Он встретил меня у самых дверей. Приятно улыбнулся и пустил вперед себя, дав пройти в небольшое помещение, где не было крыши, а на голову падал дождь. Его капли, крупные, как горошины, разбивались о мои плечи, руки, голову, брызги летели в стороны, а мне все равно не удавалось ощутить на себе их холодной всплеск, словно все это был не дождь, а просто воздух, собравшийся в небольшие комочки.

Он был молод, статен, без старческого брюшка, так часто являвшимся признаком малой подвижности и плохого питания. Теперь «старик» был совершенно другим и эта встреча значила для меня гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд.

Никогда еще в моей жизни память чужого человека так явно не сливалась с моим разумом и не образовывала единое целое, где разница между реальностью и чем-то другим была практически неотличима.

Я чувствовал запах цветов из его кабинета; обернулся вокруг себя, чтобы отыскать вход в этот дивный кабинет, но так ничего и не обнаружил. Запах витал где-то в воздухе, над головой, но стоило мне только поднять глаза, как капля дождя, ненастоящего, но очень близкого к реальному, ударили мне по лицу и заставили опустить голову обратно, переведя взгляд на стоявшего напротив мужчину.

— Я ждал тебя. — сказал он молодых и звонким голосом. — постарался подготовится к этому заранее, чтобы ты мог все узнать.

Мне пришлось взять себя в руки.

Этого не может быть! Кричал я себе и старался как-то понять что же произошло не так. Воспоминания не могут вещать как из видеофона, они лишь обрывки прошлого, запечатленного мозгом и помещенные в специальный архив, а я, как архивариус, блуждаю по запыленным рядам, выискивая самое ценное и необходимое, что еще составляло хоть какую-то ценность для меня.

Однако теперь все было иначе. Он смотрел на меня и только на меня. Вокруг не было ничего и никого, и от осознания странной метаморфозы, случившейся со мной, я немного отошел назад.

Вскоре он опять заговорил. Твердо и уверенно убеждал меня в том, что все происходящее сейчас на моих глазах — это его рук дело, его открытие, его диверсия. Он смог вскрыть меня, разгадать тайну моих способностей и при помощи нехитрых манипуляций записать для меня это маленькое сообщение, где я смогу узнать все, что было скрыто в реальном мире.

— Догадываюсь, ты сейчас очень сильно взволнован. Не надо тратить силы на эту бесполезность. Лучше сконцентрируйтесь на главном.

Он взмахнул рукой и позади него материализовался широкий стул на который он се сразу по появлению.

— Я долго думал, Макс, как мне рассказать тебе все, чтобы это не вышло за пределы и не нарушило задуманное. Думал над этим почти все время, с того самого момента как ты появился на Эндлере. По правде сказать мне пришлось перелопатить гору литературы, технической документации и прочей макулатуры, чтобы сделать простой и очевидный вывод: ничто не может храниться вечно в безопасности. Если уж люди нашли возможность вскрывать чужую память и видеть там все, что должно было быть скрыто, то никакие технические приборы или ухищрения тут бы мне не помогли. Но разгадка, как это бывает всегда, пришла неожиданно и совсем не оттуда, откуда я ее ждал. Вы сами мне ее дали, просто не смогли понять. Память, — он прикоснулся пальцем к виску, — это как диктофон. Если исхитриться, то можно не просто сохранять в ней горы информации, но и записывать сообщения, вот как вам сейчас. Записать его таким образом, что когда кто-нибудь захочет открыть это маленький и очень дорогой ларец, то будет приятно удивлен неожиданной встрече.

Профессор улыбнулся. Его молодое лицо, совершенно непохожее на то, чтобы на нем в момент его смерти, вдруг растянулось в удивительной улыбке, отчего с его стороны повеяло странным холодом.

— Я нал, что однажды это должно было произойти. Все наши усилии пойдут прахом, а нас вышвырнут на улицу как надоевшую игрушку, забыв про все, что мы привнесли в природу Эндлера. И вот это произошло. Во мне больше не было необходимости. Я сделал то, что должен был сделать любой, кто отдав всю жизнь на правое дело, был незаконно отстранен от него и разжалован до статуса сумасшедшего. Думаете легко это осознавать, МакКомли?

— Не знаю.

— Вот именно, — Иванов заговорил громче, — Мы очень многого не знаем, но пытаемся делать вид, будто все в наших руках. Странная вещь, правда? Я ведь тоже когда-то думал, что смогу изменить планету до неузнаваемости, превратить ее в цветущий сади заселить животными, а на деле оказалось, что привлек целую стаю голодных шакалов, разрывающих ее плоть в поисках добычи.

— Ты не виноват в этом.

— Не надо оправдывать меня. Мне это не нужно, я уже в другом мире. Но тем не менее ответственность за случившееся сейчас и за то, что будет, лежит и на мне тоже. Я не успел сделать самое главное и был вынужден уйти, чтобы ты, мой друг все сделал за меня.

— Я?

— Конечно, — он утвердительно покачала головой. — Я уже был не в силах что-то изменить. Светлана со своим сыном и приблизительно не знают как близко я подошел к разгадке планеты и к причине того, почему люди на планете умирали и исчезали бесследно.

— Значит тебе известно об этом.

— Да, и я расскажу тебе об этом, но взамен ты должен дать мне слово, что исполнишь и мою волю. Она будет маленькой, но для меня это очень важно.

Мне ничего не оставалось как согласиться.

— Хорошо. Так слушай меня, очень внимательно и запоминай, потому как, когда все закончиться ты уже не сможешь со мной поговорить — это единоразовая запись, второй попытки уже не видать.

Он глубоко вздохнул и начала свой разговор.

— Планета живая, МакКомли — это истинная правда. Может ты сочтешь меня психом как и те многие, что жили и работали на Эндлере, но мои открытия и выводы, сделанные на их основе, твердо говорят именно об этом. Она дышит, думает, способна анализировать и принимать ответные меры. Может ее мысли и напоминают лишь зачатки того, что мы называем разумом, но планета реагирует на каждый наш шаг. Мы роемся в ее теле, как навозные жуки, вгрызаемся и вырываем из недр все, что может иметь хоть какую-то ценность. Ей больно и она отвечает нам. Все эти смерти, торнадо, песчаные бури — это все результат наших с вами поступков. Мы не даем ей ничего, но забираем столько, что через сотню лет она превратиться в очередную планету-пустышку. Полый шар, внутри которой не будет ничего.

— Планета убивает людей? — спросил я.

— Да, она. Но не так, как мы привыкли. Она избрала другой метод. Ее руки не запятнаны кровью, как может показаться тебе, она лишь отбивалась, заставляя людей самих заканчивать свою жизнь не самым приятным образом. Ты ведь видел все эти странные картины в памяти людей, а? Невероятные и невозможные обрывки из прошлого, где блуждали монстры, громадные чудовища, лаяли собаки и прочая живность по определению не способная зародиться на этой планете. Людей убивает то, ради чего они вообще здесь.

— Ты говоришь про метум?

— В этой светящейся драгоценной породе заключена не просто энергия, мистер МакКомли, в ней заключена мощь, невиданная ранее. Это кровь планеты, а мы — комары, сосущие из нее последнее, что еще может возродить здесь жизнь и позволить превратиться ей из маленького каменного уродца в прекрасную планету. Метум имеет свойство парить — выделять очень плотный пар, чья концентрация в больших количествах может вызывать у людей приступы, материализующие вокруг их самые древние страхи. То, что ты видел в памяти погибших людей был страх, воплощенный их собственным мозгом в реальность. Они убегали от собственных фобий, детских кошмаров, стреляли в несуществующих чудовищ и умирали от разрыва сердца, потому что сталкивались с ним лицом к лицу. Причина не в ней, Макс. Причина в нас самих. Мы провоцируем, а она лишь защищается. Нам нужно научиться жить в гармонии с тем местом, в котором собираемся жить и тогда сама планета поможет нам обустроить новый дом.

— Но ведь люди были в герметичных костюмах, дышали сжатым кислородом. Как такое вообще могло быть возможно.

— Друг мой, вы мыслите научными категориями и техническими параметрами в вопросах о живом существе. Вам нужно думать об этом с точки зрения аналогий. Вот скажем так: вы любите причинять боль?

— Нет, конечно.

— А видели, когда это делают другие.

— Да, — быстро ответил я.

— Чувствовали боль другого существа, даже не находясь с ним рядом.

— Да.

— Так вот почувствуйте ее здесь. Боль нельзя измерить Омами или Ваттами. Для каждого она своя. Ее можно лишь разделить, уменьшив тем самым страдания другого, но измерить — никогда. Я чувствовал как ей было больно, видел ее страдания и всеми силами пытался помочь. Каждый день в течение многих лет, мною было сделано много, но не достаточно, чтобы избавить ее от мучений. Теперь вы должны взять эту священную миссию на меня.

— О чем вы говорите? — спросил я.

— Вы обещали, что выполните мою маленькую просьбу — не нарушайте данного вами обещания. Вот, — он встал со стула и перед ним вдруг возникла громадная карта местности, на которой все было расположено таким образом, что любой кто бы на нее не посмотрел мог увидеть подробные очертания многочисленных «районов-баз», раскинутых по поверхности Эндлера, а затем указал на простиравшийся почти на триста километров горный хребет Эмануэль. — Здесь ты найдешь все ответы, но прежде, ты должен покончить со всем этим.

— Что я могу сделать?

— Очень многое и для этого тебе придется сделать самую малость. Только тебе такое под силу. Света слишком слаба, а мальчик — молод и наивен. Ты можешь понять меня лучше, нежели они, поэтому сделай так как я тебя прошу и мы будем квиты.