Танки в Москве

В воскресенье 18 августа 1991 года вице-президент СССР Геннадий Янаев подписал указ, в соответствии с которым он стал и.о. главы государства в связи «с невозможностью по состоянию здоровья» исполнения М.С. Горбачевым своих обязанностей президента. Утром 19 августа государственные телевидение и радио сообщили об этом населению. Стало также известно, что «в отдельных местностях СССР» вводится чрезвычайное положение на срок 6 месяцев и в Москве образован Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР «в целях управления страной и эффективного осуществления режима чрезвычайного положения». В столицу по решению министра обороны вошла бронетехника.

Объявление о «болезни Горбачева» фактически отменяло намеченную на 20 августа церемонию подписания договора о Союзе суверенных государств (ожидалось, что новый Союзный договор подпишут Белоруссия, Казахстан, РСФСР, Таджикистан и Узбекистан, а осенью к ним присоединятся Азербайджан, Киргизия, Украина и Туркмения). Возможно, члены ГКЧП искренне хотели предотвратить, как они считали, общенациональную катастрофу, к которой вело, по их мнению, создание «обновленного» Союза, но вольно или невольно начавшиеся события только ускорили распад великой державы на одной шестой земной суши.

Три дня правления ГКЧП (19—21 августа 1991 года) показали стране бездарность и безволие правящей верхушки СССР и окончательно дискредитировали высшую государственную власть. Вице-президент, премьер-министр, руководители силовых ведомств, секретари ЦК Компартии оказались, к удивлению всего мира, неспособными управлять государством в экстремальных условиях, возникновению которых они сами во многом способствовали. Население воочию увидело поразительную беспомощность тех, кто управлял ядерной супердержавой. Что, кроме горечи и стыда за великую страну, могла вызвать, к примеру, пресс-конференция и.о. президента, косноязычного, с трясущимися руками. Такая власть была неизбежно обречена на поражение и свержение…

Чем глубже современные исследователи проникают в скрытые механизмы тех августовских событий, тем больше вопросов у них появляется. Мало помогают и ставшие доступными материалы следствия по делу ГКЧП, беседы с непосредственными участниками тех событий. Да и фигур на «шахматной доске» оказалось, как постепенно выясняется, значительно больше, чем представлялось поначалу.

В ходе журналистских расследований вместо треугольника ГКЧП — Горбачев со товарищи — российские «демократы» все отчетливее проявлялся многогранник. Выясняется, что СМИ в своих материалах об августовских событиях уже два десятилетия представляют общественности, выражаясь шахматными терминами, «пешек», «коней» и в лучшем случае «слонов», а многие «тяжелые фигуры» до сих пор остаются за кадром. Установить их поименно, документировав свои выводы соответствующими «уликами», журналисты и историки, к сожалению, пока не смогли. Как говорится, «подозреваемые» намечены, но называть их преждевременно…

Один из предварительных выводов, которые все же исследователям удалось сделать, можно сформулировать так: социальные процессы, которые привели к тем трем драматическим дням, потрясшим СССР, значительно сложнее, чем их представляет большинство и «левых», и «правых» публицистов. Мы, говоря словами Юрия Владимировича Андропова, слишком плохо знаем общество, в котором живем (и жили в советское время).

Не может не поражать, как быстро и потрясающе удачно подавляющее большинство руководящих работников Совета Министров СССР, аппарата ЦК КПСС, ее региональных комитетов адаптировалось к новым экономическим условиям. Они «рассосались» по сотням совместных предприятий, инофирм, коммерческих банков… В этих «островках» рыночной экономики они безбедно существуют по сей день вместе с многочисленными родственниками и знакомыми…

Возможно, было бы поучительно опубликовать большим тиражом протоколы допросов участников ГКЧП, чтобы каждый гражданин РФ мог самостоятельно составить представление не только об их политических взглядах, но и о человеческих качествах.

При анализе причин отстранения КПСС от власти и последующем распаде СССР нельзя не сказать и о роли в новейшей истории страны такого фактора, как организованная преступность, масштабы и влияние которой значительно больше, чем можно представить даже после просмотра отечественных телебоевиков о российской мафии. Во второй половине 80-х годов Александр Гуров (тогда подполковник милиции) бесстрашно предупреждал с газетных страниц о росте влияния криминальных сообществ во всех союзных республиках. Но тогда Горбачев и соответствующие силовые структуры оказались глухи, поразительно глухи к призывам остановить воротил теневой экономики и оргпреступности, «пока лев еще не прыгнул». Впрочем, может быть, на Олимпе власти, в отличие от наивного милицейского офицера, знали больше и понимали, что уже слишком поздно. Ведь почувствовавших запах крови «гиен» зарождавшегося еще в 1970-е годы российского капитализма не сумел остановить даже Андропов.

Хроника событий, связанных с созданием и бесславной кончиной ГКЧП, выглядит так.

12 июня

Борис Ельцин побеждает на первых выборах президента РСФСР. Он получает 57,3 процента голосов. Вице-президентом становится военный летчик полковник Александр Руцкой, получивший известность своим участием в афганской войне. Основной соперник Ельцина — бывший председатель Совета Министров СССР Николай Рыжков (кандидатом в вице-президенты баллотировался с ним первый заместитель министра внутренних дел СССР генерал-полковник Борис Громов) — всего 16,85 процента.

17 июня

Подготовлен проект нового Союзного договора, который направляется на рассмотрение Верховных Советов союзных республик.

Премьер-министр СССР Валентин Павлов обращается к Верховному Совету СССР с просьбой о предоставлении дополнительных полномочий Кабинету министров СССР, в частности права на законодательную инициативу и на принятие «временных решений».

«Шестой год так называемой перестройки привел страну к развалу экономики и политической системы. В экономике происходят процессы, которые привели страну на грань катастрофы. Падают выпуск продукции, национальный доход. Упала дисциплина на производстве. Расстроена денежная система. Практически потеряно управление народным хозяйством. Объявленные суверенитеты привели страну к гражданской войне, в результате мы имеем сотни погибших и около миллиона беженцев».

Из проекта постановления Кабинета министров СССР, которое предполагалось принять при предоставлении правительству дополнительных полномочий летом 1991 года.

18 июня

Борис Ельцин прибывает с рабочим визитом в США.

20 июня

Государственный секретарь США Джеймс Бейкер предупреждает в Берлине министра иностранных дел СССР Александра Бессмертных со ссылкой на разведывательные источники о возможной попытке отстранить Горбачева от власти и «причастности к заговору» премьер-министра Павлова, министра обороны и председателя КГБ. Аналогичную информацию посол США в Москве Мэтлок передает Горбачеву.

8 июля

Президент СССР Михаил Горбачев встречается с руководителями 9 союзных республик с целью обсудить вопрос о подписании Союзного договора.

17 июля

Михаил Горбачев безуспешно ведет переговоры в Лондоне с лидерами семи ведущих держав о финансовой помощи СССР (стране предстоит в начале 90-х годов ежегодно выплачивать по долгам до 15 млрд. долларов).

20 июля

Борис Ельцин подписывает указ «О прекращении деятельности организационных структур политических партий и массовых общественных движений в государственных органах, учреждениях и организациях РСФСР» (запрет, по существу, касается КПСС, имевшей мощную сеть первичных организаций).

«В тяжелое для страны время у группы лиц созрело решение выступить, с тем чтобы изменить положение дел, изменить неблагоприятное, тяжелое — кризисное —развитие обстановки… Поступала также информация о том, что после распада Союза начнется массированное давление извне на отдельные территории совсем недавно единого Союза для установления на них иностранного влияния с далеко идущими целями.

Из протокола допроса Владимира Крючкова 17 декабря 1991 года.

Поступали сведения о глубоко настораживающих задумках в отношении нашей страны. Так, по некоторым из них, население Советского Союза слишком велико, и его следовало бы разными путями сократить… По этим расчетам, население нашей страны было бы целесообразно сократить до 150—160 млн. человек. Определялся срок — в течение 25—30 лет. Территория нашей страны, ее недра и другие богатства в рамках общечеловеческих ценностей должны стать достоянием определенных частей мира. То есть мы должны как бы поделиться этими общечеловеческими ценностями».

23 июля

В подмосковной резиденции Горбачева Ново-Огарево завершена работа над окончательным вариантом проекта Договора о Союзе суверенных государств.

В этот же день газета «Советская Россия» опубликовала «Слово к народу», своего рода идейный манифест будущих членов ГКЧП. Среди подписавших его — генерал-полковник Борис Громов и генерал армии Валентин Варенников.

25—26 июля

На пленуме ЦК КПСС рассмотрен проект новой Программы партии, принимается решение о созыве внеочередного XXIX съезда КПСС (один из вопросов повестки дня — выборы руководящих органов партии, появляется реальная угроза для Михаила Горбачева не быть переизбранным на посту генерального секретаря ЦК КПСС).

29 июля

На встрече М. Горбачева с Б. Ельциным и президентом Казахстана Н. Назарбаевым в Ново-Огарево достигается договоренность о подписании Союзного договора 20 августа и о последующей замене В. Павлова, председателя КГБ В. Крючкова, министров обороны и внутренних дел (содержание разговора становится известным оппонентам Горбачева).

«29 июля 1991 года в Ново-Огарево состоялась встреча, которая носила принципиальный характер. Михаил Горбачев должен был уезжать в отпуск в Форос. Сразу же после его возвращения из Крыма на 20 августа было назначено подписание нового Союзного договора. Сейчас мы имели возможность еще раз обсудить самые острые вопросы…

Видимо, Горбачеву нелегко давался это разговор, он был весь напряжен. Меня поддержал Нурсултан Назарбаев, сказал, что надо обязательно сменить министра внутренних дел Пуго и председателя Гостелерадио Кравченко. Потом добавил: “А какой вице-президент из Янаева?!” Михаил Сергеевич сказал: “Крючкова и Пуго мы уберем…”

Все трое единодушно решили, что после подписания договора необходимо поменять Валентина Павлова, тогдашнего премьер-министра. Горбачев спросил: “А кого вы видите на этой должности?” Я предложил Нурсултана Абишевича Назарбаева на должность премьер-министра нового Союза. Горбачев сначала удивился, потом быстро оценил этот вариант и сказал, что согласен. “Другие кандидатуры вместе обсудим после 20 августа“, — закончил он разговор.

Такой была эта встреча, и, я думаю, многое сложилось бы иначе, если бы то, о чем мы договорились втроем, удалось осуществить. История могла пойти совсем по другому пути».

30—31 июля

В СССР с официальным визитом находится президент США Джордж Буш.

3 августа

На заседании Кабинета министров СССР при обсуждении вопросов обеспечения населения продовольствием и работы финансовой системы М. Горбачев заявляет о необходимости принять меры, вплоть до чрезвычайных.

В телевизионном выступлении президент СССР сообщает о своем предложении руководителям советских республик открыть Союзный договор для подписания 20 августа (ожидается, что договор подпишут Белоруссия, Казахстан, РСФСР, Таджикистан и Узбекистан, осенью — Азербайджан, Киргизия, Украина и Туркмения).

4 августа

Горбачев убывает на отдых в свою крымскую резиденцию Форос. Председатель КГБ СССР В.А. Крючков в 2003 году в одном из газетных интервью утверждал, что Горбачев при отлете сказал провожавшим его руководителям СССР: «Готовьте документы по введению чрезвычайного положения. Будем вводить, потому что так дальше нельзя!» По словам Крючкова, где-то накануне проводов генсека он неожиданно услышал от него еще и такие слова: «Да-а-а. Советская власть — все для меня! Партия для меня — все! Да я от поста президента откажусь в любое время, потому что самое главное для меня — это партия… Я же коммунист!»

«Начало 1991 года. Предусматривалось 4 варианта введения чрезвычайного положения. Первый — в Москве и других регионах, второй — по всей стране. Третий — прямое президентское правление в столице и отдельных территориях. И четвертый — прямое президентское правление по всей стране. Эти четыре варианта были Горбачеву доложены. Ион сказал: “Хорошо. Пусть пока полежит…“

Скажите, зачем он 4 августа улетает в Форос — при такой-то ситуации в стране? Смешно. Неужели нельзя было после подписания Союзного договора уйти в отпуск… Он улетает. А 3 числа, перед его отъездом, проводится заседание Кабинета министров, и на этом заседании Горбачев говорит: “Да, ситуация трудная, но мы пойдем на все, включая введение чрезвычайного положения“. И документы, которые были обнародованы 19 августа нами, ГКЧП, это же документы, которые готовили для Горбачева! Не могли мы за одну ночь эти документы изготовить! Понимаете, какая вещь. У меня-то до сих пор складывается впечатление, что он подталкивал нас к этому».

5 августа

На спецобъекте КГБ на окраине Москвы (гостиница для приема иностранных гостей) происходит встреча будущих членов ГКЧП, принимается решение ввести в СССР в срок до 20 августа чрезвычайное положение, чтобы не допустить подписания Союзного договора как означающего, по их мнению, распад СССР.

6—15 августа

Группа ответственных работников КГБ и Минобороны разрабатывает комплекс мероприятий по введению чрезвычайного положения (информация о подготовке чрезвычайного положения «просачивается», очевидно, к руководству РСФСР).

В эти дни (между 8 и 15 августа), по утверждению бывшего начальника охраны президента России А.В. Коржакова, Ельцин приезжал на Лубянку для доверительного разговора с Крючковым. О чем они могли говорить, неизвестно. Некоторые исследователи предполагают, что, возможно, обоих беспокоило, хотя и по разным причинам, намерение Горбачева заменить Павлова на посту премьер-министра первым секретарем ЦК Компартии Казахстана Нурсултаном Назарбаевым. Позднее Борис Ельцин говорил, что в ходе «игры» он обманул Крючкова.

Полковник 1-го главного управления КГБ СССР Леонид Веселовский, прикомандированный к управлению делами ЦК КПСС для организации внешнеэкономической деятельности партийных коммерческих структур, неожиданно уходит с работы и выезжает в Швейцарию.

«…По данным следствия, Управление делами ЦК КПСС успело создать до августовского путча более 100 партийных фирм и коммерческих банков и раздать им в виде стартового капитала 3 миллиарда полновесных советских рублей».

15 августа, четверг

Центральные газеты публикуют проект договора о Союзе суверенных государств.

16 августа, пятница

Александр Яковлев, выведенный на XXVIII съезде КПСС (июль 1990 г.) из состава Политбюро и Секретариата ЦК, объявляет о выходе из рядов партии. В интервью «Московскому комсомольцу» (17.08.1991) он заявляет: «Я думаю, мы приближаемся к какой-то развязке».

Секретарь ЦК КПСС Олег Бакланов (куратор оборонной промышленности) беседует в 11.30—13.00 в здании КГБ СССР с Владимиром Крючковым, ими принимается окончательное решение начать действовать. В тот же день председатель КГБ встречается с министром обороны маршалом Язовым.

17 августа, суббота

Начальник 7-го управления КГБ генерал-лейтенант Е.М. Расщепов, в подчинении которого находилась Группа «А», вызвал к себе ее командира, генерал-майора В.Ф. Карпухина. Расщепова интересовало, знает ли командир «Альфы» расположение объектов и помещений на военном аэродроме «Чкаловский» под Москвой.

Затем по приказанию Расщепова Карпухин убыл в Министерство обороны с целью согласовать систему обеспечения безопасности при проведении возможной встречи президента РСФСР и руководителей СССР. В военном ведомстве генерала Карпухина просили выделить группу в 25—30 сотрудников для обеспечения охраны этого мероприятия на аэродроме, где 18 августа должен был приземлиться самолет Ельцина, возвращавшегося из Алма-Аты. Правда, не исключалось, что переговоры могут пройти в другом месте: во Внуково или Архангельском.

На спецобъекте КГБ на юго-западе Москвы в 16.00 происходит новая встреча будущих руководителей ГКЧП, тон беседы задает Крючков. Он предлагает направить кого-то из собравшихся к Горбачеву в Крым с целью убедить его в целесообразности передать на один месяц власть в СССР создаваемому Комитету по чрезвычайному положению. Далее, после стабилизации обстановки, Горбачев смог бы, по словам Крючкова, продолжить управлять страной. Идея возврашения Горбачева во власть поддержки не встретила, но все же решили лететь в Форос для разговора с генсеком. Решено было добиваться от него немедленного введения чрезвычайного положения и отказа от подписания нового Союзного договора до проведения референдума.

«Генпрокурор все время говорит о том, что существовало два варианта: или Горбачев подписывает указ о введении ЧП, или подает в отставку. Вариантов действительно было два, но… Михаилу Сергеевичу предлагалось самому подписать указ или поручить это кому-то другому…

Похожий сценарий развития событий Горбачев разработал еще в марте (1991 г. — Авт.), когда в Москву вводились войска. Михаил Сергеевич в любой ситуации прежде всего хотел остаться в белых перчатках и на белом коне».

18 августа, воскресенье

В 8 часов утра министр обороны Д.Т. Язов беседует с командующим ВДВ генерал-лейтенантом П.С. Грачевым и командующим войсками Московского военного округа генерал-полковником Н.В. Калининым, им ставятся задачи в связи с предстоящим введением чрезвычайного положения.

В 13.00 первый заместитель председателя Совета обороны СССР О.Д. Бакланов, секретарь ЦК КПСС О.С. Шенин, руководитель аппарата Президента СССР В.И. Болдин, генерал армии В.И. Варенников и начальник Службы охраны КГБ генерал Ю.С. Плеханов вылетают с аэродрома «Чкаловский» на самолете Ту-154, закрепленным за министром обороны Язовым, в Крым для переговоров с Горбачевым, чтобы заручиться его согласием на введение чрезвычайного положения.

Около 17 часов они встречаются с Горбачевым. Горбачев отказывается дать им свое согласие. По словам Олега Дмитриевича Бакланова, Горбачев заявил членам ГКЧП, что не может ехать в Москву, потому что он сидит в корсете и у него отнялась нога. Также президент сказал им, что в любом случае прилетит в Москву на подписание договора, даже если ему отрежут ногу.

В 16.30 на президентской даче были отключены все виды стационарной связи, включая канал, обеспечивавший управление стратегическими ядерными силами СССР. Тем не менее есть достоверные свидетельства в пользу версии, что Горбачев всего лишь выжидал, какой оборот примут события. Каким-то каналом связи он все же располагал. Так, он, якобы лишенный связи, смог позвонить по телефону А.И. Вольскому (тот в 1983—1984 годах был помощником по экономике генерального секретаря ЦК Андропова, а в конце 1980-х возглавлял Комитет особого управления Нагорно-Карабахской автономной областью).

Состоялось, видимо, еще несколько телефонных разговоров Горбачёва. На сессии Верховного Совета СССР 28 августа 1991 года первый заместитель премьер-министра Владимир Щербаков сообщил, что говорил с президентом СССР 19 августа. «Это — счастливая случайность, что Михаил Сергеевич Горбачев позвонил мне за 20 минут до конференции», — воскликнул он эмоционально, поддавшись сумбурной атмосфере зала. Имелась в виду пресс-конференция членов ГКЧП 19 августа. Тогдашний вице-президент РСФСР Александр Руцкой также проговаривался после тех августовских событий о том, что говорил с Горбачевым по телефону в период его «форосского заточения».

В 23.00 в кремлевском кабинете премьер-министра Валентина Павлова инициаторы введения чрезвычайного положения принимают решение объявить утром населению страны о создании ГКЧП. Вице-президент СССР Геннадий Янаев колеблется и лишь после уговоров собравшихся членов ГКЧП подписывает проект Указа о вступлении в должность президента. Он сказал при этом, что берет на себя ответственность максимум на 3—5 дней, а дальше пусть Верховный Совет решает… (На следующий день на пресс-конференции членов ГКЧП Геннадий Иванович заявил: «Сейчас Горбачев просто немного переутомился, но надеемся что он вскоре вернется, и мы еще вместе поработаем».) На совещании в Кремле присутствовал и председатель Верховного Совета СССР А.И. Лукьянов, который срочно прилетел на вертолете с отдыха на Валдае.

Борис Ельцин по завершении визита в Казахстан к Нурсултану Назарбаеву возвращается на самолете в Москву и размещается на ночь на своей подмосковной даче в Архангельском. Вопреки первоначальным намерениям руководства КГБ и Министерства обороны командир Группы «Альфа» не получает команды на «обеспечение беседы» президента РСФСР с членами ГКЧП на военном аэродроме «Чкаловский».

19 августа, понедельник

Ранним утром в Москву вводятся подразделения двух дивизий МВО — Таманской мотострелковой и Кантемировской танковой (всего около 4 тыс. человек, около 650 танков, БМП и БТР). Как позднее утверждал Валентин Павлов, «ГКЧП решения о введении бронетехники в город не принимал. Еще предстоит выяснить, кто отдал эту команду».

Председатель КГБ Крючков в 5.00 лично отменяет приказ спецгруппе «Альфа» о задержании Бориса Ельцина в Архангельском (группа имела задачу по особому сигналу захватить президента РСФСР «с целью обеспечения безопасности переговоров с советским руководством»).

По Центральному телевидению и радио в 6.00 передается сообщение о создании Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР

Российские руководители прибывают в Белый дом, где размещаются органы власти РСФСР. Борис Ельцин с танка № 110 Таманской мед зачитывает обращение к гражданам России с призывом к всеобщей бессрочной забастовке.

«…Потом случился путч. Я уверен, что Горбачев был в курсе этой инициативы. Но почему он не встревожился? Среди многих гипотез я бы остановился на одной, я сказал бы, неявной. Может быть, Горбачев был в курсе заговора и заранее просчитал варианты развития ситуации?»

20 августа, вторник

В готовности к действиям по задержанию руководителей РСФСР (с вечера 18 августа) продолжают находиться спецподразделения КГБ, на подмосковные аэродромы в Кубинке и Чкаловском перебрасываются парашютно-десантные подразделения, в Москве с вечера вводится комендантский час.

Вследствие противодействия со стороны заместителя генерального секретаря ЦК КПСС Владимира Ивашко членам ГКЧП не удается провести пленум ЦК КПСС в поддержку своих действий.

В первой половине дня у первого заместителя председателя КГБ СССР Г.Е. Агеева состоялось совещание, на котором впервые, по утверждению некоторых участников тех событий, открыто пошла речь об установлении контроля над Белым домом, где размещалось руководство РСФСР во главе с Ельциным («…захватить Белый дом, интернировать правительство и руководство России»). Для выполнения задачи командиру Группы «А» решено было придать ряд других спецподразделений КГБ и части Внутренних войск МВД СССР, начало операции назначили на три часа ночи 21 августа.

После совещания на Лубянке сотрудники КГБ, привлеченные к планированию операции (ее назвали операцией «Гром»), выехали в Министерство обороны, где в 14 часов состоялось еще одно совещание — под руководством заместителя министра обороны генерал-полковника В.А. Здесь же находились советник президента СССР маршал С.Ф. Ахромеев и начальник Генерального штаба генерал армии М.А. Моисеев. Обстановку вокруг Белого дома доложил заместитель командующего ВДВ по боевой подготовке и военно-учебным заведениям генерал-майор А.И. Лебедь, который, выполняя приказ командующего ВДВ генерал-лейтенанта П.С. Грачева, во главе батальона 106-й Тульской воздушно-десантной дивизии взял под охрану здание Верховного Совета РСФСР.

План штурма выглядел примерно так: подразделения Внутренних войск МВД расчищают с помощью специальной техники и водометов проходы к Белому дому, через «пробитые» коридоры спецназовцы КГБ подходят к зданию и врываются в него. И хотя вокруг Белого дома скопилось до пятидесяти тысяч сторонников Ельцина, а в самом здании — до 500 вооруженных защитников, у противников ГКЧП шансов против группы «Альфа» не было. Но выполнение приказа повлекло бы за собой значительные человеческие жертвы, и руководство ГКЧП, включая В. А. Крючкова и маршала Д.Т. Язова, в этой ситуации приказа на проведение операции не отдали…

21 августа, среда

Рано утром министр обороны Маршал Советского Союза Д. Язов, получив информацию о решении председателя КГБ не привлекать спецподразделения Комитета к захвату Белого дома, принимает решение вывести армейские подразделения с улиц Москвы. Автономные действия тульских десантников без поддержки профессионалов из «Альфы» шансов на успех не имели бы.

В 5.00 в Министерстве обороны проходит заседание коллегии, на котором три главкома — маршал авиации Е.И. Шапошников (ВВС), адмирал флота В.Н. Чернавин (ВМФ) и генерал армии Ю.П. Максимов (РВСН) — высказываются за свертывания военного участия в действиях ГКЧП.

Наиболее решительно и бескомпромиссно были настроены О. Бакланов, В. Варенников и С. Ахромеев. В первой половине дня у министра обороны побывала «делегация»: А. Лукьянов, О. Бакланов, В. Крючков и О. Шенин. Они пытались убедить Дмитрия Тимофеевича не сдаваться и продолжать действовать. Но маршал якобы им бросил в сердцах: «Мы проиграли. Умели нашкодить, надо уметь и отвечать. Полечу к Михаилу Сергеевичу виниться».

Вскоре А. Лукьянов, О. Бакланов, В. Крючков и Д. Язов вылетели в Форос для встречи с президентом СССР, но он отказался с ними говорить. Поздно вечером Горбачев возвращается на самолете в Москву, сразу с аэродрома он едет на дачу, где сжигает более 40 блокнотов с личными записями. В Москве начинаются аресты членов ГКЧП.

«Вся эта ситуация была закономерным завершением истории СССР. Следствием репрессий и застоя. Если бы Брежнев был слабее здоровьем и отдал бы богу душу раньше, не было бы ни путча, ни краха СССР…

Власть оказалась в руках невежественных людей. Это был звездный час недалеких проходимцев. Они были со всех сторон. Но погоду и игру делали не они. В каждой команде были авантюристы. Шефы, интеллектуальные импотенты, которые были на виду, не могли оценивать свои поступки и их последствия. А люди из окружения делали это блестяще. У них были контакты между собой, они делали игру, пытались переиграть друг друга. По большому счету именно ими, серыми кардиналами, были инспирированы события августа 1991 года. И когда Ельцин посылал своих людей на переговоры с людьми Янаева, они сознательно делали все, чтобы ни о чем не договориться…

Гэкачепистов просто спровоцировали на эту громкую акцию. Сделать это было нетрудно. Их систематически накручивали люди из окружения…

Запад не успел очухаться. Пока они вынашивали свои злокозненные планы, Союз развалился. Что они действительно делали, так это ускоряли процесс краха старой системы. Они создали пятую колонну в лице интеллигенции. Ей, глупой и ни на что не способной, показывали красоты западной жизни. И она своими впечатлениями накачивала народ. А в это время за ее спиной другие люди делили собственность».

22 августа, четверг

Самоубийство министра внутренних дел СССР Бориса Пуго и его жены (некоторые исследователи ставят под вопрос эту официальную версию, предполагая, что министра, осведомленного о многих кремлевских тайнах, «убрали»).

23 августа

Главнокомандующий ВВС маршал авиации Евгений Шапошников назначается М. Горбачевым по предложению Б. Ельцина министром обороны СССР. Начальник Генерального штаба генерал армии М.А. Моисеев только сутки пробыл в должности исполняющего обязанности министра обороны; его обвиняют в причастности к «делу ГКЧП» и снимают с поста начальника Генштаба.

Первым заместителем министра обороны СССР — председателем Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам — становится генерал-лейтенант П.С. Грачев. Спустя два дня начальником Генштаба был назначен начальник Военной академии имени М.В. Фрунзе генерал армии В.Н. Лобов, ранее, в 1987—1988 годах, занимавший должность первого заместителя начальника Генштаба.

24 августа, суббота

Самоубийство советника президента СССР Маршала Советского Союза Сергея Ахромеева.

25 августа, воскресенье

Михаил Горбачев слагает с себя полномочия генерального секретаря ЦК КПСС.

26 августа, понедельник

Самоубийство управляющего делами ЦК КПСС Николая Кручины, отвечавшего за денежные средства и имущество партии.

6 ноября

Президент РСФСР Б. Ельцин своим указом прекращает деятельность КПСС и Коммунистической партии РСФСР на территории РСФСР.

14 ноября

Руководители семи республик СССР (Белоруссия, Казахстан, Киргизия, Россия, Таджикистан, Туркмения, Узбекистан) принимают решение по заключению договора о создании Союза суверенных государств как конфедерации со столицей в Минске. Подписание намечено на 9 декабря 1991 года.

1 декабря

На референдуме в Украине победили сторонники независимости.

8 декабря

Главы трех республик СССР (Белоруссии, России и Украины) на встрече в Беловежской Пуще констатировали, что «переговоры о подготовке нового Союзного Договора зашли в тупик», а «объективный процесс выхода республик из состава Союза ССР и образования независимых государств стал реальным фактом». Ими было заключено Беловежское соглашение о создании Содружества Независимых Государств.

21 декабря

На встрече руководителей республик СССР в Алма-Ате (Казахстан) к СНГ присоединились Азербайджан, Армения, Казахстан, Киргизия, Молдавия, Таджикистан, Туркмения и Узбекистан.

25 декабря

М.С. Горбачев объявил о прекращении своей деятельности на посту президента СССР «по принципиальным соображениям». Он подписал указ о сложении с себя полномочий Верховного главнокомандующего Советскими Вооруженными силами и передал управление стратегическим ядерным оружием президенту России.

«Советский Союз мог бы просуществовать 113 лет, если б ему не мешали, и 205 — если бы помогали».

 

Получен приказ об аресте Ельцина…

Наш собеседник — Сергей Алексеевич Гончаров, служивший с 1978 по 1993 год в спецподразделении КГБ СССР «Альфа».

— Что знало заранее о начинающихся в августе 91-го событиях командование легендарной «Альфы»?

— Ничего. Но после того как Ельцин был избран председателем Верховного Совета России, обстановка стала непонятной: она нагнеталась, нас начали дергать боевыми усилениями, тревогами. Мы почувствовали: в стране что-то назревает.

— Раньше такие усиления бывали?

— Это входило в практику «Альфы» в случае особых «ЧП». В то время каких-то ощущаемых «ЧП» не было, но подразделение постоянно поднимали по боевой тревоге, и практически весь личный состав постоянно находился на месте.

— Когда для вас начались сами события?

— В ночь на 19 августа мы были на дежурстве — я и начальник отдела Владимир Зайцев. Часа, наверное, в 22.00 наш командир Виктор Карпухин сказал: «Меня вызывают в штаб. Будет какое-то задание — поднимайте личный состав по тревоге, готовьте боеприпасы, готовьте операцию». Какую, никто понять не мог.

— А штаб — это…

— Штаб на Лубянке, где присутствовали и военные: Ачалов, Грачев, Лебедь… Возглавлял его председатель КГБ Крючков, по крайней мере он являлся тем основным человеком, который, видимо, имел хотя бы внутреннее понимание, что делает.

— Что происходило дальше?

— Где-то после полуночи Карпухин вернулся, вызвал нас в кабинет, раскрыл карту Московской области, показал очерченный красным район, на котором было написано «Архангельское». «Пока не для распространения, — сказал он. — Получен приказ об аресте Ельцина». Я почувствовал какую-то неприятную тревогу…

— А каковы вообще были настроения в коллективе?

— Как везде: каждый имел свои внутренние убеждения, какие-то свои симпатии, и разброс мнений был довольно-таки полярным.

— Приказ был получен письменный или устный?

— В то время письменные приказы не отдавались! Было такое убеждение, что офицеру достаточно получить любой приказ — и он будет его выполнять. Карпухин сказал: отобрать 60 лучших бойцов, подготовить все боекомплекты. В 4 часа мы выдвигаемся в район Архангельского. В 4 мы выехали: два ПАЗа, две легковые машины. Куда едем, знали только мы, три человека. Мы с Карпухиным сели в головную машину, где была спецсвязь. Дорога была свободной, поэтому двигались, не включая спецсигналы, и на место прибыли минут через 35—40.

— Связь со штабом поддерживалась постоянно?

— Конечно! Карпухин доложил, что группа прибыла, и нам последовало указание провести рекогносцировку и определиться, как будем проводить операцию: или по месту, где находится «объект», или проработать вариант, когда он будет выдвигаться с дачи. Володя Зайцев и уже покойный ныне, к сожалению, Анатолий Савельев взяли разведчиков и выдвинулись в район элитного поселка… По рации доложили, что они определили, где именно находится дача, и что охрана не представляется серьезной. Два или три человека, вооруженных автоматами, ходят там по периметру…

— Охрана была комитетская?

— Нет, коржаковская. Зайцев и Савельев доложили, что готов маршрут, по которому можно выдвинуться… Карпухин сообщил в штаб, что к операции готовы. Последовала команда: «Ждите указаний!» Начало светать, грибники пошли. Увидев людей в необычной форме — в «сферах», вооруженных, — они были в шоке. Стали от нас шарахаться, возвращаться домой, и, как я понял, пошла информация — наверное, дошла и туда. Виктор Федорович опять докладывает: «Светает, что делать?» Ему говорят: «Перезвоните позже!»

— А как вы на это реагировали?

— Говорю: «Федорыч, звони опять! Все понимают, что нас уже расшифровали!» Карпухин звонит. Ему говорят: «Выдвигайтесь на позиции варианта № 2» — это по захвату на момент выдвижения… Снимаем ребят — они все обеспокоенные, ситуация непонятна: подготовились к операции — и вдруг отбой. Садимся опять в машины, выдвигаемся километра на два, начинаем маскироваться. Но как это сделать такому количеству вооруженных людей? Деревенские на нас смотрели с опаской, не выходили за водой… Проработали операцию, как блокировать выдвижение, Карпухин доложил, что готовы. Было 6 часов, светло, все видно, в Москву поток машин идет. Из штаба опять: «Ждите указаний, будет приказ!»

— А вокруг что делалось, все тихо было?

— К 7—7.30 к Архангельскому начали стягиваться машины черного цвета с охраной. Видим, какие-то большие люди, послали разведку. Оказывается, прибыли Полторанин, Хасбулатов и кто-то еще. Докладываем. Нам опять: «Ждите указаний!» Все! Мы не понимаем, что от нас хотят, как проводить операцию!

— Долго они все были на даче у Ельцина?

— Нет, где-то около 8 утра разведчики сообщают: «Колонна — два бронированных ЗИЛ а, две “Волги” с охраной и охрана прибывших туда лиц — выдвигается на трассу. Готовьтесь к операции!» Карпухин, уже в нервном возбуждении, звонит в штаб. Опять: «Ждите команды!» — «Что ждать, колонна через пять минут проедет!» — «Ждите команды!» Когда мы уже визуально их увидели, Карпухин опять сдергивает трубку. Ему опять: «Ждите команды!»

— «Альфа» могла успешно провести эту операцию?

— Сто процентов — и по первому, и по второму варианту! После того как они совершенно спокойно проехали мимо нас на большой скорости, Карпухин снимает трубку: «Что теперь делать?» — «Подождите, мы перезвоним!» Буквально через пять минут: «Возьмите частью ваших офицеров под охрану Архангельское». — «Зачем?!» — «Выполняйте, что вам сказали! Остальные — в подразделение!» Часов в 10 или в 11 мы возвратились…

— Сергей Алексеевич, как объяснить все произошедшее?

— При той неуправляемости, при той полнейшей неразберихе, что творилась в стране, уже никто не мог взять на себя ответственность, принять решение! Таких людей не было.

— Вот вам и «ключ» ко всему произошедшему. Но ведь впереди «Альфу» ждали не менее странные события?

— Этот день прошел спокойно, а рано утром 20 августа Карпухина вызывают в штаб, и он пропадает там часов 8 или 9. Возвращается — на нем лица нет. Говорит мне и второму заместителю, Мише Головатову: «Мужики, нам, наверное, в три часа ночи предстоит штурмовать Белый дом. Готовьте операцию! “Альфа” — основная, нам будут приданы спецназ Минобороны, люди из ВДВ, МВД, бронетехника и будет оказана вертолетная поддержка». — «Виктор Федорыч, а план-то какой?» — «Повторяю: по всей видимости, будем штурмовать Белый дом!» Я говорю: «Штурмовать, а дальше чего?» — «Я знаю так же, как и вы! Поступил приказ — я его выполняю. Готовьте план операции! Меня опять вызывают! Ах да, не забудьте сообщить ребятам из “Вымпела” — они тоже находятся в нашем подчинении».

— Что в это время происходило в районе Белого дома?

— Об этом мы только по радио и слышали. Приглашаем начальника отдела Александра Мирошниченко: «Бери людей, переодевайтесь в “гражданку”, берите незаметную машину, езжайте к Белому дому, посмотрите, что можно сделать…» Где-то через час Мирошниченко докладывает, что там находятся тысячи человек, возведены баррикады… Более пятидесяти процентов — молодежь, часть в «неадекватном» состоянии. Спрашиваем: возможно ли подойти к Белому дому? Да, это возможно, но народ все прибывает.

— То есть энтузиазма в ваших рядах изначально не было?

— Я другое скажу: в то время каждый большой руководитель выгадывал, или, по крайней мере, думал, какую сторону занимать: за Ельцина или против? Просчитывал, что за ним, что против него, и что будет, если он не на того поставит. Чисто по-человечески это понятно, потому что обстановка была совершенно неадекватная, потому никто ни за что не хотел отвечать… Мы это поняли после того, как получили доклады людей, которые должны были нас поддерживать. Подсчитав силы, которые нам были приданы для проведения операции, мы с Михаилом стали созваниваться с этими подразделениями.

— Силы, как вы сказали, были определены серьезные…

— Да, но летчики сразу заявили: мы, конечно, взлетим и можем долбануть по верхним этажам Белого дома неуправляемыми ракетами, но думаем, что многие ракеты попадут в американское посольство. А что потом будет с вами? Мы поняли, что они над нами просто издеваются: мол, вы там решайте, но без нас… У других, как оказалось, не заводились танки, кто-то не мог выйти из части по какой-то иной причине, то есть каждый старался отодвинуть от себя данную ситуацию. Кстати, генерал Лебедь в этой ситуации тоже вел себя так: я, мол, сделаю, но…

— Не вдаваясь в подробности, что могло получиться в итоге?

— Я думаю, что российское руководство имело возможность совершенно спокойно уйти — оно не стало бы ждать прихода нашего подразделения. А все остальные, которые были в здании — «афганцы», казаки и т.д., оказали бы какое-то сопротивление, но думаю, что это был бы чисто символический акт. Нас беспокоило то, что творилось у стен Белого дома…

— Что ж там происходило?

— Скажу, во-первых, что все боялись «Альфы». Информация, наверное, в какой-то степени просачивалась, и люди, сидевшие у костров, говорили: если «Альфа» пойдет, то всех замесят. Куда бежать? То есть был страх, какое-то чувство обреченности… Но главное, что народу там было слишком много! Мы созвонились с московским руководством, с больницами и поняли, что в случае штурма при большом количестве убитых и раненых никто не готов ни вывозить, ни лечить людей. Отвечали нам однозначно: мы не в курсе, не готовы… Учитывая количество людей, которые были у Белого дома, там бы были огромнейшие жертвы.

— Но все же. Вот, выполнили бы вы задачу, а что дальше?

— Этот же вопрос наш командир в штабе задал: мол, когда мы это сделаем, как будем отходить, потому что представляем, что будет в Москве с этой толпой… На этот вопрос никто ответить не мог. Мы поняли, что все «стрелки» этой операции нацелены на нас — все были уверены, что «Альфа» пройдет этот свой этап, а потом что будет, то будет…

— Опять-таки, как ко всему этому отнесся личный состав?

— Мы с Головатовым пригласили начальников отделов. Сказали, что в три часа ночи должен быть штурм. Идите в отделы, собирайте людей. Мы ведь помним, что было в Вильнюсе в январе 91-го, когда мы оказались «крайними», и не скрываем, что, по всей видимости, и сейчас так же будет.

— Думаю, это понимали и в подразделениях?

— Да, уже минут через 30—35 начальники отделов доложили, что в той ситуации, которую мы сейчас имеем, личный состав в основе своей выполнить данный приказ не готов.

— И все равно — вы ждете, готовитесь?

— Да, ждем. Где-то после часа ночи приезжает Карпухин, весь на нервах. «Виктор Федорович, вот — план, вот — “Вымпел”, а все остальные динамят… Наверное, в этой ситуации мы не будем выполнять приказ, потому что видим, чем это закончится, так же, как и вы!» — «Я понял, идите!» Было ясно, что он, командир, который за все отвечает, должен сам определиться — ведь голову снимут с него. В конечном итоге так и получилось… Минут через 20 вызывает: «Я еду в штаб докладывать наше решение! Вы оставайтесь, ни одному человеку подразделение не покидать! Готовьтесь к операции!» — «Есть готовиться к операции!»

— То есть, что могло произойти дальше, было еще совершенно непонятно?

— Карпухин уехал, и потянулось время. Сидим в автобусах — в касках, в бронежилетах, с оружием, потому что не исключаем, что приказ подтвердят, может быть, уже в довольно жесткой форме, и я не готов сказать, что могло быть дальше… Неразбериха ведь была полнейшая, а главное — отсутствие руководителей, которые могли отдать четкую, ясную команду… Запрашиваем наших разведчиков: «Что-нибудь меняется на площади?» — «Танцы, пляски, люди ожидают, что будет какое-то шоу…». В 3 часа — время «Ч» — команды не поступило. Нам стало легче. Мы поняли, что, по всей видимости, команда так и не поступит. Где-то после 4 часов утра приезжает Карпухин, уже более-менее спокойный: «Все, ребята, отбой. Людей не отпускать, сдайте только оружие, бронежилеты не снимайте. Будем ждать дальнейших указаний». И среда, 21 августа, для нас так и закончилась ожиданием дальнейших указаний… Беседовал Александр Бондаренко

 

Дмитрий Язов: «Ни Крючков, ни Пуго никого не собирались сажать…»

Представлять нашим читателям министра обороны СССР 1987— 1991 годов нет смысла: биография Маршала Советского Союза Дмитрия Тимофеевича Язова достаточно известна не только по статьям в энциклопедиях, но и подробно изложена в книге «Удары судьбы», написанной им в 1999 году. По просьбе «Красной звезды» Дмитрий Тимофеевич не раз выступал на страницах главной военной газеты России и отвечал на вопросы, интересующие очень многих, о Родине, Вооруженных силах и о себе самом.

— Вопрос, который обычно задают фронтовикам: какой из дней Великой Отечественной войны оказался для вас самым памятным?

— Как и для всех, конечно, День Победы. И еще — первый день пребывания на фронте. Когда мы прибыли на фронт, нас сразу завели в лес — и перед нашими глазами расстреляли за трусость одного офицера. Вот таким оказался тот памятный день…

— Когда вы познакомились с Михаилом Сергеевичем Горбачевым?

— Да какое там знакомство… В 1985 году Сергей Леонидович Соколов проводил на полигоне в Белоруссии учение и сбор командного состава. Министр представлял всех командующих — в том числе и меня как командующего войсками Дальневосточного военного округа. Потом Горбачев был на Дальнем Востоке. Я ему докладывал о положении дел в округе, сопровождал его на авиационном заводе, заводе атомных подводных лодок, он был в одном из полков 270-й дивизии. По-моему, полк, которым тогда командовал подполковник Анатолий Ушаков — затем он стал генералом, заместителем начальника штаба Ленинградского округа, — ему понравился.

— Какое же впечатление произвел тогда на вас Горбачев?

— Положительное впечатление! Я ему доложил, какой мог быть перед нами противник, состав войск округа, состояние боевой и политической подготовки, дисциплины. Сказал, что по сравнению с прошлым годом положение дел с дисциплиной по учитываемым данным стало хуже процентов на 12. Горбачев меня перебил: «Когда Ставропольский край был на 7-м месте — по улицам было невозможно пройти. А когда стали на 57-м месте — навели порядок! Вы на правильном пути, не надо ничего скрывать!» Некоторые потом окрестили это «уроком правды»…

— А до этого вам приходилось встречаться с руководителями государственного уровня?

— Конечно! Например, когда я был командующим войсками Среднеазиатского военного округа, то ежедневно общался с членом Политбюро Динмухамедом Ахмедовичем Кунаевым, руководителем Казахской ССР — кстати, я был членом бюро ЦК Компартии Казахстана… Очень хорошие, дружеские отношения связывали меня с руководителями и других союзных республик, на территории которых дислоцировались войска округа.

— Кстати, как в Казахстане и Средней Азии относились к Советской Армии? Сейчас ведь кое-где идут разговоры о «российской оккупации»… А тогда?

— Да вы что! Какие могли быть оккупанты?! Никто никогда об этом не говорил. Вот в Алма-Ате находилось училище имени Конева — располагалось в деревянных казармах, учебные корпуса тоже были деревяшки… С помощью Казахстана я буквально все в нем перестроил. Министр деньги потом на это выделил, перевели их в Казахстан, а они никому оказались не нужны! На региональные, если так можно сказать, деньги мы обустроили и многие воинские части. Вообще военные пользовались в Средней Азии глубочайшим уважением. Впрочем, как и по всей стране, — вы же помните. Особенным почетом в Казахстане пользовалась 8-я Панфиловская дивизия, некогда сформированная в Алма-Ате и защищавшая Москву. В центре города ей установлен замечательный памятник — с Кремлем и надписью: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!» Может быть, Клочков эти слова в действительности и не произносил, но они выражают суть его подвига.

— «Оккупацией» называют теперь и былое наше военное присутствие в странах Восточной Европы. Действительно, было ли это присутствие оправданно?

— Мы пришли туда не по чьей-то прихоти, а разгромив фашизм, освободив народы этих государств, выражаясь штампом, от «коричневой чумы». В Германии остались те войска, которые туда пришли. Какое-то количество наших войск осталось и в других странах, которые мы освобождали. Это позволило их народам по своей воле избрать те правительства, которые отвечали интересам строительства новой жизни, а не каких-то бывших гитлеровских прислужников. Не секрет ведь, что уже во время войны между нашими союзниками шли закулисные переговоры, кому что должно принадлежать. Не случайно в свое время Черчилль хотел открыть второй фронт через Балканы, чтобы поставить Восточную Европу в зависимость от Англии. Кстати, еще в войну наши союзники издали приказ собирать немецкое оружие и готовить немцев для возможного удара по Красной Армии…

— Понятно, что группы войск были форпостом, обеспечивавшим безопасность наших границ. Но почему вы, министр обороны СССР, позволили с такой поспешностью их ликвидировать?

— Вывод наших войск из Восточной Европы — предательство со стороны Горбачева и Шеварднадзе! Меня, министра обороны, на переговоры в Архыз, где они встречались с Колем и Геншером, не пригласили. Уже после 91-го все добил и до конца… Объяснив, что нам не на что содержать войска в Европе, тогдашние политики отдали эти деньги в распоряжение Березовского, Гусинского, Ходорковского… Я, кстати, согласился бы с Ельциным, что наши войска в Европе не нужны, если бы американцы не оставались там до сих пор.

— Вы упомянули Бориса Николаевича Ельцина. Вы, наверное, были с ним знакомы?

— Ну конечно! Как кандидаты в члены Политбюро, мы на всех заседаниях рядом сидели. Вот только впечатлений у меня от него практически не осталось. Я был на том знаменитом пленуме, когда Ельцин выступал и был выведен из состава Политбюро. Он ничего особенного тогда не сказал: «Мы топчемся на месте, какая там перестройка, никакой перестройки нет!» Ну и все… Так и надо было его выступление опубликовать! Дословно, стенограммой. А Горбачев не решился…

— В июне 1987 года вас назначили министром обороны СССР. Как это произошло?

— Вы понимаете, что я никогда и ни у кого на эту должность не просился. Получилось так: пригласили на заседание Политбюро, посвященное пролету Руста. Докладывал первый заместитель министра генерал Лушев, потом — главком Войск ПВО Колдунов, командующий Московским округом ПВО Царьков. Горбачев всех неоднократно прерывал… Затем он предоставил слово Сергею Леонидовичу Соколову. Тот начал докладывать: мол, да, тут просмотрели, а Горбачев говорит:

«И вам надо определиться с войсками. Пора уходить!» Члены Политбюро пошли в Ореховую комнату, а мы — в приемную. Минут через 15—20 выходит заведующий отделом ЦК Савинкин, берет меня за руку — и ведет. Куликов заметил вслед: «Вот, повел министра!» Зашел я, представился. Горбачев говорит: «Мы решили назначить вас министром обороны!» Говорю: «Я не готов к этой должности! Я всего-навсего в Центральном аппарате три месяца. Не знаю того-то, того-то…»

— Все же сомнительно, чтобы во главе оборонного ведомства тогда могли поставить неподготовленного человека…

— Нет, войска-то я, конечно, знал — командовал Центральной группой, войсками Среднеазиатского и Дальневосточного округов, служил в Забайкальском, Закавказском служил, Ленинградском… Знал боевую подготовку, но системы заказов оружия, системы закупки, взаимодействия с военно-промышленным комплексом мне были неизвестны. Горбачев говорит: «Ну, мы тебе лишние сутки дадим для вхождения в должность». Все засмеялись. «Ну ладно! Ты, — кивнул он на Зайкова, — и ты, Толя, — на Лукьянова, — в 16 часов представите Язова коллегии. Все, вопрос решен!»

— «Правой рукой» министра обороны был начальник Генерального штаба…

— Маршал Ахромеев был не только мой товарищ, с которым мы вместе учились, но и друг. В книге «Удары судьбы» я написал так: «Я знал Сергея Федоровича как одного из самых честнейших, талантливейших военачальников, всю свою жизнь он посвятил службе в рядах Вооруженных сил… Это был маршал, который учил нас побеждать врага и в мирное время».

— А какого мнения вы были о его предшественнике в должности начальника Генштаба — маршале Огаркове?

— К Огаркову отношение у меня было такое же, как к Ахромееву, — самое наилучшее! Я непричастен к размолвкам между Устиновым и Огарковым, Огарковым и Куликовым, я вообще не в курсе тех дел… Скажу одно: он был настоящим военным. Кстати, вы же понимаете, что разного рода трения могут возникнуть между людьми любого ранга. Вот один военачальник написал, что меня на должность «назначила» якобы Раиса Максимовна, потому что я стихотворения рассказывал. Неясно, кого этим оскорбить попытались? Да, я использовал в каких-то выступлениях стихотворения — «Перед атакой» или «Комбат» Юлии Друниной, или Алексея Маркова. Ведь одно дело, когда выступаешь перед солдатами: «бу-бу-бу…», а совсем иное:

Но некоторым, видимо, это не нравилось — сам ни черта не знает и хочет, чтобы и никто другой не знал!

— В вашу бытность завершился вывод войск из Афганистана. Сейчас ту войну принято называть трагической ошибкой…

— Никакой трагической ошибки не было! Была просьба афганского руководства — Тараки, Амина — войска туда ввести, и по просьбе афганского руководства десять лет мы их там держали. Кстати, после того, как войска вывели, Наджибулла несколько раз просил их вернуть. Известно и то, что американцы все возможное делали, чтобы мы как можно больше потерь несли. На них тогда и бен Ладен работал — нанимал людей штурмовать Джелалабад, готовил талибов…

— В полной ли мере использовался в Советской Армии опыт Афганистана?

— Нет, конечно, но кое в чем использовался. В основном там были блокпосты, охрана коммуникаций, охрана городков — этому мы научились. Что можно было взять положительного для нашего оружия, мы взяли — например, сделали «Нону», которая стреляет навесными снарядами, минами. Там был накоплен хороший опыт партийно-политической и воспитательной работы… Я бы не стал говорить, что мы все уставы переделали под Афганистан — в широком масштабе этот опыт применять нельзя, но и сейчас он очень помогает в Чечне.

— И на Западе, и у нас пишут, что в СССР был переизбыток вооружения. Действительно, не слишком ли много всего у нас было?

— А кого это волнует? Ну много было — так что? В 1905 году по поводу падения Порт-Артура Ленин писал: «Канули в вечность те времена, когда войны велись полуоторванной от народа кастой. Войны ведутся теперь народами». Так вот, в советское время мы имели столько оружия, сколько было необходимо для развертывания массовой армии. Мы просто не имели права забывать об уроках Великой Отечественной войны.

— Но ведь при вас сокращали наше самое современное стратегическое вооружение…

— Сокращение оружия — дело большой политики. Вопросы сокращения ракет меньшей и средней дальности были обсуждены в Рейкьявике еще до моего прихода на должность министра, так что я как-то повлиять на это уже не мог… Меня и не приглашали — подписывать поехали Ахромеев, Шеварднадзе и другие… Мы тогда целую ракетную армию сократили и в других армиях сократили очень много ракет средней и меньшей дальности. И фронтовая ракета «Ока» попала под сокращение тоже до меня…

— И тут напрашивается вопрос о ваших взаимоотношениях с Главным разведывательным управлением Генштаба…

— Ну вот, вы уже затрагиваете самое святое! Еженедельно начальник ГРУ докладывал мне всю обстановку. Достаточно? Могу добавить — я уверен, что самые высококвалифицированные, самые образованные люди у нас работали в ГРУ. Когда началась ночью «Буря в пустыне», я обо всем знал до деталей. Часа в 2 или в 3 звонит Горбачев: «Ты в курсе дела?» — «Да, я в курсе!» Мы знали все, что тогда делалось, но мы не могли влиять на развитие событий.

— А как реагировало на происходящее руководство страны?

— Ну у них там, наверное, все было согласовано. Во всяком случае тревоги, беспокойства ни у Горбачева, ни у Шеварднадзе это не вызвало.

— Вы видели, что отношение Горбачева к Вооруженным силам постепенно меняется в худшую сторону?

— Да, началась сплошная демагогия, заявки о «генералах-дармоедах»… Мы с Ахромеевым неоднократно заходили к нему: «Пожалуйста, мы готовы сократить…» И мы действительно сократили управление одной из армий, управления двух округов.

Но мы говорили и о другом: «Почему у нас солдаты работают в промышленности? Зачем нам строительные отряды? Пусть этим государство занимается!»

Мы говорили: «Мы можем оставить два танковых завода — зачем нам четыре? Зачем семь авиационных заводов, когда достаточно четырех?»

Горбачев уклонялся от решений — ему надо было уничтожить сам строй под видом «улучшения социализма». Армия ему просто мешала…

— В книге Владимира Александровича Крючкова «Личность и власть» приводятся слова из доклада ЦРУ того периода. Развал страны, утверждалось в нем, уже не в состоянии остановить высшее руководство советских Вооруженных сил. Как вы прокомментируете то утверждение?

— Вообще-то правильно сказано. Но этот вопрос лучше Крючкову задать! Вооруженные силы не предназначены для ведения войны внутри государства — это я всегда знал. И что в 1991 году армия могла сделать, скажите, пожалуйста?

— Кто его знает. Военных переворотов в России с начала XIX века не бывало…

— Вот так! И мы не собирались делать, в мыслях не допускали никакого военного переворота!

— Но ведь именно ввод танков в Москву спровоцировал ответные действия — баррикады у Белого дома и так далее… Чья, кстати, это была идея — ввести бронетехнику?

— Идея — ГКЧП, а конкретно команду давал я. Войска мы вводили для охраны — разве не знаете, как у нас мародерничают? Вообще, прошло 13 лет, пора бы уже и не мусолить этот вопрос… Если же я скажу, что люди на картошке были — еще больше недоумения будет! На самом деле в то время эти две дивизии картошку себе заготавливали, потому что государство армию практически уже не обеспечивало. В танках на месте были только механики-водители, да кое-где — командиры. Так мы их и ввели…

— Тогда, в августе 1991-го, многие — по разным причинам, правда, — ждали от ГКЧП решительных действий. Например, что будет интернирование…

— Вопрос опять-таки не ко мне! Вся соль в том, что ни Крючков, ни Пуго никого не собирались сажать. Выбрали бригаду связи ВДВ и по инициативе Павла Грачева троих или четверых задержали — этим все и закончилось. Не готовился никто к чему-то более серьезному, не было заговора!

— Хватит истории. Чем вы занимаетесь сейчас, находясь, так сказать, на заслуженном отдыхе? Хотя понятно, что ваш образ жизни «отдыхом» не назовешь…

— Действительно так. Я — президент фонда «Офицерское братство» ассоциации офицеров запаса Вооруженных сил «Мегапир» — есть у нас такая общественная организация. Работу проводим большую: издаем книги к 60-летию битв под Москвой, Сталинградом, Курском, снятия блокады Ленинграда, проводим конференции…

— Если уж мы опять вернулись к войне, то задам вопрос, интересующий многих наших читателей: смотрели ли вы телесериал «Штрафбат» и какого вы о нем мнения?

— Не смотрел и смотреть не хочу, хотя отдельные моменты видел. Сценарий писали совершенно некомпетентные люди! После приказа № 227 в армиях были штрафные роты — не штрафбаты, в них были сержанты и солдаты, а командирами не штрафники, а кадровые офицеры. Во фронтах были штрафные батальоны, где были проштрафившиеся офицеры. Командирами там опять-таки были кадровые офицеры. Заградотряды же были из войск НКВД, и они отвечали за охрану тыла: немцы бомбили, мосты разрушали, пожары были — нужно было поддерживать порядок, вылавливать диверсантов, шпионов. Разумеется, они задерживали и тех, кто бежал с фронта. Этих людей пересылали на пункты формирования, а офицеров, если те бежали, передавали специальным органам трибуналов, которые определяли их дальнейшую судьбу… А создатели «Штрафбата» старались еще раз скомпрометировать советскую власть и Сталина, который создал государство, создал экономику — и мы победили нацизм, освободили Европу.

 

Владимир Крючков: «Мы думали, что советская власть будет существовать вечно»

Биографию генерала армии Владимира Александровича Крючкова можно найти в любой энциклопедии, в автобиографическом двухтомнике «Личное дело», знакомом многим нашим читателям. И при встрече мы попросили этого известного государственного и общественного деятеля, руководителя советской разведки в 1974—1988 годах, председателя КГБ СССР в 1988—1991 годах ответить на ряд вопросов, интересующих людей, не равнодушных к судьбе нашего Отечества.

— Когда вы познакомились с Юрием Владимировичем Андроповым? Каково было ваше первое о нем впечатление?

— Первая моя встреча с Юрием Владимировичем произошла в 1955 году в Москве, когда он пригласил меня к себе как будущего сотрудника нашего посольства в Венгрии. Потом — уже в Будапеште, куда я прибыл на работу в октябре того же года. С тех пор 29 с лишним лет мы были вместе — ближе или дальше… Первые впечатления у меня были очень сильные. Сразу чувствовалось, что это человек с большим пытливым умом, огромным интеллектом. По поводу одной шутки он сильно рассмеялся, и я подумал, что так могут смеяться только искренние люди, чистые душой. По тому, как он интересовался моей семьей, я понял, что он еще и заботливый человек. Когда же по ходу нашей беседы он поговорил с кем-то по телефону, то я почувствовал, что это человек масштаба не только Венгрии… Мне повезло, что моя судьба оказалась надолго связана с Юрием Владимировичем.

— Какие качества вы назовете главными в его характере?

— Он полностью отдавал себя делу, работе, и других забот у него, казалось, не было. Не знаю, уделял ли он какое-то внимание своей семье… Он мог часами беседовать с товарищами, умел слушать, задавал вопросы, уточнял, сам наполняясь багажом знаний, и давал тому, с кем вел беседу, ориентиры того, чем следует заниматься. Это был человек очень широкой эрудиции. Случалось, что какой-нибудь специалист по тому или иному вопросу пытался подчеркнуть, что он здесь стоит выше, чем Андропов. Но Юрий Владимирович умел удивительно обозначать вопросы, которые углубляли тему и порой высвечивали, что на самом деле стоил его собеседник… Его подход даже к проблеме, которую он не знал, был настолько интересен, глубок и разносторонен, что люди понимали, что имеют дело с неординарным человеком. К тому же он всегда был сдержан, вежлив и тактичен. Не помню, чтобы он кого-то оскорбил, унизил. Правда, иногда он выходил из себя, но не по отношению к тому, с кем разговаривал, а по какой-то проблеме — и тут-то он давал волю своему красноречию. Он говорил: «Ну что ж, слов нормальных не хватает, перехожу на другой лексикон!»

— В 1956 году вы, молодой дипломат, работали в Венгрии. Как вы сегодня оцениваете тогдашние события?

— Мне кажется, мы тогда не смогли понять, что это была первая серьезная попытка пересмотреть итоги Второй мировой войны! После нее прошло 11 лет, и, казалось бы, мир должен идти по той колее, в которую вошел по ее результатам. Но мы этот момент как-то упустили — ни советская, ни венгерская пропаганда ничего не сказали по этому поводу. Хотя выходец из одного графского семейства именно так мне тогда и заявил: «Итоги войны были не во всем справедливы, и, вероятно, придет время, когда их надо будет пересматривать. Может быть, сейчас мы начали это делать». Я не придал его словам должного значения… Народный строй тогда еще по-настоящему не утвердился, а «бывшие» теряли силу и торопились что-то сделать, чтобы отвоевать утерянные позиции.

— Вы считаете, что тогдашняя политика Советского Союза была правильной?

— Если бы мы потеряли позиции в Венгрии, потом еще где-то, то, думаю, что то, что произошло у нас в стране в 1990-х годах, наступило бы значительно раньше. Говорить, что в Венгрии была революция, а мы совершили контрреволюцию, — глубокая ошибка. Против народной власти, против ее институтов поднялась сравнительно маленькая часть венгерского населения, а большая была за эту власть… Кстати, как председатель КГБ СССР, я хорошо знаю, что в 1990—1991 годах наши люди не помышляли о том, чтобы уничтожить советскую власть и установить другую — об этом думала весьма небольшая часть населения. Когда я сравниваю то, что было в 1956-м в Венгрии ив 1991-м у нас, картина примерно та же: один процент активного населения ломает жизнь 99 процентам…

— Но разве нельзя было обойтись без «силового решения»?

— Я считаю, что другого выхода не было. На пять дней в конце октября — начале ноября 1956 года наши войска ушли из Будапешта, и за эти дни там были убиты сотни людей. А если бы, допустим, произошла полная и стремительная смена строя, то думаю, что кровавых жертв было бы намного больше.

— Вы заговорили о крушении СССР. Считаете ли вы, что причиной тому стало так называемое перерождение партийной номенклатуры?

— Это одна из причин. Нельзя сказать, что номенклатура в целом возглавила борьбу против советской власти, против строя, против мировоззрения, которого мы придерживались. Но часть ее была в числе тех, кто рушил Советское государство, перерожденцев было немало: Горбачев, Ельцин, Яковлев, Шеварднадзе и другие, пониже рангом… Конечно, переродились они не за один день и даже не за два года, а за больший срок. Мы думали, что Советская власть будет существовать вечно, что ей ничто не угрожает, а если кто-то только поднимет голову — его остановят. И мы освободили народ, трудящихся от задачи защиты Отечества, того строя, при котором он жил. Мы воспитали народ в таком духе, что он оказался неспособным — ни идейно, ни политически, ни организационно — защищать свою народную власть. Когда опасность возникла, люди подумали: «Верхи справятся! Все будет в порядке…» Не вышло.

— Считаете ли вы в этой связи правильным решение о запрете контроля КГБ над партийными органами?

— В принципе это было правильное решение — спецслужбы, специальные органы, в том числе и КГБ, не должны стоять над обществом, хотя бы над какой-то его частью. Но совершена была другая ошибка. Когда поступали сигналы, органы госбезопасности могли проверять рядовых граждан, принимать соответствующие меры. Но функционеры партийных, профсоюзных, комсомольских и некоторых других общественных организаций, начиная с любого выборного поста, были «неприкасаемы». Их проверку можно было начинать только с согласия верхов, а пока его получишь… Таким образом, из-за недостатков нашего законодательства значительная часть «функционеров» ушла из-под контроля, и именно в той среде рождались люди, которые после сыграли огромную роль в разгроме существовавшего строя.

— Кстати, кого можно было считать самым осведомленным человеком в СССР?

— Трудно сказать, смотря в чем… Я помню, как выступал на XXVIII съезде КПСС и бросил такую фразу: мол, нас обвиняют в том, что КГБ не все знает, не информирован, не туда смотрит… Я сказал, что мы смотрим куда надо и видим многое, но не всегда можем сделать то, что нужно, — даже по отношению к тем, кто в этом зале сидит. Раздались одобрительные аплодисменты… КГБ был очень осведомленной организацией, и, пожалуй, ее руководитель вмещал столько информации, сколько может вместить мозг человека. Но…

— А сколько в СССР после 1945 года было разведок?

— Две: внешняя разведка, которую потом стали называть внешнеполитической, и военная. Но и контрразведка использовала свои возможности для добычи информации разведывательного характера… Были небольшие разведывательные подразделения в некоторых других структурах органов госбезопасности. Но всю разведдеятельность координировали две организации: ПГУ в КГБ и военные разведчики в Министерстве обороны. Мои предшественники по линии разведки проделали огромную работу и создали такую базу, такую кадровую основу, которые позволяли нам решать задачи просто удивительного свойства! Если, допустим, переводить на деньги, то отдельные операции приносили нам даже не сотни миллионов, а миллиарды долларов дохода! Я считаю, что разведка была самым рентабельным хозяйством в нашей стране. Тратишь рубль, а получаешь тысячу и даже больше… Почему? Дело мастера боится!

— В числе ваших предшественников был и Лаврентий Берия…

— Я слышал от многих из тех, кто работал с Берией, да и от Андропова, что Хрущев приписал ему много преступных деяний, которые он не совершал. Любой его проступок называли преступлением, а каждое преступление называли ужасным. Берия не был шпионом, это придумано. Я думаю, Хрущеву нужно было во что бы то ни стало убрать его не только с политической арены — морально, психологически, но и физически. «Нет человека — нет проблемы». Кстати, это самый ошибочный тезис! Если нет человека — это еще большая проблема. Идея забудется, проблема заглохнет, но человек обязательно всплывет, рано или поздно. Берия был способным организатором, и наиболее трудные дела Сталин поручал ему, это бесспорно. Он приложил руку к организации атомной промышленности, слыл среди ученых большим специалистом, даже не будучи образованным в этом вопросе. Конечно, он не лишен был карьеристских устремлений, но это может быть партийный, морально-нравственный проступок, а не преступление, за это не расстреливают. Я думаю, дело Берии в целом было расследовано необъективно, и это далеко не блестящая страница в деятельности Хрущева.

— А как вы относитесь к личности Сталина?

— Я только что закончил книгу и долго думал, как ее назвать. Хотел: «Роль личности в новейшей российской истории», но это длинно, и я назвал ее «Личность и власть». Я взял 8 человек — тех, кого знал лично, от Сталина до Путина… Сталина я, конечно, не знал лично, но видел его на Красной площади в 1952 году. Я думал, что по нему в книге у меня будет примерно 40 процентов негатива и 60 — позитива. Когда же стал готовить материалы, освежать в памяти то, что было при Сталине и что в настоящее время говорят и пишут о нем, негатива оставалось все меньше и меньше. Негатив — это репрессии, тут ничего не скажешь, хотя демократы и это сильно преувеличили: чуть ли не 120 миллионов было подвергнуто репрессиям… Я считаю, что это был человек очень способный, неординарный. Однажды меня попросили одной фразой дать характеристику Ленину и Сталину. Вот она: «Ленин — гений-теоретик и гений-практик. Сталин — гений-практик и гений-теоретик». Видите разницу? О том, что это была выдающаяся личность, говорили Черчилль, Рузвельт, де Голль… Надо анализировать все направления деятельности Сталина, и он останется в истории как явление в целом позитивное. Но репрессии…

— Что вы считаете главным своим успехом в работе в КГБ?

— Когда я пришел на пост председателя КГБ, развитие ситуации в нашей стране уже вошло в нездоровую колею, так что я не смог сделать того, о чем думал… Но считаю, я сделал все возможное, чтобы спасти державу, когда надо было — рисковал жизнью, здоровьем, положением моей семьи… Полтора десятка лет я был начальником разведки, и это была весьма важная часть моей жизни. Думаю, на счету у меня было немало добрых и интересных дел, но это не только моя заслуга — это была работа коллектива. А на посту председателя КГБ мне удалось довершить начатую Андроповым работу по совершенствованию и формированию законодательства, на базе которого комитет мог спокойно работать дальше. Мне также, думаю, удалось внести позитивный вклад в воспитание коллектива чекистов… Поэтому в 1991 -м и в последующие годы чекистами — и бывшими, и работающими — недостойного было сделано намного меньше, чем представителями других слоев… В том, что сотрудникам органов госбезопасности присущи верность и преданность нашим идеалам, нашему народу, Отечеству, я вижу какую-то долю и своей работы.

— Известно, что вы немало сделали для развития научно-технической разведки…

— Она получила мощное развитие еще до меня, и я с благодарностью вспоминаю тех товарищей, которые это делали. Вообще, научно-техническая разведка, которой занимаются разведки всех стран, — это составная часть научно-технической революции. Мы создали институт, ряд новых направлений, взяли в разработку отдельные проблемы, и самое главное — мы встроили работу научно-технической разведки в нашу народно-хозяйственную структуру. По решению ЦК КПСС при Совете Министров было создано специальное подразделение, которое занималось реализацией и внедрением того, что добывала научно-техническая разведка. Это было очень сложное дело, потому что мы добывали секретную информацию и должны были внедрять ее так, чтобы это не вызывало никаких международных осложнений… Действительно, я придавал большое значение развитию научно-технической разведки, но, конечно, прекрасно понимал и другое: она только часть той работы, которой занималась наша разведка.

— Есть мнение, что некоторые наши ученые буквально паразитировали на материалах научно-технической разведки…

— Я думаю, что они мало паразитировали, надо было больше паразитировать! Ведь в СССР было два подхода к тому, что делается на Западе: первый — надо обязательно все перенимать, учитывать и внедрять в нашу науку и технику; второй — надо не обращать внимания на то, что делает Запад, идти своим путем, и тогда у нас будет больше собственных оригинальных фундаментальных исследований. Я считаю, что оба подхода были однобокими: надо было сочетать и то, и другое. Брать и учитывать все полезное, а то, что мы сами можем делать, — делать самим. Ведь если бы мы в свое время не добыли материалы по атомной проблематике, то, наверное, опоздали бы в соревновании с Западом… Так что, я думаю, ученые правильно делали, когда паразитировали, и неправильно, когда недостаточно учитывали то, что делается на Западе.

Хотя амбиции у некоторых были невероятные! Мол, это бьет по нашим фундаментальным исследованиям, мы разучимся самостоятельно раскрывать тайны. Помню, как спорил с ними…

— Вы были в курсе планов ядерного нападения США на СССР в 1960-1970-е годы?

— Да, все они до нас доходили. Но когда у нас появились ядерные и водородные бомбы, то это уже вносило элемент спокойствия в обстановку, в наши отношения со Штатами и другими ядерными странами. Но мы получали сведения и о том, что американцы вынашивают планы в отношении то Китая, то каких-то стран третьего мира. Часть из них действительно отражала реальность, серьезные намерения, а часть была просто дезинформацией, призванной утихомирить тех, кто поднимает голос против США.

— Мы вплотную подошли к вопросам о разведывательной работе… Как вы оцениваете уровень своих тогдашних противников? Какую разведку поставили бы вы на первое место?

— Я думаю, что разведка США ни в организационном, ни в содержательном, ни в кадровом отношении не является идеалом — американцы всегда работали грубовато. Они неизменно уповали на материальный фактор, во время первой беседы могли предложить своему собеседнику миллион… У них в работе не было достаточного интеллекта, тонкости, терпения. Пожалуй, в этом отношении от американской разведки выгодно отличалась английская, где работали творчески, деликатно, проявляя терпение и выдержку… Другие спецслужбы я не беру. А что касается советской разведки, я думаю, мы выгодно отличались от американцев тем, что у нас не было грубых моментов в работе. Подготовка кадров была, считаю, выше, чем у американцев: наши разведчики хорошо знали страну пребывания, объект, по которому работали, имели, как правило, пару высших образований, знали несколько языков и в противоборстве с представителями других разведок обычно выигрывали… Может, я не вполне объективен, потому как говорю о своих товарищах, но я на первое место поставил бы нашу разведку.

— Ну а какую контрразведку назвали бы вы лучшей?

— Американскую. Это мощь и сила — и в кадровом составе, и по техническим возможностям. Чтобы установить слежку за разведчиком, они все используют, вплоть до самолетов и вертолетов. Такую роскошь мы себе позволить не могли. Финансовая сторона их совершенно не смущала, численность штатов им не ограничивали. К тому же американская контрразведка работает в куда более выгодных условиях, чем наша, я уверен, даже сейчас. Там слово или иное действие контрразведки является обязательным, должно учитываться другими организациями. С контрразведкой там не спорят и не шутят! А у нас, чтобы провести операцию, нужно было пройти целый лабиринт мероприятий, чтобы убедить какого-то начальника нам не мешать… Я считаю, что американцы правильно поступают.

— При такой контрразведывательной обстановке провалы неизбежны,.. Как вы относились к провалившимся разведчикам?

— Знаете, человеку свойственно ошибаться, поэтому надо внимательно все оценивать… Хотя было время, когда мы вообще от наших нелегалов отказывались. Им запрещали переходить на советскую основу — мол, вы сами по себе. Мы с Андроповым долго обсуждали эту проблему и пришли к выводу, что разведчик должен чувствовать Родину, которая в трудный момент его защитит. Поэтому впоследствии, если наш разведчик попадался, он переходил на советскую основу: я — советский гражданин. Все! Это было, я считаю, небольшой революцией. Мы официально вступались за своего человека, поднимали вопрос, добивались его освобождения, обменивали его на другого, платили деньги… Более того, мы сразу пускали в ход контрмеры. Я не помню ни одного случая, чтобы нам не удавалось бы освободить нелегала. Когда мы пошли по этой колее, это вдохнуло в разведчиков уверенность…

— Ну а что у вы считаете, следует делать с предателями?

— Я думаю, надо делать то, что делалось при советской власти. В 1970—1980-е годы нам удалось выйти на агентурную сеть западных спецслужб и за какие-то 9—10 лет разоблачить столько агентуры противника, сколько не было разоблачено за все годы советской власти, причем очень серьезной…

— Каким же образом вам это удалось?

— Это была заслуга разведки и внешней контрразведки, из которой тогда убрали небезызвестного Калугина, а при нем была совершенно другая ситуация, при нем это было бы невозможно… Нам удалось проникнуть в те ячейки зарубежных спецслужб, которые занимались этой работой, и получать довольно конкретные данные. Многие из предателей были преданы суду, большинство из них приговорено к смертной казни. Причем, удивительное дело, иногда нам казалось, что, может, не стоит строго наказывать кого-то из тех, кто встал на путь предательства. Но знаете, суды были непреклонны! Никакого нашего давления не было — они сами выносили строгие приговоры за предательство. Иногда нам даже казалось, что слишком строгие. Мне кажется, разоблачив эту агентурную сеть, мы внесли достойный вклад в укрепление нашей государственной безопасности.

— Что же стало с теми, кто ограничился сроком?

— В 1991 году Ельцин помиловал всех тех, кто был осужден по 64-й статье (измена Родине). Кстати мы, ГКЧПисты, тоже сидели по этой статье, но… Тех освободили, они поехали на Запад и, занимаясь антироссийской деятельностью, изображают из себя «борцов за демократию».

— А что вы можете сказать про Олега Калугина, заочно осужденного на 15 лет?

— Я незнаком с уголовным делом, по которому он был осужден, но думаю, что на противника он работал не один год… В свое время Андропов внял нашим мольбам и освободил Первое главное управление от Калугина, перевел его на работу в Ленинград. Тогда еще, наверное, не было тех веских доказательств, которые могли бы его уличить… Хотя сколько мы сделали, чтобы показать истинное его лицо! Но демагогия, популизм, безответственность тогда уже настолько проникали в наше общество, что мало что можно было доказать.

— Мы говорили о противнике… А что представляли собой ваши союзники —разведки восточноевропейских государств?

— Они выполняли очень большую и очень полезную работу, успешно решали задачи, которые перед ними стояли. Разведка ГДР по многим позициям и направлениям добивалась таких успехов, которым могли бы и мы позавидовать. Конечно, они занимались тем, что представляло для них конкретный интерес, не было такого глобального подхода, как у нас… Однако тем сотрудничеством, которое было между нами, мы могли не без основания гордиться. У нас был хороший обмен информацией, но мы никогда не делились конкретикой — хочу это подчеркнуть. Был даже такой случай, когда один из товарищей предложил мне принять всю их агентуру, но мы отказались. Они действовали сами по себе, мы — сами, и, думаю, бывало, когда мы, сами того не зная, могли помешать друг другу. Но в целом это было всестороннее, исключительно полезное и плодотворное сотрудничество, в полном смысле братское отношение и готовность взаимно помогать…

— Можно ли считать справедливыми сегодняшние гонения в Германии на сотрудников «Штази»?

— Горбачев и Ельцин, решая вопрос о поглощении ГДР Западной Германией, даже не подумали о том, чтобы защитить этих людей. Хотя в свое время мы поднимали перед ними такой вопрос. Но как только западные немцы получили в свое распоряжение всю информацию по спецслужбам ГДР, они стали их преследовать. По некоторым данным, гонениям подвергалось порядка 100 000 сотрудников. Я выезжал в 1991 году в ФРГ, вел переговоры с представителями немецких властей, объяснял, что это несправедливый подход, он не соответствует нормам международного права: они не вправе судить тех, кто работал на свое государство, признанное международным сообществом. Со мной соглашались, но тем не менее некоторые бывшие сотрудники до сих пор отбывают наказание, других они провоцируют…

— Еще один вопрос о наших бывших союзниках — можно ли было предотвратить расправу над Чаушеску?

— Нет, нам ее предотвратить было невозможно. Это был необычный человек — явление, хотя и «не подарок», ясное дело. Незадолго до его смерти Румыния рассчиталась со всеми своими внешними долгами, а ведь когда-то она и нам должна была приличную сумму. Теперь она была свободной и готова пойти по линии развития мощными, ускоренными темпами. Но я думаю, что это не устраивало не только тех, кто на этом паразитировал в Румынии, но и тех, кто от этого что-то имел на Западе, кто опять-таки желал пересмотра итогов Второй мировой войны… Кстати, председатель суда, осудившего Чаушеску, потом покончил с собой.

— Н-да… Вернемся к событиям в нашей стране. Как вы расцениваете создание в КГБ 5-го «идеологического» управления?

— Оно было создано еще в 1967 году, и это был в целом позитивный шаг, потому что борьба против Конституции, по которой живет общество и государство, — это не проступок, а преступление. Причем после создания управления усиления борьбы с так называемыми диссидентами не было, число привлекаемых лиц сокращалось. Впрочем, в 2002 году «Красная звезда» рассказывала об этом в интервью с генералом армии Филиппом Денисовичем Бобковым… Но мне теперь кажется, что наши товарищи допустили одну ошибку: надо было поработать с общественностью, придать гласности деятельность КГБ на этом направлении, объяснить, почему это происходит, и дать понять нашему обществу, что это в его интересах. А мы все пустили по слишком закрытым каналам. Это была ошибка, допущенная, мне кажется, в том числе и Андроповым.

— Интересно, а КГБ масонами занимался?

— Было время, когда к масонским ложам относились, как к чему-то сказочному, а потом выяснилось, что это серьезное дело, которым надо бы заниматься… Комитет заинтересовался этой проблемой, но, чтобы ее размотать по-настоящему, нужно было, чтобы ею занялось и высшее политическое руководство. А там такого желания не было. Поэтому наша информация надлежащим образом не оценивалась, не изучалась…

— Когда же КГБ обнаружил рост антикоммунистических настроений в советском обществе?

— Горбачев пришел в 85-м, началась политика «ускорения», потом — «перестройки», и я думаю, что где-то в конце 1986 — начале 1987 года рост антикоммунистических настроений был заметен.

— Бытует версия, что Горбачев — «человек Андропова»…

— Бросьте! Они встречались, когда Андропов выезжал на лечение в Ставропольский край, но, когда встал вопрос о переводе Горбачева в Москву, инициатором этого был Кулаков, поддержал его Суслов, потому что они работали когда-то вместе. Затем Ефремов, бывший первый секретарь Ставропольского крайкома, Брежнев… На последующих этапах за Горбачева ратовали и Рыжков, и Лигачев. Андропов не возражал. Но вот в последнее время, когда Андропов в нем разобрался, он все меньше говорил о Горбачеве, а в последние месяцы у него уже вырывались негативные высказывания: торопыга, спешит, ему будет трудно. Он никогда не называл Горбачева преемником…

— Кого же Юрий Владимирович видел в этом качестве?

— Каждый человек, по Эйнштейну, верит в собственное бессмертие, и Юрий Владимирович не думал, что вскоре умрет. Он считал, что есть еще какое-то время… Кстати, между прочим, это относится и к Сталину… Но ясно, что на Горбачеве он не остановился. Я думаю, любой из состава Политбюро, кроме Горбачева, не допустил бы того, что произошло со страной. Тот же Романов — очень толковый человек, с трезвыми, конкретными суждениями. Можно было взять любого, кроме пожилого, — надо было кончать с «пятилеткой похорон генсеков».

— И все же считают, что Горбачев пытался продолжить — но не сумел — андроповскую программу реформирования общества…

— Никакой цельной программы у Андропова не было, он считал, что сначала надо разобраться в обществе, в котором мы живем. Я бы сказал, что это сильный подход! Он считал, что надо постепенно определиться, и спустя 4—5 лет… Как он сказал однажды: «Надо подумать, как нам идти дальше». Андропов и не утверждал никогда, что у него есть цельная программа… А вот Горбачев бросался из стороны в сторону, не имея ни программы, ни представления, ни поддержки. Но я думаю, что это своего рода игра: сбить с толку общество, людей, породить хаос, а потом…

— Еще вопрос об Андропове: некоторые авторы считают, что он был мощным экстрасенсом…

— Чего только не говорят! Для Юрия Владимировича никакая мистика ни в какой мере не была характерна — он ни в какие приметы даже не верил. Все это из области фантастики…

— Насчет веры… Горбачев вам доверял?

— Думаю, на первых порах — да. Он был откровенен со мной, и одно время казалось, что влияние Яковлева падает — под влиянием той информации, которую давал КГБ, под нажимом со стороны Минобороны, МИД. Одно время даже Шеварднадзе, это мало кто знает, выступал против него. А потом что-то случилось, Горбачев взял курс на Яковлева, его влияние становилось все более сильным, и в конце концов они сомкнулись в единых действиях…

— Имел ли Горбачев какую-либо опору в кадрах КГБ?

— Думаю, не имел — не потому, что не хотел, а потому, что у него не получалось. Он понял, что КГБ не поддержит его в тех действиях, которые он предпринимал, а потому пытался осуществить свои планы какими-то обходными путями… Если вы проанализируете всю ситуацию, то убедитесь, что это так. Это, кстати, один из результатов того воспитательного процесса, который мы проводили в КГБ.

— Ну а каким же образом кандидат в члены Политбюро Ельцин превратился в лидера оппозиции?

— В моей новой книге этому посвящена целая глава. Тут сочетаются многие факторы. Во-первых, его личные особенности. Это человек необычный — не с точки зрения его умственных способностей, а по характеру, по поведению, по всему… Очень властолюбивый, карьерный. Для Ельцина власть — это все, и когда ее нет, он падает духом, не справляется с ситуацией. Я думаю, что Ельцин — человек, которым можно манипулировать. Демократы взяли его для своих манипуляций и, со своей точки зрения, сделали очень верный ход… Хотя он думал, что у него все гораздо проще получится, — помните, как он в 1992 году заявил: «Если положение коренным образом не изменится и люди не станут лучше жить, я лягу на рельсы». И что?.. Еще такой момент — очень неприязненные отношения Горбачева и Ельцина. Они ненавидели друг друга, а Горбачев был слабее Ельцина, и тот его задавил…

— Времена перестройки памятны нам и громкой кампанией по «реабилитации жертв сталинских репрессий». Как вы считаете, имела ли она иные цели, кроме официально объявленной?

— Я думаю, что Советское государство разрушали системно, с разных сторон. Одно из направлений — использование того периода, когда были эти «незаконные репрессии». Объективного подхода здесь не было…

А ведь в происходивших тогда событиях сыграли свою роль очень важные обстоятельства. В частности, убийство Кирова. Я считаю, что Сталин тут ни при чем, но ему тогда показалось, что это не простое убийство, и с этого началась вся круговерть. Потом дальше: коллективизация со всеми ее проблемами и сопротивлением кулаков, тяжелая ситуация на международной арене. Было очевидно, что против нас готовится война и что страна должна быть единой. Вот и возникло желание разобраться с теми, кто мешает…

Я думаю, рано или поздно мы бы еще вернулись к этому вопросу, стали бы разбираться, но более объективно. Ведь реабилитировали всех, в том числе и тех, кто совершил уголовные преступления. С 1931 по 1953 год было привлечено к уголовной ответственности 3 миллиона человек, около 800 000 из них расстреляно — за самые разные преступления! Если взять историю Запада, там массовых репрессий было гораздо больше, чем у нас, но, видимо, некоторые посчитали, что это хороший повод, чтобы ударить по Советскому Союзу.

— Когда же у нас появились те самые «агенты влияния», о которых вы говорили?

— Думаю, что еще в эпоху Хрущева, в результате «оттепели». Запад, в частности США, тогда убедился, что открытой конфронтацией СССР не разрушишь, это надо попытаться сделать изнутри, как говорил в свое время Даллес. И они пошли по этому пути… Размягчение общества особенно обозначилось после 1975 года, когда подписали хельсинкский документ, и там была «третья корзина» — «права человека». Кстати, недавно бывший директор ЦРУ Гейтс сказал, что начало разрушения Советского Союза надо отсчитывать именно с 1975 года.

— Пытался ли КГБ бороться с «агентами влияния»?

— А как ты с ними будешь бороться, если по некоторым позициям они выше тебя стоят?

— Тогда о тех, с кем возможно было бороться… Известно, что была обнаружена американская «прослушка» на линии связи КГБ.

— Кстати, без разведки мы об этом никогда бы не узнали! Аппаратура, которая была там установлена, стоила сотни миллионов долларов. Я думаю, если бы нам не удалось ее обнаружить, то значительная часть секретной информации спокойно бы перекачивалась в Вашингтон, что, конечно, нанесло бы нам колоссальный ущерб… Не помню, сколько она там оставалась, — она ведь предназначалась к работе в «особый период», но тем не менее могла бы работать и в обычное время.

— Обратимся к другому «особому периоду». Скажите, Владимир Александрович, у кого возникла идея создания ГКЧП?

— Да ни у кого… 4 августа Горбачев уехал на отдых и нам сказал, что надо следить за ситуацией в стране — она тяжелая. И вдруг 15-го числа публикуется проект Союзного договора руководителей шести союзных республик. Мы были поражены! Стало ясно, что после его подписания Советского Союза не будет, хотя казалось, что референдум 17 марта абсолютно прояснил этот вопрос… Тогда полетели в Форос к Горбачеву с просьбой прояснить ситуацию. Михаил Сергеевич отвечал, что договор будет подписан. И вот в этой ситуации, в этой спешке — до 20 августа осталось всего два дня — было принято решение пойти на то, чтобы создать такой орган… Причем я не помню кого-то конкретно, кто бы сказал: «Давайте создадим!» — просто все понимали, что надо спасать, и пошли на этот шаг ради спасения…

— Горбачев знал об этом?

— Да, 18-го, когда к нему приехали наши товарищи, он узнал про идею ГКЧП и сказал: «Ну давайте, черт с вами, валяйте, действуйте».

— Вопрос, интересующий многих: почему вы не отдали приказ «Альфе» на задержание лидеров оппозиции?

— Действия ГКЧП были выступлением в защиту Союза, основанным на конституционных нормах. Если бы мы начали арестовывать одного, другого, третьего, то это действительно походило бы на путч. На этот шаг мы не пошли. Но главное — мы тогда себе сказали, что если будет опасность пролития крови, мы сойдем с дорожки на любой стадии развития. Так оно и получилось — когда 20-го была пролита кровь, мы решили остановиться. Мы поняли, что та сторона может пойти на любые жертвы…

 

Генерал армии Валентин Варенников: «Мы спасали Великую страну»

Валентин Иванович Варенников с 1989 года занимал должность главнокомандующего Сухопутными войсками — заместителя министра обороны СССР. В 1994 году единственным из обвиняемых по делу ГКЧП отказался принять амнистию, предстал перед судом и был оправдан за отсутствием состава преступления, в связи с тем, что он выполнял приказ вышестоящего начальника. Ушел из жизни 6 мая 2009 года.

В августе 1991 года произошло событие, которое могло предотвратить величайшую геополитическую катастрофу XX века — распад Союза ССР. Но история, к сожалению, распорядилась иначе, и наш народ был ввергнут в пучину страданий. В результате насильственного разлома Советского Союза наш народ понес неисчислимые бедствия. За пределами России остались десятки миллионов этнических россиян. Но самое главное — разорваны все артерии, связывающие нашу огромную державу, созданную еще монархами, а не только советской властью.

Глубокая экономическая интеграция, кровная связь всех народов, классическое сплетение культур, науки, искусства, образования, спорта — все это разрублено. Великая империя, огромная надежная семья народов, которая отстояла не только свою честь и независимость в годы Великой Отечественной войны, но и обеспечила сказочные темпы развития до и после войны, в одночасье исчезла.

«Козлом отпущения» за развал СССР сделаны ныне в глазах общественного мнения члены Государственного комитета по чрезвычайному положению (приснопамятный ГКЧП), который был создан в ночь с 18 на 19 августа и просуществовал всего трое суток, пытаясь хоть как-то не допустить разрушения великой страны. Общественности навязывается мнение о том, что после выступления ГКЧП другого пути не было, как «Беловежье». Мол, уже Советский Союз спасти было невозможно.

Это неправда. Другой путь был. Это показывает новейшая российская история. Владимир Владимирович Путин, приняв страну в страшном катастрофическом состоянии, когда ничто не существовало в рамках закона, смог решительно приостановить падение и разрушение страны. К 2000 году существовали уже почти самостоятельно, хотя и считались субъектами России, целые регионы, шли разговоры о создании Уральской республики, Сибирской республики, Дальневосточной республики. Обстановка была в целом значительно тяжелее, чем в 1991 году. Но мужественный, умный и твердый поступок нового главы государства позволил выхватить страну из бездны. Он не дал ей развалиться. Нынешний глава российского государства спас Россию. И мы должны, обязаны это честно признать.

Это показывает, что даже в более тяжелом в сравнении с 1991 годом состоянии страну оказалось возможным спасти. Но те, кто правил тогда, 15 лет назад, оказались не на высоте исторической задачи. Какая была обстановка летом 1991 года?

В июне 1991 года на закрытом заседании Верховного Совета СССР председатель Комитета государственной безопасности СССР В.А. Крючков зачитал доклад Юрия Владимировича Андропова, который им был сделан в 1977 году членам Политбюро ЦК КПСС, где говорилось, что в стране действуют агенты влияния (т.е. «пятая колонна») и что они представляют большую опасность, так как разрушают общественный и государственный строй. И далее Крючков от себя добавил, что эти агенты влияния сегодня уже привели нашу страну на грань полного развала. Было непонятно, правда, к кому Владимир Александрович апеллировал — ведь задача обеспечения государственной безопасности полностью возложена на возглавляемое им ведомство.

3 августа Горбачев собирает президиум Кабинета министров СССР и объявляет: «В стране обстановка крайне тяжелая. Я еду в Крым отдыхать, а вы за это время обязаны навести порядок!» Естественно, Горбачев понимал, что члены Кабинета министров, как и руководство страны в целом, несомненно, будут действовать, что-то будут предпринимать. И если у них получится, он заявит: «Это — я! Я им ставил задачу». А если не получится, то скажет: «Вот видите, я им поставил задачу, а они?!» То есть он был верен своей манере — уходить от ответственности.

4 августа представители государственного руководства по традиции проводили Горбачева на отдых, а уже на следующий день схватились за голову: «Что делать?» В течение 10 дней суетились, разрабатывали документы, составляли планы выхода из тяжелого кризиса.

17 августа группа государственных руководителей и приглашенные собрались у В.А. Крючкова на объекте на окраине Москвы и решили: четырем представителям от совещания вылететь в Крым к Горбачеву и убедить его в необходимости решить два вопроса. Первый — не подписывать 20 августа Союзный договор в Ново-Огареве, так как его готовы были подписать только шесть республик из 15. Второй вопрос — объявить чрезвычайное положение в тех районах страны и отраслях народного хозяйства, где это требуется (чтобы не повторились такие события, как в Тбилиси, Баку, Вильнюсе и т.п.).

При этом предполагалось действовать в соответствии с принятым Съездом народных депутатов СССР 4 апреля 1990 года Законом «О режиме чрезвычайного положения».

18 августа состоялась встреча с Горбачевым в Крыму. Он отказался от предложений участвовать в наших действиях. Ему предлагалось полететь с нами в Москву для совместного принятия решения. Он также отказался, сославшись на плохое самочувствие. Но заявил: «Действуйте, как считаете нужным, черт с вами!» (Буквально его слова — и ничего другого не прозвучало.)

В ночь с 18 на 19 августа руководство страны, учитывая отказ Горбачева участвовать в действиях, вынуждено было создать Государственный комитет по чрезвычайному положению. Такого типа государственные структуры в то время имели право создавать два лица: президент СССР или председатель Кабинета министров СССР. Руководитель Кабинета министров B.C. Павлов взял ответственность на себя, создал комитет и сам вошел в его состав.

19 августа утром объявляется о создании ГКЧП и обнародуются его документы. В Москве в целях недопущения мародерства объявлено чрезвычайное положение на основании Закона СССР «О режиме чрезвычайного положения». Надо иметь в виду, что при введении чрезвычайного положения во многих странах мира предусматривается использование войск. Поэтому наше решение временно задействовать в столице некоторое количество военнослужащих и военной техники не выходило за рамки общепринятой практики.

20 августа министр обороны СССР вызвал меня из Киева в Москву, чтобы помочь навести порядок. Во второй половине этого дня я уже был на совещании в Генштабе, где генерал В.А. Ачалов по заданию министра обороны разбирал вопрос: как подразделению «Альфа» войти в здание Белого дома, чтобы разоружить 500 гражданских лиц, которые вооружены российским руководством автоматами и пулеметами? Войти, но чтобы не было жертв среди лиц, которые толпились вокруг этого здания. «Альфа» заняла исходное положение и готова была выполнить задачу. Ждали сигнала. Но сигнала не было — не знали, как проделать «коридор» в многолюдной толпе без жертв.

В ночь с 20 на 21 августа на Садовом кольце в районе моста неподалеку от Смоленской площади погибли три москвича. Что произошло? То, что по Садовому кольцу курсирует военный патруль в составе роты на боевых машинах пехоты, было известно в Белом доме. И кто-то решил создать западню под мостом (когда рота втянется под мост, закрыть вход и выход из-под моста) и поджечь БМП. И этот замысел был реализован. Заранее оповестив журналистов и расставив теле- и кинокамеры, «Юпитеры», привлекли толпу ни о чем не подозревающих зевак. Роту под мостом «захлопнули», забросали БМП бутылками с горючей смесью, камнями, металлическими предметами. Закрывали брезентом смотровые щели и т.п. Рота все-таки вырвалась и, прервав патрулирование, нашла спасение у стен Белого дома, вокруг которого стояли танковая рота Московского военного округа и батальон десантников (по плану охраны объектов в период чрезвычайного положения). Во время этого инцидента погибли три молодых человека.

После трагедии на Садовом кольце у Смоленского моста на ночном совещании у В.А. Крючкова принимается решение прекратить все действия до утра, чтобы не допустить новых жертв. Министр обороны отдал распоряжение — введенные войска в Москву для охраны объектов утром 21 августа вывести из города в пункты постоянной дислокации.

Наступила патовая ситуация. И вместо решительных действий председатель Верховного Совета СССР и председатель КГБ принимают решение лететь к Горбачеву в Крым, чтобы убедить его в необходимости «включиться» в события, от которых зависит судьба государства. С ними полетел министр обороны.

Вслед за ними на другом самолете вылетает к Горбачеву и тогдашний российский вице-президент Александр Руцкой с небольшой командой. Почему Минобороны дало разрешение на вылет самолета с Руцким, так и осталось непонятным.

В итоге Горбачев принял только председателя Верховного Совета СССР Анатолия Лукьянова, а затем Руцкого. Остальных, пригласив их в свой и во второй самолет, приказал арестовать. Ни у председателя КГБ, ни у министра обороны личной охраны не было.

В те дни покончили жизнь самоубийством советник президента по военным вопросам Маршал Советского Союза С.Ф. Ахромеев и министр внутренних дел Б.К. Пуго. В этих самоубийствах я лично очень сомневаюсь, хотя и читал две последние записки Сергея Федоровича.

Какую власть хотело захватить руководство страны? Ведь вся власть уже у них, по сути, была: вице-президент СССР, председатель Правительства, председатель Верховного Совета, председатель Комитета госбезопасности, министр обороны, главнокомандующий Сухопутными войсками — заместитель министра обороны, министр внутренних дел…

Появление ГКЧП было, на мой взгляд, объективной неизбежностью. Критическая, именно чрезвычайная обстановка требовала принятия мер, а тогдашний глава государства бездействовал.

Конечно, оглядываясь назад — на действия ГКЧП, надо признать, что у него были два принципиальных недостатка.

Во-первых, ГКЧП, как орган государственного управления страной в чрезвычайных условиях, фактически не состоялся. Он был формально создан, были продекларированы прекрасные документы, но страной никто не управлял. Даже свои документы комитет не разъяснял народу, не доводил до общественного сознания цели и задачи, которые он преследует. Вполне понятно, что в головах наших сограждан был туман — совершенно непонятно, что творится в стране.

Во-вторых, руководители ГКЧП в дни событий не заняли по отношению к дискредитировавшему себя лидеру страны жесткую позицию. Но они шли «на цыпочках» — как бы не огорчить президента.

К сожалению, в ГКЧП не было таких личностей, как Ю.В. Андропов или хотя бы В.Е. Семичастный. Последнего на пост председателя КГБ поставил Н.С. Хрущев. Но, когда Никита Сергеевич «зарылся», не стал ни с кем советоваться и, делая одну ошибку за другой, наносил своими решениями ущерб государству, Семичастный содействовал тому, чтобы Хрущев спокойно ушел в отставку. Ведь долг перед народом и ответственность за безопасность страны, конечно, должны быть выше личных отношений.

 

Владислав Ачалов: «Это был хорошо разыгранный спектакль»

Наш собеседник — Владислав Алексеевич Ачалов, генерал-полковник в отставке, бывший заместитель министра обороны СССР, активный участник событий августа 1991 года.

— Событиям пятнадцатилетней давности, как думается, до сих пор не дано объективной оценки — слишком много здесь замешано политики. А также, впрочем, и личных интересов. Но давайте, как люди военные, рассмотрим организационную сторону операции «ГКЧП»…

— Да если бы это был военный переворот, никто бы и пальцем пошевельнуть не смог — с нашим-то колоссальным опытом, полученным в «горячих точках»! Если б все готовилось по-нормальному, то был бы и план ввода войск, и план захвата власти… Так что, когда началась вся эта возня, я никак не думал, что это может приобрести такой характер.

— А когда это все началось?

— Весной 1991 года.

— Непосредственно подготовка началась?

— Нет! Перед событиями я был в отпуске в Ялте и каждый день получал доклады из Министерства обороны. Никаких мероприятий на подготовку использования войск не было — это была работа идеологическая. Оценивалась внутриполитическая и внешнеполитическая обстановка в стране, делались выводы и готовились предложения… А вывод был тот, что страна так дальше жить не может: народ уже ни во что не верит, назревает гражданская война.

— Вы принимали участие в подготовке документов ГКЧП?

— Нет, в их разработке я не участвовал — когда я приехал, они уже были готовы. Потом я читал эти документы, читал и протоколы допросов всех самых активных участников событий… Знаете, это было как крик раненого журавля или лебедя — они хотели сделать что-то нужное, важное, большое…

— Как же развивались события, в которых вы участвовали?

— 17-го состоялось заседание правительства, и Павлов затем приехал на совещание на объект КГБ — это рядом с магазином «Лейпциг». Министр обороны маршал Язов взял на совещание меня и генерала армии Варенникова. Были почти все члены Политбюро. Павлов реально обрисовал обстановку: страна остается голодной и холодной, люди, по сути дела, без средств на существование. Урожая мы собираем, по сути, половину, вторая половина остается на земле… На заседании правительства все, кроме одного или двоих, были за введение в стране чрезвычайного положения.

— В какой обстановке проходило это совещание?

— Некоторые говорят, что было застолье. Нет, на столе стояла бутылка виски, его никто и не пил, пили только чай и кофе. Потом Крючкова пригласили к телефону ВЧ, и я слышал, как он говорил: «Да, Михаил Сергеевич, мы тут обсуждаем проблему — Павлов рассказывает о заседании правительства». Когда Владимир Александрович закончил разговор, он сказал: «Ну вот, Михаил Сергеевич всем передает привет». После того решали, кто к Горбачеву поедет, чтобы вводить чрезвычайное положение.

— То есть Михаил Сергеевич все изначально знал и поддерживал такой вариант решения проблемы?

— Некоторые сразу сказали, что надо иметь и запасной вариант, что Горбачев может «подставить», — мы ведь его знали. Я тоже был одним из кандидатов, кто мог к нему полететь…

— Что же помешало?

— Мы обсудили ситуацию в регионах: где как могут откликнуться на введение чрезвычайного положения. Больше всего недоверия было к Звиаду Гамсахурдия, ждали, что он может там выкинуть, а это был мой регион… Министр мне сказал: «В случае чего ты мне нужен здесь». Поэтому полетел Валентин Иванович.

— А что в это время, говоря военным языком, делал противник?

— Ельцин находился в Алма-Ате. Была информация, что он там играет в теннис… Решили: встретить его во Внуково или на Чкаловском должен министр обороны или Крючков, поговорить с ним. А чтобы не было эксцессов, Грачев, как командующий ВДВ, должен был обеспечить своими разведчиками «внешнее кольцо безопасности». Но потом подумали: хорошо, если он будет трезвый, а если… Тогда разговора не получится. Чтобы это предотвратить, решили — пусть он летит, садится, как и положено…

— То есть никто его арестовывать или — об этом очень много тогда кричали — «ликвидировать» не собирался?

— Да ну, ерунда какая! Кстати, я видел список на интернирование, почти 80 человек. По нему почему-то именно к нам, в Медвежьи Озера, — будто специзоляторов не было — привезли Уражцева, Гдляна. Но это второстепенные люди. Я даже министра спросил, зачем они нам нужны? В списке не было ни руководства Верховного Совета, ни руководства страны… Потом, конечно, все говорили — да и я сам говорил, что такого списка нет.

— Считайте «репликой в сторону»: Ленин, помнится, писал, что «нельзя играть в восстание»…

— Но поначалу, когда я только вернулся из Ялты, все казалось серьезно. Когда 17-го числа, в субботу, мы ехали домой после совещания на объекте КГБ, Язов мне говорит: «Организуй завтра совещание, принеси положение о введении чрезвычайного положения». Утром мы, по-моему, в 8 часов собрались, я оповестил генералов, кто куда полетит. Инструктаж министра был очень коротким: в случае каких-либо недоразумений не допустить провокаций, не допустить втягивания в них войск. Положение о введении ЧП размножили на ксероксе, каждому отдали, на самолеты — и все улетели.

— Это было 18 августа…

— Да. Вечером позвонил Дмитрий Тимофеевич: «Поехали на совещание». Мы приехали — они как раз возвращались от Горбачева. Случилось то, что мы предвидели…

— Михаил Сергеевич не поддержал создание ГКЧП?

— Это был хорошо разыгранный спектакль, которым кто-то умело дирижировал. Посмотрите, кстати, воспоминания зарубежных политиков о Горбачеве. Сейчас он признает, что у него сохранялись и охрана, и связь… А тогда, помните, «форосский узник»!

— Все-таки о чем шла речь в Форосе? Кто говорил с Горбачевым?

— К нему летали Бакланов, Шенин, Болдин и Варенников. Разговор начался около пяти вечера, беседовали минут тридцать. Беседа, естественно, не стенографировалась. Горбачеву предложили издать указ о введении чрезвычайного положения в стране, передать на время президентские полномочия Янаеву, как вице-президенту. Но Михаил Сергеевич никакие бумаги подписывать не стал, хотя и дал понять, что разделяет обеспокоенность ситуацией в СССР. Прощаясь, как вспоминал Валентин Иванович Варенников, сказал им: «Черт с вами, действуйте».

— Для членов будущего ГКЧП уклончивая позиция Горбачева оказалась моральным ударом…

— Да, Янаев и Павлов сидели тогда поддатые. Они, видимо, рассчитывали, что Бакланов — он тогда был заместителем председателя Совета обороны при Президенте СССР — привезет письменное согласие на передачу власти Янаеву, а тут надо было самим брать ответственность на себя… Я спросил позднее у Язова: «Товарищ министр, как мы могли с ними связаться?»

— А как возникла идея ввести танки в город?

— Дело было так. В воскресенье закончилось совещание. Янаев подписал документы и вдруг обращается ко мне — я сидел в форме: «Ну что, генерал, вводи войска в Москву!»

— План ввода войск уже был отработан?

— Никаких планов ввода войск не было! Зачем войска?!

— А что еще можно было сделать в той ситуации?

— Знаете, если бы Лукьянов сразу собрал Верховный Совет, все было бы совершенно законно! И тогда бы Союз сохранили…

— Как вы поступили после такого указания?

— Я убыл к себе, переговорил с Грачевым, с Калининым — командующим войсками Московского округа… Через некоторое время звонит Калинин: «Я получил команду на ввод двух дивизий в Москву!» Я ничего еще не успел ему сказать, звонит Язов: «Зайди ко мне!» Понимаю, что предложения тут уже спрашивать не будут. «Владислав Алексеевич, я дал команду, — сказал министр. — Садитесь на управление войсками». Ну если он дал команду, не буду же я говорить — зачем?

— Сейчас понятно, что это было ошибочное решение. А тогда?

— Я сразу сказал Крючкову: «Сейчас понедельник, первый час ночи. Надо поднять войска по тревоге, поставить задачу, вывести в запасный район, сформировать колонны… Мы сможем войти только в 8—9 часов, когда в Москву будет съезжаться транспорт с дач, отовсюду… Это самое плохое! Дров можем наломать!» Но команда есть команда. Войска вошли — две дивизии. Понятно, не целиком — всего четыре тысячи военнослужащих, но танков много — более трехсот, свыше четырехсот бронетранспортеров и БМП.

— Какие задачи им были поставлены?

— Мы определили, какие объекты следует немедленно взять под охрану. Ну, Кремль — это брал на себя Комитет. Роту спецназа ВДВ я направил на Останкинский телецентр, чтобы там не было каких-нибудь провокаций… Были взяты под контроль мэрия, Верховный Совет, Центральный банк — всего пять объектов. Войска вошли в город, и началось то развитие событий, которое вы все знаете.

— Помнится, шла истерия по поводу готовящегося штурма Белого дома…

— Эту операцию планировали, и ее должен был проводить я, хотя как таковой это операцией не назовешь. Просто было намерение разблокировать… Думаете, это было бы сложно? Обладая достаточным опытом и авторитетом среди десантников, я бы поставил задачу своим гвардейцам — и все было бы сделано без шума и пыли, даже без стрельбы…

— То есть вы все-таки готовились к штурму?

— Во вторник 20-го, утром, у меня было совещание, такой вопрос прорабатывался. Тогда пустили слух, что Лебедь то ли сдался, то ли застрелился…

— Какова была тогда роль Александра Ивановича?

— Лебедь был замкомандующего ВДВ по боевой подготовке, и я направил его к Белому дому с батальоном, по-моему, 51-го Тульского полка. Я же был депутатом, и делом моей чести было не допустить кровопролития… Скажу, что как солдат, как командир-десантник, Лебедь заслуживал тогда всякой похвалы! Потом уже стали говорить, что он там сыграл такую роль, спас демократию. Никто ничего не спасал! Лебедь был солдат!

— Доводилось слышать утверждения защитников Белого дома, что 20 августа около 20 часов Александр Иванович в штатском приходил в Белый дом и сообщил о намеченном на три часа ночи штурме и нежелании армии в нем участвовать,..

— Не знаю, сомневаюсь, что Александр Иванович вел тогда свою игру; может, в порядке военной хитрости хотел сам посмотреть, насколько укреплен Белый дом.

— То есть в принципе Белый дом можно было взять?

— Да, можно было совершить такую авантюру, если бы не наша партийная дисциплина, офицерская совесть и честь. Накануне операции по разблокированию я сам туда выехал и посмотрел. Разная была публика, даже бомжи туда были подтянуты, видимо, для массовки. Теперь уже не секрет, кто и какие деньги туда возил, сколько там водки было, как людей подкармливали…

В конечном счете в те тяжелые часы, в ночь с 20-го на 21 -е, много решала позиция КГБ, их спецподразделения должны были идти на штурм, армия и внутренние войска обеспечивали лишь внешнее оцепление. К 1991 году у них были и свои тяжелые вооружения. Сейчас мало кто уже помнит, что в июне 1990 года по постановлению Совета Министров СССР в состав войск Комитета стали передавать армейские соединения. Где-то в сентябре 27-я мотострелковая бригада из подмосковного Теплого Стана тоже попала в состав войск специального назначения КГБ, а это и танки, и артиллерия. Крючков мог при желании решить вопрос только своими силами.

— А почему не решил?

— Вопрос не ко мне, я с ним на эту тему не говорил. Приходилось, правда, значительно позднее общаться с его коллегами. Думаю, что он вел какую-то свою игру, не во всем согласованную с Горбачевым. То, что он хотел сохранить СССР, — это несомненно. Надеялся, возможно, что удастся переиграть Ельцина, используя оперативные позиции Комитета, — не секрет сегодня, что в осведомителях у чекистов было немало видных деятелей российской демократии.

Мне рассказывали, что утром 19 августа на совещании в центральном аппарате КГБ Владимир Александрович высказал надежду, что с Ельциным, возможно, удастся договориться. В те дни — до утра 21-го, Крючков не раз имел телефонные беседы с президентом РСФСР. О чем конкретно шел разговор, не знали даже заместители Крючкова…

Вопрос о взятии под контроль здания Верховного Совета РСФСР, ставшего оплотом сопротивления ГКЧП, решался во вторник, 20 августа. Примерно в 13 часов началось совещание по этому вопросу. Шло оно три часа, были от КГБ Грушко, Агеев, командир «Альфы» Карпухин, командир еще одного спецподразделения Бесков, от МВД — первый замминистра Борис Громов (он курировал внутренние войска), от Минобороны вернувшийся из Киева Валентин Иванович Варенников, Лебедь. Мы прикинули, как можно было бы действовать, чтобы с минимальной кровью зачистить здание, начало операции наметили на три часа ночи.

Затем ребята из «Альфы» побывали в районе Белого дома, десантники тоже проводили рекогносцировку. Стало ясно, что ситуация меняется не в нашу пользу: защитников здания стало больше, есть огнестрельное оружие, баррикады укреплены. Без больших потерь с обеих сторон не обойтись, а там, в Белом доме, полно иностранных журналистов, разного рода знаменитости.

Я тогда сказал министру: «Не дай бог, что начнется, — людей много, крови будет много!» Язов мне в ответ: «Езжай к Крючкову!»

— Как Владимир Александрович воспринял это?

— Мы с Варенниковым приехали к нему ночью с 20-го на 21-е… Я доложил реальную картину: «Втягивается армия, втягиваются силовые структуры…» У него, разумеется, тоже была информация. И все тогда уже как бы остановилось… Уже после событий узнал, что командиры «Альфы» и «Вымпела», Карпухин и Бесков, также обращались к заместителю председателя КГБ Агееву с предложением отменить операцию. «Альфа», не получив приказа, так и не выдвинулась на исходные позиции для штурма.

Тут еще на Садовом кольце произошло столкновение армейского патруля со сторонниками Ельцина, пришлось стрелять поверх голов, обошлось, к счастью, без жертв. Но около часа ночи в туннеле на пересечении Садового кольца с Новым Арбатом погибли трое защитников Белого дома, попытались остановить БТРы в движении. Мальчишка-водитель растерялся, в общем, попали под гусеницы…

В половине третьего ночи приехал с Варенниковым на Лубянку, к Крючкову. У него собрались Бакланов, Шенин, Громов и руководство КГБ. Бакланов встретил нас словами: «Что, струсили?» Пытался ему объяснить: много людей, политизированы и решительны, проливной дождь, в этих условиях начинать… Борис Громов сообщил, что его дивизия имени Дзержинского в центр Москвы не выдвигалась и внутренние войска в штурме участвовать не будут.

Я доложил позицию Язова: «Уважаемые товарищи, я вам должен передать указание министра обороны, что он из игры выходит, он в этих авантюрах участвовать не будет».

Слышу в ответ: «Как, это предательство?!»

— Я передал вам то, что просил передать министр.

Крючков был несколько растерян, было видно, что на себя он ответственность тоже брать не хочет, говорит: «Что же, операцию надо отменять и еще раз все обдумать».

— А вы бы без «Альфы» взяли?

— Конечно, если бы был приказ, штурм бы начали, крови было бы много… Но я такой приказ отдать не мог, надо мной было начальство.

— Ну да, «мятежных генералов» у нас никогда не жаловали…

— Кстати, когда уже было ясно, что все закончилось — в ту ночь на среду, — я дал команду уничтожить все лишние служебные бумаги, переговорил с командующими войсками округов… Вдруг ко мне в кабинет забегает мой однокашник по Академии Генштаба — помнится, там мы его между собой звали Хохотунчиком за его постоянную улыбчивость. «Владислав, что делать?!»

Говорю: «Вспомни нашу историю! Что было с теми, кто руку поднимал на правителей? Их или вешали, или расстреливали». Принесли нам кофе, он кофе не допил, убежал. Утром партийный билет бросил…

— Да, в жизни каждый решает для себя по-своему…

— 21-го в пять утра Язов провел заседание коллегии Министерства обороны, настроение у всех было подавленное. Шапошников, главком ВВС, высказался за вывод войск из Москвы. Главком ВМФ Чернавин и главком РВСН Максимов поддерживали Шапошникова. Язов согласился, в восемь часов подразделения с бронетехникой начали покидать город.

На коллегии также решили, что министру надо лететь к Горбачеву, объясниться… Последнее заседание ГКЧП прошло в здании Министерства обороны. Крючков предлагал продолжать «вязкую борьбу», Язов — лететь в Форос. Бакланов и Тизяков набросились на него с упреками, но Крючков поддерживает Дмитрия Тимофеевича: Горбачев-де должен понимать, что без нас он — ничто.

Но всем, думаю, уже было ясно, что игра проиграна. Сказалось и то, что в Кремле многие хитрили. Лукьянов, председатель Верховного Совета СССР, тянул с проведением внеочередного заседания, на котором должны были поддержать ГКЧП, а Ивашко, заместитель генерального секретаря ЦК КПСС, — с проведением пленума ЦК, ведь затея с ГКЧП поддержки партийных комитетов так и не получила. Пропагандистская машина вообще бездействовала…

— Извините, но, несмотря на «большие звезды», и Дмитрий Тимофеевич, и вы, и тот же Бакланов, оказались пешками в чужой игре… Арестованы вы не были?

— Я был депутатом Верховного Совета РСФСР, и меня не дали в обиду депутаты. Ведь я был солдат, а удел солдата — выполнять приказы. Вот, пожалуй, и все, о чем вы просили рассказать. Могу лишь добавить, что Белый дом можно было без всякой крови поставить под контроль 19-го утром, и тогда, может быть, мы жили бы с вами сегодня в другой стране…

* * *

Владислав Алексеевич Ачалов не раз бывал в редакции любимой им «Красной звезды». В одно из его последних посещений, буквально за несколько месяцев до своей неожиданной кончины (23 июня 2011 года — всего на 66-м году жизни), речь вновь зашла о «тайнах ГКЧП».

Напомним, что в январе 1989 года с должности первого заместителя командующего войсками Ленинградского военного округа генерал Ачалов был назначен командующим Воздушно-десантными войсками, а в декабре 1990 года он стал заместителем министра обороны СССР, отвечал за управление войсками в «горячих точках». Поэтому по долгу службы он был осведомлен о многих хитросплетениях в жизни политического закулисья.

Владислав Александрович вновь подтвердил свое мнение о причастности Горбачева к возникновению ГКЧП. Идея принятия чрезвычайных мер по наведению порядка в стране вызревала еще с весны 1991 года. Так говорили нам и другие непосредственные участники событий, с которыми приходилось встречаться авторам этой книги.

Если суммировать сказанное, то выделяются некоторые примечательные моменты в политической мозаике 1991 года. Документы ГКЧП были разработаны по поручению Горбачева. Это говорил не раз Геннадий Янаев. А последний председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов утверждал, что ГКЧП был создан фактически на совещании у Горбачева в марте 1991 года, ссылаясь на воспоминания 1-го секретаря МГК КПСС Юрия Прокофьева. Сам Михаил Сергеевич особенно не опровергал, что вопрос о режиме чрезвычайного положения вызревал в то время. Но, по его словам, тогда подготавливались только практические шаги по реализации Закона СССР «О правовом режиме чрезвычайного положения», которые не предполагали антиконституционных действий, и он никогда не давал согласие на введение чрезвычайного положения.

Если строго придерживаться хронологии событий, то надо отметить, что идея введения чрезвычайного положения в стране, видимо, появилась даже не весной 91-го, а еще в конце 1990 года, когда стало ясно, что ситуация в советском обществе может скоро выйти из-под контроля. Известно, что 9 декабря того года В.А. Крючков вызывал к себе генерал-майора Вячеслава Жижина, заместителя начальника Первого главного управления (разведка), и полковника Алексея Егорова. Жижин ранее занимал должность начальника секретариата председателя КГБ, т.е. был одним из самых доверенных лиц Владимира Александровича. Крючков поручил им со ссылкой на поручение президента СССР подготовить записку о первоочередных мерах по стабилизации обстановки в СССР на случай введения чрезвычайного положения.

Роль председателя КГБ в тех событиях вполне объяснима. Крючков, как никто другой из советских руководителей, был осведомлен о реальной ситуации стране и не мог не осознавать, что приближается катастрофа.

Но большинство будущих членов ГКЧП плыло по течению, предпочитая не проявлять особой инициативы. Сказывалась привычка ждать указаний сверху и полагаться на вождя. С вождем же тогда Советской державе не повезло. Горбачев, ставший благодаря Андрею Андреевичу Громыко во главе ЦК партии, явно не знал, что делать. Утрачивая контроль над ситуацией, он вынужденно лавировал между различными группами влияния в рамках советской номенклатуры, оказавшейся в целом, как социальная группа, не способной ответить на вызовы времени.

Что касается министра обороны, то он, как типичный советский военачальник послевоенного времени, стремился избегать вовлеченности во внутрипартийную борьбу и не горел желанием стать «новым Пиночетом». Верный партийной и воинской дисциплине фронтовик Язов не хотел поначалу участвовать в реализации затеи с ГКЧП. Это, кстати, признавал М.С. Горбачев, который, будучи уже в отставке, в одном из своих интервью поведал, что маршал возражал против создания ГКЧП, так как считал, что этим будет крупно подставлен генсек. Но В. Крючков при личной встрече дал ему послушать негласно записанный разговор Горбачева, Ельцина и Назарбаева, где, в частности, шла речь и об отставке министра обороны «по старости», и это сработало…

«Ключики» были найдены и к Валентину Сергеевичу Павлову, премьер-министру СССР. На заседании Верховного Совета СССР 28 августа 1991 года его первый заместитель В.И. Щербаков рассказал такой эпизод. На заседании правительства в первый день существования ГКЧП Павлов поделился с коллегами такой информацией: «В последнее время готовился военный переворот. В рамках Садового кольца сосредоточено большое количество вооруженных боевиков. У них имеется оружие — одних “Стингеров“ на три батальона. У них же были изъяты списки людей, подлежащих устранению в этой ситуации. Вы все, сидящие здесь, члены правительства, в этих списках, только в разных. Мы это все предотвратили введением чрезвычайного положения».

А уже наедине с Щербаковым Павлов рассказал ему, как он попал в состав ГКЧП: «18 августа я провожаю сына, который должен улетать. Сидим, пьем. Звонит Крючков: срочно, немедленно в Кремль, аварийная обстановка, готовится вооруженный переворот. Надо немедленно членам Совета безопасности принять решение о введении чрезвычайного положения».

Павлов, по его словам, прибыл в Кремль, туда же приехали прилетевшие из Крыма от Горбачева О.Д. Бакланов, О.С. Шенин, В.И. Болдин и В.И. Варенников. Говорят: тот болен. Владимир Александрович Крючков проинформировал собравшихся (источник этой информации, Валентин Павлов, оговоримся, скончался в 2003 году, и как оно было на самом деле, выяснить уже невозможно): «По моим сведениям, сейчас на улицах идет концентрация вооруженных боевиков. Они скапливаются у здания правительства, у Киевского вокзала, у гостиницы “Украина“, здания СЭВ, Центрального телеграфа и так далее. Вот списки, изъятые оперативным путем».

В дополнение к его информации доложил генерал Ю.С. Плеханов: «Мы независимо от того видим, что идет концентрация боевиков вокруг здания правительства и Кремля, изъяли только два списка».

Любопытно также, что посланцы ГКЧП, побывавшие у Горбачева в Форосе 18 августа, в частных разговорах позднее утверждали, что Михаил Сергеевич в разговоре не отмел с ходу предложение о введении чрезвычайного положения. Он в привычной для него манере «ходил вокруг да около», но будто бы сам предложил название временного органа по управлению страной — ГКЧП и даже от руки написал его состав, включив в него, в частности, вице-президента Геннадия Янаева.

Напоследок, при прощании, пожал всем руки и бросил фразу: «Черт с вами. Действуйте!» В интерпретации Г.И. Янаева фраза звучала так: «Ну, черт с вами, давайте делайте, но имейте в виду, что надо будет собирать потом Верховный Совет быстро, потому что, ну, в общем, надо чтоб было… законно все». Янаеву об этом рассказал, видимо, один из участников той поездки. Записи беседы, конечно, нет. Большинство участников встречи (Шенин, Болдин, Варенников и Плеханов), да и сам Янаев уже ушли из жизни…

Сумбурные и неумелые действия членов ГКЧП 19—20 августа показали, что продуманного плана действий у них не было. Отсутствовал и подлинный лидер, готовый и способный взять на себя управление страной. Это дало основание многим исследователям считать все это «спектаклем», необходимым Горбачеву для ускорения дискредитации своих противников из «лагеря консерваторов», окончательного вытеснения аппарата ЦК КПСС из системы управления страной и ее ускоренного перевода на рельсы «рыночной экономики».

Бывший главный редактор газеты «Московская правда», а затем первый российский министр печати Михаил Полторанин неоднократно высказывался в беседах с журналистами на эту тему и характеризовал затею с ГКЧП как «спектакль». По его мнению, за так называемым путчем стояли Горбачев с Ельциным вместе, и он «был разыгран». Это было сделано, чтобы разрушить КПСС как систему. Однако события стали выходить из-под контроля из-за позиции В. Крючкова, который «попытался обдурить Ельцина».

Но у председателя КГБ, как, впрочем, и у министра обороны, судя по развитию последующих событий, не хватило политической воли и силы духа взять ответственность за возможные последствия штурма на себя. А ведь речь шла о судьбе всей державы. Установить контроль над Белым домом подразделения специального назначения могли, притом, возможно, и без кровопролития. Ведь уже на самой ранней стадии событий внутри Белого дома оказались спецподразделения, военнослужащие которых якобы пришли на защиту «российской демократии». Штурма Белого дома в привычном понимании этого термина и не надо было предпринимать. Находившиеся там спецназовцы ждали команды на задержание Ельцина и его приближенных. Однако команды не последовало…

В воспоминаниях Полторанина есть такой интересный эпизод: 20 августа, когда в Белом доме всерьез опасаются начала решительных действий ГКЧП, Геннадий Бурбулис (в августе 1991 года — Государственный секретарь РСФСР — секретарь Государственного Совета при Президенте РСФСР и один из самых близких на тот момент людей к Ельцину) звонит в присутствии Полторанина председателю КГБ Владимиру Крючкову. Поражает фраза, произнесенная им (если, конечно, Полторанин правдив): «Если не прекратишь, я тебе жопу натяну на голову». Это само по себе характеризует нравственный облик людей, противостоящих ГКЧП.

Арестованным Владимир Александрович Крючков проявил себя мягким и интеллигентным человеком — эти качества, наверное, его и сгубили как шефа госбезопасности. 25 августа он написал письмо Горбачеву, там были и такие строки: «Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам, Раисе Максимовне, семье, и сам от этого приходил в ужас и отчаяние…»

Словом, в истории тех августовских дней, итогом которых стал распад СССР, много загадок. И судя по опросам общественного мнения, граждане России не имеют четкого мнения о причинах этой величайшей геополитической катастрофы XX века. В августе 2011 года на сайте газеты «Красная звезда» пользователем Интернета был задан вопрос о причинах распада СССР. И вот как распределились ответы. Распад СССР — следствие: деградации советской элиты — 29%, ошибок Михаила Горбачева — 26%, операции западных спецслужб — 23%, ущербности советской модели развития —12%, борьбы за власть в руководстве КПСС — 9%, других факторов — 1%.

 

«Он был в Кремле самым совестливым»

(судьба маршала Ахромеева)

Как без знания глубинных истоков Великой французской революции нельзя понять, как сын конюха Мюрат стал маршалом Франции, так и без учета того, что произошло в нашей стране после 1917 года, невозможно в полной мере уяснить, как крестьянский сын Сергей Ахромеев стал Маршалом Советского Союза.

Как и все молодые люди нашего поколения, Сергей Федорович воспитывался на героике революционного движения, Гражданской войны, Хасана, Халхин-Гола, испанских республиканцев, вдохновляющем труде отцов и матерей по строительству новой жизни. Некоторые современные политики, мечущиеся историки, журналисты ничего, кроме тоталитаризма, не могут разглядеть в 1920—1930-х годах. Но тот, кто, независимо от своих политических наклонностей, хочет по-настоящему разобраться в нашей истории, не может не обратить внимания на то, что подавляющее большинство народа, веками пребывавшего в угнетении и бесправии, впервые в истории получило широчайший доступ к образованию, культуре.

Не только дворяне и буржуа, как это было прежде, но и люди, бывшие на самом дне российского общества, обрели возможность проявить себя во всех сферах государственной и общественной жизни. Это вызывало огромный энтузиазм, воодушевление, дерзание и творчество во всех отраслях общественной жизни. Да, были и негативные проявления насильственной коллективизации, имели место жестокие репрессии. Но их масштабы и последствия стали известны гораздо позже. Мы, молодые люди того времени, не всегда знали обо всем и не так остро ощущали многие трагические события, касающиеся других людей.

Несмотря на идеологический пресс, именно в 30-е, военные и послевоенные годы были созданы выдающиеся литературные и музыкальные произведения, которым жить в веках. В последние 10—15 лет этого нет и в помине. Поколение Сергея Ахромеева воспитывалось на книгах Н. Островского, А. Фадеева, Ф. Гладкова, А. Толстого, А. Гайдара, К. Симонова…

Разве можно воспитать достойного гражданина и воина на примере солдата Чонкина В. Войновича, книгах Г. Владимова, последних романах В. Астафьева и подобных им писателей, исправно получавших и получающих между тем всевозможные премии?

Ахромеев начал военную службу в 1940 году, поступив в военно-морское училище. Но с началом войны, в самые тяжкие для нашей Родины дни, вместе с другими курсантами был направлен в морскую пехоту — защищать Ленинград. Воспитание и жизненная закалка 30-х годов формировали беспредельную преданность Родине и характер многих тысяч таких людей, как Сергей Ахромеев. Он воевал в составе Ленинградского, Сталинградского, Южного и 4-го Украинского фронтов.

В свое время маршал Жуков говорил, что высшее достоинство человека состоит не в том, чтобы взлететь на большую должность и мучить этим себя и других, а в том, чтобы на любом посту хорошо и исправно делать порученное дело. Этого принципа всю жизнь придерживался и Сергей Федорович Ахромеев.

На любой должности, на любом посту он работал не просто добросовестно, усердно, а самоотверженно, всего себя без остатка подчиняя интересам дела. Говорят, когда у одного великого человека перед смертью спросили, как он мог на протяжении всего одной жизни столько сделать и написать, он ответил: «Если бы любой другой человек столько работал, как я, он бы достиг значительно большего». Об этом не раз приходилось вспоминать, когда возникли противоречивые разговоры вокруг присвоения Ахромееву высшего воинского звания — Маршал Советского Союза на должности первого заместителя начальника Генерального штаба, чего в истории нашей страны никогда еще не было.

Приводили в противовес пример с А.И. Антоновым, который во время войны был и первым заместителем начальника, и начальником Генерального штаба, однако маршальского звания не удостоился. Во время Великой Отечественной войны этого высшего воинского звания, включая самого И.В. Сталина, удостоились только девять военачальников. Конечно, и Антонов заслуживал этого звания. Но в таких делах нередко имели значение не только заслуги, но и соответствующая конъюнктура в высших кругах. И в случае с Ахромеевым сыграло роль определенное стечение обстоятельств. Но независимо от этого можно со всей определенностью сказать, что Сергей Федорович достиг вершин исключительно своей кровью, потом и трудом.

Маршал Ахромеев всю жизнь благодарил судьбу за то, что оказался в числе выживших на фронтах Великой Отечественной войны, и всегда чувствовал огромную ответственность за то, чтобы никогда больше не повторились ошибки 1941—1942 годов, постоянно думал и неустанно работал над тем, чтобы подготовить новое достойное поколение офицеров.

Сергей Федорович на протяжении всей войны был в самом ее пекле. Командовал взводом, был адъютантом, старшим (начальником штаба) батальона, командиром батальона: почти 4 года усердно и умело воевал. Был награжден орденом Красной Звезды. В те времена не очень-то баловали наградами. И тем обиднее, что в наше время некоторые ветераны увешивают одежду различного рода значками, среди которых боевых наград и не разглядишь.

… На должностях командарма и начальника штаба округа особо проявились также отменные оперативные способности Сергея Федоровича, умение мыслить широко и масштабно. На это обратили внимание, и по предложению начальника Генерального штаба генерала армии В.Г. Куликова Ахромеев был назначен, может быть, на самую трудную и ответственную должность в Вооруженных силах — начальника Главного оперативного управления — заместителя начальника Генерального штаба Вооруженных сил. Успешно проработав в этой должности с 1974 по 1979 год, он становится первым заместителем начальника Генерального штаба.

Работая в Генеральном штабе под руководством В.Г. Куликова и Н.В. Огаркова, Ахромеев много сделал для повышения качества стратегического планирования, оперативности и организованности в управлении войсками (силами) и в целом боевой готовности Вооруженных сил.

Став в 1984 году начальником Генерального штаба, он особенно много внимания уделял повышению эффективности оперативной подготовки, качества учений и маневров, в том числе опытных и исследовательских, заботился об органическом соединении оперативной подготовки и военно-научной работы. За исследование и разработку новых систем автоматизированного управления Вооруженными силами он был удостоен Ленинской премии.

Аттестуя в 1978 году своего заместителя, начальник Генерального штаба Вооруженных сил СССР Огарков писал, что Ахромеев хорошо знает состояние и перспективы развития Вооруженных сил вероятного противника, что этот волевой, решительный генерал ответственности и трудностей в работе не боится.

В должности первого заместителя начальника Генерального штаба Ахромееву пришлось больше всего заниматься делами Афганистана, где он вместе с Маршалом Советского Союза С.Л. Соколовым в короткие сроки выполнил сложнейшую работу по подготовке и вводу войск 40-й армии в Афганистан, оказанию помощи в строительстве афганской республиканской армии, координации военных действий советских и правительственных войск. Он, как всегда, неутомимо работал в высших органах военного управления, плодотворно сотрудничал с нашими дипломатами во главе с Ф.А. Табеевым, часто бывал в самых напряженных зонах боевых действий, проявляя мужество и личную храбрость. По итогам работы в Афганистане Ахромееву было присвоено звание Героя Советского Союза.

У каждого военачальника есть особенности. Ахромеев был сторонником незыблемости армейских устоев, у него была своего рода аллергия ко всякого рода реформаторским подходам, порою даже когда от них уже нельзя было уклониться. На этой почве возникали и определенные противоречия, но в конечном счете он мог и соглашаться, когда новые предложения были жизненными и обоснованными.

Должность начальника Генерального штаба, кроме руководства Вооруженными силами, требовала также большого внимания к военно-политическим делам. С середины 1980-х годов начинался новый этап в жизни нашей страны, небывало активизировались переговорные процессы по сокращению вооружений и международному контролю за военной сферой деятельности. Работа в этой области отнимала много времени, рождала множество конфликтных ситуаций во взаимодействии с Министерством иностранных дел, высшими партийными и правительственными органами, вызывала постоянное нервное напряжение.

Ахромеев вначале с энтузиазмом поддержал некоторые начинания нового генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева, направленные на оздоровление международной обстановки и укрепление стратегической стабильности. Даже когда мы, его соратники, выражали свое несогласие с установками типа: «Война теперь уже не является продолжением политики». Или когда международными договорами ограничивалась деятельность сухопутных войск, но вне всякого контроля оставались военно-морские силы, где США имели огромное преимущество.

Сергей Федорович, будучи человеком дисциплинированным, исполнительным, считал возможным мириться с некоторыми «крайностями» решений нового лидера СССР. Ради того, чтобы не обострять отношений с политическим руководством и сохранить возможность позитивного влияния на него. Он понимал, что многое делается уже неправильно, в ущерб интересам нашей страны, но, будучи сам человеком честным, был уверен, что такими должны быть и другие люди. Маршал Ахромеев наивно полагал, что все это делается по недоразумению, по чьим-то необъективным докладам. Он стремился отрешиться от мысли, что кто-то умышленно действует во вред нашей стране или совершает предательство.

С.Ф. Ахромеев был действительно беспредельно предан Советскому государству и своему народу, верен их традициям. И сколько я его помню, на протяжении многих десятилетий любой разговор на тему о том, что в нашем государстве или Вооруженных силах что-то не ладится, он встречал с протестом и негодованием. В глубине души, возможно, он какое-то неблагополучие сознавал, но было сверх его сил что-то из этого признавать. Такую ортодоксальность не все могут принять. Но несмотря на ее изъяны, все же это более достойно, чем поведение людей, которые колеблются с линией любой партии, приближающейся к власти.

Но по важнейшим вопросам С.Ф. Ахромеев был принципиален и твердо отстаивал интересы страны. Правда, добиться правильных решений не всегда удавалось. Ибо некоторые наиболее важные вопросы решались за кулисами, давали о себе знать всякого рода интриги, и ему не так просто было добиваться принятия и утверждения своих предложений.

Поскольку в последние годы в печати появились обвинения в адрес Ахромеева, будто бы он тоже приложил руку к уничтожению ракет «Ока», которые имели дальность пуска менее 500 км, сошлюсь на такого осведомленного и авторитетного человека, как А.Ф. Добрынин, и его книгу «Сугубо доверительно».

«В апреле 1987 года, — пишет этот заслуженный дипломат, — в Москву приехал госсекретарь США Шульц для переговоров по евроракетам. Горбачев попросил маршала Ахромеева и меня подготовить для него памятную записку с изложенными рекомендациями. Мы это сделали. Ахромеев специально подчеркнул, что Шульц, видимо, будет опять настаивать на сокращении ракет СС-23… и что на это нельзя соглашаться. Ахромеев не случайно настаивал на этом — наши военные знали, что Шеварднадзе был склонен уступить американцам в вопросе о ракетах СС-23 ради достижения быстрейшего компромисса, хотя прямо на Политбюро он так вопрос не ставил, но за кулисами обрабатывал Горбачева.

После длительного разговора Шульц сказал Горбачеву, что он может наконец твердо заявить, что оставшиеся еще спорные вопросы могут быть быстро решены в духе компромисса и что он, Горбачев, может смело приехать в Вашингтон (как это давно планировалось) в ближайшее время для подписания важного соглашения о ликвидации ракет средней дальности, если он согласится включить в соглашение ракеты СС-23. После некоторых колебаний Горбачев, к большому нашему изумлению — Ахромеева и моему, — заявил: “Договорились“. Он пожал руку Шульцу, и они разошлись.

Ахромеев был ошеломлен. Он спросил, не знаю ли я, почему Горбачев в последний момент изменил нашу позицию. Я так же, как и он, был крайне удивлен. Что делать? Решили, что Ахромеев сразу же пойдет к Горбачеву. Через полчаса он вернулся, явно обескураженный. Когда он спросил Горбачева, почему он так неожиданно согласился на уничтожение целого класса наших новых ракет и ничего не получил существенного взамен, Горбачев вначале сказал, что он забыл про предупреждение в нашем меморандуме и что он, видимо, совершил тут ошибку. Ахромеев тут же предложил сообщить Шульцу, благо, он еще не вылетел из Москвы, что произошло недоразумение, и вновь подтвердить нашу старую позицию по этим ракетам. “Ты что, предлагаешь сказать госсекретарю, что я, Генеральный секретарь, некомпетентен в военных вопросах, а после корректировки со стороны советских генералов я теперь меняю свою позицию и отзываю данное уже мною слово?”»

Примерно в таком же духе решались и другие вопросы. Поэтому не удивительно, что за два месяца до трагической гибели маршал Ахромеев подал президенту заявление о своем уходе, откровенно заявив, что в сложившихся условиях шельмования военных, поспешного, одностороннего разоружения он не имеет морального права занимать пост рядом с президентом, отказывается участвовать в разрушении армии и Отечества.

Вообще, уход Ахромеева с поста начальника Генерального штаба почти одновременно со сменой министра обороны был крайне несвоевременным. Сменились два главных лица, стоявшие во главе Вооруженных сил. Тем более что с самого начала у него налаживалась доверительная, согласованная с новым министром обороны Д.Т. Язовым работа. Кроме того, ушли некоторые заместители, помощники начальника Генштаба, игравшие ключевую роль в Генеральном штабе, что не могло не сказаться на его деятельности.

Назначение Ахромеева помощником Горбачева, видимо, представлялось Сергею Федоровичу как возможность как-то позитивно влиять на генсека. Но маршал попал в окружение таких заядлых интриганов, противостоять которым было непросто, и он при «дворе» серьезного влияния уже не имел.

Как-то в дружеской беседе один из командующих войсками военного округа спросил у Сергея Федоровича: сложился ли тут у вас такой же дружный коллектив, как это было в танковой армии или округе? На что после тяжелого вздоха С.Ф. Ахромеев с печальной улыбкой ответил: «Такое искреннее, бескорыстное товарищество бывает только в войсках».

В целом Сергей Федорович Ахромеев был человеком и военачальником высокой чести и достоинства, до конца верным присяге и своему долгу. Он обладал прекрасной памятью и незаурядным аналитическим умом. Из времен войны известен случай, когда он с гранатой в руках оставался в подбитом танке, пока на выручку не прибыли наши разведчики. Будучи командиром полка и дивизии, даже в обычные дни, когда не было учений, он спал не более 5—6 часов в сутки, а все остальное время работал. Нередко в 4—5 часов утра он вызывал на танкодром или танковую директрису командиров полков. Это рождало, разумеется, и нарекания, но он исходил из того, что пока дело не налажено, служебные обязанности в полной мере не выполнены, ни о каком отдыхе или расслаблении не может быть и речи. Помню полет из Ташкента в Москву после проведенного под его руководством учения, где мы трое суток почти не спали. Сев в самолет, он не позволил себе подремать и до конца полета корпел над документами.

Будучи очень строгим и требовательным к себе и подчиненным, в самой напряженной обстановке он не терял самообладания, проявлял выдержку и всегда был очень тактичным в обращении с подчиненными.

И друзья, и недоброжелатели Сергея Федоровича единодушно отмечали такую его черту, как кристальная честность и порядочность, проявлявшаяся даже в мелочах. На любой должности, которую он занимал, не могло быть и речи о каких-либо злоупотреблениях с его стороны. Когда было издано постановление ЦК КПСС и правительства об обязательной сдаче зарубежных подарков (дороже 500 рублей) в доход государства, он оказался первым и одним из немногих, кто это постановление щепетильно выполнял.

…Человек столь высокой чести и достоинства не мог, конечно, выдержать то, что случилось с нашим государством в 1991 году. 24 августа того жестокого года он оставил записку: «Не могу жить, когда гибнет мое Отечество и уничтожается все, что я всегда считал смыслом моей жизни. Возраст и прошедшая моя жизнь дают мне право из жизни уйти. Я боролся до конца. Ахромеев».

Все это можно как-то понять: глухота и безразличие одних, цинизм и предательство других довели его до отчаяния, до последнего предела нервного и психического напряжения.

О событиях тех лет его главными действующими лицами написан ряд мемуаров. Примечательно, что почти все из них никакой вины за собой не чувствуют и всячески доказывают, что они все якобы делали правильно. Вот такой парадокс: каждый в отдельности все делал правильно, а от совместных усилий не стало союзного государства, которое наши народы создавали веками.

В свете всего этого тот путь, который Сергей Федорович избрал для ухода из жизни, оправдать, видимо, невозможно, ибо это противоречило его же жизненным принципам. Но только Бог ему судья. И если уж говорить совсем откровенно, то и погиб он прежде всего потому, что был в Кремле самым совестливым среди окружавших его людей.

 

«Забот Вооруженных сил Горбачев не ведал…»

Генерал-полковник в отставке Бронислав Александрович Омеличев с января 1989-го по сентябрь 1992 года являлся первым заместителем начальника Генерального штаба Вооруженных сил СССР. Это было время распада великой страны, время коренной ломки Советской Армии. Разумеется, ближе всех к этим процессам оказались генералы и офицеры Генштаба. Итак, слово очевидцу тех непростых событий.

— Бронислав Александрович, вы получили назначение в Генштаб в крайне сложный для страны период. Насколько оно совпало с вашими жизненными планами?

— Предложение переехать в столицу было для меня неожиданным. Я всего три года отслужил начальником штаба Ленинградского военного округа, и эта должность меня вполне устраивала. Начальнику Генштаба Сергею Федоровичу Ахромееву я сказал: «Товарищ Маршал Советского Союза, я всю службу прошел в строю и не знаю особенностей работы Генерального штаба». Маршал улыбнулся и говорит: «Да, Бронислав Александрович, я так же себя вел, когда меня с должности начальника штаба Дальневосточного военного округа пригласили сюда работать, но мы — солдаты и должностей не выбираем. Поезжайте в Ленинград, через неделю-полторы будет приказ».

Я встал, сказал «есть» и уехал. Через 10 дней действительно вышел приказ, я прибыл служить в Москву. Шел 1985 год. Сначала был заместителем начальника Главного оперативного управления, потом его начальником, а с января 1989-го по сентябрь 1992 года — первым заместителем начальника Генштаба.

— Кто вы больше по складу характера: командир или штабной работник?

— Чего во мне больше — командирского или штабного, судить не берусь. Командирские должности шли вперемежку со штабными. Я командовал полком — потом руководил штабом дивизии; командовал дивизией — возглавлял штаб армии; командовал армией — был начальником штаба округа. Отслужив 8 лет в Генштабе, по достоинству оценил уровень этой работы и уже со скептицизмом вспоминал свое стремление отказаться от назначения.

— Наверное, служба в Генштабе оставила немало ярких воспоминаний…

— Самое яркое из них — работа с Сергеем Федоровичем Ахромеевым. Это он сделал из меня настоящего работника Генерального штаба, и никому другому в своей службе я не благодарен так, как ему.

— Во второй половине 1980-х годов вырабатывалась новая военная доктрина. Работа над ней — это результат осмысления самим Генштабом свежих тенденций в военном деле или реализация установки ЦК КПСС на «новое политическое мышление»?

— С приходом Горбачева к власти в военной политике стали происходить серьезные изменения. Они были связаны прежде всего с попыткой ограничить Вооруженные силы в количественном и в какой-то мере качественном отношении. Главная задача Генштаба состояла в том, чтобы, выполняя указания советского руководства, минимизировать потери, не допустить ослабления боеспособности армии, а значит, и обороноспособности страны. Принимая какие-то решения, особенно о сокращении стратегических ядерных сил, сухопутных группировок от Атлантики до Урала, мы старались учесть долгосрочные последствия их реализации.

— Идея отказа от применения ядерного оружия первыми — это тоже идея советского политического руководства?

— Да, с приходом Горбачева был дан толчок процессу ядерного разоружения. До него переговоры шли около 8 лет, не принося никаких результатов. Будучи первым заместителем начальника Генштаба, я возглавлял рабочую группу, входящую в состав группы Политбюро во главе с секретарем ЦК КПСС Зайковым. Она занималась вопросами военной политики и разоружения. Заседания проводились в Генштабе, в моем рабочем кабинете. В ее состав входили два человека от ЦК партии, заместитель министра иностранных дел, представители КГБ, оборонной промышленности.

Думаю, стремление добиться сокращения наступательных ядерных вооружений было оправданным. Ведь оружия накопили сверх нормы, экономика СССР работала с диким перенапряжением. Для того чтобы не отстать от других ядерных держав в гонке вооружений, от нас требовались все новые материальные затраты. Поэтому нужно было садиться за стол переговоров.

— Если бы в 1989 году — в период падения Берлинской стены — возник военный конфликт между странами НАТО и Организацией Варшавского договора, был ли у противников шанс выстоять против нас в безъядерной войне?

— Шанса победить Организацию Варшавского договора в военном столкновении у НАТО не было никогда. Мы четко представляли себе, что одна только сухопутная группировка наших войск в Германии такова, что держит в напряжении все войска НАТО в Европе. А ведь мы стояли еще и в Венгрии, Чехословакии, Польше. Войска были боеготовые, укомплектованные, обученные, обеспеченные новейшими образцами техники и вооружения, с хорошо отлаженной системой управления. И никакого применения ядерного оружия для разгрома противника нам не требовалось. Не случайно была прописана четкая политическая линия: никогда не применять ядерное оружие первыми. Сегодня у нас нет такого потенциала в сфере обычных вооружений, и правильно, что нынешняя военная доктрина предусматривает возможность принять решение о применении ядерного оружия при возникновении серьезных угроз для России.

— Были ли для вас неожиданными распад Организации Варшавского договора и смена общественного строя в восточноевропейских странах?

— Пока не начался реальный развал социалистической системы, особенно до событий в ГДР, у меня не возникала даже мысль о возможности ликвидации Варшавского договора. Виновником случившегося, безусловно, является политическое руководство СССР тех лет во главе с Горбачевым.

— Разбирался ли Горбачев в военных вопросах?

— А в чем он глубоко разбирался? Скажу откровенно, Горбачев не знал Вооруженных сил, забот их не ведал, да и не особенно старался вникать в военные проблемы. Сколько раз маршал Ахромеев, будучи начальником Генштаба, ездил к нему докладывать, какие меры предполагается предпринять по военной линии в связи с политическими новациями. Приезжал из Кремля Сергей Федорович в расстроенных чувствах. Все то, что произошло с нашей великой страной и ее Вооруженными силами, — «заслуга» Горбачева.

Часто приходилось мне сталкиваться с тогдашним министром иностранных дел Шеварднадзе. Проводя политику разоружения, он зачастую шел на неоправданные уступки США. И только благодаря настойчивым усилиям Генштаба, министра обороны, благодаря поддержке КГБ нам удавалось на заседаниях «пятерки» у секретаря ЦК Зайкова хоть как-то ставить преграды на пути этого политика. Было несколько моментов, когда он игнорировал совместно выработанные указания для участников переговоров. Никогда не забуду, как он единолично принял решение о сокращении морской авиации. Переговоры шли о сокращении Сухопутных войск от Атлантики до Урала, а морская авиация относилась к ВМФ, поэтому военное ведомство считало обоснованным вывести ее из предмета переговоров…

— Доводилось ли вам позднее встречаться с кем-то из своих восточноевропейских товарищей по оружию?

— Увы, не встречался. Знаю только, что они были очень обижены на руководство нашей страны и Министерство обороны за то, что мы их бросили. Начальник Главного штаба Национальной народной армии ГДР генерал-полковник Фриц Штрелец говорил об этом открыто: «Вы нас предали». Он прав по сути, как это ни горько сегодня признавать. Для офицерского состава ГДР крах их государства был жизненной трагедией. Многие офицеры армий Варшавского договора — это наши воспитанники, закончившие наши военные академии. Все они были, так скажем, прорусски подготовлены. После политических перемен на них пошли гонения. Многие оказались безработными, мало кому посчастливилось обрести достойную работу.

— В конце 1980-х годов начался массовый вывод советских войск из стран Восточной Европы. Привлекался ли Генштаб к определению оптимальных сроков передислокации войск, и насколько вообще в Кремле прислушивались к мнению военных профессионалов?

— Да, привлекался. Я сам рассчитывал сроки вывода войск из Венгрии. Для их согласования мы с большой группой генералов и офицеров вылетели в Будапешт и вместе с начальником венгерского Генштаба генералом Пачеком определили их в 2,5—3 года. Я доложил все начальнику Генштаба, тот — министру обороны, а он в свою очередь — Горбачеву. Но наше политическое руководство это не устроило. В Венгрию был командирован первый заместитель министра обороны, видимо, он получил другие указания, и срок был сокращен до полутора лет.

Надо признать, что вывод войск, особенно нашей основной группировки в ГДР, был осуществлен неорганизованно. С мнением специалистов Генштаба в Кремле считаться тогда не хотели. Немцы готовы были пойти на огромнейшие уступки — даже на то, чтобы оставить часть нашей группировки в восточных районах Германии на длительное время. Мы до сих пор могли бы там присутствовать, даже американцы не возражали. Нам шли навстречу и в экономическом плане, выходили с конкретными предложениями. Но Горбачев на все эти предложения никак не отреагировал. Он все сдал…

— Возможно, это и привело министра обороны в состав членов ГКЧП. Интересно, а какова была роль Генштаба в тех событиях? Советовались ли с вами по поводу введения чрезвычайного положения?

— К сожалению, не советовались. Этот вопрос даже не обсуждался в Министерстве обороны. Буквально за неделю до ГКЧП начальник Генштаба генерал армии Моисеев был отправлен в отпуск, и в те драматические дни я исполнял его обязанности. Но не был посвящен ни в один из планов организаторов августовских событий. Для меня до сих пор большая загадка — почему они просто-напросто проигнорировали Генштаб? Может, боялись, что увидим «второе дно» в их намерениях. Много в тех событиях неясного, видимо, всей правды мы так и не узнаем.

— В декабре 1991 года Горбачев утратил контроль за ситуацией в стране. Возникла опасность анархии и нового смутного времени в ядерной державе. На ваш взгляд, армия в такие судьбоносные для страны моменты вправе оставаться пассивным наблюдателем национальной трагедии?

— Очень непростой вопрос, все зависит от конкретных исторических обстоятельств, настроений народа. Если говорить по большому счету, армия предназначена для одной-единственной цели — защиты территориальной целостности государства от посягательств внешнего врага любыми способами. И не дело армии вмешиваться во внутриполитические процессы. Есть другие государственные институты, структуры, предназначенные для решения этих задач. Когда же возникает такая серьезная угроза, как развал страны, и все другие пути предотвращения намечающейся трагедии исчерпаны, военные, возможно, и не должны быть пассивными наблюдателями. Но в нашем случае — к декабрю 1991 года — маршал Язов сидел в тюрьме, Ахромеев трагически погиб, начальник Генштаба Моисеев, также, как и все заместители министра обороны, многие начальники главных управлений, был снят с должности. Да и что теперь говорить, былого уже не вернешь…

 

Александр Лебедь: «Служа одновременно Богу и Сатане»

Александр Иванович Лебедь — личность хорошо известная в России. Генерал Воздушно-десантных войск, участник афганской войны, событий на территории СССР до и после его распада. В августе 1996 года совместно с Асланом Масхадовым подписал Хасавюртовские соглашения, которые многие военнослужащие расценили как предательские по отношению к армии и другим силовым структурам РФ, противостоявшим экстремистам на Северном Кавказе. Будучи губернатором Красноярского края, погиб в апреле 2002 года при падении вертолета.

Как бы ни оценивать постсоветский период жизни генерала, его свидетельства, касающиеся августовских событий, весьма ценны для историков. Тогда генерал-майор Лебедь был заместителем командующего Воздушно-десантными войсками по боевой подготовке и военно-учебным заведениям. 19 августа 1991 года, выполняя приказ командующего ВДВ генерал-лейтенанта П. Грачева, обеспечил охрану здания Верховного Совета РСФСР силами батальона 106-й Тульской воздушно-десантной дивизии. Журналисты, в том числе «Красной звезды», не раз обращались к А. Лебедю с вопросами о том, что происходило 20 августа 1991 года, когда решался вопрос о штурме Белого дома. Александр Иванович дал нам тогда фрагмент своих воспоминаний, знакомство с которыми позволит читателю самостоятельно сделать вывод о тех событиях. Позднее они вошли в воспоминания А. И. Лебедя «За Державу обидно…»

20 августа генерал-майор Лебедь был вызван к 13.45 к заместителю министра обороны Владиславу Ачалову. Далее следует его рассказ.

Пригласили в кабинет. За длинным столом сидело человек 20—25. Генерал-полковник Владислав Алексеевич Ачалов расхаживал по кабинету. Он пригласил меня пройти во главу стола и сесть на место. Слева от меня первым сидел генерал армии Валентин Иванович Варенников, справа, в конце стола — весь взъерошенный Грачев, генерал-полковник Б.В. Громов, командир «Альфы» генерал-майор В.Ф. Карпухин и еще какие-то люди в форме и штатском. Не знаю, о чем шла речь до этого, но с моим появлением Грачев вскочил и, указывая в мою сторону, сказал: «Вот генерал Лебедь, он длительное время находился у стен здания Верховного Совета, пусть он доложит».

Я стал докладывать, что у здания Верховного Совета находится до 100 тысяч человек. Подступы к зданию укреплены многочисленными баррикадами. В самом здании — хорошо вооруженная охрана. Любые силовые действия приведут к грандиозному кровопролитию. Последнее я доложил чисто интуитивно, предполагая на основании собственного опыта, о чем могла идти речь. Дальше мне докладывать не дали. Меня оборвал Валентин Иванович. Презрительно блеснув на меня очками, он резко заявил: «Генерал, вы обязаны быть оптимистом. А вы приносите сюда пессимизм и неуверенность».

К генералу армии В.И. Варенникову я всегда относился с уважением. Этот человек, прошедший всю войну, Герой Советского Союза, участник Парада Победы, награжденный девятью боевыми орденами. Но в ту минуту блеск его очков меня покоробил. В свое время меня учили неглупые люди, и они считали непреложной истиной, что обстановку надо докладывать не так, как кому-то хочется или нравится, а такой, какая она есть на самом деле. Только в этом случае можно принять правильное решение. Иногда — единственное правильное.

Походив еще немножко, Ачалов объявил, что все ясно, обсуждать больше нечего, и закрыл совещание. Люди стали расходиться. Грачев подозвал меня и приказал держать его в курсе дела. Ачалов приказал остаться мне, командиру «Альфы» В.Ф. Карпухину и заместителю командующего Московским военным округом генерал-лейтенанту А. А. Головневу.

В это время вошел министр обороны в сопровождении маршала Ахромеева. Спросил: «Как дела?» Ачалов доложил, что все ясно, все убыли по местам. Министр что-то еще спросил вполголоса и вышел. Ачалов повернулся к нам троим и предложил провести рекогносцировку подступов к зданию Верховного Совета. Именно предложил, а не приказал. Это было странно и совсем не похоже на Ачалова.

Когда Владислав Алексеевич возглавлял ВДВ, я командовал у него «придворной» Тульской дивизией и знал его как жесткого, властного, уверенного в себе человека. Его распоряжения всегда были четки, определенны и лаконичны. В нем чувствовалась хорошая штабная жилка. И вдруг — какое-то расплывчатое предложение самим разработать план рекогносцировки, потом вернуться и доложить.

Мы спустились вниз, сели в машину Карпухина и поехали. Странная это была рекогносцировка. Водитель — в гражданской одежде, я — в камуфляже, Карпухин тоже, но без погон, Головнев — вообще в повседневной форме. Я не понимал, с кем, против кого и зачем буду, возможно, воевать, и поэтому злился. Головнев молчал. Карпухин всю дорогу плевался, что ему постоянно мешают работать, и он впервые в жизни опоздал везде, где только можно.

Собственно, то, что мы делали, и рекогносцировкой-то назвать было нельзя. Просто покатились вокруг здания Верховного Совета, без конца натыкаясь на ямы, баррикады и бетонные блоки. Потом выехали на противоположный берег Москва-реки. Вышли, покурили, полюбовались еще раз зданием Верховного Совета, ощетинившимся бревнами и арматурой, переглянулись, сели в машину и поехали докладывать.

Все было ясно и одновременно ничего не ясно. С чисто военной точки зрения взять это здание не составляло особого труда. Позднее мне пришлось говорить об этом на заседании одной из парламентских комиссий. Меня тогда спросили:

— Взяли бы вы, товарищ генерал, «Белый Дом»? Я твердо ответил:

— Взял бы.

На меня посмотрели снисходительно:

— Это как же? У нас защитники, у нас баррикады…

— Посмотрите, какие здесь стены.

— Ну что, красивые стены.

— Да, красивые, только полированные. И потолки тоже красивые, пластиковые. Полы паркетные. Ковры, мягкая мебель…

Возмутились:

— Говорите по существу.

— Я по существу и говорю. С двух направлений в здание вгоняется 2—3 десятка ПТУРов без особого ущерба для окружающей его толпы. Когда вся эта прелесть начнет гореть, хуже того, дымить, и в этом дыму сольются лаки, краски, полироль, шерсть, синтетика, подтяни автоматчиков и жди, когда обитатели здания начнут выпрыгивать из окон. Кому повезет, будет прыгать со второго этажа, а кому не повезет — с 14-го…

Тогда, подумав, согласились.

Итак, с этим вопросом все было ясно. Зато неясно другое: на кой черт это надо?

Мы вернулись в Генштаб, доложили Ачалову. Карпухин сказал, что все понятно, и откланялся. Головнев тоже попросил разрешения идти. Меня Ачалов задержал:

— Ты можешь набросать план блокирования здания Верховного Совета?

Обычно я не слишком подвержен эмоциям, но тут просто глаза вытаращил: вот те на! Уже вторые сутки война идет вовсю, а план только понадобился.

Я спросил:

— Какими силами?

Ачалов было вскинулся, но потом сообразил, что без указания сил и средств спланировать действительно ничего невозможно: есть дивизия — одно планирование, пять дивизий — другое планирование. Владислав Алексеевич сообщил, что в операции примут участие дивизия имени Дзержинского, Тульская воздушно-десантная дивизия, бригада «Теплый Стан», группа «Альфа». План я набросал за пять минут. Прямо на листе крупномасштабной карты тупым простым карандашом. Фасад и правую сторону здания отвел для блокирования дзержинцам, левую и тыльную сторону — тулякам. За дзержинцами поставил «Альфу», а бригаду спецназа «Теплый Стан» и часть Тульской дивизии вывел в резерв.

Владислав Алексеевич, великолепный Владислав Алексеевич, всегда требовавший точности, четкости и культуры при работе с картой, на сей раз лишь рассеянно скользнул взглядом по моим каракулям и сразу же одобрил: «Нормально. Я сейчас позвоню Громову. Поезжай, согласуй этот план с ним».

Пока он звонил, я сложил и сунул в карман карту, и через несколько минут мы с заместителем командующего генералом Чиндаровым уже мчались на машине Ачалова в Министерство внутренних дел. Мысленно я не переставал удивляться. На своем веку мне много чего пришлось спланировать, но такой уникальный план, да еще в такие рекордно короткие сроки составлять не доводилось.

В кабинете у Громова находился начальник штаба внутренних войск генерал-лейтенант Дубиняк. Громов рассматривал план не более двух минут и тоже признал его нормальным. Тут я уже и удивляться перестал. Самому мне не приходилось служить с Громовым, но все знавшие его генералы и офицеры в один голос отзывались о нем как о грамотном, скрупулезном и предельно скрытном человеке. Все его операции в Афганистане планировались очень тщательно и строго ограниченным числом лиц. Если задачу можно было поставить за 15 секунд до ее выполнения, генерал Громов так ее и ставил: не за 20, не за 18, а именно за 15 секунд.

И вот такой человек теперь признает нормальным наскоро состряпанный тупым карандашом план и приказывает Дубиняку согласовать с нами действия. Дубиняк тоже едва взглянул на карту и сказал: «Все ясно, к установленному времени мы будем на месте». Тут мы с Чиндаровым, не сговариваясь, запустили пробные шары:

— А как же таблица позывных должностных лиц, сигналы управления, сигналы взаимодействия?

Ответ Дубиняка был весьма странным:

— Под рукой нет. Ну, ничего! Вы оставьте нам свой городской телефон, мы вам сообщим.

Переглянувшись, мы попросили разрешения идти. Все действительно было ясно. Это как раз та информация, которую надо передавать по городскому телефону в такой обстановке!

На обратном пути мы притормозили возле двух стоящих в колонне танков. По каждой машине ползало десятка два мальчишек. На броне, свесив ноги, сидели экипажи. По некоторым признакам можно было определить, что солдаты пьяны. Около танков кучковалась небольшая толпа — человек 30—35, большинство составляли крепкие молодые парни. Для чего они толкались возле танков и на какой случай — можно было только догадываться.

Мы вернулись в Генштаб, доложили о выполнении поставленной задачи и были отпущены. Всю дорогу до штаба ВДВ молчали. С точки зрения военного человека, творилось что-то невообразимое, дикое, противоестественное. И у истоков этой дикости стояли самые высокие начальники…

21 августа наступила развязка спектакля. Была гениально спланированная и блестяще осуществленная крупномасштабная, не имеющая аналогов провокация, где роли были расписаны на умных и дураков. И все они, умные и дураки, сознательно и бессознательно свои роли выполнили. Именно поэтому столь растерянный вид имели члены так называемого ГКЧП, именно поэтому планирование серьезнейших акций осуществлялось спонтанно, по ходу действий, именно поэтому везде опаздывал прекрасно зарекомендовавший себя до этого командир «Альфы» Герой Советского Союза генерал-майор Виктор Федорович Карпухин, именно поэтому я на протяжении двух дней метался между своим бывшим командующим Ачаловым и настоящим — Грачевым, выполняя команды типа: «Стой там, иди сюда!» — и служа одновременно Богу и Сатане.

Не укладывается в голове ситуация, когда три силовых министра, обладая всей полнотой власти, имея в своем распоряжении фактически все, что угодно, вот так бездарно в течение трех дней просадили все! Остается предположить: или они были вполне сформировавшимися идиотами, или все, что случилось, было для них полнейшей неожиданностью, и они были совершенно не готовы. Первое я начисто отвергаю. Остается второе. При таком раскладе любой средней руки южноамериканский горилла своего бы шанса не упустил.

Для чего нужна была эта провокация? Она позволяла одним махом решить массу колоссальных проблем. Перечислим некоторые: разметать КПСС, разгромить силовые министерства и ликвидировать в конечном счете великую страну, 73 процента граждан который на референдуме в марте 1991 года однозначно сказали: «Союзу — быть!»

М.С. Горбачев на тот период был непобедим по одной-единственной причине — потому что даром был никому не нужен. Это был отработанный материал. Буш к тому времени уже успел ему объяснить, что архитекторам перестройки был он, Буш, а Горбачев — только прорабом.

К КПСС можно относиться как угодно, но при всех остальных раскладах с ней пришлось бы побарахтаться. Хоть и наполовину сгнившая изнутри, но это была еще могучая организация. Как всякая порядочная рыба, гнила она с головы. Партийная верхушка давно уже отделилась от тела партии и на второй космической скорости рванула к высотам персонального коммунизма, оставив за собой без малого 17 миллионов рядовых баранов, которые сеяли, пахали, ходили в атаки, получали выговоры и инфаркты и не получали никаких льгот, зачастую не подозревая даже об их существовании.

Но… Семнадцатимиллионная партия разбежалась от легкого, даже невооруженного пинка, испарилась, как дым, как утренний туман. Это — имея в армии и МВД процентов на девяносто, а в КГБ — все сто процентов офицеров-коммунистов. Можно ли было победить такую силу, если бы это действительно была партия единомышленников? Нет. Значит, система дошла до ручки, исчерпала себя до конца, и псевдопутч вызвал ее обвал, не исключено, что сверх ожиданий авторов замысла. А потом, когда схватились, дело было сделано, латать стало не за что хватать.

Советский Союз, как шашель дубовый сруб, разъела тройная мораль: думать одно, говорить другое, делать третье. И не стало Советского Союза. Кто не жалеет о его развале, у того нет сердца, а кто думает, что его можно будет восстановить в прежнем виде, у того нет мозгов. Сожалеть есть о чем: быть Гражданином Великой Державы, с множественными недостатками, но Великой, или захудалой «развивающейся» страны — бо-о-льшая разница. Но осталась Россия, а в ней та же шашель…

 

Пешки «в не очень чистой игре»

О событиях августа 91-го, придавших мощное ускорение процессу распада СССР, еще сложно судить объективно: слишком мало времени прошло после них, слишком серьезно изменили они нашу жизнь, так что эмоции зачастую берут верх над беспристрастностью и фактами. Для будущей нашей «летописи» важно сохранить как можно больше документов той поры, свидетельств очевидцев, которых, естественно, остается все меньше. Речь, разумеется, идет не о том, чтобы обелить или очернить ту или иную сторону конфликта, а о том, чтобы уберечь нашу историографию от очередного мифотворчества. Среди тех, кто в драматические дни августа 1991-го пришел в Белый дом, ставший основным оплотом сторонников Бориса Ельцина, оказался полковник Анатолий Цыганок , кадровый офицер, получивший военное образование в Омском ВОКУ и Военной академии имени М.В. Фрунзе.

* * *

— Анатолий Дмитриевич, как и почему вы, старший преподаватель Военно-инженерной академии имени Куйбышева, оказались в гуще драматических августовских событий?

— В августе я был в отпуске и временно работал в реставрационном кооперативе (зарплата старшего преподавателя в 570 рублей по тем временам уже немного стоила). Приехал в кооператив. Реставрационных работ не было, нас отправили помогать в отделке дома, куда-то в Дегунино. Там днем узнаю, что ГКЧП создан. Понятно без слов: если по радио непрерывно играет классика, то что-то неладно. После работы поехал посмотреть, что делается в центре. Полгода назад я голосовал за Руцкого, мне нравилось, что не все коммунисты ортодоксальные, что есть движение «Коммунисты за демократию». Это было тогда смело.

До вечера был у Белого дома, разговаривал с москвичами, также пришедшими туда, а поздно ночью приехал на набережную Новикова-Прибоя, где была моя служебная квартира. Жена сказала: «Тебя отозвали из отпуска». Позвонил заместителю начальника кафедры, сказал, что только что приехал, метро не работает и что утром приеду в академию. Нужно было выбирать: возвращаться на службу в академию или идти на баррикады. Выбрал баррикады…

— Что представлял собой штаб обороны Дома Советов? Кто в него входил?

— Тогда спонтанно возникло сразу несколько штабов. Первый — общественно-политический штаб под руководством Геннадия Бурбулиса (в него входили Сергей Шахрай, Сергей Степашин, председатель КГБ России Виктор Иваненко), второй — под руководством вице-президента Александра Руцкого. В третьем (он располагался на четвертом этаже Белого дома) работали уже упомянутый Виктор Иваненко и его помощник Андрей Пржездомский.

Существовали также правительственный штаб во главе с Иваном Силаевым и депутатский штаб (Верховного Совета) во главе с Русланом Хасбулатовым; непосредственный руководитель последнего из штабов — Сергей Филатов. Штабы политических партий, общественных движений и объединений (штаб «ДемРоссии», штаб Сергея Ковалева, штаб Моссовета) дополняли эту пеструю картину. Дублирование функций и несогласованность в работе вносили путаницу и неразбериху в управлении.

Департамент охраны Дома Советов был практически парализован многими сотнями указаний, нередко противоречивших друг другу. Отдел безопасности Президиума Верховного Совета РСФСР с задачей охраны явно не справлялся.

В этой ситуации единственно возможным выходом было создание единого центра — для сбора информации, анализа ситуации в ее военном аспекте и выработки профессиональных рекомендаций. Такой центр должен был не только взять на себя всю ответственность за безопасность Верховного Совета и людей, находившихся как внутри, так и снаружи здания, но и организовать оборону Дома Советов.

Этот центр был создан и юридически оформлен президентским распоряжением Ельцина № 22РП от 20 августа о создании штаба обороны Верховного Совета РСФСР. Приказом министра обороны РСФСР № 3 от 20 августа 1991 года «О назначении должностных лиц и организации работы штаба обороны Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам» я был включен в состав штаба. 15 генералов и офицеров образовали аппарат штаба обороны, создавались отделы и службы. В последующем в штабе было задействовано до 60 военнослужащих, работавших, так сказать, на общественных началах, к этому нас никто не принуждал.

Штаб готовился к обороне здания чрезвычайно серьезно — предполагалось, что штурм может начаться во второй половине ночи 20 августа.

Требовалось организовать грамотную с военной точки зрения защиту. На первом этапе (до утра 20 августа) речь шла об охране и обороне Дома Советов; на втором (к вечеру 21 августа) — о разработке плана обороны Москвы в целом.

Штаб организовал общее управление и связь с народным ополчением (к этому времени уже стихийно организовались такие структурные единицы, как «сотни», «баррикады», «отряды»), упорядочил пропуск через баррикады, наладил питание огромной массы людей, обеспечил туалеты. Требовалось прекратить допуск в здание подозрительных элементов, поэтому коменданту приказали прекратить бесцельные переходы и организовать жесткий пропускной режим, невзирая на лица.

С первых часов путча между Белым домом, созданным там штабом обороны и мэрией Москвы установилась непрерывная связь. Со штабом обороны тесно контактировали офицеры милиции из управления охраны Дома Советов. Могу предположить, что о создании штаба сразу стало известно КГБ СССР, выявлявшему тогда наиболее активных противников ГКЧП.

— Что, на ваш взгляд, двигало офицерами, которые, признаем, нарушив воинскую дисциплину, оказались в числе защитников Белого дома? Стремление к демократии? Какие-то обиды на власть? Карьеристские соображения? Кстати, сделал ли кто-нибудь из них карьеру в новой России?

— Штаб обороны комплектовался квалифицированными генералами и офицерами, прибывшими добровольно на защиту демократии, откликнувшись на призыв руководства РСФСР. Следует подчеркнуть, что они рисковали не только своим благополучием и карьерой, они поставили на карту свою жизнь. С первыми добровольцами побеседовал генерал-полковник Константин Кобец, с остальными генералами и офицерами — уже представители возникшего штаба обороны.

Среди них назову генерал-майора Юрия Толстухина (бывшего заместителя командующего Дальней авиации, а на тот момент преподавателя Военной академии Генерального штаба) — он, кстати, был руководителем дипломной работы у Александра Руцкого. Далее — Закиржон Кадыров, боевой офицер, прибыл в полевой форме с тремя орденами Красной Звезды, хотя в то время он уже был генеральным директором внешнеторговой фирмы «Исток».

В штабе обороны основной состав составили 30 человек. Через двадцать лет нас осталось всего 10 человек. Никто не сделал, как вы выразились, карьеры в новой России. Мы постоянно созваниваемся.

Раз в год — 20—21 августа — встречаемся. Александр Семин, заместитель командира 24-й дивизии подводных лодок Северного флота, стал директором оборонного завода. Наш начальник разведки, полковник Геннадий Янкович, руководит службой безопасности крупного издательства. Генерал-майор Владимир Платонов, секретарь партбюро бывшего Штаба Объединенных Вооруженных сил государств — участников Варшавского договора, пишет книги. Александр Цалко занимается реабилитацией больных детей, полковник Александр Шаранин — предпринимательством.

— Почему, на ваш взгляд, к лету 1991-го в армии резко упал авторитет КПСС?

— Авторитет КПСС стал стремительно снижаться в 1990—1991 годы — талоны на продовольствие, сахар, сигареты… За правильными и привлекательными словами о перестройке не последовали дела — точнее то, что делалось партийными верхами, вело лишь к ухудшению жизни людей. Насколько я, бывший войсковой офицер, могу судить, против тогдашней роли КПСС в войсках и на флотах выступало большинство командиров. Примечательно, что из сторонников президента Ельцина у Белого дома примерно 60 процентов были членами партии, протест против тогдашнего руководства КПСС объединил и беспартийных, и членов партии. Они были не столько за Ельцина, сколько против политики Горбачева и его команды.

Что касается политорганов в войсках, то многое зависело от личности того или иного руководителя. Доводилось видеть разных людей. Были и чванливые, заносчивые: мы-де «представители партии», были и противоположности им. Помню ввод войск в Чехословакию в августе 1968 года; в разведбате из ПрибоВО замполит — майор Воронов, фронтовик, три ордена Краской Звезды, офицеры его уважали. Я тогда был начальником оперативного отдела мотострелковой дивизии.

— В августовские дни 1991-го Борис Ельцин назначил министра обороны РСФСР…

— Да, президент РСФСР принял решение создать республиканское министерство обороны, своим указом № 67 он назначил министром генерал-полковника Кобца. В 1982—1986 годах Константин Иванович был начальником войск связи в Дальневосточном военном округе, затем в Москве — первый заместитель начальника войск связи Вооруженных сил, начальник войск связи — заместитель начальника Генштаба. В 1990 году его избрали народным депутатом РСФСР.

История создания военного ведомства в структурах власти РСФСР, как помнится, хронологически такова. В июле 1990 года появился Государственный комитет РСФСР по общественной безопасности и взаимодействию с Министерством обороны СССР и КГБ СССР, в конце января 1991 года его преобразовали в Госкомитет по обороне и безопасности, который и возглавил генерал Кобец. В мае 1991 года этот комитет был разделен на Госкомитет РСФСР по делам обороны и КГБ РСФСР.

При формировании нового правительства РСФСР 30 июля 1991 года Государственный комитет по делам обороны переименовали в Государственный комитет РСФСР по оборонным вопросам, на его базе и решили сформировать республиканское министерство обороны в противовес союзному, которое возглавлял маршал Язов, один из членов ГКЧП.

Мое личное отношение к Константину Ивановичу самое лучшее: был интеллигентен, ни криков, ни понуканий, ни хамства. Тогда, 20 августа, генерал Кобец определил задачи: в первую очередь собирать все данные для правительства об обстановке на территории Союза, обратив особое внимание на войска, замыкавшиеся на КГБ СССР. Во-вторых, оценить обстановку в Москве и подготовить предложения по обороне Дома Советов. Кроме того, нашему штабу обороны передали все полномочия по управлению отрядами защитников здания Верховного Совета РСФСР — ни министры, ни народные депутаты больше не имели права отдавать распоряжения по этим вопросам.

— Существовал ли план защиты здания Верховного Совета РСФСР или полагались на традиционное русское «авось»? Какие силы штаб мог задействовать?

— Поначалу плана как такового не было, поскольку у нас не было карт. Мы располагали документами милицейского подразделения охраны Дома Советов. К сожалению, они не годились для планирования внешней обороны с использованием войсковых подразделений и для разработки оборонительных планов на территории мегаполиса. Нужны были карты Москвы, Московской области и СССР, на которые можно было бы нанести обстановку.

Помогли единомышленники из Министерства обороны — среди них оказалось много сочувствующих нам. Карты я получил у военных топографов через референта начальника Генштаба Александра Шаравина. Схему обороны мы разрабатывали на плане города Москвы. На этот план наносили не только данные о дислокации войск и расположении штабов, старались обозначить даже каждый отдельный танк и бронетранспортер.

Замысел на организацию обороны Дома Советов и столицы в целом был определен достаточно быстро. Он предполагал организацию обороны Дома Советов и оборудование подступов к нему. На прилегающей территории добровольцы оборудовали шесть баррикад по внутреннему кольцу обороны, на удалении от 100 до 400 метров от внешних стен здания, и двенадцать баррикад по внешнему кольцу обороны, на удалении от 1.200 до 1.600 метров. В каждом секторе находилось от 4 до 10 сотен, подчиненных руководителям зон, получавшим приказы непосредственно от штаба обороны.

В зависимости от времени суток численность обороняющихся колебалась от 6 до 12 тысяч человек. С целью реагирования на изменения оперативной обстановки было создано 5 резервных групп из числа наиболее подготовленных бывших военнослужащих — десантники, морские пехотинцы, 300 человек «афганцев».

К утру 22 августа предусматривалось оборудовать 61 узел заграждений, из них 17 — по периметру Садового кольца. Как военные люди, мы в штабе понимали, что эти баррикады хороши только как декорации к трагедии, которая могла произойти, реши руководители ГКЧП действовать наступательно. Естественно, наши заграждения не смогли бы противостоять боевым машинам. Их бы просто сдвинули вместе с защитниками, поскольку баррикады не были заглублены.

Оружия было мало. Кое-что находилось в распоряжении охраны Дома Советов, часть офицеров милиции и КГБ пришли к нам с табельным оружием. Некоторое количество «стволов» мы получили из московских отделений милиции, часть — «достали». 19 августа в наличии было 120 стволов, к ночи 20—21 августа это количество достигало 550—600 единиц, включая пулеметы.

Казаки, сибиряки-охотники, сами по себе почти профессиональные снайперы, принесли с собой нарезное оружие. Их сразу прикомандировали к капитану 1 ранга Геннадию Захарову, и он разместил стрелков-добровольцев на крыше Белого дома.

Около 14—15 часов 20 августа со штабом связался директор «Мосфильма» Владимир Николаевич Досталь и сообщил, что киностудия готова оказать нам любую помощь. По его словам, около 200 танков и бронетранспортеров, которые использовались для съемок кинокартин на военную тематику, находились на хранении в ближнем Подмосковье, и все они «на ходу». Доложили об этом генералу Кобцу. В штабе планировали развести «киношную» технику по всем основным узлам и перекресткам Москвы. Время назначили на утро 22 августа.

Отдел авиации нашего штаба вел постоянные переговоры с ассоциацией диспетчеров, которые старались не пропускать на подмосковные аэродромы самолеты военно-транспортной авиации с десантниками, заставляя их ходить по кругу в 160—200 км от Москвы, задерживая посадку или сажая на других аэродромах. А 15 катеров и барж блокировали Москву-реку, действуя под руководством заместителя премьер-министра Михаила Малея. В час ночи 21 августа к Белому дому подошли три буксира и два теплохода. Теплоход «Москва-189» (капитан Шункин) и теплоход «Москва-202» (капитан Белев) прикрывали Дом Советов со стороны Москвы-реки.

— Какова роль частных охранных агентств в организации защиты Белого дома?

— 19 августа в 17.30 к нам прибыло 10 человек с оружием из «Колокола» (директор — Владимир Егорович Панкторов). Ребята из «Марса» и «Алекса» несли охрану внутри здания. Это были первые правоохранительные агентства, имевшие право на оружие на основании полученной лицензии.

— Приходилось ли вам видеть в эти дни в здании Верховного Совета иностранцев? В публикациях на тему августа 91-го можно встретить информацию о том, что американцы передали генералу Кобцу технику, которая позволила прослушивать телефонные переговоры по закрытым линиям связи.

— В ночь с 20-го на 21 августа несколько военных атташе западных стран, четыре или пять человек, находилось рядом с кабинетом генерала Кобца. Помню, был бельгиец, француз, американец… Они были спокойны за свою безопасность — в случае захвата Белого дома воспользовались бы своим дипломатическим иммунитетом. Дипломаты США оказали нам определенную помощь, если ее можно так назвать, — они перекрыли своими автомобилями с дипломатическими номерами дорогу в районе гостиницы «Мир».

Что касается разговоров о том, что американцы передали защитникам Белого дома какую-то новейшую технику, то мне они кажутся ерундой. У Кобца был высокий авторитет в войсках связи, и он мог использовать их технические возможности, чтобы быть в курсе планов сторонников ГКЧП. Кстати, московские радисты-любители установили связь с коллегами в почти 80 процентах областных и краевых центрах и оперативно передавали нам информацию о развитии ситуации в регионах.

— Была ли у вашего штаба информация из стана противника?

— Информаторы штаба обороны находились везде, даже там, где, казалось, их не может быть. Так, например, мы знали о разговоре на заседании под руководством генерал-полковника Ачалова, когда заместитель командующего ВДВ по боевой подготовке и ВВУЗам генерал- майор Александр Лебедь попросил предоставить десантникам российские флаги, под прикрытием которых он собирался подойти вплотную к Белому дому и одним батальоном внезапно его захватить. Об этом мы незамедлительно доложили вице-президенту Руцкому.

Когда вечером в 23 часа 19 августа батальон тульских десантников подошел к Белому дому, его уже встречал представитель Госкомитета РСФСР по оборонным вопросам полковник Александр Цалко (ранее он возглавлял центр боевого применения и переучивания летного состава в Торжке, избирался народным депутатом СССР) и попросил Лебедя пройти к генерал-полковнику Кобцу. Сначала Александр Иванович ответил отказом, ссылалась, что подчиняется командующему ВДВ генерал-лейтенанту Павлу Грачеву…

Нам показалось, что Лебедь стремится как можно ближе подойти к зданию, чтобы занять позицию перед нападением. Он пытался оттеснить охрану, состоявшую из сотрудников милиции, пробовал взять их «на горло». Охранник Руцкого Владимир Тараненко позднее вспоминал, что Лебедь кричал: «Я требую пропустить всех моих людей! Я выполняю приказ президента! Меня послал президент, вы должны меня слушать! Не мешайте мне выполнять приказ президента!» Правда, для всех было непонятно, какого президента он имел в виду: Горбачева, Янаева, Ельцина?

Руцкой и Скоков решили не рисковать и дали команду не подпускать десантников к Белому дому. Понимая, что десантники Лебедя могут быть «троянским конем», мы расположили в Доме Советов напротив них свой резерв — 300 ветеранов-афганцев из комитета воинов-интернационалистов, возглавляемого Аушевым.

В 11 часов 20 августа командир подразделения тульских десантников майор Сергеев, никому ничего не объясняя, увел свой батальон. «У меня приказ», — развел он руками. Мы посчитали, что батальон отводят, чтобы он не попал под «дружеский огонь» во время ожидавшегося нами штурма.

— По вашей оценке, много ли было симпатизирующих руководству РСФСР в офицерском корпусе Вооруженных сил и КГБ СССР? Что определяло тогдашний авторитет Бориса Николаевича Ельцина?

— Следует отметить, что Ельцин в полной мере воспользовался шансом, который ему предоставил его соперник в борьбе за власть — генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев, который уехал в отпуск, молчаливо согласившись на создание ГКЧП. Разговоры о том, что из Фороса не было связи с внешним миром, — лукавство. Есть личные воспоминания генерала Владимира Романенко, бывшего командующего морской пехотой Черноморского флота: он несколько раз присутствовал при телефонных разговорах Горбачева с командующим Черноморским флотом адмиралом Михаилом Хронопуло.

В те дни сыграло свою роль и появление Бориса Николаевича перед толпой защитников Белого дома, когда он залез на танк и обратился к солдатам и офицерам. Он говорил о присяге на верность народу и призвал военнослужащих сделать верный выбор. Меня тронула фраза о том, что российское оружие не должно быть обагрено кровью народа.

О настроениях в войсках свидетельствует такой факт: большой противолодочный корабль «Таллин» поднял трехцветный флаг России и отказался выполнять указы ГКЧП. Командование войск на Сахалине, на Камчатке и в ряде других регионов заняло такую же позицию. О поддержке руководства РСФСР заявили военнослужащие Ленинградской военно-морской базы, подводники Северного флота, некоторые части Войск ПВО. Командующие Балтийским и Тихоокеанским флотами публично заявили, что несут ответственность только за защиту морских рубежей страны. 20 августа Бориса Николаевича поддержал главком ВВС генерал-полковник авиации Евгений Шапошников.

Члены же ГКЧП отсиживались под охраной в кабинетах. Никто из генералов созданного к тому времени Главного военно-политического управления Вооруженных сил и из руководителей Всеармейского партийного комитета не рискнул побывать в воинских коллективах Московского гарнизона, встретиться с военнослужащими.

Нерешительность и вялость членов ГКЧП позволили энергичному Ельцину увеличить свою популярность и у мировой общественности, и среди своих соратников, а главное — у населения страны. Сильным ходом стало назначение генерал-полковника Кобца министром обороны России, часть высших офицеров задумалась, а не перейти ли в новую структуру, открывающую возможность карьерного роста? Пошли зондирующие звонки. Важное значение имело и то, что вице-президентом был генерал-майор авиации Руцкой, «афганец», его немало офицеров знало лично…

Судя по телефонным звонкам в наш штаб, у меня сложилось мнение, что руководство РСФСР поддерживали в первую очередь офицеры среднего уровня. В целом же реакция военнослужащих на события была неоднозначной. По нашим оценкам того времени, 45—50 процентов офицерского состава Московского гарнизона, включая центральный аппарат Министерства обороны и МВД, были готовы выполнить все распоряжения ГКЧП, 20—25 процентов — поддержать новую российскую власть, остальные занимали выжидательную позицию.

— Наиболее драматичным моментом в тех событиях стал вечер 20 августа, когда руководство ГКЧП вроде бы решилось поставить под свой контроль здание Верховного Совета РСФСР. Когда и от кого в вашем штабе стало известно о готовящейся атаке?

— Штабу обороны «план взятия под охрану» стал известен в 18 часов 20 августа. Майор из 27-й отдельной мотострелковой бригады Московского военного округа (она тогда была включена в состав войск КГБ СССР), не назвавший своей фамилии, заявил корреспондентам, что ночью будет предпринят штурм Дома Советов РСФСР. Его бригада выделяет под эту задачу 30 танков и до 40 БТР, к операции привлекается около тысячи военнослужащих.

До сих пор хорошо помню ту ненастную ночь с 20-го на 21 -е. С вечера начался проливной дождь. Я ночью подошел к окну, глянул на потоки воды и подумал, как там на улице люди это выдерживают?

Нам было известно, что руководство ГКЧП предполагало установить контроль над ключевыми объектами столицы силами войск Московского военного округа, 106-й Тульской воздушно-десантной дивизии и 21-й отдельной десантно-штурмовой бригады. Для штурма Белого дома привлекались спецподразделения КГБ.

— Если бы группа «Альфа» начала действовать, сумели бы защитники Белого дома удержать здание?

— Была бы кровь… К счастью, «Альфа» на штурм не пошла. Почему? Доводилось слышать несколько объяснений. Возможно, потому, что, как рассказывал командир «Альфы», ему позвонил председатель КГБ РСФСР Иваненко и сказал: «Ребята, не ввязывайтесь вы в это грязное дело». А, возможно, потому, что и в личной охране Бориса Ельцина, и среди защитников Белого дома у ребят из «Альфы» было много знакомых. Тех, с кем они рядом жили, служили, скитались по общагам…

Главная причина, как мне представляется, в том, что приказ на штурм отдавался устно, а офицеры «Альфы» помнили январские события в Вильнюсе, тогда они выполняли устный приказ и в результате оказались крайними. В ночь на 21 августа сработало, видимо, чувство неуверенности в своей дальнейшей судьбе, оно усилилось, когда тысячи москвичей организовали баррикаду из собственных тел — «живое кольцо».

На армейцев же действовал не только вильнюсский «синдром», но и тбилисский и бакинский. Партийное руководство использовало армию для решения несвойственных ей задач, а потом позволило подвергнуть в СМИ хуле за то, что военные подняли оружие против населения. Не только офицеры, но и генералы не хотели участвовать в политических «разборках».

— Почему, по вашему мнению, Крючков не настоял на штурме?

— Основная причина — сто тысяч людей (ночью) и двести тысяч (днем), собравшихся вокруг Белого дома.

— И все-таки, как вы считаете, почему никто из руководства ГКЧП не отдал команды очистить Белый дом от сторонников российского руководства?

— Прежде всего, ГКЧП не удалось объединить все союзное руководство. Как стало известно уже после событий, председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов и министр иностранных дел СССР Александр Бессмертных без особого желания участвовали в совещаниях, предпочитая занять выжидательную позицию. А силовики хотели, чтобы кто-нибудь разделил с ними ответственность за возможное пролитие крови. Но ни Янаев, ни Павлов не посмели отдать такой приказ.

— Не сложилось ли у вас впечатления, что массовая поддержка москвичами Бориса Ельцина стала неожиданностью не только для членов ГКЧП, но и для самого руководства РСФСР?

— Приход многих десятков тысяч москвичей к Белому дому был, действительно, неожиданностью не только для противников Ельцина, но и для его окружения. Но оно быстро сориентировалось. Не исключаю, что мы оказались пешками в чьей-то чужой и не очень чистой игре. Возникшие к этому времени сотни акционерных банков — создавались они, как сегодня выяснилось, при участии многих партийных руководителей в столице и в регионах, руководителей министерств — приложили, возможно, руку к этой смуте. Им уже была не нужна сильная власть, мыслями они были в иной России. Думаю, для них речь шла о том, как конвертировать свою власть в собственность, встроиться в новые рыночные условия, которые уже начинали складываться вследствие решений Горбачева по экономическим вопросам…

— В ходе тех событий родилась идея создать Российскую гвардию? Кто ее автор или к ней подтолкнула сама жизнь? Правда ли, что тогда на сторону российской власти переходили целые милицейские подразделения?

— Сама жизнь подтолкнула. Сразу же после провала ГКЧП нам стало ясно, что в Москве самостоятельные действия по созданию подразделений национальной гвардии как противовеса армии могут принять неуправляемый, стихийный характер и привести к расползанию оружия, в том числе в криминальную среду. В соответствии с решением чрезвычайной сессии Верховного Совета РСФСР от 21—23 августа Ельцин поручил вице-президенту Руцкому приступить к формированию Российской гвардии. О желании добровольно вступить в гвардию свидетельствовало большое количество телеграмм из различных городов, поступивших 22—25 августа в адрес Верховного Совета и министра обороны РСФСР.

Поддержка со стороны милиции у нас тоже была. Еще во время событий 19—21 августа распоряжением министра внутренних дел РСФСР Виктора Баранникова в Москву были вызваны личный состав и курсанты Орловской, Рязанской, Брянской, Владимирской, Волгоградской и Ивановской школ милиции. Правда, личный состав Владимирской школы сторонники ГКЧП заблокировали при выходе из города, а первый отряд Орловской школы на подходе к Москве столкнулся с заслоном УВД Московской области, выполнявшим распоряжение главы МВД СССР Бориса Пуго не пропускать в столицу сторонников Бориса Ельцина. Возглавлявший отряд начальник Орловской школы Капустянский тогда заявил, что его подчиненные, цитирую, «любой ценой и силой оружия пройдут на помощь народу».

— Какое название гвардии правильное? Писали о создании и национальной гвардии, и российской, и даже народной…

— Правильное название «Российская гвардия». В секретариате Руцкого была создана временная рабочая группа по разработке нормативных документов для ее создания.

— Что должна была представлять гвардия как силовой институт РСФСР, входившей еще в состав СССР? Какие задачи на нее предполагалось возложить?

— Планировалось, что гвардия будет находиться в непосредственном подчинении президента РСФСР. Не подменяя союзных Вооруженных сил, правоохранительных органов РСФСР и СССР, она должна была опираться на широкую поддержку общественных организаций, трудовых коллективов, военно-патриотических структур.

Организационно в состав Российской гвардии входили бы командование, включая главный штаб, мобильные формирования специального назначения, территориальные воинские формирования постоянной дислокации, службы обеспечения, учебные центры. Согласно разработанной концепции казачьи формирования, военно-патриотические и другие общественные организации стали бы резервом гвардии.

На гвардию возлагалось обеспечение безопасности и нормального функционирования органов государственной власти и управления РСФСР и ее субъектов, участие в реализации предусмотренных законодательством о чрезвычайном положении мер по нормализации обстановки в регионах, охваченных социальными и национальными конфликтами. Кроме того, оказание помощи правоохранительным органам в обеспечении правопорядка, борьбе с терроризмом, сепаратизмом и организованной преступностью, содействие государственным органам в оказании помощи при ликвидации последствий стихийных бедствий и катастроф.

Территориальные формирования гвардии намечалось дислоцировать в десяти территориально-экономических районах страны: Московском (Москва), Центральном (Нижний Новгород), Северо-Западном (Ленинград), Западном (Смоленск), Южном (Волгоград), Уральском (Екатеринбург), Западно-Сибирском (Омск), Восточно-Сибирском (Красноярск), Забайкальском (Улан-Удэ), Дальневосточном (Хабаровск).

В 1991—1995 годах намечалось сформировать 11 бригад (по 3—5 тысяч человек в бригаде), общая численность гвардии не должна была превышать сто тысяч человек. Комплектование личным составом должно было осуществляться преимущественно на контрактно-конкурсной основе из числа граждан РСФСР. В первую очередь, к марту 1992 года, предполагалось сформировать бригаду в Москве на базе дивизии внутренних войск.

— Замысел создания Российской гвардии так и не был реализован. Что помешало?

— Сказался комплекс факторов. Александр Руцкой, вице-президент России, которому поручалось подготовить пакет документов по гвардии, с конца сентября 1991 года становился все оппозиционнее. Точнее сказать, стало проявляться его неприятие Геннадия Бурбулиса как госсекретаря (тогда была такая должность), а во время поездки на Алтай Руцкой назвал Егора Гайдара «мальчиком в розовых штанишках». К концу октября 91-го стало ясно, что за место второго человека в российской властной иерархии идет борьба между государственным секретарем и вице-президентом.

Воздержаться от создания гвардии рекомендовал и генерал Кобец. Горбачев, вернувшийся из Фороса, присвоил ему звание генерала армии, и он был назначен председателем комитета по подготовке и проведению военной реформы при Госсовете СССР (9 сентября должность министра обороны РСФСР была упразднена). Константин Иванович мотивировал свою позицию тем, что во время августовских событий армия подтвердила верность народу и не поддержала путчистов, то есть Вооруженные силы доказали, что могут сами обеспечить функционирование общей системы безопасности.

Против создания в РСФСР частей гвардии выступил также Павел Грачев. После путча он стал генерал-полковником, первым заместителем министра обороны СССР и одновременно председателем Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам. Он считал нецелесообразным появление параллельных воинских структур вне Вооруженных сил, а к его мнению Борис Николаевич прислушивался.

— После победы над ГКЧП многие офицеры, близкие к российскому Госкомитету по обороне, были поощрены — они получили внеочередные воинские звания, ордена, стремительно продвинулись по службе…

— Скажу откровенно: вокруг штаба и списков началась странная возня. Стало известно, что список сотрудников штаба вдруг вырос наполовину, к нему оказались прикомандированными полковники и генералы, которых даже на подступах к Белому дому никто не видел… Их основной задачей с 19-го по 22 августа был сбор денежных средств от российских бизнесменов «на оборону». Видимо, на эти деньги покупались продукты питания для защитников здания Верховного Совета РСФСР, а после августовских событий — часы с портретом российского президента и выделялись денежные премии «за оборону Белого дома».

Новый министр внутренних дел РСФСР Андрей Дунаев (Виктор Баранников возглавил МВД СССР) подготовил список на представление к государственным наградам — нескольких десятков человек. Когда об этих представлениях доложили Руцкому, чтобы он походатайствовал перед президентом РСФСР, Александр Владимирович искренне возмутился: «За Героя в Афганистане я четыреста шестьдесят два боевых вылета сделал, а они хотят получить по случаю».

Но через месяц мы узнали, что все военнослужащие, прикомандированные к Госкомитету по обороне до августа 1991 года, получили очередные воинские звания и государственные награды, включая секретаря-делопроизводителя. А один подполковник-юрист к концу года даже стал генерал-майором. Что касается кадровых офицеров, стоявших у истоков создания штаба обороны Белого дома, то в течение 1992 года все они были уволены по сокращению штатов…

— Как сложилась ваша судьба? Где вы сейчас работаете, чем занимаетесь?

— С декабря 1991 года трудился экспертом комитета по подготовке и проведению военной реформы при Госсовете СССР, затем секретарь Госкомиссии по созданию Министерства обороны, армии и флота России; распоряжением мэра Москвы был назначен на должность начальникам столичного штаба народных дружин. Сейчас занимаюсь наукой, преподаю в Московском госуниверситете имени Ломоносова, написал несколько книг о войнах XXI века.

— Считаете ли вы, что вся правда о событиях августа 1991 года уже сказана?

— Много белых пятен, нет комплексной оценки этих событий. Историки говорят, еще «слишком рано», политологи привыкли ориентироваться на заказ сверху, а для военной науки этой темы как бы и не существует…