Вступление

Я — доктор-психоаналитик Дарси Дейл с Пятой авеню в Нью-Йорк Сити. Я вела частную практику в течение тридцати семи лет и хочу рассказать вам о самой красивой, известной, сложной и загадочной пациентке в моей долгой и успешной карьере. Ее лечение — не та работа, которой я больше всего горжусь, и мне бы хотелось повторить этот опыт, чтобы исправить собственные ошибки. Но рассказ об этом случае, возможно, позволит мне по-иному взглянуть на человеческую психику и эмоции и более успешно бороться за спасение других отчаявшихся душ.

В основу этого повествования положены мои собственные записи сеансов психоанализа с моей пациенткой. Я взяла за правило, особенно с некоторыми из моих клиентов, в конце каждого дня записывать на диктофон как можно подробнее основные моменты наших встреч. Иногда отчеты были длинными, временами короткими, в зависимости от того, сколько времени у меня оставалось в тот день для диктовки. В моих отчетах я не записывала сказанное моими пациентами и мной во время традиционных 50-минутных сеансов или свои мысли и размышления, а только то, что считала самым важным.

2 февраля 1959 г

В обычный зимний день 1959 года моя секретарша Ривка Рубен сообщила, что внесла в мое расписание вводный сеанс с новой пациенткой, ожидавшей в приемной. Ривка рассказывала мне об этом со странным выражением лица, какого я никогда не видела у нее прежде.

Заинтригованная, я поинтересовалась:

— Какое впечатление эта женщина произвела на вас, Ривка?

Помедлив с минуту, она ответила:

— Признаться, я не заметила в ней чего-то особенного. Ее зовут Норма Джин Мортенсон. Это застенчивая миниатюрная женщина, без макияжа, в безвкусном старомодном платке на голове. На самом деле «безвкусица» это подходящее слово для ее описания. Она не похожа на тех элегантных пациентов, которых вы привыкли видеть.

«Прекрасно, — подумала я, — меня утомили гламурные дамы из Верхнего Ист-Сайда, основной проблемой которых являлся выбор дизайнера интерьера для очередного ремонта дома. Может быть, эта пациентка внесет некоторое разнообразие».

Поблагодарив секретаршу кивком головы, я вышла в приемную и сразу поняла, что Ривка имела в виду. Маленькая женщина, сидевшая там, действительно не производила особого впечатления, и я бы не удивилась, узнав, что она чья-то служанка или няня, отправленная на терапию сострадательным работодателем.

Она увлеченно читала журнал, на обложке которого была фотография великой киноактрисы и секс-символа Мэрилин Монро.

Приблизившись, я протянула ей руку:

— Добрый день, г-жа Мортенсон. Рада с вами познакомиться.

Женщина подняла глаза, и, к моему удивлению, с ней произошла полная трансформация. Я как будто увидела превращение доктора Джекилла в мистера Хайда. Казалось, внутри нее неожиданно включился свет, как если бы под ее кожей находился радиоактивный источник. Ее образ, жесты, поведение — действительно все в ней изменилось. Она смотрела и двигалась как другой человек: ослепительный взрыв магнетизма и сексуальности, каких я не видела никогда раньше. Пальто, от которого отказалась бы даже Армия спасения, упало с ее плеч, и бабушкин платок соскользнул на пол, открывая солнечные светлые локоны, напоминавшие нити белого золота. Она буквально светилась.

Женщина вскочила и схватила мою протянутую руку.

— Ах, благодарю вас, доктор Дейл, — сказала она жизнерадостно, — я давно хотела встретиться с вами, но слишком боялась записаться на прием. Моя хорошая подруга, Паула Страсберг, сказала, что вы единственный человек в мире, который может спасти мою жизнь. О, и называйте меня Мэрилин.

Ее прекрасное лицо выражало волнение, а синие, васильковые глаза сверкали как алмазы. Узкое белое трикотажное платье подчеркивало необыкновенной красоты фигуру. Она выглядела значительно моложе тридцати трех лет, указанных в ее анкете. В этот момент я поняла, кто стоит передо мной, и увидела собственными глазами актрису, которая очаровала весь мир. Когда она сбросила свой камуфляж, никто не смог бы не узнать эти потрясающие лицо и тело.

Через мгновение ко мне вернулось самообладание, и я предложила:

— Пройдите в мой кабинет, мисс Монро, и расскажите, почему необходимо спасать вашу жизнь.

Я остановилась у двери кабинета и жестом пригласила женщину войти.

— Ах, нет, доктор, — отступив назад, сказала самая знаменитая в мире актриса, — после вас.

Последние несколько месяцев мне приходилось нелегко. Я тосковала по своему мужу, который умер в прошлом году. Он был успешным актером театра и кино, хотя главным образом прославился своими характерными ролями.

Возможно, работа с этой уникальной женщиной смягчит боль потери. А что, если она слишком обеспокоена и я не смогу ей помочь? Вдруг из-за ее красоты и известности у меня не получится быть объективной? Может быть, это самое важное, чтобы кто-то с готовностью взял на себя часть того огромного стресса, с которым потенциально готовый к самоубийству пациент обращается к врачу? Представляете себе заголовки газет? «Мэрилин Монро, пациентка психоаналитика Дарси Дейл, покончила жизнь самоубийством». Это как раз то, что нужно для моей профессиональной репутации!

Как бы то ни было, зачем мне брать проблемного пациента, когда до выхода на пенсию осталось несколько лет? Пусть другой аналитик — кто-нибудь молодой и не страдающий от тяжелых личных потерь — несет на себе всю тяжесть этой страшной ответственности. В свои лучшие дни я долго и упорно работала с очень тяжелыми пациентами и спасла немало жизней. Возможно, пришло время, чтобы немного расслабиться.

Половина моей жизни прошла в этом кабинете, и я любила в нем каждую мелочь. Глубокого орехового цвета панели были сняты с большого корабля, поднятого со дна моря. Я годами искала резную обшивку для кабинета и наконец нашла ее на аукционе Сотбис. Мой изумительный стол красного дерева был приобретен в Армии спасения в первые годы моего брака. Я потратила тридцать пять долларов на его покупку и двести — на полировку.

Мои превосходные книжные полки орехового цвета двадцать лет назад украшали стены библиофила с Парк-авеню. Сейчас на них стояли ежегодники, начиная с 1951 года до сегодняшнего дня, а также аккуратно расставленные по зеленым коробкам тома ежеквартального психоаналитического обозрения и огромные пачки психоаналитических журналов.

Мои нижние полки трещали под тяжестью публикаций, посвященных моему основному увлечению — биографии звезд кино, в том числе Кэри Грант, Ингрид Бергман, Джоан Кроуфорд, Бетт Дэвис, Марлона Брандо, Кэтрин Хепберн и Спенсера Трейси. Каждую свободную от работы минуту я уделяю своему хобби, моим многострадальным детям и написанию книг.

Есть кое-что, в чем я должна признаться. В подростковом возрасте я страстно хотела стать киноактрисой, и только многочисленные неудачные прослушивания на Бродвее заставили меня сдаться. Чтение биографий современных звезд тешило мои юношеские амбиции. Было бы интересно, подумала я, заглянуть в душу и узнать о жизни настоящей звезды кинематографа, а может быть, даже соприкоснуться с ореолом славы Мэрилин.

Окажется ли Мэрилин Монро дорогим украшением для моего любимого офиса или покончит с собой в конечном итоге, и я буду вздрагивать даже от мысли выйти за его порог?

Вот самая известная киноактриса в мире, которая собирается войти в мой кабинет из приемной. Я сомневалась. Не помешает ли моя страсть к кино лечению великой звезды? Я не могла знать, но твердо решила попробовать.

Я одернула светло-голубое шерстяное платье от Бедгдорфа, поправила ожерелье из мелкого жемчуга, подаренное мне моим покойным мужем, пригладила свои длинные каштановые волосы, собранные в низкий свободный пучок, и, как мне казалось, с королевским достоинством прошла в двойные звукоизолированные двери.

Мэрилин последовала за мной и, осмотревшись вокруг, захлопала в ладоши, как обрадованный ребенок.

— Ах, как красиво! — воскликнула она, обходя комнату и разглядывая все вокруг.

Если бы я уже не решила для себя принять ее в качестве пациентки, то определенно сделала бы это сейчас. Обычно пациенты полностью поглощены своими собственными проблемами и даже не замечают того, что их окружает. Но эта женщина знала, как добиться моего расположения.

— Как приятно находиться во врачебном кабинете, который не выглядит как морг! — продолжала она, изучая широко открытыми глазами окно-витраж.

Мне нравился мой витраж, привезенный вместе с рамой из старой деревенской церкви, которой теперь нет и в помине. Вечно поющие птицы на переплетенных ветвях, усыпанных цветами, украшали мой офис более двадцати лет. Глубокие красные, зеленые и синие оттенки напоминали мне великолепные витражи Шартра. Однажды мне сказали, что, возможно, мой витраж был изготовлен самим Тиффани, но я никогда не искала этому подтверждений, вероятно не желая лишиться фантазии, что я — владелица Тиффани.

В моем рабочем кабинете были и другие сокровища. Портрет, привезенный с Гаити, с изображением плачущей женщины, в темно-синих и насыщенных красных тонах, висел над кушеткой. Он был очень ценным для меня — подарок давно скончавшейся подруги.

Восточные ковры, которые я лично привезла из Китая и Индии, выдержанные в таких же ярких оттенках. Кушетка для пациентов, четвертая за мою карьеру психоаналитика, недавно обтянутая гобеленом Лоры Эшли, с винно-синим узором.

Я покачала головой. Если бы она с восхищением говорила о моей внешности, моих статьях, книгах или моей славе в сообществе психоаналитиков, я бы только отмахнулась, мне постоянно приходится слышать подобные вещи. Но она обратила внимание на единственное, что не могло меня оставить равнодушной, — мой витраж «от Тиффани». Эта женщина была неотразима.

— Спасибо вам, Мэрилин, — поблагодарила я, стараясь скрыть мое удовольствие. Ликующий взгляд ее огромных голубых глаз доказывал, что мне не удалось ее провести. — Пожалуйста, присядьте и расскажите, что привело вас сюда сегодня.

Ее лицо вытянулось, и она снова стала похожа на ту женщину, которую я недавно встретила в приемной.

— Ах, это необходимо? — спросила она с улыбкой маленькой милой девочки. — Я бы с большей охотой посмотрела на ваши прекрасные вещи и узнала, где можно приобрести такую красоту.

— Может быть, в другой раз, — ответила я.

Проигнорировав мое замечание, она продолжала ходить по комнате и остановилась перед книжными полками.

— Ой, как много книг! Можно взять что-нибудь почитать?

— Это тяжелая для понимания литература.

Ее лицо снова напряглось.

— Я просто хотела узнать, о чем эти книги. Я не окончила даже среднюю школу, хотя всегда любила поэзию.

Я поняла, что обидела и расстроила ее. «Надо быть осторожнее с этой женщиной», — подумала я.

— Нам предстоит ответственная работа. — Я использовала соответствующую профессиональную интонацию.

Она окинула взглядом мебель в комнате, выбрала кушетку и осторожно присела на нее.

— Насколько я поняла из ваших слов, ваша жизнь находится в опасности. Это правда?

Мэрилин кивнула и сидела молча так долго, что я забеспокоилась, собирается ли она отвечать вслух. Наконец она начала говорить, произнося слова так медленно, что я едва могла понять, о чем она говорила:

— Я часто в… д-д-д-депрессии, такой глубокой… я не знаю, смогу ли я жить дальше. Такое чувство, как будто она всегда со мной и никогда не исчезнет. Мир вокруг меня покрыт мраком, как будто огромный пылесос взорвался передо мной и наполнил воздух грязью. У меня нет причин, чтобы вставать по утрам, и если бы мне не нужно было ходить в ванную, я бы оставалась в постели весь день. Часто я так и делаю. Я не могу больше так жить. Вы можете помочь мне, доктор? В противном случае у меня не будет другого выхода, кроме как убить себя.

Я была потрясена. Как кто-либо мог бы ответить на такой вопрос? Я с состраданием смотрела на нее и молчала. Она сделала паузу, показавшуюся мне вечностью. Я ждала, затаив дыхание.

Затем, к моему облегчению, она оживилась и спросила:

— Ну, доктор, о чем мне рассказывать?

— Начните сначала, — подсказала я.

Мэрилин изменила позу, и по ее быстрым, грациозным движениям и порозовевшему лицу было видно, что ее настроение снова изменилось. Она радостно сияла, как обычно, на экране.

Мэрилин с удовольствием начала свой рассказ:

— Роды у моей мамы принимал доктор Герман М. Бир, 1 июня 1926 года, в благотворительной палате центральной больницы Лос-Анджелеса. Мне известно об этом только то, что он сказал, когда я встретила его несколько лет назад и спросила, как проходило мое рождение: «Мэрилин, я вынужден вам сказать, что вы выглядели так же, как все дети при рождении». Я думаю, это был последний раз, когда я была такой же, как все.

Я улыбнулась. Словно почувствовав, что мне нравится ее чувство юмора, она добавила:

— Я родилась при очень печальных обстоятельствах. Оба мои родителя были сильно опечалены.

На этот раз я не улыбнулась, но снова подумала, что мне следует быть осторожнее. Она попытается превратить свой психоанализ в комедийное шоу. Казалось, обладая даром предвидения, она сразу стала более серьезной.

— Моя мать, Глэдис Бейкер Мортенсон, работала в то время скромным киномонтажером в консолидированной кинокомпании, соединяла кадры фильмов для голливудских студий в производственной лаборатории. Жизнь встретила меня двумя весомыми ударами. У меня была сумасшедшая мать, и не было отца, который мог бы помочь растить меня, любить и защищать от безумия матери. Мало того что она была сумасшедшей, я никогда не чувствовала, что нравлюсь ей, не говоря уже о любви ко мне, — рассказывала Мэрилин. — Она всегда была холодной и сдержанной. Не помню, чтобы она когда-нибудь брала меня на руки или целовала меня. На самом деле она вообще никогда не интересовалась мной. Однажды, пытаясь произвести на нее впечатление, я сказала, что, когда вырасту, стану кинозвездой. Она просто посмотрела сквозь меня холодными, как сталь, глазами и ничего не ответила.

«Бедный ребенок», — подумала я.

Мэрилин продолжала говорить о своем отце, который, возможно, был персонажем еще более печальным, чем ее мать.

— Хотя в моем свидетельстве о рождении моим отцом указан второй муж Глэдис, Эдвард Мортенсон, она всегда говорила, что на самом деле я родилась от С. Стенли Гиффорда, вместе с которым она работала в кинокомпании. Он бросил Глэдис после того, как она сказала ему о своей беременности. Не удивительно, что всю жизнь у меня были проблемы с мужчинами. Если мой собственный отец сбежал, прежде чем увидел меня, чего я могу ожидать от посторонних мужчин?

Я была полностью согласна с ней, восхищаясь ее пониманием, и решила, что она, возможно, станет очень хорошей пациенткой.

— Когда я была совсем маленькой, — продолжала она, — я заметила фотографию мужчины, висящую на стене в кухне. На фото был красавец с тонкими усами, как у Кларка Гейбла. Я спросила маму, кто это. Она сказала, что это фотография моего отца. В это мгновение моя жизнь изменилась навсегда.

— У меня есть отец, у меня есть отец, у меня есть отец! — кричала я кому-то, кто мог бы меня услышать. — Это великий Кларк Гейбл! Это неправда, что я не такая, как все! Ни у кого из других девочек нет отца-кинозвезды. Поэтому я — лучше, чем любая из них!

До сих пор я представляю себе, что моим отцом был этот замечательный актер. Я мечтала о нем по ночам, обнимая подушку и фантазируя, что это Кларк Гейбл, рассказывала моим одноклассницам, что я дочь кинозвезды. Самым большим потрясением в моей жизни было бы участие в одном фильме с ним. Это одна из причин, почему я так упорно работаю над своим актерским мастерством. Когда мы будем работать вместе, я хочу, чтобы он думал обо мне как о великой актрисе. Может быть, он даже женится на мне. Или удочерит!

Я вновь не смогла сдержать улыбку. Мне тоже всегда нравился Кларк Гейбл, и я вышла замуж за человека, похожего, как мне казалось, на него усами и вообще.

— Вы когда-нибудь встречались с Гиффордом? — спросила я, надеясь вернуть ее к реальности.

— Нет, — ответила она с сожалением. — Когда я была подростком, я набралась смелости поговорить с ним по телефону. Ответила какая-то женщина. Я сказала:

— Я — Норма Джин, дочь Глэдис Бейкер, позовите к телефону мистера Гиффорда, пожалуйста.

Женщина ответила:

— Не стесняйтесь позвонить его адвокату, — и повесила трубку.

Когда я стала известной кинозвездой, мне позвонил человек, назвавшийся Гиффордом. Он сказал:

— Я умираю, Норма Джин. Мне бы хотелось встретиться с вами перед смертью.

Я ответила:

— Не стесняйтесь позвонить моему адвокату, — и повесила трубку.

Я не могла не засомневаться, действительно ли умирающий Гиффорд звонил Мэрилин. Но независимо от того, так это было или нет, очевидно, что милая Мэрилин Монро могла быть очень мстительной. Я надеялась, что мне никогда не придется испытать это на себе.

Я встала и произнесла:

— Я сожалею, но нам придется прерваться сейчас, Мэрилин. Увидимся в следующий раз, если вы позаботитесь, чтобы назначить следующую встречу.

Она смотрела на меня разъяренно, собирая свои вещи и поднимаясь с кушетки. «Хорошо, что взгляд не убивает», — подумала я.

3 февраля 1959 г

Мэрилин действительно записалась на другой сеанс на следующий день и сразу же продолжила рассказ о своей матери с того места, где остановилась в прошлый раз:

— Через две недели после моего рождения в благотворительной палате моя дорогая мама, Глэдис Перл Бейкер Мортенсен, не смогла убедить свою мать взять внучку на попечение и передала меня в приемную семью.

Я ахнула, питая надежду, что она не услышала меня. Брошена в двухнедельном возрасте! У бедного ребенка никогда не было шанса.

— Я была ошибкой. Моей матери ребенок был не нужен. До сих пор каждый д-д-день я м-м-мечтаю, чтобы она любила меня. Я не шутила, сказав, что моя мать сумасшедшая. Когда мне исполнилось семь лет, ей поставили диагноз «параноидальная шизофрения» и поместили в государственную психиатрическую больницу, где она провела большую часть своей жизни. На самом деле она и сейчас находится там.

Мэрилин, возможно, услышала мое невольное восклицание, потому что она добавила:

— Но она не отказалась от меня совсем. До того как ее забрали в институт, она приходила и проводила со мной выходные в приемной семье, водила меня на пляж или в кинотеатр. Мы обе любили кино. Хотя мне неприятно вспоминать об этом, когда я была маленькой, я с нетерпением ждала ее. Чего еще может хотеть сирота? Я отчаянно ждала ее каждую неделю.

Глэдис всегда говорила, что собирается купить нам дом, где мы будем жить, как все другие семьи. Прошли годы, и я осознала, что мы никогда не будем вместе. И я перестала ждать ее. Что хорошего могли принести ее визиты, если она никогда не собиралась быть мне матерью? Мне становилось только хуже, когда она уходила. Кажется, именно тогда я поняла, что она была лгуньей, и разлюбила ее. С тех пор я не верила никому. Тогда я решила, что, если у меня когда-нибудь будет маленькая дочка, я всегда буду говорить ей правду, независимо от того, насколько это тяжело. Я могу принять все, если это правда.

Один из сотрудников рекламного отдела киностудии «Двадцатый век Фокс» сказал, что он никогда не слышал, чтобы я лгала. Меня это порадовало, потому что если я не я, то кто я? Но моя репутация искреннего человека иногда приносит мне неприятности. Когда я расстраиваю кого-то, высказывая честно свои мысли, а потом пытаюсь сгладить ситуацию, они думают, что я лицемерю. Мне приписывают слова о том, что мне не нравится давать интервью журналистам-женщинам. Но я никогда не говорила ничего подобного. Возможно, я делала глупости, но я не глупая. На самом деле я действительно говорила, что я предпочитаю мужчин-репортеров, потому, что мне интереснее с ними общаться.

К счастью или к сожалению, у меня есть своего рода упрямство. В интервью мне не хочется всем репортерам говорить одно и то же. Я хочу каждому из них рассказать что-то новое, чтобы мои поклонники не чувствовали себя обманутыми и не думали: «А, я знаю это! Зачем она повторяет то же самое снова и снова?»

Кроме того, я никогда не позволю опубликовать в журнале о кино статью, утверждающую, что она написана Мэрилин Монро. Дело в том, что когда я была маленькой девочкой, я фанатично изучала такие журналы, и часто мое поведение зависело от слов, произнесенных кинозвездами. Но, оказывается, редакторы меняют многое из сказанного в интервью. Я не хочу каким-либо образом влиять на молодых девушек, если не могу быть уверена, что написано действительно то, что я говорила.

То же самое относится к мнению, что я забавная. Люди считают, что у меня отличное чувство юмора. Они не понимают, что я просто говорю правду. Джордж Бернард Шоу сформулировал эту мысль лучше: «Мой способ шутить состоит в том, чтобы говорить правду. Это — самая забавная шутка в мире».

Она была права. Мысленно перебирая ее опубликованные интервью, я понимаю, что все они представляют собой просто невинный способ говорить правду. Например, один журналист спросил ее:

— Что вы надеваете, когда ложитесь спать?

Она ответила:

— Шанель номер пять.

Всему миру известно, что Мэрилин Монро спит обнаженной.

Когда я взглянула на часы, я сообразила, что час давно прошел. Это было весьма необычно для меня. Пациенты говорили, что по времени начала и окончания моих сеансов можно выставлять часы. Но я была так очарована рассказом Мэрилин, что потеряла счет времени. Надо быть внимательнее, подумала я. Психоаналитик должен быть объективным всегда!

Я поднялась и сказала:

— Время прерваться.

Она оставалась неподвижной несколько долгих мгновений с растерянным выражением на лице. Затем самая прекрасная женщина в мире молча встала и надела на голову свой старомодный платок. Я вновь стала свидетелем удивительного превращения. Как будто свет внутри нее неожиданно погас. И неприметная маленькая женщина, которую я впервые увидела в приемной, молча скрылась за дверью.

6 февраля 1959 г

«Какая Мэрилин придет сегодня? — подумала я, выходя в приемную, чтобы поприветствовать ее перед третьим сеансом. — Будет ли она искрящейся, светлой, невероятно красивой женщиной, которую знает весь мир, или невзрачным маленьким созданием, которое можно принять за бродяжку? По крайней мере, с этой пациенткой не соскучишься!»

Мэрилин на этот раз была где-то посередине.

— Здравствуйте, доктор, — начала она, направляясь к кушетке, — мне действительно помогают эти психоаналитические сеансы. Я хотела бы продолжить рассказ о моей жизни, если вы не возражаете.

— Конечно, я хочу знать о вас столько, сколько вы желаете мне поведать.

Показалось мне или нет, что ее лицо немного посветлело?

— На чем я остановилась в прошлый раз? — спросила она. — Кажется, я говорила о своем разочаровании в моей дорогой матери. Ах да, я сказала, что росла в приемных семьях, десяти или, может быть, двенадцати. В некоторых я жила дольше, другие устали от меня за короткое время. Вероятно, я их раздражала.

«О боги, — подумала я, — удивительно, что она не попала в психбольницу со своей матерью!»

— Моим первым и самым важным приютом, — продолжила она, — была семья Уэйна Болендера, куда моя мать определила меня на первые семь лет моей жизни.

У меня вырвался вздох облегчения. По крайней мере семь лет она прожила в одной семье. Но моя радость за нее не продлилась долго.

— Моя мать передала меня Иде и Уэйну Болендерам в городе Хоторн, штата Калифорния, через две недели после моего рождения. Нет, подождите секунду. Насколько я помню, тогда мне было всего двенадцать дней. Ида и Уэйн Болендер жили в удобном шестикомнатном бунгало, которое я помню очень хорошо. У них было немного денег, поэтому они увеличивали свои доходы, принимая чужих детей на воспитание.

Должна признать, что жизнь выдала Глэдис проигрышный набор карт. Ее муж-мерзавец не только оставил ее, но и похитил ее первых двух детей. Она так и не смогла вернуть их. Меня бы это тоже свело с ума. Таким образом, справедливости ради надо заметить, что ей ничего другого не оставалось, как отдать меня, не из-за психологических проблем, а финансовых. Она была вынуждена вернуться к работе на киностудии для того, чтобы содержать нас. У нее был длинный рабочий день, с восьми утра до восьми вечера, и не было никого, кто мог бы позаботиться обо мне. Она платила Болендерам пять долларов в неделю, наверное, половину своей заработной платы, чтобы они ухаживали за мной.

Каждую субботу Глэдис приезжала на троллейбусе в Хоторн навестить меня. В первые годы я отчаянно ждала ее каждую неделю. Однажды она не приехала, и я простояла перед окном, дожидаясь ее, до самой ночи. Ида пыталась увести меня и сказала:

— Норма Джин, твоя мать не приедет сегодня. Ты должна поужинать.

— Нет, нет! — кричала я. — Она приедет. Подождите и увидите.

Она продолжала дергать меня за плечо. Но я держалась за стену ногтями до тех пор, пока огромный кусок штукатурки не упал мне на руки.

— Ты плохая девочка, Норма Джин, — сказала Ида и ударила меня по лицу.

Мэрилин прикоснулась рукой к щеке, мокрой от слез, и, вздрогнув, добавила:

— До сих пор больно.

Мэрилин описала Болендеров как глубоко религиозную пару, которая вела комфортную жизнь, обычную для низшего слоя среднего класса, в бедном пригороде Лос-Анджелеса.

— Дом все еще стоял, когда я привезла туда моего первого мужа Джима, чтобы показать его, хотя название улицы изменилось с «Род-Айленд-авеню» на «Западный Хоторн». — Мэрилин засмеялась.

Ида Болендер, как оказалось, была суровой, эгоцентричной женщиной, настойчиво прививавшей свои убеждения Норме Джин. Ида заставила пообещать маленькую девочку, что она никогда не будет курить, пить или ругаться, и настаивала на том, чтобы она посещала церковь несколько раз в неделю, если не хочет попасть в ад. Ей даже не разрешалось ходить в кинотеатр.

— Мы набожная семья, которая ходит в церковь, а не в кино, — постоянно повторяла Ида. — Ты знаешь, что произойдет, если конец света застанет тебя в кинотеатре? Ты будешь гореть в аду вместе с другими плохими людьми.

— Я была сообразительным ребенком, и спустя некоторое время у меня возник вопрос: если Ида права, хватит ли в аду места для пепла от всех кинотеатров во всем мире?

Я никогда не могла угодить моей приемной матери. Я не соответствовала ее стандартам чистоты и поведения и всегда попадала в какие-то неприятности. Как многие дети, я любила играть в грязи. Ида одевала меня в красивую чистую одежду и отправляла играть на улицу. Двадцать минут спустя я возвращалась домой в испачканном грязью платье. Ида сердилась и отвешивала мне оплеуху или две в качестве наказания за «плохое поведение».

Я не думаю, что это такой уж страшный проступок для девочки, не правда ли, доктор?

— Разумеется, нет, Мэрилин, — отозвалась я, — это совершенно нормальное поведение для маленького ребенка. — Внутренний свет снова включился, и лицо Мэрилин озарила очаровательная улыбка.

По мнению Мэрилин, одна из ее приемных сестер, Нэнси Джеффри, считала, что, несмотря на жестокость Иды, она оказала положительное стабилизирующее влияние на Мэрилин, так как Ида научила своих приемных детей любить Господа и друг друга и дала Норме Джин единственную прочную опору в жизни, которая помогла ей добиться больших успехов в карьере. Без нее Мэрилин Монро никогда не смогла бы стать звездой, которой она была. Ида говорила Нэнси, по крайней мере, как вспоминала Мэрилин:

— Я знаю, что жестоко обращалась с Нормой Джин, но я поступала так для ее блага. Было ясно, что ее ждет тяжелая жизнь, и я хотела подготовить ее к ней. В глубине души я уверена, что правильно воспитывала ее.

Со временем Норма Джин приспособилась к строгости Иды.

— Когда она делала мне выговор, я кивала, скрестив пальцы у себя за спиной, — вспоминала с улыбкой Мэрилин.

Чтобы избежать наказания, эта маленькая, очень умная девочка научилась скрывать от Болендеров свое желание петь, танцевать и изображать вымышленные образы, а также тайком бегала в кинотеатр всякий раз, когда это было возможно. Кроме того, будущая Мэрилин Монро нашла свой собственный уникальный способ борьбы со скукой в церкви — сексуальные фантазии.

— Я расскажу вам о них после того, как узнаю вас лучше, — смеясь, пообещала Мэрилин. — В конце концов, возможно, вы думаете так же, как Ида Болендер?

«Хмммммммм, — подумала я. — Не слишком ли рано говорить Мэрилин, что она путает меня с Идой, что это она была жесткой и эгоистичной, а не я? С одной стороны, мне нужно, чтобы Мэрилин развивала позитивный перенос, при котором она почувствует, что я на ее стороне. Переносом называется проецирование пациентом качеств, имеющих отношение к значимым персонажам его прошлого, на психоаналитика. Такой процесс должен развиваться для того, чтобы пациенты продолжали посещать сеансы, при этом анализ не должен становиться для них слишком болезненным.

Но я также знала, что в конечном итоге мне придется иметь дело с негативным переносом, чтобы помочь Мэрилин понять, что это Ида была эгоисткой, а не я. Какую дорогу следует выбрать на перепутье? Я не знаю».

Так что я произнесла только:

— Хм-м. — Что еще я могла сделать?

9 февраля 1959 г

Войдя в кабинет, Мэрилин начала на явно негативной ноте:

— Это были длинные выходные, доктор! Как будто целая неделя прошла.

Затем она продолжила рассказ мне о Болендерах. Еще до того, как появилось выражение «мама-домохозяйка», Ида все свое время посвящала заботе о доме, своем родном сыне и нескольких приемных детях. Уэйн работал почтальоном, которому посчастливилось сохранить работу во время Депрессии. Он получал небольшой доход, и подрабатывал печатью религиозных брошюр для распространения среди членов своей церкви.

Мэрилин считала, что, хотя супруги Болендеры придерживались одних и тех же взглядов на жизнь, они не были близкими людьми. Они редко общались друг с другом и если разговаривали, то, как правило, потому, что Ида критиковала мужа за какое-нибудь мнимое прегрешение или пыталась заставить его сделать работу, которую он, очевидно, не хотел выполнять.

«Как это прискорбно, что у Мэрилин не было случая увидеть счастливую супружескую пару, которая могла бы послужить моделью для союза, который она могла бы попытаться создать когда-нибудь в будущем», — подумала я.

Тем не менее она заботилась об Уэйне, который был довольно приятным и дружелюбным парнем.

— Я как сейчас вижу его большие плечи, с огромными почтовыми сумками, — рассказывала Мэрилин задумчиво, — обычно он носил в кармане конфеты, чтобы задобрить собак. Иногда он давал мне немного.

Но иногда он был просто страшным. Когда я становилась, по его мнению, слишком шумной, он спускал мои трусы и, прижимая к себе, стегал меня своим кожаным ремнем с огромной серебряной пряжкой. Я никогда не забуду эти ужасные удары и рубцы, которые оставались на моих голых ягодицах. Мне приходилось есть стоя по нескольку дней. У моей попы до сих пор повышенная чувствительность. Но тогда я любила Уэйна. Что я понимала? Я думала, что так поступают все отцы: наказывают своих детей, чтобы преподать им урок. Вы наверняка знаете ту старую историю: «Мне от этого больнее, чем тебе».

«Не удивительно, что она так извивается при ходьбе», — пришло мне в голову. — Странно, если подумать, что мир должен поблагодарить Уэйна Болендера за то, что он подарил нам самую сексуальную походку в истории кино».

Потом я подумала разгневанно: «Как он мог? У этого человека не было сердца?» Как, за какой-то воображаемый проступок, он мог терзать беспомощную маленькую сироту, о которой обязан был заботиться? Несмотря на то что прошло столько лет, следует расследовать это преступление и приговорить виновного к тюремному заключению. Кроме того, я не могла отделаться от мысли, что, возможно, маленькая Норма Джин уже тогда была соблазнительной, и Уэйн Болендер получал сексуальное удовольствие, избивая ее. Мне стало стыдно за такие мысли. Была она соблазнительной или нет, ничто не могло оправдать злоупотреблений Уэйна. Ему платили за опекунство над ней, и ничто не давало ему право плохо обращаться с девочкой.

Те пять долларов в неделю, которые им платила Глэдис, мать Мэрилин, позволили Болендерам избежать разорения, от которого пострадало большинство американцев во времена Великой депрессии. Я подозревала, что Норма Джин оставалась частью их семьи так долго, в значительной степени из-за дохода, который она приносила, а возможно, и для сексуального удовлетворения, которое ее приемный отец получал, избивая ребенка.

Если так, то это не вся история. Но возможно, несмотря на всю их суровость, Болендеры по-своему любили Норму Джин и хотели удочерить ее. Но редкие проявления материнской любви Глэдис не позволяли этого сделать, потому что ее неизменной мечтой была покупка дома, чтобы жить в нем с Нормой Джин.

— Ида Болендер считала меня красивой, — рассказывала Мэрилин, — она с удовольствием расчесывала мои волосы щеткой, шила мне нарядную одежду и наставляла на «путь истинный». Она стремилась воспитывать духовно, физически и эмоционально здорового ребенка, в указанном порядке, хотя я считаю, что в душе Ида считала самым важным первый пункт. Одним из самых больших разочарований в моей жизни был случай, когда я спросила, могу ли я называть ее «мамой», чтобы чувствовать себя как все обычные дети. Она не разрешила, настаивая на том, чтобы я обращалась к ней «тетя Ида». Она сказала, что не собирается нести ответственность за то, что научила кого-то лгать! Кроме того, она добавила, что Глэдис очень огорчится, если услышит, что я зову Иду «мамой».

Но Уэйна я называла «папой», и никто не возражал. Несмотря на то что он также был религиозным фанатиком и периодически избивал меня, в целом мы хорошо с ним ладили.

Он подарил мне щенка, которого я очень любила не только потому, что мне нравились собаки, но и потому, что это подарок моего «папы». Я назвала его Типпи. Надеюсь, что когда-нибудь я приму участие в фильме, где одну из ролей сыграет собака с таким же именем. Это будет моей благодарностью моему лучшему другу детства. Несколько лет назад я позвонила Уэйну, и он сказал:

— Норма Джин, я всю жизнь буду любить тебя и всегда буду рядом с тобой.

И несмотря на то что прошло столько лет с нашей последней встречи, дрожь пронзила мое тело с головы до пяток так же, как в детстве. Да, доктор, даже мою задницу.

Однажды, когда мне исполнилось три года, приехала Глэдис и потребовала, чтобы Болендеры вернули ей меня. Ида, зная о нестабильности Глэдис и беспокоясь обо мне, отказалась. Глэдис вытолкала Иду во двор и закрылась в доме изнутри. Несколько минут спустя она выскочила с одном из армейских вещевых мешков Уэйна Болендера, перекинутым через плечо. Как вы думаете, что было в нем? Я!

По моим воплям Ида с ужасом поняла, что Глэдис запихнула меня в вещмешок, застегнула молнию и собирается унести меня с собой. Ида набросилась на нее, пытаясь сдернуть с нее мешок, который неожиданно расстегнулся, и я выпала на землю. Ида схватила меня и, несмотря на мои крики, утащила обратно в дом.

Пока я рассказывала вам об этом, я впервые подумала, а почему Глэдис сунула меня в вещевой мешок? Почему она просто не взяла меня на руки? Мне было всего три года. Может быть, потому, что она напугала меня, и я начала кричать, когда она схватила меня? Но как и о многом другом из того, что касается моей дорогой матери, вероятно, я никогда не узнаю об этом.

Так впервые я узнала о безумии, которое мучило Глэдис. Я помню, как моя мать смеялась и кричала, когда ее против воли забирали в государственную больницу Норуока. Я смотрела на это, дрожа и рыдая, и понимала, что моя мечта жить с моей настоящей матерью никогда не сбудется.

На мой профессиональный взгляд, несмотря на ужасные недостатки богобоязненных Болендеров и травмирующие, имеющий сексуальный оттенок избиения ее приемным отцом, хорошо, что у Нормы Джин был постоянный дом и некий образец родительской опеки в течение первых семи лет ее жизни. В конце концов, не лучше ли иногда быть сиротой, чем жить с некоторыми из родителей? По крайней мере, они обеспечили ей какую-ту небольшую эмоциональную безопасность и сформировали ее сознание, хотя и искаженное. В противном случае, как многие сироты, она могла бы стать психопатом.

— К моему большому удивлению, — продолжала Мэрилин, — Глэдис выполнила свое обещание купить для нас дом. В августе 1933 года, когда мне было семь лет, она подписала контракт с ипотечной компанией в Калифорнии, выдавшей ей ссуду, которую она добавила к своим собственным сбережениям, и внесла первоначальный взнос за небольшое белое бунгало № 6812 по Арбол-драйв в Голливуде. Денег по-прежнему не хватало, но Глэдис была находчивой. Она говорила мне:

— Всему свое время, так что не волнуйся.

Мне было все равно. Я никогда не думала об этом.

— Я работаю в две смены на студии, — говорила она, — и скоро смогу расплатиться окончательно.

Я думаю, Глэдис действительно хотела забрать меня к себе. Я была в восторге! Впервые в моей жизни я смогу жить с моей родной матерью, как все обычные девочки.

Рядом с домом был двор и белый забор вокруг, — вспоминала Мэрилин с широко открытыми глазами, как будто ей до сих пор в это не верилось. — В то время Глэдис работала монтажером фильмов в компании «Коламбия Пикчерс» и, чтобы иметь дополнительный доход к своей низкой зарплате, сдавала весь дом, за исключением двух комнат, которые она берегла для нас, английской паре киноактеров, снимавшихся в небольших ролях. Муж был дублером Джорджа Арлисса, характерного актера, а жена работала на подмене.

Они производили на меня большое впечатление, — рассказывала Мэрилин, по-детски широко открыв глаза, — это были первые настоящие актеры, снимавшиеся в кино, которых я узнала.

Они были приятные люди, которые, в отличие от Болендеров, с удовольствием курили, пили и играли в карты — фактически делали все то, что Болендеры считали греховным. Но они казались очень милыми и, похоже, нисколько не беспокоились о предстоящей в аду вечности.

— В моем доме живут звезды кино! — хвасталась я перед моими одноклассниками.

Конечно, они не верили мне.

— Эта Норма Джин всегда что-нибудь придумывает, — говорили они за моей спиной. Но мне было все равно.

Я была счастливее, чем в доме Болендеров. Меня радовала мысль, что я наконец буду жить с моей настоящей матерью, несмотря на все ее странности. Атмосфера в семье была гораздо менее строгой, чем у Болендеров, и мне многое позволялось. Мы с Глэдис часто ходили смотреть фильмы в Египетский и Китайский кинотеатры Граумана. Помню, как мы сидели бок о бок и поедали шоколадки «Поцелуи», очарованные вымышленными историями, которые развертывались перед нами на экране.

— Когда-нибудь и ты будешь там, — говорила мне Глэдис, когда чувствовала себя хорошо.

Я слушала и верила ей. Я даже записала ее предсказание на листке и прижимала его к своей груди всякий раз, когда смотрела на него ночью.

Глэдис также водила меня на знаменитый бетонный двор Китайского театра Граумана, где я с гордостью ставила свои маленькие ножки на следы Клары Боу и Глории Свенсон и мечтала, что когда-нибудь отпечатки моих туфель будут рядом с ними. Глэдис не пыталась меня разубедить. Она говорила:

— Конечно, будут! Мы вернемся сюда и посмотрим на них вместе.

Жаль, что мы так и не сделали этого.

К моему бесконечному сожалению, наше воссоединение было очень недолгим. Шли месяцы, депрессия Глэдис нарастала день ото дня, и однажды утром в январе 1935 года она полностью утратила самообладание и ворвалась к своей подруге Грейс с кухонным ножом. Англичане вызвали «скорую помощь». Я кричала и плакала, когда мою мать оторвали от меня и отправили в больницу Лос-Анджелеса, а позднее в Норуок. За исключением очень коротких периодов, всю оставшуюся жизнь она проводила в специальном учреждении. Так закончились два года, самый длинный отрезок времени, который я жила нормальной жизнью вместе с моей матерью. Я всегда испытывала чувство вины, что моя любовь к ней была недостаточно велика, чтобы помочь ей сохранить рассудок.

Годы спустя я поехала туда с моим первым мужем Джимом. Указав на наш небольшой белый дом, я сказала ему с ностальгией:

— Я жила там когда-то с моей матерью до того, как она заболела и ее увезли в больницу. Это было так чудесно. У нас была прекрасная мебель и даже белый детский рояль. А у меня была собственная комната.

Все это теперь кажется чудесным сном. Как бывает иногда, когда просыпаешься утром и едва помнишь чарующий сон, который пытаешься вспомнить снова и снова, но никак не можешь удержать…

Та пара англичан, чьих имен я не могу вспомнить, хоть убей, заботились обо мне почти целый год, но мы переехали в небольшую квартиру, когда они не смогли платить за наш дом. Меня зачислили в школу на Селма-авеню. Я никогда не забуду мой первый учебный день, когда всех детей, кроме меня, провожали их родители. Парочка высадила меня около школы и отправилась по своим делам. Я грустно стояла в ряду, и одна маленькая девочка, показывая на меня, громко сказала своей матери:

— Эта маленькая девочка, должно быть, сирота. Она одна пришла в школу.

Ее мать зашикала на нее:

— Шшш, Сьюзен! Она услышит тебя!

Я выбежала из строя и, спрятавшись за углом, разрыдалась. Никто не заметил. Через какое-то время, почувствовав себя брошенной и одинокой, я пробралась в конец строя и отвернулась лицом к стене.

В конце концов английская пара вернулась на родину, а я переехала в дом наших соседей, Харви Гиффена и его жены. Гиффены хорошо ко мне относились, считали меня красивой и милой, даже предлагали удочерить меня, как Болендеры и коллега Глэдис из кинокомпании, но Глэдис снова отказалась.

«Как эгоистично с ее стороны! — думала я с возмущением. — Зная, что сама она не может заботиться о Норме Джин, Глэдис следовало согласиться, чтобы хорошая семья удочерила ее. Но если подумать, было бы несправедливо ее обвинять. Она была больна и всегда надеялась, что когда-нибудь поправится и будет заботиться о ребенке сама. Возможно, эта история была большей трагедией для нее, чем для ее дочери».

10 февраля 1959 г

— Гиффены тоже переехали, — Мэрилин начала свой рассказ о жизни с того места, где мы прервались, — а моим официальным опекуном была назначена лучшая подруга Глэдис, Грейс МакКи, которая и взяла на себя заботу обо мне. Помню, как я подслушала разговор между Грейс и ее подругой, которая пыталась убедить ее не брать меня. Она сказала, что я буду душевнобольной, как моя мать, и Грейс придется нести ответственность за меня всю жизнь. Я лежала в кровати и, дрожа в темноте, слушала их разговор. У меня не было понятия о том, что значит «душевнобольная», но не вызывало сомнений, что это что-то нехорошее. К счастью, Грейс не послушала свою подругу, подала необходимые документы и оформила опекунство надо мной.

Она быстро стала важной фигурой в моей жизни. Ей было около тридцати девяти, и она уже дважды успела развестись. Миниатюрная женщина, ростом не более метра пятидесяти, как моя мать. Они часто носили одежду друг друга. Иногда, глядя на нее со спины, я не могла сказать, за кем из них я иду следом. И некоторое время спустя это стало не важно.

Грейс не могла иметь детей, поэтому моя мать поддерживала ее в решении взять опекунство надо мной. Грейс обладала определенным магнетизмом, и когда она входила в комнату, все взгляды устремлялись на нее. Когда я стала звездой, люди говорили обо мне то же самое. Может быть, я научилась это делать, копируя ее. Она не была красивой женщиной, но ее жизнерадостность и очарование создавали впечатление красоты. Это хорошо видно на фотографиях. У нее были каштановые волосы, но она красилась перекисью в блондинку. Звучит знакомо? И вы не поверите, доктор. Она всегда хотела быть актрисой, но так и не решилась попробовать. Угадайте, кто это сделал за нее?

Грейс и Глэдис любили повеселиться в бурные двадцатые, у них было много мужчин, которые доставали для них нелегальную выпивку. В общем, их нельзя было назвать лучшим примером для молодой девушки во всех отношениях.

Они были очень близкими подругами, а после смерти матери Глэдис больше не на кого было опереться, кроме Грейс, которая всегда заботилась о других. Так что эти две женщины нашли друг друга. Когда они ходили по магазинам, именно Грейс выбирала одежду для них обеих. Грейс не раздражали ошибки Глэдис в грамматике, и она поправляла ее в присутствии их друзей. Похоже, моя мать не возражала. Грейс любила давать советы, и Глэдис была счастлива, что Грейс беспокоится о ней.

Это было время глубокой экономической депрессии, и, несмотря на нехватку денег, Грейс оптимистично верила, что их будущее с каждым днем будет становиться лучше и лучше. Она очень любила меня, и люди, которые знали нас тогда, не раз говорили мне об этом, — продолжала свои воспоминания Мэрилин. — Она всегда старалась поддержать и воодушевить меня. Как и моя мать, Грейс поощряла мои фантазии стать великой кинозвездой. Когда я тосковала по Глэдис, Грейс говорила:

— Твоей маме пришлось уехать, Норма Джин, и она долго не сможет вернуться.

Если я продолжала грустить, она добавляла:

— Не унывай, милая. Я всегда с тобой. Ты будешь очень красивой, когда вырастешь, и станешь самой известной женщиной, великой звездой киноэкрана, такой же, как Джин Харлоу.

Грейс была в восторге от Джин Харлоу, платиновой блондинки, суперзвезды, поэтому естественно, что эта актриса стала и моим кумиром тоже.

Грейс на самом деле была моей первой учительницей. Она точно знала, какой она хотела бы меня видеть, и руководила собственной школой красоты для меня — своей единственной ученицы. Она научила меня смотреть людям прямо в глаза во время разговора, быть вежливой, говорить, четко произнося слова, и как правильно сделать реверанс, в случае если я когда-нибудь встречу королеву Англии. Встретив ее годы спустя и сделав очень правильный поклон, я почувствовала большую благодарность Грейс за то, что не плюхнулась там на задницу.

Грейс всем говорила, что она верит, что я стану великой кинозвездой:

— В ней что-то есть. Я это чувствую.

Я думаю, она ощущала во мне то, что сегодня называется «Х-фактором», некое неописуемое качество, которое приводит к славе. Многие люди использовали этот термин в отношении ко мне после того, как Грейс впервые применила его. Я не знаю, имела ли Грейс пророческий дар или ей просто хотелось в это верить, потому что она сама всю жизнь мечтала стать актрисой.

Но я так часто слышала это от нее, что поверила сама, — сказала Мэрилин, — по вечерам я отправлялась в кровать и, посасывая палец, мечтала стать второй Джин Харлоу. «У меня даже имя такое же, — думала я. — Разве это не лучше доказательство того, что Бог хочет, чтобы я стала кинозвездой?»

Я улыбнулась и подумала, что и Мэрилин, и Грейс были склонны тогда выдавать желаемое за действительное.

— Примерно в то же время мне приснился сон, который, как мне казалось, подтверждал нашу веру в мое светлое будущее, — сказала Мэрилин, как будто подслушав мои мысли. — Я называю его «Ослепительно сияющая мечта». Во сне я услышала, как кто-то постучал в дверь Грейс. Открыв ее, я увидела настолько яркий ослепительный свет, что едва могла рассмотреть того, кто стоит на пороге. Я прикрыла рукой глаза и, глядя сквозь пальцы, узнала Джину Харлоу. Она сказала:

— Поздравляю, Норма Джин. Ты будешь великой звездой, такой же, как я.

— Спасибо, Джин, — сказала я скромно, — я знаю, что вы правы.

Я рассказала тете Грейс свой сон, и она воскликнула:

— Да, да, Норма Джин! Твой сон — это божественное послание. Я всегда знала это! Джин Харлоу спустилась с небес, чтобы сообщить тебе истину.

Мне оставалось только надеяться, что Джин Харлоу знала, о чем говорила.

На моем лбу выступила испарина, когда я услышала рассказанный Мэрилин сон. Несмотря на отсутствие научных доказательств этого явления, я всегда подозревала, что некоторые люди имеют дар предвидения. Какой невероятный, пророческий сон приснился Норме Джин! Я ничего не могу сказать о Джин Харлоу, но подсознание Мэрилин явно оказалось более осведомленным, чем ее сознание.

— Тем не менее мир вокруг меня часто казался мрачным и безнадежным, — продолжала Мэрилин, — мне приходилось притворяться счастливой, чтобы отвлечься от печальных мыслей. Я все время тосковала по маме и понимала, что это не мой настоящий дом и в любой момент все может измениться. Как-то Глэдис выпустили на один день из больницы. Встретившись со мной, она не выразила ни особых эмоций, ни интереса. Грейс угощала нас обедом в кафе, и Глэдис все время говорила о том, что ей не нравится еда.

— В больнице лучше кормят, — угрюмо сказала она.

Тогда я попыталась привлечь ее внимание и сказала:

— Мама, когда-нибудь я стану великой кинозвездой, и ты будешь гордиться мной.

Она только посмотрела на меня холодными, как сталь, глазами и вернулась к своему гамбургеру. Я никогда не чувствовала себя так плохо, даже у приемных родителей, и с трудом смогла закончить мой обед, хотя это были мои любимые блюда — превосходный гамбургер и молочный коктейль.

Немногое в моей жизни доставляло мне удовольствие, поэтому я любила придумывать что-нибудь хорошее. Фантазии о том, как Кларк Гейбл проникает в дом через трубу, подобно Санта-Клаусу, чтобы забрать свою давно потерянную дочь, поддерживали меня бесконечными унылыми ночами и успокаивали тоску по отсутствующей матери.

Если подумать, разве это не то, чем я занимаюсь до сих пор? Может быть, в конце концов, было и что-то хорошее во всех моих мечтаниях, — сказала она проникновенно, — разве не фантазии подготовили меня к моей актерской карьере, где в каждой роли нужно притворяться кем-то еще?

11 февраля 1959 г

— Как я и опасалась, — продолжила Мэрилин, — в конце лета 1935 года Грейс оказалась без денег и больше не могла поддержать меня финансово. Поэтому 13 сентября она сообщила мне, что у нее нет иного выбора, кроме как отдать меня в сиротский приют в Лос-Анджелесе, который располагался в тоскливом здании из красного кирпича в центре Голливуда. Это было самое ужасное событие в моей короткой жизни, в которой к тому времени уже произошел ряд неприятных происшествий. История с Грейс только подтвердила то, что я чувствовала всегда. От меня могут избавиться в любой момент, как только возникнут какие-то сложности. Я ощущала себя так, словно меня отправили в тюрьму, и размышляла о том, чем я заслужила такое наказание.

Увидев табличку «Приют» над входной дверью, я закричала:

— Пожалуйста, пожалуйста, не заставляйте меня заходить внутрь! Я не сирота! Моя мать не умерла! Я не сирота! Просто она в больнице и не может заботиться обо мне. Пожалуйста, не заставляйте меня жить в сиротском приюте!

Это не помогло. Меня затащили в интернат, где вместо Нормы Джин появилась анонимная сирота номер 3463. Я продолжала кричать, но меня отвели в мрачное серое общежитие с двадцатью семью кроватями. Моя стояла у окна, с видом на киностудию, где когда-то работала моя мать. Я смотрела на нее каждую свободную минуту, чтобы еще раз убедиться, что у меня действительно была мать. Я чувствовала себя настолько несчастной, что каждый вечер, ложась в постель, я накрывалась одеялом с головой, чтобы никто не услышал моих рыданий.

Весь первый год меня мучили кошмары, практически, каждую ночь. В одном из них, который я называю «Дрейф в море снов», я плыла одна в шлюпке посреди огромного океана. Я вглядывалась вдаль, но не видела никого и ничего. Мне нужно было весло, чтобы грести, но в лодке его не оказывалось. Я кричала:

— Помогите мне! Помогите мне! Я слишком мала, чтобы самостоятельно найти дорогу домой!

Я просыпалась прежде, чем кто-то приходил мне на помощь. Кошмары так пугали меня, что я подкладывала под простынь кусочки гравия, собранные во дворе, чтобы не засыпать.

Просыпаясь так несколько дней подряд, я думала, что умерла. Я ничего не чувствовала, и казалось, что мое тело больше мне не принадлежит. Я была не против. По крайней мере, если бы я действительно умерла, ничто больше не могло бы причинить мне боль. Затем я погружалась в мир моих фантазий, где я была так красива, что все оборачивались, когда я проходила мимо. Когда это не помогало, я насыпала песок в мои карманы, чтобы его тяжесть напоминала мне о реальности. Я до сих пор делаю это иногда.

— Это помогает? — спросила я.

— Ну, я больше не верю фантазиям, — ответила она.

12 февраля 1959 г

На следующем сеансе Мэрилин, которая быстро набирала опыт в психоанализе, продолжила рассказ об истории своей жизни… и свои воспоминания.

— Я называю это «Сон умирающего ребенка». Он не был таким приятным, как сон о Джин Харлоу, и совсем короткий, поэтому даже я поняла его смысл. Мне снился умирающий ребенок, которого никто не пытается спасти.

Мои глаза наполнились слезами. Если бы только я могла помочь тому умирающему ребенку!

— Я лежала, свернувшись под одеялом, до последней минуты, — рассказывала Мэрилин, — затем вскакивала и бежала в ванную с другими девочками чистить зубы и язык. Я никогда не забывала поскоблить мой язык, потому что медсестра, которая работала в приюте, каждый день проверяла языки всех детей, когда мы уходили в школу, и если у какой-нибудь девочки оставались следы налета, она заставляла ее принимать касторовое масло. Поверьте, я добросовестно скоблила свой каждый день!

После того как осмотр заканчивался, мы шли в школу на улице Виноградной лозы, которая стала для меня суровым испытанием с того самого момента, как я переступила ее порог. Все девочки, кроме приютских, были одеты в хлопчатобумажные платья прекрасных расцветок. Мы всегда носили полинявшую синюю униформу. Другие девочки надсмехались над нами, показывая на нас пальцами и хихикая:

— Хи-хи, они из приюта! Они выглядят так, словно одевались на одной помойке!

По сей день я ни за что на свете не надену этот мрачный синий цвет.

В приюте мне приходилось мыть сто чашек, сто тарелок, сто ножей, вилок и ложек три раза в день, семь дней в неделю. За эту работу мне платили огромную сумму — пять центов в месяц, четыре из которых я должна была положить в блюдо для пожертвований в церкви. Боже, как я была богата! Цент в месяц. Никогда раньше у меня не было таких денег! Я ходила в кондитерский магазин и покупала красный леденец на палочке, стараясь лизать его не больше пяти раз в день, чтобы растянуть удовольствие. Иногда мне приходило в голову, что девизом моей жизни будет фраза: «Жизнь — горька, так какого черта!» — и съедала весь леденец за один раз. И всю оставшуюся часть месяца мне было еще грустнее.

Мэрилин вспоминала с улыбкой:

— Люди всегда старались обмануть меня. Какое-то время я дружила с Дженоти. Мы вместе ходили в магазин за конфетами. Я покупала красный леденец, а она оранжевый. По дороге домой я предложила:

— Я дам тебе лизнуть мою конфету, если ты дашь мне лизнуть свою.

Она согласилась:

— Хорошо.

И тут же схватила мой леденец, запихнула его в рот, прикрываясь рукой. Я возмутилась:

— Эй, подожди-ка! Я вижу, что ты делаешь. Ты его весь облизываешь!

На этом наша дружба закончилась.

Мэрилин вновь вернулась к своим воспоминаниям о Грейс:

— К счастью, Грейс не отказалась от меня совсем. Не представляю, что бы со мной было, если бы не она. Она часто навещала меня, водила в кино, покупала одежду и научила наносить макияж, соответствующий моему юному возрасту. Я взглянула в зеркало и расцвела. В первый раз за десять лет моей жизни мне нравилось мое лицо, с накрашенными ярко-красной помадой губами и поблескивающими черной тушью ресницами.

Я думала, что выгляжу как Джин Харлоу и, возможно, когда-нибудь я все-таки стану настоящей звездой киноэкрана! В тот момент я была счастлива. Никто из девочек моего возраста не имел никакой косметики и не знал, как делать макияж. Можно было с уверенностью сказать, что они завидовали мне, по их неприятным взглядам и хихиканью, сопровождавшим каждое мое появление в комнате. Но мне было все равно. У меня была Грейс. Ее визиты напоминали метеоры, ненадолго озарявшие черное ночное небо, единственные яркие пятна в бесцветном унылом существовании.

Летом 1937 года Грейс наконец забрала меня из приюта. До этого, в том же году, она вышла замуж за доктора Эрвина Годарда, у которого было трое детей от предыдущего брака. Пара пыталась наладить некое подобие нормальной семейной жизни в маленьком доме доктора в Ван-Найсе.

К сожалению, все было ужасно. Как и Уэйн, доктор домогался меня. Он позвал меня в свой кабинет, когда Грейс ушла за покупками, и сказал:

— Иди сюда, Норма Джин.

Он обнял меня и прижал к себе. Это было такое приятное чувство, что я не хотела его останавливать. Потом он сказал:

— Норма Джин, сними свои трусики. Я хочу на тебя посмотреть.

Мне хотелось, чтобы он продолжал обнимать меня, так что я сделала, как он сказал. Я смущалась, когда он смотрел на меня, но я испытала странное чувство, которого не ощущала раньше, и меня беспокоило, было ли то, что случилось, нормально. Он дал мне пять центов и сказал:

— Давай сохраним этот маленький секрет между нами, хорошо?

Я кивнула и выбежала из комнаты.

Но меня не оставляло странное чувство, когда я думала о «нашем маленьком секрете». Ничего ужасного не случилось или я попаду в ад, как предсказывали мои первые приемные родители Болендеры? Итак, несмотря на просьбу доктора хранить тайну между нами, я решил поговорить об этом с Грейс.

— Тетя Грейс, это нормально, что доктор заставляет меня снимать мои т-т-трусики? — спросила я.

К моему удивлению, моя любимая тетя Грейс, которая всегда верила всему, что я ей рассказывала, отказалась выслушать меня и закричала:

— Ты не смеешь говорить такие вещи про моего любимого мужа! Ты, должно быть, спровоцировала его!

От потрясения я начала заикаться и до сих пор не могу избавиться от этого недостатка. Он становится заметным, когда я нервничаю. Я изо всех сил стараюсь справиться с этим, но чем больше стараюсь, тем хуже получается. К счастью, никто, кроме меня, как правило, не замечает или не говорит мне об этом.

Помню случай, когда мой дефект заметил режиссер. Я начала сильно заикаться в сцене, где он должен был стрелять, и он закричал на меня:

— Что случилось, Мэрилин? Вы же не заикаетесь!

Я ответила:

— Это в-в-в-вы т-т-т-так думаете!

Даже я не смогла сдержать улыбку.

13 февраля 1959 г

Мэрилин вернулась к рассказу о тете Грейс и ее муже-педофиле.

— Обвинив меня в инциденте, моя дорогая тетя Грейс снова выкинула меня из своего дома и определила к другим приемным родителям. Но в данном случае это был прыжок из огня да в полымя. Так началась череда приемных семей, каждая последующая хуже предыдущей.

В одной из них вместо игрушек мне давали пустые бутылки из-под виски. Я играла с ними в «магазин». Держу пари, что ни у одной маленькой девочки никогда не было лучшей коллекции бутылок из-под виски. Я наполняла их водой и выстраивала в линию вдоль дороги. Когда автомобили подъезжали, я спрашивала:

— Вы не хотите купить виски сегодня?

Никто ничего не покупал, но я помню, как одна старая леди с кислым выражением лица пробормотала:

— Какой ужас! Куда катится этот мир, если такие маленькие девочки продают виски?! Что у нее за родители?

Хороший вопрос, леди!

Я была очень несчастна в приемных семьях, в которые меня определяли. Один за другим отцы домогались меня, и я просто умоляла Грейс, чтобы она отправила меня обратно в приют. Эти отцы были не так добры, как доктор, и я думала, что угодно будет лучше, чем эти озабоченные грязные старики. Один даже изнасиловал меня в своей комнате, но теперь я знала лучше, о чем не стоит рассказывать приемной матери.

Я знала, что она не поверит мне, так как это означало бы, что придется выгнать мерзавца из дома и лишиться столь необходимого дохода. Сразу же после изнасилования мое заикание усилилось, и оно до сих пор возвращается, когда я нахожусь в затруднительной ситуации, например если нужно выступить публично. На самом деле Грейс впервые заметила мой дефект речи, когда размышляла о моем «провоцирующем» поведении, и в конце концов решила простить меня и предложила снова жить с ними.

Некоторое время спустя после того, как я вернулась в дом Годардов, мне дали кличку «мышь». Я заходила в комнату, где они разговаривали, и внимательно слушала, но редко присоединялась к беседе. Как и многие дети из приюта, я считала, что мое мнение мало кого интересует. Мне до сих пор иногда так кажется, поэтому я часто молчу, если лично ко мне не обращаются. Однако у меня всегда висела фотография Кларка Гейбла на стене, и я часто разговаривала с ним, поэтому я не чувствовала себя совсем одинокой. Я думала, что, если бы он был мой настоящий отец, он бы с удовольствием выслушал все, что я хотела рассказать.

На этот раз, однако, я недолго прожила с Годардами, из-за постоянных сексуальных домогательств доктора. Грейс отправила меня жить к моей двоюродной бабушке, Олив Брунингз, в город Комптон, в штате Калифорния. Вы не поверите, но там я тоже не задержалась надолго из-за сексуальных посягательств, на этот раз одного из сыновей Олив. Его, похоже, не сильно смущало то, что я была его троюродной сестрой, — рассказывала Мэрилин озадаченным тоном. — Почему мужчины постоянно приставали ко мне, доктор? Может быть, Грейс была права? Возможно, я их чем-то провоцировала? И это была моя вина?

— Нет, Мэрилин. — Подобная мысль вызвала у меня возмущение. — Абсолютно нет! Вы были маленькой девочкой, а они были взрослые мужчины, которые, как предполагалось, должны были заботиться о вас. Независимо от того, что вы сделали или не сделали, они не имели права поднимать на вас руку. Они совершили преступление, за которое заслуживают привлечения к суду.

Мэрилин залилась слезами.

Наверняка большинство симптомов Мэрилин, как и ее гиперсексуальность, являются результатом сексуального насилия, от которого она пострадала в детстве, а также ее отношений с душевнобольной матерью, последующей «заботы» таких, как Уэйн Болендер, и отсутствием отца. Кому из нас удалось бы избежать последствий такого травмирующего детства? Красота, которая принесла ей мировую известность и славу, в то же время оказалось ее проклятием. Конечно, обычным женщинам, вроде меня, завидовавшим ее очарованию, повезло больше.

16 февраля 1959 г

— В начале 1938 года, когда мне было двенадцать лет, — начала Мэрилин следующий сеанс, — Грейс отправила меня к своей тете, Ане Лоуер, которая жила в Ван-Найсе в округе Лос-Анджелеса. Впервые ступив на ее порог, я дрожала. Меня приводила в ужас мысль, что здесь может повториться та же история, что и в бесконечном ряду приемных домов.

Но как только я вошла в дом тети Аны, я сразу почувствовала совсем другую, позитивную атмосферу. Я считаю, что она была прекрасным человеком. С ней я впервые почувствовала уверенность в себе. Она изменила мою жизнь навсегда. Миловидная, добрая, заботливая вдова пятидесяти восьми лет, она была самой приятной, близкой, бескорыстной женщиной, которую я когда-либо знала. Она подарила мне любовь и доброту, которую я редко встречала в жизни, и я упивалась ее вниманием. Она была разведена и получала небольшой доход, работая гражданским адвокатом в христианском сообществе. Судя по большому количеству постоянных клиентов, обращавшихся к ней за советом в течение многих лет, она было очень хорошим специалистом.

Она пыталась передать мне свои знания, но в то время я находила их бесполезными. Сейчас я сожалею об этом, потому что, переняв ее опыт, я могла бы сделать ей очень счастливой. Во всяком случае, я уяснила одну важную вещь, которая значительно способствует моей известности. Тетя Ана всегда говорила, что «зло — это ужасный обман и иллюзия мироздания». Эта философия является основой моего мировоззрения на протяжении всей жизни и позволяет, несмотря ни на что, чувствовать себя безгрешной, никогда ни в чем не видеть зла и не ощущать чувства вины, что бы я ни делала. Это довольно важный подарок, доставшийся мне от нее. Жаль, что я не была прихожанкой христианского сообщества. Это бы избавило меня от огромного количества проблем. Без обид, доктор, но тогда мне мог бы помочь кто-то похожий на тетю Ану. — Мэрилин замолчала, чтобы вытереть слезы. — Почему бы вам не удочерить меня, доктор? Нет, это не помогло бы. Вы слишком холодная и бесчувственная, как Глэдис. Тетя Ана была небогата, но, в отличие от вас, она делилась с другими всем, что имела. Она, единственная, была мне настоящей матерью. Я ее очень любила и знаю точно, что она тоже любила меня. Это она показала мне, что такое любовь. Тетя Ана никогда не обижала меня и не говорила мне неприятных вещей, ни разу. Она была такой доброй, что не могла даже муху убить. Она ловила их и, как доктор Альберт Швейцер, выпускала их на улицу и с удовольствием наблюдала, как они улетают.

В отличие от других приемных семей, здесь я была очень счастлива. Слава богу, что она полюбила меня. Я боюсь даже представить, что бы стало с моей жизнью без нее. Она показала мне, что в мире есть хорошие, любящие люди. Слава богу также за то, что в ее доме не было мужчин, которые могли бы преследовать меня, или только небесам известно, что случилось бы со мной. Если бы это произошло опять, я, наверное, стала бы такой же абсолютно буйнопомешанной, как моя мать.

Я провела четыре года с тетей Аной, и это был один из немногих периодов в моей жизни, когда я чувствовала, что я меня действительно был дом. Во-первых, у меня были проблемы в общении с другими учениками в школе. Все они, как оказалось, знали современный сленг и шутки, а я стояла рядом, как истукан, не зная, что сказать. Мне было очень горько, когда я случайно услышала, как один противный мальчишка сказал, что я безликая немая девчонка.

Мэрилин завершила сеанс и стремительно вышла за дверь, не прощаясь.

17 февраля 1959 г

На следующий день, Мэрилин вошла в кабинет, глядя в пол, и протянула мне листок бумаги.

— Это вам, — сказала она. — Я написала стихотворение. Пародия на поэму Роберта Браунинга «Моя последняя герцогиня». Вам оно не понравится.

В душе я обрадовалась и сказала:

— Мэрилин, мне очень понравилось ваше стихотворение. Вы ассоциируете меня с одной из холодных безучастных женщин, которые воспитывали вас. Из вашего опуса видно, что вы считаете меня такой же, как они.

— А вы не такая? — спросила она в ответ.

Мэрилин развила негативный перенос на меня. В ее представлении я была такой же, как ее безучастная мать и приемные родители. Мне оставалось только надеяться, что это не продлится слишком долго.

18 февраля 1959 г

Она пришла на наш очередной сеанс все в том же мрачном настроении.

Я поинтересовалась:

— Вы все еще злитесь на меня, Мэрилин, за то, что я холодная и безучастная?

— Нет, — ответила она. — Вы не такая уж плохая, просто на последнем сеансе я вспомнила очень неприятные моменты, связанные с моим пребыванием в средней школе.

— Мне очень жаль, Мэрилин. Пожалуйста, расскажите мне об этом.

— Приближался День влюбленных, и нам сказали сделать поздравительные открытки для наших одноклассников. Я придумала и старательно нарисовала тридцать штук, засиживаясь до поздней ночи, чтобы закончить их вовремя. Я сделала красивую разноцветную «валентинку» для каждого ученика своего класса и с нетерпением ждала, когда увижу открытки, которые получу взамен. Когда учительница раздала «валентинки», я был потрясена, узнав, что я была единственной, кто не получил ни одной. Одна популярная девочка по имени Мария-Луиза получила пятнадцать. Когда она спросила меня, сколько открыток мне подарили, я солгала, что три. В глубине моего сердца я всегда останусь единственным человеком в моем классе, кто не получил ни одной «валентинки».

Ко всему прочему я была высокой и тощей, поэтому меня прозвали «Норма Джин жердь». Впервые услышав это, я так расстроилась, что решила прогулять занятия в школе на следующий день. Но на этот раз дома меня ждал человек, который мог меня выслушать и поддержать. Я поделилась своим горем с тетей Аной. И она успокоила меня.

— Норма Джин, — сказала она, — ты новенькая в классе. У всех детей бывают трудности с одноклассниками в новой школе. Я обещаю тебе, что ты подружишься с другими детьми. Просто на все требуется время.

Мое доверие к ней было так велико, что я полностью приняла ее слова и на следующий день пошла в школу. Я рада, что послушала ее, потому что в результате она оказалась права.

Потом произошло нечто важное, что изменило мою жизнь навсегда. Во мне начала просыпаться женственность, и я увидела себя в ином свете. Впервые я оценила свою красоту, не говоря уже о сексуальности, и начала делать все возможное, чтобы подчеркнуть их. Чтобы продемонстрировать фигуру, я носила свитера и обтягивающую одежду. Другие девушки, восхищенные моим новым стилем, стали мне подражать.

Важно отметить, что от дома тети Аны до средней школы Эмерсон было две с половиной мили, и путь туда и обратно занимал довольно много времени. Внезапно все парни, проезжавшие мимо на автомобилях, начали мне сигналить, и я стала себя чувствовать гораздо увереннее. Вскоре мир казался мне гораздо более дружелюбным местом, чем раньше.

Я только что вспомнила сон, который приснился мне в тринадцать лет. Я шла вдоль берега океана, наслаждаясь свежим морским воздухом и наблюдая за приливом. Вдруг поднялась огромная, как гора, волна и начала стремительно приближаться ко мне. Я была в ужасе от страха, что сейчас утону. Я попыталась бежать от воды, но мои ноги были парализованы — все, что мне оставалось, это стоять там и с трепетом наблюдать, как вода надвигается на берег. Но неожиданно, в ту секунду, когда гигантская волна уже вздымалась над моей головой, произошло чудо. Страшная стена воды отступила, и я радостно запрыгала на берегу.

— Прекрасно, Мэрилин, — перебила я ее. — Ваш сон подтверждает ваш рассказ о том, что вы чувствовали, когда мальчики стали обращать на вас внимание. Из этого сна мы можем видеть, насколько успешно вы справились с всплеском эмоций, связанных с подростковым возрастом. Жизнь некоторых людей заканчивается в подростковом возрасте; у вас она только начиналась. — Это был отличный старт для девушки, которой предстояло стать секс-символом своего времени.

Мне показалось, что ей были приятны мои слова, и Мэрилин молча несколько мгновений обдумывала их. Затем она продолжила:

— В то время мне очень нравилась Джинджер Роджерс. Я находила ее красивой, сексуальной женщиной и хотела быть похожей на нее, когда вырасту. Я призналась в моем желании тете Ане, хотя ожидала, что она скажет: «Не глупи, Норма Джин. Что ты о себе думаешь? Ты просто бедная сирота. Хорошо, если тебе посчастливиться стать монтажером, как твоя мать».

Но к моей радости, она не сказала ничего подобного. Вместо этого она посоветовала мне практиковаться в чтении ролей Джинджер вслух. Слушая меня, она сказала:

— У тебя есть талант, Норма Джин. Если ты будешь упорно работать, я уверена, что когда-нибудь ты сможешь стать такой же известной актрисой, как Джинджер.

Все было слишком хорошо, и я боялась, что это не продлится долго. На этот раз проблемы возникли у тети Аны. К моей великой скорби, ее здоровье с возрастом становилось все хуже, и в конце концов она стала так слаба, что не могла больше заботиться обо мне. Это очень огорчало ее, и она все время беспокоилась обо мне, что подрывало ее здоровье все сильнее. Итак, мне пришлось вернуться в дом Грейс и доктора Годдарда. Мне тогда была около шестнадцати лет.

Больше всего в жизни я сожалею о том, что тетя Ана никогда не узнает, как она была права, веря в мой талант. Это сделало бы ее такой счастливой. — Голос Мэрилин прервался. — Она умерла прежде, чем я получила мою первую роль. Мне казалось, я не переживу этого горя. Даже сейчас не проходит и дня, чтобы я не вспоминала о ней с болью в сердце.

19 февраля 1959 г

На следующий день Мэрилин вошла, слегка запыхавшись, и сказала:

— Я опоздала потому, что остановилась купить для вас это. — Она открыла свою сумочку и достала огромный ароматный персик. Мэрилин упала на кушетку и положила фрукт на стол рядом с ним. Мы оба смотрели на него с благоговением. Он был огромный, розовощекий и аппетитный. Никогда не видела такого славного персика.

— Вы принесли мне запоздалый подарок на День Валентина? — спросила я.

Она улыбнулась, но не ответила на мой вопрос.

— Я принесла вам персик, — сказала она, — но он выглядит так чудесно, что я могла бы передумать и съесть его сама.

— Почему вы хотите отдать персик мне?

— Я пытаюсь вам понравиться, — сказала она, улыбаясь, а затем сменила тему разговора.

На этом сеансе психоаналитик быстро расправилась с бедной Мэрилин. Персик весь час лежал призывно на столе, и я не могла отвести от него глаз.

20 февраля 1959 г

Следующий сеанс Мэрилин было действительно странным. Но не по вине Мэрилин, а из-за меня. Меня охватила странная печаль, которой я никогда не ощущала раньше в присутствии пациента. Я почувствовала непреодолимое желание сжать Мэрилин в своих объятиях и ободрить ее. Если у аналитика возникают такие сильные чувства, это, как правило, потому, что пациент каким-то образом вызывает их. На профессиональном жаргоне такая реакция называется «контрпереносом». Я пристально посмотрела на Мэрилин.

Мэрилин заплакала и спросила меня умоляющим голосом:

— Почему вы никогда не обнимаете меня, как тетя Ана? Какая же в-в-вы бесчувственная женщина! Я не знаю, почему вы так скупы в проявлении ваших чувств. Что страшного произойдет, если вы обнимете девушку на секундочку?

Обнимая себя руками, откинув назад голову и подавшись грудью вперед, она смотрела на меня пронзительными голубыми глазами. Я понимала, что она умоляет меня о любви. Меня охватила такая буря эмоций, которых я не испытывала никогда раньше.

«Что с ней творится? — думала я. — Какая загадочная сила покоряет сердца людей во всем мире? Вот я, женщина, на сто процентов гетеросексуальная, но в ней… в этой женщине, похожей на ребенка, есть нечто вызывающее у меня отчаянное желание сжать ее в своих объятиях. Это чувство было настолько сильным, что я почти не могла ему сопротивляться. Она как будто молча умоляла меня: «Если вы подойдете и утешите меня, все мои проблемы исчезнут». В конце концов, — размышляла я, — что ужасного произойдет, если я обниму эту несчастную женщину-дитя?»

Какое-то время я сомневалась, стоит ли подходить к ней. Я прекрасно знаю, что физический контакт с пациентом противоречит правилам проведения психоанализа. Когда психоаналитик поддается такому желанию, на нашем жаргоне это называется «переносом поведения». Но тихий голос внутри меня возражал: «Безусловно, Мэрилин не похожа на других пациентов. Она была фактически лишена детства и так и не оправилась от этого. Разве нельзя выразить ей сейчас свою симпатию и поддержку, которых ей всегда не хватало?» Кроме того, мне было бы приятно обнять Мэрилин.

Неожиданно для самой себя меня переполнили недопустимые чувства. Я «подхватила» симптом Мэрилин. Дело было не только в том, что она ждала выражения моих чувств к ней, но и в том, что мне хотелось заключить ее в объятия! Я стремилась опосредованно утешить одинокого ребенка внутри себя. По каким еще причинам это было бы так соблазнительно? Меня как будто околдовали, и я осознала, что мне так же необходимы эти объятия, как и ей.

И тут я вспомнила историю, которую мне рассказывал великий психолог Гарри Харлоу об игре, в которой он принимал участие на одной вечеринке. Гостям давали прослушать записи плача младенцев. Если звучали крики психически нездоровых детей, слушатели не реагировали. Но когда раздавался плач нормальных малышей, все гости начинали нервничать.

— Крик здорового ребенка, — пояснил Харлоу, — вызывает инстинктивную реакцию у нормальных взрослых.

Мэрилин плакала. Я невольно откликалась на крик здорового несчастного ребенка? Подобно Мэрилин, шизофреники часто бывают крайне привлекательными и очаровывают суррогатных родителей, как беспризорные котята. Насколько мне известно, никто не ставил под сомнение причину их притягательности. Может быть, они просто телеграфируют сигналы младенца? Следует ли мне отвечать на плач нормального ребенка, который просто не повзрослел?

Затем я крикнула про себя: «Нет! Ни в коем случае! Это неуместно. Ты забыла этику ведения психоанализа пациентов? Ты не будешь делать этого. Ты не приблизишься к ней ни на один сантиметр. Это было бы неэтично. Тебе, как аналитику, должно быть известно, что подобное непрофессиональное поведение было бы таким же оскорбительным по отношению к Мэрилин, как поведение мужчин, домогавшихся ее. Миллионы людей по всему миру откликнулись на ее просьбу о любви, что не помогло ей решить ее проблемы ни на йоту. Наоборот, чем больше поклонники любят ее, тем хуже ей становится.

Если ты будешь потакать ей, то лишь добавишь свое имя к списку тех, кто использует ее. Твоя задача состоит в том, чтобы противостоять импульсивному желанию доставить ей удовольствие — и себе! — и выяснить, почему она так сильно нуждается в объятиях в данный момент и как она заставляет тебя и весь мир влюбляться в нее. Разберись во всем этом, и ты откроешь для себя секрет ее экранного гения и, возможно, даже поможешь ей сделать еще один шаг на пути к своему душевному здоровью».

— Я прекрасно понимаю, почему вы не сделаете этого, и вам тоже, — произнесла Мэрилин, — несмотря на все ваши приятные слова, в глубине сердца я не н-н-н-нравлюсь. Вот почему! Когда дело доходит до этого, вы как и все остальные.

Интересно, как долго вы встречались бы со мной, если бы я не платила вам достаточно, чтобы позаботиться о вашей аренде! — Крепко обняв себя руками, она начала раскачиваться взад и вперед. Затем, совершенно неожиданно, подтверждая мою правоту и справедливость правил психоанализа, Мэрилин озвучила свои воспоминания. Шмыгая носом, она сказала:

— Моя тетя Ана никогда не была такой бессердечной. Она всегда сажала меня на колени и успокаивала, если я была расстроена. Вы очень похожи на нее внешне, но вы отнюдь не такая добрая женщина, какой была она. — Мэрилин зарыдала и воскликнула: — Тетя Ана, тетя Ана, почему ты оставила меня? Я люблю тебя. Ты мне так нужна. Вернись ко мне. Я так по тебе скучаю. Та-а-ак скучаю… — Продолжая плакать, она сказала: — Тетя Ана изменила всю мою жизнь. Она была первым человеком в мире, которого я по-настоящему любила, и она тоже любила меня. Она была таким прекрасным человеком. — Мэрилин прорыдала около десяти минут, пока не успокоилась и смогла говорить снова о своей любимой тете: — Так же ясно, будто это происходит сейчас, я могу ощутить, как она держала меня на руках, раскачиваясь на своем коричневом деревянном кресле-качалке. Я могу слышать его приятный скрип и чувствовать тепло ее тела рядом со своим. Ее кожа пахла сиреневым мылом, которое мне очень нравится, и ее длинные каштановые косы спадали вдоль моей спины и щекотали меня. Но мне не хотелось убрать их. Мне было приятно каждое ощущение в ее объятиях. Однажды я написала стихотворение о ней и показала кому-то. Они плакали, когда я прочитала его. Оно называлось «Я люблю ее».

Стихотворение было о том, что я чувствовала, когда она умерла. Тетя Ана была единственным человеком, который любил и понимал меня. Она показала мне путь к возвышенной жизни и научила верить в себя. Она не была такой безучастной, как вы. И никогда не обижала меня — ни разу. Она не могла. Она была воплощением добра и любви. Мне было так хорошо с ней. Она научила меня любить.

Фрейд был прав, подумала я, пока Мэрилин продолжала плакать и раскачиваться. Психоаналитик не должен потакать сокровенным желаниям пациентов. «Контрперенос» прячет воспоминания от сознания. Как ни тяжело было противостоять притяжению, которое подчиняло себе миллионы людей во всем мире, я вздохнула с облегчением, что не пошла навстречу Мэрилин в тот момент, когда ей это было так необходимо. Если бы я не устояла, прекрасные воспоминания о ее любимой тете Ане никогда не вернулись бы к ней. Ей необходимо помнить, что даже в этом враждебном мире она была любима. Это было гораздо важнее, чем поддержка и одобрение ее психоаналитика.

22 февраля 1959 г

— Спасибо, что согласились принять меня в день рождения Вашингтона, — поблагодарила меня Мэрилин. — Если подумать, почему я должна пропускать мой сеанс, чтобы отпраздновать его день рождения? Возможно, он и был отцом нашей страны, но не моим.

Затем она продолжила разговор о не имеющих какого-либо значения вещах. Такое поведение в психоанализе называется «сопротивлением».

24 февраля 1959 г

По-видимому, Мэрилин не простила мне то, что я так и не обняла ее, несмотря на замечательные воспоминания, которые мое решение пробудило в ней. На следующий день я получила по почте такое «стихотворение»:

«Целитель»

(с извинениями моему хорошему другу Роберту Фросту)

В ответ я написала ей короткую, записку с выражением моего восхищения: «Потрясающе, Мэрилин! Это прекрасно! Ваш друг Роберт Фрост был бы впечатлен тоже. Вы абсолютно справедливо меня раскритиковали».

Читая мой ответ на свое стихотворение, она, вероятно, сияла от радости.

25 февраля 1959 г

Не вспомнив ни словом о наших письмах, счастливая Мэрилин ворвалась в мой офис и громко объявила:

— Моя сестра придет сегодня навестить меня!

— Ваша сестра? — удивилась я. — Не знала, что у вас есть сестра.

— Как и я до двенадцати лет. Она мне только наполовину сестра, на самом деле та, которую мой отец украл у матери еще до моего рождения. Ее зовут Бернис Бейкер Мирокл, и она — настоящее чудо, если таковое вообще существует. Она старше меня на семь лет, но вы бы никогда не догадались, глядя на нее. Она очень красивая, у нее такая же фигура, как у меня, но не такие светлые волосы. Я выше, чем она, но совсем чуть-чуть.

— Кто вам сообщил о ее существовании?

— Моя мать в один из моментов прояснения ее разума попросила тетю Грейс рассказать мне о ней. Глэдис не позволяла ей сделать это раньше, потому что считала, что я не готова к подобному известию. Кто не хотел бы узнать, что у него есть сестра? Если вам нужны еще доказательства того, что моя мать была безумна, пожалуйста!

— Расскажите мне о Бернис. Она играет важную роль в вашей жизни?

— О да! Вы не можете себе представить, как я была потрясена новостью, что у меня есть живые родственники, и теперь я не одинокий ребенок-сирота. Я полюбила ее раньше, чем мы встретились, и она так же хорошо относится ко мне. Я считала ее своим лучшим другом с тех пор, как впервые услышала о ней. Когда тетя Грейс все мне рассказала, мы с Бернис начали переписываться. До нашей встречи мы обменивались фотографиями и письмами, рассказывая друг другу все, что с нами произошло за минувшие годы. Она жила в штате Кентукки, и у двенадцатилетней сироты из детского дома не было никакой возможности достать деньги, чтобы оплатить ей поездку. Я днями напролет мечтала о том, как бы мы встретились и бросились в объятия друг другу. Именно так все и произошло позднее. Это один из немногих случаев в моей жизни, когда реальность оказалась даже лучше фантазии.

День нашей встречи в 1944 году стал одним из самых волнительных в моей жизни. Джим, я имею в виду Джима Доерти, за которого я вышла замуж в 1942 году, был на дежурстве на торговом судне в море. Мне было одиноко, и я решила спустить все деньги, выделенные мне на хозяйство, на поездку в Детройт, куда моя старшая сестра переехала в надежде улучшить свое финансовое положение.

Мне было восемнадцать лет, и я до дрожи волновалась перед встречей после столь долгого ожидания, как если бы мне предстояло свидание с новым любовником. Я ужасно боялась, что мы не узнаем друг друга или что никто не встретит меня на станции и я буду вынуждена развернуться и ни с чем вернуться домой. Я стояла в нетерпении у двери за полтора часа до прибытия поезда на станцию. Ждет ли меня Бернис или мне придется уехать обратно на следующем поезде? Не раз в своей жизни мне приходилось чувствовать себя отвергнутой.

Хотела ли я увидеть ее? В этом не было никаких сомнений. В моем положении я не могла себе позволить быть разборчивой и считала, что любая сестра лучше, чем никакой. Каково это иметь старшую сестру? Она будет вести себя как мама или мы будем общаться как ровесницы? Станет ли она мной командовать? В конце концов, ей было двадцать пять лет, и она могла рассматривать неожиданное появление в своей жизни младшей сестры как досадное недоразумение.

Мы с ней действительно похожи, как на наших фотографиях? Она красивее меня? Мне было бы это неприятно. Но с другой стороны, я не хотела бы быть привлекательнее, чем она. Потому что тогда она будет завидовать и возненавидит меня, как некоторые девчонки в школе. Мы столько лет даже не подозревали о существовании друг друга. Сможем ли мы теперь стать настоящими сестрами? Все эти вопросы и множество других мелькали у меня в голове, пока поезд подползал к станции.

Но мне не о чем было беспокоиться. Я вышла из поезда, и прежде чем я успела осмотреться, красивая молодая женщина бросилась ко мне и заключила в свои объятия. Мы стояли, прижавшись друг к другу, пока не промокли от слез.

Когда мы пришли домой, то просто сидели, глядя друг на друга, как двое влюбленных. Затем мы встали перед зеркалом, бок о бок, изучая и сравнивая наши лица. Ее волосы очень похожи на мои, хотя немного темнее даже моего натурального цвета. Завитки на наших лбах растут в форме одинаковых треугольных выступов. В ответ на один из моих вопросов, увидев, что мы были в равной степени привлекательны, я вздохнула с облегчением. У нас обеих большие, одной и той же формы рты и очень белые передние зубы, которые некоторым людям могут показаться слегка выдающимися вперед, хотя мне позднее исправили прикус на студии.

Она обернулась с гримасой, обнажавшей зубы, и спросила:

— Вам не кажется, что они по-прежнему торчат вперед, доктор?

Я покачала головой.

— Нет, — ответила я, — это самые совершенные зубы, которые я когда-либо видела.

Она успокоилась и продолжила рассказ:

— Хотя глаза у нас разного цвета. У Бернис они карие, как у ее отца, а мои — кобальтово-голубые, как у моей матери. Если прикрыть глаза на наших фотографиях, можно принять нас за одного и того же человека.

Бернис видела фотографии нашей матери и знала, что она была очень красивой в молодости, но ей было любопытно, как она выглядела сейчас. Я сказала, что Глэдис все еще довольно хороша собой, но она никогда не улыбается. Я также добавила, что наша мать была для меня почти такой же незнакомкой, как и для Бернис. У меня было такое чувство, что мы с сестрой знакомы уже давно.

Если я в чем-то и позавидовала Бернис, то только в том, что у нее есть отец, — тоскливо произнесла Мэрилин. — Когда Бернис рассказала, что Джаспер Бейкер никогда не был близким ей человеком и всегда имел проблемы с алкоголем, я сказала, что, по крайней мере, у нее был отец. Сестра посочувствовала мне:

— Мне очень жаль, что у тебя нет отца, Норма Джин. Я понимаю, что ты чувствуешь. Я бы с удовольствием поделилась с тобой моим, если бы могла.

Затем она снова обняла меня, и мы вместе плакали о моем сиротском детстве. Больше никогда я не завидовала ей. Ведь невозможно завидовать тому, кого так любишь?

Но, вытянув ноги и сравнив их, мы попадали на пол от смеха. Они у нас абсолютно одинаковые. У нас обеих средние пальцы длиннее остальных. Когда мы поставили наши ноги рядом, мы стали похожи на четвероногого человека. — Она расхохоталась. — Самое забавное, что у ее пятилетней дочери, Моны Рае, точно такие же ноги. Если у кого-нибудь возникло бы сомнение, что мы трое — родственницы, нам достаточно было бы сбросить наши туфли и сказать:

— Вот, посмотрите и убедитесь!

Бернис приезжает навестить меня здесь, в Нью-Йорке, потому что я ее пригласила. У меня небольшая проблема с Артуром — мой муж Артур Миллер, — и мне нужен ее совет. Хорошо, когда есть старшая сестра, с которой можно поговорить. Если бы она была рядом, когда я была маленькой, моя жизнь сложилась бы иначе. Несколько лет назад она вышла замуж за Пэриса Мирокла. Если кто-нибудь знает, что такое счастливый брак, так это моя сестра. У меня — успешная карьера, у нее — прекрасная семья. Но если бы я могла выбирать, я поменялась бы с ней, без сомнения.

Я задумалась об этом ее замечании, и мне пришла в голову мысль, понимала ли Мэрилин, как ужасна была ее жизнь. Я не могла не задать себе этот вопрос: «Если бы Мэрилин осталась с Джимом Доерти и отказалась от карьеры актрисы кино, как, по-видимому, она хотела, был бы ее брак таким же счастливым, как у ее сестры? Была бы она счастлива?

Есть люди, в которых опытный специалист может обнаружить семена безумия — семена, которые так и не прорастают, потому что эти индивидуумы живут в комфорте, без серьезных стрессов, возможно, с заботливыми, любящими родителями, супругами или друзьями, которые защищают их от «ударов жестокой судьбы». Эти люди могут довольно успешно действовать в мире, и никто не сомневается в их здравомыслии, считая, что они, возможно, немного более «чувствительны», чем средний человек. Им никогда не приходится переживать стрессы, напряжение и унижения, которые, по словам Мэрилин, она вынуждена переносить каждый день в связи с ее профессиональной деятельностью. Но возможно, не так ли, что если такие личности встретят в своей жизни жестоких родителей или безнравственных мужа или жену, эти спящие семена безумия расцветут однажды в полномасштабный психоз?

27 февраля 1959 г

На следующем сеансе Мэрилин продолжила свое повествование с того момента, где она остановилась до ее взволнованного рассказа о своей сестре.

— Когда я была в десятом классе средней школы в Ван-Найсе, доктору Годарду предложили хорошую должность в Вирджинии, и пара решила воспользоваться случаем и перебраться туда. Возможно, по финансовым причинам они решили не брать меня с собой.

«Или потому, что Грейс опасалась похотливых намерений доктора по отношению к расцветающей юной Мэрилин», — подумала я. Они не нашли для нее другой приемной семьи. Ей исполнилось лишь пятнадцать лет, поэтому не осталось иного выбора, кроме ее возвращения в приют.

— Конечно, я очень огорчилась, — сказала Мэрилин, — когда Грейс забирала меня из интерната в последний раз, она обещала, что я больше никогда не вернусь туда. Я чувствовала, что она решила отказаться от своих слов. Понимая, как меня расстраивает ее решение, которое я считала предательством, Грейс неистово пыталась найти другой выход. Она всегда была изобретательной и нашла один.

— Ты можешь выйти замуж, — посоветовала она мне.

— Выйти замуж? — возразила я. — Но, тетя Грейс, мне всего лишь пятнадцать лет!

— Как говорил мой отец, — радостно ответила Грейс, — «если они достаточно большие, то они и достаточно взрослые!»

— За кого мне выходить замуж? — спросила я. — Я не знаю никого, кто хотел бы на мне жениться.

— Как насчет сына наших соседей, того милого мальчика Доерти? Ты знаешь, с его матерью я всегда болтаю возле забора, — продолжала она, как будто они уже договорились обо всем заранее. — Он высокий, спортивный и выглядит как кинозвезда. Мне кажется, он нравится тебе, и я готова поспорить, что он будет счастлив жениться на тебе. Как замужней женщине, тебе никогда не придется возвращаться в приют.

Я медлила с ответом несколько минут, к неудовольствию Грейс, но потом подумала, что любой вариант лучше, чем жизнь в интернате, так что я неохотно согласилась. Грейс сказала, что пойдет к матери Доерти и предложит, чтобы Джим женился на мне, чтобы я могла не возвращаться в приют или к приемным родителям. Я была на два года моложе установленного законом штата Калифорния возраста совершеннолетия. Чем не причина для замужества!

— Как вам известно, она — красивая девушка, миссис Доерти, — убеждала ее Грейс, — и она очень хозяйственная. Джиму повезет, если он женится на ней.

Миссис Доерти нравилась Грейс и ее семья, поэтому она, конечно, согласилась.

— Но Джим сомневался, стоит ли ему жениться на мне, как я позже узнала от него, — рассказывала Мэрилин.

— Господи, мама, — воскликнул он, — я никогда не думал о женитьбе. Мне только двадцать один!

После того как миссис Доерти использовала все аргументы, чтобы убедить сына, он решил посоветоваться со своим лучшим другом Кристофером.

— Она выйдет за тебя замуж? Ну и ну! Я бы с удовольствием затащил ее в постель. Ты только подумай, ты сможешь заниматься с ней сексом каждую ночь, круглый год! Если она тебе не нравится, просто отдай ее мне! Я буду счастлив жениться на ней!

Это все, что было необходимо Джиму, чтобы успокоиться и согласиться жениться на мне. Грейс вздохнула с облегчением. Она могла больше не заботиться обо мне, и ее совесть будет спокойна.

Мое отношение к браку не совпадало с мнением Грейс. Я считала, что, толкая меня на замужество без любви, Грейс предает меня. Я чувствовала себя брошенной. Я думала, что если бы она действительно любила меня, они бы взяли меня с собой в Вирджинию. Прожив в приемных домах столько лет, я имела некоторое представление о браке. Для совсем юной девушки, мне кажется, я была просвещена в этом вопросе гораздо больше своих сверстниц. Мне не нравилось то, что я видела, наблюдая за семейными парами. Все мужья управляли своими женами в вопросах, которые касались денег и карьеры. Я не собиралась следовать по их стопам. Но мне пришлось выйти замуж. Мне некуда было больше идти.

Несмотря на свое слабое здоровье, тетя Ана подготовила все для проведения свадьбы, включая рассылку приглашений. Моя настоящая мать была уже не в состоянии чем-либо помочь. Бракосочетание состоялось через три недели после моего шестнадцатилетия в доме наших друзей, Честера и Дорис Хауэллов, который выбрала я, потому что в нем была чудесная винтовая лестница, и я представляла, как я эффектно спускаюсь вниз по ней под звуки прекрасной мелодии «Вот и невеста».

Однако в реальности все сложилось не совсем так. Я споткнулась о мой длинный шлейф и чуть не сломала себе шею. Но каким-то образом мне удалось восстановить равновесие, и серьезных последствий удалось избежать.

У подножия лестницы меня встретила тетя Ана, чтобы проводить к жениху, потому что отца, который должен сопровождать невесту, у меня не было. Люди все еще вспоминают, как чудесно я выглядела в украшенном ручной вышивкой кружевном платье с юбкой, развевающимися длинными рукавами, милым воротничком и белой вуалью, с букетом белых гардений в руках. Ни мама, ни Годарды не присутствовали, но я была счастлива, что приехала Ида Болендер. Моей подружкой невесты была Лорейн Аллен, с которой мы вместе учились в средней школе. С тех пор мы никогда не встречались. Шафером Джима был его брат Марион. Свадебная церемония прошла как во сне. И как я ни стараюсь, мне не удается вспомнить поцелуй Джима после того, как нас объявили мужем и женой.

2 марта 1959 г

Фрейд говорил, что после выходных начинает развиваться «утренняя броня понедельника», когда пациент, проходящий психоанализ, проявляет сопротивление к лечению и закрывается. Это утверждение определенно не имело никакого отношения к Мэрилин, которая продолжала свой рассказ, как будто выходные не разделяли наши сеансы.

— Какое-то время я была в некоторой степени счастлива с Джимом. Я не знала ничего лучшего. Мне нужно было бы закончить среднюю школу, а не бросать занятия в середине второго курса. Но я боялась, что учебу и ведение домашнего хозяйства совместить мне не удастся, так что я просто перестала ходить в школу, о чем потом всегда сожалела. Мне нравилось играть в домохозяйку в нашем симпатичном маленьком домике, во дворе бунгало. Каждый вечер я подавала одно из двух блюд, которые умела готовить: макароны с сыром из полуфабриката и гамбургеры. А на обед Джиму я делала холодный яичный бутерброд.

Мы были довольно бедны, поэтому мне приходилось вести хозяйство на весьма скромные средства. Мы всегда старались покупать продукты подешевле и даже стояли в очереди за вчерашним хлебом. На двадцать пять центов можно было прожить целую неделю. Помню, я думала, будет ли когда-нибудь у меня достаточно денег, чтобы мне не приходилось стоять в очереди за черствым батоном?

Я была и невестой, и ребенком одновременно. Достаточно сказать, что в свой новый дом я взяла с собой несколько моих любимых кукол. Один из братьев Джима научил меня играть в кости. Однажды я поставила на кон мою лучшую куклу. Я проиграла и разрыдалась. Джим спросил меня, что случилось, и я ответила сквозь слезы, что я проиграла мою Эсмеральду в кости. Я не успокоилась до тех пор, пока он не убедил своего брата вернуть мне куклу.

Возможно, я выглядела как женщина, но внутри я была просто напуганным маленьким ребенком. В этом браке мой интерес к сексу стал еще меньше. Меня пугала даже мысль о нем, я спросила тетю Грейс, можно ли заключить платонический брак и быть «просто друзьями». Она дала мне книгу по вопросам полового воспитания. В этом не было особой пользы.

На самом деле после просмотра иллюстраций мой ужас стал только сильнее. Я думала: «Джим будет делать это со мной? Я не позволю!» Большую часть нашей брачной ночи я провела в ванной комнате и стала очень изобретательной в поисках предлогов, чтобы не исполнять свои супружеские обязанности.

Я не смогла сдержать улыбку при мысли о Мэрилин Монро, которую часто изображают символом счастья и сексуальности, чуть ли не нимфоманкой, в «платоническом» браке. Мэрилин, по-видимому, не считала, что в этом было что-то смешное. Хотя она не смотрела на меня в этот момент, она вдруг спросила:

— Вы смеетесь надо мной?

— Разве похоже, что я смеюсь? — отозвалась я.

— Нет, но я готова поспорить, что вы смеетесь внутри. Это не лучший повод для веселья, потому что, смеясь, человек отказывается признать это. Ну, на этот раз можно применить презумпцию невиновности, но если я когда-нибудь услышу, что вы смеетесь надо мной, я выйду из этого офиса и никогда не вернусь!

Я знала Мэрилин достаточно хорошо к тому времени и понимала, что она говорит то, что действительно думает. И теперь я должна сказать что-то, но что? Как можно доказать, что ты не смеешься? И никогда не смеялась? Я глубоко вздохнула и сказала:

— Многие люди в вашей жизни смеялись над вами, Мэрилин. Они были жестокими и слишком ограниченными, чтобы оценить всю глубину вашей личности и таланта. Но вы осуществили мечты, над которыми они насмехались, и теперь вам следует посмеяться над ними.

Мои слова, похоже, успокоили ее. Хотя я была уверена в каждом слове, которое только что произнесла, я вздохнула с облегчением, что Мэрилин не заметила той улыбки.

3 марта 1959 г

— Когда мы поженились, и Джим, и я были девственниками, — начала она, — и не совсем представляли, что мы делаем. Джим не особенно понимал, как доставить мне удовольствие, поэтому он просто прыгал в постель и делал свое дело. Обычно он торопился, чтобы выспаться или успеть на работу. Я не могла понять, почему такая шумиха вокруг секса. По-моему, это было то же самое, как если бы кто-то сходил с ума по гуталину.

Джим любил секс, и я обычно мирилась с этим, потому что хотела быть хорошей женой. Я просто лежала на спине и мечтала, как стану кинозвездой. Позже он выпустил книгу, в которой написал, что я любила заниматься с ним сексом и была очень страстной в постели. Это стало для меня новостью! После секса с Джимом я часто просто отворачивалась и засыпала. Иногда он начинал сомневаться в моей верности. В этом не было никакого смысла. В то время у меня полностью отсутствовал интерес к сексу.

В первый год мы много времени проводили вместе, и это было весело. К сожалению, чаще всего мы занимались тем, что нравилось Джиму, а не мне.

Мы ездили на рыбалку на озеро Шервуд, катались на лыжах в Логове Большой Медведицы и специально для меня время от времени ходили в кино или на танцы. Мне нравилось, сбросив туфли, гулять по берегу океана в лунном свете.

Я всегда любила океан, который напоминает мне о забавной истории, которую Болендеры рассказывали обо мне. Когда мне было два года, они привезли меня на пляж в Манхэттене, где я увидела океан в первый раз. Я прыгала и, хлопая в ладоши, кричала от восторга:

— Огромная сырость!

Мне тоже понравилась эта история: когда мне было три года, я впервые увидела снег. Я взяла в руки комочек и, глядя как он тает, сказала с удивлением:

— Из снега вытекает сок!

Я думаю, у меня всегда был своеобразный взгляд на вещи, даже когда я была совсем маленькой.

— Джим считал, что мы отлично проводим время, но я была другого мнения. Жить чужими интересами — это не для меня. Первую попытку самоубийства я совершила в том году, проглотив целую упаковку таблеток, но я думаю, тогда у меня не было по-настоящему серьезного намерения. Джим ворвался в дом и держал мою голову над унитазом, пока меня рвало.

После этого я проспала целые сутки, а когда проснулась при свете дня, не знала, радоваться мне или сожалеть о том, что я осталась жива. Самоубийство — это привилегия каждого человека. Я не верю, что это грех или преступление. Это мое право убить себя, если я так хочу, хотя, оглядываясь назад, я рада, что в то время моя попытка не была успешной.

Джим оказался типичным, старомодным шовинистом, который относился ко мне как к своей частной собственности, — продолжала Мэрилин, — когда я открыла ему мои тайные мечты стать актрисой кино, он рассмеялся. Когда-то, в средней школе, Джим выиграл приз в конкурсе Шекспира за исполнение речи Шейлока о «мести» из пьесы «Венецианский купец» и сказал:

— В этом доме актером всегда был я. С чего вдруг тебе пришло в голову, что ты хочешь сниматься в кино? Ну, продолжай мечтать, женушка, если это делает тебя счастливой. Но поверь мне, у тебя ничего не получится.

— Он не знал, но его слова прозвучали погребальным звоном нашего брака. Бедный Джим, — размышляла Мэрилин, — он неплохой парень. Я уверена, что он был разочарован тем, что я была готова скорее распрощаться с жизнью, чем мыть посуду и скрести полы. В конце в концов, я могла бы вернуться в приют.

Я могла быть до сих пор замужем за ним, — рассказывала Мэрилин, — если бы не было войны. В 1943 году Джима зачислили в торговый флот на должность инструктора по физическому воспитанию и отправили на великолепный остров Санта-Каталина у западного побережья Калифорнии, где мы снимали за тридцать пять долларов в месяц небольшую симпатичную квартиру. Тогда я была неутомимой домохозяйкой и тщательно убирала дом каждый день.

Там мы завели щенка колли по имени Магси, которого я купала два раза в неделю и содержала в безукоризненном виде. Я заботилась о нем, как о собственном ребенке, и чувствовала гордость всякий раз, когда кто-нибудь отмечал, какой он красивый и ухоженный.

Рассказывая о себе, я невольно задаюсь вопросом, кто я, — задумчиво говорила Мэрилин. — Но я так сильно изменилась, что сегодня уже не знаю себя. Я фанатичная домохозяйка или неряха? Если бы вы видели мою спальню этим утром, доктор, вы легко ответили бы на этот вопрос.

Жизнь на острове была прекрасной во многих отношениях, — продолжала она. — Я поднималась на вершину холма, мои волосы развевал ветерок, а взгляд скользил по бескрайним пенящимся волнам. Помню, иногда мне казалось, что брак это не так уж плохо. Конечно же, Джима не было рядом со мной в те моменты, когда я так думала.

Этот остров был самым красивым местом, где мне доводилось жить, и с ним было связано одно из немногих приятных воспоминаний о моей матери, потому что однажды она привозила меня сюда на выходные, когда я была маленькой. Я никогда не забуду, как мы, держась за руки, бродили по пляжу и ели мороженое в рожках, как все обычные девочки с их мамами. Я и не подозревала, что это никогда не повторится снова. Вскоре после этой поездки ее забрали в больницу, и я почти не видела ее с тех пор.

Ну, хватит об этом, или я никогда не закончу рассказ о моем первом браке. Джим был добытчиком, а я готовила еду и убирала дом. Мы ходили на пляж, плавали, ныряли или просто загорали. По вечерам мы сидели на крыльце и смотрели на звездное небо, или он играл на гитаре и пел для меня. Все было хорошо до тех пор, пока я не заговорила о своей мечте стать кино-звездой. Вскоре я научилась держать свои амбиции при себе, так же, как я делала, когда жила в доме Болендеров. Мы хорошо прожили с Джимом несколько месяцев в прекрасном городе Авалоне, до его перевода на Тихий океан.

Я была в ужасе, что он может не вернуться, и отчаянно хотела ребенка.

— Пожалуйста, пожалуйста, Джим, — умоляла я, — если, не дай бог, что-нибудь п-п-п-плохое с-с-случится с тобой, у меня останется что-то, ради чего стоит жить.

— Нет, Норма Джин, — продолжал он настаивать, — ты слишком молода, чтобы становиться матерью. И что ты знаешь о том, как нужно заботиться о ребенке?

— Я так и не простила его за это, — произнесла она мрачно. — Я была сильная и здоровая девятнадцатилетняя девушка и, конечно, легко бы перенесла беременность в то время. Это ранит до глубины души, если ты хочешь иметь ребенка, а мужчина, которого ты любишь, против этого. Подумать только, у меня мог бы быть четырнадцатилетний ребенок сейчас!

Слезы сожаления о том нерожденном ребенке бежали по ее щекам. Как часто случалось, когда Мэрилин откровенно горевала, я, к своему изумлению, обнаруживала, что мои щеки тоже были влажными.

— Оставшись одна, я переехала к его матери Этель, — уточнила Мэрилин, — и могла откладывать нашу обычную арендную плату. Но я ненавидела, когда эта тетка командовала мной, и переехала, как только представилась такая возможность. Я не нуждалась в указаниях, когда вставать, когда ложиться спать, когда мыться, а когда писать письмо ее сыну!

После того как Джим получил назначение, Этель устроила меня на работу на оборонный завод по производству радиоуправляемых самолетов в городе Бербанк, где она работала медсестрой. Иногда она была не так уж плоха. Мне нравилось самой зарабатывать деньги. Такой возможности у меня не было с тех пор, когда в приюте я получала пять центов за мытье посуды. На этот раз я не покупала леденец, а откладывала деньги на аренду собственной квартиры.

Сначала я осматривала на заводе парашюты, но вскоре мне поручили другую работу, где я, стоя на ногах по десять часов в день, распыляла едкий, вонючий жидкий пластик на фюзеляжи самолетов. Это неплохая работа, если вы не возражаете против непрекращающегося целый день кашля. Этель, когда была в хорошем настроении, говорила:

— Дорогая, эти ужасные испарения от краски уничтожат твои красивые волосы.

Но я хотела заработать деньги и продолжала ходить на завод. Несмотря на монотонность операции, рабочие называли этот участок «комната допинга», видимо, из-за едких паров. Но по моему мнению, скорее потому, что вы должны быть наркоманом или идиотом, чтобы продолжать работать там. Я была добросовестной сотрудницей, и меня отметили грамотой за мою превосходную работу. Мне даже присудили звание королевы на заводском пикнике, где я выиграла золотую кнопку за конструктивное предложение относительно технологии операции. Впервые в моей жизни я подумала, что я, возможно, не так уж глупа.

Во время одного из увольнений Джима мы пошли вместе навестить Глэдис в государственной психиатрической больнице.

— Доброе утро, мама, — поздоровалась я, — это мой муж, Джим, с которым я хотела бы тебя познакомить.

Она даже не взглянула на него и вела себя так, словно не слышала меня. Женщина перед нами казалась незнакомкой, странной и эксцентричной. Она стояла неподвижно, прижав выпрямленные руки по бокам, и не проявляла никаких эмоций.

Мне так хотелось увидеть хоть какую-то реакцию на мое появление, но становилось очевидно, что мои ожидания не оправдаются. Но она все еще была моей матерью, и слезы струились по моим щекам, пока мы молча стояли там, напрасно надеясь услышать от нее хоть слово.

— Прощай, мама, — наконец сказала я. — Нам уже пора идти. Но я оставляю тебе мой адрес и номер телефона, так что ты можешь звонить мне в любое время. — Я наклонилась и поцеловала ее в щеку. Она не выразила никаких чувств, как если бы я поцеловала сфинкса. Я поняла, что она не скучает по мне, и это разбивало мое сердце.

26 апреля 1946 года произошло кое-что волнующее, что улучшило мое самочувствие. Неизвестный поклонник опубликовал фотографию с моим награждением на заводе. И так я впервые появилась в журнале, который распространялся по всей стране, хотя мое имя не было указано. Моя фотография была напечатана на обложке журнала «Семейный круг».

Я выглядела как маленькая девочка лет тринадцати, в фартуке, играющая с крошечной овечкой. Худшего снимка вы никогда не видели! Как будто умственно отсталый ребенок из детского сада красным мелком намазал мне губы и лицо вокруг рта. Тем не менее я была взволнована тем, что мою фотографию разместили на обложке национального журнала, и я чувствовала, что она будет первой из многих.

2 марта 1959 г

Мэрилин упала на кушетку и начала свой рассказ, как будто наша сессия вообще не прерывалась.

— Не прошло и нескольких месяцев, как меня признали кем-то гораздо более интересным, чем просто лицо для обложки журнала «Семейный круг». Дэвиду Коноверу, военному фотографу, поручили посетить наш завод и сделать снимки женщин, работающих на оборону страны. Он искал красивую женщину, образ которой мог бы поднять боевой дух солдат, служащих за рубежом. Он подошел ко мне, когда я старательно работала в «комнате допинга», и решил, что я выгляжу вполне очаровательно в своем мешковатом рабочем комбинезоне. Он сказал, что ему понравилось мое «свежее лицо». «Свежее»? Да я умывалась по пятнадцать раз в день!

Когда Коновер узнал, что у меня в шкафчике есть свитер, он попросил меня позировать ему для серии фотографий, которая будет опубликована в журнале «Янки».

Мэрилин подняла голову с кушетки, огляделась вокруг и посмотрела на меня.

— Послушайте, доктор, — сказала она, — вы спите здесь? А вы могли бы угадать, как он «узнал» о свитере? Я сказала ему, конечно.

Я улыбнулась и промолчала, потому что не хотела прерывать ее воспоминания.

— Он был великий фотограф, — продолжила Мэрилин, не дожидаясь ответа, — его потрясающие снимки появились на обложке журнала, где впервые было указано мое имя, и привели меня к карьере модели. Я всегда буду благодарна ему за это, иначе я могла бы навсегда остаться «женой-малышкой» Джима.

Работая фотомоделью, я чувствовала себя как рыба в воде. Коновер говорил, что ему никогда не приходилось видеть никого, кто был бы так органичен перед камерой. Вы могли бы поверить, — поинтересовалась она, — он сказал, что я, маленькая Норма Джин, сирота номер 3463, на которую никто никогда не смотрел дважды, необыкновенно красива и излучаю невероятный свет? Сначала я не могла поверить его словам обо мне и подумала, что, возможно, он просто перепутал меня с кем-то.

С первой фотографии я наслаждалась каждой минутой съемки.

— Вы думаете, мне заплатят за это? — поинтересовалась я, когда он сделал мой первый снимок на пляже. Я с удовольствием позировала бы и бесплатно. Мне был интересен сам процесс, и я крайне критически относилась к своим фотографиям. Я постоянно расспрашивала Коновера об освещении, о различиях между разными линзами, о том, по каким критериям он выбирал моделей для своих работ, и, самое главное, о том, что я сделала неправильно, если мне не нравился снимок. Его изумляло то, как быстро я постигала принципы работы фотомодели. Я действительно хотела достигнуть совершенства.

— Ваш фанатизм в ведении хозяйства нашел новое применение, — заметила я. — И гораздо более продуктивное.

— Очень хорошо, доктор! — откликнулась она, повернув голову и глядя на меня, — Я никогда не думала об этом. Чтобы чувствовать себя счастливой, мне было достаточно, чтобы каждый снимок был совершенным. Хотя я не осознавала этого, я училась искусству выражения человеческих эмоций через фотографии. Как сказал Коновер, у меня был роман с камерой.

«Наконец, — думала я, — у меня роман, и моя любовь взаимна. Я люблю камеру, и камера любит меня». Это было все равно что найти совершенного любовника, с которым вам не придется никогда расставаться. Я люблю камеру, она тоже любит меня, и это навсегда. Впервые в жизни я точно знала, где мое место, и я больше не чувствовала себя Нормой Джин, бедной маленькой сиротой, по крайней мере не все время. Я стала другим человеком.

В отличие от мужских глаз, которые видят только соблазнительную секс-бомбу, объектив камеры видит и то, что скрыто под поверхностью. В самом начале моей карьеры модели кто-то сказал, что фотограф «раскрыл во мне незабываемое сочетание нежности, хрупкости, чувственности и непринужденной сексуальности».

Потрясающе! Все это в одной двадцатилетней девушке! Мужчины обращают внимание только на внешность. Объектив обнажает страхи, тревоги и храбрость, скрытые внутри. Камера снимает с глаз шоры и показывает жизнь такой, как она есть. Просто поставьте меня перед камерой, и вы увидите, как я люблю этот мир!

Мужчины — ревнивые, обидчивые, требовательные и мстительные собственники, и, ведомые чувствами, они не ценят того, что имеют. Слишком много людей в моей жизни оказались отвратительными и жестокими. Но камера? Никогда! Что бы я ни делала, камера боготворит меня. В отличие от всех моих возлюбленных, камера никогда не подводила меня. Она заменила мне любящую мать, которой у меня никогда не было, отца, пропавшего без вести, и того единственного любовника, который всегда оставляет меня с чувством, что я красива, любима и счастлива. Так почему мне не любить ее в ответ?

С самой первой встречи с маленьким черным ящиком моим тайным посланием миру было: «Любите меня! Любите меня все! Запомните меня. Пожалуйста!»

Коновер убедил меня обратиться в модельное агентство «Голубая книга», где его владелица Эмелин Снивели немедленно заключила со мной контракт, взволнованно сказав своей помощнице:

— Запомни эту девушку! Она — прирожденная модель.

И я подумала: «Как хорошо, что есть человек, который думает обо мне так же, как я!»

Не волнуйтесь, доктор! Я просто шучу!

Она сказала, что они ищут моделей со светлыми волосами, потому что, в отличие от брюнеток, блондинок можно фотографировать при любом освещении и в одежде какой угодно расцветки, поэтому я покрасила мои тусклые, унылые каштановые волосы и стала золотой блондинкой. Взглянув на себя в зеркало, я воскликнула от радости:

— О-ля-ля! Могла эта красивая сексуальная блондинка быть маленькой мышкой Нормой Джин?

Я решила, что мои волосы никогда больше не будут каштановыми, хотя время от времени, если мне становится лень, появляются темные корни. Но как правило, я слежу за этим очень внимательно.

Снивели рекомендовала мне пройти трехмесячный курс подготовки для моделей за сто долларов, которые позволила оплатить позже, из средств, полученных за работу в агентстве. Я с трепетом заполнила форму заявки. Я указала, что у меня светлые вьющиеся волосы и рост один метр шестьдесят семь сантиметров. На самом деле я была на один сантиметр ниже, но что значит маленькая ложь во спасение, не правда ли? За все время обучения был только один неприятный момент. Войдя в комнату для занятий, я поняла, что была единственной девушкой, которая пришла без своей матери. Как будто я снова была новенькой в школе!

Я работала без перерывов, так много, что моя подруга Шейла Соверн, которая тоже была моделью, поинтересовалась, не сплю ли я с фотографами. Я была возмущена.

— Конечно нет! — сказала я. — За кого ты меня принимаешь? Ты оскорбляешь меня, даже допуская мысль, что я занимаюсь сексом с фотографами, чтобы получить работу. Мне отвратительны мужчины, которые пытаются купить меня за деньги! Я не из тех людей, кто умеет прощать. На этом кончилась наша дружба с Шейлой Соверн.

Все это напомнило мне о том, что я вообще думаю о женской дружбе. Приходится признать, что у меня не слишком хорошо складываются отношения с людьми моего пола. Я не доверяю им. Может быть, это началось еще в приюте. Все воспитательницы, учителя, медсестры и приемные матери были бесчувственные женщины. Но я думаю, настоящая причина в том, что я злюсь на свою мать, которая родила меня и оставила наедине с этим миром. Если это типично для женщин, считайте, что я этого не говорила!

Мэрилин вернулась к рассказу истории ее карьеры в качестве модели.

— Несмотря на то что я очень много работала, иногда на меня находила хандра. Мрачное настроение подкрадывалось, казалось, из ниоткуда. Я чувствовала, что я не похожа на других, что я была одна из тех девушек, которых находят мертвыми в неряшливой спальне с пустым пузырьком из-под таблеток, зажатым в руке.

Но я была молода и здорова, — продолжала она, — и в то время мои депрессии обычно рассеивались уже на следующий день. Самым угнетающим для меня был вопрос: следует ли мне рожать ребенка. Иногда я думала, что моя жизнь будет неполной, если у меня никогда не будет детей, и ничего в жизни я не желала больше.

Нас было бы двое — любящие мать и дочь, мне всегда казалось, что у меня будет дочь. Иногда я думала, что мне не стоит иметь ребенка ни в коем случае, так как он может унаследовать эмоциональные проблемы моей матери. И еще больше осложняло дело то, что у меня был сложный случай эндометриоза. Гинеколог сказал, что болезнь может вызвать проблемы с беременностью в будущем.

Кроме того, я была не уверена, что смогу как следует заботиться о ребенке. Иногда я беспокоилась, что могу оказаться такой же плохой матерью, какой была Глэдис. И не дай бог моя дочь в конечном итоге закончит в детском приюте, вроде моего. Были моменты, когда мне казалось, что я буду прекрасной матерью, так как точно знаю, что нужно ребенку, я имею в виду все, чего не имела сама.

Поэтому я решила съездить навестить Болендеров и посоветоваться с ними. Так случилось, что я не застала Иду дома и разговаривала с Уэйном.

— Дядя Уэйн, я думаю о рождении ребенка, который стал бы для меня самым большим счастьем в жизни. Но я боюсь, что он окажется таким же сумасшедшим, как моя мать. Что вы думаете?

— Мэрилин, — ответил он, — ты совсем не похожа на Глэдис. Ты добрая и великодушная, и я думаю, что из тебя получится прекрасная мать.

— Спасибо, дядя Уэйн, — сказала я, плача на его груди. — Ты успокоил меня.

Теперь все, что мне нужно сделать, это найти отца для моего ребенка, и мои неприятности закончатся.

3 марта 1959 г

— Вскоре я стала одой из самых успешных моделей в агентстве «Голубая книга» и мои фотографии печатались на десятках журнальных обложек, — продолжала свой подробный рассказ о первых шагах в карьере модели Мэрилин. — Но важнее всего было то, что благодаря удачному началу в модельном бизнесе на меня обратил внимание Бен Лион, руководитель компании «Двадцатый век Фокс», который устроил для меня кинопробы. Это казалось чудом! Мечта всей жизни становилась реальностью.

Когда он говорил со мной об этом, я не выдержала и нервно разрыдалась. Помню, я носила в моем бумажнике одну много лет назад опубликованную в газете статью поэтессы Энн Мэри Лоулер, в которой говорилось: «Да, мечты действительно сбываются, если вы мечтаете долго и искренне и всегда, всегда верите в свою мечту». Правильно, Мэри Энн! Мы с тобой на одной волне.

В то время, когда начала развиваться моя новая карьера, Джим был все еще за границей. Когда я написала ему о своих успехах, он совсем не обрадовался. «Это хорошо для хобби, — писал он, — но когда я вернусь домой, я надеюсь, ты успокоишься, родишь ребенка и станешь хорошей матерью и домохозяйкой». Забавно, не правда ли? Теперь, когда я нашла то, чем мне нравилось заниматься, он захотел иметь ребенка?

Моя свекровь тоже отнеслась неодобрительно к моей новой карьере. Она считала, что непристойно для замужней женщины позировать для фотографий незнакомым мужчинам и это может отрицательно сказаться на моем браке. Она сделала все, чтобы держать Джима в курсе всех моих дел, подливая масла в стремительно разгорающийся огонь.

Никто не смеет указывать мне, что делать, особенно моя свекровь! — говорила Мэрилин возмущенно. — В ответ я собрала свои скромные пожитки и переехала назад в дом тети Аны. Когда Джим вернулся, мне стало ясно, что я больше не нуждаюсь в нем. Ему это совсем не понравилось, но он ничего не мог с этим поделать. Я была взрослая женщина, которая знала, чего хочет, и собиралась заниматься тем, что ей нравится. Кроме того, я так и не простила его за то, что он не верил в меня.

— Ну-ну, Джим! — сказала я, показывая ему язык. — Вот так! Ты ошибался во мне. Теперь ты видишь, что я не просто мечтательный ребенок.

4 марта 1959 г

— 13 сентября 1946 года, — начала Мэрилин, — мы с Джимом стояли перед судьей в городе Рено штата Невада с заявлением на развод. Хотя Джим был недоволен, но не возражал. Я сказала судье, что Джим нанес мне психическую травму, отрицательно повлиявшую на мое здоровье, не поддерживал меня, критиковал мою работу, ставил в неловкое положение перед моими друзьями и часто злился, что ужасно пугало меня. Я добавила, что нет никаких возможностей для урегулирования ситуации или примирения.

Судья лишь кивнул и расторгнул наш брак. На все потребовалось около пяти минут, и это был лучший из моих трех разводов.

— Я — свободная женщина! — крикнула я Бернис, приехавшую в Рено, чтобы поддержать меня.

Она радостно обняла меня и сказала:

— Ура! Пойдем отметим это!

5 марта 1959 г

— Развод принес мне удачу, — продолжила Мэрилин на следующий день. — К моей бесконечной радости студия предложила мне стандартный шестимесячный контракт со стартовой зарплатой в сто двадцать пять долларов в неделю.

— Ну и ну! — весело напевала я. — Сто двадцать пять долларов! Я богата! Я богата! Вот бы девочки из приюта видели меня сейчас!

Лион считал, что мое имя Норма Джин звучит недостаточно эффектно для моей профессии, поэтому я решила придумать новое. Мне всегда нравилась девичья фамилия моей матери — Монро. В конце концов, мы имели, хотя и очень дальние, родственные связи с президентом Монро, что само по себе было неплохо. Лион предложил имя «Мэрилин», потому что я напоминала ему Мэрилин Миллер. По его мнению, «Мэрилин Монро» звучало сексуально, создавало приятную атмосферу и очаровывало созвучием удвоенной «М». Что ж, подумав, я решила стать Мэрилин Монро! Таким образом, Норма Джин Бейкер навсегда превратилась в Мэрилин Монро.

Я с трудом привыкала к новому имени, поэтому вначале, когда кто-то просил у меня автограф, мне приходилось уточнять, как пишется «Мэрилин». Но я должна признаться вам, доктор, что, несмотря на его популярность, мне никогда не нравилось имя «Мэрилин». Часто мне хочется вернуть тот день и выбрать другой вариант — Джин Монро. Но думаю, что теперь слишком поздно, чтобы что-то изменить.

Постепенно меня начали приглашать сниматься в рекламных роликах, и это укрепило мою надежду, что, возможно, я смогу добиться чего-то на этом поприще. Тогда же меня впервые упомянул обозреватель светской хроники. Это была Хедда Хоппер или Луэлла Парсонс? Я не помню. Она написала: «Обратите внимание на красавицу Мэрилин Монро из компании «Двадцатый век Фокс». Эта дама достигнет больших высот». Кто бы это ни был, по-видимому, ей было известно что-то, чего я не знала.

Первую кинороль телефонистки, без указания моего имени в титрах, я получила в фильме «Скандальная мисс Пилгрим». Он снимался в 1946 году. А на экраны вышел в 1947-м. Главную роль исполнила Бетти Грейбл. Не говорите никому, но в глубине души мне казалось, что я выгляжу сексуальнее. К сожалению, если кто-то и считал так же, они не сочли нужным сказать мне об этом. Сразу после этого, в 1947 году, я получила небольшую роль в фильме «Опасные годы» и работала статистом в двух кинокартинах: мелодраме «Зеленая трава Вайоминга» и мюзикле «Ты предназначался для меня». Все эти работы остались незамеченными.

Немного позже я очень волновалась на пробах для роли Бетти в трех сценах фильма «Скудда Ху! Скудда Хэй!», впрочем, откуда вам знать о нем? Перед тем как фильм вышел на экраны, от моей роли осталась только одна реплика! Три последние кинокартины не показывали до 1948 года, а я в это время мчалась по пути к своей блестящей карьере на экране со скоростью улитки.

Но я решила, что не допущу, чтобы медленное продвижение вперед к заветной цели помешало мне. Когда Бен Лион сказал, что мне не стоит впадать в депрессию и все обязательно наладится, я ответила:

— Правильно, Бен. Только гравитация может свалить меня с ног!

Но честно говоря, трудно сохранять бодрость духа, когда нечем платить за аренду. Я была готова сделать все, о чем бы меня ни попросили на студии, но по-прежнему ничего не происходило. В соответствии с моим контрактом они могли либо продлить, либо разорвать его. Через несколько месяцев я чувствовала такое напряжение, что не могла есть, что было хорошо, потому что у меня все равно не было денег на покупку продуктов.

Но это не остановило меня от покупки золотого талисмана, чтобы попытаться поднять себе настроение. На нем было написано: «Не переживай — блистай!» Я надела его только один раз, а потом забросила куда-то в глубь ящика комода, где, как я подозреваю, он и остается по сей день. Вам бы хотелось иметь талисман «Не переживай — блистай!», доктор? Он из чистого золота, и вы можете приобрести его за половину стоимости этого сеанса. За четверть цены? Хммм, молчание. Могу я сделать вывод: «Не пойдет»?

Тогда я говорила Бену:

— Жизнь — такое дерьмо! Я сама не понимаю, почему до сих пор живу. Я так несчастна. Я ненавижу свою жизнь, потому что она приносит только страдания. Лучше бы я умерла. По крайней мере, тогда я бы не чувствовала эту бесконечную боль.

— Правда, милая, — сказал он. — Но тогда ты бы не стала кинозвездой.

— Бен, тут ты прав, — ответила я.

В конце 1947 года студия разорвала контракт со мной.

6 марта 1959 г

— Но вскоре после этого разговора произошел счастливый случай, который изменил мою жизнь. В 1947 году я проходила мимо киностудии «Двадцатый век Фокс», когда Джо Шенк, возглавляющий производственный отдел компании, увидел меня из окна своего автомобиля. Он попросил водителя остановиться, подозвал меня и спросил мое имя. Я знала, что он был большим начальником на студии, и ответила:

— М-М-Мэрилин Монро.

Похоже, его не смутило мое заикание, потому что он пригласил меня к себе на обед в тот вечер. Мне исполнился двадцать один год, а Шенку было почти семьдесят. Но с каких пор возраст мужчины мог помешать хорошему обеду? И у него был великолепный повар.

После того вечера я много раз ужинала в его особняке, и вскоре в городе обо мне заговорили как о «девушке Джо Шенка». Я всегда отрицала это, но никто мне не верил.

— А кем вы были тогда? — спросила я.

— Скажем так, у нас было дружба с сексуальным оттенком. Не могу сказать, что близость с ним доставляла мне удовольствие, но я понимала, что мне ничего не оставалось, как сделать счастливым этого старика. Разве это не меньшее, что я могла сделать? Джо был без ума от меня. Он всем говорил:

— Она как шаровая молния. Она бурлит и искрится, как фонтан.

Кто мог бы устоять перед таким комплиментом? Конечно, не маленькая сирота из детского приюта. Он сделал все, что от него зависело для успеха моей карьеры. Благодаря ему я подписала мой первый контракт с Гарри Коном из компании «Коламбия пикчерз» и получила мою первую главную роль в фильме «Девушки из хора».

В конечном счете я очень привязалась к нему, и мы оставались друзьями до конца его дней. Мне повезло, что в моей жизни появился такой человек, как Джо Шенк, хотя многие — в основном мужчины! — думают, что семидесятилетнему старику улыбнулось счастье встретить такую девушку, как я. Полагаю, вам кажется, что это был редкий вид взаимовыгодных отношений между мужчиной и женщиной, который встречается время от времени. Нам обоим очень повезло, что мы нашли друг друга.

9 марта 1959 г

— Итак, благодаря Джо, — начала она следующий сеанс, — в 1948 году в моей карьере стали происходить положительные изменения, которые предсказывал Бен. Когда я стояла перед кинокамерой на моем первом кастинге для «Коламбии пикчерз», произошло нечто странное, во что я до сих пор не могу поверить. Из нервной и неловкой женщины, которой я всегда была, неожиданно для себя я начала превращаться в сдержанную, уверенную в себе актрису. Коэн сказал мне:

— Ты стояла там и светилась. Я думаю, что ты будешь второй Джин Харлоу. Я не видел такой блистающей актрисы с тех пор, как Глория Свенсон взошла на подмостки.

Когда я услышала эти слова, то подумала: «Кто, я? Они, должно быть, перепутали кинопробы».

В результате «Коламбия пикчерз» заключила со мной шестимесячный контракт и назначила зарплату больше той, что я получала в компании «Фокс». Теперь я получала сто пятьдесят долларов в неделю. Ура! Я богата, так что я пошла и накупила одежды на пятьсот долларов. Она по-прежнему висит в моем шкафу, и едва ли я ее когда-либо надевала. Я продолжаю носить мои брюки в черно-белую клетку и белый свитер. — Она посмотрела на свои ноги и расхохоталась.

Я тоже засмеялась. Именно в этих вещах она пришла сегодня.

— После заключения контракта с «Коламбией» меня отправили изучать драматическое искусство с главным преподавателем компании Наташей Лайтесс. Ах, Наташа! Она стала одним из самых замечательных учителей актерского мастерства в моей жизни и многому научила меня. Когда я проходила пробы для малобюджетного мюзикла «Девушки из хора», мне очень пригодились полученные тогда знания. Я исполняла одну из самых ярких ролей мюзикла, хотя в финансовом отношении фильм был не слишком успешным.

Во время моего короткого пребывания в «Коламбия пикчерз» Гарри Кон, который был руководителем студии в то время, послал меня к пластическому хирургу исправить незначительные недостатки моего прикуса. Я была в ужасе, но если бы он сказал мне спрыгнуть с Бруклинского моста, я бы не колебалась ни секунды. Кон был доволен, когда я последовала его совету, и сделал мне поразительный комплимент. Он сказал:

— Теперь вы более красивы и ваше лицо соответствует безупречности вашего тела.

Я оглянулась вокруг, чтобы увидеть, с кем он разговаривал. Из всего, что я сделала в жизни, хирургическая операция оказала самое важное влияние на продвижение моей карьеры.

Я и сама видела, насколько выиграла моя красота, благодаря которой позже я стала известной.

Я знаю, доктор, вам интересно послушать о моей карьере, всем интересно, но я должна вас разочаровать. Мне придется отвлечься на некоторое время, чтобы рассказать вам о моих отношениях с Наташей.

Мэрилин была права. Всю жизнь я была поклонницей киноискусства, и меня пленяла возможность узнать о подробностях развития ее карьеры от нее самой.

Но наш час подошел к концу, и другой пациент ждал за дверью.

Я сказала:

— Я сожалею, Мэрилин, но сейчас мы должны остановиться. Пожалуйста, расскажите мне о Наташе на следующем сеансе.

Она, застонав, пробормотала:

— Вы такая же, как все. Я получаю только то, за что плачу, и не более. — И медленно встала с кушетки.

Мне было так плохо после этих слов, что я едва могла сосредоточиться на моем следующем пациенте.

10 марта 1959 г

— Я должна рассказать вам о Наташе Лайтесс, — этими словами Мэрилин начала следующую сессию, — потому что она была важной частью моей жизни, а окончание наших отношений по-прежнему тяготит меня. Мне всегда ужасно тяжело было расставаться с людьми, и я не горжусь тем, как обошлась с ней.

В моей голове промелькнула мысль о том, что отношения между людьми развиваются, как правило, по определенным сценариям. Нужно внимательно следить, чтобы она не отвлекалась от анализа собственных проблем на исследование этих схем.

— Она была моей первой учительницей, — продолжила Мэрилин, — и, возможно, самым лучшим другом в моей жизни. Поверьте мне, я никогда бы не стала той звездой, какой вы знаете меня сегодня, если бы она не была моей наставницей, не научила меня основам актерского мастерства, не воодушевляла и не поддерживала бы меня. Я была молодой, совершенно необразованной девчонкой из детского приюта, которая не знала ничего о мире искусства, музыки и литературы. Она научила меня всему. Тайная лесбиянка, она влюбилась в меня с первого взгляда и доверилась мне всей душой. Она постоянно пыталась добиться близости со мной. Меня не интересовали такие отношения, но она не принимала «нет» в качестве ответа. Наташа Лайтесс буквально умоляла меня до самого конца.

— Расскажите мне немного о ней, Мэрилин, — попросила я.

— Наташа — была личностью! У нее были темные, живые, задумчивые глаза, и она была такая худая, что все принимали ее за анорексичку. Улыбка так редко появлялась на ее лице, что вызывала у людей изумление. Ее манеры были довольно пафосными, и все слова она произносила так, словно они имели особое значение. Хотя, конечно, чаще всего так и было. Необходимо добавить, что многие люди, связанные с кино и театром, включая меня, считали ее блестящим педагогом. У нее была впечатляющая библиотека книг о театре, которые в течение многих лет я могла свободно просматривать или брать для чтения.

Она родилась в Австрии, училась в Европе у великого Макса Рейнхардта и преподавала драматическое искусство в Голливуде с 1941 года. Хотя она снялась в нескольких небольших ролях, зарабатывать на жизнь как актрисе ей не удавалось. Поэтому, чтобы содержать себя и свою дочь Барбару, она приняла предложение Сэмюэля Голдвина обучать актеров по контракту со студией «Метро-Голдвин-Майер». Слава богу, как педагог она оказалась намного лучше, чем актриса.

Голос Мэрилин слегка потеплел, когда она продолжила:

— В 1948 году ее отправили на студию «Коламбия», чтобы подготовить меня к роли в фильме «Хористки». Вот так начались отношения, с-с-самые важные и продолжительные в моей жизни. — Голос Мэрилин оборвался. — Она п-п-помогала мне готовиться к следующим двадцати фильмам, до 1955 года, когда я начала сниматься в комедийной мелодраме «Зуд седьмого года». Вы поняли меня правильно. Она прошла со мной через двадцать ролей!

Ее глаза наполнились слезами.

— Она была мне как мать и заменила мне семью, которой я никогда не имела. Она вкладывала и сердце, и душу в мою карьеру в то время, когда никто другой не проявлял ко мне никакого интереса. Ей хватило смелости все поставить на неизвестную, неуклюжую девчонку-заику, которая мечтает стать актрисой. Она помогала мне развивать и проявлять мои таланты и ум, мое стремление к знаниям о мире искусства и театра. — Теперь Мэрилин открыто плакала, но продолжала свой рассказ сквозь слезы: — С профессиональной точки зрения она научила меня жестикуляции, ораторскому искусству, дикции, грациозности и правильному дыханию. Благодаря ей я стала говорить более естественно. Наташа всегда говорила, что «регистр голоса выражает многообразие человеческих чувств, потому что каждая эмоция требует соответствующей голосовой модуляции». С самого начала нашего сотрудничества она проводила со мной интенсивные курсы подготовки перед каждым прослушиванием. Мы вместе работали трое суток, не перерываясь, чтобы подготовить меня к повторному кастингу для криминальной драмы «Асфальтовые джунгли», которая стала реальным началом моей карьеры. Когда я получила роль в этом фильме, Наташа фактически ушла со студии «Коламбия», чтобы заниматься со мной всеми днями. Она рисковала собственными средствами к существованию и благополучием своей дочери, чтобы я могла добиться успеха. Это был величайший дар. Благодаря Наташе я узнала, что такое истинная любовь и преданность.

Но, — продолжала Мэрилин, — между нами существовала одна большая проблема, которую мы так и не смогли разрешить. Наташа была гомосексуальна. Она не просто любила меня. Она сходила по мне с ума. Она никогда не переставала домогаться меня, и это чрезвычайно раздражало. Она была полна решимости добиться своего.

Вообразите, как бы вы себя чувствовали, если и день, и ночь вас пытался бы затащить в постель тот, с кем вы не желаете заниматься сексом? Какое-то время я думала, что терпеть ее домогательства — это цена, которую я вынуждена платить, чтобы продолжать пользоваться ее услугами. Но в конце концов, я получала столько, сколько хотела, и поэтому решила раз и навсегда не поддаваться, независимо от последствий.

Однажды ночью она внезапно схватила меня и сказала:

— Мэрилин, я хочу любить тебя.

Я не раз оказывалась в подобной ситуации и знала, что должна проявить определенную жесткость и дать ей понять, что настаивать бесполезно. Поэтому я резко оттолкнула ее руки и твердо произнесла:

— Наташа, ты не должна меня любить. Просто учи меня.

В ту же ночь мне приснился короткий приятный сон, в котором мудрая женщина, которая, кстати, была похожа на вас, сказала мне: «Любить значит учить». Я рассказала Наташе свой сон и обратилась к ней с просьбой:

— Я польщена, что ты любишь меня, Наташа, но, пожалуйста, проявляй свою любовь таким образом, как подсказывает мой сон.

Это был один раз из немногих за все время нашего знакомства, когда я видела, как она громко смеется. Я разозлилась еще больше и сказала:

— Люди не всегда получают от жизни то, чего они хотят, Наташа. Посмотри на меня. Я желала многого, не получила ничего и выжила. Ты — испорченная женщина! У тебя всю жизнь было то, о чем ты мечтала, и ты не знаешь, как поступать в иной ситуации. Но я ничем не могу тебе помочь. Если это означает, что при данных обстоятельствах ты больше не хочешь работать со мной, мне очень жаль, но пусть будет так!

Как вы думаете, изменилось что-нибудь, доктор? Конечно, нет! Она продолжала учить меня, имея возможность приставать ко мне еще шесть лет!

13 марта 1959 г

В 1948 году, как раз когда мюзикл «Хористки» вышел на экраны, Мэрилин понесла ужасную потерю. Ее любимая тетя Ана умерла от болезни сердца. Мэрилин была убита горем. Задыхаясь от рыданий, она сказала:

— Тетушка Ана была самым добрым, чутким и щедрым человеком на земле. Я не хотела жить в мире, где нет ее. У меня не осталось никого, с кем я могла бы разделить мои беды и надежды. Без нее «любовь» была бы лишь словом в словаре.

Помню, как, глядя на автомобили, с ревом пролетающие по шоссе, я думала, почему они не останавливаются? Разве они не знают, что тетушка Ана умерла? Все потемнело вокруг, и сначала я решила, что должен разразиться шторм. Но затем осознала, что это мрак, заполнивший мою душу.

Она оставила мне старинную книгу под названием «Гончар Палисси», которую я сохраню навсегда. Она была написана неизвестным автором в 1876 году. Когда я наткнулась в ней на фразу, сказанную гончаром: «Если я свободен в моей любви и в моей душе, значит я — свободный человек», я поняла, почему она завещала мне ее. Я позволяю себе читать только одну страницу за один раз, чтобы книга не заканчивалась как можно дольше.

Так типично для тетушки Аны, что она вложила в книгу записку: «Моя милая, дорогая Норма Джин: если ты будешь скучать по мне, читай эту книгу и помни, как сильно я люблю тебя. Мне очень жаль, что мне больше нечего оставить тебе, кроме моей любви, но знай, что она всегда будет с тобой и даже смерть не сможет отнять ее у тебя».

Грейс, доктора Годарда и меня провели для прощания к телу тети Аны. Она выглядела абсолютно так же, как при жизни, и было трудно поверить, что она умерла. Когда я подошла к ее гробу и наклонилась, чтобы поцеловать на прощание ее холодный, как лед, лоб, я выкрикнула:

— Не оставляй меня, тетя Ана! Как ты можешь так поступать со мной? — упала на пол и потеряла сознание.

Очнувшись, я выскользнула из часовни, не желая говорить с другими присутствующими на похоронах. Мне было слишком больно, чтобы утешать других. Я не могла успокоиться и проплакала целую неделю. Хорошо, что нужно было сниматься в «Хористках», а то, вероятно, я рыдала бы до сих пор. Если вдуматься, так и есть, — сказала она, вытирая слезы.

В мюзикле «Хористки» Мэрилин впервые исполняла сольные номера: «Каждому ребенку нужен па-па-папа» и «Любой может сказать я тебя люблю».

— Я, как никто другой, могла с чувством петь «Каждому ребенку нужен па-па-папа», — сказала она. — Никто лучше меня не знает, как это верно.

Она блестяще справилась с ролью в фильме и получила прекрасные отзывы. К сожалению, возможно, из-за отсутствия эффективной рекламы фильм не сделал сборов, на которые рассчитывали управляющие студии, и Мэрилин был потрясена, когда ее уволили из «Коламбии».

— Какие глупые люди, Мэрилин! — сказала я сердито. — Я уверена, что позже они сожалели об этом много раз.

— Увольнение после смерти тети Аны, — продолжала Мэрилин, — было слишком сильным ударом для меня. Я закрылась в своей комнате и проплакала еще неделю. Я ни с кем не разговаривала, и даже не ела и не расчесывала волосы. У меня было такое чувство, что я оплакиваю Мэрилин Монро, а также тетю Ану и мою так называемую карьеру. Я думала, что была идиоткой, считая себя привлекательной. Когда я решалась посмотреться в зеркало, я не видела наследницу Джины Харлоу, а лишь вульгарную, дешевую крашеную блондинку.

— Что у тебя есть? Ничего! — говорила я сама с собой. — Твоя так называемая красота — это шутка. А твой талант? Какой талант? Единственное, на что ты способна, — это убивать людей — вот что у тебя есть. Сделай одолжение себе и миру: прочитай страницу из книги тети Аны и отправляйся вслед за ней в могилу!

Потом я проспала целых два дня. Когда я проснулась, солнце сияло высоко в небе. Я вдохнула свежий воздух, который пах сиреневыми духами тети Аны, и решила дать себе еще немного времени и попытаться все исправить. И я справилась.

17 марта 1959 г

На своем следующем сеансе Мэрилин вернулась к рассказу о Наташе Лайтесс.

— Джон Хьюстон был первым режиссером, который заметил мою полную зависимость от мнения Наташи. Ему это очень не понравилось. Я не виню его.

Я тоже бы не стала. Я терпеть не могу, когда мои пациенты обсуждают каждое мое слово с кем-то еще. После каждой отснятой сцены Мэрилин смотрела на Наташу в поисках одобрения или критики. Вы можете сами это увидеть по ее взгляду вправо после первой сцены в фильме «Асфальтовые джунгли».

При окончательном подписании долгосрочного контракта с компанией «Двадцатый век Фокс» в 1950 году Мэрилин просила внести только одно изменение: Наташа Лайтесс должна быть принята на работу на студию в качестве ее персонального педагога драматического искусства. Наташа получала пятьсот долларов в неделю от студии плюс двести пятьдесят долларов за репетиторство Мэрилин, которые она платила из своего кармана. В отличие от большинства актеров и их наставников, Мэрилин зарабатывала меньше денег, чем ее педагог в первый год работы на «Фокс». Она подчеркивала:

— Наташа стоила каждого цента, который я заплатила ей. Если бы у меня было больше денег, я с удовольствием бы отдала их ей.

Наташа разработала систему знаков руками, похожих на те, которые используют люди, имеющие проблемы со слухом, чтобы общаться с Мэрилин за спиной директора. Это позволило Мэрилин видеть, все ли она правильно делает по мнению своего учителя. Постоянное вмешательство Наташи в процесс съемок сделало ее чрезвычайно непопулярной личностью среди всех режиссеров, работавших с Мэрилин.

Но это не имело значения. Осенью 1950 года их отношения стали еще прочнее, когда Мэрилин переехала в дом Наташи на Харпер-авеню в Западном Голливуде. Она спала на диване, занималась, читала и присматривала за дочерью Наташи и чихуахуа, которого Джо Шенк, покровитель и близкий друг Мэрилин, подарил ей на двадцать четвертый день рождения.

20 марта 1959 г

В ходе своего следующего сеанса Мэрилин сообщила мне, что Наташа не только обучала ее и давала крышу над головой: она спасла ей жизнь. Чувствовала ли Мэрилин благодарность за это или нет — это уже совсем другая история.

Вскоре после смерти ее дорогого друга, агента и наставника Джонни Хайда, о котором Мэрилин обещала рассказать позже, Наташа нашла Мэрилин без сознания, с распухшими щеками и белой пеной, вытекающей изо рта. Рядом с кроватью валялся пустой пузырек из-под таблеток от Шваба. Наташа силой разжала Мэрилин рот и достала оттуда горсть полурастворившихся таблеток.

Мэрилин сказала:

— Когда я проснулась на следующий день и поняла, что все еще на этом свете, я воскликнула:

— Жива. Не повезло!

Тогда я написала эти строки:

«О, Мэрилин, — думала я в отчаянии, — какая вы грустная женщина! Ваш инстинкт смерти сильнее, чем у любого, кого я знаю. Днем и ночью я ломаю голову, как пробудить в вас любовь к жизни, которая также очень сильна в вас, чтобы вы забыли о своем желании умереть. Нет никого, к кому я могла бы обратиться за советом, потому что все великие психоаналитики умерли, и я не знаю, кто мог бы помочь мне.

Мои коллеги завидуют мне с тех пор, как узнали, что Мэрилин Монро — моя пациентка. Как это замечательно, говорили многие, быть консультантом самой красивой и талантливой женщины в мире. Что ж, они могут быть ее психоаналитиками! Они понятия не имеют, какую тревогу она вызывает у меня! С тех пор как она стала моей пациенткой, я беспокоюсь о ней все время. Я никогда не перестаю думать о ней. Очевидно, что иногда ее жизнь висит на волоске, и если она преуспеет в очередной попытке покончить с собой, я никогда не прощу себе. С тех пор как она стала моей пациенткой, я часто просыпаюсь по ночам».

Она проникла даже в мои сны. Однажды ночью мне приснилось, что она стоит на краю обрыва, готовая спрыгнуть. Склонившись навстречу ветру, я изо всех сил вцепилась в подол ее платья, чтобы удержать от прыжка. Я проснулась прежде, чем узнала, спасла я ее или нет. На самом деле я бы с удовольствием перепоручила ее одному из психоаналитиков, завидовавших мне, если бы могла!

Но позже, по здравому размышлению, я осознала, что мне не хватает Мэрилин: ее обаяния и остроумия, ее уникального характера, странного сочетания силы и слабости в одном человеке, ее способности преодолевать бесконечные невзгоды, поразительной истории ее жизни, которая привела Мэрилин туда, где мы видим ее сегодня.

Кроме того, она была очень добросердечной женщиной. В 1951 году Наташа покупала дом. Ей не хватало тысячи долларов для ее первоначального взноса, и Мэрилин, жившая тогда в отеле «Карлтон Беверли», продала норковый палантин, который ей подарил ее агент, Джонни Хайд, и отдала вырученные деньги Наташе. Она сказала:

— Это меньшее, что я могла сделать для кого-то, кто был так добр ко мне.

В конце 1951 года, во время съемок триллера «Можешь не стучать» Мэрилин снова переехала жить в дом Наташи — 611, располагавшийся на Норс-Кресент-драйв. Наташа была нужна ей круглосуточно. Мэрилин, не задумываясь, врывалась к ней в спальню в три часа утра, чтобы спросить:

— Наташа, что ты думаешь об этой идее для второй сцены?

Наташа всегда была готова к работе и никогда не жаловалась. Успех Мэрилин был для Наташи так же важен, как для самой Мэрилин.

В фильме «Можешь не стучать» Мэрилин исполнила самую важную роль на сегодняшний день. Она отличалась от всего, что актриса делала до сих пор. В триллере она играла Нелл Форбс, которая только что вышла из психиатрической больницы после попытки самоубийства.

— Представьте себе, как я чувствовала себя при этом, — сказала Мэрилин, — после собственной попытки самоубийства и с матерью в сумасшедшем доме! С другой стороны, было во всем этом и кое-что хорошее. Уж я-то точно знала, что значит быть психически больной!

В фильме Нелл нанимается няней в гостинице, — продолжала Мэрилин. — Она быстро завязывает ребенку рот и привязывает девочку к кровати. Не удивительно, что я боюсь рожать ребенка! Неужели я могла бы сделать такое, если бы малыш беспокоил меня? Затем она начинает примерять сексуальное белье и ювелирные украшения матери и флиртует у окна с Джедом, роль которого исполняет Ричард Видмарк, пилотом авиакомпании, живущим в комнате, расположенной напротив, через внутренний двор.

Вскоре он постучался в ее дверь, и Нелл позволяет ему войти, но путает его со своим бывшим любовником, который также был пилотом во время Второй мировой войны и погиб при исполнении служебного долга. Каково мне было играть это после потери Джонни Хайда? Во всяком случае, странное поведение Нелл вскоре убеждает Джеда, что она последний человек на земле, которому можно доверить заботу о ребенке. Когда он пытается уйти, она угрожает выброситься в окно — звучит знакомо? — или убить свою юную подопечную. В вестибюле Нелл крадет несколько бритвенных лезвий и собирается вскрыть себе вены. Джед убеждает ее отдать ему лезвия. Он обещает, что, если она пойдет в больницу, он не оставит ее. Нелл сдается полиции.

Я получила великолепные отзывы, — продолжала Мэрилин. — Не удивительно! Я играла молодую женщину-самоубийцу из психиатрической больницы, которая потеряла любимого человека! Вот бы спортивный журналист Пол Галлико, который советовал творческим людям для завоевания сердец читателей «просто вскрыть вены и истекать кровью», понаблюдал за моей подготовкой к этой роли!

Многие утверждали, что Наташа поощряла вызывающую трепет, почти по-детски искреннюю, но одновременно чувственную игру своей ученицы. Но я хорошо знаю Мэрилин и сомневаюсь, что она нуждалась в каком-либо поощрении. Она такая, какая есть.

Наташа не была популярным человеком среди небольшого круга знакомых Мэрилин. Она ужасно ревновала ее к людям, с которыми Мэрилин была в близких отношениях, таким, как Джонни Хайд, чем сильно раздражала актрису. Режиссеры с трудом терпели присутствие Наташи на съемочной площадке и вздрагивали, когда она приходила.

Поколебавшись, Мэрилин сказала:

— Мне стыдно говорить об этом, но я р-р-разорвала наши отношения, когда мне осточертело играть роли глупой блондинки, и почувствовала, что научилась у нее всему, что она знала. Настало время двигаться дальше, и единственное, что я могла сделать, — это собраться с силами и оставить ее. Я знала, что могу играть гораздо более глубокие и значимые роли, и приехала сюда, в Нью-Йорк, учиться у великого Ли Страсберга в Студии актеров.

Это было в 1955 году. Что бы об этом ни думал весь мир или сама Наташа, на самом деле я никогда не забывала, что она была мне настоящим другом и помогла пережить тяжелые, полные невзгод времена на пути к моему успеху. Она была со мной всегда, когда я в ней нуждалась. Я никогда не смогла бы сделать это без нее.

Наташа тоже хорошо меня знала. Однажды, когда репортер сказал ей, что я веду себя как ребенок, Наташа возмущенно ответила:

— Она — не ребенок! Дети открыты и доверчивы. Мэрилин полна печали настолько, насколько это вообще можно себе вообразить.

Мне бы хотелось обладать ее деловыми качествами и хотя бы наполовину ее мастерством привлекать в свою жизнь то, что ей нужно, и избавляться от того, что мешает. Да, Наташа! Хотела бы я, чтобы мужчины, которых я встречала в моей жизни, понимали меня так же, как ты.

Когда Мэрилин вернулась из Нью-Йорка в 1956 году, Наташа искала встречи с ней. Хотя адвокат Мэрилин предупреждал ее, чтобы она не пыталась связываться с ней, Наташа без предупреждения приехала в дом Мэрилин. В это же время там были Лью Вассерман, президент агентства MCA и Милтон Грин, зашедшие навестить Мэрилин. Вассерман, преградив собой дверной проход, сказал Наташе:

— Уходите, леди! Разве вы не понимаете, что вас не хотят видеть?

Мэрилин сказала сквозь рыдания:

— Я никогда не говорила ей, что люблю ее и как благодарна ей за все, что она для меня сделала.

Мэрилин оставалась безутешной. Вопреки моей обычной привычке я не могла позволить ей уйти в таком состоянии и позволила ей остаться на десять минут дольше.

23 марта 1959 г

Мэрилин вернулась после выходных в совершенно другом настроении. Шумно хлопнув дверью, она ворвалась в мой офис, явно довольная встречей со мной. Ее теплое приветствие:

— Здравствуйте, аналитик! — радостно прозвенело в моих ушах, она пристально посмотрела на меня своими сверкающими голубыми глазами, и ее лицо озарила особая сияющая улыбка Мэрилин. Она радостно подбежала к окну и сказала: — Подойдите и посмотрите вниз.

Из моего офиса на третьем этаже я внимательно оглядела улицу и, кроме грузовиков, автомобилей, автобусов и нескольких пешеходов, не увидела ничего необычного.

— Что вы хотите мне показать? — спросила я.

Она указала на противоположную сторону улицы, где юноша, сидя на ступенях, глядел вверх на мое окно. Он увидел Мэрилин и помахал ей рукой. Она подняла руку в ответ и послала ему воздушный поцелуй.

— Это Джимми, Джимми Хаспил, — пояснила она.

— Джимми?

— Да. Он — мой поклонник номер один. Каждый день он ждет меня и следует за мной всюду, куда бы я ни шла. Иногда, если я беру такси, я позволяю ему ездить со мной. А когда я хожу пешком, он провожает меня, а затем уходит домой. — Она села на кушетку. — Ему двадцать один год. Он является моим альтер эго.

— Ваше альтер эго?

— Да. Он — сирота, как я. Мать Джима оставила его отца через несколько дней после его рождения, и он рос без отца. Его так же передали на воспитание чужим людям, и он провел свои первые семь лет в разных домах, где с ним обращались как с неудачником и часто жестоко наказывали. Мы поняли друг друга с первого взгляда. Я могу войти в комнату с незнакомыми людьми и сразу же выбрать из них воспитанников детских приютов. У них особый умоляющий взгляд.

— Он не работает и не ходит в школу?

— Джим работает курьером. Он получает двадцать восемь долларов в неделю, и вряд ли ему хватает этого на еду. Но он находит деньги, чтобы делать самые чудесные мои снимки, и всегда дарит мне копии. Я пытаюсь подсунуть ему несколько баксов время от времени, но он не берет. Я стараюсь его переубедить, но он ни разу не принял от меня ни одного пенни.

Однажды он достал мятую банкноту в один доллар и попытался заплатить за нашу поездку в такси. Я сунула деньги в нагрудный карман его рубашки и предупредила:

— Если ты снова попытаешься это сделать, Джимми, я больше никогда не позволю тебе ездить со мной! С тех пор он не предпринимал подобных попыток. У меня никогда не было никого, кто был бы мне настолько предан, как Джимми. Он выполняет свою работу в то время, когда знает, что я в городе.

— А как вы встретились?

— Он поджидал меня у выхода из Бродвейского шоу, где я была как-то вечером. Я полагаю, что он прочитал либо в колонке Эрла Уилсона, либо еще где-то, что я собираюсь туда. Он подошел ко мне и, показав пальцем на свою щеку, попросил:

— Поцелуйте меня. Вот сюда.

Я была так ошеломлена его дерзостью и остроумием, что сделала это! С тех пор он влюблен в меня.

Я покачала головой:

— Разве вас не беспокоит, что кто-то все время следует за вами?

— Только не Джимми. Он обожает меня. Как младший брат, которого у меня никогда не было. Он часто ходит с группой других поклонников, которые называют себя «Шестерка Монро». Эта компания для меня что-то вроде семьи: ждут меня после репетиций и встречают в аэропорту, когда я прилетаю из Голливуда. Я могу положиться на них, они всегда будут там, — добавила она, — это даже как-то мило. Кроме тетушки Аны, я никогда не была в ком-то так уверена.

9 марта 1959 г

После размышлений по поводу ее чувства одиночества я предложила на следующий день:

— Мэрилин, а вы не думаете, что для вас было бы полезно, с точки зрения психотерапии, написать свою автобиографию? Я считаю, что ее было бы так же интересно читать, как роман «Война и мир». Вы бы вновь пережили события своей жизни, но на этот раз разделили бы свои чувства с очень многими людьми.

Мэрилин посомневалась недолго.

— Я так не думаю, — ответила она, — в ней не было бы ничего особенного.

Я молча поморщилась.

24 марта 1959 г

Во время следующего сеанса Мэрилин вернулась к вопросу о своей вяло развивающейся карьере. После выхода на экраны фильма «Хористки» и увольнения со студии «Коламбия» она, как и тысячи актеров Голливуда, делала все от нее зависящее, чтобы найти работу. Больше всего на свете она хотела сниматься в кино, но предложения не поступали, и у нее не осталось иного выбора, кроме возвращения в модельный бизнес.

В 1949 году фотограф Том Келли предложил ей позировать обнаженной. Сначала она беспокоилась о том, что будут думать о ней люди, и отказалась, заявив, что хорошие девочки не фотографируются голыми! Но тянулись недели. Ей необходимо было выкупить свой автомобиль из залога, хотя бы для поиска работы, и Мэрилин согласилась. Под мелодию «Начинай бегуэн», звучащую из магнитофона, она сняла одежду и легла на большом куске красного бархата. Согласившись на гонорар 50 долларов за работу, она подписала договор именем «Мона Монро». Это был единственный раз в ее жизни, когда она зарабатывала деньги, фотографируясь обнаженной.

— Каково это — позировать обнаженной? — поинтересовалась я.

— Это было очень легко… и прохладно! Я просто делала то, что он мне говорил, и слушала музыку.

— Вы не против фотографироваться нагишом?

— Нисколько, — ответила она. — Я ненавижу обувь. Я ненавижу белье. Честно говоря, я ненавижу одежду и никогда бы не носила ее вообще, если бы не было нужно. Полагаю, вы можете подумать, что я протестую против двойных стандартов общества в отношении мужчин и женщин и живу по моим собственным моральным законам. Поверьте мне, я не Джоан Кроуфорд. Я не ношу бюстгальтеры и пояса. На самом деле я видела в каком-то журнале ее фотографию, где на ней надеты только пояс и блузка. А вы думали, что она смутится, если ее увидят в таком виде! Я хочу чувствовать себя свободно, как птица, парящая в небе, или дельфин, резвящийся в море. Кроме того, я горжусь моим телом. Ни одна обнаженная женщина в мире не выглядит так же, как я.

На мгновение она замолчала, погрузившись в размышления. Когда я спросила, о чем она думает, она сказала:

— Разве не об этом эти прекрасные стихи?

— Пожалуй, — ответила я.

— Я до сих пор не понимаю, почему вокруг этого столько шума, — продолжала она, — каждый человек имеет тело, и почему нам должно быть стыдно показывать его, я никогда не смогу понять. Не то чтобы меня что-то не устраивало. Я знаю, вы, фрейдисты, все помешаны на кастрации. Может быть, для вас, люди, это справедливо, но меня это никогда всерьез не беспокоило. Я слишком занята, наслаждаясь тем, что у меня есть.

Том попросил у меня разрешения разместить фотографии на календаре. Я согласилась, не имея ни малейшего представления о том, как это изменит мою жизнь. После того как календарь опубликовали, казалось, каждый владелец гаража хотел приобрести его. Календари продавались как горячие пирожки. Я понимаю, что они по-прежнему зарабатывают на них. Мне заплатили пятьдесят долларов за съемку, а они делают миллионы. И даже не поблагодарили меня за то, что я принесла им удачу. Чтобы увидеть свою фотографию на календаре, мне пришлось купить экземпляр журнала в киоске. Вы, возможно, думаете, мне следовало бы обидеться на них. Но я не злюсь, и мне, кажется, приятно сознавать, что миллионы мужчин смотрят на мое тело и находят его красивым.

Все думали, что моя карьера будет разрушена, когда во всех газетах появится сообщение о том, что я позировала для фотографа обнаженной. Студия настаивала на том, чтобы я отказалась от модельного бизнеса. Но я не люблю лгать и решила рассказать правду: у меня не было денег и я не могла забрать свою машину из мастерской. Ко всеобщему удивлению, общественность бросились на защиту бедной бродяжки, у которой нет средств, чтобы отремонтировать автомобиль. В результате я стала более популярной, чем когда-либо.

Я оставила автографы на нескольких календарях. На одном из них я написала: «Это, возможно, не лучший мой ракурс», а на другом: «Мне идут длинные волосы?»

Я не страдаю ложной скромностью. Женщина, которая ведет себя таким образом, только вредит себе. Застенчивая женщина лишает себя прекрасной части жизни.

Я восхищенными глазами смотрела на эту необыкновенно нравственную женщину, которая всегда говорила правду, невзирая на последствия. Мэрилин постоянно критиковали за ее фотографии в обнаженном виде, редко комментируя или каким-либо образом отмечая тот факт, что она осмелилась выступить против мужской части коллектива «Двадцатый век Фокс», требующей, чтобы она отказалась позировать для календаря. Аналогично ни в одной из известных мне публикаций не упоминается, с каким мужеством она противостояла условностям, в которые не верила, и отказывалась лгать.

Вскоре после того как шум утих, один из друзей рассказал Мэрилин, что «РКО студия» собирается снимать фильм братьев Маркс «Счастливая любовь», и предложил ей позвонить Лестеру Коуэну, ответственному за кастинг. Мэрилин так и поступила, сказав:

— Насколько мне известно, вы ищете блондинку. Я — блондинка.

В ответ он спросил:

— А вы сексуальная блондинка?

— Пока никто не жаловался, — парировала она.

В фильме есть знаменитая сцена, в которой Мэрилин говорит детективу Гручо, что мужчины всегда преследуют ее. Гручо смотрит на ее волнующе покачивающиеся бедра, когда она уходит, и, жуя сигару, говорит: «Правда? С чего бы это!» Эта единственная сцена стала переломным моментом в ее карьере.

— Я произвела на продюсеров большое впечатление, и мне предложили участие в рекламной кампании для картины «Счастливая любовь» в Нью-Йорке, — сказала Мэрилин. — В результате меня впервые упомянули в колонке Эрла Уилсона в связи с промотуром 24 июля 1949 года. Уилсон написал: «На протяжении многих лет Голливуд подарил нам «Светскую львицу», «Аппетитную девочку», «Полногрудую девицу» и даже «Тело». Теперь у нас есть «Мммммммм девушка». Хммммммм, теперь я «Мммммммм девушка». Вот это да! Все это время я думала, что я Норма Джин!

Тогда же произошла одна из тех счастливых случайностей, которые меняют жизнь навсегда. Кампания привлекла внимание влиятельного одаренного агента Джонни Хайда, который был вице-президентом самого престижного агентства по работе с талантами в Голливуде, агентства Уильяма Морриса, который с первого взгляда был поражен, как ударом молнии, красотой Мэрилин.

— Вы будете великой звездой киноэкрана, — сразу же сказал стареющий агент. — Это так, я чувствую. Я вижу сотни актрис в неделю. Никто из них не обладает тем, что есть в вас. Я настаиваю на том, чтобы представлять вас.

— В то время агенты не стояли в очереди, пытаясь стать моими представителями, — рассказывала Мэрилин, — поэтому я не возражала. Когда мы с Джонни познакомились, я была двадцатидвухлетней девушкой, светящейся здоровьем, без цента за душой и свободной от каких-либо обязательств перед студиями или агентами. Как можно было отказаться от сотрудничества с Джонни? Меньшее из того, что я могла сделать, чтобы отблагодарить его, это спать с ним. Так я стала «девушкой Джонни Хайда».

По словам Мэрилин, Хайд был невысокий, непривлекательный, женатый пятидесятитрехлетний мужчина, страдавший неизлечимой болезнью сердца. Возможно, подсознательно он надеялся, что красивая молодая женщина наполнит его новыми силами, этого мы никогда не узнаем, но он исступленно, безумно влюбился в Мэрилин и работал день и ночь, чтобы добыть ей хорошие роли. Он стал ее агентом, советчиком, менеджером, учителем, наставником, доверенным лицом, любовником и другом.

Практически он буквально навязывал Мэрилин всем студиям в Голливуде. Они все думали, что она не соответствует званию «звезды» и «просто еще одна идиотка из постели своего агента», или, как писал Дин Мартин в своем обозрении: «существо, которому посчастливилось родиться с красотой богини и умом павлина». Джонни только смеялся и говорил им:

— Нужно быть очень умным, чтобы изображать такую глупую блондинку.

— Первые три роли он получил для меня благодаря своей ловкости, — вспоминала Мэрилин. — Первая в глупом ковбойском вестерне «Билет в Томагавк» в 1950 году, где я играла блондинку-хористку в эпизоде; другая — в спортивной драме «Правый крест», также в 1950 году, где у меня была крошечная роль подруги Дика Пауэлла; и последняя — в спортивном боевике 1950 года «Огненный шар» — девушка из тусовки роллеров. Ни один из этих фильмов никак не способствовал продвижению моей карьеры. Я боялась, что никогда ничего не смогу добиться, но Джонни убеждал меня:

— Это только начало, любовь моя. Просто подожди — и ты увидишь!

Я призналась ему:

— Не смейся, Джонни, но я хочу стать великой актрисой. Я мечтаю быть мастером своего дела, а не просто красоткой с обложек журналов. Мне не нужно, чтобы меня продавали публике как целлулоидный афродизиак.

— Конечно, я не буду смеяться, дорогая, — ответил он. — Ты станешь величайшей кинозвездой, которую когда-либо знал Голливуд, если только дашь мне немного времени, чтобы помочь тебе.

Я бросилась в его объятия и горячо поцеловала.

18 марта 1959 г

Работая день и ночь, несмотря на угрожающую его жизни болезнь, Хайд организовал Мэрилин прослушивание у Джона Хьюстона, глаза которого загорелись, когда он увидел ее кинопробы. Он воскликнул:

— Какая очаровательная женщина! Ее красота… так притягательна своей уникальностью.

Мэрилин блестяще прошла прослушивание. Она процитировала мне слова Хьюстона:

«Кастинг Мэрилин прошел весьма своеобразно, потому что сцена должна была сниматься на диване. Но в павильоне не оказалось ни одного дивана, и она разрешила ситуацию, как обычно, подойдя к делу творчески: она просто легла на пол».

Хотя Хьюстон считал, что она прекрасно справилась с пробами, Мэрилин была недовольна собой и просила повторить эпизод. Он сказал: «Конечно, повторяйте столько раз, сколько хотите». «Единственное, о чем я ей не сказал, что она идеально подходила для роли и мы выбрали ее раньше, чем она начала пробы».

Мэрилин сказала: «Я сама не знаю, что я, в конце концов, делала в сцене, но мне казалось, что все получилось прекрасно! Вы представляете, какие нервы у этого человека?! Он позволил мне, выбиваясь из сил, повторять эпизод снова и снова, хотя все время знал, что роль — моя! Вот такой он человек!

Хьюстон назначил ее на роль Анджелы Финли, сексуальной любовницы пожилого, женатого, беловоротничкового преступника, которого играл известный тогда актер Луи Кэлхерн. Короче, незабываемый шедевр, классический фильм-нуар «Асфальтовые джунгли».

— Должна признаться, — продолжала Мэрилин, — эту роль играть было не слишком трудно!

Помню, как, посмотрев этот фильм в 1950 году, я была изумлена красотой и талантом молодой актрисы. Я даже толкнула моего мужа и сказала: «Интересно, кто эта юная красавица? Я уверена, что ее ждет большое будущее». Как и все мужчины, он не мог со мной не согласиться.

Очевидно, не мы одни высоко оценили игру и внешность актрисы. Исполнение Мэрилин было отмечено прекрасными отзывами в печати, а также замечено Джозефом Манкевичем, известным режиссером и сценаристом. Он предложил Мэрилин небольшую, но важную комедийную роль начинающей актрисы мисс Кэсуэлл, по описанию Джорджа Сандерса, студентки «Школы драматического искусства в Копакабане», в фильме «Все о Еве». Манкевич позже рассказывал представителям прессы, что он сразу же почувствовал наивность и незащищенность в молодой актрисе, которые показались ему восхитительными. Благоразумие, которое он рассмотрел под ее миловидностью, укрепило его в решении, что она создана для этой роли.

По сценарию, злобная интриганка, молодая женщина (Энн Бэкстер), которая кажется добродушной и отзывчивой, появляется в жизни стареющей звезды Марго Ченнинг (Бетт Дэвис). Милой на первый взгляд инженю удается разрушить жизнь каждого, к кому она приближается, коварно прокладывая путь на вершину славы. К концу фильма «наивная» Мэрилин окончательно превращается в вероломную инженю. Звезда Мэрилин ярко засияла в этом фильме, и даже когда актриса находилась в окружении величайших звезд экрана, от нее было просто невозможно оторвать глаз. Во многом благодаря трудам Джонни Хайда Мэрилин Монро ступила на путь к мировой славе.

21 марта 1959 г

— В 1949 году произошло нечто ужасное, изменившее мою жизнь навсегда, — начала Мэрилин. — В то время Наташа готовила меня к роли в фильме «Асфальтовые джунгли», и мы работали над сценой, в которой я должна выглядеть счастливой и общительной. По сценарию, раздавался стук в дверь, и толпа мужчин, ворвавшись, начинала угрожать мне тюрьмой, если я не признаюсь, что солгала о чем-то там. Когда Наташа пришла ко мне для работы над ролью, я была так напугана, что не открыла ей дверь. Вероятно, я так вошла в роль, что решила, что внушающие ужас мужчины были реальными.

Сначала Наташа подумала, я просто играю. Но мой страх не проходил, и она испугалась, что у меня случился нервный срыв. Ей не оставалось ничего другого, как позвонить Джонни Хайду. Она обвинила его в излишнем давлении на меня и сказала, что, видимо, мои нервы не выдержали и я слышу голоса.

Джонни это не слишком взволновало, потому что я уже говорила ему о голосах. Но он хотел как-то помочь. В те времена, если у актера возникали какие-то психологические проблемы, первый человек, кому звонили со студии, был врач. Независимо от причин, физических или эмоциональных, назначались барбитураты. Они стали главным продуктом питания в мире кинопроизводства. Джонни считал, что они успокоят мою тревогу. В то время никто не знал о каком-либо побочном эффекте этих таблеток. В конце концов, Джуди Гарленд и многие другие известные актеры принимали их ежедневно. Так что Джонни попросил студийного врача выписать мне лекарство на постоянной основе. Мне нравилось их действие, потому что они значительно успокаивали меня и поднимали настроение. Я и не подозревала об ужасных проблемах, к которым они приведут меня позже.

25 марта 1959 г

Где-то в период с 1949 по 1950 год Джонни организовал для Мэрилин коррекцию небольшой выпуклости хряща на носу. Эта операция значительно улучшила ее внешний вид и привела к незначительному изменению ее лица, которое можно увидеть в фильмах, вышедших после 1950 года. Не считаясь с проблемами, связанными с состоянием своего собственного здоровья, Джонни продолжал работать над продвижением карьеры Мэрилин. В декабре 1950, находясь уже практически на смертном одре, он обсуждал условия семилетнего контракта Мэрилин с компанией «Двадцатый век Фокс».

— Это был единственный человек в моей жизни, который никогда меня не разочаровывал. Никто не был со мной таким милым и внимательным, как Джонни Хайд, — заметила Мэрилин и, прервав рассказ, повернула голову и спросила: — Почему я никогда не влюблялась в такого человека, как и он, доктор? Жизнь была бы намного легче! — К моему облегчению, она продолжила, не дожидаясь ответа: — Один из самых дорогих сердцу поступков он совершил вскоре после того, как я подписала с ним контракт, назначающий его моим агентом. Как обычно, я была на мели и опоздала с оплатой аренды в «Студио Клаб», жилом комплексе, который занимал целый квартал и вмещал более ста квартиранток. Вы, наверное, думаете, что у них всегда имелось место еще для одной. Но, видимо, им надоело продлевать для меня ежемесячно сроки оплаты. У меня было только пятнадцать долларов и долг за тридцать дней, о боже! Однажды я пришла домой и обнаружила, что все мои вещи, упакованные в чемоданы, выставили в коридор, а замок в двери поменяли. Спустив свой скарб на тротуар, я села на один из чемоданов и, опустив голову, как умирающий лебедь, безутешно плакала.

Это был, возможно, самый тяжелый момент в моей жизни. В моем кошельке оставалось тридцать центов, и я не знала, куда идти и что делать. Я чувствовала себя еще хуже, чем в то время, когда жила в приюте: по крайней мере, там я имела крышу над головой и полный желудок. Мой соседка по комнате, должно быть, увидела меня и позвонила Джонни. Он примчался быстрее молнии, забрал меня и утешил меня в своих объятиях.

— Ну-ну, малышка. Не плачь, — повторял он. — Джонни Хайд с тобой. Я позабочусь о тебе.

Он нашел для меня комнату недалеко от своей и заплатил аренду за первый месяц. Он так выручил меня тогда, и я снова спала с ним. Это был меньшее, что я могла сделать.

Он всегда был очень щедр ко мне и во всем меня поддерживал. Я никогда не имела проблем с деньгами, пока была с Джонни. Наконец-то я могла сосредоточиться на моей карьере, вместо того чтобы беспокоиться о зарабатывании денег на оплату аренды. Тем не менее я не позволяла ему платить за меня. Единственная вещь в моей жизни, которой я очень горжусь, это то, что я самостоятельно зарабатывала на жизнь и никогда не была «содержанкой». Конечно, маленькие подарки время от времени, такие как норковое манто, не считаются.

Из-за Мэрилин Джонни оставил свою жену и настойчиво предлагал ей выйти за него замуж. Он постоянно пытался играть на ее сочувствии, говоря: «Мэрилин, мне недолго осталось. Мое сердце может перестать биться в любую минуту. Выходи за меня замуж, и ты станешь богатой вдовой». Но Мэрилин нельзя было купить. Следуя своему целостному характеру, она отвергла его предложение.

— Нет, Джонни, — сказала она, — я люблю тебя, но я не влюблена. Я не могу выйти замуж за человека, к которому не чувствую страсти. Это было бы несправедливо по отношению к тебе.

Мы стали жить вместе на Норс-Палм-драйв в Беверли-Хиллз, чему он был несказанно рад. Мне было приятно сделать хоть что-то для него, пока он жив. После его похорон я несколько часов провела одна на кладбище Форест-Лоун в Мемориальном парке, чтобы остаться наедине со своими мыслями и воспоминаниями. В действительности я была там так долго, что в конце концов служащий «предложил» мне уйти. Я закричала на него:

— Я останусь! Я хочу быть с Джонни. Как он мог так поступить со мной? Какой же он друг, если ушел и не забрал меня с собой?

Я до сих пор считаю, что он умер по моей вине. Я виновата! Я виновата! Я убила его. Если бы ему не приходилось заботиться обо мне все время и так много работать, чтобы сделать меня успешной, он бы все еще жил ради своей жены, семьи и ради меня. Чувство, что я виновата в смерти человека, которого любила, было так ужасно. Я просто не могла справиться с этим.

После смерти Джонни у меня была одна из самых глубоких депрессий в моей жизни. Никто не знает, насколько мы были близки. Я понимала его как никто другой. Если сердце мужчины бьется для тебя, ты действительно знаешь его. Мне казалось, что моя жизнь закончилась. Я никогда больше не встречу такого человека, как Джонни. И я была права. Так и случилось. Я решила, что без него жизнь потеряла смысл, поэтому проглотила целый пузырек таблеток, как уже рассказывала вам, а Наташа, к сожалению, спасла меня, вынув лекарства у меня изо рта.

Джонни Хайд был добрым, деликатным, замечательным мужчиной, который дал мне гораздо больше, чем сочувствие и любовь. Он был первым человеком, который понимал меня. Большинство людей считали меня коварной, расчетливой и двуличной. Независимо от того, насколько искренна я была с ними, это то, во что они хотели верить. Джонни знал и любил реального человека, скрывающегося под макияжем Мэрилин Монро. Рядом с ним мне было спокойно и надежно. Хотя он не д-д-дожил до того момента, когда сбылись его предсказания — одно из них, что я стану звездой, — он многое успел сделать, чтобы обеспечить мое будущее. Б-б-будущее, которым я обязана главным образом ему.

Кроме всего, о чем я уже рассказывала, он п-п-продолжил мое образование во всех направлениях. До того, как я встретила Джонни, — продолжала она, — я представляла себе интеллигентного человека как кого-то, кто может слушать увертюру к опере «Вильгельм Телль», не думая об Одиноком Рейнджере. Он многое рассказывал мне о музыке, искусстве, театре, литературе и обо всем в мире. По его рекомендации я познакомилась с произведениями таких писателей, как Тургенев, Толстой, Томас Вулф, Марсель Пруст и автобиографией Линкольна Стеффенса. Когда я заканчивала читать какую-то книгу, мы вместе обсуждали ее. И мой мир становился шире после каждого такого разговора.

Он подарил мне книгу Станиславского «Работа актера над собой», которая стала моей библией. Я осознала, что ничего не знала об искусстве актерского мастерства, пока не начала изучать эту книгу. Любящий отец не мог бы быть более добрым и заботливым. Джонни был полон решимости сделать меня великой кинозвездой и настоятельно призывал меня посвящать каждую свободную минуту развитию моей карьеры.

Он оказал влияние на всю мою жизнь. Помните эти знаменитые строки Шекспира: «Зло, которое делают люди, живет и после их смерти, а добро обычно хоронится с их останками»? С Джонни все наоборот. Добро, сделанное им, живо, по крайней мере для меня.

Однажды ночью, когда мне было особенно тяжело, мне приснился сон, в котором я видела Джонни так же ясно, как в жизни. Он сказал: «Не отчаивайся, Мэрилин, дорогая. Я всегда буду с тобой. Скоро ты почувствуешь себя лучше и станешь известной актрисой». Он оказался прав и после смерти. После сна мне стало гораздо лучше.

Я не знаю, действительно ли Джонни явился Мэрилин в ее сне, но один из знаменитых раньше психоаналитиков, Карл Абрахам, я думаю, лучше выразил мое мнение по этому поводу. «Мой любимый не умер, потому что он остался в моем сердце, и теперь я никогда не расстанусь с ним».

30 марта 1959 г

— В 1951 году я начала занятия в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Кроме учебы, — начала Мэрилин сеанс, — я исполнила небольшие роли в малобюджетной драме «Из жизни родного города», фильме на производственную тему, в котором я сыграла еще одну скучную секретаршу, и в двух комедиях.

В первом фильме, в котором я снималась на киностудии «Двадцатый век Фокс», «Моложе себя и не почувствуешь», я играла секретаршу Альберта Деккера. Об этой роли стоит упомянуть уже потому, что это был первый раз в моей жизни, когда мое имя написали электрическими лампами на навесе над входом в кинотеатр: все тринадцать букв моего имени — я пересчитала их, чтобы убедиться, — высотой в шесть футов! Я была уверена, что они наверняка сделали ошибку, и стояла довольно долго перед театром, глазея на бегущую надпись, пока не подошел полицейский и не сказал: «Нечего здесь околачиваться, леди!» Могу поспорить, он был бы очень удивлен, если бы знал, кто эта «леди». Если вы не станете рассказывать ему, я тоже не буду.

Потом было «Любовное гнездышко», в котором я играла бывшую военнослужащую по контракту из Женского армейского корпуса, которая вносит разлад в молодую семью, в исполнении Джун Хэвер и Билла Ландигэна. Фильм был так плох, что участие в нем вызывало внутренний разлад во мне, впрочем, так же как и в публике, — сострила Мэрилин. — Я надеялась, что фильм будет не таким плохим, как я ожидала!

Тогда же ее пригласили играть роль похотливой золотоискательницы Джойс, которая пытается подцепить мужа в шикарном отеле, в комедийной мелодраме «Давай сделаем это легально», с Клодетт Колбер и МакДональдом Кэри в главных ролях.

Мэрилин продолжала:

— Боже мой! — воскликнула я, когда услышала, что буду сниматься в фильме с Клодетт Колбер. Я радостно прыгала на кровати до тех пор, пока перья не взлетели в воздух. Я любила эту актрису с детских лет. Много раз я вставала в отпечатки ее туфель в Китайском театре Граумана и делала вид, что я Клодетт Колбер, и вот пожалуйста, я играю в фильме вместе с ней! И к еще большей моей радости, я понравилась ей, и она пообещала, что мы сходим вместе пообедать после окончания работы над фильмом. Конечно, этого не случилось, но я до сих пор волнуюсь, вспоминая ее предложение. Я посмотрела на небо и сказала: «Спасибо, Джонни!»

К сожалению, у всех этих фильмов был весьма умеренный бюджет, и их успех был тоже скромным. Я была очень разочарована. Если даже фильм с Клодетт Колбер не вызвал воодушевления у критиков, и публика не толпилась у касс кинотеатров, чего могла ожидать начинающая актриса вроде меня?

Но Мэрилин не пришлось долго ждать до того момента, когда она наконец почувствовала себя действительно известной. В марте 1951 года ей предложили участвовать в двадцать третьей церемонии вручения премии «Оскар». «Меня буквально переполняла гордость из-за полученного приглашения».

31 марта 1959 г

— Но я не чувствовала себя настолько великой, когда читала критические замечания Джоан Кроуфорд, направленные в мой адрес, в утренних газетах на следующий день, — продолжила Мэрилин на следующем сеансе. — Я не сохранила вырезки — кому они нужны? — но я очень хорошо их помню.

Впервые я встретилась с Джоан Кроуфорд в доме Джо Шенка. Она произвела на меня сильное впечатление. Я могу только надеяться, что, если мне удастся дожить до ее лет, я буду выглядеть так же, как она.

Некоторые знаменитости в жизни совсем не похожи на звезд и ничем не отличаются от обычных людей, а другие при встрече больше напоминают звезд, чем на экране. Джоан Кроуфорд, безусловно, принадлежит ко второму типу. Она выглядела такой же блестящей кинозвездой в доме мистера Шенка, как в любой из ее драм, если не больше. Я не могла удержаться и захихикала, когда она, откинув голову назад, протянула руку, как императрица, и сказала скромному официанту:

— Шампанского, пожалуйста.

Высоко подняв подбородок, мисс Кроуфорд обратилась ко мне:

— Дорогая моя, я думаю, я могу помочь вам с вашим гардеробом. Например, ваше белое трикотажное платье абсолютно неуместно на таком ужине, как этот.

Мне пришлось ответить:

— Очень жаль, что в детском приюте не учат, как следует одеваться на официальные мероприятия. — Это было единственное хорошее платье, которое у меня было. Я сама чистила его каждый день. Я надевала его и вечером, и днем, если шла в важное место. Но когда я посмотрела на элегантное вечернее платье мисс Кроуфорд, я поняла, что она имела в виду.

(Я улыбалась, когда слушала Мэрилин. Она по-прежнему носила это платье. Собственно, она была одета в него прямо сейчас.)

— Вкус ничуть не менее важен, чем внешность и фигура, — сказала мисс Кроуфорд, смерив меня стальным взглядом сверху вниз. Затем она улыбнулась и спросила: — Так вы не позволите мне помочь вам, дорогая?

Я ответила, что я польщена ее предложением. Мы назначили дату встречи на следующее утро, в воскресенье, после церкви. Оказалось, что мы ходим в одну церковь.

После службы мисс Кроуфорд продолжила свои рекомендации по поводу моего гардероба. Она сказала:

— Моя дорогая, нельзя ходить в церковь в обуви на плоской подошве и в сером костюме с черной отделкой. Если вы надеваете серое, то сочетайте различные тона этого же цвета, а не черного.

Это был единственный мой костюм, но я не собиралась рассказывать ей об этом.

— Вы не хотели бы поехать ко мне домой? — спросила мисс Кроуфорд. Я согласилась с большим удовольствием. Мне пришла в голову мысль, что она может предложить мне некоторые из ее старых бальных платьев и надоевших костюмов.

Конечно, ее дом был очень красивый и элегантный. Мы обедали на кухне — на кухне! — с четырьмя приемными детьми мисс Кроуфорд и красивым белым пуделем. После обеда мисс Кроуфорд пригласила меня подняться наверх в ее спальню.

— Коричневый будет смотреться хорошо на вас, — сказала она. — Это подчеркнет золото ваших волос. Главное в хорошем костюме, чтобы все вещи в вашем костюме хорошо сочетались. — Подразумевалось, конечно, что обычно я одета далеко не так. — Обувь, чулки, перчатки и сумки должны соответствовать костюму. Теперь я хочу, чтобы вы составили список всей одежды в вашем гардеробе. А я сделаю еще один список всех вещей, которые вам нужно купить, а затем проверим, какие аксессуары вам нужно подобрать.

Я слушала молча. Обычно я легко признавалась людям, что я на мели, и даже могла попытаться занять несколько долларов до лучших времен. Но по какой-то причине мне было неловко сказать великой Джоан Кроуфорд, что она уже видела весь мой гардероб: «неправильное» белое трикотажное платье и дефективный серый костюм. Я также не стала упоминать, что я хочу быть известной не своими нарядами, даже саму идею нахожу оскорбительной. В отличие от нее, я с удовольствием хожу босиком или без одежды вообще, когда имею такую возможность. Больше всего мне нравится, как я выгляжу, стоя на вершине холма, с развевающимися на ветру волосами, без какой-либо одежды вообще.

— Это так просто — не выглядеть вульгарной, — продолжала мисс Кроуфорд, как будто я беспокоилась об этом. — Делайте список всех ваших вещей и позвольте мне помочь вам. Вы будете довольны результатами, как и все остальные.

Не знаю, почему я снова позвонила ей, если не принимать в расчет то, что я пообещала, а я горжусь тем, что всегда держу данное мной слово. Кроме того, я все еще надеялась, что она подарит мне несколько ненужных бальных платьев. Напрасно я этого ждала. И еще, мне хотелось увидеть выражение ее лица, когда я скажу ей, что не могу позволить себе купить модную одежду, а если мне достанет выдержки, то и что она сделает со своим списком.

— Вы подготовили список вашего гардероба? — спросила она, даже не поздоровавшись.

— Ну, вообще-то нет. Мне было лень. Я сделаю список в ближайшие дни и перезвоню вам.

Я не упомянула, что мой «список» будет состоять только из двух строчек.

— Хорошо, — сказала она. — Я буду с нетерпением ждать вашего звонка.

Ну, больше я ей никогда не звонила. Возможно, я чувствовала себя, как отстающая ученица на уроке грамматики, которой преподаватель задал бесполезное задание. Я не всегда выполняла их и тогда, так почему должна теперь?

Как я говорила вам раньше, я должна была вручать награду «Оскара» лауреату премии на ежегодной церемонии Академии киноискусства в 1951 году. Возникло некоторое оживление вокруг имени Мэрилин Монро. Обо мне писали во всех журналах и кинообозрениях, а на студию начинали приходить письма от поклонников. От волнения я так дрожала, что боялась уронить статуэтку «Оскара» — а я даже не знала, может она разбиться или нет, я молилась, чтобы не споткнуться и не упасть и чтобы мой голос не подвел меня, когда я буду произносить две мои фразы по сценарию. К счастью, мне удалось без происшествий добраться до платформы, сказать мои реплики и изящно вернуться к своему столу, не сломав себе шею.

Мне казалось, что я отлично справилась, по крайней мере, до тех пор, пока не прочитала заметку Джоан Кроуфорд обо мне в утренних газетах. Она писала: «Вульгарное выступление Мэрилин Монро на церемонии Академии киноискусства было позором для всего Голливуда». Пошлым, по ее утверждению, выглядело и мое слишком обтягивающее платье, и вихляющая походка при вручении награды. Я была так потрясена, что едва могла поверить своим глазам. Я немедленно начала обзванивать людей, которые присутствовали на презентации, и расспрашивать их, действительно ли все выглядело так, как она сказала. Они смеялись и успокаивали меня: «Конечно, нет! Она просто завидует. Попробуй понять и простить леди, которая сама когда-то была молодой и очаровательной».

Правда в том, что мое слишком узкое платье и вихляющая задница существовали только в воображении мисс Кроуфорд. Она, очевидно, слишком много читала обо мне. Или, может быть, она была просто раздражена тем, что я так никогда и не принесла ей список моего гардероба, который она просила.

Существует другая версия того, что вызвало неприятные замечания Джоан: будто она заигрывала со мной, а я ее отвергла. Если это правда, то мне нечего сказать об этом. Я была с ней гораздо любезнее, чем она со мной, а правда останется тайной между леди и мной во веки веков.

«Проклятье! — подумала я. — Мне хотелось бы узнать, правдивы ли эти слухи, но я не могу задать такой вопрос Мэрилин. Было бы неэтично со стороны психоаналитика настаивать, не так ли?»

В 1952 году на обложке журнала «Лук» поместили фотографию Мэрилин в свитере Технологического института Джорджии, как часть статьи, посвященной празднованию очередной годовщины начала зачисления женщин в главный кампус университета.

— Но мне бы хотелось поговорить о другом. Это было как раз в то время, когда я впервые начала заниматься бегом, — сказала Мэрилин. — Каждое утро до завтрака я бегала по голливудским переулкам в течение получаса или около того. Воздух был свежим, и никого не было вокруг. Я чувствовала себя прекрасно, и бег помогал мне держаться в форме. Кроме того, прогулки вызывали сумасшедший аппетит, и я наслаждалась завтраком как никогда.

Никто из тех, кого я знала, не занимался бегом по утрам или в какое-то другое время. Ну, я всегда была впереди своего времени! С гордостью могу сказать, что я никогда не делала того, что считалось модным, или того, что, по мнению окружающих, мне следовало делать. Если бы я соблюдала все правила, я бы никогда ничего не добилась. Я бегала не потому, что это было стильно или популярно, а потому, что это помогало мне чувствовать себя хорошо. Плохо, что я перестала заниматься спортом несколько лет назад. Сейчас мне нелегко даже просто подняться с кровати.

1 апреля 1959 г

— Вы ни за что не угадаете, — сказала Мэрилин, врываясь в мой офис. — Я беременна!

Мое сердце почувствовало беду. Много разных мыслей промелькнуло в моей голове. Как она перенесет беременность? Сможет ли Мэрилин с этим справиться? Это казалось весьма маловероятным. Как это повлияет на ее карьеру? А на психоанализ?

— Мои поздравления, Мэрилин, — сказала я, изображая радость. — А кто счастливый отец?

— Авраам Линкольн, конечно! — ответила она, разразившись смехом — Первое апреля! Апрельский дурак!

— Ах, Мэрилин! — Я вздохнула с облегчением, пытаясь должным образом реагировать на ее маленькую шутку. — Вы действительно подловили меня на этот раз. Теперь, пожалуйста, пожалуйста, мы можем заняться делом?

— Мммм, — произнесла она. — Просто у некоторых людей нет чувства юмора. Они должны посещать психоаналитиков.

Мэрилин вернулась в тот год, когда у нее начался пожизненный роман с журналом «Лайф».

— Это произошло в 1952 году, доктор! — воскликнула она, протягивая мне экземпляр этого номера журнала. — Я, Норма Джин, сирота номер 3463 из приюта, была на обложке журнала «Лайф»! И это еще не все. Загляните внутрь! Загляните внутрь!

Я быстро открыла его. Статья к фотографии на обложке действительно называлась «Мэрилин Монро: предмет разговоров в Голливуде». Она начиналась следующим образом:

«Время от времени, скорее с надеждой, чем с уверенностью, Голливуд объявляет о появлении сенсационно обворожительной девушки, которая обеспечит кинокартинам высокие кассовые сборы по всему миру. Обычно ожидания не оправдываются. Но сегодня самые уважаемые пророки студий в беспрецедентном единодушии, впервые со времени дебюта Риты Хейворт говорят, что несомненная индивидуальность наконец найдена: несгибаемая блондинка с именем Мэрилин Монро».

3 апреля 1959 г

— Фильм «Стычка в ночи», — начала Мэрилин, — вышедший на экраны примерно в это же время, представлял собой черно-белую драму с некоторыми признаками нуара. Режиссером был Фриц Ланг, а главную роль исполняли Барбара Стэнвик — более милой женщины я не могу себе представить, Пол Дуглас, Роберт Райан и Кит Эндес. В основу фильма легла бродвейская пьеса Клиффорда Одетса, в которой великолепная Таллула Бэнкхед играла ведущую роль. Было забавно принимать участие в фильме, снятому по известной пьесе, исполняемой когда-то теми людьми, о которых я грезила наяву.

Когда я впервые пришла на кастинг, я чувствовала себя как маленькая девочка из детского сада на вечеринке школьных учителей. Я была уверена, что однажды я проснусь и обнаружу, что все это было сном. Моя работа получила замечательные отзывы, подобные опубликованному в «Нью-Йорк Уорлд Телеграмм»: «Мэрилин Монро в амплуа инженю вызывает своим исполнением чувство освежающего волнения, окрыляя юношеским воодушевлением». Похоже, во время съемок у меня было биполярное расстройство. «Она полна энергии и обладает всеми качествами новой звезды».

Один из рецензентов даже написал, что я играла лучше, чем Барбара Стэнвик, что расстроило меня, потому что она была очень любезна со мной. Я думала, что она будет в ярости, но, к моему удивлению, она говорила только теплые слова о рецензии. Барбара — истинная королева Голливуда, как человек и как актриса, и я надеюсь, что я смогу быть такой же великодушной в подобных обстоятельствах. Я знала, что буду вызывать «освежающее волнение»? Понятия не имела. Я радовалась своему успеху. Как и компания «Двадцатый век Фокс», которая в конце концов начала поиск новых сценариев, в которых я могла бы продемонстрировать мои не так давно признанные таланты.

Но несмотря на сенсационные рецензии о ней, карьера Мэрилин все еще не была успешной на все сто процентов. В начале 1950-х годов она проходила пробы на роль Дэйзи Мэй для готовящегося к съемкам телесериала «Крошка Эбнер», основанного на комиксах Эла Кэппа. Но надеждам не суждено было сбыться, по крайней мере ее.

Я была очень расстроена из-за этого, — рассказывала Мэрилин на следующий день. — Я, как ребенок, всегда обожала героя «Крошки Эбнер» и с удовольствием сыграла бы Дэйзи Мэй, его подругу. Кто знает? Между нами мог бы завязаться роман в реальной жизни. Но из этого, вероятно, все равно ничего хорошего не получилось бы, — сказала она задумчиво. — Вы знаете песню: «Получив то, что ты хотел, ты больше не хочешь этого»? Это история моей жизни.

Как это часто случалось, ее настроение резко изменилось.

— Забавный случай произошел со мной сегодня по дороге к вам, психоаналитик, — сообщила она. — Я взяла такси, чтобы приехать сюда, и водитель, взглянув на меня в зеркало, сказал:

— Вы знаете, леди, вы красивее Джейн Мэнсфилд. Бьюсь об заклад, вы могли бы сниматься в кино, как она, если бы захотели.

— О боже, спасибо, — ответила я. — Вы действительно так думаете? Может быть, мне стоит попробовать.

6 апреля 1959 г

— Я получила самый лучший подарок на мой двадцать шестой день рождения! — пропела Мэрилин, неторопливо проходя в мой офис. — Я узнала, что я буду проходить прослушивание на роль Лорели Ли для мюзикла «Джентльмены предпочитают блондинок». В рекламе говорилось, что в фильме будет представлена «поющая, танцующая, неотразимо и зажигательно привлекательная Мэрилин Монро».

Она обернулась и спросила:

— Вы находите меня неотразимой, доктор? Если да, то я этого не заметила.

Мне было трудно оставаться невозмутимой.

— Сценарий был написан по роману Аниты Луз, — продолжила она, — сначала по нему был снят немой фильм, а затем его переделали в мюзикл, имевший большой успех на Бродвее, с Кэрол Чаннинг в главной роли. Студия «Коламбия» планировала приобрести его для Джуди Холидей, которая только что получила «Оскар» за фильм «Рожденная вчера», но глупая девчонка отказалась от роли. Компания «Фокс» хотела купить его для Бетти Грейбл, которой понравился сценарий, но ее карьера, к счастью для меня, шла на убыль.

Кроме того, я была дешевле. Грейбл стоила бы им сто пятьдесят тысяч долларов. Снимавшейся вместе со мной Джейн Рассел заплатили где-то от ста до двухсот тысяч долларов — она не говорила мне сколько, в то время как известная своей скупостью студия «Двадцатый век Фокс» выкрутилась, заплатив мне жалкую сумму в полторы тысячи долларов в неделю. Оказалось, что Джейн получила большую долю денег, а мне досталась слава, что устраивало нас обеих.

Я высокомерно заявила компании «Двадцатый век Фокс» — думаю, поставив их в неловкое положение, — что я соглашусь играть роль за эту зарплату, если вы дадите мне мою собственную гримерную комнату. Я хочу напомнить вам, что я блондинка, а фильм называется «Джентльмены предпочитают блондинок»! После стольких трудностей я получила старую гримерку Бетти Грейбл.

Бетти это понравилось. Она сказала:

— У меня была моя, малыш. Теперь твоя очередь.

Иногда величайшие звезды оказываются самыми любезными. Не буду упоминать об исключениях!

Фильм имел оглушающий успех. Он получил прекрасные отзывы, сделал невероятно большие кассовые сборы и создал мне славу талантливой комедийной актрисы. Я тоже люблю этот фильм, потому что мне довелось исполнять в нем некоторые из моих любимых песен, в том числе «Бриллианты — лучшие друзья девушек». Забавно, мне нравится эта песня, но к бриллиантам лично я равнодушна.

Комедия «Джентльмены предпочитают блондинок» была самой забавной из тех, в которых я когда-либо снималась, главным образом из-за Джейн Рассел. Мы, «две маленькие девочки из Литл-Рок», были похожи на хихикающих школьниц. Встречаясь на съемочной площадке, мы начинали вести себя как дети. Казалось, что мы — две маленькие сестрички. Мы просто идеально сработались друг с другом и едва ли вообще нуждались в указаниях. Когда мы исполняли «Бриллианты — лучшие друзья девушек» на репетиции, я спонтанно запела: «Дженни — лучший друг девушки», в тот же момент она произнесла «Мэрилин — лучший друг девушки».

От смеха мы не могли продолжать петь, так что пришлось прервать репетицию. Мне никогда не приходилось видеть таких веселых, доброжелательных, товарищеских отношений между двумя женщинами на экране, впрочем, так же, как никогда больше я не встречала такой идеальной партнерши — или подруги, если уж на то пошло. Мне всегда особенно нравилась сцена в конце фильма, когда мы одновременно выходим замуж, как невесты-двойняшки. — Она задумалась. — Каждый раз, когда я смотрю эту комедию, я не перестаю удивляться. Мне бы хотелось иметь такого близкого друга в реальной жизни, — произнесла она мечтательно. — Вы будете моим другом, доктор?

— Я и есть ваш друг, Мэрилин, — ответила я со слезами на глазах.

Она помолчала несколько минут, а затем продолжила рассказ с того места, где она описывала ее короткую дружбу с Джейн Рассел.

— В июне 1953 года, после выхода «Блондинок» на экраны, нас пригласили сделать отпечатки наших рук и ног в цементе в Китайском театре Граумана. Я предложила, чтобы Джейн оставила слепок ее бюста из бетона, и сказала, что хочу сделать то же самое с моей задницей, но владельцы не позволили этого. Некоторые люди не имеют чувства юмора. Как вы, — добавила она, как всегда с удовольствием дразня меня.

Хотя мы были близкими друзьями, мы очень отличались друг от друга. Джейн, глубоко религиозная женщина, пыталась убедить меня присоединиться к христианской общине Голливуда, Евангельскому квартету и группе еженедельного изучения Библии, собиравшейся в ее доме. Я сходила на встречу — один раз. В свою очередь я пыталась познакомить ее с Фрейдом, но, — добавила Мэрилин, усмехнувшись, — Фрейд потерпел поражение. Кроме того, Джейн была убежденной республиканкой, а мои симпатии принадлежали Демократической партии. Разница во взглядах не беспокоила меня, а только делала наши разговоры более интересными. Если Джейн и волновалась по этому поводу, то она никогда не говорила об этом.

Каким замечательным и преданным другом была Джейн! Она узнала от Аллана «Уайти» Снайдера, моего визажиста, то, что я всю жизнь от всех скрывала: я страдаю от страха перед публичными выступлениями в крайней степени, вот почему я всегда опаздываю на съемки и выступления. С тех пор она звонила мне каждое утро по дороге на съемочную площадку, и благодаря ей я приезжала вовремя. Я никогда не говорила ей о том, что согласна с Игорем Стравинским, который сказал по этому поводу: «Торопиться? Я никогда не тороплюсь. У меня нет времени торопиться».

Джейн понимала меня, как никто другой.

После окончания работы над фильмом мы оставались друзьями еще несколько лет. Мужем Джейн был Боб Уотерфилд, признанный лучшим в США защитником Кливлендской футбольной команды Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. В 1954 году, после моего замужества с Джо Ди Маджио, мы начали дружить семьями. Мужчины хорошо ладили между собой. На самом деле я думаю, что они были просто счастливы, когда мы все вместе обедали в различных ресторанах. Мне кажется, нам всем были приятны эти встречи. Потом, знаете, как это обычно бывает, доктор, мы стали видеться реже и реже и в конце концов теперь только обмениваемся рождественскими открытками. Это очень плохо. Мне бы хотелось получать больше радости и удовольствия от жизни. Хочу заметить, доктор, иногда мне весело с вами.

— Я рада, — отозвалась я.

— Я тоже.

— Говоря о веселье, — начала Мэрилин, — кажется, на этом я остановилась на прошлом сеансе, немало было его в сентябре 1952 года, когда меня назначили ведущей парада «Мисс Америка» 1952 года в Атлантик-Сити, штат Нью-Джерси. Я была первой женщиной, которой поручили командовать мероприятием такого уровня. Это была рекламная акция кинокомпании «Двадцатый век Фокс», представляющая новый фильм с моим участием «Мартышкин труд».

Я получала огромное удовольствие, передвигаясь, стоя на одном из деревянных экипажей, который толкали мужчины, с декольте до самого вы знаете чего, помахивая рукой ликующей толпе. Все глазели на меня весь день, но мне казалось, что они смотрят на мою маршальскую эмблему. Неизвестно, знали они, кто я, или приветствовали бы так любого проезжающего мимо.

Но это было неважно. Мне в любом случае все это понравилось. Я позировала отдельно с каждой из сорока восьми конкурсанток. Вот так! К тому времени, как я сфотографировалась с последней участницей, «мисс Алабамой», которая в конечном итоге одержала победу, я была готова, передразнив Грету Гарбо, сказать: «Я думаю, мне пора домой».

У нас была только одна реальная проблема: черное платье практически без спины и без переда, в котором меня сфотографировали между женщинами, представляющими четыре рода войск: сухопутные, добровольные чрезвычайные, воздушные и морские. Фотограф делал снимки с балкона, откуда он мог видеть все, вплоть до моего пупка. К сожалению, ханжеское правительство Соединенных Штатов не позволило публиковать эти фотографии. Так жаль! Это были прекрасные снимки моего пупка.

Мне кажется, что Управление Джонстона — вы, наверное, знаете, исполнительный орган кодекса кинопроизводства, — слишком много беспокоится о женской груди. Я думаю, если бы ее не было совсем, они волновались бы меньше. Возможно, они предпочли бы, чтобы девочки были больше похожи на мальчиков. Лично я предпочитаю выглядеть как девочка.

10 апреля 1959 г

— Вы когда-нибудь видели мой фильм «Ниагара», доктор? — спросила она в начале следующего сеанса.

— Нет, прошу прощения. Я пропустила его.

— Это плохо, потому что настоящий подъем в моей карьере начался с выходом этой картины, наряду с фильмами «Как выйти замуж за миллионера» и «Джентльмены предпочитают блондинок». Я расскажу вам немного о съемках «Ниагары», потому что это был определяющий момент в моей жизни. С тех пор мое имя всегда располагается над названием фильма на рекламных постерах и чаще всего в самой верхней части объявления. Благодаря моей работе в кино я оказалась в 1953 году на пятом месте в списке десяти лучших кассовых звезд. «Ниагара» — триллер нуар, снимал режиссер Генри Хэтэуэй на киностудии «Двадцатый век Фокс». Роли исполняли Джозеф Коттен, Джин Питерс и я.

В отличие от других фильмов-нуар того времени, «Ниагара» снимался на цветную пленку, на которой действительно хорошо видны мои светлые волосы, в отличие от черно-белых изображений ранних лент. Мне приятно сообщить вам, что он стал одним из самых кассовых хитов студии «Фокс» того года. Впервые были сделаны мои афиши в «Ниагаре», а критики говорили, что я затмила своих партнеров. Если вы простите мне недостаток скромности, я бы сказала, что этот фильм стремительно вознес меня до статуса суперзвезды. Один критик написал, что я была не просто секс-символом, а воплощением абсолютной природной сексуальности. Вот такие отзывы мне нравится слушать!

Зрители говорили, что я извиваюсь и вихляю задом при ходьбе в этом фильме. Не понимаю, почему. Я просто хожу, чтобы попасть туда, куда мне нужно. Я никогда в жизни намеренно не делала так, но люди утверждают, что я двигаюсь так специально. Я всегда интересуюсь, что они имеют в виду. Я научилась ходить, когда мне было десять месяцев, и с тех пор никогда не брала уроков. Я готова бросить вызов любой девушке, сможет ли она пройти по улице, замощенной булыжником, на высоких каблуках и не извиваться хотя бы чуть-чуть.

Все это напоминает мне о других фальшивых слухах, которые распускают обо мне. Одна язвительная актриса — и я полагаю, вы можете догадаться, кого я имею в виду, — заявила представителям прессы, что я ношу бюстгальтер с подбивкой. Я ответила:

— Те, кто знают меня лучше, знают лучше.

Рецензии на мою работу были превосходными. Газета «Нью-Йорк Таймс» написала что-то вроде: «С какой стороны ни посмотри, самый красивый водопад и не менее потрясающая Мэрилин Монро не оставляют желать ничего лучшего».

Немного о сюжете фильма «Ниагара», чтобы вы поняли, почему я была так хороша в нем. У Джорджа и Роуз, которую играла я, проблемный брак. Она моложе своего мужа и очень привлекательна. Его недавно выпустили из военной психиатрической больницы. Он ревнивый, депрессивный и раздражительный. Конечно, вы понимаете, что мне известны ее чувства. Я знаю, каково это жить с таким человеком, так что я была довольно убедительна. В фильме, чтобы сохранить свой собственный рассудок, я, естественно, начинаю встречаться с любовником. Во время поездки к водопаду на следующий день фотоаппарат запечатлевает мой страстный поцелуй с Патриком.

В тот вечер, чувствуя что-то, Джордж приходит в ярость и запугивает меня. Эта капля переполнила чашу моего терпения, поэтому мы с Патриком планируем убийство Джорджа. Я очень хорошо понимаю чувства Роуз. На следующий день я заманиваю Джорджа в темный туристический тоннель под водопадом. Там, на фоне изумительной красоты окружающей природы, Патрик поджидает Джорджа, чтобы убить его и сбежать со мной. Патрик должен попросить звонаря из стоящей недалеко башни сыграть определенную мелодию, которая послужит мне знаком, что задуманное убийство успешно осуществлено. Но условный напев звучит случайно, и я делаю вывод, что Джордж мертв и я могу свободно бежать с моим любовником.

Но как это часто происходит в жизни, дела идут не так, как было запланировано. Джордж убивает Патрика, бросает его тело в водопад и уносит туфли Патрика, оставленные у выхода, вместо своих. В результате полиция считает, что Джордж погиб. Тело извлекли из воды и полиция приглашает меня для опознания мужа. Когда покрывало поднимают с его лица и моя героиня видит Патрика вместо Джорджа, я лишаюсь чувств и меня забирают в больницу.

Благодарю Бога за книгу «Метод», которую я уже начала изучать с Майклом Чеховым, иначе я бы не смогла сыграть такие экспрессивные чувства. Я точно знала, что ощущала Роуз и почему она решила убить своего мужа, так как сама чувствовала то же самое много раз. Может быть, в конце концов я смогу сыграть леди Макбет!

Я вспомнила, что Фрейд сказал, что все мы должны быть способны испытать каждую эмоцию, известную человеческому роду, и восхищалась мужеством этой необыкновенной женщины.

13 апреля 1959 г

На этот сеанс Мэрилин пришла очень задумчивой.

— Во время работы над фильмом «Ниагара», — сказала она, — я видела очень красивый сон, который врезался в мою память, хотя я не уверена, что стоит рассказывать его вам. Мне снилось, что я лежу на траве в пышном зеленом лесу, глядя на великолепное дерево. Неожиданно оно покрывается радужными цветами, и каждый из них превращается в птицу с ярким оперением. Я не знаю, что означает этот сон, но я чувствовала себя очень счастливой.

— Почему вы не хотели рассказывать его мне?

— Потому что я боюсь искушать судьбу! Если я счастлива, мне будут завидовать.

— О нет, Мэрилин! — сказала я. — Это простое суеверие. Вы видели чудесный сон! Ваше дерево — это символ жизни, которая действительно расцвела замечательными фильмами, в которых вы приняли участие в последнее время. Каждая птица также обозначает еще один из ваших фильмов. Вы можете позволить себе быть счастливой. Небо знает, вы это заслужили.

— Я надеюсь, вы правы, — согласилась она с недоверием в голосе. — Где-нибудь кто-нибудь завидует мне, и они пытаются мне навредить.

14 апреля 1959 г

Цветов или птиц больше не было в 1953 году, — продолжила она на следующей сессии. — Вы, конечно, думаете, что студия наконец оценила меня. Но вместо этого мне предложили другой глупый фильм про блондинок «Как выйти замуж за миллионера», чтобы повторить потрясающий успех «Джентльмены предпочитают блондинок». Сюжет, если его так можно назвать, разворачивается вокруг трех красивых моделей, арендующих дорогую квартиру в Нью-Йорке, являющуюся частью плана, цель которого — найти мужей-миллионеров для каждой из них.

Фильм был даже глупее сценария, потому что я играла полуслепую безмозглую блондинку, которая слишком тщеславна, чтобы носить очки, и все время натыкается на мебель и двери, роняя и переворачивая вещи. Мне не понятно, почему кто-то думает, что плохое зрение — это забавно. Сценаристам стоило бы попробовать это на себе, тогда они увидели бы, смешно ли это. Может быть, в гимназии я бы посмеялась над этим, но сейчас я думаю, что это скорее печально.

Я не феминистка, но я не разделяю идею фильма, что единственный способ для женщины получить деньги — это замужество. Почему бы этим трем женщинам не попытаться добиться успехов в работе, как это делаем вы и я? В любом случае большинство из нас знают, что рынок для красивых молодых женщин, ищущих богатых мужей, не так уж велик. Богатые мужчины выбирают богатых женщин для брака. Вот интересно, почему никто не пишет сценариев фильма, отражающих это явление? Я бы не возражала против участия в таком фильме. Но в нашей среде невежества и отсутствия интереса к культуре, наверное, никто не пойдет его смотреть.

Сначала мне не понравилась предложенная мне роль, потому что я так же тщеславна, как моя героиня Пола Дебевуа, и тоже не хотела носить очки. На самом деле я хотела играть модель Локо Демпси, которую исполнила Бетти Грейбл, но директор Жан Негулеско убедил меня, что мне лучше подходит роль Полы. Я с досадой вынуждена была согласиться, но он оказался прав, и фильм имел оглушительный успех. Тем не менее мне до чертиков надоело исполнять роли тупых блондинок, и мне было просто необходимо играть более серьезные роли, или я в конечном итоге оказалась бы вместе с моей матерью.

Кстати, по моему мнению, Лорен Бэколл великолепно исполнила полную сарказма Шац Пэйдж в «Миллионере», и это было огромное удовольствие — работать с настоящей, образованной актрисой. В то время она посещала актерскую студию.

Но хотя мне лично очень нравится Бетти Грейбл, ни за что на свете я не смогу понять, как она стала настолько знаменитой звездой. По-моему, в фильме она была холодной, абсолютно непривлекательной и ничуть не сексуальной. На мой взгляд, возможно предвзятый, она даже не красива, хотя у нее роскошная фигура. Может быть, нужно быть мужчиной, чтобы оценить ее очарование. Или, возможно, дело в том, что она начала стареть. Мне нужно лучше ухаживать за собой, или я скоро окажусь на ее месте. В конце концов, мне тридцать три года, а Бетти только на десять лет старше! Я скорее убью себя.

Я навострила уши, хотя надеялась, что она шутит. Но как Чосер впервые написал в «Рассказе монаха»: «Многие из правдивых слов произносятся в шутку».

Мэрилин продолжала:

— С другой стороны, я не раз слышала, как Ли Страсберг говорит, что искусство актера развивается и обогащается с возрастом. Это позволяет взглянуть на возраст по-иному, не так ли?

Мэрилин снова вернулась к обсуждению своей работы в фильме «Как выйти замуж за миллионера»:

— Есть еще кое-что, чего я не могу терпеть в этом фильме. Я очень горжусь тем, что я всегда сама зарабатывала и никогда не была «содержанкой», хотя у меня было много предложений, которые обеспечили бы мне гораздо более внушительные банковские счета, чем тот, который я имею сейчас. Мне говорили, что я образец для подражания для многих женщин по всему миру. Мне не хотелось бы быть эталоном для материально зависимых женщин. Вы тоже работаете, доктор, значит, вы должны быть согласны со мной.

— Безусловно, Мэрилин. Я подозреваю, что и вы, и я — женщины, которые опережают свое время.

15 апреля 1959 г

— Летом 1953 года, — начала Мэрилин на следующем сеансе, — я прибыла в город Джаспер в канадских Скалистых горах. Вы когда-нибудь слышали о Джаспере? Я — никогда и надеюсь, что больше никогда не услышу о нем. Я была глубоко возмущена, когда меня отправили в такую даль играть в вестерне! Вестерн! Я, Мэрилин Монро? Кого они разыгрывают? Я не больше похожа на женщину с Запада, чем на королеву Румынии. Мы должны были сниматься в фильме «Река, не текущая вспять» с Робертом Митчемом, который играл любовника моей героини, певицы из салуна.

Говорят, что жизнь порой удивительнее любого вымысла, а вот идеальное доказательство того, что старая пословица верна. Вы не поверите, но Митчем оказался старым другом моего первого мужа, Как-его-там, и мы встречались в прошлом, когда мне было семнадцать лет, и он и Джим работали вместе на заводском конвейере до Второй мировой войны.

Когда мы впервые встретились на месте съемок, мы, остолбенев, смотрели друг на друга и воскликнули в один и тот же момент:

— Ты? Ты?

— Я представить не могла, что Роберт Митчем — это ты! — сказала я.

Затем мы обняли друг друга и разрыдались. Мы оплакивали давно минувшие дни, нашу прошедшую юность и нашу бесконечную веру в то, что когда-нибудь мы будем счастливы. Но главным образом мы рыдали из-за потрясения от нашей неожиданной встречи спустя столько лет. Я вновь познакомилась с сильно пьющим и шумным другом, который постоянно выводил меня из себя.

В былые времена он любил дразнить меня за мое желание учиться. Оказалось, он не сильно изменился. Он рассказал одну историю рабочим-постановщикам о том, как я в возрасте семнадцати лет читала книгу по психологии и невинно спросила его:

— Что такое анальный эротизм, Боб?

Я предпочитаю не вспоминать его ответ.

Как-то раз я никак не хотела произносить свою реплику нечленораздельно, как хотел режиссер Отто Премингер, и настаивала на том, что говорить надо четко, согласно инструкциям а-ля Наташа Лайтесс. Боб шлепнул меня по заду и сказал:

— Прекрати нести этот бред! Играй, как все нормальные люди!

Так, не оглядываясь на Наташу, я и сделала.

Я всегда буду помнить фильм «Река, не текущая вспять», не из-за его художественных качеств, а для того, чтобы наверняка никогда в жизни не вернуться вспять. Это игра слов, доктор! Ну, знаете, каламбур со словом «вспять». Почему же вы не смеетесь? Ладно, как хотите. Я расскажу эту шутку кому-нибудь с чувством юмора!

Во всяком случае, там я едва не простилась с жизнью. В фильме были страшные сцены на плоту, который, ударяясь о камни, несется вниз по бушующей реке. Премингер настаивал на съемках с участием реальных актеров, а не каскадеров. Я попала в несколько весьма реальных аварий, и, хотя меня обвиняли в притворстве, поверьте мне, я не симулировала.

Самая ужасная из них произошла, когда я поскользнулась и упала в бурную реку, обутая в высокие сапоги. Они тут же наполнились водой и потащили меня вниз под воду. Когда я уже не сомневалась, что эта моя последняя минута, Митчем с другими членами команды вытащили меня из реки с помощью веревок. Не знаю, к счастью или к сожалению. Я думала, может, лучше остаться под бурлящей, смертельно опасной, белой водой реки, чем забираться обратно на этот дряхлый старый плот только для того, чтобы тут же снова быть сброшенной на предательских речных порогах. Газетные заголовки во всем мире кричали: «Мэрилин Монро чуть не утонула». И это была не шутка!

В другой раз Боб и я плыли на этом старом расшатанном плоту, и он застрял на скале. Плот качался из стороны в сторону больше часа, грозя опрокинуться каждый раз, когда новая гигантская волна обрушивалась на него, пугая и обливая нас, пока один из членов команды не нашел шлюпку и мы наконец были спасены. Насквозь промокшая, с клацающими зубами, раздраженная и запыхавшаяся, я решила устроиться на работу кассиршей в супермаркет.

Вы думаете, это все? Не тут-то было. Худшее было еще впереди. Я поскользнулась на скале и сломала лодыжку, о чем снова объявила пресса во всем мире: «Мэрилин Монро повредила ногу в Канаде». На следующее утро самолетом прибыла группа частных врачей, и мне сделали рентген ноги. Мне наложили гипс, и я была вынуждена ходить на костылях несколько недель, что привело к дорогостоящей задержке в съемках. Перерасход бюджета фильма был таким большим, что Митчем, человек, который мне очень симпатичен, назвал его «Картина, которую не вернуть вспять».

Нравилось ли мне что-нибудь в этом фильме? Ну да. Мне понравились некоторые из песен, которые я исполняла, например «Река, не текущая вспять», и я думаю, что никогда в жизни я не пела лучше. Мне нравились голубые джинсы, в которых я снималась. Я купила самые узкие, которые только смогла найти в армейском магазине, потом, надев их, несколько раз заходила в Тихий океан и сушила прямо на себе до тех пор, пока они сели так, что обтягивали меня, как вторая кожа. Ни одни джинсы в моей жизни я не любила так, как эти, и вопреки желанию постановщиков я оставила их себе, сказав, что износила их во время съемок фильма. Они обязаны мне! Я была рада встретиться снова с Бобом Митчемом и работать с ним. Это было очень весело. Я чувствую, что вас, доктор, интересует, понравилось ли мне что-нибудь еще в этом фильме. Должна сказать, что не многое. Я не стала бы спускаться по реке на плоту снова за весь опиум Китая.

Вскоре после этого компания «Двадцатый век Фокс» решила запустить фильм «Египтянин». Я воображала себя великолепной, усыпанной драгоценностями королевой Клеопатрой, плывущей по Нилу, и попросила студию назначить меня на эту роль. Но компания «Фокс» пригласила играть Клеопатру Элизабет Тейлор, а мне дали главную роль в фильме «Девочка в розовых колготках». Так называемый сюжет этого великого произведения искусства вращается вокруг школьной учительницы, которая становится танцовщицей в баре.

Я чувствовала себя оскорбленной, как будто получила пощечину. Тейлор отдали роль, которую хотела сыграть я, а мне вместо этого предложили сниматься в очередной глупой комедии. Я попросила, чтобы мне, по крайней мере, предоставили возможность прочитать сценарий «Розовых колготок», прежде чем дать согласие на съемки. Занук, руководитель производства, нагло отказал и в этом.

Он сказал, что по контракту с компанией «Двадцатый век Фокс» я обязана делать все, что мне скажут. Должна заметить, что я не люблю, когда мною командуют, особенно когда мне не нравятся сами распоряжения. Так что я не явилась в назначенный первый день съемок и просто исчезла. Студия «Фокс» в ответ отстранила меня на время и задержала мою зарплату.

Я решила, что фильм «Девушка в розовых колготках» недостаточно хорош для меня и я не стану исполнять эту роль, чем бы мне это ни грозило.

Ну, в то время моя жизнь не была сплошным весельем и игрой. Я все еще не могла прийти в себя после смерти Джонни. Боль была настолько сильной, что я не знаю, как я продолжала жить дальше. Слишком много ужасных потерь было в моей короткой жизни, но, кроме этого, было кое-что еще, ужасно действующее мне на нервы. Друзья пытались устраивать мне свидания с мужчинами, считая, что мне это нравится, и говорили:

— Есть много других рыб в море.

Но ни одна из рыб меня не заинтересовала.

Мне приснился ужасный сон прошлой ночью. Во сне я родила мертвого ребенка. Сначала я думала, что сон означает мое беспокойство о том, что я могу забеременеть снова и ребенок родится мертвым. Но потом я вспомнила ваши слова, что все во сне представляет того, кому снится сон. И тогда я подумала, что он означает, что вы, психоаналитик, работаете с мертвым ребенком вместо живого пациента! Потому что часть моего сердца умерла вместе с Джонни Хайдом, и она никогда не возродится к жизни снова.

Мэрилин была права. Это и есть истинный смысл ее сна.

Я молча плакала, когда слушала ее.

17 апреля 1959 г

Мэрилин с энтузиазмом положила начало следующему сеансу в совершенно другом настроении и заговорила, прежде чем устроилась на кушетке.

— Итак, я сделала несколько рекламных фотографий, на которых я стою рядом с Гасом Зерниэлом, самым мощным игроком в дальней части поля профессионального бейсбольного клуба Филадельфии. Несколько дней спустя бейсболист Джо Ди Маджио — даже вы должны знать, кто он такой, — играл в товарищеском матче против Зерниэла. Гас рассказывал, что Джо, взглянув на фотокарточку, спросил:

— Как это получается, что я никогда не фотографируюсь с такими красивыми девушками, как эта?

Зерниэл сказал мне, что Джо Ди Маджио был американским героем на протяжении всего периода Депрессии, когда стране особенно были нужны герои для поднятия боевого духа. Это произвело на меня впечатление, и я заявила:

— Я познакомлюсь с ним. Возможно, мой дух тоже немного поднимется.

Чего хочет Ди Маджио, к тому Ди Маджио и стремится, так он поступал с мячом на поле. У него был пресс-агент, который организовал фотосессию между нами в марте 1952 года. Он позвонил мне и спросил:

— Вы хотели бы познакомиться с симпатичным парнем?

— Я не знаю, есть ли такие, — ответила я.

После этого представитель прессы задал мне вопрос:

— Вы планируете снова выйти замуж?

Я ответила:

— Я собираюсь остаться одинокой навсегда… сейчас.

Он записал каждое сказанное мной слово с таким серьезным выражением лица, как будто я сообщила, что только что написала Декларацию независимости.

Бейсбол никогда не был одним из моих главных пристрастий. На самом деле должна признаться, что я довольно расплывчато представляю себе различия между футболом и бейсболом. Тем не менее я согласилась встретиться с Ди Маджио в итальянском ресторане «Вилла Нова», имея в виду, что в крайнем случае я всегда смогу проглотить мои спагетти и уйти домой.

Я предполагала, что Джо — грубый, безвкусный нью-йоркский качок в розовом галстуке. Вместо этого я встретила сдержанного парня, одетого в белую шелковую рубашку, серый шелковый галстук с золотой булавкой в форме бейсбольной биты на нем и черные, хорошо скроенные брюки. Он скорее был похож на звезду кино с красивым загаром, чем на знаменитого спортсмена. Сюрприз сюрпризов, он не начал сразу заигрывать со мной, как это делает каждый пижон. Вместо этого он обращался со мной, как с кем-то особенным. Хммм, подумала я, возможно ли, чтобы в городе действительно был джентльмен? Он был без автомобиля, так что я, к собственному удивлению, предложила подвезти его домой.

Он не сказал ни слова за всю поездку, и я нарушила молчание почти у самого его дома:

— Я, к сожалению, ничего не знаю о бейсболе.

— Ничего страшного. Я ничего не знаю о кино, — ответил он.

Я думала, что он хороший парень. Однако просто милые ребята никогда не производили на меня особого впечатления, если только у них не было чего-то другого, что могло меня заинтересовать, поэтому я не особенно была взволнована знакомством с ним. Хотя он позвонил, как только я вернулась домой, и затем каждый вечер в течение следующих двух недель. Может быть, я просто испытывала его, но я отвергала все предложения о свидании. В конце концов он перестал звонить.

Вы знаете, моя любимая песня, — «Получив то, что ты хотел, ты больше не хочешь этого»? Что ж, она должна иметь второй куплет: «Не получив то, что вы хотите, вы начинаете желать это довольно быстро».

«Мэрилин весьма проницательна! — подумала я. — В недавней статье в «Нью-Йорк Таймс» писали, что люди употребляют значительно больше шоколада и газированной воды, если не могут приобрести эти продукты в любой момент. У некоторых людей сильно развита интуиция, но они не умеют пользоваться ею. Мэрилин обладает прозорливостью и поступает в соответствии со своими чувствами.»

И я должна добавить, она необыкновенно умна, — в анкете пациента она написала, что коэффициент ее умственного развития равен 169. (Я далеко не единственный человек в мире, который поначалу недооценил ее интеллект.)

— Неделю спустя я сама позвонила ему, — сообщила она. — И мы начали встречаться в разных городах по всей стране в течение двух лет, до 1954 года.

— Что вас в нем привлекало? — поинтересовалась я.

— Что меня в нем привлекало? Ну, смотрите, доктор. Вы же психоаналитик. Вы должны были бы разобраться в этом. Мы начали встречаться, когда мне было двадцать пять, а Джо — тридцать восемь. Вы знаете, что мне нравятся взрослые, успешные мужчины, которые больше подходят на роль отца. Джо нравились блондинки, хотя я значила для него больше, чем просто еще один трофей для украшения его пояса. Что касается меня, я никогда не любила Джима Доерти, моего первого мужа. Джо Шенк был влиятельным человеком, который никогда не интересовал меня как мужчина. И как бы мне ни хотелось, Джонни Хайда я тоже никогда не любила по-настоящему.

Но с Джо Ди Маджио была совсем другая история. Мы безумно, страстно полюбили друг друга. Я стала для Джо любовью всей его жизни. Несмотря на все произошедшее позже, я думаю, можно сказать, что он стал любовью моей жизни тоже. Мертвый ребенок ожил снова!

20 апреля 1959 г

Мэрилин продолжила свое повествование о Джо Ди Маджио:

— Среди спортивных обозревателей бейсбола Джо имел репутацию любителя женщин. Они говорили, что «Джо — весьма энергичный нападающий и в этой лиге тоже». Я могу поручиться за достоверность этого утверждения. Как я рассказывала моим друзьям, «он приносит огромную биту в спальню». У него самое прекрасное мужественное тело, какое мне когда-либо доводилось видеть, напоминавшее статую Давида Микеланджело. Я была в восторге от физической красоты Джо и иногда хотела просто любоваться им, вместо того чтобы заниматься любовью. Он оказался чутким, внимательным человеком и хорошим любовником, который стремился не только получить удовольствие, но и доставить его мне. Он мог забить в спальне не меньше мячей, чем на спортивном поле. Если бы это было все, чего я хотела от брака, поверьте мне, я бы все еще была миссис Джо Ди Маджио. Я все еще люблю его. Он молодец.

Но я должна сказать, что хотя он был лучшим любовником, который был у меня когда-либо, он не был хорош в постели на все сто процентов, во всяком случае, не более, чем на бейсбольном поле, и был не так хорош, как он думал. Однажды, когда он похвалялся размерами своего сексуального оборудования, я дала ему зеркало и рулетку. Как выяснилось, доктор, Джо такой же, как вы, — сказала она, оборачиваясь, чтобы увидеть, достигла ли ее стрела цели, — у него тоже нет чувства юмора. Ему не показалось это забавным.

В первые месяцы нашего брака я действительно ценила Джо. В нем я нашла некоторую опору, и меня восхищали его энергичность, сила и постоянство. Когда он стоял рядом со мной, я не боялась ничего. Однажды я написала ему записку и приколола булавкой к его подушке:

«Дорогой Джо,

Если я смогу сделать тебя счастливым, я достигну успеха в самом сложном и наиболее важном деле в мире — сделать кого-то счастливым! Твое счастье означает мое счастье.

Люблю, Мэрилин».

Как я вам уже говорила, я отказалась сниматься а фильме «Девушка в розовых колготках», который было намечено снимать в конце 1953 года. Ни как модель, ни как актриса я не работала. Поэтому Джо предложил:

— Поскольку у тебя серьезные проблемы с «Фокс» и ты не занята, почему бы нам просто не пожениться? Я должен ехать в Японию по делам, связанным с бейсболом, и эта поездка может стать великолепным свадебным путешествием.

Вот так мы поженились. Из таких маленьких капель образуются огромные моря!

14 января 1954 года мы совершили небольшую, частную гражданскую церемонию бракосочетания. Лучший друг Джо, Рино Барсоччини, организовал для проведения свадьбы городскую мэрию Сан-Франциско и был шафером Джо. Я осталась без подружек невесты, потому что у меня не было подруг, которые нравились бы мне настолько, чтобы пригласить их на свадьбу. Из посторонних, помимо судьи, присутствовали бывший менеджер команды «Сан-Франциско Силз», в которой играли Ди Маджио и Барсоччини, Лефти О’Тул и его жена.

Возможно, друзей на церемонии было немного, но недостатка в папарацци не было. Более ста фотографов, репортеров и поклонников толпились около кабинета судьи. Я говорила, что мы хотели провести частную церемонию? Я случайно упомянула тем утром Гарри Брэнду, руководителю отдела рекламы студии «Двадцатый век Фокс», что мы с Джо решили пожениться в Сан-Франциско. Может быть, поэтому они оказались там?

Когда мы отвечали на вопросы, один из репортеров спросил:

— Сколько детей вы хотите?

— Я хотела бы шестерых, — ответила я.

— По крайней мере одного, — поправил Джо.

Это было первое из бесчисленного множества разногласий, которые, как оказалось, существуют между нами.

— Я собираюсь продолжать мою карьеру, — добавила я. — Но я надеюсь также быть хорошей хозяйкой и готовить для своего мужа. И я это делала — два раза!

Ходят неприятные слухи вокруг происшествия сразу после церемонии, как будто я прошептала журналисту:

— Это мой последний мужчина!

Я хочу, чтобы вы записали, доктор, что эта история абсолютно не соответствует действительности. У меня были и другие мужчины после этого.

21 апреля 1959 г

Одно из величайших событий в моей жизни произошло во время нашего медового месяца в Японии, хотя оно не имело никакого отношения к Джо. В Токио мы собирались тайно выскользнуть из самолета через багажный люк. Огромная толпа кричала:

— Мон-чан! Мон-чан! — что означает «милая девушка» на японском языке. Они продолжали кричать до тех пор, пока я не вышла на балкон, чтобы поблагодарить их за внимание. Моя голова кружилась от всех этих криков в мою честь. Я чувствовала себя как какой-то диктатор, которого приветствует его армия, на кадрах военной кинохроники.

Журналисты засыпали меня вопросами, такими как:

— Вы носите белье?

Как всегда дипломатично — ха! — я отвечала:

— Я покупаю кимоно.

Газеты вышли с заявлением: «Японцы вряд ли откажутся от их белья из-за визита знаменитой, вертящей задницей актрисы. Слишком холодно».

У меня есть для вас еще одна хорошая история, связанная с Японией. Я летела к самолету в одном из этих новых вертолетов, сделанных из прозрачного пластика. Когда я забиралась в мое кресло, похожее на ковш, я подумала, что, может быть, на этот раз мне следовало надеть белье!

Даже я не смогла сдержать смех.

— Джо казался очень недовольным, — продолжала она. — Я думаю, его огорчало то, что я привлекала гораздо больше внимания, чем он. Очень жаль, Джо! Я была бы рада, если твое белье интересовало бы их не меньше моего.

Потом произошло событие, которое я никогда не забуду, даже если случайно доживу до ста лет, чего я, кстати, не собираюсь делать. Я отправилась в Корею поддержать боевой дух наших солдат — без Джо.

За несколько недель до нашей свадьбы у меня состоялся разговор с одним морским пехотинцем, который только что вернулся из Кореи и специально пришел ко мне для того, чтобы сообщить, как много значат мои фотографии для ребят, служащих там. Меня это очень тронуло.

В импровизированной палатке в Корее, на морозе, в вихре снежинок, я переоделась в фиолетовый костюм с глубоким декольте, и, подумать только, застенчивая маленькая Норма Джин превратилась в Мэрилин Монро для встречи с Первым подразделением морских пехотинцев, которое насчитывало тринадцать тысяч человек. Толпа ревела не меньше десяти минут, когда я сказала:

— Вы, парни, всегда свистите девушкам, одетым в обтягивающие свитера. Ну, снимите с них кофточки, и что?

Они оглушительно аплодировали, когда я пела «Бриллианты — лучшие друзья девушек», «Сделай это еще раз» и «Пока-пока, малыш».

К сожалению, чопорный старший офицер-ханжа сказал, что военным песня «Сделай это еще раз» кажется слишком двусмысленной, поэтому мне пришлось изменить слова на «Поцелуй меня еще раз». Как будто мальчиков, которые считаются достаточно взрослыми, чтобы отдать свою жизнь за родину, необходимо защищать от пагубного влияния секса!

Мне хочется особенно подчеркнуть, доктор, что это был один из самых значительных моментов в моей жизни. Вообразите лично себя объектом страсти тринадцати тысяч мужчин одновременно в течение трех дней?

Я не смогла представить себя предметом вожделения даже тринадцати человек.

— Я никогда не ощущала себя настоящей звездой до этого, — продолжала она с искрящимися глазами, — но после Кореи я думала, что больше никогда снова не почувствую себя нелюбимой. В самом деле, мне и в голову не приходило, что я имею какое-то влияние на людей, до той поездки в Корею. Меня не разочаровало даже то, что после выступления практически голой на морозе я заболела пневмонией, и мне пришлось лечь в больницу спустя две недели. Оно определенно того стоило. Каждая минута.

Тем не менее я была настолько серьезно больна, что уже прощалась с жизнью и взяла с Джо обещание приносить розы мне на могилу каждую неделю после моей смерти, как Уильям Пауэлл, который когда-то романтично пообещал сделать это для Джин Харлоу. Джо, конечно, поклялся, но я заметила, что он не произнес слов, которых ожидаешь от мужа в таком случае, например:

— Да перестань же, Мэрилин! Ты слишком молода, чтобы беспокоиться о смерти.

Я вернулась в Японию к угрюмому мужу, раздраженному газетной шумихой, связанной с моей поездкой в Корею, и не желающему слышать об этом и слова. Он просто сидел, надувшись всякий раз, когда я пыталась заговорить о Корее, что случалась нередко. Мне хотелось поделиться с ним моей радостью, но безуспешно. Это напомнило мне, как в детстве, вернувшись домой после школы, мне было некому, за исключением кота, рассказать, что я получила «отлично» за контрольную. Я смотрела на Джо и жалела, что у меня нет кошки.

Джо был восхитительным кавалером, изысканным любовником и превосходным другом. К сожалению, он оказался отвратительным мужем.

21 апреля 1959 г

— Мне неприятно так говорить, ведь в общем Джо — замечательный парень, но он был довольно скучным. И честно говоря, я думаю, что он был недостаточно умен для меня. Я подозревала об этом еще до нашей женитьбы. Когда он был подростком, его собственная сестры Мария, которую он очень любил, думала, что он не отличается умом и, возможно, даже немного отстает в развитии.

— Не стоит торопиться, — сказала она. — Она умнее, чем он.

У Джо ограниченный словарный запас, отсутствуют интеллектуальные интересы, он не знает, что такое абстрактное искусство, и тратит большую часть своего времени смотря телевизор. Он путает слова, и единственная книга, которую он когда-либо читает, — это комиксы. Да, чуть не забыла. Кроме этого Джо читает спортивные страницы.

Вас может заинтересовать вопрос, как Джо удается скрывать это. Все восхищаются им: мужчина или женщина, водитель грузовика, официант или ученый. Никто из тех, кого я знаю, не догадывается о недостатке у него интеллекта, кроме меня и его сестры. Джо Ди Маджио не нужно говорить. Если обычный человек стоит молча, люди принимают его за тупицу. Но если Джо не участвует в разговоре и предпочитает компанию незнакомых людей, говорят, что он имеет «внушительный вид» и погружен в размышления.

Но я скажу кое-что в его пользу: Джо не обманывается на свой счет. Однажды он мне сказал:

— Мне смешно, когда поклонники называют меня великим человеком. Я — просто обычный Джо, которому повезло иметь талант.

Более верных слов не подобрать.

Мэрилин в недоумении покачала головой:

— Люди — странные. Они верят тому, чему хотят верить. К примеру, я, серьезная актриса, женщина с очень высоким коэффициентом интеллектуального развития, читала Федора Достоевского и Алексея Константиновича Толстого, надеюсь с возрастом стать великой характерной актрисой, как Мари Дресслер, обожаю музыку Вивальди и Баха. Джо Ди Маджио — экстраординарный бейсболист, и не более того, смотрит мультфильмы по телевизору, но считается умным человеком, в то время как я для всех лишь глупая блондинка. Вы понимаете что-нибудь, доктор? Я — нет.

Еще один минус нашему браку состоял в том, что Джо не интересовался моей карьерой. Он ненавидел пошлость Голливуда и находил поездки на место съемок неинтересными, скучными и однообразными. По его словам, бейсбол гораздо увлекательнее съемок фильмов, потому что каждый мяч, брошенный питчером, отличается от всех остальных. Ему никогда не приходило в голову, что каждый фильм не похож на другие. Если бы только он взял на себя труд посмотреть кино. Независимо от того, насколько творческой и инновационной была моя игра, она увлекала его гораздо меньше, чем спортивные репортажи по телевизору. Поэтому все, что он делал, — смотрел трансляции игр с мячом. День и ночь.

Если говорить откровенно, помимо удовольствия любоваться его высокой, длинноногой фигурой, изящно передвигающейся по футбольному полю, — воплощение чистой поэзии в движении, больше ничего не представляло для меня интерес в его играх, как и его не занимали мои фильмы. Вы помните известное замечание китайского комментатора? Никто не сомневается, что кто-то из игроков отбивает дальше другого, и, в конце концов, какая разница — который?

Так что, если не считать нашу страсть друг к другу, у нас было мало общего. По мнению публики и изданий, посвященных кинематографу, наш брак был удачным. Но по правде говоря, мы все время ссорились. Примеров можно привести сколько угодно. Я ужасно неаккуратна, а он невероятно опрятен. Каждый мой носок, обнаруженный им на полу, сопровождался угрюмым и недовольным выражением лица и/или лекцией. Я покупала ему книги; он отказывался их читать. Когда я декламировала ему стихи, он говорил, что не понимает их. Я хотела выходить в свет, а он предпочитал уединение и тишину.

В редких случаях, когда мы вместе ходили в ресторан, мы заглатывали наши блюда в мрачной тишине. Он терпеть не мог мою манеру одеваться. Когда я сказала, что мой стиль в одежде — это неотъемлемая часть моей работы, он сказал:

— Брось работу!

Он не часто приходил на съемочную площадку, чтобы посмотреть, как я работаю, потому что, по его словам, он не желал смотреть на свою полуголую жену, извивающуюся в объятиях другого мужчины.

Когда мы не ссорились, мы не интересовались друг другом. Это была невеселая ситуация. Хотя я купила Джо двуспальную кровать длиной почти два с половиной метра, для его комфорта, спустя какое-то время мы стали спать в отдельных спальнях, чтобы он мог смотреть телевизор всю ночь, не мешая мне спать. Но муж и жена должны спать вместе. Спать врозь так одиноко.

Если вам приходит что-то в голову и вы хотите рассказать об этом своему супругу, вам придется тащиться вниз в гостиную, чтобы найти его. Так что я нервничаю на втором этаже, пока он спит на первом. К тому времени, как я доберусь до него, я могу забыть, что хотела сказать ему. Людям необходимо человеческое тепло, даже во сне.

Половина мужчин мира отдали бы все на свете, чтобы увидеть тело Мэрилин Монро, а мой муж предпочитает смотреть телевизор! Ни в коем случае нельзя позволять приносить этот ящик в спальню. Кто может конкурировать с тем, что показывают по телевизору? Не я.

Моя мечта о семейном счастье превратилась в кошмар. Джо был холоден и безразличен, он часто был не в настроении и не разговаривал со мной днями или даже неделями. Когда я пыталась вызвать его на разговор, он поворачивался ко мне спиной или рявкал:

— Оставь меня в покое! Прекрати придираться ко мне все время!

Это не легко для мужчины и женщины — не просто жить вместе, а стать по-настоящему близкими людьми. На самом деле я думаю, что это практически невозможно. И все-таки, верьте или нет, но я по-прежнему оптимистично смотрю на брак.

Хотя мне очень хотелось услышать продолжение истории, но час Мэрилин заканчивался и следующий пациент ждал в приемной. Когда я обратила на это внимание Мэрилин, она спросила:

— Уже? — И, показав мне язык, вышла.

22 апреля 1959 г

Мэрилин продолжила рассказ с того места, где прервалась накануне:

— Джо безумно ревновал меж ко всем подряд, даже к рассыльному из продуктового магазина. Он сводил меня с ума своими подозрениями, большинство из которых были абсолютно необоснованны. Кризис в наших отношениях наступил в период моей работы над фильмом «Зуд седьмого года», в котором я играла блестящую, соблазнительную красавицу, которая сдала на лето квартиру холостому мужчине по имени Том Юэлл.

Итак, отдел рекламы «Фокс» решил сделать снимки для рекламы: я на фоне кинотеатра «Транс-Люкс» на Лексингтон-авеню, где мы с Джо бывали в тех редких случаях, когда ходили смотреть кино вместе. Именно тогда появилась самая известная моя фотография и, возможно, единственная в своем роде. Съемки проводились в знойный летний день, и мне сказали встать над решеткой вентиляции метро, чтобы не было слишком жарко. Я уверена, вы видели это фото.

Я кивнула:

— Кто же его не видел?

— Тогда вы знаете, что в этой сцене фильма два несущихся навстречу друг другу поезда метро создают такой мощный поток воздуха, что он высоко поднимает мою юбку, обнажая мои ноги и даже белые трусики. В действительности метро было абсолютно ни при чем. Воздушную струю устраивали люди, занимающиеся спецэффектами, с помощью особой машины, установленной под землей.

Что ж, и сцена, и фотография привели Джо в ярость! К сожалению, мои трусики оказались более прозрачными, чем я рассчитывала. Можно было подумать, что я стою голая на вершине небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг и стучу по своей обнаженной груди подобно Кинг-Конгу! Режиссер Билли Уайлдер назвал выражение на лице Джо «взглядом смерти».

Несмотря на то что из скромности я надела две пары белья, под мощными «солнечными» прожекторами материал стал почти прозрачным. Джо пришел в бешенство и удалился со съемочной площадки с самым грозным, мрачным видом, который я когда-либо видела. Я подумала: «О-о! Меня ждут большие неприятности, когда я вернусь вечером домой». Но даже я не могла предвидеть, какой кошмар мне предстоит пережить. Джо вопил и орал, что мне нравилось выставляться там голой и мне приятно демонстрировать мою «чертову обнаженную промежность половине города Нью-Йорка».

Он обвинил меня в эксгибиционизме и сказал, что только женщина, в глубине души развратная, как шлюха, могла проделать подобный трюк. Когда я возразила, что это была лишь сцена из фильма — о ужас! — он оттолкнул меня к кухонной стене и начал хлестать по щекам и бить кулаком по рукам и спине. Я не умолкая кричала:

— Остановись, Джо! Ты убьешь меня!

— Ты заслужила это, — ответил он.

— Убери от меня свои грязные руки! — выкрикнула я. — Я тебе не мяч, чтобы колотить меня. И мне все равно, сколько сицилийских мужей бьют своих жен! Я взрослая двадцативосьмилетняя женщина, и ни одному мужчине на свете я не позволю обращаться со мной таким образом. Завтра же я позвоню моему адвокату и попрошу его подготовить бумаги на развод.

— Молодец, Мэрилин! — выразила я свое одобрение. — Я горжусь вами! Вы больше никому не позволяете оскорблять себя. Это реальный прогресс, на мой взгляд.

Ей были приятны мои слова, и она удовлетворенно улыбнулась. Затем Мэрилин продолжила:

— Это подействовало. Услышав мои язвительные слова, Джо остолбенел от потрясения. И несмотря на то, что он отчаянно пытался уговорить меня изменить свое решение, вымаливал прощение на коленях и клялся, что он никогда ни за что не сделает ничего подобного, я все равно начала бракоразводный процесс.

Если взрослый мужчина совершает физическое насилие над женщиной, это невозможно простить, по моему мнению. Как я могла оставаться в браке с человеком, который не позволяет мне быть тем, кем я должна быть? Он сожалеет о своем поведении до сегодняшнего дня и позже говорил мне:

— Я не виню тебя за развод со мной. На твоем месте я поступил бы так же.

К сожалению, было слишком поздно.

Когда я появилась в суде, толпы репортеров собрались вокруг меня, забрасывая вопросами, острыми, как ножи. Один их них спросил:

— Вы с Джо останетесь друзьями?

— Да, — ответила я, — если мне не придется говорить о бейсболе.

Несмотря на развод, мы с Джо действительно по сей день очень близкие друзья. Он стал самым лучшим другом в моей жизни и много раз спасал меня от опасностей, с которыми я не могла справиться сама. Однажды он даже вытащил меня из урагана!

— Урагана? — спросила я удивленно. — Какого урагана? Я никогда ничего не читала об этом.

— Урагана «Джанет», в 1955 году. Я никогда раньше никому не рассказывала эту историю. Если бы об этом было известно больше, любой бы знал, что только такая полная идиотка, как я, могла полететь на Карибы в сезон ураганов. Так мало этого, я была настолько глупа, что не предупредила никого, кроме Джо, куда я отправляюсь. Как я уже говорила вам, Джо не блистал интеллектом и знал об ураганах не больше меня, поэтому он не пытался убедить меня остаться дома. А может быть, к тому моменту он уже знал, что никто не может заставить делать Мэрилин то, чего она не хочет.

Я очень устала и решила лететь в Пуэрто-Рико, горячо любимый Джонни Хайдом и всегда радовавший меня в качестве места отдыха, на несколько дней. Я думала, что почувствую себя ближе к Джонни в месте, где он был счастлив. Отдых? Ха! Все, что мне удалось там сделать, это вернуться оттуда живой.

Тот, кто не знает Джо Ди Маджио, ни за что не поверит в эту историю. Я, например, никогда не слышала ничего подобного. Джо может быть замечательным парнем, а иногда, как в тот раз, настоящим героем. Я прилетела в Пуэрто-Рико и провела несколько приятных дней, отдыхая на пляже. Однажды, поглощенная чтением Пруста на берегу океана, я подняла голову и подумала — вот это да, волны растут на глазах. Я немного передвинула свой стул и больше не возвращалась к этой мысли до тех пор, пока небо внезапно не почернело. Ну, размышляла я, жаль впустую потратить деньги, уплаченные за эту поездку, ради того, чтобы посидеть на пляже, но все же лучше пойти назад в гостиницу, пока не начался дождь.

Поэтому я неохотно собрала вещи и вернулась в свою комнату на втором этаже ветхого отеля, в котором остановилась накануне. Я отправилась в Пуэрто-Рико, чтобы побыть в одиночестве, и, боже, я наконец одна! Вокруг, казалось, не было больше никого. К тому времени вовсю полил дождь, и площадь внизу начала наполняться водой. Я сидела в номере, с тревогой наблюдая, как целые реки неудержимо устремились вниз по улице. К моему ужасу, я видела, как быстро поднимается уровень воды и стремительно приближается ко второму этажу для моего полноценного отдыха. Меня охватил страх за собственную жизнь, и я пыталась дозвониться до дежурного администратора, но телефоны уже не работали.

«Вот оно, Мэрилин, — подумала я. — При таком раскладе, возможно, через час или два, Мэрилин Монро перестанет существовать. Что ж, ты всегда говоришь, что хочешь умереть, так вот тебе шанс, чтобы осуществить задуманное. Прыгай из окна прямо сейчас, пока комнату не затопило полностью, и навсегда положи конец своей гнилой жизни».

Я взобралась на подоконник и собиралась выпрыгнуть, когда вдали разглядела странную крапинку. Она приближалась ближе и ближе, и оказалось, что это человек, плывущий по реке, с ревом несущейся вниз по улице. Я внимательно присмотрелась.

Было что-то знакомое в красивых ритмичных движениях мужчины. Боже мой, я узнала, — это Джо! Он храбро преодолевал оголенные провода и поваленные деревья, плыл сквозь ураган, чтобы спасти меня! Только Джо Ди Маджио мог бы сделать подобное. Он спас меня. Сотни человеческих жизней унес этот мощнейший ураган.

Наша любовь друг к другу жива по сей день и имеет огромное значение для нас обоих. Жаль, что наш брак не был таким гармоничным.

23 апреля 1959 г

Мэрилин пришла на сеанс и сказала:

— Сегодня я хочу добавить интересные комментарии к моему разводу с Джо. Одним из людей, к которым я обращалась за утешением, был мой друг Фрэнк Синатра. В процессе развода я чувствовала себя, естественно, отвратительно. Еще имея возможности что-либо изменить, я мучилась сомнениями, правильное ли решение я приняла. Итак, я переехала жить к Фрэнки на несколько недель, чтобы он помог мне взять себя в руки.

Фрэнк был таким же несчастным, как и я, потому что его брак с Авой Гарднер, любовью всей его жизни, разваливался. Какое-то время, несмотря на жизнь вместе, наши отношения оставались платоническими. Как-то ранним утром, войдя в кухню, он увидел меня, стоящую перед открытым холодильником в раздумьях, чего мне хочется — есть или пить. «Увидел» — очень правильное слово. Я была совершенно голой.

— Ах, Фрэнки, — сказала я, притворяясь смущенной, — я не знала, что ты встал так рано.

Он схватил меня, и на этом закончились наши платонические отношения. На самом деле я сделала ему одолжение. Из-за пьянства он стал импотентом. Он был уже не в том возрасте, чтобы пить так много и оставаться в состоянии выступать в постели. Это сильно беспокоило его, потому что способность удовлетворять женщин всегда была предметом его гордости.

Мы сочувствовали друг другу из-за нашей неудавшейся личной жизни, а потом занимались сексом. Думаю, можно сказать, что мы горевали вместе, подобно тому, как принято по погребальному еврейскому обычаю шива сидеть дома, но с одним важным отличием. Я рада сообщить вам, что я избавила его от проблемы. Он был очень благодарен. Единственная причина, по которой мы не воспринимали друг друга серьезно, состояла в том, что он все еще страдал из-за расставания с Авой. И подобно ему, я испытывала слишком сильную боль из-за предстоящего развода с Джо, чтобы начать серьезные отношения с другим мужчиной.

Но раз уж нам неизбежно приходилось скорбеть и печалиться, то Фрэнк обеспечил самый приятный способ делать это.

«Следует отдать должное этой женщине, — думала я, покачивая головой. (Я часто качала головой с Мэрилин Монро.) — Она знает, как использовать свою сексуальность, и в профессиональных, и в личных целях, самыми творческими способами, о которых я когда-либо слышала».

Однажды она заявила открыто:

— Секс является частью природы. Я заодно с природой.

И это было действительно так.

24 апреля 1959 г

Мэрилин пришла в настроении вновь вернуться в 1954 год, к знаменитой сцене с развевающейся юбкой.

— Вокруг этого было столько шума. Что особенного? Каждый знал, что у меня две ноги. Бульварные газеты писали, что мои темные волосы на лобке просвечивали через две пары белых трусиков, которые студия заставила меня надеть.

— Вас это не беспокоило?

— Нисколько. У всех есть лобковые волосы. Намного хуже, если их нет. К слову сказать, в начале пятидесятых я попробовала бразильскую процедуру удаления волос воском. О-о-о-о! — вскрикнула она, прикрывая пах обеими руками. — Я выглядела как маленькая девочка. Я долго сомневалась, прежде чем принять решение, хочу я это сделать снова или нет. Джо не понравилась обработка воском. Он сказал, что ему нужна взрослая женщина, а не девочка, и что женщина без лобковых волос как женщина без головы. Его не возбуждал вид пластиковой куклы Барби. Теперь, когда я думаю об этом, я разделяю его мнение.

Но я вам скажу, чем меня действительно встревожила эта сцена с метро, — продолжила она. — Какой-то придурок крикнул мне:

— Эй, Мэрилин, а я думал, что ты натуральная блондинка!

Если бы взгляд мог убивать, было бы на одного поклонника Мэрилин Монро меньше.

Я не могла не восхищаться ее сексуальной свободой и полным принятием своего тела, хотя ни за какие деньги на свете я бы не согласилась сниматься в такой позе, кто бы ни попросил меня об этом. Я думаю, что мои чувства, связанные с ее откровенным снимком, характерны для скромной сдержанности пятидесятых годов. Но разве не это делает Мэрилин иконой? Ее любила вся страна. В то время она была именно то, в чем мы нуждались, — та самая личность, которая могла избавить Америку от пуританства. Том Юэлл играет главного персонажа фильма «Зуд седьмого года» — олицетворение чопорной атмосферы, сложившейся в эпоху, в которой я выросла.

Он изображает человека, охваченного сексуальными желаниями и в то же время сдерживаемого воспитанием, мужчину, который отчаянно хочет обладать эротичной Мэрилин, но не осмеливается взять то, что, вероятно, мог бы получить, если бы попытался. «Девушка», как названа Мэрилин в титрах фильма, — воплощение новой сексуальной философии: секс — это простое безобидное удовольствие, и в нем нет ничего, что вызывает возмущение. Юэлл заглядывает под поднятую ветром юбку Мэрилин, и, чудо из чудес, ничего ужасного не происходит. (Примечание для доктора Фрейда: Юэлл не становится кастратом.)

Герой Юэлла, так же как и вся страна были освобождены и никогда не станут прежними. По крайней мере на десять лет опередив свое время, Мэрилин Монро стала очаровательным символом глубоких изменений. Она была одним из первых любимых детей Америки, помогая нашему обществу отказаться от лицемерия и ханжества и перейти к большей сексуальной открытости. Я отдаю ей должное за отсутствие застенчивости относительно ее тела, и меня смущают собственные пуританские тенденции.

Мэрилин оживила сеанс типичной остротой Монро.

— На вечеринку, устроенную в мою честь, для празднования успеха комедии «Зуд седьмого года» директор Билли Уайлдер приехал поздравить меня и сказал, что он собирается снимать другой фильм — «История Линдберга». Я разозлилась на него. Он не пригласил меня играть Линдберг.

Говоря о Билли Уайлдере, — добавила она, обернувшись у выхода, — мне нравится его комментарий обо мне, хотя вам, наверное, он не придется по душе. Он сказал:

— Мэрилин, держись подальше от психоаналитиков. Твое особое обаяние состоит в том, что у тебя обе ноги левые.

Она хихикнула, подняла руку и, погрозив мне пальцем, выскочила за дверь.

«Возможно, с Билли Уайлдером не все так просто», — подумала я и рассмеялась.

— Я знаю, что вам не терпится услышать больше о моей карьере, — сказала Мэрилин со злобным выражением лица. — Было бы неплохо, если бы вы интересовались мной как человеком, а не только как кинозвездой Мэрилин Монро. Но так как я лично не волную ни вас, ни кого-либо другого, мне давно следовало привыкнуть к этому. Поэтому давайте говорить о карьере, и раз и навсегда покончим с этим.

Мои чувства были задеты. Эта женщина хорошо представляет, что нужно сказать, чтобы ранить больнее. Конечно, меня интересовала ее карьера. А кого нет? И это то, о чем она больше всего говорит. Но было крайне несправедливо заявлять, что она безразлична мне как индивидуальность — мне, имеющей многолетнюю репутацию особенно сострадательного и преданного психотерапевта. Я очень хорошо знала, что мне следовало бы сказать другому пациенту в таком положении: что Мэрилин, склонная к паранойе, сделала бы это замечание, независимо от того, кто ее аналитик.

Кроме того, она известна своим трудным характером и знает, как обидеть человека. Хотя все это не очень-то успокаивало. «Может быть, мне лучше заняться собственным психоанализом, — промелькнула в голове мысль, — если я буду позволять пациентам, кинозвезда она или нет, Мэрилин Монро — моя пациентка, так сильно огорчать меня». Мне было очень обидно, и я решила, что разберусь с этим позже, оставшись наедине со своими чувствами, и подожду, пока психоанализ не приведет Мэрилин к пониманию того, что она осуществляет негативный перенос на меня и что именно женщины из ее детства не интересовались ею, а не я.

— Расскажите мне, о чем вы бы хотели поговорить, Мэрилин, — произнесла я с достоинством, как мне казалось, подобающим психоаналитику.

Видимо забыв о том, интересуюсь я ею как личностью или нет, Мэрилин принялась говорить о последних событиях в своей карьере. Весьма успешный фильм «Зуд седьмого года», сказала она, вышел на экраны четырьмя годами раньше, в 1955 году, и имел потрясающий успех, как в отношении кассовых сборов, так и у критиков. Мэрилин прославилась на весь мир как изумительная актриса, обладающая большим талантом и красотой.

Говоря о людях, которые не беспокоились о ней как о человеке, нельзя не упомянуть о кинокомпании «Двадцатый век Фокс». Не удивительно, что она думала, что люди (я, например) равнодушны к ней как к личности. Несмотря на то что она была их самой знаменитой актрисой и заработала им миллионы, студия «Двадцатый век Фокс» отказывалась снимать ее в серьезных ролях, которые она была готова играть, и продолжала выплачивать ей скаредную зарплату в соответствии с контрактом, который она подписала, когда была еще старлеткой.

Мэрилин понимала, что руководители студии, и в частности Дарил Занук, не верили в то, что она обладает способностями, необходимыми для выдающегося драматического исполнителя. Кроме того, они не хотели, чтобы она стала серьезной актрисой, независимо от ее желания. Она была весьма успешной, играя глупых блондинок в комедиях и мюзиклах, и они намеревались продолжать назначать ее на такие роли, которые приносили им кучу денег.

28 апреля 1959 г

— Сегодня я хочу рассказать вам о Милтоне Грине, который был очень важным человеком в моей жизни, — начала она. — Впервые я встретила Милтона в октябре 1953 года, насколько я помню, на вечеринке, устроенной Джин Келли. Я только что вернулась в Голливуд с места съемок фильма «Река, не текущая вспять», а Милтон приехал в Голливуд писать обо мне статью к фотографии на обложке журнала «Лук».

Первое, на что я обратила внимание: его улыбка и невысокий рост. Он был не намного выше меня. И он выглядел так молодо и мило.

— Как это возможно, — сказала я, — вы просто мальчик!

Чтобы не отстать, он ответил хрипловатым голосом:

— И вы просто девочка!

У него были красивые карие глаза, и он напоминал черноволосого ирландского паренька, который сидел рядом с тобой на уроке английского и опускал твои косички в чернила.

Я была очарована, когда он рассказал мне о своей страсти к фотографии. Он говорил, что хотел бы запечатлеть красоту, скрытую в сердцах людей, и осветить ее в элегантной и естественной манере. Это так соответствовало моему образу мыслей, что мы сразу же стали близкими друзьями и даже любовниками. Но наши отношения не продлились долго, потому что, откровенно говоря, он был не в моем вкусе. На случай, если вы забыли, доктор, напомню, что я предпочитаю более взрослых мужчин в постели, не мальчиков. Кроме того, его жена Эми и я вскоре стали близкими друзьями, и верите вы или нет, но у меня есть совесть.

Милтон не был похож ни на кого из моих знакомых. Мы ездили в пустыню и искали пейзаж со скалой и кактусом рядом, где он мог бы сфотографировать меня обнаженной. Когда я начала снимать мою одежду, он сказал:

— Не надо!

Я сказала:

— Я не против.

— Но я возражаю, — ответил он.

Мужчина, который не хотел, чтобы я разделась? Прекратятся ли когда-нибудь чудеса? Я сразу поняла, что мы будем друзьями.

Я рассказала ему, как меня огорчала ситуация с компанией «Фокс» не только из-за плохих ролей, которые я вынуждена была играть, но и потому, что они платили мне только полторы тысячи долларов в неделю, в отличие от Джейн Рассел, которая не была связана со студией долгосрочным контрактом и получала по сто тысяч долларов за фильм. Еще более важно то, что я хотела исполнять серьезные роли и работать с такими прекрасными актерами, как Марлон Брандо и Ричард Бартон, но главные распорядители киностудии «Фокс» только смеялись надо мной, когда я говорила об этом. Милтон согласился с тем, что это было очень несправедливо, и сказал, что он определенно мог бы помочь мне заработать больше.

Он попросил показать ему мой контракт и, изучив его, заявил, что договор потерял законную силу и я должна немедленно покинуть студию «Двадцатый век Фокс». Это было именно то, что я хотела услышать, так что одним неофициальным телефонным звонком я разорвала отношения с кинокомпанией. Им это очень не понравилось, но, как сказал Милтон, они ничего не могли поделать, поскольку закон был на моей стороне.

Я слышала, что это восстание против студии «Двадцатый век Фокс» помогло сломить сопротивление существующей системы киноиндустрии. Если это так, мне приятно, что я внесла свою лепту. Не люблю грабителей, даже если они работают на чрезвычайно успешное коммерческое предприятие, и я рада, что помогла обезвредить их. И если вы говорите, что я кастрирующая женщина, уважаемый психоаналитик, найдите себе другого пациента!

Я улыбнулась. Мэрилин было очень хорошо известно, что в ее борьбе против эксплуатации я всегда была на ее стороне.

Она продолжила:

— Следующие два года Милтон был моим другом, защитником, поставщиком таблеток, а затем и деловым партнером. На самом деле и муж, и жена Грин долго оставались моими единомышленниками и близкими друзьями.

На первой фотосессии я обнаружила, что Милтон, помимо того что обладает способностью преодолевать завесу ухищрений и обмана, умеет превосходно выбрать момент и создать уникальную связь с объектом, настолько безграничную, что я смогла быть с ним более открытой, чем с любым другим фотографом в моей жизни. Если вы простите меня за клише, я позволила ему отразить в своих снимках сокровенные тайны моей души. У меня нет сомнений, что Милтон Грин — гений. Он тоже абсолютно в этом уверен.

Единство наших взглядов и художественных ценностей так воодушевило нас, что мы в ту же минуту решили создать собственную кинокомпанию под называнием «Мэрилин Монро Продакшн». Я должна была стать президентом, а Милтон — вице-президентом. Милтон шутил, что он единственный вице-президент в истории, который не хочет, чтобы президента убили. Я чувствовала себя прекрасно и, расхаживая вокруг, кричала:

— Эй, все! Знаете что? У меня своя компания!

Мы планировали снимать первоклассные фильмы, которые нам обоим хотелось делать, в отличие от низкопробных опусов студии «Фокс», где я была вынуждена играть. Мне надоело изображать сексуальных пустышек, и я мечтала о больших многогранных ролях, как, например, героини Достоевского в романе «Братья Карамазовы». Когда я случайно упомянула об этом одному журналисту, он со стоном спросил:

— Вы хотите сказать, что собираетесь играть роль одного из братьев?

Я ответила:

— Нет, дорогой. Я хочу играть Грушеньку. На случай, если вы не знаете, — это девушка!

Ли Страсберг сказал, что, если кто-нибудь услышит меня и снимет в роли Грушеньки, этот фильм станет одним из лучших на все времена.

— Ты создана для этой роли, — подчеркнул он.

Другие люди говорили:

— Да, конечно, мы поверим в это, только когда увидим.

Но они не знали нас с Милтоном. Некоторые люди только строят планы и не трогаются с места. Когда Милтон и я говорим, что мы будем делать что-то, мы делаем!

Мэрилин была первой женщиной, звездой кино-экрана, которая создала собственную продюсерскую компанию. Я покачала головой в сотый раз и подумала, — какой невероятный человек Мэрилин Монро!

29 апреля 1959 г

— Съемки кинокомедии «Зуд седьмого года» закончились 5 ноября 1954 года, — рассказывала Мэрилин. — Я устала от того, что надо мной смеялись как над глупой блондинкой, и в декабре решила лететь в Нью-Йорк для совершенствования исполнительского мастерства в актерской студии. Кроме того, я чувствовала, что в Нью-Йорке мне легче оставаться собой, чем в Голливуде. В конце концов, если я не могу быть самой собой, какой смысл во всем остальном? В апреле я сняла квартиру в «Уолдорф Астория Тауерс».

В Голливуде мне доводилось встречаться с Паулой Страсберг, когда она гостила у своей дочери Сьюзен, актрисы, и как только я приехала в Нью-Йорк, мы возобновили наше знакомство. К моей радости, я быстро стала протеже Страсбергов, и между нами троими сложились потрясающие отношения. Благодаря этой дружбе мое актерское мастерство изменилось навсегда.

В предыдущем году я вышла замуж и развелась с Джо Ди Маджио. Безусловно, я была разочарована и страдала от глубокой депрессии. Мой дорогой Милтон прилетел в Голливуд, чтобы спасти меня и вернуть назад в Нью-Йорк. В конце 1954 — начале 1955 года наша мечта сбылась, и мы организовали «Мэрилин Монро Продакшн, Инк». Наш первоначальный план включал производство двух фильмов: «Автобусная остановка» и «Принц и танцовщица». Мы действительно выпустили оба в течение следующего 1956 года. Я считаю их лучшими достижениями своей жизни.

30 апреля 1959 г

Мэрилин продолжила свой рассказ о супружеской чете Грин:

— Они были моими лучшими друзьями. До моего замужества с Артуром Миллером в 1956 году я жила с ними в их доме на ферме в Уэстоне, штат Коннектикут. Милтон не мог сделать для меня больше. Он считал, что я заслуживаю соответствующего звездному статусу образа жизни и для такого известного человека, как я, недостойно похоронить себя в убожестве. Чтобы сделать это реальностью, он заложил свой дом и занял деньги в пределах своего кредита.

Расходы на мое содержание составляли пятьдесят тысяч долларов в год, из которых сто долларов в неделю за больничный уход за моей матерью, сто двадцать пять долларов в неделю за психоанализ, пятьсот долларов в неделю за косметические процедуры, пятьдесят долларов в неделю на духи и деньги на зарплату моих секретаря и пресс-агента. Он также купил мне новый черный спортивный автомобиль «Сандербёрд» и шкаф стоимостью в три тысячи долларов.

Он даже бросил работу в журнале «Лук» с зарплатой в пятьдесят тысяч долларов в год, чтобы полностью посвятить себя моей карьере и нашей продюсерской компании. Он рисковал всем, потому что был убежден в том, что Голливуд не может позволить себе отказаться от такого золотого рудника, которым была я. Он, конечно, доказал свою правоту. Где найти такого друга, который готов поставить на карту всю свою жизнь из-за веры в кого-то еще? Каждому нужен такой друг, но никому, насколько я знаю, кроме меня так не повезло.

Я пыталась отблагодарить семью Грин как могла, нянча их годовалого сына Джоша каждый раз, когда имела такую возможность, помогая кормить и купать его. Я оставалась с ним даже в канун Нового года, чтобы Грин могли отметить праздник вдвоем. Мы с Джошем прекрасно проводили время, играя вместе. Это было лучше, чем любое свидание в канун Нового года.

Я каталась по перилам, усадив его на колени, кидала мячи о стенку, чтобы развлечь его, и вместе с ним скакала на большой гостевой кровати. Малыш Джош прыгал через спинку в мои протянутые руки, и я щекотала его до смерти. Потом мы хохотали и хохотали до изнеможения. Я представляла, что это был мой ребенок, и с удовольствием укачивала его, обнимала, щекотала и, только не говорите Милтону, позволяла ему засыпать в моей постели, в моих объятиях. Нам было так хорошо вместе, и я подозреваю, что ни один из нас никогда не забудет это время.

Какими талантами обладал Милтон! Он был не только изумительным фотографом, но и великолепным бизнесменом и смог заключить для меня новый контракт со студией «Двадцатый век Фокс», условия которого значительно превосходили прежние. Руководители компании, к их великому удивлению, обнаружили, что невозможно найти мне замену в глазах публики, и им ничего не оставалось, как подписать контракт на самых выгодных условиях, когда-либо предоставленных голливудской звезде-женщине.

Я была обязана сняться только в четырех фильмах кинокомпании в ближайшие семь лет и могла сотрудничать с любой студией по своему выбору. Кроме того, за каждый фильм, сделанный для «Фокс», компания будет выплачивать «Мэрилин Монро Продакшн» по сто тысяч долларов, а также процент от прибыли.

Наиболее важной из всех для меня была специальная оговорка в контракте, которая давала мне право отказаться сниматься в любом фильме «Фокс», если мне не понравится сценарий, и отклонить кандидатуру любого режиссера или кинооператора. Мы с Грином представили список шестнадцати режиссеров, с которыми я была готова работать. Студия согласилась, но не по доброте душевной, а потому, что мы застали их врасплох.

Вместе с Джошем Логаном Милтон помог осуществить проект «Автобусная остановка». Студия назначила его ответственным за разработку дизайна моего макияжа и за освещение. Во многом благодаря ему фильм имел успех у критиков. Гениальный фотограф, он создал для главной героини Шери некий черно-белый облик, который помогал зрителю поверить в то, что она ведет ночной образ жизни и редко видит солнце, с вечера до утра развлекая ковбоев песнями, которые никто не слушает, но она отказывается считать себя неудачницей и верит в светлое будущее. Это напоминает вам историю Мэрилин Монро? Мне — да.

Милтон также организовал в качестве локомотива для фильма «Принц и танцовщица» наше с Лоуренсом Оливье участие в главных ролях. И все это время он делал невероятные фотографии, в том числе некоторые из самых потрясающих за всю мою жизнь. У маленькой Нормы Джин все шло хорошо. За неполные три года мы провели пятьдесят две фотографических сессии с превосходными результатами, которые, без сомнения, вам знакомы.

Милтон — самый талантливый и многогранный человек из всех, кого я знаю. В довольно юном возрасте двадцати трех лет его называли «восходящей звездой цветной фотографии», и он сыграл важную роль в формировании моды на фотографию как части изобразительного искусства. Сначала он стал популярен своими стильными снимками с подиумов, но основную долю известности ему принесли прекрасные портреты художников, музыкантов, кинозвезд, телевизионных и театральных знаменитостей, среди которых я, к своему удовольствию, считаюсь номером один.

Он также был прекрасным директором, и те же качества, которые делали его прекрасным руководителем, позволяли ему выделять характерные особенности реальных людей и преобразовывать свое видение в фотоискусстве. Он является автором многих публикаций и провел огромное количество выставок своих работ. Кажется, нет ничего на свете, чего он не мог бы сделать.

Вы когда-нибудь слышали, чтобы человек имел столько талантов? Все, что я умею делать, — сказала она скорбно, — это играть, петь и танцевать.

1 мая 1959 г

— Так что же произошло и почему были разрушены наши замечательные отношения с этим одаренным и щедрым человеком? Чтобы рассказать вам об этом, мне придется немного забежать вперед. Отчасти это была вина Артура Миллера. Он невзлюбил Милтона с первой встречи. Я думаю, он ревновал, потому что знал, какое важное место в моей жизни и карьере занимает Милтон, и Артур стремился занять его место, что он и сделал, как только мы избавились от Милтона.

Мои отношения с Милтоном рухнули в то время, когда мы были в Англии на съемках фильма «Принц и танцовщица», где он публично объявил, что собирается создать британский филиал «Мэрилин Монро Продакшн» с Джеком Кардиффом, лучшим английским кинооператором, во главе. Артур был в ярости, что Милтон принимает такие решения, даже не посоветовавшись с нами, и без предупреждения объявляет о них в средствах массовой информации. Он убедил меня, что Милтон перешел границы дозволенного.

Милтон также хотел заниматься моей рекламой, в том числе фотографиями, — даже собирался взять на себя оформление моего альбома для вырезок. Я вижу теперь, что он хотел командовать мной и компанией, а также картами, деньгами и стволами. Я создала мою компанию не для того, чтобы выплачивать 49,6 процента от всех доходов Милтону Грину! Мне также не нравился тот факт, что Милтон дружил с Лоуренсом Оливье, который был, без сомнения, моим врагом. Никто из окружения Оливье не был моим другом, включая Артура Миллера!

Еще до отъезда Милтона из Англии выкуп его доли в нашей продюсерской компании был для меня делом решенным, по крайней мере, мне так казалось. Я предложила ему пятьдесят тысяч долларов за его акции «Мэрилин Монро Продакшн», но, к моему изумлению, он позже вернул деньги, заявив, что верит в меня всем сердцем и никогда не продаст свою долю в корпорации. По-видимому, он изменил свое мнение, и в 1957 году я откупилась от него за восемьдесят пять тысяч долларов. Наше партнерство закончилось, и дружба, к сожалению, тоже.

Почему все мои отношения заканчиваются так плохо, доктор? Может быть, я делаю что-то не так? Наверное, лучше не пытаться искать ответ на этот вопрос! Я не думаю, что готова услышать ответ. К сожалению, должна сказать, что я склонна бросать людей, когда заканчиваю работу с ними. Я хочу быть великой актрисой и буду делать все, что в моих силах, для достижения этой цели.

Когда люди становятся бесполезными для меня, все, что можно сделать, — это расстаться навсегда. В противном случае я вцепилась бы в них навсегда и никогда ничего не добилась бы. Иногда я скучаю по Милтону и сожалею, что наша дружба закончилась таким образом, но если бы я печалилась обо всех, кого потеряла в жизни, начиная с моего неизвестного отца и сумасшедшей матери, я бы утонула в слезах и никто никогда не услышал бы о Мэрилин Монро. Вы понимаете, почему я должна поступать таким образом, доктор?

— Да, Мэрилин, я понимаю, — ответила я. — Мне абсолютно все ясно. У вас была кошмарная жизнь, и вам приходилось справляться с ужасными травмами, а для этого годился любой способ.

Она разразилась слезами.

4 мая 1959 г

За годы, прошедшие со времени съемок фильма «Ниагара», Мэрилин прошла путь от начинающей старлетки до богини Голливуда. Все это время она изучала актерское мастерство, и каждую последующую роль она играла лучше, чем предыдущую. Ее участие в фильме стало лучшей гарантией высоких кассовых сборов в Америке и по всему миру. Несмотря на сложности в ее личной и профессиональной жизни, а также статус великой звезды, Мэрилин, с присущей ей целостностью, пришла решение оставить Голливуд и переехать в Нью-Йорк для дальнейшего изучения актерского мастерства. Она полна решимости любой ценой стать серьезной, драматической актрисой.

— Меня не волнуют деньги, — сказала она. — Я просто хочу быть прекрасной актрисой!

— Почему это так важно для вас, Мэрилин? — поинтересовалась я. — Многие из ваших поклонников — глупые, потные незнакомцы. Что вы надеетесь получить от этого?

— Ну, когда эти глупые, потные незнакомцы все вместе сидят в кинотеатре, а вы в такой хорошей форме, что все получается именно так, как должно, вы взлетаете до небес. И вы как будто уже не вы, ничтожный, незваный гость этого мира. Как будто все посторонние друг другу люди сливаются вместе в одну, охваченную любовью часть человечества, и вы наконец чувствуете себя дома. Они становятся семьей, которой у меня никогда не было. Это трудно объяснить, но если вы однажды испытали это, ваша жизнь никогда уже не станет прежней.

Я была тронута, и какое-то время мы обе хранили молчание. «Переезд в Нью-Йорк был бы смелым шагом для любого актера, — размышляла я, — но особенно храбрым для Мэрилин, которая сражается против всех видов демонов, внешних и внутренних, а также против чувства ужасающей незащищенности. Сколько успешных актеров Голливуда оставили бы студию «Двадцатый век Фокс» и переехали бы в Нью-Йорк, чтобы учиться у Ли Страсберга, даже если он величайший учитель драматического искусства в мире?»

Как будто почувствовав, что открылась мне больше, чем хотела, Мэрилин сменила тему. Она сказала:

— Когда я впервые приехала в Нью-Йорк, со мной произошел забавный случай. Я улетела из Голливуда неожиданно, никого не предупредив, поэтому никто не приехал в аэропорт Айдлуайлд встретить меня. В специальной переноске я тащила мою красавицу, белую персидскую кошку Мицу, которая была беременна. Это был довольно весомый груз. С момента приземления самолета до той минуты, когда я добралась до своего второго номера на восьмом этаже на улице Саттон-Плэйс, забронированный для меня Милтоном Грином, три котенка были уже на подходе.

Я сразу же позвонила трем ветеринарам, и вы не поверите, когда я сказала: «Это Мэрилин Монро, моя кошка рожает котят, и мне срочно нужна помощь!» — все три подумали, что им звонит какая-то бездельница, и повесили трубки! К счастью, предки Мицу были из джунглей, где, насколько мне известно, нет ветеринаров, и она вполне способна позаботиться о себе. Я тоже должна научиться этому. Кстати, теперь у меня четыре белые кошки.

5 мая 1959 г

— С праздником Первого мая, психоаналитик! — поздравила Мэрилин меня с улыбкой. — Или это было на прошлой неделе? Я не очень сильна в датах.

Я ответила на ее приветствие кивком.

Затем ее настроение быстро изменилось, что было ей свойственно, она глубоко задумалась и несколько минут молча лежала на кушетке, прежде чем заговорить. Вскоре Мэрилин вернулась к разговору о Страсберге. Она сообщила, что была представлена ему Элией Казаном и Шерил Кроуфорд, основателями актерской студии. К всеобщему удивлению, Страсберг тут же отметил талант Мэрилин, и его воодушевление уступало только восторгу от гения Марлона Брандо.

Ли немедленно взял Мэрилин под свое крыло. Со своей женой Паулой он быстро обрел огромное влияние на Мэрилин, взяв под свой контроль почти каждый аспект ее профессиональной и личной жизни. Ли провел с ней три бесплатных персональных занятия по актерскому мастерству в своей квартире на пересечении Восемьдесят шестой стрит и Бродвея и позволил ей посещать сессии во всемирно знаменитой актерской студии.

И муж, и жена Страсберги убеждали Мэрилин практически переехать к ним. Ли Страсберг был ей гораздо больше, чем педагог драматического искусства: он был ее суррогатным отцом, наставником, преподавателем, другом, советчиком, героем и лидером. Он полностью поддерживал ее амбиции стать прекрасной драматической актрисой, чувствуя в ней редкий талант, и верил, что при должном содействии она может достичь уровня величия. Он также убедил ее обратиться к психоаналитику.

Мэрилин верила всему, что говорил ей Страсберг, ибо для нее он был воплощением психоаналитика, пророка, знахаря и мага. Она полностью доверила ему свою жизнь, карьеру и будущее. Вероятно, он, как никто другой, повлиял на судьбу Мэрилин и, не считая ее самой, внес самый большой вклад в процесс становления великой актрисы.

6 мая 1959 г

— Я испытываю благоговение перед Ли Страсбергом и всем, что он для меня сделал в личном и профессиональном плане, — сказала Мэрилин. — Я горю желанием слышать все, что он говорит, будь то похвала или критика, если могу использовать это для совершенствования моего актерского мастерства или моих человеческих качеств. Он помогает мне становиться лучше во всех отношениях. Многие люди приходят к ним в дом, но знаю, что я для него особенный человек. Только мне он и Паула разрешили жить в их доме.

Вы знаете, как говорится иногда, что-то кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой? Бывает, мне становится страшно, что мои отношения с ним — это только сон, и однажды я снова проснусь в семье моих приемных родителей, которые могут бросить меня в любую минуту. Он — гений, который, как никто другой в этой стране, умеет создавать истину в лицедействе.

— Расскажите мне, Мэрилин, как он делает это, — попросила я, хотя мне было довольно хорошо известно о сути метода благодаря моему покойному мужу и многим годам увлечения кино и театром. Я хотела, чтобы она еще раз почувствовала, что действительно живет в реальном мире, где иногда может быть очень хорошо и безопасно.

Она с воодушевлением начала объяснять:

— Его основная техника называется эмоциональной памятью. Вам нужно мысленно вернуться в тот момент из вашей собственной жизни, когда вы испытывали те же эмоции, которые нужно изобразить в сцене. Память вызывает искренний эмоциональный отклик, как будто это что-то происходит в данную минуту.

Сначала необходимо расслабиться и затем мысленно переместиться в тот момент, где вам нужно повторно испытать какое-то чувство. Вы спрашиваете себя: «Что я вижу? Что я слышу? Какой вкус я ощущаю? Какой чувствую запах? Что я ощущаю на моей коже? Мне горячо? Холодно? Какой частью моего тела я чувствую это? Во что я одет? Это моя любимая одежда или мне в ней неудобно? Я могу видеть и чувствовать материал? Есть ли здесь кто-нибудь, кроме меня? Кто они? Что я чувствую к ним? Они нравятся мне? Люблю их? Ненавижу их? Я могу их видеть? Слышать их? Как они выглядят? Как звучат их голоса?»

И так далее.

— Это, мой дорогой доктор, целая тренировка, — сказала Мэрилин, которой, казалось, нелегко было оставаться серьезной сколько-нибудь продолжительный период времени. — Это все, что нужно сделать на самом деле. Сейчас я вам раскрыла страшный секрет актерского мастерства. Теперь вы можете вступать в ряды Бернар и Дузе. — Она протянула ко мне руку. — С вас пятьдесят долларов, пожалуйста.

Я ничего не ответила.

Проигнорированная Мэрилин вернулась в серьезное настроение:

— Как и большинство великих идей, гениальностью метода является его простота. Все, что вам нужно делать, — следовать инструкции. Например, люди спрашивают меня, как мне удается выглядеть так сексуально. Очень просто. Я думаю о мужчинах или об одном определенном мужчине, к которому ощущаю влечение. Несложно выглядеть сексуально, когда вы думаете о человеке, к которому испытываете чувства. Внутренняя работа — вот что позволяет добиться высокого актерского мастерства.

Мэрилин захихикала.

— Что вас рассмешило, Мэрилин? — спросила я.

— Просто я вспомнила о том, что произошло сегодня на занятиях. Актер встал и представил сцену. Когда он закончил, Страсберг спросил его, кто тот парень, который испытывал чувства, в то время как он играл.

Парень сказал:

— Эта сцена заставила меня плакать.

— Хорошо, — сказал Страсберг. — Теперь заставьте плакать меня.

Мы обе рассмеялись, и я сказала:

— Я уверена, что ему никогда не приходилось говорить что-либо подобное вам, Мэрилин!

— В фильме «Автобусная остановка», — продолжала она, — когда Шери получает то, о чем я всегда мечтала: быть любимой без всяких условий, независимо от того, что я натворила в прошлом, я думала о Ли Страсберге, который по-отцовски заботится обо мне, в чем я всегда нуждалась и никогда не получала от других мужчин. Ему наплевать, что я посылаю весь мир подальше, а иногда и его самого, что я практически всегда опаздываю, горстями глотаю таблетки и слишком много пью или что на меня нельзя положиться, потому что я импульсивна, не всегда знаю свои реплики и иногда становлюсь рассеянной.

Что бы я ни делала, Ли никогда не кричит на меня. Он полностью принимает меня, без оговорок. Я чувствую его любовь всегда. В той сцене фильма «Автобусная остановка» я думала о том, чем он является для меня. Чувства, которые позволили мне выполнить лучшую работу в моей жизни. Многие из тех, кто видел этот фильм, говорили мне, что он производит неизгладимое впечатление.

Я понимала, что она имеет в виду.

— Если бы он был моим настоящим отцом! Моя жизнь сложилась бы совсем иначе, — сказала она сердито, вытирая слезы, бегущие по щекам.

Меня тоже охватило чувство глубокой печали. Если бы можно было прожить жизнь сначала, и у Мэрилин могло быть детство, которого она заслуживала! Если бы только! Если бы только!

Я также промокнула салфеткой несколько слезинок.

11 мая 1959 г

— Теперь о фильме «Автобусная остановка», — сказала Мэрилин, как будто не прошло несколько дней со времени нашего предыдущего сеанса. — Единственное, на что я могу пожаловаться, это Дон Мюррей. Он был очень хорош в главной мужской роли, хотя мне он совсем не нравится, и мне кажется, что он самонадеянный, высокомерный эгоист, убежденный в том, что солнце всходит и заходит благодаря его таланту.

Вы знаете, почему он так хорошо сыграл эту роль, доктор? Потому что я много работала с ним. Он не знал, что делать на съемочной площадке, пока я не объяснила, каким образом он должен говорить свои реплики и как смотреть прямо на меня. До этого вы бы подумали, что меня не было с ним в комнате. Вы можете поверить, он получил «Оскар» за исполнение этой роли, а меня даже не упомянули! Боже, это так несправедливо! Мне до сих пор обидно. А Мюррей с тех пор ни в одном фильме не был так хорош.

12 мая 1959 г

— Давайте вернемся к Страсбергам и тому огромному значению, которое они имеют для меня, — предложила Мэрилин. — Три дня в неделю, после того как я покидаю ваш кабинет, я иду к ним домой, где мы с Паулой проводим некоторое время на кухне. Я делюсь с ней моими проблемами, и она по-матерински утешает меня и угощает молоком с печеньем. Я люблю ее, но ничего не могу поделать с этим — Ли я люблю больше.

Потом Ли проводит со мной одно из индивидуальных занятий, ради которых я живу. Эти уроки — лучшие часы за всю неделю. После каждого занятия я ухожу обновленной, воодушевленной, наполненной жизненной силы и уверенностью, что Ли поможет мне стать великой актрисой. Мне жаль людей, в жизни которых нет своего Ли Страсберга.

После того как мой урок заканчивается, мне не хочется оставлять пленяющую атмосферу, поэтому я часто остаюсь на ужин. Я всегда чувствую себя желанной гостьей. Мы все усаживаемся вокруг кухонного стола, как настоящая семья. Негромко звучит классическая музыка. В комнате есть одна симпатичная деталь — лампа, подделка под Тиффани, которая стоит на стеклянном столе и покрывает наши лица бликами, как от драгоценных камней. Ли часто рассказывает откровенные истории и анекдоты, иллюстрируя их неуклюжими жестами, как плохой актер. Независимо от того, смешные они или нет, мы все смеемся над ними.

Однажды после обеда мы разговаривали, сидя вокруг стола, и я упала со стула от слишком большого количества принятых таблеток. Все были очень взволнованы, кроме меня, так как это случалось и раньше, и я знала, что в конце концов я всегда просыпалась. В общем, они отнесли меня на кровать. Мне приходилось видеть других известных актеров, таких как Фрэнчот Тон и Монтгомери Клифт, теряющих сознание за этим же столом. Ли обычно кричал на них, говорил, что поступать подобным образом со своим талантом преступно, что люди несут за свой дар такую же ответственность, как за своего ребенка.

Но по каким-то причинам, которых я не понимаю, со мной Ли был другим. Он не кричал и даже не читал мне наставлений, но относился ко мне с нежностью и пониманием. Пока я лежала там в оцепенении, с закрытыми глазами, он, должно быть, думал, что я слишком далека от того, чтобы уловить смысл его слов. И я нечаянно подслушала их разговор с Паулой.

— Мэрилин не выносит, когда к ней обращаются с критикой или гневом. Она чувствует себя отвергнутой. Но те же качества, из-за которых она страдает, делают ее великой актрисой. С ее необыкновенной ранимостью и чувствительностью она способна понимать суждения, фальшь и неосознанные помыслы других людей. Но из-за ее прошлого она не может выносить, когда ее осуждают… пока, — сказал Ли.

«Ах, вот почему он так добр к Мэрилин», — подумала я.

— Воодушевленная словом «пока», — продолжала Мэрилин, — я улыбнулась и заснула счастливой, с мыслью, что иногда стоит пережить ужасное прошлое, если теперь благодаря ему в моей жизни случаются такие прекрасные вещи, как знакомство и дружба с Ли.

— Кстати, доктор, — сказала она через плечо, направляясь к двери, — я просила его заняться со мной любовью. Он сказал «нет».

Она усмехнулась.

Я улыбнулась ей в ответ.

14 мая 1959 г

— Студенты из актерской студии были очень любезны со мной, — начала Мэрилин. — Они, казалось, были удивлены, что голливудская звезда посещает занятия вместе с ними, но старались быть со мной приветливыми. После занятий мы всей компанией ходили обедать. Мне поначалу было неловко, отчасти потому, что я была старше, чем любой из них. В действительности разница в возрасте была не так уж велика, просто я чувствовала себя более взрослой. Только когда Паула пошла вместе со мной, я смогла расслабиться и получать удовольствие от общения с ними.

Дальше Мэрилин рассказала мне, что когда пришла ее очередь выполнять упражнение по актерскому мастерству, она стояла перед небольшой группой студентов в панике. Страсберг попросил ее мысленно перенестись в тот момент из ее жизни, где она помнит, во что была одета, что видела, слышала и какие запахи ощущала. Мэрилин начала описывать, как она сидит одна в комнате, как в детстве, когда вошел незнакомый мужчина.

Внезапно Страсберг перебил ее:

— Нет! Не рассказывай, как ты себя чувствуешь. Расскажи, что ты слышишь и видишь.

Мэрилин собиралась несколько минут, а затем начала говорить.

Одна студентка, актриса Морин Стэплтон, сказала Мэрилин позже:

— Когда ты описывала свою одежду, то, что ты слышала, видела, и слова мужчины, напугавшие тебя, ты заплакала и так рыдала до конца сцены, что казалась почти сломленной горем.

Я думала: «Это настоящая Мэрилин Монро, ранимая, застенчивая женщина, которая однажды станет великой актрисой».

— Тогда же я совершила очень храбрый поступок, — похвасталась Мэрилин, хотя это было ей не свойственно.

— И что вы сделали? — спросила я.

— Ну, один студент в студии показал сцену. После этого актер Эли Уоллах поделился своим впечатлением:

— Я не думаю, что сцена представлена достаточно ясно.

Первый раз на занятиях в классе я подняла руку и высказала свое мнение:

— Я так не думаю, Ли. Мне кажется, что жизнь вообще не очень ясная штука.

— Молодец, Мэрилин, — сказала я. — Это потребовало немалого мужества.

Широкая улыбка озарила ее лицо.

Вскоре после этого Мэрилин позвонила и рассказала мне о том, что она преодолела отчаянные приступы страха перед участием в постановке по пьесе «Анна Кристи» Юджина О’Нила в актерской студии. Это была самая серьезная роль в ее жизни, которая требовала большого мужества. В конце концов, она была самой известной актрисой в мире, и плохая игра сделала бы ее предметом насмешек и навсегда обрекла бы ее на возврат в ряды глупых блондинок.

В студию набилась толпа народа: все обучающиеся пришли на ее представление, даже те актеры, которые не посещали студию на протяжении нескольких лет. Многие надеялись увидеть, как богиня большого экрана ударит в грязь лицом. Но она их перехитрила. Судя по отзывам, робко сказала она, ее выступление было превосходно — фактически, победа, — даже весьма критически настроенный Страсберг был взволнован.

Позже я услышала от другого пациента, который также был членом актерской студии и не знал о том, что Мэрилин посещает мои сеансы, восторженные отклики о сцене, после окончания которой вся студия взорвалась аплодисментами впервые за всю ее историю.

18 мая 1959 г

В этот день Мэрилин вошла в мой офис очень взволнованная и начала говорить, прежде чем устроилась на кушетке.

— Я видела чудесный сон о Страсбергах, — сообщила она. — Я называю его «Сон Страсбергов». Я была маленькой девочкой, и они вдвоем поднимали меня, пока я не оказалась немного выше их голов. Благодаря им я стала больше, чем была. — Она заплакала. — Здесь вся история, не правда ли? С тех пор как я занимаюсь с Ли, у меня есть возможность играть такие роли, как Анна Кристи, о которых раньше я не могла и мечтать. В любом случае сейчас я гораздо лучше как актриса, чем была когда-то.

— Да, Мэрилин, — согласилась я, — ваш сон говорит правду. Вы действительно становитесь лучше и лучше, и ваш талант становится все ярче.

Она радостно улыбалась сквозь слезы.

А я? Я чувствовала себя такой счастливой, как будто это я сама играла Анну Кристи.

20 мая 1959 г

— Я не могу спать, доктор! И ваши сеансы не помогают.

— Что вы обычно делаете, когда не можете спать? — спросила я.

— Я принимаю таблетки — много разных. Но они не действуют больше, или по крайней мере реже, чем раньше. Вы знаете, от чего я всегда зависела больше всего? Хотите — верьте, хотите — нет, но это не друзья или незнакомцы, а телефон. Он — мое спасение. Мне очень нравится звонить моим знакомым, когда мне не спится. Я поднимаю трубку и набираю номер того, кто не против, или, по крайней мере, говорит, что не против поболтать со мной в три часа утра. Некоторые из них тоже не могут уснуть, но иногда они просто не отвечают на звонок.

Страсберги сказали мне, что я могу приходить к ним домой в любой час дня или ночи, и вчера вечером я решила это проверить. Я пошла туда в состоянии ужасной депрессии, неумытая, абсолютно голая под моим испачканным банным халатом, с сальными непричесанными волосами. Я думала: «Вот бы мои поклонники увидели меня сейчас!» Как вы думаете, психоаналитик, сколько бы я оставалась секс-бомбой номер один в Голливуде, если бы они увидели меня в таком виде?

Говоря о моих поклонниках, — она на мгновение отвлеклась, — я надеюсь, им понравится мой новый серьезный образ, как мне. До сих пор единственное, чего от меня хотели, не реплики на английском языке, а мои сексуальные формы. Женщину часто оценивают такими вещами, которые она не в состоянии контролировать. О ней судят по изгибам ее тела или их отсутствию, где она плоская, или прямая, или круглая. Ее измеряют тридцатью шестью, двадцатью четырьмя и тридцатью шестью дюймами, возрастом и другими числами — внешними параметрами, которые никогда не учитывают то, кем она является внутри. Я хочу, чтобы обо мне судили по моим внутренним качествам.

Паула приветствовала меня в своей огромной черной ночной рубашке матушки Хаббард, — продолжала Мэрилин, — также любезно, как если бы это был полдень. Она приготовила мне горячего чая с молоком, но я жаждала шампанского. Она налила мне немного, но, когда я потянулась за бутылкой, она выхватила ее и прижала меня к своей большой студенистой груди. Я прильнула к ней на несколько чудесных мгновений. Она была мягкой, как подушка, но я, такая неблагодарная, жаждала только одного — объятий Ли.

Тогда я со слезами воскликнула:

— Ли, Ли, мне нужно видеть Ли!

Она растолкала его со словами:

— Ли! Мэрилин здесь. Ей необходимо тебя видеть.

Не медля ни секунды, он появился передо мной в своем старом халате, с края которого свисали нити на его мятую пижаму из легкой ткани в сине-белую полоску.

Я обрадовалась, что он выглядел не лучше меня. Его волосы, по крайней мере то, что от них осталось, были взъерошены. Он поднял и отвел меня в спальню, где я рассказала ему о том, как ужасно себя чувствую. Как правило, выговорившись, я засыпала, но прошлой ночью даже это не помогло. И он успокаивал меня в своих объятиях:

— Дорогая, тебе просто нужна поддержка. Никто никогда не обнимал тебя в детстве.

Затем он тихо запел:

Он нежно ласкал мои светлые волосы. Никто бы не подумал, что этот мягкий, любящий человек мог быть строгим, весьма критически настроенным диктатором, который терроризировал многих известных членов актерской студии. Мои глаза закрылись, и я, прижавшись к нему, погрузилась в сон. Когда я проснулась утром, он по-прежнему держал меня в своих объятьях.

Мэрилин обернулась, чтобы посмотреть на меня и улыбнулась торжествующе.

— Вот что я называю терапией, доктор!

Я была слишком взволнована, чтобы спорить.

25 мая 1959 г

Мягкое отношение Страсбергов вызвало у Мэрилин желание, чтобы наши сеансы имели такой же снисходительный характер. Время наших встреч — в четыре часа — никогда не менялось. Однажды она появилась в три. По редкому совпадению мой пациент, назначенный на это время, отменил свой сеанс, так что я смогла принять Мэрилин. На следующий день она не пришла в свое время, а явилась только к пяти. Я была занята с другим пациентом. Мэрилин оставила записку, в которой написала: «Нытик приходил. А где были вы?»

28 мая 1959 г

На следующей встрече я сказала:

— Почему вы приходите в неурочные часы, Мэрилин? Психоанализ это не кафетерий, куда можно забежать, когда захотелось, даже если бы я была свободна круглые сутки, что совсем не так.

Она была очень расстроена.

— Я не могу встречаться с человеком, который заменяет мне мать, по предварительной записи. — Она заплакала. — Вчера я так надеялась, что вы примете меня в пять часов. Мне хотелось, чтобы мы с вами были на одной волне и вы чувствовали, когда мне необходима ваша помощь. Я давно махнула рукой на мою мать. Она ничего не знала о том, как я живу, не говоря уже о том, чтобы сознавать, как я в ней нуждалась. У меня нет ни малейшей надежды, что она когда-нибудь изменится. И мне хотелось бы попробовать достигнуть взаимопонимания с кем-то другим. Между моей матерью и мной всегда были только болезненные отношения. Мне нужен кто-то еще. Но вы обманули мои ожидания, так же как она.

— Мне очень жаль, если вы чувствуете, что я не оправдала ваших надежд, Мэрилин. Если бы наш мир был лучше, ваша мать была бы с вами, когда вы в ней нуждались. Если бы это зависело от меня, я бы с радостью восполнила ее отсутствие, но это не в моих силах.

До своего замужества с Джо Ди Маджио на одной вечеринке Мэрилин встретилась с Артуром Миллером. Кажется, это случилось весной 1951 года. Она сказала своему другу:

— Посмотри, Артур Миллер здесь? Когда-нибудь я выйду за него замуж.

— Да брось, Мэрилин! Как это возможно? У него есть жена.

Мэрилин только улыбнулась.

Мэрилин Монро никогда не говорит ничего просто так. В мае 1955 года, кажется, к удивлению того приятеля (а возможно, и Артура Миллера), между Мэрилин и интеллигентным драматургом возникли близкие отношения. Когда они встретились, он жил в штате Коннектикут с женой и двумя детьми, Джейн и Бобом. То обстоятельство, что у него семья, не помешало Мэрилин осуществить свои намерения в отношении мужчины, которого она хотела.

— При первой же встрече на меня произвел большое впечатление лауреат Пулитцеровской премии, — сказала Мэрилин. — Вы меня знаете: я всегда чувствую себя неадекватной, потому что не получила хорошего образования. Я так краснела, заикалась и запиналась, что он, должно быть, подумал: «Она на самом деле самая тупая блондинка, какую я встречал!»

В 1951 году он смотрел, как я играла сцену в ночном клубе, и, согласно сюжету, я должна была пересечь киносъемочный павильон в черном кружевном платье. Когда он вернулся, чтобы встретиться со мной после окончания съемок, рабочий сцены свистнул мне. Оказавшись перед этим выдающимся человеком, я смутилась. Миллер пытался создать непринужденную атмосферу и сказал, что он знает, как я добиваюсь моей особенной походки с раскачивающимися бедрами.

Он рассказал, что однажды шел за мной на пляже и увидел, что мои следы на песке находились на прямой линии, пятка следовала прямо перед последним отпечатком пальцев, приводя мои бедра в движение. Я не знала этого и подумала: «Хмммммм. Он шел за мной на пляже! Должно быть, он действительно интересуется мной. Возможно, он и не думает, что я какая-то глупая блондинка».

Примерно в то же время мы вновь встретились на вечеринке, устроенной в его честь, куда пригласили много красивых молодых женщин. Я была счастлива увидеть, что он не обращал внимания ни на кого, кроме меня. Миллер пригласил меня танцевать, и я растворилась в его руках, как будто в них родилась. Мы танцевали снова и снова, и мне хотелось, чтобы это никогда не кончалось. У меня было такое чувство, как будто я оказалась в тихой гавани или выпила прохладной воды во время лихорадки.

5 июня 1959 г

— На той вечеринке, о которой я рассказывала в прошлый раз, мы с Артуром проговорили до самого утра, — продолжила Мэрилин. — По его словам, на него произвели большое впечатление моя чувственность и ощущение реальности, но вероятнее всего, Артур, которому было тогда около тридцати пяти, был польщен вниманием гламурной, сексуальной и знаменитой женщины.

Не говоря ничего, именно он вдохновил меня записаться на расширенный курс литературы и искусства в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса. Я всегда работала над собой, но теперь я хотела соответствовать Артуру интеллектуально, насколько это возможно.

В течение следующих четырех лет мы ни разу не встречались, потому что оба были несвободны, особенно он, к тому же мы жили на разных побережьях. Но я все время думала о нем и мечтала, что когда-нибудь мы встретимся снова. На некоторое время он заменил Кларка Гейбла в моих фантазиях и стал подушкой, которую я обнимала ночью. Даже снимаясь в фильме, мысленно я играла для Артура. Я представляла, что он смотрит, как я работаю, и стремилась быть великолепной в его глазах. Он считал, что мое место на подмостках театра.

Вернувшись в Нью-Йорк, я собралась с духом и позвонила Артуру, который не смог отказаться от моего приглашения. Это было в 1955 году. Он признался, что много думал обо мне и ему самому очень хотелось позвонить. Мы начали регулярно встречаться, все лето и осень, несмотря на то, что Артур был все еще женат и испытывал угрызения совести по этому поводу — впрочем, как и по многим другим причинам. Чудо из чудес, мы смогли сохранить наши свидания в тайне, встречаясь в отдаленных местах, в дешевых забегаловках, о которых никто никогда не слышал. Кто беспокоится о еде, когда речь идет о любви? Любовь — это самый короткий путь, чтобы мы, люди, могли попасть в рай. Без любви жизнь не имеет смысла.

Однажды мы в порыве веселья выбросили наши десерты из окна с криком:

— Кому нужен шоколад, когда у них есть любовь?

Надеюсь, что какие-нибудь собаки воспользовались нашей добротой. Мы с Артуром были счастливы просто быть вместе. Мы много гуляли и катались на велосипедах по улицам города. Никому не приходило в голову, что Мэрилин Монро ездит на велосипеде, поэтому наши встречи оставались для всех тайной. В интервью журналу в июле этого года я обмолвилась, что подумываю о покупке дома в Бруклине. Когда корреспондент спросил почему, я сказала, что всегда любила Бруклин — я, которая до встречи с Артуром Миллером думала, что Бруклин — это небольшая река в Англии!

Журналист заметил мой любимый английский велосипед в кухне, и я объяснила, что люблю кататься на нем в Центральном парке и на Оушен-Паркуей в Бруклине. О том, что Артур Миллер вместе со мной занимается велосипедным спортом, я умолчала.

8 июня 1959 г

Мэрилин продолжила рассказ о своих отношениях с Артуром Миллером:

— Мы тайно встречались, скрываясь от глаз папарацци и друзей. Я простодушно ловила каждое его слово и думала, что, узнав о многом от величайшего драматурга в мире, смогу восполнить пробелы моего образования. Артуру, естественно, льстило, что им увлечена молодая, известная кинозвезда. Он говорил, а я слушала, по крайней мере на ранних этапах наших отношений. Он читал мне лекции о театре, книгах, музыке и коммунизме. О последнем — особенно много. Я, как завороженная, тщательно записывала его слова, стараясь запомнить все до мельчайших подробностей.

Мы не хотели, чтобы разговоры о наших встречах попали в газеты. Чтобы предотвратить слухи, я попросила актера Эли Уоллаха сопровождать меня до места свидания с Артуром. Стали распространяться сплетни о нас с Эли. Его жена, актриса Энн Джексон, услышав об этом, был очень расстроена. Но лишь до тех пор, пока мы ей не объяснили, что Эли был просто ширмой для Артура. Успокоившись, она рассмеялась, и мы начали встречаться вчетвером.

Но несмотря на все меры предосторожности, слухи успешно распространялись. Десятого июня 1956 года Уолтер Уинчелл написал в своей колонке: «Драматург Артур Миллер, который, как говорят, будет следующим мужем Мэрилин Монро, завтра завершит официальное оформление своего развода. Его следующая остановка, конечно, весьма проблематична. Повестка, выданная комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, станет проверкой для всего круга друзей Миллера, которые также оказались близкими друзьями мисс Монро. Все они в прошлом являлись коммунистическими сторонниками».

Мерзавец! Как он смел публиковать откровенную ложь?! Я сторонница коммунистов? Я знаю о политике не больше обезьяны в зоопарке. Мне известно только то, что чувствует мое сердце, и если это коммунизм — это новость для меня. Кроме того, у Артура замечательные друзья, лучшие представители американского театра.

И послушайте, доктор! Когда он был в Вашингтоне, Артур получил предложение от Уолтера Фрэнсиса, председателя комиссии, что он отменит слушания по его вопросу, если я соглашусь позировать для фотографии с ним. Можете поверить в это? Насколько коррумпированным может быть наше правительство? Не отвечайте на этот вопрос, или я проведу здесь весь день. Артур сказал:

— Видимо, они считают меня действительно опасным.

Артур, конечно, ответил отказом. Если бы он поступил иначе, нам обоим пришлось бы пройти через это. Мое мнение о бюро было амбивалентно: они все прохвосты. Артуру пришлось послать их всех подальше, но так как он является обладателем Пулитцеровской премии, он умеет указывать адрес в более изысканной форме, чем я.

Только одна вещь из тех, что Артур сказал бюро, мне не понравилась. Когда они спросили, почему он хочет ехать в Англию, он ответил:

— Я планирую постановку моей пьесы «Вид с моста» в лондонском театре. Я поеду туда с женщиной, которая в тот момент будет моей женой.

Бюро было не известно, кого он имеет в виду. Так же, как и мне. Было бы неплохо, если бы он сначала спросил меня, и мне не пришлось бы об этом узнать вместе с миллионами незнакомых людей. Но таков Артур — кристально честный человек.

Несмотря на склонность идеализировать Миллера, Мэрилин сомневалась, стоит ли ей выходить за него замуж, потому что была не уверена, что они подходят друг другу. Он поразил ее своим умом и талантом, но она считала, что недостаточно умна, чтобы удержать его интерес надолго.

— Что произойдет, когда он меня узнает? — сокрушалась она.

Приблизительно тогда же Артур признался репортеру журнала «Время», что Мэрилин — самая женственная представительница прекрасного пола, которую он может себе представить. Он сказал, что люди, оказавшись рядом с ней, задыхались от восторга. «Мужчины ярче проявляли черты характера перед Мэрилин. Фальшивые становились более лживыми, застенчивые — более стеснительными, добрые — еще сердечнее, растерянные — еще более смущенными. Она бросает вызов всем, кто оказывается рядом. Она как магнит, как лакмусовая бумага, которая проявляет основные качества каждого человека, так что он становится тем, кем по сути является. Она буквально не способна говорить неправду. В своей актерской игре она ищет первопричину ситуации, которая позволяет ей проникнуть в самое ядро».

Разве не такую привлекательность имел в виду Юнг, когда писал: «Существуют определенные типы женщин, словно природой созданных для того, чтобы притягивать проекции анимы, и действительно, едва ли можно не упомянуть о выраженном «аниматипе». Так называемый «сфинксоподобный характер» составляет обязательную часть психологической экипировки этого типа наряду с уклончивостью и интригующей неуловимостью, — и речь здесь идет, конечно, не о том расплывчатом, неопределенном пятне, которое ничего не выражает, а о той неопределенности, что выглядит полной обещаний, подобно говорящему молчанию Моны Лизы. Женщина этого типа стара и молода, мать и дочь, обладает более чем сомнительным целомудрием, но по-детски невинна и к тому же наделена той наивной хитростью, которая так обезоруживает мужчин?»

Я не чувствую себя магнитом, — сказала Мэрилин, — но мне приятно, что Артур так думает и считает меня абсолютно честным человеком.

По-видимому, слова Миллера о Мэрилин успокоили ее сомнения, по крайней мере на тот момент, и в 1956 году в Нью-Йорке они оформили свой брак, проведя короткую гражданскую службу в тесном кругу. Мэрилин было так очарована Артуром, что обратились в иудаизм, хотя, согласно имеющимся записям, она осуществляла на практике обряды своей новой религии только две недели.

— Была ли я практикующей еврейкой или нет — для Египта это значения не имело, — сказала Мэрилин с усмешкой. — Вы можете себе представить, на следующий день после моего бракосочетания все мои фильмы были запрещены египетским правительством во всех исповедующих ислам странах? «Мэрилин Монро объявлена вне закона в Египте!» — кричали они египтянам, которые всегда были среди моих самых больших поклонников. «Она вышла замуж за еврея, и теперь она сама — еврейка!» Чтоб их! Мои фильмы — это подарок для моей публики, и я не хочу, чтобы какие-то фанатики получали удовольствие, глядя на меня!

Тридцать друзей и родственников присутствовали на церемонии, — продолжила она, — мой рассеянный гениальный муж забыл купить обручальное кольцо, так что нам пришлось позаимствовать одно у его матери. На следующей неделе он купил мне другое и подарил с надписью: «М от А, июнь 1956. Теперь и навсегда». Мило, да?

Когда один журналист спросил меня о моих чувствах к новому мужу, я сказала:

— Я глубоко и страстно люблю этого человека. Артур помог мне измениться — к лучшему, надеюсь. Он стремится узнать как можно больше о людях и о жизни вообще, а я учусь у него. С тех пор как я познакомилась с Артуром, моя жизнь стала намного полнее. Кино — это мое средство к существованию, но он — мое все. Как Рут сказала Наоми: «Куда ты идешь, я пойду». Куда отправится Артур, последую и я. Вопрос «Кто босс?» — не актуален.

Я на самом деле сказала такое? Просто не могу себе представить.

13 июля 1956 года, две недели спустя после бракосочетания, мы поехали в Лондон, где проводили свой медовый месяц, совмещая его с работой. Мы арендовали большой, красивый британский особняк — дом Парксайда. Я должна была играть главную роль с великим английским актером сэром Лоуренсом Оливье в фильме «Принц и танцовщица». Мы путешествовали с двадцатью семью чемоданами, тратя на оплату сверхнормативного багажа пятнадцать тысяч долларов. Угадайте, сколько из них были мои? Двадцать шесть, — пошутила Мэрилин.

16 июня 1959 г

Первоначально Оливье играл в театральной пьесе Теренса Раттигана «Спящий принц», по которой написан сценарий фильма. Его жена, Вивьен Ли, также исполняла главную роль в спектакле.

Мэрилин уехала в Англию, полная серьезных опасений.

— Два обстоятельства сложились неблагоприятно для меня во время съемок этого фильма, — сказала она. — Прежде всего, моим партнером был величайший из ныне живущих актеров. Кого вы думаете, предпочли бы зрители — человека, посвященного в рыцари королевой за его сценический талант, или женщину, известную как глупая блондинка? Не отвечайте, доктор!

Большинство людей слишком глупы, чтобы составить свое собственное мнение о том, кто хороший актер, а кто нет, и как стадо баранов, немедленно придут к выводу, что критики знают лучше. Но как я могла соответствовать Вивьен Ли, актрисе, которой только что посчастливилось выиграть «Оскар» за роль Скарлетт О’Хара в фильме «Унесенные ветром»?

Сэр Лоуренс, должно быть, все время сравнивал нас, и я уверена, что не в мою пользу. Меня так пугала мысль, что маленькая Норма Джин из сиротского приюта играет главную роль на равных с посвященным в рыцари актером, обладателем премии «Оскар», что первый день съемок я провела, дрожа под моим пушистым пледом, и опоздала на съемочную площадку.

Несмотря на страх Мэрилин играть с королем экрана, она никогда не теряла чувства юмора. Американский обозреватель Эрл Уилсон указал на формализм встречи съемочной группы с британской прессой, в отличие от пресс-конференций, проведенных в Соединенных Штатах. Он сказал, что в Англии Мэрилин посадили отдельно от журналистов и встретили вежливыми аплодисментами. На одной из встреч в Нью-Йорке Оливье был поражен шумным поведением представителей прессы. Он спросил Мэрилин:

— Они всегда такие?

— Ну, это даже тише, чем бывает иногда, — сухо ответила она.

Мэрилин продолжила рассказывать историю фильма «Принц и танцовщица»:

— Оливье начал работу с гораздо большим энтузиазмом, чем я: с веселым шаловливым блеском в глазах и страстью в сердце. К сожалению, его азарт был недолговечным. В своих мемуарах он писал, что в начале съемок надеялся на интрижку со мной. В конце концов, много ли актрис отвергли бы возможность заняться сексом с великим сэром Лоуренсом?

К его удивлению, но не моему, к концу совместной работы мы ненавидели друг друга. Мои привычные опоздания на съемки выводили его из себя, и, как мастер актерской методики, менее спонтанной, чем метод, которому меня обучил Страсберг, он ненавидел мою манеру исполнения. В особенности он не выносил моего репетитора, Паулу Страсберг, которая сопровождала меня в поездке в Англию, чтобы консультировать меня. Оливье пытался удалить ее с места съемок, но когда я отказалась продолжать работу без нее, ему не оставалось ничего другого, как позволить ей присутствовать. Это не уменьшило его ненависти к нам обеим.

19 июня 1959 г

Не помню, кто сказал, что беды всегда приходят по три? Это было абсолютно верно для Мэрилин Монро. Примерно в то же время, когда она решала проблемы актерского мастерства с Оливье, у Мэрилин начались трудности в ее новом браке.

Мэрилин прочитала мне слова Мэйбл Уиттингтон, горничной Миллеров в их арендованном доме в Лондоне, сказанные ею газетному журналисту: «Они, казалось, были счастливы вначале, но проходили месяцы, он немилосердно изводил ее ворчанием, обычно по поводу того, как, по его мнению, ей следует готовиться к работе на следующий день. Он бесконечно придирался к ней. Я думаю, что Миллер хотел остаться в хороших отношениях с Оливье и старался любой ценой избежать его критики. Он не был даже верным другом, не говоря уже о хорошем муже. Мне было жаль ее.

Сначала ее, казалось, интересовало его мнение, но пришел момент, когда она устала от этого, особенно когда он критиковал ее игру. Она ходила по дому, пытаясь запомнить ее реплики. У нее были проблемы с запоминанием текста, и она повторяла его вслух, снова и снова. Он раздражался и продолжал поправлять ее. В ответ она рявкала:

— Когда ты начнешь снимать картины, Артур, мы обсудим это! До тех пор я буду играть, а ты занимайся драматургией, как делал до сих пор».

— Это мнение было во многом справедливо, — отметила Мэрилин.

Я подумала: «Браво, Мэрилин Монро! Мы еще феминистку из вас сделаем!»

Говоря о феминизме, я считаю, что по своим убеждениям Мэрилин уже была феминистской мирового класса, намного опередив свое время. Но она была жертвой женского фанатизма, чего можно было бы избежать, если бы феминизм был распространен больше в то время.

Я перестала размышлять о феминизме и увидела, что Мэрилин начала нервно заламывать руки.

— Две недели репетиций, — простонала она, — мой мир разваливался на части. Проходя мимо обеденного стола в столовой нашего дома Парксайд, я заметила записную книжку Артура, которую он «случайно» оставил открытой, и взглянула на то, что он написал утром: о неприятностях, которые я причиняла Оливье на репетициях, и о том, как он разочарован и как ему стыдно за меня. Такая критика опустошила меня. Я читала записи снова и снова, в надежде, что я что-то поняла неправильно.

Знаете, ведь иногда такое бывает. Но, к сожалению, мои глаза не обманули меня. Когда я прочитала это последний раз, кровь отхлынула от моего лица и я схватилась за скатерть, чтобы не упасть. Но это не помогло, и я рухнула на пол, стянув со стола огромную вазу с красными розами.

Я лежала там, насквозь промокшая, усыпанная розами, за которые сама заплатила, и рыдала. Никто не пришел, чтобы поднять меня. Я была убеждена, что Артур оставил открытую записную книжку на таком видном месте специально. Он хотел, чтобы я знала его мнение. Как я могла не заметить ее, проходя через столовую по двадцать раз в день?

Я была полностью уничтожена его предательством и обратилась за советом к самому мудрому человеку, которого знала, Ли Страсбергу. Но даже блестящий Страсберг не смог убедить меня, что Артур написал это сгоряча, и это не значит, что он действительно так думает.

Когда я позвонила ему, Ли сказал:

— Мэрилин, дорогая, если бы Паула уходила от меня каждый раз, когда я говорил о ней неприятные слова, наш брак распался бы еще двадцать лет назад!

— Я не убеждена в этом на все сто процентов, но считаю, что то, что Артур назвал «наспех написанными словами», положило начало крушения нашего брака. Я могла смириться с тем, что он никогда не посылал мне цветы — я могла купить все цветы, которые захочу сама, — или с тем, что он никогда не дарил мне подарков, даже несмотря на то, что я всегда покупала ему что-нибудь красивое и дорогое. Я признаю, что я чувствовала себя, как маленькая школьница, не получившая ни одной «валентинки». Но то, чего я действительно не намерена была терпеть, это его грубость и презрительное отношение к моим проблемам. Он считал меня посредственностью. Посредственность! Вы можете себе представить? Я была более знаменита, чем он, и оплачивала все наши счета.

Его отношение ко мне возвращало меня в сиротское детство, когда никто не чувствовал себя более ничтожной, чем я. С того момента, когда я прочитала его «наспех написанные слова», мы начали ругаться постоянно, и я не очень старалась скрыть мой бешеный нрав. Артур — кроткий человек и не умеет защищаться. Он реагировал на мой гнев, все более отдаляясь от меня и становясь более замкнутым. Это только еще больше бесило меня.

Я преследовала его по всему дому и кричала на него, пока он баррикадировался за дверью своего кабинета и скрывался там, как бы громко я ни стучалась. Я начала пить шампанское целыми днями, щедро разбавляя его водкой. Хуже того, я принимала все большее количество таблеток, пока не переставала соображать и не могла вспомнить, сколько я уже выпила, и продолжала глотать еще и еще. Я находилась в полусознательном состоянии большую часть времени, пытаясь заглушить мою душевную боль.

Состояние Мэрилин, конечно, оказало влияние на ее работу в фильме «Принц и танцовщица».

Она рассказывала:

— Я приходила на съемки позже и позже, а иногда была так одурманена таблетками и алкоголем, что была не в состоянии работать. По многу дней я не являлась вообще. Когда мне удавалось добраться до места съемок, я часто забывала свои реплики, и им приходилось переснимать одну и ту же сцену снова и снова. Актеры и съемочная группа так злились на меня, что многие из них перестали со мной разговаривать.

Директор Джон Хьюстон был очень обеспокоен и решил поговорить с Артуром. Хьюстон сказал ему:

— Артур, вам следует держать свою девушку подальше от лекарств, или она довольно скоро будет мертва!

Как будто Артур имел какое-то влияние на меня! Артур ответил Хьюстону, что он часто пытается отвлечь меня от таблеток, но я не слушаю его.

— Таковы ее демоны, — сказал он. — Мне ее не понять. Я делаю все, чтобы угодить ей, но она всегда недовольна.

Он был абсолютно прав. Все, чего я от него хотела, чтобы он любил меня. А он не любил, иначе никогда он не смог бы написать таких уничтожающих слов.

Я никогда не чувствовала себя более одинокой. Посмотрев в зеркало, я увидела морщинистый лоб на напряженном лице, выражающем грусть и разочарование. Мои голубые глаза потеряли свой блеск и покраснели от плача. Мои щеки вытянулись, как у покойника. А рот был самой уродливой чертой лица. Мои когда-то «сексуальные» губы потрескались, как разбитая ваза. Мои волосы спадали змеевидными прядями, которые больше подошли бы медузе. Я думала: «Если бы тот, кто сказал, что я самая красивая женщина в мире, взглянул на меня сейчас…»

На студии так встревожились из-за моего поведения и внешнего вида, что организовали мне несколько сеансов с Анной Фрейд, дочерью великого Зигмунда.

Я бы отдала руку или ногу, чтобы узнать то, что происходило во время ее психоанализа с Анной Фрейд. Я наклонилась вперед, желая задать вопрос Мэрилин и узнать каждое слово, которое произнесла великая женщина.

Размечталась, Дарси! Очевидно, даже мисс Фрейд не смогла помочь Мэрилин в ее быстро ухудшающемся состоянии, потому что она никогда не упоминала ее снова. При всем моем любопытстве я не имела права выжимать из нее интересующую меня информацию. Слишком много людей использовали ее, и я не хочу добавлять свое имя в этот список. К сожалению, слова великой Анны Фрейд, сказанные на сеансах с супер-звездой Мэрилин Монро, навсегда потеряны для последующих поколений.

Черт!

25 июня 1959 г

— Вот такие бесчестные слова Артур Миллер написал в печально известном дневнике, — сказала Мэрилин: «Я долго размышлял о браке с ней. Она обманула мои ожидания, оказавшись ребенком, а не женщиной. Она не так интеллигентна и умна, как мне казалось, и, кроме этого, я нахожу ее жалкой. Я также обеспокоен тем, что моя карьера находится под угрозой из-за этого брака. Я ужасно разочарован».

Артур слышал, что Лоуренс Оливье считает Мэрилин «испорченным ребенком». Он добавил к своей записи в дневнике, что не знал, как реагировать на слова Оливье, так как, по существу, был согласен с ним. Что еще хуже, Оливье назвал Мэрилин «сукой». Артур согласился с ним и в этом. Он знал, что Мэрилин не любит Оливье, но чувствовал, что она не слишком старалась поладить с ним.

— Почему я должна пытаться понравиться Оливье? — спросила она меня. — Почему он не стремился найти общий язык со мной, доктор? Он нашел способ показать свою неприязнь ко мне и моей манере исполнения, чем заставил меня не любить его еще больше. Вы меня знаете: я притворяться не буду.

Слова Миллера подтвердили худшие опасения Мэрилин — что ее уличат как мошенницу — она не так умна, талантлива и мила, как показалась Артуру, когда они встречались. Она рассказала обо всем Ли Страсбергу, его слова несколько успокоили ее. По его мнению, возможно, в глубине души Артур совсем не имел в виду то, что написал, просто у него могло быть плохое настроение.

— Тебе когда-нибудь приходило подобное в голову, Мэрилин? — спросил Ли.

Мэрилин не могла с полной уверенностью отрицать, что ее не посещали негативные мысли в отношении Артура, и попыталась следовать совету Страсберга, чтобы попытаться сохранить свой брак. Но слова Артура ранили ее в самое сердце, и она уже никогда не испытывала к нему те же чувства, что раньше.

Она продолжала:

— Это произошло в августе 1957 года. Я приняла решение, что больше никогда не буду так открыто проявлять свои чувства и мысли перед Артуром. Он увидит только то, что я захочу ему показать. Это была моя месть.

Я подумала: «Та часть, которую вы никогда не обнаружите перед ним снова, — ваша уязвимость, Мэрилин. Слишком больно, когда вас предают».

1 июля 1959 г

— Возвращаясь к фильму «Принц и танцовщица», — сказала она, начиная с энтузиазмом новый сеанс, — единственное хорошее воспоминание о нем связано с тем, что, сюрприз из сюрпризов, несмотря на все трудности и неприятности, он оказался удачным, и я получила восторженные отзывы. Я никогда не смогу понять, как я, чувствуя себя настолько отвратительно, производила такое хорошее впечатление на экране. Надо думать, у меня все-таки есть талант. Даже прославленный Оливье признался журналистам, что, по его мнению, я была очень хороша в фильме, и, вы не поверите, он сказал, что я была даже лучше, чем он! Есть ведь что-то достойное в человеке!

Несмотря на успех фильма — и, в конце концов, разве не ради этого я отправилась в Лондон? — в Лондоне было очень скучно, и дождь, казалось, шел не переставая. Или дело во мне?

В дополнение ко всем существующим проблемам Артур бросил меня, когда я больше всего в нем нуждалась. После двух злосчастных недель съемок он улетел обратно в Нью-Йорк, чтобы увидеться со своими детьми. Я была очень расстроена, и не стану скрывать, я ревновала. Мне казалось, что он любил их больше, чем меня.

— Мне нужен этот мерзавец! — вопила я.

Чтобы свести счеты со всей группой, я позвонила и заявила, что необходимо остановить съемки, потому что меня мучает колит. Большинство из них знали, что я негодую, потому что муж оставил меня в этот сложный момент, когда я чувствую себя такой уязвимой. Тем не менее существовала еще одна причина для остановки съемок, о которой никто не знал. У меня были подозрения, что я беременна. Трагично, но у меня случился выкидыш, практически сразу.

В отсутствие Артура в качестве своего утешителя и советчика я выбрала Колина Кларка, помощника ассистента режиссера. Что еще я могла сделать, когда мой муж бросил меня? Колин был в моей комнате в ту ночь, когда я проснулась от боли. Я позвала:

— Помоги мне, Колин! У меня выкидыш. Это ребенок Артура. Я надеялась сделать ему подарок. Он не догадывался. Это должно было стать сюрпризом. Я хотела доказать ему, что могу быть настоящей женой и матерью. Я никому не решалась сказать об этом, потому что была не уверена.

Колин искренне сочувствовал мне и пытался успокоить, но я по-прежнему оставалась безутешной.

7 июля 1959 г

После выкидыша Артур вернулся к Мэрилин в Лондон.

— Работа над фильмом была закончена в ноябре, и мы решили вернуться домой, но не раньше, чем состоялся прощальный банкет, на котором Оливье лицемерно пытался подавить слухи о том, что у съемочной группы плохие предчувствия в отношении фильма, — продолжила Мэрилин.

Это был тщательно поставленный спектакль, совершенно лишенный чистосердечности, при воспоминании о котором меня тошнит до сих пор. Вы знаете, как я ненавижу фальшь, доктор. Оставив в стороне постановку «Питер Брук Продакшн» пьесы Артура «Вид с моста», поездка действительно была катастрофой как для моего мужа, так и для меня. Как отметил Артур: «Англия унизила нас обоих».

Шекспир писал: «Печаль приходит не одна — как шпион, а целым батальоном». Он, должно быть, имел в виду Артура Миллера. Едва оправившись от наших британских злоключений и моего выкидыша, мой добросовестный писака был признан виновным в неуважении к конгрессу комиссией по расследованию антиамериканской деятельности за отказ раскрыть имена участников литературной группы, подозреваемых в симпатиях коммунистам.

Мэрилин не могла подарить Артуру ребенка, о котором мечтала, но она доказала свою преданность как жена — что лишний раз подтверждало прямоту и целостность ее натуры: рискуя собственной карьерой, сопровождала Миллера на слушания, используя свое влияние, несмотря на предупреждение со стороны ее студии, что контракт с ней будет разорван, если она публично окажет поддержку своему мужу. Как и кинокомпания, друзья и адвокаты Мэрилин единодушно предупреждали, что если она продолжит защищать Артура, ее могут больше никогда не допустить к работе. Мэрилин была не из тех, кто слепо следует советам, особенно когда речь шла о том, чего она делать не хочет.

Игнорируя все наставления, она поехала с ним в Вашингтон, чтобы свидетельствовать о его характере на слушаниях о неуважении к конгрессу. С моей точки зрения, а также по мнению многих моих друзей, период, когда Мэрилин оказывала поддержку Миллеру во время его конфронтации с комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, был ее звездным часом и вдохновляющим примером ее мужества и честности.

Ради своего мужа она отказалась от сделки, предложенной ей председателем комиссии: позировать с ним для фото в обмен на снятие с Миллера обвинения в неуважении к конгрессу. И Артур, и Мэрилин отнеслись с презрением к этой идее. Расследование комиссии оказало чрезвычайно сильное давление на них обоих в первый год их и без того пошатнувшегося брака.

Не каждый брак устоял бы в таких затруднительных обстоятельствах, не правда ли? Преданность Мэрилин в период этого кризиса тронула сердце Миллера, и они больше никогда не были так счастливы и так близки друг другу. Он всегда считал, что ее мужественное вмешательство помогло ему избежать осуждения.

13 июля 1959 г

В благодарность жене за ее помощь после того, как напряжение от пережитого стало ослабевать, Артур повез Мэрилин на второй медовый месяц в Очо-Риос на Ямайку с двоюродным братом Артура Мортоном Миллером и его женой.

— Зачем он потащил их с нами — останется для меня загадкой навсегда, — проворчала Мэрилин. — Тем не менее я могла расслабиться и наслаждаться спокойной жизнью вдали от проблем, связанных с моей карьерой, радуясь простоте необремененных расписанием дней, когда мы могли делать то, что желали, именно в тот момент, когда нам этого захотелось. Разве это не то, что мне действительно нужно, доктор: более простая жизнь?

Я не сказала Мэрилин, но именно к этому выводу я пришла, когда она рассказывала мне об обычной жизни своей сестры. Возможно, нам, простым смертным, которым Бог не подарил особых талантов, гораздо лучше, чем людям, подобным Мэрилин, чьи головы склоняются под тяжестью их гения.

— Мы ходили на пляж и наблюдали за рыбаками, сосредоточенными на своем деле, — продолжала она рассказ, — хотя вид рыб, хватающих ртами воздух, очень расстраивал меня. Я совершенно убеждена в необходимости защищать беспомощных животных, мне ли не знать, каково это — чувствовать себя беспомощным, и меня крайне возмущало, когда кто-то убивал рыбу. Хотя я ем рыбу — нам же нужно что-то есть, — я не могу смотреть, как ее убивают. Меня очень беспокоит судьба всех бедных животных. Возвращаясь в город из аэропорта Айдлуайлд, мы наткнулись на окровавленное тело собаки, попавшей под машину. Зажмурив глаза, я закрыла лицо руками и завизжала.

Мэрилин и Артур продолжали восстанавливать силы после перенесенного стресса, проводя лето 1957 года на их ферме в Амагансетт на Лонг-Айленде. Мэрилин ходила по деревянным полам дома в шортах и рубашке в горошек, если надевала что-нибудь вообще. Они играли в бадминтон (Мэрилин выигрывала) и плавали вместе, катались вдоль пляжей и по проселочным дорогам на джипе. Артур ходил на рыбалку в бейсболке и купальном костюме, в то время как Мэрилин в белом бикини резвилась в прибрежных волнах. Часто опираясь друг на друга, они бродили по мелководью. Они казались идеальной парой.

— На свежем морском воздухе, рядом с любящим мужем мое настроение улучшилось, и я снова выглядела молодой и здоровой. Я чувствовала, как жизнь наполняет меня. На самом деле так и было. Я снова забеременела и на этот раз молилась о том, чтобы родить нормального живого ребенка. Он должен был стать подарком для Артура, который в свои сорок два года уже не был желторотым птенцом. Это так приятно — быть беременной. Так естественно. Мне нравилось даже ощущение тошноты, ведь именно так должны себя чувствовать беременные женщины. Впервые я чувствовала себя превосходно. Мне кажется, любая женщина может состояться, только если у нее есть ребенок.

Артуру больше не грозило тюремное заключение вследствие разбирательства комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Голливуд был для меня далеким местом, где я жила когда-то, и больше никогда не хотела бы его видеть. Я чувствовала себя полностью обновленной в ожидании рождения ребенка.

Я день и ночь мечтала, что у меня будет красивая маленькая девочка и я стану потрясающей матерью. Я бы назвала мою дочь Аной, в честь моей прекрасной тетушки Аны, конечно. Я бы брала ее с собой на съемки и пела бы ей в гримерке между дублями. Я уже учила слова «Баю-баю, крошка» и другие колыбельные песни. К тому времени я знала три. Я никогда бы не оставляла малышку Ану одну и наняла бы репетитора, чтобы обеспечить ей надлежащее образование. Я бы обнимала и целовала ее не переставая. Я не была бы похожа на мою холодную, равнодушную мать.

На самом деле я бы разрешила ей спать со мной до самого ее замужества, и меня не волнует, что об этом думают специалисты. Я обнимала бы ее всю ночь. И я бы никогда, никогда ее не наказывала. Я бы просто говорила строго:

— Ана, маме не нравится, когда ты делаешь так-то и так-то.

И она любила бы меня так, что всегда бы меня слушалась. Я бы наполнила ее комнату красивыми новыми игрушками, которые нравятся всем маленьким девочкам. И ей бы не приходилось заворачивать прищепку в носовой платок и притворяться, что это кукла, как делала я.

Я заказала бы все замечательные книги, в том числе произведения Шекспира, и читала бы ей каждый день, начиная с той самой минуты, когда она родилась. Она росла бы под звуки прекрасной музыки, чтобы никогда не чувствовать себя посредственностью среди интеллектуалов. Когда она поступит в колледж, ее преподаватели будут изумлены богатством ее знаний и будут говорить:

— Должно быть, у вас прекрасная мать, раз она дала вам такое хорошее образование!

Я положила бы Ану в коляску и гордо гуляла бы по кварталу всякий раз, когда имела бы такую возможность, надеясь похвастаться ею перед всеми соседями, которые думают, что я чересчур высокомерна. И я бы сияла от счастья всякий раз, когда они, не устояв, заглядывали в коляску и восхищались:

— Как красивая! Она похожа на свою мать!

У Аны будет идеальное детство, и в моей жизни наконец будут мать, дочь и отношения, о которых я всегда мечтала.

В то время я сильно набрала вес, но я считала себя роскошной и не волновалась! Мне нравилось нежиться на солнце весь день и мечтать, когда я хотела. Я любила слушать шум прибоя, когда мы шли по берегу рядом, рука в руке. Иногда мы с Артуром хором пели мои песни из фильмов.

Улыбаясь, мы с обожанием смотрели друг другу в глаза и пели. Однажды, когда мы надели парные оранжевые свитера с орнаментом, купленные мною в городском бутике, я представила, что все, кто проходил мимо нас, принимают нас за любовников, хотя какая-то глупая старая тетка спросила, не отец ли он мне. Помню, я остановилась и, обняв Артура, горячо поцеловала его в губы и сказала:

— Спасибо, спасибо, папочка, за то, что привез меня сюда. Благодарю тебя за самый счастливый день в моей жизни!

Какое-то время я обожала играть роль домохозяйки и пыталась научиться готовить. Как и во всем остальном в моей жизни, здесь я тоже была оригинальна. Вы всегда говорили, что я творческий человек, доктор, поэтому, естественно, к кулинарии я подошла тоже изобретательно. Как-то раз я решила удивить Артура и испечь ему шоколадный торт.

В последнюю минуту у меня возникла блестящая идея сделать его шоколадно-апельсиновым, поэтому я измельчила в кофемолке апельсиновую цедру и смешала ее с сахарной глазурью. Позже я наблюдала, как Артур ест торт, или, возможно, точнее было бы сказать, пытается его есть. На его лице было смешное выражение, когда он двигал челюстью из стороны в сторону и растягивал рот, не в состоянии отделить свои верхние зубы от нижних. Казалось, застывшая глазурь склеила его зубы. Я пообещала:

— Артур, я больше никогда в жизни не буду печь тебе торт!

И я сдержала слово.

В другой раз Артур застал меня за приготовлением домашней лапши, которую я развесила по спинкам стульев и сушила феном. По каким-то причинам она отличалась по вкусу от спагетти в ресторане «Вилла Капри» Фрэнка Синатры.

Как вы думаете, аналитик, может, мне изменить карьеру и стать шеф-поваром?

17 июля 1959 г

— К сожалению, когда что-то кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой, это обычно так и есть, — сказала Мэрилин. — Наша летняя идиллия оказалась слишком замечательной, чтобы длиться долго. Она закончилась неожиданно, первого августа.

В ночь перед тем, как случилась трагедия, мне приснился сон-предсказание.

Во сне я была на приеме у моего гинеколога, и она сказала:

— Вынуждена сказать вам, Мэрилин, что сердцебиение вашего ребенка не прослушивается. Я должна сделать ультразвук, чтобы узнать, в чем проблема.

Во время процедуры врач ахнула и воскликнула:

— Ах, нет! Ваш ребенок мертв. Вы ударились, и ваш ребенок умер.

Я наблюдала, как плацента медленно отделилась от красивой маленькой девочки и плавала внутри моей матки. Я истерически закричала:

— Я убила моего ребенка! Я убила моего ребенка!

Я проснулась в ужасе, но убедила себя в том, что это лишь сон. Но, к сожалению, это было не так. Где-то в глубине моего сознания я, должно быть, почувствовала страшную правду. Во время прополки в саду меня пронзила острая боль, и Артуру пришлось срочно везти меня в больницу. Мне поставили диагноз «внематочная беременность» и сделали операцию, чтобы спасти мою жизнь. Я не уверена, что оно того стоило. Я потеряла ребенка не впервые, и этот раз не был последним. Но эта беременность казалась мне особенной. Крошка Ана была настолько реальна для меня, что я горевала так же отчаянно, как если бы она на самом деле родилась.

Мой гинеколог сказал, что моя матка в ужасном состоянии и по крайней мере на десять лет старше моего организма в целом. Он считал, что многочисленные септические аборты вызвали рубцевание внутренних тканей и привели к бесплодию. Кроме того, у меня обнаружен ряд инфекций органов малого таза.

Именно тогда я потеряла всякую надежду стать когда-нибудь матерью. Когда доктор пришел в мою больничную палату сообщить мне плохие новости, я опередила его:

— Спасибо, доктор. Я уже знаю.

Узнав о том, что беременность прервана, Артур произнес слова, которые сильно уронили его в моих глазах. Он сказал, что рад случившемуся. Он боялся, что с моей историей болезней и абортов у нас вполне может родиться ребенок с синдромом Дауна. И если ребенок — давайте предположим, что это была девочка, — появилась бы на свет своевременно, то, возможно, пришлось бы сразу после рождения поместить малышку в специальное учреждение, чтобы больше никогда ее не видеть.

Я была шокирована и возмутилась:

— Ах, Артур, как ты можешь так думать? Ты бы бросил своего собственного ребенка? Я бы никогда не позволила тебе сделать такое с моей малышкой. Если бы я стала матерью, я бы любила и лелеяла ее, и обеспечила ей достойную во всех отношениях жизнь. Я так хочу иметь ребенка! Даже если малыш был бы с синдромом Дауна! Это был бы живой ребенок, и это все, что имеет значение. Я бы любила ее всем сердцем, независимо от того, какая бы она ни была.

— Я знаю, это звучит жестоко, но наши жизни — моя, твоя и малыша, если бы мы оставили его, — были бы разрушены ради существования умственно отсталого ребенка, который даже не понял бы разницы, — ответил Артур.

Я залилась слезами.

— Нет, Артур, нет! Ты не прав. Она — человек. Она бы понимала, как ты бессердечен! Никто не заслуживает такого обращения. Это более жестоко, чем отдать ее, как меня, в детский приют. По крайней мере, моя мать и тетя приходили ко мне, когда имели возможность.

Я пыталась понять образ мыслей Артура, но не могла найти каких-либо разумных оснований, чтобы простить его злобу и отвращение. Я убежала и, запершись в нашей спальне, плакала в одиночестве, не обращая внимание на его стук в дверь. Потом я уснула. Пытаясь не думать о том, что произошло, в глубине своего сердца я знала, что это еще одна вещь, которую я никогда не прощу Артуру.

Из-за неудачной беременности, моих утраченных надежд или из-за бесконечной депрессии я все чаще прибегала к лекарствам, и напряжение между мной и Артуром нарастало. Глубина моего отчаяния была так велика, что он был не в состоянии ее постигнуть, и я постоянно говорила ему колкости, потому что он не мог мне ничем помочь.

Примерно в это время мне приснился еще один сон. Я называю его «Мой сон о семи печатях». В нем я несу коробку из-под сигар, наполненную застывшим бетоном, с бетонной печатью сверху. Я несу ее в Армию спасения, чтобы найти другую пустую коробку из-под сигар, но нет ни одной свободной. Моя ноша очень тяжела и становится все тяжелее и тяжелее.

— Как вы думаете, Мэрилин, что означает ваш сон? — спросила я.

— Я думаю, его смысл состоит в том, что я заперта в своей печали, и спасения для меня нет.

Я была потрясена тем, как верно она трактует свой сон, но не могла сказать ей об этом.

— В вашем сне, — возразила я, — вы ищете спасения. Давайте надеяться, что мы найдем его вместе.

Однажды вечером Артур обнаружил Мэрилин в ее кровати без сознания от передозировки снотворного и вызвал врачей неотложной помощи, которые, к счастью, смогли ее спасти. Она с трудом выжила.

В другой раз горничная Мэрилин в три часа ночи позвонила Норману и Геде Ростен, их друзьям и соседям по Лонг-Айленду. Когда они приехали, они узнали, что горничная уже вызвала врачей неотложной помощи, которым снова пришлось спасать ее после передозировки. Мэрилин, вероятно, определенно решила покончить с собой.

Когда она очнулась, все, что она произнесла:

— Жива? Не повезло.

22 июля 1959 г

К четвертому августа 1958 года Мэрилин достаточно оправилась от ее неудачной беременности, по крайней мере, насколько это вообще было возможно, чтобы начать съемки в фильме под названием «В джазе только девушки». Это было совсем не то, чего ей хотелось, потому что Мэрилин предпочла бы принять участие в какой-нибудь подходящей драме, а не в комедии. Но ей было необходимо работать, и сценарий показался ей неплохим, поэтому она согласилась играть предложенную роль. Это было одно из самых лучших решений в ее жизни.

Джо и Джерри, которых соответственно играли Тони Кертис и Джек Леммон, два музыканта, попавших в бедственное положение, когда они становятся свидетелями бандитской разборки в День святого Валентина в Чикаго. Они пытаются выбраться из города, прежде чем гангстеры расправятся с ними. Веселый сюжет, но, по мнению Мэрилин, начало совсем не было забавным.

Двое мужчин представлены безработными, голодными и не имеющими даже зимней одежды, чтобы защититься от мороза.

— Если бы писатели были замерзшие и голодные, мы бы посмотрели, как им весело! — заявила она.

Вот такой чуткий человек Мэрилин. Но чем дальше она рассказывала мне сюжет, тем больше смеялась вместе со мной.

Единственная работа, которая могла помочь им выбраться из города, — участие в женском оркестре. В конторе, куда мужчины пришли наниматься, Джо спрашивает:

— А что это за оркестр?

Сиг Поляков, агент, отвечает:

— Вы должны быть не старше двадцати пяти лет.

— Это не проблема, — говорит Джерри.

— Вы также должны быть блондинками, — продолжает Сиг.

Джерри отвечает с надеждой:

— Мы могли бы покрасить наши волосы.

— Ах да, ну, вам нужно быть девушками, — вспоминает Сиг.

— Мы можем, — начинает Джерри.

— Нет, — прерывает его Джо, — мы не можем!

Но как оказалось, они смогли. Назвавшись Джозефиной и Дафной, два музыканта переодеваются в женскую одежду и отправляются на поезде во Флориду с женским оркестром.

— Их камуфляж был ужасен, и я бы немедленно догадалась, что это были мужчины, но студию все устраивало, — рассказывала Мэрилин.

Я абсолютно согласна с ней и думаю, что Кертис и Леммон превратились в неуклюжих и самых непривлекательных женщин, которых я когда-либо видела. Тем не менее в фильме они выглядят очень забавно.

— После веселого путешествия на поезде, — продолжала Мэрилин, — они прибывают в Майами. Джо влюбляется в Душечку Кейн, изначально Душечка Ковальчик, играющую на укулеле, — меня, конечно, но она верит, что он — женщина. Он говорит с обожанием:

— Взгляни на нее, видишь? Смотри, как она двигается. Как будто она вся на пружинках. Я думаю, у нее что-то вроде моторчика внутри. Поверь мне, нам с ней никогда не сравняться!

Мне было приятно видеть, что глаза Джо выражали именно то, что он говорил, когда смотрел на меня. Воспоминание об этом утешало меня, когда мы попали в неприятности позже.

Он приглашает меня на яхту, которая ему не принадлежит. Ее хозяина, богатого миллионера Осгуда Филдинга III, Джерри, изображающий Дафну, удерживает танцами в ресторане, поэтому Джо может притворяться, что он владеет яхтой. Душечка не слишком сообразительна. Почему, ну почему они постоянно предлагают мне роли глупых блондинок?! Я родилась под знаком Близнецов. Мое второе имя — интеллект!

Во всяком случае, когда Джо предлагает мне бриллианты, я говорю:

— Бриллианты? Они должны быть на вес золота!

Как можно говорить такие глупости? Но этого им показалось мало, к моему ужасу, по сценарию мне пришлось сказать, что мне известно, что я не очень умная. Мне следовало откусить себе язык, прежде чем произнести такие слова! Я никогда не повторю свою ошибку.

Между тем миллионер Осгуд Филдинг продолжает преследовать Дафну и уговаривает ее/его посетить яхту. Но как сказал драматург, все хорошо, что хорошо кончается. Все становится на свои места, и все влюбленные соединяются. Фильм заканчивается лучшей репликой из всех мне известных. Герой Леммона признается Осгуду, что на самом деле он мужчина, однако Осгуд все равно предлагает ему выйти за него замуж, говоря:

— Ну, никто не совершенен!

Во время работы над фильмом нам всем было очень весело. Леммон и Кертис много тренировались под руководством немецкого трансвестита, и шутки и смех звучали на протяжении всех репетиций. Мы часто все вместе ходили обедать в ресторан «Формоза». «Джозефина» и я часто ходили в дамскую комнату, чтобы проверить, насколько хороша его маскировка. Мы умирали со смеху, когда никто не обращал на него внимания.

Все актеры были беззаботны и веселы на съемках фильма, поэтому работа доставляла большое удовольствие. Это был один из немногих фильмов, где я по-настоящему чувствовала себя частью команды, до тех пор, пока Тони все не испортил.

Многие из актеров и съемочной группы были недовольны моими постоянными опозданиями. Тоже мне новость! Вы, возможно, думаете, что сейчас они принимают меня такой, как я есть, со всеми моими особенностями, или чувствуют благодарность за то, что я делаю их фильмы такими успешными. А они все время говорят о том, как трудно со мной работать. Никто не упоминал, что мужчины, которые руководили съемками, имели не меньше проблем, чем я. Билли Уайлдер — изверг и садист. Джон Хьюстон — пьяница и картежник, и невозможно предсказать, когда он будет «под градусом». Говард Хоукс — изрядный драчун, который напоминает мне об Уэйне Болендере с его ремнем.

Но больше всего меня расстроил Кертис тем, что сказал обо мне после окончания работы над фильмом. Репортер спросил Тони, каково это — целоваться с Мэрилин Монро.

— Это все равно что целовать Гитлера! — ответил он.

Я плакала, когда прочитала его слова, и больше не разговаривала с ним после этого. Позднее он отрицал, что когда-либо делал подобные комментарии, но, на мой взгляд, он все испортил.

Несмотря на все проблемы, из всех фильмов, в которых я снималась, комедия «В джазе только девушки» имела самый большой финансовый успех. Люди выстраивались в очереди на несколько кварталов, чтобы посмотреть его. И по словам рецензентов, я была очень хороша в фильме, так что моя репутация хорошей актрисы значительно выиграла.

Так что, Тони Кертис, — зовите меня Гитлером, почему бы и нет? Вы, должно быть, такой хороший актер!

2 октября 1959 г

По каким-то причинам Мэрилин хотела сегодня вернуться к разговору о периоде жизни после своего фиаско в Лондоне на съемках фильма «Принц и танцовщица».

— Мы с Артуром уладили свои разногласия, по крайней мере, так казалось, — вспоминала Мэрилин. — Однажды мы возвращались в Нью-Йорк с его фермы в Роксбери, штат Коннектикут, и вдруг с переднего сиденья раздался громкий хохот. Я удивилась, потому что в последнее время он был довольно мрачен.

— Что смешного, Арт? — поинтересовалась я.

— Не могу сказать. Это не очень приятно, — ответил он.

— Ну, давай, Артур! — настаивала я, — Вечно ты со своей деликатностью! Здесь не комиссия по расследованию антиамериканской деятельности. Ради бога, я же твоя жена! Не будь таким ханжой.

Он согласился:

— Хорошо, но потом не говори, что я тебя не предупреждал.

Я ждала, пока он боролся со своим воспитанием. В этом редком случае его совесть проиграла.

— Ты видела это большое коричневое здание, которое мы только что проехали? — спросил он робко.

Я покачала головой. Он продолжил:

— Это самый уродливый архитектурный шедевр, если его можно так назвать, из всех существующих. Корова сделала бы лучше. Я никогда не видел ничего подобного. Оно выглядит как гигантская какашка… Кто ты, думаешь, владеет этим зданием?

— Должно быть, это Йельский университет, — ответила я. Мы оба расхохотались.

Сделав над собой усилие, я сдержала смех и сказала серьезно:

— Мэрилин, дорогая, мы знаем, что вы часто прячетесь от тревожащих вопросов за шутками. Вы очень остроумная, но, похоже, вы пытаетесь не думать о чем-то неприятном, что произошло во время той поездки? Я не могу представить, что вы и ваш муж сидели в машине целых — сколько? два часа? — и не произошло ничего более важного, чем обмен грязными шутками.

— В качестве исключения, доктор Фрейд, — ответила она, — вы правы.

Я не заглотила наживку.

— На самом деле, — призналась она, — мы ссорились большую часть этой поездки.

— Расскажите мне об этом.

— Вжавшись в дверь, он отодвинулся от меня как можно дальше и, надувшись, смотрел в окно. Я знала, что ему необходимо немного тишины, и прикусила свой язык, чтобы не нарушить молчания. Наконец я не могла больше выносить этого и спросила:

— О чем ты думаешь, Артур?

Он выглядел раздраженным и ответил:

— Ничего особенного. — И прижался еще теснее к двери. Его молчание говорило само за себя: «Не беспокой меня, идиотка. Такой глупой блондинке, как ты, никогда не понять то, о чем я думаю».

Слезы побежали по моим щекам. Я попросила Артура:

— Поговори со мной. Пожалуйста. Мне одиноко.

— Ради бога, Мэрилин, ты не можешь занять себя на несколько минут? Подумай о своем следующем фильме. Открой книгу. Полюбуйся пейзажами. Я считаюсь драматургом, а драматург должен иметь моменты одиночества, чтобы он мог поразмышлять.

— Но это все, что у тебя есть, Артур, — моменты одиночества, — возразила я. — Ты никогда не говоришь мне ничего, кроме: «Передай, пожалуйста, соль». Зачем тебе жена, если ты так дорожишь своим уединением?

— Хороший вопрос, — ответил он. — Я не раз задавал его себе в последнее время. Мне нужна жена, которая понимает, что требуется драматургу, а не маленький ребенок, которого необходимо все время держать за руку.

Я возмутилась:

— Ты смеешь говорить это мне, той, кто оплачивает все счета в этом так называемом браке? Я нуждаюсь в том, чтобы ты все время держал мою руку? Почему ты не говорил так, когда я дала тебе сто тысяч долларов на строительство твоего маленького офиса, где ты мог бы уединиться в любой момент. Тебе даже не пришлось просить меня о помощи. Ты лишь сказал тихим печальным голосом, как ты это умеешь: «Я хотел бы иметь достаточно денег, чтобы построить славный маленький офис среди сосен. Тогда я смог бы писать».

Даже после того как ты взял мои деньги и построил самый великолепный офис в штате Коннектикут, ты не начал писать. Почему же, мистер лауреат Пулитцеровской премии? Каждый раз, когда я захожу туда, ты куришь свою вонючую трубку и смотришь в окно. Неудивительно, что ты не зарабатывать деньги!

Он сказал:

— Если бы ты оставила меня в покое и не заставляла все время волноваться о тебе, возможно, я мог бы писать. Защищать бедную Мэрилин от папарацци, следить за тем, чтобы она не приняла слишком много таблеток, утешать после каждого незначительного происшествия в ее жизни, даже если это касается простого вопроса, стоит ей поесть сейчас или позже, отвести ее туда, забрать ее оттуда, позаботиться о том, чтобы ее не обманули продюсеры. Все время Мэрилин, Мэрилин, Мэрилин, я забыл, каково это — быть Артуром Миллером. Я стал мистер Мэрилин Монро! Неудивительно, что я не могу писать.

Она отвлеклась от воспоминаний, чтобы сказать мне:

— Иногда, когда мы злимся, то говорим ужасные вещи. Я все бы отдала, чтобы взять обратно слова, которые сказала тогда. Я знаю Артура, и он никогда не простит меня.

— Что такого непростительного вы могли сказать?

— Я кричала на него, я просто не могла сдержаться: «Я — просто удобный предлог для тебя, чтобы оправдать отсутствие вдохновения. Ты утратил его, Артур Миллер. Признай это. Пьеса «Смерть коммивояжера» была просто случайностью. На самом деле в ней не было ничего особенного. Ты просто записал историю своей семьи. Ты никогда не напишешь ничего сколько-нибудь стоящего, потому что тебе больше нечего сказать. Почему бы тебе не смириться с правдой и не стать продавцом, как твой отец? По крайней мере, ты мог бы заплатить за аренду».

Я была в шоке и спросила Мэрилин:

— И что он сказал?

Она зарыдала.

— Он сказал: «Может быть, ты права». — И, свернувшись калачиком, еще сильнее вжался в дверь автомобиля. Когда я посмотрела на него, то увидела слезы, бежавшие по его щекам. Я ужасно чувствовала себя из-за того, что причинила ему боль, и попыталась его успокоить:

— Ах, Артур, мне так жаль! Прости меня, пожалуйста. Ты же знаешь, на самом деле я так не думаю. Я считаю тебя величайшим драматургом в мире. Просто я хотела разозлить тебя, чтобы ты поговорил со мной. Даже ссориться с тобой лучше, чем жить в этом ужасном молчании.

Он не ответил мне и не произнес ни единого слова за всю оставшуюся часть поездки. На самом деле он больше никогда не разговаривал со мной, даже для того, чтобы сказать: «Передай, пожалуйста, соль». Я боюсь, доктор. Как вы думаете, он собирается оставить меня? Я не вынесу этого.

На самом деле я тоже опасалась, что их брак обречен, но не могла признаться ей в этом, так как меня пугала мысль, что она может убить себя. Но и лгать я не могла, так как понимала, что их брак в большой беде. Не решаясь открыть ей правду, я сказала:

— Все супружеские пары ссорятся, Мэрилин. Будем надеяться, что вы справитесь с этим.

30 ноября 1959 г

— Мне снилось, что я упала в глубокий темный колодец, в пропасть глубокой депрессии, — так начала Мэрилин наш следующий сеанс. — Я протягивала к вам руки, умоляя о помощи. Вы подошли к колодцу и опустились на колени. Я не видела вас, но чувствовала, что вы там. Я вцепилась в вас изо всех сил. Внезапно вы встали и заявили, что вам нужно идти, но что моя мама будет ждать меня внизу.

— О, Мэрилин, — сказала я, — как страшно! Вы думаете, что я такая же, как ваша мать, стояла бы и смотрела, как вы тонете?!.

1 декабря 1959 г

Один ужасный сеанс непрерывно следовал за другим. Почти все время в эти дни Мэрилин, повернувшись ко мне спиной, апатично продолжала свой рассказ. Я почувствовала ее мучительную боль и попыталась успокоить ее.

— Прекратите! — закричала она, — Прекратите! Вы убьете меня своей добротой! Я хочу умереть… умереть… умереть! Каждое утро я просыпаюсь и плачу из-за того, что я все еще жива.

Я оцепенела от нахлынувшего на меня глубокого отчаяния. «Что я могу сделать?» — задавала я себе вопросы. «В какое положение я себя поставила? Она не позволит мне помочь ей. Она не обратится в больницу, в которой зарегистрирована. Если все будет продолжаться, как сейчас, она, вероятно, убьет себя. Но если я прекращу сеансы, она, безусловно, убьет себя. В такой ситуации не может быть выигравших».

Всякий раз, когда я чувствую себя особенно беспомощной, как в данный момент, я сажусь в свое потрепанное кресло аналитика из мягкой коричневой кожи, с мягкими подлокотниками, откидной спинкой и подставкой для ног. Оно служит мне верой и правдой уже двадцать лет, и я ни за что не поменяю его.

В тот вечер я устроилась, откинувшись на спинку и подняв ноги на подставку, в своем любимом кресле, как делала много раз за прошедшие годы. Я размышляла: в этом самом кабинете я помогла многим людям наладить их жизни. Некоторые были удручены не меньше, чем Мэрилин. Возможно, те мастерство и квалификация, которые помогли мне в работе с ними, выведут меня из затруднения и на этот раз.

Неожиданно, мне на память пришел случай с Шейлой Скотт, склонной к суициду пациенткой, с которой мне довелось работать на заре моей карьеры психоаналитика. Лечащий доктор направил ко мне Шейлу с запиской: «Ее жизнь не имеет значения ни для нее, ни для кого-либо еще на этом свете. Терапия — единственная возможность удержать ее от рокового шага. Если вы добьетесь успеха, это будет победа. Если ничего не получится, это не станет большой потерей для Шейлы».

Проницательный врач подготовил меня так, чтобы я не чувствовала себя виноватой, если Шейла все же убьет себя. Мне стало легче, когда я вспомнила ту записку. Мне стало понятно, что если Мэрилин действительно покончит с собой, то не по моей вине. А кроме того, я вспомнила, что, несмотря на все трудности, Шейла справилась со своими проблемами. Если я смогла помочь такому жалкому существу, какой была Шейла при первой нашей встрече, то я могу помочь и Мэрилин, у которой гораздо больше причин продолжать жить, чем у Шейлы.

Я почувствовала себя лучше, по крайней мере на тот момент.

Депрессивное настроение Мэрилин не изменилось.

— Нет никакой надежды, — повторяла она, — я хочу умереть.

Я слушала ее молча. По непонятной причине в тот день мое отношение к ней изменились. Можно предположить, что человек должен сочувствовать столь несчастной душе, но только не я сегодня. Я сидела и изо всех сил пыталась сдержатся.

«После всех моих усилий и безграничного терпения, это — моя награда?» — Мое возмущение нарастало. Я кипела, я искрилась, я дымилась.

— Что вы делаете? — спросила Мэрилин.

— Вы меня так разозлили, что мне хочется вас убить.

— Вы хотите удушить меня?

— Задушить вас, заколоть кинжалом и разрезать на кусочки — такие мелкие, чтобы можно было превратить их в пыль. Тогда бы Мэрилин больше ничего не беспокоило.

— Это именно то, чего я хочу, — просто заявила она. — Я хочу так рассердить вас, чтобы вы меня прикончили. Я не хочу жить. По крайней мере, я должна попытаться это сделать однажды, — сказала она, выходя в дверь. — Увидимся на следующей неделе… если я буду еще жива.

7 декабря 1959 г

И до сих пор ее печаль не иссякла.

— Я так несчастна, доктор. Ничто в моей жизни не радует меня. Я — ничто, абсолютное ничто. И знаете, что я скажу? Может, вы — врач и все такое, но вы — тоже ничто. Ничто, ничто, ничто! Вы — ничто, так же как и я. — Ее глаза наполнились слезами.

— Вы правы, Мэрилин. Я — ничто, — согласилась я. — По большому счету в этом бесконечном мире все мы — не значительнее крошечной блохи.

Она посмотрела на меня удивленно.

— Почему мне так трудно принять этот факт? — спросила она.

— Вам пришлось учить этот урок слишком рано, — пояснила я, — когда ваша мать лишь изредка осознавала ваше существование. Маленькому ребенку слишком трудно было справляться с этим. Возможно, когда мы достаточно зрелы, нам легче принимать правду в небольших дозах.

— Ну, — сказала она, — я просто одержима этим. Я хочу объяснить людям, как они ничтожны на самом деле — каждый из них, все без исключения, будь они лауреаты Пулитцеровской премии, кинозвезды, режиссеры или именитые продюсеры. Пройдут тысячелетия, и никто из них не будет иметь ни малейшего значения, и ни один из них не может отрицать этого.

Ни семья, или образование, или успех никогда не изменят этого. Чем более не заслуживающим внимания чувствует себя человек, тем больше он делает, чтобы доказать обратное. Мне кажется, именно это мне всего труднее вынести. Из ничего мы приходим и в ничто возвращаемся.

Мои глаза наполнились слезами.

Мэрилин права. Правду, как и смерть, принять слишком трудно.

12 декабря 1959 г

Следующие четыре дня после этого разговора с Мэрилин все мои мысли были сосредоточены только на ней. Меня терзал страх, что она покончит жизнь самоубийством. Я не могла ни есть, ни спать. Груз ответственности и чрезмерность задачи, которую мне предстояло решить, приводили меня в смятение.

«Достаточно ли я подготовлена, чтобы помочь ей? — спрашивала я себя. — Всю свою сознательную жизнь я посвятила этой работе, включая многие годы, посвященные персональному психоанализу. И тем не менее у меня немало ограничений, недостатков и неисследованных проблем. Эта такая трудная задача. Ужас, отчаяние и уныние, слитые воедино, несмотря на всю их гламурную упаковку. Хватит ли у меня сил и знаний, чтобы поддержать ее?

Возможно, я просто слишком близко приняла все это к сердцу. Может, другой терапевт был бы полезнее для нее? Я так не думаю. Пусть у меня слишком большое самомнение, но если я не смогу ей помочь, то никто не сможет.

Вот что я об этом думаю: если Мэрилин все же покончит с собой, это случится потому, что она не хочет больше жить. Баланс сил играет самую важную роль. Мы не можем знать заранее, что в конечном итоге окажется сильнее: инстинкт жизни или инстинкт смерти. Не существует никакой возможности предсказать, какая сила возобладает над другой, до тех пор, пока мы не попробуем что-то изменить. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь ей преодолеть депрессию. Большего для нее не сможет сделать никто».

«Но что делать, если все от меня зависящее окажется недостаточно эффективным? — тихо спросил меня внутренний голос. — Что делать, если все твои усилия не увенчаются успехом, и она убьет себя? Каково тебе тогда будет?»

Я погрузилась в размышления. Из глубины сознания возник ответ: «Я смогу пережить ее самоубийство».

Теперь я должна работать и сделать все, что могу, чтобы не допустить катастрофы.

21 декабря 1959 г

Я решила позвонить великому психоаналитику, доктору Теодору Рейку, и попросить его о встрече, чтобы обсудить дело Мэрилин.

Он встретил меня у двери, и мне было неприятно увидеть, что знаменитый доктор стал толстым и лысым с тех пор, когда он был моим руководителем много лет назад. Хотя я пыталась не показать своего разочарования, тонко чувствующий аналитик легко разглядел мои уловки.

— Мы стареем слишком быстро, а умнеем слишком поздно, — сказал он.

После теплых объятий он поинтересовался, почему возникла необходимость в его консультации. Ему было известно о моей работе, и он считал меня прекрасным аналитиком.

— Спасибо за то, что приняли меня, доктор Рейк, — начала я. — Мне необходимо посоветоваться с вами, потому что я очень беспокоюсь об одной суицидальной пациентке. — И я рассказала ему свой сон, в котором я держала Мэрилин за юбку, чтобы удержать ее от прыжка с обрыва.

Он сказал:

— Я бы очень беспокоился за вас, если бы вы не волновались за нее.

Я обсудила с ним дело Мэрилин и состояние моей пациентки к настоящему моменту. Его обоснованное мнение? Я делала все возможное, чтобы предотвратить ее самоубийство.

— Теперь ей решать, — сделал он заключение.

— Спасибо, доктор, — поблагодарила я, хотя, по правде говоря, он не многим мне помог.

Но его слова навели меня на некоторые новые соображения о возможном суициде Мэрилин. У меня возник вопрос: с точки зрения морали правильно ли заставлять такого несчастного человека продолжать жить? Я знаю, что многие в наши дни сказали бы, что это не мое дело. Что только она имеет право решать — жить ей или умереть. Это ее и только ее выбор. Сама Мэрилин говорила мне те же самые слова. Она сказала, что, когда несколько месяцев назад она пыталась убить себя, ее очень рассердило, что ее опять спасли.

— Это слишком больно — жить дальше, — пояснила она. — Люди не имеют права настаивать на том, чтобы вы оставались в живых, если вы этого не хотите.

Но до тех пор, пока она приходит на мои сеансы, по крайней мере небольшая ее частичка хочет жить, я буду делать все, что в моих силах, чтобы поддержать это желание.

22 декабря 1959 г

Мэрилин долгое время сидела, не произнося ни слова. Я тоже молчала.

Наконец я сказала:

— Разве вы ничего не хотите сказать мне сегодня, Мэрилин?

— Вы всегда следите за мной, — сердито парировала она и встала, чтобы уйти с сеанса.

Когда она подошла к двери, она обернулась и добавила:

— Пойдите и проверьте свою голову, доктор! Возможно, вам будет это полезно!

23 декабря 1959 г

Она вошла в кабинет с довольно враждебным видом, сдвинутыми бровями и угрюмым выражением лица.

— Что с вами сегодня, Мэрилин? — спросила я. — Вы кажетесь злой, как шершень. Я сказала или сделала что-то такое, что вас рассердило?

Она не отвечала несколько минут, а потом сказала неуверенно:

— Это, вероятно, как-то связано с тем, что вы мне приснились.

— Да? И как именно?

— Кто-нибудь когда-нибудь говорил вам, что вы выглядите з-з-зловеще? В вас есть ч-ч-что-то — я не знаю, что именно, — из-за чего вы кажетесь особенно пугающей и злой.

— Многие люди чувствуют нечто подобное на определенных этапах их психоанализа, — сказала я, хотя я не считаю слишком удачным мой несколько самодовольный ответ.

— Может быть, и так, но мне хотелось бы выяснить, насколько это реально.

— Я совершенно согласна с вами. Что именно придает мне этот зловещий вид?

— Вы напоминаете мне старшую медсестру из приюта, которую я ненавидела. В моем сне вы выглядели точно так же, как она. Эта медсестра однажды пыталась сделать мне ректальное исследование. Она стащила мои трусы и приблизилась к моей заднице с термометром. Ее темно-красное лицо было искажено такой гримасой, какой я не видела никогда раньше. Она ужасно напугала меня. Я не понимала, почему она собирается мерить температуру в моей попе, хотя врач всегда вставлял градусник в рот. Я закричала:

— Нет! Нет! Отстань! — И лягнула ее так сильно, что она сказала с отвращением:

— Хорошо. Просто пропустим это. Следи за своим кишечником!

В моем сне вы подошли ко мне, так же как она, чтобы измерить температуру, и я подумала: «Боже, если она попытается сделать это таким же образом, ей конец!»

— Вам кажется, что я хочу сделать вам ректальное исследование?

— Я нисколько бы не удивилась! — ответила она.

24 декабря 1959 г

— У меня были две фантазии о вас, — сказала Мэрилин, когда на следующем сеансе наконец продолжила рассказ. — Вы вывели меня из себя в обеих. В первой я была в такой ярости, что разнесла весь ваш кабинет. Я порвала шторы, располосовала подушки и разбила ваши коллекционные китайские статуэтки на тысячу кусочков. Во второй фантазии я вышла на улицу и убивала всех, кого встречала, чтобы отомстить членам моей так называемой семьи и всем тем, кто когда-либо оскорблял меня.

— Я предпочитаю первую фантазию, Мэрилин, — сказала я. — Это хорошо, что вы можете злиться на меня и выражать свои чувства посредством действия. И, Мэрилин, я знаю, как ужасна ваша депрессия, но мне хотелось бы пожелать вам счастливого Рождества, и надеюсь, что следующий год станет гораздо более счастливым периодом вашей жизни.

— Ха! — сказала она. — Я даже не знала, что было Рождество. — И вышла, не добавив ни слова.

4 января 1960 г

Однажды среди ночи я внезапно проснулась. Мне снилось, что Мэрилин истошно кричала: «Помогите мне! Помогите мне, помогите мне! Помоги мне, помогите мне! Я не хочу себя убивать!»

Когда она пришла в назначенный час следующего дня, я спросила:

— Мэрилин, что вы делали вчера около полуночи?

— Почему вы спрашиваете?

Я решила рассказать ей о своем сне.

— Это забавно, — ответила она. — Я спала, и мне тоже снился сон, в котором я не переставая кричала. Но во сне ни один звук не срывался с моих губ. Как будто меня заперли в барокамере и никто не мог слышать моего крика, как я ни старалась. Это было ужасно.

— Все происходило так же, как в вашем детстве, Мэрилин. Вы кричали и кричали, но никто не приходил. Но теперь вам не нужно больше кричать. Сейчас я вас слышу.

6 января 1960 г

Процесс психоанализа начал входить в свою колею, после того как Мэрилин поняла, что это нормально — испытывать негативные чувства ко мне и выражать их. Сыграло свою роль, в частности, осознание того, что я не планирую ректальное исследование Мэрилин, в отличие от медсестры в сиротском приюте. Постепенно Мэрилин пришла к выводу, что я действительно беспокоюсь о ней, и она начала говорить чаще и больше о своем теплом отношении ко мне.

Мне это очень нравилось, и я держала пальцы скрещенными, чтобы прогресс продолжался и дальше и что даже если время от времени будут проявляться регрессивные элементы, которых следовало ожидать, у нее будет безопасное место для возвращения. Прошло несколько месяцев, в течение которых она продолжала посещать мои сеансы и заниматься в актерской студии, где, по ее словам, она значительно усовершенствовала свое актерское мастерство и заслужила практически единогласное уважение коллег-студентов.

Что касается меня, я могла перестать волноваться ежеминутно о том, что она может покончить с собой, расслабиться в ее присутствии и наслаждаться остроумием, чувством юмора и проницательностью этой удивительной и такой ранимой женщины.

24 февраля 1960 г

Более года мы вели плодотворную работу, которая помогла Мэрилин лучше понять себя, но однажды она пришла на сеанс с удрученным видом.

— Мне неприятно говорить вам об этом, доктор, но у нас проблема, — начала она.

— Да? А что такое?

— Я планирую наконец развестись с Артуром, и, я думаю, надо сменить декорации с Нью-Йорка на Лос-Анджелес. Западное побережье будет меньше напоминать мне о моем очередном неудачном браке. Кроме того, все кинокомпании расположены в Голливуде, и там я окажусь в центре событий. Думаю, что перееду туда навсегда, так что я не смогу больше приходить к вам.

Она заплакала и сказала:

— Я не хочу уезжать!

— Что? Не могу поверить, что вы это серьезно, — сказала я твердо. — Полагаю, вы просто проверяете меня, чтобы увидеть, отпущу ли я вас. — Она молчала. — Сядьте, Мэрилин! Да, поднимитесь с кушетки и повернитесь ко мне. Нам нужно поговорить!

Она села, как маленький ребенок, наказанный своей матерью, и посмотрела на меня широко открытыми прекрасными голубыми глазами.

— Сейчас вы чувствуете себя значительно лучше, Мэрилин. Вы хорошо поработали и в этом кабинете, и над актерским мастерством, и, похоже, теперь ваша жизнь доставляет вам больше удовольствия, чем раньше. Если вы отправитесь в Голливуд, у вас будет больше шансов получить те колоритные драматические роли, о которых вы так мечтали, ради которых вы столько лет упорно работали, иногда до полного изнеможения, и теперь вы собираетесь отказаться от этого? Почему? Я не позволю вам так поступить.

— Вы мой союзник, мой друг, мое альтер эго, вы заменили мне м-м-мать, — запинаясь, сказала Мэрилин. — Вы всегда так внимательно слушаете меня. Вы никогда не проявляете нетерпения, и мне легко разговаривать с вами. Я никогда не смогу так довериться кому-то еще. Я слишком застенчива. И я никогда не чувствовала, чтобы другие люди по-настоящему интересовались мной. Их беспокоят только собственные проблемы. Я не з-з-знаю, смогу ли я обходиться без вас.

— Это неправда, Мэрилин. Вам так только кажется. Маленькая девочка не может оставить свою мать, но вы больше не маленькая девочка, и я не ваша мать. Я — только ваш аналитик. Вы можете найти нового вместо меня в Лос-Анджелесе, кто будет слушать вас точно так же.

— Нет, я не могу! — закричала Мэрилин. — Вы понимаете меня, как никто другой. Впервые в моей жизни я нашла того, кому могу доверять, кто действительно заботится обо мне как о личности и не ищет выгоды для себя. И вы хотите, чтобы я уехала ради каких-то призрачных возможностей, которые я, скорее всего, не смогу использовать? Нет, сударыня, я знаю, когда мне хорошо. Я остаюсь здесь.

— Ну, Мэрилин, — начала я, вставая, — я польщена тем, что вы так высоко цените меня. Но ваш психоанализ в действительности бесполезен, если вы остаетесь маленьким ребенком. Я не собираюсь наблюдать, как вы саботируете свою карьеру по такой инфантильной причине. Будь что будет, вы собираетесь переехать назад в Калифорнию. И вы возьмете меня с собой. Как мой учитель, доктор Теодор Рейк, однажды сказал: «Людям, которые любят друг друга, не обязательно оставаться вместе, чтобы быть вместе».

Я шагнула к моему столу, взяла адресную книгу и открыла ее. Затем я написала имя и телефонный номер на листке бумаги и передала его Мэрилин.

— Доктор Ральф Гринсон, — прочитала она и поморщилась.

— Позвоните ему сегодня вечером, Мэрилин и запишитесь на прием на следующей неделе. Скажите, что я направила вас и это срочно. В свою очередь я тоже свяжусь с ним и предупрежу, что вы позвоните. Я очень сожалею, что у нас больше не будет времени для завершения дел должным образом, но остались еще несколько сеансов, чтобы все обсудить и подготовить вас к отъезду настолько, насколько это возможно.

— Вот как, я всегда подозревала, что в действительности не нравлюсь вам, — сказала она со слезами на глазах, — иначе вы не позволили бы мне уехать.

Я обняла ее и заплакала вместе с ней.

Конечно, она отправилась в Калифорнию.

Но на одном из наших заключительных сеансов в качестве личной терапии я предложила ей регулярно писать мне из Лос-Анджелеса, даже если у нее не будет острой необходимости в помощи, и дала слово отвечать ей, если она этого хочет.

Она согласилась. Я также пообещала сообщить об этом доктору Гринсону, чтобы убедиться, что он не имеет возражений против нашей переписки.

Между тем я надеялась, что направление к доктору Гринсону, очень талантливому аналитику, будет ей полезно.