Неожиданно ему пришло в голову, что Кэти у него больше нет. "Поверил, болван! Кому? Сюзи! Не могла она... - беззвучно зашептали его губы. - Не может быть..." Только внутри ему мешал быстрый огонек дрожащего сомнения и испуга. "А ведь не простит! - Его стукнула и уязвила эта мысль. - Я бы не простил..." - прошептал он. Все эти дни, до приезда Грега, он не думал об этой дикой сцене, какой-то ступор нашел - сейчас его охватила паника. "Она, как пришла, спросила про акции, так неужели вернулась из-за денег? - Он не мог поверить. - Нет, пришла мириться со мной!"

Он решил позвонить ей из ближайшего автомата (телефон опять дома забыл). Достал монеты, краем глаза посмотрел, хватит ли на звонок. Никаких съездов с шоссе не появлялось, и заправки все пропали. Саша мял монеты в руке жующим движением, пока ему не пришло в голову, что у них начнется с той точки, на которой они остановились - он бросил мокрые монеты на полочку. Руки положил на руль. "Я неправ, - подумал он, - но жить вместе мы не сможем".

Встал на обочину. Здесь он простоял довольно долго, смотря перед собой неподвижным взглядом.

Кэти говорила, что они будут жить хорошо, но он знал, что этой правде она придала статус официальной идеологии, в то время как в нижних слоях кипели, назревали и лопались частью неопознанные для нее, частью для него внутренние страсти, отливающие разными гранями от падающего на них внезапно-разъясняющего света. Взяв себе столько свободы, сколько они могли унести, они вольно гуляли сами по себе, взаимно раздражаясь друг на друга. Она гораздо больше, чем он, проводила время, как ей заблагорассудится, думал он и не понимал, как относиться к той полновесной мере свободы, которую Кэти, никого не спросясь, прибрала к рукам. Конечно, она желала счастья и ему, и себе, но таким образом, каким она организовывала его обычно сама. Тлеющая между ними внутренняя борьба прорывалась попеременно в их устах восклицанием: "Он (она) слишком много от меня хочет! - И почти тут же: Он (она) слишком много себе позволяет!" А Кэти объясняла свою свободу так: "У меня дома была такая дедовщина, что теперь я не выношу никаких ограничений!"

"Если Сюзи соврала, то зачем расставаться? - подумал Саша и тут же понял, что в ней его раздражает все. - Она боится движений души. Эмоций в ней сколько угодно - ори и восторгайся, но глубинных вещей она не покажет никогда - не живая душа, а броня из комплексов. - О собственной роли в этом деле он не подумал. - Кэти со мной живет, а тащит к нам других, чтобы не быть мне близкой!" - Тут он почувствовал, что влез в такие дебри, где с его собственными чувствами может случиться самое разное. Он завел машину и поехал дальше.

Саша не захотел додумать, что он сам чувствует большую уверенность, когда у него с Кэти поверхностные отношения и сильную неуверенность, когда она прорывается к нему через свой и его барьеры.

До смерти мамы он, став с женщиной ближе, чувствовал потребность сказать ей что-нибудь ироничное, колкое, мог даже вышутить ее. Словно это было только частью по его желанию, словно он делал это для кого-то другого - следившего за ним повсюду достигающим взглядом. Сделав так, он в первый момент чувствовал себя успокоившимся, сытым, как будто получил индульгенцию, но вскоре высовывалось чувство вины, как бывает, если презрительно подумал о друге за его спиной. До смерти мамы он никогда не извинялся. Умненький Грег, встретив Кэти у Саши, вмиг понял, что они уже любовники. Потому что Саша никогда не позволил бы себе быть таким снисходительным к женщине, если бы она не была его любовницей. В его отношении к женщинам сквозил легкий оттенок превосходства, как это иногда встречается среди умных и, одновременно, неуверенных в себе мужчин, которые, не скрываясь, могут сказать, что хоть чуть-чуть, а презирают женщин. Но именно они выбирают в спутники самую необременительную. У Саши выбор был еще сложнее, потому что он тщательно избегал девушек-одногодок. Они представлялись ему мистической загадкой: их ожидания, связанные с его мужской силой, его лидерством, казались ему парадоксальными. Когда он впервые влюбился, эта девушка была старше его, как и все другие женщины в его жизни.

Он не лукавил, думая о Кэти, что ему нужна близость, но не договорил, что сомневается априори, что эта женщина сможет ему это дать. Самому себе не досказал, что не доверяет отношениям с женщиной, хочет близости и вновь все подвергает сомнению. К тому же впереди показалась купа деревьев, то, что хотелось найти, - он въехал в тенистую рощу.

Под деревьями была стоянка для машин, рядом лужок, а на нем возвышалось величественное здание туалета с огромными указателями - чувствовалось, что его строили с любовью. Для осуществления процесса еды на траве помещалось несколько бетонных тумб, где можно развести огонь. Столы. Вокруг проволока в человеческий рост. Надо всем пространством раскинулись просторные деревья - от их освещенных солнцем листьев, как по воде, по асфальту бежали блики - так, как хотел Саша. Он поставил машину, вынул бутерброд, решив перекусить.

"Кэти живет так, как будто жизнь обходит ее стороной... - подумал он, не успев куснуть, и опустил бутерброд. - Если человек увлечен работой, он самодостаточен и себя ценит. А у нее нет путного дела - из-за этого у нее низкая самооценка. Поэтому она живет для других: повторяет их мнения, среди них крутится, статус зарабатывает. Одно подражание, и уже не до работы. Она бегает за тем, что никогда не поднимет ее самооценку, и получает замкнутый круг". Это меткое замечание успокоило Сашу, и он отвлекся.

За ближним столом расположилась компания. Тон в ней задавала дама в недурном загородном костюме, ведя хорошо поставленным голосом увлекательный рассказ про ее лучший в Городе бутик. Поначалу даму никто не прерывал, потому что прервать ее было невозможно. Но через некоторое время женщинам это наскучило, и они вступили в общий хор. Голоса у них оказались похожи на голос элегантной дамы, так что на площадке началось что-то умопомрачительное. Не обращая на окружающих внимания, они оглушительно смеялись и обменивались ценными замечаниями.

Саша пил кофе из пластмассового стаканчика, посматривая на их экзальтированные лица, и неожиданно поперхнулся. Не потому, что кофе был горячий, а потому, что ему стало холодно.

Кроме дам, сообщающих о себе всему миру, на стоянке в машинах сидели люди и наслаждались видом природы. Из радиоприемников неслась одна и та же музыка. Он постоял рядом с ними, тоже в машине, посмотрел в одну с ними сторону на переливы асфальтовой реки и выехал из оазиса. Собственно, ехать было некуда: стало ясно, что дальше будет так же, и здесь, может быть, не самое плохое место.

Голоса затихли вдали, он остался один. Ему пришло в голову, что мучения с Кэти для него противоестественны, но дают чувство движения жизни, и он это, в действительности, очень ценит. Он закурил. Здесь вновь начиналась правда о нем самом, но ему легче думалось о ней.

"У человека две ипостаси, - думал он. - Одна связана с умом, а другая с его духом. Весь вопрос в соотношении этих частей. У Кэти есть ум, но мало духа, силы личности. Ум дает ей выводы о жизни, но ей недостает силы воли, чтобы следовать этим выводам, и она подчиняется другим. Слабая личность, флюгер - в этом проявляется ее глупость. Если бы у Кэти не было ума - у нее не было бы проблем. Глупые люди все принимают на веру, не исследуют проблему. Кэти исследует и делает выводы, но не в силах следовать им. Она гоняется за фантомом, жизнь проходит мимо, она ищет ее и не находит".

Он чувствовал боль и какую-то ревность из-за ее душевной отделенности, не слитности с ним. Он прожил с ней два года - эти проблемы его не очень волновали. То есть, многое раздражало, но не было критичным. Сейчас он почувствовал какой-то качественный переход. Ему нужен большой друг, который поймет то, что случилось с ним в эти дни. Станет близок и поможет сделать выбор, от которого ему не уйти. Поднимет с ним ношу - ту, что трудно заполнила жизнь, поймет и разделит его боль, предчувствия, ложь себе и другим, дойдет до глубины его души и успокоит его совесть... вместе с ним подойдет к истине, которая всегда была от него... на расстоянии протянутой руки... Это именно то, что Кэти не может ему дать.

Он мотался весь день, как будто хотел понять и загасить спутанные чувства. Съезжал с шоссе, ехал по малозаметным дорогам, ожидая перемен. Вокруг тянулись чьи-то владения, колючка - свернуть было некуда. Он встретил озеро. Его голубая поверхность казалась последним пристанищем на перекрестках потерявшей лицо, насмерть обработанной земли. Он ехал вдоль озера, огибая его по столбам натянутой проволоки - начиная второй круг. Еще поворот, он встал - выезда к воде не было, она давно была продана и закрыта на замок. Солнце било в железную крышу машины, по телу бежал пот. Он съехал на узкую дорогу и поехал, куда глаза глядят. Он не вспоминал разрыв с Кэти - кто прав, кто виноват - он думал только о ней, не мог не думать...

На ночь он встал в караван-парке на берегу залива. Как всегда летом, парк был переполнен: сотни караванов, палаток, гам, музыка. Ему отвели пятачок около забора, здесь земля была темно-золотого цвета от мелких, пахучих цветов. Он вытащил бутылку вина и повалился на траву.

Небо медленно гасло, настоящее, закатное - уже несколько дней в Городе не было ни рассвета, ни заката. Комкая вату серых облаков, в последний раз обнажив синий простор, небосвод внезапно вспыхнул красным прожектором лучей, осветив черную зелень деревьев, душ, туалет в центре, снующих людей. Саша не мог сидеть на месте. Подумал, что лучше пройтись, встал и, пройдя сотню метров, вышел к океану.

На фоне неба зажглись высокие фонари, отбросив хрупкий розоватый свет на засеребрившуюся воду. Там, где воздушные хлопья пены, подпрыгивая на гребнях, легкими толчками мчались к кромке пляжа, протянулась изящная стрела пирса. На ней тоже зажглись мягкие, желтые огоньки. В конце пирса сидело несколько рыбаков. Их удочки красиво двигались на фоне быстро краснеющего неба. Саша пошел в ту сторону. Все пространство пирса и камни были мокры, но вода не доставала сюда: море было спокойно. Эта влажность была странной - темной, жирной, непросыхающей. Повсюду рассыпана наживка, крошки рыжей требухи, там и сям россыпи прозрачной чешуи. Бордовые остатки водорослей словно кровавые остатки чьих-то внутренностей. Запах усилился. Это был не запах моря, а дух сырости внутренних полостей, размозженных органов, размазанного убитого тела. На пирсе творилось грязное дело. Он был не рыбной лавкой и не разделочным столом мясника - это было место убийства.

"Мужчины насилуют женщин, а женщины своих детей, и все вместе они насилуют животных, - думал он. - Общество насилует своих граждан, одни страны насилуют другие страны". Он пошел прочь, чувствуя что-то такое, что касается его лично - он сам совершает насилие над Кэти и ее чувствами. Сел на подвернувшийся камень. "...Все равно расстанемся... - подумал он. - Мы уцепились друг за друга, я хотел найти другую жизнь, убежать с ней отсюда, она хотела вбежать в этот мир. На середине мы встретились и начали расходиться... В наше новое одиночество. Может, мы бы не хотели расстаться... - медленно проговорил он, - наверное, не хотели... но тут какая-то сила, какова она сама и каков я сам".

Стало темно. Небо - близкое, понятное, в неказистых ухабах туч очистилось, расступилось. Черный, необъятный верх распахнулся, и под ним обнажилась земля - стало видно, как она мала, незащищена, открыта всему, идущему из этого верха, безо всяких преград и поясов в виде облачной крыши. Огромная глубина нависла над головой. Не купол - своей знакомой формой обозначающий конечность и спасение, а открытость мира, которую человек не в силах выносить. Он ложится в постель, закрывает глаза, и под его закрытыми веками бездонная глубина легко превращается в плоскую, бестревожную черноту. Человек засыпает, он теряет страх, уверившись во власть своих закрытых глаз, - он изменил мир по своему подобию. Он спит, наивно отодвинув его рукой. Когда он откроет глаза, тогда и начнется день: человек увидит мир и признает его на час. Реальность для него ничто в сравнении с могуществом его желаний.

"Кэти одинока, - думал он, - Марк, Сюзи, и я тоже. Люди неустроенны, несчастны и хотят изменить свою жизнь. Но даже в наших страданиях нет истинной боли, нет масштабности. Все ищут удовольствий, зарабатывают, скучают, и сам трагизм нашего мира ничтожен".