек к себе внимание. Он чувствовал вонь множества кусачих, которые прятались где-то неподалеку. Куда, черт возьми, подевался Мэттью? Осматриваясь по сторонам, Спид поморщился – голова раскалывалась от боли.

Он с трудом поднялся на ноги. Его шатало, паранойя стремительно нарастала. Автомат «бушмастер» висел у него на плече. Ходячих еще не было видно, но их смрад пропитал все вокруг, как будто распространяясь отовсюду.

Ужасная вонь мертвецов давно уже стала предвестником скорого нападения – чем сильнее вонь, тем больше ходячих. Легкий запах протухшего мяса обычно указывал на отдельного мертвеца, может, на двух или трех, но бесконечные вариации густоты смрада, возвещавшего о приближении больших групп, были изучены и каталогизированы, как подробная винная карта. Куча коровьего навоза с оттенком тины и аммиака указывала на дюжину ходячих. Океан перегнившего сыра, изъеденного личинками мусора, черной плесени и гноя намекал на сотни, даже тысячи мертвецов. Прямо сейчас, основываясь на интенсивности вони, Спид чувствовал приближение пятидесяти или шестидесяти кусачих.

Он поднял автомат, пошел вдоль кромки табачного поля и громким шепотом произнес:

– Мэтт! Эй, Хеннесси, ты где?

Ответа не последовало. Лишь едва слышный шорох слева, за высокой, выше человеческого роста, зеленой стеной из переросшего табака, вернонии и кустарников. Огромные мятые листья зловеще зашелестели на ветру, вроде бы чиркнула спичка. Что-то выплывало из зеленого моря, будто акула.

Спид пошел на звук. Что-то медленно приближалось к нему, сухие стебли и листья неровно хрустели под неуклюжими шагами. Подняв ствол автомата, Спид навел прицел на черную тень, которая двигалась среди табака. Он затаил дыхание. Тень была в двадцати пяти ярдах от него.

Он уже начал взводить курок, как вдруг услышал голос и замер.

– Йоу!

Спид вздрогнул, развернулся и увидел прямо перед собой запыхавшегося Мэттью, в руке у которого был «Глок 23» с глушителем. Мэттью был всего на несколько лет старше Спида, но гораздо выше и стройнее его. Он был таким загорелым, таким закаленным на ветру, что в своих выцветших джинсах напоминал ходячий кусок вяленого мяса.

– Боже, – бросил Спид, опуская автомат. – Какого хрена ты меня так напугал? Я чуть в штаны не наложил!

– Присядь, – тихо, но твердо сказал Мэттью. – Давай, Спид, не тормози.

– А? – Спид еще не отошел от травки и недоуменно посмотрел на товарища. – Чего?

– Пригнись, друг! Пригнись!

Заморгав и с трудом сглотнув, Спид наклонился и понял, что прямо за ним кто-то есть.

Он оглянулся и на мгновение, прямо перед сухим щелчком «глока», увидел полуразложившегося мертвеца, который тянул к нему свои руки. Это была дряхлая старушка-ходячая в лохмотьях и с голубоватыми волосами, напоминавшими спутанный парик. Изо рта у нее воняло гнильем, зубы были остры, как пила. Спид припал к земле. Раздался приглушенный хлопок, и голова старушки взорвалась фонтаном черной спинномозговой жидкости и серого вещества, дряблое тело бесформенной грудой осело на землю.

– Вот дерьмо! – Спид вскочил на ноги. – Черт!

Он осмотрелся и увидел еще не меньше полудюжины голов, которые, подергиваясь над верхушками табачных кустов, приближались к нему.

– ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ!

– Давай, друг! – Мэттью схватил Спида за майку и потащил его к тропинке. – Ты должен еще кое-что увидеть, прежде чем мы пойдем обратно!

Самая высокая точка округа Мэриуэдер затеряна среди полей неподалеку от пересечения восемьдесят пятого шоссе и Миллард-драйв на окраине заброшенной деревеньки под названием Ярлсберг. Миллард-драйв поднимается на пологий холм и проходит сквозь густой сосновый лес, а потом идет по краю длинного плато, которое возвышается над лоскутными полями.

На этой растрескавшейся дороге, недалеко от разъезда, куда водители часто сворачивали, чтобы отдохнуть и зайти в туалет, стоял ржавый, продырявленный пулями знак, который без всякой иронии говорил о приближении «панорамного вида», словно эти богом забытые крестьянские угодья были экзотическим национальным парком (а не залитыми водой пустошами у черта на куличках).

Мэттью и Спиду понадобилось полчаса, чтобы добраться до этого места.

Сперва им пришлось вернуться туда, где на восемьдесят пятом шоссе застрял пикап Боба, и подложить под огромные колеса картонные коробки, чтобы дать ему опору. Когда машина наконец-то покатилась, они проехали пять миль по забросанной мусором асфальтовой дороге до Миллард-драйв. По пути им встречались небольшие группы ходячих, часть которых вываливалась прямо на дорогу. Мэттью без колебаний наезжал на мертвецов и отправлял ходячих к праотцам, сбивая их, как кровавые кегли. Из-за этого ехать приходилось небыстро, но в конце концов разведчики увидели перед собой Миллард-драйв, петляющую в жарких волнах.

Затем они повернули на север и немного приблизились к Ярлсбергу.

Спид все расспрашивал Мэттью, с какого перепугу они вдруг решили сделать крюк в двадцать, а то и тридцать миль, но тот лишь отмахивался от него и твердил, что он скоро сам все увидит. Спид злился. Какого хрена Мэттью не говорит ему, куда они сорвались? Какого хрена он хочет показать Спиду? Склад топлива, о котором они не подумали? Нетронутый магазин? Затерянный среди полей «Уолмарт»? К чему такая загадочность? Мэттью лишь нервно покусывал губу, упрямо ехал на север и хранил молчание.

Когда они доехали до панорамной точки, Спид вдруг с ужасом понял, что это то самое место, где Губернатор расставил все армейские машины перед штурмом тюрьмы. В животе похолодело. Посмотрев вдаль, Спид увидел, что они находятся всего в какой-то миле от огромного серого комплекса, известного как Исправительное учреждение округа Мэриуэдер, и по спине у него от страха пробежали мурашки.

Посттравматический стресс проявляется по-разному. Он может лишать сна, может насылать галлюцинации. Он может выливаться в деструктивное поведение, в пристрастие к наркотикам, в алкоголизм или беспорядочный секс. Он может просто сводить с ума – постоянные панические атаки, периодическое замирание сердца в неподходящее время, ужасное чувство, что тебя ударили под дых. Прямо сейчас Спид чувствовал этот непонятный, не поддающийся объяснению ужас. Мэттью свернул с дороги, поставил пикап на пыльную, забросанную гравием обочину и заглушил двигатель.

В этом районе произошла страшная бойня – здесь было много смертей, погибло много близких друзей Спида из Вудбери, – и в воздухе до сих пор витали неприятные флюиды. Именно тюрьма стала последним рубежом Губернатора – он возглавил безумную атаку в духе генерала Кастера, настоящий псих, он не изменил своей мании величия до последнего вздоха. И именно в этой тюрьме Спид Уилкинс впервые заметил врожденные лидерские качества Лилли Коул.

Мэттью вышел из пикапа, прихватив бинокль.

Спид со скрипом распахнул дверцу и спрыгнул на землю. Он тотчас почувствовал вонь мертвых тел, от которой не было спасения, и едкий запах дыма. Вслед за Мэттью он перешел дорогу и подошел к кромке леса. Следы шин колонны Губернатора до сих пор были прекрасно видны на земле – различимы были даже вдавленные полосы от гусениц танка «абрамс», – и Спид старался не смотреть на них, шагая за Мэттью.

– Держи. Посмотри-ка вниз, – Мэттью махнул в сторону просвета среди густой поросли сосен и кустарников и передал бинокль товарищу. – И скажи мне, что ты видишь.

Спид подошел к краю обрыва и в первый раз без злобы взглянул на тюрьму.

Ее немаленькое пространство до сих пор было затянуто легким дымом. Часть разрушенных тюремных блоков еще горела, и, похоже, в ближайшие несколько недель пожар не собирался прекращаться. Тюремный комплекс походил на руины странного храма индейцев майя. Запах стал сильнее, и желудок Спида скрутило рвотным спазмом.

Невооруженным глазом он видел поваленную ограду, которая огибала тюрьму рваной лентой, обугленные сторожевые башни и почерневшие кратеры от взрывов гранат. Рядом стояли брошенные машины, повсюду блестели осколки стекла. Тут и там без всякой цели бродили ходячие, будто духи города-призрака. Спид поднес бинокль к глазам.

– Что мне искать? – спросил он, осматривая прогулочные площадки.

– Видишь лес к югу от тюрьмы?

Спид повернулся влево и увидел грязно-зеленую кромку леса, окружавшего тюрьму. У него перехватило дыхание. Нестерпимая вонь пожираемого личинками мяса и человеческого дерьма одурманивала, желчь поднималась у Спида по пищеводу, во рту появлялась горечь.

– Господи Иисусе, – пробормотал он, смотря на множество мертвецов. – Какого хрена?

– Вот-вот, – вздохнул Мэттью. – Видимо, шум битвы привлек из лесов гораздо больше тварей, чем мы когда-либо видели. Это только верхушка айсберга. Как, черт возьми, узнать, сколько их там?

– Я помню стадо, – сказал Спид, облизнув губы, – но такого я еще не видел.

Спид осознал весь ужас представшего перед ним зрелища, и тут вонь возобладала над ним, он сложился пополам и упал на колени. Его осенило как раз в тот момент, когда горячая, кипучая желчь обожгла горло. Он еще не отошел от травки, и его жестоко вырвало на сухую, растрескавшуюся землю. Он почти ничего не ел, поэтому в основном выходила желтоватая желчь, но спазмы никак не прекращались.

Мэттью молча наблюдал за этим, стоя поодаль, и с интересом смотрел на дергающегося в конвульсиях приятеля. Через несколько минут стало понятно, что Спид выплюнул всю желудочную кислоту до последней капли. Все еще сжимая в правой руке бинокль, он сел, сделал глубокий вдох и вытер со лба холодный пот. Мэттью подождал, пока напарник придет в чувство, после чего вздохнул и спросил:

– Ты закончил?

Спид кивнул, глубоко дыша, но ничего не сказал.

– Хорошо, – Мэттью наклонился и забрал у него бинокль. – Нужно сейчас же возвращаться и решать, что с этим делать.

 

Глава третья

Лилли Коул услышала, как хлопнули дверцы «Доджа Рэма», когда шла по городской площади в рваных джинсах и старой толстовке, неся под мышкой кипу неумело начерченных планов. Солнце медленно клонилось к западу, скрываясь за верхушками дубов по другую сторону железнодорожного полотна, тени становились длиннее, солнечный свет приобретал мягкий золотистый оттенок и будто распадался на отдельные пятна, в которых роилась мошкара. Стук молотков и визг пил уже стих, ремонтная бригада завершила дневные дела. Теперь над городом витали запахи еды – на плитках появились кастрюльки с корнеплодами и зеленью, залитыми бульоном быстрого приготовления, – и эти запахи смешивались с травянистым ароматом весеннего вечера.

Быстро шагая к дому Дэвида и Барбары Штерн в конце Мейн-стрит, Лилли вдруг услышала шаркающие шаги, доносившиеся из-за огромных ворот, которые были заблокированы массивной фурой. Сквозь окна фуры она увидела пикап Боба и два силуэта, которые быстро обогнули машину и подошли к затянутой сеткой калитке. Лилли поняла, кто это. Планам придется подождать.

Весь день она обдумывала, как разбить сады на месте гоночного трека, – ей недоставало знаний в ландшафтной архитектуре, но это с лихвой компенсировали ее энергия и энтузиазм, – и теперь ей не терпелось поделиться своими идеями со Штернами. Но, честно говоря, услышать отчет Мэттью и Спида о вылазке за топливом ей хотелось еще больше – городские генераторы и газовые моторы работали на последнем издыхании. Нужно было как можно скорее пополнить запасы, пока не начали портиться продукты, не замерло ремонтное оборудование, не пришлось жечь свечи, а улицы не погрузились во тьму.

Она перешла дорогу, и в этот момент ребята вошли в город. Лилли сразу заметила, что ни у одного из них не было в руках канистры.

– Ничего не нашли? – спросила она, подходя ближе к ним.

Спид скользнул глазами по площади, проверяя, нет ли лишних ушей.

– Не хочется тебе об этом говорить, но у нас проблемы похуже недостатка топлива.

– Что случилось?

– Мы только что видели…

– Спид! – Мэттью встал между Спидом и Лилли и положил руку на плечо приятелю. – Не здесь.

В ратуше царил полумрак. В коридоре пахло плесенью и мышиным пометом, желтый конус света загонял тараканов обратно в щели потрескавшихся стен. В конце коридора был зал заседаний – замусоренная прямоугольная комната с заколоченными окнами и множеством складных стульев.

Они вошли внутрь, и Лилли положила планы на стол, а поверх них поставила лампу.

– Так, рассказывайте, – велела она.

В неровном свете юное лицо Мэттью казалось глуповатым. Он мрачно скрестил руки на могучей груди. Из-за бакенбардов, поросшего щетиной подбородка и сурового взгляда он выглядел старше, чем был на самом деле.

– Формируется новое стадо, мы видели его возле тюрьмы, – он сглотнул. – Большое, даже огромное – такого огромного я еще ни разу не видел.

– Так, понятно, – Лилли посмотрела на него. – И что я должна сделать?

– Ты не понимаешь, – вклинился Спид, глядя Лилли прямо в глаза. – Оно идет сюда.

– То есть? Тюрьма ведь милях в двадцати отсюда?

– До нее двадцать три мили, – сообщил Мэттью. – Но он прав, Лилли. Стадо идет на северо-запад. То есть прямо к Вудбери.

Лилли пожала плечами.

– Учитывая скорость ходячих и все прочие обстоятельства, им понадобится не один день, чтобы добраться досюда.

Ребята переглянулись. Мэттью глубоко вздохнул.

– Может, пара дней.

Лилли посмотрела на него.

– Но это если стадо постоянно будет идти в том же направлении.

– Ага, – кивнул он. – Так что ты скажешь?

– Ходячие так не двигаются. У них ведь нет мозгов, они бродят куда попало.

– Я бы, конечно, с тобой согласился, но в таком огромном стаде они идут, как…

Он замолчал и посмотрел на Спида, а Спид посмотрел на него, подбирая верное слово. Лилли с секунду помолчала, а потом предположила:

– Как стихийное бедствие?

– Нет… я не это хотел сказать.

– Как толпа?

– Нет.

– Как наводнение? Пожар? Что?

– Как зацикленные, – наконец сказал Мэттью. – Другого слова я подобрать не могу.

– Как зацикленные? Что ты имеешь в виду?

Мэттью взглянул на Спида, а затем снова повернулся к Лилли.

– Не могу точно сказать, но это стадо такое огромное – такое чертовски огромное, – что оно все набирает импульс. Если бы ты увидела его, ты бы все поняла. И направление не меняется. Как течение реки. Пока что-нибудь или кто-нибудь не встанет на пути у стада, оно не изменит направление движения.

Лилли посмотрела на него и задумалась над его словами. Кусая ноготь, она повернулась к заколоченному окну и вспомнила все стада ходячих, с которыми ей пришлось повстречаться: в прошлый раз это была волна мертвецов, поглотившая тюрьму – последний рубеж Губернатора. Лилли попыталась представить еще большее стадо – единое, монолитное стадо, состоящее из более мелких стад, – и у нее заболела голова. Она сжала руку в кулак, ее ногти впились в ладонь, и боль привела ее в чувство.

– Так, сперва нам нужно…

Через час на город опустилась темнота, а Лилли собрала в освещенном светильниками зале заседаний недавно основанный совет старейшин – в который входили в основном настоящие старейшины города. Она пригласила на встречу и Келвина Дюпре, надеясь, что он решит остаться в Вудбери, узнав о формирующемся стаде. Отправляться в путь, рискуя встретиться с такой силой, было небезопасно, особенно для семейства с маленькими детьми, к тому же Лилли нужно было как можно больше людей, чтобы отразить нападение.

К половине восьмого вечера все старейшины заняли свои места вокруг видавшего виды стола для совещаний и Лилли постаралась как можно более осторожно сообщить им тревожные новости.

Пока она говорила, слушатели неподвижно сидели на складных стульях и молча внимали мрачному рассказу. Время от времени Лилли просила Мэттью и Спида сообщить остальным подробности увиденного, и все слушали их. Лица собравшихся были серьезны. Испуганны. Печальны. Никто не произносил этого вслух, но в комнате, казалось, витали вопросы: почему мы? почему сейчас? Неужели после долгих месяцев жизни под гнетом Губернатора, после всех передряг, и насилия, и смертей, и трагедий, и потерь на их долю выпало еще и это?

Наконец заговорил Дэвид Штерн.

– Как я понял, стадо очень велико, – он сидел в углу, откинувшись на спинку складного стула. Приятный мужчина за шестьдесят с короткими волосами и седой бородкой, одетый в короткую атласную куртку, он походил на истинного профессионала своего дела, который готовится уйти на покой, этакого дорожного менеджера рок-группы, сопровождающего музыкантов в последнем турне. Но на самом деле он был удивительно добрым человеком. – Его, конечно, будет нелегко остановить, тут и сомневаться не приходится, но вот что интересно…

– Спасибо, Капитан Недооценка, – перебила его немолодая женщина в выцветшем гавайском платье, которая сидела рядом. Настоящая хиппи с длинными непокорными седыми кудрями и пышными формами, Барбара Штерн внешне казалась сердитой, но в душе, как и муж, была добра и ласкова. Вместе они составляли на удивление хорошую команду, хоть и не обходились без взаимных подколок.

– Прошу прощения, – с притворной вежливостью бросил ей Дэвид. – Можно мне хоть слово сказать, чтобы ты меня не прервала?

– А кто тебя останавливает?

– Лилли, я понял твои слова о стаде, но почему ты считаешь, что оно не рассеется?

Лилли вздохнула.

– Полагаю, сказать наверняка, как оно себя поведет, мы не можем. Я надеюсь, что оно рассосется. Но сейчас, думаю, нам стоит считать, что через один-два дня оно будет у наших ворот.

Дэвид почесал бородку.

– Может, отправить разведчиков, чтобы следить за движением ходячих?

– Уже, – ответил ему Мэттью Хеннесси. – Мы со Спидом выдвигаемся завтра утром.

Он кратко кивнул Дэвиду. До этого момента Мэттью стоял как истукан за спиной у Лилли, но теперь вдруг зашевелился. Его широкие натруженные плечи так и заходили из стороны в сторону, когда он принялся прохаживаться вдоль стены с потрескавшимися портретами президента США и бывшего губернатора Джорджии.

– Мы выясним, насколько быстро оно движется и в какую именно сторону, – добавил он. – Будем передавать вам сведения по рации.

Лилли посмотрела на Хэпа Абернати, семидесятипятилетнего водителя автобуса из Атланты, который стоял возле заколоченного окна, опираясь на трость. Казалось, он в любой момент готов заснуть и захрапеть. Лилли хотела было сказать еще что-то, но ее прервали.

– Лилли, а что с оружием? – усталый Бен Бухгольц сидел возле Лилли, сложив мозолистые руки как будто в молитве. Ему было за пятьдесят, под глазами у него темнели мешки, потрепанная рубашка с коротким рукавом была застегнута прямо до горла. В прошлом году Бен лишился всей своей семьи, и тяжесть этой потери до сих пор маячила в его потускневших глазах. – Если я не ошибаюсь, большая часть арсенала ушла на осаду тюрьмы. Что у нас осталось?

Лилли посмотрела на исцарапанный стол.

– Мы потеряли все пулеметы пятидесятого калибра и большую часть патронов. Мы в дерьме. Иначе и не скажешь, – в зале застонали, и Лилли попыталась поднять настроение собравшихся. – Это плохая новость. Но у нас еще полно взрывчатки и зажигательных устройств, которые не погибли в пожаре. А на складе еще осталось кое-что из запасников Национальной гвардии.

– Этого мало, Лилли, – пробормотал Бен, качая головой. – Издалека от динамита никакого толку. Нам нужны мощные винтовки, автоматы.

– Прошу прощения, – подал голос Боб Стуки. Он сидел напротив Лилли, надвинув кепку на лоб. – Может, хотя бы попытаемся сохранить спокойствие? Может, сконцентрируемся на том, что у нас есть, а не на том, чего у нас нет?

– Личное оружие все еще при нас, так ведь? – поддержала его Барбара.

– Вот, правильно, – кивнул Боб. – Плюс к этому можно собрать все патроны, которые хранятся у каждого в загашнике.

Бена это, похоже, не убедило.

– Если ребята нас не обманывают, против такого огромного стада все наши усилия – что комариный укус.

– Ладно, пора и мне вставить свои пару центов, – сказала сидящая в углу Глория Пайн. Крепкая невысокая женщина в кепке-козырьке и футболке с эмблемой «Фэлконс», она без перерыва жевала жвачку. Несмотря на курносый нос, ее лицо было серьезно и угрюмо, как лицо портового грузчика. – Может, нам стоит посмотреть на это с другой стороны.

Лилли кивком подбодрила ее.

– Продолжай.

Глория сцепила в замок натруженные руки и немного помедлила, подбирая слова.

– Может, есть способ… как бы выразиться… Отклонить стадо? Изменить направление его движения?

– Пожалуй, это предложение не так уж безумно, – внимательно глядя на нее, заметила Лилли.

– В этом что-то есть, – кивнул Боб. – Так мы сможем отбиться, не расходуя понапрасну патроны.

Лилли посмотрела на остальных.

– Нужно понять, как сбить их с курса. Поставить что-нибудь у них на пути? Изменить ландшафт, по которому они бредут? Может, привлечь их внимание, приманить их чем-то?

– Ты предлагаешь использовать кого-нибудь в качестве наживки? – Бен скептически покачал головой. Уголки его рта печально опустились. – От желающих, пожалуй, отбоя не будет.

– Эй! – одернул Бена Боб. – Что с тобой?

Лилли закатила глаза.

– Спокойно, Боб, – сказала она. – Высказаться может каждый.

Повисла напряженная тишина.

Бен пожал плечами, не поднимая глаз, и пробормотал:

– Я просто пытаюсь трезво оценить ситуацию.

– Трезвости нам не занимать! – парировал Боб. – Однако нам нужны действия. Не стоит отчаиваться, лучше накидать как можно больше вариантов.

Все снова замолчали. Напряжение подобно микробу, передавалось от одного человека другому. Никто из собравшихся не считал идею Глории выдающейся, но никто и не мог предложить ничего лучше. Лилли прекрасно это понимала. Первая настоящая проверка ее лидерских способностей пришла раньше, чем она ожидала, и, как ни прискорбно это признавать, Лилли понятия не имела, что делать. В глубине души она уже сомневалась в своей готовности взвалить на собственные плечи заботу о городе. Ей претило нести ответственность за жизнь других людей. Она ужасалась при одной мысли о том, что погибнет еще хоть кто-то. Раны от потери отца, Джоша Хэмилтона и Остина Балларда еще не затянулись. Каждую ночь они ныли, саднили и лишали ее сна.

Лилли хотела было что-то сказать, но тут заметила Келвина Дюпре, который сидел в стороне от всех возле побитого и опустошенного торгового автомата. Он был похож на наказанного мальчишку. Лилли боялась, что он жалеет о той минуте, когда дорога вывела его и его семью к стенам этого городка. Он посмотрел на Лилли и прищурился. Весь его вид говорил о беспокойстве.

– Лилли, прошу прощения, что прерываю, – сказал он. – Мне бы хотелось поговорить с вами с глазу на глаз, когда закончится встреча.

Лилли посмотрела на остальных и пожала плечами.

– Да, конечно.

Все неловко опустили глаза и разглядывали стол, собственные руки и исцарапанный пол, как будто ответ на все вопросы был написан на грязной и растрескавшейся керамической плитке. И все же ответ никто не озвучивал.

Повисло скептическое молчание.

Лилли встретилась с Келвином в железнодорожном сарае позади ратуши. Это было одно из немногих зданий в западной части города, не пострадавших в пожаре, который вспыхнул на прошлой неделе. Сарай был размером с два автомобильных гаража и находился в безопасной зоне за выстоявшими отрезками стены. Его окна были заколочены, внутри было темно и воняло плесенью, вдоль стен стояли мешки с цементом и грунтом для комнатных растений, над которыми висела паутина.

– Ваше предложение еще в силе? – спросил Келвин у Лилли, когда она закрыла за ними дверь и зажгла керосиновую лампу, стоявшую возле стопки шпал. Бледно-желтый свет осветил тонкие, острые черты лица Келвина, из-за чего его напряженный взгляд стал казаться еще более напряженным.

– Какое предложение, Келвин?

– Предложение принять мою семью, позволить нам остаться и влиться в общину.

– Само собой, оно в силе, – Лилли наклонила голову набок. – Почему нет?

– Вам ведь нужны работники? Вам ведь нужны здоровые ребята, которые могут помочь? Как я. И мой сынишка Томми. Ему, конечно, всего двенадцать и он сильно исхудал – я на него без слез и взглянуть не могу, – но он может ворочать мешки с себя весом.

– Да. Определенно, Келвин. Я ведь уже говорила, нам нужна вся ваша семья. Но к чему вы клоните?

– Я хочу предложить сделку.

– Какую сделку? – удивленно спросила Лилли. – О чем вы?

Келвин вдруг страдальчески посмотрел на нее. Его взгляд стал мягче.

– Лилли, я верю, что Господь не просто так привел нас в ваш город. Может, мы узнаем причину этому, а может, никогда не узнаем ее. Я не знаю. Об этом не мне судить. Пути Его неисповедимы. Но я всем сердцем и всей душой верю, что Он привел нас сюда.

– Так… – кивнула Лилли. – Вполне справедливо. И что же вы предлагаете?

– По-моему, вы хороший человек. – Келвин, казалось, вот-вот разрыдается. От чувств его глаза увлажнились. – Порой ты доверяешь человеку только по велению своего сердца. Вы понимаете, о чем я?

– Не совсем.

– Моя жена больна.

Лилли ждала продолжения – видимо, Келвин собирался сказать что-то важное.

– Я слушаю, не останавливайтесь.

– Честно говоря, болезнь ее незаметна. Обычно. Но бывают дни, когда она становится очень опасной – это очень серьезная ответственность.

– Келвин, я вас не очень понимаю.

Он глотнул воздуха, по его морщинистой щеке скатилась одинокая слеза.

– Нас выгнали уже из двух поселений. Сейчас люди лишены роскоши христианских добродетелей, им сложно сочувствовать и сопереживать. Теперь выживает сильнейший, а те, кто слаб, кто в чем-то ущербен… Их избегают. Или и того хуже.

– Келвин, какая у нее болезнь?

Он вздохнул и вытер лицо.

– Диагнозов много: одни называют это биполярным расстройством, другие – клинической депрессией. До Обращения она наблюдалась у психиатра и он помогал ей. А теперь… Она… Она несколько раз пыталась покончить с собой.

Лилли печально кивнула.

– Я поняла, – она облизала губы и попыталась не обращать внимания на тяжелое чувство, которое сдавило ей сердце. – Мне очень жаль, – она посмотрела на Келвина. – Но что за сделку вы хотите предложить?

Келвин взглянул ей в глаза.

– В Огасте, еще до этого ужаса, она принимала литий. Вроде он ей помогал, – он глубоко вздохнул. – Лилли, у вас здесь целое общество. Хорошие, приличные люди. У вас есть славный малый Боб, который заправляет в госпитале, есть лекарства, есть медики…

– Келвин, Бобу до психиатра очень далеко. Он был санитаром во время первой Войны в заливе. И насколько мне известно, у нас нет ничего хоть сколько-нибудь похожего на литий.

– Но, может, вы найдете его? Может, он есть в тех местах, где вы нашли остальные лекарства? Боб упоминал о какой-то аптеке…

Лилли медленно покачала головой.

– Келвин, мне бы очень хотелось пообещать вам, что мы все найдем… но я не могу этого сделать.

– Я не прошу об обещании, Лилли. Просто попытайтесь.

– Само собой, мы попытаемся, – кивнула Лилли.

– Если вы это сделаете, если вы попытаетесь и найдете лекарство для Мередит, я уговорю ее остаться. Она прислушается ко мне, ей не больше моего хочется снова там оказаться. Что скажете, Лилли?

Лилли вздохнула.

Она никогда не умела говорить «нет».

Следующие двадцать четыре часа были насыщены мрачной решимостью – как внутри Вудбери, так и за пределами города. Лилли отдавала приказы и распределяла задания. Она велела Глории Пайн встретиться с Мэттью и Спидом и за ночь продумать план по отводу стада. Когда забрезжил рассвет, стратегия была готова: они решили использовать зажигательные устройства и все доступное для этих целей горючее, чтобы зажечь контролируемую огненную линию вдоль восточного фланга стада, тем самым заблокировав подход к Вудбери. План нельзя было назвать безупречным, но лучшего у них не было.

В то же время Лилли попросила Боба собрать небольшую группу мужчин и сделать вылазку за литием в разграбленную аптеку, которая стояла за стеной в восточной части города.

За несколько часов Боб подготовил команду, изучил вместе с товарищами карту местности вокруг аптеки, определил опасные места в соседних руинах, за которыми нужно было следить особенно внимательно, и рассказал о том, как устроена аптека. В один из прошлых визитов Боб обнаружил не разведанный ранее этаж под аптекой – туда никто не заходил из-за тяжелых замков на дверях. На этом этаже могли оказаться нетронутые запасы лекарств и других медицинских принадлежностей – а могло и не оказаться ничего. Взяв себе в помощники Хэпа и Бена, Боб решил устроить вылазку этим же утром.

Мэттью, Спид и Глория на рассвете выехали из города, чтобы разжечь костры.

Они ехали на пикапе Боба по проселочным дорогам и не отмеченным ни на каких картах тропам, чтобы как можно точнее повторить траекторию движения стада. Мэттью рассчитал его положение, построив график скорости его передвижения и прочертив на карте прямую линию к западу от тюрьмы.

В половине девятого они увидели первые признаки стада в лесу к западу от Восемьдесят пятого шоссе, милях в двенадцати от Вудбери. Глория первой заметила ходячих с узкого сиденья в задней части кабины, пока пикап катился по асфальтовой дороге.

– Йоу! Джентльмены! – воскликнула она, махнув рукой в сторону леса. – Взгляните-ка на верхушки!

В лучах утреннего солнца первозданный туман призрачными клочками осел на кронах древних дубов. Эти клочки подрагивали вместе с ветвями деревьев под напором невидимого стада, которое двигалось по лесу. Мэттью свернул на следующем повороте и поехал по извилистой асфальтовой дороге, которая уходила в холмы, возвышавшиеся к югу от них.

Через пятнадцать минут они все увидели. Мэттью съехал на обочину, припарковал пикап и вышел из машины. Остальные последовали за ним. В воздухе стояла едкая гнилостная вонь мертвецов. С помощью бинокля разведчики разглядели, что происходит среди деревьев.

За сутки количество ходячих существенно возросло. Теперь волна мертвецов, шагавших в тени леса, по размерам была сравнима с цунами. Их было не меньше тысячи. Сотни и сотни стонов сливались в единый нестройный хор. Зловеще хрипя, ходячие бездумно наступали друг на друга, натыкались на деревья, спотыкались и падали, но каким-то непостижимым образом в этом неровном и бессистемном марше они продвигались на восток, медленно, но верно, преодолевая милю-другую за час.

Расчет произвести было несложно.

 

Глава четвертая

На создание огневого рубежа ушел час. Мэттью, Спид и Глория выбрали невысокую каменистую местность на границе Парка имени Рузвельта. Примерно в двух милях к северо-востоку от текущего положения стада был длинный, плоский луг, заросший невысокими кустарниками, который лежал как раз на пути мертвецов. От него до предместий Вудбери оставалось миль восемь, и это оставляло безопасный буфер на случай, если огонь выйдет из-под контроля. После начала эпидемии Джорджия пережила уже несколько периодов засухи, поэтому луга в южной части штата, как сухой хворост, готовы были загореться от первой же молнии.

Мэттью, Спид и Глория работали быстро и тихо, общаясь в основном при помощи жестов. Они следовали плану, который утвердили Лилли и Боб. При помощи диковинного ручного приспособления, найденного на футбольном поле начальной школы, они быстро провели мелом линию, чтобы огонь с хирургической точностью вспыхнул прямой стеной. Затем они размотали вдоль линии около ста ярдов толстой веревки и пропитали ее различными горючими смесями, следя, чтобы они не брызнули им на одежду и не впитались в землю.

Они вытаскивали из багажника пикапа одну пластиковую канистру за другой: в ход шли изопропиловый спирт из госпиталя Боба, этанол с заброшенной фермы и гаража, галлоны старой выпивки из таверны на Флэт-Шолс-роуд, керосин со склада и даже сердечники фейерверков, обнаруженных в пустом доме на Дроумдери-стрит. Наконец они разложили вдоль линии привезенные с собой железнодорожные шпалы и найденные на окраинах города доски.

К девяти сорока пяти они закончили. Они заняли позицию на соседнем холме менее чем в сотне ярдов к северу и притаились среди орешника в туче комаров.

Прошло несколько бесконечных минут, и до них донеслась вонь, свидетельствующая о приближении стада, характерный смрад, выдавший мертвецов задолго до того, как на горизонте показались их первые ряды. Зазвучала адская симфония стонов и хрипов, и в следующую секунду Спид заметил в отдалении ковыляющие фигуры, которые выходили из леса армией поломанных деревянных солдатиков.

– Как раз вовремя, – шепнул Мэттью, после чего сжал в руке небольшой радиопередатчик и спрятался за несколькими упавшими друг на друга деревьями.

Его сердце забилось быстрее, он приготовился поджечь линию огня при помощи самодельного детонатора – его собрали из деталей радиоуправляемого самолета, обнаруженного в разграбленном магазине хобби.

Черная волна мертвецов приближалась к огневому рубежу, и Мэттью подождал, пока они не окажутся прямо над пропитанными горючим досками, а затем нажал на кнопку – защитная полоса ослепительно вспыхнула.

– Горите, мерзавцы, – едва слышно пробормотала Глория, наблюдая, как огонь распространяется на все сто пятьдесят ярдов и языки пламени начинают лизать первых ни о чем не ведающих мертвецов, карабкаться по их истлевшей одежде и превращать в факелы их головы. Огонь разгорался. Через несколько секунд весь авангард ходячих был объят жарким пламенем.

В воздух взвился горячий вихрь, пожар быстро охватывал стадо. Судя по всему, мертвецы горели не хуже горючих веществ: вспыхивали источаемый их телами метан, пропитанные желчью одеяния и проеденные личинками внутренности. Пожар стал ярче и жарче, чем ожидалось. Вскоре вся армия ходячих была объята огнем.

– О нет… Нет, нет, – застонала Глория, заметив, как неожиданно стали развиваться события. Она попятилась и опустила козырек на глаза, чтобы прикрыть лицо от волны жара и света. – Нет, нет, нет, нет, нет, только не это. ЧЕРТ!

Мэттью слезящимися глазами смотрел на это – исход оказался непредвиденным.

Они совершили большую ошибку.

Команда Боба осматривала полку за полкой и проверяла каждый пустой пузырек и каждую неподписанную коробку медикаментов в заброшенной аптеке на Фолк-авеню, но ничего не находила. Мужчины работали в темноте и в буквальном смысле пробирались на ощупь. На Бобе был помятый железный шлем с налобным фонарем, а Хэп и Бен держали в зубах маленькие ручки-фонарики.

Им попадались лишь средства от акне, мази от геморроя и лекарства с загадочными названиями, которые не брал никто из мародеров. Все действенные средства для центральной нервной системы давным-давно растащили. Еще через десять минут поисков Боб наконец поднял руку.

– Так, перекур, ребята. Подождите-ка.

Хэп и Бен остановились. Вытащив фонарики изо рта, они посмотрели на Боба.

– По-моему, пора спуститься в подвал.

Желтый луч фонаря Боба выхватывал из темноты его морщинистое лицо.

Его напарники пожали плечами, не выражая ни радости, ни сожаления по поводу этой идеи. Наконец Бен сказал:

– Ты точно готов пойти на это?

– На что именно? О чем ты говоришь?

– Ты точно готов рискнуть нашими жизнями, чтобы какая-то чокнутая домохозяйка получила лекарство?

– Бен, мы точно не знаем, насколько она чокнутая. Поверь мне, нам всем будет лучше, если мы сможем ее стабилизировать.

Бен снова пожал плечами.

– Веди нас, Макдафф.

Через несколько минут, когда Боб сломал все замки и мужчины спустились по лестнице вниз, Хэп Абернати прищурился и попытался разглядеть хоть что-нибудь сквозь свои бестолковые очки из «Уолгринс». Оказавшись в пропахшем плесенью темном подвале аптеки и поворачиваясь из стороны в сторону, чтобы видеть движения напарников, Хэп понял, что не стоило оскорблять юного офтальмолога в «ЛенсКрафтерс» в Белведер-Парк всего за месяц до того, как весь мир провалился в ад. Этот мелкий паршивец в дебильном белом халате все острил насчет «людей определенного возраста», осматривая глаза Хэпа, и это так взбесило Хэпа, что он в конце концов смахнул со стола поднос с инструментами и вышел из кабинета. Однако теперь, почти два года спустя, Хэп пытался пережить апокалипсис, пользуясь дешевенькими очками, и это сводило его с ума.

– Помедленнее, джентльмены, – попросил Хэп, направив свой бесполезный фонарик в непроглядную темноту.

Сквозь грязные линзы очков он видел расплывающиеся пятна света, скользившие по металлическим стеллажам и щупальцам закопченной системы отопления, с которой свисали сталактиты труб. Из темноты раздался хриплый голос Боба:

– Иди на мой голос, Хэп. Похоже, здесь у них хранились старые лекарства – срок годности, наверное, вышел еще при Клинтоне, но все равно проверить стоит. – Хэп пошел на голос и серебристый свет. – Ну ни фига ж себе! – голос Боба сорвался на крик. – А это еще что за хренотень?

– Что там, Боб? – Хэп подошел ближе, и перед ним возникли два силуэта. Они стояли в углу старой, выложенной кирпичом комнаты, заваленной картонными коробками, старыми досками и мышиным дерьмом. Все поверхности покрывал толстый, как мех, слой пыли.

Хэп опустил фонарик и посмотрел туда, куда глядели его напарники. Они стояли очарованные, не в силах сдвинуться с места. Хэп моргнул. Стена расплывалась у него перед глазами, и ему пришлось поправить очки, чтобы понять, что их так поразило. Наконец он заметил древний шов, рассекавший аккуратную кладку на пять или шесть футов в высоту, а вдоль него – едва различимые ржавые петли.

– Мать моя женщина, – пробормотал Хэп, поняв, на что именно он смотрит. – Это что, дверь?

Боб медленно кивнул.

Хэп взглянул на него.

– И куда она ведет?

Ну как всегда! Лилли на секунду отложила рацию, чтобы сходить в туалет, и тут эта коробка заголосила. Чертова штука все утро молчала, как кирпич – от Мэттью и компании не было ни слуху ни духу, несмотря на то что Лилли каждые пятнадцать минут выходила в эфир, пока руководила укреплением города, – а теперь вдруг разразилась бурным потоком слов как раз в тот момент, когда Лилли пи2сала в передвижном туалете у стройки.

Она потянулась за туалетной бумагой и тут снова услышала высокий, тревожный голос Мэттью, который доносился с улицы:

– Лилли, ты на связи? Ты там? Прием? Где ты? Тут случилось кое-что… кое-что дерьмовое… Прием? Прием! ПРИЕМ!

Лилли впопыхах закончила свои дела и натянула джинсы. После выкидыша, который случился три недели назад, она страдала от инфекции мочевого пузыря и даже этим утром почувствовала неприятную слабость в животе, которая в конце концов и привела ее к пластиковой кабинке.

– Иду, черт вас дери, – едва слышно пробурчала она. – Попридержите колготки!

Рация лежала на бочке из-под нефти в пятнадцати футах от туалета. Лилли в несколько шагов пересекла это расстояние, схватила ее и нажала на кнопку.

– Мэттью? Это Лилли… Говори.

Раздался голос:

– О боже… Э-э… Лилли… Случилось кое-что… кое-что очень хреновое!

Лилли снова нажала на кнопку.

– Спокойно, Мэттью. Объясни, что произошло. Прием.

Голос:

– Это все моя вина… Я не… не предвидел этого… о-о-о… ЧЕРТ!

Лилли:

– Мэттью, переведи дух. Кто-нибудь пострадал? Кого-нибудь укусили?

В трубке затрещало, затем голос раздался снова, запыхавшийся, истеричный, прерываемый кашлем:

– С нами все в порядке, все хорошо… но стадо, Лилли, это долбаное стадо… мы его не остановили. Мы только… мы только хуже сделали.

– О чем ты, Мэттью? – спросила Лилли. – Вы разожгли огонь?

Из маленького динамика послышался жутковатый смех Мэттью Хеннесси, в котором не чувствовалось ни капли веселья.

– Да, да, разожгли… Мы подожгли это чертово поле, – пауза, треск, тяжелое дыхание. – Проблема в том… та-дам, та-дам… эти проклятые твари и так мертвы… они, блин, уже мертвы!..

Голос снова сорвался на неконтролируемый смех. Лилли нажала на кнопку передатчика.

– Мэттью, слушай меня. Скажи, что именно произошло. Успокойся, твою мать, и объясни мне, что случилось.

Рация долго молчала. Затем снова раздался голос Мэттью Хеннесси, уже более спокойный, более низкий, напоминающий голос ребенка, которого застукали за проказой.

– Мы подожгли огневую линию… и… и… Боже, я такого и представить не мог… Лилли, они просто прошли сквозь нее, словно огня и нет вовсе… Сначала первая шеренга… прямо как в дерьмовом кино… ходячие вспыхнули, как свечи… их объяло пламя… все эти газы разложения… не знаю, как объяснить… сначала загорелся один, потом второй… вскоре занялось все хреново стадо… Прямо как в старом кино о крушении «Гинденбурга» – помнишь такое? Огонь охватывал одного мертвеца за другим, пока не воспылали все… Они горели, как ходячие факелы, но, Лилли… дело в том… что они не остановились… они пошли дальше… они пошли сквозь огонь, как будто и не понимая, что они горят, – он перевел дух. Лилли обдумывала услышанное, глядя на серую землю, сухую, как лунный ландшафт. В динамике снова зазвучал голос Мэттью: – Лилли, они все еще идут в Вудбери.

Лилли нажала на кнопку передачи.

– Стоп. Так. Погоди-ка. Я не понимаю. Разве огонь их не уничтожит? Разве он не уничтожит большую часть стада? Или хотя бы его фрагмент?

Снова треск, а потом тихий голос Мэттью:

– Да… со временем, наверное… какую-то часть… не знаю, – снова хриплый смешок. – Если огонь уничтожит мозг… или лишит их тела возможности двигаться… тогда да… но вот в чем штука… Их очень много. Солидная часть этого стада доберется до Вудбери к завтрашнему утру… и нам придется несладко.

Лилли посмотрела на часы, обдумала его слова и медленно покачала головой. Жизнь давно перестала казаться ей сладкой.

– Посветите фонариками на правую часть двери, вот сюда… Да, самое то.

Боб присел на корточки и приставил боек молотка к пыльной, растрескавшейся полоске раствора между двумя кирпичами. На пол полетели осколки. Боб крякнул от натуги.

– Кладке не меньше ста лет, скажу я вам, – пробормотал он и с усилием надавил на рукоятку.

– Боб…

Дверь вдруг поддалась.

Хэп отпрянул. Он был слишком стар, чтобы двигаться быстро, и слишком слеп, чтобы видеть, что происходит. Его поразила целая серия ощущений: сперва из щели пахнуло холодным спертым воздухом – как будто только что открыли крышку огромной банки с соленьями. Затем Боб открыл дверь, и древние петли скрипнули. И наконец промелькнуло что-то подвижное.

Сначала Хэп решил, что из-за двери выскочил енот. Существо было темным, невысоким. У Хэпа перед глазами все расплывалось, и он хорошо разглядел лишь маленький рот, полный острых желтых зубов. Существо как паук подползло к нему, и Хэп успел лишь ахнуть, прежде чем оно вонзило клыки в его правую лодыжку.

Все завертелось с невероятной скоростью – Хэп не успевал следить за событиями, – но хуже всего было то, что его ногу обожгло ужасной болью. Он потерял равновесие и упал на задницу, его фонарик выпал у него из руки и покатился по полу. Свет упал на тварь, которая жевала его лодыжку.

В течение жуткой секунды, прежде чем напарники вмешались в происходящее, Хэп смотрел в лицо самому страшному кошмару.

В чудовище, сомкнувшем челюсти вокруг ноги Хэпа, практически невозможно было разглядеть человека. Видимо, то время, что оно провело в темноте за дверью, изменило его до неузнаваемости. Его кожа стала землисто-серой и так плотно обхватила его череп и кости, что он был похож на продукт в вакуумной упаковке. Его конечности были сильно деформированы, из суставов торчали голые кости, он напоминал жутковатую куклу. Когда-то он, возможно, был ребенком или карликом, но теперь этот миниатюрный гуманоид смотрел вокруг блестящими, лишенными век глазами, жевал старые мускулы Хэпа и глотал кровь и костный мозг с жадностью умирающего от голода изгоя, вылизывающего кокосовую скорлупу до последней капли жидкости.

Хэп увидел вспышку, в его ушах прогремел выстрел – Боб уложил чудовище прямым попаданием в голову. В лицо Хэпу полетело серое мозговое вещество. Хватая ртом воздух, держась за ногу, Хэп почувствовал, как чудовище ослабило хватку и осело на пол в луже черной крови. Хэп застонал – нога горела огнем.

В дверях виднелся силуэт Бена. Он обеими руками держал свой «глок», готовый в любую минуту выстрелить, но в темноте по другую сторону двери скрывалась лишь холодная вонючая пустота. Ни шороха, ни звука – лишь звон в ушах Хэпа, который корчился от боли, сжимая руками старую, исчерченную варикозом, ревматоидную ногу, откуда сочилась теплая кровь, которая смешивалась с гнилостными лужами, собравшимися на полу.

– Так, дыши, старик, просто дыши, – сказал Боб, опускаясь на колени рядом с Хэпом и поддерживая ему голову. Хэп заморгал и глотнул воздуха наперекор обрушившемуся на него цунами боли. Он попытался дышать. Попытался заговорить. Попытался посмотреть на Боба, который мягко продолжил: – Все будет в порядке, мы тебя вытащим.

– Нет… не вытащите, – говорить, формулировать слова и предложения было ужасно тяжело – Хэпу пришлось призвать на помощь всю энергию до последней капли. Боль пронизывала его, распространяясь по каждому капилляру. Кого-то шок от укуса охватывает не сразу, а кому-то достаточно и пары минут. Хэп чувствовал, как силы вытекают из него сквозь рану на лодыжке. – Оставьте меня здесь.

– Хэп, умолкни, мы тебя…

Хэп с трудом покачал головой:

– Нет, оставьте меня здесь, я уже не жилец… Я знал, что это случится… рано или п-поздно… Я… я прожил… хорошую жизнь.

– Хэп…

– П-просто убейте меня.

– Хэп, заткнись…

– Боб, – тихо сказал Бен, – ты ведь знаешь, что делать, у нас нет…

– ЗАТКНИСЬ! – Боб отмахнулся от слов Бена, словно от надоедливой осы. Он осмотрел укус на щиколотке у Хэпа. Спешно, затаив дыхание, он отложил пистолет и оторвал полоску ткани от своей рубашки, сделал из нее жгут и обвязал его вокруг ноги старика. – Нечего спорить, старик. Мы сейчас…

Хэп дрожащими пальцами дотянулся до рукоятки пистолета Боба.

Боб опустил глаза.

Все случилось так быстро, так внезапно, что Боб не просто не успел ничего предотвратить, – он не сумел даже осознать происходящее. Он заметил какое-то движение в темноте позади себя и понял, что скрюченные от старости пальцы Хэпа сомкнулись на рукоятке пистолета. Боб сдавленно вскрикнул, а Хэп в то же мгновение приставил ствол к своему заляпанному кровью виску.

Боб потянулся к пистолету, но Хэп уже спустил курок.

Раздался выстрел, Боб снова закричал, в темноте заревело жуткое эхо. Боб отпрянул от Хэпа, который дернулся, когда пуля насквозь пробила ему череп. Кровь брызнула на толстую опорную балку. Хэп повалился на спину в облаке порохового дыма, его глаза так и не закрылись. Пистолет с громким стуком упал на бетонный пол, вокруг головы Хэпа растеклась темная лужа.

– НЕТ! МАТЬ ТВОЮ, НЕТ! – Боб инстинктивно бросился к другу. – ЧЕРТ! ЧЕРТ!

Боб попытался приподнять голову старика, его руки стали липкими от крови. Хэп снова упал. Боб ощупал затылок Хэпа, проверил пульс у него на шее, бормоча:

– Черт, черт, черт!

Глаза его наполнились слезами, все заволокло пеленой. Он неловко обнял безжизненное и окровавленное тело Хэпа.

– Черт тебя дери, старый идиот, что ты наделал? Что ты наделал?

– Боб, хватит, – голос Бена донесся из тени позади Боба, но казалось, что Бен зовет его с другого конца света. – Боб, он мертв, он…

– БЕН, ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ НА ХРЕН!

Сила хриплого голоса Боба удивила даже его самого. Он неожиданно расчувствовался, голова закружилась. Почему-то эта смерть особенно задела его – эта бессмысленная потеря, такая же обыденная и внезапная, как чих. Он любил старого Хэпа Абернати, любил его рассказы, любил его ворчливый характер, любил его ослиное упрямство, которое напоминало Бобу о его армейских товарищах. Хэп служил на флоте во времена Корейской войны, был прекрасным коком, настоящим моряком, и всегда умел рассмешить Боба. Теперь Боб прижимал к груди безжизненное тело друга и чувствовал, что вот-вот разразится слезами. Кровь обрекала его на вечные страдания. Он тихо всхлипнул.

– Таким был его выбор, Боб, – произнес из темноты Бен, который стоял совсем рядом, но словно за миллион миль отсюда. – Он был отличным парнем и ушел как мужчина.

– Я мог бы… Я мог бы… ЧЕРТ! – Боб прислонился лбом к виску пробитой головы Хэпа. – Я мог бы его спасти.

– Нет, не мог.

– Я мог бы… ампутировать ее.

– Нет, Боб. Ты ничего не мог сделать. Он ушел как мужчина.

Боб попытался сказать еще что-то, но в конце концов просто закрыл глаза и позволил слезам вырваться наружу. Он рыдал примерно с минуту, а потом затих и еще некоторое время качался из стороны в сторону, не выпуская тело из рук. Затем он замер и остался сидеть на полу, несчастный, опустошенный, лишенный всех чувств. Посмотрев на Бена, он тихо сказал:

– Мы заберем его тело, устроим настоящие похороны.

– Само собой.

– Давай… Помоги-ка мне сделать носилки.

Мужчины нашли несколько досок, веревку и скотч и смастерили грубые носилки, чтобы забрать товарища обратно в город. За несколько минут они сумели разместить труп Хэпа на носилках и надежно привязать его, а когда они закончили, вытерли пот со лба и приготовились уходить, Боб еще раз взглянул на второе тело – на распростертого на полу уродливого мертвеца с разложившейся плотью и торчащими из каждого сустава костями – и плюнул на него.

А затем Боб заметил кое-что еще: за этим мертвецом, за потайной дверью в стене подвала начинался уходивший в темноту тоннель.

Боб моргнул, протер глаза и внимательно посмотрел на этот тоннель. Он был выложен кирпичом и, судя по состоянию кладки, сооружен впопыхах много-много лет тому назад. Казалось, он уходил в темноту на сотни ярдов, а может, и миль.

На самом деле, чем дольше Боб смотрел на него, тем глубже проникал в потаенные уголки его мозга невидимый мыслительный крюк: «Кто, черт возьми, его построил? Зачем? И главное – куда он ведет?»

Наконец Боб повернулся к Бену и упавшим, измотанным голосом произнес:

– Давай выбираться отсюда.

 

Глава пятая

Келвин Дюпре влетел в кабинет на втором этаже ратуши. Его сердце колотилось как сумасшедшее, во рту пересохло от паники. Он на мгновение остановился на пороге и быстро осмотрел комнату, которую Лилли временно выделила его семье, чтобы они могли отдохнуть перед дальней дорогой. Свет пробивался только через световой фонарь в крыше, вся мебель – столы и картотеки – была сдвинута в дальний угол, на заколоченных окнах висели проеденные молью занавески.

Угрюмые дети сгрудились вместе, но почти не разговаривали. Беттани сидела на потертом вращающемся стуле и читала измятую книгу, а Томми и Лукас устроились на полу и играли в настольную игру.

– Милая? – окликнул Келвин Мередит, которая сидела одна в другом конце комнаты и смотрела на трещину в заколоченном окне, слегка покачиваясь на складном стуле и одними губами бормоча обсессивно-компульсивную литанию – что-то разобрать было невозможно, но время от времени слышны были фразы вроде «тихо» и «засыпай», – пока мир жил своей размеренной жизнью. – Милая, все в порядке?

Келвин подошел к жене, нервно сжав кулаки.

Она ничего не ответила.

– Милая? – Келвин опустился рядом с ней на колени. – Поговори со мной. Что не так?

И снова никакого ответа – лишь безмолвные слова навязчивой молитвы.

– Послушай, милая. Помнишь, я говорил о стаде, которое формируется к западу отсюда? Его попытались остановить, но что-то пошло не так. Оно движется прямо сюда. Мы должны остаться здесь. За этими стенами нам спокойнее. Мы должны остаться хотя бы на некоторое время. Ты понимаешь?

Мередит не смотрела на него и не отвечала, она просто продолжала бормотать что-то себе под нос и тихо напевать какую-то мелодию. Тонкий луч света пробился сквозь заколоченное окно и сделал ее узкое, точеное лицо еще более суровым, чем обычно. Едва слышный шепот, скорее стон, чем песня, – ее голос, казалось, доносился из глубин колодца. Она снова и снова повторяла слова старинной колыбельной:

– Тихо, малыш мой, засыпай… Папа принесет тебе каравай.

Келвин понял, что она бормотала это уже много дней, может даже недель. Он прикоснулся к ее плечу.

– Милая? Ты слышала, что я сказал?

Вдруг жена отшатнулась от него, как будто его прикосновение пронзило ее электрическим током. Ее лицо исказилось от гнева, она сердито посмотрела на мужа.

– Я слышала, что ты сказал, Келвин, я ведь не в коме! – она нахмурилась. – Что случилось со стадом?

– Что? – он наклонил голову. – О, я не знаю. Ему попытались перекрыть путь, но от этого стало только хуже, – он ласково погладил жену по плечу. – Все будет хорошо. Не переживай, – он сжал ее руку. – Почему бы нам не помолиться об этом? Что скажешь? Давай помолимся, – он опустил голову. – Боже всемогущий, прошу тебя, услышь наши молитвы…

Его прервал дрожащий голос, донесшийся у него из-за спины:

– Может быть, хватит уже молиться?

Келвин повернулся и увидел своего старшего сына Томми, который стоял, сжав кулаки, в мокрой от пота толстовке. На худой детской шее трепетала жилка. Он был на грани – на грани взросления, на грани насилия, на грани слез.

– Мама совсем с ума сошла, совсем с катушек слетела, а ты только молишься!

– Следи за языком! – Келвина накрыло волной гнева. Мальчишка умел надавить на больное, а больного у Келвина в последнее время было немало. – У нас здесь стоит вопрос о жизни и смерти.

– Я знаю, пап. В том-то и проблема. Одними молитвами ты нас не защитишь.

– Сядь! Сейчас же!

– Но, пап…

– Живо!

Мальчишка раздраженно вздохнул, развернулся на каблуках и вернулся на свое место. Он пнул настольную игру и этим испугал братишку.

Келвин снова повернулся к жене.

– Все будет хорошо, я обещаю, – сказал он ей, ласково гладя ее по плечу.

Она снова отстранилась.

– Твой сын прав, Келвин.

– Не говори так.

– Твоя жена душевнобольная.

– Мередит…

– У нее не все дома.

– Прекрати!

– ЭТО ТЫ ПРЕКРАТИ! – прокричала она так громко, что все в комнате вздрогнули. Дети отвлеклись от игр и подняли головы. Узкое лицо Мередит побледнело, у нее на шее забилась жилка. – Хватит притворяться, будто ты можешь одними молитвами пройти сквозь это! Будто у нас все в шоколаде! Будто не наступил конец света и мы не оказались в полной заднице!

– Ладно, хватит… – Келвин снова прикоснулся к ней, и она снова отбросила его руку.

– И хватит мне лгать!

Он посмотрел на жену.

– О чем ты?

– Томми слышал, что ты сегодня собираешься на базу Национальной гвардии искать оружие вместе с этими людьми. Это правда?

– Но это не…

– ЭТО ПРАВДА ИЛИ НЕТ?

Келвин кивнул:

– Да, это правда.

Мередит сделала глубокий вдох, ее глаза остекленели от ярости и безумия.

– Я пойду с тобой.

– Мередит…

Ее черты исказились в странном урагане чувств: здесь были боль, отчаяние, тоска, но прежде всего – обжигающий гнев.

– Я не собираюсь сворачиваться в клубок и умирать. Без боя я не сдамся. Я не меньше других хочу уничтожить этих монстров. Я пойду с тобой.

Руины бывшей Восемнадцатой базы Национальной гвардии занимали небольшое, поросшее кустарниками плато над речкой Элкинс примерно в полутора милях к востоку от Вудбери. Узкая, выжженная солнцем подъездная дорога отходила от Восемнадцатого шоссе и петляла по западному склону холма до самых ворот, которые теперь напоминали обугленный скелет из погнувшихся железных костей, разорванных взрывной волной зажигательной бомбы.

Когда Боб подвел проржавевший «Додж Рэм» к развороченной проходной, остальные пассажиры молча осмотрели обломки базы. Когда-то она была настоящей крепостью, обнесенной высоким железным забором, но теперь серые здания с толстыми стенами и укрепленные арсеналы скорее напоминали разрушенный детский городок, в котором игрушечные домики и машинки рассыпались по изрытой взрывами земле. В отдалении, как мертвые черепахи, валялись перевернутые танки. Повсюду стояли выгоревшие каркасы «Хаммеров» и БМП «Брэдли». В половине зданий были выбиты окна и двери, кое-где из-за пожара и действия внешней среды обрушились целые этажи. Кратер от взрыва, который уничтожил базу, теперь напоминал черный пруд, заполненный токсичной дождевой водой; радиус поражения до сих пор был прекрасно очерчен огромными концентрическими кругами сажи и копоти, расходящимися по бетону.

– Боже, что здесь случилось? – спросил Келвин, сидящий на заднем сиденье, которое было узковато для троих взрослых. Он был зажат посередине между Мередит и Лилли и пытался хоть что-нибудь разглядеть в окно, наклоняя голову. Дэвид сидел в пассажирском кресле, коленями придерживая автоматическую винтовку «AR-15».

Он взглянул на руины.

– Ребята, которые перешли дорогу Губернатору, сожгли эту базу в качестве своеобразной упреждающей меры.

– Когда?

– Не знаю, – пожал плечами Дэвид, – может, месяц назад или около того.

– Что же это за люди такие? – риторически спросил Келвин, пораженный масштабом разрушений.

– Просто люди, – ответила ему Лилли, растирая ноги, как будто они затекли. Ее стройное тело было прижато к задней дверце пикапа. Болезненные воспоминания прошлого месяца до сих пор мелькали у нее в голове. Гибель Хэпа Абернати этим утром оживила ее старую панику. Лилли сама себе казалась обманщицей. Кем она себя возомнила? Она упорно пыталась отбросить сомнения. Глядя на базу, она видела валявшиеся повсюду жалкие останки кусачих, и от одного вида этих почерневших трупов ей становилось не по себе. Среди этих заброшенных зданий вполне могли бродить и другие обгоревшие мертвецы. Она вытащила «ругер», проверила магазин и сказала: – Обычные люди. Такие же, как мы. Обычные люди, которые пытаются выжить.

Тут подала голос сидевшая возле другой задней дверцы Мередит, возбужденно ерзавшая от беспокойства и адреналина:

– Как по мне, мы никогда ничего не найдем, колеся по округе на этом проклятом пикапе… Нужно выйти и все хорошо обыскать.

Через час бесплодных поисков – все здания были либо уже разграблены, либо полностью разрушены взрывом – возле гаража в дальнем углу базы они обнаружили узкий, невысокий ангар. То ли благодаря стальному каркасу, то ли из-за причуд ударной волны здание совсем не пострадало. На двери висел тяжелый замок.

Боб сбил замок молотком, и вся команда разведчиков ввалилась в темноту ангара, пропахшего машинным маслом и плесенью.

Включили фонарики. Узкие лучи света выхватили из сумрака огромные, стоящие друг на друге ящики, затянутые паутиной. Стопки доходили до потолка. На стенках ящиков виднелись выполненные печатными буквами надписи: «НЕРАЗОРВАВШИЕСЯ БОЕПРИПАСЫ»; «БРОНЕБОЙНЫЕ ПАТРОНЫ “БРАУНИНГ” 50 КАЛ., 100 ШТ.»; «ВЗРЫВЧАТОЕ ВЕЩЕСТВО С И СИГНАЛЬНЫЕ РАКЕТЫ КАЛИБРА 25 ММ С ВЫСОКИМИ ТТХ, 50 ШТ.». Наконец, фонарик Боба остановился на ящике с маркировкой «ЗАЖИГАТЕЛЬНЫЕ БОЕПРИПАСЫ / БЕЛЫЙ ФОСФОР».

– Офигеть, – тихонько пробормотал Боб.

– Что там, Боб? – Лилли посветила на ящик. Маркировка ни о чем ей не сказала.

– Я слышал об этом дерьме, – ответил Боб, опускаясь на колени и стряхивая пыль с крышки. – Белый фосфор. Его использовали в Кувейте.

– Что это такое?

– Мерзкая, мерзкая дрянь. Как напалм, только ярче и горит быстрее.

– Зажигательные бомбы?

– Типа того.

– Мы ведь уже это попробовали?

– Это другое, поверь мне, – Боб через плечо взглянул на нее. – Представь себе огонь на стероидах.

Лилли обдумала его слова.

– Сможем мы этим воспользоваться?

Боб загадочно посмотрел на нее и повернулся к остальным.

– Ребят, нужна помощь. Надо найти какую-нибудь тележку или тачку, чтобы отвезти все это в пикап.

Позже в тот же день Лилли и остальные вернулись в Вудбери и обнаружили, что Мэттью, Спид и Глория уже пробились обратно в город.

Дрожащие, потные, покрытые сажей, словно они только что выбрались из обрушившейся угольной шахты, они встретились с Бобом и Лилли в госпитале, где Боб обработал их легкие ожоги и помог им справиться с несильным отравлением дымом, пока Лилли расспрашивала их о том, с какой скоростью стадо приближается к Вудбери.

– Пожалуй, у нас максимум двенадцать часов, – сказал Мэттью, сидя на краю кушетки и полотенцем стирая копоть с лица. Перепачканные и испуганные Глория и Спид сидели в другом конце комнаты, потягивая воду из бутылок.

Лилли шагала из стороны в сторону.

– Какого хрена произошло? Я видела, как ходячие пугались огня, как они отступали от него. Такого прежде не было! Почему они стали неуязвимы?

Мэттью пожал плечами и посмотрел на товарищей.

– Черт его знает. Все случилось так быстро, что я даже не понял, что происходит.

– Огонь притормозит их, по крайней мере некоторых, – добавил Спид. – Но большинство… не знаю, по-моему, они даже не заметили этого долбаного огня.

После этого повисла долгая пауза. Тишина была невыносимой.

Лилли взглянула на Боба.

– Что там с западной стеной? Долго еще ее укреплять?

– До наступления темноты должны закончить, – Боб нервно прочистил горло. – Я понимаю, времени в обрез. Нам, конечно, не до похорон. Но что, если я выйду и скажу пару слов, прежде чем мы закопаем старика Хэпа? – Боб все никак не мог откашляться – он сипел и хрипел, но Лилли понимала, что на самом деле он старается сдержать слезы. – Он был хорошим парнем. Спас в свое время не одну жизнь. По-моему, мы все ему обязаны. Что скажешь?

– Само собой, Боб, – Лилли скользила взглядом по его обветренному лицу. Его уставшие глаза скрывались среди паутины морщин. Как и любого алкоголика в завязке, его мучили тики. На мгновение Лилли даже показалось, что он вот-вот снова уйдет в запой. И как же она справится без него? – Как только стену укрепят и мы распределим всех по местам… встретимся на площади и похороним его рядом с Пенни.

Боб кивнул и опустил взгляд, отчасти из благодарности, отчасти от стыда. Никто не знал, как сильно ему хотелось выпить.

На другом конце комнаты Глория сняла козырек и провела пальцами по редеющим грязно-серым волосам.

– Наверное, в конце концов пожар сократит численность стада. Половина этих тварей пылает, как факелы, – она посмотрела на Лилли. – Можно надеяться, что, когда они доберутся сюда, их останется не так уж много.

Кивнув, Лилли потерла глаза.

– Как там говорится? Твои бы слова да Богу в уши?

– Кстати о Боге, – заметил Спид. – Я видел, тот чувак – тот чокнутый святоша – работал с вами на стене. Они решили остаться?

– Похоже на то… – вздохнула Лилли. – Точно не знаю, – она подумала об этом. – Келвин вообще-то клевый. На фанатика он не похож, – она вспомнила все семейство Дюпре. – Дети тоже ничего. Меня волнует только его жена. Она вся как на иголках. Присматривайте за ней. Кажется – я уже видела такое, – она пробыла там слишком долго. Она хочет помочь нам со взрывчаткой, но я сомневаюсь, стоит ли. Эта женщина опасна. У меня такое впечатление, что она в одиночку хочет расправиться со всем стадом.

После долгой паузы Глория произнесла:

– А кто не хочет?

 

Глава шестая

Было без десяти восемь. Сгущалась темнота. Стрекотали сверчки. Попахивало гнилью. Доносился далекий гул, напоминающий треск высоковольтных проводов – или марш приближающейся армии ходячих. Часы тикали. Каждый житель города Вудбери, что в штате Джорджия, спешил закончить все дела до неизбежного столкновения.

Под гоночным треком Барбара Штерн вела группу детей от трех до двенадцати лет по подземному лабиринту гаражей к самой дальней двери слева. Крики и гомон восьмерых детей эхом отражались от облицованных плиткой стен центрального коридора.

– Робби, не толкайся, – одернула Барбара одного из маленьких сорванцов. – Алиса, вытащи пальцы изо рта. Не останавливайся. Нейтан, помоги сестре.

Барбара плохо помнила, как выглядит отдел обслуживания. Она видела его лишь один раз, когда спускалась туда с головорезами Губернатора, и теперь, пока она подгоняла детей и проходила одну закрытую дверь за другой, ей было не по себе. Было время, когда механики чинили здесь гоночные машины, когда мужчины в грязных комбинезонах часами копались под капотами и перебирали ходовые части, лежа на плоских колесных тележках и орудуя молотками и гаечными ключами. Но было и время, когда Филип Блейк, или Губернатор, пытал здесь своих узников – и крики обреченных сливались с визгом дрелей и хохотом инквизитора, – превращая это место в настоящий дом ужаса. Однажды Барбара видела по Си-эн-эн документальный фильм о дворце Саддама Хусейна, который был захвачен во время американского вторжения. Почему-то ее особенно поразила жуткая обыденность этого ужасного места – фотографии с охоты, прикрепленные магнитами к холодильнику, порнографические журналы на тумбочках, – и висящий на стене календарь с обнаженной женщиной на механическом жеребце напомнил ей о нем.

– Томми, последняя дверь налево, – крикнула она мальчишке, который шел первым.

Миниатюрная копия отца, Томми Дюпре был гибким, светловолосым парнишкой с румяным лицом, на котором явственно отражались всего его чувства. Его огромные карие глаза светились умом и энергией. В джинсовом комбинезоне, в кепке «Катерпиллар» на голове, он напоминал маленького солдата и храбро маршировал по коридору, таща за собой младшую сестру, которую держал за лямку сарафана. Стоило Барбаре увидеть этого смелого двенадцатилетнего пацана, как она сразу прониклась симпатией к нему. У нее не было своих детей, поэтому ей была незнакома их неизбывная потребность в одобрении, но она чувствовала удивительную общность со взрослым не по годам Томми. Мальчишка был настоящим хулиганом и умником при этом, он не переносил глупцов и дураков, и это было близко Барбаре.

– Я не слепой, – ответил ей Томми. – Я вижу надпись!

Он взял сестру и брата за рукава и, как щенков, подвел их к стеклянной двери, на которой виднелась полустершаяся трафаретная надпись: «заведующий отделом обслуживания». Пятилетний Лукас в вельветовой куртке и кожаных ботинках споткнулся и уронил свой маленький рюкзак, полный бумаги.

На грязный пол полетели раскраски, цветные мелки, отдельные листки и страницы.

– Ничего, Люк, я подниму, а ты иди внутрь, – грустно сказал Томми, и в его голосе послышалось давнее страдание, как будто он стал мучеником – родителем поневоле.

Наклонившись, он принялся собирать рассыпавшиеся вещи.

Барбара подтолкнула остальных детей в комнату, а через минуту вернулась, чтобы помочь ему поднять все художественные принадлежности. Опустившись на колени рядом с ним, она совала в рюкзак раскатившиеся вокруг мелки, пока Томми собирал наспех нарисованные черным маркером и карандашом рисунки пятилетнего братишки. Взгляд Барбары зацепился за один из них.

– Не хочется мне совать нос не в свое дело, – сказала она Томми, – но чей это портрет?

– Это? – Томми поднял рисунок, и Барбара смогла лучше разглядеть странного кривоватого гуманоида с рогами, мертвенно-бледным лицом и огромным раздвоенным языком, высунутым из зубастого рта. – Это Анти-Христ.

– Правда?

– Ага. У моего братишки видения. В основном он видит Похищение. Так его называет наш папа.

– Наверное, Восхищение?

– Ага, – кивнув, ответил мальчик и засунул рисунок обратно в рюкзак. – Папа говорит, что мы живем во времена Великой скорби, когда часть из нас забирают на небо, а остальным приходится остаться на земле и сражаться с Анти-Христом. Поэтому и появились все эти чудовища. Они говорят о наступлении Великой скорби.

– О… – Барбара не смогла найти ответа лучше, чем прохладное: – Понимаю.

– По-моему, это бред какой-то, – продолжил мальчик. – Но я ничего не говорю, чтобы не обидеть папу. Он неплохой отец, просто порой он слишком уж надоедает нам своими разговорами об Иисусе и молитвами Господу, – он застегнул рюкзак и поднялся на ноги. – Сам я атеист. Только не говорите родителям – они этого не вынесут.

Усмехнувшись, Барбара встала и подтолкнула парнишку по направлению к кабинету.

– Смотри-ка, у нас с тобой есть кое-что общее. Я не еврейка, но родителям Дэвида об этом лучше не знать – они этого не вынесут.

Они зашли внутрь, опустили жалюзи и закрыли за собой дверь. Створка громко стукнула, и коридор откликнулся гулким эхом.

В течение нескольких часов после того, как были замечены первые ходячие, Лилли руководила последними мероприятиями по укреплению города и подготовке к нападению. В ее распоряжении было шесть женщин и четырнадцать мужчин, которые без остановки работали над восстановлением западной стены, распределяли боеприпасы, устанавливали прожекторы, оборудовали места для стрелков, прилаживали самодельную катапульту Мэттью, раскладывали взрывчатку и передавали друг другу нужное оборудование вроде биноклей, очков ночного видения, трассирующих пуль, сигнальных огней и оружейных магазинов. Они забрали все, что осталось на базе Национальной гвардии, и теперь у них было шестнадцать гранат, несколько сотен патронов сорок пятого калибра, около шестидесяти патронов тридцать восьмого калибра, сто пятьдесят высокоскоростных бронебойных патронов тридцатого калибра и около сотни патронов двадцать второго калибра в десяти отдельных магазинах для двух «ругеров» Лилли. Арсенал был не слишком завидным, особенно учитывая масштабы наступления, но им приходилось довольствоваться малым. Взрывчатка со склада гвардии могла стать их козырем. Лилли велела тем, кто был вооружен автоматическими винтовками, стрелять короткими очередями, ведь при зажатом спусковом крючке из их стволов могло вылетать по восемьсот патронов в минуту.

Около одиннадцати вечера они сделали передышку, чтобы наскоро похоронить на площади Хэпа Абернати. В свете факелов двадцать взрослых полукругом выстроились возле статуи Джеба Стюарта и склонили головы. Боб подошел к сколоченному из сосновых досок гробу, обмотанному веревкой и скотчем, и тихо рассказывал о том, как Хэп возил детишек в школу и домой на стареньком желтом автобусе. Хэп был тем еще ворчуном, но его любили, и несколько жителей Вудбери поделились историями из его жизни. Каждому дали возможность высказаться, но церемония все же вышла короткой, потому что в воздухе почувствовалась характерная вонь ходячих, которая прервала панихиду. К привычному гнилостному смраду добавились новые нотки, и всем стало не по себе: вслед за запахом протухшего мяса и гнойного дерьма ветер принес черную, едкую, маслянистую вонь обуглившейся плоти – диссонирующий контрапункт зловонной симфонии.

Скорбевшие по покойнику разошлись и заняли свои позиции на крышах машин и кабинах грузовиков, припаркованных вдоль баррикады. Мэттью закрепил самодельную катапульту на верхней ступеньке стремянки, установленной возле западных ворот. Катапульта представляла собой прилаженный на тележку метательный аппарат, собранный из амортизирующих тросов и деревянных реек и могла метать снаряды весом до десяти фунтов. Рядом с катапультой он сложил брикеты взрывчатки С-4, динамитные шашки и однофунтовые кирпичики белого фосфора.

Неподалеку от Мэттью на капотах двух фур разложили свое оборудование самопровозглашенные городские снайперы. Среди прочего там были треноги, звуконепроницаемые наушники, оптические прицелы и металлические коробки со сверхбыстрыми бронебойными патронами. Бен учился стрелять на дальние дистанции в Корпусе подготовки офицеров запаса в Вандербилте и утверждал, что может попасть в голову со ста семидесяти пяти ярдов. Лилли не знала, стоит ли ему верить, но это не имело значения. Кто-то ведь должен был стрелять из винтовки М1 «Гаранд». Вторым снайпером был Дэвид Штерн. У него было мало опыта, к тому же правый глаз его порой подводил, поэтому ему недоставало уверенности Бена, что он с лихвой компенсировал своим спокойствием. Дэвид казался Лилли невероятно хладнокровным, а в бою это было очень ценно.

После полуночи Лилли решила устроить последнюю летучку перед появлением стада и собрала всех возле грузовиков, припаркованных у западных ворот. К этому моменту вонь была уже невыносима и проникла повсюду, а это означало, что стадо было даже больше, чем они могли предполагать. Однако пока ходячих не было видно. Хуже всего, пожалуй, был характерный запах горелого мяса. Лилли никогда не видела вблизи серьезных пожаров и не была свидетельницей смерти от ожогов, но вонь жира, который медленно обугливался на железной сковороде, была ей хорошо знакома, ведь она сопровождала практически каждый приготовленный ее отцом Эвереттом завтрак. Этот запах был похож на тысячекратно усиленный запах горелого бекона Эверетта, смешанный с вонью пылающего меха и обугленных человеческих волос. Из-за этого запаха в животе у Лилли, пока она давала последние наставления, бушевал настоящий ураган.

– Так, уже недолго осталось, – в предрассветной тишине объявила Лилли бойцам. Все вокруг освещали натриевые лампы, которые питались от работавших на последнем издыхании генераторов. Пространство было залито серебристым светом. Зловещую тишину нарушал лишь ветер, шелестевший чуть громче далеких хрипов мертвецов. Шум – который медленно, но верно становился все громче – был похож на приближение циклона, на поднимающийся за деревьями шторм. На лицах собравшихся, залитых холодным лунным светом, был написан отчаянно скрываемый ужас. – Займите свои позиции и не расслабляйтесь: стадо явно движется быстрее, чем мы ожидали.

– Откуда ты знаешь? – спросил Бен Бухгольц, на узком лице которого лежала тень от козырька бейсболки.

Остальные – Келвин, Мередит, Спид, Мэттью, Дэвид, Глория и другие горожане – напряженно посмотрели на него. Адреналин бежал по их жилам, как электрический ток.

– Чувствуешь запах? – Лилли строго взглянула на Бена. – Просто принюхайся.

– Ладно, понял, – буркнул Бен.

– Что бы ни случилось, оставайтесь на местах, – Лилли обвела глазами группу. – Не смотрите на стадо, не позволяйте его численности загипнотизировать вас, не выбирайте отдельных ходячих. Просто стреляйте короткими очередями по головам.

Лилли сделала паузу, чтобы все осознали ее слова. С запада доносились хриплые стоны. Лилли было жутковато, но она отгоняла от себя страх. Часы тикали. Хотя Лилли и близко не стояла к опытным лидерам – будь то военные командиры или гражданские лица, – слова слетали с ее губ легко, свободно, механически.

– Я буду перемещаться от точки к точке с двумя пистолетами и рацией. Вторая рация будет у Мэттью. Если что-то пойдет не так или если вы увидите что-то такое, что не будет вписываться в общую картину, действуйте…

– Лилли!

Ее прервал знакомый – хрипловатый, пропитой – голос, будто сценический шепот в разгар монолога.

– Что такое, Боб?

Боб стоял на коленях на крыше кабины фуры и держал в руке бинокль. Его рельефные черты исказились от напряжения. Казалось, кто-то только что погиб у него на глазах.

– Ты должна это увидеть, – сказал он и протянул Лилли бинокль, сжав зубы, чтобы не выдать свой ужас и не встревожить остальных.

– Все по местам! – крикнула Лилли и подошла к кабине. Она поднялась по стремянке, шагая через ступеньку, и уже через пару секунд оказалась рядом с Бобом.

– У кромки леса, – произнес он с угрюмой категоричностью в голосе.

– О боже… – Лилли посмотрела в бинокль и увидела, о чем он говорил. – Боб, выпусти несколько сигнальных ракет.

Выжившие привыкли считать стада воплощением Армагеддона – как будто все десять казней египетских вдруг сливались в единую волну гниющего мяса и сверкающих черных клыков, – их присутствие обрекало на гибель все живое в радиусе многих миль. Лилли уже видела несколько стад воочию – и каждое снова и снова являлось ей в кошмарах, – но прежде они были хотя бы последовательны в своем поведении. Прежде все стада вели себя практически одинаково – это были огромные стаи ходячих, которые сбивались вместе и двигались как один, шагая все дальше и дальше, этакие вонючие волны трупов, мигрирующие в неопределенном направлении, как стаи леммингов. В конце концов все стада рассеивались либо с течением времени, либо из-за естественных преград у них на пути. Но это стадо – это омерзительное стадо, появившееся из леса на западной окраине Вудбери в час тридцать три по стандартному восточному времени и ковылявшее к замусоренному пустырю возле железнодорожных путей, – не поддавалось никакому пониманию, превосходило любые ожидания и пугало до безумия всякого живого человека, который отваживался на него взглянуть.

Над лугом один за другим взметнулись три сигнальных огня. Жуткое полчище осветилось их вспышками.

Глядя в бинокль, Лилли попыталась сказать что-то, но слова не находились, а мысли не формулировались в голове – она лишь смотрела на стадо и шевелила губами, безмолвно проговаривая отдельные слоги. Слов не было. По коже бежали мурашки, желудок свело от ужаса, волосы встали дыбом. Она смотрела на стадо. Оно полностью вышло из леса и было прекрасно видно в холодном свечении сигнальных огней.

Примерно в двухстах пятидесяти ярдах от стены можно было невооруженным глазом разглядеть первую линию мертвецов, окутанную густым облаком темного дыма, но по-настоящему наступление видели лишь те, кто поднес к глазам бинокль. Десятки, может, даже сотни обугленных трупов единым фронтом ковыляли к городу. Они еще дымились, их глаза были похожи на угольки, истлевшая одежда прилипла к их обожженной коже. Ходячие шагали, как армия восставших жертв пожара – словно все они стали жертвами ядерного холокоста, превратившего их в призрачные тени, которые теперь шли вперед, неуклюже, как гигантские марионетки, влекомые неизбывным, беспощадным, ненасытным инстинктом. Некоторые из них трещали и скрипели на ходу, словно в любой момент готовы были рассыпаться на части. Другие, в задних рядах, все еще горели – пламя полыхало у них на головах, и алые языки срывались с их безволосых черепов, сливаясь с миазмами дыма и вони, которые, как штормовое облако, зависли над лугом. Смрад стада было практически невозможно описать словами – в нем чувствовался запах паленой резины, горящих химикатов, обугленного белка и едкая, горькая вонь пищи, пригоревшей к раскаленной сковороде. Этот смрад заполонил все вокруг, и Лилли закашлялась, не в силах пошевелиться, стоя на крыше кабины и не отрывая глаз от толпы ходячих.

Она так сильно прижала бинокль к глазницам, что переносица заболела. Свободной рукой Лилли инстинктивно потянулась к кобуре на левом бедре и схватилась за рукоятку «ругера». Она чувствовала, как нарастает внутри ее жажда убийства. Она чувствовала, как горло увлажняется от подступающей тошноты и подавленной жестокости.

В этот жуткий миг, перед тем как раздались первые выстрелы, Лилли захлестнула внезапная, быстрая и всепоглощающая волна тоски и печали. Вид этой армии оживших мертвецов, численность которой слегка сократилась по дороге, оказал на нее иное воздействие, чем зрелище обычного стада прогнивших ходячих трупов. Огонь, подпитываемый метаном, разложение и гниль уничтожили в ходячих все остатки личностей. Теперь со стороны невозможно было отличить одного мертвеца от другого – не было больше ни бывших медсестер, ни автомехаников, ни детей, ни домохозяек, ни фермеров. Обугленные мертвецы были равны – все они были гигантской массой почерневших, дымящихся существ, которые упрямо ковыляли вперед: без цели, без надежды, без души, без сострадания, без логики, вперед и вперед.

Слева раздался первый выстрел снайперской винтовки, и Лилли вздрогнула.

В бинокль она увидела, что один из первых мертвецов взорвался дымом и кровавым туманом и рухнул на землю бесформенной грудой обгоревших останков, а его собратья медленно, не замечая ничего вокруг, заковыляли по полю дальше, словно призванные бесшумным собачьим свистком. Слева и справа прогремели новые выстрелы, еще несколько почерневших трупов упало в фонтане искр. Стрельба вывела Лилли из оцепенения. Она опустила бинокль, вытащила «ругер» и сняла с ремня рацию.

Нажав на кнопку, она прокричала:

– Мэттью, попридержи взрывчатку, пока они не подойдут поближе! Нужно нанести максимальный урон! Ты понял? Мэттью? Скажи, что понял! Мэттью, ты на связи?

В динамике раздался треск, а затем сквозь него пробился голос Мэттью:

– Понял тебя! Но у меня вопрос!

Лилли нажала на кнопку.

– Валяй!

Голос:

– Это ты забрала тяжелую артиллерию?

Лилли, в ответ:

– Что? Что я забрала?

Из динамика:

– Динамитные шашки пропали!

– В смысле – пропали?

Голос Мэттью:

– Их, блин, здесь нет! Куда они делись?

Лилли обернулась и взглянула на стремянку, установленную в пятидесяти ярдах от нее. В темноте она видела силуэт Мэттью, который склонился над ящиками со взрывчаткой и брикетами фосфора. Лилли лишь отчасти понимала, что произошло: мысли путались от адреналина. Она снова посмотрела на медленно подходящих мертвецов.

Стадо уже пересекло значительную часть луга.

До него оставалось ярдов сто пятьдесят, вонь была нестерпима.

– Всем внимание! Открыть беглый огонь! – Лилли взвела курок «ругера». – БЕГЛЫЙ ОГОНЬ! БЕГЛЫЙ ОГОНЬ! БЕГЛЫЙ ОГОНЬ!

Сидя на крыше фуры рядом со стремянкой, Келвин услышал голос Лилли, перекрывший грохот стрельбы, и вытащил свой «магнум» триста пятьдесят седьмого калибра.

Пистолет, полученный от Боба Стуки, весил как будто целую тонну, держать его было неудобно. Келвин не был ни спортсменом, ни бывшим военным, ни стрелком, (хотя его родной городок в Кентукки и казался раем для любителей пушек всех сортов), но теперь, с наступлением времен Великой скорби, Келвин заставил себя научиться обращаться с оружием.

Он поднял ствол и прицелился в живую кучу обугленной плоти, которая ковыляла в облаке дыма ярдах в ста от него. Он выстрелил. От грохота у него в ушах зазвенело, плечо тряхнуло от отдачи. Мертвец покачнулся, но не упал. Пуля вырвала кусок обгоревшей плоти из груди ходячего и оставила после себя внушительную дыру, сквозь которую пробился лунный свет. В воздух полетели частицы плоти. Такого урона было недостаточно, чтобы убить мертвеца, и Келвин сердито фыркнул.

Вдруг он почувствовал – что-то не так.

– Мер? Милая? – позвал он Мередит.

Всего секунду назад она стояла прямо под ним возле кабины фуры. Келвин уговорил ее надеть его толстую кожаную куртку и высокие ботинки, закрепить манжеты клейкой лентой, а на шею повязать пару арафаток – на тот случай, Боже упаси, если она окажется рядом с ходячим. Всего минуту назад Мередит жаловалась, что лишняя одежда стесняет ее движения, и передавала Келвину патроны, ворча и сетуя на то, что ей не выдали пистолет.

Теперь она пропала.

– О нет, – едва слышно пробормотал Келвин. Он повернулся и осмотрел все тени возле баррикады, скользнул взглядом по западной стене, но увидел лишь других горожан, которые стреляли по приближающемуся стаду. В темноте то и дело мерцали вспышки выстрелов, и все вокруг казалось фрагментом немого фильма, показанным в замедленном темпе. – МЕРЕДИТ!

Келвин быстро спустился по лестнице, спрыгнул на землю и побежал на север, по-прежнему сжимая в правой руке пистолет.

– МЕРЕДИТ!

Он остановился возле баррикады, где стена утыкалась в Каньон-роуд. Чувствуя, как колотится сердце, он повернулся вокруг своей оси, лихорадочно пытаясь думать, как можно скорее искать ответ. Может, она пошла в тоннели под гоночным треком, чтобы быть рядом с детьми? Но почему тогда она ему не сказала? Мередит не могла просто исчезнуть, никому ничего не сообщив, это было не в ее характере. Во рту у Келвина пересохло от паники, по коже побежали мурашки. Что-то явно было не так. Он услышал, как первая взрывчатка вылетела из катапульты Мэттью. Последовавший за этим жуткий грохот едва не свалил его с ног.

На краткое мгновение ночь обратилась в день, и Келвин закричал:

– М-М-МЕР-РЕДИ-И-ИТ!

Мередит Дюпре ковырялась в замке в дальнем северо-западном углу баррикады за гигантским древним дубом, который больше века рос в одиночестве на пересечении улиц маленького городка. Ее никто не видел. В этой части Вудбери все электричество было отключено и фонари не горели, свет давала лишь луна и далекие вспышки ружейных выстрелов и взрывов, так что времени у Мередит было достаточно.

Она работала в темноте, напевая свою колыбельную, сквозь слезы видя замок, который она пыталась сорвать с ручки тонкой двери, похищенной из соседнего «Уолмарта». Дверь была усилена крепкой сеткой и наспех прибита поверх узкого зазора в семифутовой стене. Эта дверь была установлена еще при прежней власти – люди Губернатора навесили ее годом ранее, чтобы использовать в качестве запасного выхода, – и теперь она проржавела, обуглилась и практически намертво пристала к баррикаде.

Руки Мередит не тряслись, хотя она и слышала, как муж зовет ее, перекрикивая грохот стрельбы и взрывов. Она не отвлекалась от двери и методично разламывала замок монтировкой, которую нашла накануне в сарае для инструментов возле заброшенного железнодорожного депо. Женщина была довольно слабой – у нее были широкие бедра, но узкие и хрупкие плечи и плоская грудь, – однако, учитывая важность момента, она вложила в удар все силы до последней капли и в конце концов сбила замок.

Он с тихим стуком упал на землю. Мередит откинула монтировку и попробовала открыть дверь, но та застряла. Мередит пнула ее каблуком ботинка один раз, затем другой и третий, пока дверь не поддалась и не распахнулась настежь.

На мгновение Мередит застыла, увидев непроглядную темноту по другую сторону двери – ночной пейзаж был невероятно красив, – и просто стояла, созерцая.

Затем она подхватила сумку, сделала глубокий вдох и протолкнула тяжелую ношу за дверь – в мерцающую черноту.

 

Глава седьмая

По другую сторону баррикады Вудбери, за заброшенной почтой, разграбленной аптекой и ровными рядами обитых алюминием зданий, стоящих вдоль Джонс-Милл-роуд, простирались густые пекановые рощи и исчерченные тропинками леса. В этот ночной час, когда небо было совершенно чистым, а луна невероятно яркой, ландшафт казался первобытным, таинственным, окутанным туманом. То и дело вспыхивали огоньки светлячков, верхушки деревьев покачивались на ветру и уходили за горизонт, силуэтами выделяясь на фоне множества созвездий, усыпающих небо.

Мередит с трудом тащила огромную брезентовую сумку, шагая по темной земле.

Долгое время казалось, что стадо ходячих обошло эту часть города стороной. Выстрелы, крики и хриплые стоны едва фиксировались в сознании Мередит, пока она продвигалась на север. Мередит помнила, как они приехали в Вудбери с этой стороны, помнила, как они миновали озеро, помнила светлячков – они были похожи на волшебную пыль, которую Бог развеял над землей, на испанский мох, с которого то и дело падали искрящиеся капли. Она чувствовала запах стада – запах беды, греха и слабости – и слышала шаркающие шаги у себя за спиной.

Несколько мертвецов заметили ее и пошли на запах, как охотничьи собаки. Кролика уже выманили из норы, и началась погоня: ходячие приближались к ней, от стада откололась немаленькая группа, которая выбрала ее своей жертвой. Она запела и прибавила шаг.

– Тише, малыш мой, засыпай, папа принесет тебе каравай…

Звук ее голоса, который ей самой на фоне выстрелов и взрывов казался совершенно чужим, привлекал все больше и больше мертвецов, которые уходили прочь от города.

Краем глаза Мередит видела их призрачные силуэты, выделявшиеся на фоне яркого света натриевых прожекторов, – почерневшие, пустые оболочки людей, которые медленно поворачивались на ее пение, неуклюже меняли направление и один за другим устремлялись к ней.

Шагая по густой траве пустыря, перешагивая упавшие деревья и крупные камни, Мередит пела все громче:

– Если каравай не захочешь ты, папа принесет яркие цветы!

Ходячие уже двигались единым фронтом, за Мередит ковылял не один десяток мертвецов, но в ночи на их обугленных лицах были видны лишь блестящие глаза. Все шло по плану. Мередит чувствовала, как толпа приближается к ней, и волосы шевелились у нее на затылке. Она повернула на восток и пошла по узкой тропке. Озера за деревьями еще не было видно, но она знала, что оно близко, она чувствовала болотные газы и запахи влаги и плесени, которые перемешивались с жуткой вонью стада, шаркавшего за ней. Мередит слышала их стоны и хрипы, и нестройный хор их голосов подгонял ее. Вглядевшись в густой подлесок, она увидела первые отблески лунного света на спокойной поверхности воды. Она практически выкрикивала слова песни:

– А ЕСЛИ ЦВЕТЫ БУДУТ УВЯДАТЬ, ПАПА ПОЙДЕТ СВЕЧКУ ТЕБЕ ИСКАТЬ!

Она дошла до опушки и спустилась к кромке небольшого полукруглого озера.

Озером его можно было назвать лишь с натяжкой – скорее это был крупный пруд, если уж честно, – но при взгляде на него Мередит вспомнила уединенные водоемы, на которых рыбачил в лесах Восточного Кентукки ее брат Рори. Она посмотрела на север и на юг и увидела кипарисы, склонившиеся к грязной воде, маленькие, поблескивавшие в темноте бухты и старые причалы с брошенными лодками, похожими на потерявшихся домашних питомцев и все еще привязанными к деревянным столбикам в ожидании спортсменов и дружных семейств, которые уже никогда не придут.

Ходячие подходили все ближе, ломая ветки, сотрясая верхушки деревьев и заставляя землю вибрировать, как при тектонических сдвигах. Мередит поняла, что времени осталось очень мало. Она подошла к воде, открыла сумку, запела тише, скорее уже для себя, чем для кусачих, и шагнула в илистую топь.

– А если свеча догорит дотла, папа тогда купит тебе осла…

Главное выбрать момент.

Первая шеренга ходячих вышла из-за деревьев – казалось, у Мередит на глазах рождаются уродливые младенцы. Их обугленные губы шевелились, челюсти клацали в предвкушении скорой трапезы. Некоторые мертвецы уже протягивали обгоревшие, скрюченные руки к стоявшей в воде женщине.

Стоя по колено в грязи, среди темноты и нестерпимой вони, Мередит быстро открыла сумку, в которую были свалены двадцатипятифунтовые снаряды, украденные из арсенала Мэттью – динамитные шашки, обернутые запалами, напоминавшие крупные куски мыла брикеты белого фосфора, приклеенные к зажигательным устройствам, – и стала вытаскивать их. Над прудом висело такое густое облако тумана, что его запах практически заглушал смрад мертвецов, которых становилось все больше. Выходя из леса, они неуклюже спускались по глинистому берегу.

Шаря по дну сумки в поисках зажигалки «Бик», Мередит вспомнила, как давным-давно брат рассказывал ей о том, что метан легко воспламеняется. «Знаешь, некоторые пруды на Зеленой реке можно поджечь, как спиртовку, – объяснял Рори. – Тогда эти болота будут гореть хоть до морковкиного заговенья». Сердце Мередит вдруг забилось чаще. Зажигалки нигде не было.

Первый ходячий с плеском вошел в воду и черной тенью побрел к Мередит. Вонь стала невыносимой, она жгла носовые пазухи, глаза слезились. Мередит лихорадочно искала зажигалку и в конце концов нащупала маленький пластиковый цилиндр. Вытащив его, она тотчас высекла искру.

– Если ослик не будет тебя катать, – тихо бормотала она, толкая сумку на середину пруда, – папа сможет кошку тебе достать.

Первый мертвец догнал Мередит. Она увидела прогнившую обожженную плоть и острые зубы и оступилась, грязные клыки вошли ей в шею. Мередит не оборвала песни. Она продолжила едва слышно шептать слова себе под нос, успокаивая себя, как мать успокаивает ребенка, поправляя холодный компресс у него на лбу.

– А если вдруг кошка убежит, папа купит пчелку, что всегда жужжит…

Подошли другие кусачие, и трапеза началась. Мередит погружалась все глубже в ил. Оглушительный звук – хрипы и стоны, сравнимые по мощи с шумом огромной турбины, – заполнял собой все пространство, пока в ее плоть вонзались почерневшие острые зубы. Мередит чувствовала запах собственной крови, ее металлический привкус, она чувствовала, как жизнь уходит из нее и растворяется в темной, мутной воде. Прогнившие клыки хватали ее за бедра, за плечи, за шею, даже за щеки, они раздирали ее левое глазное яблоко, лишая ее зрения, и картинка дергалась перед глазами. Все тело Мередит пронзало болью, но она не боролась за жизнь.

Взрывчатка отплыла от нее на двадцать футов, брезентовая сумка, внутри которой занималось пламя, начала тонуть и теперь светила мягким светом из-под толщи воды, похожая на китайский фонарик, и лучи разливались по поверхности пруда жидким золотом.

Мередит тихо пела себе под нос, пока ходячие не разодрали ей шею и не вырвали голосовые связки.

– А если та пчелка улетит на луг, папа принесет новенький сюртук.

В последние мгновения жизни – тело Мередит было уже истерзано и погружалось в воду, все чувства исчезли, невыносимая боль сменилась холодной чернотой – она подумала о детях. Она подумала обо всем хорошем, что было в ее жизни, о тихих часах в кругу семьи, об огромной любви, и в этот миг обгорелые трупы окружили ее. Их было не меньше пятидесяти, и они поглощали ее плоть, пуская слюни, разгрызая кости, хрипя и чавкая. К озеру спускались все новые и новые мертвецы. Сотни. Может, целая тысяча, если учитывать те группы, которые еще шли по лесу в сторону водоема.

Мередит пропела последнюю строчку, уже не зная, срываются ли слова с ее губ или она слышит их лишь у себя в голове.

– Но даже если свой сюртук вдруг спалишь, все равно ты будешь лучше всех, малыш.

Яркая вспышка взрыва оборвала последнюю мысль Мередит.

Стало светло как днем, когда три последовательных взрыва сотрясли леса к северо-западу от Вудбери. Последний – самый сильный из всех – выбросил в небо грибовидное облако ослепительно-белого фосфора, которое рассеялось каплями очистительного огня. Во все стороны полетели яркие искры. Мощная взрывная волна выбила стекла, включила сигнализацию автомобилей, сотрясла ограждение шоссе в миле к востоку от города, повалила деревья на десяти квадратных акрах вокруг пруда и уничтожила по крайней мере три сотни оживших мертвецов.

Взрыв был таким внезапным и таким сильным, что его отголоски послышались даже на Девятнадцатом шоссе на востоке, возле Лагранжа на западе, около Пичтри-Сити на севере и в некоторых пригородах Атланты. Однако больше всего он поразил невольного свидетеля, который скрывался среди сосен и могучих дубов, растущих к югу от Вудбери.

Через пару мгновений после того, как в небо взлетел первый огненный шар, раздался грохот, от которого сидевший в чаще леса человек вздрогнул. Это был молодой парень лет двадцати пяти, одетый в высокие ботинки и выцветшую, заплатанную хлопковую рубашку. Со своим диким взглядом, грязным лицом и спутанными волосами он выглядел так, будто остался единственным выжившим.

Он поморщился от шума и света и инстинктивно притаился за поваленными деревьями, возле которых еще теплился его маленький костер. Он бродил по лесам уже около трех недель, искал помощь, не терял надежды и не забывал о том, что вело его. Теперь, впервые за это время, он подумал, что есть и другие, что они смогут помочь ему – и его семье, – и от этой мысли его сердце забилось чаще. Взрывы такой силы редко происходят сами по себе. Тот, кто устроил его, мог стать спасителем, в котором он так отчаянно нуждался. С другой стороны, этот свет среди ночного неба мог обернуться и проклятием.

Стоявшие за этим взрывом люди могли быть посланцами дьявола, которые только и ждали, пока кто-нибудь вроде него не попадется в их сети жестокости и греха.

Он поежился, накинул на истощенное тело потрепанное одеяло, посмотрел на оранжевый огненный столб к северу от себя и задумался, пойти ему на свет…

…или бежать от него, как от чумы.

– НЕТ! БОЖЕ, НЕТ!

Келвин Дюпре лежал на животе недалеко от места взрыва, на краю пустыря, который тянулся вдоль Дроумдери-стрит, и кричал в землю. В затухающем свете взрыва виднелась поднимаемая его дыханием пыль.

Всего несколько минут назад, когда он с ужасом понял, что происходит – когда связал воедино исчезновение взрывчатки, дезертирство жены, неожиданное изменение направления движения стада и призрачное эхо колыбельной Мередит, которое раздавалось над лесом, – он бросился прочь из города, добежал до окраины и почти успел добраться до кромки деревьев. Лилли догнала его и в последнее мгновение перед взрывом успела в один прыжок повалить его на землю. Келвин отчаянно пытался вырваться из ее захвата, но в эту секунду земля содрогнулась и на них посыпались осколки.

Теперь Лилли с трудом села рядом с ним. В ушах так звенело, что она едва слышала его причитания.

– БОЖЕ, БОЖЕ! – кричал он в землю. – МЕРЕДИТ, ГОСПОДИ! НЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТ!

Свет взрыва уже померк и обратился тусклым оранжевым свечением за деревьями. Пахло порохом, горелой проводкой и серой. Несколько уцелевших ходячих, которые ковыляли по пустырю к опушке леса, едва устояли на ногах под действием ударной волны и теперь шатались из стороны в сторону, как закоренелые пьяницы. Келвин поднялся на ноги и бросился туда, где в лесу полыхал огонь.

– Нет, Келвин, стой! СТОЙ! – Лилли вскочила и схватила его за руку. – Ты ничего не изменишь! Там тебя убьют!

Отбившийся от стада ходячий с почерневшей плотью и клацающими челюстями – взрослый, обожженный до неузнаваемости мужчина – простер к Келвину свои скрюченные руки. Келвин покачнулся, попытавшись обойти живой труп, упал на землю, всхлипывая от тоски и страха, и запричитал, что жизнь больше не имеет смысла, а Лилли тем временем вытащила «ругер» из кобуры, вскинула его и дважды быстро выстрелила в голову проклятому мертвецу.

Тот отшатнулся и содрогнулся от выстрелов, верхняя часть его головы отлетела в сторону, а за ней метнулся хвост из мозгового вещества.

Мертвец повалился на землю в пяти футах от Келвина, который скорчился в рыданиях и все бормотал, что Мередит была больна, что этого не должно было произойти, ведь зачем, Боже, зачем? Ходячие наступали со всех сторон. Лилли опустилась на колени рядом с Келвином и хотела дотронуться до его плеча, но в следующую секунду случилось то, что выбило ее из колеи – даже среди жуткой бойни, среди всего этого ужаса, – и Лилли застыла.

Келвин обнял ее и крепко прижал к себе. Он всхлипывал, дрожал и тихо причитал. Сквозь звон в ушах Лилли различала лишь отдельные слова:

– Это было неизбежно, я должен был предвидеть, я должен был догадаться, я мог бы… я мог бы… о Боже, я мог бы все остановить!

– Т-с-с-с-с-с-с-с-с-с, – тихо произнесла Лилли ему на ухо.

Ей было неловко в объятиях Келвина, и она лишь похлопывала его по спине. Краем глаза она видела ходячих, которые появлялись на опушке, выделяясь на фоне затухающего пламени. Нужно было убираться отсюда, иначе они рисковали попасть в ловушку. Но тут ее внимание притупилось, в голову хлынули воспоминания. Она подумала о Джоше, подумала об Остине, и одна мысль о них – о ее прежних любовниках, спасителях, верных товарищах, потерянных навек, – пробудила внутри Лилли сочувствие, даже сострадание. Ее глаза наполнились слезами, и она провела рукой по дрожащей спине несчастного человека, который только что лишился жены.

– Ты не виноват, – прошептала она, – не забывай об этом.

– Только посмотри, что она сделала… Она спасла нас, – выдавил он сквозь всхлипы. Его дыхание обжигало Лилли ухо. – Посмотри, как она… как она ушла.

– Я знаю, – Лилли взяла Келвина за плечи. – Келвин, посмотри на меня. Ты можешь на меня посмотреть?

– Лилли, она не заслуживала такого конца, – простонал он, как будто изнывая от физической боли. – Она никогда никому не желала…

– Эй! – Лилли встряхнула его. – Келвин, посмотри на меня. Посмотри на меня.

– Что? – он взглянул на нее блестящими от слез глазами. – Чего ты от меня хочешь?

– Послушай меня. Нам нужно возвращаться. Их слишком много.

Келвин кивнул.

– Я понимаю, – он вытер глаза и рот и кивнул еще раз. – Я готов, – он поднялся на ноги и потянулся к пистолету. – Пистолет… куда он делся?

Лилли взглянула на группу дымящихся, обугленных трупов, которая подступала все ближе, схватила Келвина за рукав и мягко потянула его за собой.

– Забудь, Келвин, – сказала она. – Забудь… пойдем… скорее.

Третьего приглашения ему не понадобилось.

Остаток ночи и большую часть утра Лилли и остальные жители Вудбери ликвидировали последствия сражения. К счастью, случившиеся в лесу взрывы расправились с большей частью стада и оставили возле баррикады всего около пятидесяти оглушенных ходячих, справиться с которыми не представляло труда. Их можно было по одному расстрелять из снайперских винтовок, но этот процесс затянулся из-за того, что большинству стрелков попросту не хватало тренировки, а у Дэвида Штерна явно был сбит прицел.

К полудню следующего дня они уничтожили практически всех оставшихся кусачих в непосредственной близости от города – Спид прозвал обгорелых мертвецов ходячими головешками к явному неудовольствию Лилли, которая пыталась сохранять спокойствие и проявлять уважение к трагическим событиям ночи, – и в конце концов у стены осталось лишь несколько не пострадавших от огня живых трупов. Лилли отправила целую команду на расчистку местности: используя прямую лопату, прикрепленную к пикапу, нужно было разгрести тела и передвинуть их подальше от города. После обеда они вырыли большую канаву за железнодорожными путями и подготовились к массовому погребению.

В процессе всего этого им удалось сохранить детали предыдущей ночи в тайне от детей Дюпре – по крайней мере, до поры до времени, – им сказали, что мама на задании вместе с другими жителями Вудбери. Келвин попросил Лилли дать ему время, чтобы подумать, как сообщить детям страшную новость.

Ближе к вечеру Келвин, Лилли и Боб устроили короткую и немноголюдную поминальную службу по несчастной женщине, которая совершила такой героический поступок. Они подошли к кромке леса, и Боб внимательно смотрел по сторонам, чтобы ненароком не подпустить слишком близко отбившегося от стада ходячего, пока Келвин говорил о щедрости жены, о ее любви к детям и о ее глубокой, непоколебимой вере.

Стоя в тени огромного дуба, опустив голову и слыша, как зудят вокруг комары, Лилли слушала слова Келвина и поражалась его знанию Священного Писания – он зачитал всю молитву за упокой душ усопших и не выпустил ни слова. Хотя Лилли никогда не питала особенной любви к верующим, теперь она пришла к иному выводу. Возможно, из-за вызывающей мысли о конце света жестокости окружающего ее мира, а может, вопреки ей, она почувствовала глубокое, неугасимое и несколько неожиданное уважение к этому человеку. Он был кроток, добр и тверд – а эти качества в последнее время встречались в людях все реже.

Закончив надгробное слово, Келвин подошел к кромке воронки, образовавшейся при взрыве. Земля была разворочена, повсюду валялись вырванные с корнем деревья и фрагменты человеческих тел, которые все еще дымились на ветру. Келвин склонил голову и несколько минут тихо плакал. Лилли и Боб не мешали ему и почтительно стояли в отдалении на опушке леса.

Наконец Келвин сунул руку в карман и вытащил небольшое украшение.

Стоя в пятидесяти ярдах от него, Лилли разглядела золотое кольцо, возможно обручальное – издалека судить было сложно, – которое Келвин торжественно бросил в центр воронки. Когда он повернулся к воронке спиной и медленно пошел обратно к Бобу и Лилли, на его сухом лице появилось такое выражение, как будто он думал о законченном деле, словно только что перевернул страницу. А еще Лилли разглядела в его чертах облегчение. Быть может, Мередит Дюпре с течением времени стала тяжкой ношей для своего мужа, которая с каждым днем все сильнее тянула его вниз. Быть может, ее душевная болезнь сыграла в этом свою роль, и, каким бы печальным ни оказался ее уход из этого мира, в конце концов, вероятно, все было лишь к лучшему.

– Как ты? – Лилли внимательно взглянула на Келвина, когда он поравнялся с ней.

Он кивнул и вытер глаза.

– Я справлюсь, – ответил он.

– Она была настоящим героем.

И снова кивок и напряженный взгляд.

– Лилли, мне кажется, я готов.

– Готов к чему?

Он посмотрел на нее.

– Готов сказать детям правду.

В тот вечер солнце опускалось все ниже по безоблачному небу, пока не оставило после себя лишь полоску алого сияния на горизонте. После этого его мягкий золотистый свет залил болота и леса Центральной Джорджии, опустившись на них легким пуховым одеялом и будто покрыв все вокруг призрачным янтарем. Повисла такая тишина, что звуки стали распространяться дальше, чем обычно, эхом проносясь над лощинами, долинами и озерами. В этот час жуткие стоны мертвецов доносились с огромного расстояния.

В густой траве под высокими соснами примерно в одиннадцати милях к юго-востоку от Вудбери одинокий человек пытался отогнать хрипы ходячих, закрыв руками уши. Он поморщился. Его мальчишеское лицо было так перепачкано в грязи, что он напоминал трубочиста из какого-нибудь романа Диккенса. Легко возбудимый парень с невероятным количеством нервных тиков и навязчивых привычек, Риз Ли Хоуторн разложил свои скромные припасы на замшелом камне, чтобы в очередной раз провести их учет: швейцарский перочинный нож, половина шоколадки, заранее разделенной на кусочки, револьвер тридцать восьмого калибра с шестью оставшимися в барабане патронами, подписанная Роем Роджерсом фляжка и маленькая Библия Гедеона. Для выживания этого явно было недостаточно. Если ему не удастся в ближайшее время поймать кролика или рыбу, придется еще одну ночь провести на жалком кусочке «Милки Уэя» и нескольких глотках прохладной колодезной воды.

Кого он обманывал? Ему явно было далеко до бойцов из «Дельты» – он был просто необразованным лодырем из окрестностей Джексонвилла. С чего он вдруг решил, что сможет в одиночку спасти свою семью? И почему они послали его – Риза, самого младшего из мужчин, – искать помощь, искать кого-нибудь, кто согласится и сумеет спасти целую группу? О чем они думали? О чем он думал?

Он вздрогнул, когда ветер донес до него новые жуткие стоны – может, это был хор того стада, которое окружило его семью? Хрип мертвецов – особенно десятков мертвецов – заполнял собой все просторы Джорджии, зловещий, нестройный, глухой, как звон бесчисленного множества разбитых церковных колоколов, собирающих людей на адскую черную мессу.

Риз плотнее прижал руки к ушам в попытке отгородиться от этого звука. Нужно было идти дальше. Ему казалось, что он застрял в этих зарослях хвоща и можжевельника. Если бы только он мог понять, как дойти туда, где прошлой ночью мелькнула вспышка!

Взрыв был устроен специально, а значит, где-то там были люди, а значит, они могли помочь, могли даже спасти его семью. Если бы только он сумел сориентироваться на местности! Он посмотрел на небо. В сияющей синеве уже виднелся бледный силуэт луны. Вот-вот должны были появиться звезды.

Риз моргнул – на него вдруг снизошло озарение, которое пронизало все его существо. Ну конечно же… звезды. Он вспомнил, что прошлой ночью было ясно, и заметил, что и сейчас на небе ни облачка, а потом взглянул на обертку шоколадки. Он смотрел на нее и смотрел, пока понимание разливалось по его жилам, подобно потоку крови: «Милки Уэй». «Млечный Путь».

Полярная звезда входила в созвездие Большой Медведицы в галактике Млечный Путь – уж это-то он помнил со школьной скамьи, – а это означало, что ему просто нужно было идти под девяносто градусов к ее направлению, туда, где был запад… или как-то так.

Он принялся складывать свои скромные пожитки, даже не догадываясь, что по лесу менее чем в сотне ярдов от него теперь двигалось семь темных фигур.

– Ребята, у меня для вас печальные новости, – сказал Келвин детям, закрыв дверь в один из кабинетов ратуши Вудбери.

Трое детей сидели на потертом диване, придвинутом к заколоченным окнам. На полках небольшого книжного шкафа, который стоял рядом, лежали детские книги и настольные игры, у противоположной стены разместилось кресло-качалка. Мебель принесли, чтобы комната стала более уютной – Лилли временно выделила второй этаж ратуши в распоряжение Дюпре, – и Мередит попыталась сделать комнаты более удобными для жизни. Теперь отец семейства шагал из стороны в сторону перед своими детьми, засунув руки в карманы грязных брюк.

– Мягко сообщить об этом не получится, поэтому я просто скажу… Ваша мама… что ж, она теперь на небесах вместе с Господом.

– Что?! – воскликнул Томми Дюпре и поморщился, как будто почувствовав неприятный запах. – О чем ты?

Келвин болезненно вздохнул и медленно кивнул сыну.

– Ночью ваша мама столкнулась с ходячими и погибла, – он посмотрел на младших. – Ваша мама вчера пожертвовала собой, и теперь она на небе.

Ненадолго повисла тягостная тишина, в которой дети осознавали слова Келвина. Все надежды младших тотчас рухнули: девятилетняя Беттани смотрела на отца так, словно мир рушился у нее перед глазами. Ее милое личико исказилось от боли, слезы сами потекли по щекам. Пятилетний Лукас сделал отважную попытку быть сильным рядом со старшим братом, но его нижняя губа все равно отчаянно задрожала, а огромные блестящие глаза наполнились слезами. Один Томми отреагировал сложной комбинацией жестов и выражений. Келвин точно не знал, что было известно сыну о состоянии матери, но теперь мальчишка отошел в дальний угол комнаты, сжал руки в кулаки и уставился в стену. Его губы были так плотно сжаты, что казались одной тонкой линией, проведенной карандашом. Вдруг, моргнув, он обвел глазами комнату, как будто надеясь, что кто-нибудь вдруг выпрыгнет из-за шкафа и воскликнет: «С первым апреля!». Наконец он взглянул на отца, угрюмо нахмурив брови. На его лице был написан упрек.

– Пап, что случилось? – с трудом спросил он.

Келвин опустил глаза. Плач младших нарастал, сначала постепенно – всхлипы, прерывистые вздохи, – а затем Беттани зарыдала. Келвин не мог оторвать глаз от своих высоких ботинок, от тех самых забрызганных краской «Тимберлендов» со стальным носком, которые служили ему целых пятнадцать лет, пока он работал подрядчиком в Фейетвилле, в штате Алабама. Теперь на ботинках среди капель серой краски виднелись и бордовые брызги крови.

– Она помогала со взрывчаткой, которую мы использовали, чтобы отогнать стадо, и подошла слишком близко к… у нее случилось… у нее случилось столкновение с… она… она не смогла… а, к черту!

Келвин посмотрел на младших детей, а затем повернулся к старшему сыну. Сжав кулаки, выставив вперед подбородок и скрипя зубами, Томми прожигал Келвина глазами, как это делают только подростки, в крови которых бурлят гормоны. Что было делать Келвину? Солгать сыну? О таком важном? Попытавшись отбросить боль и утерев глаза, Келвин подошел к креслу-качалке. Он со вздохом опустился в него, чувствуя, как весь вес мира лег ему на плечи.

– Ладно… Я скажу правду, – произнес он и посмотрел на каждого из детей по очереди. Он смотрел на них с отцовской любовью и понимал при этом, что хорошие отцы не бросают детей в беде. – Правда в том, что ваша мама была героем.

– Ее укусили? – сквозь всхлипы спросила Беттани, сжимая руками подол юбки. – Эти ходячие съели ее?

– Нет, нет, нет… милая, все было не так, – Келвин подался вперед, осторожно снял детей с дивана, подвел их к креслу-качалке и усадил к себе на колени. – Все было совсем наоборот. Вашу маму не кусали, – он ласково обнял детей за плечи. – Ваша мама задала жару этим монстрам. Она спасла этот город. Она спасла жизнь каждому мужчине, каждой женщине и каждому ребенку в этом городе.

Дети кивали, глотая слезы и внимательно слушая правдивый рассказ Келвина.

– Она сделала невероятное. Она взяла динамит и отвела ходячих в сторону от города, а когда все они оказались в одном месте на безопасном расстоянии от баррикады, она взорвала этих мерзавцев, – голос Келвина сорвался, его вдруг обуяла скорбь. Он заплакал. – Она… она взорвала их… и… и спасла нас всех. Вот так. Она спасла этот город. Ваша мама. Она герой и всегда будет героем. Может, однажды ей даже поставят памятник, – его всхлипы уступили место истерическому смеху. – Что скажете? Памятник вашей маме рядом с памятником генералу Роберту Ли!

Опустив глаза, дети шмыгали носом и пытались осознать услышанное. Келвин снова взял себя в руки и погладил сына и дочку по голове. Его голос стал мягче.

– Она вывела чудовищ из города, как Гамельнский крысолов, чтобы они никому не причинили вреда.

Келвин посмотрел на старшего сына, на своего трудного ребенка, на белую ворону этой семьи.

Томми глядел в пол, его губы были сжаты. Он сдерживал слезы и водил носком высокого кеда «Конверс» по пыльной шахматной плитке. В конце концов он почувствовал тоску, звучавшую в отцовских словах, и они – отец и сын – встретились глазами.

– Ваша мама была хладнокровным, отчаянным героем, – сказал Келвин, смотря на младших.

Но было ясно, что он обращался к Томми.

Медленно кивнув и отвернувшись к стене, Томми закрыл глаза и наконец позволил себе беззвучно заплакать.

 

Глава восьмая

Вопреки расхожему мнению, время лечит не любые раны. Бывают раны, которые не затягиваются, сколько бы времени ни прошло, сколько бы человек ни пил и сколько бы психиатров ни посещал. Ледники могут расколоть континенты на части, но боль все равно будет жить в потаенных уголках сердца. У счастливцев раны затягиваются рубцовой тканью и со временем эта ткань делается все толще, пока боль не станет неотъемлемой частью человеческой личности, не проникнет под кожу, не превратится в очередную морщину. Лилли знала это по собственному опыту и понимала, через что придется пройти Келвину и его детям в грядущие недели, месяцы и годы.

Рубцовая ткань семьи Дюпре начала формироваться уже на следующий день.

Лилли привлекла всех – включая детей Дюпре – к расчистке города, руководствуясь как практическими, так и психологическими соображениями. Она решила, что лучше всего дать людям занятие, заставить их разум и тело работать, не оставить им времени на размышления, ведь под лежачий камень вода не течет, глаза боятся, а руки делают, терпение и труд все перетрут – все эти избитые клише мелькали в голове у Лилли, пока она руководила работами.

Нужно было окончательно восстановить стену и убрать последние обугленные останки ходячих. К тому же нужно было перейти на следующую стадию давнего плана засадить арену гоночного трека злаками – собрать семена для посадки.

Боб предложил Лилли организовать еще одну вылазку в заброшенную аптеку за баррикадой. Ему не давал покоя тот загадочный тоннель в подвале, и он сказал Лилли, что там может найтись золотая жила – хотя бы в переносном смысле, – которая приведет их к скрытым тайникам с ценными припасами. В Вудбери оставалось пугающе мало топлива, питьевой воды, батареек, мыла, лампочек, пропана, патронов, свечей, спичек и какой-либо белковой пищи, отличной от сухой фасоли. Уже несколько недель никто не убивал ни оленя, ни птицу, ни кролика на худой конец. Боб, конечно, не ожидал раздобыть под аптекой крупную дичь, но кто его знает, что можно найти в таком месте? Он вспомнил, что читал о находящихся в этих краях угольных и солевых шахтах, которые выкупали крупные компании, затем превращавшие их в огромные подземные склады. Лилли согласилась, что нужно обследовать тоннель, и посоветовала Бобу взять с собой Мэттью и Спида. Боб решил выдвинуться на рассвете.

У него было предчувствие насчет этого места. Боба редко посещали такие предчувствия, и он к ним прислушивался. Само собой, из этого могло ничего не выйти.

Впрочем… как знать?

– Йоу, Боб! Посмотри-ка на это!

Голос эхом пронесся по зловонной, промозглой темноте тоннеля, вырвавшись из бездны в пятидесяти футах от того места, где Боб сидел в пыли и смотрел на растрескавшийся земляной пол, который освещался его шахтерским фонарем. Пахло влажной почвой, древними корнями и бесконечными миллиардами лет. Последние пятнадцать минут Боб бродил по коридору шириной в четыре фута и зарисовывал странные окаменелости, которые встречались на стенах и на полу, на тонкой кальке, обнаруженной за прилавком аптеки. Эти зарисовки служили своего рода заметками в отсутствие цифрового фотоаппарата. Все камеры Вудбери пришли в негодность из-за севших аккумуляторов или были давно украдены – или же превратились в непозволительную роскошь, на которую было жаль тратить драгоценную энергию хоть переменного, хоть постоянного тока. Боб изрисовал уже страниц двадцать, аккуратно сложил их и сунул во внутренний карман куртки. В основном там были карандашные наброски следов людей и вагонеток и удивительные цепочки форм, словно вмурованных в пол и в стены.

– Ты не поверишь!

– Попридержи коней, я иду!

Боб поднялся на ноги и осторожно пошел по главному коридору. Земляные стены были укреплены гипсом, деревянными досками и толстыми балками. Тусклый желтый луч шахтерского фонаря освещал ему дорогу. Впереди он видел Мэттью, который светил фонариком на пол тоннеля, где мелькало серебристое световое пятно размером со среднюю тарелку. За спиной у Мэттью тоннель, казалось, уходил в бесконечную черноту. Шуршащие шаги Боба зловещим эхом отдавались в темноте.

После часового обследования тоннеля Боб и его товарищи пришли к некоторым выводам. Во-первых, тоннелей оказалось гораздо больше, чем они думали, – на самом деле это был целый лабиринт с обширной сетью ответвлений, которые отходили от основного коридора, при этом большая часть ответвлений была столь узкой, что взрослый человек едва мог проползти по ним на четвереньках. Во-вторых, основной коридор, похоже, протянулся под землей на многие мили, и Спид Уилкинс как раз исследовал его, примотав мощный фонарик к дулу винтовки «AR-15». А в-третьих, Боб находил все новые и новые свидетельства того, что много лет назад в этом подземелье побывали люди.

– Взгляни-ка, – хрипло сказал Мэттью, когда Боб подошел ближе и наклонился, чтобы разглядеть, что заинтересовало его товарища. У Мэттью на плече висел карабин «бушмастер», а из кармана его джинсов торчало несколько новеньких, еще не распакованных зубных щеток. Зубные щетки из разграбленной аптеки предложил взять Боб; вместе с ними прихватили также стоматологические зеркала, кальку, зубную нить, увеличительное стекло, ватные шарики, салфетки и протирочный спирт. Эта миссия для Боба была сравнима с археологическими раскопками – она казалась ему очень важным экспериментом, который с большой вероятностью мог оказать существенное влияние на жизнь каждого обитателя Вудбери.

– Мать твою за ногу, – пробормотал Боб, смотря на световое пятно. – Черт возьми, и как я это пропустил?

Из земли выглядывал человеческий череп, от старости пожелтевший, как слоновая кость. Зубы были похожи на кукурузу. Еще виднелась проржавевшая железная полоса, окислившаяся настолько, что напоминала поросший ракушками обломок затонувшего корабля, которая была надета на шею несчастного, где друг на друге, подобно крупным желтоватым жемчужинам, стояли шейные позвонки.

– Он был полностью в земле, – с волнением в голосе ответил Мэттью, не отводя глаз от черепа. – Я наступил на что-то и услышал хруст. – Он посветил фонариком чуть дальше. – Посмотри-ка на это.

Волосы на голове у Боба зашевелились. Он увидел светлый позвоночник, бедренные кости, сломанную лодыжку, погруженную в землю ступню. Но особенно его поразили кандалы – из того же древнего железа, что и ошейник, покрытые такой же патиной, напоминающие старый, изрытый кариесом зуб. Они были прекрасно видны на щиколотке бедняги, который погиб здесь бог знает сколько лет тому назад.

– Господи Иисусе, – прошептал Боб, заметив длинные цепи, извивающиеся по земле.

– Что думаешь, папаня? – Мэттью посветил фонариком в лицо Бобу.

Боб закрылся рукой.

– Не свети мне в глаза, сынок, – луч скользнул в сторону. – И не называй меня папаней.

– Ой, прошу прощения, – Мэттью улыбнулся, подыграв ворчливости Боба. Они по-доброму поддразнивали друг друга уже несколько недель – с того самого момента, когда Мэттью спросил у Боба, сколько ему лет, и тот буркнул «достаточно» и посоветовал ему не совать нос не в свое дело. – Но все же что ты об этом думаешь?

– Хрен его знает, – ответил Боб, после чего услышал какой-то шум и повернулся к дальней части тоннеля. Среди тьмы он увидел мерцающий свет, похожий на дрожащее пламя свечи, и различил едва слышные шаги и тяжелое дыхание. – Надеюсь, вон тот умник прояснит ситуацию.

Они оба посмотрели на Спида, крупный силуэт которого приближался к ним из темных глубин тоннеля; Спид прижимал винтовку к груди, из-за чего фонарик дергался при каждом его шаге. Он запыхался, как будто только что пробежал немалое расстояние.

– Джентльмены, – произнес он, подходя ближе.

– Что-нибудь нашел? – спросил Боб.

– Только новые тоннели, – Спид остановился рядом с товарищами и повесил винтовку на плечо.

– Далеко ты прошел?

Он пожал плечами и стер пыль с лица.

– Блин, понятия не имею. Милю? Три?

Мэттью недоверчиво взглянул на него.

– Да ты гонишь! Неужто этот проклятый тоннель и правда такой длинный?

– Ему конца-края не видно, – пожал плечами Спид. – Я отчаялся искать его конец.

Боб спросил, не заметил ли Спид чего странного, не было ли чего на земле, но Спид лишь покачал головой.

– Наткнулся на ходячего с полчаса назад. Стрелять не стал, не хотелось привлекать их внимание.

– И что ты сделал?

– Пробил ему голову прикладом – делов-то.

Боб вздохнул.

– Я надеялся отыскать что-нибудь нужное, – он осмотрелся по сторонам. – Но пока у нас лишь непонятные останки.

Он махнул рукой в сторону скелета и рассказал Спиду о кандалах.

Спида, похоже, эта история не слишком заинтересовала.

– Понятно, друг. Но там, дальше, только чертова куча тоннелей. Не знаю, откуда там появился ходячий… ну да фиг с ним, – он облизал губы, взглянул на Боба. – Что теперь, папаня?

Боб раздраженно вздохнул, повернулся и пошел к выходу из тоннеля, отчаянно желая, чтобы они прекратили его так называть.

– Лилли!

Лилли услышала оклик, когда завернула за угол на Дроумдери-стрит и направилась к своему дому. Она остановилась в лучах вечернего солнца и стерла пот со лба. Целый день она руководила работой всех команд, которые засыпали плодородной почвой арену гоночного трека и расширяли баррикаду, и теперь жутко устала: все тело ломило, голова слегка кружилась. Обернувшись, она увидела Келвина, который забежал за угол и приветливо помахал ей рукой. У Лилли вовсе не было настроения разговаривать хоть с кем-то, но все же она улыбнулась, махнула ему в ответ и сказала:

– Привет, Келвин.

– Хорошо, что я тебя поймал, – произнес он, отдуваясь после бега.

– Чем я могу помочь?

Он тяжело вздохнул и попытался восстановить дыхание.

– Лилли, мы, пожалуй, останемся.

Лилли с секунду молча смотрела на него, осознавая его слова.

– О… прекрасно.

Келвин кивнул и грустно улыбнулся. Вокруг его глаз собрались морщинки.

– Жаль, конечно, что все сложилось именно так, но… итог один.

– Мне кажется, и тебе, и детям здесь будет хорошо.

– Наверное, так и есть, – он взглянул за стену. – Таких мест немного, да и найти их нелегко.

Кивнув, Лилли внимательно посмотрела на него.

– Я очень сочувствую твоей потере.

Келвин встретился с ней глазами.

– Спасибо, Лилли. Я ценю твою заботу.

– Как дети?

– Вполне неплохо. Томми, как всегда, угрюм. Беттани стала лучше спать, а малыш Люк считает, что все это было предсказано.

Лилли наклонила голову.

– Предсказано?

– Долго объяснять.

– Ты имеешь в виду все это? – Лилли обвела рукой весь город. – Вудбери… Все, что случилось?

Келвин вздохнул.

– У мелкого бывают видения. По крайней мере, он так говорит. Сны, видения… Не знаю точно, что там происходит в этой маленькой голове.

– Ого! – присвистнула Лилли. – Правда?

– Пути Господни неисповедимы, – пожав плечами, ответил Келвин.

– Это я уже слышала.

Келвин еще немного подумал.

– Кто я, чтобы отрицать слова ребенка? Пожалуй, нет ничего невозможного… верно?

Лилли снова вежливо улыбнулась.

– Да, это точно.

– Вот и славно, – Келвин взглянул на нее. – Я хочу поблагодарить тебя за терпение и за доброту. Ты приняла нас как равных.

Лилли опустила глаза, почувствовав странный трепет. Может, всему виной волнение, но наверняка сказать она не могла. Почему-то в присутствии Келвина ей всегда становилось немного неловко.

– Это ведь по-христиански? – она посмотрела на Келвина и улыбнулась. – Ну… я так слышала.

Келвин усмехнулся – тепло, по-доброму, – едва ли не в первый раз с момента своего появления в этом городе.

– Неплохо, Лилли… Весьма неплохо для безбожника.

– То есть я все равно отправлюсь в ад?

Улыбка Келвина стала шире.

– Это не мне решать. Но, по-моему, тебе не о чем волноваться.

– Отрадно слышать.

Лицо Келвина снова стало серьезным – он взглянул на темные макушки деревьев, качавшиеся за стеной. Двумя днями ранее группа под руководством Лилли убрала последние валявшиеся за стеной обугленные останки ходячих и захоронила их в братской могиле за железной дорогой, теперь вони мертвецов почти не чувствовалось. Ветерок разносил запах лета – запах зеленой травы, клевера и богатой, плодородной почвы, – а с ним и тихий тревожный звук, который время от времени пролетал по небу, царапая облака. Далекая симфония хриплых стонов была похожа на пение диковинной птицы из другого мира – на призрачное, первобытное предупреждение ее жертвам о неминуемом приближении опасности. От этой симфонии у любого жителя Вудбери волосы вставали дыбом, а у менее закаленных людей по спине и вовсе бежали мурашки. Келвин, похоже, почувствовал все это, после чего повернулся к Лилли и тихо сказал:

– А может, это и есть ад… может, нас всех обрекли на его муки, а мы этого и не заметили… может, нас обрекли прятаться за этими стенами или вечно бродить по аду на земле.

Лилли ответила не сразу. Она попыталась отогнать от себя неожиданно обрушившееся на нее чувство обреченности, а потом многозначительно посмотрела на Келвина.

– Без обид, Келвин, но ты мне время от времени напоминай, чтобы я не приглашала тебя на вечеринки.

Келвин снова тихо усмехнулся.

– Прости, – он вытащил из заднего кармана бандану и промокнул влажную шею. – Меня порой заносит.

Он тепло улыбнулся Лилли, и на мгновение Лилли увидела перед собой того славного мастерового, которым Келвин был до наступления эпидемии. Ей не составило труда представить, как он проводит мелом линию и с сигаретой в зубах аккуратно прибивает планку за планкой своими мозолистыми руками.

– Приглядывай за мной, – наконец сказал он, – а то я могу удариться в проповедники.

Лилли рассмеялась.

– Ничего, с этим я справлюсь, – она вдруг протянула Келвину руку – сама удивилась этому – и добавила: – Что ж, пожалуй, пора это сказать… Добро пожаловать в Вудбери.

Келвин крепко пожал ее руку.

– Благодарю.

– Мы рады тебе, Келвин.

– Спасибо.

Они расцепили руки, и Лилли продолжила:

– Я хочу предложить тебе стать постоянным членом комитета. Что скажешь?

– Что за комитет?

– Группа людей, которая проводит регулярные встречи – ты уже посетил одну на прошлой неделе, когда мы обсуждали, что делать со стадом. Цель одна – принимать решения. Нам нужны здравомыслящие люди.

Келвин прикусил губу и обдумал это предложение.

– Пожалуй, я не против.

– Отлично. В таком случае – решено.

– Но у меня вопрос.

– Какой?

– Ты рассказывала о человеке, который раньше управлял этим городом, он еще называл себя Губернатором…

– Верно, – кивнула Лилли. – И что с ним не так?

Келвин посмотрел ей в глаза.

– Я просто хочу уточнить. Знаю, тот парень был не из лучших и теперь у вас здесь больше демократии, но я просто хочу уточнить кое-что, чтобы я понимал.

– Что именно?

Казалось, Келвин тщательно подбирает слова.

– Ты разве не… хм… не новый Губернатор?

Лилли протяжно вздохнула.

– Вовсе нет, Келвин. Вовсе нет.

Было поздно. Луна сияла высоко в небесах. В лесу к востоку от Вудбери было тихо, как в церкви. Сверчки стрекотали в бархатной тени сосен, растущих вдоль речки Элкинс. Ветер приносил отдельные звуки: журчание воды, жалобные стоны, треск веток и сбивчивое дыхание изнуренного человека в изодранной одежде, который пробирался по берегу, озираясь по сторонам.

Риз Ли Хоуторн весь вечер петлял между деревьями, шагая вдоль реки на юг в поисках моста или упавшего дерева, по которому можно было перебраться через широкий поток мутной воды. Нужно было идти строго на запад, но дорогу пересекала река, которая оказалась довольно широкой и глубокой, к тому же с сильным течением и холодной водой. От голода у Риза начались галлюцинации. Он видел крошечные светящиеся глаза, которые наблюдали за ним из-за деревьев. Он видел звездную пыль, которая плавала в темноте. Ноги почти не слушались. Он чувствовал вонь ходячих и слышал позади шорох неуклюжих, шаркающих шагов. А может, все это ему лишь чудилось. Он понимал, что не стоит идти ночью, это было слишком опасно, но только ночью у него появлялся ориентир, а с ним и надежда не сбиться с пути.

Он остановился, чтобы перевести дух, прислонился к стволу огромного дуба и безмолвно помолился Богу, прося указать ему путь и дать ему сил, и в этот момент футах в тридцати пяти от него что-то мелькнуло. Он моргнул и отвел взгляд, решив, что это, наверное, очередная галлюцинация. А потом снова посмотрел в ту же точку.

Но нет, в некотором отдалении, футах в десяти над рекой, действительно возвышался деревянный коттедж. Казалось, он парит в воздухе, как сказочный, волшебный дом какого-то лепрекона или водяного. Риз отбросил страх и помотал головой, не веря своим глазам, но коттедж никуда не делся.

Ночная темнота и мерцание лунного света, который отражался от крыши дома, делали его практически нереальным. Риз с опаской подошел ближе. Если это и была всего лишь галлюцинация, вызванная голодом, стрессом, отсутствием сна или низким уровнем сахара в крови, она явно была самой детальной галлюцинацией в истории человечества. Риз прекрасно видел изъеденную червями обшивку, на которой еще остались следы облупившейся и выцветшей под ярким солнцем Джорджии кирпично-красной краски.

Риз подошел еще ближе и увидел тень, которую дом в свете луны отбрасывал на воду. По спине у него пробежали мурашки. Объяснения этому не было: коттедж как по волшебству парил над речкой Элкинс. Риз резко остановился. Застыв на месте, он посмотрел на старый дом. Погодите-ка. Он заметил огромный проем в торце здания – через этот проем могла вполне проехать запряженная лошадьми повозка или небольшой пикап. Внутрь строения уходила дорога, сложенная из грубо отесанных досок.

– Тупица… чертов идиот, – едва слышно выругался он, поняв, что перед ним крытый мост.

Крытые мосты часто встречались в этой части Джорджии, причем некоторые были построены еще до Гражданской войны. В основном они были очень простыми и напоминали длинные сараи, но бывали среди них и затейливо украшенные пряничные домики Викторианской эпохи, которые были так щедро украшены резьбой, словно их строили эльфы. Этот домик был построен из обычных досок и покрыт дранкой, под крышей с каждой стороны было по декоративному окну. По внешней стене ползли побеги кудзу, с одного из углов в речку капала грязная вода.

Риз глубоко вдохнул, подошел к восточному входу на мост и ступил на его доски.

Внутри было темно и пахло какой-то кислятиной, как в винном погребе, где разбились все бутылки и вино превратилось в уксус. Воздух был таким спертым и таким тяжелым, что казалось, будто он давит на плечи. Риз подумал, не перебежать ли на другую сторону – мост был не больше тридцати футов в длину, – но почему-то пошел медленно. Его шаги по деревянному тротуару гулко отдавались у него в ушах; он чувствовал, как пульсирует венка у него на шее.

Парень не отрывал глаз от кучи тряпья у противоположного выхода.

На первый взгляд в темноте она показалась ему грудой земли, но Риз подходил все ближе и с каждым шагом все отчетливее различал старые одеяла и изодранную одежду, покрытую мхом и грязью, – все это как будто приросло к деревянному полу моста. Риз отвел глаза и устремился к выходу.

На полпути из кучи, как на пружине, выскочила почерневшая рука. Риз вскрикнул, покачнулся и упал на землю, пальцы ходячего сомкнулись у него на щиколотке. Он принялся извиваться, пытаясь достать револьвер. На такой экстренный случай у него всегда был припасен патрон в стволе, но мертвая хватка и жуткое состояние атакующего парализовали его.

Ходячего, прятавшегося в куче тряпья, с трудом получалось разглядеть в призрачном свете луны – пол его определить и вовсе было невозможно. Время не пощадило его и превратило в жалкий тощий труп, волосы которого прилипли к голове, как влажные водоросли. Открыв огромный рот, мертвец остервенело вгрызся в кожаный задник ботинка Риза. Толчок и звук от этого движения на мгновение вклинились в скачущие мысли Риза, пока острые, как бензопила, зубы пытались перекусить особенно твердый сучок, попавшийся им на пути.

Риз сумел выхватить револьвер из-за ремня и кое-как прицелиться, положив большой палец на курок, а указательный – на спусковой крючок, не дав прогнившим зубам ходячего перекусить грубую кожу ботинка, которая отделяла Риза от ухода в небытие. Он трижды выстрелил в череп мертвеца – и три вспышки озарили темноту, отражаясь в мутных глазах живого трупа.

Пули снесли ему половину лица, кусок черепа и огромную часть плеча – рана оказалась столь серьезной, что голова отделилась от тела и повисла на прогнивших жилах, как на мокрых виноградных лозах, – затем тело мертвеца обмякло.

Сам того не понимая, Риз закричал, и этот крик эхом отразился от стен моста, а затем увидел, что голова ходячего не перестала жевать его ботинок. Мозг твари не пострадал, и зубы все еще пытались добраться до плоти Риза в исступленном рвении богомола. Челюсти работали с особой жестокостью. Риз пнул голову, а затем еще раз и еще, пока наконец, за секунду до того как лопнула кожа ботинка, череп мертвеца не откатился в сторону.

Вскочив в темноте на ноги, опьяненный страхом Риз Ли Хоуторн не помня себя бросился за этой головой.

Та все быстрее катилась под горку по направлению к сточной канаве. Риз бежал за ней – фыркая, отдуваясь, выкрикивая что-то нечленораздельное, – пока в конце концов не поравнялся с черепом и не наступил на него, словно гася ботинком костер. Череп проломился, челюсти замерли. Риз еще долго топтал его. Череп расплющивался, расплескивая вокруг себя влажные ткани, напоминающие водянистую мякоть огромной дыни.

Риз даже не понял, что плачет, пока мышцы ноги не свело от резких движений, и эта боль не сковала ему бедро.

Он упал на колени, а затем повалился на спину и долго всхлипывал, лежа на утрамбованной дороге и смотря в ночные небеса. Он плакал безо всякого стыда и смущения и громко причитал – этот плач нарастал внутри его уже несколько дней безуспешных поисков, – пока у него не сбилось дыхание. Он был слаб от истощения и едва мог пошевелиться. Он просто лежал на спине и смотрел в усыпанное звездами небо. Каждый неглубокий вдох отдавался болью в его легких.

Так прошло несколько минут. Риз думал о Боге-Отце на мерцающих небесах. В детстве Риза часто водили в церковь пятидесятников, и там он узнал, что Бог – это гневный, суровый надзиратель, категоричный и злопамятный. Но, может, Бог Риза смилостивится над ним? Может, этот Бог – то же божество, которое однажды посетило этот ад на земле, – подождет со своей местью и даст Ризу Ли Хоуторну передышку? «Прошу тебя, Боже, – думал Риз, – прошу тебя, помоги мне найти людей, которые устроили эти взрывы».

Но никакого ответа… лишь безучастное молчание черного неба.

 

Глава девятая

Лилли не могла уснуть. Вместо того чтобы лежать в кровати и смотреть на исчерченный трещинами потолок своей квартиры на Мейн-стрит, раздумывая о том, что нужно сделать, она решила встать, приготовить себе чашку быстрорастворимого кофе и составить несколько списков. Ее отец, Эверетт, всегда говорил: «Когда жизнь поглощает тебя, милая, всегда составляй список. Для начала это всегда неплохо. Даже если тебе еще нечего из него вычеркнуть, с ним становится спокойнее».

Именно поэтому уже почти два часа Лилли сидела возле эркерного окна – заколоченного снаружи и заставленного хилыми комнатными цветами, которые Лилли пыталась вернуть к жизни, изнутри – и простым карандашом, который она то и дело подтачивала перочинным ножом, набрасывала списки дел на листах из большого блокнота. Многое она записывала и тут же поспешно стирала, понимая, что поблизости нет магазина инструментов, где можно купить необходимые гвозди и шурупы, или что задача невыполнима при текущих запасах топлива. Проработав почти час, Лилли составила вполне приличный план:

СПИСОК ДЕЛ

1. Собрать группу для поисков топлива.

2. Найти топливо.

3. Собрать группу для поисков семян.

4. Найти семена для садов на арене.

5. Заполнить арену землей.

6. Посадить сады.

7. Собрать несколько групп для строительства баррикады, организовать работу по сменам.

8. Расширить баррикаду на Дроумдери-стрит.

9. Сказать Бобу, чтобы провел профосмотр.

10. Составить повестку дня для руководящего комитета:

наставник для детей;

медицинский центр;

пищевой кооператив;

солнечные нагреватели;

компост;

биотопливо;

экологические технологии.

11. Встретиться с руководящим комитетом.

12. Не унывать.

13. Найти кого-нибудь другого на пост лидера Вудбери.

Перечитав последний пункт, она не смогла сдержать ухмылку.

Лилли понимала, что нет ни одного идиота, который захочет стать капитаном этого маленького корабля дураков, но все равно мечтала об этом. Она никак не могла выкинуть эту мысль из головы. Что, если бы она была простой жительницей Вудбери, обычной обитательницей обычного города? О чем еще можно мечтать? Она отодвинула стул и поднялась на ноги, потирая затекшую шею. Она сидела перед окном почти два часа и уже не раз заточила карандаш, в основном вычеркивая пункты своих списков. Теперь, пожалуй, настала пора поспать.

По пути обратно в спальню она задержалась перед зеркалом, прислоненным к стене возле двери. Лилли взглянула на собственное отражение. Девушку в зеркале трудно было узнать.

В растянутых штанах и толстовке с эмблемой Технологического института Джорджии, Лилли была похожа на мальчишку. Ее тусклые, выгоревшие на солнце рыжевато-каштановые волосы были стянуты в хвост и перевязаны резинкой, из-за чего тонкие черты ее лица еще сильнее обострились. Она уже два года не красилась. Но во взгляде ее карих глаз появилось кое-что такое, чего Лилли не замечала никогда прежде. В обычных обстоятельствах она списала бы это на возраст – единственная керосиновая лампа, горевшая у нее в спальне, беспощадно освещала ее лицо, отчего морщинки в уголках глаз были заметнее, чем обычно, – но ситуация, сама среда была такова, что изменения были гораздо глубже простого старения. От мягкости черт Лилли не осталось и следа, ведь ее унесла с собой жестокость чумного времени, и Лилли не знала, что и думать об этом.

Она приподняла истрепанную толстовку и посмотрела на свой впалый живот. Лилли всегда была стройной, но за последние несколько месяцев превратилась из худенькой в иссохшую – ребра выпирали из-под кожи, как зачатки конечностей. Она защипнула тонкую полоску кожи на животе и подумала, как бы он выглядел, если бы месяцем ранее у нее не случился выкидыш. Она смотрела на себя и представляла, как растет ее живот, как наливаются весом груди, как темнеют соски, как округляются и розовеют щеки. Вдруг эти чувства пронзили ее, словно кинжалом, и она отвернулась от зеркала, пытаясь подавить тоску. Отбросив печальные мысли, она вошла в спальню.

В изнеможении она упала на кровать, не снимая одежды, и, сама того не заметив, провалилась в сон – ей показалось, что стук раздался всего через секунду. Она вздрогнула и села на кровати, думая, что все это ей приснилось, но стук раздался снова, торопливый и настойчивый. Кто-то нетерпеливо барабанил ей в дверь.

– Боже, что на этот раз? – буркнула она и вылезла из кровати. Она подумала, не взять ли пистолет, но решила, что в этом нет необходимости, и тихо вышла босиком в гостиную, зевая и почесывая ноющий живот.

– Малышка Лилли, прости, что я так рано, – сказал Боб Стуки, когда Лилли наконец-то открыла дверь. Боб был одет в майку-алкоголичку и забрызганные краской штаны. Он запыхался, его исчерченное морщинами лицо сияло от возбуждения. – Но ты поймешь, когда сама все увидишь.

Лилли снова зевнула.

– Может, хоть намекнешь?

– Ладно, вот подсказка… Жизнь Вудбери скоро изменится.

– И все? – Лилли недоверчиво посмотрела на Боба.

– Так, не беги вперед паровоза. Натягивай ботинки и хватай фонарик.

Они пересекли пустынную городскую площадь. Темнота перед рассветом была непроглядной, луна исчезла, воздух казался спертым, как в гробнице. Только их шаги гулко отдавались в ночной тишине.

– В последнее время сюда редко заглядывали, – сказал Боб, поднимаясь по каменным ступеням небольшого двухэтажного кирпичного здания. – Пожалуй, сейчас людям больше хочется выжить, чем обогатиться, – они остановились у двери, и Боб показал на разбитое стекло. – Не так давно кто-то взломал замок и похозяйничал внутри, но не нашел применения старым энциклопедиям и сломанным ротаторам.

Дверь, скрипнув, открылась, и Лилли обволок знакомый запах, сильный, как аромат благовоний: жар, книжный клей, влажные страницы и старая мастика для натирки полов. Вслед за Бобом, который фонариком освещал им дорогу, она пошла по забросанному мусором фойе, то и дело останавливаясь, чтобы взглянуть на силуэты книжных шкафов, картотек, библиотечных конторок и пустых напольных вешалок, куда школьники когда-то вешали свои дождевики, разыскивая в книгах информацию о цветах национального флага Никарагуа.

– Осторожнее, малышка Лилли, – сказал Боб, скользя лучом фонарика по груде перевернутых стульев и раскрытых книг, которые валялись на полу, бездыханные, как мертвые птицы. – Нам нужен вон тот проход.

Им пришлось петлять из стороны в сторону среди поваленных шкафов, разбросанных книг и осколков стекла, но в конце концов Лилли увидела, как Боб подошел к столу, на котором были разложены какие-то документы, освещенные керосиновой лампой.

– Это еще что за фигня? – спросила Лилли, заглянув Бобу через плечо, когда он остановился возле стола и открыл какой-то журнал в кожаном переплете. По размеру книга была сравнима с автомобильной дверцей.

– Карты-планы недвижимости округа Мэриуэдер, старые реестры, схемы участков и все такое, – ответил Боб, переворачивая огромные страницы в поисках заранее отмеченного места. В свете керосиновой лампы кружилась пыль. – Итак, начнем. Помнишь ту маленькую аптеку на Фолк-авеню? Где ты еще нашла тест на беременность? Знаешь, что раньше было на ее месте?

– Боб, уже очень поздно, я вся продрогла… Просто расскажи все сразу, не надо ходить вокруг да около.

– Тебе о чем-нибудь говорят слова «Подземная железная дорога»? – он указал на разложенные на столе обрезки кальки с зарисовками из тоннеля. Лилли заметила цепи, кости, человеческие черепа и даже бедро в широком кольце. Боб кивнул на рисунки. – Я все это зарисовал в тоннеле. Бьюсь об заклад, это окаменевшие останки сбежавших рабов. Вот, посмотри-ка на это.

Он повернул книгу и провел пальцем по списку исторических мест. Его грязный ноготь остановился возле последнего пункта:

1412 Фолк-авеню, Вудбери, Джорджия, 30293

Бывший железнодорожный музей

Тайная станция подземной железной дороги

Лилли изучила запись.

– Да, любопытный факт, но как это, черт возьми, связано с…

– Попридержи коней, – Боб закрыл книгу, взял в руки сложенный план местности и принялся осторожно раскладывать его, пока тонкая бумага не заняла практически всю поверхность стола. – Дай-ка я еще кое-что тебе покажу, – он провел пальцем по нескольким линиям – одни были жирными, другие пунктирными, – которые определяли границы участков до самой Алабамы. – Видишь вон те изогнутые линии?

Раздраженно закатив глаза, Лилли ответила:

– Да, Боб, я вижу изогнутые линии.

– А знаешь, что означают пунктирные?

Лилли снова хотела огрызнуться, но прикусила язык. По шее пробежали мурашки: она поняла, что оказалось у нее перед глазами.

– Мать твою, – пробормотала она, смотря на карту, – это ж тоннели.

– Бинго, – кивнул Боб. – В старину кое-какие тропы проходили по земле, но многие были подземными.

– Не зря дорогу назвали подземной, – прошептала она, смотря на пунктирные линии, которые извивались по всему штату, как волосы-змеи горгоны Медузы. Она взглянула на одну из самых длинных линий. – Похоже, некоторые растянулись на целые мили.

– Ага.

Лилли повернулась к Бобу.

– Я узнаю этот взгляд, – сказала она, улыбнувшись ему.

– Какой взгляд?

– Словно ты только что сорвал куш.

Боб улыбнулся и отодвинул массивную книгу. В воздух поднялось облако пыли.

– Ладно, посмотри-ка сюда, – пожав плечами, сказал он и повернул тонкую карту таким образом, что на ней стал виден крошечный крестик, обведенный в кружок. – Видишь? Подозреваю, это выход.

– Через него можно было сбежать?

– Именно. – Боб внимательно посмотрел на карту. – Понимаю, открывать шампанское еще рановато, но, боже, мы, кажется, сможем заставить эти тоннели поработать на нас.

– Как?

– Просто подумай, – в его усталых, похожих на собачьи глазах вспыхнули угольки возбуждения. В тусклом свете его лицо казалось призрачным, глубокие морщины лишь подчеркивали его энтузиазм. Лилли никогда прежде не видела его таким. Даже при жизни Меган Лафферти, когда Боб лелеял в сердце свою мальчишескую любовь и бродил по городу, как надеющийся на взаимность подросток, он не был таким. Открывшиеся перед ними возможности разом сделали его на несколько лет моложе. – Мы сможем перемещаться по ним, уходить на целые мили от города, не рискуя оказаться на открытой местности, даже не выходя на поверхность, пока не доберемся до нужной точки.

– Ты ведь говорил, что там бродят ходячие. Один даже укусил Хэпа.

– Да, есть, но их там немного. Черт, да мы сможем перебить их, укрепить стены тоннеля и все такое. Как по мне, попытаться стоит.

Лилли с минуту обдумывала его слова, покусывая ноготь.

– Что тебе понадобится? Инструменты? Люди?

Боб поджал губы.

– Пожалуй, два-три человека не помешают. А если мы сможем найти способ спустить туда электричество, не прокладывая удлинитель длиной три мили и не задыхаясь от угарного газа генераторов… будет куда проще.

Лилли вздохнула.

– У нас есть и удлинители, и генераторы, только вот топлива не хватает.

Боб провел рукой по грязным темным волосам.

– На заправке возле «Уолмарта» ни капли не осталось… да и развалины на Восемьдесят пятой и Восемнадцатой разграблены подчистую.

– А что насчет погрузочной станции возле «Инглес Маркет»?

– Давным-давно пуста.

– А сельскохозяйственная техника в Дефоресте? Может, там что осталось в баках?

– Точно не знаю, стоит проверить еще раз. Вдруг мы слили еще не все?

– Неужели мы проверили все источники?

Боб скользил глазами по запутанной сети тоннелей, нанесенных на карту, разложенную на столе.

– Нужно отъехать подальше.

Лилли всмотрелась в темноту, которая сгустилась меж поваленных шкафов.

– На складе есть еще несколько ящиков с кулинарным жиром.

– Ага, отлично… Пригодится, если решишь приготовить гору оладий и жареную рыбу.

– А биодизель?

– Что с ним?

– Разве эту дрянь получают не из кулинарных жиров?

Боб печально вздохнул.

– Да, но ведь нужен рецепт, умение…

Лилли обвела глазами библиотеку.

– Что-то подсказывает мне, что мы можем поискать его прямо здесь.

– А мысль не так уж плоха, Лилли, – улыбнулся Боб. – Ты, похоже, вживаешься в роль лидера.

– Вот уж не знаю, – буркнула она.

Боб снова взглянул на карту.

– Чую, ответ на многие наши вопросы лежит у нас прямо под носом, – он посмотрел на Лилли. – Чем быстрее я вернусь в тот тоннель, тем скорее мы выясним, куда он может нас привести.

После долгой паузы Лилли произнесла:

– Только не забывай о ходячих, когда снова полезешь в эту пещеру.

Боб ничего ей не ответил и лишь снова украдкой взглянул на карту.

На рассвете небо было затянуто облаками. Весенняя погода постепенно уступала место тягостной летней жаре, типичной для Джорджии. К семи утра термометр показывал уже семьдесят пять градусов, во всех лесах и лощинах к востоку от города жужжала мошкара. Вскоре застрекотали сверчки, заквакали лягушки, зачирикали воробьи и пересмешники – и все звуки слились в единый низкий гул.

Этот звук был таким всеобъемлющим, что одинокому страннику, ковылявшему по чаще вдоль Риджинс-Ферри-роуд, казалось, будто это лишь игра его воображения.

Он то и дело натыкался на деревья, его чувство равновесия отказывало из-за истощения, усталости и ужаса. Он шагал по лужам и спотыкался о кочки, а в какой-то момент даже упал на колени и едва не повалился лицом в темную жижу, но все же встал. Пошел дальше – ему во что бы то ни стало нужно было идти дальше. Обгоревший на солнце, обезвоженный, в полубессознательном состоянии, Риз Ли Хоуторн слышал голоса среди гула лесных шумов, он слышал проповедников, обещающих всем адские муки, и тихую дрожь разверзающейся под ногами земли.

Когда он вышел на опушку возле Риджинс-Ферри-роуд и увидел стоящие на узкой, растрескавшейся асфальтовой дороге брошенные машины, очередь из которых тянулась в обе стороны до горизонта, как застывшая навеки автомобильная пробка, он чуть не потерял сознание, но каким-то образом, ведомый одним адреналином, все равно пошел вперед.

В отдалении он видел город. Перед глазами все плыло, поэтому здания и улицы возникали перед ним, как картины из сна, открывая вид на окрестности некогда процветавшего городка: петляющие среди холмов шоссе и заросшие травой бульвары, которые теперь были забросаны мусором и бесформенными человеческими останками, колючую проволоку, натянутую меж столбов с дорожными указателями, – ландшафт был типичен для мира, охваченного новой чумой. На окраинах города, как всеми забытые бездомные, бродили несчастные мертвецы – и это тоже было типично для поселений выживших. Как мотыльки, летящие на свет, ходячие всегда устремлялись на искры жизни и пытались пробиться к людям.

Риз увидел стену, а за ней – центр города, до которого оставалось метров триста. Видавшая виды баррикада простиралась примерно на квартал в каждом направлении. У юго-восточного угла был просвет, закрытый грязной фурой. Часть досок была покрыта сажей, как будто не так давно здесь полыхал пожар. Выглядывавшие из-за стены крыши тоже пострадали в огне. Горели, похоже, даже поросшие травой дороги и пустыри.

Вдруг справа раздалось хрипение ходячего.

Риз потянулся за револьвером – в барабане остался всего один патрон, – но не удержал равновесие и упал на землю. Он тяжело рухнул на левое плечо, боль пронзила его руку и грудную клетку, у него перехватило дыхание. Риз перекатился на спину и обеими руками взял револьвер. Кусачая подходила все ближе – это была крупная женщина с растрепанной прической и в изодранном сарафане, тучная и очень видная при жизни, – ее рот казался черной бездной посреди ее головы. Риз подождал, пока она не окажется в зоне досягаемости, выстрелил ей в голову и пробил ей в черепе дыру размером с небольшое блюдце.

Из этой дыры фонтаном брызнуло мозговое вещество и черная кровь, толстуха повалилась в траву.

Риз с трудом поднялся на ноги – он израсходовал последний патрон, голова кружилась от боли и страха – и сделал отчаянную попытку спастись от других ходячих, которых привлек выстрел. Он перемахнул через железнодорожное полотно, миновал депо и побежал по пустырю к главной магистрали Вудбери. Оказавшись возле стены, он увидел человека – мужчину среднего возраста, – в руках у которого была какая-то армейская винтовка.

– ЭЙ, ПРИЯТЕЛЬ! – крикнул мужчина Ризу, и его голос эхом пронесся над пустырем. – ОНИ ДАЛЕКО!

Риз упал на колени на обочине Фолк-авеню, в ста ярдах восточнее разграбленной аптеки, где месяцем ранее Лилли нашла тест на беременность и где Боб с товарищами как раз в этот момент осматривал подземные тоннели в темноте.

– П-прошу… – Риз хватал ртом воздух, стоя на четвереньках в грязи. – П-прошу, в-впустите меня, мне н-нужна…

– ТЫ ОДИН?

В лучах утреннего солнца Риз смог различить лицо Дэвида Штерна, который стоял на верхней ступеньке лестницы, прислоненной к стене. Морщины глубокими линиями разрезали его щеки. Но даже несмотря на напряжение, повисшее между мужчинами, в Дэвиде чувствовалась какая-то мягкость, издалека заметная в его добрых глазах и проскальзывающая в густом баритоне. Риз Ли Хоуторн пытался перевести дух и чувствовал, что мертвецы подходят все ближе. У него оставалась всего минута, от силы две, чтобы убедить человека с винтовкой, что он пришел с миром.

– Да, сэр! – крикнул Риз. – Я совсем один и мне н-нужна помощь… и не только мне, но и моей семье!

На мгновение повисла тишина, а затем Дэвид опустил винтовку.

В нескольких тысячах футов от главного коридора, по крайней мере в полутора милях от входа в тоннель, четверо мужчин наткнулись на первый завал. Застоявшийся воздух с каждым шагом становился все холоднее, было очень влажно, ужасно воняло.

– Вот черт, вы только посмотрите, – сказал Боб товарищам, банданой утирая пот со лба. Луч его фонарика выхватил из темноты земляную стену, которая загораживала проход.

Все сгрудились в центре тоннеля. Свет фонариков скользил по каменистым стенам, запах гнилья был так силен, словно они оказались внутри огромного грязного носка. Бен сдвинул бейсболку на макушку, приоткрыв лысеющую, блестящую от пота голову, и прищурился, смотря на преграду.

– Похоже, здесь потолок обрушился.

– Блин… Я думал, тут все нормально, – упавшим голосом пробормотал Спид.

Первая миля их разведывательной миссии прошла без сучка, без задоринки: ни одного ходячего, чистый и сухой тоннель, лишь несколько остатков костров и стоянок, которыми пользовались полтора века назад. У каждого из разведчиков с собой был брезентовый мешок с инструментами – лопатами, кирками, ломами, молотками, болторезами, гвоздями, запасными брусьями, батарейками, кистями и белой краской, чтобы оставлять маркеры и заметки.

– Шахтеры называют это завалом, – отстраненно заметил Мэттью, глядя на шагомер. Он нашел его в аптеке и решил прицепить на ремень, чтобы понимать не только расстояние, на которое они продвинулись, но и их позицию на поверхности – для этого он сверялся еще и с компасом. – Бывает, для такого достаточно и небольшого толчка, который незаметен на поверхности.

Мэттью родился в городке Блю-Ридж в штате Кентукки – в самом сердце угольной страны, – и его отец был шахтером, как и отец его отца. Поэтому, наверное, он и стремился всеми правдами и неправдами выбраться из Блю-Риджа и окончил ремесленное училище. Он устроился на работу в сомнительное агентство недвижимости из Лексингтона и получал приличные деньги, трудясь на стройке, пока компания не разорилась.

– Вполне возможно, дальше не пройти, – пробормотал он, не отрывая глаз от экрана шагомера, – особенно если тоннель за завалом обрушен.

Боб посмотрел на завал.

– Мэтт, скажи-ка мне, сколько футов мы прошли?

Он подошел к земляной стене, по обе стороны от которой свисали известняковые сталактиты и корни деревьев, и опустился на колени возле препятствия.

Мэттью встал рядом с ним и пригляделся к экрану шагомера.

– Похоже… ровно восемь тысяч двести одиннадцать футов.

Боб посмотрел на извивающиеся под потолком корни, а затем снова изучил завал. Он дотронулся рукой до земляного препятствия – почва была сухой, сыпучей и рыхлой, когда Боб отнял руку, несколько комьев земли скатились на пол.

– Я не эксперт, конечно, в отличие от мистера Хеннесси, – сказал Боб, – но мне кажется, что тоннель завалило недавно, – он вытащил из кармана сложенную карту, и все четверо разведчиков посмотрели на нее. Боб снова взглянул на потолок. – Восемь тысяч двести одиннадцать футов – это у нас сколько? – он разложил карту на утрамбованном земляном полу. – Кажется, больше полутора миль?

– Около одной и трех четвертых мили к востоку от города, – подсказал Бен.

– Бен, посвети-ка сюда. – Боб пальцем провел вдоль начерченной на карте линии. – По прямой… похоже, мы где-то под речкой Элкинс, может, даже возле Дриппин-Рок-роуд.

– И куда ведет этот тоннель? – спросил Спид.

Боб скептически ухмыльнулся.

– Ну уж точно не до канадской границы.

– Неудивительно, что они шли на восток, – заметил Мэттью. – Я о рабах.

– На восток, в пограничные штаты – в Мэриленд, в округ Колумбия, – Боб изучал карту. – Подозреваю, этот тоннель сливается с другим…

Его прервал шум. Стена тоннеля слегка содрогнулась, с нее посыпались комья земли. Все выхватили оружие, стволы взлетели вверх и обратились к стене. Боб неосознанно вытащил из кобуры револьвер «магнум» калибра 357 мм с четырехдюймовым стволом.

– Боб, отойди от стены, – вдруг сказал Бен и попятился, сжимая в руках карабин «бушмастер», который готов был разразиться огнем.

Не выпуская револьвер из руки, другой рукой Боб сложил карту, но слишком поздно заметил, что земляная стена крошится у самой его ноги.

Раздался тихий шорох, из земли появился какой-то предмет. Боб почувствовал, как что-то схватило его за ногу, опустил глаза и увидел почерневшую руку, которая вылезла из-под земли и вцепилась ему в штанину.

– ЧЕРТ! – Боб дернулся и попытался высвободить ногу.

Ходячий полностью вылез из-за стены. Это был крупный мужчина с грязными волосами, падающими на его отекшее, покрытое землей лицо. На его истерзанном теле все еще висели обрывки оранжевого жилета, какие обычно носят строители. Мертвец открыл рот, обнажил серые зубы и, как кобра, бросился на ногу Боба.

– Боб, пригнись! ЖИВО!

Услышав команду Бена, Боб тотчас присел и припал к земле как раз в тот миг, когда прогремели первые выстрелы и тоннель осветился яркими вспышками. Четыре пули вошли в голову мертвеца.

Бывший строитель тут же повалился на землю, его череп взорвался фонтаном черной крови, которая полилась на ноги Боба. Казалось, его штаны пропитываются горькой слизью.

– Проклятье, – буркнул Боб, отползая задом все дальше от ходячего и пытаясь дотянуться до револьвера. – Чертов кусок вонючего дерьма!

– Он не один! – Спид показал на верхнюю часть земляной стены. – Смотрите!

Из земли, подобно побегам растений в убыстренной съемке, вылезали все новые и новые руки. Одни были длинными и тонкими, другие – скрюченными и иссохшими от времени. Все они раскапывали рыхлую землю и хватали воздух. Почерневшие пальцы сгибались и разгибались с таким исступленным остервенением, что напоминали Бобу ловушки венериной мухоловки. Разведчики подняли оружие, взвели курки, осветили фонариками наступавших. Боб прицелился из положения сидя.

Мэттью вскричал:

– ВАЛИТЕ ЭТИХ УРОДОВ!

На несколько секунд тоннель озарился ярким светом, бесчисленное количество пуль с жутким грохотом вылетело в сторону земляной стены. Пули рикошетом отскакивали от камней, сбивали сталактиты и крошили известковые отложения, вокруг клубился пороховой дым, в ушах звенело от шума, который эхом разлетался по длинному коридору. Вскоре Боб уже ни черта не слышал и едва мог хоть что-то различить в тумане. Громоподобный грохот никак не стихал, разведчики обстреливали земляную стену, пока стрельба не вызвала небольшую лавину и в стене не образовалась огромная дыра, сквозь которую показались шесть мертвецов, один за другим лопнувших, как наполненные кровью шары. Их головы взорвались от пуль, тела задергались, в воздух полетели кровавые брызги. Еще одно тяжелое мгновение – и все шестеро ходячих повалились на землю. Тоннель позади них был чист, по нему бродило эхо мощных выстрелов. За кучей трупов, которые поблескивали в темноте, залитые кровью, и слегка дымились от пуль, тоннель уходил далеко в темноту и в конце концов заворачивал вправо.

– ПРЕКРАТИТЬ ОГОНЬ! – крикнул Боб.

В ушах стоял такой звон, что он едва слышал собственный голос. Недалеко раздался какой-то треск, последние пули вылетели из «АК-47» Мэттью и рикошетом отскочили от стены тоннеля по другую сторону от образовавшегося в земляном завале проема.

– МАТЬ ВАШУ, ДА ПРЕКРАТИТЕ ВЫ СТРЕЛЯТЬ!

Боб с трудом поднялся на ноги и услышал тихий голос, который звучал из динамика рации. Сорвав трубку с ремня, он подкрутил регулятор громкости и услышал Глорию Пайн:

– Боб… ты на связи, Боб? Ты меня слышишь? Эй, Боб!

Боб нажал на кнопку передачи:

– Глория? Это Боб, прием!

– Боб, у нас тут проблема, вам лучше вернуться.

Боб повернулся к остальным. Мэттью вытащил пустой магазин и бросил его на пол. Бен и Спид выжидающе смотрели на Боба.

– Не понял тебя, Глория… Повтори.

Сквозь треск донеслось:

– Я говорю, у нас тут кое-какая проблема. Лилли хочет, чтобы вы, ребята, вернулись в город.

Боб моргнул и снова нажал на кнопку:

– Глория, что случилось?

Из динамика:

– Приходите – и сами все увидите.

Боб вздохнул.

– А одна Лилли не справится? Мы тут немного заняты.

– Не знаю, Боб. Я просто выполняю ее поручение.

– Можешь позвать Лилли?

– Боб, хватит уже! Она велела мне вернуть тебя, так что тащи сюда свою жирную волосатую задницу!

Передача прервалась, раздался сухой щелчок. Трое разведчиков внимательно посмотрели на Боба.

 

Глава десятая

В импровизированном госпитале под гоночным треком на краю кушетки, обхватив себя тонкими руками, сидел молодой парень. Рубашки на нем не было, грудь его была обернута бинтами – упав, он сломал два ребра. Его кожа была исчерчена ссадинами и покрыта солнечными ожогами. Не поднимая головы, он тихо говорил:

– Я никогда не видел такого стада, никогда не видел столько этих тварей в одном месте. В ту ночь мы потеряли пятерых. Нам пришлось тяжело… очень тяжело. Нас зажали в городке Карлинвил милях в десяти-пятнадцати отсюда.

Лампы мерцали и гудели. Лилли стояла в другом конце комнаты и внимательно слушала рассказ, чувствуя, как кофе остывает в бумажном стаканчике у нее в руке. Пахло химикатами, кровью и аммиаком. В голове у Лилли постепенно складывалась полная картина событий, и волосы у нее на затылке вставали дыбом.

– И когда это было? Риз, ты помнишь, сколько дней назад это произошло?

Парень тяжело сглотнул и несколько раз моргнул, словно пытаясь вычислить время.

– Пожалуй… хм… Неделю назад? – он посмотрел на Лилли. Его глаза покраснели, губы дрожали. – Честно говоря, я потерял счет времени. Никак не могу сориентироваться.

– Ничего… Ты не виноват.

Лилли посмотрела на остальных собравшихся в комнате. Все слушали историю молодого парня. Боб стоял возле стальной раковины, скрестив на груди руки. У него на шее висел стетоскоп. Барбара и Дэвид Штерн бок о бок сидели на краешке стола. Мэттью, Бен, Глория и Келвин стояли возле кладовки у противоположной стены, молча внимая каждому слову.

Когда несколько часов назад этот парень появился в Вудбери, он был так обезвожен и изможден, что едва мог двигаться и говорить. Пока Боб бродил по тоннелям, Глория и Барбара оказали Ризу посильную первую помощь – они ввели ему электролиты, поставили капельницу с глюкозой, обработали его раны и маленькими порциями давали ему воду и быстрорастворимый суп. В конце концов силы вернулись к парню и он смог поведать свою историю. Услышав, что его группа оказалась в ловушке в Карлинвиле, окруженная загадочным стадом, и что он рисковал своей жизнью, практически без припасов в одиночку бродя по лесам и не умея ориентироваться на местности, Лилли решила собрать комитет.

Теперь она посмотрела на Боба и сказала:

– Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что речь идет о части нашего суперстада.

– Того самого, которое собралось у тюрьмы, – кивнул Боб.

Парень на кушетке резко поднял голову, словно очнувшись ото сна.

– Суперстада? – переспросил он.

Лилли взглянула на Риза.

– К нам, похоже, пришла часть того же стада. Мы видели, как оно сформировалось неподалеку отсюда с неделю назад.

– Чертовы стада, они прямо как амебы! Растут, делятся, разбиваются на более мелкие группы, – воскликнул Бен. – И никакого спасения. С каждым днем все хуже.

– Я ничего об этом не знаю, – пробормотал Риз, смотря на Лилли стеклянными, полными ужаса глазами. – Но то стадо, которое зажало нас в угол, никуда не делось, уж поверьте. Они окружили Карлинвил и просто остались там… как… как… как… как пчелы возле улья.

– Но откуда ты знаешь, что стадо не рассосалось? – спросила Глория, которая стояла в другом конце комнаты. Госпиталь освещали галогенные лампы, которые каждые несколько секунд мигали, из-за чего всем было немного не по себе. – Ты связывался со своей группой, пока был в лесу? По рации или еще как-нибудь?

Риз покачал головой:

– Нет… Я просто… – он поднял глаза. – Я связывался с Богом.

Услышав это, почти все присутствующие одновременно опустили глаза. Новичок то и дело выдавал подобные фразы, и от них всем становилось неловко. Ни у кого из собравшихся не было проблем с Богом – отсылки к Библии и цитирование Священного Писания давно вошли в быт переживших эпидемию людей, – но сейчас Лилли нужно было сконцентрироваться на практических вопросах, придерживаться фактов, не отклоняться от сути. Особенно учитывая просьбу этого парня. Она тщательно подбирала слова.

– Риз, та группа, о которой ты говоришь, – сказала она, – это церковная группа?

Риз Ли Хоуторн глубоко вздохнул.

– Да, мэм… Но у нас нет настоящей церкви с приходом. Наша церковь – это мы сами, преподобный Иеремия и бесконечная дорога, – он посмотрел в пол и снова сглотнул. – До Обращения у нас был большой автобус с тентом наверху… Брат Иеремия проводил религиозные бдения по всему восточному побережью… Совершал обряды крещения и все такое, – лицо Риза исказилось от тоски, уголки рта задергались при ужасных воспоминаниях. Глаза наполнились слезами. – Но теперь все это в прошлом… все пропало, – он взглянул на Лилли и утер глаза. – Дьявольская армия ходячих забрала у нас все.

В комнате на мгновение повисла тишина. Лилли посмотрела на парня.

– Сколько вас?

– В Карлинвиле? Сейчас? Считая меня – четырнадцать.

Лилли облизнула губы, обдумывая следующий вопрос.

– А преподобный Иеремия? Он тоже… в окружении в Карлинвиле?

– Да, мэм, – кивнул Риз. Его черты снова исказились, в голове у него снова промелькнуло жуткое воспоминание. – Той ночью он спас нам жизнь, когда река стала красной.

Лилли повернулась к Бобу, и тот многозначительно посмотрел на нее. Остальные тоже тревожно переглянулись. Лилли снова повернулась к Ризу.

– Риз, тебе не обязательно рассказывать нам, что произошло, если это слишком тяжело для тебя.

Взгляд парня вдруг стал мечтательным, отстраненным; у него на лице появилось отрешенное выражение, как будто он только что подвергся гипнозу.

– Иеремия говорит, чтобы справиться с этой чумой, просто не нужно сдаваться… нужно молиться и спасать души… Только так можно побороть дьявола, – Риз не шевелился и смотрел в дальний угол комнаты, как будто там, в тени, маячил какой-то ужас. – Я помню, той ночью было жарко… жарко и влажно, не продохнуть. Вода в Чаттахучи едва не вскипала. Мы припарковали автобус неподалеку от Винингса… и поставили палатку примерно в четверти мили к северу от него по течению реки, – он сделал паузу и болезненно сглотнул. В горле у него стоял ком. – Мы начали с местных. Брат Иеремия завел их в воду, река была фута в четыре, может в пять, глубиной… для крещения глубоковато, но преподобному так больше по душе… как при Иоанне Крестителе… полное погружение, – и снова пауза. – Он не видел этих тварей, которые двигались под водой… видимо, они были выше по течению, где река была глубже, – он снова опустил голову, как будто она вдруг стала невероятно тяжелой. Его голос опустился до шепота. – Он не заметил этих тварей, пока не стало слишком поздно.

Лилли почтительно помолчала, а затем облизнула губы и произнесла:

– Ничего, Риз, тебе не обязательно…

– Затем он завел в реку группу женщин… пять или шесть… разного возраста – пара девчонок-подростков, одна старушка, несколько матерей, – молчание. – Он крестил их по очереди, и они пели «Старый крест»… и молились, и пели, и чувствовали, как укрепляется их дух, – молчание. – «Отче наш, из любви Твоей Ты призвал нас… узнать Тебя… довериться Тебе… связать нашу жизнь с Тобою», – молчание. – Иеремия брал каждую женщину на руки, словно танцуя с ней… и погружал ее спиной в теплые воды… и плескались эти воды, – молчание. – И говорил он: «Сестра Джонс… да благословит Господь твою жизнь сегодня… и да снизойдет на тебя Его благодать», – молчание. – Затем он снова погружал ее… и плескались воды… и… и… – молчание. – Затем он брал следующую женщину и делал то же самое… и плескались воды, – молчание. – А потом, когда он взял третью или четвертую из них… – молчание. – Кажется, четвертую, – молчание. – И вдруг… неожиданно… преподобный погрузил ее в воду… и… и…

– Так, Риз. Этого хватит. – Лилли подошла к парню и положила руку ему на плечо. Он вздрогнул. – Ничего, мы все понимаем.

Риз поднял глаза и так посмотрел на Лилли, что этот взгляд, пожалуй, до конца жизни будет являться ей в кошмарах.

– У нее не было головы, – его черты исказились, по щекам потекли слезы. – Кровь… кровь была… повсюду… Эти твари были на глубине и плавали там, как акулы… и они выплыли на поверхность… и все закричали… и брат Иеремия бросил тело женщины и попытался отбиться своим серебряным крестом… но вода бушевала от этих тварей, река обращалась алым… и… и… я пытался нырнуть и помочь… а потом под воду затянули и других женщин… и волны потемнели от крови.

Молчание.

Никто из присутствующих не пошевелился, не заговорил и не встретился глазами с Ризом.

Он опустил голову. По щекам у него катились слезы, голос дрожал.

– Преподобный Иеремия… убил почти всех тварей огромным серебряным крестом… он спас многих из нас и вывел нас из воды… Я так скажу, он спас мою задницу… Но воды реки обратились алым… Волны… я никогда не видел такого… такие красные… такие темные… как в библейском Апокалипсисе.

Молчание.

Лилли смотрела в пол, решив, что лучше дать парню выговориться.

– Бедные женщины, которых съели той ночью… молились перед смертью… я слышал их молитвы… и эти твари разрывали их на части… и вода становилась красной… Я слышал их голоса среди криков… «Господь пастырь мой… Он покоит меня на злачных пажитях… и водит меня к водам тихим… подкрепляет душу мою», – молчание. Всхлипы. Тихие слезы. – «Если я пойду и долиною смертной тени… не убоюсь… не убоюсь зла», – молчание. Плечи Риза дрожали, голова наклонилась вперед. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. – А потом… потом… – молчание. Сдавленные всхлипы. – Мы у-увидели, как они встают из воды… как сотники… истерзанные, опухшие… с лицами цвета чешуи… с акульими глазами… они пошли на нас… мы попятились к автобусу… Дьявол послал их за нами… и мы… мы… сбежали… Мы бросили сестер наших и сбежали… и… и… о… о-о-о-о-о-о-о-о!

Риз наконец-то позволил тоске и страху поглотить себя и уже не смог говорить. Он сполз с кушетки. Лилли бросилась к нему, и он упал в ее объятия и разрыдался. Он все рыдал и рыдал, уткнувшись лицом ей в грудь, а она неловко обнимала его. Так прошло несколько жутких мгновений.

Повернувшись, Лилли хотела сказать что-то Бобу, но он уже вытащил стерильную иглу и небольшой флакон успокоительного. Все остальные пораженно наблюдали, как он готовит инъекцию. Лилли кивнула ему, после чего Боб подошел и вколол лекарство.

Молодой парень по имени Риз Ли Хоуторн в последний раз взглянул на Лилли, обмяк в ее объятиях и без сознания повалился на пол.

Боб крикнул через плечо:

– Бен! Мэттью! Помогите мне!

Они подхватили парня, подняли его и перенесли на застеленную кушетку, придвинутую к стене в противоположном конце комнаты. Осторожно положив его на нее, они закрыли его простыней. Его веки несколько раз дернулись… и закрылись. С секунду все молчали, собравшись вокруг кушетки и наблюдая, как грудь парня медленно поднимается и опускается под простыней.

Наконец Лилли повернулась и встретилась глазами с Барбарой Штерн.

– Барбара, останься с ним, наблюдай за динамикой, – она посмотрела на остальных. – Давайте поговорим в коридоре.

Лилли никогда не верила в призраков. В детстве ей нравились «страшные истории», которые отец рассказывал, сидя на крыльце их дома в Мариетте – обычно осенними вечерами, когда в воздухе пахло дымом и горящими листьями. Эверетт Коул рассказывал об исчезающих попутчиках, пропадающих шкафах и загадочных кораблях, обреченных вечно бороздить просторы океана, и Лилли внимательно ловила каждое слово. Еще ей нравились мурашки, которые бежали у нее по коже, когда она читала закрученные концовки романов Ширли Джексон, смотрела заключительные серии «Секретных материалов» и проглатывала найденные в школьной библиотеке книги вроде «Странные, но правдивые истории о сверхъестественном». Однако в привидений она не верила – до этого момента.

Губернатор был мертв уже несколько недель и превратился в очередное воспоминание, но в коридорах под гоночным треком до сих пор ощущалось его присутствие – казалось, подземный лабиринт кишел призраками, как продуваемые всеми ветрами викторианские особняки. Его жестокие допросы в выложенных шлакоблоками гаражных отсеках до сих пор эхом отдавались в голове Лилли, а запах – резкий, прелый запах колесной мази и старой резины – до сих пор вызывал у нее воспоминания о темных свершениях этого безумца. Из тех камер, где держали голодных ходячих, подготовленных для гладиаторских боев, все еще доносилась легкая вонь мертвецов, напоминавшая смрад перегнившего мусора. Все это бурлило в душе у Лилли, пока она пыталась сконцентрироваться на насущных проблемах, чувствуя, что тревожные глаза всех собравшихся обращены на нее… в ожидании.

– Так, этот парень явно не в себе после долгих скитаний по лесам, – Лилли протерла глаза и прислонилась спиной к стене. – Пожалуй, стоит подождать, пока он не поправится, прежде чем предпринимать какие-либо действия.

Сверкнув блестящими от напряжения усталыми глазами, Бен Бухгольц спросил:

– То есть мы не исключаем возможности прийти им на помощь?

– Что это значит, Бен? – удивился Дэвид Штерн. – Ты не желаешь помогать этим людям? Ты хочешь, чтобы они погибли?

– Я этого не говорил, – Бен обжег Дэвида взглядом. – Но нам придется рисковать собой, чтобы найти их.

– Я склонна согласиться с Беном, – сказала Глория Пайн, взглянув на Лилли. – Мы понятия не имеем, насколько велико оставшееся стадо – может, оно растет и пополняется новыми мертвецами? – да и людей у нас не хватит.

– Вся наша жизнь теперь – один сплошной риск, – возразила Лилли. – Там четырнадцать человек. Мы должны хотя бы попытаться. Верно? Если я не ошибаюсь, они бы, скорее всего, сделали для нас то же самое.

– Прости, Лилли, – смущенно произнес Мэттью Хеннесси. – Я согласен с Беном и Гло. Откуда ты знаешь, что они сделали бы для нас то же самое? Просто подумай… Я, конечно, верю в лучшее в людях, но все же… Судя по тому, что нам известно, это те еще сволочи.

– Спасибо, – Бен благодарно кивнул Мэттью. – Как раз об этом я и думал. – Он посмотрел на Дэвида. – Чертовы проповедники! Да ведь у них там девять из десяти – хреновы педофилы.

– Ты серьезно? – Дэвид смерил Бена взглядом, воздух в коридоре как будто затрещал от их гнева. – Поэтому ты не хочешь им помогать? Таковы твои моральные устои?

Бен пожал плечами.

– Понимай как знаешь.

– Ты уверен, что дело не в тебе? Что это не инстинкт самосохранения?

– Может, просто скажешь сразу? – Бен вызывающе вышел вперед. – Может, просто скажешь, что думаешь? Может, просто скажешь, что я долбаный трус?

– Полегче, ребята… – Лилли попыталась встать между ними, но Дэвид опередил ее и подступил вплотную к Бену.

– Я не говорил, что ты трус, Бен. Может, ты чрезмерно подозрителен. Может, слишком гневлив.

– Отвали от меня, – Бен оттолкнул Дэвида, – пока я не стер эту мерзкую ухмылку у тебя с лица.

– Эй! – Лилли повысила голос и отодвинула Дэвида в сторону. – А ну прекратите, оба!

Мужчины недобро посмотрели друг другу в глаза, а Лилли повернулась и обратилась ко всем стоящим в коридоре:

– Мы уже это проходили. Мы пререкались и спорили по поводу каждого решения. Я этого не потерплю! – она сделала паузу, чтобы подчеркнуть свои слова. – Вот вам новость: на кону наши жизни. Хотите, чтобы в этом городе царили нравы Дикого Запада? Продолжайте эту детсадовскую возню! О, кстати, поищите еще нового лидера, потому что я уже готова плюнуть на все это дерьмо с высокой колокольни! – и снова пауза. Лилли безраздельно завладела вниманием слушателей. Она посмотрела на каждого из них по очереди и немного смягчилась, ее голос стал чуть ниже. – Я просто прошу, чтобы вы глубоко вздохнули, успокоились и трезво оценили ситуацию. Тут есть риск, но есть и выгода. Да, нам придется пройти по опасной территории, подставить себя под удар ради этих людей, но подумайте, что это нам принесет. Нам нужны люди, чтобы выжить. Вряд ли мы сможем удержать этот город силами всего двадцати пяти или тридцати человек. У нас едва хватает людей, чтобы в три смены работать на строительстве баррикады. Нам нужны сильные руки и зоркие глаза, нам нужны люди, которые готовы влиться в наше сообщество. Я ничего не знаю о церковных группах – я агностик, – но я точно знаю, что эти люди не выживут, если мы им не поможем. Поэтому мне нужно, чтобы все вы действовали сообща.

Бен опустил глаза.

– Прекрасная речь, Лилли, – сказал он, – но я пас.

В груди у Лилли зародился гнев, она сжала кулаки.

– Бен, у тебя короткая память. Если не ошибаюсь, всего десять дней назад…

– Лилли, прости, – тихо перебила ее Глория, голос которой дрожал от стыда. Она посмотрела на Лилли полными слез глазами. – Я ценю все, что ты для нас сделала. Правда. Я ценю, что ты встала во главе этого города и все такое. Но я просто не хочу рисковать собственной задницей ради этих людей.

Лилли едва дышала, ярость ослепляла ее.

– Да? Правда? И так вы платите по счетам? Так вы чтите память людей вроде Остина Балларда? Остин рискнул своей задницей ради тебя, Глория. И ради тебя, Бен. И ради тебя, Мэттью! Он вообще-то погиб ради вас! – Лилли захлебывалась гневом, ее глаза застилала красная пелена, в горле пересохло. – Вперед! Сидите за стенами! Не высовывайтесь! Почаще повторяйте себе, что за стенами вас никто не тронет! Но это не так! Вы не в безопасности! Мы все сражаемся на одной войне! На войне с самими собой! Спрятавшись, вы погибнете! ВЫ ПОГИБНЕТЕ!

Дыхание у Лилли перехватило. Остальные стояли вокруг нее и смотрели в пол, как дети, которых в качестве наказания оставили без ужина. У нее за спиной раздался низкий, хриплый голос, но Лилли едва расслышала слова. Боб Стуки прислонился спиной к двери госпиталя. Он стоял там все это время, молча слушая ее крики, и теперь наконец-то сказал что-то, но Лилли не смогла его понять.

– Что, Боб?

Боб посмотрел на нее, затем на остальных.

– Я говорю, что, если я смогу существенно сократить наши риски?

Это странное предложение было встречено гробовой тишиной и на некоторое время просто повисло в воздухе.

Лилли взглянула на Боба.

– Ладно, я спрошу. О чем ты, черт возьми?

Глубоко посаженные глаза Боба, окруженные глубокими морщинами, загорелись. Он принялся объяснять свой план.

Остаток дня прошел без ссор и без перебранок. Дети играли в кикбол на площади, а большая часть взрослых помогала Лилли с обустройством арены. Лилли набросала планы посадки овощей и стойких зерновых культур вроде сои и кукурузы, которые можно было и употреблять в пищу, и использовать для получения энергии. У Лилли были большие планы на будущее Вудбери: она собиралась обратиться к возобновляемым источникам энергии и уже нашла в библиотеке схемы самодельных солнечных батарей и нагревателей.

В госпитале под гоночным треком Боб поставил молодого парня из церковной группы на ноги с помощью усиленной дозы регидрационных средств, инъекций витамина В12 и множества историй о службе на Ближнем Востоке. Новичок проникся к Бобу симпатией, что было довольно забавно, ведь Боб всегда недолюбливал людей со склонностью к религиозному фанатизму. Но Боб был прирожденным врачом – и славным солдатом, – и свято верил в то, что ко всем пациентам нужно относиться с должным вниманием.

Когда солнце закатилось за горизонт, эту странную парочку было уже не разлить водой. Боб показал Ризу город и даже спустился с ним в тоннели. Риз сильно хромал и еще чувствовал головокружение от усталости и истощения, но отчаянно хотел спасти своих братьев. Боб, однако, сказал парню, что тому нужно еще подлечиться, прежде чем отправиться на спасательную операцию в Карлинвил. Риз спросил, когда они смогут выдвинуться, и Боб ответил, что, скорее всего, это произойдет в конце недели, через три-четыре дня, а пока парню стоит отдохнуть, набраться сил и подготовиться к дальнему пути. Риз, похоже, остался доволен таким раскладом – по крайней мере, до поры до времени.

Тем вечером солнце скрылось за острыми верхушками древних дубов к западу от речки Элкинс и озарило все вокруг янтарным светом. Тени стали длиннее, в золотистых лучах появилась невесомая пыль.

Большинство работников уже разошлось с арены, и там осталось только два человека, которые, склонившись к земле в гаснущем свете дня, сажали первые семена кабачков. Задача была несложной, но был в ней определенный символизм. Лилли поняла это, когда опустилась на колени и небольшим совком провела бороздку в черной глинистой почве Джорджии.

Келвин стоял рядом с ней, держа целую пригоршню небольших серых семян.

Он одно за другим ронял их на грядку, формируя ровный рядок, и Лилли аккуратно присыпала их землей и слегка прихлопывала ее ладонью. У кабачков были длинные стержневые корни, которые позволяли им выживать в сухом климате. Цикл роста длился около месяца, так что они могли плодоносить все лето. Лилли провела вторую бороздку, и Келвин посадил новые семена. Они повторяли это снова и снова, пока Лилли не заметила, что Келвин что-то бормочет себе под нос, открывая каждую пачку и рассыпая семена по земле.

– Что ты сказал? – наконец спросила она, откинувшись, чтобы стереть пот со лба.

– Что? – Келвин посмотрел на нее с таким видом, словно она сошла с ума.

– Что ты бормочешь, прежде чем сажать семена?

Келвин усмехнулся.

– Ах, прости. Ты меня поймала. Это просто молитва за урожай. Я молился.

Лилли это понравилось. Она искоса взглянула на Келвина.

– Ничего, что мы беспокоим Всевышнего по такому… ничтожному поводу?

– Я научился у деда. Старик всю жизнь выращивал табак в округе Калхун в Техасе, а на заднем дворе у него росли арбузы размером с дом. Он всегда твердил, что у него свои секреты. Когда мне было двенадцать, он наконец-то взял меня с собой на поле, дал мне первый саженец табака и открыл свой секрет.

– Он молился, сажая его.

Келвин кивнул.

– Он читал «Аве Мария», начиная каждый новый рядок, хотя сам всю жизнь был баптистом. Бабуля Рози вечно давала ему за это нагоняй.

– «Аве Мария»… Да ладно?

– Дед знал одних итальянцев из Джаспера, у них там виноградник был. Так вот, они вечно побеждали на ежегодной ярмарке в Джорджии и обходили деда со своими призовыми помидорами. – Келвин пожал плечами. – Ну, он и стал бормотать: «Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами, и благословенны плоды фермы Твоей… арбузы».

Лилли рассмеялась – ей вдруг стало легко и свободно.

– Он всегда так говорил, – улыбнувшись, продолжил Келвин, – как будто это колдовское заклинание… арбузы… арбузы! Я считал его невероятно крутым. В детстве мне хотелось быть похожим на него. Он вечно жевал табак, и я, конечно, не мог его не попробовать.

– И он поделился с тобой?

– Ага.

– Понравилось?

– Куда там! Я заблевал всю кабину его трактора.

Лилли захохотала. Казалось, она уже целую вечность не смеялась вот так – пожалуй, она не смеялась с самого начала эпидемии. В большом масштабе – в масштабе истории человеческого юмора – историю Келвина нельзя было назвать особенно смешной, но Лилли просто необходимо было посмеяться.

Келвин посмотрел на часы.

– Мне пора обратно в ратушу. Ребята уже, наверное, грызут диванные подушки.

– Я тебя провожу.

Закончив рядок, они сложили инструменты в стоявшую неподалеку тачку.

Стало гораздо прохладнее, жаркое солнце закатилось за горизонт. Пахло сиренью, клевером и влажным сеном, которое прело на полях. По дороге в ратушу Лилли и Келвин обсуждали парня из церковной группы и замысел Боба использовать тоннели, чтобы попасть в Карлинвил. Никто точно не знал, какова длина главного коридора – городок был милях в десяти от них, – но Боб заверил всех, что можно без проблем расчистить подземную дорогу и спокойно добраться до нужного места под землей.

Лилли не верилось, что тоннель идет так далеко, и уж тем более не верилось, что можно пройти такое расстояние по грязным подземным коридорам, но Боб утверждал, что старые планы оказались верны по крайней мере на три мили в каждом направлении. Похоже, рабы в девятнадцатом веке сбегали гораздо чаще и успешнее, чем предполагали самые смелые историки. И Боб не сомневался, что с помощью новичка они смогут довести спасательную группу практически до того самого места, где держали оборону церковники. Планировалось, что там они прокопают почву, чтобы выйти на поверхность, спасут людей и по тоннелям вернутся в Вудбери.

– На бумаге все кажется вполне выполнимым, – сказала Лилли, когда они пересекли пустынную городскую площадь и подошли к ратуше, – и все же… не знаю… как будто мы переоцениваем свои силы. Я доверяю Бобу, но ведь черт его знает, что там внизу… может, и вовсе тупик?

Они остановились на каменных ступенях, ведущих к двери ратуши. Келвин повернулся и дотронулся до плеча Лилли. Мозоли его натруженной руки царапнули Лилли кожу, но прикосновение было ласковым.

– Все в руках Бога, Лилли. Ты была права. Мы должны попытаться. Так будет правильно.

Лилли взглянула ему в глаза.

– Может, мне стоит прочесть «Аве Мария»?

– Это не помешает, – не отнимая руки, улыбнулся Келвин. – Всевышний не покинет нас.

Лилли коснулась его щеки.

– Спасибо.

Ее сердце дрогнуло, по спине, как электрический разряд, пробежали мурашки. Не подошел ли он ближе? Лилли чувствовала его запах – «Олд Спайс», жвачка – и отчаянно хотела прижаться к нему и уткнуться лицом ему в шею. Его глаза были невероятно ясными, в них читались печаль, и смирение, и глубокая, глубокая вера.

– Честно говоря, – прошептала Лилли, – мне бы твою веру.

Келвин наклонился к ней и скользнул рукой по ее щеке.

– Ты хороший человек, Лилли, – он вытащил из-под рубашки небольшой крестик, аккуратно расстегнул цепочку и снова застегнул ее на шее у Лилли. – Вот, держи. Он никогда меня не подводил.

Лилли с трудом справлялась с чувствами.

– О боже, я не могу его принять, – сказала она, внимательно рассмотрев золотой крестик.

– Можешь. Я ведь тебе уже его дал, – улыбнулся он. – Носи на здоровье.

– Спасибо тебе… спасибо.

Он провел рукой по ее волосам.

– Не за что.

Неужели он подошел еще ближе? Лилли не знала точно. Ее сердце колотилось как сумасшедшее. Понимая, что это неправильно, понимая, что прошло слишком мало времени, понимая, что город не одобрит этого, она подалась вперед и закрыла глаза.

Их губы сблизились, между ними оставалось не больше сантиметра, как вдруг из окна второго этажа донесся детский крик.

Они застыли, как дикие животные в свете прожекторов приближающегося поезда.

 

Глава одиннадцатая

Келвин и Лилли взбежали по лестнице на второй этаж ратуши и ворвались в канцелярию. Они быстро осмотрелись по сторонам, ожидая увидеть признаки борьбы – отбившихся от стада ходячих или другую опасность, – но перед ними была лишь маленькая девочка, которая стояла посреди комнаты в окружении сдвинутых к стенам столов и изъеденных молью штор, скрывающих заколоченное окно.

– Это Люк, – сказала Беттани, когда Келвин подбежал к ней, упал на колени и подхватил дочку на руки.

– С тобой все в порядке?

– Со мной все хорошо, папочка, – ответила она. На ней была пижама, в руке она держала книгу сказок Мориса Сендака. Зевнув, она объяснила: – Томми читал Люку, Люк заснул, и ему приснился кошмар.

– Он здесь, пап.

Услышав голос старшего сына, Келвин посмотрел в сторону задней комнаты, в которой теперь спали дети. Усталый и сонный Томми Дюпре стоял в дверях, босой, в футболке с эмблемой «Фэлконс» и джинсах. У него в руках тоже была книга сказок.

– Он заснул и начал кричать.

Келвин вскочил на ноги и поспешил в заднюю комнату. Лилли устремилась следом за ним.

Вдруг ей показалось, что она без спросу вторгается в беспорядочный мирок детей Дюпре: на полу были разбросаны потрепанные книжки с картинками, в углу была сложена одежда, повсюду валялись фантики от конфет, пахло жвачкой, лечебной мазью и детской присыпкой. Пару дней назад Боб принес Томми Дюпре целую коробку комиксов, найденных в разграбленной аптеке, и теперь взгляд Лилли упал на удивительно аккуратную стопку комиксов на дальнем подоконнике. Рядом с ней стояла жестянка из-под кофе, полная кисточек, лежал альбом для рисования и чистая стирательная резинка, а чуть поодаль – безупречный ряд из кошелька, перочинного ножа и ключей.

Маленький угол Томми, обставленный с нервозной педантичностью – эта педантичность явно была защитным механизмом впечатлительного мальчишки, живущего в жуткие времена, – ужаснул Лилли.

– Малыш… Малыш! – Келвин опустился на колени возле постели младшего сына – он спал на расшатанном белом диване, который Лилли нашла на городском складе. Он подхватил мальчишку своими жилистыми руками и погладил его мозолистой ладонью по голове. – Все хорошо… Папочка рядом.

– Я видел маму!

Голос маленького Лукаса Дюпре сорвался на писк – на жалобный стон побитого котенка, – и малыш крепко прижался к отцу. Казалось, он был глубоко поражен своим сном. Его лицо блестело от пота, пижама с Паровозиком Томасом насквозь промокла.

– Папочка, я снова видел маму!

Келвин посмотрел на Лилли, которая стояла в отдалении рядом с Томми. Старший мальчик не поднимал головы и задумчиво покусывал губу. Келвин нервно прочистил горло, и Лилли вдруг поняла, что это случилось не в первый раз после гибели Мередит Дюпре, что семье не хочется делиться этим с чужими людьми и что ей, Лилли, возможно, лучше будет уйти под благовидным предлогом.

– Келвин, я, пожалуй, оставлю вас и вернусь…

– Нет. – Келвин встретился с ней взглядом. – Прошу тебя. Все в порядке. Останься. Ты нравишься Люку. – Он повернулся к сынишке. – Так ведь, Люк?

Мальчик застенчиво кивнул.

Келвин ласково убрал прядь рыжих волос, упавшую Люку на глаза.

– Расскажи нам свой сон, Люк. Не бойся, мы рядом.

Люк прислонился спиной к подлокотнику дивана, посмотрел себе на колени и что-то пробормотал. Лилли с трудом расслышала его.

– Он похож на тот, другой? – спросил Келвин.

– Да, папочка, – кивнул Люк.

– Она была на заднем дворе?

– Да, – снова кивнул малыш. – Но теперь у бабушки и дедушки.

Келвин погладил сынишку по голове.

– Помнишь, что я говорил тебе о кошмарах и видениях?

Люк еще раз медленно кивнул, смотря на руки у себя на коленях.

– Нужно рассказывать о них, потому что тогда мне не так страшно.

– Верно.

– Мама была у тех розовых кустов… только мертвая… но все равно она там была. Она не была ходячей, ничего такого. Просто бледная и мертвая. И мне стало грустно.

Мальчишка кашлянул, и кашель сорвался на стон – на мгновение Лилли показалось, что он вот-вот снова разразится слезами. Но вместо этого он посмотрел в глаза отцу острым и ясным, как свет дуговой лампы, взглядом.

– Помнишь, мама всегда говорила, что близится конец света?

– Да, малыш, я помню. – Келвин неловко переглянулся с Лилли, а затем опять повернулся к сыну. – Она сказала то же самое и во сне?

Люк кивнул.

– Она плакала. Но я пока не увидел Анти-Христа. Он был за кустами, но я его пока не увидел. Мама качалась на качелях, плакала и пела.

– Что она пела, Люк? Ты помнишь?

Мальчик поджал губы и задумался, после чего фальшиво запел:

– «Тихо, малыш мой, засыпай… Папа принесет тебе каравай».

Келвин грустно кивнул.

– Она ведь всегда пела эту песню, когда укладывала тебя спать? И красиво пела.

– Но во сне, папочка, все было по-другому. Она не укладывала меня спать.

– Понятно, – сказал Келвин, наклонив голову. Похоже, ему не слишком хотелось продолжать этот разговор. Напряжение в комнате возросло. – Расскажешь, что там было, дружок?

Люк упрямо поджал губы и не ответил.

– Ничего, Люк. Нам не обязательно об этом разговаривать.

Мальчишка опустил глаза, по щеке у него скатилась одинокая слеза. Его губы двигались, но слов не было слышно. Он был похож на механическую куклу, у которой кончился завод.

– Люк?

На мгновение повисла тишина – и этого мгновения мальчишке хватило, чтобы перейти невидимый Рубикон. Люк посмотрел на отца блестящими от слез глазами и произнес:

– Она сказала, что мне никогда больше нельзя засыпать… что никому из нас нельзя засыпать, чтобы не повторить ее судьбу.

В последующие дни, когда Лилли уже забыла подробности того вечера с детьми Дюпре, на задворках ее сознания все время маячило призрачное, едва заметное, зарождающееся чувство страха, подобное акуле, которая плавала в темных водах ее мыслей и не поднималась на поверхность. Прячась в темных закоулках ее души, это неизбывное чувство обреченности пронизывало каждое мгновение, каждую задачу, каждую встречу, беседу и стычку. Оно не покидало ее, пока она помогала Бобу и Дэвиду собирать карты, планы местности, инструменты, припасы и оружие для подземного путешествия. Оно эхом отдавалось в ее неясных, обрывочных снах, пока она в тревожной полудреме ворочалась на кровати в пустой и душной квартире в самом конце Мейн-стрит. Оно струилось по ее венам, пока она считала часы до выступления.

К пятнице Риз полностью поправился, а все приготовления к предстоящему путешествию по тоннелям были закончены. Лилли изо всех сил пыталась не обращать внимания на беспокойство. Она решила оставить город в умелых руках Барбары Штерн, Глории Пайн и Келвина Дюпре. Эти трое, казалось, могли справиться с любой непредвиденной ситуацией, к тому же – что важнее – детям Келвина было бы лучше понимать, что отец рядом, а не отправился на какую-то опасную, непрактичную, донкихотскую миссию. Ресурсы Вудбери истощились – все горожане и все участники спасательной операции чувствовали, что город достиг критической точки. Сражение со стадом съело большую часть их боеприпасов – в тоннели брали в основном пистолеты с магазинами на восемь или десять патронов, – а из еды с собой подготовили консервы с большим сроком годности. Ранним утром пятницы, за несколько минут до рассвета, вся команда собралась на городской площади, экипированная рюкзаками, которые, казалось, весили не меньше тонны.

– Черт, чего ты туда напихал, кирпичей, что ли? – проворчал Спид, пока Боб помогал ему надеть на спину гигантский рюкзак. На площади было полутемно, воздух трещал от напряжения и предрассветного холода. Горизонт только начинал розоветь первым светом дня.

– Хватит ныть, – одернул его Боб и закинул собственный рюкзак себе на плечи. – Ты же крутой футболист, чего ты жалуешься?

– Встретимся миль через восемь-десять, папаня, посмотрим, в каком ты будешь состоянии, – фыркнул Спид.

Его коротко постриженные светлые волосы были скрыты под банданой, футболка с логотипом U2 уже пропиталась потом. Крякнув, он поправил лямки на широких плечах и переглянулся с Мэттью Хеннесси, который сидел неподалеку на скамейке и заряжал магазин новыми патронами.

Мэттью, усмехнувшись, посмотрел на Спида.

– Не будь девчонкой, Спид, – бросил он.

Лилли наблюдала за этой перепалкой с другого конца площади, поудобнее устраивая свой рюкзак на спине и пытаясь не обращать внимания на пустое, тревожное чувство, которое всю неделю пронизывало ее до костей. Она взяла с собой оба «ругера» двадцать второго калибра и закрепила их на бедрах, по-ковбойски. На голове у нее была шахтерская каска, надетая поверх собранных в конский хвост волос и закрепленная самодельным ремешком под подбородком. Лилли чувствовала себя десантником, которого вот-вот отправят в бесконечное свободное падение. Этим утром она проснулась у себя в квартире, когда на нее вдруг снизошло озарение, внезапное, как взрыв хлопушки: она поняла, почему ей казалось, что она идет на погибель.

Теперь это понимание давило на нее сильнее, чем лямки переполненного рюкзака, которые впились ей в плечи. Помимо банок с консервами, они упаковали все до единой батарейки, оставшиеся в городе, кое-какие медикаменты, шахтерские инструменты, дополнительные фонарики, сигнальные огни, мотки веревки, скотч, рации и всяческие устройства, которые могли пригодиться им в неизведанных подземных пространствах.

– Готовы? – в некотором роде риторически спросил Дэвид, который стоял за скамейкой Мэттью. Натриевый свет единственного освещавшего площадь фонаря превращал его седую гриву в серебристый ореол. В дополнение к тяжелому рюкзаку, автоматической винтовке и патронташу на Дэвиде был мотоциклетный шлем, снабженный галогеновым фонариком. Он напоминал немолодого спелеолога, готового погрузиться в бездны ада. – Боб, все четко?

– Четче не бывает, – ответил Боб, затягивая ремень. – Вперед.

Вслед за Бобом они пересекли площадь, прошли по Джонс-Милл-роуд и вышли из города сквозь прореху в юго-западном углу баррикады. Как только они ступили на пустыри, Лилли почувствовала, как у нее по коже побежали мурашки. Предрассветная тишина нарушалась лишь шуршанием их шагов, позвякиванием банок у них в рюкзаках и стуком сердца Лилли, который казался ей таким громким, что она опасалась, не слышат ли его и остальные. Она не знала точно, сколько сможет хранить свой секрет. Он давил на нее, пока они шагали по замусоренным улицам и гуськом шли вдоль заколоченных витрин, свернув на Фолк-авеню.

Лилли узнала о своем недуге – о причине жуткого страха, который прожигал ее изнутри, пока они приближались к аптеке, – когда была совсем маленькой. Ей было лет восемь или девять, она тогда играла в прятки со своими двоюродными братьями Дереком и Диком Дринкуотерами.

Дринкуотеры были богачами из Мейкона. Их отец, сводный брат Эверетта Том, был связан с международной торговлей нефтью и делал неплохие деньги. Гигантский особняк Дринкуотеров, построенный в городе Уорнер-Робинс еще до Гражданской войны, был настоящим архитектурным монстром с кучей закоулков и бесчисленных смежных комнат, кухонных лифтов, кладовок и туалетов, где недовольный ребенок мог прятаться целыми днями, прихватив с собой немного еды и парочку настольных игр.

Одним воскресным днем, когда Эверетт приехал в гости к Тому и своей золовке Дженис, дети принялись играть в прятки. Взрослые сидели в уголке для завтрака и пили один коктейль за другим, поэтому дом был в полном распоряжении Лилли и близнецов. Лилли играла очень хорошо, обычно ее находили нескоро после считалки.

В тот день она обнаружила старую кладовую под ведущей на третий этаж лестницей, притаилась там и закрыла за собой хлипкую дверь. Замок щелкнул, и от этого щелчка у нее по коже побежали мурашки. Она прижала колени к груди, забилась в угол, за обсыпанные нафталином шубы и пыльные коробки с подписями «Шляпы и шарфы Дженис» или «Детские вещи близнецов», и вдруг вспотела. Это был первый симптом ее болезни, до той поры не диагностированной и не замеченной: все ее тело вдруг окатило горячей волной, которая пылала, как лесной пожар. Через несколько секунд она промокла насквозь. Лилли толкнула дверь – она не поддавалась. Может, замок заклинило или он автоматически закрывался снаружи – неизвестно. Лилли понимала лишь, что ей во что бы то ни стало нужно выбраться.

Это чувство, как подтвердят практически все страдающие от той же болезни, было сродни удушью. Сидя на полу в углу маленькой кладовки, Лилли не могла дышать. Голова болела, кожу покалывало, шубы висели так близко к ее лицу, словно хотели лишить ее последнего кислорода. Ее сердце колотилось как сумасшедшее. Стены как будто сдвигались, темнота поглощала ее.

Через несколько минут она начала кричать. Лилли визжала, голосила и всхлипывала в темноте этой крошечной темницы, пока один из близнецов не нашел ее, не открыл дверь и не дал ей вырваться в светлый и свободный коридор.

Вскоре все забыли о произошедшем у Дринкуотеров инциденте – все, кроме Лилли, которая то ли через собственный травматический опыт, то ли благодаря интуиции поняла, что у нее появилась болезнь и что болезнь эта будет преследовать ее до конца ее жизни. Конечно, это был не паралич, не рак и не другое смертельное заболевание, но болезнь жила внутри ее и была ничуть не менее заметной, чем дальтонизм или плоскостопие. И поднимала свою жуткую голову в самые неподходящие моменты.

Она чувствовала ее и сейчас, на подходе к аптеке. Ее сердце выпрыгивало из груди. Они остановились на пороге, после чего Боб подошел к разбитой стеклянной двери и заглянул внутрь, чтобы проверить, не проникли ли в аптеку ходячие. Среди замусоренных проходов, поваленных витрин и перевернутых полок царила абсолютная тишина. Расцветающий за спинами отряда алый рассвет еще не коснулся сумрачной аптеки своими лучами.

– Включайте фонарики, – скомандовал Боб, после чего сам щелкнул выключателем своего шахтерского фонаря и толкнул дверь стволом дробовика, заряженного патронами на 12 гран, который он всегда брал с собой, когда ожидал близких столкновений с неопределенным количеством мертвецов.

Лилли почувствовала, как грудь сдавило от страха. Она за Бобом зашла в аптеку, за ней сквозь разбитую дверь последовали остальные. Аптека, казалось, ожила, стоило ей войти внутрь – пусть Лилли и понимала, что все это происходит лишь у нее в голове, – стены начали медленно, но верно сходиться с неотвратимостью ползущих ледников. Во рту у Лилли пересохло. Они пересекли пустой торговый зал и один за другим спустились по запасной лестнице в шахту лифта. Когда Лилли встала на последнюю ступеньку, ее суставы словно окаменели, а по спине у нее пробежал холодок.

Подвал был больше, чем она ожидала. Повсюду бродили тени, которые рождались в тонких лучах скользящих по стенам фонариков. Боб указал на зияющий в стене проем – огромный, как люк подводной лодки, и дышащий холодным, спертым воздухом подземелья – и подозвал всех ближе.

– Сюда, ребята, – сказал он, освещая путь налобным фонарем, – выдвигаемся в темноту.

Лилли вслед за Дэвидом шагнула в тоннель, пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкий дверной проем, и в горле у нее встал ком.

На мгновение она замерла на пороге, не в силах пошевелиться от ужаса. Остальные один за другим прошли мимо.

Страх сковал ее члены, кровь в жилах застыла, горло перехватило – Лилли едва могла вздохнуть, пока пятеро бойцов огибали ее и уходили дальше по тоннелю, их силуэты растворялись в темноте, а узкие полоски света от их фонариков танцевали на земляных стенах и толстых опорных балках, расставленных по всему коридору с одинаковыми интервалами.

Лилли не могла пошевелиться, не могла вздохнуть. Тоннель превратился в ее глазах в кладовку под лестницей, сталактиты и известковые отложения стали шубами и закрытыми пластиком дождевиками, которые душили ее в детстве. Стены тоннеля начали сжиматься. Лилли пошатнулась, от головокружения она едва стояла на ногах. Один из силуэтов перед ней остановился, повернулся и тревожно взглянул на нее.

Исчерченное глубокими морщинами лицо Боба терялось в тусклом свете его шахтерского фонаря, но беспокойство было не скрыть. Он пошел обратно к Лилли, в рюкзаке у него зазвенели банки.

Лилли посмотрела на него.

– Прости, Боб, я… – хрипло начала она, отчаянно хватая ртом воздух, как будто у нее случился приступ астмы. – Я не… – Слова никак не приходили.

– Что случилось, малышка Лилли? – Боб положил руку ей на плечо и слегка сжал его. – Что такое?

Лилли вдыхала и выдыхала, вдыхала и выдыхала, пока не успокоилась достаточно, чтобы говорить.

– Боб, у меня плохие новости.

– Милая, скажи мне, что не так?

Лилли взглянула ему в глаза, облизнула губы, болезненно вздохнула и в конце концов нашла в себе силы объяснить причину своего поведения.

– У меня ужасная клаустрофобия.

С секунду Боб просто смотрел на нее, а затем ни с того ни с сего рассмеялся, и его смех эхом пронесся по бесконечному коридору – от этого жутковатого звука все резко остановились, повернулись и всмотрелись в темноту.

Боб смеялся не больше минуты, после чего вытащил из переносной аптечки пару таблеток «Ксанакса». Он протянул их Лилли, извинился за свою реакцию и заверил ее, что вовсе не хотел тем самым приуменьшить серьезность ее болезни и что он прекрасно понимает, как неприятна клаустрофобия. В Кувейте он был знаком с солдатом, который предпочел отправиться на передовую, вместо того чтобы спокойно служить в тылу, лишь бы только не сидеть целый день в крошечном кабинете армейского барака. Боб объяснил, что в этом забытом богом мире порой ему становится так хреново, что его спасает лишь смех. К тому же клаустрофобия явно была меньшей из всех проблем, которые сейчас стояли перед ними. Если их не настигнут ходячие, вероятность погибнуть от отравления метаном, застрять в завале или отравиться химическими отходами была гораздо выше вероятности гибели от какой-то панической атаки.

«Ксанакс» подействовал минут через пятнадцать, после чего Лилли почувствовала, что может идти во главе группы (и извинилась перед всеми за свой срыв). Ей было стыдно за свой паралич, но он в каком-то смысле оказал на нее отрезвляющее воздействие. Он помог ей собраться с силами для предстоящего путешествия.

В тот день они продвигались быстро и фиксировали свое местоположение с помощью шагомера Мэттью. За первый час они прошли около двух миль, не встретились ни с одним ходячим и не наткнулись ни на один завал.

Начало тоннеля казалось весьма основательным. Через каждые сто футов потолок подпирали установленные крест-накрест балки, а твердые земляные стены поддерживались старой проволочной сеткой. Пахло влажностью и плодородной почвой, периодически к этим запахам примешивалась и вонь черной плесени. Каждые несколько шагов шахтерский фонарь Лилли высвечивал из темноты белые человеческие останки, наполовину погребенные в полу. От этого ей становилось не по себе, но в то же время она чувствовала благородство собственной миссии. А может, в этой эйфории было виновато лишь принятое лекарство. Как знать?

Боб следил за их перемещениями по карте, то и дело определяя их позицию относительно поверхности.

К концу второго часа их темп несколько снизился из-за сужения тоннеля в районе пятой мили. Они шли мимо свисающих с потолка причудливых известковых наростов, которые напоминали громадные резные люстры или скользкие переливающиеся сосульки. Стены на этом участке поросли мхом, воздух был особенно вязким и зловонным, как будто они пробирались по джунглям.

Потом тоннель слегка изогнулся вправо – Боб сказал, что он пошел на юг, – и на пути у группы возникло несколько частичных завалов. Лилли заметила, что тоннель стал немного другим – углы стали острее, поддерживающие балки встречались все чаще, а в стенах зияли проемы, похожие на ответвления в более узкие боковые тоннели, которые теперь были заколочены досками и дышали спертым, застоявшимся воздухом.

Когда Лилли указала Бобу на один из таких проемов, тот не остановился и лишь пробормотал:

– Цинковые шахты… в основном цинковые. Может, в некоторых добывали свинец и уголь. – Он махнул рукой в сторону поддерживающей балки и добавил: – Подозреваю, подземная железная дорога связывала множество заброшенных шахт и переходила от одной к другой до самой линии Мэйсона – Диксона.

Лилли только задумчиво покачала головой и крепче сжала рукоятку «ругера». Они прошли еще две-три сотни футов, огибая огромные кучи земли, обвалившейся за долгие десятилетия, и остатки костров, а затем увидели вдали серьезное препятствие.

Сперва им показалось, что они дошли до конца тоннеля – впереди как будто стояла старая кирпичная стена, перекрывавшая дорогу, – но чем ближе они подходили к преграде, тем четче она вырисовывалась в свете их фонарей.

– Это еще что за черт? – пробормотал Бен, когда вся группа выстроилась перед препятствием.

Казалось, посреди тоннеля в землю когда-то вкопали гигантский цементный цилиндр, поверхность которого от старости покрылась крошечными серыми наростами. Он был пять-шесть футов диаметром и практически полностью блокировал проход – по обе стороны от него оставались только узкие щели, – но непонятно было, предусматривал ли его проект тоннеля или же он появился здесь случайно.

Лилли просунула руку в одну из боковых щелей.

– По-моему, мы сможем протиснуться сбоку, – сказала она и сняла рюкзак. – Но придется немного разгрузиться.

– Только этого, блин, не хватало, – проворчал Мэттью. – Снова придется все перекладывать.

Риз Ли Хоуторн кусал ногти, стоя в тени за Спидом.

– Не хочется вас расстраивать, но сдается мне, до Карлинвила еще пилить и пилить.

– Погодите-ка секунду. – Боб присел на корточки возле гигантского цилиндра и вытащил топографическую карту. Осветив ее ручкой-фонариком, он пробормотал: – Кажется, я знаю, что это такое. – Он посмотрел на Дэвида, который, нахмурившись, заглядывал ему через плечо. – Дэвид, посвети-ка сюда.

Лилли подошла ближе к Бобу.

– Ты что, и правда знаешь, что это за хрень?

– Ага. И могу заявить об этом со всей уверенностью. – Он снова посмотрел на карту и провел пальцем вдоль пунктирной линии тоннеля, а затем поднял глаза. – Это несущая свая – довольна большая, такие забивают в землю при строительстве небоскребов.

Все на секунду замолчали, обдумывая услышанное, все глаза и уши обратились к Бобу…

…и потому никто не заметил тихий шорох шаркающих шагов, который доносился из темноты у них за спиной.

 

Глава двенадцатая

Во влажной, густой темноте подземелья звуки – особенно такие тихие и мимолетные – были обманчивы, но в этот момент, если бы участники спасательной операции действительно прислушались к тишине, они бы различили шуршание шагов, доносившееся из коридора, который остался у них за спиной. Казалось, их догонял неуклюжий, отставший от группы товарищ, шагавший на нетвердых спьяну ногах. Но шорох шагов тонул в звуке резкого голоса Дэвида, в котором слышалось недоверие:

– Боб, я не картограф, конечно, но что-то мне подсказывает, что над нами не Атланта. Или мы свернули не туда? Объясни по-человечески.

– Я и не говорил, что мы в Атланте… И не говорил, что это часть здания. – Боб тяжело поднялся на ноги. Его суставы хрустнули, он болезненно поморщился и указал на ту часть тоннеля, из которой они только что вышли. – Помните, в миле отсюда с потолка свисали сталактиты и мох?

Все закивали, а Дэвид сказал:

– Это как-то связано?

Боб свернул карту и сунул ее обратно в карман рубашки.

– Все эти известковые отложения и мох на стенах появились из-за подтекающей воды. Мы были под речкой Элкинс.

Лилли прикинула расстояние, вспомнила ландшафт к востоку от Вудбери и поняла, к чему клонит Боб.

– Это часть эстакады, – выдохнула она, снова повернувшись к массивной свае, которая, казалось, светилась в темноте, загадочная и манящая к себе, как обломки «Титаника». – Мы стоим под шоссе.

– По моим расчетам, мы в районе одиннадцатой мили – или около того, – Боб похлопал по нагрудному карману. – А это означает, что мы теперь точно знаем свое положение.

– Это семьдесят четвертое шоссе? – спросил Риз. – Вы о нем говорите?

– Оно самое, – кивнул Боб. – Подозреваю, мы некоторое время назад повернули на юг, пожалуй, сразу после речки Элкинс, и теперь идем вдоль шоссе.

– Мы ближе, чем я думал, – заметил Риз, запустив пальцы в волосы. – Хорошо. Просто отлично! Карлинвил совсем рядом с шоссе. Мы почти пришли! Боже, спасибо!

У него из-за спины раздался другой голос:

– Да, это все хорошо… Но надеюсь, Бог теперь поможет нам и еще кое с чем.

– А? – Риз повернулся, услышав хриплый говор Бена Бухгольца. – Что?

– Тише, – с ужасом произнес Бен. – Кто-нибудь еще это слышит?

Сердце Лилли пропустило несколько ударов. Менее чем в сотне ярдов от них виднелся изгиб тоннеля, в низко лежащем, призрачном тумане – скорее всего, образовавшемся здесь из-за метана, – который тускло светился пурпурным светом. Шорох неуклюжих, шаркающих шагов становился все громче, и в конце концов у дальней стены показалась нечеткая тень. Вокруг Лилли тотчас защелкали затворы автоматических винтовок и курки пистолетов, а сама она навела «ругер» на размытую тень, которая все приближалась, приближалась, приближалась, пока Лилли вдруг не прошипела громким шепотом:

– Стоять! Всем стоять! Не стрелять!

– Хрена с два, – огрызнулся Бен и поднес прицел «AR-15» к глазу. Одинокий мертвец медленно выходил из тени. – Не хватало еще, чтобы меня завалили эти долбаные кусачие.

– Он один! Бен, он всего один! – голос Лилли звенел от волнения, но в нем было достаточно властности, чтобы Бен убрал палец со спускового крючка. – Давай посмотрим, не идут ли за ним другие!

Ей даже не нужно было объяснять, как глупо было открывать бесконтрольную стрельбу среди узких подземных коридоров. Они бы не только привлекли к себе всех ходячих в зоне слышимости, но и, вполне вероятно, подорвали бы этот жутковатый пурпурный туман. Отдельных мертвецов лучше было убирать по-тихому.

Услышав их голоса и почуяв их запах, ходячий, сильно хромая, пошел прямо к ним и вытянул перед собой негнущиеся руки, словно желая, чтобы его обняли. Лилли и остальные просто смотрели на него, ожидая, пока он подойдет ближе к ним – никаких эмоций, никакого страха, практически никакой реакции на мертвеца, все замерли, как рыбаки, готовые в любую секунду проткнуть острогой проплывающую мимо рыбу, – и чем ближе он подходил, тем острее Лилли чувствовала странное любопытство.

Похоже, это был мужчина среднего возраста и неопределенной расы. Его одежда превратилась в драные лохмотья. Мертвец был таким грязным, что напоминал какое-то болотное пугало, мумию фараона, которую окунули в древнюю слизь. Но вниманием Лилли полностью завладела его нога.

– Боб, взгляни-ка на его ногу.

– Перелом не из приятных, – Боб изучал мертвеца через прицел своего серебристого револьвера «магнум» калибра 357 мм с дотошностью ювелира, рассматривающего драгоценный камень. Ходячий был уже на расстоянии пятидесяти ярдов, и теперь ужасный перелом было прекрасно видно – отполированная головка кости торчала из прогнившей ткани его бедра. Из-за этого жуткого увечья мертвец шел, сильно припадая на одну ногу, как машина без колеса. – И это любопытно.

– Весьма, – кивнула Лилли, не отрывая глаз от изуродованного ходячего, который уже сократил дистанцию между ними до двадцати пяти ярдов. С такого близкого расстояния стали видны почерневшие зубы, маячившие в черной пропасти рта, из которого вырывалось хриплое рычание, похожее на тарахтение автомобильного двигателя. Лилли повернулась к Спиду. – Окажешь нам честь?

– С удовольствием, – с холодной решимостью в голосе ответил бывший герой футбольных полей, потянувшись к рюкзаку за ломиком. Остальные молча наблюдали, как Спид подходит к мертвецу. – Классный прикид, – сказал он, поравнявшись с ходячим и вонзив острый конец ломика ему сквозь небо в лобную долю.

Ломик вышел у мертвеца из черепа.

На мгновение ходячий лишь замер, даже не пошатнувшись. Он пустыми глазами смотрел на противника, пока потоки черной крови заливали ему лоб и лицо. Спид рывком высвободил ломик, и мертвец наконец упал на пол бесформенной грудой влажных тканей.

Все подошли к нему и взглянули на труп с интересом патологоанатомов.

– Мне кажется или он из горевшего стада? – спросила Лилли, рассматривая ходячего и шевеля его почерневшую одежду носком ботинка. Истлевшая ткань тихонько шуршала.

– Похоже на то, – задумчиво пробормотал Боб, не поднимая глаз.

– Так, значит… что? – Дэвид изучал взглядом мерзкую кучу останков, лежащую на полу, и прижимал к носу платок, чтобы перебить отвратительную вонь, из-за чего его голос был немного приглушен. – Он проник сюда совсем недавно?

– Ага. – Лилли опустилась на колени и внимательнее рассмотрела жуткий перелом, из-за которого левая нога мертвеца была практически разворочена, а из бедра торчал желтовато-белый, как бивень слона, кусок кости. – Подозреваю, эта тварь сюда упала, – Лилли посмотрела на потолок, на переплетающиеся корни и свисающие известняковые сосульки. – И от этого мне как-то не по себе.

Боб уже осматривал сталактиты возле гигантской сваи.

Мэттью и Бен наблюдали за ним. Наконец, Бен спросил, что именно тот ищет.

– Точно не знаю, – пробормотал Боб, изучая узор потолка.

Он светил фонариком на изгибы и переплетения корней, на окаменелые опорные балки, на известковые отложения, которые блестели, как кошачье золото. Лилли подошла к нему, и они переглянулись. Она поняла, о чем Боб думал.

– Может, и нет худа без добра, – произнес Боб, рассматривая хитросплетения корней.

Бен недоуменно посмотрел на него.

– С чего это?

– Эта тварь могла провалиться сюда миллионом способов – через дренажные колодцы, канализационные трубы, слабые места виадуков.

– И что?

Боб посмотрел на Бена.

– Я думал, что нам придется прокопать выход наружу, когда мы будем на месте, но раз есть способ провалиться сюда… есть и способ выбраться на поверхность.

Они прошли еще три с половиной мили, прежде чем Риз начал замечать признаки того, что они приближаются к Карлинвилу. Первый намек появился призраком в лучах их фонарей – в серебристом свете возникла тонкая пылевая завеса, и Лилли прошла сквозь нее, прикрыв лицо рукой. Действие «Ксанакса» уже закончилось, и она снова почувствовала беспокойство, подняв голову и посмотрев на потолок. Корни вибрировали под весом многих, многих, многих шаркающих ног.

– Вот дерьмо, – буркнула она и ощутила, как все внутри ее сжалось.

Остальные собрались вокруг нее. Шахтерский фонарь Боба осветил маленькие пылевые вихри.

– Такое впечатление, что над нами марширует целая армия, – он прерывисто вздохнул и вытащил из кармана план местности. – Судя по карте, мы в самом центре чертова города, – он взглянул на Лилли. – Должен признать, я надеялся, что к этому времени проклятые твари уже разбредутся кто куда.

Лилли вытащила один из «ругеров», проверила магазин и вставила его на место.

– С этим ничего не поделаешь, – она проверила второй пистолет и сунула его обратно в кобуру. – Когда выйдем, не забудьте снять оружие с предохранителей и смотрите в оба.

– Мы можем подойти еще ближе! – голос Риза долетел из тени чуть дальше по ходу тоннеля, где собиралась вода. – Я нашел еще один ориентир!

Все остальные пошли к нему, проверяя оружие и шлепая по щиколотку в грязной воде. В неровном свете фонарей все увидели, что Риз Ли Хоуторн остановился возле древней железной лестницы, вмурованной в земляную стену.

– Что это? – спросила Лилли, поравнявшись с ним, и вытащила пистолет. Держа фонарик возле ствола, она навела его на круглый железный объект, который виднелся в потолке там, где оканчивались ступени.

– Как я понимаю, это канализационный люк на углу Мэпл-стрит и Восемнадцатой улицы, – объяснил Риз.

Лилли внимательно посмотрела на юношу. Остальные между тем подходили ближе, вставляя магазины в пистолеты и передергивая затворы автоматических винтовок.

– И далеко мы от центра?

– Отсюда не больше квартала, – Риз глубоко вздохнул. В тусклом свете его лицо с острыми чертами блестело от пота.

– А где часовня, в которой они застряли? Это ведь часовня?

– Да, мэм… – кивнул Риз. – Она на другой стороне улицы.

– Далеко?

Риз прикусил губу и оценил расстояние. Вдруг с потолка снова посыпалась пыль, земля задрожала. Риз тяжело сглотнул.

– От крышки люка? Точно не знаю. По-моему, это прямо на другой стороне улицы, маленькая деревянная постройка за белым забором.

– Так, послушайте меня, – Лилли повернулась к остальным: все подались вперед, их лица загорелись от адреналина. – У кого «AR-15»? У Бена? Отлично, мы с тобой идем первыми, один за другим. За нами – Риз. Он покажет часовню.

– Хорошо, понял, понял, – нервно пробормотал Бен Бухгольц, изо всех сил сжимая в руках винтовку. Вся его бравада, вся спесь ушла. Исчезла без следа. Он был похож на мальчишку, оставленного на попечение горластого мужлана. – Готов выступать по твоей команде.

– Старайтесь беречь патроны, – велела Лилли остальным. – По возможности используйте холодное оружие. Это относится ко всем.

Все закивали, затянули пояса, поправили лямки рюкзаков, проверили рукоятки ножей, мачете и кирок. Напряженные лица обратились к Лилли.

Та повернулась к Ризу.

– Там тринадцать человек, верно?

Риз кивнул.

Лилли немного помолчала.

– Ты сказал, шесть мужчин и семь женщин?

– Наоборот.

– Так, ребята, нельзя терять ни секунды, – она подошла к подножию лестницы. Часть фонарей уже выключили, в тоннеле стало темнее. Сняв шахтерскую каску, Лилли бросила ее на землю. – Действуем быстро, без заминок, так нас не смогут окружить. Находим часовню, выводим их, возвращаемся сюда. Вот и все, – она посмотрела на Спида. – Сможешь открыть люк?

– Без проблем, Лилли.

Спид подошел к лестнице, поднялся наверх, расчистил люк от корней и веток, случайно вдохнул пыль, закашлялся, вытащил из рюкзака ломик и принялся ковырять им окисленные края железной крышки.

– Не зевайте там, внизу, – сказал он.

– Не дай крышке упасть, – крикнула Лилли. – Когда почувствуешь, что крышка поддалась, придержи ее, чтобы мы с Беном успели подняться.

– Понял.

Еще с минуту Спид пыхтел и отдувался – Лилли же казалось, что он копается уже миллион лет, – после чего крышка люка заскрежетала. Спид поддержал ее руками.

– Так, Лилли, готово, – он посмотрел вниз. – Поднимайтесь.

Лилли забралась по лестнице и встала на ступеньку ниже Спида, а Бен остановился на середине пути. Остальные сгрудились внизу, готовые ринуться в бой.

Лилли взглянула на них.

– По моему сигналу, ребята. Готовы?

Все кивнули. Глаза бойцов загорелись, дыхание участилось.

Лилли втянула в себя побольше воздуха и повернулась к люку.

– Будем надеяться, их уже не так много, – едва слышно пробормотала она, обращаясь к самой себе. – Так, выступаем, – она сглотнула. – Всем внимание, – глубокий вдох. – ВПЕРЕД!

Она толкнула крышку люка, и в тоннель ворвался дневной свет.

Лилли вылезла на поверхность и тотчас невольно ахнула.

Время остановилось. Лилли оказалась посреди такой огромной и плотной толпы ходячих, что от одной их вони у нее перехватило дыхание – мертвецы стояли очень близко друг к другу, и их фигуры слились в единую серую массу, в туманность почерневших лиц, желтых зубов и тускло светящихся глаз, а голоса превратились в дьявольский хор жутких хрипов и стонов, вибрирующих в воздухе. Лилли понадобилась всего какая-то доля секунды, чтобы вскинуть «ругер» и открыть стрельбу, но за этот краткий миг, пока в ее мозгу успел вспыхнуть единственный синапс, она сделала несколько наблюдений.

Сквозь неспокойную толпу мертвецов она разглядела на другой стороне улицы маленькую деревянную часовню с заколоченными окнами и забаррикадированной дверью – до нее было футов сто, вряд ли больше, но сказать наверняка, стоя среди ходячих, не получалось. Здание было небольшим, выстроенным в стиле кейп-код, оно стояло между заброшенной парикмахерской и разломанной детской площадкой, выбеленный известью крест выделялся на фоне ярко-голубого неба. Но у Лилли не было времени подумать о том, чтобы прервать операцию или хотя бы перевести дух, ведь пальцы мертвецов уже вцепились ей в рукав, в левую штанину ее джинсов и в полу ее джинсовой рубашки. В этот момент она выхватила второй «ругер» двадцать второго калибра и начала стрелять.

Первые шесть выстрелов, по три из каждого пистолета, раздались друг за другом, такие громкие, что левая барабанная перепонка Лилли едва не лопнула. Пули попали в прогнившие головы ближайших мертвецов, которые упали на землю в водопаде черного мозгового вещества.

– НЕ ВЫХОДИТЕ ИЗ ТОННЕЛЯ! – прокричала Лилли Бену и остальным. – ИХ СЛИШКОМ МНОГО! ОСТАВАЙТЕСЬ ВНИЗУ!

Она сделала еще несколько выстрелов по следующей волне мертвецов – к ней приближались трое крупных мужчин в изодранных камуфляжных штанах и одна нескладная женщина в грязном больничном халате, – и три пули снесли макушки трех черепов, подняв над стадом кровавый туман, а четвертая вошла ходячему прямо промеж глаз, и череп раскололся надвое от трупных газов, которые давили изнутри.

В тот же момент Лилли сумела ботинком подтолкнуть крышку люка, и железный диск с глухим металлическим лязгом встал на место. Прежде чем проем закрылся, Лилли успела увидеть исказившееся от страха лицо Бена, который полными ужаса глазами смотрел на нее из темноты, бледный как полотно, и беззвучно шевелил губами.

Затем Лилли бросилась вперед, на другую сторону улицы, опустив плечо и расталкивая встречавшихся ей на пути мертвецов, которые падали на землю, как кегли. Невыносимая вонь, смрад человеческой желчи и дерьма, не давала Лилли дышать. Ходячих было так много, что они роняли один другого, как костяшки домино, пока Лилли пробивалась к церкви и стреляла на ходу. В ушах у нее звенело, на глаза наворачивались слезы паники.

Выстрелы были уже не такими точными – часть пуль уходила высоко в небо, а часть дырявила плечи и шеи мертвецов, оставляя их головы невредимыми. В каждом пистолете было по девять патронов – восемь в магазине и один в стволе, – и они закончились очень быстро. Но к тому времени, когда пистолеты стали вместо выстрелов издавать лишь сухие щелчки, Лилли поняла, что полпути уже пройдено.

Сквозь строй оживших мертвецов она увидела часовню, которая была всего в сорока-пятидесяти футах впереди, и заметила, что забаррикадированная дверь приоткрылась и в проеме показалось бледное лицо – мужчина среднего возраста, светлокожий, со светлыми волосами, одетый в грязный пиджак и брюки, махал ей рукой. Он что-то кричал, но Лилли не могла разобрать слов.

Ходячие наступали, и у Лилли не было времени на перезарядку пистолетов, поэтому она сунула их обратно за ремень и потянулась к складной лопате, которая была засунута в карман ее рюкзака. Высвободив ее, она взмахнула инструментом как раз в тот момент, когда на нее набросился очередной мертвец, прогнившая плоть которого обнажила белые кости. Острый край лопаты вошел в висок ходячего, мозговое вещество брызнуло на Лилли, после чего нападавший упал. Наступала новая волна мертвецов, но Лилли не медлила ни секунды и махала лопатой, пробиваясь к белому деревянному зданию, которое стало ее единственной целью.

Она повалила еще полдюжины кусачих и оказалась в тридцати футах от часовни, когда светловолосый мужчина в грязном сером костюме вышел наружу, держа в руках огромный серебряный крест размером со средний топор. Крест сверкнул в лучах солнца, когда мужчина бросился на осаждающих церковь мертвецов.

– СЮДА, СЕСТРА! – крикнул он Лилли. – ОСТАЛОСЬ ЧУТЬ-ЧУТЬ!

Он пробил череп старухе-ходячей, и Лилли предприняла последнюю героическую попытку добраться до часовни невредимой.

– ДАВАЙ, СЕСТРА! ЕЩЕ НЕМНОГО!

За несколько минут до этого в тоннеле, когда крышка люка с громким хлопком легла на место и эхо прокатилось по коридору, Боб вдруг пошел вразнос.

– Черт! Черт! НЕТ! НЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТ! – он подбежал к подножию лестницы, дрожащий луч его шахтерского фонаря осветил лица всей команды. – КАКОГО ХРЕНА ТЫ ДЕЛАЕШЬ?

Бен спрыгнул с нижней ступеньки на пол и сконфуженно посмотрел на него, переводя дыхание.

– Она… она сказала… я просто… она сказала спускаться обратно.

– Какой идиот закрыл крышку?

– Она, Боб! Она велела спускаться! – Бен вытер рот тыльной стороной ладони. Глаза его сверкали от ужаса. – Все случилось очень быстро!

– ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! – Боб выхватил револьвер из кобуры и пошел к лестнице. Держать оружие было непривычно – это была более новая модель, которая пришла на смену старой, потерянной Келвином в поле. – Проклятье, я пошел за ней! Нельзя ее там оставить!

На полпути Спид схватил Боба за ногу и потянул его вниз.

– Папаня, погоди! – хватка Спида была железной. – Пойдем вместе! – Он осторожно спустил Боба на землю. – Она молодчина, здорово орудует своими «ругерами», нам нужно просто…

Его прервал шорох осыпающейся пыли – наверху неуклюже маршировали мертвецы.

Боб развернулся и увидел крошечные частицы известняка, которые клубились в свете его фонаря. Потолок дрожал под весом множества шаркающих ног, под весом всех ходячих, которые бродили по улицам этой проклятой деревни, и у Боба появилась мысль. Заметив, как сначала справа, а затем и слева от него упало еще несколько комьев земли, он сказал:

– Погодите-ка минутку. Погодите.

– Что? – Спид посмотрел на него, остальные подошли ближе.

– У меня есть идея получше. – Боб щелкнул пальцами и принялся искать что-то на полу. – Найдите какую-нибудь штуку, которой можно пробить дыру в потолке.

В последнее мгновение Лилли все же успела добраться до церковного крыльца. Голодные мертвецы шли за ней по пятам, и она протянула руку. Мужчина подошел ближе и протянул руку ей.

Их руки сцепились, и мужчина осторожно, но быстро потянул Лилли на себя.

Лилли перемахнула через порог и оказалась в грязном вестибюле, освещенном моргающими керосиновыми лампами. Внутри было душно, воняло потом и гнилью. Мужчина в сером костюме быстро закрыл за ней двойные двери, хлопнув ими прямо перед носом у надвигающейся толпы мертвецов.

– Ты в порядке, девочка? – мужчина повернулся к Лилли, которая пыталась перевести дух, согнувшись и уперев руки в колени.

– Ее укусили?

Голос донесся с другого конца фойе и принадлежал крепко сбитой женщине в заляпанной футболке с логотипом «Атланта Брэйвз», брюках-капри и высоких кедах, которая выглядывала из двери в главный зал. За ней были и другие люди – сгрудившись, они смотрели на Лилли, и их угрюмые лица маячили в тусклом свете разрушенного святилища.

– Полегче, сестра Роуз, – сказал мужчина в костюме. Он сунул громадный крест в закрепленные на ремне ножны, словно это была сабля или средневековая булава. – Принесите нашей подруге воды.

– Не нужно, спасибо, – Лилли наконец вдохнула и осмотрелась по сторонам. В левом ухе стоял невыносимый звон. Пол фойе был забросан сборниками церковных гимнов и мусором, тут и там виднелись кровавые разводы. Стены – на которых когда-то висели информационные доски с датами местных ярмарок – теперь были покрыты дырками от пуль и причудливыми пятнами засохшей крови, черной, как оникс. – По-моему, укусов нет, – Лилли взглянула на мужчину. – Спасибо за помощь.

Мужчина вежливо поклонился и улыбнулся ей.

– Не за что.

В свете ламп Лилли лучше рассмотрела его и увидела, что ему немного за сорок, может даже меньше. На его моложавом лице были заметны только первые признаки старения. Волевой подбородок, светлые голубые глаза и копна густых волос в стиле Кеннеди, в которых только начинала пробиваться седина, – он был похож на актера, подававшего большие надежды в детстве, но столкнувшегося с трудностями при взрослении. Его костюм был сильно поношен и блестел на ягодицах и на плечах, но осанка мужчины и аккуратный галстук, все еще пристегнутый к воротнику, несмотря на запятнавшие его брызги крови, выдавали в нем настоящего лидера, с которым стоило считаться любому.

Лилли протянула ему руку.

– Я Лилли Коул, – улыбнулась она. – А вы, полагаю, преподобный Иеремия?

Улыбка мужчины чуть померкла, его глаза сузились, а большая голова склонилась набок – откуда эта девушка могла узнать его имя?

 

Глава тринадцатая

Бобу и остальным понадобилось несколько драгоценных секунд, чтобы найти в потолке тоннеля такое место, которое подошло бы для пробивания дыры. Они были бы рады не терять эти секунды – они понятия не имели, как Лилли справляется с толпой ходячих и сумела ли она добежать до часовни, – но решения нужно было принимать быстро, а ничего лучше никто не придумал. Поспешно обследовав местность, перебросившись парой слов с Ризом и сверившись с картой, Боб выбрал место футах в четырехстах назад по тоннелю, недалеко от поворота, под несколькими сталактитами. Оттуда до центра стада было ярдов сто, и это было оптимальное расстояние, чтобы без особого риска привлечь внимание ходячих.

Они воспользовались квадратной лопатой, которую принес с собой Мэттью, и Спид – вероятно, самый крепкий из них – погрузился в работу. Бывший футбольный защитник весил сто девяносто пять фунтов и стоял на спинах Мэттью и Бена, которые бок о бок опустились на четвереньки прямо под местом подкопа, чтобы дать ему опору. Они работали быстро, почти не разговаривая – в основном был слышен голос Боба. Едва встав на спины товарищей, Спид тотчас принялся пробивать потолок лопатой. Винтовка болталась у него на плече.

– Откуда мы знаем, что над нами не тротуар? – с трудом вымолвил Бен, стараясь не прогибаться под весом здоровенного ботинка Спида, который давил ему промеж лопаток. – Откуда ты знаешь, что земля поддастся?

– Я этого не знаю, – буркнул Боб и повернулся к Дэвиду. – Загляни в наружный карман моего рюкзака, там должно быть стоматологическое зеркало, которое мы нашли в аптеке.

Тем временем Спид снова и снова ударял лопатой по переплетенным под потолком корням, и с каждым ударом на пол сыпались новые и новые комья земли. Твердая глина Джорджии никак не поддавалась, но Спид старался изо всех сил.

В нескольких футах в стороне от них в темноте стоял Риз, который нервно кусал ногти.

Боб наблюдал за Спидом, и в голове у него тикала стрелка невидимого секундомера. Прошло несколько минут с того момента, как Лилли оказалась в центре стада, одна, без прикрытия, с единственной надеждой пробить себе путь сквозь строй мертвецов. Выстрелов уже не было слышно. Из этого можно было сделать два вывода: хороший, что она успела добежать до часовни, и очень, очень плохой – что у нее кончились патроны и ходячие поглотили ее. Сердце Боба колотилось все чаще.

– Ха! – Спид дернулся, на спины Мэттью и Бена посыпалась земля. В тоннель ворвался свет – ярчайшее желтое сияние, в котором клубилась пыль. Тотчас завоняло мертвецами, как будто кто-то открыл крышку мусорного бака. – Пробились! Пробились!

Боб подошел ближе.

– Так, теперь сделай несколько выстрелов сквозь эту дыру. Слишком много не нужно, не стоит переводить патроны, нам надо лишь привлечь их внимание.

– Будет сделано, – Спид отбросил лопату и поднял винтовку и просунул ее ствол в пробитую в потолке дыру. – Поехали!

Грохот автоматной очереди пронзил темноту тоннеля.

Риз и Дэвид заткнули уши, Боб переступил с ноги на ногу. Стоящие на четвереньках мужчины прокричали что-то друг другу, но больше никто не смог разобрать их слов. Наконец, после третьей очереди, Спид вынул металлический магазин, и он полетел прямо на спину Бену.

– Ай! Я же здесь, черт тебя дери!

– Простите, простите… Я спускаюсь.

Спид неуклюже спрыгнул с дрожащих спин товарищей и вставил новый магазин.

– Блин, может, мы встанем уже? – Бен терял терпение, в его голосе сквозила ярость.

– Нет, еще секунду, – ответил Боб и посмотрел на остальных. – Теперь все вместе, давайте зададим жару!

Боб принялся орать, вопить и визжать прямо под дырой в потолке, и его компаньоны вскоре присоединились к нему. Тоннель ожил от их истошных криков, которые эхом отражались от окаменелых стен, как будто в этом унылом, похожем на гробницу месте вдруг не на шутку разошлась лихая вечеринка. Наконец Боб поднял руку и велел всем замолчать.

– Так, дайте-ка я взгляну.

Он залез на спины Мэттью и Бена и обнаружил, что дыра в потолке больше, чем он предполагал, – размером примерно с автомобильный колпак. Аккуратно просунув в нее стоматологическое зеркало, он нагнул его таким образом, чтобы увидеть, что происходит на улице.

Отражение в крохотном, размером с почтовую марку зеркальце было ужасно.

Это было миниатюрное изображение ада на земле.

– Брат Иеремия, смотрите! Смотрите, что творится на улице!

Полная женщина в брюках-капри выглядывала наружу сквозь узкую полоску между досками на заколоченном окне.

Остальные присутствующие, которые всего несколько секунд назад замерли при звуке автоматных очередей, который донесся до часовни, молча наблюдали за тем, как проповедник подскочил к окну.

Выглянув на улицу, он понял, о чем говорила женщина, недоуменно попятился, повернулся и посмотрел в глаза Лилли. Затем он сделал кое-что такое, что не только поразило Лилли, но навсегда поселилось у нее в памяти: он поправил галстук. Движение было естественным и очень привычным – казалось, проповедник собирался подняться на кафедру и начать службу, – и заняло всего мгновение. Моргни Лилли в этот момент – и она бы его не заметила, но оно было таким странным, таким неуместным, таким анахроничным, что до конца ее дней запечатлелось у нее в голове.

– У нас мало времени, – сказал Иеремия. – Твои друзья отгоняют стадо от часовни.

Лилли взглянула на него.

– Нам нужно как можно быстрее добраться до канализационного люка на другой стороне улицы.

– Я понял тебя, – он повернулся к остальным. – Соберите рюкзаки. Всемилостивый Бог даровал нам второй шанс и прислал этих добрых людей – так поспешите, берите только самое необходимое.

Все зашевелились, схватили рюкзаки и принялись выкидывать на пол ненужные вещи. Косметические зеркальца, запасные ботинки, книги в мягких обложках, ключи и кофейные чашки полетели на старый паркет. Лилли некоторое время наблюдала за этим, очарованная слаженностью действий проповедника и его паствы. Семеро мужчин и шесть женщин – разного возраста и комплекции – следовали указаниям своего лидера с послушанием детсадовцев, несмотря на то что сами представляли собой разношерстную компанию бывших домохозяек, чернорабочих, матерей и старых ворчунов, собравшуюся с самых отдаленных уголков Старого Юга.

Вслед за полной женщиной в брюках-капри, которую звали Роуз, все наспех представились Лилли, и теперь ее голова распухла от имен, родных городов и коротких историй о том, что каждый из находящихся здесь давным-давно бы сгинул, если бы не преподобный Иеремия. Как ни странно, у проповедника было больше вопросов к Лилли, чем у самой Лилли к нему. Ему хотелось знать, какое общество она строит в Вудбери, какими они располагают ресурсами и – самое важное – почему она прошла весь этот путь, чтобы спасти их. В эти тяжелые времена люди опасались слепо доверять первому встречному. Лилли не была исключением. С момента своего появления в часовне она бегло изучала проповедника и его группу, стараясь по глазам понять, что за людей столкнула с ней судьба.

В основном они казались нормальными, хоть и истерзанными множеством потерь.

В какой-то момент Лилли заметила движение и услышала звук, который доносился из отдельной комнаты, и спросила Иеремию, что там. Все присутствующие опустили головы, после чего Иеремия печально утер глаза и тихо сказал:

– Там те, кому повезло меньше, чем нам… Те, кто не устоял перед чудовищами.

Заглянув внутрь, Лилли увидела двух мужчин и одну женщину, прикованных к стене цепями и кабелями, обмотанными вокруг шеи. Их молочно-белые глаза смотрели в пустоту, почерневшие челюсти медленно двигались.

Теперь Лилли постаралась выбросить все это из головы, подбежала к окну, выглянула наружу и увидела, как перекресток узких улиц медленно расчищался от мертвецов, как будто волшебный беззвучный свисток манил стадо прочь от часовни. Через несколько секунд путь должен был стать полностью свободным. Лилли вытащила один пистолет, затем другой и проверила пустые магазины, как будто они могли волшебным образом снова наполниться патронами. Убедившись, что они все так же пусты, Лилли поставила их на место и сунула пистолеты обратно в кобуру.

Иеремия подошел к ней.

– Увы, сестра Лилли, у нас почти нет оружия, – он жестом подозвал к себе двоих мужчин. – Это брат Стивен.

Он показал на долговязого парня лет двадцати пяти, который был одет в грязную рубашку с коротким рукавом, черные брюки и галстук-бабочку. Парень напоминал усталого мормонского миссионера, тщетно обивавшего пороги слишком многих домов. Держа в руках одноствольное помповое ружье, он кивнул Лилли.

– Это «моссберг», мэм, в нем патроны на оленя, – сказал он, как будто это все объясняло. – Стреляет не так точно, как винтовка, но с небольшого расстояния может наделать дел.

Лилли нервно кивнула.

– Хорошо, пойдете в первых рядах.

– У нас есть еще револьвер, – сказал проповедник и повернулся к другому мужчине, постарше, с исчерченным морщинами лицом, в бейсболке «Катерпиллар» и с табаком за щекой, который уже представился Лилли странствующим продавцом Библий. – С Энтони ты уже знакома.

Мужчина держал в руке древний револьвер, голубоватая сталь которого посерела от старости.

– Ничего особенного, но он славно послужил моему папаше в Корее и сорок семь лет лежал у него под прилавком в магазине инструментов.

– Так, хорошо, прекрасно… Будем надеяться, что стрелять нам не придется, – Лилли посмотрела на каждого из мужчин. – Вы меня понимаете? Крайне важно, чтобы вы не стреляли без крайней нужды.

Мужчины кивнули, и преподобный Иеремия строго взглянул на них.

– Ребята, слушайте эту даму и выполняйте все ее приказы. Поняли? – он повернулся к остальной части группы. – Это касается всех. С Божьей помощью эта женщина спасет наши шкуры.

К этому моменту все необходимое уже было распределено по рюкзакам и люди собрались возле двери. Лилли чувствовала запах застарелого пота, который источала их кожа, прикрытая грязной одеждой. Голод и постоянный страх наложили отпечаток на их лица. Преподобный Иеремия снова нервно поправил галстук, повернулся к Лилли и взглянул ей в глаза.

– Куда мне встать, дорогая?

– Сможете замкнуть цепочку?

– Без сомнения.

Он положил руку на громадный, размером с бейсбольную биту, стальной крест, пристегнутый к его бедру. При ближайшем рассмотрении Лилли заметила, что один его конец – тот, где находились ноги Христа, – был заточен, возможно на точильном камне.

– Если мы наткнемся на ходячего, – глухо, без удовольствия сказал Иеремия, – я проткну его этим старым крестом без лишнего шума.

– Верная мысль.

Лилли в последний раз выглянула на улицу сквозь щель между досками на заколоченном окне. Перекресток полностью расчистился. На тротуаре валялся только мусор. В сотне футов от них виднелась крышка канализационного люка.

– Так, ребята, по моему сигналу выходим и быстро идем – не бежим, а спокойно и тихо идем – на другую сторону улицы к колодцу, – она через плечо посмотрела на встревоженные, бледные, испуганные лица. – Вы все справитесь. Я в этом не сомневаюсь.

– Слушайте даму, – кивнул Иеремия. – Бог с нами, братья и сестры, если пойдем мы долиною… Господь наш и Спаситель пойдет рядом с нами.

Раздалось негромкое «аминь».

Лилли нервно схватилась за рукоятки пустых «ругеров» и посмотрела на брата Стивена, который сжимал дробовик с такой силой, словно это был вытяжной трос парашюта.

– Стивен… на счет три ты должен очень тихо открыть дверь. Понял?

Он порывисто кивнул.

– Раз, два… три!

Стук их шагов – стук пятнадцати пар ног, идущих по растрескавшемуся цементу, – и пыхтение людей, сгибающихся по весом тяжеленных рюкзаков, в обычных обстоятельствах привлек бы внимание любого человека и ходячего в радиусе полумили. Но в этот момент шум неожиданного исхода из часовни потонул в волне хрипов и стонов стада, которое отошло в сторону примерно на квартал, привлеченное громкими выстрелами из-под земли. Лилли бежала впереди церковной группы, не сводя глаз с крышки люка. Чем ближе к ней она подходила, тем больше убеждалась, что крышка двигается. Казалось, перед ней сама собой открывается огромная бутылка: крышка приподнялась с одного бока, образовалась узкая щель, из тени выглянуло бледное лицо.

– Берегись! – из люка показался Боб, угловатая голова которого силуэтом маячила на фоне света фонаря. – Ходячий! Прямо за тобой!

Достигнув колодца, Лилли обернулась и увидела в конце цепочки преподобного Иеремию, который обрушил свое священное орудие на темную фигуру, идущую прямо на него. Крупная женщина в грязном комбинезоне бросилась на него как раз в ту секунду, когда острый конец распятия вошел ей в висок и пробил череп, из-за чего в воздух полетели частицы кровавой ткани и прогнившего мозгового вещества.

– ИДИТЕ, БРАТЬЯ И СЕСТРЫ! – воскликнул проповедник и устремился вслед за группой.

Боб тем временем отодвинул крышку люка и принялся спускать людей – сначала женщин постарше, потом девушек, затем мужчин – в темноту, в черный оплот безопасности. Лилли спрыгнула вниз предпоследней, а за ней по лестнице спустился элегантно одетый проповедник. Как только Иеремия скрылся под землей, Боб подтащил крышку люка обратно и закрыл отверстие. Глухой металлический лязг эхом отозвался в тоннеле, но Лилли не услышала его из-за громкого звона в левом ухе. Она упала на пол, у нее из глаз посыпались искры.

Внезапное отсутствие света и нехватка кислорода оглушили ее – Лилли как будто вдруг оказалась под водой. Воздух был таким влажным, таким спертым, таким зловонным, что окутал ее словно туманом. Стряхнув наваждение, Лилли поднялась на ноги.

– Брат Иеремия! – В нескольких футах от нее стоял Риз Ли Хоуторн, который, заломив руки, смотрел на своего наставника, на своего второго отца, и пытался справиться с чувствами, сдержать слезы и предстать перед всеми стойким христианским солдатом. Он сглотнул комок, вставший у него в горле. – Слава Господу нашему, что с вами все в порядке!

Иеремия хотел было ответить, но в этот момент парень все-таки потерял самообладание, бросился к нему и практически упал в его объятия в порыве обожания.

– Слава Богу, слава Богу, слава Богу… с вами все в порядке, – бормотал Риз, уткнувшись лицом в пиджак проповедника. – Я все молился и молился, чтобы вы смогли выбраться.

– Ты очень смел, мальчик мой, – произнес Иеремия, удивившись неожиданному проявлению чувств со стороны Риза. Сунув огромный крест обратно за ремень, он обнял юношу и похлопал его по спине с нежностью отца, который после долгой разлуки вновь обрел своего сына. – Ты молодчина, Риз.

– Я думал, мы вас всех потеряли, – тихо сказал Риз в потрепанную ткань пиджака Иеремии.

– Но я жив, сынок. Мы все живы милостью Божьей и этих добрых людей. Наше время еще не пришло.

Проповедник кивнул Лилли и всем остальным, и церковная группа собралась возле Лилли, отряхиваясь и проверяя рюкзаки. Люди еще не успели отдышаться после пробежки через улицу, некоторые осматривали узкий тоннель, как будто задержав дыхание и пытаясь привыкнуть к атмосфере подземелья, которая разительно отличалась от той, что была наверху. Они сумели прихватить с собой немаленькое количество груза, рассованного по переполненным рюкзакам, и теперь они выстроились в две шеренги – тоннель был слишком узок, чтобы они сбились в одну кучку. Среди них было полдюжины женщин в возрасте от пятнадцати до шестидесяти лет, один чернокожий мужчина и несколько белых мужчин разного уровня физического развития – и все они встревоженно смотрели на Иеремию и Лилли. Лидеры, как истинные предводители кланов, приступили к знакомству. Лилли первым делом махнула в сторону Боба Стуки и объяснила, что он мозг всей операции с тоннелем.

– Приятно познакомиться, преподобный, – сказал Боб.

– Называйте меня Иеремией, – ответил проповедник, пожав Бобу руку и сверкнув глазами. – Или братом Иеремией. Или просто братом, как добрые самаритяне в былые времена.

– Хорошо, – Боб взглянул на проповедника, и даже в тусклом свете тоннеля Лилли заметила еле уловимую деталь – на нее никто больше не обратил внимания, но Лилли явно не ошиблась – Бобу тот пришелся не по душе. И все же Боб натянул улыбку на свое морщинистое лицо. – Меня можете называть как угодно, только не папаней, – он с укором посмотрел на Мэттью, но тот лишь усмехнулся.

Иеремия тоже улыбнулся легкой улыбкой и взглянул на Боба. В его глазах что-то промелькнуло. Лилли показалось, что она стала невольной свидетельницей сложной химической реакции, в которую вступили два этих старых льва.

В процессе этого – большинство членов церковной группы все еще отдувалось, проверяло рюкзаки и осматривалось в темных закоулках – из тени в пятистах футах от них донесся тихий шум, который остался незамеченным.

Сперва он был так тих, что его практически не было слышно, но, если бы кто-то навострил уши, он смог бы различить слабый треск. Поначалу приглушенный, нечеткий и невнятный – как хруст зеленой ветки, – он распространялся по темному тоннелю, неслышимый, нежданный, нежеланный… пока не достиг ушей Спида.

Спид стоял футах в пятидесяти от Лилли в той части тоннеля, которая была практически полностью погружена во тьму, и был ближе всех к источнику шума, который постепенно нарастал, как будто кто-то изо всех сил давил на упрямый корень. Последние несколько минут Спид проверял свои запасы патронов и считал, сколько у него осталось, но теперь замер и прислушался.

– Эй, – шепнул он Мэттью, который стоял рядом с ним на коленях и искал что-то в рюкзаке. Спид старался сохранять спокойствие. – Ты слышишь?

– Что именно?

– Тс-с-с… Прислушайся.

– Я ничего не слышу.

– Слушай внимательнее.

Звук стал громче, и еще несколько человек – Дэвид, Бен, полная дама в брюках-капри – повернулись на него и наклонили головы, пытаясь определить его источник. Теперь он напоминал скрип корабля во время шторма или треск громадного дерева на ветру – и от этого глубокого, сухого треска по коже у людей бежали мурашки. Он нарастал и нарастал, пока не смолкли все разговоры.

Когда Спид наконец понял, что это за звук, было уже слишком поздно.

Все происходило как будто в замедленной съемке, хотя Лилли и не могла понять, действительно ли события развиваются так заторможенно или во всем виноват ее шок: в сотне футов от них, вне зоны видимости, за поворотом тоннеля, где в потолке лопатой была пробита дыра, ослабившая целостность лабиринта, его свод начал обрушаться под весом собравшегося сверху стада.

Когда в тоннеле раздался жуткий грохот – гниющие тела провалились под землю в водопаде земли со звуком таким чужеродным, что он напомнил всем присутствующим раскат подземного грома, – Лилли инстинктивно попятилась. Она сжала зубы и потянулась за пистолетами, хотя в глубине души прекрасно понимала – как и остальные отступавшие люди, – что им некуда бежать и негде спрятаться. Одна из церковников – полная дама по имени Роуз, которая тоже пятилась назад, – запричитала:

– Нет нет нет нет нет нет нет-нетнетнетнетнетнет…

Сначала они увидели грибовидное облако пыли, вырвавшееся из-за изгиба тоннеля, которое сотрясло спертый воздух, как таран, и налетело на них, подобно громадной волне. Несколько человек направили на него лучи своих фонариков, и происходящее показалось всем настолько нереальным, что у многих закружилась голова.

В этот момент еще никто не повернулся и не побежал прочь – все замерли от ужаса, прокручивая в мыслях жуткие последствия темного тумана, который окутывал их своей пеленой. За пылевым облаком все так же грохотало – в тоннель проваливались все новые и новые мертвецы. Лилли не могла отвести взгляд от пылевой волны, которая накрыла их всей своей массой.

Голос Боба вывел ее из ступора:

– Так, все с оружием – вперед!

– Боб, мы не справимся со всеми! – Лилли автоматически сжала рукоятки «ругеров». – Их слишком…

– Выбора нет!

– Их слишком много!

– Откуда ты знаешь, сколько их? Мы даже не знаем, насколько велико…

Боб резко замолчал. Все остальные замерли на месте. Лилли с ужасом вгляделась в темноту.

За крошечную долю секунды ее глаза зафиксировали, что перед ней, а еще за одну наносекунду эта информация передалась ей в мозг, облетела всю кору и распространилась по телу, после чего ее сердце забилось быстрее, во рту пересохло, а вены опалило огнем предстоящей битвы.

Преподобный Иеремия протиснулся между Спидом и Мэттью и медленно прошел к авангарду группы. Он встал рядом с Лилли, но та не сразу услышала его приглушенное бормотание:

– И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона…

В сотне футов от них пылевое облако вдруг рассеялось и из него, как призраки из эфира, появились первые ходячие, которые шагали практически плечом к плечу и время от времени неуклюже натыкались на земляные стены тоннеля. В дрожащем свете фонариков их становилось все больше и больше, как будто из чудовищной табакерки выпрыгивали все новые и новые черти. Цепочка ходячих трупов уходила так далеко в темноту, что их было не перечесть.

Они наступали и наступали… пока простой приказ Лилли рывком не вернул к реальности всех живых людей, присутствовавших в тоннеле.

– ХРЕН С НИМ! – ее голос стал высоким и тонким, это был голос старой Лилли – малолетней, отмороженной, ненормальной Лилли Коул. – БЕЖИ-И-И-И-И-И-ИМ!

И вдруг все побежали – группами и поодиночке – все двадцать человек. Одни спотыкались, но могли устоять на ногах, другие натыкались на неровные стены узкого тоннеля, вскрикивали от боли, оступались и падали, но быстро поднимались вновь (или позволяли кому-нибудь из сильных ребят вроде Спида, Мэттью и Бена поднять себя) и устремлялись дальше в темноту. Несколько человек откололись от группы и попытались забраться по лестнице и вылезти через люк на угол Восемнадцатой улицы и Мэпл-стрит, но Лилли быстро помешала им, сдернула их со ступеней и подтолкнула к южному ответвлению тоннеля, на бегу объясняя, что всем не успеть вылезти через люк, что город захвачен ходячими, что там негде спрятаться и что в итоге они лишь снова окажутся в западне. Никто не знал, какова длина южного коридора. Несколько миль? Пара сотен футов? Если уж на то пошло, никто не знал даже, куда этот коридор их ведет, но все это отходило на второй план в сравнении с простой задачей спастись от жуткой волны, которая надвигалась на них. Стадо двигалось медленно, но неумолимо, мертвецы ковыляли по тоннелю на запах людей, и гнилостная вонь и пыль, которую поднимали шаркающие ноги, наводняли воздух. Вскоре все беглецы до единого закашлялись прямо на бегу и перешли с хорошего спринта на медленную, убогую трусцу. Пыхтя и сопя в душной темноте, они повернули за очередной угол – лишь немногие освещали фонариками их путь, – и вдруг двое лидеров забега остановились как вкопанные. Их преследователи натолкнулись друг на друга, сработал эффект домино, одни упали на пол, а другие навалились на стены – и вскоре вся группа из двадцати человек замерла в тени, смотря туда же, куда смотрели и первые беглецы.

– Вот дерьмо, – буркнула Лилли, сама не слыша собственный голос, когда луч одного из фонариков медленно заскользил по кирпичной стене, возвышавшейся футах в двадцати пяти от них.

Они зашли в тупик.

 

Глава четырнадцатая

Однажды на курсе психологии в Технологическом институте Джорджии Лилли задали написать исследовательскую работу, и она подготовила доклад под названием «Голь на выдумки хитра», в котором показывала, как необходимость действовать быстро в экстремальных ситуациях – в работе полицейских, солдат, фельдшеров – часто подталкивала их к великолепным открытиям, которые затем нередко входили в практику современных операционных и передовых. «Сложно не согласиться с тем удивительным фактом, – писала юная Лилли Коул типичным возвышенным стилем девятнадцатилетнего романтика, – что все великие изобретения людского воображения рождались в ситуациях, когда стоял вопрос о жизни и смерти». К несчастью, за последние два года Лилли поняла, что эта концепция не выдерживает проверку адским котлом эпидемии. У нее на глазах люди снова и снова попадали в ловушки, теряли все остатки здравого смысла, оказавшись в толпе ходячих, совершали смертельные ошибки и вообще становились либо чересчур кроткими, либо чересчур жестокими в единственной надежде выжить. Но еще Лилли заметила, что у нее, похоже, была уникальная способность находить выход из самых катастрофических ситуаций, которая успокаивала ее в минуты опасности. И в этот момент она ощутила это странное, безымянное чувство, пока каждый из ее группы осознавал, что впереди тупик, вздыхал и ахал.

– Проклятье, а ведь все так хорошо начиналось, – пробормотал стоявший рядом Мэттью.

Боб отвернулся от кирпичной стены и взвел курок своего «магнума». В темноте его глаза сверкали от напряжения.

– У меня два магазина, – он взглянул на Бена. – Сколько у тебя?

– Два, по десять патронов в каждом, – с кончика носа Бена сорвалась капля пота. – Сущая фигня в такой ситуации.

– Погодите-ка, – сказала Лилли, но ее никто не услышал.

Все спешно заряжали оружие. Некоторые тихо плакали и молились. Всеобщее внимание поглотил хриплый хор стада, которое все приближалось к ним: мертвецов еще не было видно, они огибали последний угол коридора футах в семидесяти пяти от беглецов, но ходячие громко шаркали ногами и стонали на ходу. До цели им оставалась минута, от силы две.

Краем глаза Лилли увидела, как преподобный Иеремия вытащил заточенный стальной крест и с тихой молитвой медленно пошел к повороту. Чего Лилли не видела, так это странного выражения лица проповедника.

– Что у нас еще из огнестрела? – спросил Боб у всей группы.

– Около дюжины патронов с крупной дробью, – ответил молодой парень с дробовиком.

– Нам не выстоять! – воскликнула девушка в клетчатом платье с передником. – Настал наш час! Но это несправедливо! Только не такая смерть!

– Заткнись, Мэри Джин! – Сестра Роуз в брюках-капри перешла от всхлипов к крикам. – ПРОСТО ПЕРЕСТАНЬ. ХВАТИТ!

Дэвид положил руку ей на плечо.

– Все хорошо, милая, мы что-нибудь придумаем.

Боб повернулся к Мэттью.

– Может, вы со Спидом встанете на пути у стада?

– У меня мало патронов, друг, – признался Мэттью. – Долго сдерживать их мы не сможем.

Боб кивнул.

– Придется пустить в ход ножи, мачете и топоры, которые мы принесли с собой.

– Погодите, погодите… Стойте.

В голову Лилли пришла мысль. Она неожиданно возникла у нее в мозгу, как огромный мыльный пузырь. Лилли подошла к передней части группы, проталкиваясь между молящимися и всхлипывающими церковниками, и посмотрела на корни и известковые сосульки, которые свисали с потолка в той стороне, откуда они только что прибежали.

Впереди нее преподобный Иеремия опустился на одно колено и склонил голову в тихой молитве. Волна живых мертвецов надвигалась на них, им оставалось не больше минуты. Лилли чуть не поперхнулась от вони, когда подошла к проповеднику. Она до сих пор не заметила странного и неуместного выражения его лица, но ей, впрочем, было не до этого – она была полностью сконцентрирована на текущей задаче, на процессе обращения катастрофы удачей.

Остановившись, она посмотрела на потолок. Перед ее мысленным взором возникли бесконечные коридоры – опорные балки, ответвления, слабые места, истлевшие доски, изъеденные жуками подпорки, – и все звуки вдруг стихли. Молитвы, хрипы приближающегося стада, команды Боба стрелкам, крики, визг, споры – все это растворилось в белом шуме вдохновения, который пробился сквозь звон у Лилли в ушах. Она наконец-то увидела проблеск надежды, который так отчаянно пыталась разглядеть.

– Боб! – она резко повернулась к остальным. – Смотри! – Лилли показала на участок потолка футах в тридцати от нее. – Видишь сломанную балку?

Боб поднял руку, чтобы все вокруг замолчали.

– ДА ЗАТКНИТЕСЬ ВЫ НА ХРЕН!

Лилли и Боб встретились глазами. Двое старых друзей – которые частенько заканчивали фразы друг за друга, читали мысли друг друга и пользовались всеми возможными невербальными способами общения – теперь встретились глазами. Лилли даже не пришлось ничего говорить. Боб все понял без слов. Он догадался, о чем она думает.

– Балка сломана, Боб, – сказала Лилли. – Видишь ее?

Боб медленно кивнул, а затем его глаза расширились и он повернулся к команде.

– Спид! Бен! Мэтт! Все, у кого еще остались патроны! ЗАБУДЬТЕ О ХОДЯЧИХ! СЛЫШИТЕ?

Мужчины с оружием тревожно переглянулись.

– ЭЙ!

Крик Лилли словно пробудил их. Она стояла в пятидесяти футах в стороне и сжимала в руках оба «ругера». Направив их в потолок, она наглядно показала, чего она хочет.

– ВСЕМ СТРЕЛЯТЬ В ЭТУ БАЛКУ! ПО МОЕМУ СИГНАЛУ! ВИДИТЕ?

Боб осветил фонариком прогнившую балку, обросшую корнями и известковыми отложениями. В темноте защелкали затворы. Лилли сунула пистолеты обратно за ремень и показала на балку. Она задержала дыхание. Она слышала приближающуюся к ним цунами ходячих и чувствовала невыносимый смрад гниющих белков.

– ОГОНЬ! – воскликнула она.

Тоннель осветился вспышками полудюжины стволов. Все звуки потонули в жутком грохоте.

Все стреляли с близкого расстояния, и пули впивались в гнилое дерево с силой бензопилы. Во все стороны летели комья земли и пыли, которые засыпали остальных членов группы, пока они не закашлялись, не попятились и не прикрыли рот рукой. В конце концов патроны закончились – а потолок начал проседать.

Из-за громкого хруста все вздрогнули. Стадо ходячих было уже совсем близко, фонарики выхватывали из темноты силуэты их тел. Их жуткая вонь заполнила весь тоннель, а хрипы превратились в нестройную симфонию стонов, эхом разносящихся по замкнутому пространству. Лилли попятилась к стене, смотря на это мрачное зрелище и то и дело поднимая глаза к потолку, который обваливался прямо на первые ряды ходячих мертвецов. Пять или шесть тварей тупо остановились и непонимающе посмотрели наверх. Земля сначала комьями посыпалась на них, а затем повалилась водопадом грязи, пыли и небесного света, брызгами пробивающегося сквозь темный туман.

Люди пригнулись. Лилли схватила проповедника за воротник и потащила его назад. Остальные скрылись за поворотом тоннеля: одни упали на пол, прикрыв руками голову, а другие быстро скользнули в дальние углы. Боб в последнюю секунду успел оттолкнуть Бена от провала, и потолок обрушился с жутким грохотом, сравнимым с треском трехсотфутового клипера, разваливающегося на части во время шторма. На мгновение Лилли закрыла глаза и уткнулась лицом в земляной пол. Тоннель превратился в сплошное пылевое облако.

Как ни странно, в краткий миг перед тем, как Лилли закрыла глаза и обрушился потолок, в ту единственную миллисекунду, она краем глаза успела заметить размытое, почти неразличимое лицо. Преподобный Иеремия пригнулся рядом с ней, всего в нескольких дюймах, и закрыл голову руками, прижавшись щекой к полу, но в ту толику времени, которое понадобилось Лилли, чтобы выражение его лица запечатлелось у нее в голове, она уловила кое-что очень необычное и неожиданное, кое-что такое, что на первый взгляд никак не вязалось с происходящим и не становилось понятнее на второй.

Мужчина блаженно улыбался.

Через несколько секунд пыль рассеялась, а еще через минуту Лилли поняла, что на нее светит солнце. Сверху доносилось щебетание птиц и стрекот сверчков – этот звук окутал Лилли, когда она села, прислонившись спиной к земляной стене, и заморгала от яркого света. Вдохнув чистый воздух, она почувствовала запах сосен – хвойного запаха не было, когда она выходила на поверхность ранее, – и заметила, как остальные поднимаются на ноги в пылевой дымке, которая еще висела в развороченном тоннеле. Лилли встала. Рядом с ней Иеремия отряхнул грязный пиджак и брюки, поправил галстук и печально взглянул на кучу земли перед ними.

– Несчастные создания, – пробормотал он себе под нос, обозревая завал и облако пыли. – Они точно не заслуживали такой бесславной гибели.

Когда пыль окончательно улеглась, Лилли увидела пятерых ходячих, застрявших в земле. Они были похожи на марионеток в руках у ненормального кукольника – их головы дергались, почерневшие челюсти клацали, светящиеся белые глаза слепо смотрели перед собой – и ужасно хрипели. Их зловещие стоны сменились хором отрывистых всхлипов, мяуканьем голодных котят, слабым, почти жалобным.

– Все твари Божьи заслуживают освобождения, – произнес проповедник и пошел к завалу, вытаскивая из-за ремня огромный крест. Он остановился возле груды земли. Ходячие беспомощно протянули к нему руки, кусая воздух. Иеремия оглянулся. – Роуз, Мэри Джин, Ноэль… Отвернитесь на секунду.

Лилли заметила, что остальные поднялись на ноги и собрались в лучах серого света, завороженно смотря на провал. Их влажные волосы слегка колыхались на ветру. Боб, Дэвид, Бен и Спид стояли прямо позади Лилли, и Боб что-то неразборчиво – но слегка скептически – бормотал себе под нос. Остальные из уважения отвернулись, когда проповедник кивнул и приступил к своей печальной миссии.

Он быстро расправился с ходячими. Каждый удар был решителен и тверд, острый конец распятия пробивал центр гниющих черепов, откуда вырывались трупные газы и зловонные черные жидкости. Головы мертвецов безвольно поникали одна за другой. Все это заняло не больше минуты, но эта минута стала для Лилли волнующей и тревожной.

Когда проповедник добил последнего мертвеца, все начали выбираться из тоннеля. Первым пошел Боб, который вскарабкался по куче рыхлой земли, держа наготове револьвер, за ним вышли Спид и Мэттью с винтовками наперевес. Когда все они оказались на вершине земляного холма и выглянули наружу сквозь провал в потолке, они увидели около дюжины ходячих, которые бесцельно бродили по пустынным улицам мимо заколоченных витрин Карлинвила.

У мужчин было достаточно патронов, чтобы уложить всех мертвецов по одному – кусачие падали на землю в облаках кровавого тумана, – и Боб даже сумел сохранить несколько патронов на долгую дорогу домой. Когда он счел, что окрестности достаточно свободны, чтобы вывести всех наружу, он принялся помогать людям подняться наверх.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем все престарелые члены церковной группы и все тяжеленные рюкзаки оказались на поверхности – среди лоскутного поля пустырей и узких подъездных дорог. Бобу, как бывалому пастуху, приходилось присматривать за всей группой.

Когда все скрылись среди деревьев примыкающего к городу леса, Боб выстроил всех гуськом и повел за собой. Лилли и Иеремия замкнули цепочку. Боб слышал, что они беседуют, – хоть и не мог разобрать слов – и это тревожило его. Этот проповедник чем-то пугал его. Попытавшись выбросить это из головы, Боб сконцентрировался на дороге. По бокам от него шагали крепкие ребята Мэттью и Спид, которые держали автоматические винтовки у груди.

Они напоминали Бобу бойцов отряда «Дельта», которые когда-то патрулировали улицы Кувейта. Эти мерзавцы-спецназовцы вечно шпыняли Боба и пользовались своим превосходством – а что уж говорить о том, как они обращались с местным персоналом! – но втайне Боб всегда радовался, что они рядом. Как и теперь. Толстошеий, накачанный стероидами Спид и мускулистый, крепко сбитый рабочий Мэттью могли быть настоящими занозами в заднице и как будто вечно ходили под чем-то – то ли под травой, то ли под таблетками, – но все же Боб был рад, что они на его стороне.

Боб чувствовал, что рано или поздно их помощь ему не помешает.

Они шли на север по поросшим деревьями холмам округа Апсон, шагая вдоль старой тропинки, которая петляла среди табачных ферм и заброшенных хлопковых полей. Было время, когда здесь яблоку было негде упасть – везде процветали плантации. Насколько мог судить Боб, эта тропинка, вполне вероятно, была продолжением подземной железной дороги и давно заросла густыми джунглями сумаха, кудзу и самшита, что было очень кстати, учитывая их миссию. Боб сверялся с картой и ориентирами на местности, чтобы не сбиваться с курса.

Время от времени тропинка поднималась на вершины холмов, и оттуда всем открывался вид на шоссе Креста с одной стороны и извилистое русло речки Элкинс – с другой. Сверху речка походила на блестящую ленту, которая струилась по заросшим хлопковым полям. Казалось, кривоватые силуэты ходячих были повсюду – с вершины холма они напоминали ползущих по своим делам тараканов – мертвецы бродили по руинам старых сараев, шагали по пустынным дорогам, пробирались по высокой траве и сидели тут и там, припав к земле возле пересохших ручьев и в долинах и пожирая останки какого-нибудь несчастного человека или зверя.

К счастью, на их тропинке ходячих пока не было.

Миль через пять Боб задумался. Краем глаза он видел проповедника и Лилли, которые шли последними, негромко разговаривали и время от времени смеялись над ироничными комментариями и старыми анекдотами. Боб заметил тяжелую брезентовую сумку, которую проповедник ни на секунду не оставлял без присмотра с того самого момента, как покинул часовню. Длиной четыре-пять футов, из прочного черного брезента, она как будто весила целую тонну. Похоже, внутри было что-то гораздо более важное, чем одежда и личные вещи настоятеля. Черт, что у него там? Пушки? Золотые слитки? Священный Грааль? Или он тащит с собой огромный запас святой воды и облаток?

И снова Боб постарался выкинуть это из головы и сконцентрироваться на дороге.

Он знал, что в какой-то момент им нужно повернуть на запад и найти мост через речку Элкинс, чтобы успеть добраться до Вудбери до наступления темноты. Старики уже выбились из сил, хотя Лилли и позволила всей группе трижды остановиться на привал. Воды оставалось мало, патронов для встречи с другим стадом у них не было. Боб волновался. Солнце клонилось к западу и уже опускалось за макушки деревьев, а Восемнадцатого шоссе до сих пор не было видно – вокруг лишь бесконечной, непрерывной цепью тянулись поля.

Прошел еще час, прежде чем Боб признал – перед всеми и перед самим собой, – что они безнадежно, неумолимо, угрожающе заблудились.

– Скажу так, мне бы не хотелось еще раз такое пережить, – тихо рассказывал Лилли преподобный Иеремия Гарлиц, пока они шагали по извилистой тропинке, а клонящееся к закату солнце грело им затылки. Они шли медленно, чтобы между ними и остальной частью группы всегда оставалось несколько шагов, которые давали им некоторое чувство уединения, хотя они и не обсуждали ничего непристойного и им нечего было скрывать. Они просто предпочитали действовать осмотрительно. – Я этого не предвидел, – бормотал Иеремия, качая большой красивой головой. На одном плече он нес тяжелую черную брезентовую сумку, лямка которой вдавилась в его пиджак. – Мы миллион раз проводили крещение в этой реке, мы привели к Богу бесчисленное количество наших братьев и сестер…

Он сделал паузу и посмотрел себе под ноги. Лилли увидела слезы у него на глазах.

Иеремия продолжил:

– Сначала я подумал, что это рыба, порой там встречаются сомы размером с добермана, но когда вода поднялась, а ту несчастную женщину из Гастингса увлекли на дно…

Он снова замолчал и поправил лямку сумки. По его щеке на волевой подбородок скатилась одинокая слеза. Лилли отвела взгляд и из уважения ничего не сказала.

– В общем, учитывая все это, мы сочтем за счастье поселиться где-нибудь, – он посмотрел на Лилли. – Где-нибудь в безопасном месте с хорошими людьми вроде вас, – он задумчиво посмотрел на спины своей паствы, на ссутуленные плечи и опаленные солнцем лысины немолодых мужчин, которые послушно шли по тропинке вслед за Бобом. – Эти несчастные люди прошли сквозь ад. Они видели такое, чего никому не пожелаешь, – на мгновение он устремил свой взгляд за горизонт, как будто пытаясь разыскать что-то скрытое в потаенном уголке своей памяти. – Эта чума всех нас – и верующих, и неверующих – научила одному: непреложная истина заключается в том, что с душой может случиться кое-что гораздо, гораздо хуже смерти, – он сделал паузу и посмотрел на Лилли. Его глаза прояснились. – Да что мне говорить? Вы, должно быть, видели такое, чего я не могу и вообразить.

Лилли на ходу пожала плечами.

– Пожалуй, в какой-то момент ты просто перестаешь реагировать. Не знаю, – она немного подумала. – Но я еще до этого не дошла, – она подумала еще. – Наверное, я должна быть за это благодарна.

Проповедник посмотрел на нее, не сбавляя шаг.

– Что вы имеете в виду?

Лилли снова пожала плечами.

– Я должна быть благодарна, что в душе я еще не умерла… Что меня еще можно шокировать.

– Это потому, что вы добрая душа – хороший от природы человек, – я ведь вижу. Я понимаю, мы только познакомились, но некоторых людей видно сразу.

Лилли улыбнулась.

– Узнаете меня получше – и измените мнение.

– Сомневаюсь, – усмехнулся проповедник. Ветер задрал полу его пиджака, и из-под нее выглянула верхняя часть стального креста, пристегнутого к ремню. Иеремия положил на него руку. – Но кое в чем вы правы. Кем бы ты ни был, ты теряешь частицу души всякий раз, когда приходится из милосердия убивать очередное несчастное существо.

Лилли не ответила. Они немного помолчали. Наконец Лилли взглянула на навершие креста, которое выставлялось из-под пиджака проповедника.

– Могу я задать вам вопрос?

– Валяйте.

– Что это за распятие?

– То есть?

Лилли улыбнулась.

– На обычный атрибут настоятеля не похоже.

Проповедник вздохнул.

– Правда… Но в этом мире вообще мало что осталось обычным.

– Так и есть. Но разве… не знаю… это не кощунство – пробивать крестом головы? Готова поспорить, у этого распятия интересная история.

Иеремия посмотрел на нее.

– У него есть история, это правда, но вот только она не слишком интересна.

– Это уж мне судить, – ухмыльнувшись, ответила Лилли, в очередной раз подумав, что ей, похоже, нравится этот парень. Боже, да она даже ему доверяет.

– Пару лет назад, – начал он, – как раз когда начался весь этот ужас, я был в Слайделе, в штате Луизиана, в гостях у друзей. Там была старая католическая церковь – еще времен Льюиса и Кларка. Ее настоятель был моим хорошим другом, и его сильно укусили. Я приехал, как только узнал, и нашел его в святилище, возле алтаря, на последнем издыхании. Он еще не обратился, но было ясно, что ему осталось недолго. Он взял меня за руку и попросил меня…

Проповедник вдруг замолчал, опустил глаза и облизнул губы. Лилли видела, что ему нелегко рассказывать об этом, но молча шагала рядом и терпеливо ждала, когда он закончит свою мысль.

– Он попросил меня прикончить его, – в конце концов тихо пробормотал Иеремия. – Я вытащил пистолет, но он меня остановил. А затем произошло нечто странное. Собрав последние силы… он показал на огромный старый крест над алтарем. Я сразу понял, что он имеет в виду. Не знаю как, но я это понял.

И снова пауза. Лилли с секунду подождала, а затем спросила его, что случилось дальше.

– Я как полагается отправил все последние обряды. Я нашел сосуд со святой водой и извинился за то, что не знаю латыни, но я помазал его миром и принял его исповедь. Он был рад, что в последние минуты рядом с ним оказался именно я. Я это видел. Лучше уж пусть тебя провожает в последний путь какой-то непонятный проповедник, который бродит от двери к двери, чем незнакомец в больнице или бездумный пономарь. В общем, после этого я сделал то, что делаешь автоматически, когда их глаза становятся похожими на рыбьи… когда обнажаются зубы… Я размозжил ему голову. И, наверное, не сдержал чувств. Похоже, я потерял сознание, а когда очнулся, в святилище было несколько этих тварей, которые шли прямо на меня. Я чуть с ума не сошел. Никак не мог найти пистолет. У меня был только этот старый крест. Орудуя им, я убил их всех, а потом заметил, что крест вдруг воссиял. Я решил, что это знак. Вот так он у меня и появился.

Лилли кивнула.

– Все логично.

– Я немного его изменил, – сказал проповедник. – Надеюсь, Господь не возражает, что в эти времена я осквернил изображение Его единственного Сына. Этот крест еще ни разу меня не подводил.

Лилли немного нервно усмехнулась.

– Должна признать, вы весьма неплохо обращаетесь с…

Она замолчала, увидев, что происходит впереди. Судя по всему, Боб, Спид и Мэттью остановились ярдах в пятидесяти впереди, а за ними остановились и все остальные, стоило им увидеть поднятую руку Боба.

Что-то было не так. Лилли видела это. Она это чувствовала. Стоя среди длинных вечерних теней в облаке зудящей мошкары, она наблюдала, как Боб показал сначала на север, затем на запад, после чего оба парня принялись спорить с ним, Дэвид подошел и вставил свои пару центов, а за ним подтянулся и Бен.

– Что теперь? – риторически спросила у проповедника Лилли.

 

Глава пятнадцатая

В полные лекарств и таблеток, продезинфицированные до безобразия и чересчур защищенные годы перед эпидемией ни один человек старше шести лет от роду никогда и нигде не терялся. Повсюду – в машинах, телефонах, даже на брелоках на связке ключей – были встроенные приемники GPS, а вокруг Земли летали спутники Большого Брата, поэтому практически ни одно путешествие не обходилось без цифрового вмешательства электронных устройств, которые всегда готовы были подсказать людям дорогу домой. Но затем мертвые восстали из могил и сети, вышки, передатчики, мобильные операторы, роутеры, камеры, дроны и жучки по всему миру навсегда отключились. Хуже того – окружающая среда постоянно менялась, как стареющее лицо, знакомый ландшафт постепенно становился серым, монотонным, однообразным. Старики весьма похожи на старух – и точно так же одно заросшее поле стало как две капли воды похоже на другое, находящееся на противоположном конце страны. Плодородные пашни заросли дикой травой, сорняками и вьюном. Капризы природы превратили все постройки в одинаковые полуразрушенные деревянные груды землисто-серого цвета. Все города стали один в один как Чернобыль, а заброшенные здания с заколоченными окнами потонули в зеленых зарослях кудзу и ползущего плюща. Все стало похожим друг на друга. Именно поэтому Боб теперь и стоял на высоком холме, всматриваясь в темнеющие тени Центральной Джорджии, нервно потирая подбородок и пытаясь понять, куда их черти занесли. Он посмотрел на карту, затем на горизонт. Воды извилистой речки Элкинс таинственно серебрились в умирающем свете дня.

– Ты с компасом сверялся? – спросил Бен, стоявший по другую сторону тропы возле своего тяжелого рюкзака, который он скинул на землю. В его голосе сквозил сарказм. – Это такая маленькая штуковина, которая помогает, когда ты заблудился.

– Помолчи, Бен, – тихо сказала Лилли, стараясь, чтобы их разговор не услышали остальные. Ее сердце выпрыгивало из груди. Им ни в коем случае нельзя было теряться среди полей – хотя в отдалении и виднелись лишь отдельные ходячие, которые ковыляли по высохшим руслам ручьев и вдоль заброшенных фасолевых полей, у них не было ресурсов, чтобы провести ночь под открытым небом. – Боб, мы не могли случайно пересечь Восемнадцатое шоссе?

– Не знаю, – со вздохом ответил Боб. – Судя по компасу, мы идем на северо-запад, но будь я проклят, если знаю, сколько мы уже протопали на север.

К этому моменту вокруг собрались все члены церковной группы. Иеремия встал рядом с Лилли, снял с плеча тяжелую сумку, осторожно поставил ее на землю и устало вздохнул. Лилли обратила внимание на приглушенное бряцанье, донесшееся из сумки. Что за хрень он там нес? Ящики с выпивкой? Священное вино? Она снова повернулась к Бобу и увидела, как он провел ладонью по черным волосам, прищурившись и глядя на садящееся солнце. Морщинки в углах его глаз стали глубже, и сами глаза как будто потерялись в них. Боб взглянул на Лилли.

– Наверняка могу сказать только одно: мы уже должны были добраться до Ривер-Коув.

– Мы зашли слишком далеко на север, – хрипло заметила Лилли.

– Спасибо, Шерлок, – сострил Бен.

Дэвид покачал головой.

– Бен, ты от природы такой кретин или специально работаешь над собственным имиджем? – спросил он.

Бен улыбнулся – возможно, в первый раз с момента выхода из Вудбери.

– Без сарказма нам не прожить.

– Так, помолчите-ка секунду и дайте мне подумать, – сказал Боб и развернул карту округа Мэриуэдер.

Лилли наблюдала за тем, как он неровным ногтем скользит по извилистой ленте речки Элкинс, как вдруг услышала голос Мэттью:

– Лилли?

Подняв глаза от карты, она увидела Мэттью и Спида, которые стояли у нее за спиной и казались слегка виноватыми, смущенными, даже встревоженными. На груди у каждого висело по винтовке.

– Могу я кое-что предложить? – сказал Мэттью.

– Валяй, Мэттью.

– Видишь ли, мы со Спидом за последние недели излазили всю округу. Может, мы быстро осмотримся по сторонам, пока остальные отдыхают? Может, найдем какой-нибудь ориентир?

Лилли обдумала его предложение.

– Ладно, только быстро. Не хочется оставаться в чистом поле в темноте. Я пойду с вами.

Мэттью и Спид переглянулись, и Мэттью неловко, нерешительно почесал подбородок.

– Э-э… мы и сами справимся, тебе не обязательно…

– Я иду – и точка. Вперед, солнце садится.

Мэттью тяжело вздохнул.

– Ладно, будь по-твоему.

Лилли взглянула на Боба.

– Если что-нибудь случится и мы не вернемся через полчаса, отведи людей в безопасное место – хотя бы куда-нибудь, где безопаснее, чем посреди этого чертова поля.

– Будет сделано, – кивнул Боб.

Лилли повернулась к остальным и заговорила громче, чтобы было слышно всем:

– Леди и джентльмены, мы отправляемся на разведку, чтобы обследовать местность, прежде чем идти дальше.

Полная женщина в брюках-капри сделала шаг вперед.

– Мы ведь заблудились, да?

Им понадобилось менее десяти минут, чтобы спуститься с поросшего деревьями холма и пойти на юг вдоль речки Элкинс. Мэттью шел первым, за ним следовала Лилли, а замыкал цепочку Спид, держа наготове винтовку, приклад которой он упер в плечо, как истинный вояка. Таким манером они миновали не меньше четверти мили, во все глаза оглядываясь по сторонам и ища ходячих. Их чувства обострились на свету и просторе фермерских земель. Спид никогда не проходил военную подготовку и даже не обучался основам стрельбы, все свои знания об оружии он почерпнул из видеоигр. Однако кое-что он знал наверняка – и это был неоспоримый, неопровержимый, несомненный факт – и теперь, когда они пересекли каменистое, растрескавшееся ответвление ручья и вступили в табачные джунгли заброшенного поля, он почувствовал знакомый запах.

– Мэтт! Чувствуешь запах? – Спид вдохнул тяжелый, травянистый аромат, который донес до него ветерок. – Поправь меня, если я неправ, но он становится все сильнее!

Футах в тридцати от него, шагая чуть быстрее Лилли, Мэттью пробирался сквозь табачные дебри, раздвигая листья своим могучим телом. Он держал наперевес «AR-15», сжимая винтовку жилистыми руками. Всем своим видом он напоминал Спиду огромного медведя гризли, который шел на запах косяка трески.

Запах был знаком Мэттью не хуже, чем Спиду, – это был характерный кисловатый аромат, который пропитывает занавески и коврики в машине и может даже пронизать пустой карман или пакет, с потрохами выдавая тебя копам. Для многих это был запах радости, сравнимый с запахом свежего печенья, чувственный, как океанский бриз, соблазнительный, как аромат дорогих духов, усиленный теплом тела прекрасной женщины. В этот момент, в общем-то, знакомый запах почувствовала даже Лилли.

– Это что?.. – Лилли на секунду остановилась и через плечо посмотрела на Спида, который петлял среди огромных листьев. – Этот запах, это ведь не…

– Да, Лилли, она самая, – с придыханием ответил Мэттью, словно говоря о том, что нашел самый большой трюфель в лесу, самый крупный золотой самородок в горной реке или священную чашу, которой пользовался сам Христос. Он опустил винтовку и остановился среди кустов табака. Море гигантских темно-зеленых листьев шелестело на ветру – их глухие хлопки друг о друга разносились во влажных, мглистых облаках.

– И вы, ребята, это от меня скрыли? – ухмыльнувшись, спросила она у Мэттью. Она бы в жизни не назвала себя знатной курильщицей травки, но вместе с Меган они частенько сворачивали косячок, и порой по утрам Лилли даже не могла сориентироваться, пока ей не удавалось затянуться и выпить чашку кофе. Когда началась эпидемия, желание покурить, чтобы расслабиться, начало возникать все чаще, но вот травка стала на вес золота.

– Мы собирались рассказать, – натянуто улыбнувшись, заверил Лилли Спид, который присоединился к ним с Мэттью на небольшой поляне, окруженной зеленой стеной футов шесть высотой. Запах марихуаны уже опьянял – смешиваясь с запахами чернозема и гнили, – и Лилли чувствовала, что начинает ловить кайф.

– Что касается направления, – произнес Мэттью, поднявшись на цыпочки и пытаясь разглядеть хоть что-то над верхушками табачных кустов, качавшихся на ветру, и его голос практически потонул в громком шуршании листьев, – по-моему, наш схрон вон там… Спид, что скажешь?

Спид всмотрелся в даль.

– Ага, точняк. Вижу деревья. Ты сам видишь?

– Угу, – Мэттью повернулся к Лилли. – Видишь тот островок дубов на западе? Вон, чуть левее? Там посреди табачного поля затерян небольшой участок, где кто-то – зуб даю! – выращивал лучшую дурь к востоку от округа Гумбольдт.

Лилли посмотрела на деревья.

– Прекрасно. Видимо, вы знаете, где мы?

Мэттью переглянулся со Спидом и хитро улыбнулся Лилли.

– Идите на запах, ребята, – объяснял Мэттью, пока они со Спидом вели группу по извилистой тропинке вдоль табачных полей.

Боб и Лилли замыкали цепочку людей, то и дело многозначительно переглядываясь.

Несколько минут назад Лилли позволила Мэттью и Спиду отклониться от маршрута и собрать несколько унций травки и теперь ей сложно было сдержать глупую улыбку. Она заметила, что парни успели урвать по паре затяжек, прежде чем подняться обратно на холм и возглавить процессию, – и теперь они радостно шли впереди разношерстной группы, будто обдолбанные Льюис и Кларк.

Женщина в брюках-капри принюхалась с любопытством охотничьего пса и нахмурилась.

– Это что, скунс?

– Скунс, да не тот, – едва слышно буркнул Боб.

Лилли подавила смешок.

– Скорее, семейство поссумов, – сказала она.

Боб кашлянул, чтобы скрыть усмешку.

– Тогда уж опоссумов, – поправил он Лилли.

Проповедник, похоже, обо всем догадался. Он улыбнулся, продолжая шагать в ногу со своей паствой, и Лилли задумалась, не баловался ли травкой и он.

– Все это – щедрые дары Господни, сестра Роуз, – сказал он, сверкнув глазами и подмигнув Лилли.

Они вернулись домой в сумерках, едва не валясь с ног от усталости после долгого путешествия. Они пришли с востока, который купался в голубоватом предзакатном свете, и увидели городские предместья еще задолго до того, как стражники на стене заметили их приближение.

К этому времени Лилли уже шла во главе колонны и ускорила шаг, заметив в отдалении руины железнодорожной станции и выгоревшие остовы автомобилей, окутанные вечерней дымкой. Она увидела разрушенную водонапорную башню, на боку которой красовались выцветшие на солнце буквы «ВУ БЕРИ», заколоченное депо с почерневшей от недавних пожаров крышей, а к северу от него – наспех сооруженную баррикаду с воротами, перекрытыми длинной фурой. Ее сердце забилось быстрее, она повернулась и махнула остальным.

В этот момент, пока группа пересекала пустыри и приближалась к восточным воротам, на Лилли снизошло несколько откровений. Главным среди них было осознание того, каким дорогим ее сердцу стал этот город. Несмотря на все ужасные воспоминания, на гибель друзей, на потерю многих товарищей и на чудовищную эру Губернатора, Лилли привыкла считать это место домом. Или оно просто поглотило ее? Кто бы мог подумать, что она – крутая, модная девчонка-хипстер из Атланты – полюбит такой крошечный, затерянный среди полей городишко? Но что важнее, спеша к стене и махая рукой седовласой Барбаре, которая стояла в отдалении на верхней ступеньке лестницы, Лилли с некоторой досадой поняла, что ее сердце колотится все быстрее по совершенно неожиданным причинам, с трудом справляясь с сильнейшей волной чувств, многие из которых противоречили друг другу и только начали всплывать на поверхность.

Практически все время спасательной операции – урывками, порой в самый неподходящий момент – она думала о Келвине Дюпре. Перед глазами у Лилли мелькали расплывчатые образы того вечера, когда она едва его не поцеловала. Почему-то она не могла выбросить из головы его запах – удивительное сочетание «Олд Спайса» и жевательной резинки – и ясный, глубокий, понимающий взгляд его глаз. Всю дорогу Лилли чувствовала у себя на шее тонкую цепочку крошечного крестика, который дал ей Келвин. Если бы они все же поцеловались тем вечером у ратуши, Лилли, может, и не вспоминала бы об этом с такой грустью, с таким беспокойством, с такой одержимостью, но теперь этот образ занял все ее мысли, и она чувствовала себя – подходя все ближе и ближе к стене, – как в детстве, когда в рождественское утро она сбегала по лестнице со второго этажа, чтобы узнать, что принес ей Санта.

– Смотрите, какие люди! – воскликнула Барбара, свысока смотря на усталых путников. – Что, Лилли, теперь ты у нас Моисей?

Шагая рядом с Лилли, Дэвид улыбнулся жене, с которой не расставался уже тридцать семь лет.

– Ну как всегда! Мы еще не успели войти, а она уже ворчит!

– Дэвид, ну и видок у тебя! – Барбара оглядела остальных. – И что, мне теперь на всех готовить?

– Я тоже тебя люблю, милая!

Вдруг Боб свистнул, и двигатель фуры взревел.

Лилли и все остальные столпились у ворот. Боб сунул в кобуру свой револьвер, рывком отбросил в сторону поставленную у входа распорку, а фура тем временем задрожала, выпустила черный дым и дала задний ход. Бен, Спид и Мэттью сняли перекрывающие въезд цепочки и жестом пригласили всю группу внутрь.

Преподобный Иеремия выглядел, как ребенок, который впервые увидел мегаполис: его глаза округлились от удивления, он с интересом осматривал полуразрушенный, потрепанный в битвах и почерневший от пожаров город, не снимая с плеча свою тяжелую брезентовую сумку. Без конца бормоча «Хвала Господу», он по одному подталкивал вперед членов своей группы.

К этой минуте слухи о том, что спасательная команда целой и невредимой вернулась в Вудбери, распространились по городу со скоростью лесного пожара. На улицах появлялись все новые и новые люди, на лицах которых читались удивление и радость. Из-за кузова фуры с винтовкой наперевес выбежала улыбавшаяся во весь рот Глория. Из садов на гоночном треке, все еще сжимая в руках лопату, прискакал Томми Дюпре, не скрывавший своего ликования. Остальные выходили из дверей стоящих вдоль улицы домов и огибали здание ратуши, их изможденные лица сияли от радости.

Последовали рукопожатия, объятия, знакомства – харизматичный до невозможности проповедник, казалось, попал в свою стихию, кланяясь, улыбаясь своей ослепительной улыбкой мощностью в миллион киловатт и благословляя каждого в радиусе пятидесяти ярдов, – и Лилли наблюдала за этим, чувствуя неловкое удовлетворение. А еще она смотрела по сторонам и искала глазами Келвина. Куда он подевался? Она спросила у Томми, после чего мальчишка свистнул и громко позвал отца. Сердце Лилли забилось чаще. Двери ратуши на другом конце площади отворились, и Келвин – в рабочих штанах, высоких ботинках и хлопковой рубашке – спустился с крыльца, утирая банданой пот с шеи. Он был похож на настоящего деревенского парня, этакого бригадира строителей или начинающего фермера, спешащего на работу. Стоило ему увидеть Лилли, как его лицо прояснилось.

– Пап, смотри, кто вернулся!

Томми Дюпре гордо стоял возле Лилли, словно лично помог ей добраться до города невредимой. Лилли почувствовала, как мальчишка коснулся рукой ее пальцев, а затем совершенно естественно, как будто всю жизнь только это и делал, взял ее за руку.

Келвин подошел ближе и по-дружески обнял Лилли – в этом целомудренном объятии не было ничего необычного, так вполне могли поприветствовать друг друга коллеги на вечеринке.

– Боже, как я рад тебя видеть.

Лилли улыбнулась ему.

– А уж я-то как рада, Келвин. Ты и представить себе не можешь, как хорошо дома.

– Похоже, миссия выполнена, – Келвин махнул рукой в сторону церковников, которые знакомились с жителями Вудбери. – Впечатляет!

Лилли пожала плечами.

– Поверь мне, они бы сделали для нас то же самое.

– Барбара сказала, что не могла с вами связаться.

– Рации некоторое время не ловили, аккумуляторы разрядились.

Келвин кивнул.

– Без тебя здесь было непривычно, – он положил руку на плечо Томми. – Томми стал настоящим садовником.

Мальчишка сверкнул глазами.

– Я высадил все дыни! – воскликнул он.

– Молодец, Томми. Может, завтра приступим к помидорам.

Томми кивнул.

– А когда они вырастут, мы сделаем спагетти?

Несмотря на усталость, Лилли хрипло усмехнулась.

– О боже… Я бы все отдала за тарелку феттучини Альфредо.

Келвин взглянул на нее с легкой, непринужденной улыбкой, но в глубине его глаз промелькнула искра чего-то более темного, скорее похожего на страсть.

– А как насчет старых овсяных хлопьев и сухого молока?

Лилли посмотрела на него и увидела у него на лице проблеск желания. Дыхание у нее перехватило. Она улыбнулась Келвину.

– Ты угощаешь?

Тем вечером преподобный Иеремия нашел время, чтобы лично представиться каждому из двадцати двух жителей Вудбери, не участвовавших в спасательной операции. Расточая обаяние и демонстрируя такую жизнерадостность, какой обитатели города не видели уже давным-давно, он устроил на главной площади прием, который продолжался и после наступления темноты, когда возле дверей и в окнах загорелись свечи и керосиновые лампы. Он несколько часов провел в свете костра под изогнутыми ветвями древних дубов, с любовью представляя жителям Вудбери свою скромную паству и по-доброму подшучивая над особенностями характера каждого из людей его группы. Он весело заметил, что сестра Роуз в брюках-капри считалась главной модницей среди церковников, а самый старый прихожанин, брат Джо, был ближе всех к Богу… в буквальном смысле. Он поддразнил двух парней студенческого возраста, братьев Стивена и Марка, сказав, что они вылетели из воскресной школы, и назвал единственного чернокожего прихожанина, мужчину среднего возраста с тонкими усиками, которого звали Гарольд Стаубэк, Голосом Валдосты, бывшим диджеем и прославленным солистом хора баптистской церкви в Калгари. Но большую часть вечера, попивая бульон и чай из пакетика, брат Иеремия на все лады благодарил жителей Вудбери за спасение жизней его паствы и дарование им шанса на жизнь среди этой чумы. Он обещал работать засучив рукава во имя процветания Вудбери. Он уверял, что вольется в коллектив, что будет вносить свою лепту и что его люди, без сомнения, поступят точно так же.

Если бы с такой речью он баллотировался на выборах, победа была бы ему обеспечена.

– Я знаю, что это старое доброе клише, – сказал он глубоким вечером, покуривая сигару, откинувшись на спинку хлипкого деревянного садового стула, стоящего возле костра, пока дрожащие языки пламени освещали лица верующих, собравшихся вокруг него, – и все же пути Господни неисповедимы.

– Что вы имеете в виду? – спросил Бен Бухгольц, который сидел по другую сторону костра.

В неровном свете огня его исчерченное морщинами лицо казалось зловещим, даже несколько волчьим. Сидя на пеньке и куря сигареты «Кэмел» без фильтра, Бен весь вечер внимательно слушал проповедника, смеялся над его шутками и задумчиво кивал при каждой житейской мудрости, срывавшейся с губ Иеремии. Тех, кто не первый день знал Бена, это несказанно удивляло, как удивляла и легкость, с которой преподобный Иеремия смог завоевать сердце главного городского ворчуна. Теперь около дюжины самых стойких слушателей, оставшихся на площади, чтобы поточить лясы, молча ждали ответа проповедника.

Тот зевнул.

– Я имею в виду, что нам было предначертано прийти сюда и быть с вами, – он улыбнулся, и даже в темноте его белозубая улыбка ослепила всех и каждого. – Здесь наша судьба, Бен. Вы все Божьи люди. Я даже рискну сказать, что вы избраны Богом, а мы получили благословение, когда вы, рискуя своей жизнью, пришли к нам на помощь, – он сделал паузу и затянулся. – Мы потеряли несколько человек в Карлинвиле. Мы молимся, чтобы их души нашли дорогу домой и упокоились в любящих объятиях Бога, – он опустил глаза. Из уважения все молчали – даже Бен наклонил голову в знак почтения к проповеднику. Вскоре Иеремия снова обвел всех взглядом. – Я обещаю вам, мы не примем ваш преисполненный добра, любви и милосердия поступок за данность. Мы заслужим свое место здесь. Я засучу рукава и буду помогать всем тем, что в моих силах. Как и мои люди. Как я понимаю, главная здесь Лилли, так что она получит все, в чем нуждается. Мы обязаны вам жизнью.

Он бросил окурок сигары в тлеющие угли костра, как будто подчеркивая свои слова этим резким жестом.

Остальные молча слушали его. Рядом с Беном на садовых стульях, задумчиво кивая, сидели Дэвид и Барбара, на коленях у которых лежало одеяло. Спид и Мэттью полулежали на траве за спиной у Штернов, внимая каждому слову и передавая друг другу небольшую трубку, как будто никто не понимал, что они наслаждаются плодами своего секретного урожая. По другую сторону костра на шезлонге сонно развалилась Глория, которая держала в руке пластиковый стаканчик с дешевым вином и то и дело проваливалась в дрему. На земле вокруг проповедника сидело еще около полудюжины людей, ловивших каждую его мысль. Здесь были и стойкая сестра Роуз, и певец из хора Гарольд Стаубэк, который лежал на земле, подперев голову рукой. Все они безмолвно впитывали прочувствованный монолог проповедника и думали, как радостно им оттого, что два племени людей в такие времена слились в одно, чтобы работать рука об руку, помогать друг другу и любить ближних.

В общем-то, даже за границами небольшого круга, освещенного неровным светом костра, практически все в Вудбери в тот вечер разделяли это чувство: они верили, что темные дни позади, что будущее этого города еще никогда не казалось таким светлым, что наконец-то у них появилась надежда.

Единственного человека, который не поддался всеобщему ощущению блаженства, никто не видел уже несколько часов.

Вернувшись домой со спасательной операции, Боб Стуки сторонился людей. Он решил не высовываться – и не делиться ни с кем своими опасениями, – пока его подозрения не подтвердятся.

Но тогда уж он выведет на чистую воду этого никчемного жулика, который выдает себя за посланца Божьего.

 

Глава шестнадцатая

В предрассветные часы того утра на первом этаже ратуши, где находился скромный кафетерий, некогда обслуживавший секретарей и бюрократов средней руки, которые работали в правительстве округа Мэриуэдер, Лилли и Келвин наблюдали за тихо посапывавшим Томми. Он уронил голову на старый складной стол, и вокруг нее, подобно огромному нимбу, валялись пустые жестянки из-под «Ред Булла», пенополистироловые стаканчики, опустошенные коробки из-под хлопьев и мятые обертки от шоколадок. На стене за парнишкой висел старый знак, на котором дружелюбный медведь в шляпе лесника просил всех проезжающих через округ Мэриуэдер беречь местные леса от пожара. Последние полтора часа Томми отчаянно пытался не заснуть в компании отца и Лилли, которая рассказывала о ходе операции и о своих приключениях в подземных тоннелях, но в конце концов он все же стал клевать носом и несколько минут назад чуть не упал лицом в тарелку с кукурузными хлопьями. Келвин решил не мешать сыну и позволить ему подремать прямо здесь, пока они с Лилли обсуждают личные вопросы.

Теперь они подошли к длинному столу, и Лилли села на край, а Келвин принялся беспокойно ходить из стороны в сторону.

– Не буду врать, у меня были сомнения по поводу всей этой спасательной операции, – пробормотал он.

– О чем ты? – Лилли посмотрела на него. – Ты сомневался, стоит ли искать этих людей?

– Пожалуй, да… А еще я сомневался, сможете ли вы пересечь весь круг по этому тоннелю. И он тоже очень беспокоился, – Келвин показал на сопящего паренька. – Он все это время места себе не находил. Я пытался занять его в саду, но в последнее время на него столько всего свалилось – гибель матери и все остальное… – Келвин опустил глаза. – Лилли, он ведь души в тебе не чает, – Келвин снова взглянул на нее. – И остальные дети тоже.

Последовала краткая пауза, в которую Лилли ужасно захотелось спросить у Келвина, вдруг и он в ней души не чает, но она сумела сдержаться и просто ответила:

– Я их обожаю, – она облизала губы. – Ты ведь сам сказал, у нас не было выбора. Мы должны были так поступить. Только так и было правильно.

– Само собой. Вы спасли много людей. С ними Вудбери станет сильнее.

– Проповедник – тот еще кадр, правда?

Келвин усмехнулся.

– Вдохновения ему не занимать, это уж точно, – улыбка сошла с его губ. – Я встречал уйму таких людей в своей жизни, он из тех, кто способен продать мороженое эскимосам, – он немного подумал. – Обычно такие ребята оказывались авантюристами. Понимаешь? Но этот парень… Он как будто другой. Почему-то я ему верю. И не спрашивай почему. Он просто кажется мне приличным человеком, который нашел свое призвание, проповедуя слово Господне.

Лилли улыбнулась.

– Должна сказать, я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь. Он кажется искренним… честным. Вроде бы. Но зуб дать не могу.

– Понимаю, – кивнул Келвин. – Лилли, я доверяю твоему чутью. Пока что оно тебя не подводило. Как и всех нас.

Лилли смущенно опустила глаза.

– Спасибо за такие слова, Келвин.

Келвин прикусил губу.

– И сколько еще раз мне сказать, чтобы ты назвала меня Келом?

– Прости… Кел.

Лилли посмотрела на него, мечтая прикоснуться к легкой тени щетины на его волевом подбородке. Вдруг он подошел и присел на краешек стола рядом с ней, и в животе у Лилли запорхали бабочки. Теперь она чувствовала его неповторимый запах мыла, «Джуси Фрута» и «Олд Спайса». И как только ему удавалось пахнуть так приятно в эти безумные времена? От большинства людей разило псиной и засохшей мочой, но этот парень пах так, словно вечно собирался на свидание.

– Скажу честно, – уже более мягко произнес он, – последние двадцать четыре часа я тоже не был спокоен как удав.

Лилли повернулась к нему.

– Ты тоже обо мне беспокоился?

Он пожал плечами и улыбнулся.

– Ты ведь меня знаешь. Я вечно жду неприятностей.

Вдруг с другого конца стола раздался звук, который привлек их внимание. Томми Дюпре пошевелился во сне и тихонько кашлянул. Келвин прикрыл ладонью рот и многозначительно взглянул на Лилли, всем своим видом говоря «Ой!». Лилли приложила палец к губам и попыталась подавить смешок. Они спрыгнули со стола и на цыпочках пошли к выходу, изображая двух бандитов, которые крадутся под покровом ночью по банку, стараясь не активировать сигнализацию и не попасться охранникам.

Они выскользнули за дверь и оказались в темном, заставленном мебелью коридоре. Единственная тусклая лампа горела в самом его конце, удлиняя тени и едва освещая пол, забросанный гильзами, мотками веревки и комьями засохшей грязи. Батареи были закрыты пластиковыми чехлами, а из проходящих под потолком труб до сих пор капала мутная вода, собравшаяся там много месяцев назад.

Келвин и Лилли встали возле стены, лицом друг к другу, глядя друг другу в глаза. Келвин легонько прикоснулся к подбородку Лилли, очарованный изящной формой ее лица.

– Я и правда беспокоился о тебе, – улыбнувшись, сказал он. – Признаюсь даже… я по тебе скучал.

Все вдруг изменилось так резко, словно кто-то нажал на кнопку. Келвин посмотрел на Лилли, и его улыбка померкла. Лилли ответила на его взгляд, и с ее губ тоже исчезла улыбка. Они смотрели друг на друга целую вечность, и мимо то и дело пролетали капли, которые со стуком падали на пол как раз между ними, но никто из них этого не замечал. Лилли чувствовала, как внутри ее волной нарастает тепло, как она выпрямляется, как по коже пробегают мурашки. Она едва расслышала голос Келвина, когда он сказал:

– Может, нам пойти куда-нибудь и…

Она подалась вперед и накрыла губами его губы, и он, похоже, нисколько не удивился этому и лишь прижал ее к себе и ответил на поцелуй.

Этот поцелуй продлился несколько секунд и состоял из нескольких этапов, которые сменяли друг друга: сначала Лилли раскрыла губы и страстно впилась языком в рот Келвина, а он немедленно ответил ей тем же, и их объятия стали крепче – вместо того чтобы отчаянно обвивать друг друга руками, они принялись ласкать друг друга, гладить, притягивать все ближе и ближе, безумно, неудержимо, как будто все преграды между ними вдруг пали. Внутри их словно завелся мощный двигатель. Келвин сжал груди Лилли, накрыл ладонями ее твердеющие соски, и она приглушенно застонала, прижавшись к его паху, который уже двинулся вперед, и они перешли на второй этап – она толкнула его к стене, он задвигал бедрами, не снимая одежды, и от этого им стало только жарче. Вода капала им на голову и на плечи, пока они извивались друг у друга в объятиях и их поцелуй превращался в неистовый борцовский захват. Этот поцелуй был так жесток и так безудержен, что на губах у обоих теплыми каплями выступила кровь, и Лилли чувствовала ее привкус – соленый, металлический, расходящийся по языку, – и он лишь сильнее распалял ее страсть. Оторвавшись от губ Келвина, Лилли укусила его в шею, ощутила вкус его плоти, и практически невольно, словно сорвавшись с обрыва, они перешли на третий этап. Он начался в тот момент, когда руки Келвина скользнули вниз, рванули ремень, быстро расстегнули ширинку, развели бедра Лилли, спустили с нее штаны, развернули ее спиной к стене – и он вошел в нее, толкаясь снова и снова, пока Лилли ритмично испускала тихие стоны и отдавалась во власть желания, которое одурманивало их. Они промокли до нитки, и на краткий, удивительный миг, пронизанный электрической энергией, Лилли полностью растворилась в наслаждении, забыв саму себя, забыв, где она и с кем. И не было больше ни эпидемии, ни смерти, ни страдания, ни пространства, ни времени, ни физических законов Вселенной, лишь наслаждение… благословенное, священное, очищающее наслаждение.

С первыми лучами солнца Лилли проснулась от холода на полу коридора. Келвин спал рядом, нахмурив лоб от кошмара; поверх них было небрежно наброшено тонкое одеяло. Сквозь заколоченное окно пробивалась узкая полоска света. Поясница Лилли прилипла к жесткому и влажному полу. На мгновение она почувствовала себя куском мусора – во многих и многих смыслах, – а затем с трудом поднялась и села, потирая глаза и разминая затекшую шею. Келвин пошевелился. Он моргнул и прочистил горло, медленно просыпаясь, но вдруг резко сел.

– О… Ого… – пробормотал он, наклоняя голову попеременно то в одну, то в другую сторону и смотря на свои брюки, которые так и остались спущенными до щиколоток. – О боже… Прошу прощения. Извини.

– Давай не будем придавать этому значения, – сказала Лилли, натягивая на себя одежду и пытаясь прогнать изо рта вкус свернувшейся крови и сна. – Это просто случилось. Вот и все. Ты все тот же прекрасный человек, каким ты был до прошлой ночи. Дело закрыто.

Келвин посмотрел на нее, еще несколько раз моргнул и попытался осознать ее слова.

– Дело закрыто? Это значит, что…

– Это ничего не значит… Не знаю, я не очень понимаю, что говорю, у меня мысли путаются, – она запустила пальцы в волосы и сглотнула горькую слюну. – Томми еще там?

Келвин поднялся на ноги, пересек коридор и заглянул в кафетерий через узкое окошко в двери.

– Спит как убитый. – Келвин повернулся к Лилли, нервно потирая руки. – Боже, надеюсь, он ничего не слышал накануне.

Лилли подошла к нему и положила руку ему на плечо.

– Слушай, я понимаю, ты через многое прошел…

Он отшатнулся.

– Я не должен был этого делать! Не понимаю, о чем я думал. Вот так, прямо посреди коридора… – он посмотрел Лилли в глаза – в его взгляде пылали сожаление, стыд, даже ужас. – У меня ведь семья, у меня жена, мы уже семнадцать лет вместе… То есть у меня была жена, – его глаза стали огромными, на них навернулись слезы. – Поверить не могу, что я натворил.

– Кел, послушай меня, – Лилли взяла его за плечи, надеясь тем самым успокоить его, и заговорила спокойно, глядя ему прямо в глаза. – Мы живем в мире, где все перевернулось с ног на голову. Ты не можешь казнить себя за такое, – он хотел было ответить, но Лилли еще сильнее сжала его плечи. – Я не влюбленная школьница. Я никому ни о чем не скажу, если ты этого не захочешь.

– Лилли, дело не в этом, – он отступил от нее, но взял ее за руку. Его голос стал тише. – Я вовсе не виню тебя за то, что случилось. Господь даровал нам свободу выбора. Я ведь давно заигрывал с тобой и не давал тебе проходу. Но я согрешил, согрешил перед Богом. И всего в двадцати футах от того места, где спал мой сын!

– Келвин, прошу тебя…

– Нет! – он обжег ее взглядом. – Дай мне закончить. Пожалуйста. Я хочу сказать, что в наши времена, во времена конца света, выбор человека, его поведение очень важны…

– Постой-ка… притормози… Что значит – во времена конца света?

Келвин посмотрел на нее так, словно она только что дала ему пощечину.

– Я понимаю, ты не веришь, но это не меняет того факта, что настал Армагеддон. Посмотри вокруг, раскрой глаза. Это и есть конец света, Лилли, и теперь поступки человека стали важны как никогда, ведь Бог наблюдает за нами. Ты понимаешь? Он наблюдает за нами еще внимательнее, чем раньше.

Лилли раздраженно, болезненно вздохнула.

– Я уважаю твою веру, Кел. Правда. Но вот тебе новость: я не безбожница. Я всегда верила в высшую силу – всегда, с самого детства. Я верю, что Бог существует. Но не тот Бог, который наказывает нас, ничего не прощает и обрекает нас на страдания за то, что мы не безупречны. Я верю в любящего Бога и верю, что этот любящий Бог не имеет никакого отношения ко всему этому.

Глаза Келвина полыхнули гневом.

– Лилли, мне не хочется разбивать твои розовые очки, но Господь имеет отношение ко всему, что происходит во Вселенной.

– Прекрасно. Мы можем сколько угодно вести философские споры, но нет…

– Лилли…

– Нет, Кел! Теперь моя очередь. Выслушай меня. Во-первых, мы понятия не имеем, как все это началось. Может, все это дерьмо случилось из-за токсичных отходов или вредных добавок, которые вечно суют во все продукты, но я гарантирую, это не божественное вмешательство. Его не предрекали в Библии и не пророчил чертов Нострадамус. Все это – дело рук человеческих, как и глобальное потепление, бесконечные войны и реалити-шоу по ящику. Какой бы ни была причина этой эпидемии, Кел, я обещаю: однажды настанет день, когда ее найдут – а нас к тому времени уже, наверное, давно не будет на этом свете, – и выяснится, что она кроется в обычной человеческой алчности. В сокращении расходов. В том, что какой-то придурок вечно пытался сэкономить, разрабатывая эксперименты за своим чертовым столом в проклятой лаборатории, – у нее перехватило дыхание.

Келвин опустил глаза и тихо пробормотал себе под нос, как будто цитируя кого-то:

– Величайшая уловка дьявола состоит в том, чтобы убедить нас, что его не существует.

– Ладно. Хорошо. Будь по-твоему, Келвин. Это наказание за грехи наши. Все это предначертано. Конец близок. Уточняйте сроки на местах. Но давай сойдемся в одном, – она шагнула ближе к Келвину и положила руку ему на плечо. Ее прикосновение было нежным, примирительным, но в голосе еще сквозили резкие нотки. – Нам нужно расслабляться. Что бы ни помогало людям проживать эти дни… если это никому не вредит и не ставит никого под угрозу… что угодно. Выпивка – пусть так. Плетение корзин, мастурбация, куча таблеток – все равно. Назови что угодно! Главное, что мы прикрываем друг друга. Ведь в этом и есть вся суть, Кел. Дело не в том, как все началось, и не в том, виноват ли Бог. Дело в выживании. В том, сможем мы сработаться, построить здоровое общество и остаться людьми, а не животными. Я уважаю твою веру, Кел. Я уважаю твою невероятную потерю. Но я прошу тебя, чтобы и ты уважал мою веру… в людей, – к этому моменту она безраздельно завладела его вниманием. Он стоял очень тихо и смотрел ей прямо в глаза. Лилли ответила на его взгляд и большим пальцем показала в тот конец коридора, где на полу, возле плинтуса, лежали ее вещи и ремень. – И в два этих «ругера» двадцать второго калибра.

Келвин через силу рассмеялся. Его плечи опустились, мускулы расслабились, как будто он вдруг решил сдаться. Он грустно улыбнулся.

– Прости меня, Лилли. Ты права. Мне очень жаль. Пожалуй, я просто не понимаю, как должен чувствовать себя теперь.

Лилли уже приготовилась ответить, но тут из-за спины у нее раздался высокий голос, от которого оба испугались, а Келвин и вовсе вздрогнул.

– Чувствовать?

Развернувшись, Лилли и Келвин увидели Томми Дюпре, который босиком стоял на пороге и протирал сонные глаза. Его футболка с Человеком-пауком пропиталась потом.

– О чем вы говорите?

– Ни о чем, приятель, – выпалил Келвин. – Просто о… пистолетах.

Лилли с Келвином переглянулись, и Лилли не смогла сдержать улыбки, столь заразительной, что вслед за ней улыбнулся и Келвин. Затем он вдруг усмехнулся – этот смешок сложно было отличить от кашля, но его, похоже, было не избежать, ведь Келвин не мог не выпустить напряжение, – и Лилли рассмеялась просто потому, что смеялся он. Парнишка подошел и встал рядом, недоуменно глядя на них. К этому моменту взрослые уже гоготали и фыркали, как будто забыв, что изначально показалось им смешным, и во весь голос хохоча над тем, что они еще могут смеяться.

Озадаченно нахмурив брови, Томми некоторое время наблюдал за ними, а потом захихикал и сам, и то, что Томми засмеялся над ними – что не имело никакого смысла, – только пуще прежнего развеселило взрослых. Теперь все трое зашлись в истерике на пустом месте – видимо, лишь из-за того, что смех вообще достиг такого размаха, – и им было так смешно оттого, что они фыркали от веселья в такие тяжелые времена, что они хрюкали и гикали еще громче. Слезы у них на щеках показались им совсем чуждыми – это были слезы облегчения, слезы радости, – и они поспешили утереть их, а в процессе этого хохот наконец стих.

Они успокоились, после чего и Келвин, и Томми повернулись к Лилли, словно ожидая, пока она скажет что-нибудь, чтобы рассеять чары.

– Ладно… – начала она, по-прежнему улыбаясь им.

Она никогда не замечала, насколько сын похож на отца – тот же волевой подбородок, те же песочные волосы, тот же вихор надо лбом, – и теперь ее окатило волной эмоций. Улыбка сошла с ее губ. Фантомная боль от выкидыша, который она пережила всего несколько недель назад, вернулась в живот, а мысли снова обратились к старым мечтам о доме, об уютном очаге и о настоящей семье. За краткий миг перед ее мысленным взором промелькнула другая, параллельная жизнь. Она представила, как становится приемной матерью детей Келвина, как переезжает к ним, как заплетает косички маленькой Беттани, рассказывает Люку сказки на ночь и рыбачит с Томми, как готовит для них, заботится о них и каждую ночь спит рядом с Келвином на огромной и мягкой кровати, пока на небе над ними мигают яркие звезды. Она представила, как живет нормальной жизнью.

– Давайте, ребята, – наконец сказала она. – Пойдем посмотрим, найдется ли на завтрак что-нибудь получше старых хлопьев и сухого молока.

Они собрали вещи, и Лилли провела Келвина и Томми по коридору и вышла вместе с ними на улицу, во влажный воздух типичного для Джорджии жаркого утра, чувствуя, как идея постепенно укореняется у нее в голове. Вскоре эта мысль станет неотступно преследовать ее вместе с уверенностью, что жизнь в Вудбери вот-вот изменится… понравится это жителям или нет.

Прежде чем Лилли смогла с глазу на глаз поговорить с Бобом, люди преподобного Иеремии не раз успели продемонстрировать свое желание влиться в новый коллектив.

Лилли очень переживала из-за истощающихся запасов топлива – в Вудбери остался последний баллон пропана, а в железнодорожном депо сохранилось всего несколько галлонов бензина, – поэтому созвала на главной площади экстренную встречу, чтобы привлечь к поискам все взрослое население. Проповедник пришел на эту встречу вместе со всеми своими прихожанами, готовыми заняться делом. Мужчины из церковной группы вызвались ходить на топливные вылазки вместе со Спидом и Мэттью, а несколько женщин предложили Глории помощь с поисками пропитания на окрестных полях. У некоторых женщин был опыт работы с детьми, и Барбара с радостью привлекла их к повседневным заботам. Прихожанин по имени Уэйд Пилчер, бывший полицейский, который проходил военную подготовку, выразил готовность присоединиться к ночным дежурствам на стене. Лилли обрадовалась такому желанию помочь, и результаты не заставили себя долго ждать. Пополнившись еще несколькими парами глаз и сильными руками, поисковая команда Спида и Мэттью обнаружила нетронутый резервуар с топливом под развалинами магазина мотоциклов возле Восемьдесят пятого шоссе милях в двадцати к югу от Вудбери. Тем временем несколько женщин, собиравших орехи и ягоды, нашли новое кукурузное поле, засаженное высоченными кустами, на которых были зрелые початки. Эта находка обещала обогатить рацион горожан питательной смесью углеводов.

Готовность преподобного Иеремии засучить рукава и помочь обитателям Вудбери не переставала удивлять Лилли. Проповедник принял участие в нескольких вылазках, при необходимости таскал на себе тяжелые грузы, покорно подчинялся приказам Мэттью и Бена и по пути развлекал всех остроумными комментариями и веселыми анекдотами. Позже, когда один ходячий пробился сквозь кордон у юго-западных ворот и едва не проскользнул в самое сердце города, проповедник первым оказался рядом, выбежал из своей временной резиденции и пробил мертвецу голову своим угрожающим распятием, предотвратив тем самым любые печальные последствия. В другой раз ребенок поранился, работая совком в саду на гоночном треке, и преподобный в одиночку отнес мальчишку в госпиталь, напевая при этом христианский гимн «Разорвется ли круг?».

Однажды вечером Иеремия встретился с Лилли в зале совещаний ратуши и передал ей список его группы с предложениями относительно того, как наиболее эффективно распределить силы церковников по существующим рабочим бригадам. Просматривая документ, Лилли в очередной раз поразилась предприимчивости проповедника.

РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ОБЯЗАННОСТЕЙ

ПЯТИДЕСЯТНИЧЕСКАЯ ЦЕРКОВЬ БОГА, ПРЕП. И. ГАРЛИЦ, ПАСТОР

– Снимаю шляпу, – сказала Лилли, изучив список. Он был написан на бумаге с вытисненным в верхней части маленьким золотистым крестом и буквами П. Ц. Б. под ним – видимо, это были первые буквы названия Пятидесятнической церкви Бога. Лилли не до конца понимала, было ли у этой церкви настоящее здание или же это был просто странствующий культ или секта.

– Мы просто хотим внести свою лепту, – заверил ее проповедник, сидевший по другую сторону стола. В крупных, ухоженных руках он держал одноразовый стаканчик с быстрорастворимым кофе. Взгляд его спокойных глаз был устремлен на Лилли. На проповеднике были уже привычная строгая рубашка и галстук, материя которых износилась, пропиталась кровью и перепачкалась от тягот жизни среди чумы.

– Все прекрасно продумано, – заметила Лилли.

– Лилли, вы нас вдохновляете. Ваш город удивителен, это настоящая декларация несокрушимой силы человеческого духа, и мы хотим быть его частью.

– Вы уже его часть. Как и все остальные его жители.

Проповедник опустил глаза и взглянул на свой стаканчик с кофе.

– Спасибо за эти слова, Лилли, но мы не можем принимать это как данность – не в наши времена.

– Наши люди полюбили ваших. Вот и все. Мы хотим, чтобы вы остались навсегда.

Иеремия улыбнулся. Лилли заметила золотую коронку на одном из его клыков.

– Это очень щедро с вашей стороны, – проповедник встретился с Лилли глазами. – Мы чувствуем, Бог не просто так отправил нас сюда доживать свои дни.

Лилли ответила улыбкой на улыбку.

– Будем надеяться, что дни ваши еще не сочтены.

Выражение лица проповедника вдруг изменилось, его живая улыбка сменилась непроницаемой маской.

– Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.

– Пожалуй, сегодня эта фраза правдива как никогда, – Лилли взглянула на проповедника. – Все хорошо?

Иеремия снова улыбнулся.

– Просто отлично. Видимо, усталость дает о себе знать.

– Вы заслужили отдых, последнюю неделю вы спины не разгибали.

Он пожал плечами.

– Я работал наравне с остальными добрыми людьми этого города.

– Все вас любят. По-моему, вы завоевали сердца половины людей во вторую ночь, когда уложили пробившегося за стену ходячего.

– В этом нет ничего особенного, Лилли, вы и сами поступили бы точно так же.

– А сердца остальных вы завоевали вчера, когда раскололи на дрова тот упрямый пень возле почты.

– Это под силу половине мужчин в этом городе. Я просто делал свою работу – и только-то.

– Ваша скромность говорит о вас больше всех остальных поступков, – улыбнувшись, сказала Лилли. – Здесь любой готов броситься ради вас под пули, а в наше время это дорогого стоит.

– Как скажете, Лилли, – пожал плечами он и посмотрел на нее. – Вы уверены, что все придерживаются такого мнения?

– О чем вы? Конечно. Что, вам кто-то что-то сказал?

Проповедник задумчиво покрутил стаканчик между крупными, достойными пианиста ладонями.

– Лилли, тут к гадалке не ходи: тот джентльмен – мужчина в возрасте, кажется, его зовут Боб – явно мне не рад.

– С Бобом никаких проблем, он просто живет в собственном маленьком мире, – заверила проповедника Лилли.

На самом деле Боба уже несколько дней никто не видел. Он бродил по тоннелям, устраивал там вентиляционную систему и пытался спустить туда генераторы, утверждая, что делает все это на тот случай, если однажды им понадобится спуститься в подземелья на долгий срок. Но Лилли чувствовала, что Боб негодует из-за появления новичков и опасается их.

– О Бобе я позабочусь, – добавила она. – Вы просто продолжайте в том же духе. Ваша помощь неоценима – я как никто это понимаю.

– Ладно, Лилли, но у меня есть еще один вопрос, – он сделал паузу. – Может, все эти добрые слова я слышу не просто так? Может, вы на что-то намекаете?

Лилли посмотрела на него, чувствуя, как меняется выражение ее лица. Она сделала глубокий вдох и нервно кашлянула.

– Вы меня поймали. Да. Я хочу вас кое о чем попросить, – она осторожно подбирала слова. – Я в некотором роде унаследовала позицию местного лидера, – пауза. – Не буду вдаваться в детали.

– И вы прекрасно справляетесь – я ведь уже это говорил. Это каждому видно.

– Не знаю, не знаю, – сказала Лилли, отмахнувшись от комплимента, как от назойливой мухи. – Но точно знаю, что сама я этого не хотела. Я вроде как стала лидером по умолчанию, – пауза, подбор слов. – Между нами говоря, здесь ни у кого нет лидерских задатков – люди прекрасные, уж поверьте, но до лидеров им далеко. А я, честно говоря, предпочла бы жизнь попроще, – пауза. – Я понимаю, что возможность жить «нормальной» жизнью в наши времена даже не обсуждается, – еще одна пауза. – Но я могу представить себя в кругу семьи.

Голос проповедника смягчился, когда он произнес:

– Я заметил, что вы проводите много времени с Келвином и его ребятишками.

Лилли улыбнулась.

– Виновна по всем пунктам.

– Вы прекрасно ладите с этими детьми, я уж вижу. А этот парень – порядочный христианин.

– Спасибо.

– Итак… Чем я могу помочь?

Лилли снова улыбнулась и сделала глубокий вдох.

– Вы очень поможете мне, став лидером этого города.

 

Глава семнадцатая

Тем вечером после предложения Лилли разгорелась жаркая дискуссия, в ходе которой Лилли выяснила, что Иеремия не горит желанием брать на себя такую важную роль. Он полагал, что старожилы Вудбери не примут его – чужака, пришедшего в город всего неделю назад, – в качестве их официального лидера, и сомневался, как такой поворот воспримет его паства. Казалось, церковники не хотели его ни с кем делить. Однако Лилли стояла на своем и в конце концов уговорила проповедника на компромисс – совместное лидерство. Иеремия неохотно согласился, и они ударили по рукам.

Решение было крайне поспешным и еще не имело никакой официальной силы, но Лилли тотчас почувствовала, что у нее с плеч свалилась неподъемная ноша.

Следующие несколько дней она была на седьмом небе от счастья, руководя посадкой арбузов и канталуп в северной части арены, помогая отчищать оставшиеся кровавые разводы и убирать кандалы из гаражей под гоночным треком и перекапывая землю в восточной части арены для посадки цветов. Цветы были целиком и полностью идеей Лилли – и кое-кто в шутку советовал ей посадить лилии, в то время как городские скептики считали возню с ними бесполезной тратой времени. Зачем расходовать драгоценные минуты жизни на декоративные, ненужные, легкомысленные элементы вроде цветов? Перед каждым в этом городе стоял вопрос жизни и смерти. Людям следовало все свое время посвящать укреплению стен, поиску провизии, работе на благо строительства автономного общества и общему повышению их шансов на выживание. Само собой, с этим было сложно поспорить. Лилли это понимала. Иеремия тоже это понимал. Все это понимали. И все же Лилли очень хотелось посадить в Вудбери цветы.

Эта мысль не давала ей покоя. Воспоминание об отцовских розовых кустах преследовало ее во сне и наяву. Эверетт Коул с монашеским рвением ухаживал за своим образцовым цветочным садом, а его английские розы, которые росли вдоль невысокого заборчика, были гордостью всей Мариетты. А еще Лилли считала, что сможет в конце концов убедить жителей города, что в создании цветочной клумбы есть крупица смысла. Она снова и снова повторяла, что цветы будут привлекать пчел, которые, в свою очередь, станут опылять и другие растения.

Она рассказала об этом детям Дюпре, и те предложили ей высадить цветы тайно, под покровом ночи, когда все в городе заснут. Дети тотчас поддержали ее в «цветочном вопросе» (теперь этот камень преткновения называли именно так). Дети охотно воспринимали все то, чего взрослые, поглощенные быстрыми, неистовыми потоками жизни, были давно лишены. Но Лилли не хотела идти против течения, особенно в ходе столь деликатного процесса мирного изменения режима.

Дни шли за днями без инцидентов и без атак ходячих. Миграционный путь суперстада отклонился от города, существенное количество мертвецов, бродивших по окрестностям, потекло на север, куда их, вероятно, привлекали свет, пожары и шум, все еще раздававшийся на задворках Атланты. А может, все это было совершенно случайно. Люди до сих пор не разгадали секреты движения ходячих и безумные паттерны их поведения; предсказать их следующий шаг было невозможно. В глубине души Лилли полагала, что они могли вернуться в любой момент, тысячекратно более сильной армией, разрушительной, как землетрясение или торнадо. И это был еще один повод жить. Дышать. Любить друг друга. Каждую минуту наслаждаться жизнью. И ради бога, ради всего святого – когда-нибудь, как-нибудь, Божьей милостью – чувствовать в воздухе живительный аромат цветов.

За следующую неделю Лилли еще сильнее сблизилась с Келвином и его детьми. Она читала сказки и рассказывала истории – иногда по памяти, иногда с опорой на потрепанные книги, которые Боб давным-давно притащил из библиотеки. Она научила Томми заряжать пистолет, стрелять из него и ухаживать за ним. Они практиковались в стрельбе во дворе депо – в том самом месте, где еще недавно Губернатор отчаянно учился стрелять, имея лишь один глаз, – и Томми по уши влюбился в Лилли, и это стало его первой подростковой влюбленностью. Келвину очень нравилась их дружба, и он понемногу начинал сожалеть о том, что наговорил Лилли наутро после случившегося на полу пустынного коридора ратуши. Вполне вероятно, Келвин Дюпре медленно, неотвратимо, неизбежно влюблялся в Лилли Коул.

Лилли не спешила запрыгивать к нему в постель. Она шла маленькими шажками, уважала его чувства, при детях вела себя с ним нейтрально и старалась не обращать внимания на тлеющее сексуальное напряжение, которое постепенно нарастало между ними с Келвином. Несколько раз они оставались ночью наедине на втором этаже ратуши, пока дети спали без задних ног за закрытыми дверями, а из заколоченных окон доносился громкий стрекот сверчков, и падали друг другу в объятия и целовались до умопомрачения, но Лилли не снимала одежды. Она еще не чувствовала себя готовой. До поры до времени она не хотела полностью отдаваться во власть Келвина, хотя и понимала, что вскоре это произойдет. Ей приходилось признать: она хотела стать матерью его детям.

К концу этой недели церковная группа провела в городе практически целый месяц, в ходе которого Боба видели всего несколько раз. Старый военный медик скрывался в тоннелях, в одиночестве, в монашеской изоляции, работая над вентиляционной системой и электричеством, составляя карту миллиона ответвлений, укрепляя подгнившие опорные балки и переживая из-за растущего влияния Иеремии. Лилли решила не трогать его. Она верила, что рано или поздно он смирится с положением вещей, а потому лучше оставить его в покое и подождать, пока он не смягчится сам. Однако вскоре Лилли выяснила, что Боб не просто ворчал – немалую долю своего времени он тратил на то, чтобы выведать, что проповедник прячет в громадных черных брезентовых сумках, которые лежали под кроватью в его квартире в самом конце Мейн-стрит.

По какой-то причине, которую затруднялся объяснить даже сам Боб, он был твердо уверен, что именно в этих брезентовых сумках скрывается ключ к истинному плану Иеремии.

В следующую субботу лето дошло до своего пика, с Залива, подобно захватнической армии, пришли нестерпимая жара и влажность. К полудню узкие дороги, ограничивавшие город, превратились в раскаленные сковороды, а пекановые рощи к югу от железной дороги прожарились на палящем солнце до такого состояния, что их коричный аромат пропитал густой воздух, как запах саше пропитывает шкаф.

Вудбери утопал в жаре, пока люди не начали выходить из душных квартир на улицу, чтобы глотнуть хоть немного свежего воздуха. Никто не мог позволить себе роскошь включить кондиционер – от генераторов работал только один, встроенный в оконную панель в задней части склада на Догвуд-лейн, где хранились все портящиеся продукты, – поэтому комфортнее всего в этот момент было на городской площади, в прекрасной тени двухсотлетних дубов, древние, скрюченные ветви которых простирались во все стороны над лужайкой, заросшей жухлой травой.

К ужину под этими дубами собралось практически все население Вудбери. Кое-кто разложил одеяла на земле. Три женщины из церковной группы – Колби, Роуз и Кейлин – забили пару кроликов и пришли на площадь с длинным противнем, на котором лежали кусочки хорошо прожаренного кроличьего мяса, приготовленного на костре в переработанном кукурузном масле. Две девушки – Мэри Джин и Ноэль – смешали очень крепкий пунш из сока от консервированных фруктов и жуткого домашнего самогона Бена. Спид и Мэттью за прошедшее время успели подружиться с молодыми парнями из церковной группы – Стивеном, Марком и Ризом, – и теперь все пятеро смолили травку на задворках ратуши.

Все чувствовали сладковатый запах марихуаны, который витал над площадью, но теперь этот запретный аромат не возмущал даже церковников. Уэйда Пилчера, бывшего офицера полиции из Джексонвилла, который сам провозгласил себя блюстителем порядка в церковной группе, это даже забавляло. В какой-то момент он обогнул здание ратуши, по старой памяти притворившись полицейским, чтобы попугать молодежь, и когда все парни принялись спешно прятать самодельные трубки из кукурузных початков, которые использовали, чтобы курить травку, он хохотнул, пожурил их за то, что они «не делятся со всеми», и попросил затянуться. В эту секунду веселье перешло на следующий уровень.

Около семи часов солнце начало клониться к горизонту, и мягкий закатный свет принес долгожданное облегчение после изматывающей жары. Импровизированная вечеринка уже была в разгаре. Население Вудбери, которое теперь насчитывало сорок три человека, словно решило выпустить пар и снять постоянное напряжение, мучившее всех и каждого во времена чумы, и устроить этот неожиданный праздник. Дети Дюпре вместе с полудюжиной других ребятишек Вудбери играли на улице в разрывные цепи, а Глория вытащила укулеле и принялась наигрывать народные мелодии. Вскоре к ней присоединился Дэвид с губной гармошкой, после чего рядом пристроился Риз с пластиковым ведром, по которому он стал негромко постукивать в такт музыке.

Все столпились вокруг них, когда в сиреневых сумерках раздались первые ноты гимна «О, благодать». Обладатель чистейшего голоса Гарольд Стаубэк вышел чуть вперед и запел. Ребятишки притихли, и мягкий вечерний свет вобрал в себя и подчеркнул красоту этого одинокого, печального голоса.

Когда Гарольд закончил песню, все зааплодировали, закричали и засвистели, а преподобный Иеремия Гарлиц поднялся со своего одеяла, подошел к воображаемой сцене и приобнял певца.

– Перед вами гордость Сводного баптистского хора Таллахасси, – провозгласил Иеремия, радостно обращаясь к зрителям. – Бывший голос радиостанции WHKX, великолепный Гарольд Стаубэк!

Толпа взорвалась ликованием, а Гарольд учтиво кивнул и помахал всем рукой.

– Спасибо, спасибо, – сказал он, когда овации стихли. Он протер носовым платком аккуратно постриженные усы и слегка поклонился Лилли, которая стояла возле соседнего дерева и чистила дикое яблоко перочинным ножом. Она во весь рот улыбнулась Гарольду. – А еще хочу сказать спасибо от всех нас – спасибо мисс Лилли Коул и добрым людям Вудбери, – его глаза наполнились слезами. – Мы знаем, что рано или поздно Господь приведет нас домой… но мы и мечтать не могли… что это место окажется столь прекрасным.

Лилли посмотрела на другую сторону площади – не совсем уловив слова Гарольда – и увидела вдалеке темный силуэт. На деревянной ограде возле пустыря сидел немолодой человек с блестящими, напомаженными волосами и проступающими на морщинистой шее крепкими жилами, одетый в серую от пыли майку-алкоголичку. Издалека сказать было сложно, но Лилли показалось, что он вздрогнул, услышав голос проповедника.

– Если вы позволите, – сказал Иеремия группе, похлопав Стаубэка по плечу, после чего тот сел на пенек рядом с остальными музыкантами, – я бы хотел сказать несколько слов, – он улыбнулся. – Мои люди вряд ли удивятся этому желанию, ведь они лучше остальных знают, что я могу разглагольствовать о чем угодно, от яркой радуги до Федеральной налоговой службы, – он сделал паузу, чтобы дать смеху улечься. Улыбка сошла с его губ. – Мне просто хочется сказать кое-что о цветах, – он посмотрел на Лилли и кивнул. – Может показаться, что в этом старом добром мире о цветах вспоминают лишь на первых свиданиях и в дни годовщин. Может, еще когда кому-нибудь приходится извиняться за свою глупость перед подругой. Или когда кто-нибудь решает украсить стол или всю комнату. Но практической ценности в них как будто бы нет… им не сравниться с едой, водой, крышей над головой, орудиями самообороны… ни с чем, что в последние пару лет стало связано с выживанием.

Он на некоторое время замолчал и обвел взглядом толпу, встречаясь глазами буквально с каждым из присутствующих, кроме Лилли, играя с тишиной на манер блестящего оратора, человека, рожденного для проповедей. Он улыбнулся спокойной, понимающей улыбкой.

– Но спросите меня – и я отвечу, что нам очень легко забыть о смысле даров Господних вроде музыки, братства, вкусной еды, добротной сигары или крепкого виски. И я говорю вам, что все это в некотором роде даже важнее, чем еда и вода, даже более необходимо нам, истинным детям Господним, чем кислород и солнечный свет… ведь в них и заключается секрет того, что значит быть живым.

На мгновение взглянув на одинокий силуэт, маячащий вдалеке, Лилли снова повернулась к Иеремии. Что-то в его словах, в его тоне трогало ее, привлекало ее внимание. Она видела слезы на глазах у проповедника.

– Мы здесь не для того, чтобы просто выживать, – сказал он, утирая глаза. – Иисус погиб за грехи наши не для того, чтобы мы просто существовали на свете. Истина в том, братья и сестры, что, если мы будем лишь выживать… мы заблудимся в этом мире. Если эти твари заставят нас забыть о простых дарах Господних – о смехе ребенка, об интересной книге, о вкусе пропитанного кленовым сиропом блинчика воскресным утром, – мы собьемся с пути и проиграем войну. Эти мертвецы уже порядком потрепали нас… потому что мы забыли о том, кто мы есть.

Он снова сделал паузу, вытащил из кармана носовой платок и протер лицо, которое блестело от пота и слез, струящихся по щекам.

Его голос слегка дрогнул, но он продолжил:

– Качели на берегу озера, потертый диван перед телевизором, прогулки за руку с любимыми… вы ведь все это помните. Мы все это помним, – он сделал паузу, и Лилли услышала, как многие сдерживают слезы – кто-то кашлянул, кто-то шмыгнул носом, – и ее глаза тоже обожгло. – Да, все это те цветы, которые хочет посадить Лилли Коул. Они никого не накормят, не залечат ран, не утолят жажды… но я уверяю вас, братья и сестры, эти цветы – как взлетная полоса, сияющая в ночи миллионом огней, – эти цветы станут нашим посланием Господу, которое он увидит с небес, – он помедлил, переводя дух и утирая слезы. Лилли не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть; от силы голоса проповедника у нее по коже бежали мурашки. – Эти цветы скажут Богу, и дьяволу, и всем остальным… что мы помним… мы до сих пор помним… и никогда не забудем… что значит быть человеком.

Пожилые мужчины и женщины не выстояли под натиском чувств, их плач раздался над площадью и взлетел в небеса, подхваченный теплым, пропитанным запахом хвои вечерним ветерком. Почти стемнело, пурпурный закат как будто подчеркнул слова проповедника. Тот опустил голову и тихо произнес:

– И еще кое-что, братья и сестры, – он сделал глубокий вдох. – Лилли великодушно попросила меня разделить с ней обязанности лидера Вудбери. – Пауза. Он поднял глаза. На лице у него блестели слезы. Его смирение было полным, безоговорочным, неприкрытым. – Если вы все дадите мне свое благословение… я сочту за честь встать у руля рядом вместе с этой доброй, милосердной и смелой женщиной, – он посмотрел на Лилли. – Спасибо, партнер.

По щеке у Лилли скатилась слеза, которую она тотчас смахнула, улыбнувшись.

Проповедник повернулся к импровизированной музыкальной группе.

– Вы знаете «Старый крест»?

Глория улыбнулась ему из-под своего фирменного козырька.

– Напойте пару тактов, и мы подхватим.

Высоким, чистым, на удивление нежным и прекрасным голосом Иеремия затянул ту самую песню, которую однажды тихо пел Боб Стуки над трупом маленькой девочки по имени Пенни. Те же слова теплой, приятной трелью срывались с губ красивого проповедника:

– «Старый крест обагрен, но не страшен мне он, в нем открылась нам Божья любовь: кровь Иисуса Христа пролилась со креста, чтоб меня искупить от грехов».

Вскоре многие из собравшихся на площади, в основном немолодые уже люди, стали подпевать. Все это очаровало Лилли, и она стояла в оцепенении, пока краем глаза не увидела, как силуэт вдали спустился с ограды, повернулся и, презрительно мотнув головой, пошел прочь, в непроглядную темноту.

– Стой! – Лилли поспешила следом за ним. – Боб, подожди!

За минуту она пересекла площадь, перебежала на другую сторону улицы и добралась до северо-восточного угла пустыря. Возле баррикады она наконец-то догнала Боба.

– Боб, постой! Послушай меня! – она схватила его за руку и заставила остановиться. – Что с тобой не так? В чем проблема?

Он повернулся к ней и нахмурился, свет далекого факела бликами лег на его морщинистое лицо.

– Партнеры? Ты что, совсем из ума выжила?

– Боб, да чем он тебе так не нравится? Он хороший человек, это всякому видно.

– Этот парень нас до добра не доведет, Лилли. А ты попалась ему на крючок, как глупая рыба!

Боб развернулся и поспешил отойти от нее, сжав кулаки.

– Боб, постой. Погоди! – Лилли пошла за ним, осторожно похлопала его по плечу. – Поговори со мной. Ну же! Ты сам на себя не похож – бродишь где-то в одиночестве и сходишь с ума. Ну же, Боб, это ведь я. В чем дело?

Старый медик несколько раз глубоко вдохнул, словно пытаясь успокоиться. В отдалении звучали голоса, старинный гимн летел над деревьями. Наконец Боб вздохнул и произнес:

– Пойдем куда-нибудь, где можно поговорить наедине.

 

Глава восемнадцатая

В квартире Боба Стуки на Догвуд-лейн, среди ящиков из-под персиков, полных пустых бутылок, за небрежно занавешенными окнами, Боб с громким стуком водрузил на стол толстую стопку пожелтевших от времени документов, и Лилли вздрогнула.

– Помнишь, с месяц назад я показал тебе небольшую библиотеку на Пекан-стрит? – сказал Боб, смотря на кипу газетных вырезок, ксерокопий и потрепанных журналов. – Настоящий пережиток прошлого. Десятичная классификация Дьюи, картотеки, микрофильмы… Помнишь, что такое микрофильмы?

– Боб, к чему это все? – Лилли стояла у двери, скрестив на груди руки. Она видела, что на самом верху стопки лежал старый номер журнала «Таллахасси» – видимо, это был мерзкий, желтый, полный сплетен журнальчик, в котором некогда обсасывалась вся жизнь столицы Флориды.

– Конечно, это не самая крупная библиотека в мире, – продолжил Боб, все так же смотря на стопку бумаг с любовью гордого отца, взирающего на долгожданного сына, – и все же… Никакой интернет не нужен, чтобы разыскать нужные вещи, – он взглянул на Лилли. – Зуб даю, у них там собраны все ежедневные газеты еще со времен Эйзенхауэра.

– Ты скажешь мне, к чему ты клонишь, или мне придется догадаться самой?

Вздохнув, Боб обошел обеденный стол, на котором была разложена внушительная коллекция документов.

– Скажу так: твой парень в жизни даром времени не терял и заработал себе определенную репутацию во Флориде и ее окрестностях, – Боб встретился с Лилли взглядом. – Да-да… Я изучил всю подноготную твоего драгоценного преподобного Иеремии Гарлица.

Лилли раздраженно вздохнула.

– Боб, что бы там ни было… уверена, все это уже быльем поросло. Если ты не заметил, мы больше не копаемся в послужных списках.

Боб шагал из стороны в сторону, словно вовсе не слыша ее.

– Судя по всему, он родился в семье военного, единственный ребенок, в детстве мотался из школы в школу.

– Боб…

– Насколько я могу судить, его папаша был самодовольным засранцем – он служил капелланом в армии, – и никому спуску не давал. Поговаривали, он избивал новобранцев металлической бейсбольной битой, которую называл Вифлеемской Дубинкой, – Боб искоса посмотрел на Лилли. – Мило, да?

– Боб, я не понимаю, как все это…

– Полагаю, юному Иеремии никогда и нигде не находилось места, он вечно был изгоем, чужаком, белой вороной. Его частенько колотили на детской площадке, но из-за этого он стал сильным, изворотливым. Он занялся боксом, а затем ему явились видения о конце света, и в восемнадцать лет он присоединился к духовенству и стал самым молодым в истории баптистским священником, которому удалось создать мощную церковь в штате Флорида, – Боб сделал паузу, чтобы подчеркнуть свои слова. – А потом его след теряется… в его биографии появляется огромная дыра.

Лилли взглянула на старого медика.

– Ты закончил?

– Нет, не закончил. В общем-то, я только начинаю, – он показал на стопку бумаг. – Судя по сведениям из газет, священники Вселенской церкви пятидесятников, что в Джексонвилле, дали ему под зад коленкой, лишили его сана и выдворили из Флориды. А знаешь почему?

– Нет, Боб… – вздохнула Лилли. – Я понятия не имею, почему его изгнали из Флориды.

– Вот забавно, и я тоже! – усталые, красноватые глаза Боба горели нетерпением и паранойей старого пьяницы. – Все это подверглось цензуре юристов или церкви. Но я гарантирую, все это как-то связано с тем, что они называют концом света… Армагеддоном. Судным днем, Лилли. Чертовым апокалипсисом.

– Боб, признаюсь честно… В данный момент у меня просто нет на это сил.

– Разве ты не понимаешь? Поэтому он и бродил по южным землям, не имея права говорить за церковь, когда случилось Обращение! – Боб вытер рот. Казалось, ему жизненно необходимо выпить. – В публичном доступе этого нет, но похоже, у него нашли что-то… что-то среди его вещей, может, дневник, фотографии, что-то преступное, какой-то скелет в шкафу… в общем, что-то.

– Что именно ты имеешь в виду? Думаешь, он чертов развратник? Совратитель малолетних?

– Нет… Точнее, не знаю… Может, дело в другом, – Боб сделал еще несколько шагов по комнате. – Просто я бы не стал ему особенно доверять, – сделав паузу, Боб посмотрел на Лилли. – Помнишь те здоровые брезентовые сумки? Одну нес он сам, а другую – тот парень, Стив.

Лилли пожала плечами.

– Наверное… Да, я их помню. И что? У них были тяжелые брезентовые сумки.

– Ты хоть раз их видела, после того как мы вернулись в город?

Лилли снова пожала плечами, пытаясь это припомнить.

– Пожалуй, нет. И что?

– Что в них? – Боб пронзил ее взглядом. – Неужели тебе ни капельки не любопытно?

Лилли сжала зубы и с шумом выдохнула через нос. Она, как никто, знала этого ворчливого медика; возможно, она знала его даже лучше его самого. За последние два года Лилли со стариной Бобом Стуки стали не разлей вода, они делились самыми потаенными, самыми личными тайнами, вместе переживали трагедии, вместе мечтали и вместе боялись. А еще она знала, что Боб – как и проповедник – вырос в нищей семье и все детство терпел издевательства глубоко религиозных родителей. Став взрослым, Боб возненавидел всех проповедников, и эта ненависть пропитала все его мысли. Вспомнив об этом, Лилли наконец произнесла:

– Боб, зная о твоих проблемах с религией, я закрою глаза на твою паранойю… но мне кажется, что тебе стоит вздохнуть поглубже, отступить и спустить все на тормозах. Ты не обязан любить этого парня. Черт, да тебе даже не обязательно с ним разговаривать! Я с ним разберусь. Но умоляю тебя, брось ты эту чертову охоту на ведьм.

Боб с секунду смотрел на нее.

– И ты даже не хочешь узнать, что в этих проклятых сумках?

Лилли вздохнула, подошла к нему, протянула руку и нежно коснулась его щеки.

– Я пойду обратно на вечеринку, – она грустно улыбнулась. – Я очень устала… Мне нужно расслабиться и включить автопилот. Советую и тебе сделать то же самое. Просто забудь об этом. Сосредоточься на будущем, на тоннелях, на проблемах с топливом.

Она потрепала его по щеке, развернулась и пошла к двери. Боб смотрел ей вслед. Прежде чем выйти, она помедлила на пороге, оглянулась и посмотрела на Боба.

– Забудь, Боб. Обещаю тебе… от этого тебе станет только лучше.

Лилли вышла из квартиры и закрыла за собой дверь. Глухой щелчок замка эхом отозвался в тишине.

В течение следующей недели сторонний наблюдатель, пожалуй, мог бы счесть, что город Вудбери в штате Джорджия – который когда-то называли «настоящим персиком в сердце штата», о чем писали на рекламных щитах и водонапорных башнях, – переживал крупнейшее возрождение со времени постройки отдельной ветки Норфолкской южной железной дороги, состоявшейся в 1896 году. Ходячие практически не беспокоили горожан и бродили далеко к западу от речки Элкинс, благодаря чему обитатели Вудбери смогли наконец продлить стену. Новые рабочие руки членов церковной группы позволили расширить границы баррикады на север по Каньон-роуд до самого Уайтхаус-Паркуэй, а затем и на восток, до Догвуд-лейн. В результате в безопасной зоне оказалась еще дюжина свободных домов и куча нетронутых магазинов. Прекрасной находкой стал небольшой магазин автозапчастей под вывеской «Машины и все такое» на Догвуд-лейн – люди Губернатора лишь бегло осмотрели его на предмет ценностей, но теперь он оказался золотой жилой удивительных сокровищ и полезных вещей.

Преподобный Иеремия Джеймс Гарлиц теперь сидел рядом с Лилли на всех встречах городского совета, благодаря чему эти встречи становились все более продуктивными. Совет разработал новые программы расширения фермерского хозяйства и стандартизации разведывательных вылазок, подготовил новый политический манифест города, составил список прав и обязанностей граждан, принял новые правила, установил комендантский час и рассмотрел все возможные технологии, которые могли способствовать переходу их общества на полное самообеспечение. Лилли с проповедником назначили ответственных за строительство коллектора для сбора дождевой воды, которую затем планировалось пускать на орошение земли и использовать в качестве питьевой, и за создание компостных ям для получения удобрений, а также велели горожанам приступить к поиску всей доступной им техники для использования альтернативных источников энергии на окрестных полях. К концу этой недели они нашли в соседнем округе еще не разграбленный сарай, полный новеньких солнечных батарей и небольших ветряных турбин.

Проповедник, похоже, с упоением взялся за новое дело. Он стал проводить регулярные межконфессиональные службы и осуществлять крещения. Старый баптист Келвин Дюпре никогда не проходил классический обряд омовения и спросил у проповедника, сможет ли он креститься первым из жителей Вудбери. Иеремия с радостью согласился окрестить его, и однажды вечером Лилли вместе с тремя детьми Дюпре с гордостью пришла посмотреть на это на берег речки Элкинс – туда же, где Мередит Дюпре так героически отдала свою жизнь. Они выбрали место под огромным древним пеканом. Гарольд Стаубэк запел христианский гимн, а преподобный Иеремия положил одну руку на спину Келвину и медленно, торжественно, спиной вперед опустил его в теплые, мутные воды. Смотря на это, Лилли с удивлением поняла, что у нее по щекам катятся слезы.

Никто не заметил легкого, но очень важного изменения в настроении всех людей из церковной группы. Неискушенному, непосвященному человеку могло показаться, что они просто принимали свой новый дом с огромной благодарностью и истинной радостью, но стоило присмотреться внимательнее – и их блаженные улыбки, их стеклянные, почти невидящие глаза начинали вызывать подозрение. В эти жестокие времена, когда смерть подстерегала любого за каждым углом, никто не был так счастлив без применения тяжелых лекарств. И все же члены Пятидесятнической церкви Бога – практически все до единого, – казалось, с каждым днем ликовали все сильнее. И ни один из их соседей – даже Боб Стуки – не подозревал, что приближается великое, эпохальное событие, способное перевернуть их жизни.

Большую часть этой недели Боб был слишком увлечен мыслью о гигантских брезентовых сумках – если, конечно, они вообще еще существовали на свете и не были выброшены в мусор или уничтожены подчистую, – чтобы заметить едва уловимые изменения в поведении церковников.

Практически каждую ночь Боб ждал, пока люди разойдутся по кроватям, а затем украдкой бродил по городу, заглядывая в окна, проверяя все навесы и запасные выходы и прочесывая кладовки под лестницами многоквартирных домов. Иеремия переезжал уже несколько раз: сначала ему выделили квартиру в бывшем доме Губернатора в конце Мейн-стрит, затем его перевели в один из домиков на Джонс-Милл-роуд и в конце концов – в кирпичное здание напротив дома Лилли. Вторая брезентовая сумка – которая предположительно находилась во владении прихожанина по имени Стивен – тоже исчезла. Боб однажды утром обыскал квартиру парня, пока тот трудился в рабочей бригаде, но остался ни с чем.

У Боба не было возможности проникнуть в покои проповедника – но он точно собирался сделать это, он обещал сам себе, что, когда наступит время, он проверит квартиру в доме напротив Лилли на любые признаки загадочных сумок.

А пока Боб вернулся в тоннель, где целыми днями укреплял стены и превращал мрачные проходы в места, пригодные для жизни. Он привлек к работе Дэвида и Барбару – единственных, кроме Лилли, жителей города, которым он безоговорочно доверял, – и начал экспериментировать с солнечными батареями и генераторами, чтобы получить электрическую энергию, а с ней и освещение и вентиляцию для тоннелей. Ему удалось осветить примерно четверть мили главного коридора: для этого он установил полдюжины солнечных батарей на деревьях вдоль него, использовал множество аккумуляторов и кабелей, вырванных из брошенных машин, и разместил на поверхности три огромных генератора, которые он защитил от дождя и приспособил для функционирования на биодизеле. Боб состряпал собственную, домашнюю версию топлива, смешав старый кулинарный жир, немного бензина, метанол из антифриза «Хит» (найденного в магазине автозапчастей) и несколько галлонов средства для очистки труб «Дрейно» (в состав которого входил гидроксид натрия). К концу недели около пятисот футов тоннеля превратились в чистое, хорошо освещенное и проветренное место, где можно было спрятаться от всего мира.

Поздним вечером в пятницу Боб один бродил по тоннелям, исследуя дальние горизонты основного коридора – и отмечая на карте те точки, где его пересекала городская канализация, – как вдруг он услышал шум. Приглушенные голоса тихим эхом отдавались в темноте и доносились откуда-то сверху; казалось, они звучали совсем рядом. Боб нашел ответвление от главного коридора и пошел на звук по параллельному тоннелю, который, по его расчетам, должен был проходить под лесом к востоку от города, прямо возле болотистой речки, где крестили Келвина Дюпре.

Он остановился в темноте. Голоса теперь были прекрасно слышны, они раздавались прямо над головой. Боб узнал бархатный баритон проповедника, и по его шее побежали мурашки.

– Я лишь говорю, что в урочный час здесь не должно остаться никого.

В гробовой тишине подземелья ясный голос Иеремии звучал так, словно проповедник говорил, стоя на дне колодца.

Второй голос – более молодой, более тонкий, более пронзительный – как будто принадлежал механической игрушке:

– Я просто хочу уточнить – вы действительно собираетесь забрать с нами всех этих неверующих?

Боб тотчас узнал и этот голос – он принадлежал молодому парню, который пешком пришел в Вудбери из окрестных лесов, парню по имени Риз. Бобу стало не по себе. Он похолодел. Голова у него закружилась, во рту пересохло, как в пепельнице, когда он услышал ответ проповедника.

– Мы обязаны этим людям, брат, мы обязаны забрать их домой вместе с нами. Они дети Господни, как и мы сами, и они не меньше нашего заслуживают возможность прикоснуться к подолу Его одеяния. Их души чисты.

По носу Боба скатилась одинокая капля пота.

Голос, который Боб счел принадлежащим Ризу, провозгласил:

– Хвала Господу и хвала вам, брат. Нет предела вашему великодушию.

Последовала пауза, и Бобу показалось, словно он падает, словно утрамбованный пол тоннеля уходит у него из-под ног и медик проваливается прямо к центру земли.

– Но что, если они воспротивятся?

– Да, некоторые возмутятся. В этом нет сомнения. Они не захотят уходить, они не увидят в этом триумфа, но мы справимся с этим. Мы все им объясним. А если мы сможем все им объяснить…

– То что? Что мы сделаем тогда? Как мы уведем всех их домой?

– Нам придется быть очень осторожными, брат Риз. И действовать быстро. Нужно вернуться домой, прежде чем кто-то собьется с пути, прежде чем кто-то попытается нам помешать.

– Как скажете, брат И.

– Это хорошие люди, Риз, приятные люди, Божьи люди. Я сделаю все возможное, чтобы убедить их, и Господь не позволит никому помешать нам отправиться домой. Если они попытаются нас остановить, мы просто обойдем их, перешагнем, оттолкнем в сторону. Или пройдем по их головам. Чего бы нам это ни стоило.

– Аминь.

– Аллилуйя. Мы идем домой, брат Риз. Наконец-то. Наконец-то. И теперь никто не встанет у нас на пути.

– Точно так. Аминь. Аминь.

– Что ж, решено. Мы уйдем завтра вечером. Взгляни на меня, Риз. Завтра вечером. Через двадцать четыре часа… мы приведем домой всех этих добрых людей.

– Аминь.

 

Глава девятнадцатая

Позже предрассветная темнота, как завеса, окутала город туманом прохладной тишины. По сумрачным улочкам шагала одинокая фигура, похожая на одинокую кровяную клетку, ищущую поврежденный орган.

Боб Стуки скользнул в проход между двумя зданиями на Пекан-стрит и пошел по нему, включив фонарик. Эту часть города он знал как свои пять пальцев. Бывало, он прятался здесь, прямо здесь, оставаясь наедине с бутылкой бурбона и дурными воспоминаниями и в конце концов падая прямо на бетонную мостовую под этим пожарным выходом. Теперь он быстро миновал это место.

Квартира преподобного находилась на первом этаже коричневого кирпичного здания в конце Мейн-стрит, прямо напротив дома Лилли. Боб подошел к нему из переулка, тихо пересек внутренний двор и остановился возле задней двери. Он знал, что проповедника нет дома, что он встречается со старейшинами в лесу, обсуждая планы и заручаясь поддержкой всех и каждого. Боб понимал, что времени у него мало – Иеремия мог вернуться с минуты на минуту, – поэтому он быстро вскрыл дверь слесарным молотком.

Войдя внутрь, он сразу приступил к делу. Луч фонарика скользил по темной, заставленной мебелью комнате. Сердце Боба громко билось в груди. Он осмотрел шкафы и полки, заглянул под диван и наконец нашел печально знаменитую брезентовую сумку под громадной металлической кроватью, установленной в спальне.

Задержав дыхание, он собрался с силами и вытащил тяжелую сумку.

На втором этаже ратуши, в маленькой, пропахшей детским потом комнате, где было темно, как в пещере, на скомканных влажных простынях во сне метался пятилетний мальчик по имени Лукас Дюпре. Его брат Томми крепко спал на раскладушке в другом конце комнаты, а сестра сопела на тахте в уголке. Лукасу снилось, что он прячется за бабушкиными розовыми кустами на заднем дворе ее дома в Бирмингеме, в штате Алабама. Все было как наяву. Он чувствовал кисловатый запах удобрений и собачьего дерьма и ощущал, как старые сосновые иголки кололи ему ладошки и колени, пока он полз на четвереньках в темноте и искал маму. Он знал, что они играли в прятки, хоть и не помнил, как началась эта игра.

Все сны похожи. Во снах ты просто что-то знаешь. Вот и Лукас знал, что его мама мертва, но все равно хочет играть, поэтому он полз к просвету в кустах и видел маму, которая сидела спиной к нему на траве возле бельевой веревки. Сухим, безжизненным голосом она сосчитала до десяти – «семь, восемь, девять, десять» – и повернулась.

Ее зубы были черными, глаза – красными, как коричные глаза пряничного человечка, кожа – грубой и серой, как старое тесто. Лукас закричал, но с его губ не сорвалось ни звука. Он застыл на месте, смотря, как к нему приближается восставшая из мертвых мама. Она опустилась на колени. Лукасу показалось, что она хочет его съесть.

Затем она наклонилась и зашептала что-то. Лукас услышал ее слова, которые журчали ручейком возле его уха, – и понял, что это очень важное сообщение.

Стоя на коленях возле старой металлической кровати в спальне проповедника, Боб расстегнул молнию на огромной брезентовой сумке и увидел множество бутылочек. Там было свалено не меньше дюжины лабораторных флаконов, запечатанных пластиковыми крышками и помеченных аптечными ярлыками.

Боб похлопал себя по карманам в поисках очков. Он нашел их в нагрудном кармане джинсовой рубашки и надел на нос. Наклонившись к сумке, он посветил фонариком на один из ярлыков. На нем значилось: «ХЛОРАЛГИДРАТ – 1000 МЛ – ОПАСНОЕ ВЕЩЕСТВО – БЕРЕЧЬ ОТ ДЕТЕЙ». Пульс Боба участился.

Емкость остальных флаконов составляла от пятидесяти до ста миллилитров. На их ярлыках было написано: «ЦИАНИСТЫЙ ВОДОРОД – ОПАСНОЕ ВЕЩЕСТВО – СИЛЬНОДЕЙСТВУЮЩИЙ ЯД».

Боб выпрямился, с его губ сорвался тихий вздох. Он едва обратил внимание на остальное содержимое сумки – завернутые в вощеную бумагу брикеты взрывчатки С-4, смотанный в маленькие катушки детонационный шнур, аккуратно, как столовое серебро в ящике, упакованные динамитные шашки.

Он не мог отвести взгляд от стеклянных флаконов с убийственно прозрачными жидкостями. Боб когда-то служил санитаром, он обладал приличными знаниями в базовой химии и фармакологии. Он знал, что хлоралгидрат относится к сильнейшим барбитуратам, и прекрасно понимал, какой ужасный эффект дает цианид.

Не в силах пошевелиться, Боб отчаянно пытался вдохнуть. Теперь он в точности понимал, куда именно завтра вечером заведет всех и каждого секта самоубийц под предводительством славного проповедника.

– Ты не должен спать, Люк, – тревожный шепот мертвой женщины щекотал ухо парнишки. – Иначе тебя постигнет моя участь.

Во сне Лукас ударил себя по лицу и изо всех сил попытался проснуться. Этот сон ему ни капельки не нравился. Ему ужасно хотелось проснуться. Сейчас же. Просыпайся, просыпайся, просыпайся, просыпайся… ПРОСЫПАЙСЯ!

Его мертвая мама только смеялась… смеялась и смеялась. У Люка перехватило дыхание.

Может, и он тоже мертв, как его мама? Может, они все уже мертвы… брат и сестра, отец, все-все… обречены на вечный сон.

 

Глава двадцатая

С тех пор, когда он еще носил на крупных ногах высокие кеды «Ред Болл Джет» и не снимал брекетов, надеясь исправить неправильный прикус, Иеремия Джеймс Гарлиц был просто одержим желанием порадовать своего старика. Даже после его смерти в 1993 году – папочка умер мгновенно, от разрыва аневризмы головного мозга, сидя в огромном кресле и смотря игру «Брэйвз», – Иеремия всегда мечтал, чтобы мастер-сержант Дэниэл Гарлиц мог гордиться своим единственным сыном. Не проходило ни дня – буквально ни часа! – чтобы перед внутренним взором Иеремии не мелькнуло воспоминания о старике. Проповедник снова и снова вспоминал тот раз, когда отец заставил его читать наизусть Библию, стоя на коленях на битом стекле в гараже их старого викторианского дома в Ричмонде. Или когда Громила Дэн Гарлиц запер его в подвале их дома в Уилмингтоне, дав ему лишь Библию и не позволив надеть ничего, кроме нижнего белья, и не выпускал мальчишку до тех пор, пока он не обгадился и не поднял такой шум, что мать услышала его крики и вызволила его. Теперь Иеремия обращался к этим воспоминаниям, чувствуя странное, болезненное, навязчивое желание прокручивать их в голове снова и снова – как человек, срывающий коросту с раны. Эти воспоминания заряжали его энергией, пронизывали его электрическим током и давали ему надежду, что в конце концов настанет тот день, когда он даст сержанту Дэну повод для гордости.

И вот этот день настал – день избавления, день спасения – милостью Божьей.

Проповедник понимал это, сидя в предрассветный час среди обгорелых руин железнодорожного депо в юго-западной части Вудбери. Он чувствовал себя тренером накануне важной игры, предводителем Бригады Иисуса, и говорил тихо, украдкой, как будто не хотел, чтобы его услышал какой-нибудь нерадивый житель города, поднявшийся в столь ранний час по непонятным причинам.

– Не забудьте, что ритуал состоит из двух этапов, – сказал он, рисуя палочкой на земляном полу. Он вывел большой круг и подписал его «Вудбери», затем нарисовал стрелки, указывающие внутрь с четырех сторон окрестных полей. Потом он поставил крест в центре города и подписал его «Арена». – Первый этап – причащение, – он улыбнулся и окинул мужчин взглядом гордого отца, который смотрит на блудных сыновей. – На закате мы вынесем на площадь кровь и плоть Христа. Аминь.

Пятеро собравшихся вокруг него мужчин – Риз, Марк, Стивен, Энтони и Уэйд – слушали его с огромным вниманием, как взволнованные десантники перед прыжком, их влажные от пота лица светились от радости и от напряжения.

– Вторым этапом, само собой, станет призыв, – проповедник кивнул на коренастого полицейского в отставке, который стоял на коленях рядом с ним. – Это по твоей части, Уэйд.

Бывший патрульный из полицейского департамента Джексонвилла улыбнулся, проникнувшись духом встречи. Величайшая жертва, решительнейший из поступков – быть разорванными теми самыми тварями, которые принесли с собой апокалипсис, – должна была стать высочайшим моментом в истории Пятидесятнической церкви Бога.

– Стена проблемы не составит, – заверил проповедника Уэйд. – Я только переживаю из-за положения стада.

Иеремия кивнул.

– Ты боишься, что их будет слишком мало.

Коп тоже кивнул.

Улыбка Иеремии стала шире и ярче.

– Господь приведет нам целую толпу… как он привел гору к Магомету.

Некоторые ответили «аминь» или «слава Ему» и ликующе переглянулись.

Иеремия почувствовал, как слезы увлажнили его глаза. Все они долгие годы ждали этого великого и удивительного момента. Несколько раз они подбирались совсем близко к нему, но местная церковная администрация или законы штата Флорида все время мешали им. Теперь ничто не могло их остановить. Сам Бог вымостил дорогу к их триумфу.

Единственным, кто не улыбался, был Гарольд Стаубэк. Опрятно одетый в старый свитер для гольфа и рваные брюки цвета хаки, он стоял в другом конце депо возле стопки шпал, засунув руки в карманы, тревожно покусывая губу и задумчиво пиная пыль у себя под ногами.

– Мне жаль, что нам приходится скрываться от этих людей, – он поднял глаза. – Я их очень полюбил.

Иеремия поднялся на ноги и подошел к Гарольду.

– Брат, я слышу тебя, – он положил руку ему на плечо. – И чувствую то же самое. Видит Бог, мне тоже не хочется этих тайн, – Иеремия обнял Гарольда. Тот шмыгнул носом и обнял его в ответ. Иеремия тихо сказал на ухо Гарольду: – Я много молился об этом и много думал, но другого выхода не нашел, – он отстранился, не убирая рук с плеч чернокожего хориста. – Ты хороший человек, Гарольд. Твое место в раю, а не в этом жутком аду на земле, – проповедник сделал паузу и немного подумал. – Знаешь этого парня, Келвина? Доброго христианина с детьми? – заметив, как Гарольд кивнул, он прикусил губу. – Может, поговоришь с ним утром с глазу на глаз, предложишь ему эту идею, посмотришь на его реакцию?

Гарольд потер подбородок, взвешивая предложение.

– А что, если он расскажет остальным? Если взбунтуется против нас?

– Я бы не стал об этом переживать. Что-то мне подсказывает, что такого не произойдет, – Иеремия повернулся к остальным и улыбнулся своей сверкающей улыбкой. – Подумайте об этом. Мы оказываем этим людям одолжение – такое случается лишь раз в жизни, – верующие христиане все поймут, – все опустили головы, почтительно кивая. Иеремия утер слезы, выступившие на глазах. – Завтра в это же время мы уже будем в раю, – он сквозь слезы посмотрел на паству. – И не будет больше живых трупов. Не будет стен. Не будет печали, – он неестественно усмехнулся. – Не будет больше порошкового молока.

Тем утром солнце встало ровно в пять часов тридцать две минуты – такое время показывали старые, видавшие виды карманные часы, которые Боб всегда таскал с собой еще с тех времен, когда он водил армейскую карету «Скорой помощи» по Восьмому шоссе, протянувшемуся от Багдада до Кувейта. Хоть металл и потускнел, часы все еще хранили следы былой красоты: на крышке были выгравированы номер части Боба и его инициалы, посеревшее за годы кольцо не потеряло изящества – мама Боба обязательно назвала бы эти часы на старинный манер часами-луковицей. Теперь Боб держал их под рукой, сидя на крыше магазина «Корма и семена Дефореста» в конце Пекан-стрит.

Ветер трепал редеющие, напомаженные, темные с проседью волосы Боба и бросал их ему в глаза, пока он осматривал окрестности. Одинокому солдату было не найти лучшего места для наблюдения за городом, который вот-вот должен был очнуться ото сна: Боба прикрывали толстые, черные от копоти трубы, в то время как он прекрасно видел Мейн-стрит и сеть узких боковых улочек, деливших Вудбери на небольшие квадраты. В полутора кварталах к западу стоял коричневый кирпичный дом проповедника, у Боба как на ладони были площадь, ратуша, дом Лилли, далекие углы баррикады, леса за стеной и большая часть остальных ориентиров. Боб понимал, что только он может положить конец этому безумию. Но еще он понимал, что нужно действовать осторожно. Один неверный шаг – и никто ему не поверит. Ему нужно было все равно что перепрограммировать коренных жителей города – включая Лилли, – которые попали под влияние этого жулика, выдающего себя за посланца Божьего.

Боб проверил револьвер триста пятьдесят седьмого калибра, который лежал на покрытой рубероидом крыше рядом с флягой. Он уже несколько лет пользовался исключительно «магнумом», стреляя из него хоть в енотов, хоть в ходячих мертвецов. Револьвер ни разу его не подводил, несмотря на то что вмещал всего семь патронов – шесть в барабане и один в стволе, – и был не слишком удобен в обращении, когда требовалось действовать быстро. И все же у него был плавный спусковой механизм простого действия и классный лазерный прицел двукратного приближения, а потому револьвер обладал высокой поражающей способностью и стрельба из него всегда напоминала Бобу, каково сидеть за рулем «Бьюика Роудмастера» с восьмицилиндровым двигателем, чувствовать скрытые под капотом двести с лишним лошадиных сил и гнать по прямому шоссе, оставляя мелкие тачки далеко позади.

Благослови Господь «Дженерал Моторс», благослови Господь Клинта Иствуда, благослови Господь господ Смита и Вессона: с калибром 357 шутки плохи.

Боб проверил барабан, который провернулся с глухим щелчком, и глотнул родниковой воды из фляги. Нечистая, с металлическим привкусом, она все же была прохладной и жидкой и со своей задачей справлялась. Пару месяцев назад Боб нашел в разграбленном «Уолмарте» несколько новых пачек батончиков мюсли и с тех пор питался только ими. Вытащив один из кармана, он разорвал обертку. Безвкусный, сухой, старый, на изысканный завтрак он не тянул – и тем более был последним, – но Боба это не волновало. Он чувствовал себя игроком, идущим ва-банк.

Как говаривал командир его взвода накануне очередной передислокации: «Двум смертям не бывать».

Прошел час, в городе было все так же тихо, ноги Боба начали затекать, как вдруг у кромки леса за северо-восточными воротами появился человек. Приставив к глазу прицел с двукратным увеличением, Боб выглянул из-за трубы и проследил за мужчиной, который вошел в безопасную зону, повернул на юг и быстро пошел по пустынному тротуару к площади. Боб узнал единственного чернокожего жителя города – опрятного хориста Гарольда Стаубэка, – когда тот поднялся по ступеням ратуши и постучал в парадную дверь.

Через минуту на пороге появился сонный Келвин Дюпре. Одетый в трикотажные штаны, он зевнул и почесал задницу. Мужчины перекинулись парой слов, и в конце концов Келвин пригласил Стаубэка внутрь. Дверь хлопнула, звук эхом разлетелся над городскими крышами.

Боб взглянул на карманные часы. Было почти семь, и до него уже начинали доноситься голоса, по большей части приглушенные, из-за стен и окон, – люди потягивались, вылезали из постелей и начинали новый день. В отсутствие газет, телевидения, радио, интернета, ресторанов, баров, ночных клубов, театров и любых других современных развлечений, которые не давали людям сна, суточные биоритмы начали сдвигаться. Люди стали раньше ложиться спать и раньше просыпаться по утрам. Или же все это объяснялось обычной эволюционной адаптацией к новым условиям – в конце концов, темнота таила в себе больше опасностей. Ночью лучше было сидеть дома, держа дробовик под рукой.

Наконец Боб увидел человека часа – зубастого проповедника с квадратным подбородком, ослепительного в своем анахроничном шерстяном костюме при галстуке, – который вывернул из-за своего кирпичного дома. Он неторопливо прошелся по улице и встретился с тремя другими членами секты самоубийц в пыльном переулке. Боб узнал тощего парнишку, Риза, который в свое время в одиночку пришел в Вудбери, а затем и двух других приспешников проповедника, Уэйда и Стивена. Боб знал, что Уэйд – полицейский в отставке, а Стивен – юный хорист из города Панама-Сити-Бич во Флориде, и этим ограничивалось его знакомство с этими людьми.

Боб избегал их, как заяц избегает гончих.

Четверо мужчин пошли по направлению к гоночному треку, по пути приветствуя остальных горожан и церковников, которые выходили на улицу с лопатами, совками и пакетиками семян в руках. По дороге к арене группа все росла, а проповедник смеялся, похлопывал каждого по плечу и желал всем доброго утра – истинный рубаха-парень, истинный политик. Боб решил, что, если бы на руках у кого-нибудь из жителей Вудбери вдруг оказался младенец, Иеремия бы непременно его поцеловал.

Боба чуть не стошнило к тому моменту, когда обитатели города вместе с проповедником вошли на арену. В животе было неспокойно, но не только от тошноты. Вернулось нервное напряжение. Боб понял – сейчас или никогда – и вдруг отчаянно захотел выпить. Он сглотнул кисловатую слюну и отогнал от себя эти мысли. Он больше не пил. Может, он и был пьяницей, но не пил. Он понимал, что так надо.

Он собрал вещи и взялся за ржавые железные перила пожарной лестницы. Ветер бился о ступеньки, пока Боб быстро спускался на землю. Он не видел ничего вокруг себя и чувствовал, как колотится сердце. Достигнув последней ступеньки, он спрыгнул на тротуар.

Затем он развернулся и быстро пошел по переулку, направляясь к дому Лилли.

Когда в тихой квартире раздался настойчивый стук, Лилли снился кошмарный сон. Она бродила по огромному складу размером с самолетный ангар, на полу которого, подобно стопкам досок, были сложены трупы. Ей приходилось переступать через тела, чтобы добраться до выхода, но выход все время ускользал от нее, исчезал у нее из-под носа, и вскоре она поняла, что выхода нет, что человеческие останки на полу – это тела знакомых ей людей, которые либо погибли у нее на глазах, либо исчезли без следа. Она видела своего отца Эверетта, видела Джоша, Остина, Меган, доктора Стивенса, Элис, своего дядюшку Джо и тетушку Эдит… как вдруг раздался громкий стук, и Лилли подумала – во сне, – что в дверь такого жуткого места может стучать только ненормальный. Какой идиот решит прийти сюда по доброй воле? Стук продолжался, пока сон не стал рассыпаться под весом этого звука, как карточный домик среди торнадо.

Лилли резко села на кровати. Яркие лучи летнего солнца пробивались сквозь щель в ее занавесках. Лилли отогнала от себя отголоски кошмара и посмотрела на часы: 7:13. Стук становился все громче и чаще. Кто-то явно очень, очень хотел ее видеть.

Спешно натянув драные джинсы и поношенную футболку с логотипом группы Wilco, она побежала к двери, на ходу собирая волосы в пучок.

– Нужно поговорить, – сказал Боб Стуки, как только она сняла цепочку и распахнула дверь.

Боб перевел ее на другую сторону улицы, обогнул вместе с ней коричневый кирпичный дом и оказался возле задней двери. Неохотно заходя вслед за ним в душный сумрак квартиры, Лилли раздраженно фыркала и кряхтела, качала головой и то и дело оглядывалась, чтобы удостовериться, что за ними никто не наблюдает. Боб уверял ее, что все жители города работают в садах на гоночном треке и попивают свой утренний кофе и что они здесь совершенно одни, но Лилли все же не была в этом уверена. Любой мог увидеть, как они проникли в квартиру проповедника.

Поэтому Боб быстро прошел по коридору, мимо небольшой кухни со старым холодильником и вонючим сливом, через гостиную, где почти до потолка тянулись стопки ящиков и старых газет, и наконец оказался в спальне, пропахшей лекарствами и затхлостью с нотками сигаретного дыма и кулинарного жира. У этого кирпичного дома была богатая история – до эпидемии он принадлежал дряхлому старику, а затем перешел во владение приспешников Губернатора.

– Я знал, что с ним что-то нечисто, – сказал Боб, опускаясь на ослабленные артритом колени, – но и подумать не мог, что он настолько ненормальный. Тебе лучше присесть.

– Боб, без этого никак не обойтись? – спросила Лилли, стоявшая над ним, уперев руки в бока, и хмуро наблюдая за его действиями.

– Погоди секунду.

Крякнув, Боб вытащил из-под кровати громадную брезентовую сумку. Раздался тихий звон стекла и треск ковровых нитей под тяжелой ношей. Боб выпрямился, расстегнул молнию, вытащил один из пузырьков и показал его Лилли.

– Тут куча этого дерьма, – сказал он. – Не стесняйся, посмотри внимательнее… Только не пролей.

– Что это за хрень? – Лилли взяла пузырек в руки и прочитала ярлык. – Цианистый водород?

– Обычно эта дрянь бывает в форме газа, – объяснил Боб, поднимаясь на ноги, вытаскивая носовой платок и протирая шею. – Но бывает и жидкость, и кристаллы. Пахнет миндалем. Хорошо сочетается с колой.

– Боб, ты ведь не знаешь…

– Лилли, включи мозги! – вскричал Боб так резко, что Лилли вздрогнула. Нужно было быстро прочистить ей голову, времени было в обрез, тем более Боб подозревал, что за ними кто-то подглядывает. Он впился в Лилли глазами. – Джонстаун, Джим Джонс – слышала когда-нибудь?

– Боб, полегче…

– Еще в девяносто третьем я видел, как Саддам Хусейн кормил этим дерьмом курдов на севере Ирака. Оно за несколько секунд блокирует выделение кислорода клетками организма, человек отбрасывает кони за минуту. Хреновая смерть. Уж поверь. Ты давишься тканями собственного горла.

– Боб, хватит! – Лилли опустила пузырек на пол и сжала голову обеими руками, как будто она в любой момент грозила взорваться. Закрыв глаза, она опустила ее. – Хватит… просто остановись.

– Лилли, послушай меня. – Боб подошел к ней и легко тронул ее за плечи. – Я знаю, ты хочешь, чтобы всем было хорошо. Ты классная девчонка. Ты не хотела быть политиком, не хотела становиться героем. Но у тебя нет выбора.

– П-прекрати… – с трудом выдавила она, и Боб едва сумел ее расслышать. – П-прошу тебя, п-прекрати…

– Лилли, посмотри на меня, – он слегка встряхнул ее. – Менее чем через двенадцать часов эти психи собираются устроить массовое самоубийство. – Он снова встряхнул Лилли. – Посмотри на меня, малышка Лилли! Я понятия не имею, зачем нужны все эти припасы, но голову даю на отсечение – уж точно не чтобы отпраздновать День независимости! Мне нужно, чтобы ты разозлилась, чтобы составила план! Ты меня слышишь? Ты понимаешь?

Она сжалась в его объятиях, чувствуя, как эмоции и усталость вырываются из нее потоками слез, соплей и отчаяния. Она все рыдала и рыдала, и сила ее плача – сила резких тоскливых конвульсий, в которых билось ее тело, – совсем сбила Боба с толку, стала такой тревожной и неожиданной, что он даже не услышал, как человек, который все это время наблюдал за ними и ловил каждое их слово, тихо вошел в заднюю дверь кирпичного дома, держа в руке заранее снятый с предохранителя девятимиллиметровый пистолет, готовый выстрелить в любую секунду.

 

Глава двадцать первая

Уткнувшись лицом в складки прокуренной, заношенной фланелевой рубашки Боба, Лилли самозабвенно всхлипывала. Она никогда в жизни так не рыдала. Ни на похоронах отца, ни после потери Джоша в прошлом году, ни после героической жертвы Остина при осаде тюрьмы несколько месяцев назад. Она содрогалась, и причитала, и пыталась вдохнуть, но боль набегала на нее волнами – такая странная, такая неясная, что Лилли не могла даже определить ее источник, – подобно дрожи, сотрясающей ее кости. Может, она плакала по разбитым вдребезги мечтам? Или оплакивала нормальную жизнь, которую ей уже не суждено вести в этом нелепом мире? В ушах у нее давно звучали старые гимны, которые пел Гарольд Стаубэк тем вечером, когда они восславляли святость жизни и будущее Вудбери на городской площади, но теперь на их место пришла зловещая барабанная дробь похоронной процессии, в которой тонули и чистый голос певца, и все надежды, и все добрые дела, растворявшиеся в громком стуке шагов, в гуле треснутого гонга, в звоне похоронного колокола.

– Милая? – произнес Боб ей в ухо. – Я знаю, это нелегко. Я знаю, тебе больно… Но тебе нужно взять себя в руки ради детей.

Лилли испустила болезненный, прерывистый вздох и прислушалась к его словам.

– Малышка Лилли, тебе нужно собраться с силами. Одному мне не вытянуть. Я могу привлечь Спида и Мэттью, может, даже Дэвида и Барбару, и Глорию, наверное, но без тебя, девочка, мне не обойтись.

Лилли кивнула. Ее лицо опухло от рыданий. Она несколько раз вздохнула и сквозь пелену слез посмотрела на Боба.

– Хорошо… я… хорошо.

Снова вынув носовой платок, Боб промокнул ей глаза.

– Я слышал их в лесу, все назначено на сегодняшний вечер, пленных они не берут.

Кивнув, Лилли вытерла лицо.

– Поняла. Прости, мне очень жаль. Мне нужно подумать.

– Они скоро придут за этим добром. – Боб взглянул на Лилли. – С тобой все в порядке?

Лилли снова кивнула.

– Да, все хорошо, – солгала она. Голова кружилась. Она еще раз протерла глаза. – Мне просто нужно подумать.

Она осторожно отстранилась от Боба и принялась из стороны в сторону ходить по комнате, то и дело бросая встревоженный взгляд на брезентовую сумку и ее содержимое.

– Думай… думай… – она вытерла рот. – Как это случилось? Как такое вообще происходит?

Боб пожал плечами.

– Это ж чертовы святоши, откуда нам знать, что у них в голове?

– Но зачем забирать нас с собой? – в голове у Лилли пульсировало, казалось, от боли она вот-вот расколется надвое. – Почему бы просто не погибнуть самим? Чем мы им не угодили?

Боб взглянул на нее.

– По-моему, им это не кажется столь ужасным.

– Это массовое убийство.

– Спора нет. Ты ломишься в открытую дверь, малышка Лилли.

– Но зачем? – она теребила растрепавшиеся пряди, которые выбились из наспех собранного хвоста. – Почему сейчас? Здесь? Почему именно сегодня?

Боб вздохнул.

– Черт, да кто знает, что за муха кусает всех этих чокнутых? Может, сейчас летнее солнцестояние? Или какая-нибудь хренова десятая годовщина черт знает чего?

Лилли ощущала, как внутри ее, словно из-под огнива, вылетают искры гнева.

– Я хочу понять, почему именно сейчас – сегодня, – ведь мир уже давным-давно такой? Почему бы не прекратить свои страдания еще в момент Обращения?

Боб снова пожал плечами.

– Как я уже сказал, об этом нужно спросить у самого проповедника.

Лилли обвела спальню взглядом и увидела потускневшее посеребренное распятие, лежащее на заваленной всяким хламом тумбочке. Она подошла к нему, с секунду посмотрела на него и вдруг, одним резким взмахом руки, столкнула и крест, и все остальные вещи на пол. От внезапности этого жеста Боб подпрыгнул на месте. Лицо Лилли помрачнело.

– И это христиане? ДОЛБАНЫЕ ЛИЦЕМЕРЫ!

Не сводя с нее глаз, Боб сделал шаг назад и запустил руку в карман в поисках самокрутки. В последнее время он редко курил из-за истощения запасов папиросной бумаги, но теперь запалил одну из последних сигарет зажигалкой «Зиппо» и кивнул.

– С этим не поспоришь, малышка Лилли, – он затянулся. – Выпусти пар.

– Да они просто хреновы лжецы! – Она пинком опрокинула стул. – Чертовы жулики!

– Аминь, сестра. – Боб курил и смотрел на нее с болезненным удовлетворением. – Я тебя услышал.

– ЛЖЕЦЫ! – Одним сильным толчком она перевернула стол. На пол посыпалось содержимое ящиков, ножки хрустнули и сломались. – ГРЕБАНЫЕ ЛЖЕЦЫ!

Время от времени затягиваясь, Боб ждал, пока Лилли успокоится, а она стояла посреди комнаты, сжав кулаки. Ее грудь мерно поднималась и опадала. Мысли расплывались. Она не могла выхватить ни одну из них из общего потока. Она никогда не хотела быть лидером, никогда не стремилась прибрать к рукам бразды правления этим городом, никогда не желала ничего, кроме нормальной жизни, мужа, дома, детей и, может, немножечко счастья. А теперь это? Она рисковала своей задницей ради этих лживых лицемеров – ради преподобного Иеремии и его паствы, – она поставила свою жизнь и жизнь своих людей на карту, а теперь их хотели просто стереть с лица земли? Без борьбы? Без битвы? Неужели они должны были просто погаснуть, как церковные свечи, которые задувают после службы?

Лилли вдруг замерла. Ее глаза горели. Желудок, казалось, завязался узлом. Внутри ее зарождалась единственная, жгучая необходимость – страшное чувство, которое еще ни разу не охватывало ее в этом чумном мире, – жажда мщения. Наконец Лилли тихо, спокойно, без эмоций произнесла:

– Боб, нам нужно зарубить все это дерьмо на корню.

Боб хотел было ответить, но его перебили.

– Мне жаль, – сказал третий голос.

Лилли и Боб взглянули в дальний угол комнаты.

На пороге стоял Келвин Дюпре. Обеими руками он держал «глок», направленный на них; его лицо подергивалось от напряжения.

– Мне очень жаль, Лилли, – дрожащим голосом повторил он, и его глаза наполнились слезами. – Но никто не остановит это благословенное событие.

Лилли и Боб быстро переглянулись. Ни у кого из них под рукой не было оружия – это первое, что поняла Лилли, – ведь «магнум» Боба остался на журнальном столике в гостиной, а «ругеры» Лилли лежали дома. В последнее время она редко выходила из квартиры без оружия, но сегодня она собиралась впопыхах, Боб тащил ее куда-то, словно вокруг бушевал пожар, и мысли разбегались. Лилли повернулась к Келвину и хотела было что-то сказать, но тут поняла второе: Келвин навел на них пистолет, ее милый, дорогой, любимый Келвин стоял перед ними, как ненормальный фанатик, и готов был убить любого за какого-то безумца.

– Келвин, что ты делаешь? – Лилли не двигалась с места, не пыталась подойти к нему или ему помешать. Она просто стояла и смотрела ему прямо в глаза. – Что ты делаешь? А?

Его руки дрожали от волнения, ствол пистолета ходил из стороны в сторону.

– Т-ты не п-понимаешь, Лилли. Но я помогу тебе понять. Все это к лучшему.

– К лучшему? – она не отводила взгляда. – Правда?

– Да, мэм, – кивнул Келвин.

– И Бог хочет, чтобы ты вел себя именно так? Чтобы ты угрожал пистолетом другим людям?

– Полегче, Лилли, – предостерег ее Боб с другого конца комнаты, и по его тону Лилли сразу поняла: Боб искренне опасается, что Келвин может их пристрелить.

– Мередит всегда говорила, что это не конец, – дрогнувшим от чувств голосом сказал Келвин. Несмотря на дрожь в руках и подкашивающиеся ноги, Келвин все еще целился в Лилли из своего «глока». – Мы знаем, что нас ждет рай. Он ждет и вас, – по щетинистой щеке Келвина скатилась одинокая слеза. – Прошу вас, доверьтесь Господу.

– Мы верим Богу, Келвин, – заметил Боб, стоящий возле металлической кровати. – А вот твоему проповеднику не очень.

Из глаз Келвина хлынули слезы, его лицо заблестело от них.

– Господь привел сюда этого прекрасного человека, чтобы вывести нас из этого ада.

– А как же дети, Келвин? – Лилли так сильно сжала кулаки, что практически не чувствовала кончиков пальцев. – Ты поступишь так с собственными детьми?

– Они хотят к матери, – он опустил голову и на миг позволил рыданиям одолеть себя. – Мне жаль… мне очень, очень жаль…

Все случилось за мгновение: Боб в два шага подскочил к противнику, Лилли в ту же секунду метнулась к окну, а Келвин, заметив их движение, наставил пистолет на Боба.

– ДУМАЕШЬ, Я ШУЧУ? – проревел Келвин. Боб застыл на месте. – КЛЯНУСЬ ДУШАМИ СВОИХ ДЕТЕЙ, Я ВЫСТРЕЛЮ ТЕБЕ В ГОЛОВУ!

– Нет! – Лилли встала между мужчинами. – Пожалуйста! Келвин, не надо!

– Я ВЫСТРЕЛЮ! – его волнение переросло в безумие, глаза остекленели от ярости. – КЛЯНУСЬ!

– Мы тебе верим! – Лилли попыталась достучаться до него, понизив голос, и подняла руки. – Кел, мы тебе верим. Правда. Не нужно ни в кого стрелять.

Келвин часто задышал, быстро переводя взгляд с Лилли на Боба и обратно. Ствол «глока» дрожал. Не отрывая глаз от Келвина, Боб тоже поднял руки в знак капитуляции. Лилли глубоко вздохнула. Довольно долго все молчали. Пузырьки с прозрачной жидкостью из стоящей на полу брезентовой сумки тускло поблескивали в лучах утреннего солнца, пробивавшихся сквозь занавески.

Наконец Лилли сказала:

– Келвин, если есть возможность отложить оружие и…

Ее прервал выстрел. Ослепительно-яркая, как солнце, вспышка мелькнула за спиной у Келвина Дюпре, пуля пронзила своим жалом его затылок, и он повалился вперед, как будто его вдруг дернули за ноги.

Жизнь покинула Келвина еще до того, как его тело перестало дергаться на полу.

Прошло пугающее, грозовое мгновение. Никто не шевелился. Лилли и Боб ошарашенно смотрели прямо перед собой, тишину нарушало лишь тихое журчание крови, выливающейся из головы Келвина, да быстрый стук их сердец. Келвин лежал лицом вниз в разрастающейся темно-малиновой луже. Его затылок был раздроблен выстрелом с близкого расстояния – видимо, сделанным у него из-за спины, откуда-то из гостиной.

А потом Лилли услышала удар – стрелявший уронил пистолет на пол. Раздался тихий шепот детских причитаний.

Лилли посмотрела на Боба, а Боб посмотрел на нее. Его глаза округлились.

– О боже, – пробормотала Лилли, обогнула тело Келвина и выскочила в гостиную, где на коленях возле ее «ругера» двадцать второго калибра стоял Томми Дюпре. Одетый в грязные джинсы и футболку с покемонами мальчик тихо плакал. Лилли подошла к нему. – О боже, Томми, о Господи… – бормотала она, опускаясь на колени и обнимая парнишку. – Иди ко мне, иди.

Мальчик уткнулся носом ей в плечо.

– Я не должен был этого делать, но у меня не было выбора.

– Тс-с-с… Томми, – она провела рукой по его влажным волосам. – Не нужно…

– Я слышал, что он вам сказал.

– Так…

– Как только мертвецы восстали, мама с папой с каждым днем все сильнее сходили с ума.

– Томми…

– Но я думал, что это мама натворит дел…

– Тс-с-с…

– Она первой стала странно себя вести, все твердила, что это Божья воля, и я боялся, что она навредит мне самому, или братишке с сестренкой, или самой себе.

– Полно, полно, успокойся – Лилли крепко обняла мальчишку, и Боб взволнованно посмотрел на них. У Лилли по лицу струились слезы. – Не нужно ничего объяснять, Томми, я все понимаю.

Томми зарылся лицом в складки ее футболки. Его приглушенный голос стал немного спокойнее.

– Я верю в Бога, но Он не такой, как они Его описывают, – он поежился. – Сначала папа сказал, что эта эпидемия стала нашим наказанием, а потом принялся говорить во сне, прося Бога, чтобы он забрал его, забрал прямо сейчас.

– Ладно, Томми, хватит, – она прижала его к груди. – Хватит.

Мальчишка отстранился и сквозь жгучие слезы посмотрел на нее.

– Он мертв?

– Твой отец?

Томми кивнул.

– Я его убил?

Лилли снова бросила тяжкий взгляд на Боба, и тот медленно кивнул. Лилли не знала точно, кивает Боб потому, что хочет, чтобы она сказала мальчишке правду, или потому, что так подтверждает, что Келвин Дюпре мертв… или по какой-нибудь другой, глобальной причине вроде того, что все это было предопределено, поэтому всем стоит просто смириться. А может, по всем причинам сразу. Лилли утерла слезы и посмотрела на мальчика.

– Да, милый, к несчастью, твой папа… – она вдруг почувствовала такой сильный укол тоски, что у нее перехватило дыхание. Она не могла посмотреть на тело, лежащее у нее за спиной. Она ведь полюбила этого человека. Несмотря на все его недостатки, на фанатичную религиозную философию, она полюбила его. Она хотела создать с ним семью. А теперь она, не поднимая глаз, пыталась вымолвить слова, которые, казалось, весили целую тонну. – Его больше нет.

Томми не ответил, просто опустил голову и тихо заплакал. Слезы катились у него по щекам и срывались с кончика носа.

Боб, похоже, понял, на что намекала эта пауза, склонил голову, повернулся и вошел в спальню. Он встал на колени, прощупал шею Келвина в поисках пульса, ничего не ощутил, развернулся, стянул одеяло с кровати и осторожно – почти что с нежностью – накрыл одеялом еще не остывший труп. Затем Боб взглянул на Лилли и Томми.

Мальчишка перестал плакать. Проглотив свою печаль, он посмотрел на Лилли.

– Я попаду в ад?

Лилли печально улыбнулась.

– Нет, Томми. Ты не попадешь в ад.

– Нам нужно выстрелить в него еще раз?

– Что?

– Нам нужно выстрелить ему в голову, чтобы он не обратился?

Лилли устало вздохнула.

– Нет, – она погладила мальчишку по щеке. – Он не обратится, Томми.

– Почему?

– Ты попал ему в голову.

– О…

Томми более или менее успокоился, и Лилли подвела его к старому, покосившемуся креслу, которое стояло возле стены. Усадив его, она сказала:

– Приятель, посиди здесь немного, мне нужно поговорить со стариной Бобом.

Томми кивнул.

Лилли поспешила в спальню, где Боб уже заталкивал сумку обратно под кровать. Кряхтя, он быстро проверил ее положение, чтобы удостовериться, что она лежит, как прежде.

– Они придут с минуты на минуту, – вполголоса сказал он Лилли, стараясь, чтобы парнишка не услышал его. – Нужно уйти отсюда, забрать с собой это тело… постараться вытереть кровь.

– Боб, у него есть имя. – Лилли осмотрела комнату – тело, заколоченное окно, шкаф – и увидела возле ножки кровати пластиковую канистру из-под топлива и моток резинового шланга. – Это еще что за хрень?

– Это мое, объясню позже. Помоги мне прибраться.

– У тебя есть план?

– Может быть. Не знаю. Я вроде как придумываю его на ходу, – он многозначительно взглянул на Лилли. – А у тебя? Есть блестящие идеи?

– Ни одной. – Лилли посмотрела на мальчишку, который сжался в кресле в гостиной. – Я знаю только, что нужно увести детей в безопасное место.

– Долбаные религиозные психи, – проворчал Боб и сунул канистру и шланг в рюкзак. – Вечно из-за них все катится коту под хвост.

У Лилли кружилась голова, ей не хватало воздуха. Взглянув на изуродованные останки Келвина Дюпре, она пробормотала:

– Как это случилось?

– Эй! – Боб схватил ее за руку и легонько встряхнул. – Будь сильной.

Ничего не ответив, Лилли кивнула.

Боб потрепал ее по плечу.

– Я понимаю, малышка Лилли, твое сердце разбито, но ты должна быть со мной, должна проявить хладнокровие.

Лилли снова кивнула.

Боб встряхнул ее.

– Ты понимаешь, что я говорю? Нужно выбраться отсюда прямо сейчас, пока…

Вдруг из-за заколоченных окон донеслась серия характерных звуков – защелкали затворы винтовок, послышались голоса, – и от этого Боб и Лилли застыли на месте, как манекены.

 

Глава двадцать вторая

Достопочтенный преподобный Иеремия Гарлиц стоял перед крыльцом обшарпанного кирпичного здания. Его плечи были напряжены, штанины и полы пиджака его потрепанного костюма хлопали на ветру, в руках он держал дробовик, который придавал ему практически царственный вид рыцаря времен короля Артура. Он кричал:

– ЛИЛЛИ! БОБ! ВСЕ, КТО ВНУТРИ! ПРОШУ, НЕ СОВЕРШАЙТЕ ПОСПЕШНЫХ ДВИЖЕНИЙ! МЫ НЕ ВРАГИ! ПРОШУ, СКАЖИТЕ МНЕ, ЧТО ВЫ СЛЫШИТЕ МЕНЯ И ВСЕ ПОНИМАЕТЕ!

Ожидая ответа, проповедник поигрывал стальным спусковым крючком.

Иеремия расставил своих людей по периметру здания. Присутствовали практически все мужчины-прихожане его церкви – все они были вооружены и готовы исполнять любые приказы. Не хватало только двоих. Старый Джо Бресслер, пенсионер семидесяти трех лет, остался в тылу вместе с женщинами из церковной группы, которые готовили ритуальную пищу на кухне бывшей гостиницы «Дью Дроп Инн» на Пекан-стрит. А крепкий бывший коп Уэйд Пилчер был командирован в окрестные леса, протянувшиеся вдоль речки Элкинс, чтобы подготовить тайный механизм призыва.

Не прошло и часа с того момента, как Келвин Дюпре согласился вступить в Пятидесятническую церковь Бога, а следовательно, и стать лазутчиком в стане непокорных жителей Вудбери. Иеремию очень огорчало, что ему приходится прибегать к тяжеловесной шпионской рутине, ведь он всего лишь хотел дать добрым людям Вудбери возможность без труда вырваться из ада и отправиться в рай – бесплатно прокатиться по прямому шоссе в небеса, – но так уж устроен мир. Как сказано в Евангелии от Иоанна, глава 2, стих 15: «Не любите мира, ни того, что в мире, ибо и мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек».

Поэтому Иеремия и поставил Марка и Риза с восточной части дома, Гарольда и Стивена – у его задней стены, а Энтони – возле западной. Каждый мужчина был снабжен оружием из арсенала Вудбери, ключ от которого Келвин сумел стащить из кладовки Боба в госпитале – в настоящий момент арсенал представлял собой огромное крысиное гнездо площадью двести квадратных футов в задней части склада на Догвуд-стрит, и его иссякающие запасы свидетельствовали о нехватке боеприпасов и огнестрельного оружия. Теперь некоторые церковники потрясали автоматами, а другие держали в руках мощные полуавтоматические пистолеты.

Иеремия терпеть не мог насилие любого сорта, но пришли времена, когда верным христианским солдатам настала пора следовать завету Екклесиаста, сказавшего, что есть время войне и время миру, им придется дать бой любому, кто попробует остановить благословенное жертвоприношение, назначенное на вечер.

Наконец из-за заколоченных окон кирпичного дома раздался пронзительный, тонкий голос, такой дрожащий и нетвердый, что он казался диким криком.

– МЫ ВАС СЛЫШИМ! – пауза. – МЫ ПОНИМАЕМ, ЧТО ВЫ НЕ ВРАГИ! – снова пауза. – НО ЕЩЕ МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ВЫ ХОТИТЕ УСТРОИТЬ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ!

Последовала пара мгновений тишины, в которые Иеремия похолодел, почувствовав, как сжался его желудок, и посмотрел на каждый из флангов, на каждого члена церкви, готового спустить курок.

Голос продолжил:

– И Я ГОВОРЮ ВАМ: ЭТОМУ НЕ БЫВАТЬ!

– ЛИЛЛИ, ПОСЛУШАЙ! – как можно убедительнее воскликнул проповедник. – МЫ СЛЫШАЛИ ВЫСТРЕЛ! МЫ НЕ ЗНАЕМ, ПОГИБ ЛИ КТО-НИБУДЬ И СОБИРАЕТЕСЬ ЛИ ВЫ ЕЩЕ СТРЕЛЯТЬ, НО НИКТО НЕ ДОЛЖЕН СТРАДАТЬ! МЫ СМОЖЕМ ВСЕ УЛАДИТЬ…

– ВЫ СМЕЕТЕСЬ? – голос стал более сильным и словно ножом разрезал воздух. – НИКТО НЕ ДОЛЖЕН СТРАДАТЬ? ВЫ ЧТО, НАС ЗА ИДИОТОВ ДЕРЖИТЕ? ДА ВЫ СОБИРАЛИСЬ СЕГОДНЯ УБИТЬ ВСЕХ ДО ЕДИНОГО В ЭТОМ ГОРОДЕ! ВЫ СОБИРАЛИСЬ ХЛАДНОКРОВНО ОТРАВИТЬ НАС!

– ЛИЛЛИ, ВСЕ СОВСЕМ НЕ ТАК! ЭТО ВСЕ ЕЩЕ СВОБОДНАЯ СТРАНА, У КАЖДОГО ЕСТЬ ПРАВО ГОЛОСА! НИКТО НЕ ДОЛЖЕН ДЕЛАТЬ ТОГО, ЧЕГО ОН НЕ ХОЧЕТ!

Проповедник облизал губы. Само собой, он лгал. Но в этот момент машина уже пришла в движение и никто не мог ее остановить. И нельзя было допустить, чтобы кто-то испортил им все дело, нарушил их единение или поколебал решимость.

Оглянувшись через плечо, проповедник увидел примерно в квартале от себя нескольких коренных жителей города – Штернов, женщину по имени Глория, – которые выходили из своих домов и шли на шум. Часы тикали. Иеремия понимал, что нужно действовать быстро и решительно. Как всегда говорил его папочка, лучший способ приструнить непослушного ребенка – это скорое, жесткое, но справедливое наказание.

Сейчас же.

Иеремия махнул рукой жилистому Марку Арбогесту, бывшему каменщику, который стоял возле восточного угла здания.

– Брат Марк! Подойди!

Аброгест покорно покинул свой пост и пошел к проповеднику.

– Смена плана, брат, – вполголоса сказал Иеремия и махнул остальным. – Все сюда! Быстрее! Подойдите ко мне!

Обогнув здание, остальные прихожане поспешили к своему предводителю. Их лица выдавали их напряжение.

Иеремия кивнул в сторону других обитателей Вудбери, которые стекались к нему – показавшиеся в квартале в стороне Штерны, Глория и Бен Бухгольц стремительно приближались.

– Нужно подавить все прямо сейчас, пока события не вышли из-под контроля. – Иеремия посмотрел на Аброгеста. – Брат Марк, прегради дорогу этим людям, не подпускай их к зданию, скажи им… скажи им, что кто-то обратился и вломился ко мне домой. Понял?

Марк кивнул и пошел навстречу идущим к ним людям.

Иеремия повернулся к остальным, очень быстро, очень четко объяснил, что именно нужно сделать, и подчеркнул, что на счету каждая минута.

Лилли услышала голос, взывавший к ней с заднего двора кирпичного здания, и в панике ей показалось, что это голос ее отца. Эверетт Коул нередко выходил на крыльцо их дома в Мариетте и выкрикивал имя дочери, словно подзывая любимую собаку: «ЛИ-И-И-И-И-Л-Л-Л-Л-Л-И-И КО-О-О-ОУ-У-У-У-УЛ!» Лилли помнила, как этот призывный вопль раздавался прямо в разгар игры в прятки с соседскими ребятишками и как он эхом разносился над верхушками дубов, богатый обещаниями горячего ужина, сказок на ночь и мультиков перед сном. Но столь же быстро, как она окунулась в мерцающие в голове воспоминания о папе, она вдруг снова погрузилась в здесь и сейчас и оказалась в заставленной старыми ящиками комнате обшарпанного кирпичного дома в Вудбери и услышала разрезающий тишину голос проповедника:

– ЛИЛЛИ?

Лилли и Боб повернулись на звук этого голоса, который теперь доносился с заднего двора – проповедник как будто играл с ними в жмурки. Томми Дюпре соскочил с кресла.

– Что они… Зачем они… – бормотал он.

С заднего двора:

– ЛИЛЛИ, ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?

Лилли подняла с пола свой пистолет – тот самый, выстрелом из которого Томми убил Келвина, – вытащила магазин и проверила его. Магазин был полон. Краем глаза она заметила, что Боб провернул барабан «магнума» и выглянул в кухню. Лилли подошла к Томми и очень тихо сказала ему:

– Стой прямо за мной. Сможешь? Сможешь стоять прямо за мной, несмотря ни на что?

Мальчишка кивнул.

Снаружи, с заднего двора, снова раздался баритон проповедника:

– ЛИЛЛИ, МНЕ ЖАЛЬ, ЧТО ПРИХОДИТСЯ ТАК С ТОБОЙ ПОСТУПАТЬ, НО ТЫ ДОЛЖНА СЕЙЧАС ЖЕ ВЫЙТИ ЧЕРЕЗ ЗАДНЮЮ ДВЕРЬ.

Боб вскинул руку, сделав Лилли и Томми знак оставаться на месте и не шевелиться. Сам он вышел в кухню, держа револьвер обеими руками в стойке Вивера – пригодилась техника израильских спецслужб, которую он освоил в учебке в Форте-Беннинге. Лилли наблюдала за ним из гостиной. Старый линолеум скрипел под ботинками Боба, который подошел к окну, готовый выстрелить в любую секунду. Он выглянул на улицу сквозь щель между прибитыми к раме досками и осмотрел задний двор, после чего с его губ сорвался болезненный вздох.

– МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ, ЛИЛЛИ, – продолжил проповедник, – НО У ВАС ВСЕГО МИНУТА, ЧТОБЫ ВЫЙТИ! ВЫХОДИТЕ И ДЕРЖИТЕ РУКИ И ОРУЖИЕ НА ВИДУ!

Лилли подняла пистолет и кивнула Томми.

– Не отходи от меня.

Она пересекла комнату, выставив перед собой пистолет, вошла в кухню и встала рядом с Бобом у окна. Томми шел следом, держась рукой за шлевку у нее на джинсах. В тишине кухни раздавалось его тяжелое, тревожное дыхание. Лилли посмотрела на Боба и начала говорить, но тут снаружи донеслось:

– ТРИДЦАТЬ СЕКУНД… ЗАТЕМ НАМ ПРИДЕТСЯ ВОЙТИ ВНУТРЬ.

Лилли прошептала Бобу:

– У меня шесть патронов, можем прорваться.

Боб покачал головой и опустил револьвер.

– Лилли, не стоит и пытаться. Они нас окружат, а у них в руках «бушмастеры».

– Что? О чем ты?

– Лилли…

– У тебя же есть сменный барабан, мы оттесним их и добежим до стены. Перегруппируемся в лесу, снимем их по одному.

– Лилли, подумай…

Голос:

– ПЯТНАДЦАТЬ СЕКУНД, ЛИЛЛИ!

Лилли чувствовала влажную, сжатую в плотный кулак руку мальчишки у себя на копчике. Внутри ее бушевала ярость.

– Боб, говорю тебе, – сквозь стиснутые зубы прошипела она, – мы вырвемся во двор и сыграем на элементе внезапности…

Боб покачал головой:

– Нет, поверь мне, нужно поднять белый флаг.

– ДЕСЯТЬ СЕКУНД!

Лилли посмотрела на Боба.

– Я не сдамся. Я не сдамся без боя.

Боб взглянул ей в глаза, и на мгновение на его исчерченном морщинами лице промелькнуло какое-то подобие улыбки.

– А я и не предлагаю сдаваться.

– ПЯТЬ СЕКУНД!

Боб подошел к задней двери, спустил курок револьвера, поднял «магнум» над головой и крикнул достаточно громко, чтобы его услышали все стрелки со всех сторон здания.

– Ладно, ваша взяла! Мы выходим! Не стреляйте!

Через несколько часов Иеремия уже воспринимал этот инцидент философски. Кратковременный бунт оказался всего лишь пшиком – бурей в стакане, как порой бабушка Иеремии называла семейные ссоры, – хотя в ходе его и пал один из верующих. Иеремия был очень расстроен из-за того, что Келвин Дюпре досрочно отдал свою жизнь, но в некотором роде это была дань уважения вере и смелости этого человека. Он вошел во врата рая на несколько часов раньше остальных.

К полудню у проповедника получилось справиться с кризисом, снова вернуться к изначальному плану и приступить к подготовке последних этапов ритуала.

Уэйд Пилчер вернулся из леса с хорошими новостями. Он установил и проверил все удаленные устройства и определил положение суперстада (говорящее само за себя облако пыли стояло в воздухе примерно в миле от речки Элкинс, обозначая его позицию на данный момент). Уэйд заверил проповедника, что в урочный час толпа будет призвана в город. По расчетам бывшего копа, стаду – как только оно услышит сигнал – понадобится примерно три часа, чтобы поменять направление и пройти пять миль по полю по направлению к Вудбери.

Ровно в час дня по Стандартному восточному времени, в момент, который войдет в историю как отправная точка серии последовавших за ним эпохальных событий, преподобный Иеремия Гарлиц вернулся к себе в квартиру, вытащил из-под кровати тяжелые брезентовые сумки, принес драгоценный груз к гоночному треку и спустился с ним по лестнице в подземные этажи.

В госпитале он нашел Риза, Стивена и Марка, которые сгрудились в углу в конусе яркого света галогенных ламп и пили кофе из бумажных стаканчиков, время от времени посмеиваясь над шутками. На столах из нержавеющей стали рядом с ними стояли упакованные в коробки Святые Дары.

– Эй!

От резкого голоса вошедшего в комнату Иеремии все мужчины вздрогнули. Все еще улыбаясь, они повернулись к проповеднику.

– Брат Иеремия, – сказал Риз, мальчишеское лицо которого все еще светилось от веселья, – я думал, вы придете в три.

Иеремия подошел к ним, осторожно опустил на пол брезентовые сумки, содержимое которых тихо брякнуло, и со всей серьезностью посмотрел на своих прихожан.

– Сегодня никаких шуток, джентльмены. Чтобы я не слышал ни усмешек, ни хохотков.

Парни пристыженно опустили глаза, улыбки сошли у них с губ. Риз уставился в пол.

– Простите, брат… вы правы.

– Это великий день, – проповедник оглядел их опущенные лица. – Да, это и счастливый день, я признаю. Но время шутить и смеяться подошло к концу, братья мои.

Риз кивнул.

– Аминь, брат… Аминь.

– Пусть каждый выполнит свою задачу с доскональной точностью. Мы в долгу перед добрыми людьми Вудбери. Вы понимаете, что я говорю?

Все трое кивнули. Затем голос подал Марк, жилистый каменщик из Таллахасси:

– Вы хотите, чтобы мы трое были рядом с вами в гаражах, когда вы… вы… будете разбираться с предателями?

– Они не предатели, брат.

– Прошу прощения, я ничего такого не имел в виду.

Иеремия по-отечески улыбнулся.

– Я знал, что своим вопросом ты не хотел никого оскорбить. Но правда в том, что они делают именно то, что сделал бы любой из нас, если бы кто-то угрожал его близким.

Марк взглянул на остальных, затем опять на проповедника.

– Мне кажется, брат, я не совсем понимаю вас.

Проповедник похлопал парня по плечу.

– Они не плохие люди, они нам не враги. Они просто не понимают, какой дар мы вот-вот должны получить. Они не видят его блистательного триумфа.

Марк кивал, у него на глазах выступали слезы.

– Вы правы, брат… Вы полностью правы.

Иеремия встал на колени возле сумок, раскрыл ближайшую к нему и принялся вытаскивать пузырьки.

– И вот ответ на твой вопрос, брат: да, я хочу, чтобы вы трое прикрыли меня, – он выставлял бутылки на стальную каталку, стоящую возле стены, рядом со Святыми Дарами. Вытащив из кармана пиджака резиновые перчатки, он натянул их на руки. – Лучше всего убивать невинное животное гуманно и быстро. Вы все должны безоговорочно подчиняться моим приказам. Понимаете?

Все закивали.

Иеремия указал на коробку с только что выпеченным пресным хлебом.

– Отлично, время пришло. Оторвите мне кусочек от этой буханки и налейте пару глотков этой жидкости в один из бумажных стаканчиков, из которых вы только что пили.

 

Глава двадцать третья

Массивная, помятая гаражная дверь скрипнула ржавыми петлями, и они вошли в первый вестибюль – в грязный бокс для технического обслуживания, расположенный прямо под пустынными торговыми палатками. Они включили работающую на батарейках походную лампу, поставленную на стопку шин возле входа, и двести квадратных футов грязного, заляпанного маслом бетонного пола осветились тусклым светом. В центре провонявшей плесенью, душной комнаты к складному стулу была привязана женщина, губы которой были стянуты куском липкой ленты.

Иеремия подошел первым. На плечи его грязного пиджака был накинут малиновый церемониальный шарф. Трое остальных мужчин шли за ним по пятам, держа в руках Святые Дары. На их лицах застыло почтительное, ошеломленное выражение, которое придавало им сходство с покорными женами в султанском гареме.

– «Многократно омой меня от беззакония моего», – произнес Иеремия, подходя к пленнице. – «И от греха моего очисти меня».

Лилли промычала что-то сквозь кляп, ее глаза вспыхнули от ужаса, когда она увидела бумажную тарелку с кусочком хлеба и стаканчик с отравленной жидкостью. Она принялась вырываться из пут и раскачивать стул, жутко стеная под липкой лентой. Ее мокрая от пота кофточка натянулась, зацепившись за пластиковый шнур, которым были стянуты запястья у нее за спиной. Устремив горячий взгляд на проповедника, она что-то неразборчиво прокричала.

Иеремия повернулся к подручным и тихо, но быстро и властно сказал:

– По моему сигналу подайте мне плоть и кровь Христову и не обращайте внимания на то, что скажет наша возлюбленная сестра, когда мы снимем кляп, ведь за ее словами будет стоять сам Сатана. Марк, подойди к ней сзади и по моему сигналу наклони ее голову назад, как мы учились на кукле в Джексонвилле.

Парень встал за стулом Лилли, и та с новой силой принялась дергаться, извиваться и вырываться из пут, одновременно выкрикивая бранные слова, которые нельзя было разобрать из-за кляпа. Стул скрипел и сильно раскачивался из стороны в сторону.

– «Сердце чистое сотвори во мне, Боже», – произнес Иеремия и кивнул Ризу, в руках у которого была тарелка, чтобы тот передал ему Святые Дары. – «Избавь меня от кровей, Боже, и уста мои возвестят хвалу Твою!».

Проповедник кивнул Марку, и тот подошел ближе к спинке стула Лилли, затем кивнул Стивену и наконец обратился к Господу:

– Боже, прими эту юную сестру в твое лоно и приведи ее на небеса!

Марк, самый сильный из троих парней, подошел вплотную к Лилли, взял ее за подбородок и запрокинул ей голову, а Стивен в ту же секунду сорвал кляп у нее со рта.

– ТАК, ПОСЛУШАЙТЕ МЕНЯ! ПРОШУ ВАС! УМОЛЯЮ! ВАМ НЕ НУЖНО ЭТОГО ДЕЛАТЬ! ДАЙТЕ МНЕ ШАНС ОБЪЯСНИТЬСЯ! Я УВАЖАЮ ВАШИ ДЕЯНИЯ! ВЫ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО Я ГОВОРЮ? НЕ ПОСТУПАЙТЕ ТАК СО МНОЙ! ПОЖАЛУЙСТА! ПОСТОЙТЕ…

В жуткий миг перед тем, как Иеремия сунул ей в рот кусочек пресного хлеба размером со среднюю монету, Лилли поняла, что она вот-вот погибнет, что все кончено и что конец настиг ее в руках этого безумного фанатика, и по иронии судьбы, по долбаной иронии судьбы, его принесли ей не ходячие, а человек, которого все считали человеком Бога, и Лилли вдруг осознала, что ей плевать на иронию, ей просто хочется жить, и ее голос внезапно сорвался на каскад истошных криков, которые быстро сменились сдавленными всхлипами.

– П-ПРОШУ ВАС! О, ПРОШУ ВАС! ПРОШУ! ПРОШУ! ПРОШУ-У-У-У-У…

Они засунули хлеб ей в рот. Сильные, крепкие руки каменщика разжимали ей челюсти и сжимали их вновь, яростно проталкивая кусочек ей в горло. Она кашляла, задыхалась и пыталась выплюнуть ритуальный хлеб, но перистальтика пищеварительной системы человека, от горла и дальше по пищеводу, невольно – как церковники узнали в процессе экспериментов – принимала пищу в подобных ситуациях и переваривала ее, как бы ни сопротивлялся человек.

В тесто перед выпечкой был добавлен сильный барбитурат.

Вслед за хлебом настала очередь прозрачной жидкости без запаха. Лилли дергалась и извивалась, пытаясь избежать отравления, но Иеремия уже поднял стаканчик с тарелки.

– «Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих», – громко провозгласил он, после чего наклонился и быстро влил жидкость в рот Лилли, который снова быстро открыл и закрыл каменщик, – «изгладь беззакония мои, ныне и присно и во веки веков… аминь».

Лилли кашляла, плевалась и мотала головой. Иеремия терпеливо стоял рядом, пока не уверился, что цианид точно попал в ее организм. В конце концов Лилли обмякла на стуле – то ли от изнеможения, то ли от быстрого действия яда, – ее мускулы расслабились, голова упала на грудь.

Из горла Лилли вырвался очень тихий звук, похожий на предсмертный хрип.

Иеремия наклонился и прошептал:

– Не противься, сестра, – он нежно провел ладонью ей по щеке. – Ты скоро встретишься с Богом… и сможешь обо всем Ему рассказать.

Он кивнул остальным, и они пошли к выходу из бокса. Прежде чем опустить гаражную дверь, проповедник еще раз оглянулся.

– Мы пойдем следом, сестра.

Дверь громко хлопнула.

Через несколько минут Лилли начала понимать, что уже должна бы погибнуть.

Она сидела на стуле, безвольно наклонившись вперед, и не понимала, сколько прошло времени. На губах засохла какая-то корка, голова кружилась. Ее стошнило? Посмотрев на колени, Лилли не увидела следов рвоты. Джинсы были мокрыми. Может, она описалась?

Она откинулась на спинку. Стянутые пластиковым шнуром запястья обожгло болью. Кляп – скомканный, неровный кусок изоленты – валялся на бетонном полу прямо перед ней. Лилли моргнула. Перед глазами все плыло, ее тошнило, было холодно… но она была жива. Какого черта? Она попыталась высвободить руки, как вдруг услышала сдавленные крики Томми Дюпре, доносившиеся из соседнего гаража.

Стены подземных камер были монументальны – восемнадцать дюймов раствора, арматуры и армированного цемента, – поэтому звуки из соседнего помещения казались очень тихими, их практически полностью поглощала звукоизоляция постройки. Лилли пришлось сосредоточиться, навострить уши, чтобы понять, что именно происходит в соседнем боксе.

Она различила два голоса, один из которых явно принадлежал мальчишке. Затем послышались звуки борьбы. Лилли различила скрип складного стула, низкий голос проповедника – а потом ему на смену пришла тишина. Раздались гулкие шаги.

Лилли вздрогнула от резкого хлопка гаражной двери.

Она сделала несколько глубоких вдохов – вдох через нос, выдох через рот, – чтобы унять страх. Затем она пошевелила руками, которые уже покалывало от неподвижности, и попыталась их разработать. Ее мутило. Но в одном сомнений не было: вопреки всем обещаниям, она точно не шла по пути к загробной жизни.

Она не умирала.

Какого хрена?

Еще одна гаражная дверь с грохотом поднялась, и Лилли подпрыгнула на стуле.

Она услышала хриплый голос Боба, несколько приглушенных ругательств, треск изоленты, сорванной с его губ, молитву, звуки борьбы, снова молитву, а затем… опять тишину. Шаги. Шум закрываемой двери.

Потом шаги убийц донеслись из коридора.

В следующую минуту подземные гаражи окутало тишиной.

Лилли едва справлялась со страхом. Тишина была невыносимой. Это была тяжелая, вездесущая, первобытная тишина – тишина гробницы, – и Лилли начала паниковать. Может, все это лишь кажется ей в предсмертной агонии? Может, Томми и Боб уже мертвы? Может, и она тоже мертва и мозг просто обманывает ее, как он порой обманывает многих жертв, которые считают, что с ними все в порядке, хотя их кишки уже вываливаются наружу?

Стараясь дышать как можно ровнее и обуздать эмоции, Лилли вдруг услышала новый звук, который донесся из-за стены, отделявшей ее от Боба.

Сперва ей показалось, что это просто звук падения Боба – глухой стук и металлический лязг подкосившихся ножек стула. Затем она поняла, что шум не стих: казалось, что-то тащили по полу гаража. Боб двигался. Все еще сидя на стуле, он подталкивал себя к двери.

Что за чертовщина? Лилли сильнее задергала руками, почувствовала влагу у себя на ладонях и решила, что это кровь из ссадин, которые образовались на запястьях от попыток высвободиться из пут. Собственная кровь сыграла роль маслянистой смазки, и одна рука начала медленно выскальзывать из-под провода. Лилли двигала ей все активнее, пока не вздрогнула от резкого, металлического скрипа.

Звук донесся из камеры Боба и мгновенно вернул Лилли к реальности.

– Боб?! – крикнула она.

– Иду, мать твою!

Хриплый, пропитой голос – едва слышимый за толстыми каменными стенами и стальными дверями – проник прямо к ней в душу. Лилли не спала, все это не было галлюцинацией. Она на самом деле слышала скрипучий, ворчливый, немного сиплый голос Боба из-за стены.

– Не беги вперед паровоза! – велел ей этот приглушенный голос.

– Поспеши!

Лилли высвободила одну руку из пут. Запястье было сильно изрезано от долгих попыток вырваться, кровь струилась по ладоням и по пальцам. Лилли услышала, как дверь соседнего гаража открылась, скрипнув ржавыми петлями, а вслед за этим из коридора донеслись шаркающие шаги.

Она наклонилась и попыталась достать до веревки, которой ее ноги были привязаны к стулу, но сделать это было невозможно, не высвободив второй руки.

– Боб, что происходит? Что ты делаешь?

– Спасаю пацана!

Голос донесся с другой стороны, после чего вторая гаражная дверь с шумом поднялась, окислившиеся направляющие задребезжали. Сердце Лилли забилось быстрее. Она услышала голос Томми Дюпре – слава Богу, слава Богу – и попыталась подтолкнуть свой стул к двери.

В следующую секунду в камере раздался металлический лязг – дверь раскрылась.

– Господи, что они с тобой сделали? – воскликнул Боб, ворвавшись в бокс. Томми шел за ним по пятам. – Черт, да тебе нужен жгут!

– Пустяки, я сама виновата – так отчаянно пыталась вырваться. – Лилли держала руку на весу, кровь медленно сворачивалась у нее на коже. – Боб, отвяжи меня.

Он опустился на колени, вытащил перочинный нож и разрезал пластиковые путы у нее на запястье и на ногах.

Лилли потерла затекшие руки и посмотрела на Томми.

– Ты в порядке?

Он кивнул, видимо, до сих пор пребывая в шоке. Его лицо было бело как мел.

– По-моему, да. Что они с нами сделали?

– Не знаю, Томми.

Мальчишка нахмурился.

– Разве те штуки, которыми они нас кормили, не были отравлены?

– Хороший вопрос, – Лилли взглянула на Боба. – Что произошло?

Боб уже подошел к стопке шин в противоположном углу гаража. Он быстро пошарил среди тряпья, скомканных оберток от конфет и пустых коробок из-под патронов.

– Эти мерзавцы забрали наши пушки, – проворчал он. – Теперь у них все огнестрельное оружие города.

– Боб, ты слышал, что я сказала? – Лилли встала со стула. Комната до сих пор вращалась у нее перед глазами, и ей пришлось опереться на спинку. – Какого черта произошло? Что было в этой воде?

Осматривая бокс, Боб пробормотал:

– Вода… одна вода. Старая добрая H2O.

– Так, я не понимаю… – Лилли внимательно посмотрела на него. – О чем ты говоришь?

Повернувшись к ней, Боб вздохнул.

– Утром, еще до того как я показал тебе бутылки, я заменил цианид на воду – просто на всякий случай.

Лилли пораженно смотрела на него. Вдруг она вспомнила небольшую канистру и моток резинового шланга, которые Боб притащил с собой в квартиру проповедника и поставил в ногах кровати Иеремии, и поняла, что канистра была полна воды. В голове у Лилли что-то щелкнуло, перед глазами снова промелькнула загадочная улыбка Боба за секунду до того, как они сдались церковникам, а в ушах прозвучал его шепот: «А я и не предлагаю сдаваться».

– Боб Стуки, ты гений, – она схватила его за плечи, улыбнулась ему, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– У нас только одна проблема, – с мрачностью гробовщика сказал он, не сводя с нее взгляда своих усталых, потонувших в морщинах глаз. – Без оружия нам, черт возьми, остается только сдаться.

 

Глава двадцать четвертая

Солнце тем вечером закатилось за горизонт примерно в семь часов тридцать минут. Его лучи скользнули за макушки деревьев, растущих на окрестных холмах, и ярким огнем вспыхнули в кронах тополей, пробиваясь сквозь плотную вуаль вечерней дымки. Прекрасный закат, настоящая пастельная элегия, явил себя разношерстной компании душ, собравшихся на кромке разбитого на арене сада – всего на треке плечо к плечу стояло двадцать три человека, каждый из которых обратил лицо к небесам, словно в молитве, обращенной к Богу. Кто-то молча размышлял, готовясь перейти из одного мира в другой, а кто-то просто ждал своей неведомой участи.

В дополнение к десяти членам странствующей церкви Иеремии здесь было двенадцать жителей Вудбери – включая, кто бы мог подумать, Бена Бухгольца, – который присоединился к церковникам на последнем пути к забвению.

По слухам, ходившим среди самых религиозных жителей Вудбери, откровение снизошло на Бена всего несколько часов назад – и одни утверждали, что это стало его духовным возрождением, а другие не сомневались, что он просто пережил нервный срыв, – на заднем крыльце его многоквартирного дома на Пекан-стрит. Напившись, он поскользнулся и кубарем полетел с лестницы, а когда достиг земли, он оказался совсем другим человеком. Иеремия первым поговорил с ним, успокоил его и пообещал ему освобождение от страданий и вечную жизнь в мире, полном любви. Бен разразился рыданиями и обмяк в объятиях проповедника, как потерявшийся ребенок, который наконец-то нашел дорогу домой. Сахарная речь Иеремии была слово в слово такой же, с которой он целый день обращался к каждому из наиболее верующих обитателей Вудбери: «Приходи сегодня ровно в семь на наше “Всеобщее Причастие” с открытым сердцем и чистой совестью, и тебя заберут из этого ада. Господь возьмет тебя за руку и введет тебя в рай».

Иеремия искренне считал, что говорил правду, и отказывался верить, будто применяет хитроумные уловки, в использовании которых его обвинил Гарольд Стаубэк – это обвинение было предъявлено проповеднику после обеда, во время личной встречи в госпитале. Разговор шел на повышенных тонах. Теперь Гарольд был одним из трех членов Пятидесятнической церкви Бога, которые таинственным образом не присутствовали на арене в этот великий вечер. Кроме него, не хватало Уэйда и Марка, которые завершали важное задание в лесах к востоку от города. Но отсутствие этих прихожан не могло испортить исступленного восторга, который пронизывал проповедника до самых костей, пока тот поднимался по ступеням на самодельную кафедру.

Собравшиеся нестройно зашептали «аминь», после чего все стихло. Преподобный Иеремия зашел за стопку шин, украшенных полевыми цветами и деревянными крестами. К его лацкану был пристегнут маленький радиомикрофон. В лучах вечернего солнца его аккуратно причесанные волосы сияли золотом, а глаза блестели от чувств.

– БРАТЬЯ И СЕСТРЫ МОИ… СЕГОДНЯ МЫ ЗАМЫКАЕМ КРУГ. МЫ ГОТОВЫ, – его глубокий, низкий, зычный голос эхом отдавался от вспаханной почвы и пустых трибун. Вся его работа – даже вся его несчастная жизнь – была посвящена этой последней проповеди. Громила Дэн Гарлиц гордился бы им. – МЫ – ВСЕ ДО ЕДИНОГО – ОБРЕЛИ МИР С СОЗДАТЕЛЕМ НАШИМ. ПОМОЛИМСЯ, БРАТЬЯ И СЕСТРЫ.

Несколько жителей Вудбери встревоженно переглянулись. Они ожидали массового крещения или какого-то группового введения в круг проповедника.

Но теперь они заподозрили подвох.

В миле к западу от арены, среди высоких деревьев на утесе Гейнсберга, два прихожанина Пятидесятнической церкви Бога сидели в кустах в окружении длинных теней и завершали ритуал призыва.

Сумерки практически сменились темнотой, со всех сторон слышались стрекот сверчков и кваканье древесных лягушек. Уэйд Пилчер и Марк Аброгест впопыхах возились с кнопками и переключателями небольшой системы оповещения, оставшейся еще от старых евангельских представлений, во время которых Иеремии приходилось пользоваться микрофоном, чтобы его услышали все старики в инвалидных креслах, сидевшие в задней части шатра. Размером с небольшой осушитель, работающая на батарейках система «Хиткит» представляла собой помятый усилитель с громкоговорителем наверху и удаленный приемник в задней части корпуса. На нем как раз загорелся зеленый огонек, и сквозь треск в динамике донесся голос проповедника:

– …И В ЭТОТ СВЯЩЕННЫЙ ВЕЧЕР МЫ ПРОСИМ ТЕБЯ ПРИНЯТЬ ВСЕХ ДЕТЕЙ ТВОИХ, СОБРАВШИХСЯ СЕГОДНЯ ЗДЕСЬ, В ТВОЕ БЛАГОСЛОВЕННОЕ ЛОНО…

Жутковатый, резкий голос проповедника эхом разнесся над лесистыми холмами и отозвался далеко за речкой Элкинс и за Дриппин-Рок-роуд, скользя по ветру, подобно крику ночной птицы. Уэйд и Марк переглянулись. Марк кивнул. Уэйд всмотрелся в темно-зеленую даль лоскутных полей, на которую постепенно опускалась фиолетовая завеса тьмы. Он поднес бинокль к глазам и принялся изучать окрестный ландшафт, слушая, как голос проповедника отражался от далеких холмов, сзывая стадо, подобно собачьему свистку.

– БОЖЕ ПРАВЕДНЫЙ, МЫ ГОТОВЫ ПРИКОСНУТЬСЯ К ПОДОЛУ ТВОЕГО ОДЕЯНИЯ. МЫ ГОТОВЫ. НИСПОШЛИ НА НАС СВОЮ БЛАГОДАТЬ, КОГДА МЫ ПРИМЕМ ЭТИ СВЯТЫЕ ДАРЫ…

Громкий голос проникал в тенистые лощины, в заросшие овраги и густые сосновые перелески, где бродили истерзанные ходячие, которые кусали воздух и хватали руками пустоту. Звук тревожил их, подбирался к ним все ближе, пока они не пошли на голос, на путеводный маяк, на клич, на призыв…

– …МЫ ВВЕРЯЕМ СВОЮ СУДЬБУ ТЕБЕ В РУКИ, БОЖЕ ВСЕМИЛОСТИВЫЙ, МЫ ВПУСКАЕМ ТЕБЯ В СВОИ СЕРДЦА. УСЛЫШЬ НАШУ МОЛИТВУ, ПРИВЕДИ НАС НА ЗОЛОТЫЕ БЕРЕГА, ЗАБЕРИ НАС С СОБОЙ…

В далеких лесах, в долинах и на холмах, среди искореженных машин на пустынных перекрестках, в глубинах заброшенных сараев и элеваторов просыпалось все больше и больше мертвецов, которые неуклюже шагали на звук, с трудом перебирались через русла пересохших ручьев и карабкались на глинистые холмы, ведомые надеждой урвать кусок человеческой плоти.

– …МЫ ИДЕМ, ГОСПОДИ, МЫ УЖЕ СЕЛИ В ЭКСПРЕСС, НЕСУЩИЙ НАС ПРЯМО В РАЙ…

Уэйд посмотрел на часы. До начала следующей стадии призыва оставалось менее пятнадцати минут. Он кивнул Марку.

Затем мужчины быстро подхватили рюкзаки и оружие и зашагали по каменистой, заросшей травой дорожке, которая вела прямо в Вудбери.

Было семь часов сорок шесть минут вечера по Стандартному восточному времени.

Над гоночным треком царила тишина. Проповедник заплакал. Он не стал привлекать к этому внимания, просто опустил голову, позволил одинокой слезе сорваться с кончика его волевого подбородка и продолжил:

– ЭТИ ДАРЫ, ГОСПОДИ, СИМВОЛИЗИРУЮТ СОБОЙ ПЛОТЬ И КРОВЬ ТВОЕГО ЕДИНСТВЕННОГО СЫНА… ПРИНЕСЕННОГО В ЖЕРТВУ РАДИ НАШЕЙ ЖИЗНИ… ЭТО СИМВОЛ ТВОЕЙ ЛЮБВИ.

За проповедником в тенистом проходе появились Риз и Энтони, в руках у каждого было по стальному подносу из госпиталя, на которых были разложены Святые Дары.

Почувствовав, как нарастает напряжение, Иеремия сыграл на нем с невозмутимостью блестящего дирижера, подходящего к кульминации симфонии.

– И ТЕПЕРЬ, ОДИН ЗА ДРУГИМ ВЫХОДЯ ВПЕРЕД, ЧТОБЫ ПРИНЯТЬ ПЛОТЬ И КРОВЬ ХРИСТОВУ, МЫ ВОЗВЕЩАЕМ О СВОЕЙ ЛЮБВИ К ТЕБЕ, ГОСПОДИ, И РАДУЕМСЯ ТВОЕМУ ОБЕЩАНИЮ ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ В РАЮ.

Несколько старых членов церкви вышли на арену с грунтового трека. Они подняли руки во вселенском жесте истинной веры – их ладони были обращены к небу, лица опущены в благоговейном экстазе. Остальные выстроились в очередь за ними и сцепили руки на груди в ожидании Даров.

– ДА ВОЗРАДУЕМСЯ МЫ, БРАТЬЯ И СЕСТРЫ, ПРИНИМАЯ ЭТОТ ЖЕРТВЕННЫЙ ХЛЕБ, ВО ИМЯ ОТЦА, И СЫНА, И СВЯТОГО ДУХА…

Иеремия подошел к кромке поля. Риз и Энтони протянули ему подносы, чтобы он осмотрел отравленные Дары.

– МЫ ДАРУЕМ ТЕБЕ СВОИ ЖИЗНИ, ГОСПОДИ! – воскликнул Иеремия своим музыкальным баритоном, повернулся к подносу и взял первый кусочек ядовитого пресного хлеба. – ВО ИМЯ ВСЕХ ВОЗЛЮБЛЕННЫХ НАШИХ, ПАДШИХ В БОРЬБЕ, МЫ ПРИНИМАЕМ ЭТОТ СВЯТОЙ ХЛЕБ.

Первый прихожанин подошел к нему.

Старый Джо Бресслер, семидесятитрехлетний пенсионер, который помогал женщинам из церковной группы готовить ритуальную пищу на кухне «Дью Дроп Инн», теперь на дрожащих ногах стоял перед проповедником. Его исчерченное глубокими морщинами лицо было обращено к небу. Он закрыл глаза и открыл беззубый рот. Несколько вставных зубов на верхней челюсти были грязны, дыхание его было несвежим. Иеремия положил кусочек хлеба на язык старику, после чего Джо закрыл рот, разжевал хлеб и проглотил его.

Улыбка, озарившая лицо Джо, была красноречивее всяких слов. Вот стоял человек, который сорок три года владел продуктовой лавкой в неблагополучном районе Таллахасси под названием Френчтаун, который отворачивался, когда бедные соседские ребятишки забегали к нему, чтобы украсть подгузники и детское питание, который принимал у местных мамаш поддельные талоны на еду, который почти пятьдесят лет был женат на одной женщине и не имел детей, но все равно всем сердцем был предан своей Иде, любовь к которой продлилась ровно до того дня, когда она обратилась и ему пришлось разбить ей голову мотыгой. Улыбка, воссиявшая на этом иссохшем, сморщившемся лице, была улыбкой облегчения, лебединой песней человека, который прожил самую полную и яркую из жизней.

Иеремия улыбнулся ему в ответ, радуясь, что сильный барбитурат вырубит старого ворчуна, прежде чем успеет подействовать цианид, и избавит Джо от боли в последние минуты жизни.

– Аллилуйя, брат! – воскликнул Джо. На красноватой нижней губе у него остались хлебные крошки. – Слава Господу!

Иеремия тепло обнял старика и прошептал ему:

– Ты первый прикоснешься к подолу Его одеяния, брат, – затем он повернулся ко второму подносу, взял с него бумажный стаканчик и передал его прихожанину. – Пей до дна, Джозеф.

Джо проглотил чуть теплую жидкость, которая должна была положить конец его долгой, полной радости жизни, и протянул пустой стакан обратно.

– Да храни тебя Бог, брат, – сказал он, и слезы навернулись ему на глаза.

Он развернулся и направился обратно на свое место в рядах прихожан.

Вперед выступил следующий человек.

Дети Дюпре – Лукас и Беттани – стояли на шестом и седьмом месте в очереди.

Лилли должна была подать сигнал. Она пряталась за одним из гигантских опорных столбов в верхней части трибун на противоположном конце гоночного трека. В назначенный час она должна была сделать одиночный выстрел, который дал бы ее крохотной группе повстанцев знак отвлечь толпу. Лилли вся вспотела, в ушах у нее громыхал собственный пульс, но она старалась дышать как можно ровнее и сохранять спокойствие, наблюдая за происходящим. Она видела, как на другой стороне арены, у самой ее кромки, проповедник проводил свой ритуал в сгущающихся сумерках, давая каждому из собравшихся кусочек хлеба и глоток воды, и слышала низкий гул голосов, произносящих «аминь» и «аллилуйя». Лилли видела документальный фильм о Джонстауне и читала о сектах самоубийц, но даже представить себе не могла, что на самом деле все происходит так… спокойно. Так безмятежно. Казалось, даже дети рады этому символическому причастию среди ужасной чумы. Может, виной всему были механизмы психологии толпы, а может, так всегда происходит, когда люди так долго страдают от такой чудовищной эпидемии. При этом Лилли понятия не имела, сколько прихожан хотя бы знало о грядущем самоубийстве.

Теперь Лилли сжимала в руке дерьмовый полуавтоматический пистолет сорок пятого калибра. Костяшки ее пальцев побелели от напряжения, внутри ее нарастала злость. Ее гнев – смягченный лишь не находящей выхода тоской от потери Келвина – подпитывался раздражением из-за плачевного состояния ее нового оружия. Пистолет нашли днем во время суматошного обыска обгорелых руин базы Национальной гвардии. Боб обнаружил его в не разграбленном ранее подземном бомбоубежище вместе с несколькими дробовиками военного образца и подходящими к ним боеприпасами. Но Лилли знать не знала, сколько все это оружие пролежало в бункере, и сомневалась, что этот кусок дерьма вообще был способен стрелять. У нее было восемь патронов в пистолете и один запасной магазин с десятью патронами – и все.

Остальные повстанцы были расставлены на ключевых перекрестках возле гоночного трека. Их огневая мощь была минимальной. Автоматы были только у Дэвида Штерна и Спида Уилкинса. Глория Пайн сжимала в руках свой проверенный «глок», а Барбара Штерн – револьвер тридцать восьмого калибра; при стрельбе с дальней дистанции оба они были практически бесполезны. Мэттью и Боб были вооружены дробовиками – двенадцатого калибра у Боба и двадцатого у Мэттью, – которые также не были приспособлены для стрельбы издалека. Таким образом, их скромный арсенал не шел ни в какое сравнение с запасами огнестрельного оружия и боеприпасов, находящихся в руках церковной группы.

Именно поэтому Лилли – несмотря на туман ярости, который застилал ей глаза, – убедила свою команду стрелять только в случае крайней необходимости. Она планировала подождать до того момента, когда Иеремия и все остальные поймут, что никто не покидает этот бренный мир, что барбитураты и яд не справились с задачей, и вмешаться в ход церемонии. Может, Иеремия сочтет отсутствие действия яда промыслом Божьим, может, он истолкует его как знак, но он точно придет в смятение, и справиться с ним будет легче. Он прислушается к голосу разума.

Думая об этом, Лилли заметила, что нескольких членов церковной группы не хватало. Не было копа – как там его? Уэйд? – и парня из Панама-Сити, Аброгеста, Марка Аброгеста. Лилли неплохо узнала этих мужчин во время вылазок за продовольствием. Они ей нравились. Крепкие, простодушные ребята из маленьких городков, они всегда довольствовались малым и не просили большего. Но почему-то из-за их отсутствия Лилли стало не по себе. Она принялась искать их на трибунах, как вдруг с арены донесся какой-то шум.

По ветру эхом разносились громкие голоса, несколько прихожан сошлись в серьезном споре. Лилли устремила взгляд на проповедника.

Иеремия спустился со своей импровизированной кафедры и теперь раздраженно проталкивался сквозь толпу, щупая прихожанам лоб и заглядывая им в глаза с лихорадочным вниманием излишне заботливой медсестры. Издалека было сложно разглядеть выражение его лица, но казалось, что он побледнел от удивления. Люди кричали на него. Лилли никак не могла различить конкретные слова, но Иеремия, судя по всему, во все горло вопил им в ответ:

– Не в этом Его воля! Нет! Что-то пошло не так! Вы должны заснуть! Вы все должны заснуть!

Лилли подала сигнал – подняла руку, сжала кулак и быстро дернула его вниз.

В то же мгновение что-то мелькнуло возле ворот на арену, футах в ста от того места, где проповедник метался от одного прихожанина к другому, пытаясь понять, что случилось с его ядом.

Спид Уилкинс выскочил из-за столба, вскинул ствол «AR-15» и дал короткую очередь в воздух.

 

Глава двадцать пятая

На одно короткое мгновение большая часть прихожан в ужасе застыла. Некоторые подняли руки, как при ограблении. Мужчины потянулись к оружию, но остальные бунтари – Боб, Дэвид, Барбара, Глория и Мэттью – вышли из укрытия и сделали по одному выстрелу в воздух, чтобы привлечь всеобщее внимание и предотвратить ненужное геройство. Грохот выстрелов эхом отдался в ночных небесах.

Лилли спокойно подошла к бортику балкона в ста пятидесяти футах от того места, где неподвижно стоял проповедник, смотревший на нее так, словно увидел призрака. Лилли подняла пистолет. Ее звонкий голос зазвенел над гоночным треком, как голос актера в шекспировском театре.

– Иеремия, мне очень жаль… Но этому не бывать!

– Что ты наделала? – его глаза наполнились абсолютным, неприкрытым страхом. – О Боже праведный, что ты наделала?

– Мы заменили яд водой! – она глубоко вдохнула. – И теперь настало время…

– ТЫ ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЕШЬ, ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА! – прокричал он, и его лицо вдруг обратилось маской первозданного ужаса. – ТЫ ДАЖЕ ПРЕДСТАВИТЬ СЕБЕ ЭТОГО НЕ МОЖЕШЬ!

– Успокойся, – твердым голосом, словно обращаясь к непослушному питомцу, велела Лилли. – Заткнись на минутку и послушай, что случится дальше!

– ЧТО СЛУЧИТСЯ ДАЛЬШЕ? ЧТО СЛУЧИТСЯ ДАЛЬШЕ? – он смотрел по сторонам, как будто готовый рвать на себе волосы. Арена погрузилась в тишину. Проповедник взглянул на часы, а затем снова поднял полные ужаса глаза на Лилли. – ДА ТЫ ОБРЕКЛА НАС НА УЖАСНУЮ, БОЛЕЗНЕННУЮ, АДСКУЮ СМЕРТЬ!..

– Успокойся, мать твою! – Лилли взвела курок и наставила на него пистолет. – Ты достаточно манипулировал этими людьми. Это наш город, и мы не собираемся…

Ее оборвал первый взрыв, который сотряс трибуны и опорные балки. По арене прокатился раскат грома. Лилли инстинктивно пригнулась. Какого хрена? Она заметила вспышку, почувствовала горячую волну, которая налетела на нее откуда-то слева, и повернулась на восток.

Второй взрыв донесся с северо-восточного угла баррикады. Сверкнула яркая вспышка, раздался оглушительный грохот, в воздух грибовидным облаком взлетели деревянные щепки и кусочки металла.

Сердце Лилли пропустило удар, дыхание перехватило – она поняла, что происходит. Но зачем? Зачем им сносить городские укрепления, если они собирались отравиться и окончить свои жизни? Это не имело никакого смысла. Но Лилли тут же осознала, что времени на раздумья нет: Боб подскочил к импровизированному алтарю с дробовиком наперевес, а люди бросились врассыпную.

Затем Лилли увидела, как проповедник наклонился к одному из своих приспешников – к мужчине по имени Энтони, – который держал в руках украденный «АК-47». На лице у Иеремии промелькнула решимость – казалось, он вдруг понял, что в этой битве каждый сражается сам за себя, – он выхватил автомат из рук прихожанина и быстрым движением передернул затвор.

– ЛИЛЛИ, ЛОЖИСЬ!

Раздавшийся у нее из-за спины голос Дэвида Штерна вывел Лилли из оцепенения, и она пригнулась к земле как раз в ту секунду, когда воздух взорвался оглушительными хлопками выстрелов, высокоскоростные пули, высекая искры, прошили верхние балконы гоночного трека и вниз полетели кусочки штукатурки и осколки кирпича.

Впоследствии Лилли сложила вместе все кусочки мозаики: вторая брезентовая сумка, полная взрывчатки, о которой тоже упоминал Боб, та самая сумка, которую нес с собой Стивен, предназначалась для того, чтобы расчистить путь – если не баррикаду, как в Вудбери, то стену здания, окна склада или другой крепости. План заключался в том, чтобы впустить стадо ходячих уже после того, как члены церкви лишат себя жизни, когда жертвенный алтарь будет полон свежих тел. После этого мертвецы должны были добраться до прихожан Пятидесятнической церкви Бога и поглотить их в ходе извращенного ритуала святого причастия. Почему-то в искаженной, перевернутой с ног на голову картине мира Иеремии считалось, что съедение ходячими тел принесших себя в жертву членов церкви очистит людей от греха. Возможно, как потом подумала Лилли, если следовать ущербной логике проповедника, процесс причастия, принесения жертвы и поглощения даже положит конец всему апокалипсису.

«Если только… Если только… Если только…» – думала Лилли, сидя за колонной среди пуль, которые рикошетом отлетали от верхних трибун.

Другие вооруженные прихожане последовали примеру проповедника и принялись стрелять по мятежникам. Остальные бросились в разные стороны, топча грядки и рядки недавно давших первые всходы овощей в надежде найти укрытие или вырваться с арены. В темноте то и дело мелькали вспышки, звучали выстрелы всех орудий, калибров и скоростей. Несколько взрослых подскочили к детям, собрали их и поспешили увести их с линии огня, но все практически сразу затянулось пороховым дымом и пылью, над гоночным треком повис густой туман.

Под градом пуль, которые бились о балконы, Лилли свернулась за колонной в позу эмбриона и закрыла голову от летящих осколков, совсем позабыв, что в правой руке она до сих пор сжимала пистолет. По обе стороны от нее она боковым зрением увидела какое-то расплывчатое движение и успела заметить, как Боб, Спид, Мэттью, Глория, Дэвид и Барбара нырнули в укрытие за столбами, за пустыми трибунами и за опорными колоннами. В этом хаосе Лилли почувствовала, как ее захлестнуло волной ярости, вскочила на ноги, передернула затвор и выглянула из-за колонны.

Она увидела нечеткую тень мужчины в строгом костюме, который стоял возле самодельного алтаря и без остановки стрелял из «АК-47» по дешевым местам на верхних ярусах трибун. «Теперь он сошел с ума, – подумала она. – Он совсем слетел с катушек и ополоумел».

– РАЗВЕ ТАК ПОСТУПИЛ БЫ ИИСУС?! – крикнула ему Лилли и трижды быстро выстрелила, двумя руками сжимая древний «смит-вессон». Раздался грохот выстрелов, в ушах зазвенело, пороховой газ обжег ей щеку, но пули легли даже не рядом с проповедником.

В ответ на ее выпад прогремела новая очередь, пули прошлись по брусьям у нее над головой и по бетонным плитам у ее ног.

Лилли снова спряталась за колонну, инстинктивно взвела курок и попыталась просчитать вероятности в уме. Она закашлялась от порохового дыма и пыли. Она была практически уверена, что внизу три, максимум четыре стрелка с автоматами. Если бы у нее получилось согласовать огонь с остальными повстанцами, они смогли бы уложить их всех по одному. Но как же сопутствующий ущерб? Где дети? Лилли высунулась из-за колонны и вгляделась в густой туман. Все небо над ареной было затянуто пылью, во все стороны летели осколки, поэтому различить хоть что-то, кроме хаотично двигавшихся силуэтов, было практически невозможно. Каждые несколько секунд раздавался очередной залп, пули врывались в бетон, отскакивали от перил и трибун.

– ГРЕБАНЫЕ ЗАНОСЧИВЫЕ, САМОДОВОЛЬНЫЕ ЛИЦЕМЕРЫ! – проревела Лилли сквозь гул криков и треск выстрелов. – РАЗВЕ ТАК БЫ ПОСТУПИЛ ИИСУС? – рядом с ней раздался оглушительный взрыв, и Лилли отскочила назад. – ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ!

Справа от нее, футах в тридцати, в урагане пыли стоял Мэттью Хеннесси, который аккуратно вкладывал патроны в дробовик и делал по одному выстрелу в направлении алтаря, дико, безумно, не заботясь о точности и во все горло выкрикивая ругательства при каждом спуске курка – как заправский гангстер, – но Лилли не могла разобрать его слов и угроз. Она уже обратилась к нему, как вдруг раздался ответный огонь и пули прошили ему живот. Мэттью повалился на пустые трибуны, дробовик вылетел у него из рук, из выходных отверстий на спине брызнула кровь, и парень ничком упал на скамейку.

– МЭТТЬЮ! – Лилли на четвереньках поползла к поверженному бойцу. – О ЧЕРТ! О БОЖЕ! МЭТТЬЮ, ДЕРЖИСЬ!

Бывший каменщик из Валдосты лежал на спине, уже не в силах встать с железной лавки. У него изо рта лилась кровь. Он кашлял, пытался что-то сказать, его живот был разворочен пулями, органы уже начали отказывать. Он был крупным мужчиной, но сейчас будто весь скукожился у Лилли на глазах, пока жизнь покидала его. Лилли сумела добраться до него в последнюю секунду перед смертью и обняла его.

– Прости, я не смог помочь… – произнес он и закашлялся кровью, давясь и пытаясь выразить словами свои угасающие мысли. – Ты должна… должна продолжать и… должна… должна… чтобы я не…

– Тс-с-с, – прошептала Лилли и, сама того не ожидая, сказала: – Закрой глаза, Мэттью. Закрой глаза и засыпай.

И он закрыл глаза.

Лилли приставила ствол пистолета к его виску и отвернулась.

После начала эпидемии Дэвид и Барбара Штерн не раз попадали в переплет, но такого с ними еще не случалось. В настоящий момент Дэвид тащил Барбару вдоль железной ограды в южной части арены, задыхаясь от дыма и стараясь не высовываться, пока у них над головами летали пули. Дэвида успокаивала только одна мысль: он был одним из немногих человек на этой затянутой туманом арене, у кого в распоряжении оказался автомат. Все остальное играло против него: он потерял из виду товарищей, понятия не имел, в кого стрелять, чувствовал характерную вонь приближающегося стада и никак не мог сдвинуть с места свою ворчливую жену.

– Мы не можем их бросить! – Барбара извивалась у него в руках, пытаясь вырваться. Седые локоны ее волос упали ей на влажное от пота лицо. – Дэвид, остановись! Нужно вернуться!

– Барбара, Глория забрала детей! Если ты не заметила, стены пали, поэтому нужно прятаться… иначе нас сожрут на ужин!

– Проклятье, да я не оставлю ее одну с детьми! – Барбара наконец-то освободилась, развернулась и бросилась назад в облако пыли.

– И зачем я женился на этой женщине? – пробурчал Дэвид и пошел за ней. Передернув затвор «AR-15», он через пару секунд догнал жену. – Барбара! Не высовывайся! Иди у меня за спиной! – он обогнал ее. – Не поднимай головы и…

Его прервала автоматная очередь, раздавшаяся с другой стороны арены.

Штерны пригнулись, пули прошили перекрытия у них над головами, но Барбара и Дэвид пошли вдоль ограды дальше по направлению к юго-восточному углу трека. В тени ворот в пятидесяти футах от них они видели небольшую группу детей, возглавляемую невысокой, крепко сбитой женщиной в козырьке.

Барбара крикнула ей:

– Глория!

Женщина остановилась, оглянулась и всмотрелась в туман.

– Тащите сюда свои задницы! – прокричала она. – Какого черта вы там делаете?

Пригнувшись, Штерны прошли еще футов сорок, а затем скользнули под бетонную арку, задыхаясь от нервного перенапряжения. Их тут же окутала темнота и тяжелые запахи мокрого цемента и липкого пота полудюжины детей. С высокого потолка капал конденсат, единственный, затянутый паутиной знак с надписью «ВЫХОД» не горел. Дети – от пяти до десяти лет – сгрудились возле обшарпанной стены. Некоторые тихо всхлипывали, пытались быть смелыми, сдерживали слезы.

Старый бетонный коридор простирался еще на сто футов и выходил на темный, засыпанный гравием пустырь к югу от арены.

– Нужно как можно быстрее отвести этих малявок в безопасное место, – сказала Глория Пайн Штернам, озвучивая очевидное. Все взрослые чувствовали зловещие запахи, которые разносил ночной ветерок. Вонь гнилого мяса, зараженной ткани и черной плесени теперь стала такой сильной, что от нее слезились глаза и накатывала тошнота. Далекий хор хриплых стонов уже эхом гудел над окрестными лесами.

– Так, давай переправим их через… – начал Дэвид Штерн, как вдруг с далекого конца коридора раздался сокрушительный грохот – должно быть, с таким звуком когда-то падала на землю спиленная дровосеками гигантская секвойя. Все повернулись на север и увидели поврежденную, охваченную огнем баррикаду.

Раздался громкий шорох, а за ним – хрипы и визг.

 

Глава двадцать шестая

Стадо вошло в город с трех сторон – с севера, с востока и с юга. В замедленной съемке с высоты птичьего полета его вторжение напоминало равномерный, неустанный захват гигантского организма армией раковых клеток. Мертвецы просачивались в город сквозь дымящиеся руины баррикады возле Фолк-авеню и расходились по станционному парку, принося с собой чудовищную вонь и желтоватыми глазами скользя по сторонам в поисках пищи. Их руки были выставлены вперед, они двигались, как жуткий, дерганый кордебалет. Они выходили из лесов, устремлялись к взорванным отрезкам стены у перекрестка Пекан-стрит и Догвуд-лейн, искали теплое мясо, натыкались друг на друга в общем, неизбывном голоде, хрипели, стонали и рычали в унисон, создавая нарастающий гул, подобный гулу все быстрее вращающейся турбины. Они перешагивали через упавшие, охваченные огнем сегменты баррикады возле Дюранд-стрит и волной накатывали на пустыри, брели по тротуарам и выходили на городскую площадь. В темноте, подобно чернилам, разливалась их невыносимая вонь, которая проникала в дома сквозь открытые окна, расходилась по переулкам, нишам и тупикам. Этот запах был таким густым, таким плотным, что он прилипал к коже тех несчастных людей, которые в суматохе искали укрытие, кричали от ужаса и беспорядочно разбегались по сторонам.

В северной части городской площади Спид Уилкинс со всех ног убегал от группы ходячих, идущих на его запах, но в конце концов они окружили его, когда он сделал неверный шаг возле старого дуба в самом центре зеленой лужайки. Три отдельных волны мертвецов прижали его к стволу дерева. В его «АК-47» осталось всего десять патронов, и все же он попытался пробиться. Это стало огромной ошибкой. За то время, которое понадобилось ему, чтобы уложить авангард ходячих, наступавших справа – их головы одна за другой взорвались, как гнилые арбузы, истерзанные тела зашлись в чудовищной пляске смерти в неровном свете фонаря, – он не только израсходовал последние боеприпасы, но и позволил задним рядам атакующих беспрепятственно добраться до него.

Патроны закончились как раз в тот момент, когда огромный мужчина-ходячий в опаленном, прожженном в нескольких местах больничном халате набросился на Спида сзади и вонзил почерневшие зубы в основание его мощной шеи. Спид закричал и уронил бесполезный автомат. Он развернулся, но было уже слишком поздно. Противников было не перечесть – стоило ему отбросить в сторону здоровенного мертвеца, как с другого фланга к нему устремилась еще целая дюжина ходячих, которые, подобно пиявкам, присосались к его рукам, ногам и лопаткам. Спид храбро сражался, но они превосходили его числом – и под напором их силы и веса он в конце концов повалился на землю.

В этот момент на расстоянии выстрела от Спида проходило три группы людей, которые пробивались сквозь центр города в поисках укрытия и как попало стреляли по наступающему стаду. С одной стороны бежали Иеремия и двое его приспешников – Риз и Стивен, – отстреливавшиеся из пистолетов. Они заметили Спида, прижатого к дереву: бывший футболист отчаянно отбивался, пока ходячие поедали плоть с его ног; из раны у него на шее хлестала кровь. Проходя в пятнадцати футах от него, Риз на мгновение остановился, застыв от ужаса. Он вдруг подумал, что нужно вмешаться – что так, возможно, и поступают настоящие христиане, – но тут кто-то крепко схватил его за руку.

– Пойдем, брат, он уже не жилец! – Иеремия потащил его в сторону. – Времени нет, пойдем!

Когда проповедник и его последователи скрылись в темноте, ходячие подмяли Спида под себя и стали рвать его плоть, разжевывать органы, вгрызаться в плоть и перекусывать жесткие жилы, как веревки. Спид еще не лишился сознания, когда мимо прошла вторая группа.

Стреляя из «AR-15», Дэвид Штерн возглавлял группу из шести детей – а Глория и Барбара прикрывали их сзади, – и вел их к ратуше. Увидев чудовищную трапезу, которая была в полном разгаре, он повернулся и прокричал детям:

– Всем смотреть на меня! Все глаза на меня! Смотрите на меня! – он старался как можно быстрее пробиться к ратуше, не обращая внимания на боль в измученных артритом суставах. – Вот так, молодцы! Не останавливайтесь и смотрите только на меня!

Когда они скрылись за углом здания в поисках задней двери – по крыльцу уже бродили ходячие, – мимо Спида прошла третья и последняя группа выживших.

К этому моменту Спид почти отключился и из последних сил цеплялся за жизнь, пока ходячие потрошили его живот и вытаскивали внутренности, как дикие псы разрывают кучу мусора. Голосовые связки Спида еще не пострадали, и он сумел выдавить последний крик, в котором ярость слилась с непокорностью – нечленораздельный стон бывалого школьного спортсмена, тело которого содрогалось в предсмертных конвульсиях, но гордость при этом все еще была жива, – и этот крик донесся до троих беглецов, которые пробирались по южному краю площади. Лилли первой увидела жуткую сцену; Боб и Томми не заметили ее, пока Лилли не остановилась как вкопанная. Боб повернулся к ней и спросил, какого хрена она делает – что, совсем сдурела? – но Лилли, не в силах отвести глаз от ужасной трапезы, подняла пистолет и прицелилась в друга, едва слышно шепча:

– Спи спокойно, Спид… Пусть земля будет тебе пухом.

Пуля вошла в верхнюю часть черепа парня, и на очередного верного друга Лилли опустилась благословенная темнота.

Менее чем за час суперстадо захватило город. Впоследствии выжившие не раз вспоминали ход событий, пытаясь понять, что именно привлекло такое количество мертвецов. Видимо, первые ходячие пошли на громкий голос проповедника, раздававшийся из динамика в лесу, а потом, когда громкие взрывы осветили небо ярким огнем, их число удвоилось. Свет пожара был виден как минимум в радиусе мили, что привлекало все больше и больше мертвых тварей из темных лощин и закоулков соседних ферм и деревень. Впрочем, какими бы ни были причины этого феномена, к десяти часам вечера неуклюжая армия мертвецов уже маршировала по каждой мостовой, каждому переулку, каждому тротуару, каждому пустырю, мимо каждой двери и каждого квадратного фута недвижимости, который существовал в Вудбери.

Большинство прихожан Пятидесятнической церкви Бога в конце концов обрели желанную смерть – хоть и гораздо менее гуманным способом. Три женщины – Колби, Роуз и Кейлин – встретили атакующих в стенах «Дью Дроп Инн», где они утром готовили Святые Дары для ритуала. Похоже, группа ходячих ворвалась внутрь через служебный вход в задней части здания и разорвала женщин прямо на кухонном полу.

Джо и Энтони даже не сумели выбраться с гоночного трека. Первая волна ходячих нахлынула на арену из проходов и застала врасплох прихожан, которые пытались сбежать через один из коридоров.

Уэйд и Марк пали за стенами города, когда одно из взрывных устройств сработало раньше времени и оба мужчины получили увечья, сделавшие их легкой добычей для мертвецов. Остальные члены церковной группы и многие коренные жители Вудбери погибли в попытке скрыться от второй волны ходячих, которая накатила на город после расправы с Уэйдом и Марком.

Теперь на улице остались только Боб, Лилли и Томми, которые оказались зажаты в тени громадного дренажного колодца – в полной изоляции и без патронов.

Они забрались в широченную канализационную трубу уже с полчаса назад, когда ряды ходячих стали слишком плотными и перекрыли им все пути к отступлению. Около шести футов в диаметре, выложенная замшелыми кирпичами и как минимум на три дюйма заполненная стоячей водой, огромная каменная труба провоняла нечистотами. Боб считал, что она связана с более глубокими тоннелями подземной железной дороги, но дальний конец трубы, к сожалению, был перегорожен железными прутьями, которые препятствовали проникновению в канализацию енотов и прочих хищных зверьков. С другой стороны наполовину заблокированная вязкой глиной Джорджии труба выходила к заброшенному железнодорожному депо, по которому бродили ходячие всех размеров, полов и степеней разложения.

– Боб, давай уже, – прошептала Лилли старому медику, который сидел возле выхода из канализации и ковырял пол лезвием швейцарского армейского ножа. – Такими темпами Томми успеет повзрослеть, пока ты пробьешься сквозь это дерьмо.

– Очень смешно, – шепнул Томми у нее из-за спины.

Мальчишка сидел у железного листа, прибитого к стенке трубы. Его футболка с покемонами была изодрана до такого состояния, словно ее пропустили через мясорубку. Этот пацан казался Лилли настоящим чудом – он был самым крепким, самым смелым ребенком на ее памяти: травмированный убийством собственного отца, опечаленный из-за трагичного самоубийства матери, он все же сражался за жизнь. Его маленький подбородок был упрямо выдвинут вперед; покрытое капельками пота веснушчатое лицо серьезно от отваги. Лилли бы не помешало найти где-нибудь еще с три дюжины таких Томми Дюпре.

– А что внизу? – спросил Томми у Боба.

– Спасение из этого хаоса, – пробормотал Боб, снова и снова царапая тупым лезвием по шву огромной трубы с упорством заключенного, пытающегося прокопать тоннель на волю из Синг-Синга. – Почти все современные городские трубы сделаны из ПВХ, – объяснил он, хрипя от натуги и ковыряя шов, – но в этой глуши ремонта давно не было, поэтому чертовы трубы старые, из цемента и бетона.

– Боб… – начала Лилли и почувствовала, как по спине у нее пробежали мурашки. Ей в ноздри вдруг ударила вонь мертвецов – в трубу влетела характерная смесь смрада гниющих рыбных кишок и разлагающегося дерьма, – а затем она увидела и приближающиеся к ним тени.

Боб не смотрел по сторонам, отчаянно пытаясь пробиться сквозь пол.

– Главное – пробить первый слой раствора, – бормотал он.

– Боб, по-моему, нам пора…

Возле выхода из трубы вдруг появился силуэт – огромный обгорелый мертвец. Живот у него был разорван, кишки выпадали наружу.

– БЕРЕГИСЬ! – крикнул Томми.

Боб развернулся и поднял нож. Мутные глаза ходячего закатились, он слепо шел на Боба, намереваясь урвать мягкий кусок плоти у него с шеи. Старый медик был довольно быстр для человека своего возраста и сумел одновременно отпрыгнуть назад и вонзить короткое лезвие ходячему прямо в лоб.

Нож вошел в гнилую кость, на рукоятку брызнула кровь, мертвец упал на землю.

Боб повернулся к остальным.

– Они идут на шум! – Томми и Лилли встревоженно переглянулись. Боб вытер нож о штаны и кивнул на дальний конец трубы. – Расшатайте прутья! Навалитесь вместе! Пусть они вылетят из…

Сзади Боба что-то мелькнуло, он резко замолчал и развернулся. Темные, неуклюжие фигуры вошли в канализацию. Томми вскрикнул от неожиданности. Трое мертвецов – две женщины и мужчина – устремились прямо к Бобу, жутко хрипя и хватая воздух почерневшими ртами. Один из ходячих попытался укусить Боба за нос, но тот со всех сил оттолкнул мертвеца, который отлетел к выходу и ударился спиной о бетонную стену. На другом конце трубы Лилли лихорадочно искала какое-нибудь оружие, пока Томми отчаянно пинал кованые железные прутья.

Вдруг в канализации раздался громкий треск – казалось, будто вскрылся лед на реке, – и ходячие окружили Боба. Выкрикивая всяческие непристойности, он махал своим жалким перочинным ножом. Мертвецы наступали, их вес давил на то место, которое уже было ослаблено упорными стараниями Боба. Пол начал проваливаться, и Лилли закричала. Она бросилась к Бобу, уцепилась за рукав его рубашки, попыталась схватить его за руку, но было уже слишком поздно.

С оглушительным треском, подняв в воздух облако пыли, пол трубы провалился.

Крик Боба потонул в гуле обрушения. Старый медик упал в темноту, и ходячие повалились вслед за ним. Вся масса плоти, крови и зубов исчезла в черноте под железнодорожным депо. Глухой удар сотряс канализацию, стены колодца содрогнулись. Лилли подползла к краю провала, который занял не меньше половины трубы, и вгляделась в темноту. Она пыталась рассмотреть хоть что-то, но все было окутано пылью. Лилли окликнула друга, но тщетно – она с трудом могла вздохнуть, пыль проникала ей в горло и щипала глаза. Она услышала, как внизу что-то обрушилось, словно сломались переборки корабля, и в следующую секунду под ней с громкостью турбины забурлила вода.

– Лилли!

Голос Томми вернул ее к действительности.

Лилли отшатнулась от дыры и упала на задницу. Моргнув, она огляделась, словно стряхивая с себя наваждение, и увидела взгляд мальчишечьих глаз.

– Лилли, послушай, – сказал Томми. Его глаза сверкали от паники и адреналина. – Нужно выбираться – прямо сейчас. СЕЙЧАС ЖЕ!

Лилли заметила, что выход из трубы относительно чист, а ближайшие мертвецы бродят вдоль железнодорожного полотна ярдах в пятидесяти в стороне. Многие из них шагали по шпалам, будто пытаясь догнать электричку, которая уже никогда не придет. Лилли утерла слезы, которые катились у нее по щекам, и нашла в себе скрытые силы – ради мальчишки, ради города, ради всех тех, кто принес себя в жертву… но главное… ради Боба.

Она встала на ноги, отогнала боль и страх и взяла Томми за руку. Затем они одним огромным прыжком перемахнули через дыру в полу и вырвались в ночь.

 

Глава двадцать седьмая

На другом конце города, за стеной, на краю замусоренной парковки трое мужчин вверх ногами висели в перевернутом внедорожнике. Двигатель все еще гудел, задние колеса вертелись вхолостую.

Пребывая в полубессознательном состоянии, истекая кровью, мужчина за рулем, до сих пор одетый в строгий пиджак, с трудом понимал, что в машине с ним еще двое. Сзади него к потолку был прижат Риз Ли Хоуторн, который ехал на заднем сиденье. Он был без сознания и едва дышал; его толстовка пропиталась кровью, сочившейся из глубоких рваных ран на затылке. На пассажирском сиденье на ремне безопасности болтался Стивен Пембри. Он тоже потерял сознание и выронил еще теплый автомат, который теперь дымился на потолке. Когда волна ходячих добралась до машины и в конце концов перевернула ее на крышу, Стивен Пембри яростно отстреливался сквозь разбитое окно.

Теперь мужчина за рулем отчаянно пытался остаться в сознании. Кровь струилась у него по телу и капала с макушки на потолок внедорожника, как вода из сломанного крана.

Иеремия Гарлиц и представить себе не мог, что умрет именно так – в перевернутой угнанной машине, окруженный сотнями, может даже тысячами, ходячих трупов, медленно истекая кровью, пока множество мертвецов бродило из стороны в сторону и скреблось в окна, оставляя на стекле следы крови и черной желчи. Проповедник всегда считал, что его смерть будет куда менее позорной – возможно, даже великой и благородной, – но теперь ему оставалось только смириться с тем, что Бог захотел, чтобы он умер именно так: умер смертью раненого зверя в перевернутом джипе.

– За что, Господи? Как это случилось? – бормотал он, едва шевеля растрескавшимися, окровавленными губами.

Снаружи мириады ног – многие были босы и почернели от грязи и гнили – шаркали возле внедорожника. Влекомые сдавленным голосом проповедника, мертвецы царапали окна и крылья машины, распространяя вокруг себя могильную вонь. Их смрад проникал в салон сквозь трещины в стекле и был невыносим, это был запах дьявола, запах упадка, греха, слабости, гнили и зла. Проповеднику приходилось ртом хватать воздух – у него было пробито одно легкое, и дыхание давалось ему с огромным трудом. Перед глазами все расплывалось, но он не отводил взгляда от изувеченных, изуродованных фигур, которые переминались с ноги на ногу возле машины.

Закрыв глаза, он попытался призвать в свое сердце всю любовь к Господу Иисусу Христу, его спасителю, его путеводной звезде, и попросил прощения за все бесчисленные грехи свои, и взмолился, чтобы конец пришел как можно скорее, и приготовился спокойно, мирно перейти в благословенный мрак Духа Святого, но в этот момент его прервали. Громкие хрипы, жуткие стоны и вопли чудовищ – вместе похожие на лязг разрываемого металла – ворвались в перевернутый автомобиль, и проповедник содрогнулся, его голова запульсировала, налилась болью, перед глазами замелькали ослепительные белые вспышки, которые мучили его, терзали, пытали.

– ЗА ЧТО? ЗА ЧТО-О-О-О-О-О-О-О?!

В темных закоулках его мозга, в тайных камерах глубочайшего бессознательного, в темноте, где скрывались все его тайны и в шкафах хранились секреты, источник его боли принял форму шкатулки, небольшого металлического контейнера с маленькой дверцей, выгравированной на крышке. Эта шкатулка возникла перед его мысленным взором, пока толпа мертвецов подходила все ближе, шагая на его крик. Он увидел небольшую ручку на боку шкатулки. Стадо напирало, внедорожник раскачивался из стороны в сторону. Ручка шкатулки повернулась. Мертвецы наступали слева, машина кренилась все сильнее. Ручка воображаемой шкатулки завертелась быстрее, фальшиво заиграла тихая колыбельная. Стадо надавило справа, внедорожник наклонился на другой бок. Из невидимой шкатулки лилась мелодия детской песенки. Волна ходячих с такой силой ударила в левый бок внедорожника, что он вдруг резко качнулся, перевернулся и встал на колеса.

Воображаемая шкатулка открылась.

Задние колеса обрели опору.

Из шкатулки на голову Иеремии выпрыгнул крошечный кукольный черт.

Внедорожник сорвался с места и полетел сквозь толпу ходячих мертвецов, сбивая сотни и сотни оживших трупов. Проповедник схватил руль окровавленными руками и вдавил педаль газа в пол. Задние колеса прокручивались на скользкой от крови и гнили мостовой, под машину попадало все больше и больше тел, и в конце концов проповедник засмеялся в унисон с кукольным чертиком из его головы. Двое других пассажиров безжизненно болтались из стороны в сторону, пока внедорожник плыл по морю кишок, а Иеремия сотрясался от хохота, чувствуя, как отказывают его поврежденные органы. Иссиня-черный «Кадиллак Эскалейд» вилял по океану ходячих, кровь, желчь и мозговое вещество летели ему на капот и оседали на брызговиках, в лобовое стекло то и дело ударялись ошметки плоти, скользкие потроха и осколки костей. Проповедник все хохотал и хохотал, и его смех перерос в истерику, когда он подмял под машину последние ряды ходячих и вырвался на узкую дорогу в северной части города. И даже мчась в темноту, наконец свободный от стада, свободный от прошлого, свободный от ярма религии, он не мог перестать хохотать над бессмысленностью и абсурдностью всего этого.

Смеясь, он добрался до границы округа, затем повернул на юг и устремился в пустоту ночи, думая о выживании, о грехах человеческих и о сведении счетов.

Они не слышали голосов, пока не свернули с Мейн-стрит и не побежали сквозь смердящую темноту на север, к городской площади. Лилли орудовала найденным возле разрушенной стены обломком доски и расчищала путь сквозь толпу, отчаянно размахивая импровизированной дубинкой и разбивая черепа атакующих или точными ударами сбивая их с ног. Томми едва поспевал за ней, отбиваясь палкой и самозабвенно бросаясь на мертвецов. Время от времени к мальчику устремлялись крупные ходячие и Лилли приходилось останавливаться, разворачиваться к нему и пробивать головы противников тупым концом деревяшки. Такая напряженная дорога от выхода из канализации до городской площади заняла у них более пяти минут.

Когда они наконец достигли поросшей травой лужайки, разбитой в самом центре города, количество ходячих внутри безопасной зоны уже успело удвоиться, если не утроиться. Теперь их было так много, что кое-где они стояли плечо к плечу. Лилли пришлось перевернуть стоявший у бордюра мусорный бак, чтобы отвлечь внимание хотя бы некоторых мертвецов и расчистить путь к крыльцу ратуши. Но стоило ей дернуть Томми за собой и протащить его по тротуару к парадной лестнице, как она увидела, что огромные двери ратуши распахнуты настежь.

В темном вестибюле, паркетный пол которого был забросан мусором, неуклюже бродили темные силуэты мертвецов. Каждые несколько секунд их молочно-белые глаза сверкали в лунном свете, бледные лица обращались к выходу, черные рты раскрывались в диком голоде.

– Класс. КЛАСС! ПРОСТО КЛАСС! – бросила Лилли и потащила Томми обратно на улицу. – ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧТО ЗА ЧЕРТ!

Она решила пойти на восток и уже повела мальчишку за угол ратуши, как вдруг услышала тихие голоса, выкрикивавшие ее имя и практически тонувшие в хрипах ходячих. На мгновение она остановилась и оглянулась. Ни в одном из ближайших окон никого не было видно, на улице тоже были одни мертвецы и никакого признака человеческой активности. Ходячие захватили город, и от этого все внутри Лилли сжималось от ужаса и отчаяния. Она не заметила тощую кусачую, которая подошла к ней из-за спины, пока Томми не воскликнул:

– БЕРЕГИСЬ!

Лилли повернулась как раз в тот миг, когда ходячая бросилась на нее. Потеряв равновесие, Лилли упала на тротуар и сильно ударилась затылком о бетон. Из глаз полетели искры. Ходячая навалилась прямо на нее. С ее полуразложившегося лица кусками свисала мертвая плоть, за истлевшими губами чернели острые зубы. В мутно-белых глазах ходячей блеснул лунный свет, ее челюсти защелкали, как кастаньеты, и тут все вокруг вдруг озарилось вспышкой выстрела винтовки.

Пуля пробила затылок ходячей, солидный кусок ее черепа отлетел в сторону. Лилли скорчилась на тротуаре и прикрыла голову. Ходячая безжизненно повалилась на землю, и Томми подскочил к Лилли, чтобы помочь ей подняться. В этот момент сквозь шум снова донесся громкий голос:

– Мы наверху! ЛИЛЛИ! ЧЕРТ, ДА ПОСМОТРИ ТЫ НАВЕРХ!

Лилли и Томми подняли головы, вгляделись в ночное небо и наконец увидели источник голосов.

На крыше ратуши стояла группа из десяти-двенадцати выживших, которые, как мокрые голуби, прижимались друг к другу на узком декоративном барабане у основания купола. На плече у Дэвида Штерна висела винтовка «AR-15», ствол которой дымился от выстрела в голову ходячей. Барбара Штерн и Глория Пайн обнимали полдюжины детей, среди которых были Лукас и Беттани Дюпре. За ними, на фронтоне сидел Гарольд Стаубэк, Голос Валдосты, человек с золотыми связками. Его всегда чистая шелковая рубашка теперь висела на нем лохмотьями.

– ОБОЙДИТЕ ЗДАНИЕ! СЗАДИ СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД! – Дэвид махал руками, указывая Лилли путь. – ТАМ ПОЖАРНАЯ ЛЕСТНИЦА!

Схватив Томми, Лилли бросилась вперед, пока их не поглотила надвигающаяся толпа мертвецов. В темноте они действительно нашли проржавевшую железную лестницу. Лилли подсадила паренька, а затем спешно полезла вслед за ним.

Когда Лилли добралась до купола, Дэвид и Томми помогли ей поднять лестницу и тем самым окончательно сдали Вудбери мертвецам.

 

Глава двадцать восьмая

Первые лучи восходящего солнца постепенно освещали город. Чудовищный, мучительный вид открывался поэтапно. Сначала горизонт за железнодорожным депо подернулся слабым сероватым светом, в котором стали видны силуэты, бродившие по окрестным пустырям и полям. Становилось все светлее, и фигуры, казавшиеся просто сгустками теней, обретали конкретные очертания – они ходили по железнодорожным путям, ковыляли мимо витрин на Мейн-стрит и мимо домов на Пекан-стрит и Дюранд-стрит. Все это напоминало слет слуг ада, Марди Гра мертвецов. Армия кусачих заполонила все закоулки города, шаталась по каждой улочке, маячила в каждой нише. Выжженные солнцем лужайки вдоль Флэт-Шолс-роуд, некогда аккуратные палисадники, обнесенные невысоким забором, теперь кишели живыми трупами. Даже в саду на арене яблоку негде было упасть – восставшие мертвецы топтали драгоценные ростки овощей, бесцельно кружили по гоночному треку и толкались в каждом проходе. Некоторые ходячие, словно движимые мышечной памятью, даже бродили по трибунам и неустанно ковыляли среди скамей, как будто в поисках потерявшихся детей и забытых вещей. Тут и там пошатывались опаленные, обожженные мертвецы – жертвы случившегося несколько недель назад большого пожара, – с которых сыпались пепел и сажа. Всеобщий хриплый плач то и дело накатывал жуткими волнами, в воздухе невидимым туманом витала мерзкая вонь – целый океан фекалий, гноя и гари.

Запах был настолько вездесущим, что большинство выживших, зажатых возле купола ратуши, сняли с себя кое-какую одежду, бесполезную во влажном и жарком воздухе Джорджии, и намотали ее на лицо, сделав своего рода маски.

– Я пи2сать хочу! – сообщил Лукас Дюпре пристроившейся в уголке Глории Пайн. Нижняя половина лица мальчишки была замотана оторванной от рубашки тканевой полосой, поэтому его детский голос был приглушен и практически тонул в шуме ветра. Огибавший купол балкончик был всего фута три шириной, но, к счастью, на нем была установлена невысокая декоративная балюстрада, которая огибала барабан. Эта балюстрада помогла выжившим избежать множества инцидентов с детьми, которые время от времени пытались залезть на купол, чтобы осмотреть окрестные леса и подать сигнал SOS кому-нибудь, кто мог оказаться рядом.

– Отведи его на другую сторону, – посоветовала Барбара, которая сидела в нескольких футах от Глории между Беттани Дюпре и одной из дочек Слокамов. В руке у нее была влажная тряпка, ветер трепал ее седые локоны. Она повернулась к Беттани и сказала: – Открывай ротик, милая.

Беттани запрокинула голову, и Барбара выжала ей в рот несколько капель воды со своей банданы, пропитанной росой, которая утром выступила на черепице. Губы девочки пересохли и растрескались, из ранок сочилась кровь. Проглотив воду, Беттани посмотрела на Барбару.

– И все? Больше воды не будет?

– Боюсь, нет, – ответила Барбара, тревожно взглянув на мужа, который сидел скрестив ноги возле купола. Его голова была обмотана тюрбаном из разорванной на лоскуты хлопковой рубашки, которую он сбросил утром. Держа на коленях винтовку, он задумчиво смотрел на далекие холмы.

Дэвид Штерн понимал, что они попали в ужасную беду. Повернувшись и взглянув на сидевшую рядом с ним Лилли, он заметил беспокойство и у нее на лице.

– Мы что-нибудь придумаем, – пробормотала она, скорее обращаясь к самой себе, чем к кому-то из собравшихся на крыше. Солнце палило, и ее светлая кожа уже начала обгорать: шея и щеки стали красными, как панцирь сваренного омара. Она смотрела на северную часть Мейн-стрит, наблюдая, как толпы монстров топтали аккуратную клумбу, которую она разбила перед своим домом. У нее перехватывало дыхание – почему-то именно эти гибнущие цветы стали для нее истинным ознаменованием рокового конца.

Томми сидел рядом с ней, ожесточенно строгая палочку перочинным ножом Гарольда Стаубэка. У него на лицо была повязана бандана. Мальчишка в основном молчал с тех пор, как они оказались на крыше, но по искрам боли в его взгляде Лилли понимала, что в душе он страдает.

Гарольд стоял возле него и опирался на медную трубу, подернутую патиной и заляпанную птичьим пометом. Даже в разорванной рубашке, с прижатым ко рту носовым платком, он казался настоящим щеголем. Он изо всех сил старался поднять дух сидящих на крыше, время от времени пел народные песни и религиозные гимны, рассказывал истории из своего детства – он рос в семье издольщика из Флориды – и развлекал детей фокусами. Но даже Гарольд уже начал уставать.

Глория отвела Лукаса за купол ратуши.

Мальчишка встал на верхней площадке пожарной лестницы, расстегнул комбинезон и взглянул на толпу бродящих по парковке трупов. Ветер гонял мусор по растрескавшемуся тротуару, а чудовища неуклюже шагали из стороны в сторону, то и дело натыкаясь друг на друга. Их было так много, что они напоминали косяк ужасных рыб. Некоторые слышали доносившиеся с крыши звуки и поднимали на мальчишку свои мутные глаза.

Лукас начал писать прямо на мертвецов.

Глория наблюдала за ним с угрюмым и отстраненным выражением лица. От обезвоживания мочи у парнишки было не слишком много, но ее оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание ходячих. Они устремляли дикий взгляд в небо, словно удивленные неожиданным дождем. Мальчишка без улыбки смотрел на то, как струя ударялась о макушки изуродованных голов и стекала по истощенным телам. Судя по всему, ребенок не видел в этом ничего смешного, ничего приятного, ничего озорного.

Он просто не мог отвести взгляд.

После обеда они услышали шум. Гарольд заметил его первым, повернулся к прорезанному в куполе люку, инстинктивно выхватил свой «смит-вессон» сорок пятого калибра и навел его на люк.

– Что еще за чертовщина? – пробормотал он, чувствуя, как револьвер дрожит у него в руках.

Лилли вскочила на ноги, Дэвид подошел ближе и поднял «AR-15». Остальные расступились, смотря на старую, как будто приросшую к месту крышку. Из здания доносились скрипы и громкие хлопки, которые эхом отдавались под куполом, и дети особенно испугались, услышав их. Может, ходячие умеют ходить по лестнице? Никто не знал точного ответа на этот вопрос, но не приходилось сомневаться, что практически все городские постройки были заняты мертвецами.

– Не волнуйтесь, – довольно громко сказала Лилли, чтобы ее голос не потонул в шуме ветра. – Возможно, это просто пустяки.

– На пустяки не похоже, – пробормотала Глория, прижимая к груди одного из малышей, глаза которого блестели от страха.

– Эти твари ведь не умеют подниматься по лестницам? – спросил Гарольд, и его вопрос повис в воздухе, как токсичный газ.

– Некоторые сумели залезть на трибуны на гоночном треке, – заметила Глория.

– Сохраняйте спокойствие. – Дэвид указал винтовкой на люк и кивнул в сторону ржавой, окисленной, приросшей к месту металлической ручки. – Даже если они поднимутся по лестнице, эту дверцу им не открыть.

Приглушенные звуки становились все громче – похоже, их источник поднимался выше и выше. Были слышны шаркающие, скрипящие шаги, которые приближались к дверце в куполе. Сказать, один там ходячий или целая дюжина, было невозможно. Лилли смотрела на железную ручку. Этим люком явно не пользовались уже не один десяток лет. Прорезанный в куполе ратуши, покрытый наростами и птичьим дерьмом, в былые, славные времена он, видимо, служил уборщикам и рабочим, следящим за зданием.

– Барбара, на всякий случай, – сказала Лилли, посмотрев на седовласую матрону, – уведи детей за купол.

Барбара и Глория последовали этому совету и подтолкнули ребятишек на другую сторону барабана. Даже Томми покорно передал Лилли перочинный нож и пошел с остальными, с радостью предоставив взрослым самим разбираться с нападающими.

Шум тем временем стал еще громче – до источника звуков как будто оставалось всего несколько футов. Казалось, кто-то, шаркая, добрел до люка и остановился, а затем раздался громкий удар, от которого все на крыше вздрогнули.

– Дэвид, будь готов открыть огонь, – ровным, хоть и испуганным, голосом велела Лилли.

– Понял.

Дэвид подошел ближе к люку и навел ствол винтовки на дверцу.

Раздался новый удар, дверца люка содрогнулась, из-под петель полетела штукатурка.

– Стрелять только наверняка, – сказала Лилли, встав рядом с Гарольдом. У нее не было пистолета, но она выставила перед собой нож Гарольда, готовая в любую секунду броситься на противника.

Гарольд обеими руками сжал рукоятку револьвера и навел его на дверцу.

Бах!

– Три… два…

Дверца распахнулась, в проеме показалось исчерченное морщинами, изнуренное лицо.

– Какого черта вы тут делаете, ребят? Принимаете солнечные ванны?

– О боже… – едва слышно прошептала Лилли, не в силах пошевелиться под взглядом блестящих глаз, которые смотрели прямо на нее.

Волосы Боба Стуки были грязны как никогда, он весь был покрыт пылью и сажей, как будто целую неделю провел в битумной яме или на археологических раскопках. Он улыбнулся остальным, его глаза сверкнули от радости, вокруг них собрались мелкие морщинки.

– Ребят, вы спускаться собираетесь или мне тащить шезлонг?

 

Глава двадцать девятая

У них был миллион вопросов, и Боб заверил всех, что впереди будет достаточно времени, чтобы он ответил на каждый из них, но пока ему нужно придумать способ провести двенадцать человек по кишащему мертвецами первому этажу к шахте служебного лифта, спустить их по расшатанным ступенькам в подвал, довести до тайной двери в соседний тоннель и в конце концов вывести в основной коридор полюбившейся всем подземной железной дороги.

Чтобы дети вели себя как можно тише, Барбара и Глория объявили игру в молчанку, причем победителю был обещан годовой запас вишневой газировки. Боб использовал старинную диверсионную тактику и бросил старую лампочку в противоположную сторону вестибюля ратуши; внезапный звон бьющегося стекла привлек ходячих, и они отступили от лифтов в задней части здания на одну-две критические минуты.

Они едва успели спуститься по служебной лестнице, прежде чем мертвецы учуяли их запах и пошли на него. Боб вогнал ломик в глазницу ближайшего к нему ходячего, захлопнул двери лифта перед носом у дюжины других и вслед за Гарольдом полез в темноту подвала. Еще через десять минут они уже миновали узкий боковой тоннель и вышли в главный коридор.

Боб шел первым по щиколотку в стоячей воде, в которой плавал вонючий мусор и мерзкие ошметки. Время от времени они ударялись о голые ноги детей, и ребятишки то и дело вскрикивали от страха.

– Видит Бог, – сказал Боб Лилли, заворачивая за угол на перекрестке тоннелей, выложенных скользким кирпичом, когда на поросших мхом влажных стенах появились первые отблески оранжевого света далеких факелов, – когда я провалился сквозь пол того колодца, мне повезло так, как не везло никогда в моей никчемной жизни.

– И что же случилось? – спросила Лилли, не в силах скрыть улыбку, которая сияла у нее на лице с того самого момента, как она неожиданно выяснила, что ее друг остался жив. Ее изодранная футболка была так грязна и так пропитана потом, что превратилась из светло-голубой в темно-серую. Нервы Лилли начинала трепать старая клаустрофобия, из-за которой ее волосы вставали дыбом, но пока ее сдерживали ничем не прикрытые радость, облегчение и благодарность за то, что у них снова появилась надежда. Лилли понимала, что Вудбери – дом ее мечты – был навсегда потерян для них, но главное было в том, что рядом с ней все еще оставались хорошие, преданные ей люди. Они шагали у нее за спиной: дети устали, но все равно шли вперед, подгоняемые волнением и страхом, а Дэвид замыкал процессию, держа наготове «AR-15».

– Я упал прямо на этих мерзавцев и сразу размозжил одну из голов.

– Да иди ты, не было такого.

– Лилли, я тебе дерьмо на уши вешать не буду, – сказал Боб, улыбаясь ей. – Такую засранку, как ты, еще поискать.

Лилли добродушно стукнула его кулаком по руке.

– Следи за языком, тут же дети!

Боб пожал плечами.

– Над этим мне еще работать и работать, – усмехнувшись, он пошел дальше. – Ну так вот… Один из этих подонков действительно сразу подох подо мной, а двух других я быстро вырубил тем хиленьким ножом, – его улыбка померкла. – Не знаю даже, понимал ли я, что делаю… такое впечатление, что у меня на время включился автопилот.

– Могу представить. – Лилли увидела очередной поворот, а за ним – какой-то свет. Огонь? Факелы? Как ни странно, он казался очень ярким. – И как ты добрался сюда?

Боб снова пожал плечами.

– Точно не знаю. Наверное, в последние месяцы я так много изучал чертов план, что запомнил его наизусть. Я побежал по трубе и заблудился. Но нет худа без добра.

– Что ты имеешь в виду?

– Я вдруг начал замечать знакомые места и решил, что оказался в одном из боковых ответвлений от главного коридора. Я ведь там не одну неделю просидел, все изучил вдоль и поперек… В общем, я нашел дорогу, – он показал вперед. – Главный коридор вон там, уже совсем близко.

Он завернул за угол, и ярдах в пятидесяти впереди Лилли увидела пыльную лампу, которая свисала с потолка на толстом кабеле и освещала все вокруг.

– Погоди-ка, – произнесла она и замерла на месте. Все остальные озадаченно остановились. Лилли не могла поверить своим глазам. – Как ты это сделал?

Боб пожал плечами в третий раз.

– Старая добрая американская смекалка.

Отрезок тоннеля, за последние пять недель преображенный до неузнаваемости благодаря мастерству и смекалке Боба, длиной был сравним с футбольным полем, в ширину достигал восьми-девяти футов, а в высоту – около семи. Это был длинный, узкий склад ящиков, газовых баллонов и всяческих приспособлений, который напоминал гигантский камбуз необъятной субмарины. На стенах висели карты, пробковые доски и репродукции картин; на полу были раскатаны старые ковры, которые придавали подземелью уют. Через равные интервалы были расставлены журнальные столики и тумбочки, на которых стояли прикрытые абажурами лампы. Вкрученные в них лампочки на шестьдесят ватт мягким светом освещали стопки книг и журналов, принесенных из библиотеки. В целом, это место производило впечатление уютного, теплого и даже немного нереального дома.

При ближайшем рассмотрении Лилли и остальных взрослых поразили технические детали. Медленно продвигаясь по этому убежищу, они с удивлением замечали вдоль стен металлические ящики, в которых были установлены небольшие, тихо тарахтевшие генераторы. Их выхлопные трубы были существенно удлинены и выходили в вентиляционные шахты, прорубленные в поросшем сталактитами потолке. Тут и там по стенам, подобно виноградным лозам, бежали электрические провода, которые втыкались в сдвоенные розетки, а через каждые сто футов были расставлены небольшие вентиляторы, отвечавшие за циркуляцию воздуха. Лилли долго не могла вымолвить ни слова. Наконец она взяла Боба за руку – остальные тем временем повалились на раскладушки и в кресла. Дети же принялись изучать полки, полные аккуратно расставленных банок с консервами, коробок с овсяными хлопьями и всяческих продуктов длительного хранения вроде вяленого мяса и витаминной воды.

Лилли подвела Боба к концу тоннеля, перегороженному металлической сеткой, недавно выкрашенной в ярко-синий цвет, и тихо, едва слышно, чтобы больше никто ее не услышал, спросила:

– Когда ты все это сделал?

Боб в очередной раз пожал плечами.

– Пожалуй, примерно тогда же, когда святоши захватывали город. Но я был не один, – он показал на остальных. – Дэвид и Барбара помогли мне с технической частью. Мы вместе провели электричество и продумали вентиляционную систему. А Глория, так сказать, стала дизайнером интерьера.

– Это просто невероятно, Боб. – Лилли вгляделась в темноту по другую сторону сетки, где извивались другие тоннели. – Мы явно сможем перекантоваться здесь, пока не очистим город от ходячих.

Боб смущенно опустил взгляд и облизал губы, осторожно подбирая слова.

– Да… но нам стоит об этом поговорить.

Лилли посмотрела на него.

– В чем проблема?

Боб глубоко вздохнул.

– Вудбери не вернуть, малышка Лилли.

– Что?

– Город потонул, как потерпевший кораблекрушение корабль.

– Что за хрень ты несешь?

Боб по-отечески потрепал ее по плечу.

– Такой уж теперь мир, Лилли. Подонки захватывают твой дом, и ты идешь дальше.

– Но это просто смешно! – она снова взглянула в черные глубины тоннеля. – Мы сможем заново отстроить город, расчистить его, начать все заново, дать этим детям место, где они будут расти.

Взяв Лилли за плечи, Боб не опускал рук, пока они с Лилли не встретились глазами.

– Теперь наш дом здесь, – он никогда прежде не казался настолько серьезным. – Вудбери пал, Лилли.

– Боб…

– Послушай меня, город пал – это так же очевидно, как и то, что каждый из этих мерзавцев, которые бродят у нас над головой, когда-то был обычным человеком… Город пал. Эти твари уже бродят внутри всех домов, они повсюду. Там, блин, настоящий Чернобыль. Нечего расчищать, Лилли, нечего отстраивать, города больше нет… Его больше нет.

Лилли с секунду смотрела на него, не находя слов.

– Я… Я здесь даже дышать не могу, – она снова посмотрела сквозь сетку. – Боб, как мне жить в этой консервной банке? С моей-то болезнью?

Боб приобнял Лилли.

– Лилли, у нас тут целый грузовик «Ксанакса», «Амбиена»… даже «Валиума». А когда запасы закончатся, мы пойдем под землей, не рискуя собственными задницами, и найдем еще лекарств. И продуктов, и медикаментов, и припасов – чего угодно, что бы нам ни понадобилось.

– Боб, я не могу…

– Нет, можешь, – он по-дружески сжал плечо Лилли, снова похлопал ее по спине. – Ты Лилли Коул, и ты можешь справиться практически с чем угодно.

Лилли ничего ему не ответила, лишь снова внимательно посмотрела на него.

Затем она обернулась и еще раз взглянула на темные тоннели.

Сквозь металлическую сетку, далеко в глубине главного коридора, в сумрачной темноте, как призраки, во все стороны расходились другие ответвления лабиринта, по которым когда-то бежали отчаявшиеся рабы, и Лилли казалось, что они взывали к ней, что она ощущала и боль, и страдания, и одиночество, и отчаяние, сквозившие в низком гуле могильных голосов, шепчущих из давнего прошлого: «Беги… убегай… спасай свою жизнь!»

Лилли почувствовала ответ, который зарождался в глубине ее души, тайный голос, который скорее ощущался, чем слышался, подстегиваемый древним инстинктом, сводившимся к двум словам – борись или беги.

Она поняла, что останется здесь.

И будет бороться до конца.