Время подошло к своему логическому завершению. Неделя вышла — отчет был сформирован. Не сказать, что Фалькон был рад этому и то, что ему пришлось отчасти внести в него ту информацию, которую я добыл за время пребывания на Эндлере, но когда я увидел его, войдя в кабинет, он был похож на один сплошной кусок ненависти, готовый взорваться в любую минуту.

Дела шли неважно. Запланированная норма метума сегодня должна была быть погружена в транспортники и отправиться в соседнюю звездную систему, где ее уже дожидались на заводе по переработке, но все почему-то откладывалось.

Он кричал в трубку видеофона, говорил, что сейчас не может вести переговоры с транспортниками по поводу квот и должен переключиться на более важные дела, коим по моим собственным соображением был я сам.

Фалькон был жестоким человеком — по крайней мере о нем так говорили ученые с которыми мне довелось пообщаться за все время. Однако его жестокое обращение было вызвано скорее собственными амбициями, чем желанием выстроить некую идеальную систему «начальник-подчиненный». Все держалось по большей части на страхе увольнения, чем на авторитете и уважении к тому, кто организовывал работу и направлял работу в нужное русло. Вот и сейчас, когда видеофон в его руках погас, а его синеватый свет растворился в воздухе, он перевел взгляд на меня, чем дал понять остальным присутствующим в кабинете, что разговор будет закрытым.

Они вышли. Несколько человек. двое охранников и женщина-секретарь. Все они через несколько секунд были уже за пределами его рабочего кабинета, где нельзя было подслушать наш разговор. Начал мерно, хладнокровно, словно подталкивал меня к раскаянию и публичному покаянию за проваленное поручение.

— Что ж, будет оправдываться вместе.

Это были его первые шаги на пути к сваливанию вины на мои плечи. Чего греха таить — я был виноват лишь отчасти, ведь память и воспоминания в ней не поддаются редактированию из вне, мои глаза видели то, что видел человек перед смертью и при жизни, а то, что это не могло происходить на планете по определенным объективным причинам, была уже не моя вина.

— Может вы увидели что-то еще? — спросил он.

— Боюсь все то же самое.

Ответ не устроил его. Последняя попытка вытащить из меня оправдания была провалена и разговор начал меняться в не самую лучшую сторону.

— Хорошо, — начал он уже по-другому, — Я на вас рассчитывал мистер МакКомли. Рассчитывал на вашу помощь в этом щепетильном деле, но вы не справились с поручением, что может говорить только о вашей слабой компетенции и профессионализме.

«Пусть говорит все, что хочет».

— Я думал сначала дать вам шанс, но ввиду того, что произошло на нашей планете во время вашего пребывания и та смерть несчастного Стэна, повлекшая за собой недовольство среди других пилотов, мне пришлось принять решение об отправке заявления-негатива в Капитолий и о просьбе отстранить вас от подобных дел. Вам понятно мое решение.

Он вытаращил глаза в ожидании, что я упаду перед ним на колени и начну просить, чтобы он вернул заявление и дал мне шанс все исправить. Но я не сделал это. Не потому, что мне не хотелось, наоборот, я был очень сильно расстроен таким решением, просто не подал виду, а скорее из-за того, что мне говорил Иванов. Карьерист всегда будет готов пройти по головам, лишь бы не дать самому потерять желаемое место. Я слегка помялся в кресле, выдержал небольшую паузу и вскоре заговорил.

— Это называется: «тону и тяну за собой всех остальных». Так?

— Хех, а вы не промах.

Не вставая он взял левой рукой кусок недокуренной сигары, сжал ее своими губами и тут же поджег.

— Должен признать, мистер МакКомли, вы гораздо умнее, чем мне показалось в первый день нашей встрече. Я думал, что вы будете покорно выполнять все поручения не смотря на преграды и проблемы возникающие на вашем пути.

— Вы знали что они будут?

— Конечно! Я же не первый день тут работаю, а вы не первый то пытается понять причины смерти всех этих людей. У меня скопилась целая папка отчетов от различных организаций занимающихся частными расследованиями. И все они, как в унисон говорили одно и тоже. Сначала я думал, что быть такого не может. Люди умирают, никаких физических повреждений, за редким исключением, никаких пулевых ранений, порезов и чего-то такого, что могло вывести нас на преступника или группу преступников.

— Вы подозревали ученых?

Он сжал губу в трубочку и вытянули из коричневой сигары целое облако табачного дыма, после чего довольно выпустил его в воздух.

— Ученые занимаются своим делом, я занимаюсь своим. Мы редко пересекаемся, а если это и происходит, то и я и они стараемся минимизировать наше общение друг с другом. Да, у меня были подобные мысли насчет их, в особенности к этому чокнутому профессору, разговаривающему с планетой как со своей подружкой.

Он громко рассмеялся.

— Чудак. Он провел в одиночестве слишком много времени и явно повернулся умом, раз не может увидеть очевидного — эта планета просто одна большая груда камней, внутри которой есть настоящий Клондайк из метума. Мы делаем дело, зарабатываем деньги, огромные деньги, а они попусту тратят свое время. Мы развиваемся, а они стоят на месте. О каких партнерских отношениях может идти речь если мы преследуем совершенно разные цели на Эндлере.

— Тем не менее у вас были обвинения в сторону профессора и его ученой группы.

— Да.

— Почему?

— Скажем так, они мне очень мешали. Их исследования и постоянные рапорты о том, что мы якобы убиваем планету, навлекали на меня десятки различных проверок, прилетавших сюда с завидным постоянством. Мне не давали работать, МакКомли, вставляли палки в колеса какие-то психи, одержимые идеей «живой планеты». Вы ведь не верите в эту чепуху, так ведь?

Я промолчал.

— Так я и знал. Надо было вас сразу оградить от этого дурного влияния. Но время упущено.

Он снова затянулся сигаретным дымом.

— Пусть вас не пугает мое будущее. Увольнение ровным счетом ничего не изменит на этой планете. Придут другие и быть может гораздо более принципиальные чем я. Подумайте. Может я и не святой, может я и был строг и безжалостен к тем, кто работал под моим началом, но я это еще не самое худшее, что может произойти с этой планетой.

Он сжал двумя пальцами правой руки тлеющую сигару, вытянул ее изо рта и растоптал кончиком о хрустальное дно небольшой овальной пепельницы.

— Вот, взгляните.

Фалькон бросил в мою сторону несколько скрепленных документов на краю которых значился штамп и реквизиты Геологической корпорации «Антей». В документе перечислялись причины по которым геологоразведовательная деятельность на Эндлере должна быть усилена, а к работе привлечены еще двенадцать тысяч человек. Был еще приказ о свертывании исследований и полного расформирования оставшейся группы ученых под руководством Иванова.

— Я знаю, что Иванов ненавидит меня. В этом наши чувства взаимны. Знаю, что он спит и видит, когда меня выпрут отсюда, а он сможет спокойно разговаривать со своей планетой и целовать ее грязь с подошв своего скафандра. Но кое-что уже изменилось и изменилось кардинально. Мое увольнение никоим образом не спасет положение ученых. Эту планету выкачают до самого дна, достанут из нее последний грамм метума и после бросят, отправившись на поиски очередной жертвы. Мы саранча, МакКомли, смерть одного ничего не значит, когда речь заходит о потребностях целого роя.

— Тогда зачем весь этот разговор?

— Я хотел высказаться прежде чем покину эту планету. Будет не совсем правильно, если вы не поймете мои мотивы. И да, — он слегка помедлил, — я заказал вам билет обратно на Землю. Ваш транспорт прибудет через три дня.

— Спасибо.

Я вышел из его кабинета сразу как разговор был закончен. Не зная что делать дальше простоял в коридоре совершенно один, глядя вперед в горизонт, где бушевали бури и несколько малых торнадо крутились в своем неведомом для нашего разума танце.

События произошли действительно очень быстро. Что сказать Свете? Нужно ли поведать об этом профессору, ведь исследования Эндлера для него это вся его жизнь. Что будет, когда он узнает о том, что смысл всей его жизни поддет под напором корыстных расчетов громадной корпорации?

Никто не знал ответ на этот вопрос, ведь Фалькон был в чем-то прав. Когда цель охватывает слишком большие интересы многих людей, один человек не может стать препятствием перед достижением намеченного.

На улице все так же было пусто. Все будто вымерло, оставив промышленные и гражданские постройки доживать свой век в кромешной темноте под куполом, светящимся и переливавшимся золотисто-желтоватым светом.

Я направился к Светлане. Не знаю почему, но сейчас мне было нужно увидеть ее. К дому подошел за несколько минут, вступил на порог и постучал в дверь. Она открыла не сразу. немного подождав, но когда я вошел внутрь и увидел, что она складывает собственные вещи, стало понятно, что известие о закрытии исследовательской группы дошли и до нее.

— Мне уже все известно.

Короткий ответ на молчаливый вопрос еще не успевший сорваться с моих губ.

— Сказали сегодня рано утром. По рации. Это печально.

— А что с ним?

Я кивнул в сторону горящего окна, где никогда не гас свет.

— Он заперся в своем кабинете. Я пыталась к нему достучаться, но он не открывал и по-моему не откроет уже никогда.

— О чем ты? — спросил я ее.

— Иванов не выдержит этого. Для него Эндлер все. Вся его жизнь и даже больше. Просто смысл его жизни. Если не будет планеты, не будет смысла продолжать жить.

— Ты говоришь о суициде?

Она молча кивнула головой.

— Надо его остановить! — чуть не кричал я.

— В этом нет смысла, Макс. Он как-то говорил мне об этом, тогда я не воспринимала его всерьез, но сейчас это обретает уже иной смысл.

— Да о чем ты вообще?! Ты понимаешь, что он может натворить глупостей?

— Мы все их уже совершили. Кто маленькие, кто большие. Каждый сам отвечает за свою судьбу и свои поступки. Профессор шел к этому через всю свою жизнь и глупо будет, если мы воспрепятствуем ему в его последней воле.

— Да чтоб тебя!

Я крикнул на нее и пулей выскочил за пределы ее дома. В какие-то считанные секунды пролетел расстояние в две сотни метров через тянувшиеся по поверхности планеты питающие кабеля и строительного мусора, взбежал по лестнице на последний этаж и что было силы стал колотить в металлическую дверь, требуя и крича, чтоб профессор открыл мне ее.

Все было напрасно. Никто не открывал ни после двух минут, ни спустя полчаса. Когда же ожидание превысило все допустимые границы — я вызвал охрану.

Двое здоровяков, поняв, что от них требуется, прихватили с собой громадную машину по резке металла. Этот дьявольский механизм, зарычав как голодный зверь, впился в замок и буквально выгрыз его оттуда. Фонтан из искр полился на пол. Вонь горелого железа вперемежку с ароматом распустившихся цветом осели в моих легких, когда дверь, не выдержав напора, рухнула на пол.

Мы почти одновременно вбежали внутрь и так же одновременно увидели то, что все старания оказались напрасными. Профессор сидел у себя на кресле спиной к нам, закинув голову на бок. Под ногами валялись осколки разбитой колбы, а рядом с ними жидкость синего цвета, капельки которой были обнаружены и на его губах.

— Он что-то выпил, — сказал один из охранников. — Теперь ему уже не поможешь.

Я стоял рядом. Смотрел в его слегка приоткрытые глаза, почти живые и готовые, казалось, открыться в любой момент. Но чуда не произошло. Врач констатировал смерть. Сухо запротоколировал все случившееся и закурил прямо возле его тела.

Скользнув своей железной рукой по столу, он взял несколько стоявших на нем колб с похожей жидкостью и перелил их содержимое в специальный контейнер, который вскоре отправился в исследовательскую лабораторию для первичного анализа.

— Его надо на вскрытие, потом в морг и следом кремировать.

— Нет, — ответил я. — Сначала мне нужно остаться с ним наедине.

Доктор все понял. Взяв свои вещи и выбросив окурок в корзину, он удалился из помещения. За ним последовали остальные. Через минуту внутри не осталось никого кроме меня и умершего профессора, чья память была последней ниточкой к тому секрету, который он попытался унести с собой в могилу.

Я снял с себя куртку, подтянул рукава и прикоснулся своими ладонями к его еще теплому лбу.