Самое страшное в моей работе было то, что воспоминания других людей никогда полностью не выветривались из мозга. Их частички, отдельные куски памяти так и оставались висеть внутри меня мертвым грузом, все сильнее скапливаясь и формируя некую форму завала, отравлявшего все внутри меня и медленно убивавшего.

Мой инструктор так однажды и сказал.

«… Наша короткая жизнь обусловлена вовсе не тем, что мы живем не по природным законам, о нет. Это просто недоразумение. Природа сама создала нас. Зачем? Наверное, в этом созрела определенная необходимость, нужда, понадобилось критическое и очень резкое изменение сознания и возможностей человека, чтобы будущее могло сформироваться и начать жить по новым законам. Мы живем слишком короткую жизнь не потому, что платим таким образом дань за врожденные способности — нас убивают воспоминания. Чужая память, как отравляющий снаряд, а мы — отряды химзащиты, влезающие в самую гущу вонючей субстанции, давно потерявшей свой блеск, и роемся в ней, дабы отыскать последнюю ценнейшую информацию. И как бы защита не была организованна и не применялась нами в подобных ситуациях, нет-нет, а капельки этой „радиации“ остаются на нашей коже. Потом их становится больше, больше, концентрация начинает постепенно превышать все допустимые нормы, пока в конце-концов не становится губительной для нашего организма. Мы умираем в объятии чужих воспоминаний не в силах что-то им противопоставить. Вот наша судьба и от нее нельзя уйти.»

Всем нам свойственно чувство неизбежного, но еще более каждому из нас присуще желание уйти от неминуемого рока. Постараться спастись, не дав судьбе исполнить задуманное.

Было множество способов избавляться от негативных последствий проникновения в память чужого человека. Кто-то читал молитвы, кто-то использовал химические средства, дабы отчиститься от них, были различные методики, медицинские препараты и многое другое, но эффект их варьировался от двадцати до сорока процентов, не давая желаемого очищения. Они копились внутри нас. Мы видели их наяву, они мерещились нам в обычной жизни, прорываясь сквозь невидимый барьер и как лишний и чужой кадр из постороннего фильма, появлялись перед глазами. Но больше всего их сила проявлялась во сне. Там царил другой мир, их мир. Жизнь сотен людей кошмарами проходила перед моими глазами. Они никогда не давали покоя, не оставляли меня наедине, входя бесцеремонно в мои сновидения так, как когда-то я входил в память их бывших владельцев.

С тех пор ровным счетом ничего не поменялось. Усилилось лишь воздействие этих остатков на мое сознание. Я плохо спал, практически сведя на нет отдых до двух часов в день, проводя его в полусознательном состоянии — так они не могли до мен добраться. Но время от времени моя защита давала сбой и я проваливался в глубокую сонную яму, где меня ждали они. Набрасываясь на мой истощенной и ослабший после «процедуры» мозг, они, как голодные шакалы, терзали его, заставляя прокручивать все, что когда-то было вынуто мной из голов сотен людей, имен которых я толком никогда и не знал.

Я вскочил с кровати в тот самый момент, когда предсмертный крик одной из них вонзился мне в уши. Вскочил на ноги и не заметил, что передо мной стояла чья-то фигура, скрытая черной вуалью, пропавшей лишь после нескольких минут.

Света ничего не могла сказать. Ее взгляд был испуган от увиденного, а тело, хрупкое женское тело, тряслось, готовясь броситься наутек.

Потом я понял, что кричал во сне я сам.

Не знаю как мне удалось все объяснить, но прошло время, чтобы она и я наконец заговорили друг с другом. Мы сели за один стол (точнее за единственный, что был поставлен в моей маленькой комнатушке) и стал пить принесенный женщиной чай. Разлитый из термоса (боже, какой же это старый способ сохранения тепла!), он все еще был довольно горяч, хотя порядком остыл для того, чтобы его можно было пить без опасений обжечься.

— У тебя всегда так? — осторожно спросила Света.

— Да. К сожалению.

Странно, что ей вообще стало интересно подобное, но, когда годами живешь в одном месте, где даже лица местных вахтовых рабочих почти никогда не меняются, тебе становится интересно практически все, даже вещи, наполняющие тебя страхом.

— Это, как говорили нам в Капитолии, побочные эффекты нашей профессии, если, конечно, ее можно вообще назвать профессией. Ведь мы ее не выбирали, это она нас выбрала.

— Ты жалеешь об этом?

Я пожал плечами.

— Не знаю, мне сложно сказать. У меня просто не было выбора. Сначала меня это сильно бесило — меня ни о чем не спрашивали, а потом я смирился. Нельзя вырвать из себя то, что заложено природой. Это же не прыщ и не какая-то там бородавка, от которой можно избавиться. Тут все намного сложнее, гораздо сложнее, чем могут подумать простые люди.

Я обхватил горячую чашку ладонями и тут же почувствовал приятное тепло в руках.

— От этого никак нельзя избавиться?

— Частично — да, но полностью это не выводится. Мы копим в себе воспоминания других людей годами. И порой за один год их может быть до полутора сотен. Представляешь? Крупица за крупицей они оседают в моем мозгу и вскоре вытесняют мои собственные. Уже сейчас я едва могу вспомнить лица своих родителей. Остались лишь общие черты, но детали бесследно исчезли. Это страшно. Особенно, когда не можешь вспомнить даже самые яркие моменты из собственного детства.

— А оно было? — она отхлебнула немного чая и опять перевела взгляд на меня. — Я слышала, что узнав о наличии таких возможностей вас сразу забирают из семьи и происходит это в раннем детстве.

— Да, такая практика существует.

— И все же.

Продолжала спрашивать Светлана.

— Мое детство было обычным, если не считать, что каждый день был расписан почти по минутам.

— Семья?

— Отец работал, мать — занималась хозяйством.

— Братья? Сестры?

— Я был единственным ребенком в семье.

— И как же все произошло?

Я улыбнулся.

— Ты действительно хочешь узнать это?

Женщина кивнула головой и снова отпила из кружки.

— В своей жизни я мало что ненавидел так сильно как вторник. Этот день был для меня адом, настоящим проклятием и мучением, которое никогда не заканчивалось и с новой неделей начиналось вновь. Отец владел скотобойней и огромным стадом крупного рогатого скота. Каждый вторник он приезжал в это место, чтобы пустить на мясо одного или двух телят. Поначалу это происходил в первый и последний вторник месяца, но когда наступили тяжелые времена и старик принял решение залезть в долги, нам пришлось «валить» их каждую неделю. Под ножи шло все: старые и немощные, молодые и здоровые. Продажа мяса помогала нам постепенно расплачиваться по кредитам и отец всячески старался приобщить меня к этому, искренне веря, что я продолжу его дело после его смерти. По правде говоря, я ненавидел все это всем своим сердцем. Один только вид крови и предсмертных криков животных повергал меня страх и я терял любое желание вообще прикасаться к ножу. Уговоры не действовали, приобщение пошло не потому пути, которого хотели мои родители, и вскоре у нас в семье появился Боб. Вечно улыбающийся мужичок, которому смерть и кровь доставляли настоящее удовольствие. Он делал это так легко и непринужденно, словно находился не в залитой кровью скотобойне, а на концерте, и в руках у него не нож, а дирижерская палочка. В тот день все было в принципе как и всегда, с той лишь разницей, что я остался ждать окончания в соседней комнате и собственными ушами слышал как всхлипывало животное в свои последние мгновения. Я прошел внутрь — увидел, что Боб и отец вышли на улицу и от увиденного там, меня просто вывернуло прямо на эту тушу. Я упал и совершенно случайно коснулся своей рукой ее головы. Тогда-то все и произошло. Ее память и жизнь, похожие на короткий видеофильм, пронеслись у меня перед глазами. Света, я видел как они плачут, видел собственными глазами как вот сейчас я вижу тебя. Это нельзя передать словами, нельзя как-то попытаться воспроизвести, чтобы было понятно простому человеку, но это было так сильно и отчетливо, что меня буквально вывернуло наизнанку.

— Наверное, это чертовски страшно?

— Конечно. Ты даже не представляешь как.

Мы продолжили говорить, а чай в моей чашке так и остался нетронут. Я не прикоснулся к нему, хотя хотел пить и был готов проглотить все содержимое.

«Это бывает» — подумал я и отодвинул ее в сторону, дав понять Свете, что жидкость в меня сегодня не лезет.

— Что сказал Фалькон?

Женщина постаралась сменить тему.

— Сказал, что ему чертовски не хочется терять это место. Приказал во что бы то ни стало выяснить причину смертей и уложиться в семь дней сроку.

— Но ведь там сто с лишним человек! Как ты сможешь все это сделать?

— Не знаю, — я пожал плечами, — надо подумать. Для меня столько тел слишком большая нагрузка. Я умру Света, если проглочу такое количество воспоминаний за семь дней. Нужно нечто иное. Другой план.

Наступило молчание. Тяжелое и приятное одновременно. Мне хотелось почувствовать его, принять в себя и больше не думать ни о чем. Эндлер оказался совсем не той планетой, о которой я читал, когда подлетал к его орбите. Здесь жизнь и смерть была на одной линии, здесь даже мертвые до сих пор жили во мне, а живые наоборот, никак не касались меня. Словно все перевернулось с ног на голову и начало говорить, что так нормально, что по-другому просто не бывает и я должен принять эту действительность.

Потом она заговорила. Так, словно ничего и не было. Ее лицо вновь окрасилось приятной улыбкой, а глаза заискрились необычным светом.

— Я тут подумала, — начала она, — может тебе стоит поговорить с Сэмом.

— Зачем?

— Ну он все это время спрашивает меня, когда сможет увидится с тобой. Ваша первая встреча очень сильно повлияла на него и он из кожи вон лезет, чтобы добиться своего. Я скоро не смогу его отговаривать.

— Это действительно необходимо?

Мой вопрос несколько обидел ее и я постарался смягчить тон, однако вернуть слов уже не смог.

— Я понимаю, что вы не привыкли к такому вниманию, простите, но вы такой редкий и интересный гость, что упустить с вами встречу будет грубой ошибкой. Кто знает когда к нам еще наведаются с Земли.

Мне пришлось согласиться на встречу. Я, правда, не хотел, но видел, что если отвечу резким нет, то окончательно оттолкну от себя последнего лояльного ко мне человека.

Парень был не в счет. Он слишком молод и вспыльчив, максималист и неразумно распределяет свою энергию и знания. Старается понять и узнать все, даже то, что ему просто не нужно.

— Вы когда-нибудь знали как сильно наше впечатление может сказываться на ауре наших собеседников?

Спросил он, стоило мне только перешагнуть порог его комнаты, разделенной по середине небольшой перегородкой, отделявшей «жилую» часть от места, где он проводил свои научные изыскания.

— Нет, — ответил я.

Света прошла немного вперед и набросилась на сына, ругая за беспорядок и разбросанные вещи вокруг.

— Он не всегда такой, — спешила прибраться в комнате Света, — Обычно все держит в чистоте и порядке, но сегодня видимо магнитные бури или еще какая-то дребедень, которую любит придумывать Сэм, чтобы не убираться.

— Все хорошо, — я прошел следом.

— Вы не представляете как я рад вас снова видеть.

Он протянул свою ладонь и крепко сжал мою руку.

— Это большая честь. Правда, — он так сильно тряс своей головой, пытаясь произвести на меня впечатление, что черные кудри начали двигаться в такт его дерганьям, портя прилежно созданную прическу.

— Не стоит. Светлана сказала, что вы хотели встретиться со мной и поговорить о чем-то интересном. Что ж, пока у меня есть время я могу с вами что-нибудь обсудить.

Сэм чуть было не подпрыгнул на месте от радости. Выбежав за пределы жилой части своей комнаты, он скрылся за перегородкой и спустя пару секунд вернулся уже с неким странным минералом, помещенным в вакуумную сверху и болтавшимся там в свободном полете.

— Знаете что это? — спросил паренек, поднеся кусочек минерала почти к самому моему лицу. — Мне потребовалось много сил и времени, чтобы добыть его в обход нашего всевидящего контроля. Это метум — наш самый драгоценный минерал на всей планете. Залежи его расположены вдоль так называемых «Маршалловых линий», говоря проще трещины в коре планетарной поверхности, наполненные застывшей магмой и ставшие настоящей колыбелью для минерала. Там он чувствует себя как дома.

Сэм вдруг отдернул вакуумную сферу и начал гладить ее как ребенка.

— Это просто кусок камня, чем он отличается от угля или железной руды.

Я присел на стул возле импровизированного шкафа, сложенного из частей странной конструкции больше напоминавшей стойки покореженного шасси и продолжил слушать мальчугана.

— Вы не понимаете! — возмутился он, — Это не просто порода, в ней скрыто нечто большее, чем может показаться на первый взгляд.

— Он светится, — парировал я, — Это пока все, что я могу в нем увидеть.

— Но ведь вы тоже лишь снаружи похожи на нас, а внутри совсем другой.

Услышав это Света вмешалась в разговор. По ее мнению он коснулся слишком сложной для мальчика темы, но я не стал уходить от разговора и продолжил говорить.

— Да, это так. Но я живой. Я чувствую боль, страх, ненависть. Я могу дышать и видеть своими глазами, у меня есть обоняние, осязание. Одним словом я человек. Камень этого лишен. Каким бы красивым и загадочным он не казался, не надо придавать большого значения куску породы, выдранного машинами из недр планеты. Наделять волшебными свойствами то, что по определению обладать ими не может — верх дикости.

— Значит вы не верите в гипотезу Иванова? — обижено спросил парень. — Что планета живая.

— Я этого не говорил.

— Но ваши слова. Если планета живая, если она чувствует присутствие других существ на своей поверхности, то и все, что мы видим под ногами, каждый камень, каждую песчинку тоже можно назвать ее частью, а значит и наделенную неким подобием разума.

Ухмылка невольно родилась на моем лице.

— Я не ученый Сэм. У меня несколько иные обязанности и интересы. Планета для меня не более чем небесное тело из песка и камня, на котором каким-то образом зародилась или в скором времени зародится жизнь. Земля через это тоже прошла.

— Но вы же…. Говорили… с профессором.

Мальчик заплакал и в этот момент я стал противен сам себе. Я не умел говорить с подростками. Да и вообще с людьми в целом. Я всегда разговаривал с мертвыми и в их молчаливой беседе черпал информацию о всем, что касалось меня и моей работы. Разрушив невольно мечты этого славного парня, чьи черные кудри, как растянувшиеся по небу продолговатые тучи, падали ему на лоб, а под ними, в глазах начали скапливаться слезы, я каким-то странным образом нашел для себя ответ, почему эти люди все еще не сошли с ума в этом неприветливом и очень опасном месте.

Наши мечты порой могут на многое. И если следовать им до самого конца, рано или поздно мы находим то, ради чего совершили такое длительное путешествие. Наверное, и Сэм мог его совершить не встреть я его сегодня и всего парой предложений утопив мечту и растоптав ее, не оставив даже мокрого места.

Он ушел за перегородку и с той части помещения стали доноситься звуки сваливавшихся в мусорное ведро десятков бумажных страниц с многочисленными чертежами и теориями.

— Может это было зря? — тихо спросила Света, обойдя меня сбоку и шепнув на ухо.

— Может… наверное. Я перегнул палку.

Я встал со своего места и направился к выходу. Женщина несколько раз окликнула мальчугана, чтобы тот вышел и проводил меня до дома, но в ответ доносились лишь скрежетания мусоросжигателя, где в беспощадном и ненасытном огне тонули тетради и альбомы с исследованиями.

— Это было зря, — сказал я себе и направился вниз.

На улице никого не было. Лишь небо вновь вспыхнуло ярким блеском размашистых молний, то появлявшихся среди черных туч, то пропадавших, скрываясь за плотным слоем грозовых облаков.